Наталья Караванова Проклятье Ифленской звезды

Пролог

Свеча погасла из-за сквозняка, но зажигать снова её не стали. В маленькой комнатке под крышей придорожной гостиницы стояла натянутая, нехорошая тишина. Пасмурный закат почти догорел, его лучей не хватало, чтобы разогнать сумрак, но так было, пожалуй, даже хорошо: лиц не видно, нет необходимости что-то друг другу объяснять.

Роверик та Эшко, бывший дворцовый предсказатель, а нынче — помощник главы тайной управы ифленского наместничества в городе Тоненге, отвёл в сторону полупрозрачную занавеску, чтобы был лучше виден двор. Там гостиничные слуги продолжали разгружать дорожную карету, и как раз сейчас с риском для собственного здоровья снимали с её крыши массивный дорожный сундук. Один из них стоял в сторонке и командовал, двое — возились с верёвками. Сквозь щелястое окно отчётливо были слышны восклицания на мальканском и проклятия на ломаном ифленском.

Роверик сдержанно вздохнул.

Что же. Эту ночь они с главой тайной управы чеором Хенвилом проведут здесь, в гостинице. А завтра отправятся в обратный путь.

Ни с чем.

И это будет означать, что битва проиграна.

Благородный чеор Хеверик, наместник Ифленской империи в землях Танеррета умрёт.

Потому что магию Чернокрылых силами даже всех сианов Танеррета не одолеть…

И Ровве молчал — сказать ему было нечего.

Молчал и его друг и спутник. Дело даже не в том, что именно в этот момент, прямо сейчас решалась судьба страны. И даже не в том, что свою жизнь в роли главы тайной управы Шеддерик Хенвил начинал с грандиознейшего провала.

Всё было немного хуже. Дело в том, что от магического проклятия чернокрылых далеко, в столичном тоненге умирал не просто наместник — умирал родной отец Шеддерика Хенвила…

Вчера выяснилось, что так красиво сложившаяся картина сыплется морским жуфам в пасть. Иностранный купец, поспешно, словно нарочно привлекая внимание тайной управы, покинувший столицу, безропотно дал осмотреть и свой товар, и даже личный багаж, хоть и счёл подобное обхождение унизительным для себя и своих людей.

Он оказался чист перед ифленским Лучом, как морская гладь на третий день Большого штиля, а это означало, что из подозреваемых у тайной управы оставался один лишь старый чеор Конне, невесть зачем отправившийся в приграничье за благословением Золотой Матери Ленны именно сейчас…

И это именно его каретуц сейчас разгружали за окном гостиничныеработники.

Да, на редкость неудачное время выбрал старик, чтобы навестить монастырь.

— Что мы знаем о старом чеоре? — спросил Шеддерик.

— Что он из знатного ифленского рода? — Роверик за много лет дружбы успел хорошо изучить все интонации Шеддерика Хенвила. Сейчас в его голосе звучало упрямство, а не безысходность.

Хенвил всего месяц возглавлял тайную управу в Тоненге. Но взялся за дело столь рьяно, что многие связывали с его появлением большие надежды.

Правда, другие по тем же причинам насылали на него всевозможные проклятия, но поделать-то всё равно ничего не могли. Пока.

Голос Шеддерика, пожалуй, намекал на ещё одну попытку предотвратить гибель наместника. А значит, стоило бы взбодриться и Ровве, но три дня погони, да по безлюдным холмам Улеша, вымотали его настолько, что весь душевный пыл как раз где-то там, в холмах, и остался.

По-хорошему, им обоим следовало отдохнуть. Но говорить об этом вслух Ровве не стал. Ещё не забылась предыдущая его попытка вразумить друга.

…слуги всё-таки уронили сундук. Все там, на дворе, застыли в немой сцене.

— Мало, Ровве. Что этот Конне за человек, чем занимается?

Ровве куда дольше прожил в Тоненге и, напрягши память, смог вытянуть из неё немного полезных знаний:

— Вином. Владеет несколькими долинами на юге. Живёт в столице. Семья у него большая, но сыновей нет, кажется. Вино, кстати, у него неплохое, но большая часть уходит на острова.

— Может он иметь что-то против наместника?..

— Интересно… — ответил Ровве невпопад.

Пока они разговаривали, из кареты выбралась какая-то чеора и что-то принялась приказывать слугам.

Открылась дверь гостиницы, выбежал хозяин с большим подсвечником. В свете шести свечей стало отчётливо видно, что платье у гостьи богатое, красное, а волосы, как у всех ифленцев, светлые, да ещё и убраны в затейливую причёску.

Шеддерик та Хенвил, до того спокойно сидевший в глубине комнаты, подошёл к окну.

— А наш чеор Конне путешествует не один, — пробормотал он. — Может, мы и не зря решили остаться.

Ровве, который настаивал на остановке только потому, что уже несколько дней мечтал о нормальном ночлеге в нормальной постели, важно кивнул.

Чеора задержалась у входа в гостиницу. Света из дверей теперь хватало, чтобы её как следует разглядеть. И бывший предсказатель немедленно её узнал:

— Ого! Это же чеора Дальса! Как она здесь оказалась?

— Хорошо её знаешь? Кто она?

— Она некоторое время назад неплохо управлялась с плашками и астрологическими картами, но это не важно, это было только прикрытием. Потому что эта чеора совершенно точно имеет отношение к дому Шевека. У Гун-хе были с ней дела. Зовут Дальса, но как ты понимаешь, родовых колец её я не видел. Однако она знает меня в лицо, так что расспросить её подробней я не смогу…

— Вот это улов! — сверкнул глазами Шеддерик. — Значит, чеора Дальса, прекрасная птичка из дома Шевека… пожалуй, и мне будет интересно познакомиться с ней немного ближе…

— Шедде. А вдруг она и тебя знает в лицо?

Наёмные убийцы из дома Шевека редко покидают столицу — что им делать в этих пустынных мальканских краях, где их услуги никто даже толком не сможет оплатить? Можно ли считать её появление здесь совпадением?

И можно ли считать, что Шеддерику та Хенвилу ничего не грозит?

Всё-таки он хоть и глава тайной управы, а не сиан и не какой-нибудь бессмертный непобедимый воин…

Хотя иногда кажется, что считает себя и бессмертным, и непобедимым, и сианом.

Шеддерик усмехнулся, смахнул невидимую пылинку с плеча, и молча вышел.

Когда дверь закрылась, Ровве чиркнул спичкой и снова зажёг свечу. Жёлтое пламя выхватило узкое лицо, блеснуло в больших печальных глазах, золотом сверкнуло в светлых прядях. Роверик, как большинство ифленцев, был светловолос. Но в отличие от большинства — был худ, если не сказать, хрупок, и весьма высок ростом.

Он медленно, словно даже нехотя, достал из мешочка на шее костяные гадальные плашки, раскинул перед собой. Наугад вытащил три — и с каждой на гадателя слепо глянул череп. Что ж, в мире есть хоть что-то постоянное: три смерти выпадало всякий раз, когда он пытался прояснить судьбу чеора та Хенвила. Постоянство заговорённых плашек даже внушало надежду.

Не в этот раз, слепая охотница! Только не сегодня. Сегодня Шеддерика прикрывают силы несколько более серьёзные. Те, которые не собираются его отдавать в лапы какой-то мелкой нечисти.

* * *

Всё. Танеррет почти остался за спиной. Это последняя пограничная гостиница, дальше — уже благие земли монастыря Золотой Матери Ленны, а потом их никто не достанет. И их, и заговорённые саруги. Дело будет сделано.

И напрасно дядюшка причитал всю дорогу, что их непременно догонят. Всё, уже не догонят. И незачем сидеть в тёмной карете, в ожидании, пока слуга расспросит хозяина о постояльцах и незнакомых посетителях. Никого они по дороге не обогнали, никто не обогнал их самих…

Слуги уронили сундук, и это стало последней каплей. Дальса выскочила из кареты.

Это был её дорожный сундук! С её вещами!

Да, воду и грязь из этой вонючей лужи он не пропустит, ни одежде, ни тому, что спрятано под одеждой, ничего не грозит. Но это был хороший очень дорогой дубовый сундук, отделанный резной крианской вишней и инкрустированный серебром. Он стоил ей половины прошлого гонорара и должен был везде, во всех гостиницах всех городов и даже маленьких деревушек молча сообщать всем, кто его видит, что владелица этого сундука не только богата, но и имеет прекрасный вкус.

И сейчас он упал в грязь. У крыльца какой-то дешёвой пограничной ночлежки. Из-за косорукости мальканских недоумков…

Как было усидеть в карете?

Хорошо, что из гостиницы сразу же выбежал хозяин и, сверкая фальшивой насквозь улыбкой, заверил, что лично проследит, чтобы сундук отчистили, отмыли, и если необходимо — протёрли вощёной тряпкой.

В душном, слабо освещённом зале народу было мало. Гостиница и всегда-то не могла похвастать многолюдьем, а в осннюю распутицу — и подавно.

Чеора Дальса даже обрадовалась. Меньше шансов, что через пару дней кто-то здесь о ней вспомнит.

Как всё-таки неудачно началась гроза! Если б не она, кортеж ещё сегодня пересёк бы границу, а на монастырских землях — попробовали бы люди наместника их искать!

По словам слуги, ифленцев в гостинице было ещё четверо, помимо них с дядюшкой — два благородных чеора, сопровождавших Коанерского купца, отбывшего в предгорья несколько часов назад. Они распрощались с нанимателем и завтра собираются назад в Тоненг. Так же здесь обитала пожилая чета, недавно посетившая монастырь и собирающаяся задержаться ещё на несколько дней.

Ни купцы, ни молельщики, тревоги у неё не вызывали.

Тревожило другое.

Заказчик в этот раз принудил Дальсу подписаться на работу, которую она добровольно никогда бы не взяла. Она всё-таки не сиан — тянуть через полстраны поделку чернокрылых. Да ещё поделку, которую заказчик использовал против… против того, кого использовал.

Чеора Дальса приказала себе об этом не думать. В конце концов, иного выхода у неё не было. Или выполнение заказа — или добровольное позорное изгнание. Ну, или смерть — в доме Шевека всё строго. Впрочем, был и положительный момент: если всё пойдёт как надо, заказчик заплатит тройную цену. И ждать уже не долго.

Как ни крути, а связываться с магией сианов — это одна история, а нарываться на недовольство «сумеречных демонов» — этхаров — история совсем другая. И хорошо, что скоро она закончится.

Дальса устроилась у камина, отвернувшись от зала, где в углу постепенно набивали брюхо слуги чеора Конне.

От нагревшегося подола начал струиться лёгкий пар. Стало тепло и уютно, даже тревога немного улеглась. И было бы совсем хорошо, если б в руке сейчас оказался бокал вина. Терпкого красного вина из южных долин Танеррета, укрытых от холодных ветров склонами кудрявых зелёных гор…

Дальса плохо помнила родные северные острова: родители перевезли её на юг ещё ребёнком, задолго до того, как Танеррет стал ифленским наместничеством. Маленькие солнечные долины она полюбила всем сердцем, и даже сейчас воспоминания о прежней жизни будили на губах лёгкую улыбку.

— Чеора скучает? — раздался над ухом приятный баритон. — Позвольте предложить вам вина?

Дальса вскинула взгляд, намеренная немедленно согласиться, и тут же замерла в испуге: мужчина, стоявший сейчас подле неё, был ей знаком. И находиться здесь никак не мог! Одно только её обрадовало: он тоже удивился. И удивился искренне. О, отличать правду ото лжи по одному лишь выражению лица, движению бровей и дыханию она научилась уже давно.

Итак, светлейший чеор Шеддерик та Хенвил.

Возможно, будущий наместник Танеррета. Как некстати…

— С удовольствием, благородный чеор. Вы так вовремя появились! Я уже думала, что мне придётся коротать вечер в одиночестве.

— Я не могу позволить такому случиться. Эй!

Он махнул слуге рукой, затянутой в чёрную кожаную перчатку. Сплетницы говорили, что у него под перчаткой вовсе не живая плоть, а магически оживлённая деревяшка — или чего похуже. Но сплетникам верить нельзя. Слуга быстро и без вопросов поднёс откупоренную уже бутылку и пару толстеньких стеклянных бокалов. Бокалы, видимо, в гостинице держали специально для благородных гостей. А вот вино вряд ли когда-то хранилось в местных подвалах: бутылка была украшена ярлычком знакомой и весьма дорогой винодельни.

— Из монастырских запасов, — светски улыбнулся чеор Хенвил, подвигая кресло ближе к огню. И к Дальсе. — У здешнего хозяина хранится несколько таких, для особых гостей.

Передал ей наполненный бокал с лёгкой улыбкой, от которой у чеоры по спине побежали мурашки. Что он знает? Что он может знать?

Чеор та Хенвил до недавнего времени был послом наместника в соседнем Коанеррете. Вернулся лишь пару месяцев назад, но и этой пары месяцев хватило, чтобы о нём узнал и заговорил двор. Ещё летом все были уверены, что наместник выберет наследником красавчика Кинрика, и ничто не предвещало нынешних перемен.

Ещё летом сама Дальса и не подозревала, что у наместника не один сын, а двое. И старший даст фору всему набору наследников, сколько бы их ни было в геральдических свитках. Благородный чеор, едва вернувшись, вместо чтоб нормально начать праздновать, устроил высочайшие проверки по управам и казначействам, уволил с десяток опытных и удобных чиновников. Раскрыл небольшой политический сговор, а потом чуть не раскрыл саму Дальсу. Но тут наместника скрутила непонятная болезнь, и чеор Хенвил — слава вышним судьям — бросил все другие дела.

С появлением Хенвила работать при дворе стало трудней. Но именно его появление добавило работе и азарта, и интереса: он не был похож на прочих придворных, и что особенно нравилось Дальсе, — не слишком-то уважал традиции и условности, которым его отец уделял столько совершенно ненужного внимания. Хенвил ей нравился. И то, что он сейчас сидел так близко — один, без свиты, без вечно таскающегося за ним похожего на привидение предсказателя, заставляло чеору держать спину и улыбаться самой невинной из своих улыбок.

Она отпила глоток — вино было отменным.

— Обожаю это вино. А на улице такая ужасная погода… дядя боялся, что нам придётся ночевать в карете. Представляете?

— Ужасно, — серьёзно ответил Хенвил. — Так как же, чеора та Зелден, вы оказались в этой глуши? Я был удивлён, увидев вас.

— Это всё мой дядя, — Дальса легонько подправила прядь и ещё немного подвинулась к собеседнику. — Может быть, вы знакомы? Он был приближённым вашего отца и получил от него земли в награду за верную службу… чеор Конне, не слышали? Он с чего-то решил, что тоже скоро заболеет, как наместник. Вот втемяшилось ему, что нужно просить защиты и прощения в этом монастыре. В монастыре Золотой Ленны. И я поехала с ним. Он уже стар, а в дороге может случиться всякое.

Чеор та Хенвил задумчиво кивнул:

— У вас добрая душа.

Дальса была склонна с этим согласиться: за время путешествия ей пришлось вооружиться невероятным терпением.

А рука её меж тем очень естественным жестом поправила шаль, так, чтобы открыть вырез платья — весьма глубокий и соблазнительный.

Подумала — долой шаль! У камина жарко. Будет совершенно естественно, если она уберёт этот душный кусок ткани. Надо только выбрать момент…

— Ну что вы! — снова лёгкая улыбка. — Я сто раз пожалела, что отправилась в это путешествие. А сегодня, в довершение всех неприятностей, местные криворукие носильщики уронили мой сундук! Представляете, какой ужас?

Маленький глоток вина. Потянуться к столику, чтобы поставить бокал. Легко шевельнуть плечиком — и вот, шаль уже соскальзывает по шёлку платья, не даётся в руку, падает на пол.

И чеор предсказуемо наклоняется, чтобы поднять. Как же всё-таки легко управлять мужчинами — даже очень умными! Чеора выдержала секундную паузу и встала — ровно в тот момент, когда, держа в руках её шаль, поднялся и Хенвил.

Он оказался близко — на расстоянии ладони. Из-под светлой чёлки глаза поблескивали почти весело.

— Простите, — пробормотала чеора, принимая шаль, — так неловко…

— Я бы пригласил вас прогуляться, если б не погода. Итак, вы едете в монастырь…

— Да, ненадолго. Потом вернёмся в столицу. А вы? Вы тоже решили поклониться Золотой Ленне?

Она несла полнейшую чушь, знала это, но упускать шанс сблизиться с возможным наследником не собиралась. Да какая разница, что она сейчас говорит, важно, что он стоит рядом и смотрит туда, куда в подобной ситуации смотрят все мужчины, и кажется, он ничего не имеет против того, что чеора подвинулась к нему ещё ближе. Почти вплотную.

— Знаете, — пожаловалась она, заглядывая в глаза та Хенвилу, — я так испугалась, когда началась гроза. Стало так темно… мы ехали по краю леса… клянусь, совсем рядом с нами упало дерево! Я думала, оно раздавит нас, но каким-то чудом наша карета промчалась мимо…

Хенвил, светски улыбнувшись, склонился к ней и шепнул в ухо:

— Чеора та Зелден, позвольте проводить вас?..

Проводить? О, это оказалось намного проще, чем она думала. И почему дома благородные дамы поминали его затворником? Или может, на него так действует это вино?

Она позволила чеору взять себя под локоть, и они вместе прошествовали через зал к лестнице. Вино при этом осталось у камина, и оставлять его было жаль — кто-нибудь непременно утащит и выпьет. И вряд ли сможет оценить букет. С другой стороны, чеор Хенвил наверняка сможет где-нибудь раздобыть ещё.

До комнаты они не дошли. Благородный чеор вдруг резко притиснул её к себе, коснулся губами полуобнажённого плеча. Его руки скользнули по тонкой талии, не давая Дальсе шанса передумать — да она и не собиралась. И когда его губы коснулись её губ — отдалась поцелую так жарко, как, она считала, заслуживает Хенвил.

Он на миг отстранился — этого времени хватило, чтобы отпереть дверь и увлечь его в темноту и пустоту гостиничной комнаты.

Руки поспешно расстегивали его камзол — её переполняло желание, да — но больше торжество. Кажется, среди знакомых чеоры Дальсы не было ни одной, которая могла бы похвастаться, будто знает, что у Шеддерика та Хенвила под одеждой…

Что переполняло чеора Хенвила, знал только чеор Хенвил — до поры.

Глава 1. Чистая шкатулка

Темершана та Сиверс

— Может, вернёмся, молодая хозяйка? Ну, как опять налетит?

Ночью ветер снова разыгрался и поломал деревья подле тракта, но к утру вроде бы всё наладилось, и сёстры дозволили Темери давно планируемый поход в деревню. Вестник ещё сутки назад передал, что с благословения доброй Матери все обереги и чистые шкатулки нашли покупателя, а значит, нужно отнести в лавку у перекрестка новые поделки и забрать выручку. Обители с этих денег отходит восемь частей из десяти. Ещё одну часть забирает хозяин лавки, так что самой Темери достаётся едва десятая часть. Впрочем, под покровами Золотой Матери Ленны деньги и ни к чему. Сёстры на них закупают заморские ткани и те товары, которые обитель не может произвести сама, а вот оречённые, такие как Темери — могут не беспокоиться ни о новом платье, ни о ежедневной трапезе. При условии, что не ленятся и ежедневно приносят пользу общему делу.

Впрочем, и одну её в неблагие земли никто не отпустил бы: и опасно, и не дело это — молодой женщине появляться на дороге в одиночку.

— Чеора та Сиверс! Смотрите, снова тучи. Ведь убьёмся же!

Темери дёрнула плечом, не соглашаясь больше с тем, что сестра прибегла к её речёному имени, чем с самой идеей возвращения. Та Сиверс — имя землевладельца, когда-то пожертвовавшего эти земли Золотой Матери. С тех пор всех женщин, потерявших кров и семьи во время войны с ифленцами, звали именно так.

А настоящего имени у них не было с момента речения — обряда, при котором просительница вверяет судьбу Матери Ленне и её пресветлым сёстрам. Но другие сёстры охотно звали её Темершаной, а эта — словно бы специально напоминала о пусть давних уже теперь, но оттого не менее горьких потерях. Да ещё это «чеора». Словно она и сама родом с островов.

Снова начал накрапывать дождь.

— Чеора та Сиверс! — умоляюще повторила сестра, и Темери всё-таки остановилась.

Дорога за ночь превратилась в густое грязное месиво, и идти удавалось лишь по узкой обочине, двум людям и не разминуться. У Темери тёмные шерстяные юбки промокли почти до колен, стали тяжёлыми, их приходилось поддерживать. Идти ей помогал резной, своими руками сделанный дорожный посох-эгу из тёплого клёна. Сухой у неё оставалась лишь спина, прикрытая заплечным мешком.

Сестра догнала её, опёрлась о собственный посох, украшенный четырьмя знаками птицы. Тяжело отдышалась.

— Никто нас не осудит, если мы вернёмся обратно, в такую погоду-то.

Темери вздохнула:

— Так ведь уже больше полпути прошли, пресветлая. До деревни теперь ближе. Там бы и отдохнули.

— А обратно что же? В ночь? День-то сейчас короток…

Как бы ни был короток день, до заката оставалось довольно много времени — вышли они ещё в сумерках. Этого вполне достаточно, чтобы по тракту добраться до перекрёстка, на котором расположилась небольшая деревня и пограничная имени Великого ифленского наместника Хеверика гостиница. Если, конечно, кое-кто перестанет ныть и останавливаться через каждую дюжину шагов…

Темери никогда не сказала бы, впрочем, этого вслух — сёстры стали ей семьёй, выходили и спасли от неминуемой гибели в одну из чёрных зим после ифленского нашествия на берега Танеррета.

— Мы успеем, пресветлая.

— Ох, придётся у неблагих ночь проводить…

Темери вздохнула: она б и рада была такой возможности, да вот за все эти долгие семь лет ночевать вне стен обители ей довелось лишь пять раз или около того. Не потому, что так уж крепко строжили сёстры — идти было не к кому. И некуда.

Они снова пустились в путь. Вдоль дороги тянули ветви к небу тёмные деревья, и лишь изредка можно было увидеть куст, не окончательно растерявший ещё осеннюю яркую листву.

Горы оставались в тумане за спиной, впереди, сколько можно было видеть — только грязь, только две наезженные колеи, только хмурые старые стволы…

— Скорей бы уж снег, да, пресветлая?

— Беленького хочется? Ничего, уж недолго ждать… ох! Что это?!

И верно, где-то неподалёку раздался возглас, полный гнева и боли. Разбойники? На благих-то землях? Да не может такого быть!

Темери вцепилась в посох. Да защитит их Золотая Мать Ленна!

Пресветлая вдруг выпрямилась, шепнув посоху несколько заветных слов, и рукой показала Темери оставаться за её спиной.

Девушка кивнула, призывая всю свою отвагу в помощь покровителям: укрыться было негде. Обочины заросли колючим кустарником, сквозь который не продраться.

Темери была почти уверена, что на купцов, идущих в соседний рэтах или паломников, напал лихой люд, хотя никогда прежде эта часть танерретского тракта и не знала такой беды. Святость обители чтили и не рисковали вызвать гнев Золотой Матери столь открыто.

Но рано или поздно такое могло случиться, ведь в самом Танеррете дороги не были безопасными, почитай, с самого нашествия ифленцев.

Ни шума, ни крика не повторилось. И Темери нашла в себе силы двинуться следом за пресветлой: в конце концов, совсем скоро она сама накинет на голову белый платок и станет одной из сестёр. Не пристало ей сейчас бояться. Кто бы там ни был, а эти земли принадлежат обители, здесь сила Великой Матери просто не даст свершиться никакому злу и несправедливости.

Наверное.

Разбойников за поворотом не оказалось. Там увязла в грязи большая карета, рядом с которой лежал, едва шевелясь, кучер. И ещё там был старик.

Старик брел им навстречу, по колена в грязи, пытаясь, очевидно убежать от одного-единственного преследователя — довольно высокого ифленского дворянина в тёмной дорожной одежде.

Ифленец целился в старика из двуствольного пистолета. Их разделял всего с десяток шагов, так что он не промахнулся бы.

— Именем Золотой Матери! — Пресветлая вскинула посох, — Прекратите! Вы на землях Ленны, здесь действует только её закон.

Взгляд ифленца метнулся к ним.

Темери хорошо его рассмотрела — светлые прямые волосы, падающие на лоб; серые, как у всех жителей островов, глаза. Короткий шрам на левой скуле.

Она приподняла подбородок: отступать было нельзя. Земли обители неприкосновенны. Что бы об этом ни думал проклятый завоеватель.

Но ифленец только отвёл в сторону своё оружие и легко поклонился монахине.

— Прости, пресветлая, что вынужден был преследовать этого человека на монастырской земле. Но дело не терпит отлагательств, этот человек — преступник. И я должен получить то, что он пытается вывезти из Тенеррета. Это дело государственной важности.

Однако пистолет опустил. Этим не преминул воспользоваться старик:

— Хозяйка! Пресветлая, помилуй! Я старый человек, всего лишь еду на поклон в монастырь… я не желал ничего плохого, клянусь…

Двумя руками старик прижимал к себе резную «чистую шкатулку». Из тех, что оречённые обители Ленны делают с благословения пресветлых на продажу в неблагих землях. Прямо сейчас в заплечном мешке Темери лежало пять похожих. Ценность их — в благословении Матери, которое очищает от злых чар то, что хозяин решит в шкатулку поместить.

Была бы воля Темери, она сейчас же распорядилась бы, чтобы ифленец покинул благие земли, нечего здесь делать проклятому завоевателю! А вот старик требовал если не защиты, то помощи. Был он жалок и грязен — видимо упал, пытаясь скрыться от неминуемой смерти. К сожалению, решать должна была не она.

— Вы на землях Ленны и решение должно быть принято под её кровом.

— Загляните в его шкатулку! — почти прошипел ифленец. — Вряд ли вы захотите принести это в монастырь…

Старик засуетился, взгляд его метнулся сначала на пресветлую, потом на Темери, потом вновь на ифленца. Он вдруг выпрямился и протянул шкатулку женщинам:

— Глядите! Мне скрывать нечего! Это просто… это дар…

Темери стояла ближе и действительно увидела в шкатулке, на тёмно-синем бархате, красивую орденскую подвеску, украшенную драгоценными камнями. Она даже вздохнула с облегчением — всё-таки старик чист, а виновник всех бед, как всегда, беловолосый завоеватель…

Но монахиня всё же не передумала:

— Решать будет Ленна!

И тут Темери поняла, что её беспокоит. Шкатулка. Да, она из тех, что были изготовлены в монастыре, даже клеймо мастерской на крышке хорошо видно. Вот только нет на ней благословения Золотой Матери. Нет, как будто никогда её не святили в трёх купелях и никогда старшие сёстры не читали над ней благие тексты. Такие вещи всем посвящённым ясны сразу. Как будто отсутствует знакомый, неощутимый в обыденности запах. Словно около шкатулки сосредоточена особая какая-то пустота.

Она осторожно взяла шкатулку в руки — старик отдал. Нет, никаких повреждений ни на замке, ни на подкладке… но… некоторые такие коробочки имеют секретный отдел — для хранения чего-то особо ценного. Подцепив ногтем едва заметную пружину, Темери заставила секретный ящичек открыться. И из него в грязь — ах, как неосторожно! — вдруг упали три круглых тёмных камня. Старик вскрикнул и потянулся поднять, но монахиня не дала. Шагнула вперед, сама наклонилась и долго разглядывала на вид совершенно простые речные гольцы. Потом осторожно, по одному вернула в шкатулку, захлопнула секретный отдел и только после этого вперила взгляд в старика.

— Давно на благих землях не появлялось ничего настолько же мерзкого, — холодно сообщила она. — Решение примет Ленна. Вы!

Взгляд пресветлой переместился на ифленца. Тот чуть поклонился, показывая, что всё слышит.

— Карета повреждена? Где ваша лошадь?

— Привязана. Там, дальше. Карета в порядке. Немного увязла только. Кучер тоже в порядке. Поскользнулся. Но мне надо возвращаться. И доставить эти… камни в цитадель как можно быстрее. Если вы поняли, что это, то должны понять и причину моей спешки.

Пресветлая с сожалением покачала головой:

— Теперь это дело обители. Хотите вы или нет — а мы все возвращаемся под кров Золотой Матери…

Темери думала, что ифленец станет возражать, но нет. Он даже помог кучеру вытолкать карету из особенно глубокой грязной ямы.

Благородный чеор Шеддерик та Хенвил

Лошадь неохотно месила дорожную грязь. Морось, холод… невольно можно позавидовать тем, кто этим утром остался в тепле гостиницы. И хотя Роверик всё утро причитал, что ему просто-таки необходимо тоже ехать, на самом деле он был счастлив остаться в уютной, хорошо протопленной комнате. Ну да, в компании одной очень напуганной и разочарованной чеоры, но, в конце концов, не такая уж это и большая плата. К тому же чеора Дальса молода, хороша собой и довольно умна — им будет, о чём поговорить…

Но вот что точно не входило в планы Хенвила, так это посещение монастыря Золотой Матери. Он недолюбливал это место ещё со времён первого посещения, с тех самых, когда он впервые оказался надолго на Побережье…

Малькане говорят не «монастырь», а «обитель».

И в этом месте обитают действительно не только пресветлые служительницы.

Всё чудились ему в старых стенах какие-то шорохи и шепоты, всё казалось, что монашки знают о нём самом больше, чем кто-либо в мире. Даже родной отец.

Шеддерик ухмыльнулся — особенно отец.

Воля которого закон.

Правда, если камни вовремя не будут возвращены в столицу, и если обещанный подловатым архивариусом сиан не сможет разобраться с оковными чарами, отец не доживёт и до зимы. Уж больно крепко его дух оказался привязан к камням. И как-то поразительно легко эти самые камни сначала появились в цитадели, а потом исчезли из неё. Если бы не случай, Шеддерику не удалось бы обнаружить след. А если б не любопытная чеора Дальса, он не догадался бы, что искать нужно именно камни.

Так что, как ни посмотри, а везучий он человек — благородный чеор Шеддерик та Хенвил.

В одном только ему не повезло — монашки появились поразительно не вовремя. Ведь практически уже и старик, и камни были в его руках. Оставалось только доставить их обратно в гостиницу, прихватить Роверика и чеору та Зелден и победно вернуться домой.

Победно и очень-очень быстро. Вдруг удастся предотвратить неминуемое? Это может здорово облегчить жизнь и самому чеору Хенвилу, и его младшему брату… а может и спасти их обоих в самом прямом смысле слова.

Шеддерик давно смирился с мыслью, что не доживёт до старости.

Правда, на этой дороге ему могла грозить разве что простуда. Хорошо, что ехать недалеко, и хорошо, что этот путь преодолеть ему пришлось не ногами.

Дорога в очередной раз заложила петлю вокруг высокого холма, и вдруг раздвоилась. Более широкая и более грязная колея свернула к северу, в сторону отрогов Улеша, чуть более сухая и узкая — к востоку. Шеддерик знал, что высокие холмы, принадлежащие монастырю, восточнее выходят к морю и образуют крутые, зачастую непроходимые обрывы. Там скрываются крохотные бухты, окружённые скалами и мелями — эти воды всегда считались очень опасными для судоходства.

От развилки постройки монастыря были уже хорошо видны, — и острые крыши молелен, и добротные хозяйственные корпуса, и украшенные флагами башни. Он вздохнул с облегчением, дорога заняла чуть меньше времени, чем он боялся. Впереди ждало хоть какое-то тепло.

Ветер, ненадолго стихнувший, разыгрался с новой силой, засовывал ледяные пальцы под одежду, заставлял ёжиться. Ветер стал по-настоящему зимним. И не скажешь, что по календарю далеко до холодов.

Хотя служительницы Золотой Матери и не должны делать различия между пришедшими к их огню скитальцами из неблагих земель, однако к ифленцам и здесь относились так, как всюду на Побережье — терпели, но и только. Впрочем, он привык. И даже отмечал, что люди в провинции стали чуть более равнодушны, и соответственно — ежеминутно удара в спину от них можно было уже не ждать.

Чеор та Хенвил передал повод своей лошади молчаливой служительнице и поспешил к тёмному деревянному корпусу, куда встреченные им сёстры уже увели примолкшего старика.

Вскоре он изучал взглядом просторное, хорошо натопленное помещение, где на украшенном сухоцветами помосте стоял деревянный престол. Свет многих свечей не просто освещал зал — в движении и переплетении теней и бликов Шеддерику вновь почудилось присутствие людей… которых быть здесь попросту не могло.

Только спустя долгие мгновения он вдруг понял, что живых в зале не меньше, чем призраков. Но все они — служительницы Золотой Матери, их тёмные одежды словно специально сшиты так, чтоб сёстры могли слиться со здешними тенями.

Их было немного, и все замолчали вдруг, повернувшись в их сторону.

Старик, которого ввели в зал раньше, попытался упасть в ноги женщинам, стоявшим у подножия престола. Изо рта его даже вырвался горестный всхлип. Старик не просто выглядел жалко — он старался казаться несчастным и безобидным, вероятно, надеясь, что суд Золотой Матери окажется более мягким, чем светский суд ифленского наместника.

Шеддерик с новым интересом принялся изучать служительниц. Все они явно принадлежали к верхушке общины. Те, кто не был допущен к престолу, остались у стен. Туда же отошла и девушка, встреченная на дороге — оречённая.

Как они с монахиней отважно выступили против него — вооружённые посохами против пистолета! Неужели не знали, чем может грозить пуля? Или верили в помощь Золотой Матери?

Старик вдруг вскрикнул, уперев палец в пустоту между двумя служительницами, и хрипло прокричал что-то невнятное.

Там, куда был устремлён палец, серебристо мерцал один из призраков.

Старшая из сестёр шагнула вперед и лёгким взмахом ладони отмела все те речи, что старик наверняка сейчас лихорадочно выстраивал в голове.

— Золотая Мать не покровительствует тем, кто имеет дела с чернокрылыми. Кто ты, и почему шёл сюда просить милости, имея в при себе зачарованные саруги?

— Я… — старик завертел головой, ища сочувствия. — Я не знал… это было всего лишь подношение…

— Откуда у тебя шкатулка?

— Меня попросили… я знаю, что такие шкатулки чисты и защищают от неблагой магии. Все в Танеррете знают, что это так.

Старик вздрогнул. Чеор та Хенвил мог видеть лишь его спину, но отчего-то легко было ему представить, как по сморщенным щекам текут слёзы. И это слёзы страха, а не раскаяния.

— Так откуда шкатулка? Кто тебя попросил?

Голос женщины звучал мягко, даже с лёгким сочувствием. Однако Шеддерик видел, что это сочувствие не подарит прощения.

— В столице… я знатный человек, у меня есть деньги, и я готов щедро пожертвовать Золотой Матери и её сёстрам на добрые цели… в столице многие знают, что я собрался посетить монастырь… это ведь святой долг каждого, кто верит в покровительство Великой Матери. Многие просили — голос старика дрогнул, — чтобы я отвёз их дары. Однако я стар, а дороги опасны. Я отказал почти всем, но среди прочих была женщина, которая хотела лишь, чтобы я довёз свой дар в целости. Вы знаете, чистые шкатулки — большая редкость и ценность, я поблагодарил её за заботу и принял шкатулку. Клянусь, я не знал, что в ней! Да я и сейчас не знаю!..

Пресветлая покачала головой.

— И всё же, кто передал тебе это? Пронести саругу в обитель незаметно тебе бы не удалось. У нас есть защитники, которые во много раз сильнее и прозорливей обычной стражи. Так что камни чернокрылых предназначались не для сестёр и не для оречённых служительниц. Для кого же? Кому ты их нёс?

— На это есть ответ у меня, — внятно произнёс чеор та Хенвил. — Если ваша воля будет его услышать.

Пресветлая сестра не ответила. Она продолжала сверлить взглядом старика.

Наконец тот сдался:

— Моя племянница, — выдохнул он покаянно. — Моя племянница подарила мне эту шкатулку, её имя чеора Дальса та Зелден. Но я уверен, она не хотела ничего дурного! Скорей всего, её тоже обманули. Моя племянница — невинное дитя и добрая душа, она никогда не стала бы желать зла ни Золотой Матери, ни её пресветлым сёстрам… Видимо, кто-то подарил ей эту шкатулку, а она, добрая душа, зная о моих намерениях отправиться на поклон к Ленне, передала её мне.

Шеддерик едва сдержал смех — Дальса та Зелден — невинное дитя? Вчерашняя ночь могла бы стать красноречивым доказательством обратного, если бы благородному чеору не пришлось превратить слишком романтическое свидание в банальный арест.

Старый чеор Конне заподозрил неладное, потому и отбыл в путь ещё до рассвета, чем здорово нарушил их планы. И Шеддерику пришлось оставить Дальсу с умным и хитрым, однако же, не самым надёжным охранником — Ровве. Ровве учёный, предсказатель, но совсем не политик. И он далеко не силач — вряд ли справится с убийцей из дома Шевека, если той удастся освободиться.

— Что же, ифленец, — повернулась пресветлая сестра к Шеддерику, — Теперь твоя очередь говорить.

— Эти камни уже использованы. Заговорены, насколько я могу судить по полученному результату, на жизнь и здоровье Великого наместника Ифленского в Танеррете, Хеверика, чеора та Лема, та Гулле, верховного стража Фронтовой бухты. Я искал людей, которые должны были вывезти саруги из страны, и нашёл их вчера, в приграничной гостинице. К сожалению, этому чеору удалось улизнуть с камнями, но его напарницу мы задержали. Однако чтобы спасти жизнь наместнику, я должен как можно быстрей вернуть саруги сианам в столицу.

— Что тебе до жизни наместника? — пресветлая смотрела на него с той же лёгкой доброжелательностью, с которой минуту назад изучала чеора Конне. — Многие считают, что его смерть стала бы для страны избавлением от нищеты, изменила бы внутреннюю и внешнюю политику, дала вздохнуть купцам и мастерам…

— Какое дело, — позволил себе колкость та Хенвил — монахиням до внешней и внутренней политики Танеррта?

— Пусть земли обители и освобождены от налогов, мы всё же — часть Танеррета, нам не безразлично, чем дышит этот мир. Так в чём твой интерес, благородный чеор?

— Кроме того, что наместник — мой родной отец? Я присягал ему в верности и не собираюсь нарушать клятву, каким бы он ни был.

Пресветлая на миг отвела взгляд, как показалось Шеддерику, чтобы посмотреть на кого-то из младших сестёр, устроившихся в тени у стен. Он не успел понять, на кого именно.

Да и не был до конца уверен.

— Камни теперь — забота обители. Если твой отец ещё жив, он останется в живых, и его здоровью ничего не будет угрожать. Однако тебе придётся переночевать в этих стенах и ответить ещё на несколько вопросов.

— А старик?

Монахиня окинула внимательным взглядом фигуру чеора Конне и с сожалением покачала головой:

— Он принёс на благие земли зачарованные саруги. Теперь он во власти Золотой Матери, и лишь на рассвете мы сможем узнать, какое решение она примет.

Шеддерик знал, что в этих стенах хранится много древних предметов силы и тайных знаний, а здешние хозяйки умеют обращаться к силам, недоступным ни ифленцам, ни коренному населению Танеррета — мальканам. Что он мог возразить? Что для него самого спокойней будет, если он потащит камни через полстраны, по опасным осенним дорогам? И ещё смогут ли столичные сианы быстро решить проблему?

Склонился в вежливом поклоне. Но всё же возразил:

— Я не смогу остаться. В гостинице ждёт мой друг, он охраняет чеору та Зелден, и я боюсь, ему понадобится моя помощь.

Женщина вновь вперила в него взгляд, и Шеддерик уже был готов услышать возражение или прямой приказ остаться — но не услышал.

Она сказала:

— Золотая Ленна благодарит тебя и благословляет. Поторопись — осенью темнеет рано.

Шеддерик с облегчением покинул храм. У конюшни увидел знакомую карету. Извозчик как раз запрягал, а рядом в ожидании переминались те же самые служительницы.

Как требовала учтивость, он отвесил дамам лёгкий поклон. Пожилая пресветлая сестра чопорно поклонилась в ответ. Молодая…

Её взгляд показался ему не просто ледяным. Если бы взглядом можно было убить, он был бы уже мёртв.

Ну что же, такие гляделки с ним случались довольно часто. Однако в тот момент, при дневном свете, когда мысли его не были заняты ни чем другим, эти глаза и это лицо показались ему смутно знакомыми, как будто бы когда-то раньше он уже видел что-то похожее.

И это «что-то» не было связано с посольством в сопредельную державу.

Шеддерик отметил себе ещё одну загадку — загадки он любил.

Монашка всё-таки первой отвела взгляд. Подхватила со старого пня свой даже на вид увесистый мешок, поспешила к карете.

А светлейший чеор осторожно спросил у старшей служительницы:

— Дозволено ли мне будете узнать, кто эта женщина?

Монахиня развела руками.

— Одна из сирот, что пришли в обитель Ленны в поисках защиты. После войны таких было много. Ей, как и другим таким, дали имя та Сиверс. А кем она была до речения, в этих стенах никому нет дела.

— Благодарю за ответ, пресветлая.

Шеддерик поспешил откланяться. Он собирался вернуться на постоялый двор до темноты.

Когда уже выехал за ворота, его вдруг окликнули. Вдогон от монастыря бежал мальчик лет десяти. Бежать ему было трудно, он путался в своей тёмной хламиде, к ногам липла осенняя грязь. Шеддерик остановил лошадь и спешился. Наверное, новость была из срочных, раз сёстры, вопреки привычной нелюбви к ифленцам, всё же решили его остановить.

Мальчик замер в нескольких шагах, поклонился по-крестьянски глубоко, и громко сглотнув, сказал:

— Благородный чеор! Сёстры Великой Матери Ленны передают тебе, что саруги больше не опасны, и что они… — он опустил взгляд и быстро, на одном вздохе закончил — что они сочувствуют вашей утрате!

Так благородный чеор та Хенвил узнал, что его отец, наместник Ифленский в Танеррете Хеверик, чеор та Лема, та Гулле, верховный страж Фронтовой бухты скончался.

Глава 2. Чернокрылый

Темершана та Сиверс

Всё-таки ехать в карете приятней и намного удобней, чем месить грязь ногами. Гостиничный кучер, как только понял, что его седок прогневал пресветлых сестёр, поспешил сообщить, что он в то утро впервые увидел чеора Конне — и ему поверили.

Но он всё равно поспешил убраться из обители, и конечно, счёл за честь выполнить просьбу монахинь — отвезти до деревни монахиню и её спутницу — оречённую.

Лошадь шла медленно, по крыше лупил мелкий дождь, но Темершана была рада, что ей дозволили сегодня покинуть Дом Ленны. Встреча с ифленцем всколыхнула в сердце воспоминания, которые она тщетно пыталась забыть, и как никогда, её настроению в этот день соответствовало хмурое небо, дождь, плачущий по погибшим и по тем, кого война лишила крова и надежды. Темнота в карете, а главное, сама дорога немного успокаивали её, отгоняли всякие мысли, и дурные, и хорошие. Это было как будто просто размеренное тихое путешествие куда-то далеко-далеко. Когда можно не думать о цели поездки и о том, что скоро предстоит вернуться.

Когда-нибудь, и может даже скоро, придётся принять решение. Мать Ленна милостива, но не терпит тех, кто живёт в её доме из страха или по лености. И всё же, другого пути, кроме служения, Темери для себя не видела и не желала. Да, знала, что к служению допускаются лишь немногие. Те, кто и вправду простил врагов, кто смог вырастить в сердце любовь ко всем людям, идущим тропами тёплого… но более — холодного мира.

До этого дня она считала, что уж у неё-то точно нет и не может быть никаких препятствий к служению. Но ифленец всё перевернул с ног на голову. Она поняла, что не забыла и не простила никого из них — кровавых солдат, чужаков, магией и огнём когда-то покоривших прекрасный маленький Танеррет. Солдат, равнодушно, без разбору, убивавших всех подряд — мужчин, женщин, стариков, детей.

Они не знали пощады. Они собирались остаться здесь надолго, им нужны были земли Танеррета, чтобы растить своих детей и готовить воинов для следующих походов — уже теперь вглубь материка. Земли были нужны. Верфи, сады, дороги — всё что угодно. Только не люди.

Она помнила те пожары. Помнила трупы на лестницах цитадели, смеющиеся, злые лица, кровь на руках и одежде. Слишком хорошо помнила собственную боль и бессилие. Ифленцы были врагами — врагами и остались. И так будет всегда.

Танеррет стал наместничеством Ифлена, ифленцы теперь командовали всюду — но и до конца, под корень, уничтожить народ Побережья они не смогли.

Так же, как когда-то не смогли до конца убить саму Темершану.

…Ехать в карете под шум дождя намного приятней, чем идти пешком. Но любое путешествие однажды заканчивается. Закончилось и это. Карета заложила круг по деревенской окраине и вскоре выкатила на площадку у гостиницы — единственное место, где она могла бы развернуться без проблем.

Кучер открыл дверцу, помог выбраться пресветлой. Темери торопливо пристроила на одно плечо свой мешок: под дождём возиться с лямками не хотелось. Подхватила посох. Внимательным взором окинула карету — не забыли ли чего? Нет, пусто. Сама спрыгнула на дорогу — специально держа посох так, чтобы не подавать руку кучеру. Поблагодарила его — и поспешила следом за монахиней.

На площадке у гостиницы было удивительно людно, несмотря на колючий дождь и ветер. Люди толпились у входа, о чём-то тихо судачили. В монастырской лавке справа от входа в гостиницу теплился слабый свет — там было открыто.

У входа она остановилась, оглянулась на площадь ещё раз и увидела у коновязи знакомую лошадь под седлом. Похоже, ифленец тоже недавно прибыл, не успел позаботиться о животном. Впрочем, вероятно, он живёт в этой гостинице, и ему тоже некуда спешить…

Лавочника на месте не было, а его младший сын с видимым сожалением сообщил, что отец пошёл в гостиницу: «там ифленца убили! Взаправду! Жуть, как интересно!».

У Темери на миг сердце зашлось радостью — убили ифленца! Того самого! Не по её воле и желанию, видит Золотая Мать, а значит, может быть, молитвами и усердной работой получится вернуть мир душе…

Одёрнула себя — нельзя радоваться смерти! Дождалась, пока монахиня поговорит с мальчиком и уточнит, куда именно отправился его отец. Монахиня покивала обстоятельному рассказу и вновь вышла на улицу, а Темери продолжила расспросы.

— Так утром ещё это случилось то! — обрадовался внимательному слушателю паренёк. — Как только благородный столичный чеор отбыл вслед за стариком. Говорят, там, в гостинице, везде по комнатам кровища и трупы, трупы…

Не тот, разочаровано тренькнуло сердце. Не того ифленца убили. Значит, он не один был…

Вернулась пресветлая сестра с хозяином лавки. Темери по её знаку быстро выложила на прилавок привезённый товар. Хозяин по расписке тут же отсыпал им несколько монет — выручку с прежней поставки. Обычно такие встречи сопровождаются разговорами, обсуждением деревенских и столичных новостей, переговорами о специальных заказах. В этот раз хозяин был угрюм, да и монахиня удивительным образом вела себя тихо. Видимо тоже что-то успела услышать или увидеть. Темери же просто хотелось быстрей отправиться в обратный путь. Подальше от ифленцев, крови, чужого горя. Тем паче день давно повернул к вечеру.

Она свернула мешок, привычно закрепила на поясе — так удобней нести, — и первой направилась к двери.

Как вдруг та распахнулась.

На пороге стоял давешний ифленец. Руки и грудь его были залиты алой кровью, кровавые брызги были даже на лице, которое, впрочем, сохраняло каменное выражение. Как маска.

Ненастоящее.

Темери внутренне сжалась от мгновенно ожившей картины из далёкого прошлого. У тех солдат тоже были жёсткие злые взгляды. И руки — в чужой крови. Мир соскальзывал в прошлое, вновь готовый перевернуться, и чтобы сдержать собственное взбесившееся воображение, Темери резко выдохнула и отступила на шаг. Руки до белых костяшек вцепились в посох — никогда никто из беловолосых морских червей не причинит ей вреда.

Никогда больше.

Дышать стало трудно. Мерещился запах гари и крови… А ведь уже несколько лет это всё ей даже не снилось…

Взгляд ифленца скользнул по ней, задержавшись на посохе. Остановился на монахине. Вдруг он тряхнул головой и тихо сказал:

— Пресветлая… я прошу помощи и заступничества у Золотой Матери для духа убитого сегодня Роверика та Эшко. И… мне нужно… мне надо услышать его ответ. Я знаю, служители это могут.

Голос его звучал глухо, в глаза женщинам он не смотрел и стоял так, словно тоже, как Темершана, был готов к немедленной схватке. И всё же в словах ифленца не было просьбы. Одна уверенность в том, что ему не откажут.

Темери заставила себя расслабиться, опустить плечи. Этого было мало, и она по-прежнему видела в беловолосом чужаке угрозу. Но сейчас она не имела права показать свою ненависть.

— Идёмте, чеора та Сиверс, — вздохнула монахиня. — В такой просьбе не отказывают.

В гостинице всё было почти так, как сказал сынишка лавочника. Кровь в гостевом зале, кровь на ступеньках, ведущих к комнатам постояльцев. Темери редко бывала здесь, но прекрасно помнила главный гостиничный зал. А вот в комнатах наверху ей бывать не приходилось.

У лестницы, под тёмным потёртым плащом, лежал труп. Виднелись лишь ноги в разношенных сапогах. Где-то плакали женщины. Но это за стеной или на кухне — сам зал был пуст.

— Это местный кузнец, — пояснил ифленец. — он погиб первым.

Из глубины дома вышел хозяин. Вот у него всё было написано на лице крупными буквами — и ужас от пережитого, и облегчение, что всё плохое уже закончилось, и надежда, что когда трупы закопают, а столичные ищейки поймают убийц, всё снова станет как прежде. Темершана не верила в «как прежде». Она точно знала, что «как прежде» не будет никогда.

— Благородный чеор, вы ж весь в крови вам бы переодеться… пресветлая, такой скорбный день… такой плохой день! Но вы входите, входите! Такое горе… и ведь никто ничего не успел увидеть. Я уж порасспросил прислугу… но час был ранний.

— Где тело вашего друга? — спросила монахиня у ифленца. Тот указал на лестницу.

Женщина, осенив знаком двойного круга лестницу и тело под ней, начала подниматься. Темершана последовала за ней.

Она старалась выглядеть так же строго и отрешённо, как монахиня, но чувствовала, что не получается. Всё вставали перед глазами окровавленные руки и каменное лицо беловолосого чужака.

Хозяин обогнал их на ступенях, чудом не замаравшись в крови, толкнул одну из ближайших дверей. Это была простая деревенская дверь, собранная из плотно подогнанных досок и недавно покрашенная в синий цвет. Таких дверей здесь было с полдюжины: маленькая гостиница на окраине страны, больше комнат никогда не требовалось.

— Вот, — почти шепотом сказал хозяин.

Темери увидела на полу тело молодой красивой женщины в дорогом платье. Светлые локоны и разрез глаз не давали усомниться, что она тоже родом с Ифленских островов, она тоже чужая здесь. Но первым делом, конечно, бросалось в глаза то, как именно она была убита.

Темери невольно прикусила костяшки пальцев и только каким-то чудом не отвернулась. Даже успела украдкой взглянуть на пресветлую — что она подумала, что почувствовала?

Женщина на полу была не просто связана. Она ещё была привязана прочной верёвкой к чугунному столбику, удерживавшему тёмный балдахин, наверное, именно из-за верёвок и не упала… совсем.

А ещё у неё была почти оторвана голова. Запрокинута, вывернута под неестественным углом. Шея разорвана, видна белая гладкая кость.

То, что женщина была связана и так погибла, не имея шансов защититься, заставило Темершану метнуть на ифленца яростный взгляд. Но тот даже не заметил. Он смотрел в дальнюю часть комнаты — туда из-за балдахина взгляд Темери проникнуть не мог. А вот пресветлая сестра и ифленец стояли дальше от входа и видели всё помещение целиком. Хозяин входить не стал но и совсем не ушёл, дышал в спину и заглядывал через порог. Хозяин никогда не видел, как сёстры призывают тени умерших сквозь слои сущего. Ему было и боязно и интересно…

Именно его сопение как раз и заставило Темери вспомнить почему она здесь и зачем — и обойти наконец труп.

Взгляд монахини полнился скорбью и сожалением:

— Они не ведали, что готовы ступить в тёплый мир…

— Она связана. — Темери постаралась, чтобы голос звучал холодно и ровно. Получилось.

— Да, — нетерпеливо кивнул ифленец. — Конечно, это я её связал. Она — наёмная убийца и сообщница старика, судьбу которого ваша… Золотая Мать Ленна ещё не решила.

Темери опустила взгляд. Женщина не казалась опасной — чистая кожа, красивая линия губ и бровей… яркая, молодая. Сильная. Мёртвая.

Что она могла бы сказать живым?

Но их сюда позвали не из-за этой мёртвой красавицы. Она обошла широкую кровать и разглядела то, что скрывалось за нею. Ещё одно тело.

Сначала она подумала, что перед ней совсем молодой ифленский юноша — нескладное длинное тело, худое лицо, на котором больше всего места занимали широко открытые блестящие серые глаза. Возле трупа лежал чистый не то короткий меч не то длинный нож, пальцы всё ещё тянулись к рукоятке.

Этот пытался защищаться и умер иначе — его несколько раз проткнули чем-то насквозь. Ткань дорогого камзола пропиталась чёрной кровью.

Темери пригляделась и поняла, что первое впечатление обмануло. Он не был юн, пожалуй, даже мог быть ровесником того, другого. Просто немилосердные боги холодных Ифленских островов обделили его и силой, и мужской привлекательностью.

— Он был учёный, — подтвердил её мысли ифленец, — изучал ветра и течения побережья, рисовал карты. Умел предсказывать будущее.

И вдруг невесело усмехнулся:

— Наверное, он был не лучшим предсказателем, а то смог бы предвидеть это всё.

— Гадатель не может видеть собственную судьбу, — без осуждения поправила его пресветлая. — Обождите, благородный чеор. Мне надо подготовиться…

— Я могу помочь? — спросил ифленец.

Темершана знала, что для него самого же было бы лучше, если бы он сейчас ушёл. Сила Золотой Матери редко легко даётся тем, кто обращается за ответом, ведь это их Эа становится проводником на тропы тёплого мира. А тем более — если спрашивает чужак. Но из чувства досады, а ещё потому, что так и не поверила в злонамеренность убитой женщины, она предпочла промолчать. Хоть так пусть почувствует, что испытали люди, которых ему довелось убить. Ведь он не мальчишка, наверняка участвовал в той войне. Наверняка на его счету не один десяток невинных жертв.

— Нет, — вздохнула монахиня. — Но что бы ни происходило, я прошу вас молчать. Ответ на какой вопрос вы хотели бы получить?

Ифленец думал несколько мгновений. Темери даже решила, что у него нет подходящего вопроса, но ошиблась.

— Хорошо. Пусть просто скажет, кто это был. Всё, что запомнил.

— Я спрошу. Но вот ответит ли он, и как ответит — мне не ведомо.

Монахиня посмотрела на Темери и впервые назвала по имени, хотя было видно, что ей это не нравится.

— Темершана та Сиверс, подойдите ближе. Великая Мать хочет, чтобы вы поучаствовали. Ленна милостива, но мудрость её не все могут понять сразу. Подготовь свой посох и прочти молитву.

Темери послушалась. Молитва Ленне — это всегда — безжалостная возможность заглянуть в себя. Продраться сквозь слои Эа, почувствовать струны магии, заботливо держащие тебя в холодном мире. Почувствовать гармонию, и что важно, почувствовать гармонию всего, что находится вокруг. Услышать, узнать… а потом, может быть, позвать того, кто хотел бы, чтобы его позвали.

Из-за ифленца настраивалась она непривычно долго. А потом услышала ровно то, что услышала и пресветлая сестра. Молодой, чуть виноватый голос ифленского учёного сказал:

— Скажите Шедде, что он зря печалится. Это была хорошая поездка. Интересная и познавательная.

— Это всё, что ты хотел бы сказать? — голос пресветлой прозвучал намного громче голоса бестелесного духа. На самом деле души умерших, конечно, не могут говорить — но те, кто служит Ленне, научаются слышать отголоски их чаяний и мыслей.

— Остальное, — Темершане почудилась тень иронии — остальное он знает и так… как всё-таки странно разменять судьбу благородного чеора…

И снова стало тихо и обычно.

Хотя нет. Ифленец за это время успел присесть на корточки возле тела своего друга. На миг Темери показалось, что каменное спокойствие, наконец, покинуло этого человека. Ей хотелось бы, чтобы покинуло.

Темери поняла вдруг, что он тяжело дышит, прижав руку в чёрной перчатке к груди. Неужели отголосок тёплого мира через молитву служительниц смог дотянуться до него и даже сбить с ног? Вот странно. Конечно, магия пресветлых сестёр даётся чужакам тяжелее. Но чтобы настолько?

Мужчина отвёл взгляд от мертвеца, медленно, сутулясь, поднялся.

— Говорите! — приказ прозвучал глухо и отрывисто. Как будто следующий приказ будет — немедленно всех убить.

— Вы и вправду были ему дороги, — задумчиво сказала монахиня. — Иначе вас так сильно это не задело бы… Он кое-что сказал, да. Но вероятно, это не поможет вам узнать правду.

— Говорите! — просто тихий низкий голос вдруг наполнился такой угрозой, что монахиня предпочла больше не рассуждать:

— Он считает, что вы зря печалитесь. Ему понравилось это ваше последнее путешествие. И ещё сказал, что для него оказалось неожиданностью обменяться с вами судьбой. Я не могу сказать, что он имел в виду. Но могу сказать другое: Всеблагая Мать Ленна не увидела в нём ни зла, ни ненависти. Она благословляет его путь к тёплому миру.

Ифленец кивнул. Потом словно вспомнив о чём-то, вытащил из старого шкафа мешочек с монетами, протянул монахине:

— Пожертвование монастырю. Ровве, думаю, был бы непротив, что я так распорядился его деньгами. Он уважает Ленну. Уважал. Что насчёт…

Что видел его соотечественник перед самой смертью? Ну, тут уж никак не узнать, если тень покойника решила не говорить об этом. Монахиня с сожалением покачала головой, а Темери вдруг услышала весьма отчётливый и злой женский голос:

— Скажи ему, это был чернокрылый. Скажи, чернокрылых нагрели с этими саругами. Пусть спросит в столице чеора та Кенадена. Этхар хотел вернуть камни своему племени, и был очень зол, когда понял, что их повезли на земли золотой змеи. ещё скажи, что теперь чеор Хенвил отвечает за судьбу моей сёстры. Чеор Хенвил не оставил мне шанса защититься, так что это он повинен в моей смерти. Скажи, что я требую с него слово по праву крови.

Темери облизнула губы и повернулась к ифленцу.

— У меня слово от мёртвой чеоры. Она видела чернокрылого… я повторю её слова слово в слово. Слушайте…

Она, как можно точнее повторила слова покойницы. Лишь бы ничего не упустить! Редко когда тень сама обращается к служителям Ленны. Эта женщина, вероятно, была очень необычной.

— Та Кенаден… что ж, чеора та Зелден, я позабочусь о твоей родственнице. И что вам стоило сказать мне всё это при жизни? Благодарю и тебя… оречённая.

Прищуренный взгляд чеора Хенвила вымораживал.

Темершана предпочла сразу покинуть это мрачное место. Пора возвращаться. Долг они выполнили, чистые шкатулки лавочнику передали, а осенний день слишком короток, чтобы медлить.

Когда вышли на улицу, на площадку у гостиницы, на мокрую грязь дороги падал белый лохматый снежок.

Благородный чеор Шеддерик та Хенвил

Когда на Тоненг ложится снег, город разительно меняется. Тоненг, расположенный у тёплого морского течения, окружённый невысокими лесистыми горами, всегда казался чеору та Хенвилу слишком летним, немного похожим на южные портовые города, в которых ему довелось побывать в юности. Но под снегом город совсем другой. Строгий, серый и возвышенный, подобный городам Ифленских островов. Дома лето никогда не бывает тёплым, а цвета становятся яркими лишь весной.

Правда, зимы здесь коротки, а снег ложится на месяц, не более. А уж настоящие морозы здесь видели, наверное, как раз в тот год, когда ифленский флот впервые показался в бухте.

Снег сыпал всю неделю, но в день похорон наместника он лёг и уже не растаял.

Чеор та Хенвил шёл по заснеженной улице, прислушиваясь к её голосам. Голоса ему не нравились.

Город праздновал смерть наместника. Во дворах слышались весёлые разговоры, где-то даже звучала музыка. То и дело можно было встретить подвыпивших горожан, шумно выражавших надежду, что следом за чеором наместником в тёплый мир отправятся и все его единоплеменники…

Да, в портовой части Тоненга редко можно встретить ифленца, если только он не моряк и не гвардеец в дозоре. Но и перечисленные представители народа островов предпочитают появляться здесь группами по несколько человек. Со времён войны изменилось многое. Да почти всё — кроме ненависти малькан к завоевателям. Они научились сдерживаться, они кланяются при встрече и выполняют любые приказы — но при этом, стоит отвернуться, плюют тебе вслед.

Погребальная лодка наместника была уже снаряжена. Знатнейшие представители ифленского общества заняли лучшие места на гранитной набережной Верхнего города. Там, в стороне от порта с его сутолокой и грязью, мог бы сейчас находиться и он. Но.

Появиться там официально — стать центром внимания всего общества. И, что намного хуже, это необходимость оказать покойнику те почести, которых он не заслужил. Достаточно того, что там будет вероятный наследник наместнической короны — Кинрик та Гулле, младший брат Шеддерика.

Гораздо интересней и полезней для дела взойти на набережную не как родственник покойного, а как один из многих прибывших на похороны представителей высшего общества. Увидеть, услышать, запомнить. Понять. И решить, как им с братом не потерять страну, власть и жизнь.

К сожалению, для них вопрос стоял именно таким образом.

Заговор раскрыть им удалось, более того, удалось найти сианов, поддержавших заговорщиков. Благородные чеоры, придумавшие план с саругами и почти его реализовавшие, были высланы из столицы без права возвращаться, а маги… маги принесли соответствующие клятвы. Чеор та Кенаден под пыткой выдал всё, что знал и даже что не знал…

И всё же согласно докладам агентов тайной управы, это был не конец. Пропаганда среди танерретцев против правящего двора не только не затихла, а, кажется, усилилась. Горожане уже несколько раз вступали в открытое противостояние с дозорами ифленской гвардии. А тут ещё — неурожай в южных колониях Ифлена и, как следствие, необходимость увеличивать поставки на острова.

И одновременно — плохие новости с наземных границ. Снегопады раньше времени закрыли перевалы, и теперь часть караванов, предназначенных к отправке на Ифлен, уже сейчас будут вынуждены искать обходные пути. Это увеличит стоимость груза, отсрочит отправку… это может стоить братьям немного дороже, чем собственная жизнь. Ифлен не признаёт слабость и не принимает оправданий.

Но сейчас, идя без охраны по беднейшему из районов Тоненга, Шеддерик не просто дразнил судьбу. Он пытался поймать настрой этих улиц, чем живет, кого слушает, на что надеется здешний люд. Раньше это всегда удавалось.

Город праздновал смерть наместника. Праздновал сдержанно, так, чтобы не дразнить ифленскую гвардию. Праздновал, как свою маленькую победу. Голос улиц звучал почти так, как и месяц назад, но тон немного сменился. В нём теперь меньше надежд, но больше решительности. Больше угрозы.

Но и это не было главной причиной его прогулки. О главной не догадывался даже помощник чеора Хенвила, лишь недавно возглавившего тайную управу. Сегодня город прощался с ифленским наместником, а Шеддерик та Хенвил — с предсказателем, учёным и путешественником Ровериком та Эшко.

Для Ровве, который не был ни воином, ни членом правящей семьи, отдельная погребальная лодка не полагалась. Ему полагался бы костёр в пепельной долине за городом, и сам Роверик в шутку не раз замечал, что это будет правильным решением: моря предсказатель побаивался. Особенно — зимнего штормового моря. После одного давнего путешествия, когда они сломали две мачты и получили пробоину лишь чуть выше ватерлинии, зимнее штормовое море Роверик та Эшко предпочитал наблюдать только на картинах.

Его отец, узнав о гибели младшего сына, кажется, даже вздохнул с облегчением: на Ифлене в чести бойцы, солдаты и моряки. Худой болезненный парнишка был четвёртым отпрыском не самого богатого рода и единственным, кто не выбрал военное поприще делом жизни. Старик, выслушав уверения в том, что все обряды над телом были проведены по древней традиции, попросил о великой чести — дать место телу его сына в свите наместника.

Шеддерик не смог отказать.

Ровве уплывёт к горизонту на той же лодке, что и Хеверик, чеор та Лема, та Гулле, верховный страж Фронтовой бухты, наместник Ифленской империи в землях Танеррета.

Вероятно, в глазах отца Роверика это было великой честью. По мнению же чеора та Хенвила, наместник не заслужил чести разделить с ним свяЩённый погребальный огонь.

Шедде был уверен, что этой ночью напьётся, как не напивался с дня посвящения в матросы. Но сейчас важно было быстро и тихо миновать рыбацкие кварталы, перейти мост у нижней крепостной стены и попасть таким образом в парк у гранитной набережной…

Он шёл прощаться с другом.

В неухоженном парке снег лежал на опавших листьях, делая землю рябой. На этом ковре любые следы были хорошо видны. Сразу понятно, что недавно тут прошёл гвардейский дозор, а кроме солдат, с самого утра никого и не было. Эта часть парка, у самой крепостной стены, в стороне от дорожек центральной части, в стороне от глаз случайных прохожих, в прежние времена была облюбована романтически настроенными парочками, ищущими уединения. Сейчас даже грабители стараются сюда не забредать: место, конечно, укромное, но кого здесь грабить?

И, тем не менее, всего через два десятка шагов чеор Хенвил услышал тихий свист и, обернувшись, нос к носу столкнулся с невысоким сутуловатым человеком лет сорока. Человек не был ифленцем, но не принадлежал он и к коренному народу Танеррета. Более тёмная кожа, характерный широкий нос и скулы выдавали в нём уроженца южных приморских стран.

Человек вежливо поклонился и пошёл потихоньку в сторону обгоревших развалин летнего павильона.

Шеддерик, выждав пару мгновений, отправился следом. Так они миновали заросли у пожарища и вышли к чудом уцелевшей беседке. Отсюда открывался прекрасный вид на устье Данвы и бухту, где на волнах покачивались лодки и торговые корабли, а в отдалении, в тени береговых укреплений ждал своего времени погребальный корабль. Но Шеддерику было не до видов: раз уж его главный помощник из тайной управы назначил встречу подальше от посторонних глаз и ушей, дело серьёзное.

Гун-хе осторожно достал из-за пазухи длинный серый конверт, протянул его Шеддерику, пояснил:

— С чеора та Шарана наблюдение пришлось снять — наш человек заметил, что он немного беспокоится. Но пока наблюдали, кое-что удалось узнать. Отчёт в конверте. И ещё… вам надо знать. Некоторые благородные чеоры вывезли семьи из города. Список — в том же письме.

Он помедлил. Потом тихо добавил:

— Капитан внутренней гвардии замка, по моим личным наблюдениям, как минимум знает о том, что что-то готовится. Он за последнюю неделю трижды сменил состав дозорных отрядов и маршруты обходов.

— Значит, времени у нас всё меньше. Как по твоим оценкам, они рискнут использовать похороны наместника как повод начать действовать?

— Нет.

Южанин был предельно серьёзен и хмур:

— До оглашения последней воли наместника у них связаны руки.

— Я тоже так думаю. Но кому-то может и не хватить терпения. — Шеддерику раньше никогда не приходилось сталкиваться с реальной угрозой военного переворота, но он знал, что действовать надо быстро и безжалостно. — Продолжайте наблюдать, если будет что-то важное — связь старым способом. И приставьте ещё одного человека к Кинрику. У него надёжная охрана, и сам он может за себя постоять, но ещё одни внимательные глаза лишними не будут.

— Всё сделаем, ханхас.

— Вот и славно.

Гун-хе откланялся, а та Хенвил поторопился к гранитной набережной — до заката оставалось менее получаса. Погребальный корабль вот-вот отправится в последнее путешествие, нужно успеть.

У гранитной ограды набережной собралось довольно много народу из числа ифленских дворян, но были — значительно меньше, стояли однородной очень плотной группой — и знатные танерретцы.

Сильнее надвинув капюшон, он медленно двигался сквозь толпу. Голос улиц — это голос улиц. У Верхнего города он другой, более сдержанный, обстоятельный… но пропитанный всё тем же ощущением тревоги и ожидания чего-то неминуемого и неприятного.

И здесь тоже никто не горевал о почившем наместнике, но думали и говорили люди всё больше о том, как пережить наступающую зиму без потерь, о торговле и о традициях, которые следовало бы давно поменять.

Он слушал и улыбался: традиции велели выбирать наследника из числа взрослых потомков почившего наместника. И лишь в случае, если среди отпрысков его рода нет ни одного мужчины-воина, наместника назначал сам император Ифленских островов.

Солнце ушло за облака у горизонта, начались сумерки. На погребальном корабле подняли серые паруса, пушечный залп с берега отметил начало его пути.

Прощай, наместник. Ты не был хорошим человеком, не был рачительным хозяином и уж конечно не был любящим отцом. Говорят, в прежние времена ты был отважным воином и умным стратегом. Тебя любили женщины за щедрость и страстность, и уважали мужчины — за умение держать слово. Ты десять лет управлял Танерретом, и твоё правление нельзя назвать безуспешным: караваны на острова уходили всегда вовремя, переселенцы с Ифлена не знали горя и бедности, а о размахе твоих пиров ходили легенды по всему Побережью. Тебе даже удалось возродить работы на старых медных копях.

Да, наш новый дом стоит на крови и костях убитых тобой людей. Но весь мир стоит на крови и костях. Да, без этих плодородных земель, без этого маленького рэтаха Ифлену жилось бы значительно хуже. И каждую жертву можно оправдать общей необходимостью и главной целью Ифленского государства — укрепить мир и порядок на всём Побережье, насадить законы и императорскую власть везде, где это необходимо.

И всё же, нельзя только брать, ничего не давая взамен. Нельзя бесконечно перегибать палку — однажды она сломается. И тогда, вероятно, по улицам этого многострадального древнего города снова потекут реки крови.

Ты умер поразительно вовремя, наместник: ты не увидишь, как рухнет едва укрепившийся мир. Если только нам не удастся его удержать.

Погребальный корабль догорал на горизонте. Люди потихоньку потянулись к выходу с набережной. Шеддерик впервые нашёл взглядом ложу наместника — деревянную крытую площадку на специально устроенном гранитном помосте, выдающемся в море. С того места, где он стоял, невозможно было определить, кто есть кто. Но он точно знал, что среди немногочисленных ближайших друзей и родственников наместника там, под навесом, наверняка стоят и его наследник, и его убийца.

Старик не был дураком. Он не стал бы дразнить Императора и назначать наместником старшего сына. А вот младший — прекрасный воин, привлекательный внешне и обладающий всеми теми качествами, что чтит в правителе простой народ, унаследует власть в Танеррете наверняка. И так же верно, что сразу после церемонии он станет мишенью для убийц, заговорщиков и прочих жаждущих власти представителей старой ифленской знати.

Чеор та Хенвил нехорошо улыбнулся: кто бы ни пытался сейчас наложить лапу на Танеррет, ему сначала придётся убить самого Шеддерика. А это трудно сделать: костяные плашки предсказателя Ровве никогда не лгут, а значит, его судьбой владеют куда более серьёзные силы.

Набережная пустела. Шеддерик в последний раз окинул взглядом горизонт — над ним ещё плыло облако тёмного дыма — и тоже побрёл в потоке немногочисленных последних зрителей. Часть из них свернёт на каменные узкие улочки Верхнего города, а кое-кто отправится по длинной каменной лестнице сразу в крепость. Так быстрей, чем объезжать каменные стены древней цитадели в карете через все въездные ворота, коих в городе пять, и все — с гвардейскими постами.

Шеддерику возвращаться в цитадель не хотелось. Да и зачем? Гун-хе человек надёжный. Раз обещал усилить брату охрану, значит усилит. Правильно он сказал — в ближайшие три-четыре дня, пока последняя воля наместника не оглашена, непойманные заговорщики открыто действовать не рискнут. Во-первых, потому что им сейчас выгодней выкрасть или оспорить завещание, чем устраивать бунты, а во-вторых, потому что их мало, и они успели прочувствовать, чем может обернуться поражение.

Сильно мешало, что чеор та Хенвил знал танерретский двор больше по докладам и отчётам агентов тайной управы, чем по личным наблюдениям. Тут ему здорово пригодилась бы чеора та Зелден, убитая в гостинице у сопок Улеша. Чеора Дальса имела обширнейшие связи, была умна и не обременена предрассудками. Но кто-то явно думал так же и превентивно лишил Шеддерика возможности заручиться её помощью или хотя бы расспросить.

Шедде в обратном направлении миновал мост через Данву, свернул на набережную Нижнего города и долго шёл вдоль реки, минуя портовые склады, причалы и бесконечный рыбный рынок. Нижний город тоже неоднороден. Возле рыбачьего порта живёт беднота, эти дома не восстанавливались с самой войны, и деревянные грубые постройки стоят прямо на развалинах прежних каменных домов. Но дальше и выше на холм — это зажиточные, чистые городские районы, место обитания купцов, а так же немногих выживших и оставшихся в городе Танерретских дворян.

У маленькой фонтанной площади ему встретился гвардейский разъезд. Солдаты, не признав в нём ифленца, потребовали въездную грамоту. Шедде приподнял капюшон, чем и избавился от дальнейших расспросов. Командир разъезда даже спросил, не нужно ли ему сопровождение: сегодня в городе может быть опасно.

Можно было и согласиться, но до цели его прогулки было уже рукой подать. Так что он поблагодарил офицера за заботу, но предпочёл и дальше идти в одиночестве.

Таверна «Каракатица» фасадом выходит на площадь.

Подле неё у коновязи понуро ждали хозяев две лошади. У фонтана, укрытого тощим слоем снега, дрались вороны. Шеддерик, которому с самой встречи с гвардейцами казалось, что за ним кто-то идёт, на всякий случай миновал таверну и остановился за углом, ожидая возможного преследователя.

Не прошло и минуты, как он услышал тихие, лёгкие шаги по мостовой. Если бы не слушал специально — за вороньей дракой и не различил бы.

Человек остановился. Ругнулся шёпотом.

А потом Шедде вдруг услышал, как кто-то быстро уходит. Выглянул на площадь, но успел заметить лишь смутный силуэт вдалеке: кто-то спешащий вдаль, в свободном плаще, какие носят ифленские моряки и, кажется, в шляпе.

— Этого не хватало, — пробормотал он вслух.

Шедде знал, что убийцы из дома Шевека вряд ли подписались бы преследовать главу тайной управы. Но в Нижнем городе полно тех, кто работает исключительно на себя. И малькан ли это был, южанин, ифленец, выходец из Низинного Королевства — по одежде не понять.

Выждав с минуту и убедившись, что других сюрпризов не будет, он осторожно вернулся к таверне.

На его появление обратили внимание все немногочисленные дневные посетители. На мгновение в зале и вовсе стало тихо: даже кухарка, резавшая хлеб на хозяйском столе, и та замерла, обернувшись.

Чеор та Хенвил осторожно, чтобы снег не попал за шиворот, откинул капюшон: о «Каракатице» он знал две вещи. Первая — его здесь не любят. Вторая — здесь его точно никто не станет убивать. Отряхнул плащ, едва заметно кивнул кухарке.

Стихли все разговоры. Усатый рыбак, устроившийся у окна с большой кружкой здешнего, надо сказать, весьма неплохого пива, угрожающе прокашлялся. Его собутыльник уставился на Шеддерика, как кот на нежданную подачку — в хмурых глазах читалось «Правда, что ли, ифленец возомнил себя бессмертным и явился сюда в одиночку? Или провокация?»

Шеддерик качнул небольшой медный колокол, специально устроенный у входа, чтобы посетителям не приходилось искать его по залу. Свободных мест было много, так что он выбрал то, что подальше от рыбаков, у дальнего окошка.

Вскоре появился сам хозяин. Здесь его звали хозяин Янур, но Шеддерик давно сократил имя на ифленский манер.

— Здоровья тебе, дядя Янне.

— И ты будь здоров, островная шкура. Какая нужда тебя пригнала на этот раз?

— У тебя, я помню, есть неплохое вино.

— Может и есть.

— Ну так неси.

— Я-то принесу. А ну как кто решит проверить на прочность твою бедовую голову? Я не хочу неприятностей.

— Янне, неприятности — это хорошо. Я даже заплачу тебе за них, сколько попросишь…

Дядя Янне, ветеран войны и бывший танерретский моряк, несколько мгновений в задумчивости глядел на гостя, потом изрек:

— Благородный чеор хочет драки. Нормального мужского мордобоя, а не этих ваших изящных искусств на сабельках и пистолетах.

Оставалось только кивнуть: владелец «Каракатицы» всегда отличался прозорливостью.

— А надрать зад тому, кто тебе действительно насолил, ты почему-то не можешь. И потому припёрся ко мне, чесать кулаки о рыбаков и матросов. Плохой день ты выбрал, я тебе скажу, ифленец. Очень плохой день.

— Янне, ты всё ещё вправе вышвырнуть меня вон, как только я начну причинять слишком много хлопот. А пока, просто принеси вина. Хочу помянуть хорошего человека…

— Это ты не про наместника ли? — нахмурился Янне, у которого с мёртвым правителем были свои, и очень серьёзные, счёты.

— Мой друг умер, да будут легки ему тропы тёплого мира. Ты должен его помнить — это предсказатель, с которым вы в прошлый раз сцепились из-за карты течений у полуострова. А наместник — он не был хорошим человеком.

Дядя Янне молча поклонился и вышел, чтобы через минуту вернуться с запотевшим кувшином и двумя кружками.

Быстро разлил яблочное вино, протянул одну из кружек ифленцу, вторую взял сам. Так было принято ещё со времён завоевания: хозяин должен показать, что его вино безопасно. Но Янне задумчиво сказал:

— Сегодня и вправду плохой день, ифленец. Мне жаль твоего друга. Он кое-что понимал в навигации… хоть моряком и не был.

Вино пахло летом. Это было дешёвое терпкое яблочное вино, что в здешних местах изготавливают бочками, но, как правило, — только для себя. Виноградное стоит дороже, и жители островов предпочитают именно его.

Наверное, чеор та Хенвил единственный, кто всегда заказывает здешнее…

Шеддерик молча ополовинил кружку, хозяин отстал от него на одно мгновение.

С улицы вошло ещё несколько человек, и Янне ушёл их приветствовать и принимать заказ. Шеддерик налил себе еЩё. Потом — снова. Не то, чтобы вино сильно пьянило — но на душе стало немного легче. К тому же вероятность драки никуда не исчезла, и грела возможностью скинуть с себя груз последних десяти дней. Драка — лучшее средство от дурных мыслей и тоски. В драке каждый становится собой и показывает свои лучшие и худшие стороны. Шеддерик не считал себя хорошим кулачным бойцом, но это неважно. Против него сегодня будут — должны быть! — такие же бывшие морские бродяги.

Через какое-то время служанка пошла по залу зажигать масляные лампы. Самые первые загорелись вдали — у хозяйского стола, на котором стояли бочонки с вином, лежала посуда и хлеб. Шеддерик решил немного подлить в свой кувшин, поднялся, с неудовольствием отметив, что всё-таки вино оказалось коварным, и направился на свет. К тому времени в зале было уже людно.

— Эй, белобрысый! — услышал он от одного из новоприбывших горожан, — ты не заблудился? Могу помочь найти выход!

Благородный чеор окинул нахала пьяным взглядом, решил, что это недостойный противник, и пошёл дальше к выбранной цели.

Однако горожанин, подбодренный товарищами, не отступил и заехал благородному чеору кулаком в глаз. Вернее, попытался заехать — как бы Шеддерик ни был пьян, от этого простого удара он уклонился даже элегантно. Миновал противника и, осторожно поставив кувшин на стол, потянулся к бочонку.

Его тут же, под гогот гостей, оттащили за одежду, так что пришлось развернуться и отвесить противнику несильного тумака. Полученная плюха горожанина только обрадовала. Он широко улыбнулся, скинул шляпу и полез в драку уже с полной отдачей, готовый навалять ифленцу так, чтобы тот надолго забыл дорогу в «Каракатицу». На шум вышел хозяин. Увидел, что творится, велел служанкам убрать подальше хрупкую посуду и сам встал у входа в кухню, монументально скрестив руки на груди.

Шеддерик получил несколько ударов, сам украсил физиономию горожанина быстро краснеющим бланшем, ссадил костяшки пальцев, а под конец поймал противника за шиворот и уложил на предусмотрительно освобождённый от посуды стол — лицом прямо к краникам, вбитым в винные бочонки. Улыбнулся хозяину, показывая, что всё нормально, и дальше безобразие не продлится, и поднял взгляд на стену.

После драки и от вина в голове у него немного шумело, но то, что было приколото маленькими гвоздиками к стене, заставило Шеддерика застыть и даже ослабить хватку. Чем его противник тут же воспользовался, вывернувшись, и приготовившись к повторению веселья. Благородный чеор же застыл подле дрянной, кое-как раскрашенной гравюры, отпечатанной на жёлтой дешёвой бумаге.

— Кто это? — спросил Шеддерик дядю Янне, для верности ткнув в рисунок пальцем.

И тут же получил от отдышавшегося горожанина в ухо, да так, что перед глазами мир сразу потемнел.

Пришёл в себя от тощей струйки холодной воды, упавшей на лицо.

Проморгался, и тут понял, что хозяин со служанками поспешили утащить его из общего зала. Слева от него у горячей плиты суетилась кухарка, справа стояли дубовые бочки с водой: его отволокли на кухню и положили так, чтобы не мешал работать.

Попробовал языком зубы — один отозвался болью, во рту оставался привкус крови.

Шеддерик осторожно поднялся, проверяя попутно, все ли кости целы. Понял, что вроде бы на этот раз обошлось, поискал глазами хозяина и тут же нашёл. Янне рубил мясо.

В зале было тихо — должно быть, уже глубокая ночь… в начале зимы дни особенно коротки, так что не угадаешь.

Янне обернулся, покачал головой:

— Ну, ты хорош! Домой-то пустят ли с такой рожей?

Шеддерик поморщился:

— Меня никто сегодня не ждёт. Долго я тут?..

— Меньше получаса. Пришли ваши гвардейцы, всех разогнали. Теперь уж народ только завтра, может, соберётся. Одни убытки от тебя.

Что-то надо было спросить — что-то очень важное. Шеддерик высмотрел кружку и, не задумываясь, что в неё налито, выпил одним глотком. Повезло — в кружке была вода. Он скривился при мысли, что ещё ведь обратно идти в крепость. Да через не самые благополучные приречные районы…

— Кто это был у тебя на портрете? Там, на стене? Дрянной портрет, если честно…

— Вы, ифленцы, в искусстве хорошо понимаете…

— Так что за рисунок? Что за девица?

— Понравилась? Хорошая была девочка… убили её, говорят. Когда штурмовали цитадель, они там оставались. Рэтшар считал, что крепость неприступна ни с моря, ни с реки и оставил семью под защитой родного дома. Но он ошибся… и что толку, что сам погиб…

— Так она — медленно проговорил Шеддерик, пытаясь собраться с мыслями, — дочь рэтшара, рэта? Или кто?

Янне вытер руки ветошью, вышел в зал.

Свечи освещали портрет, как будто немного исправляя его. Янне часто смотрел на портрет с мыслью: что было бы, если бы когда-то очень давно они всё-таки не вернулись домой из морской прогулки, стоило лишь завидеть паруса ифленской армады. Что, если бы он увёз юную рэту в такие места, где до неё беспощадные убийцы с островов никогда не добрались бы?

Может, сейчас эта красивая решительная девочка была бы жива?

Но тогда, вероятно, город не получил бы предупреждения, и жертв оказалось бы несоизмеримо больше…

— Её звали Темершана. Она была совсем не похожа на наследницу Танеррета. Когда ей исполнилось тринадцать, отец подарил ей парусную лодку — «Блесну». Шанни готова была жить на этой лодке. Быстро всему училась, плавала, как рыбка… мы называли её юнгой, но это была лишь наполовину шутка. Спроси любого в городе, и каждый скажет, что сожалеют о ней и помнят. Мне она была тоже… родным человеком.

— Так её помнят… и ты знал её лично, дядя Янне?

— Что с того проку, ифленец? После осады в крепости не выжил никто. Да и в порту — мало кто уцелел. Ты видел, как горел город? Ты должен был видеть, наверняка ты тогда уже считался воином… как горел мой город. Горели дома на набережной… сейчас там хибары, а раньше жили моряки с семьями. Сад был, яблони цвели. Той осенью сгорело столько судеб, столько надежд… Но вам всё было мало. Вам нужна была кровь, и кровь лилась без счёта. Вам и тогда было всё равно, кого резать… и сейчас всё равно. Я хотел бы забыть. Но такое забыть невозможно, ифленец. Такое забыть невозможно. Знаешь, шёл бы ты подобру, а то я сам тебя прибью… что за дурацкий день?!

Шеддерик молча пошёл к выходу. Но у самого порога обернулся, ответив скорей себе, чем дяде Янне:

— Я не видел пожара. Я был далеко.

А вот то, что девушка на портрете слишком уж похожа на оречённую из монастыря Ленны — это вряд ли было совпадением. И об этом стоило поразмыслить. Всерьёз.

Друзья, если книга вам нравится, поддержите ее звездочками и репостами: это поможет ей подняться в рейтинге, а значит, в итоге, больше читателей смогут ее найти и познакомиться с этими героями с их маленькими и большими подвигами, их ненавистью и любовью.

Ну и я тут тоже рядом постою.

Глава 3. Слово Золотой Матери

Темершана та Сиверс

Темершана любила работать одна. Ей нравилось, когда в мастерской гасли свечи, и оречённые уходили, выполнив ежедневный урок, в сторону храма, просить о защите и святить те изделия, что удалось закончить. Изящные шкатулки, тонкой работы накладки на мебель и ещё — особую деревянную посуду, в которую полагается складывать подношения духам-Покровителям. Такие ставят в домах под идольцом Золотой Матери.

Темери любила работать одна, чтобы не мешали посторонние разговоры, шорохи. Не отвлекали от дела. Тогда и орнамент на шкатулку ложился точнее. И резец шёл, словно сам собой, легко и уверенно.

Горели, потрескивая, четыре свечи. Их света с лихвой хватало, чтобы осветить небольшой стол, ящик с инструментами и листы эскизов. Темери, увлекшись, даже начинала мурлыкать какую-нибудь мелодию — то ли вспоминала, то ли придумывала на ходу. Работа её успокаивала. Отгоняла непрошеные мысли о большом мире, в который однажды, и вероятно, скоро, придётся вернуться. Вечера словно сплетались, сливались один с другим. Эта вереница могла бы стать бесконечной, и Темершана только радовалась бы такому повороту. Ведь когда ничего не меняется, ничего не может и разрушиться.

И тот день ничем не отличался от остальных. Мурлыча мелодию, она старательно переносила орнамент с эскиза на крышку очередной шкатулки, как вдруг дверь мастерской приоткрылась, и в щель просунулась голова одной из юных воспитанниц монахинь.

— Эй, Темери, — окликнула она, — иди скорее, тебя сёстры ищут. Иди в храм, они говорят, надо, чтобы Ленна слышала!

Темери отложила карандаш и распрямилась. За собой она не помнила никаких прегрешений. Ничего такого, что потребовало бы немедленного вмешательства Золотой Матери.

Понадобилось несколько мгновений на то, чтобы стряхнуть с одежды стружку и поправить капор. Темери прихватила свечку и поспешила в храмовый зал — если сёстры зовут, задерживаться нельзя.

В большом зале всегда больше Покровителей, чем живых людей: здесь тёплый мир ближе, и свет Золотой Матери словно питает образы тех, кто хранит обитателей монастыря.

Сёстры стояли у святильни. Шестеро старших, все — с посохами, но не в светлых одеждах, как было бы, если бы событие, заставившее их собраться здесь сейчас, было ожидаемым.

Сёстры всегда готовы к важным переменам. Но нынешняя перемена, как видно, застала их врасплох.

Если бы кто-то из сестёр умер, они были бы в тёмном — в знак уважения Покровителям. Если бы пришло время любого из трёх обрядов Золотой Матери, они тоже были бы в тёмном. Однако сегодня как будто бы все шестеро просто оторвались от привычных вечерних дел.

Ещё до того как увидела, она поняла, что в зале есть чужаки. У главного входа в храм, в тени, вдали от сестёр и от Темершаны, стояли мужчины в тёмной дорожной одежде. Пришлось прищуриться, чтобы их разглядеть, но узнала она лишь одного — и это узнавание чуть не принудило её спасаться бегством: ифленец. Тот самый, что с месяц назад побывал здесь со стариком, принёсшим в монастырь заговорённые саруги. Тот, из-за которого убили женщину в гостинице.

Темершана нашла взглядом своих наставниц. Они обе стояли среди прочих сестёр и на неё не смотрели. Дурной ли это знак?

Сегодня старшей сестрой в храме была Ориана. Именно она и обратилась к Темери, как только та немного успокоилась и перестала вертеть головой в попытках понять, что происходит.

— Темершана та Сиверс. Покровители видели, и Мать Ленна видела твоё упорство в попытках начать служение. Как знаем мы, что тебе так и не удалось пройти посвящение…

— Я думала, — Темери облизнула враз пересохшие губы, — у меня есть время до лета…

— Ты не готова к служению, девочка. Ведь Ленне служат для того, чтобы изменять мир и изменять себя. Ты же просто ищешь надёжного укрытия, и для того, чтобы его получить, готова пойти на любой, самый серьёзный шаг. Тобой двигает страх, а не любовь…

— Я меняюсь! — Громко, чтобы заглушить собственную неуверенность, произнесла она. Голос дрогнул. — Я уже изменилась!

— Это так, — согласилась старшая. — Но внешний мир тоже меняется, меняется каждый миг. — Ленна считает, что ты куда больше приобретешь, если вернёшься в неблагие земли. Золотая Мать сможет защитить тебя, где бы ты ни была.

— Так я должна уйти?

Её взгляд снова метнулся к чужакам. Но те были неподвижны.

— Не сейчас. Не нужно пугаться. Однако твоё время приходит.

Темери выпрямилась: если она в чём-то виновна, если ей больше здесь не место, что ж. Она уйдёт. Она не будет спорить и умолять: речение произносится один раз, второго не будет.

Ориана мягко сказала:

— Это не всё, Темери. В монастырь обратился наследник Танерретского наместника. Перед лицом Золотой Матери он просит твоей руки.

— Что?

— Твоей руки, Темершана та Сиверс. И если ты согласишься, то вернёшься в родной город не просто скиталицей — его хозяйкой и повелительницей!

— Нет! — выдохнула она и вновь бросила взгляд на ифленца. Он? Наследник? — Этого не будет никогда!

— Не спеши, Темери. Сёстры долго обсуждали это с нашими гостями, и мы считаем, их слова звучат убедительно; кроме того, это помогло бы монастырю во многих наших начинаниях на землях рэтаха.

Слова старшей звенели в ушах эхом, словно она кричала, словно вдруг весь мир ополчился на Темери, и теперь, сжавшись до размеров храмового зала, пытается добить. «У меня больше не будет дома», — думала она. Как быть, куда идти, как спрятаться от потаённых страхов, которые внезапно стали реальностью?

Почему тогда, на постоялом дворе, умер не тот ифленец? Если бы умер этот, может быть, всё сложилось бы иначе. Сложилось бы в её пользу…

— Ты вольна отказаться от предложения, — почти ободряюще произнесла Ориана. — Но выслушать посланника тебе придётся…

Ифленцы не просят. Ифленцы приходят и берут то, что им понравилось, а если что-то или кто-то вдруг оказывается на их пути, они убивают.

Маленький брат, умирающий на ковре в луже крови. Мама, стоящая на коленях рядом с ним… мёртвый слуга на пороге. Кровь… много крови. Отчаянный крик служанки — «Пожалуйста! Не меня!»…

Смеющееся лицо ифленского офицера. Кровь на его доспехах, на руках и лице…

Выслушать… его?

— Никогда!

Благородный чеор Шеддерик та Хенвил

— Да никогда! — возмутился Кинрик, едва брат обрисовал ему план спасения. — Я не собираюсь жениться на какой-то там монашке, только потому, что она может оказаться здешней рэтой.

Кинрик на полголовы выше Шеддерика ростом, у него фигура воина, мужественное лицо и светлые голубые глаза. Он считает, что в любой ситуации лучше поступать по справедливости…

…Ночью кто-то поджёг хибары на окраине. Беднейшее мальканское население вышло на улицы, так что пришлось вмешаться гвардейцам. Короткие стычки в Нижнем городе едва не переросли в полноценную войну.

Обезглавленное наместничество штормило тем сильней, чем дольше оно оставалось обезглавленным. К тому же претендентов на роль наместника оказалось шестеро только явных. А сколько было тех, кто до времени желал оставаться неизвестным?

Старая цитадель Тоненга замерла в ожидании чего-то неизбежного и страшного, и это неизбежное, — тут мнение большинства совпало с мнением Гун-хе — должно было начаться сразу после оглашения последней воли покойного правителя. Если не случится никакого чуда.

Слава Покровителям, завещание никто не выкрал, так что оно было озвучено в назначенный день в присутствии всех заинтересованных лиц…

И многих, надо полагать, этот документ поверг в шок, потому как значительно менял расклад политических сил.

Шеддерик даже поморщился, вспомнив тот день: старик, не иначе, в помутнении, признал в нём своего сына и наследника. Правда, с оговоркой, что наследовать отцову власть он сможет лишь вслед его законнорождённому сыну — Кинрику та Гулле.

Зачем это было сделано, в общих чертах чеор та Хенвил мог представить: умирающий наместник уже не боялся ни гнева ифленского Императора, ни мести здешних аристократов, так что возможно, просто хотел их позлить. И всё же это признание узаконивало присутствие Шеддерика в цитадели. Косвенно оно давало ему ещё и возможность расширить сеть агентов при дворе.

Но на практике это был приговор. Очередной.

Благородный чеор в который раз вспомнил Ровве и его костяные гадательные плашки. Вряд ли и сейчас они показали бы что-то новое.

Но речь шла не о судьбе одного лишь Шеддерика. С ней-то всё было понятно уже давно…

— Шедде, я понимаю, что бунт вполне возможен, и знаю, чем это может кончиться для города и вообще, но… нам ведь главное — продержаться до открытия навигации, так? Если император подпишет приказ о моём утверждении, никто уже не сможет его оспорить.

— До этого момента ещё надо дожить. Кинне, всё не так плохо. Я её видел. Она не уродина и не сумасшедшая. Что ты теряешь?

— Вот сам на ней и женись! — возмутился брат. — Это глупо, делать ставку на какую-то свадьбу, когда в городе вот-вот полыхнёт. И у меня невеста есть!

Про невесту Шеддерик знал, но препятствием это не стало бы: наместник Хеверик официально о женитьбе сына не заявлял. Да и сам-то Кинрик невест менял не реже чем раз в десять дней. Пожалуй, можно было предположить, что этот аргумент Кинне берёг, как главный, но не удержался, вывалил всё как есть и сразу. Кинне едва исполнилось двадцать, он был храбр, решителен и пока ещё совершенно не умел хитрить.

— Не я же собираюсь стать наместником, — пожал плечами Шеддерик. — Впрочем, есть альтернатива, брат. Ты сейчас отрекаешься от всех притязаний в пользу светлейшего чеора Эммегила, например, и в тот же час, не отвлекаясь на сборы, бежим мы с тобой прятаться от наёмников из дома Шевека куда-нибудь подальше от столицы. Это альтернатива не самая приятная, но реализуемая.

Кинне в волнении пробежался туда-сюда по комнате, однако Шеддерик не стал заканчивать мысль. Надеялся, что брат догадается сам.

— Я потеряю уважение многих людей. Нет, это не подходит, — наконец сказал Кинрик.

— Уважение — ладно. Я без него как-то живу. А вот то, что многие купцы, заключившие договоры с отцом, лишатся поддержки; что у ифленской гвардии, которая сейчас выполняет твои приказы, будет с десяток новых хозяев; что, наконец, чеор Эммегил, едва заполучив луч на корону, мигом поднимет налоги и распределит доход таким образом, что в убытке окажутся все, кроме него самого…

— Достаточно! Я понял. Но неужели ничего нельзя сделать? Я имею в виду… как-то договориться. Никто же на самом деле не хочет войны.

— Мой вариант позволит нам малыми силами решить сразу три проблемы.

— Хочешь сказать, местные таким образом признают нашу власть законной? И сразу полюбят?

— Не полюбят. Но надеюсь, не станут так активно выступать против своей рэты.

— Ненадёжно. Они может, уже о ней и не помнят.

Шеддерик потёр челюсть, вспоминая недавнюю драку:

— Помнят.

— Ладно. А остальные два?

— Самое главное — заручимся поддержкой Золотой Матери Ленны — я видел, что многие в городе продолжают ставить идольцы в честь её и Покровителей. А это — весомый аргумент в нашу пользу.

— Пожалуй…

— Женатый наместник — это стабильность и уверенность в завтрашнем дне не только для малькан. Наши с тобой соотечественники тоже подустали от того, что приходится держать оружие под подушкой. И ещё. Всё внимание уцелевших заговорщиков будет направлено на твою невесту…

— Думаешь, её будут пытаться убить?

— Несомненно. Но мы не позволим. ...