Филип Пулман Книга пыли. Тайное содружество

Philip Pullman

The Book of Dust. The Secret Commonwealth

© 2019 by Philip Pullman

© А. Блейз, А. Осипов, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2020

* * *

Посвящается Нику Мессенджеру, прекрасному поэту и неукротимому другу

От автора

«Тайное содружество» – вторая часть трилогии «Книга Пыли». Ее главная героиня, Лира Сирин, в прошлом известная под именем Лира Белаква, была центральным персонажем и в предыдущей трилогии, «Темные начала». Более того, первая трилогия начиналась и заканчивалась ее именем. В той истории Лире было всего одиннадцать или двенадцать лет.

В книге «Прекрасная дикарка» – первой части второй трилогии – Лира еще совсем маленькая. Она и здесь занимает центральное место в повествовании, но главным действующим лицом оказывается одиннадцатилетний мальчик, Малкольм Полстед.

В «Тайном содружестве» мы переносимся лет на двадцать вперед. События «Темных начал» остались в прошлом: Малкольм и Лира стали старше на десять лет. События «Прекрасной дикарки» отошли еще дальше в прошлое.

Но ничто не проходит бесследно, и последствия некоторых событий становятся явными не сразу, а лишь много лет спустя. Да и мир не стоит на месте: расстановка сил меняется, кто-то набирает влияние, кто-то, наоборот, теряет. У взрослых – свои проблемы и заботы, не всегда такие же, как в детстве. А Лира и Малкольм, повторюсь, уже не дети.

Филип Пулман

Всё, во что возможно поверить, – образ истины.

Уильям Блейк

Глава 1. Лунный свет и пролитая кровь

В колледже Святой Софии, на подоконнике тесной комнатушки, служившей одновременно и кабинетом, и спальней, лежал Пантелеймон, деймон Лиры Белаквы, которую теперь звали Лира Сирин. Он ни о чем не думал – насколько мог, но чувствовал всё – и холод сквозняка из-под плохо подогнанной рамы, и тепло лампы, светившей внизу, на столе, и скрип Лириного пера, и тьму за окном. Холод и тьма, вот чего ему сейчас хотелось больше всего. А говорить с Лирой не хотелось. Но пока он так лежал, ворочаясь с боку на бок и подставляя сквозняку то спинку, то живот, желание выйти наружу становилось все сильнее и, наконец, победило.

– Открой окно, – сказал он. – Я хочу выйти.

Перо Лиры замерло. Отодвинув стул, она встала. Пантелеймон видел в стекле ее отражение, парящее над ночным Оксфордом. И даже мог прочесть по ее лицу, что она возмущена и недовольна.

– Я знаю, что ты хочешь сказать, – добавил он. – Само собой, я буду осторожен! Я не дурак!

– Это как посмотреть, – буркнула Лира.

Она подняла раму и подперла ее первой подвернувшейся под руку книгой.

– Только не… – начал он.

– Только не закрывай окно? Ну конечно, Пан! Просто сиди тут и мерзни, пока Пан не соизволит вернуться. Я, знаешь ли, тоже не полная дура. Всё, хватит! Проваливай!

Он скользнул наружу, в заросли плюща, оплетавшего стену колледжа. До ушей Лиры донесся лишь едва слышный шорох, да и тот через мгновение стих. Пану не нравилось, как они с Лирой теперь общались, или, вернее, не общались. Это были первые слова, которыми они обменялись друг с другом за целый день. Но он не понимал, как это исправить, и Лира тоже.

На полпути вниз ему попалась мышь. Пан запустил в нее острые иглы зубов и хотел съесть, но, к удивлению мыши, передумал и отпустил. Сидя на толстой ветке плюща, он с наслаждением купался в запахах, в шальных порывах ветра, во всей бескрайней, распахнутой настежь ночи.

Но об осторожности забывать было нельзя. На то имелось две причины. Первая – сливочно-белое пятно у него на шее, досадно ярко сверкавшее на фоне красно-бурого меха. Впрочем, не так уж трудно бежать, не поднимая головы, или просто побыстрее перебирать лапами. Вторая причина была куда серьезнее. При виде Пана никому бы и в голову не пришло, что он – обычный хорек. Да, он выглядел точь-в-точь как хорек, но все же был деймоном. Объяснить, в чем разница, было очень сложно, но в Лирином мире любой человек почувствовал бы ее сразу, как мы узнаем кофе по запаху или видим, что красный цвет – красный.

И любой с уверенностью сказал бы, что человек без деймона, как и деймон без человека – это жутко, противоестественно и невозможно. Обычному человеку было не под силу отделиться от своего деймона, хотя ведьмы, по слухам, это умели. Так что Лира и Пан обладали особым даром, который восемь лет назад обрели в мире мертвых, дорого за это заплатив. Вернувшись в Оксфорд, они никому об этом не рассказывали и прилагали все усилия, чтобы тайна не вышла на свет. Но иногда, а в последнее время все чаще, они чувствовали необходимость побыть друг без друга.

Пан держался в тени, пробираясь сквозь кусты и высокую траву по краю огромных, аккуратно подстриженных лужаек Университетского парка. Он впитывал ночь всеми доступными органами чувств, но не издавал ни звука и не поднимал головы. Вечером прошел дождь, земля под ногами была мягкой и влажной. Вскоре на пути попалась лужица, и Пан, подогнув лапы, окунулся грудью в жидкую грязь, чтобы замазать предательское пятно под подбородком.

Оставив парк позади, он метнулся через Банбери-роуд, выждав момент, когда на тротуаре не осталось ни одного пешехода и только вдалеке виднелся одинокий экипаж. На другой стороне улицы Пан юркнул за ограду большого дома и помчался дальше – сквозь живые изгороди, по стенам, под заборами, через садики и лужайки. От Иерихона^[1] и канала его отделяло всего несколько улиц.

Добравшись до раскисшей от дождя тропинки вдоль канала, он немного успокоился. Тут росли кусты и высокая трава, в которых легко было спрятаться, и деревья, – а уж взобраться на дерево Пан мог быстрее, чем огонь бежит по фитилю к пороховой бочке. Эта полудикая часть города нравилась ему больше всего. Он знал наизусть все ручьи и реки, разрезавшие Оксфорд вдоль и поперек, – не только канал, но и широкий простор самой Темзы, и впадавший в нее Черуэлл, и все бесчисленные мелкие протоки, отведенные от них, чтобы вращать колесо водяной мельницы или питать декоративный пруд. Иногда они исчезали под землей, чтобы снова вынырнуть на поверхность из-под стены какого-нибудь колледжа, за одним из городских кладбищ или за пивоварней.

Там, где один из таких ручейков приближался к каналу почти вплотную и их разделяла лишь узкая тропинка, Пан перебежал кованый мостик и двинулся вниз по течению – к обширным садам и огородам, раскинувшимся к югу от скотного рынка Окспенс и к востоку от станции Королевской почты и железнодорожного вокзала.

Сияла полная луна, между несущимися по небу клочьями туч проглядывали редкие звезды. Гулять при лунном свете было вдвойне опасно, и все же Пан наслаждался этим холодным, серебристым сиянием. Неслышно, как тень, он крался под деревьями, проскальзывал между стеблями брюссельской и цветной капусты, между стрелками лука и шпината, пока не добрался до садового сарая. Запрыгнув наверх, он распластался на плоской крыше, покрытой толем, и стал разглядывать почтовую станцию вдалеке за широким лугом.

Похоже, это было единственное место в городе, где и ночью бурлила жизнь. Пан не раз приходил сюда вместе с Лирой посмотреть на поезда, прибывающие с севера и юга и разводящие пары у платформы, пока рабочие выгружают мешки с посылками и письмами в большие корзины на колесах и катят их в огромный, обшитый металлическими листами ангар. В этом сарае почту в Лондон и на континент сортировали, чтобы отправить дальше с утренним дирижаблем. Воздушный корабль стоял тут же: гондола раскачивалась на ветру, стальные тросы то натягивались во всю длину, то провисали, со звоном ударяясь о причальную мачту. Повсюду горели фонари – и на платформе, и на мачте, и над входом в ангар. На боковых путях гремели вагоны, створки металлических дверей то расходились, то с лязгом захлопывались.

Краем глаза Пан заметил движение справа. Очень медленно повернул голову. Вдоль грядки с капустой или брокколи кошка кралась за мышью. Но прыгнуть она не успела. Бесшумная белая тень, больше Пана, обрушилась перед ней с высоты и, схватив добычу, взмыла в небо, подальше от кошачьих когтей. Мерно взмахивая крыльями, сова пролетела над огородами и опустилась на дерево за Райской площадью. Кошка сидела, словно задумавшись, как же это она так оплошала, но вскоре встала, отряхнулась и снова отправилась на охоту.

Луна поднялась выше и засияла ярче, облака почти рассеялись, и с крыши сарая Пан мог теперь во всех подробностях разглядеть и огороды, и скотный рынок. Теплицы и огородные пугала, оцинкованные загоны для скота, поилки, старые, прогнившие и покосившиеся ограды и новые, ровные и аккуратно выкрашенные, обвитые плетями гороха треугольные подпорки на грядках, похожие на каркасы маленьких вигвамов, – все серебрилось в свете луны, словно декорации театра призраков. «Лира, Лира, что с нами случилось?» – прошептал Пан. Никто ему не ответил.

Почтовый поезд уже разгрузили – коротко свистнув, он тронулся с места. Пан ожидал, что сейчас он выкатит на южный путь, тянувшийся вдоль огородов и через реку. Но поезд проехал чуть вперед и, громыхая вагонами, медленно сдал на запасный путь. Пар клубами валил из трубы и разлетался в клочья на холодном ветру.

С той стороны реки, из-за деревьев, приближался другой состав – видимо, не почтовый: проехав мимо станции, он остановился ярдов через триста, у пассажирской платформы. «Наверное, из Рединга», – подумал Пан. Его уши уловили шипение пара и приглушенный скрежет тормозов.

И еще какое-то движение.

Слева от него, где через реку был переброшен железный мост, по берегу, густо заросшему камышами, шел человек. Он явно спешил, но при этом, кажется, старался держаться скрытно. Пан тут же спрыгнул с крыши сарая и бесшумно помчался к реке. Огибая луковые и капустные грядки, проскальзывая между прутьями изгородей, он добежал до ржавой водяной цистерны, пробрался под ней, выскочил на край последней делянки и замер, уставившись на реку и луг через пролом в шиферной ограде.

Человек шел в сторону почтовой станции, и чем ближе он к ней подходил, тем осторожнее становились его движения. Наконец, он остановился у ивы на берегу, ярдах в ста от ворот станции и почти напротив пролома, за которым притаился Пан. Даже зоркие глаза деймона едва различали его в тенях. Пан потерял бы его из виду, если бы отвернулся хоть на миг.

Человек не шевелился. Пан не столько видел его, сколько просто знал, что он все еще там. Прошла минута, за ней другая. В городе, к которому Пан сейчас сидел спиной, колокола начали отбивать по два удара: половина первого ночи. Пан огляделся. Слева от ивы, неподалеку, стоял старый дуб, раскинув на зимнем ветру голые ветви. А справа…

Справа через ворота почтовой станции перелезал другой человек. Спрыгнув на землю, он торопливо зашагал вдоль берега к той самой иве, где ждал первый.

На миг луна скрылась за тучей, и в набежавшей тени Пан нырнул под ограду и со всех лап помчался по мокрой траве, стараясь не шуметь. Он помнил про сову, помнил про человека под ивой. Но ему нужно было добраться до этого дуба. Добежав, он подпрыгнул, выпустив когти, вцепился в кору и взобрался на высокую ветку, откуда иву было видно как на ладони – теперь, когда луна снова вышла из-за облака.

Человек с почтовой станции уже приближался. Когда он подошел совсем близко и замедлил шаг, вглядываясь в темноту, первый – тот, что ждал под ивой, – бесшумно выступил из укрытия и что-то тихо сказал. Что именно, Пан не расслышал, но так обычно говорят сообщники. Эти люди встретились тут не случайно.

У одного деймон был похож на мастифа, у другого – тоже собака, но ростом пониже, на коротких лапах. Собаки, конечно, по деревьям не лазают, но учуять его вполне могли, так что Пан еще теснее прижался к толстой ветке. Люди под ивой о чем-то шептались, но слов он по-прежнему не разбирал.

Между высокой проволочной оградой почтовой станции и рекой, вдоль огородных участков, через луга, тянулась тропа к вокзалу. По ней обычно и ходили сюда от церкви Сент-Эбб и газового завода, окруженного сетью узких улочек. С ветки дуба Пан видел дальше, чем люди внизу, и потому первым заметил, что со стороны станции приближается кто-то еще. Один, без спутников, человек шагал по тропе, подняв воротник – должно быть, ему было холодно. Потом из темноты под ивой донеслось: «Ш-ш-ш!» Эти двое тоже заметили третьего.

* * *

В тот же день, только раньше, и не в Оксфорде, а в Женеве, еще двое вели беседу в элегантном особняке семнадцатого века, близ собора Святого Петра. Библиотека на втором этаже выходила окнами на тихую улочку, погруженную в полумрак зимнего вечера. На длинном столе красного дерева были разложены стопки бумаги, карандаши и ручки, стояли пресс-папье, стаканы и графины с водой, но собеседники сидели не за столом, а в креслах по обе стороны от жарко горящего камина.

Хозяин, Марсель Деламар, был генеральным секретарем организации, неофициально известной по названию дома, в котором она размещалась, – того самого, где и шла сейчас беседа. Назывался он La Maison Juste – «Дом справедливости». Деламар, ухоженный мужчина чуть за сорок, был в очках и в сером, под цвет его темных с проседью волос, костюме, безупречно подогнанном по фигуре. Его деймон, полярная сова, восседал на спинке кресла. Ее желтые глаза неотрывно следили за деймоном в руках гостя – алым ужом, который бесконечной лентой вился и перетекал между его пальцами. Гостя звали Пьер Бино. Ему было за шестьдесят, и в пасторском воротнике он выглядел суровым аскетом. Этот человек возглавлял Суд консистории – главное орудие Магистериума, с помощью которого тот насаждал дисциплину и поддерживал свою безопасность.

– Ну? – поторопил Бино.

– На станции Лобнор пропал еще один научный сотрудник, – сказал Деламар.

– Почему? Что говорит ваш агент?

– По официальной версии, пропавший человек и его спутник заблудились среди протоков, расположение которых меняется очень быстро и непредсказуемо. Местность там и вправду очень сложная: каждый, кто покидает станцию, обязан брать с собой проводника. Но наш агент сообщил, что, по слухам, они отправились в пустыню по ту сторону озера. Там ходят легенды о золоте…

– К черту легенды. Это были специалисты по ботанике и экспериментальной теологии. Люди науки. Они искали розы, а не золото. Но вы говорите, пропал только один? А со вторым что?

– Второй вернулся на станцию, но тут же отбыл в Европу. Его фамилия – Хассаль. Я вам о нем говорил на прошлой неделе, но вы, вероятно, были слишком заняты и не услышали. Мой агент полагает, что этот Хассаль везет с собой образцы роз и пачку статей.

– И мы его еще не схватили?

Деламар не вспылил, но это стоило ему явного усилия.

– Если вы помните, Пьер, – произнес он, выдержав паузу, – я настаивал, чтобы его задержали еще в Венеции. Но ваши люди решили иначе. «Дайте ему добраться до Британии и проследите, куда он там направится» – таков был приказ. Ну вот, сегодня он туда прибыл, и ночью его перехватят.

– Дайте мне знать, как только материалы будут у вас в руках. И еще одно: насчет той девушки. Что вам о ней известно?

– Алетиометр…

– Нет-нет-нет. Старомодно, невнятно, слишком много домыслов. Мне нужны факты, Марсель!

– У нас новый чтец, и он…

– О да, я о нем слышал. Новый метод. И что же, он лучше старого?

– Времена меняются, и мы тоже не должны стоять на месте.

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что мы узнали об этой девушке нечто такое, чего не понимали прежде. Похоже, она под какой-то защитой, и не только в юридическом смысле. Я бы начал разбирать эти защитные укрепления – ненавязчиво, тихо, незаметно. Когда она, наконец, окажется уязвимой, настанет время действовать. А до тех пор…

– Ты осторожен, Марсель, – сказал Бино, поднимаясь из кресла. – Чересчур осторожен. А это большой недостаток. Надо действовать решительно. Разыщи ее, схвати и привези сюда. И действуй так, как сочтешь нужным: на этот раз я не стану вставлять тебе палки в колеса.

Деламар встал и пожал гостю руку. Когда за Пьером Бино закрылась дверь, он подошел к окну. Деймон-сова уселась ему на плечо, и вдвоем они проводили взглядом верховного судью и его помощников (один нес его портфель, другой держал над его головой зонтик, защищая от начавшего накрапывать дождя).

– Не люблю, когда меня перебивают, – пробормотал Деламар.

– По-моему, он даже не заметил, – сказал его деймон.

– Ну, рано или поздно он поймет.

* * *

Человек, шедший от железнодорожной станции, шагал быстро. Не прошло и минуты, как он уже поравнялся с деревом, и в тот же миг двое других набросились на него. Один заступил ему дорогу и, взмахнув тяжелой палкой, ударил по ногам. Человек упал на колени, глухо вскрикнув, а второй принялся избивать его короткой дубинкой, стараясь попасть по голове и рукам.

Никто при этом не произнес ни слова. Деймон жертвы, мелкий ястребок, с воплем взлетел и отчаянно захлопал крыльями, но тут же начал терять высоту: человек слабел под градом ударов, и его птице все труднее было держаться в воздухе.

Затем Пан увидел лунный свет, блеснувший на лезвии ножа, и один из нападавших закричал и рухнул навзничь. Но тут сверкнул второй нож. Он поднялся и опустился еще раз, и еще. Жертва затихла. Пан отчетливо слышал каждый удар.

Человек был мертв. Тот, кто бил его ножом, поднялся и посмотрел на своего сообщника.

– Ты ранен? – спросил он тихо.

– Этот ублюдок перерезал мне сухожилия! Смотри, кровь так и хлещет!

Его деймон, помесь мастиффа с какой-то дворнягой, скулил и корчился на земле.

– Встать можешь? – убийца говорил низким голосом, хрипловато и немного в нос, словно был простужен. Пан различил ливерпульский акцент.

– А ты-то как думаешь?

Они по-прежнему говорили вполголоса, почти шепотом.

– Тогда хотя бы сядь.

Раненый попытался привстать и снова приглушенно взвыл от боли. Сообщник протянул ему руку, и, ухватившись за нее, раненый ухитрился подняться, но было видно, что опираться он может только на одну ногу.

– Что будем делать? – спросил он.

В лунном свете вся сцена была как на ладони: убийца, его раненый напарник и мертвец. Сердце Пана колотилось так громко, что он испугался, как бы его не услышали.

– Ты идиот. Не видел, что ли, что у него нож?

– Он действовал слишком быстро…

– А говорили, ты в этом деле хорош. Ну-ка, с дороги!

Раненый отпрыгнул в сторону на одной ноге. Убийца наклонился, схватил труп за лодыжки и поволок в заросли камыша.

Не прошло и минуты, как он показался снова и нетерпеливо замахал руками, подзывая к себе раненого.

– Обопрись на меня, – велел он. – И скажи спасибо, что я тебя не бросил. А все чувство ответственности, будь оно неладно. Теперь придется возвращаться, чтобы самому тут все прибрать, а эта проклятая луна с каждой минутой все ярче. Где его сумка?

– Не было у него никакой сумки. Он вообще с пустыми руками шел.

– Не может быть! Вот зараза!

– Возьмешь с собой Барри, он поможет.

– Слишком уж он шумный. Слишком нервный. Ну, давай руку и пошли. Живее!

– О господи… осторожнее… а-а-а! До чего же больно…

– Заткнись и пошевеливайся! Больно там или нет, мне плевать. Просто держи свой чертов рот на замке.

Раненый обхватил напарника за плечи и захромал с ним в обнимку мимо дуба и дальше, вдоль берега. Пан посмотрел вниз и увидел на траве пятно крови, ярко блестящее в свете луны. Дождавшись, пока те двое скроются из виду, он собрался спрыгнуть с ветки, но тут в камышах, куда убийца оттащил тело, что-то зашуршало. Что-то бледное, размером с птицу, вспорхнуло из зарослей и полетело, то и дело проваливаясь в воздухе, взлетая повыше и падая вновь, но как будто страшным усилием опять набирая высоту. Пан понял, что птица летит прямо на него, и застыл, скованный ужасом. Если тот человек умер… Неужели его деймон стал призраком? Что же делать? Но пока Пан отчаянно перебирал варианты – броситься в бой, пуститься наутек, упасть в обморок, – птица уже добралась до ветки, на которой он сидел, и из последних сил попыталась в нее вцепиться. Пану ничего не оставалось, как броситься к ней и поддержать. На ощупь она оказалась ледяной, но слабая искорка жизни в ней еще теплилась. Значит, человек тоже еще не умер.

– Помоги, – задыхаясь, прошептала птица. – Помоги нам…

– Да, – сказал Пан. – Сейчас…

– Скорее!

Она все-таки упала, но у самой земли успела вспорхнуть и метнулась обратно в заросли. Пан сбежал по стволу дуба и помчался следом за ней. Человек лежал в камышах, его грудь слабо вздымалась, а птица, прижавшись к его щеке, шептала:

– Тут деймон… один, сам по себе…

Человек чуть повернул голову и застонал. Чутким слухом Пан уловил скрежет сломанной кости.

– Сам по себе? – пробормотал человек.

– Да… мы научились разделяться…

– Значит, мне повезло. Внутренний карман. Тут. – Невероятным усилием человек поднял руку и коснулся правой полы своей куртки. – Достань… – прошептал он.

Стараясь не причинить ему новой боли и внутренне сражаясь с великим табу, запрещавшим прикасаться к чужим людям, Пан просунул нос под полу и нащупал во внутреннем кармане кожаный бумажник.

– Да, это он. Забери его. Не дай им его получить. Теперь все зависит от тебя и от… твоей…

Пан потянул бумажник зубами, но тот не поддавался: пола куртки застряла, а человек не мог пошевелиться, чтобы ее высвободить. Несколько секунд Пан тянул и дергал и наконец у него получилось. Он вытащил бумажник из кармана и положил на землю.

– Забирай и уноси… скорее… пока они не вернулись…

Бледная птица-деймон уже теряла очертания. Белым клочком тумана она вилась над телом умирающего, то вспархивая, то вновь прижимаясь к нему. Пан терпеть не мог смотреть, как умирают люди. Страшно было видеть, как деймон умершего исчезает – просто гаснет, как свечка, и всё. Ему хотелось утешить бедняжку: ведь та не могла не понимать, что вот-вот исчезнет. Но ястребок хотел лишь одного: в последний раз ощутить тепло, которое они с человеком всю жизнь дарили друг другу. Человек слабо, прерывисто вздохнул… и птица-деймон растаяла без следа.

Теперь Пану предстояло тащить этот бумажник всю дорогу обратно – до самого колледжа Святой Софии, до Лириной спальни.

Сжав его зубами, он пробрался сквозь камыши, подальше от реки. Бумажник был не тяжелый, но неудобный и, что еще хуже, весь пропах чужим человеком: по́том, одеколоном, курительным листом. Слишком много было в нем кого-то, кто не был Лирой.

Пан добрался до ограды огородных участков и остановился отдохнуть. Спешить было некуда: ночь только начиналась.

* * *

Лира очнулась от глубокого сна внезапно – на нее как будто что-то упало. В прямом смысле… Но что? Она потянулась к Пану, но тут же вспомнила, что он ушел. Может, с ним что-то случилось? Это была далеко не первая ночь, когда ей приходилось засыпать одной, и Лира терпеть этого не могла. В самом деле, что за глупость – вот так бродить по городу в одиночку! Но он ее не слушает, продолжает валять дурака. И рано или поздно они оба за это поплатятся.

С минуту Лира лежала, глядя в темноту, потом ее опять сморил сон.

Оксфордские колокола пробили два часа ночи, когда Пан взобрался на подоконник. Уронив бумажник на стол, он подвигал затекшей челюстью, а потом вытащил из-под рамы книгу, которой Лира подперла окно. Эту книгу – роман под названием «Гиперхоразмийцы» – он знал и считал, что Лира уделяет ей слишком много внимания. Сбросив ее на пол, он тщательно умылся, снова подхватил бумажник зубами и запихал поглубже на книжную полку, с глаз долой.

Потом он легко подпрыгнул, приземлился на подушку Лиры, подогнул лапы и сел, разглядывая ее лицо в узком луче луны, пробивавшемся между шторами. Ее щеки раскраснелись, темно-золотистые волосы слиплись от пота, а губы – которые так часто что-то шептали ему, целовали его, а когда-то и Уилла, – сейчас были крепко сжаты. Пан заметил морщинку у нее на лбу. Она быстро разгладилась, но через миг появилась вновь, словно облако, которое ветер гонит по небу. И все это говорило Пану: что-то не так. С каждым днем ему все труднее дотянуться до Лиры, как и ей – до него. Скоро она станет недосягаемой. И Пан понятия не имел, как это исправить. Все, что ему оставалось, – крепче прижиматься к ней. На ощупь она по-прежнему была уютной и теплой. Хоть что-то это да значит. Это значит, что они с ней все еще живы.

Глава 2. Их одежда пахла розами

Часы в колледже пробили восемь. Лира проснулась. Первые несколько минут, медленно и сонно всплывая на поверхность дня, она наслаждалась ощущениями, в том числе теплом шерсти деймона у своей шеи. Эта взаимная забота всегда, сколько Лира себя помнила, была неотъемлемой частью их жизни.

Она лежала в кровати, стараясь ни о чем не думать, но мысли сами накатывали, словно подступающий прилив. Маленькие ручейки сознания – нужно закончить эссе… пора постирать одежду… если она не попадет в столовую до девяти, то рискует остаться без завтрака, – текли со всех сторон, просачивались под фундамент, размывая песчаный замок сонной неги. И самой крупной волной – Пан и их отдаление друг от друга. Что-то странное происходило между ними, и ни один не понимал, что именно. Довериться они могли лишь друг другу, но именно это обоим было не под силу.

Лира сбросила одеяло и встала, ежась от холода. В том, что касалось отопления, колледж Святой Софии был на редкость прижимист. Быстро умывшись в крошечной раковине (горячая вода сначала долго грохотала в трубах и сотрясала краны, и лишь затем соизволяла появиться), Лира надела клетчатую юбку и серый свитер – едва ли не последнее, что еще оставалось из чистой одежды.

Все это время Пан лежал на подушке и притворялся, что спит. Раньше он никогда так не делал… никогда.

– Пан, – устало сказала она.

Он должен был подойти, она знала, что должен. И он поднялся, потянулся и позволил ей подсадить себя на плечо. Лира вышла за дверь и стала спускаться по лестнице.

– Лира, давай играть, что мы друг с другом все-таки разговариваем, – прошептал он ей на ухо.

– Не уверена, что игра заменит жизнь.

– Лучше так, чем никак. Мне нужно рассказать тебе, что я видел прошлой ночью. Это важно.

– А почему не рассказал сразу, как пришел?

– Ты спала.

– Не больше, чем ты сейчас.

– Тогда как же ты не поняла, что мне нужно рассказать тебе что-то важное?

– Я поняла. Сразу почувствовала – что-то случилось. А еще поняла, что из тебя клещами придется все вытаскивать. Так что, честно говоря…

Пан промолчал. Лира вышла в сырой утренний холод. Несколько девушек шли через двор к столовой; еще больше – в обратном направлении, уже позавтракав. Люди спешили по утренним делам, в библиотеку, на лекции или к преподавателю.

– Ох, не знаю, – сказала Лира. – Я уже устала от всего этого. Расскажешь после завтрака.

Она взбежала по ступенькам в зал, взяла себе овсянки и уселась на свободное место за одним из длинных столов. Вокруг ее ровесницы доедали яичницу, кашу, тосты – кто-то весело болтал, кто-то сидел со скучающим, усталым или чрезвычайно занятым видом. Одна или две читали письма. Остальные спокойно ели. Многих Лира знала по имени, некоторых – только в лицо. С одними она дружила, любила за доброту или ум; другие были просто знакомыми, и несколько человек – не то чтобы врагами… Но Лира знала, что они ей никогда не понравятся из-за своего снобизма, высокомерия или холодности. В этом ученом сообществе, среди блестящих, трудолюбивых или просто болтливых сверстниц, Лира чувствовала себя дома – примерно так же, как в любом другом месте. И, вообще-то, ей полагалось чувствовать себя здесь счастливой.

Наливая молоко в кашу, Лира заметила, что напротив сидит Мириам Джейкобс, хорошенькая, темноволосая, в меру быстрая и сообразительная, чтобы преуспевать в науках, прикладывая к этому минимум усилий. Немного тщеславная, но достаточно добродушная, чтобы позволять подтрунивать над собой. Ее деймон, белка Сириакс, испуганно вцепился Мириам в волосы, а сама она читала письмо, прижав ладонь ко рту. Лицо ее было бледно.

Вокруг никто ничего не замечал. Мириам опустила письмо, и Лира наклонилась к ней через стол.

– Мириам! В чем дело?

Та моргнула и тихий вздохнула, словно просыпаясь. Письмо упало на колени.

– Это из дома, – пробормотала она. – Глупости какие-то.

Сириакс спустился поближе к письму. Мириам исполнила небольшой, но впечатляющий спектакль на тему «все в порядке, ничего не случилось», который, впрочем, пропал даром – соседкам не было до нее никакого дела.

– Я могу чем-то помочь? – продолжила Лира.

Пан присоединился к Сириаксу под столом. Деймоны о чем-то переговаривались – обе девочки чувствовали это, – а то, что узнал Пан, очень скоро узнает и Лира. Мириам беспомощно посмотрела на нее. Еще мгновение, и она разразится слезами.

– Так, пошли. – Лира решительно встала из-за стола.

Мириам была как раз в таком состоянии, когда чужая решимость – все равно что спасательный круг посреди бурного моря. Прижимая деймона к груди, она поплелась за Лирой, как послушный ягненок, даже не спрашивая, куда они идут.

– Мне до смерти надоели овсянка, холодные тосты и высохшая яичница, – поделилась Лира на улице. – В такой ситуации нам остается только одно.

– Это что же? – удивилась Мириам.

– «Джордж».

– Но у меня лекция…

– Нет, это у лектора лекция, а у тебя – нет. И у меня тоже. Хочу глазунью с беконом. Давай, шагай. Ты была скаутом?

– Нет.

– И я нет. Не знаю, зачем спросила.

– Мне еще сочинение писать…

– А ты знаешь кого-нибудь, кому не надо писать сочинение? Тысячи молодых леди и джентльменов в этих стенах не успевают сдать сочинение. Было бы крайне невоспитанно отличаться от них. А вот «Джордж» не ждет. «Кадена» пока закрыта, а то можно было бы пойти туда. Шагай, а то холодно. Может, пальто возьмешь?

– Да… только быстро.

Они побежали за пальто. Лирино – зеленое и потрепанное – было ей маловато. Пальто Мириам из темно-синего кашемира сидело на ней превосходно.

– А если кто-нибудь спросит, почему это тебя не было на лекции, или семинаре, или где там еще, скажешь, что была расстроена и добрая Лира водила тебя прогуляться, – сказала добрая Лира, когда они проходили мимо привратника.

– Я никогда не была у «Джорджа», – робко заметила Мириам.

– Да ну тебя! Наверняка была.

– Нет, я знаю, где он находится, но только… Я думала… это не для нас.

Кафе «Джордж» находилось на Крытом рынке, и его посетителями были в основном торговцы и рабочие со всей округи.

– А я туда хожу сколько себя помню, – заявила Лира. – То есть с самого детства. Часто болталась снаружи, пока мне не дадут булочку, лишь бы я только ушла.

– Что, правда?

– Ну, или подзатыльник, это как повезет. Я там даже немного работала – посуду мыла, готовила чай и кофе. Мне тогда было лет девять.

– И твои родители позволяли… Ой, прости! Прости!

Про семью Лиры сверстницы знали немного – только то, что ее родители были высокого происхождения и умерли очень рано. Все думали, что для Лиры это больная тема, ведь она никогда о них не говорила. Не удивительно, что слухи цвели пышным цветом. Мириам испуганно замолчала.

– Нет, меня тогда уже взял под крыло Иордан-колледж, – весело сказала Лира. – Если бы в Иордане знали, где я бываю, они бы, наверное, удивились, а потом просто забыли бы, и я все равно продолжала бы бегать в «Джордж». Я тогда делала что хотела.

– И никто не знал, чем ты занимаешься?

– Экономка знала, миссис Лонсдейл. Строгая была особа, каждый раз меня отчитывала, хоть и знала, что это бесполезно. Когда было нужно, я умела хорошо себя вести.

– А как долго… В смысле, сколько тебе было, когда… Ох, прости. Не хочу лезть не в свое дело.

– Первое что я помню, – как меня принесли в Иордан. Понятия не имею, сколько мне тогда было, – наверняка я еще была младенцем. Меня вез какой-то очень большой мужчина. Стояла полночь, лил проливной дождь, гром, молния, все такое. Он ехал верхом, а меня прижимал к груди, завернув в плащ. Потом помню, как он стучит в дверь пистолетом, и дверь открывается, а внутри тепло и свет… И он передал меня кому-то и, кажется, поцеловал на прощанье, а потом вскочил на коня и уехал. Наверное, это был мой отец.

На Мириам это произвело огромное впечатление. Насчет лошади Лира была не слишком уверена, но лошадь ей нравилась.

– Как романтично! – вздохнула Мириам. – Это правда твое первое воспоминание?

– Да, самое первое. Потом я… просто жила в Иордане. Всю жизнь. А ты что первое запомнила?

– Запах роз, – тут же ответила Мириам.

– Какой-то сад?

– Нет, папина фабрика. Там делали мыло и всякое такое прочее. Я сидела у отца на плечах, мы были в разливочном цеху. Сильный сладкий аромат… Одежда работников пахла розами, и женам приходилось все время ее стирать, чтобы избавиться от запаха.

Лира знала, что семья Мириам богата, и разбогатела она на производстве мыла, духов и всего в том же духе. У Мириам имелась обширная коллекция парфюмерии, шампуней и благовоний, и ее подруги обожали пробовать разные новинки.

Внезапно Лира поняла, что ее собеседница плачет.

– Мириам, да в чем дело? – Она остановилась и взяла ее за руку. – Что тебе написали?

– Папа обанкротился, – дрожащим голосом ответила та. – Все кончено. Вот что мне написали. Теперь ты знаешь.

– Ох, Мириам, какой ужас!

– И мы больше не… они не могут… Мы продаем дом, а я ухожу из колледжа… Больше не можем себе позволить…

Договорить она не смогла. Лира обняла ее, и Мириам, всхлипывая, прислонилась к ней. От ее волос пахло шампунем. «Интересно, в нем тоже есть розы?» – подумала Лира.

– Ну, ну… – сказала она. – Ты же знаешь, есть стипендии и разные фонды… Вот увидишь, тебе не придется никуда уходить!

– Но теперь все изменится! Им придется все продать и переехать… Ох, не знаю… Дэнни придется бросить Кембридж и… Все будет просто ужасно.

– Уверена, все кажется гораздо хуже, чем на самом деле.

Краем глаза Лира видела, как Пан шепчется с Сириаксом, – и сейчас он говорил деймону Мириам то же самое, что и она.

– Конечно, это потрясение – узнать подобные новости за завтраком. Но люди и не такое переживали, уж поверь, и, как правило, все заканчивается куда лучше, чем ты думаешь. Готова поспорить, тебе не придется уходить из колледжа.

– Но все узнают…

– Ну и что? Стыдиться совершенно нечего. С любой семьей может случиться что угодно, никто в этом не виноват. А если ты храбро справишься со всем, люди станут тобой восхищаться.

– Уж папа-то точно не виноват…

– Разумеется, не виноват, – кивнула Лира, которая не имела ни малейшего понятия о реальном положении вещей. – Помнишь, нам на экономической истории объясняли, что такое производственный цикл? Чем больше нечто, тем ниже его сопротивляемость.

– Это просто случилось… Никто мог не предвидеть…

Мириам достала из кармана смятое письмо и прочла:

– «Поставщики вели себя совершенно безответственно. Папа снова и снова ездил в Латакию, но нигде не смог найти поставщика. Судя по всему, все подчистую скупают крупные медицинские компании… Ничего нельзя было сделать. Это просто ужасно…»

– Какие поставщики? – уточнила Лира. – Поставщики роз?

– Ну да. Их покупают в садах, потом дистиллируют или что-то в этом роде. Аттар. Да, из них делают розовый аттар. Как-то так называется.

– А английские розы для этого не подходят?

– Вряд ли. Розы должны быть именно оттуда.

– Или, скажем, лаванда. Лаванды-то у нас пруд пруди.

– Они… ох, я не знаю!

– Теперь люди потеряют работу, – сказала Лира, когда они повернули на Броуд-стрит напротив Бодлианской библиотеки. – Те, чья одежда пахла розами.

– Наверное… Все это так ужасно.

– Да. Но ты справишься. Сейчас мы с тобой сядем в кафе и составим план. Подумаем, что можно сделать. Переберем все возможные варианты, все направления. Тебе сразу станет лучше, вот увидишь.

В «Джордже» Лира заказала яичницу с беконом и пинтовый чайник чая. Мириам хотела только кофе, но Лира все равно попросила хозяина принести еще булочку с изюмом.

– Если она не съест, я съем.

– Вас что, в колледже совсем не кормят? – поинтересовался Джордж, человек с удивительными руками.

Лира не встречала другого человека, чьи руки двигались бы так же проворно – нарезали, намазывали масло, разбивали яйца, наливали, солили. Еще в детстве ее восхищала способность хозяина заведения сразу, одной рукой разбить три яйца о край сковородки, при этом белок не разливался, желток не лопался, и в яичницу не попадало ни кусочка скорлупы. Как-то раз она извела пару дюжин яиц, пытаясь освоить этот трюк, и получила крепкий и заслуженный подзатыльник. Теперь Джордж вел себя более уважительно. Хотя яичному фокусу она так и не научилась.

Взяв у Джорджа листок бумаги и карандаш, Лира начертила три колонки: «То, что нужно сделать», «То, что нужно выяснить», «То, по поводу чего нужно перестать беспокоиться», – а дальше они с Мириам и двое деймонов принялись заполнять их идеями и решениями, не отрываясь от еды. Мириам сама съела булочку и к тому времени, как на листке закончилось свободное место, почти повеселела.

– Ну, вот, – подвела итог Лира. – Я же говорила, пойти к «Джорджу» – всегда хорошая идея. В колледже пища слишком уж духовная. А в Иордане…

– Держу пари, завтраки там не такие скудные, как у нас…

– У них там огромные серебряные блюда с подогревом, а на них кеджери^[2], пряные почки, копченая рыба. Молодых джентльменов следует содержать в тех условиях, к которым они привыкли. Мило, конечно, но не каждый же день…

– Спасибо, Лира, – сказала тихо Мириам. – Ты была права, мне гораздо лучше.

– И что ты сделаешь в первую очередь?

– Навещу доктора Белл. И напишу домой.

Доктор Белл, внешне суровая, но добрая женщина, была наставником Мириам, чем-то средним между духовником и ментором. Уж она-то наверняка знает, какую помощь может оказать колледж в подобном случае.

– Вот и хорошо, – кивнула Лира. – А потом все мне расскажешь.

– Расскажу, – пообещала Мириам.

Когда она ушла, Лира еще немного поболтала с Джорджем, не без сожаления отклонила его предложение подработать на рождественских каникулах и допила свою пинту чаю. И наконец они с Паном снова остались наедине.

– Что он тебе сказал? – спросила Лира, имея в виду деймона Мириам.

– На самом деле больше всего ее волнуют отношения с молодым человеком. Не знает, как ему сказать. Боится, что став бедной, сразу ему разонравится. Он, видите ли, из Кардинал-колледжа, какой-то аристократ.

– Мы потратили столько времени и сил, а она даже не сказала, о чем сильнее всего беспокоится?! Не слишком вежливо с ее стороны. – Лира взяла свое старое пальто. – Если этот парень и правда так к ней относится, он ее точно не стоит. Пан, прости меня, – вдруг сказала она, удивив не только его, но и себя. – Ты ведь хотел рассказать, что видел прошлой ночью, а у меня не было времени тебя выслушать.

Лира помахала Джорджу на прощанье, и они вышли на улицу.

– Я видел, как кого-то убили.

Глава 3. Камера хранения

Лира застыла. Они стояли перед кофейной лавкой, у входа на Крытый рынок, и воздух был пропитан ароматом кофейных зерен, которые продавец обжаривал на противне.

– Что ты сказал? – переспросила она.

– Я видел, как два человека напали на третьего и убили его. Рядом с почтовой станцией, там, где огороды…

Лира медленно двинулась по Маркет-стрит, обратно к колледжу Святой Софии. По дороге Пан все ей рассказал.

– И они, похоже, знали про разделение, – добавил он. – Этот убитый человек и его деймон… И сами так умели. Его птица, наверное, заметила, что я сижу на ветке, и полетела прямо ко мне… С трудом, конечно, потому что человек был ранен, но она ничего не боялась. То есть, я хочу сказать, она не испугалась, что я один, хотя кто угодно бы испугался. И человек тоже не боялся.

– А бумажник? Где он сейчас?

– У нас на книжной полке. Рядом с немецким словарем.

– Повтори еще раз, что он сказал?

– Он сказал: «Забери его. Не дай им его получить. Теперь все зависит от тебя и от твоей…». И умер.

– Значит, все зависит от нас, – кивнула Лира. – Ну что ж, давай посмотрим, что там.

Вернувшись в спальню, которая служила ей и кабинетом, Лира включила газовый камин, села за стол и зажгла антарный светильник, потому что небо за окном хмурилось и в комнате было темно.

Не вставая, она протянула руку и взяла с полки бумажник. Он оказался совсем простым, без застежки, размером чуть больше ее ладони. Кожа, похожая на сафьян, когда-то была зернистой и, наверное, коричневой, но тиснение почти стерлось: старый бумажник был гладким и маслянистым на ощупь и совсем потемнел. В нескольких местах виднелись вмятины – следы от зубов Пана. Лире бросился в ноздри запах: слабый, острый, немного пряный, как от мужского одеколона, смешанного с потом. Пан помахал лапой перед носом. Лира еще раз внимательно осмотрела бумажник снаружи, она искала монограмму, но не нашла.

Внутри бумажник тоже оказался совершенно обычным и ничем не примечательным. В одном отделении лежали четыре английские банкноты, шесть монет по доллару и сотня франков – скромная сумма. В другом кармашке обнаружился обратный билет на поезд из Парижа в Марсель.

– Он был француз? – спросил Пан.

– Пока не знаю, – сказала Лира. – Смотри-ка, фото!

Из третьего отделения она достала потертую и грязную карточку, удостоверяющую личность владельца. На фотограмме она увидела лицо мужчины лет сорока, с черными курчавыми волосами и тонкими усиками.

– Это он, – подтвердил Пан.

Удостоверение было выдано Министерством иностранных дел Его Величества на имя Энтони Джона Родерика Хассаля, гражданина Британии. Судя по дате рождения, Хассалю было тридцать восемь лет.

На фотограмме деймона была запечатлена некрупная хищная птица, вроде ястреба, но меньше. Пан разглядывал снимки с напряженным интересом и сочувствием.

Следующий предмет из бумажника оказался Лире хорошо знаком: такая же карточка – читательский билет Бодлианской библиотеки – лежала и в ее сумочке. Пан удивленно пискнул.

– Значит, он был из университета, – заметил он. – Смотри, а это что такое?

Третья карточка оказалась удостоверением факультета ботаники. Она подтверждала, что доктор Родерик Хассаль числился в штате отделения прикладной ботаники.

– Почему же они на него напали? – спросила Лира, не надеясь на ответ. – Может, он был богато одет? Или нес что-нибудь такое?

– Они сказали… – Пан замолчал, стараясь вспомнить как можно точнее. – Один из них… тот, который убил его… Он удивился, что у него не было с собой сумки. Они как будто рассчитывали, что он будет что-то нести. Но второму – тому, которого ранили, – было не до того.

– А у него точно не было сумки? Ни портфеля, ни чемодана?

– Нет. Ничего.

Следующую бумажку, судя по ее состоянию, часто сворачивали и разворачивали: места сгибов протерлись настолько, что владельцу пришлось укрепить их клейкой лентой. Заголовок гласил: LAISSEZ-PASSER^[3].

– Что это? – спросил Пан.

– По-моему, что-то вроде паспорта…

Выпущен этот проездной документ был в Константинополе, Министерством внутренней безопасности Высокой Порты – правительства Османской империи. На трех языках – французском, английском и анатолийском – он подтверждал, что Энтони Джон Родерик Хассаль, ботаник из Оксфорда (Британия) имеет право свободного проезда по всей территории Османской империи, и призывал местные власти оказывать ему любое содействие и предоставлять необходимую защиту.

– А Османская империя большая? – спросил Пан.

– Огромная! Турция, Сирия, Ливан, Египет – и дальше. Больше тысячи миль на восток. Погоди-ка, тут еще один…

– И еще!

Один пропуск был выпущен Туркестанским каганатом, включавшим в себя области Бактрию и Согдиану, другой – префектурой Синьцзян Небесной империи Катая. В них почти в тех же словах говорилось то же, что и в паспорте Османской империи.

– Эти просрочены, – заметила Лира.

– Но синьцзянский выпущен раньше, чем туркестанский. Значит, он ехал из Катая, и путешествие заняло… три месяца! Неблизкий путь!

– Тут что-то еще.

Лира вытащила еще одну бумажку из внутреннего кармана – тоже сложенную во много раз. Но это был не пропуск, а листовка пароходной компании – «Имперских восточных путей» – с рекламой круиза по странам Леванта на судне под названием «Зиновия». Текст на английском обещал «целый мир романтики и солнечного света».

«Мир шелков и благовоний, – прочитал вслух Пан, – ковров, сластей и дамасских клинков, и прелестных очей, сверкающих под небом, усыпанным звездами…»

«Танцы под романтическую музыку Карло Померини и его Оркестра салонных серенад, – подхватила Лира. – Волнующий шепот лунного света, озаряющего безмятежные воды Средиземного моря…» Как, интересно, лунный свет может шептать? «Левантинский круиз “Имперских восточных путей” – это врата в чарующий мир…» Постой-ка, Пан… Смотри!

На обороте было отпечатано расписание с датами прибытия в разные порты. Из таблицы следовало, что «Зиновия» должна была покинуть Лондон в четверг 17 апреля и вернуться в Саутгемптон в субботу 23 мая, совершив по пути остановки в четырнадцати городах. И дата одной из этих остановок – понедельник 11 мая, в Смирне, – была обведена кружком. К кружку кто-то пририсовал стрелку, ведущую к надписи на полях: «Кафе “Анталья”, площадь Сулеймана, 11 утра».

– Место встречи! – воскликнул Пан.

Перепрыгнув со стола на каминную полку, он встал, оперся передними лапами о стену и начал изучать висевший там календарь.

– Дни недели не совпадают. Значит, не в этом году! Погоди… да! Это будет в следующем году! Это еще не случилось. Что будем делать?

– Ну-у-у… – протянула Лира. – Думаю, мы должны отнести это в полицию. Или ты сомневаешься?

– Нет. – Пан прыгнул обратно на стол и еще раз перечитал все бумаги. – Это все, да? В бумажнике больше ничего нет?

– По-моему, нет. – Лира осмотрела его еще раз, прощупав все кармашки. – Ой! Погоди-ка… Тут что-то еще… Монета?

Она перевернула бумажник и потрясла. На стол выпала еще одна вещица, но не монета, а ключ с круглой металлической биркой, на которой был выбит номер 36.

– По-моему, это… – начал Пан.

– Да. Мы уже такое видели… У нас тоже такой был. Но когда?

– В прошлом году… На вокзале…

– Камера хранения! – воскликнула Лира. – Он оставил что-то в ячейке!

– Ту самую сумку, которой при нем не оказалось!

– Наверняка она все еще там.

Лира и Пан уставились друг на друга круглыми глазами.

Затем Лира покачала головой:

– Нет, надо отнести это в полицию. Мы сделали все, что на нашем месте сделал бы каждый. Мы выяснили, кому это принадлежало, и… и…

– Ну, можно отнести все это в Ботанический сад. На отделение прикладной ботаники. Они должны знать, кто он.

– Да, но его убили! Значит, этим должна заниматься полиция. Понимаешь, Пан?

– М-м-м… – пробормотал он. – Да, наверное…

– Но никто не мешает нам кое-что записать. Даты путешествия, место встречи в Смирне…

Так она и сделала.

– И это все? – спросил Пан.

– Да. Сейчас я постараюсь сложить все обратно, как было, а потом пойдем в полицию.

– Но зачем, если честно? Зачем мы все это записываем?

Лира посмотрела на Пана, затем перевела взгляд на бумажник.

– Просто любопытно, – сказала она. – Вообще, это не наше дело, но так уж вышло, что мы знаем, что произошло там, в камышах. Так что, выходит, это и наше дело тоже.

– И еще он сказал, что теперь все зависит от нас. Не забывай.

Лира положила бумажник в карман, выключила камин, заперла за собой дверь, и они с Паном направились в главный полицейский участок на Сент-Олдейт.

Двадцать пять минут спустя они ждали своей очереди у стойки, за которой дежурный сержант разбирался с человеком, желавшим получить разрешение на отлов рыбы, но не желавшим понимать, что лицензии выдают не в полиции, а в Речном управлении. Спор затянулся, и Лира села на единственный во всей приемной стул и приготовилась ждать до обеда.

Пан сидел у нее на коленях и внимательно следил за всем происходящим. Когда из дальнего кабинета вышли еще двое полицейских и подошли к стойке поговорить с дежурным, он бросил на них взгляд, и Лира тут же почувствовала, как острые коготки впились ей в руку.

Она не шелохнулась. Ясно было, что Пан сейчас объяснит ей, в чем дело, – и действительно, он взбежал ей на плечо и прошептал:

– Это вчерашний человек. Убийца.

Лира услышала, как полицейский – тот, что был более высоким и грузным, – сказал другому:

– Нет, это уже сверхурочные. Все по закону. Точно по книге, не сомневайся.

Голос у него был неприятный – резкий и грубый. И с ливерпульским акцентом.

В ту же секунду человек, пришедший за рыболовной лицензией, сказал дежурному сержанту:

– Ну, раз вы так уверены, делать нечего. Но я хочу письменный отказ.

– Приходите после обеда. Здесь будет дежурить мой коллега, он выдаст вам справку. С подписью и печатью, – пообещал сержант и подмигнул товарищам.

– Так я и сделаю. И не думайте, что я просто так сдамся!

– Мне бы и в голову не пришло, сэр! Слушаю вас, мисс? Чем могу помочь?

Он смотрел на Лиру, а двое полицейских продолжали стоять рядом с ним.

Лира поднялась и сказала:

– Не уверена, что мне нужно именно к вам, но… У меня украли велосипед.

– Вы пришли по адресу, мисс. Заполните эту форму, и мы посмотрим, что можно сделать.

Лира взяла протянутый сержантом бланк.

– Простите, но я сейчас очень спешу. Можно я занесу его позже?

– В любое время, мисс.

Дело об украденном велосипеде не обещало ничего интересного, так что сержант отвернулся и продолжил разговор о сверхурочных, а Лира с Паном чинно вышли за дверь.

– Ну и что мы теперь будем делать? – спросил Пан.

– Пойдем в камеру хранения, что же еще?

Но сперва Лира захотела увидеть место преступления. Пока они шли через Карфакс и дальше к замку, она попросила Пана рассказать ей все еще раз. Оба были так подчеркнуто вежливы и внимательны друг к другу, что у Лиры сводило зубы. Все вокруг – и прохожие на улицах, и все, кого Лира замечала в магазинах и с кем заговаривала на рынке, – общались со своими деймонами без малейших проблем. И чудаковатая крыса Джорджа, владельца кафе, сидела в нагрудном кармане его фартука, отпускала едкие замечания обо всем, что попадалось ей на глаза, – точь-в-точь, как в старые времена, когда Лира была еще ребенком, – и была совершенно довольна Джорджем, а он – ею. Только Лира и Пан никак не могли найти общий язык. Но они очень старались.

Пройдя мимо огородов, они остановились и посмотрели на ворота высокой ограды вокруг почтовой станции – те самые, через которые прошлой ночью перелез один из убийц. Посмотрели на тропу от вокзала, по которой пришла жертва. День был рыночный, и сквозь лязг вагонов, отходящих на запасные пути, и шум дрели где-то на почтовой станции Лира слышала доносившееся издалека мычание коров. И повсюду были люди.

– Возможно, за нами сейчас кто-то наблюдает, – заметила она.

– Не исключено.

– Тогда просто побродим здесь немного. Сделаем вид, будто мы замечтались.

Она медленно огляделась. Они стояли между рекой и огородами, на не слишком ухоженной общественной лужайке, где летом местные жители гуляли, устраивали пикники, отдыхали, искупавшись в реке, или играли в мяч. В этой части Оксфорда Лира чувствовала себя чужой, «ее» улицы находились в полумиле к северу. Вместе с уличными мальчишками Иерихона она не раз сражалась с шайками как раз отсюда, из окрестностей Сент-Эбб. Это было очень давно, еще до путешествия на Север, до того, как началась совсем другая жизнь. Теперь она стала взрослой, образованной двадцатилетней девушкой, студенткой колледжа Святой Софии, но на чужой территории ее охватил безотчетный страх. Лира медленно пошла через луг к реке, как будто она вовсе и не искала место убийства, а была занята чем-то совершенно другим.

Через несколько шагов они с Паном остановились посмотреть на груженный углем товарняк, который справа от них полз к деревянному мосту через реку. На этом мосту поезда всегда замедляли ход. Слушая, как громыхают вагоны, Лира и Пан дождались, когда последний съедет с моста. Потом посмотрели налево, чтобы полюбоваться другим поездом, который как раз свернул на ветку, ведущую к газовому заводу, и вскоре остановился в тупике у главного здания, откуда днем и ночью доносился рев могучих печей.

– Слушай, Пан, а если бы они на него не напали, куда бы он пошел? – спросила Лира. – Куда ведет эта тропа?

Они стояли у южного края огородов, именно там, где Пан впервые заметил человека, спрятавшегося под ивой. Посмотрев на реку, они увидели ту самую иву и соседний дуб, ярдах в ста ниже по течению. Если бы на человека, пришедшего с вокзала, не напали, тропа повела бы его дальше вдоль берега и вместе с рекой повернула бы налево. Лира и Пан, не сговариваясь, медленно двинулись туда.

Тропа повторяла изгиб реки и упиралась в пешеходный мостик, за которым начинались узкие улочки и сгрудившиеся вокруг газового завода дома – это и был приход Сент-Эбб.

– Вот, значит, куда он должен направлялся, – сказал Пан.

– Да, даже если он шел не именно сюда, а просто шел по тропе.

– И, значит, отсюда пришел второй человек… то есть первый… ну, тот, который пришел не с почтовой станции.

– Он мог прийти откуда угодно, – покачала головой Лира. – Вокруг Сент-Эбб целый лабиринт старых улиц. А может, он просто прошел этим путем откуда-то еще. С Сент-Олдейт, из Карфакса… да мало ли откуда!

– Мы никогда этого не узнаем. Во всяком случае, стоять и гадать смысла нет.

Но они оба понимали, почему продолжают стоят здесь, на дальнем конце мостика, и перебирают варианты. Ни Пану, ни Лире не хотелось идти туда, где убили человека.

– Но все-таки надо, – сказала Лира.

– Да. Пошли.

Они повернули обратно и побрели вдоль берега к иве и дубу, туда, где камыши росли гуще, а тропинка раскисла и превратилась в грязь. Лира огляделась, как будто невзначай, но ничего зловещего или опасного не заметила: поодаль у реки играли дети и несколько человек копались на огородах, да старичок со старушкой шли рука об руку по тропе и оба несли по сумке.

Лира и Пан прошли мимо них. Лира поздоровалась, старички улыбнулись и кивнули.

Наконец, они добрались до дуба. Пан перепрыгнул на него прямо с плеча Лиры и показал ей ветку, на которой сидел прошлой ночью. Потом спрыгнул на траву и побежал к иве.

Лира пошла за ним, высматривая на земле следы борьбы, но не увидела ничего, кроме травы и грязи, истоптанной так же, как и весь этот участок тропы.

– Никто не идет? – спросила она Пана.

Тот вспрыгнул ей на плечо, посмотрел по сторонам.

– По мостику идет женщина с хозяйственной сумкой, с ней ребенок. Больше никого.

– Давай посмотрим в камышах. Где-то тут, да?

– Да. Прямо тут.

– Он оттащил тело к самой воде?

– Нет, просто спрятал в камышах. Там я его и нашел. Но, скорее всего, тот человек потом вернулся и сбросил его в реку.

Лира сошла с тропы и двинулась вниз по склону, в заросли камыша. Стебли были высокие, а склон – крутой, так что уже через пару шагов она скрылась из виду. С луга ее теперь никто не заметил бы. Идти было трудно, и Лира понимала, что туфли наверняка будут испорчены. Но она удержалась на ногах и, пригнувшись, внимательно огляделась. В одном месте камыши были примяты и в грязи остался след, как будто здесь тащили что-то большое – вполне возможно, человека.

Но тела, конечно, уже не было.

– Нельзя торчать здесь так долго, – сказала она, выбираясь из зарослей. – Мы и действительно выглядим подозрительно.

– Тогда идем на вокзал!

Проходя мимо почтовой станции, они услышали большой колокол Кардинал-колледжа, прозвонивший одиннадцать, и Лира подумала о лекции, на которой должна была сейчас сидеть, – последней в семестре. Но Анни и Хелен точно ее не пропустят, она потом возьмет у них конспекты. А тот симпатичный и застенчивый мальчик из Магдалины, наверное, опять сидит на заднем ряду… Можно было бы сесть рядом с ним и посмотреть, что из этого выйдет. И жизнь бы снова наладилась. Вот только она не наладится, пока в кармане у нее лежит этот ключ от камеры хранения.

– Раньше ты была безрассудной, – сказал Пан, – а я тебя все время сдерживал. Теперь мы поменялись.

Лира кивнула.

– Ну, со временем все меняется… Можно ведь было просто подождать и вернуться в Сент-Олдейт, когда тот полицейский уйдет со службы. Например, сегодня вечером, часов в шесть. Не могут же они все быть с ним в сговоре! Наверняка там есть хоть кто-то честный. Это тебе не… в общем, это совсем не то, что какая-нибудь мелкая кража. Это убийство.

– Знаю. Сам видел.

– И может быть, вмешиваясь в это, мы помогаем убийце выйти сухим из воды. Препятствуем расследованию. Это неправильно.

– Опять… – пробормотал Пан.

– Что?

– Раньше ты верила в лучшее. За что бы мы ни брались, ты была уверена, что у нас все получится. Даже когда мы вернулись с Севера, ты все еще так считала. А теперь ты осторожничаешь, о чем-то тревожишься… Ты стала пессимисткой.

Лира понимала, что он прав, но с его стороны нехорошо было ее упрекать. Как будто это она виновата!

– Я была еще маленькой, – вот и все, что она смогла ответить.

Пан не откликнулся.

До самого вокзала они шли молча, и только там Лира позвала:

– Пан, иди ко мне.

Он тут же запрыгнул ей на руки, Лира подсадила его на плечо и тихо сказала:

– Смотри мне за спину. На случай, если за нами кто-нибудь наблюдает.

Пан повернулся назад и поудобнее уселся у нее на плече, пока она поднималась по ступенькам к входу в вокзал.

– Не иди сразу к ячейкам, – прошептал Пан. – Сначала посмотри журналы. А я огляжусь, нет ли тут кого-нибудь, кто не поезда ждет, а высматривает, не придет ли кто за той сумкой.

Лира кивнула и, повернув за дверью вокзала налево, направилась к книжному прилавку. Пока она листала журналы, Пан присматривался к людям, стоявшим в очереди за билетами, сидящим за столиками в кафе, изучавшим расписание или спрашивавшим о чем-то в справочной.

– Кажется, все чем-то заняты, – тихо сообщил он. – Никого, кто болтается без дела, не видно.

Лира нащупала в кармане ключ.

– Ну так что, можно идти?

– Да, давай. Только не торопись. Иди спокойно. Посмотри на часы или на расписание…

Лира положила журнал и отвернулась от прилавка. Ей казалось, что на нее со всех сторон уставилась пара сотен глаз, но Лира напустила на себя беспечный вид и неспешно двинулась на другой конец зала, к камере хранения.

– Пока все в порядке, – успокоил ее Пан. – Никто на нас не смотрит. Давай!

Ячейка номер 36 оказалась на уровне пояса. Лира повернула ключ, открыла дверцу и увидела внутри потрепанный холщовый рюкзак.

– Надеюсь, он не слишком тяжелый, – пробормотала она и потянула рюкзак на себя, оставив ключ в замке.

Рюкзак оказался тяжелым, но Лира без труда забросила его на правое плечо.

– Вот бы мы могли делать, как Уилл, – сказала она.

Пан понял, что она имеет в виду. Уилл Парри мог становиться невидимым, и эта способность в обычном мальчике изумляла северных ведьм, которые умели исчезать таким же способом: становясь настолько неинтересными для окружающих, что их переставали замечать. Уилл оттачивал это умение всю жизнь, чтобы прятаться от полицейских и социальных работников, которые могли заинтересоваться, почему это он не в школе, начать расследование и разлучить его с любимой матерью, которую терзали страхи, временами помрачавшие ее ум.

Когда Уилл рассказал Лире о том, как он жил и как трудно было отводить от себя лишнее внимание, она сначала поразилась, как человек может выдерживать такое одиночество, затем восхитилась его храбростью, а потом подумала, что ведьмы не зря так высоко оценили его искусство.

В который раз она задумалась о том, как он поживает и чем занимается, все ли в порядке с его матерью и как он теперь выглядит… Но Пан зашептал ей на ухо:

– Пока все в порядке, но давай побыстрее. На ступеньках вокзала какой-то человек, он на нас смотрит.

Они уже вышли на площадь перед вокзалом, где останавливались, высаживая и подбирая пассажиров, автобусы и такси. Замечтавшись об Уилле, Лира даже не заметила, как далеко они отошли от камеры хранения.

– Опиши его, – тихо сказала она.

– Высокий. В черной фетровой шляпе. Деймон похож на мастиффа.

Лира зашагала чуть быстрее – в сторону Хитбридж-стрит, которая вела к центру города.

– Все еще смотрит?

– Да.

Прямой путь до Иордан-колледжа был, разумеется, самым быстрым, но и самым опасным – они с Паном все время будут на виду, пока будут идти по Хитбридж, а затем по Джордж-стрит.

– А сейчас смотрит? – спросила Лира.

– Нет… мы за зданием гостиницы.

– Тогда держись крепче.

– Что ты…

Лира метнулась через дорогу и нырнула под перила пристани, где разгружались угольные баржи с канала. Не обращая внимания на уставившихся на нее прохожих, она промчалась мимо парового крана, обогнула здание Речного управления и выскочила через переулок во дворы Джордж-стрит.

– Не вижу его, – сказал Пан, повертев головой.

Лира выбежала на Балворкс-лейн – узкий проход между двумя высокими стенами, которых могла бы коснуться, разведя руки. Здесь было пусто, и, случись что, никто не пришел бы ей на помощь… Но Лира благополучно добралась до конца переулка и резко свернула налево, во дворы за часовней Святого Петра, а оттуда – на многолюдную торговую улицу Нью-Инн-Холл.

– Пока все хорошо, – заверил Пан.

Перебежав через дорогу, Лира юркнула в короткий переулок за отелем «Кларендон» – он назывался Сью-лейн. Тут царили сырость и грязь; какой-то мужчина стоял над мусорным баком, неспешно пересыпая в него отбросы из ведра, а его деймон, толстая апатичная свинья, валялась рядом на земле и грызла репку.

Лира перепрыгнула через свинью. Мужчина испуганно отпрянул и выронил сигарету изо рта.

– Эй! – возмущенно крикнул он, но Лира уже выбежала на Корнмаркет – главную торговую улицу города, запруженную грузовыми машинами, полную пешеходов.

– Продолжай следить, – бросила она Пану и побежала дальше, через дорогу и мимо Голден-Кросс-инн, по переулку, который вывел ее на Крытый рынок.

– Все, больше не могу, – выдохнула она. – Проклятый рюкзак слишком тяжелый.

Она пошла через рынок обычным шагом, не теряя бдительности и в то же время стараясь незаметно перевести дух. Отсюда уже недалеко: на Маркет-стрит, затем налево, на Терл-стрит, а там еще каких-то пятьдесят ярдов – и вот он, Иордан-колледж! Идти меньше минуты. Держа под контролем каждую мышцу, Лира спокойно шагала вперед.

Не успели они переступить порог Иордан-колледжа, как следом вошел еще один человек.

– Лира! Привет! Как прошел семестр?

Этот дружелюбный рыжий здоровяк, доктор Полстед, был историком – и совершенно не тем, с кем Лире сейчас хотелось поговорить. Несколько лет назад он перешел из Иордана в Дарем, но время от времени заглядывал на старое место работы.

– Хорошо, спасибо, – вежливо ответила она.

В ту же секунду мимо прошла группа студентов – на семинар или на лекцию. Лира даже не посмотрела на них, зато все они так и уставились на нее и даже замолчали, словно смутившись. Когда они скрылись за углом, доктор Полстед сообразил, что более развернутого ответа от Лиры не дождется, и повернулся к привратнику, а Лира пошла к себе. Через несколько минут они с Паном вошли в свою старую комнату на верхней площадке лестницы № 1. Облегченно выдохнув, Лира бросила рюкзак на пол и заперла дверь.

– Ну что ж, в это дело мы влипли по уши, – заметил Пан.

Глава 4. Серебро колледжа

– И что пошло не так? – спросил Марсель Деламар.

Генеральный секретарь находился у себя в кабинете в La Maison Juste и обращался к молодому человеку, темноволосому, худому, хмурому, одетому совершенно обычно и державшемуся напряженно. Тот сидел на диване, вытянув ноги во всю длину и засунув руки в карманы. Его ястреб свирепо смотрел на Деламара.

– Если нанимать на работу головотяпов… – начал гость.

– Отвечайте на вопрос.

Молодой человек раздраженно пожал плечами.

– Они все испортили. Проявили полную некомпетентность.

– Он мертв?

– Кажется, да.

– Но они же ничего не нашли. При нем была сумка или чемодан?

– Таких деталей я не вижу. Но вряд ли.

– Тогда посмотри еще раз. И повнимательнее.

Молодой человек лениво взмахнул рукой, словно прогоняя идею прочь. Он хмурился, глаза были полуприкрыты, на белом лбу блестела пелена пота.

– Вы нездоровы? – спросил Деламар.

– Вы сами знаете, как на меня влияет новый метод. Это большое напряжение для нервов.

– Вам достаточно много платят, чтобы примириться с этим неудобством. И, между прочим, я вам говорил не пользоваться новым методом. Я ему не доверяю.

– Да, да, хорошо, я посмотрю. Но не сейчас. Мне нужно прийти в себя. Но прежде я должен вам кое-что сообщить. Кто-то наблюдал.

– За чем? За операцией? Кто это был?

– Понятия не имею. Не могу сказать. Но там точно был кто-то еще… И он все видел.

– А исполнители догадались?

– Нет.

– Это все, что вам известно?

– Да. Все, что можно было узнать. Кроме разве что…

Но больше он ничего не сказал. Генеральному секретарю была хорошо знакома эта его манера, надо было просто подождать. И в конце концов молодой человек заговорил снова:

– Кроме разве что того факта, что это могла быть она. Та девушка. Учтите, я ее не видел… но это могла быть она.

Говоря это, он пристально смотрел на Деламара. Его работодатель написал пару фраз на официальном бланке, сложил его пополам и надел на ручку колпачок.

– Прошу, Оливье. Отнесите это в банк, а потом отдохните как следует. Хорошо ешьте. Восстановите силы.

Молодой человек развернул бумагу, внимательно прочел и лишь затем снова сложил, положил в карман и молча вышел. Однако прежде он успел кое-что заметить – то, чего ни разу не видел раньше: при упоминании о девушке губы Марселя Деламара дрогнули.

* * *

Лира бросила рюкзак на пол и упала в старое кресло.

– Почему ты спрятался, когда увидел доктора Полстеда? – спросила она.

– Я не прятался, – возразил Пантелеймон.

– Еще как прятался. Юркнул ко мне под пальто, едва заслышав его голос.

– Просто не хотел мешать, – сказал он. – Давай скорее откроем и посмотрим, что внутри.

Он уже внимательно обнюхивал рюкзак, поднимая носом пряжки.

– Это точно его – тот же самый запах. Не из тех одеколонов, какие делает отец Мириам.

– Сейчас нельзя, – возразила Лира. – У нас всего двадцать минут, чтобы добежать до колледжа и успеть к доктору Либерсон.

Каждому студенту полагалось ближе к концу семестра явиться к своему наставнику и выслушать все, что тот хочет ему сказать: похвалу, увещевание работать усердней, благодарность за хорошую работу, рекомендации по списку чтения на каникулах. Лира никогда не пропускала эти официальные встречи, и если она сейчас не поторопится…

Она встала, но Пан не двинулся с места.

– Это лучше спрятать, – сказал он.

– Зачем? Сюда все равно никто не зайдет. Тут совершенно безопасно.

– Я серьезно. Вспомни того человека вчера ночью. Кому-то эта вещь так нужна, что он готов убить за нее.

Лира согласилась, что это не лишено смысла, и откинула линялый ковер. Под досками у них было особое место, куда можно было прятать всякие вещи. Правда, слишком маленькое, но они все равно сумели запихать туда рюкзак и прикрыли все сверху ковром. Уже мчась по лестнице вниз, Лира услышала, как часы на Иордане отбивают без четверти одиннадцать.

* * *

Они успели ровно за минуту до назначенного времени и теперь сидели, красные и запыхавшиеся, слушая похвалы доктора Либерсон. Судя по всему, Лира делала успехи и даже начала разбираться в тонкостях средиземноморской и византийской политики, хотя, конечно, всегда есть опасность решить, будто поверхностное знание событий ничем не отличается от фундаментального понимания стоящих за ними принципов. Лира соглашалась и с воодушевлением кивала. Она и правда могла подписаться под каждым словом. Ее наставник – молодая леди с коротко подстриженными светлыми волосами и деймоном-щеглом – наградила ее скептическим взглядом.

– Непременно читайте литературу, – сказала она. – Франкопан очень хорош. У Хьюза-Уильямса неплохая глава о левантийской торговле. И не забудьте…

– О, да – торговля. Доктор Либерсон, а с Левантом – простите, что перебила! – всегда торговали розами, благовониями и тому подобными вещами?

– И еще курительным листом. Да, с тех пор как его открыли. Важным поставщиком розового масла и аттара в Средние века была Болгария. Но торговля с ней очень пострадала от Балканских войн и пошлин, которыми Османская империя обложила перевозки через Босфор. Кроме того, у них несколько изменился климат, и тамошние производители больше не могли выращивать лучшие коммерческие сорта. Поэтому рынок сдвинулся на Восток.

– Вы не знаете, почему у них сейчас проблемы?

– А у них проблемы?

Лира вкратце описала положение, в которое попал отец Мириам, упомянула о невозможности раздобыть сырье для фабрики.

– А вот это уже интересно, – задумчиво сказала доктор Либерсон. – История, как видишь, не заканчивается – она продолжается все время, в том числе и в наши дни. Думаю, нынешние проблемы объясняются в основном региональной политикой. Я изучу этот вопрос. Хороших каникул, Лира.

* * *

Конец осеннего семестра был традиционно отмечен рядом церемониальных мероприятий – своих у каждого колледжа. Святая София в целом не одобряла ритуалов – ну, хорошо, если уж вы так настаиваете! – и потому ограничилась обычным для таких случаев чуть более сносным ужином для студентов и преподавателей. Иордан, напротив, закатил Пир основателей – великолепный и кулинарно избыточный. В юные годы Лира всегда с нетерпением предвкушала Пир основателей – не потому, что ее на него приглашали (разумеется, нет), а потому, что это был шанс заработать несколько гиней, полируя серебро. Это само по себе уже стало традицией, и после быстрого ланча с подругами в Святой Софии (Мириам, кажется, заметно повеселела) Лира помчалась в буфетную Иордана, где мистер Коусон, стюард, уже выставил на стол батарею блюд, тарелок, кубков и чаш и к ним большую жестянку «Редверса».

Стюард был старшим из слуг и отвечал за все церемонии колледжа – за парадные ужины, серебро и Гостиную со всеми ее сокровищами. Некогда Лира боялась мистера Коусона больше всех в Оксфорде, но в последние годы он вдруг начал проявлять совершенно неожиданную человечность. Она села в торце стола, накрытого грубым зеленым сукном, обмакнула влажную тряпку в полировальный порошок и принялась натирать посуду, пока отражения в серебре не поплыли и не растворились в свете нефтяных ламп.

– Хорошая попытка, – заметил стюард, поворачивая чашу и придирчиво изучая безупречное сияние.

– Сколько это все стоит, мистер Коусон? – полюбопытствовала Лира, берясь за самое громадное блюдо – фута два в поперечнике, с круглым углублением посередине.

– Этому серебру нет цены, – отозвался тот. – Его невозможно заменить. Сейчас такого не купишь, подобные вещи просто перестали делать. Навык утрачен. Вот этому, – он указал на блюдо, над которым трудилась Лира, – триста сорок лет, оно толщиной в две гинеи. Никакими деньгами такое не измерить. Вероятно, этот пир – последний, где мы его используем, – добавил он со вздохом.

– Что, правда? Но почему?

– Ты же никогда не видела Пир целиком, да? – сказал старик. – Ужинала в зале и даже за высоким столом, но никогда не оставалась до конца Пира, не так ли?

– Ну, меня же не приглашали, – кротко заметила Лира. – Это было бы неправильно. И в Гостиную меня бы потом тоже не позвали, не говоря уж обо всем прочем.

– Гм-м, – с непроницаемым лицом протянул мистер Коусон.

– Так что, нет, я понятия не имею, зачем нужно это большое блюдо. Трюфели подавать, на десерт?

– Попробуй поставь его.

Лира опустила посудину на стол. Она перекатилась на круглом выпуклом донышке, наклонилась и замерла в таком положении.

– Неудобное оно какое-то, – заметила Лира.

– Потому что его не ставят – его носят. Это емкость для розовой воды.

– Для розовой воды? – Лира с новым интересом посмотрела на старика.

– Именно. После мяса и перед десертом гостям приносят розовую воду в четырех чашах. Эта – самая лучшая. Джентльмены из колледжа и их гости могут смочить пальцы или, если пожелают, салфетку. Но в этом году нам перестали поставлять розовую воду. Хватит только для этого Пира.

– А разве нельзя достать еще? Розы-то везде растут. У магистра в саду полно роз! Из них же можно сделать розовую воду… Да я бы сама смогла! Вряд ли это так уж трудно.

– О, в английской розовой воде недостатка нет, – сказал стюард, снимая с полки над дверью тяжеленную бутыль. – Но она… слишком водянистая. В ней нет тела, субстанции. Самую лучшую привозят из Леванта и даже из более отдаленных мест. Вот, понюхай.

Он вынул пробку. Лира склонилась над бутылью, и на нее пахнуло густым ароматом всех роз, какие цвели в этом мире с начала времен. Нежность и мощь его были столь глубоки, что выходили за пределы сладости и сложности и там, по ту сторону, превращались в нечто ясное, чистое, прекрасное и совершенное в своей простоте. Так мог бы пахнуть сам солнечный свет.

– О, – сказала она. – Теперь я поняла. И это все, что осталось?

– Да, последнее, что я сумел достать. Думаю, у мистера Эллиса, казначея в Кардинал-колледже, припрятано несколько бутылок, но он бережет их как зеницу ока. Придется налаживать с ним отношения.

Мистер Коусон всегда говорил так сухо, что трудно было понять шутит он или уже нет. Но история с розовой водой была очень уж интересной.

– Так откуда, вы сказали, взялась вот эта вода, та, что лучше всего? – переспросила Лира.

– Из Леванта. В основном из Сирии и Турции, насколько я понимаю. Говорят, знатоки чувствуют разницу и понимают, из какой именно страны привезена вода, но мне это никогда не удавалось. Это же не вино – токай или портвейн, когда в каждом бокале целая сокровищница вкуса, и стоит только разобраться, как уже не спутаешь один винтаж с другим. Не говоря уж о разных сортах вина. Когда речь о вине, ты можешь пользоваться языком и всеми его вкусовыми сосочками, к твоим услугам весь рот. А розовая вода – это же только запах. Однако я уверен, что есть люди, которые могут отличить одну воду от другой.

– А почему возникли перебои с поставками?

– Полагаю, все дело в тле. Итак, Лира, ты закончила?

– Только один подсвечник остался, вот этот. Мистер Коусон, а кто поставляет вам розовую воду? У кого вы ее покупаете?

– У фирмы под названием «Сиджвик». Почему ты вдруг заинтересовалась розовой водой?

– Да я вообще всем интересуюсь.

– Действительно, а я и забыл. Ну, тогда тебе пригодится вот это…

Открыв ящик, он вынул крошечную стеклянную бутылочку, размером не больше мизинца Лиры.

– Так. Вынимай пробку. Держи ровнее.

Лира сделала, как велел мистер Коусон, и тот с величайшей осторожностью идеально твердой рукой наполнил флакон розовой водой из большой бутыли.

– Вот, – сказал он. – Столько мы можем потратить. Раз уж тебя не приглашают на Пир и в Гостиную тоже не пускают, пусть у тебя будет это.

– О, – сказала Лира. – Спасибо.

– Теперь тебе пора. Кстати, если захочешь узнать про Левант, Восток и все остальное, спроси у доктора Полстеда из Дарема.

– А, точно. Спасибо вам, мистер Коусон.

Она вышла из буфетной в самое начало зимнего вечера и без особого энтузиазма посмотрела через Броуд-стрит на здание Даремского колледжа. Доктор Полстед сейчас точно у себя. Можно перейти дорогу, постучать в дверь… Он наверняка впустит ее, радушно усадит в кресло и примется рассказывать про левантийскую историю так долго и нудно, что уже через пять минут она пожалеет, что пришла.

– Ну что? – спросила она Пана.

– Ой, нет. Можем зайти в любое другое время. О рюкзаке ему все равно рассказывать нельзя. Он скажет: идите в полицию, а мы скажем, что не можем, и…

– Пан, в чем дело?

– А в чем дело?

– Ты мне чего-то не договариваешь.

– Вовсе нет. Пошли посмотрим на рюкзак.

– Не сейчас. Это может и подождать. Не забывай, нам еще нужно работать. Начнем сегодня, меньше останется на завтра.

– Ну, давай хотя бы рюкзак с собой возьмем.

– Нет! Он сейчас в полной безопасности. Скоро мы вернемся в Иордан на каникулы, а если взять его сейчас в Софию, ты все время будешь подбивать меня посмотреть, что там.

– И вовсе я не подбиваю.

– Ты даже сам не замечаешь.

Когда они вернулись в колледж, Пан тут же притворился, что ложится спать, а Лира принялась проверять ссылки в окончательном варианте эссе… и думать про рюкзак. Через некоторое время она надела последнее чистое платье и отправилась вниз, ужинать.

На ужин была вареная баранина, а подруги уговаривали ее пойти с ними на концерт в муниципалитете, где весьма привлекательный молодой пианист будет сегодня играть Моцарта. Это звучало очень соблазнительно, но сегодня мысли Лиры были заняты другим, так что, разделавшись с рисовым пудингом, она тихонько ускользнула, накинула пальто и отправилась по Броуд-стрит в паб под названием «Белая лошадь».

Молодым леди вообще-то не полагалось вот так, запросто, в одиночестве ходить по пабам, но Лира в своем теперешнем настроении совсем не была похожа на леди. К тому же она кое-кого искала и почти сразу нашла. Бар в «Белой лошади» был маленький и узкий. Чтобы убедиться, здесь ли тот, кого она ищет, Лире пришлось пробираться через обычное вечернее столпотворение офисных служащих – в маленький закуток в глубине. В разгар семестра он был бы битком набит студентами, потому что «Белая лошадь», в отличие от других пабов, пользовалась популярностью как у городских, так и у обитателей колледжей. Год заканчивался, и студенты должны были скоро разъехаться – до середины января. Но сегодня Лира пришла сюда не как студентка, а как местная жительница.

Тут-то, в закутке, она и нашла Дика Орчарда в компании Билли Уорнера и двух незнакомых девчонок.

– Привет, Дик, – сказала она.

Его физиономия – очень симпатичная физиономия – просияла. Волосы у Дика были черные, кудрявые и блестящие, черты лица точеные, кожа загорелая и здоровая. Такие лица хорошо выходят на фотограммах: ничего не плывет, не размазывается, а в глазах плещется смех и веселье.

На шее у Дика красовался сине-белый платок в горошек, в цыганском стиле. Его деймон, хорошенькая лисичка, тут же радостно вскочила, чтобы поздороваться с Паном. Эти двое всегда друг другу нравились. Когда Лире было девять лет, Дик возглавлял банду мальчишек, которые толклись вокруг рынка. Она тогда очень его уважала за то, что он умел плевать дальше всех. А совсем недавно у них произошел краткий, но бурный роман, и, что самое главное, они сумели расстаться друзьями. Лира искренне обрадовалась, обнаружив его тут, но виду, конечно, не подала – только не на глазах у других девушек.

– Ты где была? – тут же спросил Дик. – Много недель тебя не видел.

– Дела, – уклончиво ответила Лира. – Встречалась с разными людьми. Книжки читала.

– Привет, Лира, – поздоровался и Билли, славный парень, который еще с начальной школы ходил за Диком хвостом. – Как поживаешь?

– Привет, Билли. Найдется мне тут местечко?

– Это еще кто такая? – спросила одна из девиц.

Вопрос проигнорировали, Билли подвинулся на длинной скамье, и Лира села рядом.

– Эй, – сказала другая. – А полегче задницей двигать нельзя?

На нее Лира тоже не обратила внимания.

– Все еще работаешь на рынке, Дик? – спросила она.

– Не-а. Поматросил и бросил. Так, то картошку гребу, то капустой кидаюсь. Я на почтовом складе работаю. Что пить будешь, Лира?

– «Барсука».

Лира внутренне порадовалась, что не ошиблась насчет его работы.

Дик встал и протиснулся мимо одной из девиц.

– Да ты что вообще творишь, Дик? – возмутилась та. – Она вообще кто?

– Моя подружка.

Он бросил взгляд на Лиру с ленивой улыбкой на дне глаз. Она ответила спокойным, смелым, заговорщическим взглядом.

Дик ушел. Девица подхватила сумочку и, жалуясь и бурча, поплелась следом. Лира на нее даже не посмотрела.

– Как он сказал тебя зовут – Лира? – спросила другая девица.

– Да.

– Это Элен, – представил ее Билли. – Работает на телефонной станции.

– Славно, – сказала Лира. – Ну, а ты, Билли, чем занимаешься?

– Я у Аскотта на Хай-стрит.

– Пианино продаешь? Не знала, что ты умеешь играть.

– Не умею. Я их гружу. Сегодня в мэрии концерт, у них там рояль так себе, вот они и взяли у нас напрокат другой, хороший. Три человека его тащили, но были бы деньги, а люди найдутся. А ты что делаешь? Уже все экзамены сдала?

– Не-а.

– Какие экзамены? Ты, что ли, студентка? – в разговор снова вмешалась Элен.

Лира кивнула. Вернулся Дик с полпинтой «Барсука». Девушка, которая пошла за ним в бар, куда-то исчезла.

– О, половинка. Спасибо за половинку, Дик. Если бы я знала, что ты не при деньгах, я бы воды спросила.

– А где Рейчел? – поинтересовалась Элен.

– Я взял полпинты, потому что читал в газете статью, – Дик поставил стаканы на стол и сел. – Там сказано было, что женщине за раз можно выпить вот столько, и не больше. Не то от слишком крепкого питья и у них совсем мозги набекрень, и начинают их одолевать всякие разнузданные желания и вожделения.

– Верно, с этим ведь не каждый парень справится, – согласилась Лира.

– Ну, я-то могу, но есть ведь ни в чем не повинные очевидцы, – возразил Дик.

– А Рейчел что, ушла? – не унималась Элен, рыская взглядом в толпе.

– Ты сегодня прямо совсем как цыган, – сказала Лира Дику.

– Нужно показывать себя с лучшей стороны, – усмехнулся тот.

– Считаешь, что твоя лучшая сторона – цыганская?

– Ты разве забыла, что у меня дедушка – цыган? Джорджо Брабандт! Тоже красавец, весь в меня. Приедет в Оксфорд на этой неделе, я вас познакомлю.

– Ну, с меня хватит, – заявила Элен.

– Ой, да ну тебя, Элен…

– Я ухожу с Рейчел. Можешь тоже пойти. Или как хочешь!

Она встала, и деймон-скворец у нее на плече захлопал крыльями.

Билли вопросительно посмотрел на Дика, тот пожал плечами, и Билли тоже поднялся из-за стола.

– Пока, Дик. Пока, Лира, – и он повел девушку на улицу через переполненный паб.

– Смотри-ка, – заметил Дик. – Мы остались одни.

– Расскажи мне про почту. Что ты там делаешь?

– Это главный сортировочный склад всей южной Англии. На особых почтовых поездах привозят запечатанные мешки, а мы их открываем и сортируем, что куда. Потом выносим в ящиках – разного цвета для разных мест – и грузим на другие поезда или на дирижабли, если почта в Лондон.

– И так целый день? – спросила Лира.

– И день, и ночь. Круглые сутки. А тебе зачем?

– Нужно. Может, скажу потом, а может, и нет. Какие у тебя смены?

– На этой неделе ночные. Сегодня в десять начинаю.

– А есть у вас там такой человек… крупный, коренастый? Кажется, работал в понедельник ночью, и вчера ночью тоже. У него еще что-то с ногой.

– Странный вопрос. У нас там сотни человек работают, особенно в это время года.

– Да уж, надо полагать…

– Но я, похоже, знаю, о ком ты говоришь. Есть один большой и довольно жуткий тип, его зовут Бенни Моррис. Сегодня я от кого-то слышал, что он вроде с лестницы свалился и ногу повредил. Жалко, что не шею. И он работал вчера ночью – по крайней мере, первую половину смены, а потом взял и смылся. Во всяком случае, после полуночи его никто не видел. А сегодня вечером говорили, что он ногу сломал или типа того.

– А со склада легко выбраться, так, чтобы никто не заметил?

– Только не через главные ворота, там точно кто-нибудь увидит. Зато довольно легко перескочить через забор. Ну, или пролезть через него. Лира, да в чем дело?

Бинди – его деймон – вспрыгнула рядом с ним на скамью и теперь смотрела девушку блестящими черными глазами. Пан сидел на столе рядом с локтем Лиры. Оба деймона внимательно следили за беседой.

Лира наклонилась к Дику и понизила голос:

– Вчера ночью, примерно после полуночи, кто-то перелез через складские ворота со стороны огородов, пошел вдоль реки и встретился с другим человеком, который прятался среди деревьев. Потом со стороны вокзала пришел еще один, и они вдвоем на него напали. Убили его и спрятали тело в камышах. Но сегодня утром трупа там не было. Мы проверили.

– Откуда ты все это знаешь?

– Оттуда, что мы все это видели.

– А в полицию почему не пошли?

Лира медленно сделала глоток пива, не сводя глаз с Дика.

– Мы не можем, – сказала она, наконец. – Есть причина.

– Что вы там вообще делали, у реки, да еще после полуночи?

– Репу воровали. Неважно, что мы делали, это к делу не относится. Но мы там были и все видели.

Бинди внимательно посмотрела на Пана. Пан посмотрел на нее таким же кротким и невинным взглядом, каким Лира смотрела на Дика.

– А эти двое тебя не видели?

– Если бы видели, то погнались бы за нами и постарались бы тоже убить. Дело вот в чем: они не ждали, что их жертва станет сопротивляться, но у того человека был нож, и он порезал одному из нападавших ногу.

Дик слегка отшатнулся и удивленно заморгал.

– И, говоришь, ты видела, как они бросили тело в реку?

– Ну, в камыши. А потом они ушли в сторону пешеходного моста и газовой станции. Один помогал другому, тому, у кого нога пострадала.

– Если тело просто швырнули в камыши, значит, им потом пришлось вернуться и избавиться от него. Его же там мог найти кто угодно. Дети вечно возле реки играют, и люди по тропинке ходят туда-сюда. Днем уж точно.

– Мы не стали дожидаться.

– Ну, еще бы.

Лира допила пиво.

– Еще хочешь? На сей раз принесу тебе пинту.

– Нет, спасибо. Я скоро пойду.

– Тот, другой человек… Не тот, на кого напали, а который ждал. Ты успела его разглядеть?

– Нет, не особенно. Зато мы его слышали. И именно поэтому, – она оглянулась по сторонам, чтобы убедиться, что на них никто не смотрит, – в полицию мы пойти не можем. Мы слышали одного полисмена, он с кем-то разговаривал. Так вот, это был тот же голос. Тот же самый голос. Убийцей был полисмен.

Дик чуть не присвистнул, но удержался и сделал большой глоток пива.

– Да уж, – пробормотал он, – неувязочка вышла.

– Дик, я не знаю, что мне делать.

– Лучше всего – ничего. Просто забудь обо всем этом.

– Не могу.

– Потому что ты все время об этом думаешь. Подумай о чем-нибудь другом.

Лира кивнула. Лучшего совета она от него не получит. Но тут она действительно подумала кое о чем другом.

– Дик, а у вас ведь нанимают дополнительных рабочих на Рождество? На королевской почте?

– А то. Работу ищешь?

– Возможно.

– Ну, как надумаешь, иди прямо в контору и спроси там. Только учти, работа тяжелая, На то, чтобы повсюду шнырять и играть в детектива, времени точно не останется.

– И не собираюсь. Просто хочу у вас осмотреться. Да и надолго все равно не выйдет.

– Уверена, что не хочешь еще выпить?

– Уверена.

– Чем еще сегодня будешь заниматься?

– Дела делать, книжки читать.

– Побудь со мной. Проведем приятно время. Ты и так всех девчонок распугала – хочешь меня совсем одного оставить?

– Никого я не распугивала.

– Да они тебя до полусмерти испугались!

Лира смутилась и даже начала краснеть. Что и говорить, с обеими барышнями она держалась крайне невежливо. Неужели так трудно было вести хоть немного приветливее?

– В другой раз, Дик.

Сказать это тоже оказалось нелегко.

– Все обещаешь… – проворчал он, впрочем, довольно добродушно.

Понятное дело, ему не составит труда найти себе другую девушку – такую, которой нечего стыдиться и у которой нормальные отношения с ее деймоном. И время они проведут приятно, как он и сказал. На мгновение Лира позавидовала этой другой, неизвестной девушке, потому что Дик и правда был хорошей компанией: он был внимательным и симпатичным… Но тут она вспомнила, что уже через пару недель в этой хорошей компании стала чувствовать себя, как в клетке. В ее жизни столько всего важного – но такого, до чего ему и дела нет или о чем он даже не знает. Вот, например, об отчуждении, которое возникло между ней и Паном, с ним точно не поговорить!

Она встала, потом вдруг наклонилась и, застав врасплох, поцеловала.

– Долго тебе ждать не придется, – шепнула она.

В ответ Дик улыбнулся. Бинди с Паном ткнулись друг в друга носами, потом Пан запрыгнул Лире на плечо, и они вышли на холодную улицу.

Лира свернула налево, но вдруг остановилась, подумала секунду и перешла через дорогу к Иордан-колледжу.

– Что теперь? – спросил Пан, когда она помахала рукой привратнику.

– Рюкзак.

Они молча поднялись по лестнице в ее старую комнату, заперли за собой дверь, включили газовую лампу, потом закатали ковер и сняли доску. Под ней все оказалось точно в том виде, в каком они его оставили.

Вынув рюкзак из тайника, Лира поставила его на кресло, поближе к лампе. Пан свернулся рядом на столике. Лира расстегнула пряжки. Она была бы рада рассказать деймону, до чего ей не по себе – ей было грустно, она испытывала чувство вины и в то же время сгорала от любопытства, – но говорить с Паном было так трудно…

– Кому мы об этом расскажем? – тихо спросил он.

– Это зависит от того, что мы найдем.

– Почему?

– Не знаю. Может, и нет. Давай просто…

Она замолчала на полуслове. Под клапаном рюкзака, на самом верху, лежала аккуратно сложенная рубашка (когда-то она была белой) и свитер из грубой темно-синей шерсти – и то и другое заштопанное, и не раз. Пара изношенных сандалий на веревочной подошве. Жестяная коробка размером с большую Библию, перетянутая толстыми резинками. Внутри было что-то тяжелое. Лира вертела коробку в руках, но никаких звуков изнутри не раздавалось. Рисунок на крышке почти стерся, но все равно можно было понять, что когда-то в жестянке был турецкий курительный лист. Лира все-таки открыла коробку и увидела внутри несколько флаконов и закрытых картонных коробочек, плотно переложенных ватой.

– Наверное, это имеет какое-то отношение к ботанике, – заметила она.

– Всё? – спросил Пан.

– Нет, еще футляр с туалетными принадлежностями или что-то в этом роде.

В футляре из линялого холста лежали бритва, помазок и почти пустой тюбик зубной пасты.

– Там еще что-то есть, – сообщи Пан, засовывая мордочку в рюкзак.

Лира нащупала книгу – нет, две – и вытащила их. Обе, к несчастью, были на неизвестных ей языках, но, судя по иллюстрациям, одна могла быть учебником по ботанике, а во второй, судя по столбцам недлинных строк, была напечатана большая поэма.

– Но и это еще не все, – заметил Пан.

На самом дне лежала пачка бумаг. Три или четыре статьи из научных журналов, все о растениях; маленькая потрепанная записная книжка, в которой, кажется, были имена и адреса со всей Европы и не только; несколько засаленных и покрытых пятнами страниц, исписанных от руки едва различимыми карандашными строчками. Журнальные статьи были на латыни и немецком, но эти записки – на английском.

– Ну что, – спросил Пан, – прочитаем?

– Конечно, но только не здесь. Тут ужасное освещение. Непонятно, как мы вообще тут работали.

Лира сложила исписанные карандашом страницы и сунула их во внутренний карман пальто, а все остальное положила на место и только после этого отперла дверь, собираясь уходить.

– А мне будет позволено их прочесть? – спросил Пан.

– О, ради бога!

Возвращаясь в колледж Святой Софии, оба не проронили ни слова.

Глава 5. Дневник доктора Штрауса

Лира сварила себе горячего шоколатля и, пододвинув лампу поближе, села за столик у камина. Записки из рюкзака были сделаны карандашом: несколько страниц линованной бумаги, судя по всему, вырванных из школьной тетрадки. Пан устроился рядом – подчеркнуто держась на расстоянии от руки Лиры, но достаточно близко, чтобы читать вместе с ней.

Из дневника доктора Штрауса

Ташбулак, 12 сентября

Чэнь, погонщик верблюдов, говорит, что однажды бывал в Карамакане и оттуда сумел проникнуть в самое сердце пустыни. Я спросил его, что он там видел. Он сказал: все охраняют жрецы. Он употребил именно это слово, но только потому, что лучшего подобрать не смог. Вроде солдат, сказал он, но жрецы.

И что же они охраняют? Он сказал, какое-то здание. Что внутри, он так и не узнал. Они его не пустили.

Что за здание? Насколько большое? Как оно выглядело? Большое, сказал он, самое большое на свете. Как огромная дюна. Из красного кирпича и очень древнее. Не такое, как люди строят. Может, это был холм или гора? Нет, правильной формы. И красное. Но не как дом для жилья. Может, это был храм? Он пожал плечами.

На каком языке говорили эти стражи? На всех языках, сказал он. (Полагаю, он имел в виду все языки, которые сам знает, а знает он немало. Подобно многим своим собратьям-погонщикам, он владеет дюжиной наречий, от мандаринского до персидского.)

Ташбулак, 15 сентября

Снова виделся с Чэнем. Спросил его, зачем он посещал Карамакан. Он сказал, что с детства слышал рассказы о скрытых там несметных сокровищах. Многие пытались попасть туда, добавил он, но почти все отступили в самом начале пути, потому что путешествовать «актерракех», как они это называют, очень больно.

Я спросил, как он вытерпел эту боль. Думал о золоте, сказал он.

И что, ты нашел золото? – спросил я.

Посмотри на меня, сказал он. Посмотри на нас.

Чэнь оборванец, тощий, как скелет. Щеки у него впалые, глаза тонут в паутине морщин. Руки черны от намертво въевшейся грязи, а лохмотьев, которые он носит, постыдилось бы и огородное пугало. Его деймон, пустынная крыса, вся в проплешинах и мокнущих язвах. Другие погонщики его избегают – судя по всему, боятся. Он одиночка, что, в общем, и не удивительно. Я заметил, что меня тоже стали избегать – видимо, из-за того, что я с ним общаюсь. Они знают, что он способен к разделению, и это их пугает.

Неужели он не боялся за своего деймона? Если бы его крыса потерялась, что бы он тогда делал?

Он искал бы ее в аль-Хан аль-Азраке. Мой арабский оставляет желать лучшего, но Хассаль сказал, что это значит «Синий отель». И где же этот Синий отель? Чэнь сказал, что не знает. Это просто такое место, куда уходят деймоны. Но только, добавил он, его крыса все равно бы туда не пошла, потому что хотела золота не меньше, чем он сам. Это, видимо, была шутка: сказав это, он засмеялся.

Лира посмотрела на Пана: тот так и впился глазами в страницу. Она вернулась к чтению.

Ташбулак, 17 сентября

Чем больше мы изучаем ее, тем больше склоняемся к мысли, что Rosa lopnoriae – это предок, а остальные, R. tajikiae и прочие, – потомки. Именно Rosa lopnoriae дает наиболее выраженные оптические феномены. И чем дальше от Карамакана, тем трудней ее вырастить. Даже если воспроизвести все условия К., – почву, температуру, влажность и проч., – образцы R. lopnoriae чахнут и быстро погибают. Значит, мы что-то упускаем из виду. Для того, чтобы получить растение, обладающее хотя бы некоторыми свойствами R. lop. и способное произрастать в других местах, потребуется гибридизация.

Вопрос в том, как обо всем этом написать. Разумеется, вначале будут научные статьи. Но нельзя сбрасывать со счетов и более широкие последствия. Как только мир узнает то, что стало известно нам, начнется настоящая розовая лихорадка. Все бросятся изучать розы, начнут искать им практическое применение – и нас, маленькую исследовательскую станцию, мигом оттеснят, а то и вовсе уничтожат. Как и всех окрестных садоводов. И это еще не все: учитывая природу того, что открывают эти оптические явления, религиозные и политические последствия тоже не заставят себя долго ждать. Поднимется паника, начнутся гонения – это ясно как день.

Ташбулак, 23 сентября

Я попросил Чэня отвести меня в Карамакан. Пообещал ему золото. Род Хассаль тоже пойдет. Я очень боюсь, но, очевидно, другого пути нет. Я думал, будет нелегко уговорить Картрайта разрешить нам попытаться, но он с радостью дал добро. Он, как и мы, понимает, насколько это важно. Положение отчаянное.

Ташбулак, 25 сентября

Слухи о беспорядках в Хуланшане и Акджаре – это всего в каких-то 150 километрах к западу! Люди с гор (так, во всяком случае, говорят) сожгли и выкорчевали розовые сады.

Мы думали, что хотя бы эта проблема не выйдет за пределы Малой Азии. Плохо дело, если все зашло так далеко.

Завтра, если все сложится удачно, отправляемся в Карамакан. Кариад умоляет меня не ходить. Деймон Хассаля тоже. Естественно, они боятся – и, видит Бог, я тоже боюсь.

Карамакан, 26 сентября

Какая мучительная, неописуемая боль! Какая требовательная и властная! Но теперь это уже не совсем боль. Скорее, глубокая, проникающая в самое сердце, тоска и скорбь, бессилие и страх. Почти смертельное отчаяние. И все это одновременно, хотя временами какое-то из этих чувств усиливается, а какое-то – отступает. Физическая боль ослабла примерно через полчаса. Думаю, дольше я бы просто не вытерпел. А Кариад… нет, об этом слишком больно думать. Что я натворил? Что я сделал с ней, с моей душой? С каким ужасом она смотрела мне вслед, когда я обернулся!

Я не могу об этом писать.

Это самый ужасный из всех моих поступков. И самый необходимый. Я молюсь только о том, чтобы когда-нибудь мы снова соединились и чтобы она меня простила.

На этом страница обрывалась. Читая эти строки, Лира почувствовала у локтя какое-то движение и скосила глаза. Пан больше не читал: он лежал на краю стола, повернувшись к ней спиной. У Лиры перехватило горло. Сейчас ей не удалось бы произнести ни слова, даже если бы она знала, что ему сказать.

На мгновение она прикрыла глаза, а затем вернулась к запискам:

Мы прошли 4 километра и теперь отдыхаем, чтобы хоть немного восстановить силы. Это поистине адское место. Хассалю сначала было очень плохо, но он пришел в себя быстрее, чем я. Чэнь, напротив, совершенно бодр. Оно и понятно: ведь он уже через это проходил.

Вокруг одна пустыня. Повсюду огромные дюны, и даже если взобраться на вершину, не увидишь ничего, кроме моря таких же песчаных гор. Жара ужасающая. Краем глаза видно, как мерцают миражи, любой звук почему-то становится гораздо громче, чем обычно. Когда налетает ветер, песчинки трутся друг о друга с невыносимым скрежетом и писком, словно прямо под поверхностью песка – и у тебя под кожей – копошатся миллионы насекомых, несметные полчища жутких созданий, непрерывно что-то жующих, грызущих, точащих и рвущих на части, – кошмарная жизнь, пожирающая изнутри и саму себя, и ткань своего мира. Вот только никакой жизни здесь нет – ни растительной, ни животной. Но нашим верблюдам как будто все нипочем.

Миражи – если это и впрямь они – исчезают, если смотреть на них прямо, но стоит лишь отвести взгляд, как появляются вновь. Призрачные видения похожи на каких-то свирепых богов или демонов, потрясающих кулаками. Сам не знаю, как я это выношу. Хассаль тоже мучается. Чэнь говорит, мы должны просить у этих богов прощения, и сам повторяет покаянную молитву, которой пытался нас научить. Он говорит, эти миражи – лики Симурга, какой-то чудовищной птицы. Понять, что он имеет в виду, очень трудно.

Пора двигаться дальше.

Карамакан, вечер того же дня

Продвигаемся медленно. Решили разбить лагерь на ночь, хотя Чэнь советовал идти дальше. Но у нас просто не осталось сил. Надо отдохнуть и прийти в себя. Чэнь разбудит нас перед рассветом, и мы выступим в путь, когда будет прохладнее всего. О, Кариад, Кариад!

Карамакан, 27 сентября

Отвратительная ночь. Я почти не спал из-за кошмаров: снились пытки, расчлененные и выпотрошенные тела – чудовищные страдания, на которые я вынужден был смотреть, не имея возможности ни помочь несчастным, ни убежать, ни хотя бы закрыть глаза. То и дело просыпался от собственных криков, боялся снова заснуть, но все-таки засыпал. О господи, надеюсь, хотя бы Кариад не страдает. С Хассалем творится то же самое. Чэнь поворчал и лег в сторонке, чтобы мы ему не мешали.

Он разбудил нас до рассвета, как и обещал, – на востоке едва затеплился бледный свет. Мы позавтракали сушеными смоквами и полосками сухой верблюжатины.

И поехали дальше, пока не началась жара.

Около полудня Чэнь сказал: «Это там». И указал на восток – туда, где, по моим расчетам, находился самый центр Карамаканской пустыни. Мы с Хассалем смотрели, но ничего не увидели – как ни таращили глаза и как ни заслоняли их от солнца.

Полдень уже миновал, сейчас самая жаркая часть суток, и мы отдыхаем. Хассаль соорудил навес из пары одеял – получилось пятнышко тени, в котором мы все лежали (и Чэнь тоже). Удалось немного поспать. Снов больше не видели. Верблюды лежат, закрыв глаза, и равнодушно дремлют.

Боль утихла, как Чэнь и обещал, но сердечная рана осталась. Гнетущая, мучительная тоска. Когда же это кончится?

Карамакан, 27 сентября, вечер

Мы снова в пути. Пишу это, сидя на спине верблюда.

Чэнь уже не уверен, в какую сторону ехать. Я спросил его, где же цель нашего пути. Он сказал: «Дальше», – только и всего. Но куда именно дальше – не совсем ясно. Он не видел «этого» со вчерашнего дня, а когда мы спросили, не смог объяснить, что именно видел. Я предположил, что речь идет о том красном здании, но мы с Х. не заметили ни единого цветного пятнышка среди бесконечного и почти нестерпимого однообразия песков.

Оценить, сколько мы уже проехали, невозможно. В километрах явно немного; но я не сомневаюсь, что завтра мы достигнем центра этого Богом забытого места.

Карамакан, 28 сентября

Этой ночью, слава богу, было полегче. Сны сложные и путаные, но не такие кровавые. Я спал крепким сном, пока Чэнь не разбудил нас – опять до рассвета.

Теперь и мы это видим. Поначалу оно было как мираж – мерцающее, зыбкое, плывущее над горизонтом. Затем как будто отрастило основание и прикрепилось к земле. И теперь, наконец, утвердилось со всей определенностью: большое строение, вроде крепости или ангара для гигантского дирижабля. Никаких деталей на таком расстоянии не видно – ни дверей, ни окон, ни укреплений, ничего. Просто большое прямоугольное здание, темно-красного цвета. Полдень только что миновал; сейчас я допишу эти слова, заберусь под навес Хассаля, и самую жару мы проспим. А когда проснемся, останется сделать последний рывок.

Карамакан, 28 сентября, вечер

Мы подъехали к зданию и увидели тех самых жрецов, солдат или стражников – и впрямь не разберешь, кто они такие. Не вооружены, но могучего сложения и грозные на вид. Какой они расы, непонятно, но точно не европейцы, не китайцы, не тартары и не московиты. Кожа бледная, волосы черные, а глаза круглые – пожалуй, больше всего похожи на персов. По-английски они не говорят – по крайней мере, нас с Хассалем не удостоили ответа. Но Чэнь без труда общается с ними на каком-то другом языке – думаю, на таджикском. Одеты они все в простые халаты и широкие штаны из темно-красного хлопка, такого же цвета, как и здание; на ногах – кожаные сандалии. Деймонов у них, похоже, нет, но мы с Хассалем уже натерпелись таких ужасов, что этим нас не испугать.

Мы спросили через Чэня, можно ли нам войти в здание. На это последовало мгновенное и категорическое «нет». Тогда мы спросили, что там, внутри. Стражи посовещались и заявили, что этого они нам не скажут. Задав еще несколько вопросов – с тем же результатом, – мы, наконец, получили намек: один из стражей, более разговорчивый, внезапно разразился бурным монологом и целую минуту что-то втолковывал Чэню. Пока он говорил, мы с Хассалем несколько раз уловили слово «гюль», которое на многих языках Центральной Азии означает «роза». Пока он говорил, Чэнь посматривал на нас, но, дослушав стражника, сказал: «Бесполезно. Здесь делать нечего. Зря мы пришли».

«Что он говорил насчет роз?» – спросили мы.

Чэнь только головой покачал.

«Он действительно упомянул розы?»

«Нет. Все бесполезно. Уходим».

Стражи внимательно за нами наблюдали, поглядывая то на Чэня, то на нас с Хассалем.

И тут мне пришло в голову попробовать кое-что еще. Я знал, что в этих местах когда-то бывали римляне: может, что-то сохранилось от их языка? И я сказал на латыни: «Мы не причиним вреда ни вам, ни вашему народу. Мы хотели бы знать, что вы тут охраняете».

И я угадал! Меня мгновенно признали и поняли. Разговорчивый тотчас отозвался на том же языке: «Что вы принесли в уплату?»

«Я не знал, что нужно платить, – сказал я. – Мы беспокоимся, потому что наши друзья пропали без вести. Возможно, они пришли сюда. Не видали ли вы путников, таких же, как мы?»

«Мы видали много путников, – был ответ. – Если они пришли актерракех и принесли плату, им можно войти. Только так и не иначе. Но если они войдут, то выйти уже не могут».

«Значит, наши друзья – там, в этом красном здании?»

На это он ответил: «Если они здесь, они не там, а если они там, они не здесь».

Это было похоже на какую-то ритуальную фразу, стандартный ответ, который повторяли столько раз, что он утратил всякий смысл. Но, услышав его, я понял, что подобный вопрос стражам задают не впервые. Я сделал еще одну попытку:

«Насчет платы. Вы имеете в виду, что мы должны заплатить за розы?»

«За что же еще?»

«Может, за знания?»

«Наши знания – не для вас».

«Какую плату вы сочтете достаточной?»

«Жизнь».

Ответ нас огорошил.

«Один из нас должен умереть?»

«Мы все умрем».

Снова тупик. Но я попробовал зайти с другой стороны:

«Почему у нас не получается выращивать ваши розы за пределами пустыни?»

Стражник смерил меня презрительным взглядом, повернулся и ушел.

«Ты знаешь кого-то, кому удалось попасть внутрь?» – спросил я Чэня.

«Был один человек, – сказал он. – Он не вернулся. Никто не возвращается». ...