Есть жуков и причинять добро

Глава 1

Белоснежные прямые волосы до лопаток, брови, похожие на скопления снежинок, почти прозрачная кожа. В свои шестнадцать Марс ощущал себя младенцем. Глотая приключенческие романы и дивясь полной поступков жизни героев, он видел свою душу такой же белой, пустой, словно волосы на теле, лишенные какого бы то ни было пигмента. Сегодня, в день своего рождения, мальчик сбежал в обнимавший деревню тихий лес, еще посапывающий нежным, аккуратным шелестом листьев под легким ветром. Для этого нужно было просочиться через несколько комнаток со скрипящими половицами, однако делал это юный конспиратор так часто, что знал наизусть безопасные для родительского сна островки пола. Прикрыв за собой тяжелую, в форме арки, дверь, Марс рванул по дышащей спокойствием улице с небольшими, словно пряничными домами.

Рассветное солнце еще не забрезжило, уличные факелы влекли и пожирали ночных крылатых насекомых. Стоявшие вдоль песчаной дороги деревья начинали желтеть, и дома будто светились золотом, напитываясь им от огня и ярких листьев пористой побелкой.

Добежав до безопасной зоны, Марс постоял, тяжело дыша, уперевшись ладонями в колени. Дойдя босиком по шелковому ковру из мха, причмокивающего влагой при каждом шаге, до помеченного царапиной дерева, Марс затормозил. Он сбросил с окна и крышки мох, открыл ее и спрыгнул. Внутри было уже довольно светло, мальчик оглядел владения: небольшая комната, представляющая собой яму с несколькими вертикальными деревянными балками по периметру и двумя – в центре. Каждая – в середине поддерживаемой ею части. На потолке очерчивались два квадрата: один – деревянная крышка входа, второй – небольшое окно, которое являлось источником вдохновения Марса для создания этой землянки.

Несколько лет назад дедушка учил его «секретам»: нужно было вырыть маленькую ямку размером примерно три квадратных сантиметра, положить туда красивый камень с берега реки, цветок или бусину, накрыть крохотным стеклом и припорошить землей. Тепло растекалось по сосудам от знания о таком секрете, и тогда Марс решил: а почему бы не увеличить масштаб такой приятной тайны? Родители спокойно относились к его побегам в лес, ведь и сами они выросли, шатаясь по окрестностям и прося приключений и игр у лесных озер и могучих дубов.

Сложнее всего оказалось достать нужный по размеру кусок стекла, однако проблема разрешилась, когда окно соседа – дядюшки Тапио, разбила отправленная порывом разбушевавшегося ветра ветка дерева. Дело было за малым – незаметно умыкнуть оставшийся целым небольшой прямоугольный кусок. Марс строил убежище месяц, пропадая в лесу дозволенное время. Когда работа была закончена, мальчик наполнил секрет самым важным: полом служил толстый слой сена со старым одеялом поверх, кипа книг, глиняная миска для лакомств, которые удавалось стащить из дома. Целый угол отводился его хобби: в нем валялась гора бутылок, прозрачных, коричневых и изумрудно-зеленых, безымянных – из-под молока, и с этикетками – от сидра и бурбона. Также тонкой черной резинкой были связаны простые карандаши, а на белой кружевной салфетке высилась стопка коричневатых листков бумаги.

Глава 2

Хана вскочила с постели от гулкого грохота с верхней секции. По дышащим влагой стенам она поняла, что дождь шел всю ночь. Каждый житель их городка мог безошибочно определить ночную и нынешнюю погоду по влажности в помещении. С удивлением наблюдала она последние дни за реакцией кузины, приехавшей погостить из другого города, на устройство их жилищ.

Прошлое, проведенное городом в войнах, привело многочисленных ученых Гардасхольма к идее обустройства быта под землей. Их жилье представляло собой огромные подземные колодцы, поделённые горизонтальными перегородками на секции. Такие «норки» не отличались сильным размахом, но всё необходимое вмещали, а главное – скрывали городок от посторонних глаз. С поверхности он казался обычным лесом с небольшими возвышавшимися глыбками, которые можно было принять за муравейники. Деревья свободно росли на территории, к фрагментам их корней, заходившим в норки, жители относились с уважением – периодически подкармливали, смачивали водой, а также использовали в своих целях – как предметы мебели, но не причиняя вреда.

Некоторые секции были приспособлены под фермы подземных насекомых, дабы обеспечивать население едой и не уменьшать их популяцию на территории. За десятилетия жизни в страхе люди здесь приспособились к жизни в весьма необычных условиях. Главной проблемой оставалась влажность, после дождливых дней стены жилищ были напитаны и просто сочились влагой, многие жители постоянно кашляли и чахли, и только после окончания дождей можно было проветрить и высушить норки благодаря тому, что все они сообщались отверстиями между собой, а самая верхняя – с поверхностью.

Перед выходом наверх жители обязательно надевали защитные очки, представлявшие собой стёкла со специальным напылением раствора пигментов жуков кошениль, защищавшим глаза от интенсивного непривычного света. В противном случае человек терял зрение на несколько часов. Да и находиться на поверхности могли далеко не все.

Этим утром мама заставила Хану показать Мие окрестный лес. Девушка ненавидела подниматься, но тяжелый, усталый взгляд матери и чувство долга перед кузиной заставили её накинуть плащ и нацепить на нос очки, а вторые вручить сестре. На недоуменный скептичный взгляд ответила:

– Как бы прискорбно для тебя это ни звучало – ты уже почти одна из нас. За пару дней глаза немного отвыкают от солнечных лучей.

Мия только закатила глаза, но не поверить осторожной сестре не могла.

Они поднялись по деревянной лестнице с -3 этажа, попутно приветствуя соседей, и оказались в лесу. От резкого запаха смол у девочек закружилась голова, ветер словно давал пощечины. Такими ощущениями всегда встречала поверхность Хану, чувство тревоги, беспокойства её не покидало. Лёгкое дуновение хлестало её по коже, а яркие лучи, казалось, звучали: вокруг стоял панический крик, прогоняющий из леса, преследовавший девочку последними цепляющимися лучами, когда дверь люка, ведущего в колодец, закрывалась. Мышцы ног сдали, задрожали, заставив Хану осесть на землю, зажмурившись и зажав уши ладонями.

Просидев так примерно полминуты, девочка услышала сначала далёкий, а постепенно всё приближающийся голос Мии:

– …вочка моя. Малышка, всё будет хорошо, всё будет хорошо, нужно просто привыкнуть, – голос кузины звучал на удивление мягко, спокойно, рука гладила плечо Ханы, еле прикасаясь.

– Вот в чём дело, – Хана предохранительно сощурила распахнутые в панике глаза. – Никогда ещё так быстро не успокаивалась.

– Идём, никогда не видела такого необычного занимательного леса, – сестра усмехнулась Хане.

Девочки поднялись, Мия приобняла Ханну, и они шаткой походкой зашагали в сторону шумящей быстрой реки. Воздух все также бил, солнце кричало откуда-то издалека, природа нагоняла тревогу своими нервирующими яркими красками, резкими движениями, однако уверенность, исходящая от кузины, заставляла двигаться вперёд.

Мельком, но очень цепко и внимательно, Хана посмотрела на сестру. В сумеречном освещении подземелья не было видно её яркой внешности: яркие, слепящие рыжие волосы, серые умные глаза, ямочки на напряженных щеках даже при отсутствии улыбки. Пытливый взгляд тянулся к выраженным чертам, хотелось долго ощупывать взглядом, привыкать. Её соседи носили белые или мышиного цвета волосы, кожа серая, обвисшая, при редком прямом свете – с голубоватым оттенком. Хотя жители города были деятельными, вдумчивыми и целый день хлопотали для улучшения и поддержания быта, глаза не светились жаждой и любопытством. Да и в глаза смотреть эти люди не любили.

Вечером Мия покинула их уютное безопасное место. Несмотря на возраставший к сестре интерес, у Ханы с плеч свалился огромный булыжник, так как возмутители спокойствия больше причиняли ей боль, нежели заставляли проявлять любопытство. Моросящий во время отъезда кузины дождь к ночи перерос в мощный ливень, влажность в их с мамой комнатке нарастала. Достаточно было провести по воздуху рукой, чтобы она стала мокрой, только что глазу ещё не были заметны подвешенные мельчайшие капли. У Берге, её мамы, усилились приступы кашля, на своей компактной кровати она лежала, опустив ноги на пол, покрытая потом и сыростью. В кровати всё смешалось: противные на ощупь простыни, крупные складки длинной юбки, мамины платки, несколько высоких подушек и крохотное, корчащееся, исходящее тихим кашлем существо.

Ком какого-то нового ощущения стоял в горле у Ханы. Отвар трав, который применяли обычно жители в таких случаях, потерял всякий эффект. Чувство собственной бесполезности не давало покоя, девочка судорожно думала: огонь можно было разжигать только в объявленное время, о котором все жители были осведомлены, соседи ничем бы не помогли маленькой семье, так как в данную минуту в половине комнаток происходило то же самое. Ещё никогда приступы не были такими сильными, и хаос в голове Ханы погнал её наверх – она открыла деревянную створку их двери с маленьким отверстием в форме сердца на уровне глаз и пролезла в общий вертикальный ход с вделанными в одну из стен стальными скобами, служащими лестницей. Порывистыми движениями, дрожащими руками с ледяными пальцами она хваталась за скобы и не заметила, как оказалась на траве. Закричав от поразивших её с огромной силой ледяных стрел, Хана закатилась обратно в колодец, чудом зацепившись за металл и не рухнув в проход, и захлопнула за собой створку колодца.

Глава 3

Переделав все свои дела в лесном убежище, Марс направился к дому. Уже виднелись между деревьями пухлые, нахлобученные крыши домиков, когда мальчик услышал треск сломанной ветки на дереве слева.

– Крендель! – крикнул Марс мягким голосом и присел в тень огромной сосны, прячась от раскочегарившегося к полудню сентябрьского солнца.

Вся живность в округе городка мальчика не боялась, ведь он бегал туда каждый день с шести лет. Белка резко повернула голову на звук, оранжевая спинка блеснула на солнце, и в следующее мгновение Крендель уже сидел, цепко ухватившись коготками за бедро Марса. Из набедренной небольшой серо-желтой сумки мальчик достал несколько заранее приготовленных шариков из пшеничного хлеба, по очереди вручил Кренделю и аккуратно погладил двумя пальцами по уже начинавшей терять яркость шерстке. Шустро спрятав шарики за щеки, Крендель сощурил глаза от удовольствия и удалился восвояси.

Повидавшись с приятелем, Марс помчался в сторону дома. Желудок исходился голодными спазмами в предвкушении праздничного обеда. Вдали послышался шум реки, бьющейся о пороги, а значит, сейчас покажется знакомая улица с домами в глазурированных шапочках. На улицах уже в разгаре была дневная суета: торговцы расхваливали свежие овощи и ароматные орехи в кленовом сиропе, пара шарманщиков утомленно «крутили свою баранку», а женщины петляли между домов по хозяйственным делам шустро, словно рыбки, которых пытаются поймать голыми руками дети. Вскочив на крыльцо, Марс толкнул тяжелую дубовую дверь, залетел в просторную залу, служившую одновременно и прихожей, и гостиной, и столовой, и тут же оторопел.

Крупный крепкий стол был накрыт скатертью, плотной и белой настолько, что слепило глаза. На ней стояло несколько горшков и противней с окунем, фаршированным лимонами и петрушкой, куриными ножками в сыре и сливках, ещё дымящийся пирог со шпинатом и творогом, а также клубничные булочки, и самое главное – высокий торт из вафельных коржей, пропитанных сметаной и сгущенным молоком. В кувшинах дожидался именинника домашний сидр и свежевыжатый апельсиновый сок. Однако не ломящийся любимой едой стол поразил мальчика – устраивать грандиозные обеды было давно укоренившейся семейной традицией, а отсутствие другой важной их составляющей – людей. За бившим из громадного окна светом он увидел лишь силуэт матери, сидящей к нему боком: тонкое, изогнутое в форме эмбриона тело, руки, лежащие на столе с опущенной на них головой в чепце. На спине густая волна длинных распущенных волос, отдельные завитки которой выбивались тут и там из общей массы. На шум открывшейся двери головы она не подняла, и Марс, подойдя, аккуратно положил ладонь на спину. Эир вздрогнула, резко выпрямилась и взглянула на сына. Марса словно огрели тяжелым мешком муки по голове, а внутри что-то ухнуло до самых пяток. Её крохотные, изящные черты лица, казалось, ещё уменьшились. Светло-зеленые глаза с длинными ресницами, прокрашенными коричневым пигментом, между серповидными волосинками виднелись желтые корочки, а ниже зияли тёмно-серые круги. Маленький округлый рот был напряжён, губы поджаты. Верхняя часть светлых, слегка золотистых волос, неряшливо и торопливо была убрана под чепец, а пряди, струящиеся спереди по плечам, изобиловали спутавшимися узелками. Выражение глаз спросонья ещё не успело ни о чём сказать, и было тут же взято под контроль бдительной Эир.

– Что случилось, мама!? Ты плакала? Где папа? Гости? Вы решили на этот раз никого не приглашать? – засыпал вопросами испуганный Марс.

– Без паники, котик. За твоим отцом приехали и забрали на дипломатическую миссию. Самое главное, что ты сегодня родился. Гостей мы предупредили об отмене празднования, так как решили, что без папы тебе это будет не в радость. Но мы и вдвоём с тобой повеселимся, что думаешь? – Эир заговорщически подтолкнула его локтем в бок и тепло улыбнулась, лицо её преобразилось.

– Всё как всегда секретно?

В ответ мать лишь подмигнула и выскользнула в кухню освежиться после тяжелой дремы на твердом столе.

По возвращении она разлила по стаканам сок, а Марс положил обоим по кусочку курятины и пару половников пюре. Марс рассказал о делах в лесу, последних своих рассказах и встрече с Кренделем, они обсудили городские новости. Посмеялись над котами, вчетвером пытавшимися уместиться на каменной полке над камином. Из-за того, что та хорошо прогревалась и долго сохраняла тепло, животных тянуло к ней как магнитом. Марс изо всех сил держал маску праздничного настроения и поддерживал весёлый, взаимоподдевающий остроумный диалог, но мысли его были уже далеко, а еда не имела вкуса.

После обеда они с Эир набрали из колодца таз воды для мытья посуды, и в густой пене Марс оттирал пустые тарелки, а мать натирала до блеска вафельным полотенцем. Солнце уже клонилось к земле и освещало моющих посуду мягким розоватым светом, а теплый ветер приятно гладил кожу. Они любили делать домашнюю работу вот так, на крыльце, брызгая друг друга и повсюду преследовавших котов водой и смеясь, болтали и делились событиями дня. Так в доме поддерживался дружеский, доверительный микроклимат. Однако тревожное предчувствие пульсировало под ложечкой: доверие доверием, а до конца родители не могут позволить себе быть честными с мальчиком, даже когда дело касается всей семьи.

Завершив рутинные вечерние ритуалы, Эир и Марс разошлись по спальням, однако у молодого человека с оскорбленным чувством собственного достоинства сна не было ни в одном глазу. Двери в спальни закрыты не были и мальчик своим чутким, натренированным в лесу слухом, улавливал, как Эир ворочается в постели. Скорость дыхания её постоянно изменялась. Марс знал, что если быть достаточно внимательным, растворившись, превратиться в ощущение, то можно понять о человеке многое: состояние, настроение, эмоции, даже при отсутствии внешних проявлений. Он просто внимательно наблюдал, пусть даже не задействуя зрение, наблюдал за своими ощущениями, и состояние передавалось ему, словно запах. По скорости дыхания Эир было ясно, что внутри у неё происходят сражения, она то ищет компромиссы с совестью, то успокаивает себя и затихает. А затем ее обуревает туча сомнений, и напряженный мыслительный процесс гудит для Марса в тихой осенней ночи как рой ос.

Наконец, Эир провалилось в небытие, ибо в воздухе повисла тишина, энергия напряжения испарилась, и уже слухом уловил мальчик мерное сопение. Откинув одеяло, Марс рывком сел в постели. Хотя в их семье домашний очаг, традиции совместного времяпрепровождения, создание уюта были основополагающими принципами жизни, Марса никогда сильно не привлекала зацикленность на доме. Родителей он очень любил, любил и делать домашние дела в веселой болтовне и ребячестве, но чувство, что при его уходе лица дорогих людей меняются, и разговоры далеки от обсуждения предстоящей рыбалки и предвкушения свежайших трубочек со сливками на улице Гроз. А потому мальчик не мог полностью оценить прелести пахнущей лимоном, тёплой, топящей в себе постели, успокаивающего тиканья часов, только добавлявших беспокойства об отце. Они были сделаны вместе с папой в раннем детстве Марса, и каждый час вместо кукушки изрыгали клоуна, бьющего в тарелки, однако вместо звона звучала нота, каждый час разная. Ансгард разбирался с механизмами, а малыш тем временем лепил и раскрашивал цирковую фигурку. Глядя теперь на неровное лицо с расплывшейся улыбкой, Марс проглотил поднявшийся было к горлу ком. Даже успокоившееся дыхание матери не заставило мальчика устроиться поудобнее, изнутри словно что-то кололо его выйти к реке и подышать освежающим ночным воздухом.

Надев свои льняные брюки прямо на пижаму, и, сильно не затягивая ремень, не завязывая шнурков на ботинках, и не забыв своей компактной сумки, он выскочил в ночь прямо через окно комнаты. Зайдя в кладовую, отрезал крупный ломоть сыра, и, обмакнув его в малиновое варенье, выдвинулся к прохладной, уносящей тревоги реке.

Он любил свою реку всей душой. Як был бурным, ярым, со множеством порогов, а вода леденила до костей. Он находился совсем недалеко от дома, а потому часто прибегал на берег и с утренней чашкой чая, и с книгой перед сном. Шум воды и созерцание стремительного, изумрудного потока вдыхало в него жизнь, а когда мальчик решался время от времени опустить голову в воду, его накрывала свежесть, и можно было почувствовать, как щекочет мозг рой новых мыслей. Мутные равнинные реки ассоциировались с болотом, застоявшимися ленивыми рыбешками и зловонными водорослями, а Як, несмотря на отсутствие в рельефе возвышенностей, проявлял стремительный, горный темперамент. Какое-то время Марс постоял, закрыв глаза, слушая плеск и смакуя солоновато-слакое сочетание сыра с вареньем, на первый взгляд полностью умиротворенный. Однако, когда юноша поднял веки, его зрачки жестко блеснули, а выражение лица не походило на наслаждавшееся ночным покоем. «Больше это не повторится. Не повторится».

Глава 4

Поняв, что снаружи хлещет дождь, Хана разочарованно выдохнула, и выдох её распался на множество фрагментов от сотрясающей дрожи. Девочка вновь поднялась по скобам к выходу и присела на одной из последних. Нужно переждать дождь, но ради чего? Чем поможет она изнемогающей от болезни матери, если переступит через себя и выйдет наверх, в ночь? Односложные после испуга мысли блуждали и кувыркались в её голове, пока не пришёл ответ: даже нахождение наверху казалось меньшим из зол по сравнению с беспомощностью у постели дорогого человека. «То есть ты, попросту, трусиха» – пронеслось, но эту мысль она отмела и прислушалась к происходящему вокруг. Капли больше не гремели за дверью, и завывание ветра почти сошло на нет.

Закутавшись поплотнее в длинный, до колен, тёмно-зелёный свитер, Хана приподняла дверь и высунула голову. Уже становящийся привычным гвалт ударил по чувствительной девушке со всех сторон. Но паника и головокружение были ожидаемыми, и девочка сразу после открытия створки перекинулась через низкий борт колодца по пояс и бухнулась в траву в тут же натянутом капюшоне, с зажмуренными глазами и указательными пальцами, закрывающими уши. Вспомнив недавнюю прогулку с сестрой, девушка попыталась упорядочить дыхание и воспроизвести ее образ как можно отчётливее. «Всё будет, хорошо, крошка, у тебя получится», и Хана вместо ветряного хлыста ощутила прикосновение руки. К шуму она привыкала во время редких выходов довольно быстро, солнце давно село, оставив пока последние свои лучи во избежание полного погружения мира во тьму. Так что самым сложным оставался ветер. Пролежав несколько минут, изо всех сил напрягая воображение и преобразуя хлесткие удары по щекам в успокаивающие прикосновения Мии, девочка стала в состоянии двигаться, туман в мыслях рассеялся. Подводило только бешено колотящееся сердце. Достав оставшиеся в люке ватные ноги, Хана приподнялась и закрыла крышку. Адаптация на этот раз шла рекордными темпами и вскоре девочка уже сидела, подогнув под себя ноги, а затем и начала вставать. Помимо сверхобостренных болезненных ощущений от окружающего мира и парализующего страха перед ними, жизнь под землей наградила жителей Гардасхольма крайней слабостью в результате гиподинамии. А потому Хана радовалась тому, что перед тем, как сделать первые шаги, упала на подогнувшихся коленях всего два раза.

Перчатки промокли, но снять их решимости пока не хватало, и девочка заковыляла по направлению к рёву реки. Так редко поднимавшиеся на поверхность гардасхольмцы чувствовали себя запуганными зверьками. Но в природе их уже стёрлось желание относиться к этому критично и как-то исправлять, так как в череде поколений с развитием подземной жизни необходимость выходить всё уменьшалась, а укоренившиеся убеждения заставляли закрывать глаза и на проблемы со здоровьем, и на некоторые лишения.

Дойдя до звука реки, по громкости переносимого для Ханы, она решила пойти параллельно береговой линии. По уровню шума она ориентировалась как по компасу.

Стояла тихая ночь, но не для девочки. Однако ветер совсем успокоился, а с неба уже не падали даже редкие остаточные капли. Возвращаться домой не хотелось совсем, а потому в прострации Хана брела очень долго, не замечая уже ломящую спину и дрожащие от слабости колени. Её организм всё же совершал усиленную работу по приспособлению к ощущаемому, а потому звук реки постепенно становился менее невыносимым, и Хана не заметила, как отклонилась от курса на расстоянии от воды и приблизилась к самой береговой линии. Тут со сплошной, спокойной полосы леса она резко перекинула взгляд вперёд и вздрогнула. На расстоянии нескольких десятков метров над рекой чернела огромная тень. Рассмотрев, девочка поняла, что это мост. Их она видела только в книгах сказок и никогда не подозревала, что предки допустили существование лишнего подхода к их городку. Он располагался не привычной дугой над водой, а лежал дорогой прямо по её глади. Его мотало от течения реки, но мост был довольно плотно и добротно сбитым из красноватых брёвен. Иногда брызги и даже небольшие волны окатывали деревянную поверхность. Незнакомое чувство защекотало в животе у Ханы, чувство, заставившее её двинуться вперёд, жадно вперившись глазами в загадочное приспособление. Она всегда слышала, что из существования связей с вражеским миром ничего хорошего не получится, а мост был одним из главных символов соединения и общения. Подступив к самой переправе и начав шепотом критиковать мелькнувшую лихую мысль шагнуть на колеблемые течением брёвна, Хана чутким сумеречным зрением уловила, как незамеченное ею сначала тёмное пятно распрямляется в небольшой силуэт, от которого исходит яркий, такой громкий и открытый голос:

– Кто ты? Ты из Тахиярви? Почему так позд…

Поняв сразу, что это человек, и, по тому, как он встал и расправился, стало ясно, что человек не её крови, в голове будто стала разверзаться пропасть, от чего Хану подкосила пульсирующая боль. От зычного голоса вокруг будто закричали сирены, всё начало темнеть и завершилось крепким ударом по лбу.

Глава 5

Впервые Марс пожалел о своей такой развитой способности к сопереживанию. Сидя на найденном мосту и покачиваясь как на легких качелях синхронно с потоками воды, Мальчик издалека заметил жутковатый силуэт девушки и сразу почувствовал что-то неладное. Длинные волосы свисали равномерно во все стороны, включая лицо. Движения сочетали осторожность и дерганность маленького трусливого зверька, и неуклюжесть и неловкость медведя, двигающегося по скользким камням в неглубоком месте реки. Замерев и превратившись во внимание, Марс услышал частое бормотание, заметки себе под нос, оставляемые странной незнакомкой. Когда девушка, наконец, подошла к переправе, мальчик объявился и глаза их встретились, его словно молнией поразило: он увидел в глазах полное непонимание, ярость бессилия. Колени его подкосились от окружившего их гула, а затем нить осознанности стала ускользать: девочка теряла сознание, покачнулась и рухнула головой вперёд, лицом на мокрые брёвна.

Мальчик рванул к ней, перевернул на спину. Вышедшая луна залила светом распростертую фигуру. Длинные волосы распластались вокруг головы широким ореолом, однако они почти не имели цвета – темно-серая, тусклая масса. Такого же цвета были брови и ресницы на ничем непримечательном лице. Все черты лица были крохотными, а кожа максимально бледной, отливавшей голубизной. Одна сторона лица, на которую, видимо, пришлось столкновение с мостовой, была испещрена мелкими царапинами, словно заштрихована красным карандашом. Из-под широких рукавов свитера выглядывали лишь длинные изящные пальцы. Из-за худобы и особенно цвета кожи девочка казалась прозрачной, неустойчивой. Марс, рассмотрев незнакомку, заключил, что непонятно ничего. Опомнившись, он зачерпнул ладонями ледяной воды из реки и разжал сомкнутые ребра ладоней над лицом девочки. Вода мгновенно скрылась в массе волос, и лицо Ханы искривилось беспокойным и прерывистым, едва слышным вдохом, она распахнула глаза.

Ее реаниматор поспешно забормотал успокоительным тоном:

– Меня зовут Марс, я из Тахиярви в нескольких километрах отсюда. Скажи мне чем ты так напугана, и я постараюсь помочь. Не волнуйся, я не причиню тебе вреда, – он чувствовал себя как масло под острым настороженным взглядом, быстро скользящим по лицу, одежде. Однако взгляды их не встретились, девочка избегала зрительного контакта. Её внимание аккуратно проскальзывало мимо его голубых дружелюбных глаз.

– Расскажи, из каких же земель ты попала сюда, такая загадочная и падающая в обморок при виде человека. Или ты нездорова? Могу ли я чем-то помочь тебе, докуда-то довести или принести каких-нибудь лекарственных трав?

Хана не могла поверить в происходящее. Их потряхивало на мосту, лицо жгло огнем, в основном от повышенной восприимчивости мокрой кожи к ветру. Она промокнула лицо свитером, а затем провела рукой по щеке – та была испещрена неровностями и болезненна. Но Марс интуитивно снизил громкость голоса примерно вдвое. Его голос был настолько примиряющим, не взвинченным суетой, такого Хана никогда не встречала, и по венам её разлилось непривычное тепло.

Иногда всё же настороженно косясь на мальчика, девочка начала рассказывать, что она из подземного города, что с природой, солнцем и небом сталкивалась несколько раз за всю жизнь, к реке подошла впервые. О повальных болезнях и умирающих жителях говорить не стала этому яркому, покрытому налётом солнца олицетворению надземной жизни, однако немного посвятила в их быт.

– Ферма насекомых!? – Марс, сидевший, обняв колени, откинулся на спину, не отпуская их, и вернулся в то же положение.

Свой рассказ Хана вела сбивчиво, то ускоряясь, то замедляясь, и ни разу не подняв глаза. Восторг мальчика заставил её забыться и с улыбкой встретиться глазами, и тут внутри Марса кольнуло ледяное лезвие. Глаза собеседницы зияли отсутствием жизни, ни намека на блеск и интерес. Девочка всю жизнь провела под землей, откуда взяться её внутренней жизни, если снаружи окружали лишь стены и тепличные условия. Марс подавил внутренний холод сопереживания и невозмутимо продолжил слушать.

Громкий всплеск нарушил мерное течение их беседы. Увесистая туша, блеснув чешуей, тяжело шмякнулась об дерево моста и затрепыхалась. Хана вздрогнула и обмерла, тупо смотря на задыхающуюся рыбу и не будучи в силах что-либо предпринять, даже как следует испугаться. Марс сразу отметил упитанность сига, подошел к рыбе, и, подхватив руками склизкое вырывающееся тело, сначала опустил на несколько секунд в воду, а затем повернул в сторону девочки, вопросительно глядя на нее. Хана коротко кивнула. Марс поднес рыбу к ней, и девочка провела пальцем по спине животного. Лицо ее на пару секунд скривилось, а затем загорелось таким любопытством, что сиг, казалось, вот-вот поджарится под ее взглядом.

Шальная мысль мелькнула в голове у безобидного повесы, и, не дав себе успеть засомневаться, Марс опрокинул рыбу на ноги сидящей девочке, глаза которой расширились. Она вскочила, смеясь. Бедная рыба, отскочив, упала в воду, и смех сменился плачем от переполнявших эмоций.

Успокоившись, но еще не будучи в силах осознать происходящее последние несколько часов, Хана подняла голову. Они встретились глазами второй раз за встречу.

После Марс огляделся и спустился на траву. Хана следила за тем, как он рвёт листья, а затем, вернувшись, кладет их перед ней.

– Это настурция и мать-и-мачеха, настаивай в кипятке и давай пить матери отвар. Должно стать легче. И мне кажется, я мог бы пораскинуть мозгами о решении беды с влажностью в ваших домах.

Девочка неловким движением озябших пальцев затолкала листья в огромный карман свитера на животе и шепотом произнесла «спасибо», тут же унесенное легким дуновением ветра и не успевшее достигнуть ушей Марса.

– Я приду сюда завтра в случае спокойной погоды. Ты, судя по всему, контактируешь с окружающим миром постоянно, было бы интересно послушать об устройстве твоего города.

Новые знакомые попрощались и разошлись в противоположные стороны вдоль берегов. Оба испытали сильнейшее потрясение. Марс всегда считал свою жизнь даже не серой, а белой, абсолютно чистым, наивным, бессмысленным существованием. Однако сегодня открыл, что на свете есть как минимум один человек, для которого прикосновение к покрытой росой траве, контакт с рыбой из реки, мимолетная встреча глазами – самые яркие впечатления, новые точки отсчета. А сильный ветер и солнечный свет – пока что и вовсе непосильная ноша. Сильная способность к эмпатии помогала мальчику понять новую знакомую. Во время прикосновения к рыбе в бесцветных глазах на долю секунды сверкнул такой вихрь восторга, бывший не в силах удержаться внутри и поджегший заодно и Марса. Она была словно инопланетянкой или младенцем, выстраивающим вокруг себя мир с нуля. А мальчику захотелось с бОльшим терпением отнестись к своим сиюминутным требованиям подвигов и меняющих направление вращения планеты открытий. Захотелось притвориться младенцем и заново открыть для себя эти простые, давно потерянные эмоции. Поделиться ими с Ханой, бережно, без ветряных ожогов, оглушения солнцем, эмоциональных перепадов. Помочь выстроить отношения с миром, а после этого и заниматься основанием собственного, внутреннего. А подвиги – не всегда спасение сотен людей от бедствий и драконов, как в его книгах. Иногда куда важнее осмотреться вокруг, протереть глаза и великие дела не заставят себя ждать.

Марс был настолько взбудоражен по приходу домой, что спать не хотелось даже отдаленно. Взяв из миски с фруктами на столе зеленое яблоко размером с пол его головы, отправился к реке. Умывшись ледяной водой, растянулся на покачивающемся понтоне и откусил кусочек кислого фрукта. Тут же рот заполнился острым, свежим и ароматным соком, и ему показалось, что и в душе сейчас растекается похожее по вкусу ощущение. Пережитое за день дало о себе знать, и в полудреме Марс смутно отметил, что зеленый тяжелый шар вырывается из пальцев и мчится по доскам понтона в воду, но поделать с этим уже ничего не мог.

Этой холодной ночью на жестком дереве мальчику снилась погоня от огромного динозавра. Это было чудовище высотой около четырех метров, с саблевидными коричневыми зубами, свисающими со всего тела ошметками кожи и мощными задними ногами, преодолевавшими за один шаг расстояние примерно такое же, как человек за несколько секунд спокойной ходьбы. Несмотря на кажущуюся свирепость существа, Марс не испытывал страха и отчаяния, а наоборот, бежать от гиганта казалось аттракционом, так будоражаще-весело ему было. Конечно, разница в размере не оставила мальчику шанса оторваться, убегая от динозавра, и он, все так же смеясь, был подхвачен челюстями и мягко приземлился на скользкий язык. Марс попытался укрепиться стопами между вкусовыми сосочками и встать, но мощная, как водопад, волна слюней сбила его с ног и отправила прямиком в широкое черное отверстие глотки. Впервые ощутив вкус свободного падения, летя вместе с потоками жидкости по пульсирующему пищеводу, мальчик резко погрузился в теплую жидкость желудка. Орган был полон воды, и кожу не обожгло соляной кислотой. Поняв это, Марс сначала приоткрыл, сощурившись и проверяя, а затем и распахнул глаза. Недостаток кислорода почему-то не давал о себе знать, и подросток мог осмотреться без суеты. Если отбросить мысль о его местонахождении, окружающее поражало воображение: розоватая жидкость медленно двигалась по кругу как в водовороте, легкие пузырьки газа кружили и подсвечивались во время открытия входа в пищевод едва уловимыми частичками света во время глотания динозавра. Эти блестящие шары так и манили Марса, и, подплыв к одному из самых крупных поблизости, мальчик дотронулся до него подушечкой пальца. Сию секунду его тело будто окатило кипятком, и нахождение в жидкости напомнило о себе удушьем. Картинка вокруг почернела и прояснилась уже в ледяной воде рядом с понтоном. Марс среагировал молниеносно и схватился за его край, подтянулся из обжигающе ледяной воды и плюхнулся на твердую поверхность, от облегчения не почувствовав удара. Положив лицо на такую приятную древесину и погрузив нос в щель между досок, ощутил, как ручейки воды стекают, щекоча бока, бедра и шею, на понтон и разразился громким, ошарашенно-счастливым смехом, смешанным с плачем. «В следующий раз, когда захочется просто поваляться на понтоне, не мешало бы на всякий случай привязывать себя к нему за щиколотку веревкой», – усмехнулся про себя подросток.

Солнце было уже на половине пути к зениту и приятно пригревало покрытую ледяной влагой кожу. Рывком Марс поднялся и, пошатываясь, нетвердо, но решительно направился в сторону дома в мыслях о жестком сухом полотенце и горячем завтраке Эир. Войдя в их объединяющую прихожую и столовую с гостиной комнату, мальчик застал мать за приготовлением омлета с томатами, и только теперь колени подкосились от акульего голода и соблазнительного запаха. Жалостливая физиономия «так уж вышло» и худое трясущееся тельце сына заставили Эир обойтись сочувственной усмешкой и красноречиво поднятой правой бровью, после чего женщина выключила огонь и ушла в спальню за полотенцем и одеялом. Замотав сбросившего мокрую одежду сына в двухслойный кокон, подвела к креслу. Обездвиженный одеяльный шар погрузился в него благодаря легкому толчку указательного пальца Эир.

Затем женщина стала растапливать камин, что обычно происходило по вечерам, но сейчас в кресле лежала стучащая зубами причина сделать это вне графика. Взбудораженные предвкушением этого коты стали тереться об её ноги, мешая ходить. Эта активная пушистая четверка вечно создавала тесноту и смешную давку вокруг занятого чем угодно человека в доме. Фаворит Марса – Трюфель, черный непоседа с белой грудкой и носочками, в минуты игр и вовсе становился похож на безбашенного лабрадора. Природа наградила его заячьей губой, а человек – отсутствием одной лапы. Трюфель сам нашел семью Марса и покорил ее мгновенно. От его живости дух захватывало, кот стал рекордсменом по прыжкам в высоту на любую нужную ему поверхность. Когда же Трюфель садился и следил за природой, будь то копошащаяся в кустах птица или плывущие с большой скоростью облака в ветреные дни, выражение его морды можно было наблюдать как фильм: постоянно меняющаяся картинка, пронизывающий, удивленный взгляд, подергивающаяся в возбуждении брыля. Неудачный опыт общения с людьми не подкосил его любвеобильность. Когда кот сворачивался клубком на груди у одного их своих людей, включался громкий мурлычащий трактор нежности и доверия. Из клубка только показывалась передняя лапа с растопыренными пальцами, гладя оказавшуюся под ними часть большого теплого человека. Так и вышло, что у существа с ярким характером и цепким умом по канонам тяжелая судьба, но теперь для него нашелся настоящий дом и те самые люди.

Остальные трое были папой и двумя годовалыми сыновьями. Они обладали эффектной, густой и пушистой шерстью цвета готового начать таять, серовато-белого снега, холодно-голубыми глазами и крошечными, едва заметными кисточками на ушах. Это были по-настоящему домашние, беззаботные весельчаки, олицетворявшие собой грацию и мягкость. Когда Варди появился в доме Эир и Ансгарда четырнадцать лет назад, влюбленные поначалу пугались привычки кота подкарауливать у дверного проема человека, выходящего из соседней комнаты, прыгать ему на грудь и оплетать шею передними лапами в объятии. Но скоро привыкли и не сильно удивились, когда привычка передалась его котятам – Олаву и Бо.

Теперь четверо зачастую передвигались по дому всей толпой, и любой переход кого-либо из членов семьи в другую комнату превращался в целую процессию.

Тем временем Марс сбросил с себя только устроившийся и успокоившийся пушистый ком, высвободился из внешнего слоя кокона и, обернутый в полотенце, подогнув под себя ноги, уселся напротив дымящейся тарелки. Вместе с Эир они завтракали и пили черный чай. По дому разливался неспешный разговор. История о сне на понтоне и падении с него вызвала у мамы море смеха и каплю сочувствия. О походе к мосту и разорвавшей в клочки его прежние взгляды встрече мальчик случайно забыл упомянуть. На вопрос об отце Эир не ответила ничего определенного и сумела сохранить безмятежное состояние или его видимость. Лишь движения ее слегка ускорились, включая и движения глаз.

Тончайшая способность к восприятию состояния всех живых существ привела мальчика к весьма печальным выводам: встречающиеся на его пути люди строили свое поведение, словно плетя паутину, продумывая каждый шаг, каждую реакцию окружающих. Свободными от притворства были только животные, и, кольнуло Марса осознанием – Хана. Страх ее был всепоглощающим, физическим, реальным. Она боялась действительно угрожающих ее жизни и здоровью вещей, но что касается психологических страхов, она была чистым белым листом, открытым миру и проявляющим настоящую себя. Чтобы убедиться в этом, достаточно было вспомнить то, как обычно пустые, отведенные в сторону глаза засияли в комичный момент встречи с рыбой. И учитывая то, в каких жизненных обстоятельствах росла Хана, она проявляла немыслимую смелость в желании подниматься на поверхность, несмотря на риск сильных ветряных ожогов, постоянной потери сознания от выглянувшего из-за тучи солнца или неожиданного звука. Интерес к чему-то большему, а также боль любимого человека гнала ее на поиск.

Окружавшие же люди из-за ранимости, разности воспитания, характеров, обжигающего опыта подстраивались друг под друга, так или иначе становясь похожими, загубившими самобытное восприятие. Душа обрастала доспехами. И хотя каждый день Марс встречал много улыбающихся, дружелюбных, вполне счастливых людей, в них он еще не встречал такого обещания бури жизни и закромов запала, но пока робкого блеска и интереса, как у Ханы с содрогавшимся на коленях сигом.

После завтрака тело дало знать о непривычном для него сне на жестком понтоне, и Марс решил поваляться и отдохнуть в свежей, мягкой постели. После прошедшей ночи он ощутил себя в ней, как внутри бутона нежного цветка и приятное тепло медом разлилось по сосудам. Это чувство безмятежности мгновенно погрузило его в дрему, глубокую и тягучую, на этот раз без снов.

Открыть глаза его заставили холодные тычки и леденящее жжение правой руки. «Неужели опять куда-то свалился?» – прокатилось в сонном сознании мальчика и глаза мысленно закатились. Однако, осмотревшись еще не до конца пробудившимся сфокусированными глазами, Марс обнаружил возбужденно метающихся по кровати Трюфеля и Варди с холодными мокрыми лапами, а свою свисавшую на пол руку достал из ковша со…снегом? Мальчик оценил шутку Эир, криво усмехнувшись. Он поблуждал флегматичным ничего не понимающим взглядом по комнате, а потом вспомнил, что, когда засыпал, сентябрь едва перевалил за середину.

– Кажется, сон вышел из-под контроля. Сколько меня не было с вами, ребята, пару месяцев? – спросил он у немного пришедших в себя и успокоившихся красавцев, впавших в детство.

Нацепив только теплые носки, которые нашел под кроватью, и сделав снежок из массы в ковше, Марс вышел на крыльцо. Окружающее ослепило белизной, а от холода защипало кожу. Рядом с домом носилась Эир с двумя годовалыми котятами, впервые встретившимися со снегом. Мама убегала и осыпала Олава и Бо снежными лавинами, заливаясь хохотом, чем тут же заразила мальчика. Наблюдать за животными, резвящимися в своем первом снегу невозможно без слез смеха. Эти двое лишились разума, то подлетая на всех четырех лапах в воздух, чего-то пугаясь, то несясь со скоростью звука, ныряя и вспарывая мордой белую поверхность. Выскочив из сугроба, Бо ритмично зарысил, подкидывая каждую шагающую лапу по окружности вбок. В этот момент живот заболел от смеха и, взяв под мышки бедолаг с замерзшими подушечками лап, Эир взошла на крыльцо и закинула животных в тепло прихожей.

– Сколько же я спал? – прозвенел в холоде вопрос Марса, сопровожденный клубами пара изо рта.

– Всего пару часов. Удивительно, но такое здесь уже случалось, когда ты был маленьким. Во всем есть свои плюсы: ты когда-нибудь украшал дом к новому году в сентябре? – подмигнула мама мальчику.

Тут у Марса внутри что-то упало: в снег Хана вряд ли решится выбраться на поверхность, а если и рискнет, то добраться до моста пока даже физически не в ее силах. Окружающая сказка существенно убавила яркости, но дома он смог отвлечься занятиями историей и чтением вместе с Эир. Изучать новое было страстью Марса, в это время на него нападал азарт, и хотелось знать все больше, ведь чем более он углублялся в тему, тем сильнее понимал, какой каплей в океане являются его знания. Мальчик ощущал постоянную тревогу от того, что времени мало, а интересное в мире не дремлет и происходит. Но это чувство было даже приятно, ведь заставляло грызть гранит науки, и голова шла кругом от масштабов предстоящих открытий.

Мерное течение вечера за книгами, разговорами с Эир и какао с шапкой молочной пены под тонким облаком корицы заставило веки Марса начать тянуться друг к другу после долгой разлуки бодрствования. Умывшись, он погрузился в свою воздушную лимонную постель и провалился в сон, не успев коснуться щекой подушки.

Казалось, Марс не проспал и минуты, однако было уже три часа пополуночи, когда дыхание смутил удушающий запах гари. В воздухе звенел панический крик Эир, зовущий его по имени и приказывавший сейчас же надеть самую теплую шубу отца и выйти из дома. Спросонья мальчик, бывший не в силах разглядеть что-то далее полуметра, нащупал на стене рядом с кроватью крюк с папиной шубой, снял и накинул ее капюшон на голову, оставив болтаться сзади, а под мышкой зажал мамин тулуп. Услышав в паре метров от себя кашель, Марс подошел на звук и увидел Эир, мягкой тесьмой подвязывавшей вялых, несопротивляющихся котов под передние лапы. Получилось нечто вроде групповой шлейки, и получившийся ком из обессиленных животных женщина закинула за плечо. С этим она справилась меньше чем за полминуты, и мама с сыном выбежали на улицу, и, ни секунды не медля, бросились к соседствующему с их домом лесу. Марс следовал за Эир, бежавшей вглубь леса, и старался не смотреть на болтавшихся за спиной поникших питомцев. Благодаря бегу телу было тепло, но ночной воздух обжигал легкие изнутри на участившихся вдохах. Когда на ближайшем пути следования не предвиделось деревьев, мальчик старался хоть на какое-то время зажмурить глаза, ибо если дневной лес был его вторым домом, то ночной – одним из немногих главных страхов. Во тьме силуэты деревьев казались угрожающими, давящими, бурное воображение рисовало прятавшихся за ними костлявых лысых существ. Земля летом становилась мокрой и скользкой, будто старавшейся задержать убегающего в страхе ребенка, а зимой веющей холодом и обездвиживающей.

Страх этот родился после того, как шестилетний Марс заблудился ноябрьским вечером и полчаса плутал среди огромных древесных исполинов, пока не услышал зовущий его по имени голос Ансгарда. К моменту встречи мальчик стал бледным, апатичным и не мог вымолвить ни слова в ответ на спокойные вопросы и только бросился на грудь отца беззвучно, с текущими по обескровленным щекам слезами. Родители до сих пор не смогли выудить от него ни слова о том случае.

С возрастом Марс не смог перерасти этот страх. Из-за главного его увлечения фантазия не ослабевала, убиваемая взрослением и построением в голове логичных причинно-следственных связей, а только наращивала силу. По этой причине воспоминание о ночном лесе начинялось со временем все более яркими конкретными подробностями. С наступлением зимы мальчик проводил в своем убежище куда меньше времени, мчась домой с первым же предчувствием сумерек, а их он научился предугадывать заранее по теряющему краски закату.

Теперь же Марс прекрасно понимал неуместность впадания в панику, к тому же и для нее были более серьезные поводы помимо детских страхов. Однако стоило только оглядеться по сторонам, и сердце ускорило свой бег, разгоняя тревогу по всему организму. Казалось, что деревья вокруг него приближаются, окружая, стало сложно дышать. На грудную клетку будто что-то давило, уменьшив просвет воздушного пути. Каждый выдох задевал голосовые связки, из-за чего непроизвольно раздавалось приглушенное «мммм». Рот заполнила обильная слюна с неприятным привкусом, которую мальчик сплевывал несколько раз. Поняв, что бежать дальше не может, Марс окликнул Эир странным хрипящим звуком, непохожим ни на одно известное ей слово, опустился на колени и погрузил лицо в снег. Мальчик попытался представить себя дома, рядом с камином максимально подробно: жар на повернутых к огню, открытых поверхностях кожи, тяжесть Трюфеля на коленях, легкое покачивание кресла и запах мускатного ореха из ароматической лампы. Холод снега привел его в чувство, гладившая по спине рука матери успокаивала. Постаравшись запомнить, удержать этот набор чувств, Марс поднял голову. Эир поднесла к нему ладони, ограничивая обзор с боков, в поле зрения осталось ободряюще улыбающееся лицо и лишь небольшой фрагмент леса у нее за спиной. Затем мама поцеловала его в нос и прижала к груди, гладя по голове. Темнота отступила от сознания, дыхание нормализовалось. Тут Марс вспомнил о питомцах.

Он перебросили тесьму из-за спины Эир вперед, и камни посыпались с души при виде копошащихся, недовольных, но бодрых животных. В свежем воздухе леса коты быстро отошли от нескольких глотков дыма при пожаре. Пришел черед оглядеть маму. Марса осенило, что под мышкой у него зажата давно забытая шуба для нее, и, обойдя Эир сзади, накрыл еле заметно подрагивавшие плечи, а сам вдел руки в рукава необъятной шубы Ансгарда. Из голой щиколотки женщины сочилась кровь, но холщевая сумка со всем необходимым для таких случаев, бывшая вечным спутником мальчика, возможно, уже прекратила свое существование. Марс встретился глазами с Эир, и они прочитали во взгляде друг друга, отбросив необходимость в лишних словах: впереди тяжелая ночь.

Глава 6

Хане по возвращении трудно было прийти в себя. Она вспомнила рассказы о далеких предках, около десяти поколений назад делившихся впечатлениями о привыкании к подземному образу жизни. Тех самых первооткрывателей, души которых были настолько изъязвлены опасностями окружающего мира и их последствиями, что готовы были поменять их на любую другую жизнь и терпеть из-за этого сколько угодно лишений.

Но, конечно же, пришлось себя ломать, и поколение спустившихся и их детей скучало по природе, по благоприятным ее явлениям. Хана с широко открытыми глазами читала о том, как во время вынужденных визитов наверх ветер гладил, лаская щеки, и ощущалось это как прикосновение исчезнувшего любимого человека, давно забытое, насильно выброшенное умом, но такое знакомое и родное телу. Солнце уже нещадно слепило глаза, но после адаптации от лицезрения залитого медово-розовым закатным солнцем леса или сверкающей в полуденных лучах поверхности воды внутренние органы будто совершали кульбиты от эйфории и подскочившего уровня энергии. В такие моменты у начинающих кротов проскальзывало сомнение относительно выбранного пути, но у каждого была слишком весомая причина, личная трагедия, заставлявшая отметать сомнения. Основатели Гардасхольма – хрупкие душой люди, познавшие несчастье. Чувствительные и ранимые, но обладавшие умом острым, как лезвие, они объединились, чтобы создать свой небольшой, оригинальный и безопасный мир, в котором каждый «раненый» сможет успокоиться и усыпить язвы.

В молодой культуре Гардасхольма эта пара десятков человек превозносилась до небес. Хане и людям, близким к ней по возрасту, они с детства виделись не иначе чем божествами. Это было необходимо для того, чтобы объяснить юным жителям города блюдимый взрослыми образ жизни, оправдать лишения и сделать его в доверчивых глазах единственно возможным. Ведь население города росло огромными темпами, он притягивал к себе сломленных и отчаявшихся, готовых кардинально изменить свою жизнь, а вот рождавшиеся в темноте и сырости младенцы были заложниками обстоятельств. А потому уже с молоком матери, весьма скудным на необходимые вещества, впитывали новорожденные убеждение о гениальности и правильности избранного родителями пути.

Обо всем этом Хана пока не подозревала и лишь старалась вообразить себе удовольствие, получаемое предками от соприкосновений с природой и их нехватку, читая запрещенную книгу.

Теперь же безопасной средой для последних поколений считался сырой, с запахом погреба, воздух, деревянные или земляные уплотненные стены и постоянный атрибут жителей – крошки земли на плечах, сыпавшиеся понемногу с потолка. Всё это въелось в быт людей, стало его неотъемлемой частью и не казалось чем-то необычным. Вода бралась из двух подземных источников, пищей по большей части служили жуки, но раз в полгода за мясом, ягодами, плодами и лекарственными растениями отправлялась специальная команда. Она насчитывала сейчас тридцать человек, которых готовила с самого детства аналогичная бригада прошлого поколения. Старались отбирать детей новопришедших взрослых, так как они какое-то время жили наверху и быстрее адаптировались. Хотя для выживания такого необычного, трудозатратного города требовалось хорошо развитое коллективное сознание, превыше всего ставилась личность. Личность любая: слабая, хилая, или же живая и инициативная, но все равно с надломом. И многие из пришедших в город за исцелением яро противились тому, чтобы их крох забирала эта пожирающая все любимое опасная поверхность. А потому некоторых приходилось приучать с рождения, каждую неделю их поначалу выносили, а затем выводили наверх просто для времяпрепровождения, привыкания во избежание ожогов сетчатки, ветряных язв и воспаления легких. Этим кротятам, привыкшим к сумеркам и небольшим сквознякам, все равно было тяжело открывать глаза и делать неуверенные шаги по траве. Но еженедельные повторения делали свое дело, и с восьми лет можно было начинать обучение.

Кротят в защитных костюмах и очках водили неглубоко в лес и показывали растения, при удаче – животных, однако сильные, энергичные пушистые создания вызывали у детей панику. Они, привыкшие к общению с холодными крупными насекомыми с цепкими лапками, не могли поверить в происходящее, когда ладошки утонули в теплой шелковистой шерсти. ...