Джозеф Файндер Директор

Посвящаю моим родителям Моррису и Натали Файндер, а также светлой памяти родителей моей жены Майклу и Джозефине Сауда

Печальна участь отца семейства. Он обо всех заботится, и все его за это ненавидят.

Август Стриндберг, 1886 г.

Часть I Сигнализация

1

Кабинет генерального директора корпорации «Стрэттон» и кабинетом-то трудно было назвать. Он больше напоминал кабинку, но о кабинке не осмелился бы заикнуться ни один из сотрудников «Стрэттона», где были изготовлены серебристые тканевые настенные панели вокруг элегантно сверкающего полированной сталью письменного стола «Стрэттон-Эргон». И вообще, разве можно в какой-то кабинке развивать архитектуру сети дистрибьюторов и структурно продвигать бренды на рынке! Генеральный директор корпорации «Стрэттон» Николас Коновер откинулся в роскошном кожаном кресле «Стрэттон-Симбиоз», пытаясь сосредоточиться на потоке цифр, который обрушил на него финансовый директор Скотт Макнелли, невзрачный, почти плюгавый человечек, питавший нездоровую страсть к шестизначным числам. Макнелли отличался язвительностью и необычной сообразительностью. Ник Коновер искренне восхищался острым умом своего финансового директора, хотя терпеть не мог обсуждать с ним вопросы бюджета.

– Я раздражаю тебя, Ник?

– А сам-то ты как думаешь?

Скотт Макнелли стоял перед огромной плазменной панелью, перемещая по ней изображения электронной указкой. Он был коротышкой – метра полтора ростом, на целую голову ниже Ника Коновера. У Макнелли нервно дергалась щека, он к месту и не к месту пожимал плечами, имел привычку нервно грызть себе ногти и к тому же стремительно лысел. Ему не стукнуло и сорока, а среди всклокоченных волос у него уже сверкала лысина. Скотт Макнелли неплохо зарабатывал, но Нику Коноверу казалось, что финансовый директор никогда не снимает одной и той же синей хлопчатобумажной рубашки с застиранным воротником, явно приобретенной еще в дни его учебы в Уортонской школе бизнеса.[1] Карие глаза Макнелли нервно бегали, не желая смотреть в одну точку. Под глазами у него лежали глубокие тени.

Скотт Макнелли тараторил о том, сколько удастся сэкономить в будущем финансовом году, решившись на сокращение штата сотрудников в текущем. При этом он нервно накручивал на палец остатки своей нечесаной шевелюры.

Письменный стол Ника Коновера был идеально прибран. Это было делом рук его потрясающей секретарши по имени Марджори Дейкстра. На письменном столе стояли только компьютер (с плоским монитором, беспроводными клавиатурой и мышью), красный игрушечный фургон с логотипом корпорации «Стрэттон» на борту и фотографии жены и детей Ника в рамках. Ник Коновер косился на фотографии, надеясь, что Скотт Макнелли при этом читает в его взгляде глубокое внимание к своим словам.

«Короче! – на самом деле хотелось рявкнуть Нику. – Нами будут довольны в Бостоне или нет?!»

Однако финансовый директор не хотел говорить коротко. Он по-прежнему бубнил что-то о выходных пособиях и личных данных сотрудников, которых считал, почти как скотину, по головам, жонглируя на экране плазменной панели разноцветными диаграммами.

– Средний возраст наших сотрудников составляет 47,789 года при среднем отклонении, равном 6,92 года, – заявил Скотт Макнелли, ткнув указкой в экран, заметил отрешенное выражение лица Ника Коновера и заволновался: – Тебя что-то в этом смущает?

– Ну и какая нам радость от такого среднего отклонения?

– От отклонения – никакой. Я упомянул его в шутку. А остальное – принесет нам немалые деньги.

Ник разглядывал фотографии в серебряных рамках. После того как в прошлом году погибла его жена Лаура, Ника серьезно интересовали только две вещи на свете: работа и его дети. Его дочери Джулии недавно исполнилось десять лет. На школьной фотографии она улыбалась до ушей. Копна каштановых волос обрамляла ее личико, на котором сияли огромные карие глаза. Ее ослепительно белые зубы были не идеально ровны, но улыбка девочки была такой искренней и открытой, что ее фотографию хотелось расцеловать в ответ. Лукасу было уже шестнадцать. Такой же темноволосый, как и его сестра, он был очень хорош собой: голубые глаза матери, волевой подбородок… По такому мальчику наверняка вздыхают все девочки в школе! Лукас улыбался в объектив улыбкой, которую Ник ни разу не видел на лице своего сына со дня той автомобильной катастрофы…

На одной из фотографий они вчетвером сидели на крыльце своего старого дома. Посередине была Лаура. Остальные сгрудились вокруг нее, стараясь быть к ней поближе, обнять ее. Лаура была душой семьи, ее центром, в котором теперь зияла рваная рана. Отныне спокойные голубые глаза и доброе открытое лицо Лауры можно было видеть только на фотографии. Никогда больше не раздастся ее звонкий смех…

А на переднем плане, конечно, красовался Барни. Огромный грузный лабрадор вилял хвостом и улыбался своей собачьей улыбкой. У Ника не было ни одной семейной фотографии без Барни. Пес вылез на видное место и на прошлогоднем рождественском снимке рядом с сияющим Лукасом.

– Надеюсь, Тодд Мьюлдар обалдеет от счастья, – сказал Ник, покосившись на Скотта Макнелли.

Мьюлдар был одним из крупных инвесторов из бостонской фирмы «Фэрфилд партнерс», держащей контрольные пакеты многих предприятий, в том числе корпорации «Стрэттон». По большому счету, Тодд Мьюлдар считался теперь начальником Ника Коновера.

– Надеюсь, что да, – пробормотал Макнелли и внезапно настороженно покосился на дверь. Через секунду шум голосов услышал и Ник. – Что за черт? – насторожился Макнелли.

За дверью раздался громкий грубый мужской голос. Ему вторил тонкий голос Марджори Дейкстра.

– Вы не записаны на прием! – испуганно вопила секретарша Коновера в ответ на нечленораздельные громовые раскаты. Человек явно изрыгал проклятья. – Мистера Коновера нет! Немедленно уходите, а то я вызову охрану!

Дверь с треском распахнулась. В кабинет Коновера ворвался бородатый верзила лет сорока в клетчатой фланелевой рубахе навыпуск, из-под которой выглядывала черная футболка с надписью «Харлей-Дэвидсон».[2] У здоровяка был такой вид, словно он намеревался разнести в щепки все вокруг. Нику он показался смутно знакомым. Кто это? Рабочий с завода? Его тоже недавно сократили?

Вслед за мужчиной в кабинет влетела отчаянно размахивающая руками секретарша.

– Не смейте! – вопила она. – Убирайтесь, а то я вызову охрану!

– Говоришь, его нет! – взревел здоровяк. – А это кто?! Он – собственной персоной! Кровопийца! Мясник!

У Ника по спине побежали мурашки. Внезапно он понял, что обсуждение бюджета «Стрэттона» получит весьма неожиданное продолжение…

Верзила-рабочий, скорее всего, недавно уволенный по сокращению штатов, уставился на Ника Коновера вытаращенными глазами.

В мозгу у Ника замелькали отрывки фраз из теленовостей: «Очередной доведенный до отчаяния работник, уволенный по сокращению штатов, проник на территорию предприятия, где недавно работал… и открыл огонь по своим бывшим коллегам и руководителям…»

– Совсем забыл. У меня важная встреча… – пробормотал Скотт Макнелли, протискиваясь к двери мимо разгневанного великана.

Ник Коновер медленно поднялся из-за стола во весь свой двухметровый рост и все равно смотрел снизу вверх на ворвавшегося к нему незнакомца.

– Что вам угодно? – негромко проговорил Ник тоном человека, успокаивающего взбесившегося мастифа.

– Что мне угодно? Вы только его послушайте! Мне много чего угодно! Но теперь тебе нечего мне дать! И мне больше нечего терять!

Заломив руки, Марджори выглядывала из-за широченной спины гиганта.

– Может, все-таки вызвать охрану? – спросила она.

– Не стоит. Сейчас мы все уладим, – махнул рукой Ник.

Неодобрительно покачав головой, Марджори, пятясь, удалилась.

Бородач шагнул вперед и выпятил грудь, но Ник и бровью не повел. Он почувствовал себя леопардом посреди саванны, где пропахший кислым потом и дешевыми сигарами павиан, ощерившись, скачет и кривляется, чтобы напугать его своими прыжками и ужимками.

Нику очень хотелось несколькими сильными и точными ударами положить конец этому нелепому представлению, но он напомнил себе о том, что директору корпорации «Стрэттон» не пристало опускаться до рукоприкладства. К тому же перед ним явно стоял один из пяти тысяч бывших сотрудников корпорации, уволенных за последние два года. Этим бедолагам есть на что злиться!.. Нет, лучше не лезть в драку, а успокоить этого типа, дать ему выговориться…

Ник жестом предложил бородачу занять пустующий стул, но тот отказался садиться.

– Как ваше имя? – как можно миролюбивее спросил Ник.

– Мильтон Деврис не стал бы спрашивать! Он знал всех рабочих в лицо!

Нику осталось только пожать плечами. Сказки! Конечно, добродушный папаша Деврис, почти сорок лет управлявший «Стрэттоном» до появления Коновера, был рубаха-парень, но разве кому-то упомнить в лицо десять тысяч человек!

– У меня память на имена гораздо хуже, – сказал Ник. – Представьтесь, пожалуйста.

– Льюис Госс.

Ник протянул ему для рукопожатия руку, но Госс ткнул ему в грудь толстым и коротким пальцем.

– У тебя тут блестящий стол, компьютер и все такое!.. А когда ты уволил половину рабочих на заводе, ты хоть думал, кого увольняешь?

– Еще бы! – ответил Ник. – Послушайте, мне очень жаль, что вы остались без работы…

– Я здесь не потому, что меня уволили, – меня никто не посмеет уволить! – а для того, чтобы сказать тебе, что это тебя надо гнать отсюда в три шеи! Думаешь, если высунешь нос в цех раз в месяц, всё и всех там знаешь? Да там же люди работают! Четыреста пятьдесят человек. Мужчины и женщины. Когда им в первую смену, они встают в четыре утра! А что им еще прикажешь делать? Им надо кормить семью, платить кредит за жилье, лечить детей и стариков-родителей… Ты хоть понимаешь, что из-за тебя многие из них останутся без крыши над головой?!

– Послушайте, Льюис, – устало прикрыв глаза, проговорил Ник. – Может, все-таки дадите мне ответить?

– У меня для тебя один бесплатный совет!

– Бесплатный – только сыр в мышеловке.

Льюис Госс и бровью не повел.

– Лучше подумай как следует, что ты делаешь, – продолжал он. – Если уволенным завтра же не вернут работу, завод станет!

– С какой это стати?

– Мы уже договорились. Сейчас с нами ползавода. Или даже две трети. А стоит нам начать, как за нами пойдут остальные. Мы все уйдем завтра на больничный. И будем сидеть на больничном, пока наших товарищей не примут обратно. Давай лучше по-хорошему, – самодовольно ухмыльнулся Госс желтыми от табака зубами. – Не трогай нас, и мы тебя не тронем.

Ник сверлил Госса взглядом. Неужели это правда? «Стрэттону» будет тяжело оправиться после такой забастовки, особенно если она перекинется на остальные его заводы…

– Подумай об этом как следует в своем «мерседесе» по пути домой в коттеджный поселок за трехметровым забором! – продолжал Госс. – Подумай, стоит ли тебе губить компанию, которой сам командуешь.

«У меня „шевроле“, а не „мерседес“, – хотел было ответить Ник, но Госс поразил его „коттеджным поселком за трехметровым забором“. – Откуда этой горилле знать, где он живет? В газетах об этом не писали, хотя молва, конечно, разлетается быстро… А может, это скрытая угроза?»

Заметив, как Ник побледнел, Госс злорадно ухмыльнулся:

– Да, я знаю, где ты живешь.

У Ника в глазах потемнело от ярости. Вскочив с кресла, он бросился на Госса:

– Ах вот ты как!

Потом, с трудом взяв себя в руки, Ник Коновер опустил сжатые кулаки. А как ему хотелось придушить Госса, схватив его за воротник засаленной фланелевой рубашки! Теперь, стоя рядом с верзилой, Ник хорошо видел, что у того под одеждой не играют мускулы, а колышутся складки жира.

Льюис Госс вздрогнул и было попятился, но тут же спохватился:

– Будь уверен, все знают, что ты живешь в огромном доме рядом с другими богачами, а вокруг ваших домов трехметровый забор, – прошипел он. – Кто еще в нашей компании может себе это позволить?

Ник Коновер успокоился быстрее, чем рассвирепел. Ах вот оно в чем дело! А он-то испугался…

Подойдя совсем вплотную к Госсу, Ник бесцеремонно ткнул его пальцем в грудь прямо между словами «Харлей» и «Дэвидсон»:

– А теперь слушай меня. Помнишь собрание в цеху по сборке стульев два года назад? Помнишь, как я говорил, что у нас проблемы, и нам надо бы уволить многих из вас, но этого можно избежать? Помнишь? Тогда ты, кажется, не сидел на больничном!

– Помню, – нехотя пробормотал Госс.

– А помнишь, как я просил вас перейти на неполный рабочий день, чтобы никого не увольнять? И что вы мне на это ответили?

Госс опустил глаза.

– Никто из вас на это не пошел. Никто не согласился получать меньше денег, лишь бы его товарищей не уволили.

– Легко говорить…

– А когда я спросил, согласны ли вы на сокращение вашего социального пакета? На то, что мы не будем оплачивать ваш обед в столовой, спортзал, не будем развозить вас по домам? Кто из вас ответил: «Да, мы обойдемся без этого, лишь бы наших товарищей не уволили»? Кто?

Госс окончательно помрачнел.

– Да никто. Ни один человек. Никто из вас не пожертвовал ради своих же товарищей ни центом. Да вообще ничем. Лучше набить себе под завязку брюхо бесплатной едой, а товарищи пусть мрут с голоду без работы? Да? – От ярости и возмущения у Ника потемнело в глазах. – Да будет тебе известно, я не только уволил пять тысяч человек, я еще и спас от увольнения всех остальных работников наших заводов. Ты хоть представляешь себе намерения наших хозяев в Бостоне? Думаешь, им есть до вас дело? Им есть дело только до наших конкурентов. А те уже давно не делают ни столов, ни стульев в Мичигане. Теперь они всё производят в Китае! Понял? Ты хоть представляешь, какая низкая себестоимость у их мебели?.. Так вот, наши хозяева давно настаивают, чтобы я вас всех уволил. Тогда они перенесут производство в Китай. Ну и что ты будешь тогда делать?

– Не знаю… – Госс переминался с ноги на ногу.

– Не знаешь, и пошел к черту! Иди! Бастуй! Тогда меня завтра же уволят, а новый директор послезавтра закроет все заводы и уволит всех вас… Знаешь что, иди лучше пакуй чемоданы и… учи китайский!

Госс шмыгнул носом и неожиданно тонко пискнул:

– Теперь вы меня уволите?

– Тебя? Неохота марать об тебя руки. Марш в цех!

Льюис Госс, пыхтя, выскочил из кабинета, а в дверях снова возникла Марджори Дейкстра:

– Мистер Коновер, вам срочно надо ехать домой!

– Что случилось?

– Звонили из полиции! Поезжайте немедленно!

2

Ник Коновер нажал на газ и задним ходом вылетел в проезд между припаркованными машинами, даже не взглянув в зеркало заднего вида. Если бы мимо проезжала другая машина, Ник бы ее просто протаранил. С визгом покрышек он пронесся по большой стоянке, простиравшейся вокруг административного корпуса и производственных площадей корпорации «Стрэттон». Даже в разгар рабочего дня стоянка наполовину пустовала. Она стала стремительно пустеть с того дня два года назад, когда начались первые увольнения. Теперь работники «Стрэттона» мрачно шутили, что если бы не сокращения, они так и не научились бы парковать машину вслепую…

Стиснув зубы, Ник вцепился в руль. Еще несколько километров черного, как ночь, асфальта!.. А кругом, почти до самого горизонта, бескрайнее черное поле выжженной бизоньей травы. Бизонью траву не косят. Но каждые несколько лет ее положено выжигать под корень… Вокруг витали запахи пожара, как на свежем пепелище…

Куда ни глянь, черным-черно! Что же станет, в конце концов, с тем, кто каждый день ездит по черному асфальту среди черных выжженных полей, да еще и не видит ничего другого из окна кабинета?..

Срочно домой! Срочно домой!..

Дети – это святое!

Ник Коновер не был паникером. Но когда у вас дома полиция и вам велят поспешить, в голову приходят всякие ужасы!.. Впрочем, полицейский успокоил Марджори, сказав ей, что с детьми все в порядке. У Джулии только-только закончились уроки в школе, а Лукас… Лукас сегодня ходил на занятия и сейчас делает то, что теперь обычно делает после занятий, хотя, кто его знает, что он сейчас делает… Но важно другое! К Нику в дом опять залезли. Боже, когда же это кончится!

За год с небольшим Ник уже привык к звонкам из полиции или охраны. Кто-то периодически залезал к нему в дом в середине дня, и каждый раз срабатывала сигнализация. Охрана проверяла, не ложная ли это тревога. Из охраны звонили к Нику домой или на работу и просили назвать код. Если никто из имеющих на это право не успокаивал охрану, к Нику домой немедленно выезжала полиция из Фенвика.

Полицейский наряд проверял дом. Сигнализация неизменно срабатывала, когда никого не было дома: у рабочих, доделывающих кухню, был выходной, дети были в школе, домработница Марта ездила по магазинам или забирала Джулию из школы.

В доме ничего не пропадало. Неизвестный злоумышленник вскрывал окно или большую стеклянную дверь, ведущую на лужайку, проникал в дом и оставлял после себя всегда одни и те же слова. Кто-то писал яркой оранжевой краской из баллончика большими аккуратными буквами: «ЗДЕСЬ НЕ СПРЯЧЕШЬСЯ!». Рука была твердой, как у человека, привыкшего работать кистью.

Наверняка кто-то из уволенных сошел с ума! Надпись появлялась на стенах гостиной, в столовой, где Ник и дети практически не бывали, на свежей штукатурке кухонных стен…

Сначала Ник Коновер страшно испугался. Кто-то недвусмысленно давал ему понять, что, при желании, может расправиться с ним и с детьми.

Самая первая надпись появилась на здоровенной резной ясеневой входной двери. Лаура несколько недель обсуждала ее проект с архитектором, и в конечном итоге дверь обошлась Коноверам в три тысячи долларов. Три тысячи долларов за дурацкую дверь! Ник не скрывал своего раздражения, но спорить не стал. Если Лауре зачем-то понадобилась супердверь, он мог позволить себе выполнить каприз жены… Его самого совершенно устраивала прежняя хлипкая дверь. Они с Лаурой только что приобрели этот дом. Ник вообще не стал бы в нем ничего менять, кроме размера. Ник сократил бы его ровно вдвое. Мильтон Деврис любил повторять: «В суп кладут самого жирного индюка». Иногда Нику казалось, что к двери его дома прибито что-то вроде бронзовой мемориальной доски: «Здесь живет самый жирный индюк».

Но для Лауры входная дверь имела особое, символическое значение: входную дверь распахивают перед друзьями и родственниками, ее же закрывают перед носом незваных гостей. Входная дверь должна быть красивой и прочной!

«Это же первое, что люди видят у нас дома! – настаивала Лаура. – На входной двери нельзя экономить!»

Может, в глубине души Лаура действительно надеялась, что шестисантиметровая дверь защитит ее семью от окружающего мира. Да и приобретение огромного дома в коттеджном поселке Фенвик было ее идеей. После первых же анонимных угроз по телефону в связи с начавшимися увольнениями Лаура твердо решила скрыться от неизвестных злодеев за высоким забором поселка.

«Когда угрожают тебе, угрожают всем нам», – объясняла она.

С Лаурой было не поспорить. У себя на работе Ник Коновер очень быстро стал объектом почти всеобщей ненависти и сам начал бояться за жену и детей.

Теперь, после гибели Лауры, Ник словно унаследовал ее беспокойство; теперь нервы у него были на пределе почти круглые сутки. Ему часто казалось, что они с детьми так же уязвимы, как и любой, кто прячется за хрупким стеклом.

Ник Коновер прекрасно понимал, что безопасность жителей его коттеджного поселка – миф, показуха в виде живописной будки для охранников, самих охранников из частного агентства и высокой черной остроконечной изгороди вокруг поселка.

С визгом тормозов Ник остановился перед вычурными коваными воротами рядом с будкой, напоминающей миниатюрный средневековый замок и украшенной медной табличкой: «Коттеджный поселок Фенвик». Сейчас Ника раздражало здесь все – неуместные готические буквы на надраенной табличке и столь же дорогостоящие, сколь и неэффективные, меры предосторожности: остроконечная чугунная ограда вокруг поселка с чувствительным оптоволоконным кабелем, спрятанным в верхней перекладине, с панорамными камерами слежения и объемными датчиками движения… Почему же всей этой дорогущей технике не остановить маньяков, шныряющих в густом лесу вокруг поселка и лазающих туда и обратно через забор?!

«К вам опять влезли, мистер Коновер», – заявил дневной охранник Хорхе, вежливый и очень внушительный в своей безукоризненной черной униформе.

Кивнув охраннику, Ник, чернее тучи, ждал, пока откроются электрические ворота. Они открывались мучительно медленно. Стиснув зубы, Ник прислушивался к тонкому писку их предупредительного сигнала. Теперь пищит все: сдающие задним ходом грузовики, посудомоечные машины, сушилки для одежды, микроволновки, эти ворота, – все они сговорились свести Ника Коновера с ума!..

– Приехала полиция, – не унимался Хорхе. – На трех машинах.

– А что так много?

– Не знаю, мистер Коновер. Простите, не знаю.

Ворота открывались очень медленно. По вечерам на въезде скапливались автомобили. Безобразие! Ворота надо менять… А вдруг пожар? Да пока ворота откроются, сгорит дотла весь поселок!

В нетерпении Ник поигрывал педалью акселератора. Двигатель злобно урчал, а Хорхе беспомощно разводил руками.

Как только створки ворот отъехали на достаточное расстояние, Ник рванулся вперед и помчался по большому круглому двору, вымощенному декоративными плитами, со скоростью сорок миль в час под знак, запрещающий превышать двадцать.

Разноцветные плиты кончились, начался гладкий, как взлетно-посадочная полоса, асфальт. Ник мчался среди вековых елей и вязов, за которыми не было видно домов, мимо почтовых ящиков размером с собачью конуру. Без приглашения в поселке Фенвик было даже не узнать, как выглядит соседский дом, а соседи здесь не обнаруживали ни малейшего желания просиживать вечера друг у друга на кухне.

Перед дорожкой, ведущей к дому Ника, стояли полицейские машины. У Ника похолодело внутри.

Повернув на дорожку, Ник почти доехал до дома, но метрах в ста от двери его остановил полицейский в форме. Через долю секунды Ник уже стоял перед ним, захлопнув за собой дверцу машины.

Полицейский был грузным и широкоплечим. Несмотря на прохладную погоду, на лбу у него блестели капельки пота. На груди красовался значок с фамилией: «Манзи». Пристегнутая к ремню рация непрерывно хрюкала.

– Вы мистер Коновер? – Полицейский стоял прямо посреди дорожки на пути машины Ника. Тот сжал кулаки: прочь с дороги! Это моя дорожка! Мой дом! Сработала моя сигнализация!..

– Да, – стараясь держать себя в руках, произнес Ник. – В чем дело?

– Разрешите задать вам несколько вопросов?

Пробиваясь сквозь березовую листву, лучи бледного солнца падали светлыми пятнами на невозмутимое лицо полицейского.

– Там опять что-то написали на стенах? – снова попробовал узнать, что случилось, Ник.

– Во сколько вы выехали из дома сегодня утром?

– Примерно в полвосьмого. А дети уходят не позднее восьми пятнадцати.

– А ваша жена?

Ник впился глазами в лицо полицейского. Он что издевается?! Неужели в Фенвике кто-то не знает истории жизни Ника Коновера?!

– Она погибла, – буркнул Ник.

– У вас неплохой дом, – помолчав, сказал полицейский.

– Спасибо, – сдержанно произнес Ник, заметив недобрый огонек зависти в глазах полицейского. – Так что все-таки случилось?

– С домом – ничего. Как был, так и стоит… Новехонький. Он ведь у вас, кажется, еще даже не доделан?

– Как раз доделывают, – теряя терпение, ответил Ник.

– Вот как? И что, рабочие приходят каждый день?

– Нет. Вчера и сегодня у них выходной.

– Охранник сообщил, что вы работаете в корпорации «Стрэттон», – заявил Манзи, впившись в раскрытый блокнот маленькими, как бусинки, крысиными глазками. – Это так?

– Да.

– В какой должности? – спросил полицейский таким тоном, что Ник уже не сомневался в том, что Манзи над ним издевается.

– Я генеральный директор.

Манзи кивнул с таким видом, словно ему все внезапно стало ясно.

– Вот как… К вам в дом в последнее время уже несколько раз проникали?

– Пять или шесть раз.

– Какая у вас сигнализация?

– Датчики на открывание дверей, некоторых окон и больших стеклянных дверей в сад. Ничего особенного. Стандартная система.

– В таком доме лучше поставить что-нибудь посерьезнее… Значит, камер у вас нет?

– Но тут же весь забор в камерах!

– Весь забор? Значит, вы в безопасности от вторжения крупного рогатого скота…

– Я и сам так думаю… – Ник даже чуть повеселел.

– Выходит, сигнализация у вас часто отключена?

– А почему все-таки сегодня приехало столько машин?

– Пока здесь вопросы задаю я. – Рядовому полицейскому явно нравилось командовать директором «Стрэттона».

«Ну и ладно, – подумал Ник. – Пусть покуражится. Хорошо смеется тот, кто смеется последним…»

Услышав звук мотора, Ник обернулся. На минивэне подъехала его домработница Марта.

Ник всегда радовался при виде своей дочери. Раньше он радовался и при виде Лукаса, но теперь все было по-другому…

– Ты уже дома, папа! – выскочив из машины, воскликнула Джулия. – Так рано! Почему?

Она подбежала к отцу. На ней была светло-синяя футболка с длинными рукавами, капюшоном и надписью: «Стрэттон», джинсы и черные кроссовки. Джулия всегда носила футболки или свитера. Она ходила в ту же школу, в которую в детстве ходил Ник, но в его время ходить в школу в футболках и джинсах не разрешали. Впрочем, по утрам Нику было некогда спорить с дочкой, да и вообще, после гибели ее матери, он старался не действовать Джулии на нервы.

Джулия обняла отца и прижалась к нему. Теперь Ник больше не поднимал ее на руки. В его дочери уже было полтора метра роста и килограммов сорок пять веса. С ходу Нику было просто ее не поднять. За последний год Джулия вытянулась, превратилась в высокую длинноногую, почти неуклюжую девочку, хотя животик у нее был еще по-младенчески пухленьким. Джулия взрослела. У нее стала потихоньку развиваться грудь, при виде которой Ник особенно остро ощущал свою беспомощность. Как ему, мужчине, воспитать женщину из этой девочки?

Джулия не отпускала Ника, и через несколько секунд ему пришлось самому осторожно освободиться от ее объятий. Раньше такого не было. Теперь, после смерти матери, Джулия не отходила от отца…

– А почему столько полиции? – спросила Джулия, подняв на Ника живые карие глаза.

– Да просто так. Им надо со мной поговорить… А где твой рюкзак?

– В машине… А что, опять залезал этот придурок и что-то написал?

Ник кивнул и погладил дочь по пышным каштановым волосам:

– А ты почему дома, а не на музыке?

– Так ведь музыка в четыре, – усмехнулась Джулия.

– А не в три?

– Ты что, не помнишь? Миссис Гварини перенесла занятие на час позже. Я уже несколько месяцев хожу к ней в четыре!

– Ну в четыре, так в четыре. Извини, забыл… Слушай, мне надо поговорить с полицейским. Марта, подождите здесь. Не входите в дом без разрешения полиции.

Марта Беррел была родом с Барбадоса. Ей было тридцать восемь лет, у нее была смуглая кожа, фигура фотомодели и независимое, слегка презрительное выражение лица, с которым она всегда встречала посторонних. Марта носила очень узкие джинсы, ходила на высоком каблуке и с нескрываемым неодобрением относилась к манере Джулии одеваться. Она вообще критиковала все в доме у Ника, но при этом души не чаяла в его детях и могла уговорить их слушаться отца, когда у того опускались руки. Марта нянчила Джулию и Лукаса с пеленок, замечательно готовила и худо-бедно справлялась с остальными работами по дому.

– Хорошо, – ответила Марта и хотела взять Джулию за руку, но та уже скакала на одной ножке в сторону дома.

– На чем мы остановились? – Ник повернулся к полицейскому, смотревшему на него с безразличием, граничащим с дерзостью; при этом Нику казалось, что про себя полицейский над ним потешается.

– У вас есть враги, мистер Коновер?

– В этом городе у меня тысяч пять врагов, не больше.

– Что вы сказали? – полицейский с удивленным видом уставился на Ника.

– Мы недавно уволили половину наших сотрудников. Вы наверняка и сами знаете: более пяти тысяч человек.

– Значит, вас в этом городе не очень любят?

– Это точно.

А ведь совсем недавно Ника все любили. С ним старались завести дружбу совсем незнакомые люди. О нем даже написал журнал «Форбс».[3] В статье говорилось о блестящей административной карьере сына простого рабочего, всю жизнь честно изгибавшего спинки для железных стульев в заводском цеху. Некоторое время все любили и уважали Ника Коновера. Ник стал героем своего родного городка Фенвик в штате Мичиган. На Ника обращали внимание. Некоторые из сограждан даже набирались смелости и подходили к нему знакомиться, когда он в супермаркете доставал мороженые котлеты из холодильника.

Но два года назад начались первые увольнения, о которых объявили новые владельцы корпорации во время одного из своих ежеквартальных посещений Фенвика. Они заявили, что «Стрэттон» обанкротится, если немедленно не сократит расходы на производство. Пришлось уволить половину сотрудников…

Пять тысяч человек в городе с населением в каких-то сорок тысяч!

Ник Коновер и представить себе не мог, что ему придется пройти через все это. После первых крупных увольнений он время от времени объявлял об увольнении все новых и новых работников. Расхваливавшая раньше корпорацию «Стрэттон» местная газета «Фенвик фри пресс» теперь печатала заголовки вроде: «Угроза увольнения нависла еще над 300 сотрудниками „Стрэттона“, „Стрэттон“ больше не платит за лечение своих рабочих, страдающих раком». Теперь в этой газете Ника Коновера величали не иначе как «Ник-Мясник».

Он, которым раньше гордился его родной город, стал предметом всеобщей ненависти.

– Такой человек, как вы, должен лучше заботиться о своей охране. На охране своей жизни не стоит экономить, – заявил Мани.

Ник уже открыл рот, чтобы ответить полицейскому, но тут истошно завопила Джулия.

3

Бросившись на крик дочери, Ник нашел ее у бассейна. Джулия визжала, опустившись на колени у самой воды. Девочку трясло. Марта, зажав рот рукой, стояла рядом с вытаращенными от ужаса глазами.

Когда Ник увидел то, что напугало Джулию, ему самому чуть не стало плохо.

В красной, как малиновый сироп, воде плавала темная туша, окруженная кольцами белых внутренностей. Ближе к краям бассейна потемневшая от крови вода была светлее, едва розовела.

Ник не сразу узнал старого верного лабрадора Барни и некоторое время в ужасе всматривался в воду. Рядом с Джулией на краю бассейна лежал весь в запекшейся крови хорошо знакомый Нику стальной кухонный нож.

Теперь все стало ясно: зачем наехало столько полиции, почему в момент приезда хозяина не раздался радостный лай Барни…

Двое полицейских фотографировали бассейн. Они негромко переговаривались между собой. Их слов было не разобрать, – шипели помехи раций, – но в целом они вели себя так, словно ничего особенного не произошло.

Никто из них не предпринимал ни малейших попыток утешить Джулию, успокоить Марту. Всем было все равно. Ник почувствовал, как в нем закипает гнев…

Но в первую очередь дочь!..

Подбежав к Джулии, Ник опустился на колени и обнял девочку за плечи.

– Не плачь! – пробормотал он. – Не надо…

Джулия повернулась к отцу, обхватила его руками за шею и залилась слезами. Она громко всхлипывала, а он так крепко сжал ее в объятиях, словно хотел выдавить из нее страх и ужас, которые она испытала, дать ей понять, что с ним ей ничего не угрожает.

– Не могу… Не могу… – сквозь слезы пыталась выговорить девочка, а Ник еще крепче сжал ее в объятиях. Слезы Джулии текли горячими ручейками за ворот его промокшей рубашки.

Через десять минут Марта увела Джулию в дом, а Ник снова разговаривал с полицейским по фамилии Манзи. Он больше не скрывал своего гнева:

– Ну и что вы теперь намереваетесь предпринять?! Чего вы ждете?! Этот маньяк лазает ко мне уже несколько месяцев, а вы ни черта не делаете!

– В каком смысле? – не моргнув глазом, проговорил Манзи.

– Вы не начали расследования, не открыли уголовного дела. Наверняка вы даже не изучили список тех, кого уволили у меня на работе. Вы уже давным-давно могли бы поймать этого мерзавца! Чего же вы все-таки дожидаетесь?! Пока он начнет убивать моих детей?!

Издевательское спокойствие Манзи выводило Ника из себя.

– Я бы на вашем месте задумался о более серьезной сигнализации.

– Значит, обо всем должен думать я? А вы что, не желаете работать?

– Вы же сами сказали, что уволили пять тысяч человек. Неужели вы думаете, что мы в состоянии защитить вас от такого количества народа? Поставьте лучше сигнализацию посерьезнее.

– Так значит, вы ничего не будете делать?

– Честно говоря, найти такого рода злоумышленника почти невозможно.

– Значит, вы ничего не можете сделать?

– Я этого не говорил, – пожал плечами Манзи. – Вы сами это сказали.

4

После отъезда полиции Ник долго утешал Джулию. Он позвонил и отменил урок музыки, а потом сидел с ней. Они немного поговорили, но в основном он просто крепко ее обнимал. Когда девочка вроде бы успокоилась, он оставил ее на попечение Марты и вернулся на работу, где весь остаток дня так и не смог ни на чем сосредоточиться.

Когда Ник вернулся домой, Джулия уже спала, а Марта сидела в большой комнате и смотрела телевизор.

– Где Джулия? – спросил Ник.

– Спит, – грустно ответила Марта. – К вечеру она успокоилась, но до этого много плакала.

– Боже мой! – покачал головой Ник. – Бедная девочка! Ведь Лаура так любила Барни, и для Джулии он был словно… – Ник замолчал не в силах продолжать. – А где Лукас? У себя в комнате?

– Он звонил от друга. Сказал, что они пишут реферат по истории.

– Реферат по истории? Верится с трудом… А от какого друга?

– Кажется, от Зиглера… Знаете что! После сегодняшнего мне страшно одной в этом доме…

– Я вас понимаю. Но ведь вы запираете все двери и окна, правда?

– Я-то запираю, а этот маньяк…

– Не волнуйтесь, я немедленно установлю новую сигнализацию, которую можно включать, даже когда сидишь дома!

Директор службы безопасности корпорации «Стрэттон» пообещал вечером заехать к Нику Коноверу, чтобы лично убедиться в том, какая именно сигнализация больше подойдет для дома директора его фирмы. Недопустимо, чтобы жизнь и здоровье такой важной персоны зависели от допотопного старья! Надо установить самую современную систему с камерами слежения!

– Марта, если хотите, идите спать.

– Я хочу досмотреть кино…

Ник поднялся наверх, прошел по коридору к спальне дочери, открыл дверь и, не зажигая света, прошел на ощупь к ее кровати. Сквозь щель в занавесках сочился луч лунного света, в котором угадывались очертания спящей девочки. Джулия спала среди множества разноцветных одеял, у каждого из которых было свое имя, с любимыми плюшевыми зверушками. Сегодня она прижимала к себе растрепанного и вылинявшего Винни Пуха, которого ей купили, когда она была совсем маленькой.

По игрушке, с которой спала девочка, можно было легко понять, в каком настроении она засыпала. В хорошем настроении она брала с собой Веселого Элмо,[4] когда она задумывала какое-нибудь хулиганство, она брала с собой Любопытного Джорджа.[5] С маленьким коалой из «малышек Бини»[6] она спала, когда ей хотелось чувствовать себя большой, сильной и доброй. К Винни Пуху же она прижималась, когда ей было очень плохо, и она нуждалась в поддержке своего самого старого и надежного друга. В течение нескольких месяцев после гибели матери она спала только с ним, но в последнее время ее настроение явно немного улучшилось, и она стала брать с собой в постель и другие игрушки. Но сегодня она опять спала с медвежонком.

Ник погладил дочь по волосам, пахнущим сладким детским шампунем, и поцеловал ее влажный, вспотевший лобик. Джулия что-то пробормотала во сне, но не пошевелилась.

Где-то внизу хлопнула дверь, потом на пол швырнули что-то тяжелое.

Ник навострил уши. Тяжелые шаги по лестнице… Это, конечно, Лукас!

Осторожно пробравшись в темноте среди валявшихся на полу книг и игрушек, Ник вышел в коридор и тихо затворил за собой дверь. В коридоре было темно, но под дверью в комнату Лукаса светилась полоска желтого света.

Постучав в дверь сына, Ник ждал ответа. Потом постучал еще раз.

– Кто там?

Не в состоянии привыкнуть к тому, каким низким и в последнее время недовольным стал голос его сына, Ник вздрогнул.

Открыв дверь, Ник обнаружил Лукаса развалившимся на кровати в ботинках и больших наушниках на голове.

– Где ты был?

Лукас взглянул на отца, а потом со скучающим видом стал разглядывать что-то в пространстве.

– Где Барни? – пробормотал он.

– Я спрашиваю, где ты был?

– У Зигги.

– Почему ты не предупредил меня, что придешь поздно?

– А как мне было тебя предупредить? Тебя же не было.

– Если ты хочешь пойти к друзьям после школы, прошу тебя предупреждать об этом меня или Марту.

Лукас небрежно кивнул. Его остекленевшие глаза покраснели. Ник почти не сомневался в том, что его сын чего-то накурился. В последнее время он замечал это за Лукасом, но все никак не мог собраться и поговорить с ним об этом. Ник просто боялся заводить с сыном этот разговор. Он не ждал ничего хорошего от такого разговора, грозившего превратиться в очередной скандал. События на работе и так высасывали у Ника все силы, его постоянно преследовали воспоминания о погибшей жене, он чувствовал себя совершенно измотанным, выжатым как лимон.

У него явно не получается воспитывать повзрослевшего непокорного сына. Слава богу, у него есть такая прекрасная дочь!..

Глядя на Лукаса, Ник прислушался к гудению, доносившемуся из наушников: что за гадость слушает его сын? В комнате витал едва уловимый запах табачного дыма. Кажется, обычный табак, а не марихуана… Но Ник даже в этом не мог быть уверен.

На первый взгляд никто не догадался бы, что происходит у Лукаса внутри. На вид он был привлекательным, развитым, высоким шестнадцатилетним парнем. В детстве он был хорошеньким пупсиком, но теперь черты лица стали по-мужски резкими, несмотря на красивые, изогнутые брови и длинные темные ресницы вокруг голубых глаз. Своим же поведением Лукас напоминал шестилетнего ребенка: капризный, обидчивый, ранимый, вечно надутый, ничем не довольный.

– Ты что, куришь?

– Ты что, не знаешь, как липнет дым к одежде? – презрительно бросил Лукас. – Это не я курил.

– Зигги не курит.

Кенни Зиглер, по прозвищу Зигги, был здоровым светловолосым парнем, с которым Лукас дружил, когда они вместе ходили на плавание. Но с полгода назад Лукас бросил плавание, и с тех пор они с Зиглером, кажется, мало общались. Ник почти не сомневался в том, что его сын ходил не к Кенни Зиглеру, а к кому-то другому.

Сейчас Лукас, не моргая, смотрел в пространство, а в наушниках его что-то по-прежнему шипело и свистело.

– Тебе надо делать уроки?

– Не надо меня пасти, Ник…

Ник? Это что-то новенькое! Раньше Лукас так отца не называл. Некоторые из друзей Лукаса с самого детства звали родителей по именам, но они с Лаурой всегда настаивали на том, чтобы дети называли их папа и мама. Вот уже месяц Лукас упорно называл отца только по имени. Вероятно, хотел показать, что тот ему не указ…

– Я кажется, с тобой разговариваю. Пожалуйста, сними наушники.

– Я и так хорошо слышу… А где Барни?

– Сними наушники, Люк!

Лукас стащил наушники и бросил их к себе на грудь, не убавив звука. Теперь музыка визжала намного громче.

– С Барни случилось несчастье. Большое несчастье.

– О чем ты?

– Мы нашли его в… Короче, Барни убили.

Резким движением Лукас выпрямился на кровати, скинул ноги с постели и уперся ими в пол с таким видом, словно собирался броситься на отца.

– Убили?!

– Мы нашли его в бассейне. Какой-то мерзавец… – Ник замолчал, не в силах описывать ужасную сцену.

– Это тот же, который залезает в дом и пишет?

– Наверное.

– Это ты во всем виноват! – воскликнул Лукас, и слезы заблестели у него на глазах. – Зачем ты их всех уволил? Теперь тебя все ненавидят…

Ник не знал, что ответить.

– А в школе! Да ты поувольнял половину родителей! Представляешь, как я там себя чувствую!

– Лукас, послушай!..

В этот момент сын так рявкнул на Ника, словно тот своими руками зарезал их собаку:

– Убирайся из моей комнаты!

Ник сам поразился своему поведению в этой ситуации. Осмелься он так разговаривать со своим отцом, его непременно выпороли бы, но вместо того чтобы заорать, затопать ногами или влепить Лукасу оплеуху, Ник проговорил очень спокойным, усталым голосом, полным сочувствия к мальчику, с которым из-за него перестали дружить в школе:

– Очень прошу тебя, Лукас, никогда больше не разговаривай со мной в таком тоне.

С этими словами Ник вышел в коридор, тихо затворив за собой дверь.

Его и так болевшее сердце защемило еще больше, когда он увидел за дверью комнаты своего обожаемого сына Джулию с мокрым от слез лицом.

5

Ник долго целовал, гладил и успокаивал Джулию.

Он только уложил ее спать, как в дверь постучали.

Пришел Эдди Ринальди, начальник службы безопасности корпорации «Стрэттон». На нем был коричневый трикотажный джемпер. От Эдди пахло пивом и сигаретами, и Ник подумал, что Эдди наверняка явился прямо из бара «Виктор», где просиживал все вечера.

– Страшное дело! – сказал Эдди. – Это я про твою собаку…

Эдди Ринальди был долговязым и тощим, нескладным и нервным. В его кучерявых каштановых волосах уже поблескивала седина. Лоб и щеки были изрыты оспочками, оставшимися от юношеских прыщей. У него были серые глаза, широкие ноздри и безвольная складка губ.

Они с Ником учились вместе в старших классах. Они играли в одной хоккейной команде. Эдди был правым крайним, а Ник был ее капитан и центр-форвард. Впрочем, они особенно не дружили. Ник был красивым мальчиком, лучшим игроком команды и любимцем всей школы, по которому вздыхали все девочки. Эдди тоже неплохо играл, но этот шутник и весельчак многим казался недалеким, а прыщи у него на лице распугивали девочек. Кое-кто в команде всерьез утверждал, что в детстве Эдди уронили с высокого шкафа, но такое отношение к нему было несправедливо. Хоть Эдди и учился кое-как, ему было не отказать в природной сообразительности. Кроме того, он во всем хотел быть похожим на Ника Коновера и почти им восхищался, хотя в этом восхищении и была изрядная доля ревности. После школы Ник поступил в Университет штата Мичиган, а Эдди пошел в полицейское училище. Кажется, там он неплохо учился и по окончании получил работу в полиции города Гранд-Рапидс,[7] где и прослужил почти двадцать лет, до тех пор пока у него не начались неприятности. Нику Коноверу он объяснил, что его обвинили в избиении свидетеля. Никакого свидетеля он, конечно, не бил, но Эдди Ринальди все равно отстранили от оперативной работы, понизили в звании и запрятали за пыльный письменный стол в недрах полицейского отделения. Начальник объяснил Эдди, что ему нужно отсидеться там подальше от журналистов, пока те не позабудут о выдвинутых против него обвинениях, но Ринальди понимал, что может поставить крест на своей карьере в полиции.

Вот тогда-то Ник Коновер и протянул Ринальди руку помощи. К тому времени Ник уже занял пост генерального директора корпорации «Стрэттон» и смог предложить Эдди работу, на которую тот, при своих способностях, вряд ли мог когда-либо рассчитывать. Эдди Ринальди получил должность заместителя начальника службы безопасности, в чьи обязанности входили проверки послужного списка работников корпорации, расследование мелких хищений и тому подобное. Как Ник и предсказывал начальнику службы безопасности, седовласому ветерану, прослужившему много лет в полиции Фенвика, Эдди Ринальди рыл землю носом, стараясь отмыть запятнанную репутацию, и не жалел слов благодарности Нику за предоставленную ему возможность.

Прошло два года, пожилой начальник службы безопасности вышел на пенсию, и Эдди Ринальди занял его место. Иногда Нику Коноверу казалось, что они с Эдди Ринальди снова играют в хоккей: Ник – звезда команды, канонир, как его называли за мощнейший удар, бросался прямо в гущу схватки у ворот противника, а Эдди с дьявольской ухмылкой выделывал невероятные трюки на своем правом краю, незаметно ставя подножки соперникам и орудуя своей клюшкой так, что она попадала им то в солнечное сплетение, то по зубам.

– Спасибо, что пришел, – сказал Ник.

– Покажи мне кухню.

Ник провел Эдди по коридору, включил свет и отлепил большой кусок полиэтиленовой пленки, спасавшей от пыли из недоделанной кухни остальные комнаты дома.

Эдди прошел на кухню вслед за Ником, огляделся по сторонам, заметил отделанную стеклом и металлом кухонную мебель и негромко присвистнул.

– Представляю, сколько все это стоит, – пробормотал Ринальди и поставил на пол небольшую спортивную сумку, висящую у него на плече.

– И не говори. Полный маразм…

Ник открыл одну из конфорок и защелкал пьезорозжигом. Загудело синее пламя.

– Изрядное давление газа, – заметил Эдди. – Но вы ведь практически здесь не готовите?

– Редко. Это все новая газовая труба. Мне из-за нее всю лужайку перекопали. Пришлось снова засеивать.

– А это что? Сколько у тебя раковин?

– Две. Считается, что в одной моют, а в другой полоскают.

– А где посудомоечная машина? Здесь?

– Да… – Ник покосился на дорогостоящее приобретение Лауры – посудомоечную машину с двумя отделениями для экономии воды при мытье небольшого количества посуды.

Эдди потянул за ручку, приделанную к массивной кленовой доске.

– А это что? Ящик для ножей?

– Нет. Это выдвижная разделочная доска.

– Ого! Неужели ты сам до этого додумался?

– Конечно, нет. Это все придумала Лаура: какие будут шкафы, столы, какого цвета, где они будут стоять. Она выбрала и все электроприборы.

– Кстати, о столах. А что, большой стойки не будет? На ней же удобно готовить?

– Ее скоро установят на место.

– А где у тебя бар?

Стоило Нику слегка прикоснуться к одному из шкафчиков, как его дверца распахнулась, обнаружив шеренгу бутылок.

– Здорово!

– Магнитный замок. Тоже изобретение Лауры. Что ты будешь? Виски?

– Давай.

– Со льдом, конечно… – Ник поднес стакан к автоматической машинке для льда в дверце холодильника. Кубики льда со звоном посыпались в стакан. Наполнив стакан почти до краев «Джонни Уокером»,[8] Ник вручил его Эдди и вышел из кухни.

Эдди с нескрываемым удовольствием приложился к стакану.

– А ты что будешь пить? – спросил он у Ника.

– Да ничего. Я принял таблетку снотворного. После нее мне лучше не пить.

Они с Эдди прошли по темному заднему коридору, на стенах которого тускло светились оранжевые выключатели. По пути Ник включил настольную лампу, ежедневно напоминающую ему о погибшей жене. Лаура много месяцев упорно разыскивала подходящую для зала гипсовую лампу, пока в один прекрасный день не нашла ее в антикварном магазине на Манхэттене, где оказалась, поехав вместе с Ником, отправившимся в командировку в Нью-Йорк. Вообще-то магазин обслуживал только профессиональных декораторов и дизайнеров, но Лаура упросила, чтобы ее пустили внутрь, где она и обнаружила эту лампу. Когда Ник спросил Лауру, по какой причине лампа стоила таких невероятных денег, жена объяснила ему, что ее ножку выточили из гипса, добытого на месторождении Вольтерра в самой Италии. Ник смирился с этим объяснением, хотя и не мог понять, зачем ездить так далеко за простым белым камнем.

– Брось ты эти таблетки! Знаешь, что является лучшим лекарством от бессонницы?

– Нет. Что?

Лампочки в кабинете Ника автоматически вспыхнули, стоило обоим мужчинам оказаться внутри, и осветили отштукатуренные вручную стены, огромный плоский телевизор «Сони» и высокие стеклянные двери, выходящие прямо на лужайку, совсем недавно засеянную травой.

– Как это что? Секс, секс и еще раз секс!.. Подумай, в каком дворце ты теперь живешь! Здесь тебе легко отдастся любая красотка!

– Да не нужен мне такой дворец, это все Лаура…

Плюхнувшись в мягчайшее кожаное кресло, Эдди отхлебнул виски и со стуком поставил стакан на мраморный столик у стены. Ник устроился в соседнем кресле.

– Так вот, о женщинах. Я тут познакомился с одной в субботу вечером, в баре. Наверное, я перед этим здорово выпил… Короче, когда я посмотрел на нее утром… Ну ты понимаешь меня?.. Одним словом, страшна, как ядерная война! Не пойму, что мне в ней понравилось накануне! – Эдди Ринальди рассмеялся.

– Зато ты как следует выспался.

– А вот и нет. Видел бы ты мою рожу!.. Но все равно, хватит тебе сидеть одному! Пора уже познакомиться с какой-нибудь женщиной. Сходи, например, в мой бар. Туда ходят одинокие бабы. Хотя уродин там тоже хватает…

– Мне пока не хочется.

– Но ведь прошло уже больше года! – Эдди Ринальди старался говорить сочувственным тоном, но у него не очень получалось. – Это немало.

– После семнадцати лет совместной жизни – мало.

– А кто говорит о совместной жизни! Посмотри на меня. Я не покупаю, а беру напрокат. Меняю баб, как перчатки.

– Давай лучше поговорим о сигнализации. Уже поздно, а я устал.

– Ну хорошо. У нас хороший спец по сигнализациям. Это он поставил мне сигнализацию дома.

Ник удивленно повернулся к Ринальди.

– Не волнуйся, я заплатил за нее из своего кармана! А ты что думал?.. Короче, если у него есть на примете нужное оборудование, он и тебе все завтра же поставит.

– С камерами и всем остальным?

– А как же! С интерактивными камерами по всему периметру, у всех входов и выходов, с камерами в доме, наружными и скрытыми.

– В каком смысле «интерактивными»?

– Они выходят в Интернет. То есть ты будешь получать сигнал по Интернету и прямо на работе видеть на компьютере, что творится у тебя дома. Это супер!

– С записью на кассету?

– На какую кассету! Все, что видят камеры, записывается на компьютер. Чтобы сэкономить место на диске, можно поставить датчики движения, чтобы камеры включались только тогда, когда что-то движется. Камерами можно управлять на расстоянии: крутить и вертеть их во все стороны. Можно вести цветную видеозапись со скоростью семь с половиной кадров в секунду. Ты и представить себе не можешь, на что способна современная техника!

– И что, она не пустит ко мне в дом этого маньяка?

– Представь себе, как все эти камеры сами повернутся в его сторону, стоит ему зашагать к твоему дому. Если он не полностью спятил, он просто тут же даст деру. Или камеры его снимут. Кстати, я видел неплохие камеры у вас на заборе. И не только у входа. Если такие камеры стоят по всему забору, они могли уже снять твоего маньяка. Завтра утром я поговорю об этом с вашей охраной.

– Думаешь, полиция об этом уже не спрашивала?

– Здешняя полиция не будет ради тебя напрягаться, – фыркнул Эдди Ринальди. – Они просто притворяются, что занимаются твоим делом.

– Пожалуй, ты прав.

– Да не пожалуй, а точно. Они ненавидят тебя лютой ненавистью. Ты же Ник-Мясник! Ты увольняешь их родителей, братьев, сестер и жен. Могу поспорить, они даже рады тому, что у тебя неприятности.

– Кстати, что ты имел в виду, когда сказал: «если он не полностью спятил»? – озабоченно проговорил Ник Коновер.

– Такие маньяки могут быть совершенно непредсказуемыми сумасшедшими. От таких людей есть только одно надежное средство. – С этими словами Эдди расстегнул свою сумку и достал из нее небольшой клеенчатый сверток. Развернув его, он положил себе на ладонь черный матовый короткоствольный пистолет. На его рукоятке виднелись заметные царапины, а по стали шла борозда. – Смит-вессон[9]«Сигма» 38-го калибра, – заявил Ринальди.

– Не надо, – стал отказываться Ник.

– На твоем месте я был бы осторожней. Вспомни, что он сделал с собакой. А если он примется за детей? Неужели ты отдашь их ему на съедение?!

6

Ник Коновер проскользнул в затемненный зал, известный в корпорации «Стрэттон» как «Лаборатория будущего». Присев в заднем ряду, Ник следил за зрелищем, развернувшимся на огромном изогнутом экране, занимающем собою всю стену. После бессонной ночи во мраке зала глаза отдыхали.

Громкая электронная музыка гремела со всех сторон, вырываясь из колонок, установленных на стенах, на потолке и на полу. Не отрывая глаз от экрана, можно было почувствовать себя несущимся на джипе по пустыне Калахари, бродящим по узким улочкам Праги, летящим в Гранд-Каньоне, едва не задевая крыльями за его каменные стены. Проплыв сквозь молекулу ДНК, зритель оказывался в Городе будущего с его фантастическим калейдоскопом невероятных панорам.

«В мире, где все взаимосвязано, – поведал приятный негромкий голос, – знания царят безгранично».

Шел фильм о жизни, работе и технике будущего. Совершенно абстрактный, рассудочный и заумный. В нем вообще не показывали мебели. Ни одной самой захудалой табуретки.

Этот фильм демонстрировали только особым клиентам. Некоторым из них, вроде научных работников из «Кремниевой долины»,[10] он жутко нравился, и, как только загорался свет, они тут же начинали распинаться о «безболезненной интеграции» техники и офисной мебели и о том, как будет выглядеть рабочее место будущего. Такие клиенты после этого фильма были готовы подписать любой контракт.

Другим же клиентам фильм казался надуманным и скучным. К их числу принадлежали и сегодняшние зрители – делегация важных руководителей холдинга «Атлас-Маккензи», крупной финансовой компании, распространившей свои щупальца по всему миру. Она открывала банки, выпускала кредитные карты и занималась страхованием. Ник видел, что руководители «Атлас-Маккензи» ерзают в креслах и перешептываются. Среди них были вице-президент холдинга по недвижимому имуществу, вице-президент по коммерческой недвижимости и их разнообразные помощники. Всех их доставили из Чикаго на реактивном самолете корпорации «Стрэттон» и отправили на полноценную экскурсию по программе отдела работы с клиентами. Ник Коновер отобедал с гостями, лично провел их по самым важным офисам административного корпуса и выступил перед ними с уже давно выученной назубок речью об упрощении иерархической пирамиды управления корпорацией и о преобразовании индивидуальной рабочей среды в коллективную.

Холдинг «Атлас-Маккензи» строил себе под офисы огромный небоскреб в Торонто общей площадью миллион квадратных метров, половину которых должна была занять новая штаб-квартира этой организации. Речь шла о закупке полной обстановки для этой штаб-квартиры. По меньшей мере, десять тысяч компьютеризированных рабочих мест, контракт на поставку мебели и прочего оборудования на сумму пятьдесят миллионов долларов плюс десятилетний контракт на обслуживание всего этого офисного оборудования! Если «Стрэттон» получит этот заказ, его дела пойдут в гору! Это будет необыкновенная, фантастическая удача! А ведь у «Атлас-Маккензи» множество офисов по всему миру! А что, если и для них закупят новую стрэттоновскую мебель? Нику Коноверу было даже трудно представить, сколько денег может заработать на всех этих заказах «Стрэттон».

Но фильм явно не произвел на потенциальных заказчиков большого впечатления. С тем же успехом им можно было показать репортаж из гончарной мастерской, затерянной в горах Балканского полуострова. Слава богу, им вчера понравилась выставка под названием «Офис будущего». Но эта выставка нравилась всем без исключения, хотя на ней экспонировался всего один кабинет восемь на десять метров, полностью обставленный мебелью и оснащенный действующим оборудованием, предназначенным для одного работника офиса. Этот кабинет походил скорее не на заурядный офис, а на суперсовременную телестудию. Посетителям кабинета выдавались нагрудные значки с встроенным микрочипом. Когда человек с микрочипом на груди входил в кабинет, находящийся там электронный датчик улавливал присутствие микрочипа, и синий цвет на потолке сразу менялся на зеленый, чтобы коллеги сотрудника, отделенные от него стеклянными стенами, тут же могли понять, что он появился у себя на рабочем месте. Стоило человеку сесть в офисное кресло, как на рабочих местах его коллег, – а на выставке – на мониторах розданных гостям ноутбуков, – появлялся сигнал о том, что данный работник занял свое рабочее место. Порой сам Ник Коновер поражался изобретательности стрэттоновских инженеров.

Перед письменным столом в «Офисе будущего» возвышался двухметровый изогнутый монитор, на котором можно было одновременно работать с текстом, со слайдами и проводить видеоконференции. Узрев всю эту невероятную технику, потенциальные клиенты тут же возгорались желанием иметь у себя именно ее. Отныне образ идеального «Офиса будущего» преследовал их так же, как молодым парням не дают покоя фотографии дорогих автомобилей.

Экран в кинозале погас, и медленно, один за другим загорелись лампочки, осветив блестящую алюминиевую кафедру, за которой возвышалась очень высокая стройная блондинка со строгой прической и в огромных очках в роговой оправе. Это была первый заместитель генерального директора корпорации «Стрэттон» по новым технологиям Виктория Зандер. Никто не осмеливался обращаться к ней Вики или Тори, все звали ее только Виктория. Виктория была в безукоризненном черном костюме.

«Штаб-квартира вашей фирмы, – заговорила она мелодичным сопрано, – это мощнейшее средство, которым вы можете расположить к себе своих клиентов и не только их. Интерьеры и оснащение ваших офисов расскажут вашим же сотрудникам и вашим посетителям о том, что вы собой представляете и о процветании вашего предприятия. Такие интерьеры мы называем „говорящими“…»

По ходу своего выступления Виктория набирала ключевые слова, например, «интерактивная рабочая среда», «личное пространство индивидуума» и «эра информации», на встроенной в алюминиевую кафедру клавиатуре, и они тут же высвечивались в тексте ее речи на мониторах ноутбуков, розданным гостям из «Атлас-Маккензи».

«В нашем представлении каждый сотрудник „Офиса будущего“ отвечает за свой участок работы, но все они неразрывно связаны невидимыми нитями…»

Хотя Ник Коновер и слышал эту речь десятки раз, многое в ней оставалось для него маловразумительным. Впрочем, он не очень расстраивался по этому поводу, не сомневаясь в том, что другие понимают не больше его, хотя никто, и уж конечно, не сегодняшние гости из Чикаго, ни за что не признались бы в своей тупости. Задача похожего на защиту докторской диссертации выступления Виктории как раз и заключалась в том, чтобы приструнить слишком самоуверенных клиентов.

Разумеется, «говорящие интерьеры» ни о чем не говорили этим бюрократам из Чикаго, но они хорошо понимали, что такое встроенная проводка, секционная мебель укрупненной сборки и встроенные в полы сетевые кабели, потому что всю жизнь вращались среди подобных приспособлений разной степени сложности и совершенства.

Терпеливо ожидая конца выступления Виктории, Ник следил за клиентами, все больше и больше ерзавшими в креслах. В его задачу входила только краткая встреча с ними: быстрое знакомство и пара фраз, подходящих для того, чтобы направить их мысли в нужном направлении.

Сам Ник как генеральный директор корпорации не имел непосредственного отношения к продажам, которыми занимался специальный отдел. Ник лишь подталкивал клиентов к заключению контракта, обхаживал высокопоставленных покупателей, демонстрировал радушие корпорации «Стрэттон». Нередко пары добрых слов из уст ее директора хватало для того, чтобы покупатель проникался к ней безграничным доверием.

Чаще всего Нику прекрасно удавалось сыграть свою маленькую роль. Он крепко пожимал руки гостям, дружелюбно трепал их по плечу и бодро отвечал на их вопросы, неизменно производя на всех самое положительное впечатление. Однако сегодня Ник волновался. Его слегка потряхивало, и у него болел желудок. Может быть, его организм реагировал так на вчерашнюю таблетку снотворного или на три чашки кофе, выпитых им утром вместо двух. А может, все дело было в том, что «Стрэттону» был жизненно необходим этот контракт.

Виктория наконец замолчала, в зале загорелся яркий свет, и двое руководителей делегации сразу подошли к Нику Коноверу. Один из них, вице-президент холдинга по недвижимому имуществу, был худым и бледным. Ему было лет пятьдесят. На его полных, почти женственных губах застыла вежливая улыбка, но говорил он мало. Второй, вице-президент по коммерческой недвижимости, был коренастым и широкоплечим, с густыми бровями и явно крашеными иссиня-черными волосами. Он напоминал Нику Ричарда Никсона.[11]

– А я-то думал, вы делаете только столы да стулья! – сверкнув ослепительно белыми зубами, заявил «Ричард Никсон».

– Ну конечно же нет, – усмехнулся Ник Коновер; на самом деле «Никсон» был прекрасно знаком со всеми продуктами и услугами «Стрэттона», который уже несколько месяцев вел переговоры с группой «Атлас-Маккензи»; за это время представители обеих компаний провели целый ряд длинных встреч, на которых Нику, к его громадному облегчению, присутствовать не понадобилось. – Кстати, если вам надо проверить вашу электронную почту, мы можем предоставить вам возможность выйти в беспроводной Интернет. Прямо здесь, за дверью в зал.

Бледный вице-президент по фамилии Хардвик подошел поближе к Нику и вкрадчивым голосом спросил:

– Ничего, если я задам вам один прямой вопрос?

– Разумеется. Задавайте.

Ник Коновер понял, что именно от вежливого Хардвика с его женственными губами и мягким выражением глаз можно было ждать удар ножом в спину.

Расстегнув кожаную папку с клеймом «Гуччи», Хардвик достал из нее газетную вырезку. Ник сразу узнал статью из «Бизнес-уик»[12] под заголовком «Мидас[13] потерял свой дар?». Узнал он и фотографию легендарного Уилларда Осгуда, хваткого основателя фирмы «Фэрфилд партнерс», купившей корпорацию «Стрэттон». На обветренном лице Осгуда красовались очки со стеклами, круглыми, как бутылочное донышко. В статье шла речь о «миллионных убытках корпорации „Стрэттон“, некогда наиболее динамично развивавшейся американской фирмы по производству офисной мебели», о том, что «раньше всё, к чему прикасался Осгуд, превращалось в золото, а все приобретенные им компании в конечном итоге прочно становились на ноги». «Что же произошло? – спрашивали затем журналисты. – Неужели Осгуд ничего не сделает, чтобы спасти от неминуемого банкротства дело, в которое им вложены деньги?»

– Мой вопрос состоит в следующем, – помахав газетной вырезкой перед носом у Ника, заявил Хардвик, уставившись на Ника остекленевшими глазами. – Скажите, у вашей фирмы сейчас очень большие финансовые проблемы?

– Нет, – ответил Ник. – Не скрою, у нас были трудности. А у кого их не было? Возьмите любую фирму, хоть «Стилкейс», хоть «Герман Миллер»,[14] хоть любого другого производителя. На протяжении двух лет мы сокращали штаты наших работников, и вы прекрасно понимаете, как много денег у нас ушло на выплату одних только выходных пособий. Однако принятые нами меры уже приносят свои положительные плоды.

– Я все понимаю, – еле слышно пробормотал Хардвик. – Но теперь вы не семейное предприятие, каким были раньше. Вы больше не принимаете единоличных решений. Наверняка ваши поступки вам диктует Уиллард Осгуд.

У Ника внезапно пересохло во рту.

– Осгуд и его фирма не слишком вмешиваются в наши дела. Они верят в то, что мы сами знаем, что делаем. Поэтому-то они нас и приобрели, – сказал он и добавил: – «Фэрфилд партнерс» всегда предоставляют свободу действий фирмам, которые приобретают.

– Мы ведь не только приобретаем у вас мебели и оборудования на огромную сумму, – сказал Хардвик и облизнулся, как ящерица. – Нам придется заключать с вами десятилетний контракт на обслуживание вашего же оборудования. Что будет, если через пару лет вас не станет?

– Не волнуйтесь, – сказал Ник, положив руку на костлявое плечо Хардвика. – «Стрэттону» уже почти семьдесят пять лет. Уверяю вас, эта фирма переживет нас с вами.

– Фирма-то, может, и переживет, – невесело улыбнулся Хардвик. – А вот будете ли через пару лет в ней работать вы?

– Не сомневайтесь. Буду как миленький! – заявил Ник и еще раз потрепал Хардвика по плечу. При этом он краем глаза заметил прислонившегося к косяку входной двери со скрещенными на груди руками Эдди Ринальди. – Извините, я должен на секунду отлучиться!

Эдди редко попадался на глаза Нику в течение рабочего дня, но если начальник службы безопасности появлялся, речь всегда шла о чем-нибудь важном. Кроме того, Ник обрадовался возможности уклониться от ответов на дальнейшие вопросы коварного Хардвика.

– Что случилось? – спросил Ник, приблизившись к Эдди.

– Я кое-что для тебя выяснил.

– Это срочно?

– Решай сам. Это о твоем маньяке.

7

Усевшись за компьютер Ника, как за свой собственный, Эдди Ринальди стал тыкать двумя пальцами в клавиатуру. Для человека, не привыкшего работать с компьютерами, он попадал по нужным клавишам достаточно ловко и быстро добрался до страниц службы безопасности в локальной сети корпорации «Стрэттон».

– Охранники в будке при воротах твоего концлагеря мне здорово помогли, – пробормотал Эдди.

– У ворот моего поселка?

От Эдди Ринальди пахло сигаретами и одеколоном «Брют», которым он пользовался еще в школе. Ник даже не подозревал, что этот одеколон все еще выпускают.

– Да. У них отличные цифровые камеры «Сони» с высоким разрешением, компенсацией контрового света[15] и все такое. Снимают тридцать кадров в секунду… Знаешь, полицейские даже не ознакомились со съемками, сделанными этими камерами.

– Как ты и говорил.

– Да, но такой наглости даже я не ожидал. Полицейские могли бы поинтересоваться этими съемками хотя бы для вида… Ну вот!

На мониторе появилась цветная фотография тощего долговязого мужчины в очках. Эдди пару раз щелкнул мышью, и изображение человека увеличилось. Ему было лет шестьдесят, у него было изборожденное глубокими морщинами лицо и маленький рот с плотно сжатыми губами. Его седые волосы были коротко подстрижены, а глаза казались неестественно большими за линзами очков в черной оправе.

У Ника бешено забилось сердце. Эдди еще пару раз щелкнул мышью. Теперь лицо мужчины занимало собой большую часть монитора. Разрешение было неплохим. Лицо было довольно четким.

– Узнаешь?

– Нет.

– А вот он тебя знает.

– Не сомневаюсь… А он что, просто взял и вошел в ворота? Ничего себе охрана!

– Нет. Он перелез через забор в лесу. Там тоже стоят камеры. Они срабатывают от датчика, реагирующего на движение. Но при этом сигнализация не включается. А то она постоянно срабатывала бы от белок, крыс, ежей и прочей гадости. Но камеры-то все равно снимают!

– Отлично! Кто это?

– Его зовут Эндрю Стадлер.

Ник пожал плечами.

– Я ограничил поиск уволенными по сокращению мужчинами в возрасте пятидесяти лет и старше. Особенно теми, которые не нашли другой работы… Я целое утро рассматривал на мониторе их рожи! У меня от них уже глаза на лоб лезут! Но ведь это же моя работа. Не зря же мне здесь платят такие большие деньги!

Эдди дважды щелкнул мышью, и рядом с изображением, снятым камерой, появилось окошечко с другой фотографией. На ней был тот же мужчина, хоть и намного моложе. Те же очки в тяжелой черной оправе, те же увеличенные линзой глаза, те же сжатые губы. Под фотографией стояло имя «Эндрю М. Стадлер». Там же значились номер карточки социального обеспечения, дата рождения, номер сотрудника корпорации «Стрэттон» и дата приема на работу.

– Его сократили? – спросил Ник.

– В известном смысле. Его вызвали на собеседование по вопросу сокращения, а он уволился по собственному желанию. Ну и, конечно, не забыл сказать: «И это после всего того, что я сделал для этой фирмы!» и «Пошли вы все, знаете, куда!..» и все такое прочее.

– Но ведь я его даже никогда не видел, – пожал плечами Ник.

– А ты что, часто заходил в модельный цех?

В модельном цеху небольшая бригада рабочих – слесарей, сварщиков и столяров – изготавливала прототипы новых стрэттоновских изделий в количестве двух-трех экземпляров по эскизам и чертежам стрэттоновских дизайнеров. Рабочие модельного цеха всегда казались Нику странными. Все они раньше работали на поточном производстве, прекрасно знали свое дело и вообще были мастерами на все руки, но при этом были нелюдимыми и очень придирчиво относились к результатам собственного труда.

– Эндрю Стадлер, – медленно проговорил Ник, изучая личные данные уволенного сотрудника. – Сколько же он у нас проработал? Тридцать пять… Нет! Тридцать шесть лет!

– Вот именно. Начал сборщиком на старой линии по производству картотечных шкафов. Потом ему повысили квалификацию, и он стал работать в одиночку на заводе по производству стульев. Чинил бракованные изделия, которые туда возвращали. Он упорно отказывался работать на современных конвейерных линиях. Якобы потому, что его бесила музыка, которую включают там другие рабочие. Все время ругался с мастерами. В конце концов, они от него отстали, и он работал сам по себе. Когда пять лет назад в модельном цеху появилась вакансия, он подал заявление о переводе туда, и мастера были только рады от него избавиться.

Еще пару раз щелкнув мышью, Эдди Ринальди нашел характеристику Стадлера. Ник наклонился к монитору, стараясь разобрать мелкие буквы.

– А это что такое? Госпитализация? По какой причине?

– Стадлер сумасшедший! Маньяк! У него не все дома! Его время от времени отправляли в нашу психиатрическую клинику! – развернувшись к Нику в его же собственном кресле, пояснил Эдди.

– Боже мой! С каким диагнозом?

– Шизофрения. И каждые два года он бросал принимать лекарства, которые ему там прописывали, ну и, сам понимаешь!..

Ник с трудом перевел дух.

– Но и это еще не самое страшное, Ник. Я связался с полицией Фенвика. Оказывается, лет пятнадцать назад Стадлера задержали по подозрению в убийстве семьи, жившей от него через дорогу.

– Ну и?.. – У Ника по спине побежали мурашки.

– Что «ну и»? Это были его соседи. Семья по фамилии Струп. Они иногда приглашали его, чтобы он им за деньги что-нибудь чинил. Он же, видишь ли, был мастер на все руки! А потом эти Струпы, наверное, поссорились со Стадлером, или косо на него посмотрели, или не знаю что… Короче, однажды ночью в подвале их дома образовалась утечка газа, кто-то чиркнул спичкой или что-то в этом роде, и весь дом взлетел на воздух.

– О Господи!

– Так и не удалось доказать, что это было – несчастный случай или умышленное убийство, но полиция была уверена в том, что этот шизофреник и поджарил своих соседей. Но доказать ничего не удалось, и его отпустили… Ник, это очень опасный безумец!.. И вот послушай еще одну вещь. Все еще хуже, чем кажется. У этого придурка есть пистолет.

– Что?!

– В полицейском архиве мне нашли копию регистрации оружия на его имя. Двадцать лет назад он купил себе пистолет. А никаких данных о том, что он его продал, нет.

– Надо немедленно конфисковать у него оружие!

– На каких основаниях?

– Но если он опять приблизится к моему дому!..

– Тогда его могут арестовать за вторжение на чужую собственность. И все. Как ты докажешь, что он влезал к тебе в дом?.. А за вторжение его оштрафуют и выпустят. Думаешь, это остановит сумасшедшего, среди бела дня выпустившего кишки твоей собаке?

– Черт возьми, Эдди! У нас же есть кадры, на которых стоят дата и время. То есть понятно, что он перелез через забор, за которым я живу, примерно тогда, когда убили собаку. Еще есть нож, которым ее убили. На нем могли остаться его отпечатки. Наверняка можно доказать, что это он убил Барни!

– Попробовать можно, но вот кто этим будет заниматься? Разве ты не понял, что местная полиция для тебя и пальцем не пошевелит?

– Так как же их заставить работать?

– Надо как следует на них надавить. Но и в этом случае они не сразу зашевелятся, а для начала сделают вид, что действовали правильно… А тем временем нам надо отпугнуть этого маньяка. Когда полиция наконец возьмется за дело, нам уже не придется вмешиваться, а пока нам самим нужно защищать твоих детей.

– Хорошо, – немного подумав, ответил Ник. – Но я не хочу потом оказаться крайним. Короче, прошу не бить и не калечить этого Стадлера. Надо просто добиться, чтобы его с концами упрятали в сумасшедший дом или куда-нибудь в этом роде.

– Согласен. В первую очередь я выслежу этого придурка. Тем временем мой инженер Фредди отправится после обеда к тебе и начнет устанавливать новую сигнализацию. Я сказал ему, чтобы он с этим не тянул.

– Ну и отлично! – Ник взглянул на часы; ему пора было на ежемесячное заседание компенсационной комиссии.

– Ну а если ничего не поможет, не забывай о том, что я тебе вчера принес.

– Но у меня нет разрешения! – пробормотал Ник, покосившись на тонкую стенку, за которой сидела его секретарша.

– Чтобы его получить, требуется уйма времени, – покачал головой Эдди. – А ты каждый день рискуешь, сам знаешь чем. Не трусь! Если у тебя найдут незарегистрированный пистолет, тебя просто оштрафуют на сотню долларов. И все дела. Кроме того, никто его у тебя не найдет, потому что стрелять из него ты ни в кого не будешь. Ты просто отпугнешь им маньяка… Даже если тебе придется выстрелить в воздух, приедет полиция, отберет у тебя пистолет и оштрафует. Неужели жизнь твоих детей не стоит ста долларов?

– Ну ладно. Спасибо. Иди к себе. Мне нужно проверить электронную почту, и у меня еще три совещания.

– У тебя отличный компьютер, – пробормотал, поднимаясь из-за стола, Эдди Ринальди. – Нашей службе пригодилось бы несколько таких мониторов.

– Я не имею права тебе их купить, – сказал Ник. – Все расходы должны быть одобрены выше.

8

Скотт Макнелли жил в довольно большом, но совершенно заурядном доме в районе Фенвика под названием Форест-Хиллз, где жили многие из директоров корпорации «Стрэттон». Дом Макнелли всем своим видом говорил о том, что в нем живет неплохо зарабатывающий бухгалтер. Это был белый дом в колониальном стиле[16] с зелеными ставнями на окнах. Он мог похвастаться гаражом на две машины, большой комнатой для отдыха и приличным подвалом. Казалось, вся мебель: стулья в столовой, диван и кресла в гостиной и даже коврики на полу – была куплена на распродаже в каком-нибудь не слишком дорогом мебельном магазине. Иден, красавица-жена Скотта Макнелли, явно не увлекалась оформлением жилых интерьеров в такой степени, как покойная Лаура Коновер.

Лаура с Ником однажды разговорились о доме Скотта. Нику нравилось, что Макнелли, не в пример многим финансовым директорам, не пытается пустить пыль в глаза деньгами, которые зарабатывает. Скотт Макнелли старался не тратить лишних денег. Никто не знал, куда Макнелли складывает или вкладывает свои деньги. При этом что-то в доме Макнелли казалось Нику странным. Он так и не смог сам понять, что его смущает, пока Лаура не сделала меткое замечание. С ее точки зрения, дом Макнелли напоминал временное пристанище наподобие на скорую руку обставленных мебелью общежитий квартирного типа.

Как только Ник с детьми приехал к Макнелли, дети разошлись по интересам: Джулия убежала в комнату к одной из двенадцатилетних двойняшек, которыми могли похвастаться Скотт с женой, а Лукас удалился в комнату для отдыха, где в гордом одиночестве приступил к просмотру телевизионных программ. Скотт колдовал у огромного гриля из нержавеющей стали – кажется, единственного дорогостоящего предмета у него дома. На Скотте был черный передник для барбекю. Посередине передника красовались желтые череп и перекрещенные кости. Надпись под ними гласила: «МУЖЧИНА НА КУХНЕ! СПАСАЙСЯ КТО МОЖЕТ!». Такая же надпись украшала его черную бейсболку.

– Ну как? – спросил Ник, подойдя к чихающему от дыма Макнелли.

– Как-как… Сам видишь, – отвечал тот. – Что проку в моих жалобах? Кому они нужны?

– Тебе что, не нравится этот гриль?

– Площадь его рабочей поверхности составляет восемьсот восемьдесят квадратных дюймов. Можно одновременно жарить шестьдесят четыре котлеты для гамбургеров. А вдруг проснется аппетит… – Скотт Макнелли сокрушенно покачал головой. – Этот гриль купила Иден. Больше она одна в магазин не поедет!

– Кстати, как у нее дела?

– Все еще круче, чем обычно. Теперь она помешана на фитнесе. Дай ей волю, так она будет есть только тофу с крапивой, запивая свежевыжатым соком подорожника. Сейчас она занимается пилатесом.

– Но ведь хуже она от этого выглядеть не стала!

– Не стала. Но палец в рот ей все равно не клади, – с этими словами Скотт Макнелли прибавил огня. – Знаешь, я всегда чувствую себя неудобно, когда вы приезжаете. Ты у нас словно барон из замка, заглянувший в лачугу крестьянина. Наверное, мне надо жарить не котлеты, а целого кабана на вертеле или олений окорок… Что желаете выпить, мой государь?

– Пиво есть?

– Сию секунду! – Макнелли повернулся к своему пухленькому девятилетнему отпрыску, сидевшему в гордом одиночестве на заднем крыльце и пускавшему огромные мыльные пузыри с помощью странного приспособления, напоминающего длинную палочку с куском тряпки на конце. – Спенсер! Подойди, пожалуйста!

– Чего? – прогнусавил ребенок.

– Быстро сюда! – рявкнул Макнелли и, понизив голос, сказал Нику: – Иден не дождется, когда Спенсер наконец подрастет, чтобы отправить его в Андовер.[17]

– А ты что об этом думаешь?

– Да мне на него вообще наплевать! – пожал плечами Скотт Макнелли. Знай Ник его хоть чуточку хуже, он ни за что не догадался бы, что это шутка.

Спенсер наконец подошел.

– Принеси, пожалуйста, мистеру Коноверу коричневую бутылку с пивом!.. Тебе понравится, Ник. Это прекрасное темное пиво. Его варят на севере штата Нью-Йорк по бельгийскому рецепту…

– А «Миллера» нет?

– А! Тебе нравится пиво по цене шампанского!.. Лично я бы предпочел шампанское по цене пива… Впрочем, Иден, кажется, купила «Грольш». Пойдет?

– Конечно.

– Спенсер, поищи пиво в зеленых бутылках со смешной крышечкой на пружинке.

– Папа, жареное мясо очень вредно, – скрестив руки на груди, заявил ребенок. – В мясе, которое готовят на гриле, полно полициклических ароматических углеводородов. А они – канцерогены.

Ник уставился на девятилетнего мальчика, мысленно пытаясь выговорить изреченные им слова.

– Ты ошибаешься, сынок, – вздохнул Макнелли. – Это раньше ароматические углеводороды считались вредными. Сейчас же их считают очень вкусными и полезными. Вам что, не говорили об этом в школе?

На мгновение Спенсер смутился, но тут же гордо задрал подбородок:

– Когда умрешь от рака, не говори, что я тебя не предупреждал!

– Когда же настанет этот сладостный миг?

– Что ты несешь, папа!..

– На, поешь здоровой пищи! – с любезной улыбкой перебил сына Макнелли и вручил ему сырую размороженную котлету. – Возьми булочку, кетчуп и кушай. От рака ты точно не умрешь. Зато у тебя будет сальмонеллез и заведутся кишечные палочки и грамотрицательные бактерии эсхерихия коли. А если мне очень повезет, ты взбесишься, как корова, и тебя придется пристрелить.

Спенсер, кажется, понял, что отец шутит, но не сдавался:

– Но ведь эсхерихия коли всегда размножается в человеческом организме, и ему от этого ничего не бывает. Нам говорили об этом в школе!

– Так ты не уймешься? Возьми мячик и пойди поиграй на дорогу. Там как раз едет самосвал. Но сначала принеси мистеру Коноверу бутылку пива.

Спенсер неохотно двинулся к дому.

– Ох уж эти дети! – усмехнулся Скотт Макнелли.

– Какой он у тебя умный! – растерянно пробормотал Ник.

– Жаль, что ты не хочешь попробовать бельгийского пива, – вздохнул Скотт. – Меня угостили им на ранчо в Аризоне. Я ездил туда с бывшими однокурсниками. Помнишь, я тебе рассказывал?

– Я помню, что тебе там не очень понравилось.

– Знаешь, как воняет у кобылы из-под хвоста?.. Но пиво отменное! Поверь!

– Твой Спенсер меня пугает. Он что, вундеркинд?

– Что-то в этом роде. Когда ему было три года, он начал складывать хайку из кубиков с буквами.

– И такой воспитанный! Попроси я своего Люка принести мне пива, он плюнул бы мне в лицо.

– О, подростки! Переходный возраст! Когда Спенсеру стукнет шестнадцать, он наверняка уже будет учиться где-нибудь за тридевять земель от дома… Но ты прав, обычно он ведет себя хорошо. И увлечения у него достаточно безобидные. Например, ему нравится математика. Весь в меня! Но вот что будет, когда его помыслами завладеет естествознание! Наверняка весь задний двор будет покрыт останками расчлененных кошек и собак… – усмехнулся Макнелли, но тут же помрачнел. – Ой, я забыл про твою собаку! Извини!

– Ничего страшного.

– Это у меня просто так с языка сорвалось.

– Переверни лучше котлеты, а то подгорят.

– Сейчас! – Макнелли вступил в неравную схватку с огромной металлической лопаткой. – Слушай, а полиция еще не поймала этого маньяка?

– Нет, – немного помолчав, покачал головой Ник. – В полиции говорят, что это кто-то из уволенных. Но я и без них об этом бы догадался.

– Значит, число подозреваемых сократилось до пяти тысяч шестидесяти семи человек. А у вас есть охрана?

– Конечно есть. Наш дом в поселке за забором, который охраняют. Но, кажется, не очень хорошо.

– Боже мой! А ведь напасть могут и на нас!

– Спасибо за сочувствие, но…

– Да это уже не только сочувствие. Как финансовый директор я тоже приложил руку к этим увольнениям… Представляю, как тебе страшно!

– Мне не только страшно. Мне очень досадно!

– Потому что полиция не желает работать?

– Конечно. Мы же поувольняли их друзей и родственников. Теперь, когда у меня дома сработает сигнализация, они и пальцем не пошевелят.

Появился Спенсер с бутылкой пива в одной руке и со стаканом – в другой.

– Пожалуйста, мистер Коновер.

– Спасибо, Спенсер.

Ник сражался с замысловатой пружинной пробкой на бутылке с «Грольшем». Раньше ему приходилось пить это пиво только в ресторане, где официант сам открывал бутылку.

Спенсер обхватил пухлыми ручонками отца за талию. Скотт Макнелли что-то довольно промычал и погладил свободной рукой сына по волосам, и мальчишка расплылся в счастливой улыбке.

Ник тоже улыбнулся: выходит, Спенсер не только вундеркинд, но и совершенно нормальный ребенок.

Скотт Макнелли выругался: одна из котлет провалилась сквозь решетку и упала прямо в огонь.

– И часто они проваливаются?

– Время от времени. У меня же руки пригодны только заполнять налоговые декларации. Черт!

В огонь упала вторая котлета.

– Зато они отлично прожарятся.

9

Ремонтом кухни руководил нудный, но достаточно добродушный архитектор по имени Джереми Клафлин. Он носил такие же круглые очки в черной оправе, какие Ник видел на фотографиях знаменитых японских и швейцарских архитекторов, чьи фамилии он, разумеется, не помнил. Довольно длинные волнистые седые волосы Клафлина служили эффектным обрамлением его румяной физиономии. Лаура проводила собеседования с ним, а также с другими архитекторами из Фенвика и окрестностей с такой дотошностью, словно выбирала няню для ребенка. Лауре было очень важно, чтобы нанятый ею архитектор не только мог похвастаться пришедшимися ей по душе проектами, но и обнаруживал, вместо чрезмерной самостоятельности, готовность сделать все именно так, как этого хочет она.

У Ника были нормальные отношения с Клафлином, как и почти со всеми остальными людьми на свете, но он очень скоро почувствовал, что раздражает архитектора. Конечно, Клафлин был рад тому, что может похвастаться работой в доме не кого-нибудь, а самого генерального директора корпорации «Стрэттон», а также тому, что без особого труда зарабатывает кучу денег, так как Лаура настаивала на приобретении для кухни самой дорогой мебели и самой дорогостоящей бытовой техники, но Ник не проявлял особого интереса к множеству связанных с этим мелких вопросов, казавшихся ему, мягко говоря, нелепыми: какую форму должна иметь кромка столешницы кухонной стойки – закругленную, полузакругленную или килевидную? На сколько столешница должна выступать за пределы стойки? Какой формы должны быть раковины в мойке? Какой высоты должна быть металлическая панель на стене за раковиной?

Клафлин засыпал сильно занятого на работе Ника факсами с чертежами и вопросами, а Ник неизменно отвечал ему, что все должно быть сделано так, как этого желала Лаура. На самом деле, Нику было глубоко наплевать на то, как будет выглядеть кухня, но он убил бы любого, хотя бы заикнувшегося о том, чтобы сделать что-то не так, как того хотела его погибшая жена. Ремонт был последним из больших замыслов Лауры; несколько месяцев перед автомобильной катастрофой она думала и говорила только о нем. Ник подозревал, что она вела себя так потому, что дети стали подрастать, и на заботу о них у нее уходило теперь не все свободное время. После рождения Лукаса она ушла из художественной школы им. Томаса Мора,[18] где преподавала историю искусства. Когда дети подросли, она хотела туда вернуться, но вакансий не нашлось. После этого Лаура стала тосковать по прежней работе, по умственному труду, связанному с преподаванием.

Лаура, безусловно, превосходила интеллектуальными способностями своего мужа. Ника взяли в Университет штата Мичиган лишь в расчете на то, что он будет блистать в его хоккейной команде. Так оно и произошло. Но при этом Нику пришлось попотеть для того, чтобы его не отчислили за низкую успеваемость, а Лаура играючи сдавала все экзамены на высшие оценки. Казалось, внутри ее бьет источник творческой энергии. Эту энергию нужно было на что-то тратить, иначе Лаура сошла бы с ума. Поэтому-то она и направила все свои силы на ремонт кухни.

Лаура хотела полностью преобразить старую кухню, превратив ее в истинное средоточие домашнего уюта, в очаг, вокруг которого собиралась бы вся семья. Лаура прекрасно готовила и представляла себе, как будет возиться на кухне в окружении детей. На новой кухне вся семья должна была чувствовать себя хорошо.

Отныне сделать кухню в точности такой, какой желала видеть ее покойная супруга Ника, было самым малым из того, чем он мог почтить ее память.

Конечно, у Лауры с Ником не всегда все было гладко. Ник не мог забыть, что тем вечером, когда она погибла, они поругались. Ник довольно быстро научился понимать жену и не стеснялся уступать ей во всех случаях, когда видел для этого хотя бы малейшую возможность. Лаура родилась в семье педиатра и провела детство и юность в полуразвалившемся доме, построенном еще в XIX веке. Вырвавшись оттуда, она хотела жить совсем по-другому, гораздо лучше. Ей хотелось стильного, элегантного жилища, каким никогда не был ее постоянно нуждавшийся в ремонте ветхий родной дом. Лаура подписывалась на множество глянцевых журналов, посвященных оформлению жилых интерьеров, казавшихся Нику похожими друг на друга, как две капли воды. Тем не менее Лаура упорно вырезала из них фотографии, вырывала целые страницы и складывала их в непрерывно толстевшую папку, на которой, при желании, могла бы написать «Дом моей мечты». Нику же дом, в котором было больше двух спален и столовая при наличии кухни, казался расточительной роскошью.

Ник вернулся домой чуть позже обычного и застал Клафлина ждущим его на кухне. Из гостиной доносились голоса Джулии и ее лучшей подруги Эмили. Девочки играли в компьютерную игру под названием «Симсы», в которой создавали существ, жутковатых своим сходством с живыми людьми, и заставляли этих электронных человечков делать самые невероятные вещи. Вот и теперь Джулия с Эмили заливались смехом, следя за похождениями очередного плода их воображения.

– Много работы? – дружелюбно спросил Клафлин, но смотрел при этом на Ника раздраженным взглядом человека, которому пришлось потерять в ожидании двадцать минут драгоценного времени.

Ник извинился, пожал архитектору руку и… замер на месте, заметив на кухне радикальные изменения. Все тумбы были накрыты столешницами. Сделав несколько шагов к центру кухни, Ник насторожился. Что-то явно было не так.

– Вижу, вам поставили новую сигнализацию, – сказал Клафлин. – Быстро сработано.

Ник кивнул. Он и сам заметил новые приспособления на стенах, но сейчас его занимало другое.

– Лаура хотела совсем другую стойку, – заявил он.

Лаура желала, чтобы в центре кухни стоял стол в виде большой стойки, за которым, на высоких табуретках, могли бы собираться ее домочадцы, пока она готовит им обед. Теперь же перед Ником возвышалась не стойка, а скорее длинная и высокая тумба со стенками из черного гранита. Ставить к ней табуреты не имело смысла. Сидящим на них некуда было бы деть ноги.

– Эта тумба закрывает вашим гостям в столовой вид на то, что делается на кухне, – с довольным видом заявил Клафлин. – Кроме того, на нее можно выставлять готовые блюда. Здорово я придумал, а?

– Но ведь это совсем не стол. За него не сядешь, – с сомнением в голосе пробормотал Ник.

– Да, – согласился помрачневший архитектор. – Но так и задумано. Это гораздо лучше простого стола. У вас отличная кухня, первоклассная бытовая техника, огромный обеденный стол, а что увидели бы сидящие за ним гости сквозь такую стойку, какую вы хотите? Грязную посуду: кастрюли, сковородки, тарелки, чашки, вилки. Вам это надо?

– Но дети не смогут сидеть за такой тумбой!

– А зачем им?..

– Лаура хотела, чтобы мы все вместе могли сидеть за стойкой в центре кухни. Она хотела, чтобы дети готовили там уроки, читали, играли или не знаю, чем еще занимались, пока она готовит!

– Но ведь вы же сами не готовите. А Лаура… Она… Короче, сами понимаете…

– Лаура хотела большую стойку, за которой можно сидеть, значит, здесь должна стоять такая стойка.

– Я же посылал вам по факсу чертежи этой тумбы, – немного помолчав, сказал Клафлин. – И вы их подписали.

– Наверное, я их даже не смотрел. Но мы же договорились о том, что здесь все будет так, как задумала Лаура.

– Но ведь эту тумбу уже изготовили по чертежу, который вы подписали. Ее обратно не примут. Теперь она ваша.

– Плевать, – сказал Ник. – Пусть ее переделают прямо на месте так, чтобы она была такой, как хотела Лаура.

– Но ведь я поставил здесь именно такую тумбу не случайно…

– Мне плевать, – повторил не терпящим возражений тоном Ник. – Переделать и все…

10

Как только Клафлин удалился, на кухне появилась Джулия. На ней была серая футболка, украшенная эмблемой футбольной команды «Мичиганские росомахи». Тем временем ее подруга Эмили сидела в гостиной, отправляя Симсов в очередное электронное приключение.

– Папа, ты президент «Стрэттона»?

– Президент и генеральный директор. Ты же знаешь. Беги сюда. Обними меня!

Джулия бросилась к Нику в объятия с такой готовностью, словно только и ждала этого приглашения. Ник наклонился и поцеловал дочь в лоб, с ужасом догадываясь о том, почему ей пришло в голову задать ему этот вопрос.

– Эмили говорит, что ты уволил половину жителей Фенвика.

Эмили опасливо покосилась на Ника из-за компьютера.

– Чтобы спасти фирму, нам действительно пришлось уволить очень много хороших людей.

– Она говорит, что ты уволил ее дядю.

«Ну вот. Началось», – подумал Ник.

– Я не знал, – сказал он вслух. – Мне очень жаль, что все так случилось.

Эмили попыталась испепелить Ника уничтожающим взглядом, какого он не ожидал от десятилетней девочки, и проговорила:

– Дядя Джон сидит без работы уже почти два года. Он говорит, что жил только ради «Стрэттона», а вы погубили ему жизнь.

Ник хотел воскликнуть: «Но не я же принял такое решение! И потом мы старались трудоустроить всех, кого сокращали, но очень многие не соглашались на работу, которую им предлагали!..»

Впрочем, он благоразумно не стал спорить с десятилетним ребенком, и как раз в этот момент, к его огромному облегчению, на улице раздался автомобильный гудок.

– Ну ладно, Эми, тебе пора. За тобой приехала мама.

Мать Эмили сидела за рулем новехонького золотистого «лексуса» длиной почти в половину товарного состава. На ней была белая футболка, белые шорты, легкая куртка с эмблемой «Фенвикский загородный клуб»[19] и дорогие на вид кроссовки. Она имела длинные загорелые ноги и модно подстриженные короткие темно-рыжие волосы, на ее пальце сверкало обручальное кольцо с огромным бриллиантом. Она была замужем за пластическим хирургом, у которого была любовница – молодая медсестра. Если о ней слышал даже Ник, до которого все городские сплетни доходили в последнюю очередь, это, скорее всего, было правдой.

– Здравствуйте, Ник, – ледяным тоном проговорила мать Эмили.

– Здравствуйте, Жаклин. Сейчас Эмили выйдет. Их было не отогнать от компьютера.

Жаклин скривилась в неискренней улыбке. Ник ее почти не знал. С родителями детей, ходивших в школу с Джулией и Лукасом, общалась Лаура. Впрочем, совсем недавно Жаклин Ренфро дарила Нику Коноверу на разного рода школьных мероприятиях и родительских собраниях ослепительные улыбки. Но эти времена прошли; теперь в Фенвике к Нику относились совсем по-другому.

– Как дела у Джима?

– Безработным, – с притворно безразличным видом сказала Жаклин, – не до пластических операций.

– Эмили сказала, что ее дядю тоже уволили. Это ваш брат или Джима?

– Мой, – после небольшой паузы процедила сквозь зубы Жаклин. – Извините, Эмили не следовало это вам говорить. Это невоспитанно с ее стороны. Я сделаю ей замечание.

– Не стоит. Она сказала то, что думала. А где именно работал ваш брат?

– По правде говоря, не знаю, – ответила Жаклин и громко позвала дочь: – Эмили, сколько можно копаться?

Воцарилось неловкое молчание. Наконец из дома появилась Эмили с огромным школьным рюкзаком за спиной.

Ник подошел к Джулии, но та не оторвала глаз от компьютера.

– Где Лукас? – спросил Ник.

– Не знаю.

– Ты сделала уроки?

Джулия не отвечала.

– Ты меня слышишь?

– А?

Предложи Ник Джулии мороженого, она бы услышала его с первого раза!

– Ты, конечно, еще не сделала уроки, а через полчаса мы будем ужинать. Сегодня вечером у Марты выходной. Поэтому выключай компьютер.

– Но я же играю!

– Сохрани. Доиграешь потом.

Ник подошел к лестнице наверх и позвал Лукаса. Дом был так несоразмерно велик, что сын у себя в комнате вряд ли мог его услышать, поэтому Ник поднялся, прошел мимо комнаты Лауры, дверь которой со дня ее гибели ни разу не открывали, и постучался к Лукасу.

Дверь была не закрыта и слегка поддалась. Ник распахнул ее и снова позвал: «Люк!» Никто не ответил. Лукаса в комнате не было. У него на письменном столе горела лампа и лежал какой-то учебник. Ник решил подойти поближе и посмотреть, что учит его сын. При этом он неосторожно толкнул письменный стол, на котором вспыхнул дремавший до того в черном энергосберегающем режиме монитор компьютера. На экране монитора Ник увидел ряд фотографий: голые тела совокупляющихся мужчин и женщин. Ник наклонился поближе к монитору.

В правом верхнем углу красовалась особенно большая фотография распутного вида голой девицы с огромной грудью. Над ней светилась красная надпись: «Жесткое порно. Любительские съемки».

Сначала Ник отреагировал на увиденное чисто по-мужски: наклонился еще, чтобы рассмотреть получше. При этом он ощутил возбуждение, не посещавшее его уже много месяцев. Впрочем, Ник почти сразу взял себя в руки и мысленно возмутился бесстыдству девиц на фотографиях, готовых к половым сношениям в Интернете на глазах миллионов совершенно им незнакомых возбужденных мужчин. Потом до Ника дошло, что перед ним компьютер сына и эти картинки рассматривает Лукас. Если бы что-либо подобное увидела Лаура, она закатила бы истерику, позвонила бы Нику на работу и потребовала бы, чтобы он немедленно приехал домой и серьезно поговорил с сыном.

Ник же просто растерялся. Он не знал, что ему делать. Лукасу уже исполнилось шестнадцать, и он выглядел вполне созревшим в половом отношении юношей. Разумеется, Лукас интересуется женщинами! Ник вспомнил, как примерно в этом же возрасте они с приятелем нашли в лесу замызганный и размокший «Плейбой». Они высушили его, а потом благоговейно листали его в гараже у Ника так, словно это была Библия Гутенберга.[20] Теперь Ник удивлялся тому, насколько невинными были изображения в том журнале по сравнению с тем, что сегодня можно найти в Интернете. Впрочем, тогда им с приятелем «Плейбой» совсем не казался невинным. Однако фотографии в журнале были так сильно отретушированы, что Ник был по-настоящему поражен увиденным, когда, вскоре после находки «Плейбоя», его глазам впервые предстала на короткой дистанции живая женская грудь. Это случилось в подвале дома у первой подруги Ника. Ее звали Джоди Катальфано. Она была самой хорошенькой девочкой в классе, давно не сводила глаз с Ника и была готова отдаться ему гораздо раньше, чем он сам набрался для этого храбрости… Как бы то ни было, ее груди были меньше, чем у девушек в «Плейбое», соски были больше, и по краям на них росли отдельные жесткие волоски…

И все-таки порнографические снимки на мониторе Лукаса чем-то раздражали Ника. Может, они выглядели слишком натуральными, слишком бесстыдными и слишком извращенными, чем всё, что ему приходилось видеть раньше. А еще Ника раздосадовала их доступность: пару раз щелкни мышью, и вот они, смотри сколько хочешь! Не то, что раньше, когда журналы с голыми женщинами мальчишки закапывали в прелую листву под деревьями или бережно хранили за старыми покрышками в глубине гаража. Неприятной, пожалуй, была именно доступность этих развратных картинок. А что, если их увидит Джулия?

Подняв трубку аппарата на столе у Лукаса, Ник позвонил ему на мобильный телефон.

Лукас долго не отвечал, потом долго не мог поднести телефон к уху.

– Да? – наконец проговорил он; где-то рядом с ним гремела громкая музыка, звучали чьи-то хриплые голоса.

– Куда ты запропастился, Люк?

– А что такое? – через некоторое время спросил Лукас.

– Что такое? Пора ужинать!

– Я уже поел.

– Ты что, не помнишь, что мы всегда ужинаем вместе?

Ник с почти маниакальной настойчивостью требовал, чтобы дети ужинали с ним за одним столом. Это правило стало особенно непререкаемым после смерти Лауры. Нику казалось, что в противном случае какая-то неумолимая центробежная сила лишит его остатков семьи.

– Так где же ты все-таки, Люк?

– Ладно, сейчас приду, – буркнул Лукас и прервал разговор.

Но прошел час, а Лукаса все еще не было дома. Джулия хотела есть, и они с отцом вдвоем сели ужинать за небольшой круглый стол, временно размещенный в углу кухни подальше от ремонтных работ. Прежде чем уехать по своим делам, Марта накрыла стол на троих. В духовке лежала на противне теплая жареная курица в фольге. Ник достал курицу, рис и брокколи. Курица оказалась в центре стола, и Ник даже не забыл подставку под противень, чтобы не поцарапать стол. Он был уверен в том, что Джулия не захочет капусту, и не ошибся. Девочка желала только куриную ножку и немного риса, а Ник слишком устал и решил с ней не ругаться.

– Мама готовила лучше, – сказала Джулия. – Эта курица совсем сухая.

– Она же два часа простояла в духовке.

– Все равно, мама жарила курицу лучше всех.

– Это точно, – вздохнул Ник. – Давай, ешь.

– А где Люк?

– Он сейчас придет.

«Не очень-то он торопится», – добавил про себя Ник.

Джулия смотрела на куриную ножку у себя в тарелке с таким видом, словно это был огромный таракан.

– Мне здесь не нравится, – наконец сказала она.

– Где «здесь»? – озадаченно спросил Ник.

– Здесь! – упорствовала девочка.

– В этом доме?

– У нас тут вообще нет соседей.

– Нет, есть, но…

– Но мы их вообще не знаем. Это не поселок, это просто дома в лесу.

– Здесь люди не любят общаться друг с другом, – согласился Ник. – Но мама хотела, чтобы мы сюда переехали. Она думала, что здесь безопасней, чем в нашем старом доме.

– Безопасней? А как же Барни? – У Джулии на глаза навернулись слезы.

– С новой сигнализацией мы в безопасности.

– В старом доме такого не бывало, – положив подбородок на сложенные руки, всхлипнула девочка.

Входная дверь распахнулась, и засвистела сигнализация. Через несколько секунд раздались тяжелые шаги, на кухне появился Лукас и швырнул рюкзак на пол. Нику казалось, что его сын с каждым днем становится все выше и шире в плечах. На нем была темно-синяя футболка с длинными рукавами, мешковатые штаны, сползшие на бедра до такой степени, что из-под них виднелась резинка трусов, и перевернутая назад козырьком бейсболка, под которой на голову молодого человека была навернута какая-то тряпка.

– Что у тебя на голове? – спросил Ник.

– Бандана. А что?

– Ты что, танцуешь хип-хоп?

Лукас закатил глаза и покачал головой.

– Я не хочу есть. Я пошел к себе.

– Ну посиди с нами! – умоляющим тоном возопила Джулия.

– На завтра много уроков, – буркнул Лукас и, ни на кого не глядя, вышел из кухни.

11

Ник поднялся вслед за сыном наверх.

– Нам надо поговорить.

– Опять? – простонал Лукас, увидел приоткрытую дверь своей комнаты и спросил: – Ты что, ко мне заходил?

– Сядь, Люк, давай поговорим.

Лукас заметил обращенный к двери монитор, подбежал к нему и отвернул его в сторону.

– Я не хочу, чтобы ты заходил ко мне в комнату.

– Я сказал: сядь.

Лукас сел на край кровати, уперся локтями в колени и положил подбородок на сложенные руки в манере, которой недавно стала подражать и его младшая сестра. При этом Лукас довольно злобно косился на отца.

– Я не разрешаю тебе смотреть порнографические сайты.

Лукас повернул лицо к Нику, отметившему незамутненный, чистый и невинный взгляд голубых глаз своего отпрыска. Он также заметил, что у Лукаса появился пушок на подбородке. Несколько секунд Лукас, кажется, не знал, как лучше поступить: начать отнекиваться или мужественно признаться в том, неоспоримые улики чего красовались на мониторе.

– Я и так все это знаю, Ник, – наконец сказал он. – Мне уже шестнадцать.

– Перестать называть меня «Ник»!

– Хорошо! Папа! – поморщился Лукас. – Скажи спасибо, что я не хожу на сайты с пытками и убийствами. Если бы ты увидел, что там показывают, ты сам бы включил мне порнуху.

– Если ты еще раз выйдешь на такой сайт, я отключу тебе Интернет.

– Не имеешь права. У меня должна быть электронная почта. Ее требуют в школе.

– Значит, у тебя останется доступ только к электронной почте. Я знаю, что такое возможно.

– Не имеешь права. Нам в школе задают искать информацию в Интернете.

– Я видел, какую информацию ты там ищешь… Где ты был сегодня днем?

– У друга.

– Я слышал по телефону музыку и голоса. Как в баре.

Лукас явно решил игнорировать это наблюдение отца.

– Что случилось с Зигги?

– Зигги – придурок.

– Он твой лучший друг.

– Если бы ты его знал, ты бы так не говорил.

– Ну и с кем ты теперь дружишь?

– С друзьями.

– Как их зовут?

– Какое тебе дело?

Ник на секунду задумался.

– Я хочу, чтобы ты снова ходил к Андербергу, – сказал он наконец сыну, который посещал этого психоаналитика в течение четырех месяцев после смерти матери, но потом перестал, мотивируя это тем, что «старик Андерберг в полном маразме».

– Ни за что.

– Но я вижу, что тебе необходимо выговориться, и раз ты не желаешь говорить со мной…

– О чем говорить?

– Послушай, Лукас, ты недавно пережил одну из самых страшных трагедий, какие только могут выпасть на долю человека. Я понимаю, что тебе тяжело. Но мне и твоей сестре от этого не легче!

– Никуда я не пойду! – рявкнул Лукас.

– Почему?

– Мне некогда, – сказал Лукас таким тоном, словно разговаривал со слабоумным. – У меня много уроков.

С этими словами он встал и прошел к письменному столу.

Налив себе виски со льдом, Ник стал смотреть телевизор в гостиной, но передачи его не заинтересовали. Через некоторое время напиток подействовал, в желудке у Ника потеплело, а в ушах – зашумело. Около полуночи он поднялся к себе. И Джулия, и Лукас уже погасили свет. Только что установленная панель сигнализации у него в спальне светилась зелёным светом. На ней значились черные буквы «Готово». Что готово? К чему готово? Мастер, установивший сигнализацию, сегодня днем звонил Нику на работу и провел с ним краткий инструктаж. Если где-нибудь в доме откроется дверь, на панели сигнализации появится надпись типа: «Тревога! Дверь гостиной». Если на первом этаже кто-нибудь начнет ходить, сигнализация скажет: «Тревога! Движение в гостиной» или что-нибудь в этом роде.

Почистив зубы, Ник разделся до трусов и забрался на двуспальную кровать. На столике рядом с кроватью, с той стороны, где раньше спала Лаура, лежала стопка книг. Со дня аварии к ней никто не прикасался. Марта вытирала с них пыль, но не смела их трогать. Пока казалось, что Лаура уехала куда-то, но в любой момент может вернуться. Ник давно уже с грустью заметил, что в стопке был старый список преподавателей и учащихся художественной школы им. Томаса Мора. Лаура наверняка там значилась и по ночам часто листала его, думая о прошлом.

Простыни были гладкими и холодными. Ник нащупал у себя под боком какой-то комок: один из плюшевых зверей Джулии! Улыбнувшись, Ник выбросил его из кровати. В последнее время Джулия повадилась каждый вечер засовывать ему в кровать новую зверушку. Ник понимал, что так она играет, отправляя спать с папой своих заместителей, потому что сама уже выросла и ей не разрешали спать в одной кровати с родителями.

Ник закрыл глаза, но ему было не уснуть. Виски совсем не помогло. В голове кружился беспорядочный хоровод образов: «У вас есть враги, мистер Коновер?» – бормотал полицейский, Джулия рыдала на краю бассейна с кроваво-красной водой…

Через пятнадцать минут Ник не выдержал, встал, включил свет в ванной, достал таблетку снотворного из коричневой пластмассовой баночки и проглотил, не запивая водой.

Включив лампу у кровати, Ник некоторое время читал. Вообще-то он мало читал. Художественная литература его совсем не интересовала. Читал он только биографические и документальные исторические произведения, да и на те в последнее время у него совсем не находилось времени. А книги о бизнесе и менеджменте, стоявшие на полках многих из подчиненных ему руководителей, он от всей души ненавидел.

Через некоторое время у Ника наконец стали слипаться глаза, и он выключил свет.

Неизвестно, сколько прошло времени, когда Ника внезапно разбудили настойчивые гудки. Мастера установили эту сигнализацию так, чтобы, когда Ник был дома, она срабатывала только у него в кабинете и спальне и звучала не слишком громко.

Ник сел на кровати. У него бешено билось сердце. Он ничего не понимал. Несколько мгновений до него не доходило, где он и что это за настойчивый звук.

Когда Ник наконец понял, что происходит, он вскочил и подбежал к панели сигнализации. Надпись на ней гласила: «Тревога! Периметр вокруг дома».

Стараясь не шуметь и не разбудить детей, Ник спустился вниз.

12

Ник спустился по лестнице босиком. В доме было темно и тихо. Взглянув на следующую панель сигнализации на стене у подножия лестницы, Ник убедился в том, что на ней тоже мигает надпись: «Тревога! Периметр вокруг дома».

У Ника плохо работала голова. Думать было мучительно трудно. Если бы не питавшееся адреналином, готовое выскочить из груди сердце, он упал бы и заснул прямо здесь.

Несколько секунд Ник собирался с мыслями, пытаясь понять, куда идти.

Внезапно где-то внутри дома загорелся свет. Ник чуть не вскрикнул от неожиданности, но, взяв себя в руки, пошел на свет и обнаружил, что загорелось освещение у него в кабинете. Потом он вспомнил, что управляющая камерами программа настроена так, чтобы реагировать на вызванные движением изменения в структуре пикселов. При этом смещение пикселов автоматически включало не только начинавшие запись камеры, но и свет в некоторых помещениях, чтобы спугнуть злоумышленника.

Немного успокоившись, Ник замедлил шаги и стал судорожно думать. Свет в доме включался в помещениях, ближайших к камерам, засекшим движение. Значит, что-то или кто-то движется по лужайке со стороны кабинета. Система запрограммирована так, чтобы сигнал тревоги поступал на пульт охраны лишь в случае вторжения в дом. Это сделано для того, чтобы полиция не приезжала из-за каждой бродячей собаки. Однако любое движение на лужайке, даже собачье, включает запись видеокамер и зажигает огни в некоторых помещениях!

Может, это просто олень?

Однако Ник не мог успокоиться.

Сквозь гостиную он прошел по коридору к кабинету. В кабинете горел свет.

Войдя в кабинет, Ник остановился. Голова у него работала уже лучше. В кабинете, естественно, никого не было. В помещении царила полная тишина, нарушаемая лишь негромким гудением невыключенного компьютера. Ник взглянул на высокие стеклянные двери, ведущие на лужайку, вгляделся в темноту за их стеклами и ничего не увидел. Ложная тревога!

Внезапно свет погас. Ник опять вздрогнул, но тут же вспомнил, что через две минуты после срабатывания свет должен автоматически выключаться. Подойдя вплотную к стеклянным дверям, Ник опять всмотрелся во мрак, но увидел только бледные отблески лунного света на листве деревьев и кустарников.

Светящийся циферблат настольных часов показывал десять минут третьего ночи. Дети спали наверху. Марта наверняка уже вернулась из города и спала у себя во флигеле рядом с кухней.

Ник еще раз всмотрелся в темноту перед домом. Через несколько секунд он повернулся, чтобы покинуть кабинет, но в этот момент лужайку осветил яркий свет прожекторов. Повернувшись к окну, Ник увидел фигуру человека, шагавшего к его дому со стороны близлежащей купы деревьев.

Подбежав к стеклу, Ник пригляделся и увидел, как развеваются при ходьбе полы длинного плаща незнакомца. Тот не торопясь шел через лужайку прямо на Ника.

Ник подошел к панели сигнализации и отключил ее. Потом он подошел к стеклянной двери и взялся за ручку, но передумал, вернулся к письменному столу, взял ключ из среднего ящика и открыл им нижний ящик, в котором лежал заряженный пистолет.

Вытащив пистолет из чехла, Ник передернул затвор так, как учил его Эдди Ринальди. Теперь в стволе пистолета был патрон.

Стараясь не прикасаться к спусковому крючку, Ник открыл левой рукой стеклянную дверь и вышел на лужайку. Его босым ступням стало холодно, их щекотала молодая трава.

– Стой! – крикнул Ник.

Незнакомец не остановился. Теперь Ник уже видел его очки в массивной оправе, выпученные глаза за толстыми стеклами, седые коротко подстриженные волосы, ссутулившуюся фигуру… Эндрю Стадлер шагал прямо на Ника Коновера, не реагируя на его окрики.

– Ни с места! – рявкнул Ник, поднимая пистолет.

Под широким плащом на Стадлере были белые штаны и белая рубашка. Он что-то бормотал про себя и неумолимо двигался прямо на Ника.

В голове Ника звучал голос Эдди Ринальди: «Этот Стадлер сумасшедший! Маньяк!..»

Сумасшедший приближался, уставившись на Ника выпученными глазами с таким видом, словно он не видит пистолет или видит, но совершенно его не боится.

– Стой, кому говорю! – орал Ник.

До него уже долетало бормотание сумасшедшего, поднявшего руку и со злобным видом указывавшего пальцем прямо на Ника.

– Тебе тут не спрятаться! – в очередной раз хрипло пробормотал Стадлер и сунул руку в карман плаща. У него на губах то появлялась, то снова исчезала совершенно безумная улыбка.

«Стадлера задержали по подозрению в убийстве семьи, жившей от него через дорогу…»

– Еще шаг, и я стреляю! – крикнул Ник, сжал пистолет обеими руками и прицелился прямо в грудь сумасшедшему.

– Ты никуда не спрячешься! – крикнул Стадлер и бросился прямо на Ника или к открытой у него за спиной двери, пытаясь вытащить что-то из кармана плаща.

Ник нажал на спусковой крючок. Все произошло за долю секунды. Раздался не слишком громкий выстрел. Пистолет дернулся и выплюнул в сторону стреляную гильзу. В воздухе едко запахло порохом.

Сумасшедший покачнулся и упал на колени. На его белой рубашке стало расплываться кровавое пятно там, куда попала пуля – в верхнюю часть груди.

Ник следил за раненым, не выпуская из обеих рук наведенного на него пистолета.

Внезапно сумасшедший с неожиданным проворством вскочил на ноги, хрипло заорал: «Ты не спрячешься!» – и бросился на Ника, от которого его отделяло теперь не более двух метров. С решительностью, подстегиваемой ужасом, Ник поднял пистолет выше и выстрелил еще раз. Теперь он увереннее держал пистолет в руках и не почувствовал сильной отдачи. Сумасшедший же пошатнулся и с разинутым ртом рухнул на бок. На этот раз ничто не задержало его падения, и он, издав горлом странный нечеловеческий звук, упал на лужайку, вывернув под самыми невероятными углами руки и ноги.

Замерев на месте, Ник несколько секунд смотрел на него.

В ушах звенело. Сжимая оружие в обеих руках, Ник шагнул вперед, чтобы лучше рассмотреть лицо упавшего человека. Сумасшедший лежал с разинутым ртом. По его губам и подбородку текла кровь. Очки в массивной оправе улетели, и теперь он смотрел куда-то прямо перед собой уже ничего не видящими глазами вполне нормального размера.

Последний раз хрипло выдохнув воздух, сумасшедший затих.

Ника обуял еще больший ужас, чем раньше. На всякий случай держа упавшего на прицеле, он подошел к нему и ткнул в грудь ногой.

Тело сумасшедшего перекатилось на спину. Теперь лунный свет поблескивал на пломбах в его широко разинутом рту; его глаза смотрели в ночное небо, а кровь по-прежнему струилась у него по лицу. Шум у Ника в ушах стих. Воцарилась пугающая тишина. Потом Нику показалось, что где-то далеко зашуршала листва. Потом где-то еще дальше залаяла собака.

Грудь лежащего на лужайке человека не шевелилась; он не дышал. Взяв пистолет в левую руку, Ник попытался нащупать пальцами правой руки пульс на шее у своей жертвы. Разумеется, сердце маньяка не билось; впрочем, Ник уже понял это по его остекленевшим глазам.

«Я его убил!» – подумал Ник.

«Я убил человека! – Ник был в ужасе. – Я убил его!»

Тут же у него в голове захныкал другой голос, плаксивый и испуганный, как у маленького ребенка. «А что мне оставалось делать? Я защищался! Он на меня бросился!..»

«Может, он просто потерял сознание?» – лихорадочно думал Ник.

Он опять пощупал горло сумасшедшему, но не нашел пульса. Он схватил лежащего перед ним человека за запястье, но и там ничего не нащупал. Он отпустил руку покойника, и та безвольно шлепнулась на землю.

Еще некоторое время Ник отчаянно тыкал лежащее перед ним тело ногой в грудь, но уже не сомневался в том, что перед ним мертвец.

«Это сумасшедший, – думал Ник. – Маньяк. Он убил бы моих детей прямо здесь, на лужайке, так, как это сделал с собакой… Боже мой, я убил человека!..»

У Ника подкосились ноги и он опустился на молодую траву. Из глаз потекли слезы. Почему же он плакал? От облегчения? От страха? Нет. Он плакал от отчаяния.

«Боже мой, – думал он. – Что же мне теперь делать?!»

Некоторое время он стоял на коленях, словно молился в церкви, где не был уже не один десяток лет. Ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание и рухнет на мягкую молодую травку. Он с ужасом ждал, что сейчас из дома появятся его разбуженные выстрелами обитатели. Только не это! Неужели его детям придется созерцать среди ночи труп перед своим домом!

Но никто не проснулся. Даже Марта. Собрав последние силы, Ник встал, бросил пистолет на траву и, шатаясь, как сомнамбула, прошел в кабинет. Сработал датчик, и снова вспыхнул свет.

У Ника подгибались ноги. Он рухнул в кресло за письменным столом и положил голову на сложенные перед собой руки. В голове кружился рой мыслей, но он ничего не мог придумать. Ему было очень страшно.

Что делать?! Кому звонить?! Кто мне поможет?!

Подняв телефонную трубку, Ник набрал девятку.

Девять, один, один. Полиция… Нет, не могу! Не сейчас!

Ник бросил трубку.

Сначала надо подумать… Что же сказать полицейским? Он защищался? Это была самооборона?.. А ведь полиция только и ищет повода упрятать его за решетку! Они будут задавать ему сотни вопросов, и одного неосторожного ответа хватит, чтобы он надолго сел в тюрьму…

Ник понимал, что в его нынешнем состоянии обвести его вокруг пальца вообще ничего не стоит.

Нет, одному ему не выкрутиться!

Снова взяв трубку, Ник набрал номер мобильного телефона единственного человека, который мог ему сейчас помочь.

«Ответь! – мысленно умолял Ник. – Ну ответь же!»

– Да, – хрипло пробормотал спросонья Эдди Ринальди.

– Эдди, это Ник…

– Ты что, рехнулся? Ты знаешь, сколько времени?

– Эдди, немедленно приезжай ко мне домой, – проговорил Ник и закашлялся; из открытых дверей тянуло холодом, и он дрожал всем телом.

– Ты что, совсем спятил?

– Приезжай немедленно!

– Что случилось?

– Маньяк… – с трудом проговорил Ник.

– Он появился?.. Вот черт! Он что, добрался до твоих детей?!

– Мне надо звонить в полицию, но я не знаю, как лучше ответить на их вопросы.

– Да что, в конце концов, у тебя там произошло?! – рявкнул Эдди.

– Я убил его, – прошептал Ник и замолчал, не зная, как описать произошедшее, но Эдди Ринальди, кажется, уже сам все понял.

– Ох, ни хрена себе!..

– Когда приедет полиция, начнутся вопросы…

– Никуда не звони, – перебил его Эдди. – Я буду через десять минут.

Трубка выскользнула из пальцев Ника, словно смазанная маслом.

«Боже мой! – думал он. – Боже мой, сделай так, чтобы все это мне только снилось!»

13

Спрятавшись в глубокой темноте под навесом над крыльцом, Ник грел руки о чашку с горячим кофе и ждал. Сейчас он реагировал только на внешние раздражители: холодный ночной воздух, тепло чашки в ладонях, порывы ветра. Все мысли у него в голове умерли. Он был привидением, бездушной тенью, над которой где-то витала душа Ника Коновера, с ужасом наблюдающая за тем, что творит ее тело. Ник пытался убедить себя в том, что видит страшный сон, от которого обязательно пробудится, хотя перед этим ему еще и предстоит помучиться. В то же время он понимал, что это не сон, что сейчас появится Эдди и начнутся хождения по мукам.

И действительно, «понтиак» Эдди Ринальди с выключенными фарами тихо подъехал к крыльцу. Эдди вылез из машины, осторожно прикрыл дверцу и подошел к Нику. На Эдди были спортивные штаны и темно-коричневая куртка.

– Ну рассказывай, что случилось! – нехарактерно озабоченным тоном приказал он Нику. Эдди сутулился, от него несло перегаром; казалось, он не до конца проснулся.

Ник переминался с ноги на ногу.

– Ладно, – буркнул Эдди. – Где он?

Они подошли к телу.

Решительно сжав кулаки, Эдди стоял над трупом и отбрасывал в свете прожекторов кривую длинную тень.

– Кто-нибудь слышал выстрелы?

Ник удивился. Он ожидал, что в первую очередь Эдди все-таки захочет узнать, как все произошло.

Покачав головой, Ник прошептал:

– Если бы Марта или дети слышали, они бы встали.

– А соседи?

– Трудно сказать. Охранники из будки у ворот обычно приезжают, если слышат подозрительный шум.

– В соседних домах не зажигали свет?

– Смотри сам, где соседние дома. За деревьями их не видно.

– Так. Выстрел этого пистолета похож на громкий хлопок, – кивнул Эдди и наклонился над трупом Стадлера. – Он входил в дом?

– Нет.

Эдди снова кивнул, но по его непроницаемому лицу Ник не понял, хорошо это или плохо.

– Он тебя видел?

– Конечно. Я стоял прямо здесь.

– Ты ему говорил остановиться?

– Разумеется. Ты думаешь, я совсем?..

– Ничего я не думаю, – успокаивающим тоном прошептал Эдди. – Ты все правильно сделал. Ты защищался!

– Он так и не остановился. Шел прямо на меня.

– Он бы и не остановился. А потом – расправился бы с твоими детьми.

– Я понимаю…

Эдди перевел дух и пробормотал дрогнувшим голосом:

– Как нехорошо вышло…

– Но я же защищался!

– Сколько раз ты стрелял? – Эдди наклонился над трупом Стадлера.

– Кажется, два.

– В грудь и в голову. Прямо в рот.

Ник заметил, что кровь перестала течь по лицу покойника. В искусственном свете фонарей запекшаяся кровь казалась теперь черной, а кожа убитого была белой и лоснилась. Его широко открытые невидящие глаза смотрели в пустоту.

– У тебя найдется кусок брезента?

– Брезента?

– Или большой мешок. Лучше пластиковый.

– Мешок?

– Ну да. Большой мешок. Из-под каких-нибудь материалов для ремонта на кухне.

– А зачем?

– А как ты его собираешься тащить без мешка?

У Ника похолодело внутри.

– Надо вызвать полицию.

– Ты что, рехнулся?! – не веря своим ушам, воскликнул Эдди. – Ты хоть представляешь, что с тобой тогда сделают?

– Так что же нам делать?!

– Я тебе сейчас все объясню. Не зря же я сюда явился среди ночи…

Ник понимал, что Эдди прав, но все равно пробормотал:

– Нехорошо как-то получается. Может, все-таки вызвать полицию?

– И не думай. Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что убил человека из моего пистолета?

14

Не зная, что ответить, Ник зашел в кабинет, рухнул на стул у стены и уткнулся лицом в ладони.

– Я защищался, – повторил он зашедшему вслед за ним Эдди.

– Может быть.

– В каком смысле «может быть»? Что ты несешь? Это опасный маньяк!

– Он был вооружен?

– Нет. Но откуда мне было знать?!

– Верно, – согласился Эдди. – Может, у него в руках что-то блеснуло? Что-нибудь вроде ножа или пистолета, а ты не разобрал…

– Он сунул руку себе в карман. Ты же сам говорил мне, что у него есть пистолет. Вот я и решил, что он за ним полез.

Кивнув, Эдди решительно вышел из дома. Через полторы минуты он вернулся и швырнул на стол бумажник и связку ключей.

– Ни ножа, ни пистолета.

– Но мне-то откуда было знать?! Он все время бормотал: «Ты никуда не спрячешься!»

– Конечно, тебе неоткуда было знать. Ты знал только о том, что перед тобой сумасшедший. И что тебе оставалось делать?..

– А ты одолжил мне свой пистолет для самообороны, – сказал Ник. – Дал мне его на время. Ты же сам говорил, что это всего лишь административное правонарушение!

– Ты так ничего и не понял! – хлопнул ладонью об стол Эдди. – Ты его застрелил за пределами своего жилища, а не внутри его.

– Он пытался ворваться в дом. Поверь мне!

– Я-то тебе верю. Для пресечения злонамеренной попытки противоправного действия с причинением вреда допускается применение физической силы, – выпалил Эдди с таким видом, словно выучил это наизусть еще в полицейской академии, – но не смертоносного физического насилия. Закон говорит, что смертоносное физическое насилие можно применять только перед лицом угрозы смерти.

– Но ведь ты знаешь, с кем я имел дело!

– Ты, конечно, прав. И все равно знаешь, что с тобой сделают?

Ник допил кофе, который не подействовал. Если бы не страх и адреналин в крови, Ник заснул бы на стуле.

– Я директор крупной корпорации, уважаемый член общества…

– Ты Ник-Мясник, – прошипел Эдди. – Подумай о том, что с тобой сделают! Подумай о том, что будет с твоими детьми! Здешняя полиция тебя не пощадит.

– Но ведь по закону…

– Вот только не надо про закон! Я прекрасно знаю, как можно манипулировать законом. К твоему сведению, мне и самому приходилось к этому прибегать…

– Не все полицейские такие.

Эдди покосился на Ника, почти не скрывая злобы.

– Возможно. Но ты сам-то хоть понимаешь, что местная полиция обязательно обвинит тебя в умышленном убийстве?

– Может быть.

– Даже не сомневайся… На суде тебя оправдают только чудом… А до суда тебя ждет месяцев десять такого кошмара, какого и злейшему врагу не пожелаешь. Может, тебе даже попадется честный прокурор, но и на него будут давить, чтобы он на всю жизнь упрятал за решетку Ника-Мясника. А потом ты предстанешь перед присяжными. Это будут двенадцать человек, ненавидящих тебя лютой ненавистью. В нашем маленьком городке не найдется присяжного, у которого ты не уволил бы друга или родственника. А теперь еще застрелил несчастного больного старика.

– И все равно я невиновен, – пробормотал Ник.

– Это не тебе решать.

– Я защищался!

– Не надо только на меня орать. Я тебе верю. И все равно это убийство. По меньшей мере, непреднамеренное. Ты утверждаешь, что защищался, но у тебя нет ни свидетелей, ни телесных повреждений. У тебя есть только труп невооруженного старика. Помни об одном, сколько бы ты ни заплатил своему адвокату, судить тебя будут здесь, в Фенвике. Представляешь, что начнется по телевизору, в газетах? Каково будет твоим детям? Говоришь, они травмированы гибелью матери, увольнениями? А что с ними будет, когда их отца обвинят в убийстве? Как на них будут смотреть? Ты хочешь, чтобы они через все это прошли?

Ник не знал, что ответить.

– Скорее всего, тебя посадят, Ник. Если повезет, лет на пять-десять. Дети вырастут без тебя. На них все будут показывать пальцем и говорить, что их отец убийца и сидит в тюрьме. У них и так нет матери. Пожалей их… – безжалостно продолжал Эдди Ринальди.

Наконец Ник заговорил:

– Хорошо. Что ты предлагаешь?

Часть II Косвенные улики

1

У Одри Раймс сработал пейджер. С трудом пробудившись от сладкого сна, в котором она беззаботно качалась на качелях на заднем дворе родного дома, Одри увидела вокруг себя темноту. Впрочем, было уже полседьмого утра. Не очень-то и рано. Но накануне ее дежурство закончилось в полночь, а потом она снова поругалась с Леоном, так что спала она от силы часа четыре.

В темноте Одри чувствовала себя неуютно, словно новорожденный цыпленок, лишившийся защитной скорлупы. В глубине души Одри любила, когда все известно наперед, все идет по плану, без неожиданностей, и тем не менее работала детективом в отделе особо опасных преступлений полиции Фенвика, где ей легко могли внезапно позвонить в любое время дня и ночи. Одри уже не помнила, почему раньше так стремилась на эту работу, боролась за нее. А ведь она была не только единственным чернокожим полицейским в своем отделе, но и единственной женщиной, и часто ей приходилось несладко.

Леон что-то промычал, повернулся на другой бок и закрыл голову подушкой.

Тихонько встав с кровати, Одри осторожно пересекла спальню, стараясь не споткнуться о пустые пивные банки, раскиданные Леоном накануне вечером, и позвонила диспетчеру с кухонного телефона.

В мусорном баке номер пятьсот в районе Гастингс обнаружен труп… Скверный район: проституция, наркотики, насилие, перестрелки!

Труп в этом районе мог появиться в результате бандитских разборок или передозировки наркотиков.

Да какая, в сущности, разница?

Одри старалась не думать о том, как сама она зачерствела. Ее уже не поражало безразличие оставшихся в живых. Она насмотрелась матерей, не проявлявших особого горя при известии о гибели сыновей. Наверное, такие сыновья живыми были не намного лучше мертвых. Матери в Гастингсе редко пытались оправдать своих сыновей. Они не питали по отношению к ним особых иллюзий.

Узнав, что за ней заедет Рой Багби, назначенный ее напарником в этом деле, Одри поморщилась. Как ни старалась, она не могла побороть неприязни к этому человеку, хотя и считала, что это не по-христиански.

Бесшумно одеваясь в гостиной, Одри повторяла свои любимые слова из послания апостола Павла: «Бог же терпения и утешения да дарует вам быть в единомыслии между собою, по учению Христа Иисуса, дабы вы единодушно, едиными устами славили Бога и Отца Господа нашего Иисуса Христа. Посему принимайте друг друга, как и Христос принял вас в славу Божию».[21]

Одри нравились эти слова, хотя она и чувствовала, что понимает их не до конца. Впрочем, уже сейчас ей было ясно, что сначала Господь учит нас тому, что такое настоящее утешение и настоящее терпение, а уж потом наделяет ими наши сердца. Лишь постоянно повторяя про себя эти слова, Одри могла не потерять присутствия духа, когда Леон впадал в депрессию и беспробудно пил. Одри хотела к концу текущего года перечитать всю Библию, но ее постоянно дергали по работе, и она уже не надеялась осуществить задуманное.

Рой Багби работал детективом в одном отделе с Одри и по какой-то непонятной причине испытывал к ней глубокую неприязнь, хотя и был с ней практически незнаком. Багби знал лишь, как она выглядит, какого она пола и какого цвета у нее кожа, но этого хватало, чтобы он умудрялся подобрать для нее слова, обижавшие ее почти так же глубоко, как некоторые фразы Леона.

Одри собралась. При ней был ее «ЗИГ-Зауэр»,[22] наручники, карточки с гражданскими правами задержанных, всевозможные бланки и рация. В ожидании напарника Одри уселась в любимое мягкое кресло Леона и открыла было старую, принадлежавшую еще ее матери Библию короля Якова[23] в кожаном переплете, но едва успела найти место, на котором остановилась, как к ее дому подкатил на служебном автомобиле детектив Багби.

Багби был крайне неряшлив. Его служебный автомобиль – роскошь, о которой Одри не могла пока и мечтать, – был завален пустыми банками из-под напитков и пакетами из-под чипсов. В нем стоял дух прогорклого растительного масла и вчерашнего табачного дыма.

Багби не поздоровался. Одри решила быть выше и сказала ему «доброе утро». Некоторое время царило неловкое молчание. Одри смотрела под ноги на полупустые тюбики с кетчупом, валявшиеся на полу, и горько сожалела о том, что не осмотрела сиденье, на которое села. Если Багби подсунул туда открытый тюбик, ее светло-синему деловому костюму конец!

На очередном светофоре Багби внезапно заговорил:

– Тебе ужасно повезло! – У Багби были жидкие прилизанные светлые волосы. Его брови были такими же светлыми, и на фоне его белесой кожи казалось, что их вообще нет.

– Повезло?

– Не с мужем, конечно! – хрипло расхохотался Багби. – Тебе повезло, что Оуэнс был в корягу пьян, когда до него дозвонился диспетчер. Если бы Оуэнс не нажрался, прислали бы его. А так, тебе повезло, и прислали меня.

– Вот как, – доброжелательным тоном проговорила Одри.

Когда она только-только пришла на работу в отдел, с ней разговаривали всего двое полицейских. Одним из них и был Оуэнс. Остальные ее просто не замечали. Одри с ними здоровалась, а они молча смотрели на нее, как на пустое место. Женского туалета в отделе, естественно, не было, – кто стал бы строить его для одной женщины! – и Одри пришлось ходить в мужской. Кто-то из полицейских все время старательно мочился на стульчак, чтобы ей было противно. Остальным детективам это казалось очень остроумным, и они потихоньку хвалили Багби, который это делал. Впрочем «милые шутки» Багби на этом не заканчивались, и в конце концов Одри пришлось ходить исключительно в туалет на первом этаже.

– Труп нашли в Гастингсе. В мусорном баке. В мешке для строительного мусора.

– Сколько он там пролежал?

– Откуда я знаю!.. Ты это, брось умничать!

– Постараюсь. А кто его нашел? Бездомные, копавшиеся в отходах?

– Мусорщик… И не распускай нюни, как в тот раз с негритенком. Или тебя быстро отстранят от дела. Я об этом позабочусь.

За несколько месяцев до того на руках у Одри умерла маленькая Тиффани Окинс. Ее отца, пристрелившего свою жену и ее любовника, скрутили, но до этого он успел выстрелить в свою дочь. Одри плакала навзрыд, глядя, как умирает хорошенькая девочка в розовой пижамке. Тиффани могла бы быть дочерью Одри, не способной иметь детей. Одри было не понять, как ярость может ослепить человека до такой степени, что он пойдет убивать не только бросившую его жену и ее любовника, но и собственную дочь.

При мысли об этом Одри пробормотала про себя: «…принимайте друг друга, как и Христос принял вас в славу Божию».

– Обещаю держать себя в руках, – сказала она вслух.

2

Тело нашли в мусорном баке на стоянке за маленьким занюханным кафе под названием «Счастливчик». Вокруг бака натянули желтую полицейскую ленту, за которой уже собралась обычная толпа зевак. Одри задумалась о том, как странно и грустно то, что очень многие люди привлекают к себе внимание братьев и сестер во Христе только после своей смерти. Она не сомневалась в том, что при жизни нынешний мертвец мог днями напролет бродить в полном отчаянии по улицам, и никто не обратил бы на него ни малейшего внимания, не говоря уже о том, чтобы протянуть ему руку помощи, но стоило ему умереть, как тут же собралась толпа, внимания которой при жизни он бы никогда не добился.

Впрочем, телевидения не было. Нигде не было видно фургона 6-го канала новостей. Скорее всего, в толпе не было даже репортера из «Фенвик фри пресс». Никому не хотелось ехать в шесть утра в такой район, как Гастингс, чтобы присутствовать при извлечении из мусорного бака трупа очередного бродяги.

Рой Багби остановился между двумя патрульными полицейскими автомобилями. Они с Одри молча вышли из машины. Одри заметила белый фургончик отдела идентификации пострадавших. Значит, некоторые эксперты уже прибыли. Но медиков еще не видно. Полицейский с нашивками сержанта, оповестивший диспетчера в полицейском участке о страшной находке, с гордым видом расхаживал вдоль желтой ленты, бросая грозные взгляды на зевак. Он был рад оказаться в центре внимания. Первый раз за всю неделю, а может, и за целый месяц, в его жизни случилось что-то стоящее внимания. Он подошел к Одри и Багби и потребовал, чтобы они расписались у него на бланке.

Одри заметила вспышку. Потом другую. Это работал Берт Коопманс из отдела идентификации. Одри относилась к Коопмансу с симпатией. Он быстро соображал и работал тщательно, если не сказать скрупулезно, как и все лучшие техники в полиции. При этом он держал себя с остальными совершенно нормально, чаще всего – дружелюбно. Одри нравились такие полицейские. Берт Коопманс увлекался стрелковым оружием. У него был свой сайт в Интернете, посвященный ружьям, пистолетам и их судебной экспертизе. Берту было лет пятьдесят. Он был худой, лысоватый и носил очки с толстыми стеклами. Сейчас он что-то снимал, обвешанный, как безумный папарацци, поляроидом, цифровым фотоаппаратом, пленочным фотоаппаратом и видеокамерой.

Непосредственный начальник Одри сержант Джек Нойс, руководивший отделом по особо опасным преступлениям, разговаривал с кем-то по телефону. Увидев, что Одри и Багби уже подлезли под желтую ленту, он жестом попросил их задержаться. Нойс был круглолицым и дородным. У него были грустные глаза и покладистый характер. Именно он уговорил Одри пойти на работу в его отдел. Тогда он утверждал, что ему в отделе нужна женщина. Возможно, он уже осознал свою ошибку, но не признавался себе в этом. Нойс всегда защищал Одри, а она старалась не докучать ему жалобами на мелкие обиды, которые постоянно терпела от своих коллег. Иногда до Нойса доходили разные слухи. В эти моменты он отзывал Одри в сторонку и обещал ей серьезно поговорить с остальными. Чего, конечно, никогда не делал. Нойс терпеть не мог ссориться.

Закончив говорить по телефону, Нойс сказал:

– Неизвестный пожилой белый мужчина лет шестидесяти. Пулевые ранения в грудь и в голову. Мусорщик заметил труп, когда приготовился опорожнять бак к себе в кузов грузовика. Это был его первый мусорный бак сегодня утром. Ничего себе начало трудового дня!

– Значит, сейчас в мусорном баке все его первоначальное содержимое, которое было там вместе с трупом?

– Да. Мусорщик не стал ничего трогать и остановил первый же полицейский патруль.

– Скажи спасибо, Одри, что по мертвецу не прошелся утрамбовыватель в кузове. После этого он походил бы на раздавленную кошку. Тогда б тебя точно вырвало! – жизнерадостно заметил Багби.

– Очень меткое сравнение, Рой, – с кривой усмешкой сказал Нойс. Одри всегда казалось, что сержант тоже не любит Багби, но из вежливости старалась не следить за их отношениями.

Багби потрепал Нойса по плечу и проследовал к мусорному баку.

– Мне очень неприятно, Одри, – негромко пробормотал Нойс.

– У Багби уникальное чувство юмора, – ледяным тоном ответила Одри, не вполне поняв, что же именно неприятно ее начальнику.

– Диспетчер утверждает, что Оуэнс был пьян, а следующим в списке стоял Багби. Сам бы я не отправил тебя работать вместе с ним… – пробормотал Нойс и замолчал.

Внезапно сержант помахал кому-то рукой. Одри повернулась и увидела гробовщика Кертиса Декера, вылезающего из своего старого черного «форда». Маленький, всегда смертельно бледный Декер вот уже двадцать семь лет обеспечивал ритуальные услуги для всего Фенвика, а также перевозил в морг при больнице им. Босуэлла трупы из всех частей города. Закурив сигарету, Декер со скучающим видом прислонился к своему черному фургону, ожидая, пока до него дойдет очередь.

У Нойса зазвонил телефон, и Одри воспользовалась этим моментом, чтобы отойти в сторону.

Берт Коопманс старательно наносил кисточкой белый порошок на край помятого темно-синего мусорного бака.

– Привет, Одри, – сказал он, не поднимая головы.

– Привет, Берт! – Рядом с баком воняло гнилью, а чуть подальше пахло жареным беконом из открытой задней двери кафе.

На асфальте валялось множество сигаретных окурков. Рядом с баком курили посудомойщики и приходящие повара. Среди окурков выделялись осколки коричневой пивной бутылки. Одри понимала, что здесь не найти никаких улик вроде пустой гильзы. Мужчину явно прикончили в другом месте.

– Вижу, работаешь вместе с Багби…

– Угу.

– Когда-нибудь тебе воздастся сторицей за твои муки.

Одри улыбнулась и покосилась на труп в баке. Завернутое в мешок тело валялось на грудах осклизлых салатных листьев и банановой кожуры между недоеденным сандвичем и огромной пустой жестянкой из-под растительного масла.

– Он что, так сверху и лежал?

– Нет, на него навалили другого мусора.

– Ты, конечно, ничего не нашел. Никаких гильз, ничего такого?

– Я не очень-то и искал. Тут восемь кубических ярдов отходов. Пусть в них пороются наши ребята в комбинезонах.

– Ты уже искал отпечатки пальцев на мешке?

– Ой, не догадался! – съязвил Коопманс.

– Ну и что же ты об этом думаешь, если уже все знаешь?

– Думаю? О чем?

– Ты разворачивал мешок?

– Конечно.

– Ну и? Что это? Ограбление? Ты нашел бумажник?

Коопманс закончил осматривать край бака и аккуратно убрал кисточку в специальную коробочку.

– Только это, – сказал он и показал Одри полиэтиленовый пакетик.

– Что это? Крэк?

– Точнее – белые кусочки неизвестного вещества в пакете.

– Похоже на крэк. Здесь на восемьдесят долларов.

Коопманс пожал плечами.

– У белого мужчины не может быть занятий в этом районе, кроме покупки наркотиков, – заявила Одри.

– А почему их не забрали с трупа?

– Хотела бы я знать.

– Где твой напарник?

Обернувшись, Одри увидела, как Багби с хриплым смехом разговаривает о чем-то с одним из патрульных полицейских.

– Он в поте лица опрашивает свидетелей… Берт, когда ты отдашь на анализ эту белую дрянь?

– В установленном порядке.

– И когда будут результаты?

– Через несколько недель. Знаешь, сколько работы в лаборатории полиции штата Мичиган!

– А у тебя нет с собой полевого набора для анализа?

– Кажется, есть.

– Дай мне перчатки. Я оставила свои в машине.

Коопманс выудил из нейлонового рюкзака синюю картонную коробку и достал из нее пару резиновых перчаток.

– Дай-ка мне этот пакетик, – попросила его Одри, натянув перчатки.

Коопманс покосился на Одри с некоторым любопытством, но, не говоря ни слова, передал ей пакет с крэком.

Белое вещество в пакете было расфасовано по более мелким пакетикам. Всего их было пять. Одри достала один из них и стала разворачивать.

– Чего это тебе взбрело в голову делать мою работу? Завтра ты потребуешь микроскоп, а послезавтра – белый халат!

Затянутым в резиновую перчатку пальцем Одри потрогала белую пилюльку. Странно! Какая правильная форма!

Внезапно Одри поднесла палец ко рту и лизнула.

– Ты что, спятила? – заволновался Коопманс.

– Ничуть, – ответила Одри. – От крэка у меня онемел бы кончик языка. Никакой это не крэк. Это лимонное драже.

– Может, тебе все-таки дать набор для анализов?

– Спасибо, не надо. Подсади-ка меня лучше в этот бак!.. И угораздило же меня надеть сегодня мои лучшие туфли…

3

Очередное обычное утро на работе. Ник Коновер прибыл на парковку у здания корпорации «Стрэттон» в семь тридцать, поднялся в офис, прочитал электронную почту, прослушал голосовые сообщения, ответил на полученные послания, записал голосовые сообщения тем, кто должен был появиться на работе позже.

«Боже мой, я убил человека!»

Обычный рабочий день… Накануне в воскресенье Ник подумывал о том, не отправиться ли в церковь на исповедь. Последний раз он исповедовался еще ребенком и прекрасно понимал, что сейчас никуда не пойдет, но все равно мысленно репетировал исповедь: представлял себе темную кабинку с ее характерным сладковатым запахом благовоний. У него в голове раздавались шаркающие шаги священника, звучал собственный голос: «Я грешен, святой отец, очень грешен. В последний раз я исповедовался тридцать пять лет назад. С тех пор я упоминал имя Господа моего всуе, я с вожделением взирал на чужих жен, я не проявлял терпения к своим детям, а еще я убил человека…»

Что сказал бы на это отец Гаррисон? Что сказал бы на это отец Ника?

«Мистер Коновер у себя, но он занят. У него совещание!» – это секретарша Ника Марджори профессионально давала за стеной его кабинета от ворот поворот ранним посетителям.

Сколько же ему удалось поспать за последние два дня? Ник чувствовал себя очень странно. Он балансировал между полным спокойствием и безграничным отчаянием. Внезапно ему страшно захотелось уснуть. Он с удовольствием закрыл бы дверь кабинета, положил голову на стол и поспал, но у его кабинета не было двери.

Да и кабинет-то его с трудом можно было назвать кабинетом. По крайней мере, он сам раньше и не подозревал, что у директора может быть такой кабинет. И не потому, что он никогда не мечтал стать директором корпорации «Стрэттон» или какой-нибудь другой фирмы. Ребенком, ужиная за кухонным столом вместе с родителями, он чувствовал носом едкий запах машинного масла от волос отца, хотя тот и принимал душ после смены. При этом Ник представлял себе, как вырастет и будет работать вместе с отцом в цеху, изгибая металл на станке. У отца были короткие узловатые пальцы. Грязь навсегда въелась ему под ногти. Ник не мог оторвать глаз от рук отца. Это были руки труженика. Золотые руки. Они могли починить все что угодно. Они могли построить на заднем дворе из старых досок настоящую крепость, которой завидовали все окрестные мальчишки. Обладатель этих рук возвращался с работы смертельно усталым, но, помывшись и поев, тут же отправлялся снова работать. На этот раз по дому. Со стаканчиком виски в руке отец Ника проводил обход своего жилища: этот кран протекал, здесь у стола шаталась ножка, эта лампочка не горела. Отец Ника любил все чинить, приводить в порядок. Но больше всего он любил, когда к нему не приставали. Ремонтируя сломанные вещи в разных углах дома, он уединялся. Для него это был прекрасный предлог, чтобы не разговаривать с женой или сыном. Ник понял это гораздо позже, когда поймал себя на том, что испытывает такую же склонность.

Раньше Нику и в голову не приходило, что он когда-нибудь будет управлять компанией, о которой его отец – в те редкие разы, когда он открывал рот, – говорил со смесью восхищения и раздражения. Вокруг Ника почти все работали на «Стрэттоне». Родители всех его сверстников и все остальные взрослые, с которыми ему приходилось заговаривать, работали на «Стрэттоне». Отец Ника постоянно ругался на старого жирного Арта Кэмпбелла, злобного мастера, терроризировавшего дневную смену. Впрочем, жаловаться на происходящее на «Стрэттоне» было все равно, что сетовать на погоду; в сущности, оставалось только терпеть. «Стрэттон» был как огромная семья, члены которой далеко не всегда любили друг друга, но не могли разорвать связывающие их узы родства.

Когда Нику было лет четырнадцать или пятнадцать, их водили со школой на «Стрэттон». Всех школьников в Фенвике водили на «Стрэттон», чтобы они поближе познакомились с фирмой, о которой их родители неизменно говорили за ужином, чья красная эмблема красовалась на белых бейсболках и на спортивной форме школьников и на огромном плакате при входе на школьный стадион. Мальчиков мог поразить огромный грохочущий и стучащий станками завод по производству стульев, однако практически все они уже побывали на нем раньше с родителями. Теперь же шумных подростков манил к себе, словно магнитом, административный корпус, при входе в который они почтительно замолчали.

В довершение визита группу школьников загнали в огромную приемную перед кабинетом президента и генерального директора компании Мильтона Девриса. Они оказались в святая святых, где билось сердце, от которого зависела жизнь их семей. Школьники чувствовали себя, как в гробнице великого фараона: им было страшно и ужасно интересно. Грозная секретарша Девриса Милдред Биркертс с лицом, похожим на морду английского бульдога, недовольным голосом произнесла перед ними небольшую заученную речь о том, как много в корпорации «Стрэттон» зависит от ее директора. Под аккомпанемент громового баса секретарши Ник вытянул шею и умудрился краешком глаза увидеть в раскрытую дверь рабочее место Девриса – безбрежный письменный стол из полированного красного дерева, на котором не было ничего, кроме золотого письменного прибора и аккуратной стопки белоснежной писчей бумаги. Самого Девриса в кабинете не было, да никто и не смел на это рассчитывать… Еще Ник увидел огромные окна и личный балкон с пышной растительностью.

Прошло много лет, и Мильтон Деврис умер. Ник Коновер к тому времени успел стать его любимым заместителем, и его вызвала к себе домой в огромный мрачный особняк на Мичиган-авеню вдова Девриса Дороти. Дороти Деврис, чья семья владела корпорацией «Стрэттон», сообщила Нику о том, что он назначается генеральным директором.

Ник смущенно переехал в помещение, где трудился до него Деврис. Размерами это помещение не уступало кабинету диктатора крупной страны. Все было на месте: огромный письменный стол красного дерева, высоченные окна, персидские ковры на стене, за которой теперь устраивалась секретарша Ника Коновера Марджори Дейкстра. Ник чувствовал себя обитателем мавзолея. Разумеется, к тому времени корпорация «Стрэттон» претерпела немалые изменения. Теперь требовалось, чтобы административный корпус вмещал в себя гораздо больше работников, чем раньше. Поэтому остальным сотрудникам пришлось отказаться от кабинетов и переселиться в пчелиные соты кабинок. Конечно, никому это нововведение не нравилось, но утешением могло служить то, насколько элегантно и удобно «Стрэттон» обставил и оснастил эти кабинки: стулья были мягкие, перегородки не слишком высокие, а все сетевые кабели и электрические провода были спрятаны под пол и под облицовку стен.

Однажды один посетитель Ника Коновера прошелся по поводу его огромного кабинета. Этим посетителем был глава всемирного отдела закупок корпорации «IBM», острый на язык, постоянно куда-то спешащий человечек.

«Трудно сказать, сколько кабинок влезло бы в ваш кабинет, мистер Коновер», – пробормотал он, неодобрительно разглядывая огромный письменный стол из красного дерева.

На следующий же день Ник приказал полностью переделать под кабинки свой кабинет и кабинеты всех своих заместителей. Те, конечно, начали ныть о том, что много лет горбатились на работе именно ради больших кабинетов с личными балконами, а не ради кабинок, как в общественных туалетах, но Ник настоял на своем.

Конечно, на оснащение кабинок пятого этажа пошло все самое лучшее: серебристые звукопоглощающие панели в блестящих стальных рамках, элегантная кожаная мебель и в том числе пользующиеся популярностью во всем мире невероятно дорогие кресла «Стрэттон-Симбиоз», одно из которых уже удостоилось чести стать экспонатом Музея современного искусства.

В конце концов люди привыкли к новой обстановке и перестали жаловаться, а когда журнал «Форчун»[24] опубликовал на целый разворот статью о том, как руководство «Стрэттона» не просиживает штаны в роскошных кабинетах, а трудится в поте лица своего наравне с остальными сотрудниками корпорации, они стали даже гордиться своими кабинками и возгордились ими еще больше с тех пор, как на «Стрэттон» стали приезжать группы студентов-дизайнеров, которые с разинутыми ртами осматривали пятый этаж административного корпуса и с восторженными лицами перешептывались между собой о том, что ничего круче они в жизни не видели.

И они были правы. Руководство «Стрэттона» сидело в самых продвинутых кабинках на земном шаре. И сидя в кабинках, оно прикидывало, как бы засадить весь остальной земной шар в такие кабинки. Ник иногда думал об этом и усмехался.

Конечно, никакой личной жизни на работе не стало вообще. Все тебя видели, все знали, когда ты пришел, когда ты ушел, кто к тебе зашел и так далее. Громкие разговоры по телефону теперь разносились по всему этажу.

Однако и это имело свою положительную сторону, представители покупателей теперь видели, что руководители «Стрэттона» не гнушаются продукцией своего производства, а прекрасно чувствуют себя, используя ее по прямому назначению.

Вот так и случилось, что у Ника Коновера больше не было кабинета. Теперь у него было только рабочее место. При этом он не скучал по огромному письменному столу и личному балкону, которые всегда казались ему никому не нужной роскошью. Обычно Ник прекрасно чувствовал себя на своем рабочем месте. Но не сегодня…

– Ник, вам плохо?

В кабинку Ника Коновера зашла Марджори с программой совещания руководства корпорации, назначенного на восемь тридцать. Секретарша Ника была, как всегда, безукоризненно элегантна. На ней был сиреневый костюм, нитка жемчуга – подарок, сделанный Ником несколько лет назад; от нее пахло дорогими духами.

– Нет-нет. Все в порядке.

Марджори не успокоилась и внимательно разглядывала Ника.

– У вас больной вид. Вы хорошо спали?

Нику очень хотелось признаться, что почти не спал две ночи, но он прикусил язык, представив, как Марджори рассказывает его заместителям: «Он сказал, что почти не спал две ночи, но не сказал почему!»

– От моего Лукаса сойдешь с ума, – пробормотал он и явно попал в точку.

– Вашему мальчику сейчас очень нелегко, – авторитетным тоном заявила Марджори, практически одна вырастившая двух сыновей и дочь.

– К тому же переходный возраст…

– Хотите дам дельный совет?

– Очень хочу, но чуть позже, – заявил Ник, мысленно прикидывая все возможные способы любой ценой уклониться от советов своей секретарши.

– Тогда у вас сейчас совещание. Вы готовы?

– Готов.

«Можно ли по виду человека сразу понять, что он убийца? – думал Ник. – Не видно ли это как-нибудь по его лицу?»

Ник был в таких расстроенных чувствах, что его сейчас не на шутку волновал этот вопрос. На совещании он почти не открывал рта, потому что не мог сосредоточиться. Внезапно он вспомнил, как они с Лаурой и с детьми отдыхали на природе. Они жили в домике в лесу, и однажды в домик заползла змея. Лаура с детьми завизжали и потребовали, чтобы Ник убил проклятую тварь лопатой, но он не стал убивать живое существо. Он объяснил жене и детям, что это неядовитый уж, но они все равно отсылали его за лопатой. Тогда он взял отчаянно извивавшегося ужа рукой и вышвырнул из дверей домика.

«Тогда я не смог убить змею…» – с горечью подумал Ник.

Как только закончилось совещание, он тут же покинул помещение, избегая лишних разговоров.

Вернувшись на свое рабочее место, Ник вышел во внутреннюю сеть «Стрэттона», чтобы узнать приемные часы начальника службы безопасности корпорации Эдди Ринальди. Ник с Эдди не разговаривали с того самого момента, когда тот уехал с трупом в багажнике. Всю субботу и все воскресенье Ник вздрагивал от телефонных звонков, опасаясь, что это может быть Эдди. Однако Эдди не позвонил Нику, а тот не звонил Эдди. Оставалось надеяться на то, что Эдди сумел выполнить задуманное, но теперь Нику было мало простой надежды. Он хотел быть в этом уверен.

Сначала Ник решил написать Эдди по электронной почте о том, что хочет с ним встретиться, но потом передумал. Электронная почта, голосовая почта, сообщения по телефону, – все это улики.

4

Одри ходила на вскрытия трупов в приказном порядке. Отдел медицинской экспертизы требовал, чтобы при вскрытии присутствовал хотя бы один из детективов, ведущих данное дело. Одри считала, что это глупость, потому что медики и так тщательно записывали все внешние и внутренние особенности трупа и готовы были сообщить детективам любые подробности.

С другой стороны, присутствие детектива на вскрытии могло помочь не упустить из виду то, что могло ускользнуть от внимания медиков. И все равно Одри никак не могла привыкнуть к вскрытиям. Она все время боялась, что ее вырвет, когда начнут резать труп. Впрочем, ее вырвало только в первый раз да и то потому, что резали страшно обгоревшее женское тело.

Однако на вскрытии Одри пугали не только чужие внутренности. Ей было очень неприятно смотреть на бездушные трупы, мало чем отличающиеся от развесного мяса. Именно поэтому Одри и решила пойти расследовать убийства. Кара, понесенная человеком, лишившим тела чужую душу, далеко не всегда примиряла с утратой родных и близких погибшего, но все же вносила хоть какое-то подобие порядка в погрязший в глубоком хаосе мир. К себе на рабочий компьютер Одри приклеила бумажку со словами мало известного непосвященным автора классического труда «Практическое расследование убийств» по имени Верной Геберт.[25] Слова Вернона Геберта звучали так: «Мы выполняем работу Бога на земле». Одри верила в это. Хотя чаще всего работать ей было нелегко, она твердо верила в то, что выполняет на земле Божью работу, к которой относилась очень серьезно и ответственно, отчего на вскрытии ей было не легче.

Одри боком вошла в отделанный белой керамической плиткой морг, пропахший хлоркой, формалином и дезинфицирующими средствами. Ее напарник отправился звонить по телефону и опрашивать свидетелей. Впрочем, Одри сильно сомневалась в том, что Рой Багби будет перетруждать себя расследованием по делу об убийстве «старого пердуна», как он успел окрестить жертву.

Морг и операционная для вскрытия находились в подвале больницы им. Босуэлла. Они скрывались за дверью с надписью «Помещение для патологоанатомов». Здесь все казалось Одри жутким – от слегка наклоненного для стока крови и прочих жидкостей стола из нержавеющей стали, на который клали труп, до пилы для костей на железной полке, зловещего вида банок в железной раковине и подноса для внутренних органов с потемневшей за долгие годы использования трубкой для отвода крови.

Сегодня вскрытие проводил молодой доктор по имени Джордан Мецлер, один из трех медицинских экспертов, выделенных в помощь полиции. Доктор Мецлер был очень хорош собой и знал это. У него были густые темные волнистые волосы, большие карие глаза, прямой нос, полные губы и ослепительная улыбка. Все знали, что долго он в этой должности не пробудет. Он был слишком хорош и для нее, и для Фенвика. Недавно ему предложили работу в одной из известных клиник Бостона. Через несколько месяцев доктору Мецлеру суждено сидеть в каком-нибудь дорогом бостонском ресторане с хорошенькой медсестрой из своей клиники и рассказывать ей о двух годах, проведенных им в забавном мичиганском захолустье.

– А вот и Одри! – воскликнул он и приказал трупу: – Встать! Смирно! Равнение на середину!

– Здравствуйте, доктор Мецлер, – с улыбкой проворковала ему Одри.

Она чувствовала, что нравится Мецлеру. Она понимала это уже хотя бы по тому, как он ей улыбался. Даже после восьми лет совместной жизни с Леоном Одри не растеряла женскую интуицию. Она хорошо понимала мужчин. Иногда ей даже казалось, что она знает их лучше, чем они знают себя. Кроме того, за годы замужней жизни и даже за два последних самых ужасных года Одри не потеряла чувства собственного достоинства. Она знала, что ее привлекательная внешность притягивает мужчин. Конечно, она не считала себя красавицей, но и недооценивать свою внешность ей тоже не приходило в голову. Она следила за собой, всегда пользовалась косметикой и безошибочно подбирала губную помаду под цвет своей кожи. Одри хотелось бы думать, что сохраняет привлекательность благодаря своей глубокой вере, но в церкви ей приходилось сталкиваться с другими верующими женщинами, внешности которых было трудно позавидовать.

– Вы извлекли пули? – спросила она.

– Пока нет. Рентген показал, что их две. Сейчас я их достану… А вы не знаете, кто это?

Одри не могла смотреть на сморщенную кожу трупа и желтовато-коричневые ногти на пальцах его ног. Поэтому, хочешь не хочешь, ей приходилось смотреть на доктора Мецлера, и она даже опасалась, как бы тому не взбрело что-нибудь в голову на ее счет.

– Нет. Но может быть, поможет дактилоскопия.

Эксперты только что сняли отпечатки пальцев с трупа, а также собрали все, что могли на нем найти: грязь из-под ногтей, грязь с одежды и т. д. В первую очередь отпечатки пальцев были направлены в автоматическую систему идентификации отпечатков пальцев штата Мичиган в Лансинге.[26]

– Есть признаки регулярного употребления наркотиков? – спросила Одри.

– Следы от иглы и все такое? Нет. Нету. Но посмотрим, что покажет анализ крови.

– Как вы считаете, он похож на бездомного?

Доктор Мецлер задумался.

– Пожалуй, нет. Его одежда была сравнительно чистой. Волосы, ногти – подстрижены. Зубы относительно в порядке. Нет. На бездомного он не похож. Конечно, его ногти не возьмут в музей маникюра, но он больше похож на нашего клиента, а не на вашего.

Клиентами доктор Мецлер называл трупы пациентов, скончавшихся у него в больнице, и доставленные из города по поручению полиции.

– Признаки насилия?

– На первый взгляд нет.

– У него какой-то разбитый рот, – заметила Одри, заставив себя приглядеться к трупу. – Зубы, кажется, сломаны… Его могли ударить по зубам рукояткой пистолета?

– Могли, – усмехнулся доктор. – Люди, знаете ли, на все способны. Даже ударить…

Тут доктор Мецлер спохватился и добавил серьезным деловым тоном:

– Зубы не вдавлены внутрь. От них только отлетели осколки там, где по ним ударила пуля. На губах следов удара нет. От удара тупым орудием они бы распухли и на них появились бы гематомы… И не забывайте о том, что ему в рот влетела пуля. Разве этого мало?

– Конечно же немало, – уважительным тоном ответила Одри, решившая позволить доктору и дальше наслаждаться своим мнимым интеллектуальным превосходством над ней: примитивную мужскую психику нельзя травмировать; ее нужно холить и лелеять; и именно этим Одри занималась всю свою взрослую жизнь. – Как вы считаете, доктор, когда он умер? Мы нашли труп в шесть утра…

– Называйте меня просто Джордан! – доктор Мецлер подарил Одри очередную ослепительную улыбку. – Трудно сказать. Он уже полностью окоченел.

– Когда труп нашли, он еще не окоченел. Окоченение наступает через три-четыре часа после смерти, значит…

– Знаете ли, Одри! Все не так просто. Надо учитывать множество факторов: его физическое состояние, температуру окружающей среды, причину смерти, бежал убитый в момент смерти или стоял и все такое. Все не так просто…

– А что насчет температуры тела? – спросила Одри как бы невзначай, чтобы доктор Мецлер не подумал, что она учит его работать.

– А что насчет нее?

– Температура трупа у мусорного бака была 88 градусов.[27] Значит, она была примерно на пять градусов ниже нормальной температуры человеческого тела. Если за каждый час после смерти труп остывает на температуру от половины градуса до двух градусов, выходит, что его убили за три-четыре часа до того, как его обнаружили. Я правильно рассуждаю?

– Золотые слова. Но они верны лишь в идеальном мире, – проговорил доктор Мецлер таким тоном, словно разговаривает с пятилетним ребенком, рассуждающим, что луна сделана из сыра и на ней живут мыши. – В нашем же несовершенном мире утверждать это невозможно. В мире столько разных факторов…

– Понятно.

– Вижу, вы разбираетесь в судебной медицине гораздо лучше остальных ваших коллег, чтящих нас здесь своим присутствием.

– Это важная часть моей работы.

– Если вам интересно, я могу многое вам об этом рассказать. В известном смысле чуть-чуть повысить вашу квалификацию. Видите ли, у меня в голове так много всяких знаний, которые обычные люди считают совершенно ненужными, и вдруг появляетесь вы!

«Как же вам, наверное, тяжело живется с грузом этих знаний в нашем несовершенном мире!» – хотела сказать Одри, но лишь молча кивнула и улыбнулась.

– Мне кажется, в полиции вас не ценят по достоинству, – заявил доктор Мецлер, демонстративно поправляя вокруг трупа трубочки, по которым в ходе вскрытия должна была стекать кровь и прочие жидкости.

– Не могу пожаловаться, – покривила душой Одри и покосилась на привязанную к левой ноге трупа бирку с надписью: «Неизвестный № 6».

– Позволю себе усомниться в том, что ваша красота помогает работе в полиции.

– Спасибо за комплимент, доктор, – ответила Одри, лихорадочно пытаясь придумать вопрос, чтобы уйти от поднятой темы, но в морге ее мозг работал со скоростью черепахи.

– Это отнюдь не комплимент. Это констатация факта. Вы очень красивы, Одри. И умны. Это редчайшее сочетание.

– Вот и мой муж говорит то же самое, – не моргнув глазом, соврала Одри, стараясь деликатно поставить на место не в меру бойкого доктора Мецлера.

– Я сразу заметил ваше обручальное кольцо, – с обольстительной улыбкой ответил доктор.

«Господи Боже мой! – в отчаянии подумала Одри. – Если я ему еще раз улыбнусь, он овладеет мной прямо на этом трупе!»

– Еще раз спасибо за комплимент, – выдавила она из себя. – Но скажите мне лучше, с какого расстояния, по-вашему, в него стреляли?

Мецлер криво усмехнулся, взглянул на труп и взял с металлической полочки у стола скальпель с таким видом, что Одри невольно попятилась, но доктор только печально вздохнул, с чувством воткнул скальпель в труп у правого плеча и сделал длинный разрез до самого лобка. Потом сделал такой же разрез от левого плеча. Это, кажется, чуть-чуть помогло ему смириться с неожиданным поражением на любовном фронте.

– Ожогов и сажи не обнаружено, – совершенно иным, деловым тоном произнес он.

– Значит, в него не стреляли в упор?

– Ни в упор, ни с близкого расстояния.

– А с какого примерно?

Полминуты доктор Мецлер работал молча.

– Откуда же нам знать, – наконец проговорил он. – Сейчас можно утверждать только одно: стрелявший находился на расстоянии более одного метра от жертвы. Когда мы найдем пули, а вы определите тип оружия, из которого они вылетели, найдете это оружие и проведете с ним ряд экспериментов, вы, возможно, получите более точный ответ на ваш вопрос.

Доктор занес электрическую пилу над кроваво-красными ребрами и щелкнул выключателем. Пила завизжала.

– Отойдите-ка в сторону! – крикнул доктор Мецлер. – А то я вас забрызгаю.

5

Нику Коноверу ужасно хотелось отменить еженедельный обед со Скоттом Макнелли, за которым нудно и монотонно обсуждались цифры, снова цифры и ничего кроме цифр, но теперь, в преддверии ежеквартального совета директоров, сделать это не представлялось возможным. Ника трясло, у него потели ладони, к горлу подступала тошнота. Обычно достаточно общительный, Ник не мог никого видеть. Он не мог вымолвить ни слова. У него появились зверские головные боли, и это при том, что до этого голова у него болела раз в двадцать лет. Нику казалось, что его вот-вот вырвет. Он чуть не падал в обморок от одного запаха кофе, но без кофе вообще ничего не соображал.

Повар кафетерия в административном корпусе накрыл Нику со Скоттом Макнелли небольшой круглый столик рядом со стойкой. Как обычно, Скотту Макнелли подали сандвич с баклажаном и сыром, а Нику – чашку томатного супа и сандвич с тунцом. На столе красовались аккуратно сложенные полотняные салфетки, вода со льдом в кувшине и кока-кола. Если Нику не нужно было с кем-то обедать, он обычно просто съедал сандвич у себя за письменным столом. Вплоть до своей гибели Лаура всегда упаковывала ему с собой обед на работу. Она клала в коробку сандвич с тунцом, пакетик жареной картошки и наструганную морковку, а коробку прятала Нику в чемоданчик. Это было что-то вроде традиции, сложившейся еще с тех давних времен, когда они зарабатывали мало. Уже много лет Ник вполне мог оплатить себе обед в кафетерии, но Лауре нравилось за ним ухаживать. Она готовила ему обед на работу даже тогда, когда преподавала в колледже и по утрам у нее было очень мало времени. Еще Лаура всегда писала ему пару добрых слов на желтом листке бумаги и прятала его в коробку с обедом. Находя эту бумажку, Ник всегда радовался, как ребенок, нашедший игрушку в шоколадном яйце. Иногда он обедал у себя за столом вместе с Макнелли или с другими своими сотрудниками, и когда они видели эту исписанную бумажку, Ник немного смущался, но еще больше – гордился вниманием супруги. Ничего не говоря Лауре, Ник не выбрасывал эти листочки и сохранил их все до одного. После ее гибели ему очень хотелось выкинуть или сжечь их, или избавиться от них каким-либо иным способом, потому что ему было больно даже смотреть на них, но он не решился их уничтожить. Он бережно хранил у себя на дне ящика письменного стола стянутые резинкой желтые листики, испещренные каллиграфическим почерком Лауры. Иногда ему хотелось достать их и перечитать, но он боялся, что не выдержит и разрыдается.

– У тебя совершенно больной вид, – заявил Скот Макнелли и впился зубами в сандвич.

– Да нет. Я нормально себя чувствую, – ответил Ник, отпил воды со льдом и вздрогнул от холода.

– Сейчас тебе станет лучше. Мои цифры тебя подбодрят! – с этими словами Скотт вытащил две пачки переплетенных документов и подсунул один экземпляр Нику.

Отчет о доходах, отчет о потоках наличности, бухгалтерский баланс…

– Читай, читай!.. Какие вкусные у них тут булочки! Интересно, на чем они их жарят? – Макнелли отхлебнул кока-колы. – А ты чего не ешь?

– Нет аппетита.

Ник рассеянно листал документы. Скотт некоторое время изучал кока-колу у себя в стакане и внезапно заявил:

– Я читал, что после введения заменителя сахара в организм крыс те теряют интерес к жизни.

Ник хмыкнул, не слушая Скотта.

– Ты видал крысу, потерявшую интерес к жизни? – продолжал тот. – Она сворачивается в клубок и не движется. Иногда она даже отказывается от кукурузы.

С этими словами Скотт снова впился в сандвич.

– А что такое «Стрэттон-Азия»? – спросил Ник.

– А я-то думал, ты вообще не читаешь… Это наша дочерняя фирма. Я создал ее, чтобы она распространяла нашу продукцию в Азии и в бассейне Тихого океана. Такой фирме легче получить все необходимые разрешения, и она может воспользоваться налоговыми льготами по соглашениям между США и многими азиатскими странами.

– Здорово. И что это, все законно?

– А ты, конечно, думал, что соблюдать законы не стоит?

– Не говори глупостей! – Ник поднял глаза на Скотта Макнелли. – Я что-то не понимаю. Неужели наши доходы действительно растут?

Скотт кивнул, попытался что-то сказать, но с полным ртом выдавил из себя лишь нечленораздельное мычание. Некоторое время Скотт энергично жевал и наконец заговорил:

– Как видишь, растут.

– Но ты же говорил, что наши дела не скоро пойдут в гору!

– Мало ли что я говорил? Как ты думаешь, за что мне платят здесь деньги? За мое умение находить правильные комбинации. Вот за что!

– Какие еще «комбинации»?

– Не забывай о том, что я хороший шахматист.

– Ладно. Подожди… – Ник вернулся к началу документа и стал внимательнее изучать цифры. – Вот ты пишешь, что наши продажи за рубежом выросли на двенадцать процентов. Сколько это в денежном выражении?

– Ты читай, читай. Там все написано. Черным по белому. Цифры не врут.

– Я только на прошлой неделе говорил с Джорджем Колесандро из Лондона. Джордж утверждает, что все очень плохо. Сомневаюсь, что Джордж считает хуже тебя.

– В Лондоне все считают в фунтах стерлингов, – покачал головой Скотт. – А фунт стерлингов по отношению к доллару сейчас очень вырос, – с загадочной улыбкой добавил он. – А мы должны все рассчитывать на основе самого последнего обменного курса, правда?

– Ах вот оно в чем дело! Ты все посчитал по другому курсу! – Ника трясло; сейчас он легко задушил бы хитрого Скотта Макнелли. – Выходит, на самом деле наши дела не лучше, а еще хуже, чем раньше, а ты замаскировал это, пересчитав все по другому обменному курсу?

– Общепринятые принципы бухгалтерии требуют, чтобы мы всегда пользовались самым последним обменным курсом.

– Принципы принципами, но на самом деле это только на твоей бумаге дела у нас лучше, чем в прошлом квартале! – Ник сжал пальцами виски. – А со «Стрэттон-Азией» ты проделал такую же «комбинацию»?

– Конечно. Я везде рассчитывал по новому обменному курсу, – проговорил Скотт, опасливо косясь на Ника.

– Но это же обман! – Ник хлопнул переплетенными документами по столу. – Ты что, хочешь меня подставить?

– Никто не собирается тебя подставлять! – Скотт покраснел и говорил, не поднимая глаз от тарелки. – Это не обман. Я просто смотрю на положение вещей с иной точки зрения. И вообще, если мы не покажем нашим хозяевам из Бостона, что у нас дела пошли в гору, они же порвут тебя первого. Послушай, в том, как я преподношу эти цифры, нет никакого обмана.

– Но они же не отражают истинного положения вещей!

– Скажем, они делают истинное положение вещей менее явным. Но ведь ты прибираешься дома перед приходом гостей? Моешь машину перед ее продажей?.. Никто из директоров ни о чем не догадается. Уверяю тебя.

– То есть ты считаешь, что твоя махинация сойдет нам с рук?

– Ну конечно же. И не забывай, пожалуйста, что сейчас речь идет о нашей с тобой работе, которую мы легко можем потерять!.. А так мы выиграем еще немного времени.

– Ну нет! – рявкнул Ник, нервно барабаня пальцами по столу. – Мы скажем им все как есть!

Макнелли покраснел еще больше то ли от стыда, то ли от злости или от того и от другого.

– А я-то надеялся, что ты поставишь мне памятник, – прошипел он сквозь сжатые зубы.

Ник невольно усмехнулся и вспомнил бывшего финансового директора «Стрэттона» Генри Хаченса. Старик Хаченс был непревзойденным бухгалтером старой школы. Никто не разбирался лучше него во всех хитростях старомодных бухгалтерских балансов, но он, конечно, ничего не знал о структурированном финансировании, производных ценных бумагах и других новомодных штучках, без которых теперь не могла выжить ни одна крупная фирма. Хаченс никогда не пошел бы на такое мошенничество, да он бы и не знал, как прокрутить такую комбинацию.

– Ты помнишь, что мы ужинаем сегодня вечером с Тоддом Мьюлдаром?

– Ровно в восемь, – ответил Ник.

Он с ужасом думал о предстоящем ужине. Мьюлдар позвонил ему несколько дней назад и сказал, что будет проездом в Фенвике таким тоном, что сразу стало понятно: без важного дела никому, тем более ему, не придет в голову «быть проездом в Фенвике», а уж тем более задерживаться в этом городишке на ужин.

– Я сказал Мьюлдару, что опишу ему наше финансовое положение перед ужином.

– Я попрошу при этом изложить все так, как оно есть.

– Бухгалтерия чем-то напоминает астрономию, – покачал головой Макнелли. – К одному астроному после лекции однажды подошла старушка и сказала, что он заблуждается, потому что земля плоская и покоится на панцире гигантской черепахи. «А на чем покоится черепаха?» – спросил старушку ученый. «Не заговаривайте мне зубы, молодой человек, – ответила ему старушка. – Черепаха всегда найдет, на что ей опереться».

– Ну и в какой роли ты выступишь сегодня перед Мьюлдаром? Астронома, старушки или, может быть, черепахи?

Макнелли пожал плечами.

– Короче, расскажешь ему все как есть. И будь что будет.

– Хорошо, – не поднимая глаз от тарелки, ответил Макнелли. – Будь по-твоему, директор здесь ты.

6

Телефон в кабинке у Одри зазвонил. Она посмотрела на номер звонившего и решила не поднимать трубку.

Одри хорошо знала этот номер. Это был номер женщины, регулярно звонившей ей раз в неделю с таких давних пор, что Одри уже не помнила, когда все это началось. А началось это тогда, когда был найден труп убитого сына этой женщины.

Женщину звали Этель Дорси. Это была приятная верующая негритянка, самостоятельно вырастившая четырех сыновей и гордившаяся ими, не имея ни малейшего представления о том, что трое из ее мальчиков по уши погрязли в бандитизме, торговле наркотиками и оружием. Когда сын Этель Дорси по имени Тайрон был найден застреленным в Гастингсе, Одри сразу поняла, что это убийство связано с наркотиками и, как и множество других связанных с наркотиками убийств, никогда не будет раскрыто. Теперь на Одри висело нераскрытое дело. Этель Дорси пострадала больше, она лишилась одного из сыновей, и Одри никак не могла набраться мужества и сказать бедной набожной женщине всю правду о том, что ее Тайрон погиб в перестрелке из-за наркотиков. Одри помнила слезы в глазах Этель, ее добрый открытый взгляд. Этель чем-то напоминала Одри ее бабушку. «Он хороший ребенок!» – повторяла Этель, и Одри была не в силах сообщить ей, что ее ребенка пристрелили, когда он торговал наркотиками. Пусть лучше Этель навсегда запомнит своего сына славным мальчуганом!

Этель звонила каждую неделю, вежливо извинялась и спрашивала, не нашли ли убийцу ее мальчика. А Одри говорила ей правду – нет, еще не нашли, но мы ищем и обязательно его найдем…

Одри было очень тяжело разговаривать с Этель. Она понимала, что убийца Тайрона Дорси, скорее всего, никогда не будет найден, а если случится чудо и его все-таки найдут, Этель Дорси узнает нечто такое, что будет для нее очень тяжелым ударом. И все-таки даже самый подлый бандит или вор – чей-то сын. Пренебрегать нельзя никем, а то придется пренебречь всеми. Иисус говорил о пастухе, оставившем все стадо ради поисков одной заблудшей овцы. Иисус сравнивал себя с этим пастухом.

Сегодня у Одри просто не было сил на разговор с Этель Дорси. Одри посмотрела на фотографию Тайрона, приклеенную к стенке ее кабинки вместе с фотографиями остальных потерпевших, чьими делами она когда-либо занималась. Она ждала, когда телефон перестанет звонить, и внезапно заметила сложенную вдвое белую бумажку, лежащую на коричневой папке, аккуратно подписанной ее собственной рукой: «Дело № 03486. Неизвестный белый мужчина».

Сложенная вдвое бумажка была похожа на самодельную открытку. Снаружи на ней была примитивно изображена церковь, а под церковью красовалась надпись готическим шрифтом: «Иисус любит тебя…»

Одри раскрыла самодельную открытку, примерно представляя, что ждет ее внутри.

«…но все остальные думают, что ты набитая дура!»

Одри скомкала плод жалкой фантазии Роя Багби и выкинула его в металлическую мусорную корзину. В стотысячный раз она посмотрела на уже желтеющую по краям карточку, приклеенную сбоку на мониторе ее компьютера: «Мы выполняем работу Бога на земле».

Интересно, что думает Рой Багби о своем труде? И думает ли он вообще?

Багби ввалился в отдел примерно через час.

– Отпечатки пальцев ничего не дали, – почти торжествующим тоном заявил он.

Значит, отпечатки пальцев убитого пожилого мужчины не совпали ни с одними из базы данных в Лансинге. Одри не очень удивилась. Отпечатки пальцев убитого могли быть в полиции лишь в том случае, если он ранее за что-нибудь привлекался.

– Из него извлекли пули тридцать восьмого калибра, – сказала она. – В латунной оболочке.

– Как нам повезло! – заявил Багби. – Такими пулями стреляет только тысяча разных пистолетов. Не больше.

– Не совсем так, – спокойно продолжала Одри, решив пропустить мимо ушей сарказм напарника и вести себя так, словно он действительно ничего не знает. – Когда в полицейской лаборатории посмотрят эти пули, там наверняка уточнят тип оружия.

Полицейская лаборатория штата Мичиган в Гранд-Рапидсе занималась оружием в этой части штата. Ее специалисты были очень опытными и с помощью разных приборов и базы данных интегрированной системы баллистической идентификации легко находили характерные следы оружия, в котором были применены те или иные боеприпасы.

– Значит, всего через полгода мы все узнаем, – сказал Багби.

– Я надеялась, что вы попросите провести анализ поскорее, когда отвезете туда пули.

– Я? – усмехнулся Багби. – Мне кажется, в Гранд-Рапидс лучше съездить тебе. Такой красавице стоит сделать глазки, и в лаборатории сразу бросят все остальное и вцепятся в твои пули.

– Хорошо. Я сама отвезу пули, – процедила Одри сквозь сжатые зубы. – А что сказали наши осведомители в Гастингсе?

– Никто из стукачей и слыхом не слыхивал о стариках, покупающих крэк в Свинарнике, – буркнул Багби с таким видом, словно делает Одри великое одолжение.

Свинарником в народе звали Гастингс, и Одри этому не удивлялась.

– При этом у него в кармане был не настоящий крэк.

– Ну да, – отмахнулся Багби. – А что ты хотела? Так всегда делают со старыми белыми придурками. Подсунули ему какой-то порошок и скрылись с деньгами.

– Это раздавленное лимонное драже, – сообщила Одри.

– Какая разница, что это такое! Может, старикан что-то заподозрил. Может, он потребовал деньги назад. Может, стал угрожать. Вот его и пристрелили. Забрали бумажник и унесли ноги. И дело с концом.

– А почему не забрали драже?

Багби с безразличным видом пожал плечами и развалился на стальном стуле.

– А почему труп не бросили в каком-нибудь закоулке, а потрудились завернуть его в мешок и дотащить до мусорного бака? На все это нужно время. И силы.

– Может, убийц было двое.

– И на них были резиновые перчатки?

– Какие еще перчатки? – злобно буркнул Багби.

– Лаборатория обнаружила медицинский тальк на ткани мешка. Таким тальком пересыпают новые резиновые перчатки.

– Может, этот тальк от перчаток в самой лаборатории. – Багби со скучающим видом ковырял стенку пальцем.

– Вряд ли. Они не первый день работают! А торговцы наркотиками, в целом, пренебрегают стерильной чистотой. – Теперь пришел черед Одри злиться: Рой Багби явно не давал себе ни малейшего труда пошевелить мозгами, словно все это его вообще не касалось.

– А где Нойс? – прошипел Багби. – Я его не вижу.

– Что?

– Я думал, ты выпендриваешься перед сержантом Нойсом.

«Спокойно! – подумала Одри и стала повторять про себя: – Принимайте друг друга, как и Христос принял вас в славу Божию».

Взяв себя в руки, она негромко проговорила:

– Я ни перед кем не выпендриваюсь. Я просто делаю свою работу.

Багби с трудом выпрямился на стуле и уставился на Одри осоловелыми глазами.

– Я знаю, что вы меня не любите, – с замиранием сердца заговорила Одри, – но не собираюсь извиняться перед вами за то, какая я есть. Боюсь, что вам придется потерпеть. Я вас не осуждаю, так постарайтесь не осуждать и меня. Это не частная лавочка. И принадлежит не вам. Это полиция. Если не хотите расследовать вместе со мной это дело, скажите об этом Нойсу. Или давайте работать.

У Багби был такой вид, словно он не знает, что лучше сделать: придушить Одри или убраться ко всем чертям, хлопнув дверью. Через несколько секунд он прошипел:

– Это ты-то меня не осуждаешь? Да святоши вроде тебя только этим и занимаются. Вы только и делаете, что следите за тем, кто что-то делает не так, и радуетесь, что вы лучше всех. В рай небось собралась? Молишься небось по вечерам? Упрашиваешь своего боженьку?

– Довольно!

В этот момент дверь со стуком отворилась. Вошел сержант Нойс.

– Скажите-ка, – начал он, переводя взгляд с Одри на Багби и обратно, – а вы изучали сводки о лицах, пропавших без вести в нашем городе?

– Сегодня утром, – ответила Одри. – Но сегодня утром в Фенвике никого не искали.

– Проверяйте почаще. Иногда о пропаже родственников заявляют не сразу.

– Вы имеете в виду кого-то конкретного? – спросил Багби.

– Нет, – ответил Нойс. – Но все равно стоит время от времени проверять.

7

Ник связался с Эдди по обычному телефону, не прибегая к электронным средствам коммуникации, так как боялся, что все, проходящее через них, оседает где-то в чреве серверов.

По предложению Эдди они встретились снаружи у юго-западного выхода из административного корпуса, недалеко от помещений службы безопасности. Эдди не хотел разговаривать внутри здания. Интересно, почему? Почему начальник службы безопасности «Стрэттона» не решается говорить внутри помещения, находящегося под его же охраной?

Ник с Эдди шли по мощеной дорожке вокруг стоянки. В воздухе витали запахи навоза с соседних ферм и жженой бизоньей травы.

– Ну и в чем дело? – спросил Эдди, закурив сигарету. – У тебя озабоченный вид.

– У меня? – криво усмехнулся Ник. – Интересно, с чего бы мне волноваться?

– Вот и я говорю.

Оглядевшись по сторонам, Ник прошептал:

– Что ты с ним сделал?

– Это тебе не нужно знать.

Кругом было тихо. Только стучали каблуки по асфальту.

– Мне надо знать.

– Тебе лучше ничего не знать. Поверь мне.

– Ты избавился от пистолета или он все еще у тебя?

– Чем меньше ты знаешь, тем лучше, – покачал головой Эдди.

– Ну ладно. Знаешь, я думал… Мне кажется, надо заявить в полицию. Я просто не могу по-другому. Это же была самооборона. Я знаю, что мне придется нелегко, но если я найду умелого адвоката, я выкручусь.

– Нет, – усмехнулся Эдди. – Образно выражаясь, сегодня не отрыгнуть вчерашний персик.

– Это как?

– Ты хотел, чтобы труп исчез, и я сделал так, чтобы он исчез. – Эдди явно с трудом сдерживал раздражение. – Ты замешал меня в свое преступление.

– В панике я принял необдуманное решение.

– Знаешь что, – сказал Эдди. – Не суй носа туда, в чем ничего не смыслишь. Я не указываю тебе, как ты должен управлять «Стрэттоном», а ты не командуй мной, когда речь идет об убийствах, полиции и так далее. Я на этом собаку съел.

– Я тобой не командую, я просто ставлю тебя в известность о своих намерениях.

– Теперь твои намерения касаются и меня, – сказал Эдди. – А я накладываю на них вето. Ты ни о чем не будешь заявлять и ничего не будешь предпринимать. Уже слишком поздно.

8

Они остановились перед скромным домом на 16-й Западной улице в районе Стипльтон. Одри чувствовала себя не в своей тарелке. Ей всегда было не по себе при первой встрече с родственниками убитого. Ей трудно было переносить выражение недоверия, боли, горя и отчаяния на их лицах. Сержант Нойс с самого начала предупреждал ее, что все это ни в коем случае нельзя принимать близко к сердцу, чтобы не сойти с ума. Надо защитить себя от чужих эмоций, даже если придется для этого казаться черствой, циничной и бесчувственной. Нойс утверждал, что этому можно научиться, но пока Одри не овладела этой наукой.

Одри больше нравилось само расследование, даже самые скучные и монотонные его стороны, когда у Роя Багби лопалось терпение. Но она не могла выносить чужое горе, не будучи в состоянии чем-нибудь ему помочь. В лучшем случае она могла обещать, что найдет убийцу чьего-то отца или чьей-то дочери, понимая при этом, что вернуть этого отца или эту дочь она не в силах.

В полицию поступило заявление от женщины, чей отец не вернулся домой в пятницу вечером. Описание этого человека: возраст, рост, вес, одежда – все совпадало. Одри не сомневалась в том, что речь идет именно об этом трупе. Из отдела по работе с населением тут же позвонили заявившей женщине и самым деликатным образом оповестили ее об обнаружении мертвого тела, которое, чисто теоретически, может принадлежать ее отцу. Женщину вежливо попросили посетить морг в больнице им. Босуэлла, чтобы убедиться в том, что это другой человек.

Алюминиевая дверь дома открылась и закрылась еще до того, как Одри успела выйти из машины, к которой шла теперь небольшого роста девушка. Она была просто миниатюрной и с расстояния семи метров казалась маленькой девочкой. На ней были белая футболка, линялые, запачканные какой-то краской джинсы и потрепанная джинсовая куртка. Волосы у нее на голове торчали в разные стороны, как у дикобразов, панков или вольных художников. Руки при ходьбе болтались в разные стороны, как у тряпичной куклы.

– Вы из полиции? – спросила она. У нее были большие, влажные карие глаза. Вблизи она оказалась очень миловидной и хрупкой. Ей было лет двадцать пять-тридцать. На лице застыло то самое выражение испуганного недоверия, которое Одри уже десятки раз видела у родственников погибших. Для такого изящного телосложения у нее был довольно низкий, приятный голос.

– Меня зовут Одри Раймс, – представилась Одри сочувственным тоном, протянув девушке руку. – А это мой напарник Рой Багби.

Рой стоял возле открытой водительской дверцы и не пожелал приблизиться к девушке, чтобы обменяться с ней рукопожатием, явно считая это лишней церемонией. Он лишь помахал девушке рукой и улыбнулся одними губами.

«Ну иди же сюда, пентюх! – подумала Одри. – Если ты так плохо воспитан и такой чурбан, что не испытываешь ни капли сочувствия, возьми на себя труд хотя бы это не показывать!»

– Кэсси Стадлер, – ладонь девушки была теплой и влажной. Тушь у нее на ресницах была чуть размазана. Она уселась на заднее сиденье полицейского автомобиля, и Багби тронулся с места.

Теперь Одри должна была разрядить обстановку в машине и постараться успокоить девушку. Но чем успокоить человека, которого везут в морг, скорее всего, на встречу с трупом отца? Кэсси Стадлер наверняка так же хорошо, как и Одри, знала, кого увидит в морге, но Одри все равно повернулась на переднем сиденье и стала разговаривать с девушкой.

– Расскажите мне о вашем отце, – попросила Одри. – Он часто гуляет по ночам?

Одри надеялась, что «гуляет» вместо «гулял» успокоит девушку.

– Нет, – коротко ответила Кэсси Стадлер.

– Он может заблудиться? Потерять дорогу?

– Что? А, заблудиться! Да, может. Иногда. В его-то состоянии неудивительно…

Одри, затаив дыхание, ждала продолжения откровений, но тут громовым голосом вмешался Багби:

– А ваш отец часто шлялся в Гастингсе?

В прелестных темных глазах девушки промелькнули удивление, обида, досада, горе… Не в силах все это переносить, Одри отвернулась и стала смотреть прямо перед собой.

– Значит… – пробормотала наконец девушка. – Значит, папа умер…

В молчании они заехали на стоянку больницы. Одри еще не приходилось выступать в этой роли. Что бы ни показывали в кино, детективам нечасто приходится идентифицировать трупы в морге. Кроме того, в морге трупы не раскладывают по ящикам, выдвигающимся из стен. Там вообще мало дешевых страхов из фильмов ужасов, но смерть все равно оставляет безрадостное впечатление.

Тело лежало на стальном столе покрытое зеленым покрывалом. Помещение блистало чистотой, и в нем пахло формалином. Джордан Мецлер, вежливый до недоступности, откинул зеленое покрывало с лица и шеи трупа жестом горничной, застилающей постель в дорогом отеле.

Одри увидела, как мелко задрожали губы на кукольном личике Кэсси Стадлер, и все сразу поняла.

9

В подвале больницы Одри обнаружила пустое помещение, в котором они с Кэсси и Роем Багби могли спокойно поговорить. Судя по всему, это была комната для отдыха медперсонала. В ней стояло штук десять разномастных стульев, маленький диванчик, телевизор и аппарат для кофе, которым, кажется, никто никогда не пользовался. Одри подвинула три стула к невысокому столу с пустыми банками из-под напитков и почти пустой пачкой бумажных салфеток. У Кэсси Стадлер тряслись плечи, она беззвучно плакала. Багби наверняка давно научился не принимать близко к сердцу чужое горе и с нетерпеливым видом крутил в пальцах авторучку. Одри не выдержала, обняла девушку за плечи и пробормотала: «Бедная, бедная моя! Я знаю, как тебе сейчас плохо!»

У Кэсси слезы потекли ручьем. Наконец она чуть-чуть успокоилась, заметила салфетки, взяла одну и вытерла себе нос.

– Извините, – пробормотала она. – Я не хотела…

– Не надо извиняться, – сказала Одри. – Мы понимаем, что вы сейчас чувствуете.

– Ничего, если я закурю? – Кэсси вытащила пачку и выудила из нее сигарету.

Покосившись на Багби, Одри кивнула. В больнице нельзя было курить, но Одри решила не напоминать об этом несчастной девушке. К счастью, Багби тоже молча кивнул.

Кэсси взяла дешевую пластмассовую зажигалку, прикурила и выдохнула облако дыма.

– Его застрелили… Пуля попала ему в рот?

В салоне ритуальных услуг труп привели бы в порядок. Конечно, лицо выглядело бы неестественно, как у всех подретушированных покойников, но, по крайней мере, во рту не зияла бы рана…

– Да, – ответил Багби. Он не стал углубляться в подробности, не сказал, что в Стадлера стреляли дважды. Багби следовал стандартной процедуре, гласившей, что никому ничего нельзя рассказывать, потому что убийце легче будет выдать себя, если он не будет знать, что именно известно полиции.

– О Господи! – воскликнула Кэсси, взяла пустую банку и стряхнула в нее пепел. – За что?.. И кто убил папу?!

– Мы это и стараемся выяснить, – сказала Одри, у которой кольнуло сердце, когда она услышала от взрослого человека слово «папа». При этом она вспомнила о своем папе, от которого всегда пахло по́том, табаком и одеколоном. – Для этого нам требуется ваша помощь. Я понимаю, что вам сейчас плохо и совсем не хочется говорить, но если вы что-то можете нам сказать, говорите. Это может помочь найти убийцу.

– Мисс Стадлер, ваш отец принимал наркотические средства? – спросил Багби.

– Средства? – удивилась Кэсси. – Наркотические? Какие?

– Например, крэк.

– Крэк? Мой папа? Конечно же нет.

– Вы не поверите, какие разные люди попадают в зависимость от крэка, – поспешно добавила Одри. – Такие, о которых вы бы никогда этого не подумали. Самых разных возрастов и профессий. Даже очень почтенные люди.

– Вряд ли мой папа вообще знал о существовании крэка. Он был простой человек.

– А может, он это от вас скрывал? – настаивала Одри.

– Все может быть, но не крэк. Я бы заметила, – выпустив струйку дыма, заявила Кэсси. – Я прожила с ним почти весь последний год. Я бы обязательно заметила.

– Вы уверены? – спросил Багби.

– Я сама не принимаю наркотики, но я хорошо знаю людей, которые принимают. Я ведь художник и живу в Чикаго. Там в среде моих друзей это довольно обычное дело, и я знаю, как ведут себя в таких случаях люди. Папа никогда себя так не вел. И вообще, об этом смешно даже говорить.

– А вы сами из Фенвика? – спросила Одри.

– Я здесь родилась, но мои родители развелись, когда я была маленькая, и мама увезла меня с собой в Чикаго. Я приезжаю… То есть приезжала сюда к нему в гости довольно часто.

– А почему в этот раз вы прожили с ним почти год?

– Он позвонил мне и сказал, что уволился со «Стрэттона». Мне стало за него страшно, ведь он был не вполне здоров… Мама умерла лет пять назад, вот я и приехала, чтобы присматривать за ним. Боялась, что один он не сможет.

– Про наркотики вроде бы все ясно, – сказала Одри. – А принимал ли ваш отец регулярно какие-либо другие лекарственные средства?

Кэсси кивнула и сжала виски пальцами:

– Принимал. Например «Риспердал». Это нейролептик.

– Нейролептик? – воскликнул Багби. – У него что, были проблемы с головой?

Одри закрыла глаза и беззвучно застонала. Даже от слона в посудной лавке можно ждать больше такта, чем от Багби!

Кэсси не спеша повернулась к Багби, посмотрела на него, потушила сигарету о крышку банки и протолкнула окурок в дырочку.

– Он страдал шизофренией, – совершенно спокойно проговорила она. – Почти всю свою жизнь. Но он не был буйным маньяком, – добавила она, повернувшись к Одри.

– А он уходил надолго из дома? – спросила та.

– Да нет. Так, иногда ходил гулять. На самом деле ему полезно было дышать свежим воздухом. Да и сидя дома без работы, он совсем измаялся.

– Чем он занимался на «Стрэттоне»? – спросил Багби.

– Работал в модельном цехе.

– Что это за цех?

– Там изготавливают пробные экземпляры новой продукции: стульев, столов и так далее.

– Он сам уволился? Его не сократили? – спросил Багби.

– Его собирались сократить, а он разозлился и уволился сам.

– Когда вы в последний раз его видели? – спросила Одри.

– В пятницу вечером. За ужином. Я приготовила ужин, мы поели, и он, как обычно, сел смотреть телевизор. А я пошла в комнату, которую использую как студию, и занялась картиной.

– Вы сказали, что вы художница?

– В некотором смысле. Раньше я этим занималась серьезней, но своей галереи у меня никогда не было. Я зарабатываю на жизнь уроками крипалу-йоги.[28]

– Здесь, в Фенвике?

– В Чикаго. В Фенвике у меня нет работы.

– Вы видели отца в тот день перед сном? – спросила Одри.

– Нет, – вздохнула Кэсси. – Я заснула в студии. Прямо на диване перед картиной. Так со мной бывает, когда картина не получается и я много думаю о ней. Я часто сплю там на диване всю ночь. Вот и в тот раз я проспала там до утра субботы. Я встала, позавтракала, а когда к девяти он не появился, я забеспокоилась и пошла к нему, но его у себя не было… Ой, тут нет ничего попить? Очень пить хочется. Просто умираю…

– Я схожу, – сказала Одри. – Что вам принести?

– Все равно.

– Воды? Колы?

– Лучше чего-нибудь сладкого, – неловко улыбнувшись, попросила Кэсси. – Сладкое меня взбодрит. Принесите «Спрайт» или «Севен-ап». Но не колы. От кофеина я схожу с ума…

– Рой, – сказала Одри. – В холле стоит автомат. Там продаются банки с разными напитками. Не могли бы вы?..

Багби удивленно вытаращился на Одри. У него на губах заиграла недобрая улыбка. Казалось, он вот-вот скажет какую-нибудь гадость. Но Одри решила любой ценой поговорить с Кэсси Стадлер с глазу на глаз. Почему-то ей казалось, что без Багби девушка будет с ней откровенней.

– Хорошо, – поколебавшись, сказал Багби. – Сейчас принесу.

Дверь за ним затворилась, и Одри откашлялась, чтобы начать разговор, но первой заговорила Кэсси:

– Он ведь на вас за что-то злится, правда?

«Боже мой! Неужели это так заметно!» – подумала Одри, но изобразила удивление и спросила:

– Кто? Детектив Багби?

– У него такой вид, словно он вас глубоко презирает, – кивнула Кэсси.

– У нас с ним нормальные рабочие отношения.

– Странно, что вы спускаете ему это с рук…

– Давайте лучше поговорим о вашем отце, – улыбнувшись, перебила девушку Одри.

– Хорошо, хорошо. Извините! Я это просто так сказала. – Кэсси снова плакала, вытирая слезы ладонью. – Я представить себе не могу, кто мог убить папу! И за что!.. Но мне кажется, что именно вы обязательно найдете убийцу!

У Одри тоже навернулись на глаза слезы.

– Обязательно, – прошептала она. – Даю вам слово…

10

Ресторан «Терра» был лучшим в Фенвике. В «Терру» ходили только по особым случаям: отпраздновать день рождения, повышение по службе или отметить визит старых друзей. Всем своим видом «Терра» показывала, что ее посетителям придется раскошелиться. Без галстуков мужчин туда просто не пускали. По залу расхаживали внушительного вида метрдотель и распоряжающийся винами официант с серебряным дегустационным стаканчиком, который он носил на ленте на шее с таким видом, словно это золотая олимпийская медаль. Прочие официанты были готовы в любой момент помолоть для вас перец в мельнице размером с крупнокалиберное орудие. На столах красовались ослепительно белые накрахмаленные скатерти. Огромное меню в кожаном переплете приходилось держать обеими руками. Список вин подавали отдельно. Он занимал двадцать листов большого формата. За несколько дней до гибели Лауры Ник был здесь с ней. «Терра» была любимым рестораном Лауры, и они праздновали в нем ее день рождения. Лауре особенно нравился фирменный шоколадный торт с обильной пропиткой. Ник всегда чувствовал себя не совсем уютно в этом роскошном ресторане, но тоже восхищался блюдами, которые здесь подают. Поэтому он иногда приглашал сюда важных клиентов.

Сегодня вечером он обедал здесь с человеком, превосходившим важностью любого клиента, – с собственным руководителем, одним из крупных инвесторов бостонской фирмы «Фэрфилд партнерс», скупившей контрольные пакеты множества компаний и в том числе корпорации «Стрэттон». Основатель «Фэрфилд партнерс» Уиллард Осгуд всегда назначал своих младших партнеров для контроля над деятельностью компаний, являющихся отныне его собственностью. За работой «Стрэттона» следил Тодд Мьюлдар. Нику Коноверу он не очень нравился, но выбирать не приходилось.

Вскоре после того как Дороти Деврис назначила Ника директором «Стрэттона» вместо своего покойного мужа, она снова вызвала его к себе в старый мрачный особняк и заявила, что ее семье не вынести бремени налогов и она продает «Стрэттон». Нику было поручено найти покупателя, и оказалось, что от желающих нет отбоя. За корпорацией «Стрэттон» не числилось долгов, у нее была стабильная прибыль, она твердо занимала свое место на рынке и пользовалась всемирной известностью. Однако большинство покупателей явно хотели приобрести «Стрэттон» лишь для того, чтобы поскорее подороже ее перепродать. Эти хищники могли сделать с корпорацией все что угодно, например распродать ее по частям. Но наконец «Стрэттоном» заинтересовался знаменитый Уиллард Осгуд, о котором говорили, что он покупает предприятия для себя и создает все условия для их самостоятельного развития. Журнал «Форчун» писал, что Осгуд, как знаменитый царь Мидас, обладает уникальной способностью превращать в золото все, к чему прикасается. Лучшего покупателя было трудно себе представить, а Осгуд даже лично прилетел в Фенвик. Точнее, он прилетел на собственном реактивном самолете в Гранд-Рапидс, а оттуда уже приехал в Фенвик на заурядного вида старом «крайслере» и стал убеждать Дороти Деврис и Ника продать «Стрэттон» именно ему. При этом он произвел на них обоих очень хорошее впечатление. При личной встрече он показался им таким же простым и открытым человеком, каким они видели его по телевизору. Он был убежденным сторонником Республиканской партии и закоренелым консерватором, как и Дороти Деврис. Уиллард сообщил Дороти, что никогда не имеет намерений расставаться с предприятиями, которые покупает, а также о том, что его правило номер один – каждый день делать деньги, а правило номер два – не забывать правило номер один. Дороти была очарована, когда Осгуд заявил ей, что предпочитает заплатить побольше за хорошую компанию, чем поменьше за плохую.

Вместе с Осгудом приезжал его заместитель Тодд Мьюлдар, светловолосый мужчина, игравший в свое время в футбол за Йельский университет,[29] а потом некоторое время работавший в крупной фирме «Маккинзи», оказывавшей консультации по управлению бизнесом. Тодд Мьюлдар говорил мало, но что-то в нем не понравилось Нику. Скорее всего, Ника раздражала его самодовольная ухмылка, но переговоры о продаже «Стрэттона» велись с Осгудом, и Ник решил не обращать на Мьюлдара особого внимания.

Однако теперь именно Мьюлдар приезжал на ежеквартальное заседание совета директоров «Стрэттона», Мьюлдар читал ежемесячные финансовые отчеты и задавал по ним вопросы, Мьюлдар одобрял или отвергал все решения, принятые Ником Коновером. А Уилларда Осгуда Ник с той их первой встречи больше не видел.

Ник прибыл на несколько минут раньше назначенного срока. Скотт Макнелли уже сидел за столиком и вертел в руках стакан кока-колы. Макнелли переоделся – сменил голубую рубашку с потрепанным воротником на новую, безукоризненно отутюженную голубую рубашку в широкую белую полоску, красный галстук и дорогой темный костюм. На Нике тоже был его лучший костюм. Когда-то Лаура сама выбрала ему этот костюм в дорогом магазине в Гранд-Рапидсе.

– Мьюлдар не намекал, зачем приехал? – усевшись за столик, спросил Ник. У него не было аппетита, ему страшно хотелось спать, а меньше всего ему хотелось сидеть в дорогом ресторане и поддакивать самоуверенному болвану из Бостона.

– Нет. Он ничего не говорил.

– А мне он сказал, что хочет подготовиться вместе с нами к ежеквартальному совету директоров.

– Наверное, это все из-за последних финансовых отчетов, которые я им отослал. Вряд ли они в восторге от них.

– И все-таки они не настолько плохи, чтобы все бросать и мчаться сюда…

– А вот и он, – пробормотал, прикрыв рот рукой, Скотт Макнелли.

Ник поднял глаза и увидел шагающего к ним высокого блондина. Ник и Скотт Макнелли встали ему навстречу.

Макнелли отодвинул стул, обошел столик и стал трясти обеими руками руку Мьюлдара.

– Здравствуй! Здравствуй! Давно не виделись!

– Здравствуй, Скотти!

Мьюлдар протянул Нику мясистую руку и сдавил в железной хватке его пальцы так, что Ник поморщился от боли и досады на то, что такая отвратительная манера рукопожатия не дает ему возможности в ответ продемонстрировать свою силу.

– Рад вас видеть, – сказал Мьюлдар Нику.

У Мьюлдара был широкий квадратный подбородок, маленький нос пуговкой и ярко-голубые глаза. Нику показалось, что они изрядно посинели с тех пор, как он в последний раз видел Мьюлдара в Бостоне. Наверняка цветные контактные линзы!

У Мьюлдара были впалые щеки человека, регулярно занимающегося спортом. На нем был дорогой серый с синим отливом костюм.

– Так значит, это ваш лучший ресторан?

– Для дорогих гостей из Бостона – все самое лучшее, – улыбнулся Ник, усаживаясь за столик.

Мьюлдар развернул большую полотняную салфетку и положил ее к себе на колени.

– Есть слабая надежда на то, что тут не отравят, – усмехнулся Мьюлдар. – При входе висит табличка. Там написано, что Американская автомобильная ассоциация присвоила этому заведению целых четыре звезды! Какое шикарное заведение!

Ник улыбнулся и подумал о том, с каким удовольствием дал бы сейчас Тодду Мьюлдару по морде за его высокомерие.

Внезапно Ник заметил мужчину и женщину, сидящих через столик. Мужчина до прошлого года работал начальником одного из отделов на «Стрэттоне». Потом его отдел закрыли, а всех сотрудников уволили. Этому мужчине было под пятьдесят, его двое детей учились в колледже. Несмотря на все усилия отдела кадров «Стрэттона» помочь ему куда-нибудь устроиться, он так и не нашел другой работы.

У Ника в очередной раз похолодело внутри, но он сделал над собой усилие, извинился перед Мьюлдаром и Макнелли, встал и пошел поздороваться со своим бывшим коллегой.

Первой Ника заметила женщина. Она помрачнела, отвернулась, что-то сказала мужу и встала, но к Нику так и не повернулась.

– Билл… – начал было Ник.

Мужчина молча встал и, не сказав Нику ни слова, направился вместе с женой к двери. Ник залился краской и некоторое время стоял, опустив руки. Он думал о том, зачем в очередной раз подверг себя такому унижению. Впрочем, в последнее время это происходило с ним так часто, что он даже начал подозревать, что действительно заслужил такое отношение.

Когда Ник вернулся за столик, Мьюлдар и Макнелли вели оживленный разговор о старых добрых временах, когда оба работали в фирме «Маккинзи».

В свое время сам Мьюлдар настоял на том, чтобы Скотта Макнелли взяли финансовым директором на «Стрэттон» вместо старика Хаченса. Ник ничего не имел против Макнелли, но иногда его раздражали панибратские отношения между Макнелли и Мьюлдаром.

– А как там Нолан Беннис? – чирикал Макнелли. – Помнишь его?.. Он работал с нами на «Маккинзи», – пояснил Макнелли Нику. – Не представляешь, что это за тип! – с этими словами он снова повернулся к Мьюлдару: – Помнишь Шедд-Айленд?.. Это остров у побережья Южной Каролины со всякими дорогими заведениями. «Маккинзи» всегда бронировала для нас там самую дорогую гостиницу, – еще раз пояснил Макнелли Нику. – Мы приглашали туда самых важных клиентов. А этот Нолан Беннис вышел с ними на теннисный корт в черных носках и уличных туфлях. Представляешь, что это было за зрелище! Курам на смех! И в теннис он играть не умел. Опозорил всю нашу фирму. С таким, как он, стыдно было показаться в приличном месте. Он что, по-прежнему работает на «Маккинзи»?

– Ты не читал последний список «Четыреста самых богатых людей Америки»? – спросил у Макнелли Мьюлдар.

– Нет, а что? – улыбнулся Макнелли.

– А то, что Нолан Беннис теперь директор фирмы «Вальюметрикс». Его состояние оценивается в четыре миллиарда долларов. Пару лет назад он приобрел в собственность эту гостиницу на Шедд-Айленде и пятьсот акров окрестной земли в придачу.

– Я всегда говорил, что Нолан Беннис далеко пойдет, – заявил Скотт Макнелли.

– Какое ностальгическое меню, – пробормотал Тодд Мьюлдар. – Подумать только, утиная грудка с малиновой подливкой! Как это патриархально!

К их столику подошла официантка.

– Разрешите предложить вам наши лучшие блюда сегодняшнего вечера? – сказала она.

Нику казалось, что он уже где-то видел эту официантку. Она тоже покосилась на Ника, но сразу опустила глаза. «Она меня знает? Неужели и ее уволили со „Стрэттона“?!»

– Сегодня мы рекомендуем морского окуня с жареной цветной капустой, беконом и мандариновой подливкой за двадцать девять долларов. А также седло барашка, запеченное в фисташках с тертым корнем сельдерея и лесными грибами. А гвоздь сегодняшнего вечера – тунец на гриле…

– Можно, я попробую догадаться, – перебил официантку Мьюлдар: – …приготовленный на японский манер, не слишком прожаренный в середине. Правильно?

– Правильно!

– В Бостоне он уже никому в рот не лезет!

– Мы где-то раньше встречались? – вмешался Ник, которому стало обидно за официантку.

– Да, мистер Коновер. Я раньше работала на «Стрэттоне». Оформляла командировки.

– Сочувствую… А как вам здесь?

– Раньше я зарабатывала в два с лишним раза больше, – процедила сквозь зубы официантка.

– Сейчас тяжелые времена, – пробормотал Ник.

– Выбирайте. Я подойду через пять минут, – буркнула официантка и удалилась.

– Как вы думаете, она плюнет нам в салат? – спросил Мьюлдар.

– У вас на «Стрэттоне» дела идут неважно. И не пытайтесь убедить меня в обратном, – заявил Тодд Мьюлдар.

– Верно, – поспешно отозвался Скотт Макнелли.

Ник с выжидательным видом кивнул.

– Если проблемы длятся квартал или два, можно во всем винить плохую экономическую ситуацию в стране, – продолжал Мьюлдар. – Но если дела идут плохо всегда, это уже похоже на штопор. А «Фэрфилд партнерс» не нуждаются в компаниях, вошедших в штопор.

– Я понимаю вашу озабоченность, – сказал Ник. – И поверьте, я ее разделяю. И тем не менее, уверяю вас, у нас все под контролем. Завтра нас посетит один очень крупный клиент. Очень-очень крупный. И он наверняка подпишет с нами контракт. Одного этого контракта хватит, чтобы переломить ситуацию.

– Мы не можем полагаться на удачу, – сказал Мьюлдар. – Может, ваш клиент подпишет контракт, а может, и нет. Вы, понятное дело, цепляетесь за эту надежду и не желаете ничего у себя менять, а на самом деле рынок капиталов требует созидательного разрушения. Перемены всегда требуют что-то разрушить, сбросить груз старого, чтобы взмыть вверх к новому. Ничего не поделаешь, старое всегда тянет вниз. Вы же директор! Вы должны преодолеть инерцию, по которой движется ваша корпорация. Потому что движется она сейчас в никуда. Сбросьте за борт старое! Распахните окна ветрам новых идей!

– Не знаю насчет созидательного разрушения, – пробормотал Ник, – но, по-моему, у нас все идет нормально. Дороти Деврис продала «Стрэттон» вам только потому, что увидела в вас инвесторов с дальним прицелом. Помню, как Уиллард Осгуд говорил мне и Дороти Деврис у нее дома на Мичиган-авеню: «Я хочу стать не только вашим партнером, но и вашей поддержкой. А управлять вашим делом я не хочу. Управляйте им сами. Наверняка будут моменты, когда нам вместе будет тяжело, но вы обязательно справитесь и не только не растратите, но и преумножите мои деньги!»

Тодд Мьюлдар с хитрым видом усмехнулся. Он явно понял, зачем Ник запомнил слова владельца «Фэрфилд партнерс», словно цитату из Священного Писания.

– Наверняка Осгуд так и говорил. Но вы должны знать одну важную вещь. Уиллард Осгуд сейчас в основном ловит рыбу на блесну во Флориде. Вот уже год с лишним его не волнует ничего, кроме расцветки мормышек.

– Он решил отойти от дел?

– Скорее всего, да. В самом обозримом будущем. И тогда тяжкое бремя ответственности падет на нас, тех, кто выполняет сейчас всю грязную и неблагодарную повседневную работу, пока он закидывает крючок в лазурные воды Карибского моря. А ведь мир меняется. Это раньше крупные инвесторы вкладывали двадцать или даже сто миллионов долларов, а потом шесть или десять лет тихо ждали своего дохода. Теперь все по-другому. Теперь инвесторы больше не ждут. Они хотят прибыли чуть ли не на следующий день.

– Отправьте их на ваш сайт в Интернете, – сказал Ник. На сайте «Фэрфилд партнерс» показывали мультик по басне Эзопа о зайце и черепахе. Отвратительный, слащавый мультик. – Пусть инвесторы посмотрят мультик про зайца и черепаху. Пусть вспомнят о том, что поспешишь – людей насмешишь, – добавил Ник.

– Теперь из черепах варят суп, – заявил Мьюлдар.

Скотт Макнелли громко расхохотался.

– У нас в городе черепаховый суп не в моде, – процедил Ник.

– Нам нужны здоровые, динамично развивающиеся компании, – с мрачным видом заявил Мьюлдар. – Разваливающиеся компании нам не нужны.

– Мы не разваливаемся, – спокойно сказал Ник. – Сейчас у нас трудности, но мы идем правильным путем и их преодолеем.

– Через пару дней состоится заседание совета директоров. Вы должны представить всесторонний план преодоления ваших трудностей. Сокращайте производство, продавайте недвижимость, делайте, что хотите! Помните о разрушении старого ради созидания нового! Нельзя, чтобы директора утратили доверие, которое к вам питают! – с торжествующим видом усмехнулся Мьюлдар. – Поймите меня правильно. Когда мы покупали «Стрэттон», мы покупали не только древний заводишко в глухой деревне и с допотопным оборудованием. Мы покупали его сотрудников. И вас тоже. Мы не хотим, чтобы вы развалились. Но для этого вы должны начать мыслить по-другому. Чтобы переломить ситуацию, вы должны в первую очередь изменить самих себя.

Скотт Макнелли с понимающим видом кивнул, прикусил нижнюю губу и стал теребить волосы за ухом.

– Вот я понимаю тебя, Тодд. И у меня есть неплохой план, – пробормотал он.

– Мы выслушаем любые идеи. Зачем, например, вы полностью изготавливаете вашу продукцию в США, когда ее можно за полцены делать в Китае?

– Мы обсуждали этот вариант, но отклонили его, – начал объяснять Ник, – потому что…

– Пожалуй, стоит вернуться к этому варианту, – перебил его Макнелли.

Ник пригвоздил Скотта Макнелли к стулу взглядом.

– Я знал, что могу на вас положиться, – заявил Мьюлдар. – А что у нас на десерт? Стойте, дайте мне самому догадаться… Чем нас угощали в конце 90-х годов прошлого века в Нью-Йорке? Правильно, шоколадным тортом!

Распрощавшись с Тоддом Мьюлдаром и проводив взглядом его взятый напрокат лимузин, Ник повернулся к Скотту Макнелли:

– Ты вообще за кого?

– О чем ты? Я говорил ему то, что он хотел слышать.

– Твой начальник я, а не Мьюлдар. Говори то, что хочу слышать я! Ты за кого?

Некоторое время Скотт Макнелли молчал, явно прикидывая, стоит ли нарываться на ссору, а потом пробормотал:

– Что это вообще за разговоры? «За кого?» Мы все в одной лодке.

– Даже в одной лодке одни гребут справа, а другие – слева.

– Ну хорошо, хорошо… Конечно же я за тебя, Ник. А то как же!

11

Леон смотрел телевизор и пил пиво. В последнее время, если Леон не спал, он всегда пил пиво. Одри смерила взглядом мужа, развалившегося в центре дивана в пижамных штанах и белой футболке, обтягивающей пузо, раздувшееся от пива, как барабан. За последние год с лишним Леон поправился на пятнадцать-двадцать килограммов и постарел лет на десять. Когда-то Одри могла похвастаться тем, что никогда не видела такого труженика, каким был ее муж. Леон не прогулял ни одного рабочего дня у конвейера и никогда не жаловался на усталость. Теперь же, когда у него отняли работу, он утратил интерес к жизни и погрузился в беспробудную праздность.

Одри подошла к дивану и поцеловала мужа. Тот был не брит и, судя по запаху, не мылся. Леон не поцеловал Одри в ответ, не спуская глаз с экрана. Одри некоторое время стояла рядом с диваном, уперев руки в бока.

– Привет, крошка, – наконец пробормотал хриплым, прокуренным голосом Леон. – Ты опять поздно.

Крошка! Так Леон всегда называл раньше свою жену, едва достававшую, при его двухметровом росте, ему до плеча.

– Я звонила и записала тебе сообщение на автоответчик, – сказала Одри. – Ты не поднял трубку. Наверное, опять был на совещании.

На совещании! Иными словами, Леон спал. А как еще Одри было описать новый образ жизни своего супруга и при этом не расплакаться. Нужно выплачивать кредит за дом, а ее муж целыми днями спит, пьет пиво и смотрит телевизор!

Конечно, несправедливо обвинять Леона во всех смертных грехах. Ведь он не сам бросил работу, его уволили по сокращению штатов. А где найти в дебрях Мичигана другую работу оператору электростатического напыления декоративных покрытий! Впрочем, уволили и многих других, и довольно много из их числа нашли-таки себе работу в магазинах, на оптовых овощных базах и в других местах такого рода. Конечно, платят им гроши, но даже такая работа лучше, чем никакой и, безусловно, лучше беспробудного сна на диване!

Леон молчал. У него были глубоко посаженные глаза, большая голова, сильное атлетически сложенное тело. Еще совсем недавно его можно было назвать красавцем-мужчиной, но сейчас у него был подавленный, убитый вид.

– Ты получил?.. Ты получил мое сообщение насчет ужина?

Одри попросила Леона приготовить ужин. Ничего особенного она от него не требовала. Просто разморозить в микроволновке гамбургеры и помыть зелень для салата. Пустяковое дело! Но на кухне ничем не пахло, и Одри поняла, что именно ответит ей Леон, еще до того, как он открыл рот.

– Я уже поел.

– Ну и ладно…

Одри звонила домой примерно в четыре часа, как только узнала, что ей придется задержаться, и гораздо раньше того времени, когда Леон ужинал. Стараясь не раздражаться, Одри пошла на кухню. На маленьком кухонном столе возвышалась груда немытых тарелок, стаканов, кружек и пивных бутылок. Стола практически не было видно. Одри было не понять, как один человек умудряется перепачкать за день столько посуды. И почему он не моет ее за собой. Выходит, она теперь одна и зарабатывает им на жизнь, и выполняет обязанности кухарки, посудомойки и все остальное тоже. В пластмассовом мусорном ведре лежала пластиковая тарелка, перепачканная в томатном соусе. Одри пощупала ее. Тарелка была еще теплой. Значит, Леон поел совсем недавно. Он проголодался и наелся, а ей ничего не приготовил, хотя она его и просила. А может, именно потому, что она его просила?

Вернувшись в комнату, Одри стала ждать, когда Леон обратит на нее внимание, но он не отрывался от бейсбольного матча. Одри откашлялась, но Леон так и не поднял на нее глаз.

– Леон, – сказала она, – мне надо с тобой поговорить.

– Говори.

– Посмотри на меня!

Леон наконец сделал звук потише и оторвался от экрана.

– Я же просила приготовить ужин нам обоим.

– Я не знал, когда ты придешь.

– Но я же сказала!.. – Одри прикусила язык, не собираясь на этот раз начинать скандал первой. – Я же просила приготовить ужин нам обоим, – спокойным голосом повторила она.

– Я думал, ты поешь, когда придешь, крошка. А то я бы приготовил, и все бы остыло.

Одри кивнула. Вздохнула. Она прекрасно представляла, что может сказать Леону и что он ей ответит. Она напомнит ему о том, что они договорились – он будет готовить ужин и мыть посуду, потому что ей одной со всем не управиться. А он спросит ее, как она управлялась со всем этим раньше, когда он ходил на работу. А она скажет ему, что ужасно устает, и хочет, чтобы он ей помогал, а то больше так не сможет. А он ответит, что уже больше так не может, потому что не может больше сидеть тут просто так, словно его выбросили на помойку, а у нее хотя бы есть работа…

Леон уже давно начал так говорить, а потом придумал, что готовить и мыть посуду – это женская работа, и он вот так ни с того ни с сего не будет делать женскую работу только потому, что ничего теперь не зарабатывает.

Раньше Одри начинала кричать, что не знает, откуда он взял, что это женская работа, и что убирать за собой должен каждый. И в конце концов, начинался очередной бессмысленный скандал.

– Ну и ладно, – пробормотала на этот раз Одри.

На Одри висело шесть дел. По трем из них еще шло расследование. Одним из них было убийство. К сожалению, особенности человеческого мозга очень редко позволяют сосредоточиться сразу на шести вопросах, поэтому сегодня вечером Одри решила думать только об Эндрю Стадлере. Она положила рядом с собой на диван папку с делом о его убийстве и стала читать, пока Леон смотрел бейсбольный матч и надувался пивом, чтобы потом заснуть беспробудным сном. Одри любила читать дела по вечерам. Она верила в то, что во сне ее подсознание продолжает бодрствовать и изучать обстоятельства преступлений.

Одри не могла понять, каким образом труп Стадлера оказался в мусорном баке в Гастингсе. Не могла она понять и откуда в кармане у трупа был поддельный крэк. А шизофрения Стадлера? Связана ли она как-то с его смертью? Надо поговорить с его бывшим начальником на «Стрэттоне» и в отделе кадров. А вдруг откроется, что Стадлер каким-то боком мог иметь отношение к наркотикам?

Одри очень хотелось расспросить Леона о модельном цехе на «Стрэттоне». Может, Леон даже встречал Стадлера на заводе или знает кого-нибудь, кто был с ним знаком?

Повернувшись к Леону, Одри уже открыла было рот, но, увидев его осоловелые глаза и поникшие плечи, ничего не сказала. Говорить с ним сейчас о потерянной работе было все равно, что сыпать соль на рану. Не стоило напоминать Леону о том, что у жены есть любимая работа, а у него нет ничего.

Короче, Одри решила не мучить мужа расспросами о «Стрэттоне».

Когда матч закончился, Леон пошел спать. Одри пошла за ним. Пока она чистила зубы и умывалась, она думала, во что ей лучше облачиться на ночь – в длинную ночную рубашку или в короткую футболку. Они с Леоном не занимались любовью уже месяцев шесть и отнюдь не потому, что она этого не хотела. Это Леон потерял всякий интерес к сексу. А самой Одри так хотелось бы, чтобы он его вновь обрел…

Когда она вошла в спальню, Леон уже храпел.

Одри нырнула рядом с ним под одеяло, выключила лампочку и почти сразу уснула.

Ей приснилось, как Тиффани Окинс умирала у нее на руках. Маленькая девочка в пижамке. Это могла бы быть ее дочка. Это могла бы быть она сама. Одри видела во сне своего отца, ей приснилось, как Кэсси Стадлер называет своего мертвого отца папой.

Затем всевидящее око ее бодрствующего подсознания узрело истину. Одри проснулась и медленно села в кровати.

Никаких улик! Все слишком чисто!

Тальк с резиновых перчаток на мешке! Те, кто возился с трупом, надели перчатки, чтобы не оставить отпечатков пальцев. Торговцы наркотиками не пользуются резиновыми перчатками! На трупе нет никаких следов: волос, волокон, грязи. Ничего такого, что обычно бывает на трупах. Даже подошвы обуви убитого были тщательно вычищены.

Одри вспомнила, каким чистым показалось в морге тело убитого доктору.

Вот! Вот в чем все дело! Кто-то тщательно очистил труп и его одежду. И это был человек, прекрасно знавший, что именно обычно ищет полиция.

Труп Эндрю Стадлера явно не был в спешке сброшен в мусорный бак. Его спрятал туда кто-то тщательно обдумывавший свои ходы.

Стоило Одри понять это, и ей уже долго было не уснуть.

12

– Это просто солома! – заявила Джулия.

Ник не выдержал и рассмеялся. На столе стояла коробка из-под мюсли. На коробке были изображены два смеющихся ребенка – раскосая девочка-азиатка и белокурый мальчик-европеец. Ник подумал, что они смеются от радости, когда им сказали, что мюсли кончились.

– Это очень полезная еда, – объяснил дочери Ник.

– Почему мне всегда нужно есть какую-нибудь полезную гадость. Все остальные у нас в классе едят на завтрак то, что хотят.

– Очень сильно в этом сомневаюсь.

– Вот Пейдж, например, каждое утро ест яблочный пирог или фруктовые пирожные.

– Эта твоя Пейдж… – обычно Ник быстро находил правильные, с педагогической точки зрения, ответы, но сегодня утром голова у него работала так плохо, что он даже решил попробовать в будущем обойтись без снотворного, после которого вообще ничего не соображал. – Эта твоя Пейдж поэтому и плохо учится, что не ест на завтрак полезную еду.

Разумеется, сам Ник не верил в такие глупости. В детстве он ел на завтрак все, что хотел – и пирожки, и пончики, и плюшки, – и все равно хорошо учился. Ник не знал, действительно ли все родители заставляют теперь детей есть на завтрак мюсли или это была лишь причуда Лауры. Тем не менее и после гибели матери его дети должны были в обязательном порядке есть на завтрак здоровую и полезную пищу.

– У Пейдж отличные оценки по математике, – возразила Джулия.

– Ну и молодец. А вообще, мне наплевать, чем она завтракает!

На временном столике в углу кухни стоял телевизор. По телевизору показывали скучную местную рекламу.

– А где Люк? – спросил Ник.

– Не знаю. Наверное, еще спит, – пожала плечами Джулия и с ненавистью уставилась в миску, где в молоке плавали какие-то листики и орешки, не заслуживающие на вид звания человеческой пищи.

– Ну ладно. Поешь тогда йогурт.

– Он невкусный.

– Какой есть. Выбирай: йогурт или… солома.

– А почему у нас нет клубничного йогурта?

– Хорошо, я попрошу Марту купить клубничного. А пока съешь ванильный. Он тоже вкусный.

– Он ненастоящий. Это какой-то фито-йогурт. Ужасная дрянь.

– Или йогурт, или козий сыр. Выбирай.

– Козий сыр, – процедила сквозь зубы Джулия и посмотрела на отца, как на отравителя.

По телевизору начались местные новости. Ведущий, худой, вертлявый мужчина с прилизанными темными волосами, объявил что-то о «жертве беспощадного убийцы».

– Где пульт? – тут же спросил Ник.

Обычно Джулия выключала звук, когда по телевизору речь шла об убийствах, изнасилованиях и зверском обращении с малолетними. С удивленным и возмущенным видом она нашарила пульт между пакетом с обезжиренным молоком и сахарницей с фруктовым заменителем сахара и протянула его отцу. Схватив пульт, Ник стал дрожащими пальцами нащупывать кнопку громкости. Почему проклятые кнопки такие маленькие? На земле живут не одни только карлики! Наконец он нащупал кнопку, но тут на экране появилось до ужаса знакомое ему лицо с надписью крупными буквами: «Эндрю Стадлер». Ник замер. У него бешено стучало сердце.

«…В мусорном баке за кафе „Счастливчик“ в Гастингсе… – говорил телевизор, – …отдал тридцать шесть лет жизни корпорации „Стрэттон“, пока в марте прошлого года его не уволили…»

– Что случилось, папа? – спросила Джулия.

– Ничего… – Телевизор говорил о предстоящих похоронах. – Умер один из наших служащих. Давай, ешь сыр!

– Он был старый служащий?

– Очень старый, – ответил Ник.

Когда Ник пришел на работу, его секретарша Марджори Дейкстра уже сидела у себя за столом, пила кофе из кружки с логотипом корпорации «Стрэттон» и читала роман Джейн Остин.[30]

– Извините, – сказала она и с виноватым видом спрятала книгу в ящик стола. – Хотела дочитать до заседания нашего литературного кружка сегодня вечером.

– Читайте, читайте…

На письменном столе Ника уже лежал экземпляр «Фенвик фри пресс» с огромным заголовком на первой странице: «Проработав всю жизнь на „Стрэттоне“, пал жертвой убийцы!» Газету ему на стол наверняка положила Марджори. Она же сложила ее так, чтобы заголовок бросился Нику в глаза.

Дома Ник не успел посмотреть утреннюю газету. Он слишком волновался и очень спешил. Люк так и не встал, и Ник поднялся наверх будить сына. Голос Люка из-под груды одеял заявил, что ему сегодня в школу ко второму уроку, и он еще будет спать. Вместо того чтобы ругаться или спорить, Ник просто захлопнул дверь к Лукасу в спальню.

Теперь у Ника появилась возможность ознакомиться с газетной статьей. Впрочем, особых подробностей она не содержала. Тело было обнаружено в мусорном баке за одним кафе в Гастингсе. О том, что труп был завернут в мешок, в газете не писали. Ник не знал, забыли об этом упомянуть, или Эдди Ринальди выбросил мешок куда-то в другое место. Газета писала, что в убитого стреляли несколько раз. Но куда именно и сколько раз, в статье не говорилось. В полиции явно не стали сообщать журналистам слишком много подробностей. Хотя Нику и было неприятно все это читать, содержание статьи, в известной мере, его успокоило. Из нее достаточно убедительно вытекало, что безработного убили в опасном районе города в какой-то уличной разборке. В газете была помещена фотография Стадлера явно двадцатилетней давности, но уже тогда на нем были хорошо знакомые Нику очки, а тонкие губы были так же нервно сжаты. Прочитав такую статью, оставалось сокрушенно покачать головой при мысли о том, как потеря работы привела и так не вполне психически здорового человека в мир наркотиков и преступности, где он и нашел свой печальный конец. После этого большинство читателей могло спокойно переходить к спортивной странице, но у Ника на глаза навернулись слезы.

Я убил этого человека! Я убил чьего-то отца!

«Двадцатидевятилетняя дочь Эндрю Стадлера Кэсси проживает в Чикаго…» – писала газета, упомянувшая и о том, что бывшая жена Стадлера скончалась пять лет назад, а сам он был тихим и скромным человеком, всю свою сознательную жизнь проработавшим на заводе корпорации «Стрэттон».

Внезапно Ник осознал, что рядом с ним стоит Марджори и что-то ему говорит.

– Извините, что вы сказали?

– Я сказала, что все это очень печально.

– Не то слово…

– Похороны сегодня днем. У вас назначен телефонный разговор с начальником отдела отгрузок, но я могу перенести его на другое время.

Постепенно до Ника стал доходить смысл ее слов. Обычно Ник ходил на все похороны бывших работников «Стрэттона», как это делал Мильтон Деврис. Это была традиция. Церемониальная обязанность генерального директора корпорации.

И теперь Нику, хочешь не хочешь, нужно было идти на похороны Эндрю Стадлера, убитого его же рукою.

13

– От вас нет никакого толку! – заявила Одри.

Эксперт по работе с вещественными доказательствами Берт Коопманс взглянул на Одри, продолжая мыть руки под краном. При этом высокий и тощий Берт наклонил голову и удивленно прикрыл один глаз, как большая длинноногая птица.

– Я делаю все, что в моих силах, – скривившись, но достаточно дружелюбным тоном пробормотал он.

– Неужели вы действительно совсем ничего не нашли на трупе? – немного помолчав, еще раз спросила Одри.

– О каком именно трупе идет речь?

– О трупе Стадлера.

– Кто такой?

– Труп из мусорного бака в Гастингсе.

– Я сообщил о нем все, что мог.

– А он не показался вам слишком уж чистым?

– Чистым? О какой чистоте может идти речь, когда у трупа грязь под ногтями.

– Грязь? – задумалась Одри. – А где она?

– Отправил ее в Париж. Она теперь под стеклом в Лувре. Рядом с Джокондой, – усмехнулся Берт, подошел к шкафу и выудил из него папку. – Вот! «Волосы с лобка, волосы с головы, ногти с правой руки, ногти с левой руки. Неизвестное вещество из-под ногтей правой руки. Неизвестное вещество из-под ногтей левой руки…» Продолжать?

– Спасибо. Хватит. А что это за неизвестное вещество?

– Оно названо неизвестным потому, что природа его неизвестна, – еще раз покосился на Одри Берт.

– Может, это чья-нибудь кожа или грязь?

– Можешь мне не верить, но приходилось раньше видеть грязь, кожу и даже кровь.

– Но ведь грязь бывает самой разной!

– Видишь ли, в данном случае речь не идет о простой грязи. Это что-то непонятное. Я сделал примечание о том, что у этого вещества зеленоватый оттенок.

– Зеленая краска? Может, Стадлер скреб ногтями зеленые доски?

– Что такое краска, мне тоже известно, – заявил Берт и протянул Одри лист бумаги из папки. – Сходи лучше на склад за этой грязью. Взглянем на нее еще разок вместе.

Складом заведовал некий Артур, фамилии которого никто не помнил, – грузный апатичного вида мужчина с щетинистыми усиками над верхней губой. Одри нажала на звонок, и полчаса ждала, пока тот плелся к окошечку. Одри вручила ему розовый бланк и объяснила, что ей требуется номер пятнадцать. Все вещественные доказательства – волосы, взятые с головы и с лобка, две пробирки с кровью и все остальное – хранились в большом холодильнике. Артур со скучающим видом отправился к нему и через некоторое время вернулся с конвертом, подписанным: «Результаты вскрытия. Ногти». Потом он долго считывал штрихкод с конверта и штрихкод с удостоверения Одри.

Внезапно у нее за спиной раздался знакомый голос.

– Вижу, расследование убийства Стадлера в самом разгаре! – сказал Рой Багби.

Одри кивнула.

– А вы сейчас занимаетесь делом Джамаля Уилсона? – спросила она.

Багби пропустил ее вопрос мимо ушей. В окошке появился конверт, и Багби выхватил его у Одри из рук.

– Ого! Ногти!

– Тут кое-что надо еще раз изучить в лаборатории.

– Кое-что? Нельзя ли поконкретней? Мы разве не вместе расследуем это дело?

– Вместе. И вы могли бы больше мне помогать, – пробормотала Одри.

– Я с удовольствием помогу тебе отнести эти ногти в лабораторию.

Берт Коопманс явно удивился появлению Роя Багби, но ничего не сказал и положил на длинный лабораторный стол два листа копировальной бумаги. Достав из конверта два маленьких пакетика, он по очереди вскрыл их одноразовым скальпелем и высыпал их содержимое на листы бумаги.

– Как я и говорил, это какая-то зеленая грязь, – заявил Берт.

Они с Одри наклонились над бумагой. На них были хирургические маски, чтобы дыханием не сдуло что-нибудь случайно на пол. Багби отказался от предложенной ему маски.

– Может, посмотреть под микроскопом? – предложила Одри.

– Уже смотрел, но ничего интересного не увидел. – Берт поковырялся в комочках грязи деревянной лопаточкой. – Песок, какой-то мелкий зеленый порошок, какие-то катышки… Можешь отправить это в главную криминалистическую лабораторию штата, но там тебе скажут то же самое, и ответ придет через шесть недель.

– Я скажу вам, что это такое без всякого микроскопа! – заявил вдруг Багби.

– Неужели? – Берт и Одри переглянулись.

– У вас нет перед домом лужайки. А то вы знали бы, что это семя для гидропосева.

– А что это такое? – спросила Одри.

– Это семена травы в воде вперемешку со всякой дрянью. С измельченной газетой и все такое. Гидропосев используют, когда надо быстро засеять большую лужайку. Мне самому он не нравится. В этой жиже полно сорняков.

– А откуда зеленый цвет? – спросила Одри.

– Наверняка это краситель, – сказал Берт, почесав себе в затылке. – А катышки – это мульча.

– Что-то я не заметила перед домом у Стадлера свежезасеянной лужайки, – сказала Одри.

– О чем ты говоришь! – с важным видом заявил Багби. – Это не лужайка. Какая только дрянь у него не растет: росичка, широколистные сорняки!

– Вижу, вы знаток трав и злаков, – сказал Берт. – Так может, и ваш труп при жизни увлекался садоводством?

– Нет, – убежденно сказала Одри. – Он всю жизнь моделировал новые стулья на «Стрэттоне» и гнул железяки. Наверняка он ненавидел все живое. Я уверена, что эти семена оттуда, где его убили!

14

Кладбище на Тихой Горе было не самым большим и не самым ухоженным в Фенвике. Оно находилось у обрыва над автострадой и казалось всеми заброшенным. Ник никогда не бывал здесь раньше. Впрочем, он в принципе недолюбливал кладбища и по возможности их избегал. Если ему необходимо было идти на похороны, он отправлялся в церковь или в морг и удалялся, когда остальные отправлялись на кладбище. После похорон Лауры его отношение к кладбищам, разумеется, не изменилось в лучшую сторону.

Но сегодня посещения кладбища ему было не избежать, потому что он припозднился из-за неотложных переговоров с директорами «Стилкейса» и «Германа Миллера» по вопросу лоббирования важного для производителей мебели законопроекта, вынесенного в конгресс.

Ник оставил автомобиль неподалеку от того места, где разворачивалась погребальная церемония. Всего вокруг могилы собралось десять-двенадцать человек в траурных одеяниях. Среди них был священник, миловидная негритянка, пожилая чета, пять или шесть человек, явно работавших вместе со Стадлером на заводе, и хорошенькая девушка, наверняка дочь покойного. Она была невысокого роста, изящная, с большими глазами и торчащими в разные стороны, как у панка, короткими волосами. В газете писали, что ей двадцать девять лет от роду и живет она в Чикаго.

Ник осторожно приблизился. Священник говорил над гробом: «…Отче наш, благослови гроб сей брата нашего Эндрю, да покоится в нем с миром до пробуждения для вечной жизни и да узрит лицом к лицу Тебя, предвечного Господа нашего, ибо Твои сила и слава и ныне, и присно, и во веки веков…»

Рев проносившихся по автостраде автомобилей заглушал слова священника.

Некоторые из собравшихся повернулись и взглянули на Ника. Рабочие со «Стрэттона» узнали его и некоторое время старались испепелить его гневными взглядами. Красавица дочь Стадлера выглядела ошеломленной и оцепеневшей, как лань в свете прожекторов. Рядом с ней стояла миловидная негритянка. У нее по щекам катились слезы, но они не замутнили ее пронзительного взгляда. Ник не знал, кто это, хотя в Фенвике было не так уж много негров.

Ник не был готов к виду гроба из полированного красного дерева, возвышающегося на задрапированном зеленым бархатом устройстве, которому предстояло опустить его в могилу. Вид гроба сразил Ника. Гроб показался ему огромным и еще более страшным, чем труп Эндрю Стадлера на лужайке у него перед домом. В этом гробе читался окончательный приговор человеку, имевшему когда-то семью, или хотя бы дочь, и друзей. Пусть он был опасным, неизлечимым шизофреником, но при этом он был и отцом. Отцом этой прелестной молодой женщины с молочно-белой кожей. У Ника из глаз потекли слезы. Ему стало неловко.

Негритянка вновь покосилась на него. Кто же она такая?

Рабочие со «Стрэттона» тоже заметили его слезы и наверняка прокляли его лицемерие. Ник-Мясник проливает крокодиловы слезы над могилой их старого товарища, которого загнал в гроб своими руками! Омерзительное зрелище!

Наконец гроб медленно и плавно опустили в могилу, и собравшиеся стали кидать на крышку цветы и горсти земли. Некоторые из них подходили к дочери Стадлера, обнимали ее, жали руку, шептали слова утешения. Улучив удобный момент, Ник тоже приблизился к ней.

– Мисс Стадлер, меня зовут Ник Коновер. Я…

– Я знаю, кто вы, – ледяным тоном сказала девушка. Одна из ее ноздрей была проколота и украшена маленьким блистающим камешком.

– Я не знал вашего отца лично, но мне бы хотелось выразить вам свое сочувствие. Он был очень ценным работником…

– И при этом вы его уволили? – девушка говорила тихо, но не скрывая горечи в голосе.

– Это было неизбежно и очень болезненно. В то время было сокращено очень много ценных работников.

Девушка вздохнула с таким видом, словно не видела больше смысла говорить на эту тему.

– Когда моего отца уволили, вся его жизнь пошла прахом.

Ник думал, что уже привык к таким словам от бывших работников «Стрэттона», но здесь, на кладбище, от девушки, только что похоронившей своего отца, они как-то особенно его задели.

– Я понимаю, как трудно ему пришлось…

Ник заметил, что негритянка с живейшим интересом наблюдает за их разговором, хотя и находится на таком расстоянии, что ей вряд ли что-нибудь слышно.

– Что бы вы ни говорили, мистер Коновер, – с печальной усмешкой сказала дочь Эндрю Стадлера, – а моего отца все-таки убили именно вы.

15

Латона Сондерс, старшая сестра Леона, была очень крупной и властной женщиной, непоколебимо убежденной в своей правоте. Впрочем, другая вряд ли сумела бы воспитать шестерых детей. Одри она нравилась. Латона была полной ее противоположностью: она ругалась, когда Одри молчала, бранилась, когда Одри терпела, и упиралась, когда Одри поддавалась. Несмотря на трещину в отношениях Одри и Леона, Латона относилась к жене своего брата ничуть не хуже, чем прежде. Она, кажется, вообще не питала особых иллюзий относительно своего братца.

Одри довольно часто сидела с тремя младшими детьми Латоны. Обычно это ей было не в тягость. Одри нравились эти ребятишки: двенадцатилетняя девочка и двое мальчишек – девяти и одиннадцати лет. Конечно, они пользовались добросердечием Одри, не слушались ее и вытворяли при ней такое, за что строгая мать подвергла бы их беспощадной порке. При этом Одри понимала, что Латона тоже пользуется ее добротой и просит ее сидеть с детьми слишком часто. Но Одри и в голову не приходило отказываться, тем более что у нее не было и не могло быть своих детей.

Латона пришла домой на час позже обещанного. Она ходила на курсы, где объясняли, как можно открыть свое собственное маленькое дело. Муж Латоны Пол Сондерс работал мастером смены в автомастерской фирмы «Дженерал моторс» и обычно возвращался домой поздно, после восьми. Одри это не раздражало. Она тоже только что закончила длинную смену, в которую входило посещение похорон Эндрю Стадлера, и теперь, честно говоря, предпочитала провести несколько часов в обществе веселых ребятишек, а не с пьяным Леоном и с навязчивыми мыслями о Кэсси Стадлер. Шалости детей давали Одри прекрасную возможность отвлечься от проблем и забот.

Латона притащила в дом огромную картонную коробку, нагруженную белыми пластмассовыми баночками. Ее круглое, как луна, лицо лоснилось от пота.

– Вот это, – заявила она, захлопнув за собой входную дверь, – завтра же вытащит нас из пучины безденежья!

– И что же это такое? – спросила Одри, пока Камилла играла гаммы на пианино в детской, а мальчики смотрели телевизор.

– Что это такое?.. А это что такое?! Вы что, совсем охренели! – обращаясь к своим сыновьям, взревела Латона, с треском опустив коробку на кухонный стол. – Я понимаю, что тетя Одри вам все разрешает, но мы с вами четко договорились, когда вам можно смотреть телевизор, а когда – нельзя. Немедленно выключайте телевизор и марш делать уроки!

– Но Одри сказала, что нам можно посмотреть, – запротестовал было девятилетний Томас, в то время как давно усвоивший, что с матерью не поспоришь, одиннадцатилетний Мэтью уже плелся готовить уроки.

– Заткнись! Мне плевать, что вам разрешила Одри! – рявкнула Латона. – И не смей мне перечить!.. Это средство для похудения! – объяснила она Одри. – Через пару лет я с ним заработаю больше, чем Пол заработает за всю жизнь.

– Средство для похудения?

– Сжигатель жира! – с гордостью объявила Латона. – Улучшает метам… Метамб… Ме-та-бо-лизм! – наконец выговорила она по слогам. – Блокирует углероды. Совершенно натуральный продукт!

– Слушай, Латона, ты поосторожнее с этими проектами. Вам там на курсах всучат невесть что, потом всю жизнь расплачиваться будешь.

– Что ты несешь! – отмахнулась Латона. – Это же индустрия красоты! Похудеть хотят все. Представляешь, какие тут крутятся деньги!

С этими словами Латона достала из холодильника упаковку шоколадных рулетиков и сунула ее под нос Одри. Та покачала головой, а Латона выудила из упаковки сразу два рулетика и сунула их себе в пасть.

– Можно мне с тобой кое о чем поговорить, Латона?

– Мм? – спросила Латона с набитым ртом.

– Почему ты так разговариваешь с детьми? Я имею в виду, зачем ты используешь такие грубые выражения? По-моему, детям не стоит их слышать. Тем более от родителей!

У Латоны глаза на лоб вылезли от возмущения. Она уперла руки в бока, прожевала рулетики и проговорила:

– Одри, милая моя. Ты знаешь, как я тебя люблю. Но это мои дети. Понятно? Мои!

– И все-таки… – Одри уже жалела о том, что начала этот разговор, но теперь не знала, как выкрутиться.

– Дорогуша, эти маленькие мерзавцы другого языка не понимают. Поверь мне. Будь у тебя свои дети, мне б не пришлось тебе это объяснять.

Заметив, что Одри чуть не плачет, Латона немного смутилась.

– Ну прости, я не хотела тебя обидеть. Это у меня само по себе как-то вырвалось.

– Ничего страшного, – махнула рукой Одри. – Мне самой не стоило начинать.

– Вот! – заявила Латона, выудив из коробки большую пластмассовую банку. – Вот именно то, что тебе нужно!

– Это мне нужно?

– Для твоего бездельника-мужа. Раз уж все равно ни черта не делает, пусть хоть принимает сжигатель жира! Двадцать пять долларов девяносто пять центов! Совсем недорого!.. Знаешь, что! Только для тебя: шестнадцать долларов пятьдесят центов! Смотри, какая скидка! Бери, не пожалеешь!

16

Начальник службы безопасности корпорации «Стрэттон» бывший полицейский Эдвард Ринальди не очень понравился Одри. Прежде всего, ей не понравилось его странное нежелание с ней встречаться. Она все-таки шла к нему не с праздными разговорами, а расследовала убийство одного из бывших сотрудников их компании! Неужели он действительно настолько занят, как говорил ей об этом по телефону?

Потом, о нем ходили разные слухи. Перед тем как звонить Ринальди, Одри, естественно, навела о нем кое-какие справки, не сомневаясь в том, что начальника службы безопасности крупнейшей фирмы в городе в местной полиции кто-нибудь да знает. Одри узнала, что Эдди Ринальди был местным уроженцем, учился в школе вместе с Ником Коновером, нынешним генеральным директором «Стрэттона», и работал в полиции в Гранд-Рапидсе. Его контакты с местной полицией ограничивались касавшимися «Стрэттона» вопросами мелких хищений и вандализма. Однако один опытный полицейский из состава патрульных подразделений по фамилии Фогель сказал Одри, что Ринальди никогда не взяли бы на работу в полицию Фенвика.

– Почему? – удивилась Одри.

– Больно наглый. Любит наезжать.

– На кого, например?

– Да на нас. К его директору повадились лазать в дом, а он наехал на нас с таким видом, словно это мы убили директорскую собаку, а не какой-то уволенный придурок.

– Ну и как он на вас наезжал?

– Говорил, что мы ни черта не делаем, что нас надо всех поувольнять, и требовал от нас информацию об этом уволенном сотруднике.

– О каком сотруднике?

– Как это о каком? – удивился Фогель. – О том, чье дело вы расследуете. О Стадлере, конечно. Разве вы не поэтому задаете вопросы?

Внезапно к фигуре Эдварда Ринальди Одри почувствовала повышенный интерес.

Потом она позвонила в Гранд-Рапидс, но там вообще никто не хотел ничего рассказывать ей о Ринальди, пока один лейтенант по фамилии Петтигрю не признался ей в том, что никто из его коллег не жалеет о том, что Ринальди у них больше не работает.

– Видите ли, – уклончиво объяснял лейтенант Петтигрю, – он жил на широкую ногу.

– Ну и что?

– А то, что на наше жалованье так не пошикуешь.

– Он брал взятки?

– Возможно, но я имею в виду другое. Скорее всего, он сдавал в отделение далеко не все, что попадало к нему в руки на месте преступления.

– Он наркоман?

– Вряд ли, – усмехнулся лейтенант. – Мне кажется, его пристрастие – чемоданы с деньгами. Впрочем, его попросили уйти, не проводя никаких официальных расследований. Так что все это лишь слухи.

Но этого было вполне достаточно для того, чтобы Одри насторожилась.

Однако больше всего ей не понравилась манера поведения Ринальди: его уклончивость, бегающие глазки, странные ухмылочки, испытующий взгляд. В этом человеке было что-то вульгарное и скользкое.

– А где ваш напарник? – через несколько минут разговора спросил у Одри Эдвард Ринальди. – Разве вы не всегда работаете в паре?

– Часто, но не всегда, – ответила Одри и подумала, что Ринальди и Багби прекрасно бы спелись. Два сапога пара. – Так значит, Эндрю Стадлер влезал в дом к вашему генеральному директору?

Эдди Ринальди мгновенно опустил глаза, а потом уставился в потолок с таким видом, словно совершал колоссальное мысленное усилие.

– Не имею никаких оснований это утверждать.

– Но ведь вы затребовали информацию о нем в полиции? Вы его подозревали?

– Я стараюсь хорошо выполнять свою работу, – взглянув прямо в глаза Одри, ответил Ринальди, – и не исключаю никаких возможностей. Не сомневаюсь в том, что вы действуете точно так же.

– Извините, но я не поняла. Вы все-таки подозревали Эндрю Стадлера или нет?

– Видите ли, в дом моего руководителя не только влезали, но и делали там всякие непотребные вещи. Естественно, что в первую очередь мне пришло в голову изучить тех лиц, кто был уволен из нашей фирмы. Всех, кто не удержался от тех или иных угроз в ходе увольнения. Потом оказалось, что один из них лечится у психиатра. Естественно, мне захотелось узнать о нем побольше. Вам это не кажется логичным?

– Абсолютно. И что же вы узнали?

– Что я узнал?

– Да. Он угрожал при увольнении?

– Я бы этому не удивлялся. С людьми это случается. В такие моменты они могут наговорить все что угодно.

– А вот начальник модельного цеха утверждает, что Эндрю Стадлер никому не угрожал. В отделе кадров говорят то же самое. Он уволился, но никого не проклинал.

– Пытаетесь меня поймать? – усмехнулся Ринальди. – Напрасно. И вообще, подумайте только, о ком идет речь! Он же не вылезал из сумасшедшего дома!

– Ему поставили диагноз шизофрения?

– Чего вам от меня надо? Если вы меня спросите: это Стадлер выпустил кишки собаке Коновера? – я скажу вам: откуда я знаю?

– Вы с ним разговаривали?

– Нет, – отмахнулся Ринальди.

– Вы обращались в полицию, чтобы там провели расследование?

– Зачем? Чтобы совсем испортить этому несчастному придурку жизнь?

– Вы же сказали, что не удивились бы, услышав от него при увольнении угрозы.

Ринальди повернулся на своем удобном кресле и, прищурившись, уставился на экран компьютерного монитора.

– Кто у вас сейчас начальник отдела? Нойс?

– Да. Сержант Нойс.

– Передавайте ему от меня привет. Он добрый человек. И хороший полицейский.

– Хорошо. Передам.

«Что это? – подумала Одри. – Он намекает, что будет жаловаться на меня Нойсу? Но ведь Нойс практически не знает Ринальди! Я сама спрашивала о нем Нойса».

– Возвращаясь к моему вопросу, мистер Ринальди. Выходит, вы никогда не разговаривали со Стадлером и не обращали на него внимание полиции как на подозреваемого во вторжениях в дом мистера Коновера?

Эдди Ринальди задумчиво наморщил лоб, покачал головой и спокойно проговорил:

– У меня не было оснований считать, что это дело рук Стадлера.

– Значит, злоумышленник, вторгавшийся в дом мистера Коновера, до сих пор не найден?

– Это я должен спросить ваших коллег, что они предпринимают, чтобы его найти.

– А вы вообще когда-нибудь видели Эндрю Стадлера? Разговаривали с ним?

– Никогда.

– А мистер Коновер встречался со Стадлером? Разговаривал с ним?

– Вряд ли. Генеральный директор компании такого масштаба обычно редко встречается с рабочими. Разве что на собраниях.

– Тогда вас не удивляет то, что мистер Коновер был на похоронах Стадлера?

– Вот как? Это на него похоже!

– В каком смысле?

– Мистер Коновер очень трепетно относится к людям. Особенно к своим сотрудникам. В том числе к бывшим. Скорее всего, он ходит на все похороны сотрудников «Стрэттона». В таком маленьком городке, как наш, это неизбежно. Мистер Коновер здесь у всех на виду.

– Понятно. – Одри ненадолго задумалась. – А вы не показывали мистеру Коноверу списки уволенных сотрудников, возбудивших у вас подозрение, чтобы он сам подумал, не говорят ли ему что-нибудь особенное их имена?

– Обычно я его не беспокою по таким пустяковым вопросам, если у меня нет твердой уверенности. Я занимаюсь своей работой и не мешаю работать ему… Ну а вам я вряд ли чем-то могу помочь. Могу лишь сказать, что мне жаль мужика, тридцать шесть лет проработавшего на «Стрэттоне» лишь для того, чтобы его труп потом нашли на помойке.

17

– Алло! – Скотт Макнелли высунулся из-за перегородки, за которой сидела Марджори Дейкстра. – Не желаешь ли развлечься чтением? Книга ужасов под названием «Ежеквартальный финансовый отчет» в своей новой редакции готова!

Ник Коновер оторвал глаза от экрана монитора с неприятной электронной перепиской с юристом «Стрэттона» Стефанией Ольстром по поводу бесконечной и утомительной тяжбы с Министерством по охране окружающей среды, связанной с выбросами в атмосферу некоторых летучих органических соединений, содержащихся в клее, применявшемся «Стрэттоном» при изготовлении одной марки стульев, к тому же уже снятых с производства.

– Интересно? – спросил он у Макнелли.

– Не очень. Извиняюсь за то, что даю это тебе в последний момент, но мне пришлось переделать все цифры так, как ты этого хотел.

– Извини, что заставил тебя работать, – саркастически усмехнулся Ник. – Но в конечном итоге отвечать за эти цифры придется не тебе, а мне.

– Мьюлдар и Айлерс приезжают в Фенвик сегодня вечером, – сказал Скотт Макнелли. – Я сказал им, что покажу отчет им сегодня же перед ужином. Ты же знаешь этих людей… Они не отстанут…

Члены совета директоров всегда ужинали в Фенвике накануне ежеквартального заседания. Дороти Деврис, дочь основателя «Стрэттона» и единственный член его семейства, входящий в состав совета директоров, обычно приглашала их в загородный клуб Фенвика, в котором, по сути дела, почти единолично распоряжалась. Ужины эти были скучными и чопорными. О делах там почти никогда не говорилось.

– Знаешь, Скотт, сегодня вечером я не смогу поужинать с вами. – Ник встал и пошатнулся от острой головной боли.

– Как? Ты сошел с ума!

– Сегодня в школе у моей дочери праздник. Четвероклассники поставили спектакль. «Волшебник из страны Оз».[31] У моей Джулии там большая роль. Я никак не могу пропустить.

– Четвероклассники поставили спектакль? Ты шутишь?

– В прошлом году я не ходил на спектакль третьеклассников. Еще я не ходил на выставку их рисунков. Еще я не ходил практически ни на одно родительское собрание. А этот спектакль я пропустить не могу.

– Пусть тебе его запишут на видео!

– Запишут на видео? Какой из тебя после этого, на фиг, отец!

– Я сам никогда не хожу в школу и этим горжусь. А дети мои уважают меня еще больше за то, что я такой гордый и недоступный.

– Подожди! Еще немного, и они вообще забудут, кто ты такой. Кроме того, я не вижу в этих обедах ни малейшего смысла.

– Мы должны подкармливать директоров, чтобы они нас не уволили.

– Если меня уволят за то, что я не пошел с ними на ужин, им просто нужен повод для моего увольнения, и оно произойдет в любом случае.

– Хорошо, – сокрушенно покачав головой, сказал Макнелли. – Ты начальник, тебе и решать, но если хочешь услышать мой совет…

– Спасибо, Скотт, но я не хочу его слышать.

18

Сидя у себя за письменным столом, Одри некоторое время рассматривала свою небольшую коллекцию фотографий, а потом позвонила в криминальную лабораторию полиции штата Мичиган в Гранд-Рапидсе.

Накануне Одри потратила почти два часа, чтобы съездить в Гранд-Рапидс на автомобиле и передать пули в маленьком коричневом конверте молоденькому лаборанту. Лаборанта звали Халверсон, скорее всего, он только в этом году начал брить бороду и разговаривал с Одри по-деловому и подчеркнуто вежливо. Он спросил ее о гильзах таким тоном, словно она забыла их у себя в кармане. Одри пришлось объяснять, что гильз найдено не было. Она спросила лаборанта, когда будут готовы результаты, и он начал распространятся, как много у них работы, как мало сотрудников, и что сейчас они занимаются вещественными доказательствами, полученными три или четыре месяца назад. К счастью, сержант Нойс лично знал кого-то в полиции Гранд-Рапидса, и вежливого упоминания этой фамилии, как ни странно, хватило для того, чтобы лаборант Халверсон пообещал заняться ее пулями немедленно.

По телефону у Халверсона был совсем молодой голос. Он, конечно, не запомнил фамилии Одри, но та записала номер файла, по которому Халверсон тут же нашел ее пули в компьютере.

– Так, – с сомнением в голосе сказал Халверсон. – Посмотрим. Пули тридцать восьмого калибра в латунной оболочке. Это и так было ясно. Нарезка левая, шестая… Неужели вы вообще не нашли никаких гильз?

– Нет. Я же говорила. Тело подбросили в мусорный бак.

– При наличии гильз мы бы узнали гораздо больше, – сказал Халверсон таким тоном, словно уговаривал сдать припрятанные вещественные доказательства. – На гильзах остается гораздо больше следов, чем на пулях.

– К сожалению, гильз нет, – повторила Одри и терпеливо выслушала все полученные с помощью микроскопа данные.

– Итак, по ширине канавок и по ширине перемычки между канавками база данных нарезного оружия дает около двадцати различных моделей револьверов и пистолетов, из которых могли вылететь ваши пули.

– Целых двадцать, – разочарованно проговорила Одри.

– В основном это оружие фирм «Кольт» и «Дэвис». Бандиты часто пользуются ими. Так что ищите кольт или дэвис тридцать восьмого калибра. Или смит-вессон.

– Неужели нельзя узнать поточнее?

– Как я уже вам сказал, это пули с полой оконечностью в латунной оболочке. Возможно, они выпущены фирмой «Ремингтон», но голову на отсечение я вам за это не дам.

– А еще?

– Больше ничего. Впрочем, есть еще одна догадка, но не знаю, следует ли вам о ней говорить.

– Ну говорите же!

– Хорошо, но имейте в виду, что это мои личные соображения. Видите ли, ширина перемычки между канавками колеблется в пределах от 0,0254 до 0,054 дюйма. А ширина канавок – от 0,124 до 0,128 дюйма. Как видите, диапазон колебаний очень мал. Выходит, речь идет о приличном оружии, а не о дешевом пугаче. Поэтому, возможно, это смит-вессон, потому что эта фирма изготавливает оружие очень высокого качества.

– И сколько же у фирмы «Смит энд Вессон» таких моделей?

– Они не выпускают больше оружие тридцать восьмого калибра. А раньше такой калибр был только у их пистолета «Бэби-Сигма».

– «Бэби-Сигма»? Он так и называется?

– Нет. Раньше, в конце девяностых годов, «Смит энд Вессон» выпускали целый модельный ряд пистолетов под названием «Сигма». Самым маленьким из них был карманный пистолет тридцать восьмого калибра, который покупатели прозвали за малый размер «бэби».

Одри записала на листочке бумаги: «Смит-вессон, „Бэби-Сигма“ 38-го калибра».

– Спасибо большое, – сказала она лаборанту. – Значит, мы будем искать «Сигму» тридцать восьмого калибра производства фирмы «Смит энд Вессон».

– Я не утверждаю, что речь идет именно об этом оружии, и вам не следует пренебрегать всеми остальными возможностями.

– Разумеется. Я прекрасно это понимаю.

Сотрудники криминалистических лабораторий всегда относились с огромной осторожностью к собственным высказываниям, понимая, что любое их утверждение должно быть доказуемым и пройти проверку в суде.

– Как вы думаете, когда можно рассчитывать на новые данные по этим пулям? – добавила Одри.

– Когда поступит ответ из базы данных интегрированной системы баллистической идентификации.

Одри решила не спрашивать, когда ей ждать этого ответа, и распрощалась:

– Огромное вам спасибо. Если вам придут в голову еще какие-нибудь соображения, сразу же мне звоните!

19

Новехонький актовый зал Фенвикской начальной школы ничем не уступал лучшим театрам в крупных колледжах: бархатные кресла, прекрасная акустика, профессиональные светильники и динамики. Официально актовый зал назывался «Театр имени Мильтона Девриса». Оплатившая его отделку и оборудование Дороти Стрэттон Деврис пожелала, чтобы он был назван в честь ее покойного мужа.

Когда Ник ходил в эту школу, в ней вообще не было актового зала. Все собрания проводились в спортивном зале, где школьники сидели на длинных деревянных скамьях. Теперь же казалось, что четвероклассники ставят свой спектакль, как минимум, на Бродвее.

Осмотревшись по сторонам, Ник обрадовался своему решению прийти. Пришли родители и даже бабушки и дедушки всех остальных детей. Пришли даже такие родители, как отец Эмили Ренфро, пластический хирург, вообще не показывавшийся в школе. Мать Эмили, Жаклин Ренфро, была активисткой родительского комитета, но ее муж был слишком занят пластическими операциями и любовными играми со своими медсестрами. У некоторых родителей были маленькие цифровые видеокамеры, на которые они явно собирались записать спектакль, чтобы потом навсегда забыть об этой записи.

Ник, как всегда, опоздал. В последнее время он вообще всегда и всюду опаздывал. Марта привезла Джулию в школу час назад: четвероклассники должны были успеть переодеться в костюмы, которые несколько месяцев делали своими руками на уроках труда и рукоделия. Джулия пребывала в радостном возбуждении. Она играла Ведьму с Запада. Джулии ужасно хотелось играть ведьму, и, к ее неописуемому восторгу, эту роль дали именно ей. Все остальные девочки хотели играть только главную положительную героиню Дороти. Джулия понимала, что любая ведьма даст сто очков вперед даже самой знаменитой послушной девочке в мире, и Ник обожал за это свою маленькую дочь.

Джулия думала, что ее папа не придет на спектакль. Ник уже несколько раз говорил ей, что именно в этот вечер у него важный деловой ужин. Узнав об этом, Джулия очень расстроилась. Теперь она воспрянет духом, увидев его в зале. По правде говоря, Ник считал посещение школьных спектаклей такой же скучной родительской обязанностью, как стирка описанных пеленок, походы с детьми в цирк на льду или просмотры с ними отвратительно пошлых диснеевских мультиков, от которых дети, разумеется, приходили в восторг.

Задняя часть зрительного зала была отгорожена, а в первых рядах не было свободных мест. Оглядевшись по сторонам, Ник нашел-таки несколько свободных кресел среди враждебно косившихся на него или просто отворачивавшихся при виде его родителей. А может, это ему только кажется? Неужели у него на лбу крупными буквами написано, что он убийца? Конечно же нет! Если кто-то здесь и ненавидел Ника, так только за то, что он увольнял их родных, близких и друзей. Остальные его грехи пока не могли быть известны этим людям.

Ник заметил, что родители Эмили Ренфро смерили его ледяным взглядом и тут же отвернулись. Наконец он узрел хоть одно дружелюбное лицо. С этим человеком он ходил вместе в школу, а теперь Джулия училась в одном классе с его сыном.

– Привет, Бобби! – сказал Ник и сел в кресло, с которого Боб Кейси убрал свою куртку. Боб уже полностью облысел. У него было налитое кровью лицо, а огромное пузо едва не хлопало ему по коленям. Он был биржевым маклером и пару раз пытался подбить Ника принять участие в играх с ценными бумагами. В общем, Боб был неглупым малым, но основным его талантом была хорошая память, которую он, однако, использовал в основном для того, чтобы учить наизусть длинные диалоги из юмористических телепередач.

– Привет! – улыбнулся Боб. – Сегодня важная премьера!

– Это точно. Как жена?

– Нормально…

Последовало продолжительное томительное молчание. Потом Боб Кейси откашлялся:

– Ничего себе театрик забомбили! У нас такого не было.

– Зато у нас был спортзал.

– Все это баловство! – подмигнув Нику, заявил Боб и процитировал какого-то комика: – В наше время до школы было тридцать миль, и мы ходили туда пешком. Каждое утро. Мы ходили туда и в снег, и в град, и в дождь. В школу дорога вела в горку! Из школы – тоже. Так прошло наше счастливое детство.

Ник улыбнулся.

Боб Кейси повнимательней присмотрелся к Нику и спросил:

– У тебя был тяжелый год?

– У многих этот год был тяжелее…

– Да брось ты. Ты же потерял Лауру!

– Ну да…

– А как дом?

– Почти готов.

– Вот уже год, как он почти готов, – усмехнулся Боб. – А дети как? У Джулии-то, кажется, все в порядке?

– Да, у нее все хорошо.

– А Люк? Ему наверняка очень трудно?

Ник подумал, что Бобу Кейси, возможно, известно о проблемах Люка даже больше, чем ему самому.

– Чего ты хочешь от шестнадцатилетнего парня… – пробормотал Ник.

– Это очень трудный возраст. Да еще без матери…

Спектакль ничем не отличался от других спектаклей, поставленных силами четвероклассников, которые сами нарисовали декорации с Изумрудным городом и вырезали из раскрашенного картона Говорящую яблоню. Учитель пения кое-как играл на электрической органоле. Ведьма Джулия время от времени замирала как вкопанная, забыв слова, и зрительный зал начинал громким шепотом ей подсказывать.

Когда спектакль закончился, Жаклин Ренфро сделала над собой видимое усилие и подошла к Нику.

– Бедная Джулия, – сказала она. – Как ей сейчас трудно!

Ник нахмурился.

– Я хочу сказать, у нее теперь нет мамы, а вас никогда не бывает дома.

– К вашему сведению я провожу дома все свое свободное время, – сказал Ник.

Жаклин Ренфро пожала плечами и с довольным видом двинулась дальше, но ее муж Джим задержался. На нем был коричневый твидовый пиджак и голубая рубашка, словно он все еще учился в Принстонском университете.[32]

– Не знаю, что бы я без нее делал, – подмигнул он Нику, показав пальцем на удалявшуюся супругу. – И как это вы справляетесь один?.. Но Джулия у вас отличный ребенок. Вам с ней повезло.

– Я тоже так думаю.

– Семья – это здорово! – улыбнулся во весь рот Джим Ренфро. – Правда, иногда надоедает. Прямо не знаешь, что с ними делать, убивать, что ли?

Джим Ренфро еще раз с самодовольным видом подмигнул Нику.

У Ника зашумело в ушах, глаза застлала красная пелена, и он почувствовал, что сейчас не выдержит и ударит стоявшего перед ним тупицу.

К счастью, именно в этот момент к нему подбежала Джулия. На ней все еще были остроконечная ведьмина шляпа и страшный зеленый грим на лице.

– Папа! Ты пришел! – закричала она.

– А как же! – сказал Ник, обняв дочь.

– Ну как я играла? – с совершенно счастливым видом спросила Джулия, явно позабывшая о своих мучениях на сцене. Теперь ее распирала гордость.

– Прекрасно! – не моргнув глазом, соврал Ник, млея от любви к своей маленькой ведьмочке.

20

По пути домой в машине у Ника зазвонил мобильный телефон. Раздался душераздирающий синтетический рев фанфар, который Ник так и не нашел времени перепрограммировать.

На дисплее появился номер Эдди Ринальди. Ник вытащил телефон из держателя, не желая, чтобы голос Ринальди раздавался на всю машину. Джулия сидела на заднем сиденье и сосредоточенно изучала программку прошедшего спектакля. Лицо у нее все еще было в зеленом гриме, и Ник предвидел, как трудно будет убедить ее умыться перед сном.

– Слушаю тебя, Эдди.

– Наконец-то! Ты что, выключал телефон?

– Я был на школьном спектакле у Джулии.

– А… – протянул Эдди, не имеющий детей, не намеревающийся их заводить и проявляющий минимум интереса к чужим детям. – Мне надо к тебе заехать.

– Именно сегодня?

– Именно сегодня, – немного подумав, ответил Эдди. – Нам надо поговорить. Я приеду ненадолго.

– Что-то случилось? – заволновался Ник.

– Нет. Ничего. Но нам все равно надо поговорить.

Усевшись в кресло у Ника в кабинете, Эдди Ринальди с хозяйским видом закинул ногу на ногу.

– Ко мне приходил детектив из отдела по расследованию особо опасных преступлений, – спокойно проговорил он.

У Ника все похолодело внутри. Он подался вперед в кресле, стоящем рядом со стеклянной дверью, за которой совсем недавно лежал труп Эндрю Стадлера.

– Что ему было нужно?

– Да ничего особенного, – небрежно пожал плечами Эдди. – Обычная проверка.

– Обычная проверка?

– Она совершала опрос по месту последней работы убитого. Так всегда делают.

– Она? – спросил Ник, невольно избегая вертевшегося у него на языке страшного вопроса: «Они уже ищут убийцу? И пришли прямо на „Стрэттон“?»

– Да, она. Этакая чернокожая леди! – Эдди выразился на удивление изящно. Его расизм не был ни для кого секретом, но, возможно, он наконец понял, что его взгляды могут быть неприятны даже его старым приятелям. Или же он просто не хотел дразнить Ника.

– Я не знал, что в полиции Фенвика работает негритянка.

– Я тоже.

Воцарилось продолжительное молчание, нарушающееся лишь тиканьем настенных часов. Эти серебряные часы с гравировкой: «От благодарных сограждан!» были преподнесены Нику три года назад, когда его все любили.

– Что ей было нужно?

– Она расспрашивала меня о Стадлере.

– Что именно она хотела знать?

– Что именно? Ну, угрожал ли он и все такое.

Эдди явно уходил от прямых ответов. Ник насторожился.

– А почему она разговаривала именно с тобой?

– Я же начальник службы безопасности!

– Нет. Она пошла прямо к тебе по какой-то другой причине. Ты что-то недоговариваешь.

– Недоговариваю? Я все договариваю. Она просто узнала о том, что я наводил в полиции справки о Стадлере.

Вот оно! Эдди сам выдал себя, обратившись в полицию по поводу Стадлера!

– Черт возьми!

– Чего ты волнуешься? Ничего страшного не произошло.

– Ты так считаешь?! – Ник схватился руками за виски. – Сначала ты объясняешь в полиции, что один сумасшедший, уволенный со «Стрэттона», вспорол брюхо собаке директора, а через пару дней находят труп этого сумасшедшего. Думаешь, в полиции не в состоянии сложить два и два?

Эдди покачал головой и закатил глаза:

– Ты рассуждаешь, как мафиози с Сицилии. У нас в Фенвике никому и в голову не придет, что директор «Стрэттона» может лично расправиться с не понравившимся ему подчиненным. Теперь у нас в полиции знают только то, что Стадлер был сумасшедшим. А сумасшедшему легко напороться на пулю.

– Да?

– В Гастингсе! В Гастингсе вообще легко напороться на пулю. И не только сумасшедшему… А у полиции нет никаких оснований связывать гибель Стадлера со мной или с тобой.

– О чем же тогда она спрашивала?

– Она спрашивала, разговаривал ли ты когда-нибудь со Стадлером, был ли с ним знаком. Я сказал, что ты, наверное, вообще не подозревал о его существовании. И мне даже не пришлось для этого врать.

Стараясь успокоиться, Ник перевел дыхание.

– А если бы я знал Стадлера, что тогда? Мне что, достаточно было его знать, чтобы меня обвинили в его убийстве?! – воскликнул Ник с таким возмущением в голосе, словно уже сумел убедить себя в собственной невиновности.

– Да нет же! Она это спрашивала просто так. На всякий случай. И вообще, я убедил ее в том, что ты тут ни при чем.

– Откуда ты знаешь?

– Уж я-то знаю… Да ты сам подумай! Неужели директор «Стрэттона» будет убивать своих служащих! Курам на смех! Кто ж в это поверит?

– Ну, допустим, – после продолжительной паузы проговорил Ник.

– Я просто хотел сообщить тебе о том, что ей сказал, на тот случай, если она явится с вопросами к тебе.

– Она что, собиралась? – У Ника часто забилось сердце.

– Она мне ничего не говорила, но, по-моему, вполне может к тебе прийти.

– Ну хорошо. Я скажу ей, что раньше вообще ничего не слышал о Стадлере. Ты ведь так ей и сказал?

– Именно так. Скажи ей, что ты очень занятой человек.

– Хорошо.

– Скажи ей, что кто-то, скорее всего, взбесившийся от злости уволенный работник «Стрэттона», выпотрошил твою собаку, и ты обратился в полицию. Но кто именно этот маньяк, ты не знаешь.

– Хорошо.

– Скажи, что ты не знаешь, был этим маньяком Стадлер или это кто-то другой, и о мотивах убийства Стадлера тебе ничего не известно.

Ник кивнул, репетируя про себя ответы на все возможные вопросы и прикидывая, на чем его можно поймать.

– Значит, никаких улик против меня нет? – наконец пробормотал он.

– Неужели ты не помнишь, что я об этом позаботился?! – возмущенным тоном воскликнул Эдди.

– Помню. Но подумай об этом еще раз. Ты же был полицейским. Подумай как следует!

– Да, я был полицейским и уже подумал как следует.

– Никаких отпечатков пальцев? Ничего такого на трупе?.. Может, какие-нибудь волокна, ДНК, что-нибудь в этом роде?

– Мы уже сто раз об этом говорили!

– Давай поговорим еще раз.

– На теле ничего не было, – заявил Эдди. – Я проделал все, что должен был и мог сделать за то время, что у меня было.

– А пистолет?

– Что – пистолет?

– Что ты с ним сделал? Он все еще у тебя?

– Считаешь меня ненормальным?

– Ну и где он?

– На дне реки!

Как и большинство городов штата, Фенвик возник на берегу одной из множества рек, впадающих в озеро Мичиган.

– А гильзы?

– Тоже.

– А если пистолет найдут?

– Каким образом?

– Ну все-таки?

– Даже если его найдут, ко мне с ним не придут.

– Почему? Разве это не твой пистолет?

– Нет. Я его нашел.

– Нашел?!

– Кто-то его выбросил, а я подобрал. Это было еще в Гранд-Рапидсе. На месте одной перестрелки. Его выбросил какой-то бандит. Кто его знает, что это за пистолет! Главное, что о его существовании никто не знает. Я его не покупал. На него нет никаких бумаг.

Ник знал, что полицейские иногда тайком забирают себе оружие, найденное ими на месте преступления. Делая это, они сами становились преступниками, и Ник не очень обрадовался, услышав такое признание от Эдди. Если Ринальди незаконно хранит оружие, на что он еще способен пойти?..

– Ты в этом уверен? – спросил Ник.

– Абсолютно.

– А как же камеры слежения?

– Не забывай, с кем имеешь дело. Я же профессионал в своей области. Камеры в порядке.

– Что ты с ними сделал?

– А какая тебе разница?

– Не забывай о том, что мои собственные камеры, у меня дома, записали, как я убил человека!

Эдди прикрыл глаза и раздраженно отмахнулся:

– Я отформатировал жесткий диск, на который велась запись. Никаких записей с той ночи не сохранилось. Считай, что твои камеры заработали только на следующий день. Их ведь поставили только накануне, и в ту ночь их еще просто не ввели в эксплуатацию.

– Это правдоподобно?

– Совершенно правдоподобно. И вообще, ничего не бойся. Когда к тебе явится негритянка, будь с ней любезен, отвечай на все ее вопросы, расскажи ей все, что знаешь, а точнее ничего, потому что тебе ничего не известно, – усмехнулся Эдди.

– Мне известно о ее разговоре с тобой?

– Не знаю, – пожал плечами Эдди. – Все равно. Скажем, не известно. Я тебе об этом не говорил, потому что ты тут совсем ни при чем. Идет?

– Идет.

– Ну хорошо. Ни о чем не волнуйся и ложись спать, – сказал Эдди, поднимаясь на ноги. – Выглядишь ты неважно.

– Ладно… – Ник тоже встал, чтобы проводить Эдди до двери, но тут ему в голову пришла еще одна вещь. – Слушай, той ночью ты сказал мне, что это твой пистолет и улика против тебя и поэтому мне нельзя обращаться в полицию!

– Ну и что? – с каменным лицом спросил Эдди.

– А теперь оказывается, что этот пистолет не имеет к тебе никакого отношения! Я что-то не понимаю…

Некоторое время Эдди молчал, а потом пробормотал:

– Осторожность никогда не вредит. Запомни это! Никогда!

Выйдя вслед за Эдди из кабинета, Ник услышал чьи-то шаги и заметил промелькнувшую на вершине лестницы ногу в кроссовке. Лукас! Он что, только что вернулся домой? Или подслушивал у двери кабинета? Вряд ли! В первую очередь потому, что его абсолютно не интересует собственный отец… И все же…

И все же Ник не мог побороть вновь охватившего его чувства тревоги.

21

На следующее утро Ник ехал на работу в отвратительном настроении. Узнав о том, что на «Стрэттоне» теперь шныряет полиция, он долго не мог уснуть. Он допоздна ворочался в своей огромной постели, вставал, снова ложился…

Перед глазами Ника, как в калейдоскопе, мелькали события той страшной ночи: оскал Стадлера, выстрелы, труп на траве, физиономия Эдди Ринальди, завернутый в мешок мертвец на плече.

Ник больше не принимал снотворного, потому что у него кончились таблетки, а новых он не покупал, чтобы они не свели его в могилу. Ник старался не думать о событиях той страшной ночи. Для этого ему пришлось думать о работе. А думая о работе, он не мог не думать об утреннем заседании совета директоров. Он всегда волновался перед этими заседаниями, а сегодня он волновался больше обычного, живо представляя себе, сколько помоев будет вылито ему на голову.

На одном из светофоров он остановился рядом со сверкающим новехоньким серебристым «мерседесом». Разглядывая красивую машину, Ник заметил, что за рулем сидит Кен Коулман, начальник его отдела продаж. Ник опустил стекло в правой дверце и несколько раз посигналил, чтобы привлечь к себе внимание Коулмана. Наконец грузный лысоватый Коулман услышал сигналы Ника и с сияющим лицом опустил свое стекло.

– Здравствуйте, Ник! Какой на вас сегодня шикарный костюм!

– Совет директоров… А у вас новая машина?

– Только второй день на ней езжу! – осклабился Коулман. – Нравится?

– Такая стоит тысяч сто?

– Больше! – Коулман оживленно закивал головой, как заводной болванчик. – Она полностью упакована. Трехрежимный климат-контроль и рулевое колесо с подогревом!

Ловкие коммерческие директора на «Стрэттоне» зарабатывали побольше Ника, но он не завидовал их работе, способной превратить даже самого замечательного человека в беспринципного лицемера.

Загорелся зеленый свет, но Ник не тронулся с места.

– Вы ее купили или арендовали? – спросил он у Коулмана.

– Арендовал. Я всегда арендую машины.

– Ну и хорошо. Вам будет проще вернуть ее туда, откуда вы ее взяли.

Коулман замер с ошеломленным выражением на лице. Кто-то сзади начал сигналить, но Ник и бровью не повел.

– Мы уволили уже пять тысяч человек, – проговорил он. – Половину прежнего штата корпорации. Мы сделали это для того, чтобы спасти «Стрэттон» от банкротства, но при этом оставили без работы половину города, и я не допущу, чтобы мои подчиненные из состава руководства корпорации разъезжали по этому городу на автомобилях стоимостью в сто тысяч долларов. Ясно?

У Коулмана отвисла нижняя челюсть.

– Вы сегодня же сдадите эту машину и возьмете себе что-нибудь попроще, – продолжал Ник. – Если я еще раз увижу вас за рулем этого «мерседеса», вам не поздоровится.

С этими словами Ник Коновер нажал на газ и рванулся вперед.

Пять членов совета директоров корпорации «Стрэттон» и их гости собрались в холле перед залом для заседаний. Им подали кофе, сваренный в лучшем кафе Фенвика, потому что в прошлый раз Тодд Мьюлдар прошелся по поводу кофе из стрэттоновского кафетерия, с ухмылкой сравнив его с ароматизированными помоями. Ник не сомневался в том, что Мьюлдар просто решил в очередной раз продемонстрировать свое превосходство перед провинциалами, но промолчал и велел в следующий раз подать другой кофе, а также холодную французскую минеральную воду, дыню, клубнику, малину и самые дорогие пирожные из лучшей кондитерской.

Когда Ник вошел в холл, Тодд Мьюлдар в очередном дорогом костюме как раз говорил Скотту Макнелли, Дэвису Айлерсу из «Фэрфилд партнерс» и еще какому-то незнакомому человеку о том, что наилучшее впечатление Фенвик производит в зеркале заднего вида стремительно удаляющегося от него автомобиля. Айлерс и незнакомый мужчина расхохотались, а Макнелли вовремя заметил Ника и только хихикнул.

Дэвис Айлерс был еще одним из инвесторов фирмы «Фэрфилд партнерс», имеющих обширный опыт практической работы. Как и Мьюлдар с Макнелли, он когда-то работал на «Маккинзи», но в студенческие годы он играл в футбол не за Йельский университет, а за Дартмутский.[33] Впоследствии он управлял рядом крупных компаний в качестве их временного генерального директора.

Повернувшись ко входу, Тодд Мьюлдар увидел Ника и приветствовал его высоко воздетой рукой с чашечкой кофе.

– Здравствуйте, Ник! На удивление хороший у вас сегодня кофе!.. Жаль, что вы не ужинали с нами вчера вечером, но я понимаю ваши отцовские чувства, – добавил Мьюлдар и подмигнул Нику.

Ник пожал руку Мьюлдару, затем Макнелли, затем Айлерсу.

– Извините, вчера никак не мог прийти, – пробормотал он. – Моя дочь участвовала в школьном спектакле, и я…

– Вы правильно сделали, что поставили нас вчера вечером на свое место, – медленно проговорил Мьюлдар. – Директора директорами, а семья – прежде всего.

Нику очень хотелось плеснуть Мьюлдару в лицо горячим кофе, но он лишь взглянул ему в ярко-синие глаза и улыбнулся.

– Ник, разрешите представить вам нового члена нашего совета директоров Дэна Файнголда!

Файнголд оказался высоким мужчиной атлетического сложения с привлекательным лицом и копной начавших седеть каштановых волос. У него был вид типичного спортсмена из очередного престижного университета.

«Похоже, в „Фэрфилд партнерс“ других просто не берут», – подумал Ник.

Файнголд сжал руку так, что у Ника захрустели суставы.

– Неужели вы тоже играли в футбол за команду Йельского университета? – вежливым тоном осведомился Ник и подумал: «Новый член совета директоров „Стрэттона“? А меня кто-нибудь поставил в известность о его кандидатуре?»

– Дэн играл в бейсбол! – заявил Мьюлдар, ухватив за плечи Ника и Файнголда с таким видом, словно хочет столкнуть их лбами. – Он был легендарный подающий!

– Никакой не легендарный, – усмехнулся Файнголд.

– Легендарный, легендарный! – повторил Мьюлдар и взглянул на Ника. – Дэн двадцать лет занимался оснащением офисов всем необходимым. Помните компанию «Офис-Сорс»? Так вот Дэн ее практически создал. А когда Осгуд купил его компанию, он пригласил Дэна работать к себе.

– Ну и как вам Бостон? – спросил Ник у Дэна Файнголда. Он не знал, о чем еще говорить, потому что по-настоящему хотел бы спросить: «Зачем вы здесь? Кто пригласил вас в состав совета директоров и что здесь, собственно, происходит?»

Конечно, «Фэрфилд партнерс» имели право вводить в состав совета директоров «Стрэттона» своих представителей, но об этом было принято предупреждать заранее. Никто еще не являлся на совет директоров вот так – ни с того ни с сего. Возможно, это было сделано специально для того, чтобы поставить Ника на место…

– В Бостоне мне очень нравится. Этот город – самое подходящее место для такого гурмана, как я. Там множество замечательных ресторанов.

– Дэн совладелец потрясающей пивоварни на севере штата Нью-Йорк! – заявил Мьюлдар. – Они варят отличное бельгийское пиво. Лучше, чем в самой Бельгии! Правда, Дэн?

– Пожалуй, да!

– Добро пожаловать в наш совет директоров, – сказал Ник. – Ваши познания в производстве бельгийского пива нам несомненно пригодятся.

Ник где-то уже слышал о бельгийском пиве из штата Нью-Йорк, но никак не мог вспомнить, где именно…

По пути в зал для заседаний Мьюлдар взял Ника за локоть, отвел в сторону и негромко проговорил:

– Очень жаль, что с «Атлас-Маккензи» у вас ничего не вышло.

– Что?

– Скотт Макнелли все рассказал мне вчера вечером.

– О чем вы?

Мьюлдар с любопытством смерил Ника взглядом:

– О контракте, который вы хотели подписать.

– Что?!

Что он несет? Контракт с «Атлас-Маккензи» практически подписан! Как это – «ничего не вышло»?

– Не волнуйтесь, сегодня мы не будем это обсуждать, – прошептал Мьюлдар и позвал громким голосом: – Миссис Деврис!

Подойдя широкими шагами к только что появившейся Дороти Деврис, Тодд Мьюлдар схватил ее изящную руку своими здоровенными лапами и стал ждать, когда она подставит ему щеку для поцелуя.

На Дороти был бордовый брючный костюм с белой выпушкой по обшлагам. Ее седые волосы напоминали огромное белое облако с легким оттенком синевы, гармонирующим с ее серо-голубыми глазами. «Фэрфилд партнерс» оставили Дороти небольшую часть акций «Стрэттона» и место в совете директоров. Это было ее условие, и Уиллард Осгуд на него без колебания согласился. Оставив за основателями фирмы один из ее руководящих постов, Осгуд демонстрировал всему миру, что уважает традиции. Разумеется, Дороти ничего не решала. Ее роль в совете директоров была чисто декоративной. «Фэрфилд партнерс» владели девяноста процентами акций «Стрэттона», имели большинство в совете директоров и всем управляли. Дороти была достаточно умна, чтобы это понимать, но кроме этого, понимала, что все еще пользуется кое-каким личным авторитетом, по крайней мере, за пределами совета директоров.

Ее отец Гарольд Стрэттон работал подмастерьем у жестянщика, потом – верхолазом, потом – машинистом на железной дороге. Затем он работал механиком на заводе компании «Стилкейс» в Гранд-Рапидсе и только потом смог открыть собственное дело на деньги своего богатого тестя. Главным изобретением Стрэттона было использование роликоподшипников для облегчения перемещения выдвижных ящиков в картотечных шкафах. Его единственный сын умер ребенком, и у него осталась только Дороти, но женщины в те времена не управляли компаниями, поэтому дело перешло к ее мужу Мильтону Деврису. В последнее время Дороти Деврис жила в своем огромном мрачном особняке на Мичиган-авеню и пользовалась таким непререкаемым авторитетом во всех общественных делах Фенвика, как это может быть только в маленьких городках. Она входила в состав всех общественных комитетов Фенвика и председательствовала в большинстве из них. Хотя она и симпатизировала Нику, сделав его директором некогда принадлежавшей ей фирмы, она все равно относилась к нему снисходительно, как к выходцу из низких социальных слоев. Еще бы! Ведь отец Ника работал в цеху у нее на заводе! При этом она забывала о том, что и ее отец начинал подмастерьем у жестянщика.

Еще не оправившись от слов Мьюлдара, Ник подошел к Скотту Макнелли, уже занявшему свое привычное место за овальным столом из красного дерева.

– Так что там насчет «Атлас-Маккензи»? – прошипел Ник, стиснув пальцами плечо Макнелли.

Скотт Макнелли чуть не вывернул шею, чтобы взглянуть в глаза Нику.

– Мне позвонили на мобильник вчера вечером за ужином. А рядом со мной как раз сидел Тодд Мьюлдар… – Макнелли запнулся и замолчал, но Ник не отпускал его плечо. – «Атлас-Маккензи» собирается подписать контракт со «Стилкейсом». Точнее с тем предприятием, которое «Стилкейс» создал вместе с «Гейлом и Уэнтвортом»…

– И они сообщили это в первую очередь тебе?

– Во время переговоров Хардвик записал мой номер, и, наверное, он просто первым попался ему на глаза!

– В следующий раз о таких важных вещах докладывай в первую очередь мне! Ясно?

– Ясно, – пробормотал покрасневший Макнелли. – Просто Мьюлдар сидел рядом, и, сам понимаешь…

– Мы еще вернемся к этому разговору, – прошипел Ник и так сжал Скотту Макнелли плечо, что тот скривился от боли.

Под аккомпанемент скрипучего смеха Дороти Деврис, которую Мьюлдар знакомил с Дэном Файнголдом, Ник Коновер занял свое место во главе стола.

Зал для заседаний совета директоров корпорации «Стрэттон» был обставлен строже, чем любое другое помещение административного здания. В центре зала стоял огромный стол из красного дерева. Он мог принять пятнадцать человек, хотя с момента продажи «Стрэттона» «Фэрфилд партнерс» состав его совета директоров и отдаленно не приближался к такому числу человек. У каждого рабочего места, оснащенного плоским компьютерным монитором, способным подниматься и опускаться в результате нажатия всего одной кнопки, стояло роскошное черное кожаное кресло «Стрэттон-Симбиоз». В общем и целом таким залом для заседаний могла бы гордиться любая из крупнейших компаний в мире.

Откашлявшись, Ник осмотрелся по сторонам и сразу понял, что не находится в кругу друзей.

– Давайте сначала заслушаем финансовый отчет, – проговорил он.

22

Нику показалось, что Скотт Макнелли излагает свои неутешительные итоги почти дерзко, с мрачной решимостью и вызывающим видом человека, отдающего свое неизлечимо больное тело на растерзание стервятникам.

Конечно, без выступления Макнелли можно было и обойтись. Всем членам совета директоров предварительно разослали его отчет, но заседание совета директоров было почти ритуальным действом, в результате которого составлялся итоговый протокол. Кроме того, члены совета директоров не были обязаны знакомиться с предварительно разосланными им материалами.

Тем не менее Ник не сомневался в том, что Тодд Мьюлдар тут же схватил прибывший к нему в Бостон финансовый отчет со «Стрэттона» и впился в него так, словно это была, по меньшей мере, спортивная газета. Наверняка Мьюлдар даже не дождался, когда отчет ему распечатают, и прочитал присланные ему Скоттом Макнелли файлы прямо на экране компьютера.

Ник не сомневался в этом потому, что все вопросы Мьюлдара казались подготовленными заранее. Более того, они больше походили не на вопросы, а на выпады.

– Я не верю своим ушам! – заявил Тодд Мьюлдар, обращаясь ко всем собравшимся: Дороти, Дэвису Айлерсу, Дэну Файнголду и двум лицам, приглашенным на первую часть заседания – Скотту Макнелли и юристу «Стрэттона» Стефании Ольстром. Стефания, маленькая, серьезная на вид женщина с преждевременно поседевшими волосами и никогда не улыбающимся ртом, похожим на куриную гузку, вела протокол заседания. Глядя на Стефанию, казалось, что жизнь высосала из нее все соки и поглотила все ее эмоции, кроме раздраженного беспокойства.

– Это просто какая-то катастрофа! – продолжал Мьюлдар.

– Не спорю, итоги кажутся неутешительными, – попытался вставить Ник.

– Кажутся – это мягко сказано! Мне просто рыдать хочется! – взревел Мьюлдар.

– Дело в том, что позади тяжелый квартал года! Да что там квартал! Весь этот год был очень тяжелым для нашей отрасли промышленности, – сказал Ник. – Всем известно, как отражается на продажах офисного оснащения экономический спад. При первых же его признаках никому больше и в голову не приходит тратить деньги на новую офисную мебель.

Ника очень раздражало то, с каким видом на него смотрит Тодд Мьюлдар, но он продолжал:

– Обратите внимание на то, как мало за последний год возникло новых предприятий, как мало построили коммерческих площадей, как мало существующих предприятий расширяется. В последние два года нашей отрасли и так грозило перепроизводство, а при нынешнем падении спроса не приходится и говорить о том, чтобы повышать цены или надеяться на крупные прибыли в нашей отрасли.

– От слова «отрасль» меня просто воротит, – заявил Мьюлдар.

– От этого положение в отрасли не улучшится, – улыбнулся Ник и сложил руки на груди. При этом в нагрудном кармане у него что-то зашуршало.

– Как говорит Уиллард Осгуд, – сказал Мьюлдар, – объяснения это не оправдания. Объяснить можно все что угодно.

– Вы должны извинить мистера Коновера, – вставил Скотт Макнелли. – Дело в том, что он слышит эти цифры впервые.

– Как?! – воскликнул Мьюлдар. – Я ознакомился с финансовым отчетом компании раньше ее директора? Вас это, видно, совсем не интересует, – заявил он, повернувшись к Нику. – У вас есть дела поважнее, типа детсадовских представлений!

Ник пригвоздил Скотта Макнелли взглядом к стулу. Естественно, он впервые слышал эти цифры. Ведь финансовый директор успел показать ему только липовый отчет, которым хотел втереть очки совету директоров! Нику очень хотелось наорать на Макнелли и раскрыть перед всеми его махинации, но он не стал этого делать, не зная, к чему могут привести такие разоблачения.

Дрожащими пальцами Ник выудил из нагрудного кармана плотную желтую бумажку, на которой рукой Лауры было написано: «Я тебя люблю. Ты мой герой». У Ника на глаза навернулись слезы. Он так редко надевал этот костюм, что бумажка пролежала в кармане бог знает сколько времени. Аккуратно сложив бумажку вдвое, Ник опустил ее обратно в карман.

– Не надо так, Тодд, – сказал Дэвис Айлерс. – У нас у всех есть дети.

При этих словах незамужняя и никогда не имевшая детей Стефания Ольстром еще ниже наклонилась над ноутбуком и еще быстрее застучала по его клавишам.

«Спокойно! – уговаривал себя Ник, пока у него на ресницах сохли слезы. – Спокойно!» Зал для заседаний плыл у него перед глазами.

– Мистер Макнелли имеет в виду окончательные цифры. Естественно, я прекрасно знаком с общим положением вещей и меня радует то, что мы по-прежнему получаем прибыль, – сказал Ник Тодду Мьюлдару.

– Вы знакомы! – воскликнул Мьюлдар. – Вы знакомы с общим положением вещей! Так вот, разрешите мне сказать вам, что нам наплевать на то, что происходит в «вашей отрасли» в целом. Мы купили «Стрэттон» не потому, что ваша корпорация – среднестатистическое предприятие в вашей отрасли. Мы купили вас потому, что вы были в ней лучшими. Как вы думаете, почему мы обставляем наши офисы у себя в Бостоне вашей мебелью? Может быть, потому, что нам больше не из чего выбирать? Отнюдь! Потому что вы были лучшими!

– Мы и сейчас лучшие! – сказал Ник. – Не забывайте о том, что – по вашему же настоянию – мы стали сокращать штат наших сотрудников раньше остальных предприятий нашей отрасли. В этом мы их здорово опередили.

– Замечательно. И где же запланированные доходы?

– Дело в том, – вставил Скотт Макнелли, – что план мистера Коновера не учитывал экономического спада.

– Скотт, – с мрачным видом проговорил Тодд Мьюлдар, – мистер Коновер генеральный директор корпорации «Стрэттон». В своих планах он должен учитывать все. И экономические спады тоже… Послушайте, – Мьюлдар повернулся к Нику, – мы всегда предоставляем директорам наших предприятий большую свободу действий…

С этими словами Мьюлдар уставился на Ника своими синими глазами так, словно не мог предсказать, до чего именно может довести директора корпорации «Стрэттон» такая свобода.

– Мы не хотим управлять вашим предприятием, – продолжал Мьюлдар. – Вы должны управлять им сами. Но управляя им, не забывайте о том, что работаете на нас, а наша задача – защищать собственные интересы и интересы прочих наших инвесторов.

– Самое лучшее, что вы можете сделать для себя и для прочих ваших инвесторов, – стараясь говорить вежливым тоном, сказал Ник, – это вложить их и ваши деньги в развитие нашего производства именно сейчас, в момент спада, чтобы у нас были готовые новые продукты к моменту экономического подъема.

– Ну да, – хмыкнул Мьюлдар, копаясь в лежащих перед ним бумагах. – Вы уже и так потратили за последние три года тридцать миллионов долларов на разработку новой модели табуретки! То есть, простите, стула…

– И это совсем не дорого, – парировал Ник. – На эти деньги мы спроектировали не только стул, но и все оборудование для его изготовления. Мы приобрели на них двадцать шесть патентов и оплатили труд двух независимых групп дизайнеров. Между прочим, «Стилкейс» потратил больше на разработку своего стула «Мелодия», который пользуется огромным спросом. «Герман Миллер» тоже потратил не меньше на свой стул «Ариэль». Не забывайте, пожалуйста, о том, что именно благодаря передовому дизайну нашей продукции мы всегда считались лидером отрасли!

Мьюлдар не нашелся что ответить.

«Один–один!» – подумал Ник.

Прежде чем Мьюлдар успел собраться с мыслями, Ник сказал:

– Предлагаю на этом завершить обсуждение финансового отчета и перейти ко второй части заседания совета директоров!

Никто не стал возражать. Обычно в этот момент Скотт Макнелли, не являющийся членом совета директоров, покидал его заседание. На этот же раз он даже не пошевелился, уставившись в стол с непроницаемым выражением лица.

– Мы бы хотели попросить мистера Макнелли остаться, – сказал Тодд Мьюлдар.

– Остаться? – Ник не знал, что и думать. – А как же установленный порядок?

– Мы решили, – внезапно заговорил почти не открывавший до того времени рта Дэвис Айлерс, – что пришло время официально ввести мистера Макнелли в состав совета директоров. Мистер Макнелли занял такое важное место в структуре управления корпорацией, что мы хотели бы видеть его среди нас.

Ошеломленный Ник поперхнулся, не зная, что сказать. Он вновь попробовал взглянуть в глаза Скотту Макнелли, но тот опустил голову. Ник и так уже был возмущен внезапным приглашением в состав совета директоров «Стрэттона» какого-то Дэна Файнголда. А тут еще это! Ника опять никто не предупредил. Никто даже для вида не спросил его мнения по поводу кандидатуры Скотта Макнелли. Нику очень хотелось спросить всех присутствующих, почему так произошло, вывести их на чистую воду, но он лишь пробормотал:

– Хотели бы видеть, пожалуйста…

– Благодарим за поддержку, – сказал Айлерс.

– У нас есть еще несколько предложений, направленных на дальнейшее улучшение руководства корпорацией «Стрэттон», – сказал Мьюлдар.

– Вот как? – проговорил Ник, готовясь к самому худшему.

– Отныне заседание совета директоров будет проводиться не ежеквартально, а ежемесячно.

– И вам не лень будет ездить каждый месяц в Фенвик? – пробормотал Ник.

– Мы будем приезжать к вам через раз, – пояснил Мьюлдар. – А через раз вы будете ездить к нам в Бостон. Кроме того, вы будете предоставлять нам финансовые отчеты не ежемесячно, а еженедельно.

– Не вижу проблем, – не торопясь проговорил Ник. – Если мистер Макнелли будет успевать их готовить.

С этими словами Ник опять посмотрел на Скотта Макнелли, но тот так и не поднял глаз.

– Кроме того, – сказал Дэвис Айлерс, – отныне директор корпорации «Стрэттон» может увольнять своих заместителей и других подчиненных непосредственно ему руководителей корпорации только с одобрения совета ее директоров.

– В моем контракте говорится иное, – сказал Ник, чувствуя, как кровь прилила ему к лицу.

– Мы проголосуем за внесение соответствующих поправок в ваш контракт. Мы должны быть уверены в том, что у нас взаимопонимание по кадровым вопросам.

– Насколько я понимаю, – сказал Ник, – вы ожидаете, чтобы я наилучшим образом справился со своими обязанностями. Вы сами утверждаете, что готовы предоставить мне широкую свободу действий. И вы говорили, что не хотите управлять «Стрэттоном» сами, а поручаете это мне.

– Совершенно верно, – сказал Айлерс.

– Как-то это не очень увязывается с тем, что вы только что…

– Мы просто не хотим неприятных сюрпризов, – перебил Ника Мьюлдар, говоривший теперь спокойным тоном человека, не сомневающегося в своей победе. – Вы должны работать по плану. Речь идет о больших деньгах. Очень больших. Одному вам трудно справиться с управлением такой крупной корпорацией. Это не под силу почти никому. Поэтому вы должны опираться на ваших верных помощников, ваших сотрудников. Вот хоть на вашего финансового директора. Он вас не подведет. Рассчитывайте и на нашу помощь. Если вы тут все игроки одной большой команды, рассматривайте нас как своих тренеров, что ли!

– Хорошо, – не теряя самообладания, проговорил Ник и усмехнулся. – Таких тренеров мне как раз и не хватало…

Когда через полтора часа заседание совета директоров закончилось, Ник первым покинул зал для заседаний. Он старался унести оттуда ноги, пока еще был в состоянии держать себя в руках. Ник боялся, что не выдержит, пошлет всех ко всем чертям и подаст в отставку.

«Нет, – думал он. – По своей воле я не уйду. Такого подарка им от меня не дождаться. Пусть они сами меня увольняют».

Согласно условиям контракта, подписанного при продаже «Стрэттона» «Фэрфилд партнерс», в случае немотивированного увольнения Ника эта последняя компания должна была выплатить ему компенсацию в размере пяти миллионов долларов. Впрочем, на момент подписания контракта все разговоры об увольнении Ника казались научной фантастикой. Тогда Ник был в центре всеобщих симпатий.

Выйдя из зала для заседаний, Ник сразу заметил двух человек, сидящих в холле: белобрысого громилу в дешевом костюме и хорошо одетую миловидную негритянку.

Ту же, что видел на похоронах Стадлера.

Полиция!

– Мистер Коновер, – обратилась к нему негритянка. – Нам надо с вами поговорить.

Часть III Чувство вины

1

Ник провел обоих полицейских в другое помещение для совещаний. Звать их к себе в кабинку он не мог. Там их разговор могли услышать и Марджори Дейкстра, и вообще кто угодно. Решив взять инициативу в свои руки, Ник сел во главе стола и заговорил, как только полицейские уселись на стулья. Он говорил спокойно, веско, деловым тоном, но вежливо. Он объяснил полицейским, что они имеют дело с руководителем крупной корпорации, у которого множество дел, и выразил удивление тем, что они заранее не договорились о встрече с ним или хотя бы просто не предупредили звонком о своем появлении. Затем Ник сказал, что все-таки понимает, насколько важна их работа, поблагодарил их за то, что они взялись за расследование обстоятельств гибели одного из бывших сотрудников корпорации, и сказал, что с удовольствием уделит им сейчас столько времени, сколько ему позволит плотный рабочий график.

На самом деле, Ник был страшно напуган внезапным приходом полиции, явившейся без звонка, словно не желая спугнуть его предупреждением.

– Господа, – подытожил он, – могу уделить вам пять минут. Сегодня я очень занят.

– Спасибо за то, что согласились с нами поговорить, – сказала негритянка.

Белобрысый детина молча пожирал Ника глазами, время от времени часто моргая с видом варана, гипнотизирующего аппетитного суслика. Ник сразу понял, что белобрысый опасен. Негритянка была очень вежливой и рассыпалась в извинениях. Такую нетрудно обвести вокруг пальца. А этот Басби, или Багби, или как его там, видно, в своем деле дока!

– Если вы позвоните моему секретарю и договоритесь с ней о встрече со мной, в следующий раз я с удовольствием побеседую с вами подольше.

– У нас не очень много вопросов, – буркнул блондин.

– Прошу вас, задавайте.

– Как вам известно, на прошлой неделе был найден труп сотрудника корпорации «Стрэттон», – начала негритянка. Она была очень миловидна и отличалась приятными манерами.

– Да, – сказал Ник. – Это был Эндрю Стадлер. Какое несчастье!

– Вы знали Эндрю Стадлера? – продолжала негритянка.

– К сожалению, нет, – покачал головой Ник. – У нас сейчас пять тысяч сотрудников, а два года назад их у нас было десять тысяч, – увы, нам пришлось многих сократить. Мне очень жаль, но у меня нет физической возможности познакомиться с каждым из них лично.

– И все же вы пришли к нему на похороны, – заметила негритянка.

– Конечно. А что в этом такого?

– Вы всегда ходите на похороны своих сотрудников? – спросил блондин.

– Не всегда, но, по возможности, хожу. К сожалению, теперь не все из наших сотрудников рады меня видеть… И все же, я чувствую, что отдать последний долг уважения усопшему – это самое малое из того, что я могу для него сделать.

– Значит, вы не были знакомы с Эндрю Стадлером? – спросила Ника негритянка.

– Нет. Не был.

– Но вы были в курсе его проблем, правда?

– Каких именно?

– Личных проблем.

– Я слышал, что ему приходилось лежать в больнице, но что из этого? Очень многие люди страдают психическими расстройствами, но мало кто из них опасен для общества.

– А откуда вы знаете, что он лежал в больнице? – тут же спросила Ника негритянка. – Вы знакомились с его личным делом?

– Кажется, я читал об этом в газете.

– В газете об этом не писали, – сказал блондин.

– А по-моему, писали, – возразил Ник. – Там было что-то о его проблемах с психикой, да?

– Но о больнице там не писали, – не терпящим возражений тоном заявил блондин.

– Значит, мне кто-то рассказал об этом.

– Ваш директор службы безопасности Эдвард Ринальди?

– Возможно. Я точно не помню.

– Понятно, – пробормотала негритянка и стала что-то записывать к себе в блокнот.

– Мистер Коновер, а Эдвард Ринальди говорил вам, что считает Эндрю Стадлера человеком, зарезавшим вашу собаку? – спросил Ника белобрысый полицейский.

Ник зажмурился, пытаясь вспомнить, о чем договорился с Ринальди.

«– Я скажу ей, что раньше вообще ничего не слышал о Стадлере. Ты ведь так ей и сказал?

– Именно так. Скажи ей, что кто-то, наверное, взбесившийся от злости уволенный работник „Стрэттона“, выпотрошил твою собаку, и ты обратился в полицию. Но кто именно этот маньяк, ты не знаешь».

– Нет, Эдди не называл никого по фамилии, – сказал наконец Ник.

– Точно? – с удивленным видом спросила негритянка.

Ник кивнул.

– Сказать вам по правде, для меня это был очень тяжелый год. Я возглавляю компанию, уволившую половину своих сотрудников. Какое, вы думаете, ко мне теперь отношение?

– Вас в Фенвике не очень любят? – подсказала Нику негритянка.

– Мягко говоря… Каких только писем я не получаю от своих бывших сотрудников! На меня злятся, мне жалуются на жизнь так, что у меня разрывается сердце!

– Вам угрожают?

– Возможно.

– В каком смысле – возможно? – спросил мужчина-полицейский.

– Видите ли, здесь на фирме я не сам вскрываю свою почту. И письма с угрозами сразу направляются в службу безопасности. Я не хочу их читать.

– Вы не хотите их читать? – удивился блондин. – А я бы почитал.

– А зачем? Чем меньше знаешь, тем спокойней спишь.

– Вы так думаете? – опять удивился блондин.

– Конечно. Зачем шарахаться от каждой тени?

– Мистер Ринальди сообщил вам, зачем он изучает личное дело Эндрю Стадлера? – настаивала негритянка.

– Я даже не знал, что Эдди изучал дело Стадлера.

– Значит, мистер Ринальди не сообщал вам о том, что занимается Стадлером? – не унималась она.

– Нет. Он вообще никогда ничего не говорил мне ни о каком Стадлере. И я вообще не сую нос в то, чем он занимается, раз он успешно справляется со своими прямыми обязанностями.

– Мистер Ринальди никогда не упоминал вам фамилию Стадлер?

– По-моему, нет.

– Вы меня запутали, – заявила негритянка. – Разве вы сами только что не сказали нам, что мистер Ринальди мог сообщить вам о том, что Эндрю Стадлер ложился в больницу. Но ведь при этом он не мог не упомянуть вам фамилию Стадлера.

Ник почувствовал, что за воротник ему течет тоненькая струйка пота.

– После гибели Эндрю Стадлера Эдди Ринальди мог вскользь упомянуть мне его фамилию, но, честно говоря, я уже не помню.

– Вот как? – пробормотала негритянка и замолчала.

Ник поборол желание вытереть потную шею, не желая демонстрировать, что нервничает.

– Мистер Коновер, – заговорил белобрысый полицейский, – в течение года с начала увольнений к вам в дом несколько раз проникали неизвестные. Это так?

– Да.

– К вам проникал один и тот же человек?

– Трудно сказать точно, но, наверное, да.

– Он вам что-нибудь писал?

– Да. Он писал на стенах. Краской из баллончика.

– Что именно он писал? – спросила негритянка.

– «Здесь не спрячешься».

– Так и писал?

– Да.

– Вам угрожали смертью?

– Нет. С тех пор как два года назад начались увольнения, мне время от времени угрожали по телефону, но убивать меня никто, кажется, не собирался.

– А как вы рассматриваете убийство вашей собаки? – спросил блондин.

– Как я его рассматриваю? Это дело рук сумасшедшего. Маньяка! – немного подумав сказал Ник и тут же прикусил язык.

А что, если полицейские решат, что под «сумасшедшим» он имеет в виду Стадлера?

И действительно, негритянка с мрачным видом кивнула и что-то записала к себе в блокнот.

– А что в полиции Фенвика? Кого-нибудь подозревают?

– Кто их знает!

– Мистер Ринальди участвует в обеспечении вашей личной безопасности за пределами работы? – спросила негритянка.

– Чисто по-дружески, – ответил Ник. – После убийства моей собаки я попросил его поставить мне новую сигнализацию.

– Значит, вы обсуждали с ним это происшествие? – продолжала негритянка.

Ник слишком долго колебался. Что же именно говорил ей по этому поводу Эдди? Говорил он ей, что ходил к нему домой после того, как зарезали Барни? Жалко, что не удалось поговорить с Эдди подольше! Узнать бы все, что он говорил негритянке! Все, до последнего слова!

– В общих чертах. Посоветовался с ним насчет новой сигнализации.

Теперь Ник с ужасом ждал следующего совершенно логичного для него вопроса: приходил ли Ринальди к нему после того, как в бассейне нашли выпотрошенного Барни? Что прикажете на это ответить?!

Вместо этого негритянка спросила:

– Мистер Коновер, как долго вы живете в вашем коттеджном поселке?

– Около года.

– Вы переехали туда после объявления о сокращении штатов?

– Примерно через год после этого.

– А зачем вы вообще там поселились?

– На этом настояла моя жена.

– Почему?

– Она волновалась.

– По какому поводу?

– Она опасалась за безопасность нашей семьи.

– Какие у нее для этого были основания?

– Не знаю. Наверное, что-то предчувствовала. Она ведь понимала, что далеко не все желают нам добра.

– Значит, вы знали об угрозах, – сказала негритянка. – Почему же вы только что сказали, что не знаете и не желаете знать ни о каких угрозах?

Ник сложил руки перед собой на столе. Он чувствовал, что вот-вот поддастся панике, как загнанное в угол животное, и решил отвечать четко и по делу.

– Я не знал и не знаю ни о каких конкретных угрозах. Однако я слышал, что такие угрозы раздавались, и о том, что отдельные психически нестабильные личности способны причинить вред мне и моей семье. Вокруг ходят самые разные слухи, и я не собирался дожидаться, когда самые худшие из них подтвердятся. Еще меньше собиралась этого ждать моя жена.

Оба полицейских вроде бы удовлетворились ответом Ника.

– А к вам в дом проникали до того, как вы переехали в коттеджный поселок?

– Нет. Никогда.

– Вот и прячься за забором, – усмехнулся белобрысый детектив. – И какой со всего этого прок?

– Почти никакого, – согласился с ним Ник.

– Но стоит это немалых денег, – буркнул блондин.

– Конечно.

– Однако вам это по карману.

– Это не я решил туда переезжать, а моя жена, – пожал плечами Ник.

– Ваша жена, – проговорила негритянка. – Она ведь погибла в прошлом году, так?

– Да.

– В обстоятельствах ее гибели не было ничего подозрительного?

– Ничего, – немного помолчав, проговорил Ник. – Она погибла в автомобильной катастрофе.

– За рулем были вы? – спросила негритянка.

– Нет. Она.

– Кто-нибудь был нетрезв?

– Да, – ответил Ник. – Водитель другой машины был сильно пьян.

– А вы были трезвы?

– Я был трезв, – поджав губы, буркнул Ник и посмотрел на часы. – Боюсь, что…

– Спасибо, что нашли для нас время, – сказал блондин и поднялся на ноги, но негритянка не двинулась с места.

– С вашего позволения, еще только пару вопросов, – сказала она.

– Может быть, в другой раз? – спросил Ник. – Я на самом деле очень…

– Прошу вас, потерпите ещё одну минуту. Мне очень хотелось бы довести наш разговор до конца… У вас есть огнестрельное оружие, мистер Коновер?

– Нет, – покачал головой Ник, надеясь, что его лицо не залилось при этом краской.

– Ни пистолета, ни револьвера?

– Нет. Вообще ничего.

– Хорошо… А где вы были вечером в пятницу на прошлой неделе?

– Дома.

– В котором часу вы легли спать?

– В пятницу?

– Да. Неделю назад.

Ник на мгновение задумался.

– Я был дома.

– И во сколько же вы легли спать?

– Ну я точно не помню, но обычно я ложусь в одиннадцать или в половине двенадцатого.

– Значит, в половине двенадцатого вы были уже в постели?

– Скорее всего. – Теперь Ник понял, что негритянка гораздо умнее и опаснее белобрысого верзилы, который только и умел, что грозно вращать глазами.

– А ночью вы не просыпались?

– Кажется, нет.

«О Господи! – думал Ник. – К чему она клонит?»

– Ну хорошо, – наконец сказала негритянка и поднялась на ноги. – Еще раз спасибо за то, что нашли время с нами поговорить.

Ник распрощался за руку с обоими полицейскими.

– Заходите ко мне в любое время, – пригласил он их. – Только позвоните заранее.

– Обязательно, – сказала негритянка, собралась было уходить, но замешкалась и заговорила опять: – Мне действительно неудобно отнимать время у такого занятого человека, как вы, мистер Коновер, но дело в том, что речь идет не просто о трупе, а о трупе того, кто был живым человеком, за которого кто-то переживал, которого кто-то любил. Ведь каждого из нас кто-то любит.

– Хотелось бы верить в то, что вы правы, – сказал Ник.

2

Проводив обоих полицейских до лифта, Ник вернулся в зал для заседаний, чтобы поговорить с Тоддом Мьюлдаром, но в зале уже никого не было. Поэтому Ник направился к своей кабинке. Шел он окружным путем. Мимо кабинки Скотта Макнелли.

Рядом с ней Ник поздоровался с Глорией, маленькой деловитой секретаршей Скотта Макнелли с широким лицом и светлой челкой.

– Здравствуйте, мистер Коновер, – сказала Глория. – Мистер Макнелли как раз…

– Большое мы сегодня сделали дело! – перебил в этот момент свою секретаршу возникший из-за перегородки Скотт Макнелли.

– Неужели? – пробормотал Ник и направился за перегородку прямо к большому овальному столу, за которым Макнелли проводил совещания со своими подчиненными.

– Перед нами открылись новые перспективы! – заявил Макнелли и начал собирать со стола папки с документами. – Ну и как тебе этот Файнголд?

– Вполне, – осторожно ответил Ник, дожидаясь, пока Макнелли переложит бумаги в шкаф.

– Он отличный парень! Между прочим, любитель тяжелого рока!

– Именно такой вам и нужен.

– В каком смысле?

– Он будет прекрасно смотреться на моем месте, ведь я ничего не смыслю в тяжелом роке.

– Ну перестань, пожалуйста. С его помощью мы просто укрепили совет директоров. Ты же его совсем не знаешь! А он – молодец! Когда мы с ним работали на…

– Почему я узнал о решении «Атлас-Маккензи» не подписывать с нами контракт от Мьюлдара, а не от тебя? – перебил Скотта Макнелли Ник. – Что ты задумал?

– Ничего я не задумал! – Скотт Макнелли покраснел и опустил глаза. – Я же говорил тебе! Хардвик позвонил мне, когда мы ехали на ужин. Я пытался до тебя дозвониться, но ты, наверное, отключил мобильник.

– Мог бы оставить мне сообщение.

– О таких вещах лучше говорить лично.

– Отправил бы мне электронную почту. Позвонил бы мне сегодня утром до совета директоров. Что вообще это значит? Почему я должен узнавать такие вещи от этого мерзавца Тодда Мьюлдара?!

– Я не смог с тобой связаться, извини! – всплеснул руками Скотт Макнелли.

– И о том, что тебя собираются ввести в состав совета директоров, ты тоже не смог мне сообщить? – рявкнул Ник.

Не отрывая глаз от стола, Скотт Макнелли пробормотал дрожащим голосом:

– Я ничего не…

– Что?! Не смей врать, что ты ничего заранее не знал!.. И все-таки, почему ты меня не предупредил? Опять не мог до меня дозвониться?

– Я… Я не мог, – пробормотал Макнелли дрожащим голосом, но при этом поднял наконец глаза, в которых сверкала злоба.

– Не мог?! Что ты несешь! Ты знал, что тебя введут в состав совета директоров, и не мог мне об этом сказать? Ты выставил меня на посмешище!

– Никто не выставлял тебя на посмешище, – сказал Макнелли. – Все не так просто. Конечно, мне следовало бы тебя предупредить, но Мьюлдар попросил меня молчать. Знаешь, поговори об этом лучше с ним.

– Обязательно поговорю, – сказал Ник.

«И не надо водить меня за нос!» – хотел было добавить он, но в последний момент что-то его остановило.

Ника поджидала Марджори Дейкстра с конвертом в руке.

– Здесь чек, который вы заказали.

– Спасибо! – Ник взял чек и хотел было пройти к себе, но Марджори его удержала.

– Мистер Коновер, скажите, пожалуйста! Этот чек… Он для Кэсси Стадлер?

– Да.

– Это очень крупная сумма. Она в счет выходного пособия ее отца, которое он не получил, потому что уволился по собственному желанию?

Ник кивнул.

– Но ведь «Стрэттон» не обязан выплачивать ей эту сумму, да?

– Не обязан, но…

– Какой же вы молодец, мистер Коновер! – со слезами на глазах воскликнула Марджори. – Это очень гуманный поступок!

Еще раз кивнув, Ник прошел наконец к себе за перегородку, поднял телефонную трубку и набрал номер мобильного телефона Тодда Мьюлдара. Некоторое время Мьюлдар не отвечал, и Ник хотел уже положить трубку, когда в ней внезапно раздался голос Мьюлдара:

– Слушаю!

Нику показалось, что это что-то вроде автоответчика, но он все-таки проговорил:

– Это Ник Коновер.

– А, Ник! Куда вы подевались? Улизнули куда-то потихоньку, я даже не смог с вами попрощаться.

– Вы хотите, чтобы я оставил пост директора «Стрэттона»?

– Почему вы так думаете? – секунду поколебавшись, спросил Мьюлдар.

– Из-за того, что произошло на совете. Не предупредив меня, вы ввели в его состав Скотта Макнелли и совершенно незнакомого мне нового человека, который вполне может метить на мое место. Потом эти ежемесячные заседания, еженедельные отчеты… Да еще запретили мне распоряжаться моими же собственными сотрудниками! Неужели вы принимаете меня за идиота!

– Конечно же нет. Вы не идиот и прекрасно понимаете, что, если бы мы хотели вас убрать, мы бы без колебаний это сделали.

– Выплатив мне при этом круглую сумму.

– Для компании «Фэрфилд партнерс» эта сумма не так уж и велика.

– Готовы вот так запросто расстаться с пятью миллионами долларов?

– Все эти разговоры беспочвенны. Мы просто захотели усилить совет директоров. Вот и все.

– Если вам не нравится, как я управляю «Стрэттоном», так прямо и скажите!

Мьюлдар что-то ответил, но связь ухудшилась, и Ник расслышал только слово «мешать».

– Что? – спросил он. – Я не расслышал. Повторите.

– Я сказал, что нам будет нравиться, как вы управляете «Стрэттоном», если вы не будете нам мешать.

– В каком смысле – мешать?

– Не перечьте нам, Ник, и все будет в порядке. Мы должны быть уверены в том, что вы с нами заодно.

– Я и так с вами, – сказал Ник, стараясь, чтобы эти слова прозвучали двусмысленно и со скрытой угрозой.

– Ну вот и отлично, – проговорил Мьюлдар, и его голос снова стал пропадать.

– Что? – спросил Ник.

– Ничего! Вижу, в вашей деревне не существует ретрансляторов. Я вас тоже почти не слышу. Так что давайте прощаться…

В этот момент сигнал пропал окончательно.

Некоторое время Ник вертел в руках чек, выписанный бухгалтерией «Стрэттона» на имя Кэсси Стадлер. По закону, уволившийся по собственному желанию Эндрю Стадлер не имел права на выходное пособие. Однако неизвестно еще, какое решение будет вынесено, если Кэсси Стадлер придет в голову обратиться в суд с требованием возмещения морального ущерба! Лучше заранее сделать так, чтобы это не пришло ей в голову, а то, поскупившись сейчас, в будущем можно потерять гораздо больше! Надо показать ей, что фирма, уволившая ее отца, готова идти ради его дочери на большие жертвы. Ни в коем случае нельзя допустить того, чтобы Кэсси Стадлер обратилась в суд!..

При этом Ник вспомнил слова негритянки-детектива: «Каждого из нас кто-то любит». Пусть Эндрю Стадлер был сумасшедшим, не отдававшим себе отчета в собственных поступках, а дочь все равно его любила.

– Позвоните Кэсси Стадлер, – попросил свою секретаршу Ник, – и скажите ей, что у меня кое что для нее есть. И спросите, куда мне к ней можно подъехать.

3

Сержант Джек Нойс вызвал Одри в свой огороженный стеклянными стенами кабинет, не превосходивший размерами ее собственную кабинку. Однако в отличие от кабинки Одри, кабинет Нойса мог похвастаться дорогой на вид аудиосистемой с огромными колонками, а также современным DVD-плейером. Нойс любил музыку и свою аппаратуру. Одри часто видела его с наушниками на голове. А иногда Нойс раскачивался в такт музыке из колонок, плотно закрыв дверь к себе в кабинет.

В качестве начальника отдела по расследованию особо опасных преступлений Нойс имел целый ряд административных обязанностей. При этом ему нужно было следить за работой полутора десятков подчиненных и посещать множество совещаний у начальства. Судя по всему, Нойс мог позволить себе расслабиться только под звуки своего любимого джаза. Вот и сейчас в его кабинете раздавались прекрасные и грустные звуки фортепиано.

– Ну и как тебе работается с Багби? – спросил Нойс, с сочувствием глядя на Одри сквозь очки в толстой оправе.

– Нормально.

– Ты ничего от меня не скрываешь?

– Нет, – усмехнулась она. – Если что, я б сказала. Но Багби, кажется, сам устал от своих дурацких штучек.

– Может, он начал тебя уважать?

– Вы его переоцениваете, – рассмеялась Одри.

– Но ведь ты же веришь в то, что человек может очиститься от скверны греха и восстать из мрака заблуждений… Впрочем, я позвал тебя не за этим. Вы ходили на «Стрэттон»?

– Неужели вам доложил об этом сам Багби?

– Нет, мне позвонил их начальник службы безопасности.

– Эдвард Ринальди?

– Да. Сначала ты ходила к нему, а потом вы оба ходили к Николасу Коноверу.

– А зачем вам звонил Ринальди?

– Он жаловался на то, что вы явились к директору его компании без предупреждения, словно намеревались его арестовать.

– Это я решила его не предупреждать, – нахмурилась Одри. – Я не хотела, чтобы Коновер заранее обдумал свои ответы и они обо всем договорились.

– О ком это ты? – сняв очки, Нойс стал тщательно протирать стекла мягкой салфеточкой.

– О Коновере и Ринальди. Дело в том, что после разговора с Ринальди у меня осталось странное впечатление. Сама не знаю почему.

– Так бывает, – кивнул Нойс. – Это интуиция.

– Ну да.

– Впрочем, в девяти случаях из десяти она подводит, – невесело усмехнулся Нойс.

– И все-таки я не хотела, чтобы Ринальди с Коновером успели согласовать свои показания.

– И для этого ты устроила засаду на директора корпорации «Стрэттон» у дверей зала для заседаний совета директоров?

– Я же говорю, что им нельзя было дать договориться.

– Я что-то не понял. Ты что, считаешь, что директор «Стрэттона» причастен к убийству Стадлера?

– Я так не говорила, – покачала головой Одри. – Но какая-то связь все-таки может существовать. За пару дней до убийства Стадлера дома у Коновера произошел неприятный случай. Кто-то убил его собаку и бросил ее труп в бассейн.

– Ого! – воскликнул Нойс. – Это был Стадлер?

– Пока неизвестно. Но дома у Коновера и до этого происходили странные вещи. С тех пор как он год назад переехал в новый дом, к нему несколько раз кто-то залезал. Злоумышленник ничего не брал, никого не трогал, а только писал надписи на стенках. О каждом случае ставили в известность нашу дежурную часть, но ничего не предпринималось. Насколько я знаю, никто даже не искал отпечатков пальцев на ноже, которым зарезали собаку. Судя по всему, к Николасу Коноверу теперь такое отношение, что никто не желает ради него ударить палец о палец.

– Скорее всего, ты права, но все-таки так нельзя.

– Может быть… Так вот, незадолго до гибели Стадлера Ринальди звонил к нам в дежурную часть, чтобы узнать, есть ли у них что-нибудь на него.

– Ну и что ему сказали?

– Много лет назад Стадлер был задержан в связи с гибелью семьи, проживавшей с ним по соседству, но в конечном итоге никаких обвинений против него выдвинуто не было.

– А почему Ринальди заинтересовался Эндрю Стадлером?

– Ринальди объяснил мне, что выделил его в списке уволенных сотрудников «Стрэттона», – всего пять тысяч человек! – где искал тех, кто может быть склонен к насилию.

– И что, Стадлер был к нему склонен?

– Ринальди дал уклончивый ответ на этот вопрос. Потом я разговаривала с начальником цеха, где раньше работал Стадлер, который сказал, что тот был тише воды, ниже травы. Однако, когда речь зашла о возможном сокращении, Стадлер так разозлился, что тут же уволился по собственному желанию и поэтому потерял крупное выходное пособие. Кроме того, Ринальди узнал, что Стадлер страдал психическими расстройствами.

– Значит, Ринальди подумал, что это Стадлер лазал в дом к Коноверу?

– Ринальди это отрицает, но мне кажется, что именно так он и подумал.

– Выходит, по-твоему, Коновер или Ринальди как-то причастны к убийству Стадлера?

– Я не знаю, но этот Ринальди какой-то странный.

– Я с ним знаком.

– Мне он намекнул, что вы с ним вообще чуть ли не друзья.

– Друзья? – усмехнулся Нойс.

– Когда Ринальди служил в полиции в Гранд-Рапидсе, его там не очень любили. Ему пришлось уйти оттуда, потому что подозревали, что он присваивает найденное на месте преступления.

– Откуда ты знаешь? – внезапно оживился Нойс.

– Я позвонила в Гранд-Рапидс и нашла тех, кто был готов о нем говорить.

– Вот это ты зря сделала, – нахмурился Нойс.

– Почему?

– Ты не представляешь, с какой скоростью распространяются сплетни. Не удивлюсь, если Ринальди очень скоро узнает о том, что ты наводила о нем справки, а это совсем ни к чему. Он насторожится, и его трудней будет уличить во лжи.

– Ладно…

– Значит, ты подозреваешь Ринальди в убийстве Стадлера?

– Я этого не говорила. Просто Ринальди бывший полицейский, и у него могут быть самые разные знакомые.

– Которых можно попросить прикончить свихнувшегося маньяка? – вопросительно подняв бровь, Нойс водрузил очки обратно на переносицу.

– Думаете, это невероятно?

– Думаю, не очень вероятно.

– А по-вашему, вероятнее, что из-за наркотиков убили человека, никогда не имевшего к ним никакого отношения? У Стадлера не было наркотиков в крови. В кармане у него лежал пакетик с фальшивыми наркотиками. По-моему, нас просто хотят убедить, что все было так, как кажется на первый взгляд.

– Возможно, ты права.

– Потом, на мешке, в который был положен труп, не найдено отпечатков пальцев. Вместо них там следы талька от резиновых перчаток, в которых обращались с трупом. Все это очень странно. Мне бы хотелось знать, кому Ринальди звонил в последнее время по телефону.

– Ты представляешь, какой шум поднимется, если мы потребуем у корпорации «Стрэттон» отчета о том, куда звонит начальник ее собственной службы безопасности?

– А как насчет списка звонков Ринальди с домашнего и мобильного телефонов?

– Это проще.

– Вы подпишете мое требование предоставить нам список его звонков?

– Хорошо, – поморщился Нойс. – Раз тебе что-то подсказывает интуиция, надо к ней прислушаться. Но тут есть еще одна вещь. Дело в том, что сейчас у корпорации «Стрэттон» в городе много врагов.

– Ну и что?

– Может показаться, что мы преследуем «Стрэттон» из чувства неприязни. Потакаем общественному мнению или вообще действуем по чьему-то заказу. Поэтому я хочу, чтобы все происходило строго в рамках закона и абсолютно беспристрастно. Во всех отношениях!

4

Дом Кэсси Стадлер стоял на 16-й Западной улице в районе Стипльтон. Его называли Стипльтон, «район шпилей», из-за множества церквей, которыми он раньше мог похвастаться. Ник хорошо знал этот район. Он сам вырос здесь в небольшом домике с неухоженной лужайкой, обнесенной забором из сетки. Когда Ник был маленьким, в Стипльтоне в основном жили рабочие со «Стрэттона». В отличие от семьи Коноверов, большинство из них были по происхождению поляками-католиками. Они зашивали свои сбережения в перины.

Проезжая по улицам Стипльтона, Ник почувствовал странную ностальгию. Знакомый бассейн, знакомый боулинг, знакомые запахи и звуки. Старые дома с железными крышами, старые магазины с допотопными вывесками. Даже стоящие рядом с ними автомобили были настоящими американскими – большими и старыми. Остальные районы Фенвика давно уже приобрели гораздо более современный облик: вегетарианские кафе, французские рестораны, торговые галереи, дорогие европейские автомобили. Эти районы зачастую выглядели смешно и нелепо, как маленькая девочка, нацепившая мамины туфли на высоком каблуке и вымазавшая себе рот губной помадой.

Остановив машину перед домом Кэсси Стадлер, Ник услышал, как по чьему-то радиоприемнику исполняют одну из любимых песен Лауры, которая даже разучивала ее на фортепиано, довольно фальшиво подпевая себе высоким голосом… При звуках этой песни у Ника защемило в груди. Он поднял в автомобиле все стекла, заткнул уши обеими руками и долго сидел без движения, глядя перед собой в пустоту.

Потом Ник вышел из машины и позвонил в звонок. Раздался мелодичный перезвон, напомнивший церковные колокола. Затем дверь дома отворилась, и из темноты прихожей на дневной свет появилась маленькая женская фигурка.

«Что я делаю? – думал Ник. – Я сошел с ума! Это же дочь человека, которого я убил!»

«Каждого из нас кто-то любит!» – опять вспомнил он.

– Мистер Коновер? – На Кэсси Стадлер были черная футболка и потертые джинсы. Девушка была еще стройнее, чем показалась Нику на похоронах. Выражение лица у нее было неприветливое. Взгляд – настороженный.

– Я на секунду. Можно войти?

– Зачем вы приехали? – У Кэсси были красные распухшие глаза, под ними притаились глубокие тени.

– У меня кое-что для вас есть.

– Заходите! – немного поколебавшись, пожала плечами девушка. Тон ее по-прежнему был ледяным, но она пропустила Ника в дверь.

Ник оказался в маленькой, темной, пропахшей плесенью прихожей. Небольшой столик был завален письмами и газетами. На стене, в большой золоченой раме, красовался безвкусный морской пейзаж. Скорее всего, это была репродукция. В углу, рядом с лампой, прикрытой матерчатым абажуром с бахромой, стояла ваза с засушенными цветами. На другой стене висела в строгой черной раме вышивка: на фоне домика, производившего гораздо более веселое впечатление, чем тот, в котором оказался Ник, красовалась надпись из цветных ниток: «Я живу у дороги. Заходи, путник, и будь как дома». Везде лежал толстый слой пыли. Казалось, здесь десятилетиями никто не убирался и ни к чему не притрагивался. Сквозь приоткрытую дверь Ник увидел часть маленькой кухни с пузатым белым холодильником.

– Итак, что вам нужно? – проговорила Кэсси, подойдя к тусклой лампе в углу.

Достав конверт с чеком из кармана пиджака, Ник протянул его девушке. Взяв его в руки, Кэсси уставилась на него с таким видом, словно никогда раньше не видала конвертов. Потом она достала из конверта чек. Прочитав значившуюся на нем сумму, Кэсси, напротив, не выразила ни малейшего удивления и не проявила никаких эмоций.

– Я не понимаю, – пробормотала она.

– Это самое меньшее из того, что мы можем для вас сделать, – сказал Ник.

– Что это за деньги?

– Выходное пособие, которое причиталось вашему отцу.

– Он же уволился по собственному желанию, – сказала начавшая что-то понимать Кэсси.

– Он погорячился.

Кэсси усмехнулась, обнажив ослепительно белые зубки. В другой ситуации они показались бы Нику очень красивыми, но сейчас он лишь вздрогнул.

– Очень забавно, – проговорила Кэсси мелодичным низким голосом. Даже когда девушка не улыбалась, уголки ее рта были чуть-чуть вздернуты кверху, и казалось, что на ее губах постоянно играет лукавая усмешка.

– Что?

– Это очень забавно.

– Забавно? Чек? Я вас не понимаю.

– Нет. Не чек. Ваш визит. Вот что забавно.

– Да?

– Вы словно от меня откупаетесь.

– Откупаюсь? Ни в коем случае! Просто мы допустили досадный промах. Мы не должны были отпускать вашего отца без этих денег, причитавшихся ему по праву. Неудивительно, что он был на нас так зол. Ведь он очень долго работал на «Стрэттоне» и заслужил самого доброго отношения.

– Это весьма крупная сумма…

– Но ведь он проработал у нас тридцать шесть лет. Именно эти деньги ему и полагались. Может, не по закону, но по совести – безусловно.

– По совести? Выходит, вы чувствуете себя виноватым? – теперь Кэсси не скрывала усмешки; при этом у нее было выражение глаз кошки, играющей с мышью.

– Не в этом дело. Я просто думаю, что мы должны вам помочь, – ответил Ник, все больше и больше чувствующий себя не в своей тарелке.

– Не знаю, как вы дошли до такой жизни, – пробормотала Кэсси.

«Пускай! – подумал Ник. – Пусть она смешает меня с грязью. Пусть она смешает с грязью „Стрэттон“. Пусть она выговорится. Может, ей полегчает. А может, полегчает и мне самому. Почему нет? Ведь я знал, на что иду, отправляясь сюда…»

– Я же Ник-Мясник!

– Бросьте! Я просто не понимаю, как вы можете жить, когда вас ненавидит почти весь город.

– У меня такая работа.

– Лучше такая, чем никакой.

– Не всегда.

– Пару лет назад вам, наверное, было лучше. Наверняка вас все обожали. Представляю, как вы купались в лучах собственной славы! И вот тебе на! Вы здесь!

– Не могу сказать, что для меня существует только чужое мнение… – неуверенно пробормотал Ник.

– Бросьте, – загадочно усмехнулась Кэсси. – Я же вижу, что вы очень страдаете, когда вас не любят.

– Извините, но мне пора.

– По-моему, я вас раздражаю, – сказала Кэсси. – И все-таки интересно, зачем такой явно не склонный к сентиментальности человек, как вы, явился сюда лично. Вы что, поувольняли всех рассыльных?

– Не знаю, – покачал головой Ник. – Наверное, я действительно за вас переживаю. У меня ведь тоже в прошлом году погибла жена.

– У вас есть дети? – Кэсси подняла на Ника карие глаза, в которых мелькнуло что-то похожее на боль.

– Двое. Мальчик и девочка.

– Сколько им?

– Джулии десять, а Лукасу шестнадцать.

– Потерять мать в их возрасте ужасно. Неужели чаша боли на пиршестве жизни не минует никого! – закатив глаза, пробормотала Кэсси.

– Мне пора на работу. Извините за беспокойство.

Внезапно у Кэсси подкосились ноги. Она сползла по стене на пол и растянулась бы на нем, если бы вовремя не оперлась на руку.

– О Господи! – простонала она.

– Вам плохо? – Ник наклонился над Кэсси.

Девушка поднесла вторую руку ко лбу и закрыла глаза. Ее полупрозрачная нежная кожа приобрела мертвенный оттенок.

– У меня от головы отлила кровь… Все поплыло перед глазами…

– Чем я могу вам помочь?

– Ничем. Мне просто надо посидеть… – еле заметно покачала головой Кэсси.

– Может, воды? – Ник опустился на колени рядом с девушкой, у которой был такой вид, словно она сейчас окончательно потеряет сознание и рухнет на пол.

– Не надо… – вновь покачала головой Кэсси. – Все в порядке…

– Нет. Сидите так. Сейчас я вам что-нибудь принесу.

– Не волнуйтесь, – прошептала Кэсси, закатив помутневшие глаза. – Со мной ничего не будет…

Однако Ник уже поднялся на ноги и прошел в кухню. Там он обнаружил раковину полную грязной посуды, а на кухонном столе – несколько картонных коробок из китайского ресторана. Оглядевшись по сторонам, Ник обнаружил электрическую плиту с чайником на конфорке. Судя по весу, чайник был пуст. Отодвинув тарелки в раковине, Ник налил в чайник воды. Некоторое время он не мог понять, какая ручка от какой конфорки. Наконец плита стала подавать признаки жизни.

– Вам нравится сычуаньская кухня?[34] – крикнул Ник.

Ответа не последовало.

– Эй, вы живы?

– Сычуаньская кухня довольно грубая, – раздался наконец слабый голос из прихожей. – Но в Фенвике всего пара китайских ресторанов. И оба довольно скверные… В Чикаго в десяти минутах ходьбы от моего дома китайских ресторанов штук шесть.

– Но я вижу, вы не гнушаетесь и нашим китайским рестораном.

– Он ближе всего к моему дому. А готовить мне в последнее время как-то нет настроения…

Кэсси появилась на пороге кухни. Она держалась за дверной косяк. У нее тряслись колени. Наконец она опустилась на хромированный кухонный стул с красным виниловым сиденьем рядом с кухонным столом.

Чайник стал закипать. Ник открыл допотопного вида холодильник, напомнивший ему вечно урчавшего монстра в родительском доме, но почти ничего в нем не обнаружил. Немного молока. Заткнутую пробкой полупустую бутылку австралийского вина. Штук пять яиц.

В самом углу холодильника он обнаружил остатки пармезана и пучок зеленого лука.

– У вас есть терка?

– Есть, если не шутите…

5

Ник поставил на стол перед Кэсси тарелку с омлетом и кружку чая. Он слишком поздно заметил, что кружка украшена старой эмблемой корпорации «Стрэттон».

Тем не менее Кэсси уплетала омлет за обе щеки.

– Когда вы в последний раз ели? – спросил ее Ник.

– Точно не помню, у меня в последнее время нет аппетита.

– Не помните?

– Да. Не помню. Мне недосуг об этом думать… А омлет очень вкусный! Большое спасибо!

– Рад, что он пришелся вам по вкусу.

– Никогда бы не подумала, что вы так хорошо готовите.

– Омлет – венец моих кулинарных способностей.

– Знаете, мне гораздо лучше. А ведь я чуть не потеряла сознание.

– У вас там еще кусочек колбасы в холодильнике, но я не стал его трогать. Откуда мне знать, может, вы вегетарианка?

– Вегетарианцы не едят яиц, – сказала Кэсси. – А вот некоторые разновидности глистов в отсутствии пищи пожирают сами себя.

– Если бы я не приехал, вы последовали бы их примеру?

– Возможно… Но генеральный директор корпорации «Стрэттон» избавил меня от этой участи омлетом. Об этом должны написать в газетах!

– А как вы оказались в Чикаго?

– Это долгая история. Я выросла в Фенвике, но в конце концов мама устала от папиных выходок. Это было еще до того, как ему поставили диагноз шизофрения. Мама переехала в Чикаго, а меня оставила здесь, с папой, но через пару лет я уехала к ней и стала жить с ней и ее вторым мужем… Ну вот, я кажется, не очень радушно принимаю гостей в своем родном доме. Так дело не пойдет!

Кэсси встала, подошла к одному из шкафчиков и открыла нижнюю дверку. Внутри оказалось целое собрание пыльных бутылок: вермут, ликер «Бейлис» и разные другие.

– Наверное, такой человек, как вы, не откажется от шотландского виски?

– Вообще-то мне пора домой, к детям.

– А, ну да… – протянула Кэсси с таким несчастным и одиноким видом, что у Ника защемило сердце. Он сказал Марте, что задержится на час, и уже не видел большой разницы между одним часом и двумя.

– Ну хорошо, налейте немножко.

Кэсси заметно повеселела и выудила из шкафчика бутылку виски.

– «Джеймсонс».[35] Ирландское, не шотландское. Ничего?

– Пойдет.

– Ой! – воскликнула Кэсси, достав из шкафчика пыльный граненый стакан. Стоило ей на него дунуть, как в воздух поднялось облачко пыли. Моя стакан под краном, Кэсси спросила: – Может, хотите со льдом?

– А у вас есть?

– Есть кубики. Ледяные. Для виски должны подойти.

Открыв дверцу морозилки внутри допотопного холодильника, Кэсси вытащила оттуда древнюю ванночку для льда того типа, с которым Ник в последний раз сталкивался лет двадцать назад. Она была оснащена алюминиевым рычажком для извлечения ледяных кубиков из гнезд. Кэсси нажала на рычажок и раздался хруст, напомнивший Нику о далеком детстве. С точно таким же хрустом доставал из ванночки лед его отец, поглощавший виски каждый вечер и в немалых количествах.

Бросив несколько неровных кубиков в стакан, Кэсси налила в него виски и подала стакан Нику. При этом она в первый раз взглянула ему прямо в глаза. У нее были большие, ясные глаза. Взглянув прямо в них, Ник почувствовал прилив желания, но тут же со стыдом одернул себя и взял стакан в руку.

– А вы ничего не хотите? – спросил он.

– Я терпеть не могу виски.

Чайник на плите засвистел. Кэсси сняла его с плиты, нашла в шкафу коробку с пакетиками и заварила себе в кружке чая на травах.

– Ну и как вам в родном доме?

Виски было приятным на вкус и крепким. У Ника сразу же чуть-чуть закружилась голова. Он и сам давно ничего не ел.

– Признаться, ощущения странные, – усевшись за стол, ответила Кэсси. – Сразу нахлынуло много воспоминаний, приятных и не очень. Не знаю, поймете ли вы меня…

– Ну попробуйте, расскажите.

– Представляете ли вы себе, что это такое, когда у одного из родителей психическое заболевание, а вы – слишком малы, чтобы понять, что именно происходит?

– Не очень. И на что же это было похоже?

Кэсси опустила на глаза веки и заговорила с отсутствующим выражением лица:

– Представьте себе, что отец вас очень любит, крепко вас обнимает, вы бодаетесь с ним лбами и чувствуете себя хорошо и спокойно, вы знаете, что вас любят, и весь мир сияет для вас яркими красками. И вот, в один прекрасный день, вашего отца не узнать, а точнее, это он вас не узнает…

– Так на него действовала болезнь?

– Он смотрит на вас и не узнает! Вы больше не его любимая дочка. Может, вы похожи на нее, но он говорит, что его не провести и он знает, что вас подменили. Вам три года, или четыре, или пять лет и вы тянете к отцу ручонки и кричите «Папа!», и ждете, что он возьмет вас на руки. А он в ответ: «Ты кто? Кто ты на самом деле? Уйди! Уйди!» – Кэсси так живо изображала интонации голоса больного человека, что Нику стало не по себе и он начал понимать, через что ей пришлось пройти. – Внезапно вы понимаете, что ваш собственный отец вас боится. Разумеется, ничего подобного вы не ожидали. Никто еще не испытывал по отношению к вам таких чувств. Если вы проказничали, мама и папа на вас просто злились, кричали, ругались. Для ребенка это нормально. Он понимает, что родители, которые кричат на него, потому что он плохо себя ведет, все равно любят его и понимают, кто он такой. Они не принимают его за подменыша, чертенка или маленькую ведьму. Они его не боятся. Если же у отца шизофрения, это совсем другое дело. Когда у него припадок, он не понимает, кто вы. Родная дочь для него постороннее и опасное существо. Обманщица. Совершенно чужой человек, – с этими словами Кэсси печально усмехнулась.

– Вижу, он был тяжело болен.

– Конечно же он был болен, – сказала Кэсси. – Но разве ребенок может это понять? Я не поняла бы этого, даже если бы кто-нибудь дал себе тогда труд мне это объяснить.

С этими словами девушка всхлипнула. Ей на глаза навернулись слезы, которые она утерла краем футболки, обнажив идеально гладкий плоский живот с маленьким пупком.

Ник отвел глаза в сторону.

– И никто так и не попробовал вам ничего объяснить?

– Когда мне было лет тринадцать, я наконец сама это поняла. Маме не нравилась его болезнь, а когда ей что-то не нравилось, она никогда об этом не говорила. Если вдуматься, такое отношение тоже не очень нормальное…

– Страшно подумать, что вам пришлось пережить! – Ник действительно ужасался и рассказу о детстве Кэсси Стадлер, и тому, через что она прошла в связи со смертью отца. Ему очень захотелось что-нибудь для нее сделать.

– Не надо об этом думать. От этих мыслей будет только хуже. И вам, и мне.

Уткнув в грудь подбородок, Кэсси некоторое время пыталась пригладить пальцами свои торчащие в разные стороны волосы. Когда она наконец подняла голову, Ник увидел, что щеки ее мокры от слез.

– Зачем вам все это? – всхлипнула она. – Наверное, вам лучше уйти…

– Кэсси! – Ник хотел просто успокоить девушку, но ее имя прозвучало в его устах неожиданно нежно.

Некоторое время Кэсси Стадлер просто тихо всхлипывала, а потом проговорила сдавленным голосом:

– Вам надо домой, к детям. Семья – самое главное…

– Какая у меня теперь семья!..

– Не смейте так говорить! – внезапно сверкнув глазами, воскликнула Кэсси. – Никогда не смейте так говорить о семье!

Казалось, внутри ее вспыхнул пороховой заряд, но после вспышки пламя тут же угасло, и Ник ничуть не удивился такой реакции от человека, только что похоронившего своего убитого отца.

– Извините, – проговорил он. – Я сам не знаю, что говорю. Детям и так было нелегко, а отец из меня вообще никудышный.

– А как погибла их мать? – негромко спросила Кэсси.

Ник отхлебнул виски. Перед его внутренним взором со страшной скоростью пронеслись кадры ужасного фильма: осколки стекла у Лауры в волосах, покореженная машина…

– Я не люблю об этом рассказывать…

– Да, понимаю. Извините.

– Не стоит извиняться. Мне понятен ваш интерес.

– Ой! Вы плачете!..

Тут и Ник почувствовал, что по щекам у него текут слезы. Ему стало стыдно. Он проклял про себя крепкое виски, но тут Кэсси встала со стула, подошла к нему, погладила его по щеке теплой рукой, наклонилась и прижалась к его губам своими губами.

Смутившись, Ник подался назад, но Кэсси придвинулась к нему еще ближе, еще крепче прижалась к его губам своими и положила руку ему на грудь.

– Кэсси, мне пора домой, – отвернувшись, пробормотал Ник.

– Ну да. Там ждут дети, – криво усмехнувшись, пробормотала девушка.

– Все дело в женщине, которая с ними сидит. Ей жутко не нравится, когда я опаздываю.

– Как, вы говорили, зовут вашу дочь?

– Джулия.

– Джулия. Какое красивое имя. Ну, ступайте домой. К дочери и сыну. Вы им нужны. Отправляйтесь к себе в коттеджный поселок.

– Откуда вы знаете про коттеджный поселок?

– Люди сказали.

– Да?.. Но мне там совсем не нравится.

– Нравится. Нравится. Еще как нравится!

6

Двенадцатилетняя дочка Латоны Камилла занималась на пианино в соседней комнате, и Одри было трудно сосредоточиться на том, что говорит сестра ее мужа. Вытаскивая кастрюлю с картошкой из духовки, Латона бубнила:

– Не будь у Пола постоянного заработка, не знаю, что бы мы делали с тремя маленькими детьми на шее.

– А как же твои таблетки? – спросила Одри, заметив в углу кухни пирамиду коробок со сжигателем жира.

– Твою мать! – рявкнула Латона, уронив кастрюлю на опущенную дверцу духовки. – В долбаной прихватке дыра!

Девятилетний Томас прибежал из столовой, где они с одиннадцатилетним братом Мэтью якобы накрывали на стол, а на самом деле по большей части баловались, грохоча посудой.

– Мамочка, ты не обожглась?

– Нет. Все в порядке, – сказала Латона, водружая кастрюлю на конфорку. – Иди! Заканчивайте накрывать на стол. И скажи Мэтью, чтобы сбегал и велел отцу и дяде Леону оторвать задницы от дивана. Сколько можно смотреть телевизор! Сейчас им подадут жрать!.. А таблетки… – добавила она, повернувшись к Одри. – Я опять опередила с ними свое время.

– Это как?

– В Фенвике, в этой грязной захолустной дыре, – медленно проговорила Латона, – никто не готов к терапии будущего. Все новое вызывает здесь страх!

– И что ты будешь делать со всеми этими баночками?

– Я знаю только то, что платить за них я не собираюсь. Пусть не надеются. Прочитай-ка, что написано мелким шрифтом в моем контракте. Думаю, это они мне дорого заплатят за обман!

– Сейчас, – без особого энтузиазма пробормотала Одри, которой меньше всего хотелось вмешиваться в очередную безумную затею Латоны.

– Вообще-то деньги не самое важное, – пробормотала Одри. – Мы не шикуем, но моего жалованья нам кое-как хватает.

– Это потому, что у вас нет детей, – заметила Латона.

– Моя самая большая проблема – Леон.

– А чем он вообще занимается целый день? – подбоченясь спросила Латона, не забывая при этом махать в воздухе обожженной рукой.

– Смотрит телевизор и пьет пиво, – ответила Одри.

– Я так и знала, что именно этим все и кончится. Мы его избаловали. Он был нашим любимчиком, моим и мамы. Мы ему все позволяли, а теперь ты расхлебываешь кашу, которую мы заварили… Ты что-нибудь слышишь?

– Ничего.

– Вот именно! – во все горло заорала Латона. – Камилла! Ах ты маленькая дрянь! Ты еще двадцать минут должна заниматься! Почему ты не играешь?

Из-за стенки послышался недовольный голос девочки.

– Замолчи и играй, а то останешься без ужина!.. Не понимаю, что с этой девчонкой, – прорычала Латона, повернувшись к Одри. – Совсем от рук отбилась!

На ужин был мясной рулет с картошкой и сыром. Еда была жирная и очень тяжелая для желудка, но невероятно вкусная. Леон сидел рядом с сестрой на одном конце стола. Муж Латоны – с другого конца. Между ними сидели два ерзавших мальчишки, а напротив них сидела Одри и стоял пустой стул Камиллы.

Из гостиной доносились унылые прерывистые звуки пианино. Одри узнала музыку. Брамс. Один из вальсов. Камилла вступила с ним в схватку не на жизнь, а на смерть.

Томас над чем-то расхохотался во все горло.

– Козел ты! – завизжал на него Мэтью.

– Закрой свою вонючую пасть! Не сметь ругаться, ублюдки! – взорвалась Латона.

Оба мальчика мгновенно затихли.

– Хорошо, мама, – пискнул с побитым видом Мэтью.

– Вот так-то, – пробормотала Латона.

Одри поймала взгляд маленького Томаса и сокрушенно покачала головой, не забыв при этом ему улыбнуться.

Леон не поднимал головы от тарелки.

– Жаль, что я не могу есть у тебя каждый вечер, Латона, – пробормотал он с набитым ртом.

Латона просияла, но тут же спохватилась и пробурчала:

– И поэтому ты не работаешь?

– А кем я, по-твоему, должен работать? – демонстративно отложив вилку, начал Леон. – Оператором электростатического напылителя на помойке?

– Кем-нибудь другим, – сказала Латона.

– Кем, например? – спросил Леон. – Кем здесь может работать человек с моей квалификацией?

– С его квалификацией! – расхохоталась Латона.

– А тебя когда в последний раз увольняли? – заорал в ответ Леон. – Ты хоть представляешь себе, что это такое? Как, ты думаешь, я теперь себя чувствую?

– Сейчас я скажу тебе, что я чувствую, когда ты сидишь на заднице целыми днями и ни хрена не делаешь! – заявила Латона и прислушалась. – Камилла! – рявкнула она. – Ты чем там занимаешься?

Девочка в соседней комнате отвечала глухо и неразборчиво.

– Мы уже ужинаем! – крикнула Латона. – Заканчивай урок, а то мы все съедим без тебя.

– Меня это достало! – взвыла Камилла.

– Можешь выть, сколько хочешь! – заорала в ответ Латона. – Пока не закончишь урок, есть не сядешь!

– Давайте-ка я с ней поговорю, – сказала Одри, аккуратно встала из-за стола и прошла в соседнюю комнату.

Камилла оперлась локтями о клавиши, положила голову на руки и рыдала. Одри села рядом на стул и стала гладить ее по голове, ерошить волосы.

– Что случилось, Камилла?

– Я больше не могу! – Камилла подняла заплаканное лицо. – У меня не получается! Я не понимаю. Это настоящая пытка!

Одри взглянула на ноты – «Брамс. Вальс ля минор».

– Ну, чего ты не понимаешь?

Ткнув в ноты мокрым от слез пальцем, Камилла оставила на листе мокрое пятно.

– Вот это. Трель или как это называется?

– Да, кажется, трель.

Одри попросила Камиллу немного подвинуться и сыграла несколько тактов.

– Так?

– Да. Но у меня не получается.

– Попробуй так, – Одри сыграла трель медленнее. – На октаву ниже.

Камилла прикоснулась дрожащими пальцами к клавишам и начала играть.

– Вот так. Слушай лучше! – Одри сыграла опять.

Камилла постаралась подражать Одри, и вышло у нее довольно похоже.

– Молодец! – сказала Одри. – Ты поняла. Сыграй еще раз.

На этот раз Камилла сыграла правильно.

– Теперь вернемся назад на пару тактов. Вот отсюда. Играй.

Камилла сыграла две первые строки на второй странице.

– Отлично! – воскликнула Одри. – Ты схватываешь все на лету! Теперь у тебя все получится без меня.

Камилла улыбнулась дрожащими губами.

– Когда у вас концерт?

– На будущей неделе.

– А что еще ты будешь играть?

– «Маленькие прелюдии».

– Бетховена?

Камилла кивнула.

– Можно мне прийти к тебе на концерт?

– А у тебя будет время? – на этот раз Камилла расплылась в улыбке.

– Конечно. Мне очень хочется тебя послушать. А теперь давай быстренько заканчивай. Мне скучно без тебя за столом.

Когда Одри вернулась в столовую, Пол поднял на нее глаза. Он был щуплым мужчиной с впалыми щеками, болезненным на вид, но очень добрым.

Тем временем в соседней комнате Камилла громко и уверенно исполняла вальс Брамса.

– Не знаю, чем ты ей пригрозила, – удивленно сказал он, – но ты наставила нашу девочку на путь истинный.

– Она, наверное, показала Камилле наручники, – предположила Латона.

– Скорее, пистолет, – пробормотал успокоившийся и вернувшийся к своей немногословной манере Леон.

– Да нет, – усаживаясь за стол, сказала Одри. – Камилле просто надо было помочь. Кое-что объяснить.

– Я хочу мороженого! – заявил Томас.

– Мороженое выдаю здесь я, – сказала Латона. – И в данный момент ты не значишься в моих списках на его получение.

– Почему?!

– Ты не доел половину своей порции мяса… А что ты сейчас расследуешь, Одри?

– Не хочется говорить об этом за столом, – ответила Одри.

– Можешь не вдаваться в кровавые подробности.

– У нас кровавые подробности на каждом шагу.

– Она расследует убийство сотрудника «Стрэттона» в Гастингсе, – сказал Леон.

Одри была поражена тем, что Леон вообще помнит, где именно она работает, но сочла своим долгом его упрекнуть:

– Вообще-то подробности моей работы нельзя разглашать.

– Да ладно! Мы же все родные люди, – махнула рукой Латона.

– Да, но все же, – настаивала Одри.

– Мы все будем молчать, как могила! – заявила Латона. – Считай, что мы проглотили язык и ничего не слышали об этом несчастном, поплатившемся жизнью за крэк или другую ядовитую дрянь такого рода, – многозначительно глядя на своих сыновей, проговорила Латона.

– А ведь я его знал, – сказал Леон.

– Кого? – удивилась Одри. – Эндрю Стадлера?

– Да, – Леон кивнул. – Обычно он ни с кем не общался, но я пару раз разговаривал с ним в раздевалке, – с этими словами Леон наложил себе в тарелку третью порцию мяса с картошкой. – Нормальный мужик.

– У него были психические расстройства, – сказала Одри.

– Никогда бы не сказал, – покачал головой Леон. – На вид совершенно нормальный. Вежливый. Скромный.

– Да? – удивилась Одри.

– Вот уж поверь мне, – сказал Леон.

– Я закончила! – гордо заявила Камилла, войдя в столовую и усаживаясь рядом с Одри. Девочка тихонько погладила под столом руку тети. У Одри от счастья затрепетало сердце.

– Долго же ты возилась, – сказала Латона. – Надеюсь, выучила все как следует.

– Ты отлично играла, – сказала племяннице Одри.

7

Придя на работу чуть раньше обычного, Ник выпил стаканчик кофе из автомата, обслуживающего руководителей «Стрэттона», и пошел проверять электронную почту. Как обычно, к нему прибыло изрядное количество предложений «Виагры» по цене аспирина, таблеток для десятикратного увеличения пениса и практически беспроцентных займов. Заголовки этих сообщений содержали самые невероятные орфографические ошибки, позволившие этим сообщениям проскользнуть сквозь сети почтовых программ, вылавливающих недобросовестную и назойливую рекламу. Помимо продавцов таблеток и банкиров к Нику обращались многочисленные мнимые вдовы и разнообразнейшие отпрыски покойных африканских диктаторов с обещаниями несметных гонораров за помощь в переводе многомиллионных сумм из их стран на счета в США.

Ник же думал о Кэсси Стадлер. Он находил ее не только очень привлекательной, но и совершенно непохожей на остальных женщин, с которыми ему приходилось иметь дело. Кроме того, явно не подозревающая о роли Ника в своей личной трагедии Кэсси, кажется, тоже им заинтересовалась.

Не получив никаких известий от фирмы «Атлас-Маккензи», колоссальная сделка с которой только что провалилась, Ник не расстроился. В любом случае он сам собирался связаться с представителями этой фирмы, чтобы узнать, почему они передумали, и попытаться уговорить их все-таки заключить контракт со «Стрэттоном».

Марджори еще не пришла на работу, и Ник набирал все номера сам. Было начало восьмого. Обычно руководители «Атлас-Маккензи» в это время были уже на работе. Чтобы поговорить с кем-нибудь из них, достаточно было набрать десятизначный номер. Совсем небольшое усилие. Сколько энергии для этого нужно потратить? Да не больше той, что содержится в маленькой горстке хлопьев, которые Джулия отказывалась есть по утрам! У него хватит на это сил! Зачем ему вообще секретарша?

Ответившая на звонок Ника дама заявила, что мистер Хардвик на совещании. Ник представил себе, какие страшные жесты делает Хардвик этой даме, чтобы она ни за что не звала его к телефону.

Вот так! Вот поэтому-то никогда и не нужно звонить самому – чтобы тебе не врали прямо в ухо!

Нику показалось, что секретарша на другом конце провода чуть не рассмеялась, рассыпаясь в извинениях за то, что не может сейчас соединить его с мистером Хардвиком. Кажется, ей нравилось водить за нос генерального директора другой крупной фирмы. Внезапно Ник вспомнил сердитую официантку в ресторане «Терра» и подумал, что она наверняка плюнула ему в салат. Что-то уж больно довольный вид был у нее.

Ник разглядывал окружающие его серебристые панели с почти нескрываемым отвращением. Деньги и положение могут защитить человека от многих вещей, но далеко не от всех. Когда пару лет назад Нику нужно было продлить водительское удостоверение, он не стоял в очереди в автомобильной инспекции, как делал это раньше. Руководителю крупной фирмы некогда стоять в очередях, по его поручению это сделал какой-то молодой сотрудник из юридического отдела «Стрэттона». Ник уже не помнил, когда в последний раз стоял в очереди на такси в аэропорту. За ним всегда присылали машину, и ему достаточно было высмотреть в толпе водителя с табличкой «КОНОВЕР». Кроме того, руководители крупных корпораций не возятся со своим багажом. За них это делают водители и носильщики. Но вот от плохой погоды должность Ника не защищала. И в автомобильных пробках никто не пускал свои машины в кювет, чтобы расчистить ему дорогу. В таких ситуациях Ник вспоминал, что он такой же человек, как и все остальные, и в конечном итоге его ожидает одинаковая со всеми остальными участь. Один человек командует, а другой человек подчиняется, но если командира ненавидит собственный сын, он вполне может позавидовать подчиненному, в котором дети души не чают. Болезни и смерть также не интересуются должностями и суммами на банковских счетах…

Потом Ник попытался дозвониться до Макфарланда. Так звали того руководителя на «Атлас-Маккензи», который внешне смахивал на Ричарда Никсона. Секретарша Макфарланда заявила, что ее босс в отъезде, и несколько раз повторила, что сообщит Макфарланду о звонке Ника, явно намекая, что самому Нику больше звонить Макфарланду не нужно.

Через двадцать минут из-за перегородки донеслись шуршание и аромат духов. Прибыла Марджори.

Ник встал, потянулся и обошел перегородку.

– Ну как дела? – спросил он. – Как литературный кружок? Что читаете? «Манчестерское аббатство»?

– Вы имеете в виду «Нортенгерское аббатство»? Мы прочитали его несколько недель назад. На этой неделе мы читаем «Мэнсфилд-парк».[36]

– Вот как?

– Я думала, что Джейн Остин написала «Нортенгерское аббатство» довольно рано в своей писательской карьере, а оказывается, эта книга была опубликована только после ее смерти, – сказала Марджори, поворачиваясь к компьютеру. – Удивительные вещи остаются после умерших людей.

Нику показалось, что кто-то прикоснулся ему к горлу ледяным лезвием ножа.

– «Доводы рассудка» тоже вышли после ее смерти, – продолжала Марджори, – и «Билли Бад»[37] вышел после смерти автора. Его мы читали в прошлом году. Я не знала, что вы вообще читаете книги. Приходите к нам в литературный кружок.

– Обязательно приду. Когда вы будете обсуждать «Руководство по техническому обслуживанию автоматической коробки передач автомобилей марки „шевроле“». Других книг я действительно не читаю, – сухо ответил Ник. – Я жду звонка с «Атлас-Маккензи». Мне могут позвонить Хардвик или Макфарланд. Обязательно соедините меня с ними. Где бы я ни был и что бы ни делал.

Следующие два часа Ник провел на смертельно скучных совещаниях. Руководитель отдела снабжения и шесть его помощников совместными умственными усилиями пришли к выводу о необходимости разнообразить список поставщиков металлизированной краски. Они высказывали свои соображения по этому поводу так возбужденно, словно только что придумали порох. Затем Ник заслушал отдел по охране труда, в состав которого входило несколько инженеров и несметное число юристов, которых волновали в основном последствия судебных процессов, а не здоровье рабочих. Никто так и не позвал Ника к телефону.

Возвращаясь к себе после совещаний, Ник вопросительно посмотрел на Марджори.

– А что, с «Атлас-Маккензи» обязательно должны звонить сегодня утром? – спросила она.

– Я сам звонил им рано утром, – вздохнул Ник. – Хардвик был на совещании, а Макфарланд куда-то ехал. Оба должны перезвонить мне при первой возможности.

Впрочем, Ник звонил им еще раз и выслушал те же обещания. Судя по всему, у руководителей «Атлас-Маккензи» были очень ограниченные возможности. Или другие более важные занятия…

– А может, они избегают с вами разговаривать?

– Не исключено.

– А вам очень нужно с ними поговорить? – с хитрым видом спросила Марджори. – Хотите я мигом их найду?

– Ну хочу… – улыбнулся Ник.

Ник пошел к себе за перегородку, а Марджори начала названивать по телефону. Ник слышал не все, что она говорила, но отдельные фразы до него долетали:

– Это авиакомпания «Юнайтед эйрлайнс», – авторитетным тоном говорила Марджори. – Мистер Макфарланд потерял свой чемодан, мы его нашли, но не можем дозвониться до мистера Макфарланда. Судя по всему, наш служащий неправильно записал номер его мобильного телефона…

Через минуту Марджори попросила Ника подойти к телефону.

– Я говорю с Джимом Макфарландом? – спросил Ник, подняв трубку.

– Да, – осторожно ответили на том конце телефонного провода.

– Говорит Ник Коновер.

– Ник? Здравствуйте! – Макфарланд говорил вежливым тоном, но с заметной дрожью в голосе.

Нику очень хотелось сказать: «Вы хоть отдаете себе отчет в том, сколько времени и средств мы потратили на разработку прототипов мебели для вашей компании? А теперь вы даже не даете себе труда мне позвонить!»

Вместо этого он, как можно непринужденнее, сказал:

– Я хотел бы узнать, на каком мы этапе. Что там с нашим контрактом?

– Ну да, – ответил Макфарланд. – Я и сам как раз собирался звонить вам по этому поводу.

– Ну так что?

– Видите ли, – Макфарланд шумно перевел дух, – когда мы обсуждали с вами контракт, мы не знали, что «Стрэттон» продается. А раз ваша компания выставлена на продажу, это меняет дело.

– «Стрэттон» продается? С чего вы это взяли? – стараясь говорить спокойно, спросил Ник.

В начале своей карьеры Ник думал, что руководителям не нужно лизать ничью задницу, и эта перспектива его прельщала. Однако со временем он понял, что над любым руководителем нависает задница руководителя более высокого ранга…

– Дело в том, что Хардвик всегда очень заботится о том, чтобы мы сотрудничали только с компаниями, способными в дальнейшем обслуживать оборудование, которое мы у них приобретаем, – говорил Макфарланд. – А раз вы продаетесь, о каком обслуживании может идти речь?

Ник был ошеломлен услышанным, но твердым голосом заявил:

– «Стрэттон» не продается.

Некоторое время Макфарланд молчал, а потом негромко сказал:

– Прошу вас никому не говорить о том, что я вам сейчас скажу. Так вот, в Гонконге мы пользуемся услугами той же самой юридической фирмы, что и «Фэрфилд партнерс». Вот мы и узнали…

– Это ерунда какая-то!

– Для нас – нет.

– Но послушайте же! Я все-таки генеральный директор корпорации «Стрэттон». Если бы она продавалась, я бы наверняка об этом знал. Как вы думаете, а?

– К сожалению, совершенно неважно, как и что думаю об этом я.

Страшнее всего было то, что Макфарланд говорил вполне сочувственно, тоном врача, сообщающего любимому пациенту о том, что его болезнь неизлечима.

8

В половине одиннадцатого Марджори высунула голову из-за перегородки.

– Напоминаю, что в половине первого вы обедаете с Родриком Дугласом из торгово-промышленной палаты, а сразу после обеда у вас совещание с руководством отдела по развитию бизнеса.

Повернувшись на стуле к окну, Ник рассеянно бросил:

– Хорошо. Спасибо.

На улице светило солнце, голубело небо, легкий ветерок шевелил на деревьях листочки. Самолет прочертил небо белой полоской.

Вот уже семь дней Эндрю Стадлер был на том свете.

При этой мысли Ник вздрогнул, словно из окна потянуло ледяным холодом. Он вспомнил тонкие черты лица Кэсси Стадлер, казавшейся ему очень хрупкой, словно сделанной из фарфора.

Вспомнив, сколько боли было у нее в глазах, Ник, не задумываясь, набрал номер Кэсси Стадлер.

– Алло? – сонным голосом сказала Кэсси.

– Это Ник Коновер. Я вас не разбудил?

– Разбудили? Нет. Я… А сколько сейчас времени?

– Все ясно. Я все-таки вас разбудил. Извините. Сейчас половина одиннадцатого. Спите дальше, не буду вам мешать.

– Нет-нет! – тут же воскликнула Кэсси. – Очень хорошо, что вы позвонили. Знаете, насчет вчерашнего…

– Кэсси, я позвонил, чтобы узнать, как вы себя чувствуете. По-моему, вчера вам было очень плохо.

– Может, сначала и было, но когда мы поговорили, мне стало гораздо лучше.

– Ну вот и отлично.

– Если хотите, приезжайте ко мне обедать.

– Сегодня?

– Ой, извините. Я сама не знаю, что говорю. Вы же директор крупной компании, у вас все обеды наверняка расписаны на десять лет вперед.

– Вот и нет, – ответил Ник. – Мой сегодняшний деловой обед только что отменился, и я собирался есть сэндвич у себя за рабочим столом… Вместо этого я с удовольствием приеду к вам.

– Да? Здорово! Вот только…

– Знаю. У вас пустой холодильник.

– Увы, но это так. Чем же я буду вас угощать?

– Я куплю что-нибудь по дороге. Увидимся ровно в двенадцать.

Повесив телефонную трубку, Ник пошел за перегородку к Марджори.

– Отмените, пожалуйста, все мои деловые встречи на сегодня, – попросил он.

– Что, обе?!

– Да.

– Да вы прогульщик! – улыбнулась Марджори. – Но какой сегодня прекрасный день! В детстве даже я, наверное, прогуляла бы уроки!

– Да нет, мне просто обязательно надо съездить в одно место.

9

Дом на 16-й Западной улице в Стипльтоне показался Нику еще меньше, чем был вчера. Он выглядел почти миниатюрным кукольным домиком. Два этажа. Стены отделаны чем-то белым – алюминием или пластиком. Чтобы понять, нужно было подойти и постучать пальцем. Черные ставни на окнах казались какими-то маленькими, несерьезными.

Ник заехал в супермаркет и теперь звонил в звонок с двумя коричневыми пакетами в руках. Внутри дома зазвенели колокола.

Прошло с полминуты, прежде чем Кэсси отворила дверь. На ней была черная вязаная кофточка без рукавов и узкие черные брюки. Ее бледное и грустное лицо было очень красиво. На губах была помада странного оранжевого оттенка, который тем не менее ей очень шел. И вообще у Кэсси был отдохнувший, посвежевший вид.

– А я-то думала, что вы пошутили и не приедете, – сказала она и проводила Ника в гостиную через прихожую мимо вазы с сухими цветами и вышивки на стене. В гостиной играла музыка. «Одна, всегда одна…» – пел низкий женский голос. Кэсси поспешила убрать звук.

Ник стал выкладывать купленные продукты: хлеб, яйца, сок, молоко, минеральную воду, фрукты, пару бутылок холодного чая.

– Вот, пожалуйста, – проговорил он, с важным видом выкладывая на бумажные тарелки сандвичи. – С индейкой и с ростбифом.

Кэсси с сомнением покосилась на ростбиф.

– В ростбифе слишком много крови, – сказала она. – Мне больше нравится хорошо прожаренное, испеченное до хрустящей корочки мясо.

– Хорошо, – согласился Ник. – Тогда я буду ростбиф, а вы берите индейку.

Некоторое время Ник и Кэсси молча жевали. Потом Ник, стараясь скрыть смущение, стал аккуратно свертывать бумажные салфетки. Кэсси допила почти весь холодный чай и вертела в руках пробку от бутылки. Молчание стало неловким, и Ник уже раскаивался в том, что приехал. Он судорожно придумывал, что бы сказать, но Кэсси его опередила:

– Какой только полезной информации не почерпнешь на пробках. На этой, например, написано, что самой последней в английском алфавите появилась буква «z».

Ник судорожно подыскивал ответ, но Кэсси продолжала сама:

– Спасибо, что навестили меня, оторвав время от управления одной из крупнейших американских компаний.

– Благодаря вашему приглашению я сумел отменить невероятно скучный бизнес-ланч!

– Я помешала вашей работе?

– Ни в коем случае. Я был рад улизнуть.

– А вы меня вчера очень удивили.

– Чем?

– Никакой вы не Ник-Мясник. Чего только не выдумают люди! Впрочем, как понять чужую душу, когда и в тихом омуте…

– Можно искупаться жарким днем?

– Что-то в этом роде… А иногда случается встретить человека на грани отчаяния, и как тут не протянуть ему руку?

– А мне не кажется, что вы на грани отчаяния.

– Я не о себе. Я – о вас.

– Что? – покраснев, спросил Ник.

Кэсси пошла ставить чайник.

– Мы оба пережили утраты, – сказала она от плиты. – Рильке[38] писал, что потеря близкого человека похожа на непреодолимый замкнутый круг.

– Ну да, – пробормотал Ник. – Помню, в детстве у меня был большой блестящий циркуль…

– До знакомства с вами я считала вас типичным директором. А знаете, кто вы на самом деле? – спросила Кэсси, глядя Нику прямо в глаза. – Вы семьянин до мозга костей.

– Скажите это моему сыну, – поперхнувшись, проговорил Ник.

– В его возрасте тяжело потерять мать, – негромко сказала Кэсси и достала из шкафа чайник и кружки.

– Терять мать тяжело в любом возрасте.

– Представляю, как вы теперь нужны вашему сыну.

– У меня складывается совсем обратное впечатление, – с горечью в голосе пробормотал Ник.

– Он чувствует себя одиноким и злится за это на весь мир. Вот и вам достается от него за компанию, – опустив глаза, проговорила Кэсси. – Но у вас все будет в порядке, потому что вы любите друг друга, и вы – одна семья.

– Мы были семьей.

– Вы даже не представляете, как повезло вашим детям!

– Неужели?

– Между прочим, – сказала Кэсси, повернувшись к Нику, – директор большой компании тоже своего рода глава большой семьи.

– Ну да, – с горечью сказал Ник. – Неплохая семейка. Как у эскимосов. Если дед ослеп и не ходит больше на охоту, внуки сажают его на льдину и отталкивают от берега палкой, чтоб он не посягал на запасы тюленьего жира в чуме.

– Сомневаюсь, что вы получили большое удовольствие от увольнений.

– Уволенные мною получили еще меньше удовольствия.

– У папы было много проблем, но, когда он ходил на работу, ему приходилось держать себя в руках. Став на работе ненужным, он совсем раскис.

Ник молча кивнул. У него защемило в груди.

– По правде говоря, я очень сердилась на «Стрэттон». И на вас очень сердилась, – сказала Кэсси. – Может, это оттого, что я женщина и все принимаю близко к сердцу. Но после увольнения папе действительно стало хуже. Такие события не могли пройти бесследно для его больной головы.

– Кэсси… – начал было Ник, но не смог продолжать.

– Но, познакомившись с вами, я все поняла. Вы тут ни при чем. Это ваши хозяева из Бостона заставили вас увольнять людей. Ведь хозяев волнует только прибыль.

– Действительно так.

– Но ведь вас-то волнует не только прибыль. Правда? Видите, я кое-что начала понимать. Возможно, последние пару лет директору «Стрэттона» приходилось не лучше, чем дочери шизофреника. Сегодня вас любят, а завтра ненавидят, – сказала Кэсси, опершись руками о стол.

– Мне очень жаль, что все так случилось с вашим отцом, – сказал Ник. – Вы даже не поверите, до какой степени мне самому больно…

Как же ей поверить, если, на самом деле, она ничего не знает!..

– А папа, – прошептала Кэсси дрожащим голосом, – папа не хотел… Он не хотел болеть, но ничего не мог поделать с болезнью. Она возвращалась внезапно… А он тоже хотел быть мне хорошим отцом, таким, как вы…

Кэсси начала всхлипывать и заплакала. Слезы текли по ее покрасневшим щекам, и она закрыла лицо руками.

Ник быстро встал, отодвинул стул и обнял Кэсси за плечи.

– Извините, – пробормотал он. – Извините, я не хотел…

Девушка была маленькая, как птичка, ее худенькие плечи дрожали. От нее повеяло каким-то пряным, экзотическим ароматом. Ник почувствовал, как в нем пробуждается желание, и ему стало неудобно.

– Извините, – повторил он.

– Хватит извиняться! – Кэсси подняла на него заплаканные глаза и попробовала улыбнуться. – Вы здесь ни при чем.

Ник вспомнил, как однажды чинил дома розетку, не вывинтив пробку, и его дернуло электрическим током. Сейчас его точно так же оглушило чувство вины. Он онемел.

– Я думаю, вы хороший человек, Николас Коновер, – сказала Кэсси.

– Вы же меня совсем не знаете.

– Я знаю вас лучше, чем вы думаете.

Ник почувствовал у себя на спине руку девушки. Кэсси прижалась к нему всем телом, поднялась на цыпочки и поцеловала его в губы. На этот раз Ник и не подумал отворачиваться. Он ответил на поцелуй Кэсси и обнял ее за талию.

Девушка закрыла глаза.

На плите засвистел закипающий чайник.

Кэсси еще долго лежала на Нике, прижимаясь щекой к его мокрой от пота груди. Ник слышал, как ее бешено стучавшее сердце потихоньку успокаивается. Он погладил Кэсси по волосам, провел рукой по безупречно гладкой коже у нее на спине. Девушка что-то пробормотала и еще крепче прижалась к Нику маленькой упругой грудью.

– Я не знаю… – начал было Ник.

– Не знаешь, так молчи! – улыбнувшись, Кэсси приподнялась на локте, а потом – села, не слезая с Ника, и погладила волосы у него на груди.

Ник поерзал по жесткому дивану, приподнялся и обнял Кэсси. Теперь они оба сидели.

– Какой ты сильный!

Круглые маленькие груди Кэсси все еще дразнили Ника набухшими сосками. У нее была очень тонкая талия. Девушка потянулась к столу. При этом Ник успел поцеловать оказавшуюся у самого его носа грудь. Кэсси взяла со стола пачку «Мальборо» и пластмассовую зажигалку. Вытащив сигарету, она протянула ее Нику.

– Нет, спасибо, – сказал Ник.

Кэсси пожала плечами, закурила, затянулась и выпустила тоненькую струйку табачного дыма.

– «Я живу у дороги. Заходи, путник, и будь как дома», – сказал Ник. – Это твоя бабушка вышила?

– Нет. Это мама купила на барахолке. Ей нравилась эта надпись.

– Когда же ты отсюда уехала?

– Мне недавно исполнилось двадцать девять, а уехала я отсюда, когда мне было двенадцать. Давно это было. Но я часто приезжала к папе в гости.

– Ты ходила в школу в Чикаго?

– Собираешься писать биографию Кэсси Стадлер?

– Да нет. Я просто так.

– Мама вышла замуж во второй раз, когда мне было одиннадцать. За зубного врача. У него уже было двое детей почти моего возраста. Чуть постарше. Они так меня и не полюбили, их отец тоже. В конце концов от меня решили избавиться и отправили в интернат.

– Представляю, как тебе там было плохо.

– Да я бы не сказала. – Кэсси затянулась сигаретой. – Я была довольно развитым ребенком и училась лучше всех. Учителя меня хвалили. Я получала разные награды. На выпускных экзаменах я получила только высшие оценки. Видел бы ты меня в семнадцать лет. Сколько надежд я подавала! Не то что сейчас – сумасшедшая.

– Ты не похожа на сумасшедшую.

– Это я ловко маскируюсь.

– Зачем ты так говоришь? Это не смешно.

– Не смешно? Знаешь, жизнь часто шутит с нами, а мы не понимаем, а только делаем вид.

– Нет. С такими мыслями жить нельзя! – Ник покосился на часы и внезапно понял, что идет уже третий час, и ему давно пора на работу.

– Пора идти? – заметила его беспокойство Кэсси.

– Я… Мне…

– Иди, иди, Ник. Тебя ждет целая корпорация…

10

Заведующий психиатрическим отделением окружной больницы доктор Аарон Ландис постоянно усмехался. В конце концов Одри пришла к выводу, что у доктора что-то с мышцами лица, ведь в ее внешности, кажется, не было ничего комичного. У доктора были редкие седые волосы и безвольный подбородок, плохо скрытый аккуратно подстриженной седой бородкой. Сначала Одри стало жалко неказистого старого доктора, но ее жалость скоро испарилась.

Кабинет доктора был маленький, и в нем царил ужасный беспорядок. Повсюду валялись книги и бумаги. Одри с трудом нашла свободный уголок стула, чтобы присесть. Единственным украшением кабинета служила фотография некрасивой жены доктора и их неказистого сына, а также развешанные по стенам рентгеновские снимки человеческого мозга.

– Я так и не понял вашего вопроса, – заявил доктор Ландис, хотя Одри уже все ему объяснила на пальцах.

– Я спрашиваю, обнаруживал ли Эндрю Стадлер склонность к насилию?

– Вы требуете, чтобы я раскрыл врачебную тайну?

– Эндрю Стадлера нет в живых, – негромко проговорила Одри.

– Врачебная тайна не умирает вместе с больным. Вам следовало бы это знать. Так гласит постановление Верховного суда, вынесенное десять лет назад. Более того, принося Гиппократову клятву, я обещал свято хранить врачебную тайну.

– Эндрю Стадлера убили, доктор, и мы ищем его убийцу.

– Похвально, но не понимаю, как это меня касается.

– Нам пока неизвестны кое-какие подробности его гибели, и надеюсь, вы поможете пролить на них свет.

– Я буду рад вам помочь, если мне не придется нарушать при этом права мистера Стадлера.

– Благодарю вас, доктор. Итак, скажите мне в самых общих чертах, склонно ли большинство шизофреников к насилию?

Психиатр уставился в потолок, как будто не в силах больше переносить тупость окружающего мира, шумно перевел дух и с нескрываемым сочувствием посмотрел на Одри.

– Такое мнение – один из опаснейших предрассудков, касающихся шизофрении.

– Просветите же меня, доктор.

– Шизофрения – хроническое, периодически возобновляющееся психическое заболевание, возникающее, как правило, вскоре по достижении совершеннолетия и длящееся до смерти больного. Мы даже не знаем, болезнь это или синдром. Лично я предпочитаю говорить о спектральных шизофренических отклонениях, но большинство коллег со мной в этом не согласны. Основными же симптомами шизофрении являются нарушение мыслительного процесса, провалы в логике, искажение картины реального мира и галлюцинации.

– А паранойя?

– Зачастую тоже. И трудности в общении с окружающими… А можно я тоже задам вам один вопрос? Вам на работе наверняка часто приходится сталкиваться с насилием?

– Да.

– И что же, большинство преступников шизофреники?

– Нет.

– Вот именно. Большинство насильственных деяний совершается не шизофрениками, и большинство шизофреников не склонно к насилию…

– Но…

– Разрешите договорить! Большинство шизофреников никогда не прибегает к насилию. Шизофреник гораздо более склонен покончить с собой, чем убить другого человека.

– Значит, Эндрю Стадлер не был склонен к насилию?

– Я восхищен вашей настойчивостью, но вам не обвести меня вокруг пальца. Я не буду обсуждать с вами Эндрю Стадлера. Давайте я вам лучше скажу в самых общих чертах, как на самом деле связаны шизофрения и преступность. Чаше всего шизофреник становится не преступником, а жертвой преступления.

– Мистер Стадлер как раз и пал жертвой ужасного преступления, и нам хотелось бы понять, мог ли он спровоцировать собственное убийство, убив домашнее животное одного человека. Собаку, например.

– Даже если бы я мог ответить на этот вопрос, я бы все равно вам ничего не сказал.

– Но я же просто спрашиваю, способен ли он был на такой поступок.

– Я вам этого не скажу.

– Значит, вы утверждаете, что шизофреники никогда не прибегают к насилию?

– Разумеется, бывают исключения, – после длительной паузы сказал доктор Ландис.

– Был ли Эндрю Стадлер таким исключением?

– Я же вам говорил, что не буду обсуждать Эндрю Стадлера.

– Хорошо, разрешите задать вам чисто теоретический вопрос, – вздохнула Одри.

– Чисто теоретический!

– Представьте себе, чисто теоретически, разумеется, что некто постоянно влезает в дом к другому человеку и пишет там на стенах угрозы. И при этом ведет себя весьма ловко, не оставляя никаких следов и беспрепятственно проникая на огороженную территорию коттеджного поселка, в котором стоит этот дом. Потом этот некто убивает живущую в этом доме собаку. Что за человек способен на это?

– Вы хотите знать, что за человек, чисто теоретически, на это способен? – невесело усмехнулся доктор. – На это способен очень умный человек, целеустремленный, с развитым мышлением, не способный, тем не менее, держать в узде свои порывы, человек подверженный колебаниям настроения. Такие люди обычно очень боятся быть отвергнутыми. Они боятся, что их бросят. Эти страхи у них обычно проистекают в связи с возникшими у них в детстве проблемами с близкими людьми. У таких людей обычно черно-белое видение мира. Сегодня они вас боготворят, а завтра – презирают.

– Ну и?

– Такие люди могут внезапно и без видимых причин приходить в ярость. У них могут отмечаться кратковременные психические отклонения. Они склонны к самоубийству.

– Что может вывести такого человека из состояния равновесия?

– Шок. Утрата кого-то, кто был очень им дорог, или чего-то очень важного в их жизни.

– Например, работы?

– Наверняка.

– Может ли шизофреник быть таким человеком, как вы только что описали?

– Не исключено, – по некоторому размышлению ответил доктор Ландис. – Возможно. Но какое отношение это имеет к Эндрю Стадлеру? – с жутковатой усмешкой спросил он.

11

«Вам звонит Гровер Херрик!» – объявила на следующее утро по внутренней связи Марджори Дейкстра.

Гровер Херрик работал старшим менеджером по закупкам в хозяйственной администрации правительства США, занимающейся материально-техническим обеспечением различных правительственных учреждений. В данный момент он отвечал за крупнейший контракт, который «Стрэттон» собирался подписать с Министерством территориальной безопасности США, в которое теперь входили береговая оборона, таможня, служба иммиграции и натурализации, а также служба безопасности на транспорте – тысячи офисов, вмещающих в себя сто восемьдесят тысяч служащих плюс огромные правительственные средства. Своей ценой этот контракт уступал лишь контракту с «Атлас-Маккензи», а переговоры по нему велись почти так же долго.

Старшего менеджера хозяйственной администрации правительства США нельзя было заставлять ждать на телефоне. Ему нужно было отвечать немедленно и всегда внимательно его слушать. В прошлом году Ник Коновер уже раз шесть прилежно выполнял обязанности генерального директора корпорации «Стрэттон», терпеливо слушая о том, как, выйдя на пенсию, Херрик купит себе яхту. При этом Ник поддакивал Херрику с таким видом, будто может отличить кеч от иола.[39] Если бы Херрик пожелал обсуждать геморрой, Ник был бы вынужден проявить живейший интерес и к этой теме.

На этот раз Херрик не стал рассказывать Нику про яхту и сразу взял быка за рога.

– Знаете, мы, пожалуй, заключим контракт с компанией «Ховарт», а не с вами.

Ник почувствовал себя так, словно получил удар в солнечное сплетение.

– Почему?!

– А вы на что надеялись? – возмущенным тоном воскликнул Херрик. – Собирались подписать с нами контракт, быстренько переехать со всеми манатками в Шэньчжэнь,[40] а потом обставить офисы Министерства территориальной безопасности США китайской мебелью?!

– О чем вы вообще? – начал было ошеломленный Ник.

– Ну и когда же вы намеревались сообщить нам о переезде? Кстати, думаю некоторым сенаторам такой трюк с нашим контрактом совсем бы не понравился!.. Но дело даже не в сенаторах. Хозяйственная администрация правительства США покупает продукцию только американского производства. Зарубите это себе на носу!

– Подождите! Кто вам сказал, что «Стрэттон» покидает Соединенные Штаты?

– Какая вам разница? Запомните: нет дыма без огня. Мы сотрудничали со «Стрэттоном», когда имели дело с крупной американской корпорацией, а теперь… Я, конечно, понимаю, какую материальную выгоду вам сулит перевод производства в Китай, и все-таки, по моему личному мнению, вы совершаете большую ошибку!

– Что за чушь вы несете! Мы никуда не переезжаем! Это беспочвенные слухи, с которыми я к тому же не знаком!

– Вот, выходит, что вы задумали, – не обращая внимания на слова Ника, продолжал Херрик. – Хотели резко увеличить свои доходы за счет авансового платежа со стороны правительства и взвинтить цену вашей корпорации, рассчитывая на то, что тупые китайцы ни о чем не догадаются? Вот это вы называете стратегическим планированием? За это вам платят вашу огромную зарплату?

– Да нет же! Я вообще не понимаю, о чем вы!

– Я уже говорил, что раньше мы вам действительно симпатизировали. «Ховарт» тоже неплохая компания, но у них цены повыше. Вот мы и решили подписать контракт с вами, не понимая, что ваши цены ниже потому, что вы будете платить гроши китайским рабочим.

– Но послушайте же!.. – Ник тщетно пытался перебить Херрика.

– Лично мне во всем этом не нравится то, что на вас я убил уйму времени. Очень хочется выставить вам за это счет!

– Дайте же мне сказать!

– Семь футов под килем! Не скучайте без нас в Китае! – рявкнул Херрик и бросил трубку.

Ник громко выругался. Ему очень захотелось швырнуть телефон в дальний угол кабинета, но он вовремя вспомнил, что сидит в кабинке, где места едва хватит на то, чтобы как следует размахнуться.

– Вы о чем-то меня спросили? – высунулась из-за перегородки Марджори.

– Я бы вас спросил, что здесь происходит, но вот вы, пожалуй, не найдете ответа, – буркнул Ник и направился к кабинке Скотта Макнелли таким путем, чтобы миновать его секретаршу.

Рядом с кабинкой Макнелли Ник услышал, как тот говорит по телефону.

«Хорошо, Тодд, – говорил Скотт Макнелли. – Да. Почему бы и нет!»

Увидев Ника, Макнелли едва заметно вздрогнул, но тут же взял себя в руки и кивнул.

«Ну ладно, – проговорил он в трубку громче, чем раньше. – Мне надо идти. До встречи!»

– Приветствую вас, мой господин! – сказал Макнелли Нику, повесив трубку. – Добро пожаловать в наши трущобы!

– Как дела у Мьюлдара? – спросил Ник.

– Мы с ним поедем играть в гольф в Хилтон-Хед.

– Не знал, что ты играешь в гольф.

– Да я и не играю, – криво усмехнулся Макнелли. – Так. Валяю дурака. На моем фоне они вообще чемпионы мира. Поэтому-то меня и приглашают.

– Кто это «они»? Мьюлдар и остальные инвесторы с «Фэрфилд партнерс»?

– Мьюлдар с женой, я с Иден и еще один человек с женой.

– У меня был интересный разговор с «Атлас-Маккензи». Я говорил с Макфарландом.

– Да? – насторожившись, спросил Макнелли.

– Да. Узнал кое-что новое. Знаешь, почему они решили не подписывать с нами контракт?

– Наверняка не устроила цена, потому что к качеству наших изделий не придраться. Но не можем же мы отдавать свою продукцию даром!

– Макфарланд говорит, что, по его сведениям, наша корпорация выставлена на продажу. С чего бы это ему взбрело в голову?

Макнелли только развел руками.

– «Атлас-Маккензи» пользуется в Гонконге услугами той же юридической фирмы, что и «Фэрфилд партнерс», – заявил Ник. – Вот от этой фирмы они все и узнали.

– Ерунда какая-то!

– А самое смешное то, что сегодня мне практически то же самое заявил менеджер по закупкам из хозяйственной администрации правительства США.

– Что?! – вытаращил глаза Макнелли.

– Речь шла о контракте с Министерством территориальной безопасности. Так вот, и они решили обратиться к другому поставщику.

– Вот черт!

– А знаешь, почему? Потому что они закупают только произведенные в Америке изделия, а до них дошли слухи, будто мы собираемся переводить все наши производственные мощности в Китай. Ты представляешь?!

Макнелли помрачнел, выпрямился в кресле и, нахмурившись, проговорил:

– Если бы Мьюлдар и иже с ним планировали что-то в этом роде, они наверняка поставили бы об этом в известность хотя бы меня. Тебе не кажется?

– Кажется. Ну и что? Говорили они тебе чего-нибудь в этом роде?

– Конечно же, нет. Я бы сразу поставил об этом в известность тебя.

– Поставил бы?

– Клянусь!.. Мне вообще трудно представить себе, как это люди верят в самые невероятные слухи о том, что гамбургеры делают из крысятины, питьевую воду отбирают из канализации, а Луна через двадцать лет упадет на Землю!

– Послушай меня, Скотт, если только…

– Давай-ка лучше я кое-куда позвоню и наведу справки. Но я уверен в том, что все это – брехня!

– Очень надеюсь на то, что ты прав, – проговорил Ник. – Искренне на это надеюсь.

12

Эдди Ринальди не встал из-за стола, когда Ник после обеда зашел к нему в кабинет. Развалившись в кресле «Стрэттон-Симбиоз», Эдди лишь по-военному отдал честь. Вид у него при этом был почти издевательский. На серебристой панели за спиной у Эдди красовался плакат с изображением Пизанской башни и словами «Никогда ничего не делай. Ведь никто это все равно не заметит». Ник иногда задавал себе вопрос, почему Эдди Ринальди украсил свою кабинку именно этим плакатом.

– Меня повысили в должности? – проговорил Эдди. – Ты явился ко мне с докладом?

– Это называется «обход постов», – сказал Ник и сел на маленькую винтовую табуретку.

– Как видишь, я мирно сплю на посту.

Ник улыбнулся одними губами и, не вдаваясь в подробности, рассказал Эдди то, что услышал от Макфарланда и Херрика.

– Ни фига себе! – воскликнул Эдди. – Это же чистой воды вранье, да? Ты говорил об этом с Макнелли?

– Макнелли тоже говорит, что это ерунда. Но я уверен в том, что он что-то скрывает. Интересно, что.

– Ну если ты этого не знаешь, откуда же мне знать? – медленно проговорил Эдди.

– А хорошо бы узнать.

– Кажется, тебе опять нужна моя помощь, – усмехнулся Эдди. – Я же бывший полицейский. Веди сюда Макнелли. Для начала я выбью ему передние зубы. Зубочистки под ногти тоже не помешают.

– Ты бы лучше проверил, что он там пишет по электронной почте.

– Хорошо, попрошу техников переписать с сервера его электронную корреспонденцию.

– Спасибо.

– Еще можно попробовать записывать его телефонные переговоры и все такое прочее, – ухмыльнулся Эдди. – Знаешь, Ник, у тебя удивительная способность: если не в ту кучу вляпаешься, так в другую. Скажи спасибо, что у тебя есть друг, готовый соскребать дерьмо с твоих ботинок.

– Скажи мне, если найдешь что-нибудь интересное.

– А как же!

– И никому об этом ни слова! – сказал Ник, взглянув Эдди прямо в глаза.

– Буду нем как рыба!

Немного поколебавшись, Ник подтащил табуретку поближе к столу.

– Слушай, Эдди, ты говорил полицейским, что приходил ко мне домой после того, как убили собаку?

Некоторое время Эдди с испытующим видом разглядывал Ника.

– Меня об этом не спрашивали, а в полиции надо говорить только то, о чем тебя спрашивают. Это золотое правило номер один.

Ник кивнул.

– Меня тоже пока об этом не спрашивали, но если спросят, мы должны давать одинаковые показания. Давай скажем, что я тебя позвал и ты приехал. Ничего подозрительного в этом нет. Ведь ты же начальник моей службы безопасности!

– Ничего подозрительного… – повторил Эдди Ринальди. – Ну да… Знаешь, что? Не волнуйся ты так! По-моему, ты слишком много переживаешь!

13

Когда Ник вернулся к себе, Марджори Дейкстра с озабоченным видом протянула ему листок бумаги.

– Вам надо безотлагательно туда позвонить! – сказала она Нику.

На листке бумаги значился телефонный номер. Под ним четким красивым почерком Марджори было написано «Директор Дж. Сандквист».

Джером Сандквист. Двадцать пять лет назад он был у Ника учителем математики. Ник запомнил его как спортивного вида молодого человека, бывшего теннисиста, мерившего кабинет широкими шагами и старавшегося, чтобы ученики не скучали на его уроках. Хотя Сандквист и общался со школьниками достаточно дружелюбно, он не допускал ни малейшего панибратства с их стороны, и все относились к нему уважительно. Ник усмехнулся, вспомнив парту, за которой сидел. Ее рама была изготовлена из стальных трубок, а под сиденьем у нее была корзинка для учебников из металлической сетки. Эти парты и сейчас по-прежнему изготавливались в Фенвике на стрэттоновском заводе. Ник точно не помнил, но вроде бы такие парты продавались по сто пятьдесят долларов за штуку при себестоимости в сорок. При этом за долгие годы конструкция этих парт не претерпела особых изменений.

– Ник? – произнес Сандквист дружелюбным, но довольно сухим тоном. – Хорошо, что вы позвонили. Нам надо поговорить о вашем сыне.

Школа, в которую вместе с остальными старшеклассниками ходил Лукас, а когда-то и сам Ник Коновер, размещалась в большом кирпичном здании с высокими окнами. Перед школой красовалась лужайка с живой изгородью из можжевельника вроде тех, которые часто видишь напротив универсамов и офисных зданий, не отдавая себе отчета в том, что, при всей своей заурядности, они требуют постоянного ухода садовника. Ник вспомнил, какими маленькими и ничтожными показались ему и школа, и живая изгородь, когда он вернулся домой на каникулы после первого семестра в Университете штата Мичиган. Теоретически школа и теперь должна была показаться ему маленькой, но, на самом деле, школьное здание здорово разрослось и расширилось за счет новых пристроек, обзавелось новой облицовкой фасада и выглядело теперь почти новым. Во многом процветающий вид школьного здания объяснялся тем, как разрослась за последние двадцать лет корпорация «Стрэттон», стоимость которой три года назад перевалила за два миллиарда долларов. Однако чем выше взлетишь, тем больнее падать. Кроме того, падение «Стрэттона» грозило превратиться в Фенвике в лавину, способную привести к непредсказуемым последствиям.

Ник вошел в школьное здание сквозь двойные стеклянные двери и принюхался. Хоть школа и изменилась, внутри она пахла почти по-прежнему. Повсюду витал знакомый Нику грейпфрутовый запах дезинфекции. Скорее всего, закупленная в 1970 году бочка дезинфицирующего вещества еще не закончилась. Из столовой, как обычно, пахло подгоревшим гороховым супом. Этот запах, как и вонь кошачьей мочи, был неистребим. Школьники и учителя, вдыхавшие его каждый день, скоро к нему привыкали, но он ошеломлял их, когда они возвращались в школу после долгих летних каникул и снова окунались в ароматы лака для волос, которым обильно поливали себя старшеклассницы, в запахи вареных яиц из портфелей школьников, а также в запахи дезодорантов, пота и кишечных газов, витавшие вокруг снующих по школе представителей молодого поколения Фенвика.

Тем не менее очень многое изменилось. Раньше школьников привозил по утрам школьный автобус, теперь их довозили до школы родители на минивэнах или кроссоверах, а зачастую школьники приезжали в школу на своих машинах. Раньше в школе вообще не было чернокожих детей, по крайней мере не более одного или двух в каждом классе, – теперь же тон в школе задавали именно чернокожие ребята, похожие на рэперов, и белые ребята, которые во всем им подражали. К школе пристроили ультрасовременное новое крыло, напоминающее своим видом частную школу. Раньше в школе была курилка, в которой длинноволосые мальчишки, одетые на манер металлистов, дымили сигаретами и смеялись над отличниками вроде Ника. Теперь курение в школе полностью запретили, поклонников тяжелого рока совсем не было видно, зато появились готы с кольцами в носу.

Когда Ник учился в школе, он очень редко бывал в кабинете у директора и теперь с интересом разглядывал новые тяжелые шторы и красивый ковер на полу, а также украшавшие стены фотографии любимцев Джерома Сандквиста – прославленных теннисистов. Джером Сандквист не очень изменился. Теперь он был не молодым учителем, а директором школы и читал мораль, пожалуй, чаще, чем раньше, но от директора школы другого ожидать и не приходилось.

Сандквист вышел из-за стола и церемонно пожал Нику руку. После этого они уселись в мягкие кресла у стены. Сандквист покосился на лежащую у него на письменном столе бумагу, он явно знал наизусть ее содержание.

– Красиво у вас тут стало, – сказал Ник.

– Вы имеете в виду школу или мой кабинет?

– И то и другое.

– Нам помогают родители, сами когда-то ходившие в эту школу, а их немало. Процветание родителей – залог процветания школы. Надеюсь, ваши нынешние трудности скоро будут преодолены. Не сомневаюсь, что в этой связи у вас самого сейчас много проблем.

Ник пожал плечами.

– Насколько я помню, вы хорошо учились, – сказал Сандквист.

– По мере способностей.

– Скажем, вы неплохо учились, – усмехнувшись, сказал Сандквист. – По-моему, я так и не сумел привить вам любовь к алгебре и началам анализа. Вас больше интересовало практическое применение геометрии на хоккейном поле в плане подходящего угла броска шайбы в ворота между ног вратаря… Впрочем, экзамены вы всегда сдавали успешно. Еще помню, что вас обожали все девочки. Еще бы – высокий, голубоглазый, дважды вывел хоккейную команду нашей школы в полуфинал.

– Один раз в полуфинал, а второй – в финал.

– Да? В любом случае с тех пор таких успехов нам добиться больше не удавалось.

– Может, вам поискать нового тренера?

– Вроде бы наш новый тренер неплох. Как бы то ни было, он зарабатывает больше, чем я. И вообще трудно сказать, когда виноват тренер, а когда – игроки… Впрочем, вы занятой человек, так что давайте перейдем к делу.

– У Люка сейчас много проблем, – невольно стараясь защитить своего сына, начал Ник. – Я это понимаю и стараюсь сделать для него все, что в моих силах.

– Разумеется, – с некоторым сомнением в голосе произнес Сандквист. – Вам известно, что вашему сыну три дня запрещено появляться в школе? Дело в том, что его поймали с зажженной сигаретой во рту.

– Помню, раньше у вас была курилка.

– Больше курилки нет. В школе и на школьной территории курение категорически запрещено. Это известно всем.

– Разумеется, я против того, чтобы Лукас курил, – вставил Ник.

– Если его поймают еще раз, он будет исключен из школы.

– Но он же еще ребенок! И недавно у него погибла мать.

– Насколько хорошо вы знаете своего сына? – пристально взглянув на Ника, спросил Сандквист.

– В каком смысле – «насколько хорошо»? Это же мой сын! Кто может знать его лучше меня?!

– Я не хочу нагнетать страсти, но и сидеть со сложенными руками мы тоже не будем. Сегодня я разговаривал с нашим школьным психиатром. С его точки зрения, здесь дело не только в табаке. В этой связи вы должны знать, что мы имеем право обыскать шкафчик вашего сына и сделать это без предупреждения и в присутствии полиции.

– При чем тут полиция?

– Если мы найдем наркотики, полиция заведет на вашего сына уголовное дело. Нынче такой порядок. Я считал своим долгом предупредить вас об этом. Наш психиатр очень озабочен Лукасом. У него больше проблем, чем вам кажется, и не знаю, отдаете ли вы себе отчет в том, что ваш сын совсем не похож на вас.

– Не каждому же быть хоккеистом!

– Я не об этом, – сказал Сандквист, но не стал вдаваться в подробности и еще раз покосился на бумагу у себя на столе. – Кроме того, у Лукаса резко понизилась успеваемость. Раньше он учился только на отлично, а сейчас его учеба ни в какие рамки не лезет. Он же ничего не учит. Вы понимаете, что из этого вытекает?

– Понимаю, – сказал Ник. – Ему надо помочь.

– Правильно, – поджав губы, пробормотал Сандквист. – И мы ему помогаем.

У Ника сложилось впечатление, что директор школы оценивает его отцовские способности и уже занес перо над журналом, чтобы влепить туда неуд.

– Не понимаю, что это за помощь, не пускать мальчика в школу или вообще исключать его из нее, – сказал Ник и тут же задумался над тем, сколько раз такие слова уже звучали в этом кабинете.

– У нас такие правила, – сказал Сандквист и, прищурившись, откинулся на спинку кресла. – В нашей школе учится полторы тысячи детей, и мы должны защищать их интересы.

Ник набрал побольше воздуха в грудь.

– Смерть матери оказалась для Люка страшным ударом. Я понимаю, что ему сейчас очень тяжело, и всеми силами стараюсь ему помочь, но у меня складывается впечатление, что он связался с компанией, которая на него плохо влияет.

– Можно смотреть на этот вопрос с такого бока, – с каменным лицом заявил Сандквист, – а можно и с другого.

– В каком смысле? – пробормотал Ник.

– А в том, что это ваш сын может дурно влиять на других детей.

– Люк?

– Что? – Люк ответил немедленно, потому что Ник пригрозил сыну отобрать у него мобильный телефон, если он не будет отвечать на звонки отца.

– Где ты?

– Дома. А что?

– Что у тебя произошло в школе?

– О чем ты?

– О чем я? Догадайся. Меня вызвал к себе ваш директор.

– Ну и что он тебе сказал?

– Не валяй дурака! – Ник старался не заводиться, но разговоры с сыном все больше и больше напоминали ему попытки тушения пожара бензином из канистры. – Ты курил, и тебя поймали. И не важно, что я сам думаю о курении, важно, что об этом думают в школе, а тебя исключили из нее на три дня.

– Ну и что! Подумаешь!

– Как это «подумаешь»?!

– А вот так! – чуть дрогнувшим голосом заявил Лукас. – Дерьмо собачье эта ваша школа!

В этот момент на дисплее мобильного телефона у Ника появилось текстовое сообщение от секретарши: «Начинается заседание компенсационной комиссии. Не забыли?»

– Люк, я очень на тебя рассердился, – сказал Ник. – Мы с тобой еще об этом поговорим!

С этими словами Ник серьезно задумался о том, какой может быть прок от всех этих разговоров.

– И вот еще что, Люк!..

Но Люк уже выключил телефон.

14

Не успела Одри устроиться у себя за письменным столом, как к ней тут же подошел Багби. В одной руке у него была чашка с кофе, а в другой – пачка каких-то бумаг. Вид у него был вполне довольный.

– Ну что? – спросил он. – В психушке тебе, конечно, тут же выложили всю подноготную этого психа? Или как?

Теперь Одри поняла, чем Багби доволен. Он злорадствовал. Всем своим видом он показывал Одри, что заранее знал о том, что в больнице ей ничего не скажут, и нечего тратить на это время. Латона точно так же смотрела на своих мальчишек, когда их непослушание влекло за собой наказание.

– Врач рассказал мне много ценного о связи шизофрении и насилия, – ответила Одри.

– Все это ты прочла бы в любом учебнике… А о Стадлере он, конечно, отказался говорить? Мол, врачебная тайна и все такое прочее?

– Наверняка можно каким-то другим способом докопаться до результатов лечения Стадлера! – Одри просто не могла заставить себя признаться Рою Багби в том, что на этот раз он прав.

– А что бы сделал на твоем месте Иисус Христос, Одри? Попытался бы получить ордер на обыск?

Игнорируя шуточку Багби, Одри ответила:

– От ордера на обыск будет мало прока. Ну узнаем мы, когда его госпитализировали, когда выписали. Его медицинскую карту нам все равно не покажут…

– Кстати, об ордерах! – Багби помахал перед носом у Одри бумагами, которые держал в руке. – Почему ты не сказала мне о том, что затребовала списки телефонных звонков начальника службы безопасности «Стрэттона»?

– Неужели уже пришли результаты?

– А зачем они тебе?

Багби наверняка увидел их возле факса или в ящике, куда клали все поступающие для Одри бумаги.

– Дайте мне их!

– А почему тебя так интересуют звонки Эдварда Ринальди?

Одри смерила Багби ледяным взглядом, которому научилась у Латоны.

– Значит, вы отказываетесь передать мне эти бумаги?

Багби швырнул бумаги ей на стол.

Одри почувствовала прилив бодрости от этой маленькой победы и тут же устыдилась своей радости. Тем не менее настроение у Одри улучшилось, и она решила и в дальнейшем не стесняться подражать повадкам своей напористой родственницы.

– Благодарю вас, Рой. В ответ же на ваш вопрос скажу, что хочу узнать, не приходилось ли Ринальди звонить Эндрю Стадлеру.

– А зачем ему было звонить этому психу?

– Подумайте сами. Звонил же он к нам в архив, чтобы узнать, есть ли у нас что-нибудь на Стадлера. При этом он не спрашивал ни о ком другом. Значит, он подозревал именно Стадлера. Наверняка Ринальди решил, что именно Стадлер проникал в дом к Коноверу!

– Может, в этом он и не ошибался. После убийства Стадлера к Коноверу перестали лазать.

– Точнее, он больше не сообщал о том, что к нему залезали, – сказала Одри. – Кроме того, с тех пор прошла всего неделя.

– Выходит, к Коноверу лазал именно Стадлер, а Ринальди это понял?

– Может, да, а может, и нет. Меня не удивит, если окажется, что начальник службы безопасности «Стрэттона» звонил домой Стадлеру и угрожал ему. Он мог сказать Стадлеру: «Мы знаем, что это ты лазаешь к Коноверу, брось это делать, а то хуже будет!»

Компьютерный список вызовов, поступивший от провайдера сотовой связи, чьими услугами пользовался Ринальди, занимал двадцать страниц убористого текста. Взглянув одним глазом на список, Одри тут же увидела, что там много полезной информации, но кое-чего не хватает. У всех исходящих и входящих звонков стояла дата и время, но некоторые телефоны не сопровождались именами абонентов.

– Вы уже просмотрели эти списки? – спросила Одри у Багби.

– Пролистал. У этого Ринальди бурная личная жизнь. Полно женских имен.

– Эндрю Стадлер там не фигурирует?

Багби покачал головой.

– Вы посмотрели, с кем он разговаривал в тот день, когда произошло убийство, и той ночью?

– Смотрел, но не у всех телефонных номеров значатся имена абонентов, – заявил Багби, глядя на Одри, как на пустое место.

– Я тоже заметила это, но какой-либо закономерности в этом не усмотрела.

– Может, имя абонента не фиксируется автоматически, если номер не зарегистрирован провайдером?

– Возможно, – сказала Одри. Она старалась хвалить Багби не чаще, чем он ее, но разве не сказано в Притчах Соломоновых, что верное слово, сказанное в нужный момент, подобно золотому плоду на серебряном блюде! – Молодец, – добавила она. – Хорошая мысль.

Багби пожал плечами, но не от скромности, а словно желая тем самым сказать, что у него все мысли хорошие.

– Придется попотеть, чтобы узнать, чьи это номера, – буркнул он.

– Может, вы этим и займетесь?

– Как будто у меня есть свободное время! – фыркнул Багби.

– Ну кто-то же должен этим заниматься!

Багби фыркнул еще раз и ничего не ответил.

– А вы узнали что-нибудь новое об этом семени для гидропосева? – спросила Одри.

Ухмыльнувшись, Багби выудил из кармана штанов розовый лист с результатами анализов.

– Это «Пенмульча», – заявил он.

– Что это такое?

– «Пенмульча» – это смесь для гидропосева, запатентованная корпорацией «Лебанон Сиборд» из Пенсильвании. Эта фирма производит удобрения и посевные материалы, – пояснил Багби и стал читать из листка с анализами: – «…состоит из характерных одинаковых маленьких катышков длиной в полдюйма и в одну восьмую дюйма шириной…» Типа как хомячье говно! «Эти целлюлозные катышки состоят из замороженной и высушенной переработанной газетной бумаги, удобрения и сверхвпитывающих полимерных кристаллов. Кроме того, в состав мульчи входит зеленый краситель».

– А семена травы?

– В «Пенмульчу» семена не входят. Семена подмешивает к мульче фирма, засеивающая лужайку. Еще она добавляет клейкое вещество и готовит что-то вроде раствора, который разбрызгивают на землю. Он похож на гороховый суп. Только не такой густой. В нашем случае к мульче добавили семена кентуккийской синей травы, красной овсяницы и плевел.

– Здорово! – сказала Одри. – Только это почти ни о чем мне не говорит. Это что, обычный состав для гидропосева?

– Семена могут использоваться самые разные. Можно выбирать из девятисот наименований. Одни – дешевое дерьмо, другие – подороже.

– То есть все фирмы, засеивающие лужайки, готовят разные смеси?

– Конечно. Одно дело – засеивать обочину на автостраде, другое – лужайку перед дорогим домом. При этом, чем лучше мульча, тем лучше результаты.

– А «Пенмульча»?

– Это дорогая мульча. Намного лучше обычной дряни из перемолотой древесины. Дороговато. Не каждый может себе такую позволить. Обычно такой поливают лужайки как раз перед богатыми домами.

– Значит, надо узнать, какие фирмы используют «Пенмульчу».

– Это сколько ж надо звонить?!

– А сколько фирм засевают лужайки в Фенвике? Ну две-три. Неужели больше?

– Не в этом дело, – возразил Багби. – Ну найдем мы фирму, которая иногда использует «Пенмульчу» для гидропосева. Ну и что?

– И мы узнаем, чьи именно лужайки они полили «Пенмульчой». Если она действительно такая дорогая, этих лужаек будет немного.

– Ну и что дальше? Ну прогулялся наш труп по лужайке с «Пенмульчой», а дальше-то что?

– Вряд ли в Гастингсе очень много таких лужаек, – повторила Одри. – Как вы думаете, Рой?

15

Возвращаясь из школы на работу, Ник задумался о Кэсси Стадлер.

Кэсси была не только очень красива, – у Ника было более чем достаточно очень красивых женщин, особенно в молодости, – Кэсси была настолько умна и проницательна, что это его даже пугало. Казалось, Кэсси видит Ника насквозь. Пожалуй, она знала его лучше, чем он знал себя сам.

Кроме того, она очень привлекала Ника физически. Он первый раз за год с лишним оказался в одной постели с женщиной и почувствовал прилив сил. До этого ему казалось, что он вообще забыл, как это делается. Теперь же, вспоминая о вчерашнем дне, он не мог избавиться от эрекции.

Потом Ник вспомнил, кто Кэсси такая и как он с ней познакомился. Настроение его сразу ухудшилось, и он вновь ощутил жгучее чувство вины.

«С ума сойти! – думал он. – Я убил человека, а теперь сплю с его дочерью! С ума сойти! Что я делаю?! А если она все узнает? И вообще, сколько это может продолжаться?»

И все-таки Нику ужасно хотелось увидеться с Кэсси. Именно это желание его и пугало. Было уже достаточно поздно, и возвращаться на работу смысла не имело.

Остановив машину у тротуара, Ник вытащил из кармана пиджака лист бумаги, на котором записал телефон Кэсси. Весь во власти желания, не прислушиваясь больше к голосу совести, он достал мобильный телефон и набрал номер девушки.

– Алло, – сказал он, когда Кэсси подняла трубку. – Это Ник.

– Ник… – через мгновение проговорила Кэсси и замолчала.

– Я только хотел… – начал было он и тоже замолчал.

А что он, собственно, хотел? Повернуть время вспять? Сделать так, чтобы тогда ночью ничего не случилось? Все исправить? Но ведь это же невозможно! Что же он тогда хотел? Просто услышать ее голос, вот что!

– Я только хотел…

– Я знаю, – перебила его Кэсси.

– Ну как ты?

– А ты?

– Я хочу тебя видеть, – сказал Ник.

– Ник, – сказала Кэсси, – по-моему, тебе лучше держаться от меня подальше. У меня слишком много проблем. Честное слово.

«Много проблем? – Ник чуть не рассмеялся. – Да что ты знаешь о проблемах?! Ты еще не видела меня со смит-вессоном в руках!»

При этой мысли Нику чуть не стало плохо.

– По-моему, ты не права.

– Тебе не кажется, что ты и так достаточно для меня сделал?

Ник чуть не подпрыгнул на сиденье. Я для нее достаточно сделал?! Это как посмотреть…

– Я не очень тебя понимаю, Кэсси.

– Не думай, пожалуйста, что я не оценила твоего отношения ко мне. Мне было очень хорошо с тобой, но, по-моему, нам надо остановиться на этом. У тебя работа – огромная компания, которой нужно управлять. У тебя семья, которую ты должен сохранить. При чем тут я?

– Я как раз еду с одной встречи, – сказал Ник. – Я буду у тебя через пять минут.

– Привет! – сказала Кэсси, открывая пыльную дверь. На ней были потертые джинсы и заляпанная краской белая футболка. Она улыбнулась, и в уголках ее глаз собрались морщинки. Она выглядела посвежевшей, и голос ее звучал бодрее. – Я не думала, что ты приедешь.

– Почему?

– Ну, знаешь, мужчины часто не возвращаются. Им кажется, что женщины хотят их окрутить.

– Может, я не такой, как все мужчины.

– Вполне возможно. А поесть ты сегодня ничего не захватил?

– В багажнике есть банка с омывателем стекол.

– Спасибо, но у меня от него болит голова… Что бы мне в следующий раз заказать? Как мило, что директор «Стрэттона» ходит для меня за покупками.

– Ник-Мясник имеет полное право покупать мясопродукты.

– Я бы предпочла обезжиренный йогурт, – заявила Кэсси и пропустила Ника в дом. – А в его отсутствии я заварю тебе чая, который ты купил в прошлый раз.

Кэсси исчезла на кухне. В доме играла музыка. Женский голос пел что-то о том, как страшно иногда бывает и самому отважному человеку.

– Ты сегодня отлично выглядишь, – сказал Ник, когда Кэсси вернулась с кухни. Она успела переодеться.

– Сегодня я уже почти в форме, – сказала девушка. – Раньше ты имел дело со мной в депрессивном состоянии. Ты же знаешь, что такое депрессия?

– Пожалуй, да. Но ты сегодня действительно в отличной форме.

– А ты выглядишь отвратительно, – мимоходом обронила Кэсси.

– У меня был трудный день, – сказал Ник.

Кэсси растянулась на диване с грубой обивкой, прошитой золотой ниткой на манер пятидесятых годов.

– Много проблем? Может, расскажешь?

– Честное слово, не хочется жаловаться.

– Ну давай, расскажи. Я ведь тут сижу совсем одна, и мне никто никогда ничего не рассказывает.

Ник откинулся на спинку допотопного зеленого кресла и стал рассказывать Кэсси о слухах, якобы ходивших о продаже «Стрэттона», опуская при этом некоторые подробности. Ник не упомянул имени Скотта Макнелли и не стал говорить о том, что его собственный финансовый директор, кажется, водит его же за нос. Сейчас Нику было неприятно об этом даже думать.

Обхватив руками колени, Кэсси собралась в клубок и внимательно слушала Ника.

– И в довершение всего мне позвонили из школы Лукаса, – выпалил он и замолчал. Он уже отвык рассказывать другим людям о своих делах и своей жизни. С момента гибели Лауры прошло уже столько времени, что он разучился.

– Ну и что произошло в школе? – спросила Кэсси.

Ник все ей рассказал, не умолчав о том, как звонил сыну домой, о том, что тот ему ответил, и о том, как тот повесил трубку.

Случайно посмотрев на часы, Ник внезапно понял, что не закрывает рта уже пять минут.

– Я никогда этого не понимала, – сказала вдруг Кэсси.

– Что именно?

– Зачем детей выгоняют из школы на три дня. Чего этим пытаются добиться? Чтобы они сидели дома?

– Наверное.

– Но ведь детям только этого и нужно. Они же спят и видят, как бы не ходить в эту проклятую школу!

– Может, они должны считать себя униженными в глазах товарищей?

– Подросток, скорее, будет этим гордиться.

– Я бы не стал этим гордиться.

– Ты, наверное, был паинькой, любимчиком учителей.

– Вот уж нет. Я был совершенно нормальным подростком. Только я проявлял больше осмотрительности. Я не хотел, чтобы меня выгнали из хоккейной команды… Кстати, а что там с чаем?

– На этой слабенькой электрической плите чай закипает целую вечность. Папа не разрешал провести к нам в дом газ. Почему-то он его недолюбливал. – Кэсси наклонила голову и прислушалась. – Кажется, закипает.

– Пора бы!

Кэсси вернулась с двумя горячими кружками.

– Это просто черный чай. Я, конечно, видела, что ты купил мне ромашку в пакетиках и даже каву-каву,[41] но вряд ли тебе самому они пришлись бы по вкусу.

– Да уж. Лучше не надо.

– Почему-то у меня такое чувство, словно ты принимаешь меня за одну из сумасшедших, исповедующих веру «Эры Водолея»,[42] – пробормотала Кэсси. – Возможно, потому, что я такая и есть. Чего греха таить? Ты производишь стулья, я преподаю асаны…[43] Выходит, мы оба помогаем людям принять сидячее положение!

– Так, может, расскажешь мне о моей ауре?

– У меня слишком практический склад ума, – усмехнулась Кэсси. – В этом я вся в папу. Чакры и все такое никогда меня особенно не привлекали.

– А я думал ты немножко не от мира сего.

– Неужели? – Кэсси отпила маленький глоточек чая. – А кто, интересно, будет решать за меня мои проблемы?.. Кстати, почему ты не пьешь чай?

– Потому что чай не похож на кофе.

Кэсси взяла бутылку бурбона «Четыре розы»[44] с низкого столика у дивана.

– На. Плесни в чай. Тебе понравится.

Ник налил в кружку немного бурбона, и чай действительно показался ему приятным.

– Так почему же ты все-таки пришел? – прищурившись, спросила его Кэсси. – Ради меня или потому что сам хотел?

– По обеим причинам.

– Значит, ты решил мною заняться? – усмехнулась Кэсси.

– По-моему, ты не такая беспомощная, чтобы кто-то тобой занимался.

– В целом ты прав.

– Ну что ж, имей в виду, что, если тебе когда-нибудь понадобится помощь, ты можешь на меня рассчитывать.

– Ты со мной решил распрощаться?

– Да нет, конечно!

– Ну и отлично! – Кэсси встала с дивана, подошла к окну и опустила жалюзи. В комнате воцарился полумрак. – Очень рада, что ты еще не уходишь.

Ник подошел к Кэсси со спины, обнял ее и стал гладить ей живот под вязаной кофточкой.

– Пошли наверх? – предложил Ник.

– Подожди, – пробормотала Кэсси.

Ник прижал ладони к грудям девушки и стал ласкать набухшие соски и целовать ей шею.

– Как хорошо! – прошептала Кэсси.

Не поворачиваясь, она сжала руками Нику бедра и прижалась к нему всем телом.

На этот раз Ник овладел ею сзади.

Ник с трудом перевел дух. Кэсси повернулась к нему. Она улыбалась, глаза ее сияли.

Пока Ник приходил в себя, Кэсси глотнула чаю и прилегла рядом с ним на диване. Она тихо подпевала в такт музыке, доносившейся со стороны проигрывателя.

– У тебя красивый голос, – похвалил ее Ник.

– Я пела в церковном хоре. Мама не вылезала из церкви и таскала меня с собой… Так вот, о тебе, – с неожиданным жаром заговорила Кэсси. – Ты не должен сдаваться. Если началась борьба не на жизнь, а на смерть, ты должен отдать ей все силы.

– Я всегда так играл в хоккей.

– В хоккее нельзя ни на секунду расслабляться!

Ник улыбнулся. Выходит, Кэсси и хоккей смотрит!

– Это точно. Игра развивается молниеносно. Расслабься хоть на мгновение, и все пропало.

– На «Стрэттоне» ты тоже никогда не расслаблялся?

– Похоже, что расслаблялся.

– Мне кажется, люди иногда недооценивают тебя, потому что им кажется, что ты хочешь любой ценой добиться того, чтобы тебя любили. Впрочем, если кто-то умудрится вывести тебя из себя, он горько в этом раскается.

– Может быть… – в голове у Ника закрутились мрачные воспоминания, которые он поспешил отогнать.

– Могу поспорить, что ты уже удивил многих. Возьмем, например, Дороти Деврис. Думаю, за последние несколько лет она к тебе охладела. Правда?

Ник удивленно заморгал. Раньше он никогда об этом не задумывался, но Кэсси, безусловно, была права.

– Откуда ты знаешь?

Кэсси опустила глаза.

– Ты только пойми меня правильно. Когда вдова Мильтона Девриса назначала его преемника, у нее в голове кружилось множество самых разных соображений. Но при этом она совершенно точно не искала человека, способного затмить собой ее дорогого Мильтона. Ей нужен был надежный человек. Твердый исполнитель ее воли и не более того. Человек, о котором можно было бы сказать: «Конечно, он не Мильтон. Но кто ж может сравниться с Мильтоном!» Дороти могла бы, как это обычно делается, объявить конкурс на замещение вакантной должности генерального директора «Стрэттона» и найти какого-нибудь опытного руководителя. Но ей это было не нужно. Ей была нужна копия Мильтона в миниатюре. А потом ты развернулся во всей своей красе и затмил собою память о Мильтоне Деврисе. Может, в финансовом отношении Дороти от этого только выиграла, но твоя популярность начала действовать ей на нервы.

Ник покачал головой.

– Ты со мной не согласен?

– Согласен, – медленно проговорил Ник, – только это раньше не приходило мне в голову. Твои слова заставляют меня задуматься, и я вынужден с ними согласиться. Дороти, конечно, рассчитывала, что все будет по-другому. Да я и сам не знал, как все обернется. Получив должность директора, я в первую очередь нашел себе несколько способных помощников и предоставил им свободу действий. Может, я сам и не семи пядей во лбу, но, по-моему, у меня хорошо получается разыскивать умных людей.

– Пока твои помощники тебе верны, у тебя все будет в порядке. Но стоит им изменить семье, как у тебя возникнут серьезные проблемы.

– Семье?

– «Стрэттону». Вашей большой семье.

– У тебя не глаза, а рентген, – сказал Ник. – Ты видишь людей насквозь.

Внезапно у Ника похолодело внутри. А что если она все понимает? А вдруг она видит кровь у него на руках?

– Об этом писали.

– Кто?

– Точно не помню. Может быть, Анаис Нин…[45]«Мы видим вещи не такими, какие они есть, а такими, какими можем их видеть».

– Я не совсем понял…

– Сложней всего иногда бывает понять людей, которых мы любим. Например, тебе трудно понять сына.

– Теперь он для меня полная загадка.

– Когда твои дети вернутся домой?

– Меньше чем через час.

– Я бы хотела на них посмотреть, – сказала Кэсси.

– Я думаю, не стоит…

Кэсси вскочила на ноги и судорожно попыталась пригладить свои торчащие во все стороны волосы.

– Извини! Я сама не понимаю, как это могло прийти мне в голову! – сказала она, изменившись до неузнаваемости. – Конечно, не стоит! Кто я такая? Я тут вообще ни при чем. Да мне бы и самой стало за себя стыдно! – с этими словами Кэсси подтянула заляпанные краской джинсы. – Не будем больше об этом. Ты всегда сможешь приезжать ко мне… Когда захочешь. До свидания, Ник. Возвращайся к своей семье.

– Ты неправильно меня поняла, Кэсси, – пробормотал Ник.

Кэсси замолчала. Ник взглянул в ее глаза и увидел в них бездну печали. Он почувствовал прилив нежности, и ему стало стыдно.

– Поехали к нам ужинать, – предложил он.

16

Ник ждал в очереди перед воротами своего коттеджного поселка. Кэсси грустно молчала. Ник волновался, но он взял себя в руки и не барабанил по рулевому колесу.

– Добрый вечер, Хорхе, – сказал Ник, медленно проезжая мимо охранника.

Кэсси наклонилась и выглянула из окошка.

– Добрый вечер. Меня зовут Кэсси.

– Добрый вечер! – ответил Хорхе и улыбнулся шире, чем обычно.

Ник отметил про себя вежливое поведение Кэсси, не забывшей поздороваться даже с такой пешкой, как охранник у ворот. Если только она не хотела продемонстрировать этим солидарность трудящихся перед лицом эксплуататоров-капиталистов, такое поведение можно было считать лишь признаком очень хорошего воспитания.

Ник не знал, как отреагируют его дети на появление в их доме новой женщины. На самом деле он очень нервничал. Кэсси была первой женщиной, с которой он вступил в неофициальные отношения после смерти Лауры, и он с трудом представлял себе, как к этому отнесутся его дети. С большой степенью уверенности можно было предположить, что Лукас будет держать себя враждебно, – такое защитное поведение он в последнее время обнаруживал ко всем окружающим. А Джулия? Ник терялся в догадках. Он вспоминал о том, что, по теории Фрейда, дочка может не захотеть ни с кем делиться любимым отцом. Кроме того, Джулия слепо любила покойную мать и могла возмутиться тем, что ее отец обратил внимание на другую женщину.

Можно было ожидать любых, самых неприятных сцен. При этом хуже всего должно было прийтись Кэсси. Ник очень за нее переживал и уже раскаивался в том, что втянул ее в эту историю. Наверняка лучше было найти какой-то более деликатный способ познакомить Кэсси с детьми.

Наконец они подъехали по дорожке к дому. Кэсси присвистнула.

– Шикарный дом, – сказала она. – Не ожидала. Как-то не в твоем стиле.

– Может, и не в моем, – признался Ник и ему стало немножко стыдно, словно он в чем-то упрекнул Лауру.

Кэсси покосилась на большой желтый мусорный бак в углу баскетбольной площадки.

– Ремонт?

– Легче начать, чем закончить.

– Portoncini dei morti, – произнесла Кэсси.

– Ты в Америке, – усмехнулся Ник. – Попробуй выучить английский.

– Ты наверняка не бывал в Губбио.

– Если там не производят мебель, не бывал.

– Это городок в Италии. Недалеко от Перуджи. Потрясающее место. Я там целый год занималась живописью. А точнее, валяла дурака. Место замечательное, но страшноватое. Постепенно начинаешь замечать, что в старой части города у домов заложены кирпичами дверные проемы. Оказывается, у них был древний обычай – закладывать кирпичами дверь, когда из нее выносили покойника. Такие двери и называли portoncini dei morti – «двери мертвецов». Призрачные двери.

– Каменщики у них не сидели без дела, – сказал Ник и вспомнил слова Лауры: «Это же первое, что люди видят у нас дома! На входной двери нельзя экономить!» Вот тебе и «дверь мертвецов»!

– Это был дом Лауры, да? – спросила Кэсси.

– В известном смысле.

Дверь им открыла Марта.

– Я вас предупреждал, что к ужину у нас гости, – напомнил ей Ник.

Марта не протянула Кэсси руку, а только пробормотала «Очень приятно» не слишком вежливым тоном, который приберегала для звонивших по телефону незнакомцев.

– А где Джулия? – спросил Ник у Марты.

– Смотрит телевизор в гостиной. Эмили увезли совсем недавно.

– А Люк?

– Он у себя. Говорил, что не останется ужинать.

– Останется как миленький, – ледяным тоном проговорил Ник и с ужасом вспомнил о том, что ему предстоит с сыном серьезный разговор о случившемся в школе, обещавший перерасти в грандиозный скандал.

Пожалуй, стоит отложить этот разговор на завтра!

Ник проводил Кэсси в гостиную, где Джулия смотрела по телевизору какое-то безумное ток-шоу.

– Привет, Джулия, – сказал Ник. – Познакомься, это Кэсси.

– Привет, – достаточно вежливо, но не слишком дружелюбно сказала Джулия и отвернулась к экрану.

– Кэсси будет с нами ужинать.

– Ладно. – Джулия опять повернулась и сказала Кэсси: – Обычно мы ужинаем одни.

С этими словами девочка снова повернулась к экрану, где кому-то как раз залепили в лицо кремовым тортиком.

– Не бойся, я ем мало, как птичка. Только что-нибудь поклюю. У вас нет сочных дождевых червей?

Джулия хихикнула.

– Ты болеешь за бейсбол?

– Ну да, – неуверенно ответила Джулия. – Это потому, что у меня футболка такая?

– Я болею за «Тигров Детройта».

Джулия только пожала плечами.

– Из-за этой футболки все девчонки в школе дразнят меня сорванцом.

– Они просто завидуют, потому что у них такой нет, – вставил Ник, но Джулия его не слушала.

– Ты была на стадионе «Комерика»?[46] – спросила у нее Кэсси.

Джулия покачала головой.

– Там очень здорово. Тебе понравится. Давай туда съездим?

– Давай, – недоверчиво пробормотала девочка.

– Меня тоже дразнили в школе сорванцом, – заявила Кэсси. – Потому что я не играла в Барби.

– Да? Я тоже терпеть не могу Барби! – воскликнула Джулия.

– Барби очень противная, – согласилась с ней Кэсси. – Я вообще не любила кукол.

– Я тоже их не люблю.

– Но у тебя, наверное, есть всякие мягкие зверушки, с которыми ты играешь?

– Да. «Малышки Бини»!

– Ты их собираешь?

– Ну да! – теперь Джулия заинтересовалась Кэсси. – Они ведь могут очень дорого стоить. Но только если их не трепать и не пачкать.

– Некоторые вообще не отрывают с них этикетку и сажают их на специальную полку.

Джулия энергично закивала.

– Но лично я таких людей не понимаю, – заявила Кэсси. – Ведь игрушки делают для того, чтобы с ними играть, а не смотреть на них… А у тебя их много?

– Даже не знаю… Наверное, много. Хочешь посмотреть?

– Конечно!

– Давайте не сейчас, – вмешался Ник. – По-моему, пора ужинать.

– Ладно, – согласилась Джулия и заорала: – Люк! Спускайся ужинать! У нас гости!

– Какая у тебя прелестная дочь, – сказала Кэсси, когда они с Ником вышли из гостиной.

– Она настоящий сорванец, – сказал Ник. – Вот Лукас Коновер, тот – само обаяние.

Они с Кэсси поднялись наверх. Нику не пришлось объяснять, за какой дверью комната Лукаса. Из-за двери неслась ужасающая музыка в сопровождении душераздирающих воплей. Грохотали барабаны, и кто-то орал во все горло о том, что сходит с ума, земля горит у него под ногами, а жизнь – сплошные муки. В промежутках между более или менее членораздельными фразами раздавался оглушительный визг.

– Это его любимая колыбельная, – сказал Ник и решил не стучаться к сыну.

Пусть его позовет ужинать Марта. Ее вид не всегда вызывает у Лукаса слепую ярость…

– Откуда ты столько знаешь о «малышках Бини»? – спросил Ник у Кэсси.

– Вчера я случайно прочитала о них в «Ньюсуик».[47] Но ты меня не выдавай!

– Ладно. Но Джулия, кажется, убеждена, что ты эксперт по этим зверушкам.

– Надо же мне было найти с ней какую-то общую тему. А вот твоему сыну мне, кажется, не заговорить зубы плюшевыми медвежатами.

– Да. Это довольно тяжелый случай, – не вдаваясь в подробности, заявил Ник. – Слушай, я схожу переоденусь. Через три минуты я вернусь.

Спустившись в гостиную, Ник застал там Кэсси и Джулию, которые о чем-то оживленно разговаривали.

– …и повсюду была кровь! – с широко открытыми глазами прошептала девочка.

– Какой ужас! – воскликнула Кэсси.

– Это зарезали Барни! – пролепетала Джулия со слезами на глазах. – А папа сказал, что защитит нас и сделает все, чтобы с нами ничего не случилось.

Нику не понравился этот разговор, и он громко откашлялся.

– Девочки, – позвал он, – пора ужинать!

– Джулия рассказала мне, как убили Барни, – сказала Кэсси, подняв на Ника глаза. – Это ужасно!

– Это было крайне неприятно! – сказал Ник, стараясь дать понять Кэсси резким тоном, что обсуждать эту тему не намеревается.

К счастью, именно в этот момент из кухни появилась Марта и объявила, что ужин готов.

– Хорошо. Девочки, пойдемте, – сказал Ник. – Марта, поднимитесь, пожалуйста, наверх и спросите, не пожелает ли Сид Вишэс[48] к нам присоединиться.

Марта пошла наверх, а Джулия спросила:

– А кто это Сид Вишэс?

– Не думала, что ты слышал о «Секс Пистолс», – улыбнувшись, сказала Нику Кэсси.

– Я видел про них по телевизору, но потом не выдержал и не стал дальше смотреть, – сказал Ник. – И все-таки я не такой отсталый элемент, как думает мой сын.

– Кто это Сид Вишэс? – не унималась Джулия.

Наверху раздались тяжелые шаги. Казалось спускается, по меньшей мере, Каменный Гость. Оказавшись внизу, Лукас молча обвел присутствующих ледяным враждебным взглядом.

– Люк, познакомься. Это Кэсси Стадлер, – сказал Ник.

– Кэсси Стадлер?!

Лукас произнес фамилию Стадлер таким зловещим тоном, что у Ника все похолодело внутри.

– Да, – стараясь говорить твердым голосом, произнес он. – Кэсси будет с нами ужинать.

– Мне надо уходить, – заявил Лукас.

– Сегодня тебе придется остаться.

– Я договорился готовить уроки вместе с друзьями.

«И что же вам задали? – Нику очень хотелось спросить. – Работать над курением травы?»

– Сегодня ты останешься дома, – вместо этого сказал он. – Садись за стол.

– Мне нравится музыка, которую ты слушаешь, – заявила Кэсси.

Лукас покосился на девушку и что-то хмыкнул с таким видом, словно не мог понять, что ей от него нужно.

– Если это можно назвать музыкой! – неуклюже решил защитить Кэсси Ник. – А если не эти вопли, он слушает рэп.

– А что же ему слушать! – сказала Кэсси. – Романтические баллады?

Лукас фыркнул.

Ник почувствовал, что над ним смеются, и буркнул:

– Между прочим, я тоже не слушал никаких романтических баллад.

Но Кэсси уже отвернулась от него и обратила все свое внимание на Лукаса.

– Скажи мне, пожалуйста, и как давно ты слушаешь «Потрошителей»?

– Да пару месяцев, – удивленно ответил Лукас.

– Теперь ребята твоего возраста их не слушают. А у тебя наверняка есть все их альбомы?

– Да. А еще я скачал из Интернета их песни, которые пока не вышли. И некоторые пиратские версии.

– Я так понимаю, «Потрошители» – это рок-группа? – спросил Ник, чувствуя себя исключенным из общего разговора.

– А нашего папу называют Мясником! – с нескрываемым удовольствием доложил Лукас.

– Слыхала… «Потрошители», конечно, очень здорово, но вот их Джон Хорриган полный придурок. Сейчас я расскажу тебе, как я с ним познакомилась, – сказала Кэсси Лукасу.

– Вы с ним знакомы? Серьезно? – вытаращив глаза спросил совершенно преобразившийся Лукас.

– Ну да, – кивнула Кэсси. – Ты помнишь, как Хорриган свалился в оркестровую яму на концерте в Саратоге? Так вот, с тех пор у него болели спина и шея. Он живет в Чикаго, а я там преподаю йогу. И вот в один прекрасный день он появляется у меня в классе, и мои упражнения ему помогают. Боли в спине проходят. Он договаривается со мной о дополнительных занятиях, а потом…

С этими словами Кэсси подошла к Лукасу, положила руку ему на плечо и что-то прошептала ему на ухо.

Лукас захихикал и покраснел.

– Не может быть! – сказал он. – А на сцене он такой… Ну и как это было? – покосившись на Ника и Джулию, спросил Лукас у Кэсси, понизив голос.

– Он думает только о себе, – ответила Кэсси. – Сначала мне казалось, что он просто очень неуклюжий, а потом я поняла, что на меня ему наплевать. Поэтому я перестала отвечать на его звонки. А гитарист он, конечно, отличный!

– Как это «он думает только о себе»? – спросила невинная десятилетняя Джулия.

– Он не дарил мне плюшевых игрушек, – ответила Кэсси, – потому что любит только живых нетопырей.

Лукас не удержался и расхохотался.

Джулия ничего не поняла, но тоже засмеялась. Потом засмеялся и Ник, хотя не смог бы объяснить себе, что именно его так рассмешило. Может, он просто обрадовался тому, что наконец слышит смех сына.

Марта принесла блюдо со свиными отбивными и миску салата.

– Если кто захочет добавки, есть еще, – заявила она немного раздраженным, а может, просто усталым голосом.

– Пахнет отменно, – сказал Ник.

– Не забывайте о салате, – напомнила Марта.

– Спасибо вам, Марта, – сказала Кэсси. – У меня уже текут слюнки.

– Я не приготовила никакого сладкого, – мрачно добавила Марта. – Но есть мороженое и фрукты.

– Я умею готовить бананы с ромом, – сказала Кэсси. – Кто-нибудь хочет?

– Еще бы! – улыбнулся Лукас.

У него были идеально ровные, ослепительно белые зубы, ясные голубые глаза и чистая кожа. Прелестный мальчик! Ник почувствовал было прилив отцовской гордости, но тут же вспомнил, что его сыну грозит исключение из школы.

Надо с ним поговорить! Серьезно поговорить! Но только не сейчас…

Мысль о предстоящем разговоре висела над Ником как дамоклов меч.

– Для этого нужны бананы, сливочное масло, коричневый сахар и ром, – перечислила Кэсси.

– Все есть, – отрапортовал Ник.

– И, конечно, огонь! Красиво, когда все пылает! – сказала Кэсси и повернулась к Лукасу. – Эй, есть зажигалка?

17

Ник отвез Кэсси домой. Вернувшись, он поднялся к Лукасу и застал его в наушниках на кровати. Вопреки ожиданиям Ника, Лукас снял наушники по первому его жесту и даже заговорил первым:

– А мне понравилась эта Кэсси.

– Ну вот и отлично! – Ник уселся на единственный в комнате сына стул, не заваленный книгами, бумагами или одеждой. Лукас сегодня казался дружелюбнее обычного, и Ник очень надеялся, что их разговор не перерастет в скандал. Набрав побольше воздуха в грудь, Ник начал:

– Нам с тобой надо поговорить.

Лукас молча смотрел на отца.

– Я тебе уже говорил, что сегодня меня вызывал директор школы.

– Ну и что?

– Ты хоть понимаешь, насколько серьезно то, что тебя выставили из школы на три дня?

– Это как трехдневные каникулы.

– Я боялся, что именно так ты и думаешь… Нет, Люк, это занесут в твое дело, с которым будут знакомиться в колледже, когда ты будешь туда поступать.

– А тебе-то что?

– Что ты несешь!

– Ты же даже не знаешь, что мы проходим в школе.

– Я вообще не знал, что ты туда ходишь, – не подумав, съязвил Ник.

– Вот именно. Ты все время на работе, а теперь делаешь вид, что тебя интересует, как у меня дела в школе.

Ник не переставал поражаться тому, как ловко Лукас принимал невинный вид и мерил его ангельским взором голубых глаз.

– Я за тебя переживаю.

– А чего за меня переживать? – усмехнулся Лукас.

– Это все из-за смерти мамы? – выпалил Ник и сразу же пожалел о сказанном. Но что еще ему было говорить?

– Что? – наморщил лоб Лукас.

– После смерти мамы ты очень изменился. Я это вижу, и ты сам это прекрасно понимаешь.

– Ну ты даешь! Вот уж не ожидал это услышать от тебя!

– Почему?

– Да ты на себя посмотри. Мама погибла, а ты сразу пошел на работу, как ни в чем не бывало.

– Но ведь мне надо работать!

– Трясешься за свою карьеру?

– Не смей разговаривать со мной таким тоном! – рявкнул Ник.

– Уходи. Я не желаю слушать твой бред.

– Я никуда не уйду, пока ты меня не выслушаешь, – заявил Ник.

– Хорошо! – Лукас встал с кровати и направился к двери. – Сиди здесь и говори, сколько хочешь.

Ник вышел за сыном в коридор и крикнул:

– Немедленно вернись!

– Мне надоели твои разговоры!

– Я сказал, вернись! Разговор еще не закончен.

– Я все и так понял. Извини за то, что тебе приходится за меня краснеть! – с этими словами Лукас, прыгая через две ступеньки, пустился вниз по лестнице.

Ник бросился за сыном.

– Не смей уходить, когда я с тобой разговариваю!

Догнав Лукаса у входной двери, Ник схватил его за плечо.

Лукас повернулся и стряхнул с плеча отцовскую руку.

– Не трогай меня! – завопил он, схватился за большую бронзовую ручку и распахнул входную дверь.

– Немедленно вернись! – крикнул Ник ему вслед.

Но Лукас уже бежал прочь по дорожке.

– Меня достал твой паршивый дом! – крикнул он через плечо. – Ты тоже меня достал!

– Вернись немедленно! – крикнул Ник. – Куда ты?

Нику хотелось броситься вслед за сыном, но он остался на месте.

Зачем бежать? Куда?

Ник почувствовал себя беспомощным и никому не нужным.

Шаги Лукаса замолкли в темноте, Ник повернулся и вошел в дом. У подножия лестницы стояла Джулия. Она плакала.

Ник поспешил к дочери и крепко обнял ее.

– Не расстраивайся! Все будет хорошо, – пробормотал он. – Беги спать!

Принимая душ перед сном, Ник ругал себя за то, как неумело он разговаривал с сыном, и с ужасом думал о том, что вообще не способен найти с кем-либо общий язык. Другой человек на его месте наверняка нашел бы способ заставить сына прислушаться! Нику показалось, что он очутился в чужой стране, не зная местного языка и не понимая ни дорожных знаков, ни надписей. Он чувствовал себя безнадежно потерянным и одиноким.

Стоя под душем, Ник разглядывал батарею шампуней и кондиционеров для волос на полке у раковины. Это была косметика Лауры, но у него не поднималась рука ее выбросить.

Пока он намыливал голову, пена попала ему в глаза. Глаза стало невыносимо жечь, и из них потекли слезы. Теперь Ник стоял под душем и плакал, не понимая почему: из-за мыла или из-за того, что ему так ужасно плохо.

Ник уже надел пижамные штаны и футболку, когда сработала сигнализация: открылась входная дверь. Лукас вернулся.

Выключив свет, Ник лег в постель. Как всегда, он устроился с того краю, на котором спал, когда была жива Лаура. Он не знал, удастся ли ему когда-нибудь избавиться от этой привычки.

Дверь в его спальню приоткрылась. У Ника в голове мелькнула мысль, что Лукас решил перед ним извиниться, но это, конечно, был не Лукас.

В дверном проеме стояла Джулия. Ник хорошо видел на фоне света в коридоре ее длинные ноги и волнистые волосы.

– Мне не заснуть, – сказала Джулия.

– Иди сюда.

Девочка подбежала к кровати и забралась на нее.

– Папа, – прошептала она. – Можно, я сегодня буду спать с тобой?

Ник откинул Джулии волосы со лба и увидел ее заплаканное личико.

– Можно. Сегодня можно.

18

Леон, как всегда, спал допоздна, и субботним утром Одри, конечно, встала раньше него. Одри нравились царившие вокруг тишина и спокойствие. Она встала и заварила себе цикориевого кофе. Леон терпеть не может цикорий, и Одри, конечно, сделает ему нормального кофе, когда он проснется и сядет читать газеты. Но пока Одри может делать то, что хочется ей!..

Раньше Одри с Леоном всегда проводили субботу и воскресенье вместе. Но так было раньше, до того как Леон потерял работу, а Одри, наоборот, стала засиживаться у себя на работе как можно дольше, чтобы попозже возвращаться домой. Раньше Одри с Леоном долго спали субботним утром, а проснувшись, обнимали друг друга в постели и занимались любовью. Потом они вместе готовили еду, читали газеты и иногда даже еще раз ложились в постель. Утомившись от ласк, они ненадолго засыпали. Потом они куда-нибудь ходили: за покупками или просто так – погулять. По воскресеньям Леон спал до возвращения Одри из церкви, потом они ходили в кафе поесть чего-нибудь вкусного или что-нибудь делали по дому и снова занимались любовью.

Те счастливые дни ушли и казались теперь Одри такими же далекими, как древняя Месопотамия. Одри даже стала забывать, на что они были похожи. От них остались лишь туманные воспоминания.

Сегодняшним субботним утром Одри хотела достать бумаги и подумать о расследованиях, которыми была занята, но внезапно туман в ее воспоминаниях чуть-чуть рассеялся. Одри показалось, что они с Леоном оцепенели и ни один из них не решается первым двинуть ни рукой, ни ногой. Кто-то должен сделать первый шаг! Кто-то должен разорвать порочный круг и сломать новый унылый порядок вещей.

Подумав об этом, Одри решила взять инициативу на себя.

«Сколько раз ты еще будешь пытаться? – спрашивала она себя. – Сколько раз ты будешь биться головой о кирпичную стену, пока не успокоишься?!»

Но какой-то мудрый и полный сочувствия внутренний голос ответил: «Ты не должна сдаваться. Ты должна спасти Леона. Ведь он пострадал, а ты – нет. Вот тебе и рубить этот узел!»

Утро было тихим и прекрасным, кофе был вкусным, Одри отлично себя чувствовала и решила еще раз попытаться.

Тихонько пройдя по темной спальне, Одри осторожно выдвинула нижний ящик шкафа и достала из него короткую желтенькую ночную рубашку, которую когда-то заказала себе из каталога, но никогда еще не надевала.

Потом Одри прикрыла дверь в спальню и прошла в ванную. Там она с удовольствием приняла горячий душ. После душа она натерла тело ароматическим лосьоном из трав, а потом накрасилась, хотя обычно никогда не пользовалась дома макияжем. Взяв флакончик с «Опиумом», единственными из ее духов, которые похвалил Леон, она чуть-чуть надушила все нужные интимные места своего тела.

Поначалу чувствуя себя немного неловко в короткой ночной рубашке, Одри пошла на кухню и приготовила поесть. Она поджарила тосты с беконом. Леон очень любил по утрам тосты с беконом, гораздо больше яиц. Не забыла Одри заварить и целый кофейник любимого кофе Леона.

Она нашла беленький фарфоровый молочник в форме коровы, налила в него сливок и поставила его вместе с кофейником и тарелкой с тостами на поднос, который не без труда нашла в недрах кухонного шкафа и предварительно тщательно вымыла.

Хотя в течение последнего года Леон неизменно засыпал и просыпался в отвратительном настроении, на этот раз, увидев Одри с подносом, он широко улыбнулся.

– Доброе утро, крошка, – хрипло проговорил он. – Что это ты вдруг?

– Не желаешь ли подкрепиться?

– Тосты с беконом! Разве у меня сегодня день рождения?

– Да нет. Просто захотелось тебя побаловать! – Одри залезла на постель и поцеловала мужа.

Леон отпил кофе и с довольным видом хмыкнул.

– Красота! Но сначала – в туалет!

Поднос с угрожающим видом звенел и трясся, пока Леон из-под него выбирался.

Одри услышала, как Леон шумно писает в унитаз. Потом в бачке зашумела вода. Потом вода побежала из крана. Леон чистит зубы! А ведь в последнее время он почти что махнул рукой даже на это! Хороший знак! Одри обрадовалась. Хотя в последнее время Леон и раздался вширь почти как Латона, она по-прежнему находила своего мужа привлекательным.

Пока Леон залезал обратно в кровать, Одри держала поднос на весу. К ее удивлению, Леон снова ее поцеловал. Одри подвинулась к мужу и уже положила ему руку на плечо, когда он отстранился и снова взялся за чашку с кофе, но тут же поставил ее на место и, прежде чем пить, добавил в кофе сливок. Потом он взялся за вилку и нож и стал поглощать тосты.

– Ммм! Тепленькие! – пробормотал он с полным ртом.

Одри вспомнила чьи-то слова о том, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Неужели горячие тосты смогут растопить льды, в которых гибнет их брак?

Поглотив почти весь бекон и половину тостов, Леон повернулся к Одри.

– А ты что не ешь?

– Я поела на кухне.

Леон кивнул и стал доедать бекон.

– А я-то думал, что ты сегодня работаешь.

– Я решила устроить себе выходной.

– Что это вдруг?

– Захотелось побыть с тобой.

Хмыкнув, Леон впился зубами в тост.

– Давай сходим куда-нибудь погуляем, – предложила Одри.

– А разве у нас есть деньги? – немного помолчав, спросил Леон.

– Мы не разоримся, если один раз выберемся из дома, – сказала Одри. – Давай съездим на машине за город?

Леон немного подумал, а потом пробормотал с набитым ртом:

– Что ты задумала? Нашла мне работу вороньим пугалом на каком-нибудь поле?

Одри не показала, как неприятно ей это слышать.

– Давай не будем сейчас об этом, – пробормотала она.

– Ладно…

В этот момент у Одри зазвонил мобильный телефон. Сейчас Одри могли звонить только с работы, и она мысленно прокляла того, кто напомнил этим звонком ее мужу о том, что у него работы нет.

– Я только быстро поговорю и все, – сказала Одри и потянулась за телефоном, заметив при этом, с какой ненавистью на него косится Леон.

Звонил Багби, хотя раньше он никогда не тревожил ее по субботам. Нельзя сказать, чтобы Багби говорил каким-то особенно дружелюбным тоном, но и обычной грубости он не обнаружил.

– Я о звонках Ринальди.

– Одну секунду! – Одри выбежала из спальни, чтобы не говорить о работе в присутствии Леона. – Ну и что об этих звонках?

– В списке очень часто появляется один номер без имени абонента. Я посмотрел этот номер в «Брессере».

«Брессером» был один из телефонных справочников, в которых информация располагается по телефонным номерам, а не по фамилиям абонентов. Одри удивилась тому, что Багби взял на себя труд открыть телефонную книгу вместо того, чтобы прохаживаться, засунув руки в карманы. Может, Багби не так безнадежен, как кажется?

Тем временем Багби молчал, или ожидая реакции Одри, или готовясь совершить сенсационное разоблачение.

– Здорово! – проговорила Одри. – Молодец!

– А теперь догадайся, кто звонил Ринальди в два часа семь минут пополуночи в ту ночь, когда пристрелили Стадлера!

– Кто? Сам Стадлер?

– Нет, – ответил Багби. – Николас Коновер.

– В два часа ночи! В ту самую ночь, когда Стадлера застрелили?!

– Вот именно!

– А ведь Коновер сказал мне, что всю ночь проспал без задних ног.

– Выходит соврал.

– Выходит! – пробормотала Одри; у нее загорелись глаза. – Так, значит, это он!..

– Да, – усмехнулся в трубку Багби. – Я его прищучил!

– Да! – воскликнула Одри. – Здорово! Молодец!

Распрощавшись с Багби, Одри поспешила в спальню, но Леона в кровати уже не было. Он сидел на стуле и зашнуровывал кроссовки.

– Ты куда? – успела спросить его Одри.

Но Леон уже поднялся на ноги и вышел из спальни. По пути к двери он играючи смахнул поднос с кровати на пол. Тосты улетели под шкаф. Молочник разбился, и сливки растеклись по паркету, смешавшись с остатками кофе. Одри вскрикнула от неожиданности, потом вскочила и побежала за Леоном.

– Леон, постой! – закричала она. – Извини! Я не хотела!..

Не хотела чего? Ведь звонок же был по работе! Важный звонок!

– Быстро поговоришь и все? – прорычал Леон из прихожей. – Конечно, у тебя же дела! Работа! И при чем тут я? Ты хоть когда-нибудь думаешь о нас? Обо мне?..

У Одри опустились руки и чуть не подогнулись колени.

– Неправда, Леон! – пробормотала она. – Я разговаривала по телефону всего лишь минуту…

Но Леон уже хлопнул входной дверью.

Одри сидела дома одна. У нее было ужасное настроение, и она немного волновалась. Она понятия не имела, куда уехал на своей машине Леон.

Через некоторое время Одри позвонила Багби на мобильный телефон. Судя по всему, Багби не очень обрадовался, услышав ее голос, но он, кажется, вообще никогда не испытывал восторга от общения с ней.

– Вы сказали, что Коновер позвонил Ринальди в два часа семь минут в ту ночь. Он звонил Ринальди только один раз?

– Да, – ответил Багби.

Одри слышала в трубке монотонный рокот. Наверное, Багби куда-то ехал.

– Значит, Ринальди не звонил Коноверу первым. Не будил его. Иными словами, Коновер позвонил Ринальди по собственной инициативе?

– Мы знаем только то, что Ринальди не звонил той ночью ни с мобильного, ни с домашнего телефона. Может, он звонил Коноверу из автомата, но чтобы это знать, нам нужен список входящих звонков Коновера.

– Да… По-моему, нам нужно еще раз поговорить с этой парочкой.

– Да. Думаю, надо… Эй, я тебя не слышу! Подожди!.. – Прошло секунд тридцать, прежде чем снова раздался голос Багби. – Нам нужно на них надавить. По-моему, они начинают путаться в показаниях.

– Надо бы поговорить с ними завтра.

– Завтра воскресенье. Ты что, не пойдешь в церковь, или куда ты там ходишь?

– Завтра днем.

– Завтра днем я играю в гольф.

– Тогда я сама поговорю с Николасом Коновером завтра днем.

– В воскресенье?

– Да, в воскресенье. Ну и что? По воскресеньям-то он не работает!

– Воскресенья люди проводят с семьей, и мешать им не принято.

– У Стадлера тоже была семья. Знаете, что, Рой, я думаю, нам нужно поговорить с Коновером и Ринальди одновременно. И не предупреждать их заранее о нашем появлении. Я не хочу, чтобы они договорились о том, какие будут давать показания.

– Согласен. Но я же сказал, что завтра играю в гольф.

– Завтра я свободна почти целый день, – сказала Одри. – Служба в церкви заканчивается в одиннадцать. Называйте любое время после одиннадцати.

– Ну ладно… Только я лучше поговорю с Коновером сам. Я быстро его расколю. А ты поговори с Ринальди.

– Мне кажется, Ринальди чувствует себя лучше в мужской компании.

– А мне плевать на то, как он себя чувствует.

– Я забочусь не о его удобстве, – стала терпеливо объяснять Одри. – Просто у меня такое впечатление, что мужчине будет проще вывести его на чистую воду.

– Ты не понимаешь! – заорал в трубку Багби. – Расколоть Коновера непросто. Его надо прижать к стенке. Я сумею это сделать, а ты – нет, потому что ты размазня!

– Не такая уж я и размазня, как вы думаете, Рой, – негромко проговорила Одри.

19

Когда Ник появился в кафе, Кэсси уже сидела за столиком. Они встретились в лучшем кафе города под названием «Таун Граундс». Фенвик, как и всю Америку, захлестнула внезапная любовь к хорошему кофе. В результате «Таун Граундс», где раньше, не моргнув глазом, подавали растворимый кофе из банки, превратился в стильное заведение. Теперь здесь на кухне сами жарили зерна, а кофе продавали всем желающим на вынос или подавали за столик в стеклянных французских кофейничках.

Кэсси пила фруктовый чай. На скомканном пакетике рядом с ее чашкой Ник заметил изображение яблока, клюквы и каких-то других ягод. Кэсси выглядела подавленной и усталой. Под глазами у нее снова лежали глубокие тени.

– Я, кажется, опоздал? – спросил Ник.

– Нет-нет, – замотала головой девушка.

– А почему у тебя тогда такой вид?

– Я просто устала, – сказала Кэсси.

Они помолчали.

– Тебе понравилось у нас за ужином?

– У тебя чудесные дети.

– Ты им тоже очень понравилась. По-моему, Джулия соскучилась по женскому обществу.

– Ну да, ей, бедняжке, нелегко с двумя мужиками.

– Видишь ли, Джулия сейчас как раз в том возрасте, когда… Короче, я не знаю, кто ей будет рассказывать о прокладках, тампаксах и всем таком прочем. Не говоря уже о том, что я сам ничего в этом не понимаю.

– Может, няня? Как ее зовут? Марта?

– Это не то, что мама. У Джулии еще есть тетя Эбби, сестра Лауры, но после ее гибели Эбби у нас вообще не показывается. А Лукас занимается в основном тем, что меня ненавидит. Веселая у нас семейка! Нечего сказать! – После этого Ник рассказал Кэсси о том, как в очередной раз пытался поговорить с сыном, но тот хлопнул дверью.

– Ты говоришь о нем так, словно твой сын – паршивая овца.

– Иногда мне именно так и кажется.

– Значит, он очень изменился после смерти Лауры?

Ник кивнул.

– А как она погибла?

– Мне не хотелось бы об этом говорить, – покачал головой Ник. – Извини.

– Действительно. Не буду совать нос в чужие дела.

– Не обижайся, – сказал Ник. – Просто в воскресенье утром мне совсем не хочется об этом вспоминать… А впрочем… – он набрал побольше воздуха в грудь. – Мы ехали на машине на соревнования по плаванию и выскочили на лед. Машину занесло…

Ник замолчал и стал нервно барабанить пальцами по столу.

– Ты был за рулем? – негромко спросила Кэсси.

– Нет. Она.

– Значит, тебе не в чем себя упрекать.

– Как это – не в чем? Я только и делаю, что себя упрекаю.

– Но это же нелогично!

– Какая тут может быть логика!

– А что это были за соревнования по плаванию?

– Люк тогда занимался плаванием… Слушай, давай поговорим о чем-нибудь другом!

– Я думаю, Люк считает виноватым не только тебя, но и себя.

– Возможно. Это просто какой-то кошмар!

– В глубине души он очень хороший мальчик. Он просто позирует, как все подростки.

– Как же мне проникнуть в глубину его души? – Ник вздохнул. – Слушай, может, ты сама внушишь ему, что курить вредно?

– Можно попробовать, – усмехнулась Кэсси, достала из кармана джинсовой куртки пачку «Мальборо» и вытащила сигарету. – Но не уверена, что у меня получится. Представь, на что походил бы Сид Вишэс, читающий лекцию о вреде героина!

Кэсси прикурила от оранжевой пластмассовой зажигалки.

– Я думал, что йоги не курят, – сказал Ник.

Кэсси покосилась на него и стряхнула пепел в блюдечко.

– Разве йога не учит, как владеть дыханием и все такое?

– Брось ты, – пробормотала Кэсси.

Ник смутился.

– Можно кое-что у тебя спросить? – внезапно проговорила Кэсси.

– Ну?

– Джулия рассказала мне о вашей собаке…

У Ника похолодело внутри, и он стиснул под столом кулаки, но ничего не сказал.

– Это было ужасно, – продолжала Кэсси. – Скажи мне, что ты почувствовал, когда это произошло?

– Что я почувствовал? – Ник не знал, что ответить.

А что он мог почувствовать?

– Думаю, я, прежде всего, испугался, – сказал он. – Я испугался за детей, потому что подумал, что следующая жертва – они.

– А ты не разозлился? Если бы кто-нибудь сделал такое с членом моей семьи, я бы его убила. – Кэсси склонила голову набок и пристально смотрела на Ника.

Почему она его об этом спрашивает? У Ника опять похолодело внутри.

– Нет, не могу сказать, что я как-то особенно разозлился. Я гораздо больше испугался за детей, и мне захотелось их защитить.

– Ну да, – кивнула Кэсси. – Любой отец почувствовал бы то же самое на твоем месте. Это совершенно естественно.

– Поэтому я поставил в доме новую сигнализацию и предупредил детей, чтобы они были еще осторожнее. А что еще я мог сделать?

В этот момент у Ника зазвонил мобильник.

Извинившись перед Кэсси, Ник достал телефон и сказал в трубку:

– Ник Коновер слушает.

– Мистер Коновер? Это детектив Одри Раймс.

– Э… Добрый день, – через несколько секунд выдавил из себя Ник, пытаясь понять, слышит ли Кэсси, что говорит негритянка из полиции, но Кэсси с безучастным видом курила, рассеянно поглядывая на висевшую прямо у нее перед носом табличку «У нас не курят».

– Извините меня за то, что я беспокою вас в воскресенье, но мне обязательно нужно с вами поговорить. Это очень срочно. У вас найдется минута времени?

– Ну да, конечно… А в чем дело?

– Мне надо выяснить кое-какие мелкие подробности. Наверняка вы мне все проясните.

– Хорошо, – сказал Ник. – Во сколько мы встретимся?

– Через полчаса. Вам это удобно?

– Ну да, – немного подумав, ответил Ник.

Закончив разговор, Ник извинился перед Кэсси.

– Семья… – пробормотала девушка.

– Ну да, – кивнул Ник. – В следующий раз не буду отвечать.

– Ни в коем случае! – воскликнула Кэсси и взяла его за руку. – Семья прежде всего!

Ник высадил Кэсси у ее дома и тут же набрал номер мобильного телефона Эдди Ринальди.

20

Подъезжая к вычурным железным воротам с табличкой «Коттеджный поселок Фенвик», Одри подозревала, что окажется в другом мире. После церкви Одри переоделась в повседневную одежду, и сейчас ей казалось, что она одета, как оборванец. Ей даже стало стыдно своей маленькой «хонды». Охранник в будке смерил Одри неодобрительным взглядом, записал ее имя и стал звонить Коноверу. Впрочем, Одри подозревала, что неодобрение охранника вызвало пятно ржавчины на правом переднем крыле ее автомобиля, а отнюдь не цвет ее кожи.

Одри заметила несколько камер слежения. Камера, установленная на будке привратника, уже сняла ее вместе с машиной. Другая камера сняла задний номерной знак ее машины. Рядом с окошком в будке было что-то вроде бесконтактного датчика. Скорее всего, обитателям коттеджного поселка Фенвик достаточно было поднести к нему магнитную карточку, и ворота открывались сами собой. Все эти меры предосторожности произвели на Одри должное впечатление, но она задумалась о том, зачем они нужны. Все преступления в Фенвике совершались в его неблагополучном районе, и жителям остальных районов не было никакого смысла возводить вокруг себя глухую стену. Потом Одри вспомнила, что Коновер рассказывал ей о том, как его жена боялось угроз их семье со стороны уволенных по сокращению сотрудников «Стрэттона».

Подъехав к дому Коновера, Одри даже присвистнула. Иначе как особняком это сооружение назвать язык не поворачивался. Дом был огромным, выстроенным из кирпича и камня, и очень красивым. Раньше Одри видела такие дома только в кино. Дом стоял в центре необъятной лужайки, засаженной то деревьями, то цветочными клумбами. Шагая к дому по выложенной камнем дорожке, Одри огляделась по сторонам и заметила, что трава на лужайке редкая и невысокая. Подойдя еще ближе, она убедилась в том, что лужайка совсем недавно засеяна.

Недолго думая Одри сделала вид, что споткнулась, и упала на колени. При этом она успела засунуть к себе в сумочку пригоршню травы с лужайки.

В этот момент открылась входная дверь, и на пороге появился сам Николас Коновер.

– Вы не ушиблись? – спросил он, спускаясь по ступенькам крыльца.

– Нет. Просто я неуклюжая. Муж всегда говорит, что мне нужно заняться спортом.

– Вы не первая падаете на этих камнях. С ними надо что-то делать.

На Одри были выцветшие джинсы, темно-синяя рубашка с коротким рукавом и белые кроссовки. Раньше она не замечала, насколько высок, подтянут и силен на вид Николас Коновер. Настоящий атлет или бывший спортсмен. При этом Одри вспомнила, что в школе Коновер, кажется, был капитаном хоккейной команды.

– Извините, что побеспокоила вас в воскресенье, – сказала она.

– Ничего страшного, – ответил Ник. – Возможно, сейчас самое подходящее время. На неделе я бываю очень занят. Кроме того, я рад помочь вам в вашем важном деле.

– Ну вот и хорошо… Кстати, у вас очень красивый дом.

– Спасибо. Заходите. Хотите кофе?

– Нет, спасибо.

– Может, лимонада? Моя дочь готовит прекрасный лимонад.

– Да?

– Да. Разводит в воде порошок из пакетиков.

– Весьма заманчиво, но мне пока не хочется. – Не успели они подняться на крыльцо, как Одри оглянулась и добавила: – Какая красивая лужайка!

– Хороший комплимент любому хозяину.

– Мужчины любят траву. Наверное, она напоминает им о спорте. А ваша лужайка – почти площадка для гольфа.

– Вот в гольф-то я и не играю. Между прочим, для директора крупной фирмы это страшный недостаток.

– Действительно?.. Кстати, разрешите спросить у вас одну вещь! Дело в том, что мой муж все время переживает за состояние нашей собственной лужайки. Не могли бы вы меня в этой связи просветить? Вы что, навезли сюда специальную землю?

– Да нет. Засеял то, что было.

– Просто кинули семена в землю или набрызгали специальной смеси? Не помню, как она называется…

– Так и называется – смесь для гидропосева. Ее-то я и набрызгал.

– Хорошо. Скажу мужу. А то он почему-то не одобряет эту смесь. Считает, что в ней слишком много сорняков…

Входная дверь в дом Николаса Коновера выглядела музейным экспонатом – резное дерево цвета темного меда. Стоило Коноверу открыть ее, как прозвучал негромкий звук – сработала сигнализация. Ник провел Одри через огромный холл, потолок которого подпирали колонны… Вот, значит, как живут богачи! Одри старалась не вертеть головой по сторонам, но ей было трудно от этого удержаться.

Откуда-то раздались звуки фортепиано, и Одри вспомнила о Камилле.

– У вас кто-то играет на пианино? – спросила она.

– Моя дочь. Вам крупно повезло, обычно она занимается только из-под палки, и ее игры не услышать.

Одри прошла мимо комнаты, где за роялем сидела высокая худая девочка с темными волосами. Она была примерно того же возраста, что и Камилла. Девочка играла первую прелюдию из «Хорошо темперированного клавира» Иоганна Себастьяна Баха. Это была любимая прелюдия Одри. Конечно, девочка играла ее неуверенно и невыразительно, явно не понимая пока всей красоты этой музыки. Играла она на небольшом рояле «Стейнвей».[49] Увидев его, Одри вспомнила, как долго пришлось Латоне и Полу копить на полуразвалившееся вечно расстроенное пианино для Камиллы…

Одри захотелось остановиться и послушать музыку, но Коновер шел дальше, и она поспешила за ним. Оказавшись в элегантно обставленной комнате с персидскими коврами и большими, удобными на вид креслами, Одри сказала:

– Дети всегда не любят заниматься музыкой.

– Это точно, – сказал Коновер, направляясь к одному из кресел. – Их заставишь только под… – С этими словами он запнулся и поспешно продолжил: – Детям вообще не нравится ничего из того, что их просят делать родители… А у вас есть дети?

Одри не стала садиться напротив Ника, как на допросе. Вместо этого она выбрала кресло по соседству с ним.

– К сожалению, у нас с мужем нет детей, – сказала Одри и задумалась о том, на каком слове запнулся Коновер.

Что же он хотел сказать? «Только под дулом пистолета»?

Одри удивилась не этому обороту речи, а тому, как Николас Коновер постарался его избежать.

Рассмотрев семейные фотографии в серебряных рамках на столе перед креслами, Одри почувствовала укол ревности. На фотографиях она увидела Коновера с покойной женой, их сыном, дочкой и большой собакой.

Красивая, счастливая семья! Какой дом! Какие дети!

Одри снова почувствовала зависть, и ей стало стыдно.

«Зависть и гнев укорачивают жизнь», – писал Екклезиаст. Еще где-то, кажется, в Притчах царя Соломона, написано, что зависть, как гниение костей тела… Но кто может устоять перед завистью? Кто? «Се нечестивцы, процветающие в этом мире…» Это точно из Псалтири. «Но Ты поместил их в недобрых местах, откуда они скатятся к своей погибели».

Весь дом Одри поместился бы в паре комнат Николаса Коновера.

У нее никогда не будет таких красивых детей и вообще никаких не будет!

Именно этот человек уже почти погубил Леона, уволив его!..

Одри достала записную книжку и сказала:

– Я бы хотела уточнить пару мест нашего прошлого разговора.

Ник Коновер откинул руки за голову и потянулся в кресле.

– Слушаю вас, – сказал он.

– Вспомним вечер в пятницу десять дней назад.

Коновер уставился на Одри с недоумевающим выражением на лице.

– Той ночью убили Эндрю Стадлера, – напомнила ему Одри.

– А, понятно, – кивнул Коновер.

Одри уставилась в блокнот с таким видом, словно там записан их прошлый разговор с Коновером.

– Мы говорили о том, что вы делали той ночью, – напомнила она Коноверу. – Вы сказали, что были дома и в одиннадцать или одиннадцать тридцать уже спали. И проспали всю ночь.

– Ну да.

– Вы той ночью не вставали?

– Может, и вставал. В туалет, – наморщив лоб, сказал Коновер.

– Вы куда-нибудь звонили?

– Когда?

– Ночью. Когда просыпались.

– Не помню, – сказал Коновер, улыбнулся и выпрямился в кресле. – Если окажется, что я звоню кому-то по ночам, как лунатик, у меня гораздо больше проблем, чем я думал.

Одри улыбнулась ему в ответ и сказала:

– Мистер Коновер, в два часа семь минут в ту ночь вы позвонили начальнику своей службы безопасности Эдварду Ринальди. Вы помните это?

Коновер ответил не сразу. Некоторое время он изучал узоры на одном из персидских ковров.

– Вы говорите, ночью с пятницы на субботу? После полуночи? – наконец спросил он.

– Совершенно верно.

– Тогда все дни и ночи перепутались у меня в голове.

– В каком смысле?

– Я помню, что в те дни однажды ночью у меня в спальне сработала сигнализация. Дело в том, что сигнал раздается только у меня в спальне. Я не хочу будить весь дом…

– Говорите, сработала сигнализация? – пробормотала Одри и подумала, что это наверняка можно проверить.

– Ну да. По какой-то причине она сработала. Так иногда бывает. Я пошел вниз посмотреть, но ничего подозрительного не обнаружил. И все-таки я очень волновался. Вспомните о том, что накануне сделали с нашей собакой!

Одри поджала губы и что-то записывала, не поднимая глаз от блокнота.

– Так вот, Эдди, то есть Эдвард Ринальди, наш начальник службы безопасности, накануне присылал своих людей, которые и установили у нас эту новую сигнализацию. Кстати, она довольно сложная, и тогда ночью я не сразу понял, что это – ложная тревога или все-таки что-то случилось…

– Но вы не позвонили в фирму, поставившую сигнализацию?

– Нет. Первое, что пришло мне в голову, было позвонить Эдди и попросить его приехать посмотреть, что произошло.

Одри подняла глаза на Коновера.

– Вы не могли разобраться в этом сами?

– Наверное, мог. Но я хотел убедиться в том, что новая сигнализация работает, как надо. А если бы она опять сработала и я вызвал бы полицию, а оказалось бы, что это моя сигнализация во всем виновата! Я хотел, чтобы Эдди ее проверил.

– В два часа ночи?

– Конечно, Эдди был не очень доволен, – усмехнулся Коновер. – Но в свете предшествовавших событий, он согласился, что ему лучше лично самому все проверить, чтобы потом не раскаяться.

– И тем не менее в предыдущей беседе вы сказали мне, что спали тогда всю ночь.

– У меня просто в голове перепутались дни. Прошу прощения! – Коновер говорил спокойно, не раздраженно и дружелюбно. – Должен признаться, что я принимаю снотворное. Без него я плохо сплю, а приняв его, не всегда хорошо соображаю.

– Вы страдаете провалами в памяти?

– Да нет. Просто, когда я принял таблетку, а потом внезапно просыпаюсь, утром я могу об этом и не вспомнить.

– Понятно.

Коновер изменил свои показания, но его объяснения звучали вполне правдоподобно.

Ловко выкрутился! Или он действительно перепутал дни? С людьми это иногда бывает. Если не произошло ничего особенного, если Коновер не застрелил той ночью Эндрю Стадлера или не видел его до или после убийства, вряд ли эта ночь запечатлелась во всех подробностях в его одурманенной снотворным памяти, и вряд ли он четко помнил, что делал, а что нет.

– И мистер Ринальди к вам приехал?

– Да, примерно через полчаса, – кивнул Коновер. – Он обошел все кругом. Проверил сигнализацию и сказал, что, может, к дому подходил олень или пробегало какое-нибудь другое крупное животное.

– Не человек?

– Никаких признаков появления человека мы не обнаружили. То есть нельзя исключать, что к моему дому незамеченным подходил какой-то человек, но к тому времени как я встал, и как приехал Эдди, его уже и след простыл.

– Вы сказали, что приняли той ночью снотворное?

– Да.

– Значит, когда сработала сигнализация, вы находились под его действием?

– Ну да.

– Так, может, вы в таком состоянии просто не заметили человека?

– Вполне возможно.

– А кто-нибудь еще в доме вставал?

– Нет. Дети спали. Марта – она у нас за няню и домработницу – тоже не вставала. Я вам уже говорил, что сигнализация включается только у меня в спальне и не очень громко. А в доме толстые стены.

– Мистер Коновер, вы сказали, что сигнализация была новой. Сколько времени она у вас?

– Меньше двух недель.

– Вы поставили ее после случая с собакой?

– Да. Если бы я мог, я вырыл бы ров и построил подвесной мост. Я готов пойти на все ради безопасности моих детей.

– Понимаю. – Одри заметила камеры вокруг дома. – Если бы у вас была такая сигнализация раньше, возможно, посторонним и не удалось бы проникать к вам в дом.

– Возможно, – согласился Коновер.

– И при этом ваш поселок хорошо охраняют. Охранник проверяет всех входящих. По всему забору установлены камеры…

– На нашу территорию трудно проникнуть на автомобиле. А на своих двоих – довольно легко! Отойдите подальше от будки с охранником и лезьте через забор, и никто вам не помешает. Камера вас зафиксирует, но сигнализация не сработает. Это не предусмотрено.

– Очень странно! Почему так?

– Не знаю, но именно поэтому Эдди и решил защитить получше мой дом.

В этот момент Одри задумалась о камерах и о сигнализации. Если Эндрю Стадлер мог спокойно перелезть через забор и подойти по лужайке к дому Коновера, его изображение наверняка записали камеры, установленные вокруг дома!.. Ну и где же записи с этих камер?

Одри не рассчитывала найти старомодную систему с магнитной лентой. Она понимала, что современные охранные системы давно уже не работают с кассетами, но не сомневалась в том, что где-то на диске какого-нибудь компьютера такая запись должна существовать. Конечно, сейчас Одри не знала, где ее искать. Цифровые технологии были для нее в большой степени темным лесом, но про себя она решила обязательно найти эту запись.

– Знаете, – внезапно сказала она. – А вот теперь я не откажусь от чашечки кофе.

21

Одри вернулась домой лишь после семи и с легкой дрожью в пальцах отперла ключом входную дверь. Ведь она обещала Леону вернуться домой к ужину, хоть и не сказала, во сколько именно она вернется, чтобы не бесить его опозданиями. Но Леона все равно не было дома…

Вот уже несколько дней подряд Леон возвращался домой поздно. После десяти вечера. Где он пропадает? Что делает? Пьет? Впрочем, в последнее время Леон стал напиваться меньше, чем обычно. От него совсем не пахло спиртным.

Одри нашла еще одно объяснение отлучкам Леона, но об этом ей не хотелось даже и думать, хотя это и объясняло равнодушие Леона к половой жизни с женой.

Леон спит с другой женщиной! А в последнее время так обнаглел, что даже пропадает у нее по вечерам!

Пока Одри была на работе, а Леон сидел дома, у него была возможность переспать со всей женской половиной Фенвика, и его жена никогда бы об этом не узнала. Одри приходилось мириться с этой мыслью, но она не могла смириться с тем, что он без зазрения совести пропадает невесть где по вечерам.

Примерно в пять минут одиннадцатого раздался звук ключа в замке. В дом вошел Леон. Даже не поздоровавшись, он проследовал на кухню и налил себе стакан воды.

– Леон! – позвала Одри.

Леон ничего не ответил.

Не нужно работать в полиции, чтобы понять мотивы такого поведения, и Одри показалось, что ее ударили.

Ник сидел у себя в кабинете и перебирал бумаги на столе. Он уже несколько раз звонил Эдди домой и на мобильный телефон, но не получал ответа. На четвертый раз Эдди ответил.

– Ну что еще? – раздраженно спросил он.

– Она только что была у меня, – ответил Ник.

– Ну и что? Она просто пытается взять тебя измором. Не волнуйся, ничего у них не выйдет. Между прочим, ко мне тоже сегодня приезжал ее напарник по имени Багби и задал мне уйму тупых вопросов. Я тебе прямо скажу, никаких улик у них нет.

– Она спрашивала меня о моем звонке тебе той ночью.

– Ну и что ты ей сказал?

– Видишь ли, сначала я говорил ей, что проспал всю ту ночь напролет.

– Черт!

– Но это я ей говорил раньше. А когда она сказала, что знает о том, что той ночью я звонил тебе на мобильник, я сказал ей, что перепутал дни. Я объяснил, что той ночью сработала сигнализация, и я позвал тебя ее посмотреть…

Эдди молчал, и у Ника зашевелились волосы.

– Боже мой, Эдди, я сказал что-то не то?! Ты сказал своему полицейскому что-то другое?!

– Да нет. Ты все правильно сказал. Я сказал ему практически то же самое, когда раскусил, к чему он клонит.

– Нам нужно договориться буквально обо всем, чтобы говорить им одни и те же вещи!

– Хорошо.

– Да, вот еще. Она говорила, какая у меня шикарная сигнализация!

– У нее прекрасный вкус, – сухо отрезал Эдди. – И не только у нее, – добавил он шепотом. – У голой бабы у меня в постели – тоже. Она сказала, что у меня шикарный половой член. Поэтому мне с тобой сейчас некогда разговаривать.

– Камеры, Эдди! Ей понравились камеры!

– Ну и что?

– Ты уверен, что ей ничего не восстановить на кассете, которую ты стер?

– Я же говорил тебе, что там нет никакой кассеты! – рявкнул Эдди. – Это цифровая система! Повторяю: не волнуйся! Никто ничего не найдет! И мне некогда с тобой болтать! Я только что десять минут разогревал духовку и теперь хочу всунуть в нее свой батон, пока она не остыла. Ты понимаешь, о чем я?

– Ты все стер с жесткого диска? Его не могут восстановить?

– Хватит распускать сопли! – простонал Эдди.

Ник почувствовал прилив злости, но сумел удержать себя в руках.

– Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь, – ледяным тоном сказал он.

– Ты опять мне не веришь?! Ты что, считаешь, что я не умею работать? Кстати! Помнишь, что ты просил меня по поводу Скотта Макнелли?

– Ну да.

– Помнишь, он куда-то уезжал на неделю в прошлом месяце?

– Помню. Он ездил на ранчо в Аризону с бывшими однокурсниками. Говорил, что ему там не очень понравилось.

– В какую, к черту, Аризону! Он, конечно, все делал исподтишка, но ведь он скряга и поэтому прокололся. «Стрэттон» компенсирует часть стоимости авиабилетов своим сотрудникам. Так? Так вот, Макнелли обратился за компенсацией в нашу бухгалтерию. Я видел все квитанции. И как ты думаешь, куда он летал? В Гонконг!

– Не может быть!

– Сначала в Гонконг, а потом в Шэньчжэнь. Это такой огромный китайский промышленный город в двадцати километрах от Гонконга. Там заводов немерено…

– Я знаю о Шэньчжэне!

– Ну и что из всего этого вытекает?

– Из этого вытекает то, что Макнелли мне врет! – ответил Ник.

Еще это означало то, что слухи о продаже «Стрэттона» были совсем небеспочвенными.

– По-моему, куда ни сунься, ты по уши в дерьме! – заявил Эдди Ринальди и выключил телефон.

22

К своему удивлению, Одри застала Багби спозаранку на рабочем месте. Ее напарник был погружен в телефонный разговор о семенах для гидропосева.

«Ишь ты! – подумала Одри. – Он, кажется, всерьез взялся за дело!» ...