Все права на текст принадлежат автору: Леонид Резников.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Хлопоты ходжи НасреддинаЛеонид Резников

Леонид Резников Хлопоты ходжи Насреддина

Памяти Леонида Соловьева

Глава 1 Мираб

Мерный цокот копыт негромким дробным эхом отскакивал от серых боков скал и скатывался в узкое ущелье, по краю которого проходила натоптанная, вытертая тысячами ног тропа перевала. И вот на тропе возник путник, ведший за собой ишака. Путник был невысок ростом, худощав, но жилист. Его плечи покрывал вытертый, выгоревший под жаркими лучами восточного солнца халат. Его видавшие виды свободные холщовые штаны и рубаха трепыхались на слабом ветру. Серая одежда путника вобрала в себя пыль тех дорог, где ступала его нога. Седина обильно обелила его короткую бороду, но стариковская слабость еще, судя по всему, ему была не ведома. Он вышагивал бодрой, весьма легкой походкой привыкшего к долгим переходам человека. Верный его ишак не отставал от хозяина, труся рядышком и качая при этом головой.

Каменная тропа пошла под уклон. Перевал заканчивался. И вправду, за следующем изгибом тропы путнику открылся вид на дивную горную долину. Путник остановился, прищурился от ярких лучей полуденного солнца и вгляделся вдаль. Ишак замер, закрыл глаза и повесил голову. Животное было старо, и каждую секунду нечаянного отдыха тратило на то, чтобы вздремнуть и набраться сил.

Путник долго смотрел вниз с высоты птичьего полета, озирая колышущееся море зелени с островками домов, полями, желтеющими еще не скошенными хлебами. По краю полей голубой лентой вились полноводный арык и, несколько левее, горная река, берущая свое бурное начало в ущелье. Шум горного потока давно манил путника — хотелось напиться, омыть лицо. И, разумеется, животное нужно напоить. Но путник все медлил, вглядываясь вдаль, будто его одолевали некие сомнения. Стариковские живые глаза оглядывали дома внизу — маленькие невзрачные коробочки и большие, основательные, двухэтажные. Среди них вздымался палец минарета. Путник действительно размышлял: о жителях этой долины, об их чаяниях и страхах, о несправедливости и сопутствующим ей болям и нищете. Ибо — старик в том ни минуты не сомневался, — несправедливость коснулась и этого благодатного уголка природы.

Старик вздохнул и погладил ладонью ишака меж ушей. Животное прянуло ушами и открыло глаза.

— Ну что, лопоухий? — сказал старик. — Пойдем посмотрим, что нас там ждет. Вовсе не уверен насчет еды для меня, но тебе-то уж точно улыбнется перекусить свежей травой и напиться чистой горной воды. Впрочем, напиться не мешало бы и мне. Начнем с этого.

Ишак понимающе закивал. Он был согласен со своим хозяином.

Вода в тыквах закончилась полдня назад, и не мешало бы пополнить ее запасы еще здесь, на перевале — кто знает, что их ждет там, внизу. Не исключено, что в этом селении торгуют и водой, а у старика в кармане завалялось лишь три медных монеты, которые нужно было потратить с толком. Ведь сейчас торгуют всем, кроме дорожной пыли и докучливых мух, которые просто никому не нужны. Всегда найдется тот, кто приберет к рукам ничейное, то есть, общее, дарованное богом всем людям, и постарается нажиться на этом. Вода же на Востоке дороже золота, и потому ее прохладное журчание всегда можно обратить в звон золотых монет.

Старик потянул ишака за собой, и тот вновь зацокал копытами. Шум воды все усиливался, и вскоре путник вышел к подножию небольшого водопада, пенистые воды которого низвергались с высоты метров пяти-шести. Здесь водопад за многие сотни лет выточил себе удобное округлое ложе, в котором прозрачная чистейшая вода крутилась водоворотами, успокаиваясь и теряя пенные буруны. Дальше она порогами устремлялась вниз, в долину, кружа меж камней и весело скача по невысоким порожкам.

По ту стороны каменной чаши на другой стороне реки росла старая ива, купавшая свои гибкие ветви в ледяных водах. Под ивой стоял основательно сколоченный топчан с резными ножками. На топчане в тени старой ивы дрых толстый человек. Храп его едва ли не перекрывал шум водопада и сотрясал листву, нависавшую над его головой. Но стоило старику приблизиться к воде, как храп внезапно стих, и человек на топчане, потянувшись, сел.

— Э, эй! — крикнул он путнику, чей ишак припал губами к воде и жадно вбирал ее. — Ты чего это?

— Салам алейкум. Что вам, почтеннейший? — спросил старик, утолив тремя горстями воды жажду.

— Ты пьешь мою воду. Плати! — толстяк не ответил на приветствие, пыхтя, слез с топчана, доковылял до самой воды и требовательно выставил ладонь.

— Твоя вода? — удивился старик, между тем наполняя одну за другой выдолбленные тыквы.

— Да, моя. Я мираб1! — гордо сказал толстяк.

— Горшечник делает своими руками посуду, — взялся рассуждать старик, затыкая очередную наполненную им тыкву пробкой, — и продает ее. Земледелец растит рожь и овес, кузнец делает ножи, серпы, подковы. Пекарь готовит хлеб. О мираб, неужели эту реку сделал ты?

— Что ты несешь, старый дурак?! — взбеленился толстяк на том берегу. Он затопал ногами и замахал над головой кулаками, но путник не испугался: чтобы перебраться на этот берег, толстяку понадобилось бы сначала спуститься по течению, а затем перейти ее по скользким камням. — Это моя река, моя земля. Плати сейчас же!

— Ай-яй, — сокрушенно покачал старик головой, подвешивая тыквы с водой к спине ишака, — смотри, лопоухий, какой жадный человек: выпить — не выпьет, и другим напиться не даст.

Ишак, вдосталь напившись вкусной горной воды, поднял голову и уставился на беснующегося от бессилия мираба на другом берегу.

— Ах ты, вор, гнусный проходимец! — никак не унимался тот. — Плати сей же час, иначе я пожалуюсь на тебя кази.

— Э, да будет тебе, уважаемый, — только и махнул старик рукой, взбираясь на спину своего ишака. — Я взял у тебя немного воды взаймы, а ты раскричался, будто я погрузил на ишака весь твой неубывный товар.

— Как это — взаймы? — опешил толстяк, и щеки его недоуменно обвисли. — Что значит, взаймы? Ты чего плетешь? Деньги, давай деньги!

— Да ты никак спятил, торговец свежестью, — сокрушенно покачал головой старик. — Виданное ли дело, чтобы за взятое взаймы платили деньги, если долг может быть возвращен с лихвой тем же товаром?

— Каким еще товаром?

— Я у тебя взял воду, так?

— Так, — подумав, согласился мираб.

— Ну вот, я тебе завтра обязуюсь ее вернуть. Даже сторицей.

— Это как? — наморщил лоб толстяк.

— Странный ты человек, — пожал плечами старик. — Разве ты не знаешь, как возвращают выпитое?

— Ах ты, грязный старикашка! — задохнулся от подобной невиданной наглости толстяк и затряс щеками. — Вот я тебе… Я тебе… — он забегал вдоль берега, не решаясь ступить в ледяную воду. — Я до тебя доберусь.

— Вот глупый человек, — усмехнулся старик. — Я же обещал тебе вернуть воду завтра — значит, верну. К чему так волноваться? Или ты не веришь слову ходжи Насреддина?

— На… На… — у бедного мираба отнялся язык, а глаза его округлились, немного недотянув в размерах до куриных яиц.

Если бы средь ясного неба грянул гром, и тогда мираб не был так поражен. Как и очень многие, он был порядком наслышан о Насреддине и его проделках, а уж когда прослышал о появлении где-то поблизости веселого мудреца, грозы богачей и притеснителей простого работного люда, то молился Аллаху денно и нощно, чтобы тот не допустил появления этого закоренелого нечестивца в их селении. Но надежды мираба не оправдались.

— На… — еще раз плямкнул он губами, вновь не в силах выговорить до конца страшное имя, которое он ставил в один ряд с именем шайтана, как ослабевшие ноги его подкосились. Правая нога вдруг оскользнулась на поросших водорослями камнях, и мираб, коротко вскрикнув, рухнул в воду.

Ледяная вода, будто кипятком, ошпарила мираба. Хватая разинутым ртом воздух, он одурело захлопал руками по воде, с третьей попытки ухватившись толстыми пальцами за каменный уступок, но воздеть свое грузное тело оказалось делом нелегким, потому как к немалому весу самого тела прибавился еще и вес набухшего водой халата. Да неистовый горный поток, будто мстя мирабу, хватал его за халат и все порывался закрутить и отбросить прочь от берега.

— Ай-яй, — покивал старик, наблюдая за тщетными попытками мираба выбраться на берег. — Видишь, лопоухий, что бывает с людьми от жадности. — Уважаемый, может тебе нужна помощь? — крикнул он плещущемуся в воде мирабу.

— Нет! Я сам! — испуганно выкрикнул тот, внезапно обнаружив в себе невиданные доселе силы. Их вполне достало, чтобы мираб едва ли не пулей выскочил на берег.

Вид его был жалок. Мокрый, словно кошка, попавшая под ливень, стоял он у топчана, оглядывая себя и брезгливо сдирая пальцами налипшие на его халат и лысину водоросли. Новая чалма мираба давно уплыла вниз по течению, и искать ее не было никакого смысла.

— Знаешь, я подумал, почему бы мне и вправду не заплатить тебе за воду, — задумчиво произнес ходжа Насреддин, щелкнув пальцами по бородке. — Возможно, ты был прав, и я поступил с тобой неправильно. К тому же ты по моей вине потерпел убытки.

— Нет! Не надо! — вздрогнул мираб, мгновенно позабыв про свой неопрятный вид. Он замахал на ходжу руками, отступая к топчану. — Я дарю тебе эту воду. В конце концов, не столько уж ты и выпил в самом деле. Глоток воды для мучимого жаждой путника — разве это не угодное всевышнему дело? И знаешь еще что: пей в любое время, когда тебе захочется. Да-да, именно так!

— Благодарю тебя, добрый человек, — склонил голову ходжа Насреддин, не слезая с ишака. — Да воздастся тебе за это.

Он тронул своего ишака, и тот затрусил прочь.

Мираб долго не мог пошевелиться, глядя вслед удаляющемуся старику и не веря, что так легко отделался. Наконец он опомнился и тяжело опустился на краешек топчана.

— Уф-ф! Вот же напасть свалилась на наши несчастные головы! — пробормотал он, стянул с себя насквозь мокрый халат и, невнятно бормоча ругательства себе под нос и радуясь, что так ловко отделался от гнусного Насреддина, взялся выжимать его. Может, все еще обойдется, и ходжа не тронет несчастного мираба Хасана. Ведь Хасан разрешил ему пить, когда и сколько вздумается! А это ведь тоже что-то значит.

«Хотя, — размышлял Хасан, устремив свой взгляд на острые пики гор, — не мешало бы предупредить друзей о прибытии ходжи Насреддина в селение». Ведь ни мулла, ни судья, ни сборщик податей ничего не знают о свалившейся на их головы напасти. Но мираб колебался. Его мучили сомнения. С одной стороны, предупредить, конечно, нужно, а с другой, вдруг этот проходимец Насреддин пронюхает об этом?

При мысли о возможной каре Хасан даже зажмурился и наморщил лицо. Нет! Никуда он не пойдет. Пусть кази и все прочие сами разбираются с проклятым Насреддином, а ему, мирабу, и своих забот достаточно, чтобы еще взваливать на свои плечи чужие. Ведь кому как не Хасану было знать, что случись с ним беда, никто из его друзей ему не придет на выручку. А потому Хасан, хорошенько поразмыслив, кивнул сам себе, повесил халат сушиться на ветки ивы и улегся на топчан досматривать прерванный сон.

Ходжа Насреддин обернулся только один раз, когда ива со вновь развалившимся под ней мирабом почти скрылась из виду за поворотом дороги.

— Да, лопоухий, кажется, нам с тобой придется задержаться в этом благословенном селении. Алчность здесь успела глубоко пустить корни, если уж мираб продает горную воду глотками.

Ишак ничего не ответил. Он только покачал головой. Ему, как и его хозяину, это пришлось совершенно не по нраву. А ходжа Насреддин нисколько не удивился тому, что мираб продолжил свой полуденный отдых, а не рванул вниз предупредить своих дружков о прибытии ходжи. Насреддин сразу распознал в мирабе труса, а трус, как известно, больше всего уважает собственный покой. Он наверняка полагал, что очень удачно отвязался от ходжи, и тот оставит его в покое.

«Ну, погоди у меня, гнусный обирала! — подумал про себя ходжа Насреддин, неспешно отдаляясь от водопада. — Ты у меня еще получишь достойную тебя плату!..»

Глава 2 Важный документ

Ишак шел неторопливым размеренным шагом, и у ходжи было время хорошенько присмотреться ко всему, что его окружало.

Вдоль дороги тянулись поля, вернее, небольшие наделы, на которых, не разгибая спины, трудились бедняки в ветхих одеждах. Безнадежность и отчаяние лежали печатью на их утомленных осунувшихся лицах. Ходжа хорошо понимал причину их переживаний: с таких клочков земли снимешь не больно-то большой урожай. Часть его придется отдать в уплату налогов — очень приличную часть, — еще нужно будет отложить зерно для посева на будущий год, раздать долги, которых у бедняков обычно больше, чем доходов, заплатить налоги, а на остальное умудриться прожить до следующего урожая.

Справа от дороги, по которой ехал ходжа, был выкопан глубокий арык. По арыку текла мутная вода, но на поля она не попадала. Ответвления для полива были заложены крупными камнями. Впрочем, время полива уже прошло — скоро нужно убирать урожай, но судя по низкорослой ржи и вяло растущему хлопку, ходжа догадывался, что мираб дерет за полив столько, что земледельцы едва позволяют себе пользоваться водой. Но ведь вот она — течет мимо, бесполезно перекатываясь вдоль высоких крутых стен арыка и убегая неизвестно куда. Казалось бы, отвали камни и пользуйся. Но нет, нельзя. Не дай бог, заметит слуга мираба или он сам — горе тому, кто самовольно будет пользовать воду из арыка…

Насреддин все больше хмурился, глядя на мучения этих несчастных людей, ковырявших мотыгами ссохшуюся, спекшуюся в такыр землю. То один, то другой из работавших на полях поднимал голову, тяжело распрямляя усталую спину, и приветствовал старого незнакомого человека, едущего на ишаке. Ходжа без устали кланялся им:

— Салам, салам, доброго дня, удачного урожая…

Бедняков в этом селении, как и везде, где ему до этого приходилось бывать, было слишком много. И беды было много, и горя. Так что ходжа Насреддин никак не мог остаться в стороне. Ему непременно хотелось помочь этим несчастным забитым людям, давно разочаровавшимся в жизни, но торопиться было нельзя — нужно сначала хорошенько разобраться во всем, что здесь творится.

Вдруг ходжа Насреддин остановил осла.

На поле, мимо которого он проезжал, ругались два человека. Один из них, немолодой, с худым и потным лицом, был в длинной, некогда белой рубахе и серых рваных штанах. Другой — полная ему противоположность: хорошо одетый, высокий и статный молодой человек, подпоясанный дорогим платком и в новой тюбетейке. Тот, который молодой, размахивал перед носом дехканина свернутой в трубочку бумагой и что-то требовал. Дехканин отпихивал заскорузлой рукой бумагу и с пеной у рта доказывал обратное.

Насреддин спешился и медленно приблизился к спорщикам.

— Ты вернешь все! — неистово размахивал руками богато одетый. — Или ты думаешь, мой хозяин должен за просто так кормить вас, оборванцев?

— Но я расплатился с ним за те полмешка зерна еще весной! — не соглашался с ним дехканин. — Я батрачил на него два месяца, забросил свое поле…

— Э-э, а кому сейчас легко? — со всем возможным презрением фыркнул молодой. — Думаешь, Зариф-ако легко? Давай вам всем в долг, зная, что не вернешь. А вы, пользуясь его добротой, отказываетесь возвращать долги.

— Да ты что! — челюсть у дехканина отвалилась. — Это твой-то хозяин добрый? Да такого живоглота еще свет не видывал! Дерет три шкуры, заставляет батрачить на себя. Ты глянь на его поле и на мое. По-твоему, я должен бросить свой урожай и идти убирать его? Так, что ли?

Дехканин взмахнул остро отточенным серпом, и слуга богатея попятился.

— Но-но! — погрозил он дехканину пальцем. — Говори да не заговаривайся! Живо встретишься с нашим досточтимым кази, и тогда тебе вовсе не видать твоего урожая. У меня здесь все записано! — слуга развернул бумагу и ткнул ей в лицо дехканину. — Вот, гляди сам: отработал половину долга. Обязуюсь отработать остальное по осени. Вот печать. И твой палец приложен. Твой?

Дехканин замялся, вглядываясь в бумагу.

Ходжа Насреддин хорошо его понимал. Кто же вспомнит, его ли это палец или не его спустя полгода, да и читать он, конечно, не умеет. Мало ли что этот обирала бай мог подсунуть ему на «подпись».

— Ты с ним не спорь, — посоветовал ходжа, уловив момент, когда дехканин открыл было рот, собираясь что-то ответить. Он приблизился к спорщикам и встал рядом с дехканином.

Дехканин повернул голову к ходже и сурово свел брови — откуда только этот старик свалился на его бедную голову. Мало ему было слуги бая Зарифа, так еще и этого принесла нелегкая.

— Правильно, — сказал ходжа улыбаясь. — Если есть бумага и отпечаток пальца, то спорить бесполезно. И еще такая важная красивая печать.

— Вай, какой умный старик! — обрадовался слуга жадного Зарифа. — Слушай, что тебе говорит этот мудрый аксакал.

— Но досточтимый слуга ведь не против, если мы ознакомимся с содержимым этой бумаги? Вдруг в документ вкралась какая-нибудь ошибка или это вовсе не тот документ, — и Насреддин проворно выхватил из пальцев слуги бумагу.

Тот настолько растерялся от случившегося с ним, что остался стоять с вытянутой рукой и разинутым ртом, но быстро опомнился и ринулся в бой.

— Эй, грязный оборванец, немедленно верни мне бумагу! Как ты смеешь прикасаться к ней? Это же важный документ! — но дехканин внезапно преградил слуге путь.

— Пусть он прочтет!

— Это нельзя читать! — не на шутку разволновался слуга, и бледность начала разливаться по его холеному лицу. — Это очень важная бумага. Никто не смеет читать бумаги Зариф-ако!

— Разве эта бумага менее важна для другой стороны вашего спора, что она не может ознакомиться с ней? — удивленно взглянул на него ходжа, поднося бумагу к глазам.

— Нет… то есть, да. Я… — окончательно растерялся слуга богача, но тут же взял себя в руки. — Верни сейчас же бумагу, иначе я пожалуюсь Зариф-ако, и он с тобой такое сотворит, уй-юй!

Он опять бросился к ходже Насреддину, протягивая к бумаге руки, но дехканин удержал его.

— Ай-яй, — не слушая слугу, задумчиво произнес ходжа Насреддин, сворачивая документ в трубочку. — Либо в этот документ вкралась ошибка, либо в твою голову, о недостойный слуга достойного господина.

— Верни бумагу, — захныкал слуга, повисая на руках дехканина. Ноги его, казалось, вот-вот подогнуться, и он рухнет на колени. — Заклинаю тебя!

— Знаешь, ведь в ней ничего не сказано о мешке зерна, половине долга этого несчастного и прочем подобном, но зато здесь сказано много чего крайне любопытного о других людях.

— О Аллах, верни ее мне! — выкрикнул слуга, рванувшись от бессилия в сильных руках дехканина. — Заклинаю тебя нашим пророком! Ну, хочешь денег, а? Хочешь? Я дам тебе много, много денег. Только верни ее мне.

— Денег? — Ходжа задумчиво уставился в ясное небо, вертя бумагу в пальцах. — Даже много денег? — затем он повернулся к дехканину. — Тебе случаем не нужны деньги?

— Зачем они мне? — пожал плечами тот. — Лучше пусть зачтет мой долг, которого нет.

— Ты слышал, что сказал этот почтенный дехканин? — обернулся ходжа к слуге.

— Да-да, я слышал. Зариф-ако прощает ему долг, — затараторил слуга.

— Не-ет, так не пойдет, — поводил ходжа свитком перед носом слуги. Тот сделал попытку ухватить его пальцами, но Насреддин оказался быстрее. Отдернув руку, он упрятал свиток за пазуху. — Ой, хитрец, — погрозил он слуге пальцем. — Пиши!

— Да-да, уважаемый, я все напишу. Все, что пожелаете, только верните бумагу, — забормотал слуга, выхватывая из сумы, висящей у него на левом боку лист бумаги, перо и чернильницу.

— Ну, там видно будет. Готовь документ!

— Сейчас, сейчас, — заторопился слуга, что-то быстро черкая дрожащей рукой на листе бумаги. Ходжа Насреддин с дехканином ждали. Ходжа выглядел совершенно спокойным, в то время как дехканин проявлял явное волнение. По его растерянному виду было хорошо заметно, что он ничего не понимает.

— Вот! — выкрикнул слуга, вскакивая с колен и протягивая ходже исписанный лист. — Прочтите! Здесь все.

— Угу, так, — произнес ходжа Насреддин, пробегая взглядом текст, написанный крупной арабской вязью. — Все верно! Можешь же.

— Да-да, я все могу, — согласно закивал слуга, прогибаясь перед незнакомым ему стариком — и откуда только он свалился на его несчастную голову! Все высокомерие слуги словно рукой сняло в один миг. — Я много чего могу. А теперь, будьте добры, верните мне бумагу.

— Ты забыл поставить на ней печать, — ходжа вернул документ слуге. — Но твоя рассеянность извинительна — ты взволнован.

— Ох, конечно, что это я, — тот выхватил из сумки деревянную печать, подышал на нее, приложил к листу и заискивающе улыбнулся. — Вот!

— Отлично! — кивнул ему ходжа Насреддин, сворачивая и эту бумагу и передавая ее дехканину. — Держи и не потеряй.

— Ни за что на свете! — горячо пообещал тот и спрятал бумагу под рубаху.

— О незнакомец, ты забыл вернуть мне мой документ, — напомнил о себе слуга.

— Разве? — ходжа вздернул левую бровь и огладил бородку.

— Конечно!

— Но я не обещал тебе его вернуть. Я сказал: «там видно будет».

— Но как же?!.

— Послушай, — махнул Насреддин рукой, — ты мне надоел. К тому же ты совсем не умеешь обращаться с документами, путаешь их, машешь ими. Еще, чего доброго, с такой ценной бумагой случится что-нибудь, а потом беды не оберешься. Поэтому…

— Ты дашь ее мне! — воскликнул слуга, нервно, перебирая пальцами, — И обещаю тебе, я больше никому ее не покажу.

— Э, нет, — усмехнулся ходжа. — Лучше уж этот документ побудет у меня. Так будет для него надежнее, да и тебе проще.

— Но что же мне делать, о путник? — застонал слуга, пряча лицо в ладонях. — Что я скажу своему хозяину?

— Скажи правду, что его бумага находится в самых надежных руках.

— Но как тебя зовут?

— Я думал, ты уже догадался, — вздохнул старик и покачал головой. — Меня зовут ходжа…

— Насреддин! — шепотом закончил слуга, отшатываясь от старика, будто от злой кобры, внезапно вынырнувшей у его ног из травы, потом вдруг вскочил и припустил прочь. — Помогите-е!!!

— Ходжа? — не поверил своим ушам дехканин. — Вы и правду ходжа Насреддин?

— Это имя мне дали мои родители. А что тебя так смутило?

Дехканин упустил из руки серп и медленно опустился на колени, затем ткнулся лбом в землю.

— Благодарю вас, о великий ходжа!

— Ты с ума сошел! — Насреддин бросился к дехканину и взялся его поднимать, но тот упирался и ни в какую не хотел вставать с колен. — Неудобно же, люди смотрят.

— Вы сегодня спасли меня, — продолжал гнуть свое дехканин, стучась лбом в землю.

— Встань сейчас же! — Ходже надоело возиться с дехканином и он упер руки в бока. — А не то я на тебя сильно обижусь. Я не Аллах и не пророк Мухаммед, чтобы мне кланяться в ноги.

— Простите, о ходжа! — дехканин, кряхтя, поднялся с земли и отряхнул штаны. — Я не хотел вас обидеть. Но что я могу для вас сделать?

— Для начала скажи, как тебя зовут.

— Меня зовут Икрам.

— Хорошо, друг Икрам, — кивнул ходжа Насреддин. — А теперь не укажешь ли ты мне дом в вашем селении, в котором я мог бы на некоторое время найти приют?

— Вы можете остановиться у меня, — пожал плечами дехканин, — если вас, конечно, устроит мое жилье.

— А что с ним не так?

— Ветхое оно совсем, — тяжко вздохнул Икрам. — У меня все руки до него не доходят, да и помощников нет — дети в Бухаре живут.

— Ну, то не беда, — успокоил его ходжа Насреддин. — Вдвоем мы быстро управимся. А что до ветхости, то лучше невзрачный дом доброго друга, чем прекрасный дом злого богача.

— Это верно! Но вы назвали меня другом?

— Мне друг любой хороший и работящий человек. К тому же я обычно предпочитаю считать человека другом, пока он не докажет обратное. Врагов у меня и без того предостаточно.

— Ну уж от меня вы этого точно не дождетесь, — подмигнул ему Икрам. — Пойдемте, я провожу вас в дом, заодно и перекусим с дороги.

— Пошли, — согласился с ним Насреддин, подзывая своего ишака, — но только при одном условие.

— Каком же, о великий ходжа? — остановился Икрам, недоуменно взглянув на ходжу, взбирающегося на ишака.

— Ты наконец перестанешь мне «выкать» и говорить о моем величии…

Глава 3 Дом Аллаха

— О Зариф-ако! — слуга ворвался в дом своего хозяина, неистово размахивая руками, но не заметил дремавшую на проходе любимую собачонку богача. Споткнувшись о нее, он кувыркнулся вперед и проехал на пузе до самого дастархана бая Зарифа, изволившего вкушать в полуденную жару сочный сахарный арбуз.

Собачонка, вывернувшись из-под ног слуги и истошно визжа, заметалась по комнате, а Зариф, подавившись куском рассыпчатой мякоти, зашелся кашлем, плюясь косточками.

— Ты что, с ума спятил? — накинулся бай с кулаками на бестолкового слугу, смаргивая слезы, как только ему удалось справиться с приступом кашля. — Чего мечешься, словно за тобой гонится сам шайтан, паршивая ты собака?!

— О хозяин, вы недалеки от истины, — пролепетал слуга, отползая на карачках в угол и не смея утереть оплеванное лицо, покрытое арбузными прожилками и налипшими на лоб и щеки косточками. — Горе, случилось великое горе!

— Что ты там бормочешь, негодный? — прорычал Зариф, отряхивая свой дорогой халат. — Смотри, что ты натворил!

— Это не я, это все он. Он! Нас… нас… — слуга сглотнул, не в силах выговорить до конца страшное имя.

— Какой еще нас2? Что ты несешь? — вконец разозлился Зариф, затопав ногами, отчего деревянные половицы заходили ходуном.

— Нас… реддин! — наконец выдохнул слуга и ткнулся лбом в пол.

— Кто?! — глаза богача скачком увеличились вдвое, он отшатнулся от слуги и попал пяткой на поднос. Поскользнувшись на арбузной корке, он шмякнулся на остатки арбуза. Хруст арбузных корок и треск лопнувшего дорогого деревянного подноса разнеслись по комнате. — Чье имя ты назвал, несчастный?

— Насреддин, о мой господин! — не поднимая головы, отозвался слуга. Второй раз это имя ему далось гораздо легче.

— Не может этого быть! Ты, верно, ошибся. — Зариф, сраженный наповал в обоих смыслах, сидел на арбузном крошеве, боясь пошевелиться. — Тебе привиделось, ты перегрелся на солнце. Да-да, именно так!

— Никакой ошибки, Зариф-ако, уверяю вас! Это он, он, точно он! Я видел его своими глазами и даже разговаривал с ним. — Слуга поднял голову и, воздев ладони в молитвенном жесте, воскликнул: — О, мы несчастные!

— Да погоди ты причитать! — одернул его богач и с кряхтением поднялся с подноса. — Ну, Насреддин — что с того? Что мы ему такого сделали?

— Он… он… — всхлипнул слуга, сжимаясь в комок. — Он отобрал у меня документ, который вы приказали мне доставить нашему досточтимому кази.

— Как… отобрал? — Зариф мгновенно побледнел, стянул с головы чалму и зачем-то утерся ей. — Почему?

— Это все паршивый дехканин Икрам! Все он. Я требовал с него долг, а он…

— Постой, постой, — Зариф протянул дрожащую руку. — Какой долг? Он же все отработал сполна.

— Я хотел во славу моего господина заставить его работать на вашем поле — ведь так вы смогли бы сэкономить на работниках, и я подумал…

— Ты — что? — бледное лицо Зарифа медленно наливалось краской.

— Я подумал… — пролепетал слуга, втягивая голову в плечи.

— Ты подумал?! Ах ты безмозглый ишак! — взъярился богач, но вдруг замер с вознесенными над головой кулаками. — Постой, но как бумага оказалась в руках этого… этого… Насреддина? — сквозь зубы процедил он.

— Я пытался… хотел… думал… — блеял слуга подобно загнанной овце.

— Что ты там бормочешь? Отвечай внятно!

— Я хотел запугать Икрама вашей бум… бумагой, — закончил слуга, сглотнув застрявший в пересохшем горле комок. — А этот нечестивец Насреддин отобрал ее у меня и теперь не хочет возвращать.

— Как это, не хочет? — пробормотал бай Зариф, хватаясь за сердце. — Что это значит?

— Он сказал, что она будет в полной сохранности в его надежных руках, вот, — выдохнул слуга. Наконец-то все было сказано.

Зариф закатил глаза, покачнулся и теперь уже грудью распластался на подносе.

— Что с вами, хозяин? — всполошился слуга, вскакивая с пола и бросаясь на помощь своему господину, а собачонка вновь зашлась лаем.

Но сколько ни тряс слуга Зарифа за плечи, тот никак не хотел приходить в себя…


Ходжа Насреддин, следуя в сопровождении Икрама вдоль узких улочек бедной части селения, сжатых высокими глиняными заборами и стенами домов, со снисходительной улыбкой на лице слушал ни на минуту непрекращающуюся болтовню своего нового друга. Тот взахлеб рассказывал анекдоты про ходжу и все время допытывался, правда ли это. Ходжа лишь отделывался короткими, ничего незначащими фразами. Мало ли ему приходилось слышать на своем веку историй, сочиненных бедняками и богатеями. Попадались среди них и правдивые, но их были единицы. Остальное же — чистейшей воды выдумка.

— …А вот скажи мне, ходжа. Я слышал, будто однажды к тебе в дом забрался вор. Увидев его, ты спрятался в сундук. Вор же, обшарив весь дом и ничего не найдя, чем бы можно было поживиться, приподнял крышку сундука. А когда он открыл ее, то увидел там тебя. Он разволновался и спросил: «Ты здесь?» «Да, — ответил ты ему, — это я от стыда спрятался в сундук. Мне стало совестно, что тебе нечего украсть в моем доме». Верно ли это?

— Ну-у, — немного смутился ходжа, почесав пальцем переносицу, — на самом деле у меня не было сундука, а был шкаф.

— Правда? — заинтересовался Икрам. — Я слышал про сундук.

— Не перебивай! Ну, сам подумай: зачем мне нужен сундук, если мне нечего в нем хранить?

— Тоже верно, — растерянно похлопал глазами Икрам.

— Так вот, когда вор открыл дверцу…

— Ты накинулся на него! — воскликнул Икрам, сжимая кулаки. — Если бы вор забрался ко мне в дом, ему не унести ног.

— Ты ошибаешься, мой друг. Я дал ему медную монетку и отослал с миром.

— Как?! — не поверил его словам Икрам. — Ты, ходжа, поборник справедливости и благочестия, дал вору деньги?

— Да-да, именно так я и поступил с ним, — кивнул ходжа.

— Но как это возможно?

— Это был очень бедный человек, еще беднее меня. Его дом забрали за долги, его детей угнали в рабство, а жена умерла с горя. Что же оставалось делать этому человеку?

— Да, ты прав, — растроганно пробормотал Икрам. — Но это все равно неправильно — воровать.

— Именно это я ему и сказал, слово в слово. И посоветовал, как сделаться уважаемым человеком.

— Ты шутишь, ходжа! — не поверил ему Икрам. — Разве может нищий человек сделаться баем?

— Ты путаешь уважение и страх, Икрам, — покачал головой ходжа. — Разве ты испытываешь уважение к тем, кто обирает тебя?

— Но что же ты ему посоветовал в таком случае?

— Я посоветовал ему не падать духом и взяться за ум, к примеру, врачевать богатеев.

— Разве он хаким? — удивился Икрам.

— Нет, он такой же дехканин, как и ты.

— Но как же он тогда мог лечить людей?

— Э-э, — только и махнул рукой Насреддин. — У богатых много странных болезней, и один Аллах знает, как справится с ними. Может, даже и он не знает. Но лечение, как я убедился, помогает тем, кто верит в него, и не помогает вовсе разочаровавшимся. Так что, как говорится, на все воля всевышнего и еще немного хитрости! — назидательно воздел палец ходжа.

Икрам расхохотался, схватившись за живот, а насмеявшись вдоволь, спросил:

— И как ему живется теперь?

— Я слышал, он сильно преуспел на этом поприще. Но не зазнался, нет, и не оставляет своей милостью бедняков.

— Это правильно, — кивнул Икрам. — Это хорошо. Но ходжа, я так и не понял, рассказы про тебя все-таки правда или ложь?

— Правда, — ответил ему ходжа и, прищурившись, добавил: — кроме того, что есть откровенное вранье.

Ишак внезапно замер, качнув головой. Дальше узкая улочка обрывалась крутыми, хорошо утоптанными земляными ступеньками. Срезы ступенек удерживали доски, подпертые по краям деревянными колышками. За ступеньками улица несколько расширялась.

Ходжа спешился — ишаку здесь и без всадника трудно спуститься, — и повел его в поводу.

— Да, Икрам, у меня к тебе одна просьба, — обернулся Насреддин к своему спутнику.

— Слушаю тебя, ходжа.

— Я тебя очень прошу, пока никому обо мне ни слова.

— Но как же?..

— Я и так имел неосторожность назваться слуге вашего богача, а это очень опрометчивый поступок с моей стороны. Но иначе он полез бы в драку за вот эту бумагу, — ходжа похлопал себя по халату, под которым хранилась ценная бумага.

— Да, слава о тебе действует лучше всякого щита, — усмехнулся Икрам. — Но скажи, что в этой бумаге такого?

— А! Лучше тебе не знать.

— Ты мне не доверяешь? — лицо дехканина вытянулось от охватившей его досады.

— Нет-нет, что ты! — горячо заверил его Насреддин в обратном. — Разве ты дал мне для этого повод?

— Тогда что же?

— Понимаешь, знание не всегда полезно. Иногда оно может обратиться против тебя. И это как раз тот самый случай. И если тебе дорог покой…

— Эх, ходжа, — покачал головой Икрам, — да где ж его сыскать-то, покой?

— Вот про это я и толкую. Зачем тебе лишняя головная боль? Разве тебе мало своей? Но не переживай, в свое время ты обязательно все узнаешь.

— Правда? — с какой-то прямо детской наивностью спросил Икрам, стягивая с головы тюбетейку и промакивая взопревшую лысину тряпицей, повязанной на шею.

— Правда! — смешливо прищурился ходжа Насреддин. — Но скажи, куда мы так долго идем? Неужели ты живешь так далеко от своего надела?

— Раньше я жил во-он в том доме, — Икрам указал на один из домов с широким двором и забором, покрытым свежей побелкой, — но когда… когда я остался один, мы обменялись с чеканщиком Касымом домами. У него большая семья, а куда мне одному такой большой дом?

— Понимаю. А нет ли у нас на пути базара или чайханы?

— Есть чайхана, а базар — он немного дальше и правее. Ты хочешь что-то купить?

— Немного кислого молока и лепешек.

— Не беспокойся, ходжа, у меня дома есть еда.

— Нет, в гости к другу нельзя ходить с пустыми руками, тем более, когда в моем кармане завалялись несколько монет и представилась возможность их с пользой потратить.

— Но, поверь мне, это лишнее… — воспротивился было Икрам. Ему совершенно не хотелось обременять какими-либо расходами такого человека, как ходжа Насреддин.

— Глупости! — отрезал тот. — Но если ты так настойчив в своем желании угодить гостю, то тебе еще представится возможность угостить и меня. Когда закончатся мои деньги.

— Договорились!

Ходжа кивнул дехканину, вновь взобрался на своего ишака, и тот пошел вперед, не дожидаясь понуканий хозяина.

Улица становилась все шире. В нее влились еще несколько боковых улочек, а за высокими кронами деревьев замаячила небольшая мечеть, к которой вскоре и вышли путники.

Насреддин остановил ишака и, задрав голову, смерил взглядом минарет, затем медленно опустил глаза, разглядывая квадратное здание мечети с шаровидным куполом, покрытым красной плиткой. Затем взор ходжи коснулся высокого, в полтора человеческих роста забора, окружавшего мечеть, и еще длинной очереди бедно одетых людей, державших в руках кто покрытую тряпицей плошку, кто лепешку, кто мешочек с зерном или горшок масла.

Лицо ходжи посуровело, черты его заострились.

— Ты чего? — спросил ходжу Икрам, не понимая причины задержки.

— Скажи мне, Икрам, какой осел — прости мой лопоухий друг! — Насреддин погладил ишака по голове, — выстроил вокруг мечети забор, да еще такой высокий?

— Это наш мулла, — повел плечами дехканин. Было хорошо заметно, что муллы он побаивается.

— Но зачем? Впрочем, я, кажется, знаю ответ на этот вопрос. А что здесь делают эти люди?

— Они принесли подношение господу. Мулла помолится за них, за удачу в делах.

— Судя по несчастному виду этих людей, ваш мулла не особо усерден в общении с богом. Но я сам хочу узнать, в чем тут дело.

Насреддин спешился и быстрой походкой направился вдоль длинной очереди, берущей свое начало в широких деревянных резных воротах.

— Салам алейкум, салам, и вам доброго дня, — раскланивался он по пути с ожидавшими своей очереди людьми. Икрам, немного поколебавшись, припустил следом за ходжой.

— Прошу тебя, — быстро зашептал дехканин, нагнав ходжу и дергая того за рукав халата, — не связывайся с ним. Наш мулла очень хитер, и еще у него могущественные друзья.

— Разве Аллах не может защитить своего слугу, что тому требуется влиятельные друзья? Разве он ведет неправедный образ жизни, что ему есть чего бояться? — отвечал Насреддин, не сбавляя шага.

— Но бояться стоит тебе!

— Глупости! Перед всевышним я чист, а с муллой как-нибудь найдем общий язык.

Икрам, видя, что ходжу не переубедить, только рукой махнул — будь что будет, — но покинуть Насреддина не решился, хотя появляться на глаза мулле ему вовсе не хотелось. Тот обязательно опять возьмется упрекать Икрама в отсутствии религиозного рвения и жадности и грозить ему страшными небесными карами. А что может принести Икрам, если сам едва сводит концы с концами?

Ходжа между тем насилу протолкался мимо людей в чуть приоткрытую створку тяжелых ворот и застыл на месте, пораженный увиденным. Икрам последовал за Насреддином и тихонько примостился за его спиной.

Посреди большого двора в тени высокой груши на топчане гордо восседал худой, словно палка, человек в черных одеждах и черной же высокой чалме. Его костлявое подвижное лицо ходило ходуном, а маленькие, глубоко посаженные глазки стреляли в каждого посетителя, казалось, просвечивая его насквозь, вернее, даже не его, а подношения, которые люди один за другим передавали мулле, прося его помолиться за успех в делах и начинаниях, за счастье и мир в доме, за то, чтобы пошел дождь и чтобы он не случился — каждый просил о своем и каждый лелеял надежду, что мулла непременно ему поможет.

Мулла же, беря очередное подношение, долго принюхивался к нему, приглядывался, чаще морщась, нежели расточая ни к чему не обязывающие его обещания. Подарки ему не особо нравились, но, как видно, выбирать не приходилось.

— Да-да, я обязательно помолюсь за твой урожай. Пусть он будет богат! — обещал мулла одному дехканину. — И не забудь, что я тебе поспособствовал!

— Не забуду, мулла, — кланялся ему дехканин, стягивая с головы тюбетейку и прижимая ее к груди.

— Все вы так говорите, а потом забываете, — ворчал мулла, засовывая палец в горшок с маслом и облизывая его. — Немного прогорклое, но ничего, сойдет.

— Нет, нет, оно совершенно свежее! Уверяю вас.

— Э-э! — отмахнулся от него мулла. — Тащат всякое завалящее, для себя же жадничают. Следующий!

— О мулла, — склонился перед топчаном старик, протягивая мулле матерчатый сверток, — помолись за моего сына. Я хочу, чтобы ему сопутствовала удача. Он хочет стать учеником гончара.

— Что это ты притащил? — Мулла придирчиво оглядел сверток, потом брезгливо, двумя длинными паучьими пальцами потянул за свисавший уголок. — Платок? Да еще ношеный! Зачем Аллаху нужен твой платок?

— Но… — растерялся старик, не зная, как ему поступить.

— Ладно, давай сюда! — мулла выдернул из его рук сверток и сунул его за отворот халата. — Будет тебе удача.

— Сыну, — напомнил мулле старик. — Я просил за сына.

— Да, да, и ему тоже. Всевышний сегодня милостив к тебе. Следующий!

И тут ходжа Насреддин сорвался с места и, оттолкнув очередного просителя, бухнулся на колени у топчана и ткнулся головой в землю.

— О великий! — вскричал он, поднимая голову и молитвенно протягивая ладони к мулле.

— Ай! — подпрыгнул на топчане мулла, как раз собравшийся отведать только что подаренного ему плова. Он давно уже манил муллу своим ароматом, но тот никак не мог улучить момент, чтобы полакомиться блюдом — народ все шел и шел. — Ты чего? Чего ты? — отодвинулся от ходжи мулла, но зажатую в руке щепотку плова все-таки засунул в рот, облизав пальцы. И непонимающе уставился на пустые руки стоявшего на коленях старика, потом медленно поднял голову, перехватив его восторженный взгляд. — Чего тебе нужно, старый оборванец? — грозно спросил мулла, немного придя в себя и прочистив горло. — Или ты считаешь, будто Аллах за просто так будет выслушивать твои пожелания?

— Значит, я не ошибся! — воскликнул ходжа, подползая на коленях поближе к топчану. — Это ты, господи! А это? — Насреддин указал дрожащим от волнения пальцем на замершего у топчана слугу муллы. — Это верно наш великий пророк?

Упитанный слуга пару раз моргнул и сжался, затравленно стреляя глазками по сторонам. Ему явно было невдомек, к чему ведет этот странный разговор старик в драном халате.

— Что ты несешь, презренный? — вскипел мулла, насилу справившись с растерянностью. — Ты, верно, тронулся умом! Я мулла — верный слуга нашего Аллаха! А это мой слуга, а вовсе никакой не пророк.

— Так ты слуга Аллаха, а не сам великий Аллах? — понимающе кивнул ходжа и поднялся с колен, упираясь в них ладонями.

— Именно так! — подтвердил мулла кивком, стараясь придать своему подвижному лицу черты смирения, но выходило не очень. — Я всего лишь его скромный слуга. А это, — мулла широким жестом руки обвел свои владения, — дом нашего всесильного и милостивого Аллаха.

— Ага! Тогда ответь мне, мулла, почему ты раздаешь обещания людям от имени своего господина, даже не испросив его разрешения и не воззвав к нему, как полагается?

— Э-э, глупый ты человек, — покачал головой мулла, — Аллах наш в своем величии даровал мне способность погружаться в его самые сокровенные помыслы. Я знаю все, о чем знает он!

— Предположим, но почему ты воруешь у своего господина?

— Да ты что?! — чалма у муллы от подобной наглости едва не воспарила над его маленькой головой. — Да я тебя! Я…

— Но ты ведь поедаешь и прибираешь к рукам то, что принесли твоему господину, разве не так? Все это видели.

— Я… это… — смешался мулла. Ничего подобного он не ожидал. Собравшиеся, затаив дыхание, во все глаза глядели на муллу, и платок, который мулла сунул за пазуху, теперь жег ему грудь, а съеденная горстка плова, казалось, возмущенно ворочалась в его животе. — Ты все неверно понял, странник. Это подношения на благо мечети. Вот! — обрадовался мулла, так успешно ему удалось выкрутиться.

— Но ты сказал, что это дом самого Аллаха, — прищурился Насреддин, — и эти люди принесли в его дом свои дары, надеясь на его помощь. Значит, они принесли их ему, а вовсе не тебе. Разве не так?

— Но господь не вкушает земной пищи! И ему ни к чему это тряпье! — воскликнул мулла, выхватив из-за пазухи платок и отбросив его в сторону. — Я взял его, чтобы не обидеть несчастного старика. Зачем он мне?

Мулле вовсе не нравился этот разговор, который слушали десятки людей. Однако, священнослужителю никак не приходило в голову, как поставить на место это наглого старика, позволяющего себе прилюдно оскорблять его, муллу!

— Тогда объясни мне, о многомудрый мулла, освященный мудростью господа нашего: к чему тогда эти люди несут сюда свои дары, если они не нужны Аллаху?

— Глупец! Это плата за молитву, — взъярился мулла. — Неужели ты считаешь, что я должен работать запросто так? А мое дело через молитвы доносить до господа…

— Прости меня, — перебил его ходжа, — но молитвы, если честно, я пока не услышал ни одной. Однако, обещания ты раздаешь очень охотно. Неужели ты берешь плату за пустые обещания?

— Нет! Я беру плату только за то, что обязательно сбудется, — глазки муллы забегали в темных провалах его глазниц.

— Знаешь, хорошая у тебя работа.

— О чем ты? — еще больше насторожился мулла. Ему было совершенно невдомек, почему этот незнакомый старикашка столь непочтителен к его особе.

— Значит, ты хочешь сказать, — прищурил левый глаз ходжа Насреддин, — что твои обещания сбываются, так как они исходят от самого Аллаха, и тебе ведомо все сокровенное и тайное?

— Разумеется, — горделиво выпятил грудь мулла.

— Вы все слышали, что сказал великий мулла? — обернулся Насреддин, обведя взглядом притихшую толпу, собравшуюся во дворе мечети.

— Да, да, слышали, — донеслось нестройное со всех сторон.

— Да будет так! — рубанул ходжа рукой. — А теперь все расходитесь по домам.

— Но как же?.. — окончательно растерялся мулла. — Как же так? А дары?

— Я тебя не понимаю, — Насреддин уже собравшийся было покинуть двор мечети, вновь остановился, — ты же сам сказал, что это вовсе не дары, а плата за твою работу. Но где же это видано, чтобы человек платил за яйца, которые курица еще не снесла? А если и так, то пиши расписку.

— К-какую расписку? — сглотнул совершенно ошалевший мулла.

— Странный ты человек, — пожал плечами Насреддин. — Коли ты берешь плату вперед, то ты должен написать расписку. А вдруг ты не выполнишь свою работу или выполнишь ее не должным образом, тогда что?

— Что? — лупнул глазами мулла.

— Вот и я о том же, — вздохнул ходжа. — Да, за всеми этими торговыми делами я чуть не забыл тебя спросить: зачем нужны эти крепкие стены вокруг дома нашего господа?

— Сейчас очень много воров, — ляпнул мулла первое, что пришло ему в голову.

— Я, кажется, понял тебя, — произнес Насреддин с очень серьезным видом. — Аллах всемогущий в своей заботе о несчастном, обездоленном народе не хочет, чтобы они выбрались за этот забор. Это очень мудро. Теперь я верю, что господь даровал тебе истинное знание, — и ходжа отвесил мулле поклон.

— Нет, нет, ты все неверно понял, — замахал на него руками мулла, судорожно пытаясь сообразить, что имел в виду этот противный и крайне нахальный старик, в котором не чувствовалось ни капли почтения к сильным мира сего. — Я хотел сказать, что высота забора указывает на близость его обладателя к великому Аллаху! Так говорит народ.

— Глупости, — отмахнулся от его слов Насреддин. — Какие заборы ни громозди, а всех ближе к Аллаху только покойники. Разве не так, о мудрый мулла?

— Ха! — сказал кто-то совсем рядом с ходжой.

— Хи-хи, — донеслось с другой стороны двора, и вот уже весь народ, что присутствовал при этом странном споре, вовсю давился смехом.

Все, кроме муллы, позеленевшего от ярости и в бессилии сжимавшего кулаки. Он впервые на своей памяти не мог подобрать слов для достойного ответа этому паршивому, невесть откуда свалившемуся на его голову старикашке. Но пока он соображал, пыхтя от обиды, двор мечети опустел, и спорить было уже не с кем. А ведь что самое обидное, мулла даже не ведал, как старика зовут и кто он такой…

Глава 4 Как нужно ремонтировать дом

Прямо напротив мечети под сенью старого карагача расположилась чайхана. Это была совсем небольшая чайхана. В плове, приготовленном ее хозяином, было мало жира, а мясо раздиралось на волокна и подавалось скорее для вида, чем для вкуса. В мантах же и самбусах наличествовало больше лука, чем полагается, но зато здесь подавали отличные шурпу и лагман. Лепешки были тонки, но таяли во рту, а чай, заваренный хозяйской рукой, был ароматен и недурен на вкус. И еще здесь чувот был чувотом, а не жиденькой водичкой, как в дорогой чайхане, принадлежавшей скряге Сахобу — этот обслуживал исключительно состоятельных селян и богачей. Однако, никто из завсегдатаев чайханы не жаловался на малые ее недостатки, ведь, по сути, здесь собирались бедняки, и им было не до изысков. И, разумеется, хозяин чайханы, большой друг Икрама — Саламат старался угодить посетителям, больше экономя на себе, нежели на них. Видно, поэтому чайхана не особо процветала, но зато у Саламата имелось много друзей, которые охотно делились с ним овощами со своих огородов, зерном и дичью, пойманной на охоте. В этой чайхане, можно сказать, все было общее. Саламат принимал даже самых бедных, тех, кому нечем было заплатить за еду. Их он кормил недорогим блюдом — атолой, и еще всем, что оставалось к позднему вечеру. Правда, оставалось у Саламата очень и очень мало, потому как готовил он вкусно и с душой, а продавал очень дешево.

Вот в этой самой чайхане и нашли свое спасение от дневного зноя ходжа Насреддин и Икрам, как только покинули мечеть. Вместе с ними, все еще посмеиваясь над муллой, вошли трое мужчин. Последние с немалым уважением поглядывали на незнакомого старика, не побоявшегося связаться с «божьей карой», как муллу прозвали меж собой люди этого селения.

— Да, бедный наш мулла, — сказал один из мужчин, утирая потное лицо платком, когда все расселись кружком на широком топчане.

— Чего это он бедный? — мгновенно возмутился другой мужчина с пышной бородой и курчавой шевелюрой.

— Да нет, я хотел сказать, он аж позеленел от злости. А ведь верно вы, почтеннейший, сказали, — обратился первый к Насреддину, потягивающему из пиалы свежезаваренный зеленый чай. — Непонятно за что мы ему носили дары?

— Да-а, — потер ладони о колени третий, который оказался так худ, что было неясно, как только в нем держится душа. — Только вот Аллаха бы не прогневить.

— Глупости! — ответил ему ходжа Насреддин. — Если уж бессердечный мулла своими поступками до сих пор не прогневил бога, то чего вам-то бояться? А если даже и прогневишь, то разве тебе может быть еще хуже, чем сейчас?

— Странные вы вещи говорите, почтеннейший, — покачал головой худой. — Но впрочем, хуже и вправду уже быть не может.

— А помните, — оживился первый из мужчин, как правитель, у которого гостил Насреддин, спросил у него: «Ответь мне, что больше — рай или ад?»

— И что же ответил ему Насреддин? — спросил тощий.

— Он ответил, что рай больше. Потому что бедных на свете гораздо больше, чем богатых.

— Ха, ха-ха, — осторожно засмеялись мужчины, не забыв при этом оглядеться по сторонам. Ходжа лишь снисходительно улыбнулся, ничего не сказав. Икрам только покосился на ходжу.

— А вы слыхали историю про дождь и муллу? — продолжал первый, когда все отсмеялись. — Дело было так: однажды Насреддин с друзьями сидел в чайхане, и вдруг случился дождь. Ходжа увидел, что по улице несется со всех ног мулла. «Эй, мулла! — окликнул его Насреддин. — Почему ты бежишь от даров Аллаха? Ведь ты сам всегда твердил, что дождь в наших краях — это божья милость». Мулла не нашелся что на это ответить и важно пошел, ступая прямо по лужам. Разумеется, он вымок до нитки, а на следующий день заболел и сильно охрип. А когда он выздоровел, то непременно решил отомстить Насреддину.

Рассказчик остановился и отхлебнул из пиалы.

— Ну? — нетерпеливо потребовал продолжения рассказа тощий.

— Так вот, в другой раз в чайхане сидел со своими друзьями уже мулла, когда на улице вновь пошел дождь. И вдруг мулла увидел, как по улице мчится Насреддин. «Ага! — радостно завопил мулла. — Вот ты и угодил в собственную ловушку! Отвечай, несчастный, почему ты бежишь от даров Аллаха?» ходжа на минутку остановился и сказал следующее: «Это ты, а не я говорил, что дождь — его дар. А если это и так, то кому понравится, чтобы топтали его дары? Поэтому я и стараюсь делать как можно меньше шагов». И сказав так, Насреддин побежал еще быстрее, перепрыгивая через лужи.

— Ха-ха, ха! — вновь засмеялись мужчины, а тощий сказал, вздохнув: — Вот бы эту шутку с нашим муллой отколоть. ...



Все права на текст принадлежат автору: Леонид Резников.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Хлопоты ходжи НасреддинаЛеонид Резников