Любовь Федорова Некромант и такса

Глава 1

Первую тетрадь я отослал отцу Наоро, нет смысла возить ее с собой. Черт знает, что со мной может случиться, никакой уверенности в собственной безопасности и неприкосновенности у меня нет. Начал вторую. Сложно выбрать время, чтобы записывать события за день. Прошли дожди, дорога раскисла, кони не идут, телега не едет, мы двигаемся до раздражения медленно и сильно устаем в пути. Ночуем в поле или под пологом леса, изредка в крестьянских избах или на постоялых дворах.

Записи приходится беречь. Не то чтобы спутники за мной следили, – солдаты меня скорее боятся, чем уважают, и не лезут именно поэтому, а писарь мой глуп до изумления, – но делать эти строки развлечением для досужих глаз все же не хочу. Вокруг моей фигуры без того ходят скверные разговоры, хотя отряд наш невелик. Солдатня малограмотна, и представления в головах у них самые дикие. Из-за этого дневник нужно либо прятать, либо всегда держать под рукой. Читать в отряде умеют немногие, но те, которые умеют – мне не хотелось бы, чтобы они читали. Но пробую продолжить, пока есть свободная минута, немного света от костра и я, как в прошлый раз, не пролил чернила.

В Бромму я направляюсь не по собственному выбору. Отец Наоро узнает все мои обстоятельства из первой тетради, а здесь я пишу на случай, если та тетрадь затеряется и не дойдет до адресата. Мне было тяжело решиться, однако выбор я сделал. Магистр Вайоле считал, что полномочия упокоителя необходимо передать человеку военному. Так ему отчего-то кажется надежней.

Я военный, это правда. Военный музыкант. Так уж вышло, что не служить мне было нельзя, но для гражданской службы мне в свое время не хватило желания, а для армейской – храбрости, и я поступил в гарнизонный оркестр, убивая тем самым двух или даже сразу трех ворон в небе – приобрел надежное место, военное жалование по выслуге, и оружие в руки брать не пришлось.

Но после того, как по стране прокатилось восстание черни, громко названное его зачинщиками революцией, а потом чудовищный мор, не разбиравший, кого прибрать в могилу – недобитых бунтовщиками аристократов или революционеров, разбежавшихся при наступлении армии, – последнее, что стало нужно в нашем гарнизоне это оркестр. А тут магистр Вайоле со своими представлениями о дисциплине. Не моего ума дело, конечно. Зато мое право считать выбор магистра неумным, коль скоро он выбрал меня. Впрочем…

Что ж, я, так я. После мора братству особенно не из кого и выбирать. Нашу семью в эту эпоху перелома и всеобщего горя несчастья почти пощадили. Катарина, моя супруга, скончалась от родильной горячки два с половиной года назад, так что сейчас я вдовец с двумя дочерьми восьми и одиннадцати лет от роду и двухлетним сыном на руках. Мор, пришедший этим летом, забрал только нашу воспитательницу, святую женщину, благодаря которой мне удавалось создать детям подобие семьи и домашнего уюта. Что будет теперь, когда многие умерли и замену ей подобрать невозможно, не знаю, и душа моя от этого болит.

Бедная фрау Лотта покинула нас в одну ночь. Так силен был мор, сжигал людей дотла за считанные часы. Вечером здоровый человек лег спать, утром в кровати нашли обтянутый кожей скелет в мокрых простынях, словно человека в них отжали как лимон. Было страшно оставаться с детьми в городе, но и бежать некуда. Мор набросился на окрестные деревни, подошел, словно океанская волна, к городу, перехлестнул через старые каменные укрепления, прокатился пенным валом по улицам и площадям Аннидора, без разбора сгребая всех попавших под его щупальца, и так же внезапно исчез, как появился, оставив мертвых в покое, а выживших в отчаянии. Я чувствовал его, эту плотную удушливую стену зла, почти что видел. От огромного количества смертей вокруг дар во мне вспыхнул, словно подожженный, но сделать я ничего не мог.

Единственное немногое, что я могу – видеть смерть и разбирать ее причины. Тогда, когда они есть, когда отсутствуют закономерности, когда смерть несправедлива и случайна. Мое дело – неправильная и ненужная смерть.

Меня и моих детей зло пощадило. Мы закрыли окна, двери, не впускали никого неделю и два дня, пока в чулане и в подвале совсем не кончилась еда, а потом я почувствовал, как волна смерти отступает обратно к лесистым равнинам, откатывает от неприступных утесов. В горы моровая пагуба не полезла, каменные кручи оказались ей не по полету. Она сдалась, опустошила окрестности и пропала.

Нашлись, конечно, и те, кому не повезло. Например, городскому братству Равновесия, в котором я состоял, как мне до недавнего времени казалось, для смеха. Мог ли в ранней юности, когда впервые проявился мой печальный дар, я предполагать, к каким последствиям приводит вступление в окутанные мечтательными тайнами союзы, в которых принадлежность скрепляется клятвой и кровью?

Это человек без дара может клясться в чем угодно кому угодно, и тут же беспечно забывать о клятвах. Такие, как я – нет. Я поздно об этом узнал. Или поздно вспомнил. По юношескому легкомыслию могло быть так, что меня предупреждали, но я пропустил предостережение мимо ушей. На службу братству меня призвали почти через пятнадцать лет после того, как я произнес слова той пафосной, похожей на плохие стихи клятвы и приложил надрезанный палец с каплей крови к общему камню.

Никогда не делайте так те, кто прочтет мои тетради. Если у вас есть хоть капля колдовства в крови, никому ее не показывайте и никому о ней не говорите. Здесь нечем гордиться, даром нельзя хвастаться. О нем вообще лучше не знать, и не дай бог узнают другие. В Аннидоре две трети членов братства погибли в одночасье прямо в городской ратуше. Люди они были солидные, состояли в городском совете. В тот день после полудня отцы города собрались вместе и держали совет, что делать перед опасностью наступающего мора, а, когда между ними обнаружился первый больной, городская стража закрыла ратушу на карантин, согласно городским советом же изданному распоряжению. Итог оказался печален, через трое суток в ратуше не осталось никого живого, и настала необходимость латать дыры в составе как братства, так и совета.

Совет, разумеется, справился без моего участия, делить и распределять по карманам городскую казну меня не пригласили. Что до братства, оно поскребло по старым кладовкам со списками и обнаружило там меня. Живого, здорового, и даже не такого уж бесполезного, как я сам и другие братья до сих пор считали. Я бы, конечно, предпочел заседать в городском совете, но кто ж позовет. А у братства полно черной пачкотной работки, на которую нет добровольно откликнувшихся.

Почему так случилось, что братство вымерло чуть не поголовно и сразу, в Аннидоре по сей день много кривотолков. Одни говорят, будто колдуны братства ценой своих жизней выкупили город, дав мору отпор – ведь действительно смертей сразу стало значительно меньше. Другие – что мор приходил как раз по души колдунов и по грехи городского начальства, и, если б не они, Аннидор не потерял бы вместе с грешниками добрую половину ни в чем не повинного населения.

Я тогда не стал спрашивать умерших ни о причинах мора, ни почему их выбрала смерть. Я в тот первый день, когда меня призвали на службу братству, даже не знал, как их и спрашивать, несмотря на то, что в первые дни посмертия это легко. Все, что чувствовал тогда – могу что-то такое, и что мне страшно это делать, потому что от этого мороз по коже и долго непроходящий холод на душе. Чувство страха и чувство необходимости все дни, данные мне на раздумье, на равных боролись во мне. Необходимость обеспечить безопасность моей семье победила. Я подписал договор.

Похоже, с тех необдуманных пор, когда во все это влип, я повзрослел и поумнел, и дар каким-то образом во мне развился, несмотря на то, что я совсем не уделял ему внимания.

Судите сами – какой человек в здравом уме и трезвой памяти станет уделять внимание способности находить недавно упокоенных и совсем неупокоенных и разговаривать с ними? Мне это было нужно? Мне и сейчас не нужно. А пришлось и, что хуже всего, я это действительно умею. Помог ли мне мор в осознании собственных способностей? Да, помог. Но мне неприятно и непросто об этом думать. Сам боюсь того, что должен делать, но еду. Ибо того, что случится, если я откажусь послужить братству, еще больше боюсь – тогда они придут за моими детьми и поищут пригодных для своих целей среди них. Девчонки мои братству бесполезны, но сын… ему всего два года. Если он примет когда-нибудь решение встать на этот мрачный путь, от которого я, конечно же, буду его отговаривать, пусть принимает это решение сам, пусть даже решает из полудетского баловства, как сделал я в мои семнадцать. Пусть это будет его собственная глупость. Но не сейчас и не другие должны решать за него!

На этом со вступлением надо бы закончить, достаточно рисоваться похоронными мыслями и темными воспоминаниями, того и другого от нудной тяжелой дороги, душевного одиночества и ночной темноты у меня полно.

На самом деле я освоился. Сегодня я засыпаю сидя, но чувствую себя здоровым и решительным. Просто день был долог, я сам и лошадь моя устали. В нашем отряде пятеро бывшие кавалеристы, в дороге разговоры только о лошадях, и с лошадьми же связаны все наши заботы. Лошади, пожрать, украсть что плохо лежало, доступность сельских баб, самолечение венерических заболеваний – вот обычные в нашей компании темы для разговоров. Мне это дико, нужно на что-то отвлечься, так что буду продолжать дневник, поговорю хотя бы с самом собой.

Вчера не писал, но у нас дошло до смешного. Мы, облечённая властью, снабженная путевыми грамотами и тайными приказами делегация, внешне похожая, правда, на табор бродяг пополам с бандой разбойников, воровали ночью сено на крестьянском поле, потому что в лесу лошади не паслись, не наедались и от тяжелой дороги сильно тощали. Так, с приключениями, едем на какой-то край света, который мог пригрезиться мне разве что в юности, когда душа по глупости томилась мечтами о путешествиях, а в голове еще не было петушино-куриных забот о детях и хлебе насущном.

Готовлюсь к предстоящей работе по рукописному руководству братства, как студент к университетским экзаменам, пытаюсь себя приучить к нашей миссии и своей роли в ней. Я больше не мастер Тимо, кларнетист гарнизонного оркестра и помощник капельмейстера. Я штатный упокоитель братства Равновесия, брат Юстин, без минуты колдун и почти некромант. Когда меня зовут: «Брат Юстин, подойдите, у нас такое-то дело», – меня дергает как шарлатана при магнетических опытах.

Денег за службу в братстве платят больше, чем в оркестре – и это мое большое утешение. Покойников я еще не видел, по крайней мере, тех, ради которых мы отправились к северному побережью. Другие покойники меня сейчас не волнуют, от разговора с ними я ухожу, как уходил всю жизнь. Если где и мелькнет белесая фигура, сбежать от нее нетрудно, фантомы непривязчивы и плохо видят живых, если им от этих живых ничего не нужно.

* * *

Девять полных дней мы в дороге. Пишу на почтовой станции чужими разбавленными до голубизны чернилами, в чернильнице полно дохлых мух.

Но кто бы подумал, в этих богом забытых местах есть почта и дважды в месяц проезжает дилижанс из Мена в Баз, потом обратно. Осматриваюсь и отвожу глаза. Стены копченые, кругом грязь. Но эта глухая станция, где можно взять лошадей, купить в дилижансе место или хотя бы отправить весточку родным – мой путь отступления, если что-то пойдет не так. Если не справлюсь и буду вынужден позорно бежать. Мертвецы за мной не погонятся, а живые – за здорово живешь и с саблями. Или для чего ко мне приставили банду ухорезов?..

Какие здесь дилижансы, бог весть, сам не видел, описать мне никто не смог, махали руками, рисуя в воздухе что-то невообразимо громадное и, судя по всему, медленно ползущее. Дорога на дорогу по-прежнему не похожа, хотя болотистую местность мы покинули. Наш «обоз» из одного фургона с фуражом и палатками отстал у предпоследнего брода, спутники спрашивают меня, будем ли ждать, или налегке поедем дальше. Я разве знаю? Сначала подождем, потом не дождемся и поедем, как всегда. Не по расчету и по уму, а со зла и нетерпения. Наколдую я им что ли отсутствие рытвин, колей и колдобин в этой застывшей глинистой канаве, называемой дорогой? Не наколдую, в моем руководстве по практике упокоителя такого заклинания нет. И телегу не починю. И умирать кто-то будет, я не помогу. Упокоитель помогает не живым, а мертвым, и то не всем.

Знают об этом мои спутники, или нет, неизвестно, но в разговоры со мной вступают с опаской и моего недовольства пытаются не вызывать. Еще они стараются говорить со мной односложно, знаю, почему. По поверью, колдуну нельзя лгать, он накажет. Видно, в нашем разбойничьем таборе сильно распространен обман, если со мной страшно даже здороваться. То ли все от всех что-то скрывают, то ли пёс знает что.

Напишу немного о людях, с которыми я впряжен в одну телегу (главный-то хомут ответственности за поездку на мне, остальные пристяжными). Табор наш разнообразен. Командует нашим неважнецким войском некто Людвиг фон Боцце, барон из обнищавших, либо никогда не богатевших, в прошлом майор, артиллерист, из армии уволен был по ранению. Это сухощавый человек среднего роста с необыкновенно громким, неприятным, каркающим голосом. Лет ему около тридцати пяти, но волосы и усы уже седые и сухое лицо изборождено морщинами. Взгляд светлых серо-зеленых глаз всегда насмешливый, но не веселый, а холодный и с издевкой. Видит он, впрочем, не слишком хорошо. Чтобы разглядеть что-то вдали, зовет помощь поглазастее.

Ранен был четыре года назад, в то время, насколько я помню, никаких войн нашим великим княжеством не велось, мы жили в мире с соседями и в согласии внутри страны. Вряд ли причина ранения тайное задание, подобное нашему. Предполагаю, что дуэль. За нее и отставка со смягчением в формулировке. Какое звание он носит в братстве и носит ли, или он просто наемник, мне неизвестно. Спрашивать не хочу, сам не рассказывает. Строит банду наш майор довольно лихо, я молча завидую. Голос у меня музыкально поставлен, но так убедительно орать, перемежая приказы изобретательной нецензурщиной, я не умею. Перед Боцце тянутся, как на плацу, даже те разбойники, кто никогда не видел строй. Его должность называется «начальник охраны». Охраны кого и от чего, неясно. Меня, вроде, охранять не надо, я сам и доеду, и по пути не сбегу. По крайней мере, пока. Разве что на месте мы столкнемся с неизвестными мне трудностями.

Сейчас майор невозмутимо ест яичницу ложкой. Мне с трудом нашли погнутую кривозубую вилку, долго терли ее грязным полотенцем, чтобы привести в порядок, в итоге я отказался и от вилки, и от яичницы, попросил просто намазать масла на хлеб, дать пару вареных яиц, соли и того дрянного пива, которое тут все пьют. У майора Боцце нет проблем. Ложка так ложка. А в пиво он, строго, но близоруко оглядевшись, долил чего-то из медной фляжки, которую носит за пазухой. На меня Боцце смотрит косо и не заговаривает первым, если дело не касается случайных ситуаций, неизбежных в дороге.

Под его так называемым командованием десять так называемых солдат. Всего нас, значит, тринадцать в отряде. Хорошее число.

Вторая примечательная личность – мой секретарь Душечка. На самом деле он носит смешную фамилию Крошка и грозное имя Отелло. Отелло Крошка, будьте здрасьте. От этого сложения имен и полного несоответствия обоим внешности – он белобрысый, роослый, веснушчатый увалень – в нем по макушку противоречий и самых несочетаемых глупостей. Звать его по имени нет никакой возможности, поэтому он – Душечка. Да и какой он секретарь, обычный писарь. Не сильно, к слову, грамотный. Пить ему нельзя, но он любит. В подпитии становится дружелюбен, очень навязчив и легко теряется в трех деревьях, если отойдет по нужде, где и впадает в панику. В одной деревне, напившись кислой оскоминной дряни, которую там называли вином, Душечка заблудился, бродя вокруг деревенского колодца. В трезвом виде строит из себя ученого человека, недооцененного в заслугах, много ноет. Там его обошли, сям объехали, тут нагрели, воспользовались добротой и простодушием, пока он блудил между двумя скамейками и письменным столом. Вздыхаю в ответ на пьяные жалобы и говорю ему: что ж, судьба! Пусть верит в мое сочувствие. На самом деле парень хитрый или считает себя таковым. Общаться мне с ним тяжело, не знаю, как будем работать.

* * *

Главное событие прошедшей ночи – я подобрал собаку. Десятый день дороги, остановились на обед и дать отдых лошадям. Кляча в фургоне хромает. Попросить ей замену на почтовой станции наш тупоумный возница не догадался, а мы уехали вперед, его не дожидаясь. Очень зря. Формально этим походом командую я, мое упущение.

Мы выбрались наконец из бездорожья и едем по обжитым местам, не лишенным некоторого света и культуры. Домишки небольшие, но не такие запущенные, гнилые и и копченые, как в лесном и болотном краю. Местность выше, небо ближе, солнце ярче, меньше мошки и комаров. Последнее – огромное облегчение, хотя ночевать в полях нам, очевидно, больше не придется. Напросимся куда-то на постой. Примерно в полдень видели большую усадьбу и развалины древнего замка на холме неподалеку. Замок нежилой, стены разобраны, крыши провалились. Проехали мимо.

Был ли в этих краях мор и чем тут кончились революционные поветрия, неясно. По разговорам – было то, и другое, но таких чудовищных последствий, как в центральной области, не причинило. Нет ни шлагбаумов, ни карантинных постов, ни даже проверки документов у деревенских старост на постое, на мосту или или переправе. Везде плати и проезжай запросто. Или я не прав? Может быть, форменные плащи братства избавляют нас от проверки. К братству везде отношение разное, но политика одна: не связываться. Даже при необходимости.

С собакой же получилось глупо, и я сам виноват. Она залезла ко мне на одеяло на почтовой станции и проспала со мной всю ночь, после чего я не посчитал честным прогнать ее. Гнать – так надо было сразу, не после того, как зверь пригрелся и доверился.

Смотритель станции сказал, собаку то ли забыли, то ли выбросили из экипажа, проезжавшего дней десять тому назад. Черт знает, что это за собака. Небольшая, легко беру ее на руки и на седло, потому что бежать за лошадьми она долго не может. Тело у нее непропорционально длинное, ножки уродливо коротенькие, пузо голое. Сама черная, на шее есть крошечное белое пятно галочкой, но перетянуто кожаным ошейником так, что его не видно. Ошейник хозяйский, но никаких пометок и гравировок на нем найти не удалось. Уши свислые, шкурка гладкая, хвост прутиком. Зубов, впрочем, много и зубы крупные для такой небольшой пасти. Кобелек, молодой, около года. Смотритель сказал, дня за три пес этот передушил всех крыс в подвале и в сарае, можно не кормить, сам пропитается.

Если б не размеры, собака как раз для меня. Идет черный человек некромант, ведет на поводке черного пса. Отменная картина.

Пес, кстати, бежит за мной без поводка и дружелюбен хуже пьяного Душечки, начнет лизаться – не унять. Сбросить с седла и ускакать в расчете, что не догонит, душа не поворачивается: хоть кто-то мне рад в нашей угрюмой компании, хоть с кем-то я могу свободно говорить обо всем, что на сердце. Выслушивает он внимательно и отвечает языком через все лицо. Достойный ответ на мои пустые жалобы: утрись и заткнись, мастер Тимо. То есть, брат Юстин.

Для чего такие собачонки, не знаю. Вроде как дамские, в будуаре на подушках лежать, на парикмахера тявкать. Буду черный человек некромант с черной дамской собачкой. Самому смешно. Назвал песика Тоби, вернусь домой – он детям понравится.

Глава 2

Вечер того же дня, разбойничье войско ночует на сеновале, мы с майором в крестьянском доме. Подозреваю, пустили нас только потому, что сегодня тепло, мы свернули и убрали форменные плащи и не могли никого напугать ими. На чисто выскобленном столе сыр, молоко, тушеная курица с овощами, посуда относительно чистая, вилок нет, да я уже привык. Майор не пьет молока, щупает, где у него на груди спрятана фляжка, но при мне достать ее стесняется. Я спросил, нельзя ли достать местных газет – мне подали серединный обрывок месячной давности из города, который неизвестен. Нацепил очки, с умным видом читал, чтобы отгородиться и дать майору возможность хлебнуть, что он там прячет ближе к сердцу. Из газеты узнал много нового. Распродажа и сдача внаем париков, розыск украденной сбруи с медными бубенцами, объявление о поиске скромной горничной с рекомендациями. Собак никто не терял.

Еле удалось договориться с хозяйкой, чтобы пустила Тоби в дом. В доме, дескать, святой угол, а пес нечистое животное, ему нельзя. Какие-то деревенские предрассудки. Только когда я сказал, что это пес специальный – давить домовых крыс, с сомнением согласилась пустить в сени.

С интересом наблюдал весь день, как Тоби делил моих спутников на годных и негодных. Нескольких – Гвидо, Шолля и Марса, людей, которые меньше всего нравятся и мне, – он откровенно невзлюбил. Он не щерится и не гавкает, если кто-то ему неприятен. Он относится к этим ничтожествам с великосветским презрением. Высшее проявление – глядя надменно в глаза (научитесь еще делать это снизу вверх), поднять ногу и помочиться на кустик: вот так мы и вас в следующий раз, и это все, что мы о вас думаем. Потом нужно отвернуться, пару раз копнуть задними ногами, и противник будет морально уничтожен.

Душечку пес согласен снисходительно терпеть. К майору относится суховато и слегка настороженно, что-то все-таки удерживает его от откровенно презрительных поступков. Похоже, пес понимает, что майор начальство, и соблюдает субординацию. Зато наш «лошадиный доктор», старый Фальк, любитель крепкой выпивки и страшных историй на ночь у костра, записан у Тоби в доверенные лица. Лизаться к нему, как ко мне, Тоби не лезет, на руки себя брать не позволяет, но виляет старику хвостом, разрешает почесать шею или положить руку на голову.

Брезжит конечная цель нашего путешествия – Бромма. До нее осталось дня три пути, если фургон не будет сильно отставать.

* * *

Утром наблюдал необычное. Хозяйка, с таким предубеждением отнесшаяся к Тоби вчера, кормила его свежим творогом и приговаривала «хороший песик!» Объяснение лежало тут же – восемь задушенных крыс аккуратным рядком. Нам с удивленным майором в благодарность сложили в дорогу котомку: пироги, яйца, свежий хлеб. Этот песик не только сам прокормится, но и хозяина прокормит, с ним можно давать гастрольный тур по окрестным селениям. Теперь я за свое будущее спокоен. Не сложится с некромантией и музыкой, уйду в крысоловы.

До Броммы семьдесят миль. Будь у меня лошадь получше и не тащись за нами телега с общим походным барахлом, я был бы там завтра, так надоело волочиться со скоростью хромого обоза и ночевать как попало. Я, правда, не знаю, в каких условиях мне предстоит жить в Бромме, встретят ли нас по-дружески, надолго ли задержимся. Надеюсь на лучшее. Хотя бы на возможность спать на простынях, а не на чужом блохастом тулупе. Майор бодрячком, старые походные привычки. Наша разбойная орда ночью чуть не подожгла хозяйский сеновал. Кто-то не на месте выбил горячую трубку. Хорошо, что обошлось, успели затоптать. Следы они уничтожили, но старый Фальк весь день ворчал. Майор этого не слышал, а я почему-то знаю.

* * *

Я отчего-то не предполагал, что Бромма может быть красива. Мне представлялось, мы движемся в какую-то богом забытую дыру.

Старые фахверковые дома и охотничий замок с парком, закрытый на зиму или навсегда – наш малолетний князь не скоро поедет на охоту, а матушке-регентше не до того. Замок, который на самом деле замком только называется, такой же фахверковый комплекс зданий, как все вокруг, только с башенками и оранжереей. Но выглядит прекрасными пряничными домиками из сказки. Кругом очарование многовековой старины, и замок умело выстроен в тон ей, хоть и намного позднее. Парк, насколько я мог видеть, запущен, но строения соблюдаются в должном порядке. Есть псарня, конюшни, в дальних флигелях идет из труб дым.

К северу низкие горы покрыты позолоченным осенним лесом. Благодаря им в Бромме не чувствуется тюленье дыхание северного моря. Есть минеральные источники в двух милях на северо-восток, но, говорят, приехавших на лечение и отдых не встретишь, не тот климат и сейчас не то время года. Тут я согласен. Если в самом начале осени столько дождя, сколько же снега будет зимой? Эдак заедешь полечиться – тут и зимуй. За зиму вылечишь почки, но помрешь со скуки.

В садах убирают яблоки, на огородах тыквы и репу. Бромма по сути большая деревня, только благодаря покинутому княжескому замку она считается городом.

Первое, что я сделал, сдав лошадь, – купил трость. Где-то гавкают большие псы, а мне не хотелось бы разнимать руками собачью драку. Тоби сует свой нос под каждую дверь и задиристо топорщит хвост. Чтобы миновать безопасно местный рынок, мне пришлось брать этого героя в руки.

В городе нет гостиницы, да наше разбойничье войско и нельзя в гостиницу, разгромят или разворуют. В городе не имеется казарм, потому что местная стража и ночные дозоры в случае опасности – толстопузое бюргерское ополчение. Поэтому охране под постой определена старая ферма в миле от городской черты, а мы с майором и Душечкой, – Душечка в этот раз квартирует рядом со мной, чему он несказанно рад, а я ровным счетом наоборот, – разместились в верхних комнатах большого дома почти в самом центре городка. Наша хозяйка вдова прежнего бургомистра. Дом ее, узкий и высокий, сжат с обеих сторон другими строениями. В доме скрипучие лестницы и соловьиные полы – шагу сделать ни из комнаты, ни по самой комнате, чтобы в известности об этом не был весь дом с чердака до подвала, невозможно. Я, как лицо почетное, занимаю весь четвертый этаж, звучит громко, но у меня всего две комнатки, и они крошечные, Душечка и майор живут на пятом. Душечка чудовищно топает над моей головой, майор ведет себя тихо, как в засаде.

Тринадцать человек прибыли в пункт назначения на тринадцатый день пути около полудня. Возможно, магия этих чисел что-то значит.

Единственное мне пока непонятно – почему мы добирались до Броммы таким трудным путем. Есть же прекрасные дороги, пусть по ним сто с небольшим лишних миль в объезд, но даже так мы доехали бы до Броммы дня на три-четыре раньше и лучше сберегли бы лошадей. Тот, кто отдал нам приказ продираться сквозь леса и болота, проявил или недальновидную глупость и незнание местности, или это было сделано с умыслом, чтобы о нашем появлении здесь не ведали заранее. Письмо с дальнейшими указаниями вскроем с майором и Душечкой вечером. Сейчас нужно помыться, привести себя в порядок и отправляться на торжественный обед к отцам города. Надеюсь, там будут вилки.

* * *

В Бромме нужно вести себя внимательно. Вечером, когда мы с Душечкой тащили на себе вусмерть напившегося майора на квартиру, кто-то с веселым криком «На счастливого!» – выплеснул из верхних этажей ночной горшок. Да простят меня добрые жители Броммы, но в таких обстоятельствах я предпочитаю оставаться несчастным. Тоби, увязавшийся со мной и весь прием пролежавший смирно под столом, внезапно поднял на темной спящей улице отчаянный лай, где-то загремели в свои колотушки сторожа, я не знал, кого держать, собаку или майора. Хорошо, с нами был Душечка, он помог, взвалил майора на себя и потащил. ...