Флойд Гиббонс Красный Наполеон

1

Сегодня 17 июля 1941 года.

Со дня окончания войны между Соединенными Штатами Америки и Мировым Союзом Советских Республик прошло ровно пять лет.

Я сижу на веранде старого отеля на одном из Бермудских островов; легкий ветерок колышет листву пальм, и она блестит под лучами солнца, словно мальчуган смазал ее жиром.

В нескольких шагах от меня в шезлонге сидит человек, заставивший весь мир содрогнуться, человек гордившийся своей цветной кожей и задавшийся честолюбивой целью уничтожить расовые различия – создать из всех человеческих рас одну всечеловеческую расу.

Я нахожусь на этом райском островке в качестве представителя всей мировой прессы, и на меня возложена обязанность быть при этом человеке до его кончины. Ежедневно я посылаю сообщения о состоянии его здоровья, о его мыслях и соображениях, которые он порой высказывает по поводу тех или иных одержанных им побед или понесенных поражений.

Я сообщаю миру его слова о том, что целью его было даровать цветным расам множество белых женщин и тем самым отомстить за всех тех цветных женщин, которые стали военной добычей белых завоевателей.

Он побежден, но он не сломлен. Его архив более не существует, флот его потоплен, воздушный флот сбит, и все же он остается символом непреклонной воли, осмелившейся продиктовать миру свой девиз: „Завоевывай и плодись!“

Даже ныне, в изгнании, он остался все тем же гордым и непреклонным человеком, подавшим пример своим последователям тем, что он взял себе в жены белую женщину и имел от нее трех сыновей смешанной крови.

Он не отказывается от своих воззрений. Он гордится, что столько детей унаследовали его монгольскую кровь, и что рождены они белой женщиной, чья красота, ум и социальное положение привлекли его внимание.

В Европе, в Северной и Южной Америке, повсюду, куда ступали его победоносные полчища, живут тысячи евразийцев, мулатов и метисов – все это новое племя, результат его походов, и этому поколению смешанной расы суждено осуществить то, что он именует „первым шагом к освобождению мира от расовых предрассудков“.

С 1928 года прошло тринадцать кровопролитных лет, и эти годы кажутся мне веками. В 1928 году я возвратился из Европы в Америку убежденным пацифистом. Война пресытила меня – мне суждено было в течение четырнадцати лет работать в качестве военного корреспондента.

Я был свидетелем мексиканской войны, боев на американо-мексиканской границе, мировой войны, (которая должна была положить конец всем войнам). Наступившее в 1918 году перемирие заставило меня поверить в то, что мои кровавые обязанности окончены, но оказалось, что это было лишь началом новых кровопролитий.

В период с 1918 по 1928 год мне пришлось ежегодно быть свидетелем новой военной кампании. Польско-русская война, ряд восстаний в Германии, волнений в Ирландии, война в Прибалтике, в Южной России, в Сибири, на ближнем Востоке, в Китае, в Марокко, переворот в Польше и военные действия в Никарагуа.

Но откуда я мог знать, что последующее ужасное десятилетие заставит меня быть свидетелем еще более страшных кровопролитий?

Разве я мог предвидеть безжалостное избиение белых в Южной Азии и австралийскую бойню? Разве мог я предполагать, что обновившаяся Европа превратится в арену невиданных доселе боев?

Разве мог я предполагать, что изолированная от всего мира Америка принуждена будет бороться против всего мира и что ей будет угрожать величайшая в мире армия?

Разве мог я предполагать, что мне выпадет на долю сопровождать полководца, за которым пойдет эта величайшая армия, и что мне придется бороться против него? И что, наконец, я буду свидетелем его величайшей славы и величайшего падения?

Менее всего я мог предполагать, что мне суждено будет разделить его изгнание на одном из островков Атлантического океана, и что я напишу историю его жизни, историю человека, чья железная воля, безграничное честолюбие и военный гений превратили мир в груду развалин.

Всю свою жизнь я был корреспондентом, и то, что я пишу сейчас, также является корреспонденцией, соответствующей происходящему. Но личность этого человека настолько значительна, что мои корреспонденции неминуемо должны принять историко-биографический характер. К тому же я настолько близко стою к нему, что многое из написанного мной принимает автобиографический характер. Говорят, что никто так хорошо не познал его, как я, и мне кажется, что это действительно так.

Карахан, несмотря на свои сорок один год, еще очень молод. Годы не склонили его, и он по-прежнему высок и строен. Лишь бледность кожи свидетельствует о подтачивающей его болезни, – он медленно умирает.

Живя в заточении, он редко надевает мундир, в котором совершил победоносные походы. Обычно на нем светло-коричневый легкий костюм, – единственное, что в этом костюме напоминает о военном укладе его носителя, это стоячий наглухо застегнутый воротник. Вот и сегодня на нем этот костюм.

Его смолисто-черные волосы подернуты легкой сединой; он по-прежнему стрижет их коротко; в таком виде его изображали несчетное число раз карикатуристы всего мира. И по-прежнему на желтой его коже выделяется белый след от пули, отчетливо видимый на всех его снимках.

Его темные глаза горят по-прежнему огнем молодости, как тогда в 1933 году, когда он на пятый день после третьей битвы на Марне диктовал в Париже мир.

Его холеные руки с тонкими пальцами покоятся на ручках шезлонга. На коленях его лежит карта Карибского моря, – сегодня он занялся изучением битвы в заливе Уиндворта, которой военные историки приписывают его поражение.

Взор его устремлен в синюю даль Атлантического океана, – кажется, словно он пытается проникнуть в глубины, в коих утонуло солнце его славы.

* * *

Впервые я встретился с Караханом осенью 1932 года. Однако значение этого человека обязывает меня сообщить некоторые сведения о более раннем периоде его жизни и вскрыть читателю, откуда взялся этот источник несокрушимой человеческой воли и энергии, этот человек, которому суждено было занести свое имя в перечень величайших завоевателей и полководцев нашего мира.

Карахан родился 16 июля 1900 года в селении Алма на восток от Казани. Его отец Федор Карахан был казачьим есаулом, женившимся на татарке. Для него его жена всегда оставалась представительницей низшей расы, азиаткой, которую он взял в жены, соблазнившись ее красотой и приданым. Вместе с молоком матери мальчуган впитал ненависть к белой расе и их мощи. Мать воспитала своего сына монголом.

В детстве он познал приволье уральских отрогов. В нем рано пробудилось чувство гордости, – он гордился своим отцом-воином, но вместе с тем унаследовал выдержку и упорство матери, качества, сочетавшиеся с военными способностями, унаследованными от отца.

Будущий диктатор мира рос привольной жизнью пастуха. Отец редко навещал его и мать, и мальчик научился питать к нему почтение, смешанное со страхом. Ранние его воспоминания об отце были ему неприятны.

В этом он мне признался как-то впоследствии, когда я спросил его, почему он бреет усы и бороду. Он ответил мне, что в нем по сие время живо вспоминание о том, как отец при первом своим посещении поднял его и поцеловал в губы.

И на всю жизнь запомнились лохматая борода, обросшие волосами губы и тяжелый запах водки, табака и огурцов.

Есаул Карахан пал в бою под Мукденом, – ему не было суждено возвратиться с русско-японской войны домой. После его смерти осталось множество долгов, поглотивших все состояние жены. Мальчик рос в Приуралье под надзором старика-татарина, потерявшего на войне руку. Этот инвалид обучил мальчика начаткам грамоты.

Звали инвалида Сабутай, и от него Карахан впервые услышал монгольские сказания о Сабутае, великом монгольском воине, преемнике Чингиз-Хана. От него же мальчуган узнал о том, как монголы несли во всей Европе смерть и разрушение, и как некогда власть их простиралась от Желтого моря до Персидского залива. Эти легенды породили в его душе честолюбивые мечтания о том, чтобы последовать по стопам Чингиз-Хана, Сабутая, Александра, Цезаря, Ганнибала, Аттилы и Наполеона.

Сабутай научил его ездить верхом, обращаться с оружием, и от него же мальчик научился презирать толстых мужчин. Их презирали все обитатели гор.

Толстые мужчины не были мужчинами. Толстые муж-чины были предназначенным для убоя, откормленным скотом. Они были рабами и походили на евнухов.

У Сабутая молодой Карахан научился воздержанию и спартанской суровости. Как гордился он, когда, возвращаясь домой после длившейся целый день скачки, привозил с собой непочатую флягу воды, из которой он не отпил ни глотка!

Стояли холодные ночи, но Сабутай спал под открытым небом, прикрываясь конской попоной, и Карахан следовал его примеру. И Сабутай открыл Карахану весь смысл и глубины азиатской философии: жизнь и сила были наградой сильного, смерть и рабство – уделом слабого. Карахан научился расценивать по достоинству важного человека. Если мужчина был силен, то за ним следовало наблюдать, его следовало остерегаться и одновременно пытаться найти его уязвимое место. Если мужчина был слабее его, то все было в порядке вещей – более сильный должен был подчинить слабого своей воле.

Эта философия дала первые результаты на двенадцатом году жизни Карахана. Как-то он пас вместе с Сабутаем табун в Уфимской губернии. Незадолго до наступления сумерек они заметили какое-то движение в лощине – вспугнутые лошади бросились в различные направления.

Карахан и Сабутай знали, что это означает. Это были конокрады. Обменявшись немногими словами, старик и мальчуган вскочили в седло и бросились в погоню.

На рассвете мальчугану удалось настичь часть табуна, угнанную конокрадом. Карахан соскочил на землю, приложил ружье к плечу и разрядил его. Пораженная лошадь дрогнула под конокрадом и упала придавив всадника.

Карахан осторожно приблизился к упавшему. Лицо конокрада было искажено от боли – при падении он сломал ногу. Он был безоружен, ружье его осталось притороченным к седлу. Конокрад перевел взгляд на мальчугана, мальчуган смотрел на конокрада. Они не обменялись ни словом. Да это было и ни к чему.

На расстоянии десяти шагов от лежавшего на земле татарина Карахан остановился и разрядил ружье. Он всадил конокраду пулю меж глаз. Затем мальчуган отправился в обратный путь собирать свой табун.

Так Карахан впервые в своей жизни пролил кровь. Он убил человека, и это событие не произвело на него никакого впечатления. Он поступил так, как ему велел его закон, и он был рад тому, что смог осуществить его.

Впоследствии, когда по мановению его руки сотни тысяч людей шли на верную смерть, он оставался все тем же бесчувственным и спокойным человеком. Для него победа сильного и гибель слабого были законом природы.

До четырнадцати лет Карахан проводил зиму у своей матери. Семья его обеднела и испытывала нужду. Матери Карахана было нелегко воспитать троих сыновей и двух дочерей.

В Казани отставной офицер и сослуживец есаула Карахана обучал детей военных грамоте, – он согласился позаботиться и об образовании сына своего сослуживца.

О пребывании Карахана в этой домашней школе мы узнаем из книги „Школьные годы Карахана“, написанной полковником Субиловым (так звали отставного офицера) незадолго до своей смерти.

Наиболее сильное впечатление, – пишет он в своей книге, – произвели на меня его огромная жажда знания, прилежание и молчаливость. Он презирал детские игры своих сверстников. Для него жизнь в степи со стариком Сабутаем была гораздо более значительной и замечательной игрой, чем все игры его сверстников.

Особенно поражал интерес Карахана к точным наукам. Он обладал изумительной памятью. Математика давалась ему без труда, – он мысленно производил сложные вычисления и никогда в них не ошибался. География привлекала его в неменьшей степени, чем современную детвору кино.

Карты оживали под его рукой. Он измерял на них расстояния, определяя их числом переходов и перегонов. Заслуживает внимания и его отношение к истории, которая не являлась для него только перечнем хронологических фактов и пышных церемоний и празднеств. Он всегда старался вникнуть в существовавшую между отдельными событиями причинную связь и установить их происхождение.

Он внимательно изучал жизнеописания великих людей, но никогда они не вызывали в нем удивления. Он не преклонялся перед ними и гораздо более преуспевал в критике их ошибок, чем в оценке их подвигов.

Прочтя Плутарха, он как-то сказал мне:

Мне кажется, каждый совершает ошибки, и я знаю, какие ошибки совершил каждый из них. Чем больше человек, тем меньше его ошибки. Маленькие ошибки больших людей идут на пользу маленьким людям.

У Карахана не было друзей среди школьных товарищей. Он всегда сознавал, что одет беднее, чем они, и лишен карманных денег. Каждый медяк имел для него большое значение. Никогда он также не забывал о том, что кожа товарищей светлее его кожи, и это вызывало ненависть к ним. Но в то же время он был уверен в своем превосходстве.

Как-то один из сотоварищей, сын генерала Королева, бывший на три года старше его, сказал ему:

Желтая образина с гор, от тебя скверно пахнет и у тебя в твоей овчине водятся блохи.

Карахан неожиданно схватил левую руку генеральского сынка и стиснул ее. Не проронив ни слова, он сжал ее и стал медленно выкручивать, пока мальчик не застонал от боли. Карахан заставил его встать на колени.

Тщетно Королев призывал своих сверстников на помощь – остальные мальчики, заметив загоревшиеся в раскосых глазах Карахана бешеные огоньки, поостереглись принять участие в происходящем.

Теперь ты будешь знать, как бодаются горные козлы, – сказал Карахан. – Теперь тебе запах моей овчины приятнее? Перестань! Мне больно! Я пошутил!… Пожалуйста, перестань, ты сломаешь мне руку… помогите мне, – хныкал мальчуган.

Карахан оттолкнул его и сказал:

– Маменькин песик может отправляться домой. Болонки пахнут лучше горных козлов, но они слабее их.

В детстве ему суждено было пережить еще одно событие, сильно задевшее его гордость.

Как-то к матери Карахана попросился переночевать какой-то бродяга. Детей в эту ночь не было дома, и под утро бродяга отплатил одинокой женщине за гостеприимство тем, что попытался изнасиловать ее.

Женщина не растерялась, швырнула в него котелок с кипятком, и бродяга, вопя от боли, поспешил убежать из дому.

На следующий день мальчик, возвратившись домой и узнав о происшедшем, схватил нож и побежал по кабакам разыскивать оскорбителя. Поиски его были тщетны, но злобу против насильника он затаил навсегда – и в будущем за оскорбление, нанесенное его матери, поплатилось множество людей.

В 1914 году вспыхнула война. Годы учения Карахана закончились. Для него началась новая эра, и война явилась для мальчика той школой, в которой ему суждено было отныне обучаться.

Россия нуждалась в людях и в конях. Ремонтеры отбирали для армии лошадей и сгоняли их к железнодорожным станциям. Сабутай и мальчуган во время объявления войны оказались в степи. К югу от Уфы на железнодорожных станциях скопилось большое количество лошадей – чувствовалась нехватка в вагонах, дорога была забита эшелонами.

В Уфе Сабутай получил приказ вести свой табун в Казань. Это было первое соприкосновение Карахана с военными и военной службой. Сабутай был слишком стар для такого перехода, и Карахану пришлось заменить его.

На следующее утро неразлучные друзья расстались, и на рассвете Карахан пустился в путь.

Четырнадцатилетнему мальчику в сопровождении трех людей и трехсот лошадей предстоял переход в четыреста верст. Помощниками Карахана были три татарина – один старик и двое шестнадцатилетних парней.

Карахан отлично знал местность, знал, где находились лучшие пастбища и водопои. В день они проходили сорок пять верст. На десятый день Карахан в целости доставил свой табун в Казань и сдал его военным властями. Власти приняли табун и на следующий день разместили его в товарных теплушках и направили на фронт. Комендантом поезда был тучный подполковник Брянский, всю свою жизнь прослуживший военным чиновником и ненавидевший лошадей.

– Послушай, мальчуган, – сказали он, обратившись к Карахану и, по-видимому, полагая, что его слова произведут на мальчика впечатление. – Хочешь ты стать воином, как я? Хочешь слышать гром пушек? Хочешь попасть на фронт? Если ты этого желаешь, то я возьму тебя с собой, но тебе придется много потрудиться.

Брянский, говоря эти слова, не удостоил Карахана и взглядом. Но Карахан не хотел уподобиться Брянскому, изнывавшему в своем кресле от жары.

Карахану хотелось попасть на войну и он согласился последовать за Брянским, приняв на себя все заботы о транспорте лошадей.

Эшелон миновали Нижний, Москву, Смоленск, Минск и, наконец, прибыл в Пинск. Лошади были сданы в кавалерийскую дивизию великого князя Михаила.

Подполковник Брянский за успешный переход был удостоен награды и отпраздновал это событие достойным его пьянством. Охмелев, он велел вызвать молодого татарчонка, помогшего ему доставить лошадей на фронт, и снабдил его следующим документом:

„Предъявитель сего Иван Карахан, – четырнадцати лет от роду, глаза черны, волосы черные, цвет кожи желтый, смуглый, особых примет не имеется, проживающий в Казани, – причислен к 5-му Донскому казачьему полку и уполномочен скупать лошадей для действующей армии.

Предъявителю этого документа оказывать всяческое содействие в выполнении возложенных на него поручений“.

1915 и 1916 годы Карахан провел на войне. Ему суждено было принять участие в победоносном наступлении русских на Львов и побывать на Карпатах. В марте 1915 года, когда немцы отбили у русских Мемель, он чуть не попал в плен.

Карахан отыскал казачий полк своего отца. Полком командовал один из сослуживцев покойного Карахана, который пригрел мальчугана.

В 1917 году Карахану суждено было стать свидетелем развала русской армии. Он был свидетелем массового дезертирства, падения дисциплины и всего того, что последовало за этим на фронте.

Критический ум мальчика пытался установить ошибки, повлекшие за собой эти последствия. Затем наступила революция. Карахан ненавидел царя – и эта ненависть основывалась в нем на том презрении, которое он питал ко всему слабому. Николай Второй, с его точки зрения, был слаб и телом и духом. Поэтому не было ничего удивительного в том, что ему выпал такой удел.

Революция застала Карахана семнадцатилетним солдатом. Он отлично усвоил „Причины падения римской империи“ Гиббона и труд Карлейля о французской революции. Несколько биографий Наполеона были ему известны на зубок, и Карахан отлично понял, какие перед ним открывались возможности.

Украсившись красным бантом, он записался в шестой отряд красной гвардии, сформированный в большинстве своем из таких же подростков, как и он сам.

Три года, проведенных в армии, пошли Карахану на пользу. На опыте он познал все значение дисциплины и организации. Прошло две недели, и Карахан стал командиром взвода, а затем и роты.

Карахан был воплощением строгости, но одновременно он сумел вселить в своих подчиненных сознание, что они не пропадут со своим командиром. Он беспрестанно заботился о том, чтобы у его людей всего было вдоволь и не заставлял их ни в чем терпеть лишения.

С разрешения батальонного командира он посадил свою роту на коней и таким образом превратил ее в одну из первых конных частей красной армии. Отряд его обслуживал штаб, нес разведочную службу, прикрывал отступление. В Москве отряд принял участие в боях на Красной площади и был свидетелем последовавшей затем расправы с белогвардейцами.

В следующем году он получил в командование полк и отправился на восток в Пензу, для борьбы с командиром чехов, полковником Гайда.

Гайда со своими чехами быль оттеснен к Самаре и расположился вдоль железной дороги на Уфу. Карахан продолжал теснить отступавших на восток чехов.

Командир чехов, полковник Гайда был на семь или восемь лет старше Карахана. В начале войны он был фармацевтом в Праге и был принудительным образом зачислен в ряды австрийской армии. При первой же возможности он так же, как и многие другие чехи и словаки, сдался в плен. В России Гайда приступил к организации чешских легионов, впоследствии сражавшихся против Австро-Венгерской монархии.

Из схваток с чехами Карахан вышел победителем и с лаврами возвратился в Москву. Получив в командование бригаду, девятнадцатилетний Карахан перебрасывается на Балтийский фронт и сражается против Юденича. Потом наступает пора борьбы на юге России с Деникиным.

В 1921 году Пилсудский наступает на Киев. К моменту начала польского наступления Карахан действует на Врангелевском фронте. Кавалерия Карахана перебрасывается навстречу наступающим полякам. Левый фланг красной армии прикрывал Буденный, на правом фланге действовал Карахан. Коннице красных удалось нанести чувствительный удар польским войскам, и польская армия перешла в стремительное отступление к Варшаве.

Мне суждено было сопутствовать полякам в их отступлении, ибо я был откомандирован на фронт „Чикаго Трибюн“ в качестве военного корреспондента. В охваченном пламенем Брест-Литовске я чуть не попал в плен к Карахановским кавалеристам.

Веган и французские танки спасли Польшу и отбросили красных от Варшавы. По окончания польской кампании Карахан возвратился в Москву. Он принял участие в большом параде на Красной площади, а затем в его жизни наступила существенная перемена – он женился.

О первой белой женщине в жизни Карахана писалось немало.

Лин Ларкин была на шесть лет старше его. Она была дочерью переселившегося в Бостон ирландского фабричного рабочего, от которого унаследовала мятежный дух. Впервые девушка проявила его во время забастовки в Фолль-Ривере. В этой стачке она играла видную роль и завоевала известное положение в радикальных кругах Нью-Йорка.

Когда в Америке была введена воинская повинность, она присоединилась к числу противников этого закона и вышла замуж за одного из них с единственной целью удержать его от вступления в армию.

После заключены мира она развелась со своим мужем и решительно встала на сторону русских революционеров. Это она пыталась организовать кампанию протеста против присутствия американских солдат в Архангельске и в Сибири. Затем она вошла в число служащих делегации Мартенса, представлявшего собой в Нью-Йорке новую русскую власть.

Когда 22 января 1921 года Мартенс был выслан из Америки, она последовала за ним в Москву и вместе с Биллем Гайвудом и Рут Брайан Рид вошла в состав американской делегации Третьего интернационала.

Классовое сознание Лин было развито, но расовое сознание ее было усыплено. Мне не раз приходилось беседовать с ней во время нашего пребывания в Москве. Она ненавидела капиталистический строй и гордо признавалась в том, что не питает никакого предубеждения против представителей цветных рас.

Карахан не был для нее представителем низшей расы, он был молодым богом войны, победоносно сражавшимся за дело масс.

Красивая и образованная белая женщина явилась для Карахана привлекательным даром свыше, столь не похожим на окружавших его обычно женщин. Он жаждал ее и сознавал, что она стала для него необходимостью. И он вступил с ней в брак.

Я познакомился с Караханом в 1922 году, в голодный год. В этом году он находился в Самаре, в городе, бывшем свидетелем его первых успехов против чехословаков. Воинские части Карахана несли охрану продовольственных грузов. Самарская губерния, бывшая некогда житницей России, изнывала от голода, а отряды Карахана охраняли хлебные грузы, предназначавшиеся для армии и столицы.

Карахан пытался не соприкасаться с политикой. Он был до мозга костей военным и целиком посвятил себя армии. 1923 год он провел на Кавказе, 1924 год в Персии, в следующем году его дивизия была расквартирована в Туркестане. Потом он побывал на Афганской границе – призрак возможного похода красных на Индию заставил содрогнуться не одного англичанина.

В 1926 и 27 году Карахан был в Иркутске и Забайкалье. Его люди организовывали монгольские силы от Верхнеудинска до Урги.

Не обошлось без Карахана и в 1928 году, когда пробуждающийся Китай впервые столкнулся с Японией в открытом бою у Тзинан-Фу: Япония недоверчиво наблюдала за присутствием Карахана на Восточно-Китайской железной дороге. Чжан-Цзо-Лин, маньчжурский диктатор, погиб от бомбы, брошенной в его поезд людьми Карахана.

В 1929 году Карахан был тем человеком, который сорвал участие Сов. России в созванной по предложению Северо-Американских Соединенных Штатов мирной конференции, на которой должны были решиться судьбы Китая. Впоследствии дипломаты всех стран пытались переложить на него неудачу этой конференции, приведшей к тому, что Китай подпал под власть националистов.

Признание нового Китая Америкой заставило Англию, Францию, Италию, Португалию и Японию отказаться от предоставленных им в Китае привилегий. Это был первый ударь престижу белых на дальнем Востоке.

Ужасные события 1930 года, кровавые бойни в Калькутте, Бомбее и Сайгоне, завершившиеся изгнанием французов и англичан из Южной Азии, были естественным следствием объединения Китая.

В следующем году семена, посеянные Караханом на всем протяжении Калганского пути, дали пышные всходы. Одна за другой пали иностранный концессии на Красном море, в Аденском заливе, в Аравии и Месопотамии. 1931 год завершился восстанием в Северной Африке. Восстание началось в Египте и быстро распространилось на запад, охватило Триполи, Алжир и Марокко, в которых Англия, Франция, Италия и Испания тщетно пытались оказать сопротивление хорошо вооруженными неисчислимым полчищам, нахлынувшим на север из глубин черного материка.

Европе накануне своего заката суждено было испытать еще один тяжелый удар. Поздними летом 1932 года в Европе вспыхнула тяжелая эпидемия инфлюэнцы. Эта эпидемия, вспыхнувшая вскоре после провала вашингтонской конференции по ограничению вооружений, скосила огромное количество людей.

В июле 1932 года я выехал на эпидемию в качестве специального корреспондента „Чикаго Трибюн“. После эпидемии последовал ряд продовольственных затруднений, особенно остро сказавшихся на Балканах.

Снабженный полномочиями ряда европейских правительств, я выехал в автомобильную поездку на африканский фронт, пересек всю северную Африку – от Касабланки до Порт-Саида и Суэцкого канала.

Объединение сил европейских держав насчитывало на африканском фронте три четверти миллиона людей. В число это входили четырехсот тысячная армия французов, полтораста тысяч англичан, сто тысяч испанцев и сто тысяч итальянцев.

Число воинов, входивших в состав отрядов восставшего населения Алжира, Марокко, Туниса и Египта, равнялось примерно миллиону человек.

Африканский фронт был настолько велик, что союзники могли лишь обороняться в рассыпанных по всему фронту блокгаузах, не раз подвергавшихся нападениям туземцев. Не раз нападения туземцев заканчивались успехом, и каждая новая стычка с результатом в пользу туземцев наносила неизгладимый ущерб авторитету белых в Африке.

Мне повезло, и я первый получил в штабе союзного командования документальные доказательства того, что восстание туземцев было инспирировано Москвой. Москва снабжала вождей восставших оружием, деньгами и агитационным материалом, в котором проповедовалась священная война против господствующей белой расы. На основании сделанных мной разоблачений я получил спешное предписание выехать в Москву и ознакомиться с положением вещей в Советской стране.

В конце августа 1932 года я прибыл в Москву и поселился в отеле „Савой“, где открыл бюро „Чикаго Трибюн“.

Там я познакомился с молодым американцем, с которым впоследствии судьба так тесно связала меня и которому суждено было сыграть немаловажную роль во всем том, о чем мне предстоит повествовать в этой книге.

Стефен, или как его называли друзья, Спид Бинней был высоким и стройным юношей, со светлыми, как лен, волосами. Ему было всего лишь двадцать два года. Заметив меня в вестибюле отеля, он поспешил ко мне навстречу и улыбаясь сказал:

– Мистер Гиббонс, меня зовут Спид Бинней, я сын вашего приятеля со времен пребывания во Франции Биннея. У меня имеется для вас письмо от него. Ведь вы помните его?

Помнил ли я Биннея? Да, разумеется. Его сын был, как две капли воды, похож на своего отца. Старина Бинпей был одним из лучших летчиков нашей армии, это он сбил в бою восемь неприятельских аэропланов, перелетел в тыл неприятельского расположения и там подвергся обстрелу. Нам суждено было встретиться в одном из парижских лазаретов. Наши койки стояли бок-о-бок.

Я распечатал письмо, врученное мне его сыном. Мой старый боевой товарищ сообщал мне, что сын его страстно увлекается авиацией и что по молодости своей он столько натворил в Америке бед, что больше не представлялось возможным держать его дома. Старина Бинней поручал мне сделать из его сына человека. Мне рекомендовалось использовать его для воздушной корреспонденции. Авиация была излюбленным делом юноши и заинтересовать его чем-либо другим не представлялось возможным.

Я отложил письмо в сторону и подумал о том, что мне надлежало предпринять. Спид расположился против меня и приветливо улыбался во весь рот. Необходимость принять на себя ответственность за этого молодого человека особого восторга во мне не вызвала. Менее всего мне подобало играть роль гувернантки при этом необузданном юноше.

Но у молодого Биннея было одно свойство – его улыбка была настолько подкупающа, что я не смог устоять против ее чар. Но ведь я был другом „старины Биннея“, и в качестве друга отца Спида должен был пожурить его. Поэтому, сделав серьезное лицо, я спросил юношу:

– Спид, вы много пьете?

– A y вас какие напитки? – спросил он смеясь. – Я прибыл лишь сегодня утром и еще не отведал местной водки. Но я был бы не прочь отведать ее.

После двух рюмок водки мы договорились обо всем. Наша беседа длилась целый час и закончилась примерно следующим обращением моим к Спиду:

– Теперь вы знаете, что я не принимаю на себя ответственности за вас и что как раз наоборот – на вас возлагается ответственность за успешный исход моих действий. Вы знаете, в чем заключается моя работа, и вы должны мне помочь. Я не стану с вами говорить о том, где когда и сколько вам пить. Вы достаточно взрослы, чтобы следить за собой. Вы мужчина, и я надеюсь, что вы будете вести себя так, как подобает вести себя мужчине. Понятно?

– Понятно, – ответил Бинней, и мы обменялись рукопожатием.

На следующий день он вылетел в Париж и через неделю возвратился в Москву на собственном двухмоторном аэроплане.

Мы были готовы вступить в год, которому суждено было принести миру ряд событий величайшей важности.

2

– Московская жизнь не особенно приятна для американца, любящего выпить и питающего влечение к красоте – огорченно объявил Спид, швыряя свой авиаторский шлем на мой письменный стол.

– Опять что-нибудь натворили? – спросил я.

– Ничего особенного. Вчера вечером я присмотрел себе на аэроплане обворожительную девочку. Я знаками приглашаю ее выпить со мной, и она принимает на себя руководство нашей экспедицией. Мы приходим в какое-то учреждение, и чиновник требует, чтобы я предъявил документы. Я, думая, что они нужны для получения казенного вина, вручаю им их. И что ж, вы думаете, оказалось?

– He имею ни малейшего понятия.

– Оказывается, что я попал в ихний ЗАГС. Они чуть-было не окрутили меня, и вы чуть не лишились своего воздушного курьера. Нечего делать, придется начать учиться русскому языку.

– Вам следовало бы изучить язык хотя бы для того, чтобы иметь возможность читать местные газеты, – сказал я, указывая на ворох газет, лежавших у меня на столе. – Я нуждаюсь в помощи человека, который мог бы мне переводить их содержание. Положение становится все более и более напряженным.

– В этом вы правы. Я заметил, что сегодня дети отправились в школу, захватив с собой маленькие противогазовые маски. Господи, здесь так напуганы возможностью войны!..

– Газеты только и пишут о возможности войны. Вот взгляните на содержание вчерашней передовицы „Известий“. Я передал ее в Америку по радио.

Бинней прочел вслух:

„Неудача Вашингтонской конференции по разоружению означает вторую мировую войну. Америка, Великобритания, Франция и Япония не смогли прийти к общему решению, и в этом повинна политика английского адмиралтейства, заключившего в 1928 году тайный договор с Францией.

Особое значение приобретает англо-американское морское соперничество, за которым на самом деле скрывается объединяющее всех капиталистов желание соединить свои военные, морские и воздушные силы против нашей страны. В задачу империалистов мира входить подавление восстания в Северной Африке, раздел Китая, вторичное завоевание Азии и Индии.

Империалисты всех стран снова доказали всю лживость своих миролюбивых уверений. Наша социалистическая страна должна быть готова встать до последнего человека на защиту своего дела“.

– Не только газеты полны сообщений о военной опасности, – сказал Бинней, – об этом сообщается по радио. Даже во время обеденного перерыва ораторы говорят рабочим о том же. За последние две недели только и говорят об этом. Женщины вяжут носки для армии, некоторые из них проходят военную подготовку, дети в школах собирают медяки на постройку аэропланов имени их школы. Правительство пользуется страхом перед войной в качестве мощного агитационного средства.

Вечерние газеты принесли сообщение, еще более обострившее положение. Совнарком назначил Карахана главнокомандующим всеми сухопутными, морскими и воздушными силами республики. Его снабдили неограниченными полномочиями по приведению страны в обороноспособное состояние.

В газетах был помещен портрет нового главнокомандующего. Рядом с портретами красовались восторженные описания карьеры и подвигов нового военного диктатора. Карахана приветствовали как единственного человека, могущего оградить советскую страну от гибели.

Карахан приняли новое звание без каких бы то ни было деклараций. В течение двух недель его штаб-квартира в Москве хранила молчание. В ней шла лихорадочная деятельность. На командных должностях красной армии были произведены перемещения. Большинство старых командиров были заменены молодыми, прибывшими в Москву по вызову Карахана, командирами.

После того, как перемены в личном составе были завершены, Карахан заговорил.

Он подчеркнул, что вся ответственность за незыблемость и покой страны возложена на него, и заявил, что застал боевые силы страны в ужасном состоянии. В армии чувствуется недостаток боевого снаряжения. Политические влияния, игравшие не последнюю роль при назначены на командные посты, и связанная с этим протекция в сильной степени подорвали дисциплину.

Свое сообщение, сделанное непосредственно представителям газет, он закончил следующими словами:

– Страна возложила на меня руководство вооруженными силами и, облеченный ее доверием, я принял на себя заботы но реорганизации вооруженных сил и изыскании мер, могущих обеспечить ста тридцати миллионам население нашей страны незыблемый покой. Я не потерплю, чтобы вмешательство политиканов помешало мне выполнить мой долг!

Массы приняли это волеизъявление Карахана с восторгом. Что касается кругов правительства, то откровенное выступление Карахана вызвало множество нареканий. Слова Карахана были неприкрытым заявлением человека, стремившегося к диктатуре.

Совнаркома в экстренном заседании занялся обсуждением вопроса, какие надлежит принять меры для поддержания своего авторитета и обуздание непокорного вождя армии.

Один из народных комиссаров Рудзутак резко выступил против Карахана и потребовал отстранения его от руководства армией. Рудзутак нашел поддержку в члене Совнаркома Смирнове, но Маликов, руководитель рабоче-крестьянской инспекции, огорошил своих товарищей заявлением, что подобная мера более неосуществима, так как слишком поздно предпринимать что-либо против Карахана.

– Массы устали от политиканов. Мы испытываем серьезные затруднения в снабжений населения продовольствием, и цены растут непомерно, – сказал он. – Карахан сумел найти доступ к сознанию масс. Назначение Карахана главнокомандующим вдохнуло новые силы в уставшую страну. Любая попытка ограничить власть Карахана приведет лишь к тому, что население резко встанет на его сторону и легализирует его диктатуру. Приходится примириться со случившимся.

И на следующий день Совнарком сделал соответствующие выводы.

Два часа спустя после выхода из печати номера „Известий“ с резкой передовицей, клеймившей военного диктатора, население столицы собралось у здания газеты.

Неожиданно над шествием вынырнули плакаты: „Долой политиканов!“ „Болтуны предали дело революции!“ „Довольно слов – побольше дела!“

На площадях возникали импровизированные митинги. В одном из окон второго этажа – там, где помещалась редакция „Известий“, появился какой-то человек и попытался произнести речь в защиту действий Совнаркома. В ответ понеслись возгласы „Долой!“ и камни. Возбужденная толпа стала ломиться в здание.

В то же время на другом конце площади послышались восторженные возгласы. К зданию „Известий“ приближался конный разъезд, во главе которого скакал молодой командир. Поровнявшись с толпой, он произнес следующую речь:

– Товарищи! Я обращаюсь к вам от имени красной армии. Армия, раскинувшаяся от Финского залива до озера Ошкошь, приветствует своего нового вождя. Под его руководством мы не отдадим наших завоеваний! От имени товарища Карахана призываю вас разойтись по домам и возвратиться к мирному труду. Товарищ Карахан обещает, что впредь „Известия“ будут печатать только то, что соответствует воле страны. Да здравствует товарищ Карахан!

Площадь огласилась бурными возгласами.

Двумя часами позднее на улицах Москвы продавался экстренный выпуск „Известий“. В передовице выражалось сожаление но поводу напечатанной по ошибке утренней передовицы и сообщалось о полной смене состава редакции, допустившей эту оплошность.

Отныне в редакции „Известий“ сидели люди Карахана. В течение последующих недель, затраченных Караханом на захват всех ведомств своими надежными людьми, я ежедневно отсылал в Америку подробный сообщения о происходившем.

По приказу Карахана, гарнизон Москвы был увеличен вдвое, и на улицах беспрестанно патрулировали вооруженные отряды.

Перед заходом солнца у мавзолея Ленина на Красной площади происходила смена Карахана. При церемонии присутствовал Карахан, приветствуемый восторженными толпами народа.

Вскоре за сенсационными переменами в Советской России последовала новая сенсация в Америке. Палаты приняли билль Лемпсона, и Филиппинским островам была дарована полная независимость.

Этот акт повлек большие стратегические последствия. Азиатская эскадра американского флота вынуждена была очистить стоянку на Маниле и перенести ее в Гонолулу. Тихоокеанская проблема вступила в новую стадию. Западная граница океана была отодвинута назад на большое расстояние.

Затем последовали еще более значительные события.

Возвращение японской делегации в Токио подало сигнал к огромным демонстрациям, направленным против династии, военной партии и правительства.

Демонстрации эти были организованы японской рабоче-крестьянской партией и японским комсомолом.

Газетные корреспонденты в Токио были вынуждены неожиданным введением цензуры к молчанию, и я получил поручение срочно выяснить положение вещей в Японии.

Со времени роспуска японских коммунистических организаций, последовавшего в 1928 году, японские коммунисты перешли на нелегальное положение. Несмотря на все мероприятия полиции, пытавшейся ликвидировать их деятельность, им удалось создать сильную подпольную организацию, распространившую свое влияние по всей стране.

В течение последних лет число членов японской коммунистической партии увеличилось на сотни тысяч. Влияние партии возросло настолько, что в каждой воинской части японской армии и на каждом военном корабле была своя ячейка.

Объединение Китая привело к утрате Японией зон влияния в Маньчжурии, в Джи-Ли и в Шандуне. В свою очередь подобное сужение деятельности Японии привело к большому экономическому кризису. Как всегда в таких случаях, все тяготы кризиса прежде всего легли па необеспеченные слои населения.

Коммунистическая агитация Москвы умело использовала эту обстановку.

Тысяча студентов объединились с рабочими и вышли па улицу Токио. 3 октября 1932 года демонстрации эти вылились в вооруженные столкновения демонстрантов с императорской гвардией.

Об отдельных деталях этих столкновений и исходе уличного боя мир узнал главным образом из московской информации, – в Москве население, во призыву Карахана, шумно манифестировало, провозглашая освобождение трудящихся Японии от монархической тирании.

Ораторы Коминтерна открыто хвастались тем, что огромное количество огнестрельного оружия, штыков, ручных гранат и прочего, неожиданно оказавшееся в распоряжении демонстрантов, попало в Японию из арсенала, учрежденного Караханом пять лет тому назад в Забайкалье.

Поворотным моментом событий в Токио явился переход второго и третьего гвардейских полков на сторону восставших. Император Хирошито со своей семьей и приближенными вынужден был искать спасения в бегстве на аэроплане. В течение трех дней не было никаких известий о месте его нахождения.

Впоследствии выяснилось, что император собирался снизиться в Йокогаме, месте стоянки японского флота, но затем ему пришлось изменить свой план, потому что радио сообщило, что флот также перешел на сторону красных.

Неделей спустя один из пароходов „Америка-Доллар-Лайн“ доставил низложенного императора в Манилу.

В Токио под председательством Ката Яката образовалось рабоче-крестьянское правительство. Одному из полковников японской армии, в свое время вынужденному выйти в отставку из-за отказа привести в исполнение смертный приговор, вынесенный одному из своих солдат, уличенному в коммунистической пропаганде, было предложено занять пост военного министра. В состав армии влились отряды вооруженных рабочих.

За этими событиями последовала шестинедельная кровавая расправа с приверженцами старого режима, с министрами, высшими чиновниками, депутатами парламента.

Москва немедленно же признала новое японское правительство, и Карахан поздравил японское верховное командование с благополучным исходом революции и выразил пожелание, чтобы японскому оружию и впредь сопутствовала удача. ...