Джессика Лэйхи Дар неудачи. Отпустите детей – они сами справятся

This edition published by arrangement with DeFiore and Company Literary Management, Inc. through Andrew Nurnberg Literary Agency.

Text Copyright (c) 2015 by Jessica Lahey through Andrew Nurnberg Literary Agency.

© Сумм Л., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2019

* * *

Бенджамину и Финнегану

Вступление Как я научилась отпускать

Я стала мамой и начала работать учителем средних классов в один и тот же год, и эта двойная роль определила то, как я растила детей и как преподавала. За первые десять лет воспитания двух мальчиков и обучения сотен учеников в мое сердце закралось некое беспокойство, подозрение, не сгнило ли что в нашем воспитательном королевстве. Но лишь когда старший ребенок перешел из начальной школы в среднюю и два моих мира встретились, источник проблемы стал для меня совершенно ясен: сегодняшний стиль воспитания, когда ребенок все время находится под гиперопекой и его всячески уберегают от неудач, поставил под угрозу компетентность, независимость и любознательность целого поколения. Когда я оценивала ситуацию со своего наблюдательного пункта у доски, мне казалось, что я уже давно вношу свой вклад в решение этой проблемы, призывая учеников к интеллектуальной и эмоциональной смелости. Однако, когда те же самые осторожность и страх, которые я видела в учениках, стали проявляться и в моих детях, мне пришлось признать, что я не только часть решения, но и часть самой проблемы. Мы научили детей бояться неудач и тем самым закрыли им наиболее надежный и прямой путь к успеху. Разумеется, мы ни в коем случае этого не хотели и у нас были самые добрые намерения, но получилось именно вот так. Из любви к детям и из желания защитить их самооценку мы выкорчевали все пни и препятствия на их пути, расчистив аккуратную дорожку, которая, как мы надеялись, приведет к успеху и счастью. К сожалению, таким образом мы лишили детей самых важных уроков детского возраста. Неудачи, ошибки, промахи и провалы, которые мы убрали с пути ребенка, – это те самые моменты, которые учат находчивости, упорству, новаторству и стойкости для жизни в этом мире.

Однажды случилось что-то вроде откровения: я стояла в классе, глядя на своих учеников, и вдруг ясно увидела свой собственный стиль воспитания. И я твердо решила сделать все возможное, чтобы вернуть как родных детей, так и учеников на путь компетентности и независимости. Стезя эта непроста, и идти по ней нелегко, но ведь в том-то и дело! Нам, родителям, придется отступить в сторону, не убирать страшные препятствия с пути наших крошек, а позволить детям реально с ними столкнуться. С нашей поддержкой, любовью и правильной мерой ограничений дети научатся находить собственные решения и пролагать свой путь к успеху, который будет их и только их.

Недовольство собственным стилем воспитания росло у меня внутри уже некоторое время, но я никак не могла понять, где именно произошел сбой. Я читала все родительские блоги и книги экспертов по воспитанию счастливых и здоровых детей. Но дети приближались к подростковому возрасту, и чего-то им явно не хватало. Они были хорошими, социально адаптированными детьми, но я никак не могла избавиться от ощущения, что, когда им придет пора жить самостоятельно и искать собственный путь в мире, они окажутся не полностью готовы. Покуда дети оставались в надежном коконе, который я для них свила, они были уверены в себе и успешны, но когда настанет пора вылупиться, сообразят ли они, как жить? Я настолько успешно изучила, запланировала и сконструировала для них комфортабельное детство, что помешала им адаптироваться к реальному миру.

Я никогда не собиралась внушать детям беспомощность или страх перед неудачами и, разумеется, не мечтала о том, что они проведут всю свою жизнь в состоянии тревожности. Напротив, я думала, что мои дети вырастут смелыми – в той идиллии дикой свободы, которую я помнила по своему детству. Я хотела, чтобы они с перочинным ножиком и парой печенек в карманах отправлялись исследовать лес, строили форты на деревьях, стреляли самодельными стрелами в воображаемых врагов и плавали в ближайшем пруду. Я хотела, чтобы у них были время и отвага пробовать неизведанное, раздвигать границы и забираться веткой выше, чем позволяет их зона комфорта.

Но как-то где-то случилось так, что эта идиллическая версия детства выродилась во что-то совсем другое: ожесточенную, беспощадную гонку на выживание. Сегодня беззаботное время в лесу после школы кажется старомодной забавой, поскольку с самого юного возраста на ребенка и родителей оказывается огромное давление – начинается гонка за успехом. Это давление никогда не ослабевает, и в расписании наших детей больше нет времени для досуга в лесах, не говоря уж о том, чтобы самостоятельно выбираться из грязи и трясины, в которые они могут там угодить. В новой реальности на счету каждая минута, и чем успешнее наши дети на академическом, спортивном и музыкальном поприще, тем более состоявшимися родителями мы себя ощущаем. Гонка на выживание начинается, когда дети делают первые шаги, и не кончается до тех пор, пока чадо не начнет получать шестизначный годовой доход и не обеспечит себе продвижение по общественной и экономической лестнице. И позвольте, что это за дурная мать, которая разрешает детям одним играть в лесу (это вместо работы над домашним заданием!), вооруженным до зубов перочинными ножичками и стрелами, с карманами, набитыми глютеном и сахаром?

Стоя в классе, парализованная этим ужасным открытием – я тоже повинна в эпидемии гиперопеки! – я наконец поняла, насколько далеко мы отклонились от верного пути.

Мы приводим в этот мир прекрасное, драгоценное дитя и после первых минут блаженства осознаем, что наша новая цель в жизни – защищать это хрупкое человеческое существо. И, если верить нагоняющим страх средствам массовой информации, опасности нас просто-таки окружают. Похитители детей под масками медсестер роддома, микробы, устойчивые к антибиотикам, токсичные химикаты, переносящие болезни насекомые, хулиганы, несправедливые учителя, психопаты, расстреливающие детей в школе… неудивительно, что мы совершенно помешались на безопасности своих детей.

Однако этот страх приводит не просто к гиперопеке – он приводит нас к растерянности и недальновидности, а также к излишней доверчивости тем, кто хочет сыграть на родительских страхах. Легче успокоить себя, защитив детей от всякого риска, нежели притормозить и выяснить, какие из рисков необходимы для развития и эмоционального здоровья. Мы защищаем детей от всякой угрозы, как реальной, так и воображаемой, и, когда вечером накрываем деток одеялом и видим, что день обошелся без царапин, синяков и эмоциональных травм, для нас это доказательство родительского успеха: очередной день прожит не зря.

Мы упиваемся безопасностью наших детей и убеждаем себя, что у нас еще куча времени, чтобы научить их справляться с риском и неудачами. Может быть, я разрешу им самостоятельно идти в школу завтра, но сегодня я собственноручно доставила их туда в целости и сохранности. Может быть, завтра они сделают уроки сами, зато сегодня они хорошо успевают по математике. «Может быть, завтра» продолжается до тех пор, пока им не приходит время вылететь из гнезда, а к тому времени дети уже четко усвоили, что родители всегда готовы спасать их от них самих.

И я виновна не меньше других родителей: сама того не желая, я растягиваю период зависимости своих детей, чтобы присвоить себе их достижения как знак моего родительского успеха. Каждый раз, когда я упаковываю ланч или везу в школу забытое домашнее задание, я получаю осязаемое вознаграждение: подтверждение, что я добросовестная мать. Я люблю – следовательно, забочусь. Я забочусь – следовательно, люблю. Хотя в глубине души я знаю, что детям бы следовало справляться с подобными вещами самостоятельно, мне приносят удовлетворение эти маленькие демонстрации глубокой, безусловной любви. Я успокаиваю себя, бесконечно растягивая их детство – на долгие годы, так, чтобы неизбежный его конец оставался за горизонтом. У них впереди вся жизнь, когда они будут паковать себе обед и помнить о своих портфелях, а у меня – лишь короткий отрезок времени, пока я могу делать все это за них.

У психиатров есть специальный термин для такого поведения. Оно называется слияние. Это нездоровое состояние симбиоза, оно порождает несчастных, вечно обиженных родителей и не вылетевших из гнезда детей, которые, закончив колледж, возвращаются жить в родительский дом. В 2012 году 36 % молодежи в возрасте от 18 до 31 года все еще жили в родительском доме, и, хотя частично это объясняется снижением занятости и повышением среднего возраста вступления в брак, эти цифры – проявление тенденции, наблюдающейся уже несколько десятков лет^[2]. Чтобы вырастить здоровых, счастливых детей, которые смогут строить взрослую жизнь отдельно от нас, надо убрать из их жизни наше эго и позволить им испытать гордость собственных достижений и боль собственных поражений.

Также нам пора кончать с гонкой за успехом, мы уже умудрились довести себя до постоянного стресса и паранойи. Наши записи в Facebook и беседы во время футбольного матча – сплошные байки об учебных достижениях и спортивной славе наших детей, от этого хвастовства так и разит пассивной агрессией. Дети растут, и мы начинаем говорить о том, как объездили всю страну в поисках подходящего университета, о репетиторах, готовящих детей к госэкзаменам, потому что… разве вы не слышали? В новостях сказали, что сегодняшний диплом университета приравнивается к прежнему школьному аттестату… а чтобы получить этот диплом, детям придется преодолеть массу препятствий, которых у нас не было, потому что колледжи стали дороже и разборчивее… и больше нет таких, после которых точно найдешь работу… а поскольку экономика катится в пропасть, то, когда дети выйдут из того университета, который соблаговолит их взять, им, может, придется работать в баре за минимальную зарплату, чтобы платить за койку в квартире с шестнадцатью своими приятелями.

Пора остановиться и сделать очень глубокий вдох. Ученые обнаружили, что эта болезнь – «Феномен родителей под давлением» – весьма заразна. Даже попытавшись привиться от нее заранее, я все равно пала ее жертвой и не смогла стать такой матерью, которой хотела. Я стою над ребенком, делающим уроки, и по мере того, как приближается поступление в университет, делаюсь все более одержима его средним баллом. Как будто бы лучшие мои порывы придушены, а я сама подсела на иглу: если я не буду давить на детей, чтобы они больше успевали, больше из себя представляли, они потерпят поражение, а значит (вот он, неизбежный вывод), и я в качестве их матери тоже потерплю поражение.

В особо мрачные моменты я пыталась искать виноватых в своей судьбе и успешно нашла целое стадо козлов отпущения. Тут и реакция на «расслабленное» воспитание пятидесятых и шестидесятых, и воспитание на основе привязанности, которое мы применяли, когда дети были младенцами, и чувство вины в связи с неудавшимися попытками найти неуловимое равновесие между работой и семьей. Похоже, у нас больше нет золотой середины, островка безопасности: или все, или ничего.

Маятник воспитания качается взад-вперед, поэтому в том, что сейчас он находится в фазе гиперопеки, на самом деле никто не виноват. Таков цикл действия и противодействия, который составляет историю нашего вида. В начале XX века родителям велели вообще не дотрагиваться до своих детей, чтобы не избаловать, но к девяностым годам нас учили спать, есть, мыться, отправлять естественные надобности и дышать, ни на миг не расставаясь со своими «кенгурятами». Очевидно, что маятник находился в своей разумной, средней зоне где-то между 1970 и 1980 годами, и я бесконечно благодарна за то, что мне выпало играть в его тени, когда он проходил срединную точку. Однако золотой век равновесия пролетел чересчур быстро, и маятник пошел вверх – к тому месту, где мы находимся сегодня.

Если вы выросли в 1970-х, возможно, вы сами были «ребенком с ключом на шее», у которого оба родителя работали вне дома^[3]. В то время как для некоторых из нас этот образ окутан романтическим ореолом детства, другие печалятся о недостатке присмотра и чуть ли не заброшенности в свои нежные годы и пытаются дать детям то, что недодали им самим – и вот, стремясь компенсировать то, чего недополучили, мы стараемся быть вездесущими, всегда готовыми помочь, напомнить, выручить. В итоге некоторые родители – по большей части женщины – оставили офисы и осели дома, полные решимости осознанно заниматься детьми «на полную ставку». Зачастую матери окунались в «воспитание на полную ставку», вооруженные навыками, которые они почерпнули в университете и в бизнесе, и тут уж мало не казалось никому. Насколько серьезно можно заниматься воспитанием? Добиться, чтобы дети поступили в университет из Лиги плюща, сделать из них партнеров юридической фирмы на Уолл-стрит – все это было лишь вопросом организации, целеустремленности и тщательного распоряжения академическими и внешкольными ресурсами.

В то же время родители, продолжавшие работать, чувствовали себя ущербными, ведь они поставили карьеру выше детей, и они ощущали необходимость продемонстрировать всему миру, что справляются со всеми делами одновременно. И для них опять-таки успех был вопросом планирования и проворства. И кексики испечь, и заседание совета директоров провести. И на родительское собрание успеть, и звонок по конференц-связи через Bluetooth с клиентами в машине по дороге домой организовать. Кроме того, для оплаты ипотеки и детского сада семье требовались две зарплаты, а по мере обострения экономической ситуации сама идея, что один из родителей может расстаться со стабильностью ежемесячного дохода и соцпакетом, чтобы на полную ставку заниматься воспитанием, становилась нелепой.

Мы старались наилучшим образом применить навыки, которые с таким трудом приобрели. На место графиков встреч и схем проекта пришли заштрихованные разными цветами школьные расписания и логистические схемы перемещения между кружками. Навыки менеджмента, ранее применявшиеся в управлении командой сотрудников чтобы обеспечить выполнение квартального плана, теперь использовались в планировании кампаний по улучшению оценок в течение полугодия. Мне ли не знать: я сама пользовалась каждым приемом, усвоенным в колледже и юридической школе. Когда я вернулась на работу после рождения Бена, моего старшего, я вела электронные таблицы и базы данных для записи его первых слов, баланса потребления и выделения, а также прогресса в чтении. Раз эти инструменты были у меня в распоряжении, и я долго и упорно трудилась, чтобы ими овладеть, мне казалось совершенно разумным не дать им пропасть втуне. Эти меры усмиряли мое беспокойство о том, насколько я «правильный» родитель – беспокойство, оставлявшее чувство зияющей, засасывающей пустоты. Единственным союзником в этом деле, которого мне удалось найти, был наш педиатр, который хотя бы давал мне таблицы роста, где прогресс моего сына сравнивался с развитием всех его многочисленных конкурентов. Если его вес и рост были хоть немного выше 50-го процентиля в таблице – прекрасно! Значит, я хорошая, надежная мать. Если индекс массы его тела был немного ниже среднего, я чувствовала себя молодцом: я начисляла себе несколько баллов за предупреждение эпидемии детского ожирения. Однако в конце каждого визита мне хотелось, чтобы добрый доктор добавил что-то от себя, ответил на мою неозвученную мольбу: положено ли мне какое-нибудь отличие или в этой родительской гонке есть только зачет / незачет? Что он скажет об остальных родителях, сидящих в коридоре, – обогнала ли я их? Ну же, доктор, не томите: какую оценку вы мне поставили?

Конечно, стратегии достижения успеха в деловом мире трудно перенести на почву воспитания. Целые стопки исследований в сфере развития детей и психологии поведения говорят нам о том, что, даже если некие методы успешно мотивируют рабочих сборочного цеха, они совершенно не подходят для стимулирования детей к творческому решению проблем и на самом деле подрывают долгосрочную мотивацию к вложению сил в образование. Еще опаснее то, что наши вознаграждения и стимулы ставят баллы и оценки выше интеллектуального поиска и экспериментирования: это не позволяет учителю вести учеников к самостоятельной, лично мотивированной работе.

Хотя порочность таких методов вроде бы очевидна и доказана, мы продолжаем включать их в свою воспитательную стратегию. А за неимением регулярных оценок, выставленных какой-либо вышестоящей инстанцией, многие из нас, чтобы почувствовать, насколько хорошо мы справляемся с задачей, ожидают обратной связи от самих детей. Если дети пополнили список отличников и на первом курсе играют в футбол за университетскую команду – должно быть, мы прекрасные родители. И наоборот, когда ребенок заваливает контрольную или получает нагоняй за несдачу доклада по биологии, это с большой вероятностью означает, что мы где-то ошиблись. В конце концов, о родителях судят скорее по достижениям детей, нежели по тому, насколько дети счастливы, поэтому, когда наши дети терпят поражение, мы рассматриваем его как свое собственное.

Это не только катастрофически действует на родительскую самооценку, это признак недальновидности и отсутствия воображения. Промахи, от небольших ошибок до серьезных просчетов, – необходимый и критически важный элемент развития детей. Провал слишком часто рисуется в негативных тонах: двойка по математике или исключение из школы. Однако любые разочарования, отказы, замечания и критика – это маленькие поражения, которые одновременно являются скрытыми возможностями, ценными дарами, ошибочно воспринимаемыми как трагедии. К сожалению, когда мы отворачиваемся от них и отвергаем эти возможности, чтобы защитить детей от малейшего неудобства и обеспечить им сиюминутное счастье, мы лишаем их опыта, который нужен, чтобы стать компетентными, ответственными взрослыми.

Поражение пугает даже когда сталкиваешься с ним сам, но, когда речь идет о наших детях, бродящих слишком близко к его оскалу, нас охватывает примитивная, непреодолимая потребность их защитить. С эволюционной точки зрения такая реакция вполне естественна. Наше сердце и генетический код запрограммированы на защиту детей от вреда, поэтому, когда на нас возлагается задача «довести» свое биологическое потомство до взрослой жизни, мы готовы вступить в схватку с чем угодно, что грозит их успеху, мы бросаемся на защиту со всей яростью, на какую способны наши когти, зубы и мозги. К сожалению, если уровень адреналина и кортизола зашкаливает, мозг не может уловить разницу между подлинной, смертельной угрозой жизни и здоровью и безобидной ситуацией, когда противник в футбольном матче бежит по полю, чтобы забрать у нашего отпрыска мяч. Когда мы бросаемся наперерез хищнику в саванне и когда мы кричим на судью за несправедливое решение – это просто «два разных проявления одной и той же биологической реакции»^[4]. Поэтому, когда вам хочется толкнуть девочку, бросившую песок в лицо вашему малышу, или дать в нос учительнице, которая угрожает дочери двойкой по физике, помните, что, хотя эти действия не являются разумной, социально адекватной реакцией на легкие раздражители, они рождаются из нашей биологической природы, общей с остальным животным миром. Все мы хотим, чтобы наши дети благополучно дожили до взрослого возраста, и часто нам кажется, что успешное завершение этого проекта зависит только от нас.

За неимением саблезубых тигров и опасных обрывов, неудача кажется нам самой большой угрозой, той самой опасностью, с которой нашим детям совершенно не стоит встречаться в наше время, когда учеба все труднее, а барьер при поступлении в университеты всё выше. И в то же время история полна незаурядных людей, изобретателей и новаторов, которые научились обращать дар неудачи в свою пользу, которые не бежали от него, а оставались в его компании достаточно долго, чтобы уютно себя чувствовать среди разрушенных надежд и несостоявшихся планов. Они научились спасать из-под обломков то, что работает, и оставлять провалившиеся планы в прошлом, чтобы собраться и построить все заново и по-другому. Как обнаружила недавняя стипендиатка Фонда Макартуров и бывшая учительница старших классов Ангела Дакворт, способность упорно заниматься одним делом и следовать долгосрочным целям – надежный признак будущего успеха: точнее, чем оценки в школе, участие во внешкольной деятельности, экзаменационные баллы и коэффициент интеллекта. Она называет это твердостью характера. Ангела впервые осознала роль этого показателя, когда преподавала математику семиклассникам. Она оставила преподавание, чтобы серьезнее исследовать свою догадку, и ее открытия изменили взгляд преподавателей на потенциал учеников. Добиваются успеха ученики с твердым характером, а твердость характера выковывается в горниле неудач.

Каждый раз, когда мы спасаем детей, стоим за плечом или еще каким-то образом защищаем их от проблем, мы посылаем им очень четкий сигнал: их считают некомпетентными, неспособными и недостойными доверия. Более того, мы учим их зависеть от нас и этим отнимаем у них возможность получить ту компетентность и подготовку к жизни, передавать которую и есть наше родительское призвание.

Но вот вам факт, который подтверждается все новыми и новыми исследованиями: у детей, чьи родители не позволяют им терпеть неудачи, слабее вовлеченность, меньше энтузиазма по поводу образования, ниже мотивация и в конце концов хуже результаты, чем у тех, чьи родители поддерживают автономию.

Десятилетия исследований и сотни страниц научных свидетельств указывают на один вывод, который кажется безумным, но совершенно точно подтверждается практикой: если родители ослабят давление и перестанут беспокоиться об оценках и достижениях, сосредоточившись на более важном и общем – любви к знаниям и самостоятельном поиске, – оценки вырастут, а результаты экзаменов улучшатся. Дети контролирующих и директивных родителей гораздо хуже справляются с интеллектуальными и физическими вызовами, нежели их сверстники, выигрывающие от того, что родители отходят на задний план и позволяют детям пробовать, не справляться и пробовать снова. Более того, неудачи, которые дети терпят, когда мы отходим и позволяем им совершать собственные ошибки, – не только необходимая часть обучения: это тот самый опыт, который помогает стать жизнеспособными, умелыми и решать проблемы творчески.

США критикуют за новое поколение, не мыслящее гибко, за студентов, которые могут что-то выучить и дословно процитировать, но не умеют распорядиться информацией так, чтобы ответить на вопросы по-другому, новаторски. Отчасти это происходит потому, что наша система образования основана на стандартизированных тестах как способе измерения эффективности, а еще потому, что сегодняшние родители просто не позволяют детям барахтаться в малоприятном, грязном опыте провала достаточно долго, чтобы заметить недочеты плана А и сформулировать план Б, В, Г и Д. Многие дети могут прекрасно сдать экзамен, используя план А, но обязательно найдется ребенок, который попытался и потерпел неудачу, а потом перегруппировался для двадцати пяти новых попыток, и они-то и приведут к подлинному новаторству и изменят мир. Этот ребенок отличается не только творческим или инновационным подходом: он не боится пробовать новую стратегию. Ему достанет мужества и решительности перебрать тысячи неверных решений до тех пор, пока не найдется работающее. Он сможет собраться с силами после множества неудач и, подобно Томасу Эдисону, перепробует тысячи способов, с помощью которых нельзя создать лампочку, прежде чем найдет тот единственный, который работает.

Мое озарение пришло не сразу. Да, я уже некоторое время чувствовала себя некомфортно в роли гиперопекающей мамочки, но я вынуждена (снова) отдать должное своим ученикам, показавшим мне то, чего я в своей слепоте не видела. Каждый год мои восьмиклассники пишут сочинение об опыте, который оказал большое влияние на их образование. После долгой борьбы с текстом одна из моих самых нервных и тревожных учениц сдала мне следующее:

Некоторые люди боятся высоты, другие – воды; я же боюсь неудачи, что, кстати, называется атихифобия. Я настолько боюсь неудачи, что теряю из виду то, что по-настоящему важно – возможность чему-то научиться. Когда я думаю только о результате, я упускаю суть задачи и лишаю себя новых знаний.

Далее она описала, как этот страх многократно и многообразно помешал ей в школе и спорте, но эти первые несколько предложений прямо-таки ввели меня в ступор. Опыт этой ученицы, мой профессиональный опыт разговоров с ее родителями, мой собственный стиль воспитания и страхи моего сына – все это сошлось вместе в ее признании. Родители этой ученицы – прекрасные, добрые, заботливые люди, которые вовсе не хотели посеять в своем ребенке такого рода страх. И, честно говоря, им пришлось бы самим разбираться с последствиями, если бы частный выбор родителей, мешающий социальному, эмоциональному и академическому развитию ребенка, не вступал бы в конфликт с возможностью преподавателя учить этого ребенка.

Несмотря на безбрежный оптимизм и энергию тысяч новых учителей, приходящих в школы каждый год, Национальная ассоциация образования сообщает, что треть преподавателей увольняется через три года работы, а 46 % – через пять. Рон Кларк, лауреат премии Диснея лучшему американскому учителю, пишет, что многие из «сбежавших» учителей называют одной из главных причин ухода из профессии «проблемы с родителями». В интервью компании CNN 2011 года он рассказывает о разговоре с директором, которую признали «администратором года» в своем штате, а она уволилась.

– Я кричал: «Вы не можете уйти от нас!», а она прямо сказала: «Послушайте, если бы мне предложили руководить школьным заведением для сирот, я бы с радостью согласилась, но я просто не в силах больше терпеть родителей: они нас убивают».

Я очень люблю преподавать, но «проблемы с родителями» часто вдохновляют меня на фантазии о том, как я навсегда уйду из профессии, уеду на Аляску и стану разводить ездовых собак. «Проблемы с родителями» – сюжет моих ночных кошмаров.

Теперь, когда я понимаю корень страхов и беспокойства родителей, я делаю все возможное, чтобы убедить их: небольшой отрицательный эпизод на пути ребенка очень мало влияет на общую картину, а также может оказаться прекрасной возможностью научиться стойкости. Я отступаю, жду, пока нервные родители начнут дышать ровнее, и помогаю им увидеть, что у них замечательный, добрый, щедрый и любознательный ребенок. Я успокаиваю: у ребенка все будет хорошо; более того, на протяжении своей жизни он будет делать прекрасные и интереснейшие вещи, и никто даже не вспомнит о проступке или неудаче, ставших причиной нашей встречи. Некоторые родители верят мне, но больше тех, кто не верит и уходит из моего кабинета с убеждением, что четыре с минусом за семестр означает конец их мечтам о прекрасном образовании, экономической стабильности и счастливой жизни ребенка.

Быть учителем никогда не было просто, и столь же непросто быть родителем: у обеих сторон немало общего, что, по идее, должно вызывать взаимное сочувствие. В конце концов, все мы стремимся к общей цели – образованию наших детей. К сожалению, родители, приоритет которых – спасение детей от неприятностей, и учителя, для которых важно бросить вызов своим ученикам, часто вступают в конфликт. Из-за этого партнерство родителей с учителем зашло в тупик. Преподавание превратилось в перетягивание каната: родители хотят, чтобы учителя заставляли детей все серьезнее работать, однако отвергают серьезные занятия как «слишком сложные» или «слишком фрустрирующие» для своих отпрысков. Родители вправе защищать самооценку своих детей, но слишком часто родительский гнев выбирает мишенью учителя.

Я постаралась найти лучший способ поддержать родителей в их усилиях любить и беречь своих детей и научить родителей немного отойти на задний план, предоставить своим чадам безопасное пространство для падения, особенно при переходе из начальных классов в средние. Этот момент – лучшее время для неудач, даже для тех ребят, которые до сих пор со всем справлялись. Сочетание нескольких источников стресса – пубертата, выросших академических ожиданий и нагрузки – идеальная почва для неудач. От того, как родители, учителя и ученики поработают вместе над преодолением неизбежных падений, в огромной степени зависит будущий успех ребят в старших классах школы, университете и дальнейшей жизни.

Так что же делать? Чтобы помочь детям получить от образования как можно больше, родители должны выпускать поводья из своих рук и сосредотачиваться на трех целях: предоставить возможности для неудач, искать способы учиться на ошибках и строить здоровые отношения между семьей и школой. В следующих главах я объясню каждую из этих целей подробнее и опишу стратегии для их достижения.

В тот день, когда я наконец осознала свою склонность к гиперопеке, я исполнилась решимости что-то изменить у себя дома, с собственными детьми. Требовалось немедленно совершить какой-то символический жест, и я сразу поняла, с чего начать. Мой младший сын, в тот момент третьеклассник, все еще не умел завязывать шнурки. Эту проблему я списывала на изобретателей липучек, а также на вкус своего сына, который предпочитал легко надевающуюся обувь, но в глубине души я знала, что это мое упущение. Когда я заговаривала с ним об этом, он пугался, несмотря на мой бодрый зачин: «Как здорово было бы нам вместе разобраться с этими шнурками!» Он терялся из-за моих указаний, я терялась из-за его беспомощности, и все предприятие заканчивалось раздражением и слезами. Слезами! Из-за шнурков! Когда я всерьез задумалась об источнике проблемы со шнурками, я поняла, что причина – в чувстве фрустрации и беспомощности, возникшем по моей вине, а не по его. Я же сына этому и научила.

Каждый раз, когда я завязывала ему шнурки вместо того, чтобы научить его делать это самостоятельно, я подкрепляла в нем убеждение, что эта задача для него слишком сложна. В конце концов мы оба начали сомневаться, получится ли у него вообще. Однажды перед уроками, когда он забыл свои кроссовки на липучке у друга и вынужден был надеть запасную обувь со шнурками, он сказал, что лучше пойдет в резиновых сапогах, чем попытается завязать шнурки. Его даже не волновало, что из-за резиновых сапог ему придется просидеть в одиночестве весь урок физкультуры.

Вот что я создала своими руками: мой сын был настолько убежден в своей некомпетентности, что готов был пожертвовать целым часом игры с друзьями.

Поэтому в тот вечер я достала его запасные кроссовки и приготовилась исправить положение. Во время полдника я сказала ему, что совершила ошибку и что, кажется, поняла, как мне стать лучшей мамой. Я сказала, что понимаю его опасения и поначалу действительно будет непросто, но стоит постараться, и он справится – надо только терпеливо повторять попытки, пока чертовы шнурки не завяжутся. Не прошло и часа, как ему больше не нужно было стыдиться, что он единственный третьеклассник, не умеющий завязывать шнурки. Он справился, и кажется, я никогда не видела его более довольным собой. Я почувствовала себя супермамой, а всего-то и нужно было – немного времени, чуть веры друг в друга и терпение, чтобы распутать узлы и петли.

Разумеется, не всегда будет так просто. Дети растут, а с ними растут и ставки, и возможные последствия. Непослушные узлы и шнурки разной длины молниеносно уступают дорогу плохим вступительным сочинениям и проваленным собеседованиям при приеме на работу, и у нас есть лишь краткий миг на то, чтобы привить детям уверенность и стойкость. Работа начинается еще тогда, когда у младенца не получается достать до игрушки или пройти по комнате, не упав по дороге, и продолжается до тех пор, пока он не отправится во взрослую жизнь. Чем раньше родители научатся ценить положительные аспекты трудностей и позволят детям пожинать плоды детских ошибок, тем быстрее у всех нас появится возможность разделить радость, подобную той, которую я увидела на лице сына, когда он завязал эти несчастные шнурки.

Все зависит от нас. Нам, родителям, принадлежит власть предоставить детям свободу совершать ошибки. А учителям – способность преобразить эти ошибки в выученные уроки. А вместе? Вместе мы можем вырастить поколение уверенных, компетентных взрослых.

Итак, начнем.

Часть I Неудача – самый ценный инструмент воспитания

Глава 1 Как слово «неудача» стало ругательным краткая история воспитания детей в Америке

Когда я была маленькой, я обожала книжки из серии «Маленький домик в прериях». Я хотела жить в землянке на берегу Сливового ручья или в крохотном домике в Больших Лесах под строгим, но любящим руководством мамы и папы Инглз. Я хотела быть Лорой, смело исследующей опасный и будоражащий мир вокруг и совершающей множество ошибок, покоряя прерии. Когда же она возвращалась домой, чтобы держать ответ за свои проделки, реакцией родителей были не страх и беспокойство, а интерес к ее приключениям и тем урокам, которые можно из них вынести для грядущей большой жизни.

Я старалась снисходить к своей сестре, как Лора снисходила к Кэрри. Когда под елкой не появлялся дорогой подарок, который я так страстно желала, я напоминала себе, как однажды Лора получила на Рождество лишь маленькую жестяную кружку, конфету, пирожок и монетку в один пенни и при этом старалась все равно быть благодарной. Следы детской привычки думать «А как бы поступила Лора?» я сохранила и во взрослой жизни – и не могла дождаться, когда прочитаю «Маленький домик в прериях» своим детям и расскажу им о Лорином мире, где граница между добром и злом незыблема, а воздушные шары делают из свиного мочевого пузыря. Мы читали и заново переживали любимые моменты: как девочки лили сироп на снег, чтобы получились леденцы, как они красили масло соком тертой моркови и водили наперстком по морозным узорам на окнах. Я поощряла детей исследовать наши не такие уж большие леса, хотя и волновалась насчет медведей, охотников и глубоких погребов. Я очень старалась быть такой же надежной, поддерживающей и любящей матерью для своих сыновей, как мама Инглз.

Мама и папа Инглз устанавливали для детей четкие границы и цели. Добро было добром, а зло было злом, дети учились на ошибках, а когда родителям приходилось применять наказания, последствия были скорыми и справедливыми. И поэтому, когда я сама стала родителем, вопрос «Как бы поступила Лора?» сменился на «Как бы поступила мама Инглз?», и я пытаюсь растить своих детей в согласии с этим идеалом. Я стараюсь помнить, что их ошибки и промахи – необходимая и неизбежная часть взросления.

Тот факт, что я обращаюсь за советом к источнику конца девятнадцатого века, красноречиво свидетельствует о том, каким сложным и запутанным делом стало воспитание детей. Папа и мама Инглз понимали, что задача родителя – вырастить самодостаточных, разумных и нравственных людей. Я завидую их ясному видению, потому что иногда у меня нет уверенности в том, какова моя задача. То я должна быть сыну другом, чтобы он не побоялся поделиться со мной своими чувствами. А через минуту задача меняется: нужно продемонстрировать свой авторитет и научить сына писать благодарственные письма, хочет он этого или нет.

Если я сама не уверена в своей роли, то наверняка сомнения посещают и сына. Неудивительно, что я мечтаю о простоте воспитания в Больших Лесах. Однако боюсь, что даже трезвомыслящие мама и папа Инглз растерялись бы и запутались в условиях переменчивых ожиданий и отсутствия крепкой опоры в нынешнем пейзаже родительства. Чтобы определить свое местоположение в этой темной чаще и разобраться, как мы здесь оказались, надо вычленить внятный сигнал из шума истории родительства.

Когда воспитывать детей было проще

Процесс воспитания в колониальную пору Новой Англии упрощался еще и четкой иерархией потребностей, которая, в свою очередь, определялась высоким уровнем детской смертности. Даже в самом богатом и здоровом окружении умирал каждый десятый ребенок. В таких городах, как Бостон, где нищета и теснота способствовали распространению болезней, детская смертность была в два-три раза выше. Когда случалась катастрофа, как, например, во время эпидемии оспы 1677 года, умирала пятая часть населения, по большей части дети^[5]. Родителей, которым вид мертвого ребенка казался «не страннее разбитого графина»^[6], гораздо больше заботили базовые потребности: ежедневная борьба за кров, еду и безопасную питьевую воду, – нежели образование, социализация и эмоциональное здоровье отпрысков. В воспитании детей на заре США господствовал скорее разум, нежели чувства. «Голосом философии воспитания» в колониальной Америке, если таковой вообще существовал, можно назвать Джона Локка. Это сегодня мы с помощью витиеватого трактата с подкрепляющим урок леденцом объясняем чаду, почему не следует кусать соседку, а Локк предпочитал более простое решение, которое ставило во главу угла трезвый разум, а не эмоцию, потому что «длинные речи и философские рассуждения в лучшем случае приводят детей в изумление и смущение, но нисколько не учат их»^[7]. Считалось, что детей должно быть видно, но не слышно и что им всегда следует руководствоваться интересами семьи. Им совершенно точно не позволялось устраивать сцены. Малыш, с воплем бросающийся на пол в лавке конца 17 века? Нет уж, помилуйте. Локк сообщает нам, что «плач детей часто является выражением притязания на господство и открытым проявлением их дерзости и упорства; не будучи в силах добиться осуществления своего желания, они хотят криком и плачем утвердить свое притязание и право на его удовлетворение»^[8] (курсив автора, и я прямо-таки чувствую, как насмешка сочится из этих отвратительных, эмоциональных слов). Когда дети сталкивались со страданием и последствиями своих ошибок, Локк советовал родителям: «Ни в коем случае не стоните жалобно над ними. Это расслабляет их душу, и они начинают поддаваться малейшей боли, выпадающей на их долю; благодаря этому боль глубже проникает в ту часть тела, в которой она в данный момент сосредоточена, и наносит более тяжелые раны, чем вызвала бы сама по себе»^[9]. Другими словами, исправляй и утешай, но не сочувствуй и не придавай слишком большого значения детским страданиям и промахам, поскольку «многочисленные превратности, которым подвержена наша земная жизнь, требуют от нас, чтобы мы не были слишком чувствительны к любому незначительному страданию»^[10]. Локк был решительным приверженцем метода, побуждавшего детей возвратиться к тому моменту, где они потерпели неудачу, и попытаться снова. «Когда дети испытывают незначительную боль от ушиба или падения, следует не выражать свою жалость, а советовать им предпринять новую попытку. Таким образом, вы не только прекратите их плач, но и скорее вылечите их от неосторожности и предупредите дальнейшие падения, чем бранью или преувеличенными выражениями жалости. Но каковы бы ни были полученные ими ушибы, прекращайте их плач: это доставит им больше спокойствия и облегчения в данный момент и закалит их на будущее время»^[11] (опять-таки курсив и презрительная интонация принадлежат автору). Колонисты любили своих детей и, я уверена, утешали их, если те «испытывали боль от ушиба или падения», но эти неприятности считались частью повседневной жизни, когда ребенок тихо и покорно вносил свой вклад в выживание семьи на суровой и опасной земле. Дети росли, переживали взлеты и падения, а у родителей было много других забот, помимо круглосуточного обеспечения счастья своих отпрысков.

Родители гораздо раньше выталкивали детей из гнезда, чем это принято сегодня. Выражаясь словами писателя и участника американской революции Томаса Пейна, «ничто не наносит такого вреда привязанности как со стороны родителей, так и со стороны детей, как слишком крепкая связь и слишком долгое сохранение этой связи»^[12]. Отпрыски рано женились и выходили замуж, вскоре рожали собственных детей и должны были самостоятельно заниматься ремеслом или фермерством, а также вести домашнее хозяйство еще до окончания того, что по нашим меркам считается средним подростковым возрастом, поэтому родители чувствовали насущную необходимость с самых первых дней жизни передавать им навыки выживания и независимости.

В результате американской революции родились новая нация и новая философия природы детей и их места в семье и обществе. Точно так же, как наш народ восстал против власти английского короля, требовавшего слепой преданности и подчинения, писатели и мыслители провозглашали аналогичное видение для американских детей. Как показывает Стивен Минц в книге «Плот Гека: история американского детства», этот переход к индивидуальности может быть проиллюстрирован сдвигом в обычаях выбора имени для ребенка. До американской революции детей обычно называли в честь родителей или близких родственников, чтобы подчеркнуть важность происхождения и семьи по сравнению с индивидуальностью. Однако к середине XVIII века родители начали называть детей уникальными именами, иногда в паре со вторым именем в качестве особого выражения индивидуальности^[13]. Вышли из обихода и другие традиции, которые поддерживали политическую, социальную и семейную иерархию, например детская обязанность кланяться родителям, и дух революции начал проникать в умы и привычки граждан, которые отказывались воспринимать себя как подданных какого бы то ни было хозяина, политического или любого другого. Американцы начали мечтать о будущем своей новой страны, нации образованных граждан, которая может состояться, только если ее дети не будут склоняться перед тиранией и будут ценить индивидуальные права, служащие свободе.

Несмотря на надежды и восторженный идеализм завоеванной в бою американской независимости, дети по-прежнему жили в тихой безысходности отчаянии. Более половины теряли родителей до достижения брачного возраста, поэтому многие вынужденно несли на своих худеньких плечах бремя не только собственного детского, но и родительского труда. Крестьянских детей приобщали к труду в нежном возрасте пяти лет и ожидали от них выполнения причитающихся им обязанностей для обеспечения будущего семьи. В городах дети трудились по дому, учились ремеслу и помогали с подработкой, которую брали другие члены семьи ради дополнительного дохода, например со стиркой и шитьем.

К концу XIX века, когда население и экономическая деятельность США постепенно перемещались с ферм в города, каждый шестой ребенок между десятью и пятнадцатью годами ходил на работу. Мельницы и фабрики нанимали детей из-за их «удобного» небольшого роста. Маленькое тело позволяло ребенку, например, забраться под промышленное оборудование, чтобы вынуть зубец, отвалившийся от шестеренки, или устранить иную поломку; кроме того, дети являли собой дешевую расходную рабочую силу. Первые годы XX века были отмечены осознанием опасностей и ужасов, подстерегающих детей на рабочем месте. Это привело к появлению законов о детском труде, не позволявших ребенку младше определенного возраста работать вне дома. Когда детский труд признали незаконным, стало обязательным посещение школы. Дети, ранее трудившиеся для материального обеспечения семьи, теперь работали над своим образованием. Эти реформы принесли огромную пользу, но с точки зрения семьи и общества, которое измеряло ценность ребенка его полезностью, дети стали «излишеством» и на глазах одного поколения превратились из полезных в бесполезных^[14], из выгодных в не имеющих никакой цены. По мере того как все больше детей рождались и росли, чтобы провести детство в праздности, родителям ничего не оставалось, как сформулировать новые цели для воспитания этих очень дорогих и непродуктивных детей. ...