Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Якопо Саннадзаро Аркадия
ЯКОПО САННАДЗАРО И ЕГО «АРКАДИЯ»
I
До появленья луны возникла, коль можно ей верить, Эта земля и несет имя Аркада она.На исторической карте древней Эллады Аркадия значима не менее, чем Афины, Спарта или Крит. В действительности, это центральная область на Пелопоннесе, расположенная на возвышенном и окаймленном горами плоскогорье, сохранившая в течение веков свое исконное название по сей день. В эпоху античности здесь обитало эолийское племя пастухов и охотников. Согласно свидетельствам древних авторов, аркадяне или аркадцы были наделены большой физической силой, придерживались умеренности и строгости в обычаях, славились своим гостеприимством. Впрочем, была и оборотная сторона медали: грубость и нецивилизованность местных жителей. Свободолюбие и остро выраженное чувство независимости помогли аркад-цам сохранить нравы неиспорченными даже тогда, когда греческий мир клонился к нравственному упадку. Из всех искусств они предпочитали музыку и славились как искусные музыканты. Слова Вергилия «аркадцы, искусные в пенье больше других» (Буколики, X, 31-32) можно признать высшим признанием природного их таланта. И хотя великих поэтов и ученых Аркадия миру не дала, сама эта страна стала устойчивым поэтическим образом, мифом, популярным вплоть до наших дней, причем не столько из-за живописного горного ландшафта, располагавшего к мифотворчеству, сколько из-за описанных нравов ее жителей, приукрашенных воображением знаменитых поэтов. Аркадцы считались одним из самых древних племен Греции. Начало легендарной истории Аркадии возводится еще ко всемирному потопу (в его языческой трактовке); именно в аркадских горах Киллене, по преданию, спаслись из роковых волн Девкалион и Пирра. Эпоним страны, герой Аркад, считался сыном Зевса и несчастной нимфы Каллисто, превращенной сначала в медведицу, а после в созвездие Большой Медведицы; сын же ее, преследовавший свою мать на охоте, по милости верховного бога стал созвездием Волопаса. Цепь этих красочных сказаний, уходящих корнями в глубокую древность, продолжают истории, связанные с Паном, эллинистическим богом, чтимым также и римлянами. Пан обитает на горе Менал здесь же, в Аркадии; некогда он неуспешно преследовал свою возлюбленную нимфу Сирингу и из тростника, в который она превратилась, создал свирель, названную в честь несчастной девушки. Обращение к Пану, «богу Аркадии», имеет ключевое значение при рассмотрении мифологической составляющей произведения Саннадзаро. Причисление поэта-гуманиста Якопо Саннадзаро (1458-1530) к великим классикам итальянской литературы сегодня, пожалуй, потребует особенных обоснований, тогда как еще в XVIII веке оно не могло вызывать ни малейших сомнений. Дело в том, что центральная в его творчестве «Аркадия» (впервые полностью опубликована в 1504 г.) неизмеримо далека от современного восприятия, по которому тому или иному произведению далекого прошлого присваивается звание шедевра. «Божественная комедия» Данте подводит итог культуре Средневековья, в частности, в жанре видений, увлекает нас своей мрачностью и фантастичностью; лирика Петрарки пробуждает в душе трепетные чувства любви к женщине и благоговение перед силой поэтического слова, способного это выразить; «Декамерон» Боккаччо, фундамент европейской новеллистики, пестротой своих сюжетов и человечностью всегда будет востребован и любим нами; мы не перестанем удивляться той выдумке и иронии, с которой Ариосто перемещает своих героев в необозримом пространстве рыцарской эпопеи; наконец, поэма Тассо будет волновать нас своей высокой героикой и животрепещущей темой противостояния Востока и Запада. Чем же был вызван столь ошеломляющий успех творения Саннадзаро? Даже такое определение жанра произведения, как роман, весьма условно. Значимость «Аркадии» основывается не только на исключительной ее популярности в странах Европы, на продолжительном влиянии этой небольшой книги на литературу и изобразительное искусство, но, в большей степени, на том, что в ней заложена основа целого литературного направления. Прежде чем заняться разбором достоинств и недостатков «Аркадии», следует обратиться к личности ее автора и той эпохе, великим сыном которой он являлся.Овидий, «Фасты», I, 470-471. Пер. Ф. Петровского
II. Жизнь Саннадзаро. История создания его романа
Якопо Саннадзаро родился 28 июля 1458 г. в Неаполе и был старшим ребенком в семье. Его рождение, по счастливой случайности, выпало на день святого Назария, покровителя рода, давшего ему свое имя. Святого патрона впоследствии поэт прославил в ряде своих латинских стихотворений[1]. Род Саннадзаро был одним из самых знатных в Неаполитанском королевстве, и младенцу, родившемуся в такой знаменательный день, как будто самой судьбой было предначертано прославить его на века. Что он и сделал, только не оружием, как его предки-рыцари, а художественной силой пера и необыкновенной, даже в среде гуманистов, ученостью. Прадед поэта, Никколо Саннадзаро, в 1380 году покинул родовой замок в Ломеллине и переселился в Неаполь, получив должность полководца в войсках Карла Третьего ди Дураццо. За «похвальные деяния» и доблесть ему были подарены королем значительная часть полей Фалерно, горы Массика, замки Мондраджоне и Линтерно, а также «множество земель и замков в плодородной Лукании», как напишет впоследствии его потомок. Сын Никколо, Якопо, не менее достойно зарекомендовал себя при правлении Владислава, преемника Карла. Фортуна отвернулась от него, когда после внезапной смерти короля, случившейся 14 августа 1414 года, власть перешла в руки Джованны. Королеве, имевшей множество любовников, Якопо Саннадзаро-Старший не пришелся по вкусу. Как следствие ее немилости было обвинение в сношении с заговорщиками против фаворита королевы Караччоло и лишение всех родовых поместий. Умер Якопо в бедности, оставив своему сыну Никколо в наследство «нужду и невзгоды». Страстная филиппика в адрес Джованны, несколько не вяжущаяся с общим идиллическим тоном «Аркадии», стала достойной местью его внука своенравной королеве. Мытарства Никколо, следующего представителя рода, перешли на долю его двух сыновей Якопо и Маркантонио, оставшихся после смерти отца в 1462 году практически без средств к существованию. Светская жизнь в Неаполе пришлась не по карману его вдове донне Мазелле, и она с сыновьями примерно в 1470 году была вынуждена переселиться в Ночера-Инферьоре, неподалеку от Салерно. Теплые чувства к матери воплотились в образ Массилии, чью смерть Якопо оплакал в стихах и в прозе устами пастуха Эргасто. «Вскормленный в скромной доле», Саннадзаро в своих сочинениях впоследствии не без горечи вспоминал, что его род когда-то владел и Фалерно, славящимся вином, воспетым Горацием, и Линтерно, где умер победитель Ганнибала Сципион Африканский Старший, и живописным побережьем, орошаемым рекой Вольтурно. В седьмой главе или «прозе» «Аркадии» он рассказывает, что в возрасте восьми лет познал первую любовь. Как мы помним, в «Новой жизни» Данте рассказывает, что свою первую любовь Беатриче он встретил в девятилетнем возрасте. Не названная в романе по имени избранница поэта в жизни звалась Кармозина Бонифачо. О ней мы не имеем каких-либо точных сведений. Друг поэта Фабричио де Луна в своем «Словаре» даже называет ее дочерью Понтано (чему, однако, верить не приходится) и сообщает, что Якопо был намерен жениться на ней. Ранняя смерть Кармозины послужила мотивом сочинений Саннадзаро на вольга-ре — как лирики, сонетов и канцон, так и самой «Аркадии», определив в конце концов сюжетную развязку романа[2]. Полагали, что она изображена также в образе пастушки Амаранты в Прозе 4 «Аркадии». Таким образом, Кармозина заняла почетное место среди дам, которых обессмертили великие поэты Италии — Беатриче, Лауры и Фьямметты. После многих лет междоусобных раздоров, вызванных борьбой за престол между анжуйской и арагонской династией (Трастамара), наступил недолговременный мир после победы арагонцев. Именно на годы правления Альфонса Арагонского, которому в 1442 году удалось силой захватить власть, приходится начало культурного расцвета Неаполитанского королевства[3]. Альфонс оказывал покровительство виднейшим гуманистам Италии, прежде всего Антонио Беккаделли (1394-1471), прозванному Панормитой по месту его рождения (Палермо), который, будучи придворным историографом, возглавлял Неаполитанскую академию. После смерти Панормиты эта почетная должность перешла к Джованни Понтано (1429-1503), министру и дипломату королевства при Альфонсе V и его преемнике Фердинанде I (годы правления 1458-1494). В трактате «О неаполитанской войне» (1494) Понтано писал: «Правление Альфонса привело Италию к великому расцвету. Многие жесточайшие войны при нем были завершены, и воспоследовавший мир был полон спокойствия и роскоши. В это время у власти находились отважные полководцы и премудрые мужи, и словесность (gli studi delle lettere) была в великой чести после векового застоя». Фердинанд взошел на престол после смерти своего отца Альфонса, по его завещанию, в год рождения нашего поэта. Этот государь, по натуре вероломный и крайне жестокий, продолжая прогрессивную политику отца, содержал роскошный двор, привлекая в Неаполь выдающихся деятелей науки и искусства, в числе которых были и учителя юного Саннадзаро. Стоит отметить Каритео, Габриеле Альтилио, Джироламо Карбоне, Элио Маркезе и Пьетро Суммонте. В продолжавшемся противостоянии с анжуйцами он потерпел сокрушительное поражение в битве при Сарно в 1460 году, но при поддержке папы Пия II смог взять реванш, разбив в 1462 Иоанна Анжуйского, и в 1464 в Неаполитанском королевстве надолго утвердилась власть арагонской династии. На эти годы в королевстве приходился расцвет литературы и науки, что дало основание называть Неаполь тех лет «Афинами Италии». Понтано был наставником старшего Альфонса, сына Фердинанда. Для него он написал свой знаменитый трактат «Государь» (не путать с Макиавелли!), в котором изобразил идеального правителя, руководствующегося принципами нравственности и гражданского долга. Альфонс, перенявший от отца порочный нрав, правил Неаполем всего два года и надежд, возложенных на него великим гуманистом, не оправдал. В такой политической обстановке проходило детство Якопо Саннадзаро. В 1473 г., вернувшись на родину вместе с братом и матерью, будущий поэт продолжает свое обучение, начатое еще до отъезда, и под руководством членов Академии Луки Грассо и Джуниано Майо совершенствуется в риторике, грамматике и латинском языке, изучает древнегреческий. Благодаря блестящим способностям и природной склонности к гуманитарным наукам, Саннадзаро вскоре добился превосходных результатов и через протекцию наставников был представлен Джованни Понтано, принявшему участие в дальнейшем образовании талантливого юноши. С самого начала он проникся к Якопо симпатией, переросшей в самую теплую дружбу, продолжавшуюся до самой смерти Понтано. Свидетельством теплоты их отношений стали многочисленные обращения Понтано в латинских стихах к Саннадзаро, а тот, разумеется, не оставался в долгу. Еще в начале своего творческого пути, в возрасте немногим более 20 лет, Якопо был избран членом Неаполитанской академии под латинским псевдонимом, т.н. «академическим именем», Actius Sincerus, Акций Синцерус (итал. Синчёро, т.е. «Искренний»). Имя «Синчеро» в академическом кругу и в дружеских посланиях заменило подлинное имя поэта, по поводу чего в Прозе 7 он говорит: «Я не слышал еще, чтобы кто-либо из вас называл меня "Саннадзаро", хотя фамилия моих предков всегда пользовалась большим почетом, и это заставляет меня вздыхать, вспоминая, как прежде моя дама звала меня "Синчеро"». Два сильных чувства кипели тогда в молодом человеке: с одной стороны, восторженное упоение признанием своего таланта современниками, а с другой — пылкая любовь к прекрасной даме. Конечно, описанное в «Аркадии» бурное отчаяние от неразделенной любви — ни что иное, как дань традиции, поэтическое преувеличение, однако это говорит о том, что не увенчавшаяся счастьем любовь к Кармозине оставила глубокий след в душе Якопо, что не могло не способствовать открытию в нем лирического дарования, выразившегося также и в знаменитой пасторали. Сонеты и канцоны будущего «Канцоньере» складывались именно в эти годы. Кроме лирики молодой Саннадзаро пробовал себя и в драматическом жанре. В период с 1481 по 1494 г., состоя при дворе Альфонса Арагонского герцога Калабрийского, для постановок на сцене он сочинял на вольгаре «Фарсы» и «Клубки»; последние, в угоду публике, он писал на родном неаполитанском диалекте. Жанр «клубок» (неап. gliommero, лат. glomeris) был специфическим для Неаполя и пользовался популярностью на протяжении всего столетия. Эти небольшие пьесы, всегда стихотворные, писались размером «фроттола» — одиннадцатисложными стихами с рифмой, расположенной внутри строки на цезуре, как правило, на седьмом слоге. Сохранился всего лишь один «клубок» Саннадзаро, развивающий бурлескные традиции в итальянской поэзии с ее злободневными темами. Фроттола, как мы рассмотрим в дальнейшем, была успешна применена в ряде эклог «Аркадии». Что же касается «фарсов», то от комического жанра античности и средневековья осталось только одно название: у Саннадзаро они по сути не выходят за рамки лирических стихотворений, облеченных в изящную форму «фроттолы». Придворная должность налагала на поэта и другие обязанности. Так, он принимал участие в походах Альфонса Калабрийского в Тоскану, Ломбардию и Феррару и в одной из своих элегий извинялся, что из-за любовных переживаний не может прославить военные триумфы своего господина, очевидцем которых он был. Однако о роли поэта в исторических событиях тех лет нет сколько-нибудь определенных сведений. Живя в Неаполе, он расточает щедрые похвалы Альфонсу в латинских стихотворениях, видя в нем нового Владислава. В 1494 г. король Франции Карл VIII перешел Альпы и вторгся в Италию с целью захватить Неаполитанское королевство, на которое он имел некоторые права. Продвижение французской армии, состоявшей также из германцев и швейцарцев, при поддержке могущественных врагов Неаполя, папой Александром VI и герцогом Миланским Лодовико Моро, не встретило вначале особенного сопротивления со стороны итальянцев, и вскоре король занял Флоренцию и продвигался к Неаполю, который завоевал в следующем году. Альфонс Арагонский, взошедший на престол в 1494 г., слишком поздно выступил против французов и был вынужден ретироваться в Мессину, где он отрекся от престола в пользу своего брата Фердинанда II (итал. Феррадино), чем вызвал недовольство у веривших в него подданных, в том числе у Саннадзаро, приветствовавшего недавнюю коронацию своего патрона латинским стихотворением. Феррадино с верными людьми бежал сначала на Искью, а затем на Сицилию. Завоевание Неаполя Карлом, произошедшее 24 февраля 1495 г., в Италии было воспринято как национальная трагедия, против французов была организована т.н. «Священная лига» итальянских государств. Исторические события, получившие название «Первая итальянская война», нашли бурный отклик и в творчестве великих поэтов, творивших в то время: в Ферраре Маттео Боярдо, например, по этому поводу оставляет работу над «Влюбленным Роландом», а Ариосто впоследствии скажет в «Неистовом Роланде» (XXXIII, 24):Вот с гор альпийских сходит Карл Восьмой,
Ведет он цвет французских паладинов,
Край покорит за Лирисом-рекой,
Копья не вскинув и меча не вынув...
Вот та гора, пещера, камень скальный,
Где прах певца почиет, рыболова,
Близ пастуха из Мантуи благого,
С которым он сравнился песней хвальной.
Ты расточай над урной погребальной,
Кратон, цветы и слезы снова, снова;
Почтен у Арно, Тибра он святого,
А днесь — в пещере темной и печальной.
Представь (о, беспощадные светила!)
Как стонет бриз, прибой вздыхает пенный
Над мрамором счастливой сей могилы.
Здесь лебедь вьет гнездо себе степенный,
Где хладный прах, где лира опочила,
И кружат стайкой скорбные Сирены[7].
III. Аркадия: источники, композиция, форма
«Аркадия» написана прозиметром, т.е. сочетанием стихотворного и прозаического текста в рамках одного произведения. Судя по фрагментам «Сатирикона» Петрония, к этой форме обращались писатели еще в «золотую» эпоху латинской литературы, однако из-за отсутствия сохранившихся образцов мы не можем достаточно определенно судить о ее бытовании в античности. Из прозиметров ранней средневековой литературы следует выделить аллегорическое сочинение ритора Марциана Капеллы «О браке Меркурия и Филологии» (вт. половина V в.) и знаменитый трактат Боэция «Об утешении философией», написанный им в 524 г. в тюрьме перед казнью. Популярность Капеллы и Боэция в Средние века, возможно, способствовала дальнейшему возрастанию интереса к прозиметру. Выдающиеся произведения зрелого Средневековья в этом жанре — «Плач природы» Алана Лилльского и «Космография» Бернарда Сильвестра (XII в.), но влияния на Саннадзаро они не оказали. Первым итальянским прозиметром стала «Новая жизнь» Данте, с которой, можно сказать, начался Ренессанс. Задумав свою повесть как художественный комментарий к сонетам и канцонам, написанным в юности, Данте опирался на провансальские сборники, содержавшие прозаические пояснения к стихам, и в итоге создал, по словам И.Н. Голенищева-Кутузова, «первый психологический роман в Европе после гибели античной цивилизации и вместе с тем лучший сборник лирических стихов высокого Средневековья»[8]. Книгу Данте, конечно же, Саннадзаро хорошо знал, и хотя прямых цитат в тексте «Аркадии» не усматривается, налицо заимствование отдельных стилистических приемов «Новой жизни»: в частности, обычай утаивания имени своей дамы; также обсуждение эклог их слушателями у неаполитанца призвано играть роль комментариев к стихам у флорентийского поэта, что иногда давало возможность Саннадзаро, по примеру Данте, высказывать свои мысли относительно сказанного в стихах (например, восхваление Неаполя после Эклоги 10). Плод зрелого творчества, трактат Данте «Пир» создал традицию художественных комментариев к стихам на почве итальянской литературы и дал впервые на народном языке образец философской прозы, на которую до него пользовалась прерогативой лишь латинская словесность. Традицию Данте закрепил Лоренцо Медичи, создавший незадолго до смерти свой «Комментарий к некоторым моим сонетам». Также, в глобальном ключе, можно увидеть и определенные черты сходства романа Саннадзаро с «Божественной комедией». В центре поэмы Данте поставил самого себя, аллегорическое отображение души человеческой, проходящей путь восхождения из темного леса действительности, через ад, чистилище и рай до высшего духовного блага — созерцания Бога. В центре «Аркадии» также поставлена личность автора, который из лабиринта любовных переживаний вырывается в фантастическую страну блаженных пастухов, но итоговое его возвращение в действительность не соответствует оптимистическому финалу поэмы Данте, может быть, потому, что поиски Синчеро устремлены не к любви божественной, а к любви земной, которую в итоге он и теряет за смертью возлюбленной. «Новая Жизнь» и «Пир» заложили фундамент итальянской прозы, развитие которой связано с именем Джованни Боккаччо, судя по количеству цитат и заимствований, любимейшего писателя Якопо Саннадзаро. В творчестве Боккаччо обычно выделяется три периода, из которых первый, неаполитанский, представляет для нас особый интерес при рассмотрении источников «Аркадии». Влияние творчества Боккаччо на Саннадзаро уместно рассматривать относительно «Филоколо», «Фьямметты» и «Амето», трех выдающихся его сочинений до «Декамерона». «Филоколо» — написанный прозой любовно-приключенческий роман довольно большого объема, попытка Боккаччо перенести на почву молодой итальянской литературы богатейшую традицию куртуазных романов французского Средневековья. Неслучайно, что в качестве основы сюжета был им выбран анонимный французский роман XII века «Флуар и Бланшефлор», посвященный приключениям двух влюбленных со многими перипетиями и благополучным концом. Переклички с «Филоколо» встречаются на всём протяжении «Аркадии», иногда в виде почти дословного копирования того или иного эпизода. Рассмотрим это на примере центрального эпизода «Аркадии», Прозе 7, когда Карино своими вопросами вызывает Синчеро на откровенность и тот повествует о своей несчастной любви, ставшей причиной его таинственного временного переселения в пастушеский оазис. Флорио, разлученный с Бьянкафьоре, — пишет Боккаччо, — утратил покой, плачет и призывает ее даже во сне. Утром в его одинокую келью приходит Герцог, озабоченный его состоянием, и говорит: «Поднимись Флорио, ужели не видишь ты, сколь улыбчиво небо. Идем же, возобновим обычные наши забавы». Но, видя его задумчивый, меланхолический вид, продолжает: «О, какая внезапная перемена произошла в тебе, Флорио? Какие мысли тебя одолевают? Что за несчастье случилось с тобою и привело к такой меланхолии?» Несчастный юноша не ответил, лишь умножил плач. Тогда Герцог, проявив еще большую заботу, спросил его: «Поведай же мне по секрету причину боли твоей, чтобы я мог ее смягчить надлежащим советом и утешением, а там бы и помощь оказал». В подобном же состоянии находится и Синчеро, который в ответ на заботливое обращение к нему Карино как бы сбрасывает бремя с души, поделившись с аркадскими пастухами повестью своих злосчастий. «После некоторого молчания, — продолжает Боккаччо (Филоколо, III, 4), — Флорио поднял свой заплаканный лик и так ответил ожидавшему Герцогу: «Ваше столь милостивое ко мне обращение побуждает меня ответить вам и показать то, что, как я полагал, откроется вам само... Нежные годы моей ранней юности (как вы могли это знать) я провел рядом со своей любезной Бьянкафьоре, рожденной в доме отца моего в один день со мною. Красота ее, благородные повадки и красноречие породили во мне усладу, и так сильно эта услада одолевала мое юное сердце, что ничего из того, что я видел кроме нее, не радовало меня... И по мере всё крепнущего в те дни огня, мое влечение к ней усиливалось и так возросло, что уже невозможно стало его скрывать, и ей не меньше, чем мне, стала очевидна моя влюбленность... Когда же известие об этом дошло до моего отца, он вообразил, что, отдалив меня от нее, изгонит тем самым из меня всякое воспоминание о ней, хотя, на самом деле, хоть вся Лета влейся мне в уста, не смогла бы погасить его; и то, что я по его воле был удален от нее, не обошлось без тяжкой боли и для моей души и для Бьянкафьоре также. Сюда-то и направил он меня под благовидным предлогом необходимости учения. Но, пребывая здесь вдали от красавицы, предела моих мечтаний, подвергся я душевному недугу, и боль сердечная не позволяет моему лицу казать веселый вид, в чем вы могли многократно убедиться...» Тронутый исповедью юноши, Герцог утешает его словами, похожими на те, которыми Карино увещевал Синчеро: «Благородный юноша, мое сострадание к твоей несчастной жизни беспредельно... и я испытал это... или ты думаешь, что нечто может помешать тебе, коли будет твоим заступником тот бог, силе которого ничто не способно противостать? Тебе надлежит веровать, что боги непрестанно заботятся о твоих нуждах, раз они не попустили тебе встретиться здесь с твоей Бьянкафьоре без веской на то причины...» Схожесть саннадзаровского повествования с боккаччев-ским в столь важном месте романа словно подразумевает, что Синчеро излагает чужую историю любви, выдавая ее за свою собственную. Любовные страдания у Синчеро куда глубже, чем у Флорио, но при их описании Саннадзаро также копирует приемы Боккаччо, в данном случае из «Фьямметты». Доведенный до отчаяния, герой «Аркадии» решает «прибегнуть к крайнему средству ухода от жизни» и лишь мучительный выбор способа совершения самоубийства удерживает его от рокового шага. То же самое и у мадонны Фьямметты. Она говорит: «без промедления умерщвлю себя, хоть смерть нам ненавистна, но ожидаю ее более благостной, нежели плачевная жизнь. И, остановясь на таком решении, я стала выискивать, какой способ из тысячи выберу я, чтобы лишить себя жизни»[9]. Различные варианты, перечисленные героиней, дают повод Боккаччо лишний раз проявить свою мифологическую ученость, приводя примеры трагического конца античных героинь. Но, как и в случае с Фьямметтой, доводы здравого рассудка удерживают Синчеро от отчаянного поступка, свою любовную скорбь он предполагает вылечить приятной ссылкой. В качестве добровольного изгнанника он сближается с другим боккаччевским героем, а именно, с Филено, скромным рыцарем, соперником Флорио. Не смея поднять очи на прекрасный лик Бьянкафьоре, он тем не менее вызывает ненависть в королевском сыне и вынужден покинуть Марморину, чтобы где-нибудь в пустынном месте оплакивать свою горькую любовь. Сходный мотив, как мы узнаем из Прозы 7, подвигнул Синчеро переселиться в страну пастухов. Рассказ героя о постигших его несчастьях составляет ядро романа. И связан этот коренной перелом в повествовании прежде всего с тем, что здесь открывается первоначально обезличенное «я» автора как героя собственного произведения, до тех пор как бы растворявшегося в гармоничных буколических пейзажах. Начиная с раскрытия авторского «я» в рассказе Синчеро, читатель невольно проецирует события, происходящие с героем, на личную судьбу поэта. О его юношеском увлечении Кармозиной собрано недостаточно исторических сведений, однако это не помешало старинным биографам Саннадзаро не ограничивать его аркадское приключение рамками поэтического вымысла, причем архаическая страна вполне могла оказаться живописными окрестностями Неаполя. Право на такое предположение давала связь повествования с романами Боккаччо, который, как это известно, изображал в них прообраз своих собственных любовных отношений с Марией д'Аквино, по легенде, внебрачной дочерью короля Неаполя. Суть любовной истории Саннадзаро передает его биограф, некий Криспо, который сообщает, что, вернувшись по настоянию матери в Неаполь для глубокого изучения латинского и древнегреческого, молодой поэт оторвался от своих ученых занятий, ибо «влюбился в одну благородную даму из его же собственного Седжио ди Портанова, звавшуюся Кармозиной Бонифаччо[10]». Затем биограф сообщает, что по возвращении на родину из французской ссылки, Якопо узнал о ее смерти, что вынудило его закончить свое произведение в меланхолических тонах. Таким образом, согласно этому свидетельству, судьба сама подсказала автору концовку произведения, которое, ввиду своей бессюжетности, могло бы и вовсе не иметь логического завершения. Возможно, Саннадзаро столь плотно опирался на Боккаччо не только в знак творческого преклонения перед ним, но и в угоду знатному обществу Неаполя, которое до тех пор еще питало особое пристрастие к произведениям великого писателя, связанным с его пребыванием в их родном городе. Так, в 1478 г. в Неаполе был выпущен в свет «Филоколо» под редакцией Франческо де Туппо с посвящением дону Фернандо Арагонскому, королю Сицилии и Венгрии, как значилось на титульном листе. Востребованность романа доказывается тем, что уже в 1481 г. потребовалось переиздание раннего шедевра Боккаччо. Как мы видим, «Филоколо» явился первостепенным источником «Аркадии» и, видимо, неслучайно. Литературная традиция буколики на итальянском языке сформировалась исключительно благодаря тому же Боккаччо, потому что все предшествующие опыты в этом жанре, включая «ученые» эклоги Данте и Петрарки, писались на латинском языке. Идиллические эпизоды значительного объема присутствуют не только в «Филоколо», но и в «Филострато», в «Тезеиде», а такие прославленные творения гения, как «Фьезоланские нимфы» и «Амето» и вовсе заложили основу буколики на «народном» языке Италии. И как «Аркадию» Саннадзаро можно признать первым «чистокровным» пасторальным романом европейского Возрождения, то, соответственно, и влияние пасторалей Боккаччо на него заслуживает пристального внимания. «Амето» открывает второй «флорентийский», самый продуктивный период в творчестве писателя, триумфально завершившийся «Декамероном». Задуманная и, видимо, начатая в Неаполе повесть написана сочетанием прозы и стихов и включает в себя пятьдесят глав. Стихотворные сочинены в терцинах, причем непосредственно к пастушеской теме относится из них только одна, четырнадцатая, где пастухи Альцест и Акатен спорят о том, где лучше пасти овец — в долине или в горах. В основу сюжета автор включил тему преображения человеческой личности под воздействием любви. Его герой из дикого, почти первобытного состояния восходит на вершину куртуазной галантности в соответствии с идеалом эпохи. Замысел, почерпнутый из «Метаморфоз» Овидия по известной истории циклопа Полифема, раскрылся на почве идей раннего гуманизма по-новому и во всей красе. Пастух и охотник Амето, нравы которого отличались диковатостью, однажды на охоте встречает семь прекрасных нимф, олицетворяющих семь добродетелей, в одну из которых, Лию, он влюбляется. В компании этих нимф и пастухов на празднике в честь богини Венеры он слушает историю каждой нимфы в виде законченной любовной новеллы по образцу будущего «Декамерона». Очищение героя от грубости и невежества совершается в конце праздника, когда Лия окунает его в источник Надежды, открывающий способность познания божественных откровений. В «Аркадии» мы видим нечто обратное: не грубый пастух удостаивается утонченного общества, а «благовоспитаннейший» (coltissimo) молодой человек нисходит к грубым пастухам, предпочтя их общество ученому кругу неаполитанских интеллектуалов, для которых Аркадия служила недостижимым идеалом, отвлеченным от окружающей действительности. В финале романа Синчеро, подобно Амето, проходит духовную инициацию в виде погружения в таинственное подземное царство. Исследователи даже выявляют лексическое и синтаксическое сходство текстов «Амето» и «Аркадии». И если первое возможно рассматривать только при сопоставлении текстов в оригинале, то сходство синтаксиса наглядно и в переводе: «Амето», III: «В Италии, затмевающей блеском дольние страны, лежит область Этрурия, ее средоточие и украшение...» «Аркадия», Пр. I: «На вершине Парфения, не самой низкой горы в пастушеской Аркадии, располагалась приятная равнина, не слишком просторная...» Далее Боккаччо описывает холм, склоны которого «меж высоких круч густо поросли лесом из буков, елей, дубов, простирающимся до самой вершины». Вдохновившись этим, Саннадзаро в свою очередь приводит более развернутую картину, описывая рощу так: «двенадцать, а то и четырнадцать деревьев, таких удивительных, превосходной красоты, что любой, увидев их, решил бы, что сама искусница природа испытала великое удовольствие, создавая их». Комментируя это место, русский исследователь[11] пишет: «эта роща, воплощающая культуру, создана природой. Саннадзаро, вроде бы вопреки акценту на мастерстве, говорит о безыскусном порядке (ordine non artificioso). В двух словах заключен ренессансный идеал, и сразу видно, что он непрост». Повествование обеих книг открывается обязательным полу мифологическим пейзажем, традиционным для буколики. Описанием холма у Боккаччо предваряется появление Амето; также и в «Аркадии» роща, «сотворенная» природой по всем правилам гармонии в искусстве, служит декорацией для пастушеского действа. От начальных проз так и веет театральностью, создается впечатление, что не пастухи, а актеры в их масках произносят заученные речи, построенные в риторической пышности. Амето — охотник; подобно овидиевскому Актеону, во время охоты он случайно встречает свою прекрасную богиню; недаром и Карино, герой единственной вставной новеллы «Аркадии» (Проза 8), сближается со своей возлюбленной в условиях охоты. Подобно Амето, Карино рожден и воспитан в лесу, а его любимая с нежного возраста посвящена служению Диане, что заставляет ее сравнивать с Лией. Еще одним существенным сходством обеих пасторалей является описание сельского праздника: у Боккаччо это чествования богини Венеры, когда происходит окончательное преображение пастуха-охотника Амето, а у Саннадзаро — Палилии в Прозе 3, списанные, кстати, с «Фастов» Овидия; здесь происходит встреча пастухов с группой пастушек, среди которых на первый план выступает Амаранта, в образе которой старинные исследователи видели Кармозину[12]. Помимо Боккаччо, на Саннадзаро оказали влияние и другие итальянские поэты, прежде всего, Петрарка и Полициано. Реминисценции из Петрарки в большом количестве встречаются в соответствующих лирических фрагментах «Аркадии», в частности, в любовных эклогах. К тому же форму обеих канцон (Эклоги 3 и 5) и секстин (Эклоги 4 и 7) Якопо сложил по петрарковским моделям из «Книги песен». С Полициано нашего поэта роднит приверженность к художественной изысканности, бессюжетность поэтического повествования, а также широкая вариативность (например, схожее со «Стансами на турнир» описание деревьев в Прозе 1; обилие ссылок на разнообразные мифы по Овидию в виде перечислений). Как и в «Стансах» Полициано, где, кажется, нет места христианским реалиям и даже не упоминается Бог, пастушеский мир Саннадзаро сплошь языческий с характерным для античных неоплатоников пониманием загробного мира (Эклога 5), а также обрядами жертвоприношений, ритуалов, таинств, изложенных необыкновенно выразительным языком. Относительно последних заметим, что обилие столь подробно и красочно описанных не совсем привлекательных колдовских обрядов и языческих поверий объясняется не склонностью Саннадзаро к оккультным наукам[13], а скорей ученой потребностью пересказать как можно больше сведений, почерпнутых из «Естественной истории» Плиния Старшего, основного источника европейского естествознания в Европе вплоть до XVIII века. ...Все права на текст принадлежат автору: Якопо Саннадзаро.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.