Юлия Андреева Tresor ее величества (Следствие ведет Степан Шешковский)

© ИД «Городец», 2020

© Андреева Ю., 2020

* * *

Глава 1. Движения луны

ЗА ОКНОМ КАРЕТЫ – факелы сопровождающих: так близко, что захочешь, а ничегошеньки не разглядишь за рыжим, мелькающим перед глазами, пламенем. А ведь там на небе полная луна, огромная и круглолицая, прекрасная, как сидящая в карете женщина. Помыслы у луны странные, брюхата луна или просто полная, кто ж ее разберет, небесную владычицу, песни слагает, богу молится или ищет среди черных ночных облаков своего суженого. В карете двое: красивый темноволосый мужчина тридцати четырех лет от роду и рыжеволосая женщина, луноликая барыня под стать самой луне. Мысли у барыни странные, а помыслы… то ли о собственном потомстве Бога молит, то ли, не надеясь на чудо, названному, объявленному наследнику невесту подыскивает. Полна дама, в самом соку, да только не беременна, уж и в паломничества по дальним монастырям ездила, и на воды лечебные, а все без толку. Ох и нужно же это простое бабье чудо рыжеволосой тридцатичетырехлетней красавице, да вот не шлет Господь ей ни сына, ни дочки. Все у барыньки есть, всего вдосталь, на золоте кушает, на шелках почивать изволит, тюфяки лебяжьего пуха, а платьев-то, платьев… на три жизни хватит, и еще останется. И любовь у нее есть, статный красавец, от одного взгляда которого можно разу ма лишиться, за один поцелуй черту душу продать. Верный, любящий, заботливый, уж почитай пятнадцать лет вместе, а ни на одну постороннюю ветреницу не загляделся, ни одной прелестнице воздушного поцелуя не послал. Одно непонятно: как, имея все, о чем другие и помыслить не решаются, нет у них самого главного – их продолжения, ребенка.

Луна приметила с высоты карету, да тишком и пошла за ней, подглядеть, как люди живут, о чем мечтают, как свои дела обделывают. Интересно же. С неба факелы сопровождающих хорошо видны, да и российские дороги, чай, не дикие пустоши, не густые рощи-дубравы, едва стемнеет, на королевском тракте караульные на каждой версте зажигают по бочке с горящей смолою. Далеко видать. Впрочем, карета уже съехала с основной дороги и держит теперь путь в сторону лесного озера, но то луне не помеха: знает матушка-луна в лесу каждую тропку, а тут и вовсе просто, к дому колдуна местного движется карета. К тому, кто дорогу в будущее ведает и краткий путь в обход судьбе показать может.

– Ох и страшно же мне, Алешенька^[1], ох и боязно, – тихо шепчет барыня, прижимаясь к плечу супруга. – Боюсь, не дело мы затеяли, за цельную жизнь ведь не отмолим.

– Повернуть еще не поздно.

– Вот если бы этот колдун теперича амулет какой дал или снадобье, чтобы у нас собственный ребятенок народился, озолотила бы, в графы вывела. За такое дело ничего не жалко, а так, ради этого негодника…

В карете тепло, куда ни сунься – соболя, хоть накрывайся ими точно плащом, хоть ныряй с головой в нежный меховой омут. На мягких упругих сидениях – толстые матрасы, индийским муслином обитые.

– Петр Федорович^[2] объявлен законным наследником, а наследника нужно женить. Стало быть, все правильно делаем, по закону.

– А что коли я, несмотря ни на что, рожу? Что тогда с этим Петрушей, прости господи, делать? – причитает красавица. – Вот итальянский лекарь приедет и вылечит. Куда мы, скажи на милость, тогда этого оболтуса с благоверной его денем? Ой, напрасно я тебя тогда послушалась. Пожили бы еще сколько-нибудь без наследника, надавили бы как следует, может, Святейший наш брак законным бы признал, а тогда уже пред Богом и людьми ты мой наследник, Алешенька! Ты и никто другой. Померла бы бездетной, и ты девушку за себя молоденькую взял. Чтоб хорошего рода была, крепкого, чтобы дядья, братья сразу же встали на твою защиту. И тогда…

– Сколько раз повторять, не нужны мне другие женщины, Лизонька^[3]. Не будет никого. Да и ты себя раньше времени не хорони, не рви мне сердца. А о Петре не думай, не повредит нашему счастью этот мальчик, он и теперь не более чем ширма. Не может страна без достойного наследника, смута начнется. Народ свое будущее должен видеть. Есть мальчик, вырастет, будет царем. Нет наследника – нет будущего, разброд и шатание. А вот родишь мне сына, тогда по-другому поговорим. Объявим Петра Федоровича сумасшедшим, сошлем в дальний монастырь, ты ведь у меня – душа безгрешная, все одно умертвить голштинца не позволишь, стало быть, жить будет. Да хоть на родину отправится, под крылышко своего любимого Фридриха^[4]. Еще и благодарить тебя опосля станет, за привет да ласку. И от нареченной его избавимся, дай срок. Но только пока что потерпеть их малость придется. И не нужно ничего пугаться: может быть, колдун нам про ребенка сейчас и расскажет что делать, присоветует. Карета повернула, стало быть, уже близко, сейчас по левому берегу озерцо объедем, и на месте.

– Хорошо бы, конечно, если бы он сейчас все за раз и выложил, Леший этот, я ведь уже думу думала, может, зазря я Ивана^[5], от родителей оторвав, другим не отдала. Может, Господь мне этого ребенка посылал, а я и проглядела? В крепости, под замком держу. Разве ж это по-людски?

– Другая бы, не раздумывая, приказала удушить волчонка, а ты ему жизнь подарила. Какую ни есть, а ведь жизнь…

– Не знаю, не ведаю, за что тогда Господь карает рабу свою. За всю жизнь всего два раза и любила. Первый раз своего жениха, так он помер аж на венчание, мне на память даже подарков от него оставить не позволили, потому как черная оспа, и все сожгли; и второй раз, когда тебя в божьем храме увидала, когда голос твой ангельский услыхала…

– Нашла что вспомнить, голос давно сломался.

– А я до сих пор его слышу, Алешенька. Вот когда мне хорошо, и слышу, точно музыка херувимская сопровождает меня, и ты – ангел мой – поешь мне тихохонько, чтобы другие ненароком не услышали.

Экипаж остановился, дверь распахнулась, кто-то из сопровождающих спустил приставную лесенку. И вскоре из кареты вышел сначала, кутающийся в черный плащ, статный мужчина, а после, опершись на его руку, женщина. Шитые золотом изящные башмачки на каблучках, должно быть, впервые соприкоснулись с осенней, начавшей раскисать, проселочной дорогой.

Высокий, должно быть, побеленный забор не давал возможности рассмотреть дом, у калитки стоял здоровенный седобородый мужик в меховой безрукавке поверх чистой рубахи. По всему видно ждал. Серые волосы аккуратно расчесаны на прямой ровный пробор, бородища колдуна, должно быть, длинная и сивая, как старое мочало, по случаю приема гостей была заложена за ворот безрукавки, так что казалось, будто бы она вполне себе ухожена и невелика. Острый прямой нос на худом нервном лице и впалые глаза придавали сходство скорее не с птицей, а с покрытой прошлогодней сухой травой корягой, непропорционально длинные ручищи с узловатыми пальцами добавляли сходство. В общем, лешачью породу захочешь – не спрячешь, а этот не сильно и старался.

– Надеюсь, твой человек не раскрыл ему, какие гости пожалуют? – Опираясь на руку кавалера, барыня смело направилась к колдуну.

– Сказали, богатые помещики будут… – Алексей Григорьевич оглядел себя и свою спутницу, оба были одеты в добротные дорожные платья без украшений, на нем камзол и плащ, на Елизавете темный капор, с чего бы деревенщине признать, кто явился к нему на ночь глядя.

Глава 2. Гадание

ЗА СПИНОЙ ЛУНОЛИКОЙ дамы стояла полная луна. Колдун взглянул на луну, кивнул даме и, низко поклонившись, пригласил гостей в дом. Дама благосклонно улыбнулась и, бросив лукавый взгляд на луну, вошла во двор, куда перед ней уже проскочила пара сопровождающих их молодых людей, мало ли какие звери-оборотни проживают вместе с опасным колдуном. Будь они хоть львы, хоть медведи, хоть чудища неведомые – прямой долг офицеров защитить свою госпожу. Тем более, если и офицеры не из последних и сопровождают не какую-то там барыню-боярыню, а впрочем… господа же велели секрет держать, тайну инкогнито не раскрывать.

На дворе не оказалось даже собаки, и только влюбленный в луну кот бесшумно шествовал по крыше, встречая свою высокую гостью.

В полупустой горнице, куда пригласил гостей колдун, вдоль стен стояли длинные застланные домоткаными полосатыми ковриками лавки, такой же коврик-дорожка на полу, посередине пустой длинный стол, явно рассчитанный на большую семью. По стенам развешаны пучки трав на просушку.

– Говорят, ты можешь узреть грядущее. Так ли это али брешут? – начал разговор гость. – А что коли ты морок наводишь, любезный? Как проверить?

– Сами все и увидите, – пожал плечами старик. – Вы ведь, господа хорошие, про себя да своих близких вопрошать желаете, так нешто как они выглядят не знаете? В чем обман, коли своими глазами все будете наблюдать?

– Хорошо. Что от нас требуется? Анна Васильевна^[6], что давеча у тебя была, сказывала, ты вещь ее пропавшей племянницы, о которой она вопрошала, потребовал. Так мы тоже привезли…

– Вещь понадобилась как раз оттого, что ваша знакомая свою племянницу в последний раз на ее святых крестинах видела и усомнилась, ее ли образ, я ей в подводном зеркале вывел. Запутанная там история и весьма паскудная. Ту девицу, что нам показали, похитили и, похоже, убили или в ближайшем времени убьют. Но Анна Васильевна как труп углядела, тут же сказала, что поскольку опознать его не в силах, и домоправительница Софья, что с ней приезжала, также барышни не видела, то пока все не прояснится, будет считать, что родственница ее жива и молиться о здравии. Тогда я и присоветовал какую-нибудь ее вещь привезти, чтобы наверняка. Потому как я, конечно, могу и могилу показать, да только коли не та девушка, коли сомнения есть, к чему же барыне за чужую покойницу золотом платить?

– Вот горе-то какое, девушку убили. Я бы на месте Анны Васильевны все равно расспросила что да где. Будет теперь душа неприкаянная по земле бродить. Грех-то какой! – закручинилась гостья. – Впрочем, может, Анна Васильевна мало денег с собой взяла или еще что… Труп, говоришь, показал? Как она выдержала-то, бедная? Не один раз, поди, флакон с нюхательной солью доставала. Но да, действительно, бог с ними всеми. Поведай, мил человек, что от нас понадобится?

– Для начала объясните, что узнать желаете? Кого увидеть? Тогда и решу что да как. Только упреждаю, за каждый вопрос плата отдельная, и деньги чтоб вперед.

– Об этом не тревожься. – Алексей Григорьевич положил на стол первый кошелек, сев подле своей спутницы. – Говори, Лиза.

– Есть у меня, у нас племянник, – барыня покосилась на Алексея Григорьевича, не обиделся ли, и продолжила. – Юноша, наследник, православного вероисповедания, по имени Петр. Вот, хотим ему невесту подыскать. Чтобы плодная была, здоровая и… чтобы польза от нее, а не вред… Признаться, я сама уже выбор сделала. Так что всех девиц смотреть не будем, ну их в самом деле. Только одну. Ее портрет нам привозили, с семьей я несколько лет тому назад была знакома. Родителям я уже и отписала. Матушка ее обещалась доставить, в начале зимы ждем, а там даст бог и свадебку сыграем.

Слушая гостью, колдун вытер чистой тряпицей стол и положил на него неожиданно богато украшенное массивной серебряной рамой зеркало, залив его сверху водой. Справа и слева от зеркала он установил по свече в чугунных подсвечниках и, прошептав что-то, ткнул в центр импровизированного озерца пальцем.

– Как, говоришь, зовут невестушку вашего Петеньки?

– София Августа Фредерика^[7], – выдавила из себя гостья, вдруг вскрикнув и схватив своего спутника за руку. Из воды на них смотрела миловидная девица с ясными спокойными глазами и высоким лбом. – Гляди, гляди, Алешенька, это же… Ты портрет помнишь?

– Помню, матушка! – Алексей Григорьевич протер глаза, но изображение не исчезло. – Там она вроде в красном платье изображена, и волосы были наверх зачесаны, а тут…

– Точно, коса, да и сама не столь высокомерна и горда. Ну, удивил так удивил, Леший!

– Из немцев, что ли? – Колдун почесал затылок. – Ну, коли признали, тогда, – он плюнул на палец и вдруг щелкнул по изображению, да так, что брызги полетели, а девушка вдруг чихнула и недовольно почесала нос.

– Как вы ведете себя, Фикхен! Такой ли хочет видеть вас ваш жених?

В зеркале появилась худощавая моложавая дама^[8] в папильотках, поверх которых был надет полупрозрачный чепец. Дама говорила по-немецки, так что колдун ничего не понял, а может, сделал вид, что не разумеет.

– Боже, Алешенька, как герцогиня похожа на своего брата! Одно лицо! – воскликнула Елизавета, невольно прикрывая рот ладонью.

– Может, не будем смотреть? Вот как ты разволновалась. Да и я, признаться, натерпелся ужо страху. Слышишь, пойдем отсюда, пока не поздно.

– Никуда мы не пойдем, раз так дело повернулось. Уж я потерплю, больше кричать не стану. Теперь самая она, правда, и раскрывается. Прости уж меня, касатик. Смотри, вот она снова появилась, невеста Петрушина.

– Как ты думаешь, он изменился? – Девушка позволила служанке завязать себе чепец и сама надела халат.

– Когда человек вдруг возносится на такую высоту, он неминуемо меняется. – Мать достала из специального ящичка крем и, задумавшись, начала втирать его себе в щеки.

– Интересно, сумеем мы когда-нибудь полюбить друг друга? – Девушка взяла со столика небольшое зеркало, в котором вдруг вместо ее лица отразилось лицо склоненной перед магическим зеркалом Елизаветы. Испугавшись, они одновременно отпрянули от стекол, и подоспевший на помощь колдун спешно тряхнул узорчатую раму, так что по изображению пошла рябь.

– Главное, чтобы ты приглянулась Лизхен, – донесся из-под воды голос матери. – Уверена, что он пляшет под ее дудку. Впрочем, жениху тоже необходимо понравиться.

– А вы научите меня, как понравиться Петру Федоровичу?

– Петру Федоровичу! Полагаю, по этому имени его называют только в официальных бумагах, тогда как для своих приближенных и, разумеется, будущей жены он, как и прежде, Карл Петер Ульрих. Когда он предал веру своих отцов, вашего батюшку чуть удар не хватил. Предупреждаю, если вы произведете благоприятное впечатление на Лизхен, а я всегда буду ее так называть, вам также придется отречься от нашей веры. По крайней мере, на первых порах.

– Как меня тогда будут называть?

– В православие есть имя София. Кроме того, русские добавляют имя отца, твоего отца зовут Христиан Август^[9], стало быть, тебя могут называть София Христиановна или София Августовна. Впрочем, у Лизхен хватит бесстыдства подобрать тебе имя на свой вкус.

И все же это непостижимо. Лизхен, рыжая Лизхен, чуть было не стала женой моего родного брата! Сейчас бы у них были дети старше тебя, я называла бы ее дражайшей сестрой, а ты любезной тетушкой.

– Пока эти дамы пользуются зеркалами, мы рискуем создать нежелательный коридор. – Колдун еще раз тряхнул раму, так что появившееся было изображение тотчас снова скрылось под рябью.

– Еще немного, миленький. Озолочу! – взвыла гостья и, оттолкнув хозяина дома, впилась взглядом в готовящихся ко сну мать и дочь. Теперь девушка сидела на высокой кровати.

– В любом случае наш возлюбленный монарх, великий император Фридрих, ссудил нас с тобой деньгами на дорогу и приказал сшить тебе и, разумеется, мне по паре платьев. Мы должны произвести достойное впечатление на Русский двор.

– Пару платьев?! – хмыкнула Елизавета. – Воистину дар, достойный великого мужеложца!

– Да уж, – улыбнулся Алексей Григорьевич.

– Его Величество уверил меня, что его люди при дворе Лизхен постоянно доносят, что привычки наследника остаются прежними, и он, несмотря на изменение своего положения, все еще считает себя скорее хозяином Голштинии и преданным слугой короля Фридриха, нежели будущим российским самодержцем. Карл Петер Ульрих Гольштейн-Готторпский ненавидит и свое новое имя, и навязанную ему религию, и только и ждет, когда его тетка помрет, дабы самому занять престол и сделать из надоевшей всем старой России новую просвещенную и современную во всех отношениях Голштинию.

– Это очень неразумно, на мой взгляд. – Девушка украдкой заглянула в зеркало и, снова встретившись глазами с Елизаветой, на этот раз пересилила себя и не отбросила зеркало. Изображение моментально исчезло, но София Фредерика продолжала попытки увидать наблюдающую за нею незнакомку. Она то отворачивала от себя зеркало, делая вид, будто бы позабыла о нем, то снова резко поворачивала его к себе.

– Что же тут неразумного? Имей в виду, я поручилась за тебя перед Его Величеством. Я сказала, что ты сделаешь все возможное, дабы понравиться Елизавете, а когда ты, с божьей помощью, войдешь в августейшую семью, ты продолжишь быть верноподданной Его Величества. Так что, когда к тебе обратятся от имени нашего добрейшего короля, ты почтешь за величайшую честь послужить твоей родине. Твой долг…

– Мерзкая предательница! – Елизавета поднялась, тяжело дыша, и колдун тут же подал ей кружку воды. – К черту немок, к черту все семейство! Пусть выбирает полячку, француженку, кого угодно, сил моих больше нет!

– Нет! – в друг отозвалось зеркало. И Елизавета увидела, как хрупкая девушка спрыгнула с постели и подбежала к матери. – Но ведь это форменная глупость! Россия больше и намного сильнее Пруссии и Голштинии, вместе взятых, Российская империя – огромная держава. Какой смысл подчиняться Фридриху, будучи принцем или принцессой русских? Тем более взойдя на престол?

– Замолчите! Что вы можете понимать в политике, глупая девчонка! Весь мир знает – немцы непобедимые воины! Великий Фридрих говорит, что ваш жених дал обещание его посланцам, что когда он станет русским императором, он отменит православие, упразднит церкви и монастыри и насадит лютеранскую веру.

– Но это и погубит его! – не унималась девушка. – Спросите кого угодно, кто такие русские, и вам ответят – православные! Если Карл Петер сделает такую глупость, в стране поднимется мятеж, который невозможно будет подавить всеми воинскими силами короля Фридриха. Да и не пришлет Его Величество свои войска, станет он из-за глупости Карла Петера Ульриха рисковать своей армией?!

– Но Его Величеству Фридриху виднее, что лучше для России, а что нет.

– Когда я стану женой Петра Федоровича, не Карла Петера, а Петра Федоровича, я не пожалею сил, чтобы отговорить его от столь губительной идеи, и сделаю все возможное, чтобы он утратил свою детскую веру в добрейшего короля Фридриха.

Звонкая пощечина закончила объяснения между матерью и дочерью.

– Если ты позволишь, я бы сказал, что девочка совсем не глупа. Она умная и смелая. – Алексей Григорьевич поднялся с места и прошелся по горнице. – Я считаю, что дам нужно принять со всем радушием. В любом случае вы ведь не обязаны венчать Петра с этой его невестой в первый же вечер.

– План Фридриха относительно Петра Федоровича настолько нелеп, что я бы даже не дерзнула выносить сие на обсуждение совета, – помедлив, продолжила Елизавета. – Не исключено, что он существует исключительно в дурной голове Иоганны. Можем мы увидеть встречу этой дамы с императором Фридрихом, будь он неладен? Наши люди докладывают, что герцогиня много лет тайно влюблена в своего монарха.

По знаку Елизаветы Алексей Григорьевич положил перед колдуном второй кошелек. Изображение заплясало, и тут же на глади зеркала появилась одетая в скромное платье темного шелка Иоганна. Женщина поцеловала протянутую ей для поцелуя руку и тут же подняла на своего короля полные восторга глаза.

– Вы отправитесь в Россию вдвоем с дочерью. Вам не нужна пышная свита, и мужа своего, дурака и нытика, оставьте дома. Служанок найдете на постоялых дворах, лучше, если обойдетесь вообще без прислуги, недопустимо, чтобы чужие люди рылись в ваших бумагах. Вы будете путешествовать как графини Рейнбек, ничем не приметное имя, и поведение ваше в пути должно тому соответствовать. Ваши документы уже готовы. В пути вы можете поиздержаться, поэтому мой казначей выдаст вам сто талеров сейчас, и еще вы получите по дороге. Не стоит возить с собой слишком большую сумму. Это привлечет к вам воров, и бог ведает, что вы станете делать, если вас ограбят. Ваш путь пройдет, – он подвел Иоганну к столу, на котором лежала карта, – вот через эти города. Останавливаться будете на отмеченных здесь постоялых дворах. Здесь и здесь вам передадут еще деньги и дальнейшие инструкции. Вы сошьете несколько платьев для дочери и себя. Надеюсь, ваша София Фредерика девственница? Там ее подвергнут осмотру.

– Разумеется, Ваше Величество. София Фредерика чиста и непорочна. Кроме того, она умна и весьма начитана для своих лет, изучает философию и физику.

– Это похвально, – король задумался, – при русском дворе ей придется блеснуть не только красотой, но и умом. Вы уже не успеете нанять русского учителя, так что я дам ей книгу, по которой она сможет заниматься в дороге. Будет очень мило, если она в первый же день заговорит с императрицей на русском, и сделает это по возможности правильно. Помнится, я однажды видел вашу дочь, но не разговаривал с ней и не могу составить представления относительно ее ума или здоровья, поэтому не лгите мне, на кону достаточно большая ставка.

– Я не посмела бы…

– Она стройна? Не кривая? Не косая? Слышит хорошо? Поймите, на сегодняшний день Россия сделалась одной из самых сильных держав, Елизавету Петровну не соблазнить ни богатым приданым невесты, ни перспективой союзнического договора. От жены своего наследника она потребует одного – родить будущего российского императора. А лучше, если детей будет много. Ее осматривал медикус? Что он говорит о способности вашей дочери к деторождению?

– О да, о да, доктор считает, что София Фредерика буквально создана для того, чтобы быть матерью.

– Надеюсь, что такого же мнения будут и русские эскулапы. Хуже, если осмотр поручат лейб-медику Ее Императорского Величества графу Лестоку^[10], как известно, он находится на содержании у французского монарха, и для него наша Фредерика – кость в горле. Остерегайтесь этого человека, по нашим сведениям, он сделает все возможное, чтобы императрица отдала предпочтение француженке.

– А известно ли, каких женщин предпочитает Его Высочество? – Иоганна заметно нервничала.

– Мне докладывают, что его сердце склоняется скорее к польской принцессе, но у нее наименьшее число козырей. Если они выберут датскую Луизу… – Король прошелся по комнате, заложив руки за спину, не смея пошевелиться, Иоганна следила за передвижением своего государя, боясь пропустить слово или даже жест. Дания – давний враг Пруссии, если они решатся призвать к себе Луизу… Нет, только не это.

– Но я слышала, Луизе уже двадцать три года… она стара для наследника, – попыталась возразить Иоганна и тотчас замолкла, напоровшись на насмешливый взгляд Его Величества.

– Ну, конечно, в двадцать три года женщина уже ни на что не годна? Не забывайте, что речь идет о принцессе! Впрочем, для нас выгоднее, чтобы Елизавета Петровна придерживалась ваших взглядов. Повторюсь, России нужен наследник престола, а не приданое, так что у Фредерики есть шанс.

– Благодарю вас. – Герцогиня снова склонилась перед Его Величеством.

– Теперь что касается вас. При дворе русской государыни держитесь так, чтобы большую часть времени быть на виду. Это поможет моим людям связаться с вами, не привлекая излишнего внимания. Вы будете записывать все, что происходит при дворе, мелочей, как известно, не бывает. Поэтому составляйте подробные отчеты. Эти бумаги вы станете передавать моим людям или оставлять там, где они вам это порекомендуют. Я не стану сейчас обременять вас расположением «почтовых ящиков», Русский двор постоянно переезжает из одного дворца в другой. Таковые есть практически в каждом любимом местечке Елизаветы, но их слишком много, и вы, пожалуй, запутаетесь.

– Но как я узнаю ваших посланцев? – Платок в руках герцогини трепетал, точно готовая улететь бабочка, но Иоганна не смогла бы вспомнить, как он оказался у нее в руках.

– Вы получите все инструкции на постоялом дворе, обозначенном на вашей карте двойным крестом. Кроме того, в России сейчас находится мой посол Мардефельд^[11], он свяжется с вами. – Изображение поблекло и исчезло.

– Еще вопрос. Я хочу увидеть… – Елизавета тяжело дышала, и Разумовский обнял ее за плечи, с тревогой заглядывая в глаза.

– Больше не получится. – Колдун отодвинул зеркало от гостей, разбрызгав воду.

– Мы платим. Леша, скажи хоть ты ему!

– Золота у тебя, барыня-государыня, хватит, а вот сил… – Мужик покачал седой головой. – В другой раз заезжай или мужа своего пришли, он теперь этих господ в лицо знает, не обманется. А тебе точно нельзя.

– Но я про ребеночка еще хотела узнать. Про нашего с Алешей. Будет ли? Нет?

– Коли ты ребенка удумала рожать, то лучше поберегись. Себя пожалей, гадание не только золото, силы жизненные вытягивает. А на это дело много сил и выносливости надобно. Себя пожалей, коли меня не жалко.

– Тебя-то что жалеть? – всхлипнула императрица.

– Так случись с тобой что, слуги твои меня точно капусту изрубят или огнем пытать станут, случится же непременно. Семейная в тебе болезнь, тяжелая очень, оттого и трудно тебе будет рожать.

– Но что же делать?!

– В другой раз пущай он один ко мне приедет, такому ладному казаку ничего от нашей ворожбы не сделается, а вот ты…

– Не изрубят тебя, пальцем не тронут, Леший, ну помоги, верю в тебя, как ни в кого еще не верила. Я прикажу, так тебя никто не посмеет тронуть. Дай еще хоть разик заглянуть в твое зеркало. Дай лицо своего дитяти узреть.

– Пойдем уж, Лизонька. Он все сказал, да и светает уже. – Разумовский поднял государыню и повел или, скорее, потащил ее к выходу. – Отдохнешь на постоялом дворе, а я в другой раз заеду и все узнаю. Все, что прикажешь.

– Но я?! – Императрица попыталась кинуться к, казалось, снова замерцавшему в ответ на ее невысказанные вопросы зеркалу, когда колдун вдруг схватил его и одним движением выплеснул воду на пол.

Глава 3. Ночные кареты

ДОЛЖНО БЫТЬ, ДОЖДЬ прошел. Во дворе на дорожках стояли лужи. Не желая, чтобы Елизавета промочила ноги, Алексей Григорьевич на руках донес ее до кареты, над трубой которой был заметен голубоватый дымок. Из кареты поспешно выскочили, должно быть, забравшиеся туда отдохнуть и обогреться возле маленькой каретной печки офицеры свиты. Впрочем, к чести императорских сопровождающих, молодые люди, по всей видимости, отдыхали по очереди, и пока четверо мирно кемарили в господской карете, двое несли вахту, прячась под навесом для сена. Хотя кто сказал, что те, что были в карете, там бездельничали? Кто-то ведь должен был печку топить в отсутствие Елизаветы и Разумовского. Во всяком случае, и те, и другие сразу же выбежали навстречу господам, распахнув и калитку, и дверь кареты, и, разумеется, опустив крошечную лесенку в две ступеньки.

КАК И БЫЛО УГОВОРЕНО заранее, затемно с постоялого двора навстречу императрице выехала другая карета, в которой на мягких диванах, обтянутых лионским полосатым бархатом, сидели придворная дама Мария Семеновна Чоглокова^[12] и одетый в дорожный кафтан Разумовского сопровождающий ее Иван Иванович Бецкой^[13]. Высокий и статный Бецкой в темном, плохо подходившем ему, парике играл роль Алексея Григорьевича, зато Чоглокову вполне можно было впотьмах перепутать с государыней.

На постоялом дворе стража факелов не зажигала, так что если кто-то и приметил Чоглокову с Бецким, быстро проскользнувших, он – через центральный вход, она – через отдельный, то во дворе разглядеть их лица не было уже никакой возможности. Когда таинственные пассажиры заняли свои места, стража позволила себе воспользоваться факелами.

До указанной на карте развилки, на которой следовало дожидаться прибытия кареты императрицы, было часа полтора, тем не менее, выехав на главный тракт, карета вдруг неожиданно остановилась.

– Что случилось? – Иван Иванович ободряюще стиснул похолодевшую от страха руку спутницы.

– Оставайтесь на местах, – тихо скомандовал ехавший справа от кареты начальник караула Домашев, – к нам приближается другая карета.

Действительно, впереди четко различались огни факелов.

– Мы же не могли опоздать? – смутился Бецкой.

– Возможно, они выехали пораньше и не стали ждать на дороге, – предположила Мария Семеновна. – Мне кажется, что в любом случае нам следует выйти из кареты и встретить Елизавету Петровну, как это предписано этикетом.

– Спешиться. Выходите, – выдохнул начальник стражи, – если это не они, будет случайным ночным путникам ноктюрн-загадка, кого тут так встречают. Теперь карет у у же можно было разглядеть, ее сопровождали шестеро конников с факелами.

Стражники выстроились перед Чоглоковой и Бецким, заставив их почти что сойти с натоптанной дороги, так что Мария Семеновна по нечаянности вступила расшитым мелким бисером сафьянным сапожком в раскисшую землю, неприятно. Кутаясь в теплую пуховую шаль, статс-дама с тревогой наблюдала за приближающимся экипажем. Ближе, ближе, как жалко, что в такой темнотище не разглядишь лиц! Карета, четыре лошади, неприметные дорожные одежды сопровождающих. Если бы эта встреча произошла утром, хотя бы на рассвете, не было бы так жутко. Когда до кареты осталось метров десять, стало понятно, что это не свита Елизаветы Петровны. Чужие. Стража плотнее сомкнулась перед дрожащими от осеннего холода Бецким и Чоглоковой, и без того идущие шагом лошади замедлили ход, сопровождающие с обеих карет обменялись между собой незначительными репликами. Мария Семеновна вздохнула, наблюдая как мимо них медленно проплыла желтоватая в свете факелов карета, из которой выглядывала, немало удивленная ночной встречей, девочка лет четырнадцати. Встретившись глазами с Марией Семеновной, она, должно быть, что-то крикнула, махнув платком. Но в следующее мгновение юную путешественницу заслонил едущий сбоку от кареты охранник.

Немало удивленная и заинтригованная произошедшим, Мария Семеновна только теперь заметила, что ее изящные сапожки промокли. Подав руку Бецкому, она поднялась в карету и села на свое место.

– Представляю, что подумала о нас эта юная особа, – рассмеялся Иван Иванович.

Мария Семеновна была подавлена. Что кричала незнакомая девочка? Кто она такая? Был ли в карете кто-нибудь из взрослых? В таком возрасте девчушку должны были сопровождать родственники или хотя бы служанка. Впрочем, не исключено, что они спали, в то время как девица маялась бессонницей.

– Девочку везли в сторону столицы. Хорошо вооруженная охрана и при этом без гербов? – должно быть, уловив настроение своей спутницы, первым заговорил Иван Иванович.

– Мне кажется, что разумнее было бы остановить этих господ и расспросить их, кто они и куда следуют, – неуверенно начала Чоглокова.

– Побойтесь бога, сударыня, мы же с секретной миссией, – теперь Бецкой казался чем-то раздосадованным. – Вот получится конфуз, если Ее Величество будет ждать нас на той проклятой развилке.

– Но девочка… мне показалось, что она просила о помощи? – Мария Семеновна чувствовала себя несчастной. – Елизавета Петровна будет в ярости, отчего мы ничего не предприняли. Во всяком случае, мне будет крайне неловко, рассказывая ей о сегодняшнем происшествии, признаваться, что понятия не имею, кто эта молодая особа и что ей было нужно от нас.

– Помощи? – удивился Иван Иванович. – По мне, так эта кляйне метхен, начитавшись любовных романов, возжелала дорожных приключений, о которых можно будет вспоминать долгими ночами. Во всяком случае, я ясно видел, как она бросила бутоньерку одному из наших бравых кавалеров. Расскажите лучше Елизавете Петровне о внезапном дорожном романе между неизвестной инфантой и юным офицером.

– Бутоньерку? Какая глупость! Я практически прочла по губам слово «помогите».

– Бутоньерка это была или нет, но один из наших охранников подобрал ее с земли, когда карета проехала мимо нас, – настаивал Бецкой.

– В таком случае я приказываю, чтобы вы немедленно добыли мне эту самую бутоньерку или что там такое вывалилось из кареты! – холодно потребовала Чоглокова, задетая уже тем, что Бецкой оказался более наблюдательным, нежели она. Впрочем, что-то в руках юной путешественницы действительно мелькнуло, сама Мария Семеновна приняла предмет за платок, но, когда между каретой и статс-дамой возник всадник, глазастый Иван Иванович умудрился разглядеть, как незнакомка бросила что-то на дорогу, а вот она, увы, нет.

– Можем мы остановиться буквально на секунду? – высунувшись из кареты, громко поинтересовался Бецкой у ехавшего рядом с дверью начальника охраны.

– Ночная ваза за софой, – отмахнулся от него Домашев.

– Не хотите останавливаться, поговорим так. Один из ваших людей только что подобрал нечто вывалившееся из той кареты. Мария Семеновна требует со всей поспешностью подать ей сей предмет, – строго сообщил Бецкой.

– Скажите, что я возмещу господину офицеру его стоимость или сделаю какой-нибудь другой памятный подарок, – желая сгладить неприятное впечатление, выкрикнула Чоглокова. И через минуту юный офицер протянул через ее окошко сильно пострадавшую от дорожной грязи шелковую розу, какими обычно украшают бальные платья.

– М-да… вот и проявляй после этого любопытство, – Мария Семеновна с отвращением бросила цветок на пол, поспешно вытирая руки о платок.

– За грязную розу вы можете презентовать не менее грязный платок, – со злорадной улыбкой предложил Бецкой.

Чоглокова задумалась на секунду и затем аккуратно вытащила из прически шпильку, головка которой была сделана в виде крошечного цветочка, в центре которого сиял настоящий бриллиант, и передала сувенир не ожидавшему такой высокой награды юноше.

– Примите же и от меня этот скромный цветок, как память о дорожном приключении, произошедшем этой ночью, – произнесла она с чарующей улыбкой, после чего закрыла шторку окна и блаженно откинулась на подушки. Настроение резко пошло на подъем. Теперь юноша будет уже грезить не случайной девочкой, повстречавшейся ему на дороге, а светской замужней дамой, особой, приближенной к Ее Императорскому Величеству. Что это может дать? Да ровным счетом ничего, быть может, проходя мимо склонившихся в приветствии офицеров стражи, она станет искать среди них сегодняшнего юношу, а он будет писать ей неуклюжие стихи или даже сложит пару песен. Впрочем, более вероятно, что она забудет о нем буквально на следующий день, так что только алмазная шпилька останется у несчастного, как свидетельство его так и не возникших отношений с прекрасной дамой.

Они минули три горящие бочки, отмечающие версты, когда карета свернула на развилку, у которой была назначена встреча.

ПРИ ВИДЕ ПРИБЛИЖАЮЩЕЙСЯ кареты Елизаветы фальшивые императрица и ее фаворит вышли из своего экипажа, а сопровождающие их офицеры спешились и, выстроившись с факелами, приветствовали государыню.

– Тебя не заподозрили? – Елизавета поцеловала Чоглокову в щеку, невольно отмечая, что кожа кузины холодна, точно лед. – Замерзла-то как, застудишься, на мне грех.

– Да что вы, мы же почитай все время в карете сидели, точно не застужусь. Не беспокойтесь, потом я ведь в вашей шали.

– Как вчера прошло?

– Весь двор приехал на постоялый двор вечером, а ваша карета как бы задержалась в пути. Дамы подтвердили, что вы с Алексеем Григорьевичем благоволили приказать оставить вас в покое. В общем, заявились на ночь глядя, я сразу в ваши покои прошла, там вход отдельный, удобно очень. Пока наши усердие пытались выказать, я и проскользнула. А Мавра^[14] еще и сказала, что государыне-де нездоровится, будто бы зубы ноют.

Засветло мы с Иван Иванычем тем же способом вышли, видел кто, нет, про то точно не скажу. Но если и видели, сами изволите наблюдать, мы с Бецким аккурат, как Алексей Григорьевич научил, все и проделали. Я в вашей шали, но, извольте видеть, в своем платье.

– Отчего же в своем? – у дивилась Елизавета. – Чего-чего, а нарядов у меня вдосталь. Али ты, статс-дама, не ведаешь?

– Ведаю, государыня, – Чоглокова присела в реверансе, – тридцать две тысячи, из них на это путешествие с собой взято штук сто, чтобы выбор был.

– Рост у вас с Марией Семеновной одинаков, сложение сходно, все-таки родная кровь, – всунулся со своими объяснениями Бецкой. – Я и рассудил, если государыня ни свет ни заря куда-то уезжает, стало быть, желает сохранить это дело в тайне. Соответственно, и оденется в платье одной из своих дам, чтобы выглядеть неприметнее. А в кого проще всего переодеться, в госпожу Чоглокову. Получается так, государыня одолжила платье у Марии Семеновны, а потом рассудила, мол, дюже прохладно, да и прихватила любимую шаль.

– Придворная дама играет роль императрицы, которая играет ту же придворную даму, – лихо закручено. Не переборщили с шалью-то? Сами знаете, ни у кого больше такой нет.

– В самый раз, Ваше Величество, – расплылся в доброжелательной улыбке Бецкой. – Шаль приметная, зеленая, пушистая, сами изволите говорить, ни у кого такой больше нет. Если кто и приметил даму, из ваших покоев выходящую, на шаль эту глядел, потому как диво дивное. Помните, Андрей Иванович Ушаков^[15] рассказывал, как люди, у которых кошелек, скажем, на базаре стащили или товар какой из лавки исхитили, воров описывают? Один заметил бородищу по пояс, другой повязку на глазу, третий костыль… Такие приметы первым делом в глаза бросаются, а начинаешь расспрашивать, какой был нос, какие глаза… никто ничего не помнит.

– К тому же шаль ваша любимая, если бы вы не приказали любыми средствами, я бы, право, не осмелилась взять. Позвольте на ваши плечики теперь накинуть. Чувствуете, сколько она тепла-то в себя вобрала! С такой шалью шубы зимой не потребуется.

– Все правильно сделали. Молодцы. Что же теперь, Алеша, всем вместе возвернуться? Боязно мне, как бы Марию Семеновну после этой прогулки не лихорадило.

Разумовский задумался.

– Лучше бы, конечно, чтобы вы теперь вместе с Иваном Ивановичем вернулись да в покои свои прошли, ибо у меня дело неотложное недалеко отсюда. Если желаете, могу Марию Семеновну с собой забрать, но это еще часа три в карете трястись. Так что луче вы, матушка, вместе с нею поезжайте. Вряд ли кто мог углядеть, сколько женщин уехало, а отсутствие статс-дамы все равно в глаза бросится. Тем более, что на этот раз с вами ни Анны Карловны^[16], ни Анны Васильевны нет, а одна Шувалова их не заменит.

– Чтобы испортить настроение, мне и одной Екатерины Ивановны^[17] с лихвой хватает. Мало того, что по природе своей мегера, каких поискать, так Александр Иванович, черт лысый, еще перца задает, за каждой юбкой, прости господи, волочится, а Екатерина Ивановна потом на моих девушках гнев срывает. Хорошо хоть дочку догадались не столь нервенную родить. Года через два получит фрейлинский шифр. А вот Анну Васильевну, по всему видно, обратно во дворец уже не заманим, семья ей дороже всего на свете. А жаль!

– Так ведь вы говорили, что Анна Васильевна вам лично рекомендовала… – Разумовский вовремя закрыл рот.

– Не лично, а письмом. Лично я ее, сердешную, почитай год не видела. Ну, может, теперь, коли уж приехала племянницу искать, так заедет. В былые-то годы уж какими подругами были.

– Вы можете через главный вход пройти, а я через отдельный, по той же тропинке. Теперь уже лицо можно не прятать, – затараторила Чоглокова. – Иван Иванович правильно говорит, в темноте никто ничего, кроме шали, заметить не мог.

– Ну, с Богом. – Елизавета повернулась к Разумовскому и вдруг, не стесняясь, нежно прильнула к нему. – Будь осторожен, Алешенька. Не знаю, как у тебя сложится с Ушаковым, но если старик ничем помочь не сможет, послушай доброго совета – поговори с Александром Ивановичем Шуваловым^[18]. Не знаю, какая кошка между вами пробежала, но Александр Иванович первый помощник Ушакова, его ученик. Кроме того, Андрей Иванович хоть и крепок, но весьма уже в летах, коли для расследования этого проклятущего выпадет ему в холодном схороне сидеть, в карете трястись, драться да догонять, так я бы лучше поберегла его, зато Александр Иванович…

– Справимся, не беспокойся.

Какое-то время они стояли, нежно прижавшись друг к другу, Алексей Григорьевич рассеянно поглаживал зеленый пух шали.

– Главное, одна без меня к гаданию не приступай. Леший ясно сказал, нельзя тебе.

– Не стану, раз обещала. Буду покойно тебя дожидаться, отдыхать да сил набираться. Только и ты уж не задерживайся.

Наконец Елизавета позволила Алексею Григорьевичу усадить себя в карету, из которой они с Алексеем Григорьевичем только что вышли, рядом с ней устроились Чоглокова и Бецкой. Проводив их и махнув на прощание шляпой, Разумовский сел во вторую карету, и они разъехались в разных направлениях.

Глава 4. Дусенька

КАК СТРАННО УСТРОЕН свет. Деревня меньше города, тем паче столицы, а коли тебе помощь понадобится, сбегутся со всех домов. Не то что в Петербурге, народу тьма, а верного человека днем с огнем не сыскать.

Девушка прошлась по комнате, посмотрела в окно. Подруга обещала прислать ей узел с перешитой одеждой еще вчера, да отчего-то запаздывала. Что, с одной стороны, не удивительно, дворцовая прислуга не может по собственному желанию выходить в город. Об этом Евдокия прекрасно знала, чай, сама совсем недавно еще красовалась с фрейлинским шифром. Впрочем, если Дусенька Самохина служила фрейлиной, ее доверенная подружка была обыкновенной комнатной девушкой, а, как правило, за прислугой меньше доглядывают. К примеру, кому какое дело, ограничивает ли себя служанка в пище или ест в три горла? Другое дело фрейлина, которая всякий день на виду. Если госпожа или господин прикажут, будет поститься день и ночь, повелят – и займется уничтожением пирожных с кремом, что твой генерал с армией противников, лишь бы правильную фигуру соблюсти.

Вокруг город, кому какое дело, куда уходят слуги, выполнив свою работу. Странно, что подружка так замешкалась. А ведь она знает, что Евдокия бежала впопыхах, буквально в чем была, прихватив с собой только узелок с драгоценностями. И теперь, когда любезный друг повезет ее в церковь, что в его деревеньке, у нее не будет даже свежего платья, чтобы подойти в нем к алтарю.

На самом деле Самохина мечтала о роскошной свадьбе, вроде той, какая была у статс-дамы Чоглоковой. Еще не будучи фрейлиной, Дусенька с родителями оказалась среди многочисленных приглашенных и с восторгом наблюдала невиданную доселе роскошь. Впрочем, тайное венчание – это даже интереснее. Жаль только, что приходится сидеть в этой дрянной гостинице, кормя клопов, уж лучше бы он сразу из дворца повез ее в церковь. А следом на лихих конях неслась бы погоня во главе с Шуваловым – он и так при дворе за всеми шпионит да доглядывает, – и Бецким.

Девушка погладила тоненький браслетик с изумрудами. День идет за днем, двор уже должно быть уехал в имение Строгановых Братцево, так что, решись Дусенька покаяться перед государыней, пришлось бы еще и экипаж нанимать. Далеко.

Конечно, можно было продать что-нибудь из украшений и пошить платье, но Дуся понятия не имела, к кому следует обратиться с подобным вопросом, да и как выйдешь из дома, когда тетка, должно быть, уже во все колокола бьет об исчезновении юной родственницы. Со своей теткой – близкой подругой самой императрицы – Дуся, правда, за все шесть месяцев нахождения при высочайшей особе так и не смогла познакомиться. Потому как Анна Васильевна сначала уехала в свое имение рожать, а затем родила и письменно испросила разрешения Елизаветы Петровны остаться с хилым, нуждающимся в ее заботе и материнском молоке ребенке, на последнем особенно настаивал доктор. О фрейлинском шифре для племянницы она тоже позаботилась письменно. Так и получилось, что доброй и благодарной по своей природе девице Самохиной так и не удалось припасть к ручке благодетельницы. И вот теперь, стоило ей бежать с любимым человеком, тетушка нежданно-негаданно объявилась в столице.

В общем, неудобно получилось, вместо того, чтобы встретить родственницу со всеми полагающимися ей по праву почестями, она еще и отплатила черной неблагодарностью, сбежав с молодым чиновником. А ведь подобный поступок, скорее всего, первым делом ударит именно по дорогой благодетельнице. Вот что значит помогать бедной родне! Сначала по ней, а потом и по всему семейству Самохиных, в последнем полученном из дома послании значилось, что несравненная Анна Васильевна взяла на себя тяготу пристроить ко двору и младшую сестру Дусеньки, Полиньку, которой только-только исполнилось четырнадцать лет. Станет ли теперь тетушка возиться с ее сестрой? Или плюнет с горечью да и отречется от всего проштрафившегося семейства? А раз так, стало быть, своим, мягко сказать, неразумным поступком Дусенька невольно испортила жизнь ни в чем не повинной Полиньке. И теперь бедная девочка всю оставшуюся жизнь вынуждена будет прозябать в скучной деревне, вдали от света, вдали от любви.

Впрочем, все еще можно поправить, главное, чтобы милый друг выполнил свое обещание и повенчался с ней. Женятся, а потом уж вместе упадут в ноги к государыне. Елизавета Петровна ни за что не простит распутства среди своих фрейлин, но законный брак – он и есть законный брак, прикроет ясный сокол ее повинную голову епаничкою, а со временем все простится и забудется. Разумеется, ко двору после такого конфуза не вернуться, да и не возьмут замужнюю фрейлину – не положено. Дуся ведь не дура, понимает, на что пошла, зато тогда, скорее всего, Елизавета Петровна не станет противиться назначению сестры, да и на благодетельницу Анну Васильевну тоже не озлится.

Задумавшись, Самохина чуть не пропустила, как по скрипучей лестнице загрохотали шаги, и дверь в комнату распахнулась.

– Зря ты, Дусенька, у окна сидишь, не ровен час, признает кто, – забеспокоился вошедший и, не приласкав суженую и не скинув плаща, первым делом задернул шторы.

– Кто признает? Окно на задний двор смотрит, чай не на улицу, – Дусенька нежно прижалась к любимому.

– Я возле этого постоялого двора человека Шувалова приметил, если вдруг и он меня видел, доложит куда следует. Придется переезжать. – Молодой человек аккуратно положил на комод треуголку, сбросил с плеч подбитый мехом плащ. Под плащом на нем обнаружился старенький кафтанишка темно-синего цвета. Отстегнув кружевные манжеты, чтобы не испачкать, жених бережно сложил их в треуголку и только после этого поцеловал невесту.

– Так подружка платьев еще не привезла! – всплеснула руками Дуся. – Что будем делать?

– Обойдемся как-нибудь. Потом заберешь, когда вернемся. На вот, плащ тебе купил менее приметный… капюшон на головку накинешь, и не признает никто.

– Сейчас сразу и в деревню?

– Не получится сегодня, подорожная не готова, – он сгреб из верхнего ящика комода прихваченные Дусей с собой драгоценности и, завязав их в узел, бросил в седельную сумку. – К другу моему поедем, у него до поры схоронишься.

– Так ты же сказал, что у знакомых враз отыщут, – изумилась девушка.

– У этого не отыщут, он недавно из-за границы вернулся, учился там, теперь вот на службу устраивается. Да не бойся ты, мне тебя у него проще оставить, если что, он как ученый медик помочь сможет.

– В чем помочь, миленький? Поди рано еще. Да ты не собираешься ли?!

– Не собираюсь, не бойся.

– Ни к какому медикусу я не пойду! Не можешь меня в деревню свою везти, к тетке моей поедем, она как раз из имения воротилась. Тетка все поймет, может, и простит, пожурит для приличия, но не съест ведь.

– Не устраивай мне бабьих истерик! Сказал пойдем, значит, пойдем. Не пойдешь, на руках донесу, невелик труд. А здесь мы не останемся, нашла дурака, Шувалова с Ушаковым дожидаться.

– Как хочешь, а не пойду. А силой потащишь, кричать стану. Народ сбежится. Куда хочешь, но не к нему. Знаю я, как некоторые особливо оборотистые кавалеры делают, чуть что тащат наивную барышню к медикусу, а тот за несколько монет… Не хочу! Не желаю, чтобы мое дитя кто-то из моей же утробы вытащил. Понадобится, перед родителями повинюсь, одна в какой-нибудь глуши рожу и воспитаю, добрым людям отдам, а сама спрячусь навеки под клобук, а убивать не позволю.

– Да кто об убийстве говорит?! Сумасшедшая! Выпей лучше лекарства, ты сейчас весь постоялый двор на ноги поднимешь. – Он обнял девушку, протягивая ей крошечную бутылочку.

– Что это? Опоить меня задумал? Чтобы сонную распотрошить?! Ишь ты, бога не убоялся. – Дуся оттолкнула пузырек, да так, что тот покатился по полу. – Люди!

– Опомнись, ну что ты тут будешь делать! Не блажи! Ну, прибежит стража, меня в кандалы, чай, ведаешь, где я служу. Узнает мой начальник, что я незамужнюю девицу совратил, тем более фрейлину государыни, – самолично кожу сдерет. Меня не жаль, себя пожалей, твоя семья в жизни не отмоется, сама говоришь, младшая сестра вот-вот приедет, как ей-то после такого сраму жить? А повенчаемся, спокойно родишь, кто там месяца считать станет? Ну, не хочешь к доктору, не надо. У знакомой моей старинной устроимся, она недалеко отсюда живет, тихо, богобоязненно, как оформлю документы, сразу и поедем. Ну что ты, глупенькая? Как тебе и в голову такое могло прийти? Софьюшка мне почти что как родная, тебе заместо старшей сестрицы будет, эта не выдаст, да и все лучше, чем на постоялом дворе.

Дусенька на конец успокоилась, сев подле возлюбленного и даже склонив кудрявую головку к его плечу. Сбежав с любимым, она принципиально не делала придворной прически, обычно за исполнением парикмахерского указа «волосы вверх гладко убраны» следили статс-дамы. При этом никто не интересуется, идет девушке такой фасон или уродует ее. Вот она – Дусенька Самохина – от природы кучерява, точно ангелочек, и локоны эти ей весьма идут. А вот хоть ты что делай, хоть умри на месте, а волосы свои непослушные изволь сделать гладкими, да еще и уложи волосок к волоску. Впрочем, если проспала и прическу уложить не успела, всегда можно парик нацепить. Только в помещении в нем уж больно жарко. Того и гляди сопреешь.

– А вот что, черт с ними, с шуваловскими топтунами, давай наперво пообедаем, а уж потом решим, куда ехать. Я вот что думаю, сдалась нам эта деревня, может, здесь и повенчаемся?

Поцеловав Дусеньку, жених кликнул трактирного слугу, чтобы тот принес обед наверх.

Пока девушка примеряла перед зеркалом обновку, слуга уже расставил на столе блюда, и оставшийся на несколько минут наедине с накрытым столом молодой человек щедро приправил суп своей нареченной снадобьем из бережно поднятой с пола бутылочки.

После нескольких ложек Дуся почувствовала себя сонной и прилегла на кровать. Не спеша ее приятель прошелся по комнате, подбирая разбросанные вещички. А затем спустился к хозяину трактира и заплатил за проживание. Отнеся все вещи в экипаж, он не без труда доставил туда засыпающую на ходу спутницу.

Провожающий гостей трактирный мальчишка последним видел Евдокию Самохину живой.

Глава 5. Роза и жемчуг

ЗА ОКОШКОМ ТЯНУЛСЯ унылый осенний пейзаж, покрытая инеем пожухлая трава, похожие на головы лесовиков кочки в снежных шапках, из прорех которых то тут, то там торчали травяные вихры. Под копытами коней слякоть, воздух студен, даже не скажешь сразу, то ли сквозняк из невидимой щели пробирает до костей, то ли это уже простуда взялась за свое паскудное дело – выживать из тела остатки человеческого тепла. Алексей Григорьевич зарылся в меховое одеяло, надеясь хоть немного поспать перед встречей с Ушаковым, да куда там, беспокойные мысли кружились в голове, роились досадливой черной массой, как на отцовской пасеке пчелы. А ведь было о чем подумать, например, как начать разговор с грозным Андреем Ивановичем и, главное, с его протеже, которого начальник Тайной канцелярии обещал предоставить для расследования. Знать бы заранее, что за человек, насколько ему можно доверять. В свои семьдесят один год Андрей Иванович мог самолично провести сложное расследование, распутать заговор и арестовать преступников. А даст человека, который в делах следственных ни бельмеса или, того хуже, которого еще и придется повсюду за ручку водить, ходы-выходы показывать. Глупость. Так и надо сказать Ушакову, либо он сам, либо к черту.

Зевая, Алексей Григорьевич потянулся, вдруг заметив, что его сапог проехался по чему-то мягком у. Нагнувшись, он обнаружил грязный и растрепанный матерчатый цветок, неизвестно каким образом оказавшийся в карете. Впрочем, почему неизвестно каким? Свалился, должно быть, с платья Марии Семеновны, и, не заметив, они с Бецким затоптали его ногами? Неудивительно, ехали-то в полной темноте, теперь же светало. Алексей Григорьевич даже смог определить, что когда-то это, с позволения сказать, украшение было розового цвета и, скорее всего, впервые увидело свет на бальном наряде. Стоп! Но Мария Семеновна была в темном дорожном платье. Он попытался представить бальный цветок на дорожном платье и невольно рассмеялся. Получается, что бутоньерку обронил Бецкой, этот красавец и покоритель сердец в пол не мог позаимствовать пустяшное украшение у какой-нибудь придворной прелестницы, а затем потерять его в карете. Алексей Григорьевич попытался вспомнить, у кого на ближайшем балу было подобное платье, но ничего не получилось. Он хотел было уже бросить розан, но тут же подумал, что даже если Бецкому и нет никакого дела до сделавшей ему маленький любовный подарок дамы, он – Разумовский – просто не имеет права предоставить слугам возможность зубоскалить над незадачливой красавицей. Ведь когда цветок будет обнаружен, его без сомнения опознают, и бог ведает, что тогда придется вытерпеть несчастной. А ведь всем известно, как строга к адюльтеру Елизавета Петровна. Решив спрятать цветок и при случае вернуть его Бецкому или выбросить подальше от вездесущих придворных, Алексей Григорьевич завернул находку в платок и сунул в карман.

Немало обрадовавшись, что ему удалось спасти честь незнакомки, Разумовский снова вернулся мыслями к Ушакову, пытаясь догадаться, какого именно следователя порекомендует ему железный старец. Елизавета Петровна считала, что Андрей Иванович выпишет своего коллегу из-за границы, но кто при российском дворе доверится пришлому дознавателю? Пусть даже самому хорошему, но пришлому. Какие у него связи, рычаги давления? Ведь разнюхивать придется на самом верху…

Определенно там, где бы прошел вездесущий Ушаков, не прошмыгнет ни немец, ни француз. Вообще никто из поднадзорных иностранцев^[19]. А впрочем…

НЕСКОЛЬКО ЛЕТ НАЗАД Елизавета Петровна приметила необычайно красивого певчего придворного хора, записанного в реестре как Алексей Григорьев, то есть без фамилии, по фамилии-то он был Розум, и происходил он из семьи простого днепровского казака Григория Яковлевича Розума и Натальи Демьяновны Демешко. Роман между цесаревной и певчим начался практически сразу, в результате чего потеряли всякую надежду вернуть себе прежние права бывшие фавориты цесаревны Семен Нарышкин^[20] и Алексей Шубин^[21] – оба в ту пору были отдалены от столицы. В одну из ночей, когда Алексей оставался в покоях у великой княжны, из шкатулки слоновой кости, что хранилась в специальном шкафу в гардеробной, исчезло жемчужное колье. По правилам, рядом с цесаревной всегда должны были находиться ее фрейлины и комнатные девушки, но в первые дни своего нового случая^[22] Елизавета Петровна отсылала всех в дальние покои, дабы никто не смущал ее скромного ангела.

Расследование дерзкой кражи проводил лично начальник Канцелярии тайных и розыскных дел Ушаков, он же допросил всех находящихся при великой княжне дам и девушек, обшарил весь дворец, чуть ли не перекопал сад и даже пытался вскрывать стены и поднимать полы. Безрезультатно. На следующий день после кражи в Зимнем дворце, который чаще называли Смольный двор, проводился большой карнавал, на котором Елизавета и Алексей собирались появиться в испанских костюмах, а весь двор вплоть до последней комнатной девушки должен был преобразиться, представ в каком-нибудь причудливом виде. Разумеется, слугам были пошиты маскарадные костюмы, но в покои Елизаветы при этом никто из посторонних не заходил, две ее девушки сами посетили мастерскую, где получили заказанные платья и раздали их согласно списку.

Во время опроса дворни никто не отважился вслух произнести имя нового фаворита Елизаветы, тем паче не открыл, что в ночь кражи случай находился у цесаревны, но разве ж во дворце что скроешь?

Тогда же, получив от Ушакова подробный отчет о произведенном дознании, а также недвусмысленное пожелание допросить Алексея Григорьевича, Елизавета Петровна по-настоящему испугалась. Андрей Иванович знал свое дело, и там, где любой другой придворный скорее согласился бы отрезать собственный язык, а не выдать, что он посвящен в тайну личной жизни высочайшей особы, Ушаков выложил все начистоту, дав понять, что расследование зашло в тупик и не продвинется дальше до тех пор, пока Елизавета Петровна не дозволит допросить, и желательно под пыткой, бывшего у нее той ночью певчего. Ибо все нити вели к нему.

Поняв, что Алексея Григорьевича подвели под монастырь, и если не удастся собрать достаточное количество доказательств невиновности любимого, Алексей на вечные времена прослывет вором, Елизавета приказала Ушакову закрыть дело и навсегда забыть о нем. Ибо пусть колье хоть драгоценное, хоть бесценное, а подставлять под удар любимого человека она не желала. О колье забыли, о расследовании тоже, со временем Елизавета смирилась с мыслью, что воры давно распродали жемчужины по отдельности, и она уже никогда не увидит отцовского подарка. Впрочем, цесаревна, и тем более дочь Петра Великого, не должна кручиниться по поводу какого-то колье. Зато облыжно обвиненного Алексея она к себе приблизила так, как никого еще до него не приближала.

Совершив переворот в 1741 году, Елизавета сразу же сделала Алексея Григорьевича генерал-поручиком и действительным камергером, выправив несносную фамилию. Теперь его следовало именовать Алексей Григорьевич Разумовский. Должность камергера позволяла случаю дежурить при покоях цесаревны, что он и делал с заметным рвением, выходя на пост и в свою очередь, и перекупая дежурства у других камергеров. Взойдя на престол в 1742 году, Елизавета сделала Разумовского кавалером ордена Святого апостола Андрея Первозванного, обер-егермейстером, подполковником лейб-гвардии Конного полка, капитан-поручиком лейб-кампании и владельцем многих тысяч крестьянских душ. А позже тайно повенчалась с любимым в небольшой церквушке подмосковного села Перово, тайно для народа и для представителей высшего духовенства. В новом же, только что отстроенном Растрелли, Летнем дворце^[23] с этого дня они жили практически вместе. Разумовский поселился в смежных с покоями императрицы дворцовых апартаментах, каждое утро они завтракали вместе. На официальных приемах и обедах Алексей Григорьевич занимал место рядом с государыней. Но даже если бы они не жили в открытую, об особом статусе бывшего певчего говорило бы уже измененное специально ради него меню официальных обедов. Для казака Разумовского в реестр блюд были введены малороссийские кушанья, по которым он скучал со времени переезда в столицу.

Самое странное, что расследование кражи полностью прошло мимо главного обвиняемого, никоим образом не затронув его. То есть влюбленный Алексей Григорьевич умудрился не заметить ту возню, которая сопровождала любые расследования Тайной канцелярии. Отдаленным эхом до него доходили слухи о произошедшей неприятности, но видя, что любимая не придает происшествию значения, Разумовский решил, что дело не стоит того, чтобы о нем расспрашивать, а потом и вовсе забыл о краже.

И кто бы мог подумать, что именно теперь похищенные сокровища неожиданно появились, точно из-под земли, так что Елизавета была вынуждена рассказать мужу и о расследовании, проведенном Ушаковым, и о том, что именно он – Алексей – девять лет назад являлся главным подозреваемым и практическ и ходил под дыбой, на которую его мечтал повесить обожавший свою работу Андрей Иванович.

Несмотря на недомолвки, покашливания и виноватые улыбки, Разумовский догадался, что дело было закрыто исключительно из-за того, что Елизавета опасалась, что Андрею Ивановичу не удастся доказать невиновность фаворита. Виданное ли дело, в покоях цесаревны все дамы, все лакеи, все камергеры и прочие проверены-перепроверены, все рекомендованы, почти все чьи-то родственники, и лишь один Алексей – чужой в этом мире.

Утраченные жемчужины неожиданно вновь явились миру на детском карнавальном костюмчике девушки-бурятки, служащей при особе Елизаветы. Очень хорошенькая малышка присутствовала на карнавале в своем национальном платье и кокошнике, расшитом красными и зелеными бусинами.

После того, как в 1735 году была обнаружена кража, Ушаков приказал спрятать до поры до времени все карнавальные костюмы, но так как расследование не было завершено, их так и оставили пылиться в одной из кладовок Зимнего дворца. Тем не менее некоторое время назад Елизавета получила в подарок еще двух маленьких бурят, которые должны были по задумке Петра Федоровича открывать бал. Мальчику дали пажеский костюмчик, в котором он очень недурственно смотрелся, когда же стали подыскивать платье для девочки, служащая при особе государыни бурятка Айдархан вспомнила о своем карнавальном платье, которое на нее надевали девять лет назад. Платье сыскали в Зимнем дворце, и девушка обещала привести его в должное состояние, постирав и заменив несколько еле-еле держащихся бусин. Когда же она замочила платье в горячей мыльной воде и начала тереть его руками, краска размокла, а красные и зеленые бусины неожиданно превратились в белый сверкающий жемчуг, так что, когда бедняжка наконец вытащила платье из таза, на красно-зеленом фоне перед ней сверкали крупные жемчужины. Плохо понимая, что произошло и, главное, что ей за это будет, девушка кликнула на помощь, и вскоре явившиеся на зов слуги обнаружили жемчуг.

Получалось, что кто-то разобрал колье и, предварительно покрасив жемчужины в яркие цвета, пришил их к аляповатому бурятскому наряду. Почему именно к нему? Так пятилетняя девочка вряд ли смогла бы что-либо заподозрить.

Получалось, что расследование можно и нужно было возобновлять. И первым делом заново допросить всю швейную мастерскую. Конечно же, Разумовский мог взять эту работу на себя, поручив доверенным людям разобраться в ситуации, но теперь ему было обидно, что любимая женщина могла хотя бы на секундочку усомниться в его честности. Поэтому дело, которое начинал Ушаков, должен был завершить именно Ушаков, в то время как он – Алексей Разумовский – демонстративно бы умыл при всех руки, предоставив свершиться правосудию.

Кроме того, была еще одна малоприятная деталь. За эти годы маленькая бурятка подросла и последние несколько лет официально состояла уже не в свите императрицы, а была приписана к его прислуге. А раз платье принадлежит бурятке, а сама бурятка его – Разумовского – собственность, стало быть, все это время проклятые жемчуга находились от Алексея Григорьевича на расстоянии вытянутой руки. А это уже не шутки!

Разумовский вздохнул, вдруг поняв, что карета остановилась у крыльца какого-то особняка и, оказывается, он действительно уснул. Протерев лицо и уши, Алексей Григорьевич вылез из экипажа и, лениво потягиваясь и притоптывая, правая нога все-таки умудрилась затечь, направился к встречающему его на пороге лакею.

Глава 6. Ушаков

– ПАСЫНКА БЫ МОЕГО задействовать, вот только что из Персии вернулся, да, боюсь, опять у своего нового друга и благодетеля канцлера на Каменном отсиживается. Медом ему там, что ли, намазано? – Голос Андрея Ивановича был достаточно зычным и громким, таким голосом не с «ночным императором» разговоры разговаривать, слуг нерадивых гонять. – Говорит-де, устал. Отдых требуется. Ну, отдых я как раз понимаю, в баньку с дороги сходить, с женой помиловаться, с друзьями встретиться, так на все про все бери неделю, и еще дней шесть свободными останутся, так что со скуки подохнешь. Разве не так?!

Он выразительно развел руками, так что наблюдающий за ним Алексей Григорьевич с трудом сумел сдержать предательскую улыбку. О невероятной трудоспособности Ушакова ходили легенды.

– Вы совершенно правы, Алексей Григорьевич, иностранец в таком деле всенепременнейше сбрендит, а вот коли мы с вами Степана^[24] моего к делу приставим?

Я Степку-то с малолетства знаю, пять лет дитяти исполнилось, когда я на матушке его женился. В первый раз, помнится, подарил ему игрушечную сабельку и коробку солдат. А он принял, сам серьезный такой, не улыбнется. По всему видать – большим начальником станет. Толстый, крупный и при этом шустрый. Сын стольника Федора Карповича Апраксина, я его папку лично знавал, а вот со вдовой уже после смерти супружника-то знакомство свел. Вот как бывает. Моя Елена Леонтьевна^[25] – добродетельнейшая из женщин, я вам доложу. Вы не слушайте, что ее за глаза усатой кличут. Знаю я, кто слухи сии распускает, наблюдаю, но ничего не предпринимаю пока. Усы присутствуют, врать не стану, впрочем, на усы я тогда не смотрел. На красоту ее загляделся, на стать! Увидел, понял: пропал. Раньше-то люди любить умели, не то что нынешние. Про присутствующих не говорю. – Он сделал вид, будто бы смутился, но Разумовский давно уже понял: коварный старик предпочитал резать правду-матку, а если и не мог высказать собеседнику все, что о нем думает, то и дело как бы случайно допускал неприятные оговорки.

– Помню, сразу я тогда понял, не по себе каравай выбрал, не моя это жар-птица, высоко летает, и небо у ней другое. Хоть в лепешку разбейся, хоть звезду с неба достань, и не взглянет на раба своего… – Ушаков кивнул лакею, и тот проворно извлек из комода штоф и разлил в заранее расставленные на столе рюмки вишневую наливку.

– Как же вы уговорили Елену Леонтьевну выйти за вас? – Несмотря на намеки Ушакова, Разумовский был очарован рассказом. ...