Уильям Берроуз Голый завтрак

William S. Burroughs

NAKED LUNCH

Печатается с разрешения наследников автора и литературного агентства The Wylie Agency (UK), Ltd.

© William S. Burroughs, 1959, 1964, 1982, 1991

© Перевод. В. И. Коган, 2017

© Издание на русском языке AST Publishers, 2017

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Книга содержит нецензурную брань

***

Уильям Берроуз – каким он был и каким себя видел. Король и классик англоязычной альтернативной прозы – о себе, своем творчестве и своей жизни. Что вдохновляло его? Секс, политика, вечная «тень смерти», нависшая над каждым из нас? Или… что-то еще? Какие «мифы о Берроузе» правдивы, какие есть выдумка журналистов, а какие создатель сюрреалистической мифологии XX века сложил о себе сам? И… зачем? Перед вами книга, в которой на эти и многие другие вопросы отвечает сам Уильям Берроуз – человек, который был способен рассказать о себе много больше, чем его кто-нибудь смел спросить.

«Голый завтрак» под судом

Верховный суд штата Массачусетс в приговоре, вынесенном 7 июля 1966 года, не признал «Голый завтрак» Уильяма С. Берроуза непристойным. Оправдав роман, обвиненный в непристойности, и найдя, что он находится под защитой Первой поправки к Конституции Соединенных Штатов, высшая судебная инстанция штата Массачусетс отменила приговор, ранее вынесенный Высшим судом Бостона, и устранила угрозу запрещения данной книги во всем штате. После того как в 1962 году «Голый завтрак» был впервые опубликован в США, единственная цензурная акция против книги за пределами штата Массачусетс имела место в Лос-Анджелесе, где с книги было снято обвинение в непристойности на судебном процессе 1965 года.

На Бостонском процессе, который предшествовал судебному решению Массачусетского Верховного суда, среди свидетелей, дававших показания в защиту «Голого завтрака», были Норман Мейлер, Аллен Гинзберг и Джон Чиарди. В качестве поверенного от имени автора книги и ее издателя выступал Эдвард де Грациа, которому помогал Дэниел Клабок. Ниже приведен полный текст решения, вынесенного большинством Верховного суда штата Массачусетс, затем следуют отрывки из показаний мистера Мейлера, мистера Гинзберга, а также заявление мистера де Грациа.

Министр юстиции против книги под названием «Голый завтрак»

Суд постановил. Данная книга была признана непристойной Высшим судом. Верховный суд Соединенных Штатов счел, что для подтверждения непристойного содержания «должны наличествовать три условия: должно быть установлено, что (а) господствующая тема данного материала, взятого в целом, вызывает похотливый интерес к сексу; (б) данный материал является открыто агрессивным, так как оскорбляет современные общественные устои… и (в) данный материал абсолютно не несет в себе социальной ценности» (курсив наш). Книга под названием «Мемуары женщины для утех, записанные Джоном Клеландом» против Генерального прокурора штата Массачусетс. (Здесь и далее именуемое как дело о «Мемуарах».) «Голый завтрак» может вызвать похотливый интерес у лиц, страдающих отклонениями, и у тех, кто испытывает любопытство к подобным лицам. Для нас это чрезвычайно оскорбительно и является, как говорит сам автор, «грубым, непристойным и внушающим отвращение».

Что касается того, несет ли в себе данная книга социальную ценность, протокол содержит множество обзоров и статей из литературных и прочих изданий, где серьезно обсуждается эта противоречивая книга, автор которой описывает галлюцинации наркомана. Как следует из этих материалов, значительная и разумная часть общества считает, что книга не лишена литературной значимости. Несмотря на то что мы не связаны посторонними мнениями относительно данной книги, мы не можем игнорировать одобрения ее столь многими лицами, принадлежащими к литературному сообществу. Следовательно, мы не можем утверждать, что «Голый завтрак» не «несет в себе социальной значимости, когда оказывается в руках тех, кто издает или распространяет его на основе таковой ценности». См. дело о «Мемуарах», стр. 421.

В протоколе нет свидетельств того, что книга «эксплуатировалась коммерчески исключительно ради вызывания похоти». То есть, в данном случае вопрос о том, является ли книга (либо ее публикация и распространение) «абсолютно не имеющей социального значения», не ставится. См. дело о «Мемуарах», стр. 420–421, которое выступает в качестве обращения к преимуществу Первой поправки относительно подобного публикуемого материала как к ограниченной привилегии, утрачиваемой при неверном употреблении. См. также «Гинзбург против Соединенных Штатов», «Мишкин против Нью-Йорка». Ср. «Галвин против Нью-Йорка».

Предыдущее Окончательное решение отменяется, и следует вынести новое окончательное решение, что (не касаясь вопроса, эксплуатировалась ли данная книга коммерчески с целью вызывания похоти) эта книга не может быть объявлена непристойной. Это новое окончательное решение будет вынесено без предубеждения и положит конец судебным преследованиям данной книги согласно соответствующим параграфам закона, даже если окажется, что после 21 марта 1966 года, даты трех предыдущих заседаний Верховного суда (на которые уже делались ссылки), любые лица, ранее или в настоящее время, рекламировали или распространяли данную книгу в этом штате, чтобы в некотором смысле эксплуатировать ее ради, возможно, вызываемого ею похотливого интереса.

Таково постановление суда.

Председатель Верховного суда США не принимал участия в рассмотрении данного дела.

Выдержки из стенограммы бостонского процесса «Голого завтрака»

Эдвард де Грациа: Мистер Мейлер, вы упомянули, что в некоторых из ваших произведений вы затрагиваете политические вопросы. Можно ли также сказать, что во многих своих произведениях вы – и как романист, и как эссеист – затрагиваете темы и вопросы морали?

Норман Мейлер: По крайней мере, пытаюсь. Это, как говорится…

Вопрос: Указывать, что хорошо, а что плохо?

Ответ: Если вы бейсболист, вы не утверждаете, что вы хороший третий бейсман, а просто пытаетесь играть на третьей базе. Таким же образом вы пытаетесь касаться вопросов морали. Насколько хорошо вы их касаетесь – другой вопрос.

В: Употребляя слово «мораль», я имею в виду, что вы пытаетесь касаться вопросов хорошего и плохого, добра и зла.

О: Да, я стараюсь касаться подобных вопросов.

В: Вы прочли «Голый завтрак» до судебного заседания?

О: Да.

В: Сложилось ли у вас какое-либо мнение относительно его значимости?

О: Мое мнение относительно его значимости меняется, поскольку сейчас я прочел книгу не до конца, хотя до этого уже дважды ее читал. Я прочел более двух третей книги, то есть всего уже почти три раза. Книга эта попадалась мне в течение двух- или трехлетнего периода, точнее, впервые я столкнулся с ней в 1959 году, в журнале «Биг тейбл». Там был опубликован отрывок. Потом, около двух лет назад, когда книга вышла, я прочел ее целиком. Последние несколько дней я читал ее медленно и внимательно. Я прочел сто десять страниц.

Суд: Какая связь между «Биг тейбл» и «Голым завтраком»?

Мейлер: «Биг тейбл» – это журнал.

Суд: Полагаю, это отраслевой журнал.

Мейлер: «Биг тейбл» был журналом, основанным несколькими редакторами, которые ушли из «Чикаго ревью», литературного журнала Чикагского университета.

Де Грациа: Мистер Мейлер, не могли бы вы рассказать нам, что вы думаете о значимости романа, как бы ни менялось ваше мнение по этому поводу?

Мейлер: Ну что ж, изменение, о котором я упомянул, касается того, что интересно лично мне… в общем, я начал читать эту книгу. Когда я прочел ее, она мне очень понравилась. В последний раз я сказал себе: «Чудесная вещь». Теперь я начал читать ее с тревогой – я сомневался, понравится ли она мне настолько же снова.

Суд: Имеет ли книга отношение лично к вам?

Мейлер: Ну если я обязан давать показания и по этому поводу…

Суд: В таком случае прошу прощения.

Мейлер: Итак, прочитав ее, я обнаружил…

Суд: Вы ведь не стали бы ручаться жизнью за качество книги, которая сначала пришлась вам по душе, а при повторном прочтении не понравилась?

Мейлер: Нет, сэр. Но, во всяком случае, на сей раз я читал ее более внимательно. Чтение я еще не закончил. Мне приходится читать медленно и очень много думать – то есть уважительно относиться к тексту. Сейчас я ощутил, что там гораздо больше настоящей литературы, чем показалось мне в прошлый раз, хотя и в прошлый раз я понял, что это произведение большого таланта. У этого человека необычайный дар. Возможно, он самый талантливый писатель в Америке. Будучи профессиональным писателем, я не люблю награждать похвалами первого попавшегося автора.

Суд: А раньше вы его читали?

Мейлер: Я читал одну книгу, «Джанки», это было дешевое издание в мягкой обложке. Это просто очень хороший, добротно состряпанный роман. Фальшивый роман. Он написал его, чтобы заработать немного денег, но написал хорошо. Некоторые эпизоды этого романа даже присутствуют в «Голом завтраке» как одна из тем.

Однако на сей раз, читая его, я почувствовал, что структура этого произведения столь сложна, что я не стал бы сравнивать его даже с «Улиссом» Джеймса Джойса, и отнюдь не потому, что его можно назвать ни с чем не сравнимым. Сравнение возможно только при серьезном изучении произведения. Читая книгу, я на сей раз обнаружил, что она уже не так шокирует. Я все глубже и глубже постигал смысл, заключенный в различных ее частях. В первый раз, закончив чтение, я понял, что она хорошо написана. У парня необыкновенный стиль. Он точно передает некоторую красоту. Думаю, он передает красоту и в то же время порочность, низость, возбуждение, которыми проникнута разговорная речь, речь преступников, солдат, спортсменов, наркоманов.

Существует такой тип речи, который зовется подзаборным диалектом и которому присущи тонкие, язвительные, драматические черты. Берроуз улавливает эту речь так, как ни один из известных мне американских писателей. Кроме того – и на меня как писателя это производит впечатление, – кроме того, он тонко чувствует поэзию. Его поэтические образы впечатляют. Они нередко внушают отвращение, но в то же время в них присутствует ощущение столкновения, монтажа, причем совершенно необычное. И, как я уже сказал, все это вместе внушает мне огромное уважение к его стилю. А кроме того, на сей раз я начал ощущать, что на самом деле смысл книги куда глубже, чем я думал, что это произведение более глубокое, произведение рассчитанное, с заранее составленным планом. Другими словами, его художественные качества оказались строго взвешенными и более глубокими, чем я себе представлял. Поэтому я даже жду, когда окончится этот процесс, жду возможности закончить чтение. Как я уже говорил, на этот раз я прочел лишь половину.

Де Грациа: Мистер Мейлер, пока вы говорили на эту тему, мистер Кауин (заместитель генерального прокурора) коснулся вопроса о заметках автора и о том, что автор не помнит, как их писал, – впоследствии они составили основу «Голого завтрака». Мне как писателю интересно ваше мнение о содержании этих заметок.

О: Я слушал внимательно, так как вспомнил, что читал об этом в начале книги. Читая книгу, я задумался над проблемой, являющейся одной из тайн писательского ремесла. Очень часто бывает так: вы просыпаетесь утром, начинаете писать, и у вас складывается впечатление, что пишете вы о том, о чем вовсе не думали. Все вырисовывается в мельчайших подробностях. Наилучший текст, на мой взгляд, не имеет никакого отношения к тому, о чем думает его автор. Существуют бессознательные расчеты, которые, по-видимому, делаются во сне. Вы еще спите, а произведение уже готово, и дисциплина писательского труда почти целиком состоит в том, чтобы воздерживаться от вмешательства в творческую работу, проделанную подсознанием. Другими словами, если человек работает над романом, то он ведет строго размеренную жизнь… вероятно, я слишком многословен. Короче говоря, благодаря размеренной жизни автор создает произведение, о котором даже не думает, будучи в сознании.

В произведении Берроуза, как мне кажется, происходит нечто совершенно необычайное, поскольку этот человек сам признает, что является наркоманом. Мне доводилось слышать различные версии того, как он написал «Голый завтрак». Кажется, он писал – где-то он об этом говорит… писал, одновременно пытаясь избавиться от наркомании, в других случаях он утверждает, что писал в стадии наркомании, то есть когда был наркоманом. Возможно, он писал эту книгу во всех трех фазах. Об этом остается лишь догадываться. Быть может, книга писалась и тогда, когда он был наркоманом, и когда лечился, и после того, как излечился от своего пагубного пристрастия.

Но что меня поражает, так это наличие в книге структуры, хотя и несовершенной. Как раз по причине несовершенства структуры мы и не можем назвать ее великой книгой, подобной «В поисках утраченного времени» или «Улиссу». В наличии у этого человека таланта сомневаться не приходится. Когда этот талант был возбужден и даже воспламенен наркоманией, ему был нанесен и непоправимый урон. Не будь этот человек наркоманом, он мог бы стать одним из величайших гениев английской словесности. По той же причине в композиции книги присутствует ощущение страшной муки. И еще я считаю, что в книге есть стиль. Бессознательно проходя сквозь все злоключения и тяжкие испытания наркомании, автор все же придерживается какой-то схемы, и в этом заключен глубокий смысл. Любопытно хотя бы то, как периодически возникают одни и те же темы.

Я не имею представления о том, каким образом скомпонована эта книга. Компоненты столь необычны, что создается впечатление пира, где поданы тридцать, а то и сорок блюд. Есть их можно в любом порядке. Можно менять их местами. Все темы очень тесно переплетены; если объединить любую страницу с любой другой, возникает некая особая атмосфера. В этом заложен глубокий смысл.

А может быть, книга и не имеет никакой другой структуры, кроме потрясающей глубины авторского опыта – того исключительно тяжкого испытания, которое выпало на долю этого человека. Не исключено и то, что книга отличается жесткой структурой. Все это я говорю лишь на основании трех прочтений. Мне кажется, вещь весьма сложная, чего поначалу я не увидел – теперь она мне представляется просто захватывающей, меня тянет читать ее дальше и дальше, как это было с «Улиссом», когда я читал его в колледже. Впечатление такое, будто в книге заключены тайны, которые должны быть раскрыты в процессе чтения.

В: Употребляя такие слова, как «захватывающая», имеете ли вы в виду еще и то, что вам как писателю, а также другим писателям, книга представляется серьезной и важной? Какова, на ваш взгляд, ее значимость?

О: На меня как на писателя она оказала огромное влияние.

В: Ранее вы упоминали о бессознательном и подсознательном. Возникает ли у вас как у писателя чувство, что одним из важнейших качеств настоящего художника является способность облекать в художественную форму все то, что хранится в подсознании, и таким образом вносить свой вклад в общественную жизнь? Является ли это частью вашего понимания одной из задач или проблем данного писателя?

О: Не знаю, стоит ли заходить так далеко.

В: Позвольте мне перефразировать вопрос. Считаете ли вы, что в этой книге Берроуз тем или иным способом извлек из подсознания массу материала, ставшего полезным, а после придания ему художественной формы – и уникальным?

О: Думаю, он не только уникален и полезен, думаю, в этой вещи дана некая картина. Я считаю, что это произведение… Один из джентльменов, которые давали показания ранее, упомянул св. Августина. Мне мысль о св. Августине в голову не приходила. Для меня это просто изображение преисподней. Да, это Ад. Ваша честь, я кое-что об этом написал. Если пожелаете, могу прочитать.

В: У вас что, есть какие-то заметки?

Суд: У вас есть заметки?

Мейлер: Да, у меня есть заметки.

Суд: Прошу вас.

Мейлер: Так вот, в этих заметках…

Суд: Между прочим, когда вы их написали?

Мейлер: В воскресенье. Ранее я уже писал об Уильяме Берроузе в «Эсквайре», два, а может, и полтора года назад. Но я понял, что не хочу просто возвращаться к написанному. Те заметки были хвалебными, но я почувствовал, что хочу их освежить. Если пожелаете, могу предложить их вам.

Де Грациа: Продолжайте, мистер Мейлер.

О: Уильям Берроуз является, по моему мнению – каковы бы ни были его сознательные намерения, – религиозным писателем. При чтении «Голого завтрака» возникает ощущение умерщвления духа, и с более сильным ощущением я не сталкивался ни в одном современном романе. Перед глазами встает картина, изображающая то, как вело бы себя человечество, будь человек полностью отлучен от вечности. Что придает этой картине пулеметно-заостренную четкость, так это полнейшее отсутствие сентиментальности. В религиозных материалах сентиментальность выступает наружу в виде некоей сахариновой набожности, вызывающей у впечатлительных, проницательных и глубоко чувствительных людей отвращение к любой мысли о религиозном чувстве. Берроуз избегает даже намека на подобную сентиментальность (которая, разумеется, свела бы на нет ценность его произведения), прилагая к серии педантично описанных и внушающих ужас событий резкую, язвительную лексику – своего рода юмор висельника, остатки гордости побежденного человека, гордости за то, что он не утратил, по крайней мере, своей горькой иронии. Тот же вид юмора процветает в тюрьмах и в армии, на ипподромах и в букмекерских конторах – граффити холодного, даже злого остроумия, основанного на функциях организма и бренности тела, а также на пренебрежении, унижениях и муках, которые может испытывать человек. Это необузданный, страшный юмор, такой же беспристрастный и неумолимый, как налог с продажи. Это разменная монета общения в каждом из названных миров. Горечь – это щелочь, каждую серьезную тему она протравливает в едком веществе самых жестоких переживаний; то, что остается, так же сухо и серебристо, как кость. Именно этот вид высокопробного сухого осадка и является для меня эмоциональным содержанием произведения Берроуза.

Точно так же, как Иероним Босх с утонченностью линии и плутовским юмором выписывал самые дьявольские и чудовищные подробности, заставляя зрителя долго ощущать себя слугой во дворцах ужасов преисподней, так и Берроуз пробуждает в читателе дремлющее представление о том, каким может быть Ад – Ад, который может оказаться кульминацией, конечным продуктом научной революции. Медицина кончается наркотиками; жизнь кончается смертью; человечество может найти свой конец в Аду, который наступит из-за тщеславия разума. Нигде, кроме как в собранной в «Голом завтраке» коллекции уродов, полубезумных гениев, картежников, преступников, извращенцев и доведенных до скотского состояния людей, не отражены столь блестяще и современно тщета людских устремлений и необузданные пороки, неизбежные, когда идея личной или интеллектуальной власти ставится выше, чем сострадание к ближнему.

Этот документ обогащает нас, и наша страна производит более благоприятное впечатление, поскольку издатель может напечатать этот документ и продавать его в общедоступном книжном магазине, продавать легально. В нем даже содержится намек на то, что слова Линдона Джонсона о «Великом обществе» могут оказаться не простой похвальбой политика, что они и в самом деле таят в себе зерно новой истины; ведь ни одно заурядное общество не сумело бы набраться храбрости и духовной честности, чтобы заглянуть в бездну «Голого завтрака». А Великое общество может без страха смотреть в пропасть собственного Ада, сознавая, что становится сильнее как нация, поскольку обладает художником, который способен возвратиться из Ада с изображением его чудовищных масштабов.

Я мог бы кое-что добавить, но, вероятно, суду этого достаточно.

Де Грациа: У меня вопросов больше нет.

* * *

Де Грациа: Мистер Гинзберг, вы прочли книгу Уильяма Берроуза «Голый завтрак»?

Аллен Гинзберг: Да.

В: И не один раз?

О: Да, несколько раз.

В: Не могли бы вы перечислить мне и суду несколько примеров, иллюстрирующих социально значимые идеи, которые выражены, по вашему мнению, в этой книге?

О: На мой взгляд, в ней содержится немало идей, имеющих большое общественное значение, и все они взаимосвязаны. Одной из главных идей является теория пагубного пристрастия к джанку, или теория пагубного пристрастия к героину, употребленная как модель пагубного пристрастия и ко многим другим вещам, помимо наркотиков. В книге это названо «Алгеброй потребности». Ярко описаны в книге и прочие виды пагубных пристрастий: пристрастие к гомосексуализму, которое также рассматривается Берроузом как один из видов наркомании, и в большем масштабе – то, что он рассматривает как пристрастие Соединенных Штатов к материальным благам и собственности. Несколько раз упомянуто в книге пристрастие к деньгам. Но самое главное – пристрастие к власти или контролю над другими людьми, к полному господству над ними. Словом, на протяжении всей книги даются яркие портреты людей, чьи навязчивые идеи или похоть направлены на контроль над разумом, сердцами и душами других.

«Алгебра потребности», эта теория пагубного пристрастия, упоминается в самом начале книги, во введении, римские цифры V–XVI^[1]; есть ссылки на нее также на стр. 21 и стр. 168 данной книги.

В: Как раз перед тем, как сослаться на страницы, где упоминается «Алгебра потребности», вы отметили, что Берроуз… что книга касается проблем контроля личности над личностями, учреждений над личностями. Имели ли вы в виду, что этот контроль ограничен – кажется, вы об этом сказали – духовными рамками?

О: Скорее это политический контроль.

В: Мне кажется, вы не упомянули контроль сексуальный. Хотелось бы знать, имели ли вы его в виду?

О: Да.

В: То есть несколько минут назад мистер Джексон указал суду на пару эпизодов, где весь ужас ситуации состоял, кажется, в гомосексуальных отношениях, практически навязанных, социально навязанных гомосексуальных связях. Итак, вернемся к вашему последнему ответу…

О: Тема, которую вы упомянули, тема сексуального контроля, рассмотрена в книге очень подробно, особенно в эпизодах с участием Карла и там, где описаны махинации доктора Бенвея с промывкой мозгов некоторых из его пациентов.

В: Обнаружили ли вы, что наряду с уже упомянутыми вами идеями в книге поднимается и спорный вопрос, социальный спорный вопрос, касающийся того, какой из двух способов обращения с наркоманами разумнее – карательный метод или медико-психиатрическое лечение?

О: Да. В книге эта проблема трактуется с различных точек зрения. Думаю, мнение автора, впрямую выраженное во Введении, а также, по-моему, в Приложении, таково, что медицинское лечение пристрастия к героину следует предпочесть карательному методу. Свою позицию он иллюстрирует драматическими образами наркоманов, против которых действовали карательным методом, и доводит эти образы до причудливых, сверхъестественных крайностей. На стр. 16 появляется образ Скупщика Брэдли, агента карательных сил, который в конце концов приобретает пристрастие к работе агента, начинает получать наслаждение от того, что наркоманы находятся в его власти, и, наконец, не может достичь совсем никакого наслаждения, если только не устанавливает непосредственный физический контакт с кем-нибудь из наркоманов.

Суд: Мистер Гинзберг, считаете ли вы, что эта книга непристойна?

Гинзберг: Нет, право же, нет, сэр.

Суд: Что ж, удивились бы вы, если бы сам автор допустил, что она непристойна и непременно должна быть непристойной для того, чтобы отразить его мысли и впечатления?

Гинзберг: Фраза, на которую вы ссылаетесь…

Суд: Да, она находится на стр. XII Введения: «Поскольку «Голый завтрак» затрагивает эту проблему здоровья, он, естественно, жесток, непристоен и внушает отвращение. Болезнь зачастую омерзительна, не для слабых желудков».

Гинзберг: Да, он это сказал. Я не думаю, что он намеренно делает книгу непристойной в правовом смысле, даже непристойной с собственной точки зрения либо с точки зрения благожелательного читателя. Ведь он касается жизненно важных и очень страшных вопросов.

Суд: Как по-вашему, что он имеет в виду, говоря: «Завтрак, как всегда, голый»? Вы не возражаете против подобных вопросов?

Де Грациа: Нет, ваша честь.

Гинзберг: Кажется, эта фраза встречается там, где говорится о смертной казни.

Суд: А где говорится о смертной казни?

Гинзберг: Здесь же.

Суд: В предисловии, точнее – во введении?

Гинзберг: В одном из абзацев той же страницы: «Пускай они увидят, что находится на конце этой длинной газетной ложки».

Суд: Что такое «газетная ложка»?

Гинзберг: Нам преподносят на блюдечке, нас пичкают, кормят с ложечки новостями о смертях, о смертных приговорах и казнях.

Суд: Он употребляет выражение «газетная ложка»?

Гинзберг: Да.

Суд: На какой странице?

Гинзберг: На той же странице XII, с которой вы зачитывали: «Поскольку «Голый завтрак» затрагивает эту проблему здоровья…» – в конце следующего абзаца, начинающегося словами: «Определенные эпизоды книги…», написано: «Пускай они увидят, что находится на конце этой длинной газетной ложки».

Суд: Вы считаете, что название «Голый завтрак» связано со смертной казнью?

Гинзберг: Нет, нет. Оно связано с обнаженностью видения, со способностью видеть ясно, не обращая внимания на маску лицемерия и обмана, видеть сквозь эту маску.

Суд: Такова ваша интерпретация названия?

Гинзберг: Да.

Суд: Или смысла названия?

Гинзберг: Слова «голый» в названии. А «завтрак» – это, должно быть, пиршество, составленное из всей этой голой осведомленности.

Суд: Хорошо.

Де Грациа: Говоря об идеях, которые вы обнаружили в книге, вы упомянули идею контроля и проблемы, сопутствующие контролю личности над личностью, учреждения над личностью. Связано ли все это с пагубным пристрастием к контролю или с введенным в книге термином «контроломан»?

О: Да. Концепция пагубного пристрастия служит для того, чтобы показать, пользуясь термином Берроуза, «контроломанов» – тех, кто приручает, и тех, кого приручают. И все это сводится к сексуальному, политическому и социальному контролю над людьми. На стр. 21 перед нами возникает портрет доктора Бенвея, который характеризуется как очень хороший специалист и всесторонне образованный, сведущий в технологии контроломан. Это и есть человек, который в данном случае пристрастен к контролю и промывке мозгов целых социальных групп. Он представляет собой нечто вроде… это, в каком-то смысле, пародия на умелого, энергичного современного бюрократа. Кроме того, на страницах, которые следуют за стр. 21, и далее, на протяжении всей книги, в Свободии и в следующих разделах, автором даны почти научные описания способов массовой промывки мозгов и массового контроля, а также представлены теории современных диктатур, теории современных полицейских государств, высказывается предположение об использовании как наркотиков, так и электрошока… где-то говорится и о нервно-паралитических газах.

В: Когда автор высказывает подобные предположения, он эти вещи рекомендует или же, наоборот, – считает ужасными?

О: Думаю, он немногословно, сатирически анализирует их и представляет доказательства подобной деятельности в нашей современной культуре, а иногда и переносит их в жанре научной фантастики в кошмарное будущее, которое может ждать нас в том случае, если контроломаны одержат верх.

Суд: Мистер Гинзберг, эта книга перед вами?

Гинзберг: Да, у меня есть экземпляр, сэр.

Суд: Не откроете ли вы стр. XIV Предисловия?

Гинзберг: Введения?

Суд: Да. Третий абзац: «А некоторые из нас тащатся от Других Вещей, причем совершенно открыто, ведь я люблю видеть, что я ем, и наоборот, mutatis mutandis, как уж обернется дело. Биллова Комната для Голого Завтрака… Спешите видеть… Хороша для молодых и старых, людей и скотов. Нет ничего лучше капельки змеиного жира, чтоб смазать колеса и запустить балаган, старина. На чьей ты стороне? Заморо-ДЗЕН-ного Гидравлика? Или хочешь взглянуть на все вместе с Честным Биллом?»

Так есть ли какая-то связь между тем, что здесь сказано, и названием? И если есть, то как вы ее понимаете?

О: Думаю, здесь он приглашает в свою книгу как в Комнату для «Голого завтрака» Билла Берроуза, так что «спешите видеть», зайдите, оглядитесь. Вот товары, которые он предлагает, или – вот идеи, которые он предлагает. И делает он это в разухабистом стиле ярмарочного зазывалы – говорит о «змеином жире» и «хороша для молодых и старых, людей и скотов». Товары, которые он предлагает в этом абзаце, идеи, на которые он ссылается, – это идеи, выраженные в следующем абзаце: проблемой мирового здравоохранения номер один и является, по его мнению, та самая тенденция… тенденция к тому, что в механизированной цивилизации небольшая группа людей стремится захватить контроль, практически неограниченную власть.

Суд: Вы бы даже отдаленно не стали ассоциировать название с теми эпизодами книги, в которых изображены противоестественные поступки?

Гинзберг: Почему же, и с этими эпизодами стал бы. Описанные противоестественные поступки – это отчасти проявление того же контроля.

Суд: Можно ли в таком случае утверждать, что название связано с описанным в начале книги человеком, который ест поданные на тарелке испражнения?

Гинзберг: Нет, столь буквальная ассоциация мне в голову не приходила.

Суд: Ну а что бы вы сказали теперь?

Гинзберг: Я уверен, что можно было бы учесть и это. Конечно, это тоже можно учесть. Думаю, в названии приемлемы все уровни.

Де Грациа: Затрагиваются ли в книге проблемы, касающиеся современных или будущих политических партий, нечто в духе Г. Дж. Уэллса или Кафки?

О: Да.

* * *

В: Итак, вернемся к вопросу, который я задал и на который вы начали отвечать, к вопросу, касающемуся политических партий, или воображаемых политических партий, или политических партий, перенесенных в будущее… Не могли бы вы назвать нам некоторые партии, описанные в «Голом завтраке»?

О: Конечно. Начиная со стр. 144, а может, стр. 165 или 169, дано полное и очень подробное описание примерно четырех воображаемых политических партий. В этом и состоит политическое содержание книги, и я считаю, что это в конечном счете и есть одна из самых интересных ее частей, по крайней мере самая важная.

Суд: Есть ли там консервативная партия?

Гинзберг: Да, даже две.

Суд: Укажите их, пожалуйста.

Гинзберг: Все зависит от того, что определять словом «консервативная». Если вам нужна консервативная партия, заслуживающая уважения, назову фактуалистов. Это люди, выступающие против возможного в будущем контроля со стороны полицейского государства. Они предупреждают об угрозе тотального контроля, контроля над народом, как в случае с доктором Бенвеем. В каком-то смысле они занимают крайне антигосударственную позицию, точнее – выступают против деградирующего государства.

Суд: В каком виде представлена в книге радикальная партия?

Гинзберг: Поскольку мистер Берроуз сам считает себя фактуалистом, то фактуалистов можно рассматривать и как радикалов. Экстремистская партия может быть как левой, так и правой. Последняя – это ликвифракционисты.

Суд: С фактуализмом связано и общество Берча, не так ли?

Гинзберг: Дело в том, что я не читал их прозу.

Суд: Хорошо.

Де Грациа: Есть ли в книге экстремистские партии?

О: Да. Там две экстремистские партии. Одна из них – ликвифракционисты. О них можно прочесть начиная со страницы 163.

В: В общих чертах можно ли их сравнить с фашистами?

О: Именно так. В данном случае ликви- является частью слова, употреблявшегося фашистами и коммунистами, это намек на политику ликвидации, о которой говорил еще Сталин. Они хотят ликвидировать, или превратить в «ликвид», всю оппозицию, каждого следует превратить в жидкость, или ликвидировать, оставив лишь одну контролирующую личность, которая будет править миром.

В: А кто такие дивизионисты?

О: У них другой метод захвата власти. Они состоят из одной фракции, точнее, одного человека, которого называют сендером, – он намерен выжить, наводнив мир точными копиями самого себя. Он будет делиться надвое и изготавливать собственные копии. Куда бы он ни поехал, ему будет с кем поговорить. Больше никогда он не будет страдать от одиночества.

Суд: Выходит, дивизионисты – это гомосексуалисты?

Гинзберг: Да. Дивизионист представляет собой пародию на гомосексуалиста. Но дело в том, что в этой книге Берроуз критикует и гомосексуалистов.

Суд: Консерваторы в книге относятся к какой-либо определенной сексуальной группе?

Гинзберг: По-моему, консерваторы, если считать консервативными взгляды фактуалистов… они представляются мне сторонниками laissez-faire^[2]: все, что естественно, все, что не приносит вреда, то и приемлемо. Когда гомосексуализм превращается в навязчивую идею, в способ принудительного контроля над другими людьми, тогда его не следует одобрять. И, насколько я помню, фактуалисты, будучи консервативной партией, выпустили по этому поводу несколько предварительных бюллетеней, которые, кажется, приводятся на стр. 167.

Суд: Разумеется, их не следует принимать всерьез, поскольку все это является чистой фантазией.

Гинзберг: Конечно.

Суд: И следует, по-моему, обязательно указать на то, что здесь не существует, как мы понимаем, абсолютно никакой связи ни с одной политической партией Соединенных Штатов.

Де Грациа: Думаю, все это футуризм.

Гинзберг: Да, как я и говорил, в этих эпизодах имеются в виду воображаемые политические партии. И все-таки, как мне кажется, Берроуз сказал бы, что все это типично для основных сил, действующих сегодня в мире. Возможно, это объяснимо, поскольку в мире существуют полицейские государства.

Суд: Действительно ли в книге возникает серьезная необходимость в изображении футуристических политических партий?

Гинзберг: Да, даже тех политических группировок, которые существуют повсюду, в том числе и в Америке.

Де Грациа: По-вашему, когда автор говорит о партии дивизионистов, о которой только что шла речь, и проецирует в будущее некий вид футуристической политической партии, то на самом деле он имеет в виду не политические партии, а существующие сегодня общественные группы, ведущие политическую борьбу в Соединенных Штатах?

О: Да.

Суд: В какой политической борьбе участвуют гомосексуалисты?

Гинзберг: Это сложный вопрос, сэр.

Де Грациа: Я полагаю, автор показал, что они представляют собой лишь часть дивизионистов.

Гинзберг: Гомосексуализм в том виде, в котором он здесь изображен, – это лишь один из методов контроля над другими людьми. Существуют и иные методы, помимо прямой сексуальной обработки, один из них – промывка мозгов, при которой промывщик мозгов, пытающийся этим садистским способом подчинить своей воле другого человека, отождествляется с гомосексуалистом, пытающимся обрести над другим человеком физическую власть.

Суд: Позвольте мне спросить еще раз: по-вашему, автор серьезно полагает, что в будущем может появиться политическая партия, каким-то образом связанная с сексом?

Гинзберг: Думаю, да.

Де Грациа: Что касается «1984»…

Суд: Прошу прощения. Когда я говорю «связанная с сексом», я не имею в виду искоренение извращений. Я не говорю ни о какой кампании, направленной на то, чтобы сделать более пригодным для жизни тот мир, каким мы с вами видим его сегодня. Однако, как мне кажется, из вашего ответа следует, что автор попытался изобразить политическую партию будущего, состоящую из гомосексуалистов.

Гинзберг: Видите ли, раз уж мы об этом заговорили, то можно считать, что в каком-то смысле это уже произошло – я имею в виду сексуальных извращенцев, – достаточно вспомнить Гитлера, Германию под властью Гитлера, ведь их политическая партия состояла из людей, не совсем нормальных в сексуальном отношении.

Суд: Гомосексуалисты могут оказаться в любой политической партии, но не думаю, что они доминируют хотя бы в одной из них.

Де Грациа: Мне кажется, мистера Гинзберга в данном случае интересует не столько то, был ли Гитлер извращенцем и состояла ли фашистская партия из гомосексуалистов, сколько то, и мистер Гинзберг указывает нам на это, что автор вообще касается этих вопросов, а также описывает некоторых людей подобного сорта и партии, членом одной из которых он себя считает. Что он затрагивает серьезные политические проблемы – проблемы, имеющие отношение даже к существующим политическим партиям или политическим партиям недавнего прошлого.

Гинзберг: Позвольте одно замечание, сэр.

Суд: Пожалуйста.

Гинзберг: Постараюсь кое-что прояснить. Партия, воображаемая партия, подобная дивизионистам… хотя гомосексуализм и является одним из аспектов дивизионизма, существуют другие политические аспекты. Дивизионизм – это не просто другое название гомосексуализма. Дивизионисты преследуют и иные цели: так, они заключают множество сделок и международных соглашений, не приносящих практически никаких результатов, к примеру, тесно взаимодействуют с другой группировкой, ликвифракционистами. Я думаю, что автор сравнивает их не с определенной сексуальной группой, а скорее с группой расовой. Он проводит параллель между ликвифракционистами и расистами. Ликвифракционисты хотят превратить в жидкость, или уничтожить, всех, кроме себе подобных. Они стремятся к абсолютной власти. Между этими политическими партиями нет сексуальной связи, и такие названия, как ликвифракционисты – я утверждаю это, – применимы на более высоком уровне, куда выше сексуального. Игра слов употребляется здесь не зря.

Де Грациа: Мистер Гинзберг, в книге упоминается персонаж, названный Окружным Управляющим?

О: Да.

В: Кажется, это…

Суд: Между страницами 144 и 165?

Гинзберг: Окружной Управляющий появляется на стр. 169. Я бы назвал его типичным представителем ликвифракционистов. Он изображен превосходно, хотя и современно-приземленным газетным языком, языком таких людей, о которых мы читаем в газетах, – это может быть как противник негров и северян, так и антисемит, южанин, белый бюрократ-расист. Вероятно, этот образ дан здесь как пример человека, которого Берроуз назвал бы сегодня ликвифракционистом. Думаю, это один из самых смешных, самых блестящих разделов книги – не забывайте, что он написан еще до того, как подобные люди начали столь часто выступать в прессе. Все это написано прекрасной прозой – в том смысле, что автор очень точно передал как грубую речь, так и жаргон описываемого персонажа.

Суд: Особенно там, где речь идет об аптеке на Делтон-стрит.

Гинзберг: Да, кажется, этот раздел заключен между стр. 169 и 177. Там приводится длинный монолог Южного Шерифа, или Окружного Управляющего, заканчивающийся на 177-й странице словами: «Управляющий недоверчиво взглянул на билет:

– Что-то не похож ты на настоящего откормленного Дикого Кабана… Что ты думаешь о евре-е-е-е-ях?..

– Сами знаете, мистер Анкер, еврей только и хочет, что отдудонить молодую христианку… В один прекрасный день мы с этим покончим».

Суд: На какой вы сейчас странице?

Гинзберг: На странице 177. Это действительно очень смешно.

Суд: Тогда позвольте задать вам такой вопрос: не является ли эта фраза оскорбительной, грубо оскорбительной лично для вас?

Гинзберг: Я еврей, и поэтому вроде бы должен обидеться. Но все дело в позиции Берроуза, ведь он пародирует этого урода, этого антисемита.

Суд: Это вас не оскорбляет?

Гинзберг: Нет. В данном случае Берроуз на стороне евреев. Разве вы не видите, что он создает пародию на чудовищные речевые и мыслительные процессы неотесанного южанина, человека, ослепленного ненавистью, ненавидящего всех – евреев, негров, северян. Думаю, здесь Берроуз занимает весьма высоконравственную позицию, поскольку отстаивает добродетель.

* * *

Де Грациа: Будьте добры, мистер Гинзберг, скажите суду, повлиял ли «Голый завтрак» на вашу творческую работу, и если да, то в какой степени?

О: В огромной.

В: Своей экспериментальной формой или чем-то иным?

О: Книга оказывала на меня огромное воздействие на протяжении многих лет, в течение которых я читал и перечитывал как ее, так и другие книги этого писателя. На сей раз я был особенно поражен, поскольку понял, сколь чудовищно тяжело правдиво и точно выразить то, что творилось в голове автора, как трудно отбросить все сдерживающие факторы. Это настоящая исповедь, он выложил все, причем так, чтобы это было понятно каждому.

Он нашел способ изложить это настолько экономно, насколько возможно. Он применил нечто вроде мозаичного метода, расположил различные элементы в определенном порядке. Но особенно поразило меня то огромное мужество, которое потребовалось, чтобы решиться на такое полное признание. Он абсолютно ничего не утаил и не упустил.

В: Заметно ли мастерство в этой книге?

Суд: Литературное мастерство.

О: Что касается литературного мастерства…

В: Частично вы отвечаете на этот вопрос, когда говорите об «огромном мужестве», и так далее…

О: Да, я и в самом деле думаю, что это входит в понятие литературного мастерства.

В: Что он сумел облечь [это] в форму искусства?

О: Да. И такого рода мужество, и некий авторский идеалистический порыв являются, по-моему, неотъемлемой частью литературного мастерства. На менее глубоком уровне находится вопрос стиля и композиции, подобной, как я уже сказал, мозаике. Эпизоды собраны, как мозаика, составленная в книге очень искусно и красиво. Главные литературные достоинства, которые отметил я и отметили многие другие, – это, прежде всего, фантастический авторский слух на манеру речи, характерную, к примеру, для доктора, читающего лекцию по медицине, для джанки, макающего в чашку сдобный торт, полицейского из отдела наркотиков при его столкновении с окружным инспектором, беспризорника из Северной Африки, провинциальной домохозяйки средних лет, южанина Окружного Управляющего. Вся эта невероятная гамма речевых ритмов и манер в сочетании с натюрмортным стилем изложения способствует достижению в высшей степени лаконичной, афористической точности.

В: Таким образом, эта книга чему-то научила вас как поэта. А научила ли она чему-нибудь кого-либо из известных вам людей?

О: Да. И еще одно: книга написана безупречным языком, она полна подлинной поэзии, не уступающей, по-моему, ни одному из написанных в Америке поэтических произведений, особенно одно место, которое я хотел бы прочитать: «Мотель… Мотель… Мотель… расколотая неоновая арабеска… одиночество стонет по всему континенту, как туманные горны над неподвижной масляной водой приливных рек…»

В: Кажется, вы однажды написали стихотворение о «Голом завтраке»?

О: Да, довольно давно.

В: Оно при вас?

О: Да.

В: Где оно напечатано?

О: В моей книге, которая называется «Бутерброды реальности».

Суд: Где я могу найти эту книгу?

Гинзберг: Вероятно, в Кембридже. Это стихотворение я написал, прочтя лишь некоторые места книги. Оно называется «На произведение Берроуза». Могу я его прочитать?

В: Да, пожалуйста.

Де Грациа: Вопросов больше нет.

* * *

Де Грациа: …С разрешения вашей чести я бы хотел теперь прочитать часть письма, которое не так давно получил от Уильяма Берроуза. «Вопрос: что такое секс? И сопутствующие вопросы, такие как: что является непристойным, аморальным, – не задаются, не говоря уже о том, что на них не дается ответа, именно ввиду барьеров семантического страха, который препятствует свободному и, как я полагаю, объективному научному изучению сексуальных феноменов. Как можно изучать эти явления, если о них запрещено и писать, и думать?

Если не будет, наконец, разрешено свободное исследование сексуальных проявлений, секс будет и в дальнейшем контролировать человека в большей степени, чем человек – секс. Явления эти абсолютно неизвестны, поскольку они умышленно игнорируются и исключаются как предмет описания и исследования.

Здесь перед нами все та же преграда – средневековые суеверия и страхи, – преграда, которая на протяжении нескольких сотен лет сдерживала развитие естественных наук при помощи догм, подменявших собой научное познание. Короче говоря, те же самые объективные методы, которые применяются в естественных науках, следует ныне применить к сексуальным проявлениям с намерением их понять и контролировать. Врача не критикуют за описание проявлений и симптомов болезни, хотя симптомы и могут внушать отвращение.

Полагаю, и писатель вправе пользоваться такой же свободой. Я думаю даже, что настала пора стереть грань между литературой и наукой, грань чисто произвольную».

Конец цитаты.

Ваша честь, нас давно учили тому – и таково выраженное мистером Берроузом мнение, которое я привел в своем заключительном доводе, – что художники и писатели способствовали развитию знаний и учений цивилизации, вероятно, не в меньшей степени, чем ученые.

Позвольте мне теперь процитировать, на сей раз очень кратко, основателя современной психиатрии Зигмунда Фрейда: «Писатели, наделенные творческим воображением, являются ценными коллегами, и их письменные свидетельства следует ценить очень высоко, поскольку они черпают из источников, которые мы еще не сделали доступными для науки. Самой насущной потребностью писателя с богатым воображением является, конечно, изображение духовной жизни людей. Писатель всегда был предтечей науки, а значит, и научной психологии». В том же духе высказался один из ведущих просветителей нашей страны Джон Дьюи. Цитирую: «Свобода писателя в творческом отношении – такое же непременное условие формирования адекватного мнения по общественным вопросам, как и свобода социальных исследований. Художники всегда были настоящими поставщиками новостей, ведь новость – это не нечто внешнее или происходящее само по себе, новость рождает эмоции и развивает способность к восприятию окружающего мира».

Ваша честь, я с этим согласен. Думаю, согласятся и свидетели, которых мы сегодня выслушали, которые читали «Голый завтрак» и давали показания суду и нам. Я уверен, что с этим при необходимости согласится Верховный суд Соединенных Штатов. Надеюсь, что согласны и вы.

Введение Письменное показание: заявление по поводу Болезни

После Болезни я очнулся в возрасте сорока пяти лет, сохранив здравый ум, присутствие духа и вполне сносное здоровье, если не считать ослабленной печени и ощущения где-то позаимствованной плоти, характерного для всех, кто выживает после Болезни… Большинство выживших не в состоянии вспомнить кошмар во всех подробностях. Судя по всему, я составил подробные записи о Болезни и бредовом состоянии. Точно не помню, как я писал то, что теперь опубликовано под названием «Голый завтрак». Название предложил Джек Керуак. До недавнего своего выздоровления я не понимал, что оно означает. А означает оно именно то, о чем говорят эти слова: ГОЛЫЙ завтрак – застывшее мгновение, когда каждый видит, что находится на конце каждой вилки.

Болезнью является наркомания, и я был наркоманом пятнадцать лет. Под словом «наркомания» я имею в виду пристрастие к «джанку» (общее название опиума и/или его производных, включая и все синтетические – от демерола до палфиума). Джанк я употреблял в разных видах: морфий, героин, делаудид, юкодол, пантопон, диокодид, диосан, опиум, демерол, долофин, палфиум. Я курил джанк, ел его, нюхал, кололся им в вену-мышцу-кожу, вставлял свечи в прямую кишку. В игле нет ничего особенного. Нюхаете ли вы, курите или запихиваете джанк себе в задницу, результат один – привыкание. Говоря о пристрастии к наркотикам, я не имею в виду ни гашиш, ни марихуану, ни любой препарат из конопли, мескалина, Bannisteria caapi, ЛСД-6, священных грибов, ни любые другие наркотики галлюциногенной группы… Нет оснований полагать, что употребление какого-либо галлюциногена приводит к физической зависимости. Действие этих наркотиков физиологически противоположно действию джанка. Прискорбное смешение этих двух классов наркотиков возникло благодаря усердию как американского, так и других бюро по борьбе с наркотиками.

За пятнадцать лет своего пагубного пристрастия я до конца понял, каким образом действует вирус джанка. В пирамиде джанка каждый уровень пожирается более высоким (не случайно занимающие высокое положение в джанке – всегда толстые, а уличный наркоман всегда тощий), и так до самой вершины или вершин, поскольку народами всего мира питается множество джанковых пирамид – и все они построены на основных принципах монополии:

1. Никогда ничего не давать даром.

2. Никогда не давать больше, чем следует дать (всегда держать покупателя голодным и всегда заставлять его ждать).

3. При первой же возможности забирать все назад.

Барыга всегда вновь отбирает отданное. Наркоману требуется все больше и больше джанка, чтобы сохранять человеческий облик… откупаться от Обезьяны. ...