ГЛАВА 1. Кто сожрал культиста?

Хороший день убийством не испортишь!

Мастер Улиус, Глава департамента Ловчих

— То есть вы утверждаете, что лепрекон по имени Эндерлан Очоа мёртв?

— Не утверждаю, а надеюсь!

Полынь из Дома Внемлющих, мой куратор, с интересом поднял взгляд от изумрудной ведомственной папки и сощурился на свидетеля. Тот был фермером. Он стоял напротив Полыни, неловко переступая с ноги на ногу.

Фермер неуловимо напоминал енота: широкая переносица, синяки под глазами, невеликий рост. И в руках всё теребит карман фартука. Полынь — темноволосый, остроносый, увешанный амулетами — был похож на грача, исхудавшего за зиму. Ну и я — раз уж мы о животном мире — зевала рядом, как глазастая белка-летяга: спасибо фасону моего плаща.

Вокруг нас троих шумел весенний лес. С легкими щелчками лопались молодые почки. Скрипела кора. Посвистывали вечнозеленые сосны, чьи иголки вносили остроту в кружевную игру света и тени. Сладко пахло медуницей.

За спиной у фермера простирались его владения: кленовый холм, который перерастал в болото, которое перерастало в реку Арген, которая перерастала еще во что-то… Каюсь: дальше я не запомнила. Идея ясна: ферма, принадлежащая господину Миртиллу Доброму, процветает и ширится.

Вышеупомянутый Миртилл сделал страшные глаза:

— Мёртв лепрекон, надеюсь! — повторил он, несколько противореча своей фамилии.

Потом господин Добрый поднял палец и мелко затряс им перед самым носом Полыни, как бы привлекая внимание.

В унисон, под порывом ветра, закачалась табличка с названием фермы — "Услада вайтов". Золотые бубенчики по углам переливчато запели. Вокруг таблички стайкой вились сами вайты — прозрачно-голубые духи воздуха, эдакие леденцовые светлячки.

Полынь сокрушенно покачал головой и вежливо, но непреклонно отодвинул палец фермера. Браслеты на запястьях Полыни зазвенели, а в его прическе дружно звякнули колокольчики и крысиные косточки на цветных нитках — атрибуты, по которым куратора можно узнать за версту.

Вайты тотчас бросили табличку и рванули к Ловчему с тихим и счастливым писком. Новая игрушка! Да еще и живая!

Я перехватила нить допроса:

— Надеяться на смерть соседа… Не очень-то благообразно, а?

— А быть служителем культа и таксидермистом в придачу — благообразно? — парировал господин Добрый, — Редкий случай, когда жизнь со всех сторон дрянь: и работа мерзкая, и увлечения гадкие!

Я отстраненно, «профессионально» пожевала губами: неуловимый жест с тысячей толкований — согласие, несогласие, сочувствие, намёк на то, что госпожа младшая Ловчая изо всех сил сдерживает зевок — в семь утра-то, после ночной смены…

Фермер снова поднял свой грешный палец — уже передо мной. Ничему его жизнь не учит!

Он продолжил:

— Этот лепрекон совсем сдвинутый. Они в своём культе костры жгут, голыми пляшут, бесстыдники! В августе чуть лес не спалили — если б мы с женой не вмешались, сгорело бы наше Лесное королевство к праховой бабушке! А чучела, чучела-то! — господин Добрый не на шутку распалился, — Он стольких выпотрошил, браконьер! Даже туманную лань, я сам видел!

— Это большое зло? За такое можно убить? — невинно поинтересовалась я, пока Полынь, ворча и приколдовывая, убеждал стайку вайтов отцепиться.

— Нужно! — рявкнул фермер.

И тотчас осекся, будто споткнулся о тонкую леску моей улыбки.

«Фиу-фиу-фиу-фить!» — в ответ на это насмешливо пропищала малиновка, опустившись на кленовую ветку возле фермера. Мол, ты бы язык попридержал, господин Добрый!

Я подмигнула птичке.

— В смысле, это не я его убил, конечно… — пробормотал фермер уже совсем другим тоном. Он сжал свой садовый фартук так, что теперь ни одним утюгом не разгладишь, и тревожно заглянул в мой детективный блокнот, где я делала заметки. — Я бы не стал тогда обращаться к вам… Но сами понимаете: мы тут заботимся о природе, вайтов оберегаем, а господин Очоа и ему подобные только приближают экологический кризис. Я уже жалею, что сам не купил ту хижину на реке…

— Может, господин Очоа просто ушел на охоту? Сидит в засаде, подстерегает какого-нибудь келпи? — я пожала плечами.

— Нет, он говорил, что в ближайшие дни не покинет остров. Якобы сложное чучело делает. Хвастался, гад такой… — фермер вздохнул, — И в тот же вечер страшный вой над водой пронесся — у меня аж ребенок из люльки вывалился. И крик сразу послышался. Тоненький, визгливый — самоё то под эндерлановскую глотку. Ну, я сначала не волновался. Но сегодня утром сходил на реку, и вижу — лодка лепрекона у островка стоит, привязанная. Он бы без нее никуда не делся. Подумал я, подумал, вот в Шолох птичку и послал.

Пока я пыталась понять, что же такое «утро» для фермера, если к нам в департамент его жалоба поступила уже в пять тридцать, Полынь успел полюбовно договориться с вайтами. Куратор прочёл им краткую, но емкую лекцию о соблюдении личного пространства. И духи воздуха впечатлились, судя по тому, как осторожно они зависли в двадцати дюймах от Ловчего. Даже крылышками, кажется, не шевелят. Просто смущенно висят и всё: прерогатива потусторонних.

— Что ж, — сказал Полынь, — Покажите, где живет ваш сосед.

* * *

Золотая паутина солнечных зайчиков дрожала на реке. Сизые ветви плакучей ивы (пока еще невесомо-зеленые, не листва — сладкое обещание), стелились по воде, как волосы ундины.

Мерный плеск вёсел усыплял. Тихое жужжание вайтов навевало сон не меньше. Духи воздуха увязались за нами и теперь вили вокруг Полыни сердца, полные обожания.

Я сидела на корме деревянной лодки, и мой нос неудержимо клонился вперёд, то и дело ныряя в раскрытую папочку с описанием дела. Дело было классическим — очередной запропастившийся мигрант.

Строгая госпожа Селия — главный тиран департамента (даром что на вид — серенькая хромоножка, и официально — лишь помощница шефа Ловчих) — вручила его нам, едва мы с куратором переступили порог Иноземного ведомства.

Ни Полынь, ни я не воспылали энтузиазмом от нового поручения. Ибо порог мы переступали не полными сил и бодрыми сотрудниками, каковыми нам надлежало быть, а двумя сонными развалюхами, всю ночь просидевшими в засаде на тилирийских контрабандистов. И в Ведомство мы пришли в надежде, что быстренько получим штамп «закрыто», а потом завалимся в кабинете на две симметрично стоящие раскладушки. И поспим хотя бы до обеда.

Все равно, согласно статистике, большая часть преступлений случается во второй половине дня. Горожане те еще лентяи: не любят нарушать закон, как следует не выспавшись. Так что у меня с нашими преступниками полное взаимопонимание.

А вот сельские жалобщики, увы, поголовно хвастают шилом в одном месте. Шлют летучие письма пачками, едва над Шолохом забрезжит рассвет.

В общем, планам о сладкой дрёме не суждено было сбыться. Селия — тоже ранняя птаха, жертва неизлечимого трудоголизма — выдала нам дело, максимально удаленное от столицы. Чтобы, значит, минимум час трястись в седле.

— Лепрекон пропал. Неделю отсутствует, — сухо доложила Селия, тыча изумрудной папкой в грудь Полыни.

— Может, тогда лишние два часа ничего не изменят? — я жалобно охнула. — Вечерком сгоняем, а?

Но мои недостойные слова не возымели эффекта. Полынь и Селия посмотрели на меня с таким укором, будто я пыталась подбить их на убийство, как минимум. Несмотря на то, что эти двое терпеть не могут друг друга, у них есть кое-что общее: повышенное чувство ответственности.

Пока я стонала и ныла, что мне нужен кофе, Полынь молча взял папочку. Селия кивнула ему и, развернувшись, поцокала мышиной тростью сквозь прохладную, высокую, залитую разноцветными лучами витражного солнца анфиладу ведомства. Пока еще пустынный холл отражал ёе шаги, ритмичные, как биение сердца.

— Лишь бы что-то интересное, — пробормотал Полынь, открывая дело.

И мы с куратором вывалились обратно на Министерскую площадь, где хлёсткие мартовские ветра гуляли вдоль набережных вместо туристов.

* * *

Лодка дернулась и встала. Я встрепенулась.

— Приплыли, — Полынь цокнул языком, — Тут мель. Нет что бы мостки сделать, раз он такой рукастый… — нахмурился куратор.

Судя по всему, он, как и давешний фермер, не испытывал восторга по поводу профессии пропавшего.

Куратор набросил веревку на деревянный колышек, вбитый на берегу. К тому же колышку была привязана лодка культиста-таксидермиста.

Пока я поправляла сползшую на лоб шляпу и одергивала бирюзовый плащ-летягу, Полынь уже, ничтоже сумняшеся, спрыгнул в воду и прошлепал несколько метров до берега. Подняв тучу брызг, куратор вышел на песчаный пляж островка. Там он что-то буркнул, хитро сплёл пальцы — и его ботинки, шелковая хламида и фиолетовая шерстяная мантия мгновенно высохли.

Я же со вздохом стянула сапоги, закатала шаровары и смело полезла в ледяную воду, подобрав полы плаща. Речушка обожгла холодом, слизкие водоросли на дне глумливо скользнули по голым икрам.

— Прах, ну и дубак! — воскликнула я, пошустрее выбираясь на берег и тряся ногами, как очумелый степный шаман, заклинатель дождей.

— Ну хоть проснёшься — куратор беззлобно фыркнул. Потом, не оборачиваясь, и меня высушил простеньким заклинанием.

Удобная штука — магия. В мелочах очень помогает. Глобально же вешает такую ответственность, что не грех совсем от колдовства отказаться. Как прошлым летом сделала я, в борьбе за благое дело. Что, впрочем, сейчас не важно.

— Так себе домик, — я вздохнула, с неудовольствием глядя на хижину лепрекона. — Но хорошо, что под людской размер строился.

Скособоченное строение из потемневшей древесины, оно могло похвастаться одним, но весьма настойчивым мотивом: над каждым окном висели прибитые головы животных.

Полынь подошел к двери и под мутным взглядом мертвого оленя поковырялся в замке заколкой, изъятой из прически.

Мы зашли внутрь. Настроение моё упало еще на парочку единиц. Со всех сторон на нас смотрели чучела. Жуткое зрелище. Рассевшиеся на подоконнике индюки; неудавшийся лис в углу; саблезубый водяной змей ливьятан, мёртвым шлангом брошенный вместо плинтуса… Особенно устрашающе выглядел аванк на шкафу — огромная зубастая тварь, житель речных омутов, похожий на помесь бобра с крокодилом.

На деревянные стены домика были прибиты газеты.

Жирными загогулинами лепрекон обводил названия статей, касавшиеся его культа: «Культ Жаркого Пламени объявлен еретическим движением».

«Культ Жаркого Пламени — главные враги Чрезвычайного департамента».

«Культ Жаркого Пламени — горячее хобби для отчаявшихся».

Возле каждой такой статьи лепрекон рисовал грустные чернильные рожицы… Не нравились ему тексты, видать.

Я нахмурилась:

— А что это, собственно, за культ такой?

Полынь, бледный, как упырь, но неизменно рьяный в поисках загадок, усмехнулся:

— О, это очень забавные ребята. Из кожи вон лезут, чтобы казаться пророками истины. По факту — небольшая группа культистов, которые думают, что время шести богов-хранителей ушло, и во Вселенной уже царят новые божества. Если начать поклоняться им прямо сейчас — танцуя вокруг костров, ага, — то можно войти в ряды избранных. Застолбить местечко, так сказать.

— Ого, — я развеселилась, — Надо будет при случае сказать Карланону, что в него уже не верят. Представляю его лицо!

— Он ёще не вернулся из экспедиции? — полюбопытствовал Полынь, тщательно изучающий тетради таксидермиста. Судя по брезгливо поджатым губам, куратору совсем не нравилось то, что он там видел.

Я покачала головой:

— Не-а. Наверное, в Пустошах Хаоса как-то по-другому идёт время. Если вообще идёт. Надеюсь, у них с Авеной и Рэндомом[1] всё нормально…

****

[1] Наш пантеон состоит из шести богов-хранителей. Их зовут Карланон, Авена, Рэндом, Селеста, Дану и Теннет (у последнего, правда, отобрали силу — он сейчас живёт в Шолохе как простой смертный). Волею судеб мы с хранителями знакомы лично, и даже весьма близко: вместе спасали мир от Зверя, государя Хаоса. Запомните главное: Карланон — мечтатель. Рэндом — псих. Авена — грозная дама. А Теннет… Теннет сам за себя всё скажет, когда встретитесь.

****

Полынь задумчиво покивал. Мне вдруг слегка взгрустнулось, как грустится всегда, когда я думаю о богах и несоразмерности их жизней — нашим. Но потом мне на глаза попалась еще одна бумажка, на сей раз листовка: «Клуб Жаркого Пламени — найди себе друзей!». И адрес.

М-да.

И впрямь забавные ребята.

Мы с Полынью прошлись по хижине туда и сюда, высматривая улики. Заодно порядок навели, бонусом, так сказать: сам лепрекон не отличался чистоплотностью. Аккомпанементом уборке было лёгкое жужжание за окнами: вайты не стали влетать в недружелюбный дом — они остались на улице, поджидать своего кумира.

— Полынь, тут еще одна дверь! Открытая.

Дверь выводила на обратную сторону островка. Никакой разницы с парадным входом: такой же олень, два чахлых куста у крыльца, длинная песчаная отмель и вода, лоснящаяся на пока еще холодном солнце, как кошачья шерсть.

Полынь кивнул на песок под ногами:

— Смотри-ка!

От хижины к реке вел широкий след, эдакая колея, будто лопатой проскребли.

— Что, лепрекона утащила какая-то подводная тварь? — тоскливо протянула я.

— Это было бы логично, — зевнул куратор.

То ли и ему не чуждо всё людское, то ли уже разочаровался в деле.

— «РЕКА!» — подтвердили вайты: духи воздуха времени даром не теряли — совместными силами выдули на песке сообщение для нас.

Не то чтобы оно было неожиданным, но мы с Полынью оценили помощь и горячо похвалили вайтов за инициативу.

Вайты везде, где водятся, создают волшебную атмосферу. И привлекают удачу. В Шолохе — столице Лесного королевства, где мы живём (и откуда нас упорно выпихивают по работе) — вайтов высоко ценят. Горожане специально развешивают по садам ловцов ветра — на крыльце, на деревьях, на заборе — чтобы вайты почаще к ним заглядывали. И по этой же причине благоденствуют такие фермы вайтов, как у господина Доброго: Лесное королевство большое, удачи и радости всем хочется, так что и вайтов нужно побольше, побольше.

Полынь присел на корточки возле колеи:

— Видимо, охота на новый экземпляр пошла неудачно. Давай поищем записи о том, кого именно ловил господин Очоа. Чтобы поставить подходящую приманку.

— Бери больше: чтобы выжить! — я вздохнула.

Ведь даже я, отнюдь не будучи мастером Шептуном, сходу перечислю дюжину разных тварей, обитающих в реках Смахового леса. И каждая из них легко может сожрать лепрекона. И ладно бы — лепрекона, в господине Очоа дай небо, если пятнадцать дюймов наскребется (с ним и Суслик, кобылка Кадии, за один укус справится[2]). Но половина этих тварей может сожрать и меня, и Полынь, а некоторые даже двоих сразу.

****

[2] Кадия из Дома Мчащихся — моя лучшая подруга. Если вы еще с ней не знакомы — я вам сочувствую. Такого друга, как Кадия, заслуживает каждый из нас. А Суслик — это злобненькая лошадь Кадии. И вот тут не-знакомству я бы позавидовала…

* * *

Например, речной кракен-убивец. Вы такого когда-нибудь встречали? Я уверена, что нет. Иначе сейчас мне было бы просто не к кому обращаться. В общем, лучше и впрямь узнать, на кого охотимся.

— Знаешь, что куда интереснее, чем предполагаемое поедание лепрекона? — сказал Полынь пять минут спустя.

Куратор хитро глядел на меня из-за этажерки. Впрочем, его взгляд не шёл ни в какое сравнение со взглядом десятка глазных яблок, распиханных по стеклянным банкам там же…

Завороженная этим жутким зрелищем, я лишь молча покачала головой.

Полынь помахал лепреконьим Журналом Доходов и Расходов:

— Кто в департаменте Шептунов на постоянной основе покупает чучело туманной лани? Несколько раз в год! Это слегка лицемерно, не находишь?

Я хотела ляпнуть что-то философское, но тут вайты, оставшиеся на улице, вдруг по-мушиному забились в окно. Весьма, я бы сказала, самоотверженно. До голубоватых пятнышек на стекле.

— Зачем же так убиваться! — ахнула я.

Я подпрыгнула к столу, перегнулась через него и распахнула окно, пуская в душную хижину свежий весенний воздух. Спиральки вайтов, жужжа, рванули не в комнату к Полыни, как я подумала (весна, мало ли у кого какая романтика?), а обратно к песку, где, оказывается, продолжали свои прописные изыскания. Медленно, но упорно.

«РЕКА => ДОМ» — теперь надпись выглядела так.

— Э-э, Полынь, нам стоит присмотреться к чучелам… — обескураженно протянула я, оборачиваясь.

И в этот же самый момент огромный аванк — зубастый житель речного омута — прыгнул на меня со шкафа, распахнув пасть, испокон веку не встречавшуюся со стоматологом.

Всё завертелось, как в воскресных комиксах «Вострушки».

Я с визгом упала, подныривая под тварюгу. Аванк перелетел через меня. По ходу дела он снёс письменный стол, этажерку, Полынь и — стеклянный шкаф с инструментами. Вёселый звон разбитой витрины донельзя обрадовал вайтов, которые смутились было своим запоздалым предупреждением.

Я перекатилась вправо и сорвала с бедра тугую ленту лассо. Аванк — бугристое чудовище два с половиной метра длиною — уже корячился по направлению ко мне, широко раскрыв зубастую пасть. При желании я могла впрыгнуть туда целиком, но вот только желания что-то не возникало…

— Мне нужно полминуты, Тинави! — крикнул из угла комнаты Полынь, которого слегка так придавило шкафом.

— Как ты вообще без меня работал… — проворчала я, снова откатываясь вбок.

Аванк, сипло взревев, стукнул по полу хвостом-лопатой и повернул ко мне тупорылую башку. (Тупорылый — это биологический термин, если что. Поясняю, чтобы вы не вздумали накатать жалобу о нетолерантности. У нас в Иноземном Ведомстве с этим строго).

Я отбросила лассо — не на что его было цеплять — и начала беспорядочно метать в аванка попадавшимся под руку скарбом. Бобёр, кажется, счел это приятной закуской. Глаза его были блаженно зажмурены, пасть так и оставалась открытой. Воняло из неё столь жутко, что я еле избежала соблазна зажать нос двумя руками.

Полминуты прошли.

Подручные метательные объекты кончились.

— Ар-ар-ар! — заревел аванк, сам себе желая приятного аппетита перед главным блюдом. То есть мною.

— Ну, нет уж! — я позеленела под дождиком из слюны. И приготовилась прыгать через морду монстра, как через спортивного козла.

— Сайген, р`га, булээй! — Полынь громко выкрикнул последние слова боевого заклятья Робогайя.

Шоу завершилось мгновенно.

Электрический хлыст гадюкой взметнулся под потолок, срезал потолочные маг-светильники, «добил» этажерку (глазные яблоки весело запрыгали по ковру), перерубил парочку несущих столбов хижины и располовинил аванка.

Столь смущавшая меня пасть с хрустом захлопнулась.

Мерзкая тварь упала, дымясь. Дом дымился не меньше — на этажерке, видимо, хранились кое-какие горючие склянки.

Мы с куратором переглянулись, сраженные учиненным нами разгромом.

— Ну, — обескураженно протянул Полынь, — Дело закрыто.

И принялся старательно тушить огонь.

— Как мне отмыться теперь? — простонала я, с омерзением поднимая руки, пальцы на которых склеились от слюны аванка.

— Нет, как МНЕ ОТМЫТЬСЯ?! — вдруг раздался визгливый, нервный, надрывный голос откуда-то…. Прямо изнутри чудовища.

Я замерла, не спеша приближаться к трупу. Полынь сказал: «О?» и с вновь разгоревшимся интересом присел перед передней половиной монстра. Прошла минута, заполненная некоторыми стоматологическими процедурами и металлическим запахом крови…

Наконец, совместными усилиями изнутри и снаружи, пасть аванка открыли. С языка, как с горочки, скатился лепрекон.

Всем лепреконам лепрекон: рыжеволосый обладатель зеленого костюмчика и круглых глаз с вертикальными зрачками. На голову господина Эндерлана Очоа был нацеплен магический шлем для работы с токсичными материалами. В шлеме была функция воздушного пузыря и брызгалка, что, видимо, и позволило лепрекону прожить столь долго в пузе у чудовища.

Вообще, я бы с удовольствием взяла у него интервью для несуществующей рубрики «Советы бывалых: чем заняться в желудке у монстра?», но лепрекон не был расположен к беседе.

— Вы! Убили! Моего! Аванка! — возопил господин Очоа, не размениваясь на приветствия или похвалу.

Мы с Полынью снова переглянулись.

— И спасли вас, — я тихонько кашлянула.

— Шкуру попортили! А кости-то, кости! А-а-а! — продолжал бесноваться лепрекон, бегая кругами.

Я тихонько выдохнула, радуясь хотя бы тому, что за своей профессиональной скорбью он не замечает общих разрушений вокруг.

— Подпишите тут, пожалуйста, — Полынь безапелляционно подсунул лепрекону ведомственный бланк и перо.

— Вам помочь, э-э-э, с уборкой? — сочувственно предложила я.

Таксидермист таксидермистом, а хижина его теперь долго не простоит. Без вот этих двух чудных балок-то.

— Уже помогли! Ловчие, чтоб вас! — снова заголосил господин Очоа.

Но бумажку подписал безропотно. То ли все-таки рад спасению, то ли испугался непроницаемой физиономии Полыни.

Это я знаю, что эта холодная рожа свидетельствует о том, что куратору жалко убиенную зверушку, какой бы гадкой она не была. А для всех остальных глухая линия поджатых губ Внемлющего видится, скорее, признаком черствости.

— До свидания, господин Очоа! — последний раз попробовала быть милой я, уже покидая негостеприимный дом лепрекона.

— Никаких пепловых свиданий! Валите отсюда! — яростно заорали в ответ.

* * *

— Спорим, он всё-таки пожалуется на нас, едва отойдет от шока? — вздохнула я полтора часа спустя, когда мы отдавали лошадей в ведомственную конюшню (запах стойла напомнил мне аванка).

— Пожалуется. Наверняка, — Полынь почему-то улыбнулся.

— Лепреконы всегда жалуются, вредные создания! — поддакнул куратору конюх, эльф по имени Йелангерлеибал. (Я уже говорила, что если ты эльф и хочешь много денег, то иди в логопеды? У всех остроухих так себе с именами).

Мы пожелали эльфу хорошего дня и поспешили на улицу: она манила резким снопом света в конце конюшни.

Вокруг нас засиял Шолох — наша безупречная, невероятная, восхитительная и волшебная столица. «Город магии, мигрантов и свободы», — как гласят рекламные афиши Лесного ведомства, что несёт ответственность за непрекращающийся поток туристов и такую приятную вещь, как связанное с ними золото.

Было десять часов с хвостиком.

Утро вошло в полную силу: солнце в пудрово-розовой дымке беззаботно щекоталось над верхушками пиний. Стало куда теплее. Министерская площадь, обычно шумная, дышала простором: сотрудники ведомств уже разбежались по кабинетам. Ну, большинство из них.

Только некоторые — самые ленивые и самые крутые (угадайте, кто из них мы) — оставались «на свободе».

Мы с Полынью, воровато оглянувшись на помпезную лестницу Иноземного Ведомства, нагло потопали прочь, к набережной, пестрящей магазинами и кофейнями. Пусть на улице и было холодно, упрямые шолоховцы уже вовсю сидели на верандах. Заматывались в пледы, как мумии, но сидели. И я хотела присоединиться к этому шерстяному гимну весне.

— Кофе, — сказала я, указывая Полыни на поворот к Ратушной площади, где был мой любимый ресторанчик, — Кофе, кофе, кофе. Если ты надеешься, что я и дальше буду выигрывать тебе по полминуты перед лицом врага, мне точно нужен завтрак. Немедленно. «Все кураторы кормят своих помощников; все Ловчие кормят своих мальков» — это одно из условий контракта. Если нет — надо вписать. Пошли к шефу, пусть вписывает. Но сначала — кофе!

Обычно Полынь как-то шутливо отчитывал меня за такие вымогательские тирады.

Но сейчас куратор только продолжал улыбаться. И мне постепенно перестала нравиться эта улыбка…

— Что-то не так? — наконец, я резко остановилась. Так резко, что чуть не попала под колеса цветочной телеги, катившейся по набережной под горку. Почему-то в одиночестве. Лавочница бежала вслед со значительным отставанием. За лавочницей бежали мрачные стражи. То ли на наших глазах задерживают преступницу, то ли стражи пытаются помочь. Но, как всегда, с такими лицами, что лучше б не помогали.

Когда вся их вопящая когорта растворилась в утренней дымке, Полынь подмигнул и вытащил руку из-за спины. В его зажатом кулаке определенно что-то было. Я панически сглотнула и сделала шаг назад.

— В реку не упади, — хмыкнул Ловчий.

— Если там то, что я думаю — лучше в реку.

— Время пришло, Тинави, — гордо сказал Полынь.

— Помогите, — сказала я.

Но никто не услышал мою просьбу. Вернее, один из лодочников услышал — я краем глаза засекла его любопытный взгляд. Но этот дядька с бровями, похожими на кусты жимолости, явно решил, что я несерьезно.

И зря!

Потому что Полынь, не слушая моих возражений, все-таки разжал ладонь. Не переставая, садист, улыбаться.

На ладони лежал кружевной ключ на золотистой цепочке. К цепочке была прицеплена бирка: «Тридцать третий».

— Это ключ от твоего нового кабинета. Прими мои поздравления. Теперь ты — самостоятельная Ловчая. Полноценный сотрудник Ведомства. Твоя затянувшаяся стажировка с успехом завершена, — с чувством сказал Полынь и еще чуть выше задрал подбородок.

Я застонала.

— Дело под кодовым названием «Кто сожрал культиста?» — это первое приписанное к тебе дело. Поэтому жалоба господина Очоа, буде она появится, придёт на твоё имя, — Полынь подмигнул.

Я повернулась лицом к реке и перегнулась через перила:

— Эй, лодочник! — крикнула я господину Жимолостные Брови. — Вода еще не нагрелась?

— Нет, еще пару месяцев обожди, деточка! — посоветовал он.

— И вот даже не утопишься после таких-то новостей… — кисло протянула я, вновь оборачиваясь к Полыни.

Куратор фыркнул, сделал шаг вперёд и застегнул мне на шее цепочку с ключом.

— Вот теперь — кофе.

* * *

Я обреченно возила чайной ложечкой по густой молочной пене. Пена как-то слишком хитро уворачивалась. Кофе под ней терпеливо ждал своего часа.

— То есть ты больше не мой куратор, — вздохнула я, не поднимая глаз от чашки.

— Не-а.

— То есть я больше не малёк.

— Логично.

Я насупилась и предприняла новую попытку:

— Ну и как я буду работать в одиночку? Учитывая мою проблему?

— Которую из них? Отсутствие магии или паническую боязнь перемен?

Я все-таки подняла взгляд.

Полынь сидел напротив на чугунном витом стуле веранды. На нашем хлипком столике царил завтрак, за спиной у куратора набережная переливалась в лучах солнца. Справа по курсу колокольня Ратуши уже готовилась чествовать новый час. Огромный колокол по имени Толстяк Бенджи где-то там, наверху, с нетерпением ждал появления звонаря… Колокола любят звонить.

— Обе проблемы, — я подергала мочку уха. — Но для начала — первую.

— Помнится, у тебя дома есть магический допинг, — Полынь лихо взметнул проколотую бровь. — Запас хранительской крови. Может, пора воспользоваться ей по назначению? И по завету дарителя?

— Нет, я не хочу суррогата. Мне и без магии хорошо. Было хорошо! Пока я работала с тобой, — расстроенно буркнула я. — Ну зачем ты так со мной, а?

Полынь покачал головой:

— Тинави, нельзя останавливаться в развитии. Даже если тебя все устраивает. Правило жизни: либо ты идешь вперед, либо откатываешься назад. Не существует застывшего счастья. Есть прогресс. И есть стагнация.

Конечно же, он был прав.

Я, подперев щеку кулаком, созерцала Ратушную площадь.

Мозаичное панно, фонтан, несколько скамеек. Дубы обнесены заборчиками — якобы прирученные. Туча голубей — беленьких и глупых — перетаптывается по газону. По краям площади — сплошь кафешки. Те из них, что в тени от Ратуши — пусты. Те, что на солнышке — забиты клиентами под завязку.

Полынь подлил нам еще кофе, потом фыркнул:

— Да не печалься ты. Я могу и дальше привлекать тебя к своим делам — одному работать не так эффективно.

— То есть ты не возьмёшь себе новых помощников? — встрепенувшись, ревниво уточнила я.

— Не-а, — куратор подмигнул.

Я повертела в руках ключ от своего личного кабинета. А красивый он, если честно!..

— Точно не возьмёшь?

— Ага.

Зная, что Полынь мне лгать не будет, я тотчас разулыбалась.

И как бы в тон моему изменившемуся настроению, зазвенели колокола по всей столице.

Толстяк Бенджи и его младшие братья над нами особо неиствовали: минор сменялся мажором, синкопы скакали, как бешеные, складываясь в ликующую, сложную, ажурную песнь утра. Мы смотрели наверх, щурясь на солнце. Горожане и туристы за соседними столиками наслаждались музыкой не меньше.

Последняя торжествующая нота,

Долгая, очень долгая, и вот…

Должна наступить умиротворенная, свежая тишина, но…

Но вдруг, вместо этого, на верхушке Ратуши раздался взрыв. Настоящий. Огненный. Взметнувшийся багрянцем до небес.

Барабанные перепонки вздрогнули, уши мгновенно заложило ватой. Кто-то вскрикнул, разбилась чья-то чашка. По натянутым тентам веранд, прорывая их, зашумели кирпичи колокольни. Каменный дождь — плохая погода!

И кульминация: Толстяк Бенджи, огромный, неповоротливый и чугунный, с грохотом обрушился на площадь прямо перед нами. Колокол раскололся, и отзвук его песни засыпающе прокатился вплоть до набережной.

— Все живы? — крикнул Полынь, вскакивая и оглядываясь.

Ответом ему были разрозненные, испуганные «да».

Тогда куратор бросился к осколкам колокола. Я — за ним.

Там, посреди покореженной горы чугуна, отчетливо виднелся свиток, перевязанный красной лентой, с утяжелителем в виде золотой монеты. Послание, кажется, таилось внутри упавшего Толстяка Бенджи. Или просто возникло из ниоткуда.

Полынь схватил письмо и, нетерпеливо сорвав ленту, прочитал его. Я, встав на цыпочки, не отставала.

«Доброе утро! Говорят, в Шолохе всё хорошо с безопасностью? Надо проверить! ВИР».

— Кто такой Вир? — спросила я.

— Понятия не имею, — ровно сказал куратор.

Но в глазах Полыни плескался восторг лисы, дорвавшейся до курятника. Только вместо птиц — тайны.

Ох, чую, полетят сейчас перья загадок…

И первая: куда пропал звонарь?

ГЛАВА 2. Госпожа Ринда исчезает

Никогда не знаешь, с какого бока подкрадётся тайна.

Приписывается богине Дану

— Кто позволил вам трогать улику? — у меня за спиной раздался шелестящий голос, неуловимо искаженный специальным устройством. Голос был полон презрения — никакой прибор не скроет.

Я почувствовала, как волоски приподнимаются на загривке. Опасность! Я вроде стреляный воробей, а всё же… Ходящим специально ставят такие голосовые аппараты, чтобы нагнать побольше жути на мирных граждан. Человеческая речь превращается в бледный, душу леденящий стрёкот.

Агенты контрразведки — это вам не шуточки. Надо, чтобы их боялись. Тем более, сейчас у нас Ходящих всего шесть штук на всю столицу.

Ещё голосовые устройства помогают теневикам сохранять анонимность. Той же цели служит гладкая железная маска и золотой балахон в пол.

Полынь пожал плечами, не отрывая взгляда от письма:

— Я Ловчий. У меня были подозрения, что взрыв входит в мою зону ответственности.

— Оправдались? — холодно спросил теневик.

Полынь сложил губы трубочкой и еще раз пробежался глазами по посланию Вира:

— Пока нет, однако, вероятно, кое-что из этой информации может свидетельствовать о том, что…

— Прочь отсюда, — прошипел Ходящий.

Из-за колонны Ратуши выступил второй теневик.

— Это наше дело. Уходите немедленно, — он требовательно протянул руку за письмом.

Полынь не стал спорить: отдал бумагу и целеустремленно двинул прочь. Только вот не к набережной, а в узкий проулок справа от Ратуши, чьи стены полностью заросли плющом. С одной стороны — синевато-изумрудным, с другой — бело-зеленым.

Кажется, у этих двух плющей была любовь. Они тянулись друг к дружке, презрев гравитацию, и нежно сплетались стебельками по всей высоте улочки. Их не смущало, что хозяин вон той алхимической лавки справа выливал сюда не самые аппетитные жидкости. Романтичным переулок нельзя было назвать даже с натяжкой. Но любовь выше условностей — и плющи доказывали это «на ура».

Полынь тоже был выше условностей: шлёпал по темной жиже без всяких сомнений, бодро протискиваясь сквозь пахучие заросли. Теплая мантия пыталась вразумить Ловчего: цеплялась за ветки, угрожающе трещала, лопала ниточками терпения. Но куда там!

Мне же, слегка отставшей, пришлось несладко. Кажется, некоторые вылитые здесь зелья были оживляющими… Ибо плющи вдруг проявили зачатки разума и принялись хлестать меня в отместку за нарушение их покоя.

Вот так всегда! По голове получает не тот, кто виноват, а тот, кто медленнее бегает.

Когда я с боем прорвалась сквозь последний клубок тесно сплетенных веток, Полынь уже нетерпеливо приплясывал у задней двери в Ратушу и жадно вглядывался в лица выходивших служащих. Они были спокойны, но слегка бледны.

Ратушные работники — лицо Шолоха. Они вымуштрованы похлеще военных, поэтому в случае чрезвычайного происшествия не носятся с дикими воплями «всё пропало», усугубляя этим ситуацию, а действуют по протоколу. Молодцы.

Хотя, возможно, им просто не хватает фантазии на самодеятельность. Как говорит Кадия, послушание — последнее прибежище зануд.

Вдруг перед нами — прямо из воздуха — снова появился Ходящий.

— Я сказал: прочь, — тихо пророкотал железнолицый, — Или вы соскучились по камере, господин Внемлющий?

Полынь закатил глаза. Потом сложил руки на груди и угрюмо потопал обратно на Ратушную площадь.

— Счёт в кафе не оплатили, — объяснил он теневику.

Ходящий проводил нас до веранды, дождался, пока мы дадим денег официантке, и потом долго буравил нас взглядом, убеждаясь, что мы покинули зону теракта. Полынь шёл, поминутно оглядываясь то на колокол, то на снесённую макушку Ратуши.

— Во дают, — я хмыкнула, присаживаясь на скамью на набережной и сквозь хаотичные ряды лип наблюдая за продолжением действа. — Вместо того, чтобы ловить террориста, следят за тобой.

— Расслабились. Планируют Посмотреть в прошлое, вот и не торопятся, — рассеянно сказал Полынь, тщательно переносивший в свой блокнот слова таинственного Вира. Даже почерк сымитовал.

Меж тем, место происшествия уже заполнили детективы-Смотрящие и стражники-чрезвычайники. Они огородили останки колокола магическим контуром, но оставались снаружи, потому что Ходящие никого не пускали к падшему Бенджи.

Прикатила карета департамента Шептунов — покрытая мхом от колес и до крыши. Четверо травников выпрыгнули из неё и поскакали к дубам на площади.

Бедные деревья пережили настоящий шок: падавшие камни и осколки мелких колоколов сломали ветви, некоторые застряли в густых кронах. Шептуны поглаживали шершавые стволы, исцеляя дубы. Один из магов наколдовал мерцающий поток энергии, который укутал деревья так же, как укутывают пледом пострадавших людей. А роль психологов сыграла парочка крустов. То есть лешаков.

За это нововведение спасибо главе Лесного Ведомства — госпоже Марцеле из Дома Парящих. Она уже сорок лет у власти, и все сходятся на том, что Марцела лучшая: у неё дар договариваться со Смаховым лесом.

Так, обычно крусты «работают» только с волшебными деревьями ошши, но Марцела убедила лешаков, что в экстренных ситуациях надо найти у себя точку сострадания — не то она найдёт болевую у них. Крусты, пораскинув трухлявыми мозгами, согласились. Правда, после каждой помощи Ведомству они выкатывают нехилый счет. Берут жуками-короедами. То ли из соображений мести, то ли из гурманства — не знаю!

— Думаешь, это звонарь устроил взрыв? — предположила я. — Труп-то к нам не прилетел. Ни кусочка.

Полынь промолчал, и я стала фантазировать, болтая ногами:

— Например, он мог отыграть всю партию, а последнее «до» подвесил на инерционный поток Ллира. И сбежал, пока колокол пел. А на прощанье развернул взрывательную формулу… М-м?

— Наверное.

— Ты поэтому хотел попасть в Ратушу — найти его? Или надеялся угадать его в выходивших? — я продолжала выдвигать гипотезы. Полынь глядел на площадь.

Наконец, я решила подколоть куратора:

— Что, думаешь, Ходящие без тебя не разберутся?

— Разберутся, — поморщился он.

Потому что дело, конечно, было не в Ходящих.

И даже не в государственной безопасности: чай, не в захудалой Рамбле живём, а в Лесном королевстве. Мы, конечно, молодая страна, зато волшебная. Наши маги быстро раскатают врагов — спасибо энергетическому фону.

И ничего, что дворец стоит на некрополе. И подумаешь, что дважды в месяц нас всех загоняют по домам призрачные бокки-с-фонарями. И, конечно, совсем неважно, что каждый двадцатый шолоховец тонет в болоте, каждый десятый — теряется в кодовском Лесу, каждый пятый хоть раз в жизни подвергся унижениям от ундин, а каждого третьего крусты исцарапали так сильно, что пришлось зашивать.

Нет. Недовольство Полыни касалось лишь самого Полыни.

Потому что господин Внемлющий скучал… Страшно скучал по тайнам.

Этой весной столица была до одури благообразна: кажется, вся серьезная преступность подзамерзла еще в декабре. И, тогда как большинство горожан наслаждалось спячкой криминала, Полынь просто извёлся.

Жаль, что его не интересовали дворцовые интриги — на этом поприще он мог бы сейчас развернуться. Потом поясню, почему: ведь о таком можно только шёпотом и в ночи, когда осторожность уступает место оголтелой жажде приключений.

Но Полынь не любил Дворец.

Зато три дня назад он завалил наш кабинет документами по нераскрытым делам прошлых лет.

И ладно бы только документами! Нет, Полынь еще и улики притащил из раздела «Вряд Ли Востребуется». С нами теперь соседствовали три старых шолоховских загадки: тысячелетняя иджикаянская мумия; отрубленная ступня пропавшего тролля-отшельника и сундук, который никто не может открыть уже три столетия, и который иноземец Горо Тоцци завещал Его Величеству Сайнору (хотя Сайнор тогда еще даже не родился).

Хм. А знаете, здорово все-таки, что у меня новый кабинет! Теперь не придётся писать отчеты с прищепкой на носу. А то троллья ступня попахивает.

Но самое обидное, что Полыни пока не удалось приступить к своим Досуговым Расследованиям. Для этого ему нужны были разрешения на повторное открытие дел. А это вредно для статистики Ведомства. Архивариусы раз за разом отсылали куратора: «У нас тут актуальных задач полно, успокойтесь уже, господин Внемлющий!». И, спровадив излишне деятельного Ловчего, возвращались к игре в преферанс…

— Ладно, — я вздохнула, — Пойдем оценим мой новый кабинет, что ли?

— Иди, — куратор тряхнул головой. — Я еще немного здесь побуду.

«Эх, — подумала я, — А как ты радовался ключику еще полчаса назад!»

* * *

— Красиво, — выдавила я.

Потому что вежливость требовала.

— Йоу, а ты заценила коллекцию ножей? — Андрис Йоукли, румяная Ищейка с железными очками вместо ободка, кивнула на стену моего нового кабинета. Вся она была увешана разнообразным холодным оружием.

Я подумала, что ни за что не буду сидеть на диванчике под этой стеной. Мало ли — землетрясение. А я не хочу носить топор в затылке вместо шляпы.

Андрис Йоукли пришла хвастаться передо мною моим же кабинетом.

Потому что именно она взяла на себя его подготовку. Как я поняла, у них с Полынью вышла размолвка на тему того, в каком видеть отдать мне кабинет: пустым или «подготовленным». Андрис, голосовавшая за второй вариант, перетянула на свою сторону моих не-ведомственных друзей — Кадию, Мелисандра Кеса и Дахху.

Победили количеством.

Поэтому новоявленный кабинет выглядел так, будто в нём уже лет десять живет четыре человека. И ни один из них не был мною. Лепта каждого из вышеперечисленных читалась на ура, в букваре яснее не напишут.

Вклад Андрис — это оружейная стена, дубовая мебель, взятая в подвальных лабораториях (и потому пахнущая… странно) и коробка вишневого нюхательного табака.

— Его можно обморочным леди под нос совать. Вместо нашатыря, — пояснила Йоукли свой неожиданный выбор и пыхнула трубкой.

Подарки Кадии: несколько ящиков печенья и вечернее платье («Вдруг слежка потребует пойти на бал, а времени зайти домой не будет?»).

Подношения Мелисандра Кеса — карта Саусборна с крестиком («Я жил тут. Можешь «посылать» врагов по этому адресу, задницы большей в мире не существует») и бутылка виски («Это мой вчерашний выигрыш. Давай считать, что приносит удачу»).

Ну и вклад Дахху… Ну-ка, набрали воздуха: стопка книг; шахматный набор; чайная пара; кресло-качалка; клетчатый плед; перо с гравировкой «Пиши мной только правду»; блокнот; переносная клетка для филина; открытки со всей Лайонассы с пространными текстами на обороте, бронзовый телескоп и упаковка пустырника — от нервишек.

— Я даже не представляю, какого размера был кэб со всем этим скарбом! — я озадаченно почесала затылок, рассматривая дары Смеющегося.

Андрис с любовью погладила одну из секир на стене:

— Три почтальона, Тинави. И каждый вспотел, что твой хорек. Боюсь, лекарь разорился на пересылке этого добра из Тилирии. Или, вернее, разорил господина Анте… Они вообще, как, возвращаться собираются? Полтора месяца прошло. Достаточно для путешествия! Или лекарь бросил нас и теперь несет свет знаний чужеземцам? — в голосе Андрис послышался искренний интерес.

Дахху ей очень нравился.

В своё время эта симпатия вызвала у меня острое желание стукнуть Андрис чем-то потяжелее: для Смеющегося я предполагала другую даму. Но вроде как Йоукли импонировала моему другу чисто по-человечески. Или просто хитро всё скрывала. Не берусь сказать. Андрис — она такая. Только кажется душечкой с задорным каре и слегка нездоровой любовью к механике. А что там внутри — и не разберешь.

— Я не знаю, когда вернётся Дахху. Об этом он не пишет, — я разочарованно вздохнула, еще раз проглядывая присланные открытки.

— Надеюсь, это не значит, что «никогда», — Андрис цокнула языком.

Дверь кабинета открылась. В помещение заглянул Ловчий по имени Викибандер — один из двух братьев-близнецов с моего потока. Он тоже недавно стал самостоятельным сотрудником, но, в отличие от меня, радовался этому безмерно. Три дня носился праздничным смерчем по Ведомству, тряс за плечи всех встречных, забыв о субординации, и приглашал на вечеринку в честь знаменательного события. Его брат Гамор, такой же чернявый и вертлявый, получивший кабинет еще в начале зимы, снисходительно поглядывал на близнеца. Но втайне завидовал — сам он устроить пирушку не додумался. А потом счастливо гоготал: Викибандер на вечеринке что-то такое ляпнул мастеру Авену, главе Ведомства, что его чуть не уволили.

Вывод: не торопитесь грустить. Если немного выждать — всё меняется. Главное, попасть в ритм добрых вестей. И не переусердствовать с пофигизмом.

— Госпожа Йоукли, а не поможете ли? — развязно протянул Викибандер и поправил красную бабочку на голой шее. Он думает, что это жуть как привлекательно, — Мне бы там парочку травяных фей допросить, а. По уликам получается, что они путника под холм затащили, но — второй день не колются… А без признания я спуститься за ним не могу.

— Йоу, а ты красавку по допросной распылил?

— Нет. А что, можно?

— Вики, дурачина. А человеку под холмом умирать теперь? Идем.

Я осталась в своих владениях одна. Подошла к окну. Оно было арочным, витражным, с узором в виде птиц, пирующих на цветущих ветках вишни. Я сдвинула щеколду и распахнула створки. Вернее, попыталась: абсолютно такая же вишня, реальная, тоже цветущая, не давала окну открыться, упруго толкая рамы обратно.

— Понятно. Вид на город меня отвлекать не будет, — прокряхтела я, теперь уже пытаясь закрыть окно. Этот манёвр упрямая вишня тоже не одобрила. Теперь она шарила ветвями между створок, и мне никак не хватало конечностей, чтобы вытолкнуть все любопытные цветы за раз.

Наконец, я справилась. Противник сдался. Подоконник остался засыпан бледно-розовым ковром соцветий. Я утёрла лоб и, обернувшись, снова оглядела кабинет.

Тишина. Только пыль танцует в преломленном луче зеленого света.

Даже странно. Там, за стенами, бурлит ведомственная жизнь: шуршат ташени, шелестят бумаги, ноют иноземцы, шипит фонтан… А здесь я совсем одна. И это одиночество не умиротворяет, а, скорее, вглядывается в тебя: ну, что ты будешь делать? Тебе напомнили: не стой на месте, не врастай в землю, так куда ты теперь пойдешь?

От входа на меня таращилась пробковая доска. На приступочке под ней лежала пухлая пачка бумажек и булавки.

Я не привыкла видеть такие доски пустыми. У Полыни она была фигурно увешана догадками в семь слоев, выпирая от стены на добрый десяток сантиметров. Иногда, когда мы принимали горожан в кабинете, они даже хвалили «необычное произведение искусства».

Я взяла ярко-желтую бумажку и наклеила в самый центр доски. Перехватила поудобнее новенькое перо.

Так. Что же написать. Каким будет краеугольный камень моего приключения?

Ведь это очень важно — первый шаг. Да, с любой дороги можно свернуть (пусть даже в канаву). Но именно первый шаг задаёт настроение, которое может стать твоим верным другом, или наоборот, чинить тебе препятствия. Первый шаг — это линза, сквозь которую на тебя будут смотреть окружающие. Поди уговори их потом сменить окуляр… И пусть у меня из зрителей только муха, старательно взламывающая ящик печенья, для меня всегда важно было внутреннее состояние. Знание глубоко внутри: ты всё делаешь правильно.

Мне хотелось начать заполнение доски с какой-то особой бумажки.

«Мы все…» — написала я. И задумалась. Перо "Пиши Мной Только Правду" сильно обязывало.

В дверь постучались.

И сразу же открыли её.

— Тинави, мои поздравления! — прогрохотал мастер Улиус и, повернувшись боком, втиснулся в кабинет. — Не тот молодец, у кого бравый вид, а тот, кто победу творит!

— Здравствуйте, мастер! — улыбнулась я.

Меж тем, кустистая рыжая борода и огненные баки начальника не смогли скрыть то, как у него вытянулось лицо.

— Это точно твой кабинет? — удивился шеф и снова вышел в коридор — проверил номер и наличие таблички, гласящей «Тинави из Дома Страждущих, Младшая Ловчая».

— Мой. Друзья… э-э-э… навели уют.

— Не успела кошка умыться, а гости наехали? Понятно. А что за желтая бумажка? Гипотеза? Уже новое дело получила?

— Нет, я так… Для себя. Хотела написать некое напоминание. Некую правду, — искренне призналась я.

Потому что шеф у нас вещает на «поговоркоязе», и есть шанс, что он рефлекторно выдаст мне мудрое наставление. Подходящее.

Но нет.

— Правда редко включает в себя обобщения. Либо убирай слово «все», либо смирись с первой в твоём кабинете ложью, — глава Ловчих подмигнул.

Я пожала плечами.

— А дело вот, возьми. Я для тебя прихватил из сегодняшней стопки. Наугад, чтобы, значит, твою удачу проверить. С почином! — и глава департамента через весь кабинет метнул в меня папкой.

Я поймала её в двух сантиметрах от собственного носа. Улиус знает, что я играю в тринап, и очень любит наблюдать мою хватательную реакцию. Сам тоже спортсмен. Бывший, правда. Хотя, насколько мне известно, шарообразность Улиуса почему-то не повлияла ни на его силу, ни на скорость. Не хотела бы я столкнуться с ним на поле для игры.

Я посмотрела на папку. С папки на меня посмотрел ястреб — символ Ловчих.

«Дело пятого уровня» — то есть простое.

Наклейка голубая — то есть несрочное.

Улиус с любопытством протопал к телескопу от Дахху и начал, уважительно причмокивая, его изучать.

Я открыла дело.

Девочка Ринда Милкис… Пятнадцать лет… Дочь юристов из Республики Острого Пика. Пропала. «Боюсь, её уже не спасти», — цитата матери на присланной ташени. Текст расплывается от слез. И пестрит угрозами: что будет, если мы не поторопимся прийти на помощь.

Обалдеть! Ничего себе не срочное дело!

Да эти архивариусы совсем сдурели со своим преферансом, классификацию абы как ляпают!

Решив всё же не «сдавать» халатных коллег начальству, я молча метнулась к выходу.

— Поспешишь — людей насмешишь! — крикнул Улиус мне вслед. Потом он резко дёрнул за какой-то винтик, и труба телескопа с громким стуком грохнулась об пол.

Ох… Ладно. Если телескоп пережил путь из Тилирии, то и любопытство шефа, наверное, переживёт.

* * *

Согласно документам, резиденция Милкисов располагалась в квартале Предболотья. Как и следует из названия, это был район, примыкающий к длинной полосе Рычащих болот, что на западе Шолоха. Чтобы добраться туда, я вызвала на помощь Патрициуса Цокета — кентавра, перевозчика и любителя плести венки из ромашек.

Патрициус бойко пригарцевал к ступеням Ведомства. Крупногабаритная улыбка сияла на моложавом лице каурого кентавра:

— Мадам! — Патрициус нетерпеливо крутил головой, пока я забиралась в седло, разгребая себе местечко между объемными курьерскими мешками. — Как ваши дела сегодня?

— Как всегда, Патрициус! Недосып пополам с эйфорией. Погнали в Предболотье. Там девчушка пропала, так что поднажмём.

— Спасение девчушки! Отличный сюжет для нового выпуска «Езжай и Стражди»! — Патрициус вдохновился. — А то мы с дочками все рисуем, рисуем, а историй-то как-то не прибавляется… Вы уж давайте, обеспечьте нас приключениями. Поклонники ждут.

— Заметано, — я фыркнула. — Назовешь комикс «Ринда Милкис исчезает». Как тебе?

— Ринда Ми-и-илкис? — Патрициус игогокнул. — Тогда комикса не получится, мадам.

— Это еще почему?

— Мамаша Милкис меня засудит… Я вас сегодня ждать не буду, хорошо?

Ого!

Это насколько же Патрициусу не нравится госпожа Милкис, чтобы он меня на границе с болотами решил бросить?

* * *

Мы с Патрициусом остановились перед белоснежным особняком, у которого башенок было больше, чем зубов у волкодлака. Особняк стоял последним на улице. И то, улица — одно название. Всего несколько домов в густом сосновом подлеске.

Я спешилась и прошла в сад. Патрициус провожал меня таким жалобно-бархатным взглядом, будто в последний путь.

На подъездной аллее особняка дома журчала искусственная речушка. Меня встретил чопорный дворецкий, который и глазом не моргнул в ответ на то, что я пришла расследовать дело пропавшей Ринды.

Я подождала, пока меня пустят в гостиную — с лёгким удивлением, ибо… Где же спешка?

Салон оказался выполнен в светло-розовых тонах, перетекающих в беж. Тут и там на каменных подиумах стояли скучные юридические награды четы Милкис.

Сами Милкисы сидели на диване, как голубочки, сложив руки на коленях. У окна, ведущего в сад, замерла хрупкая девушка с крашеными голубыми волосами. Пробор — темный. У девицы были карие глаза, недобрая ухмылка, широкий свитер и драные брюки. Руки сплетены на груди, взгляд исподлобья. Тогда как взрослые выглядели образцом благополучия, девочка, казалось, живёт в Чреве Шолоха.

— Здрасте, — улыбнулась я. — Я Ловчая, Тинави из Дома Страждущих. Пришла искать Ринду Милкис.

— Поздно, — женщина скорбно поджала губы. — Вот она. Вернулась, — и палец на девицу.

— О, — сказала я. — Распишитесь тогда.

Какое… негероическое у меня дело.

Женщина расписалась. Девочка буравила меня взглядом.

— А вы не могли бы, — женщина побарабанила пальцами по лакированному подлокотнику кресла, — Наконец-то сделать что-то с Терновым замком?

— Что такое Терновый замок? — удивилась я.

Женщина презрительно хмыкнула:

— Детский дом. Оплот скудоумия.

— Мама! — рявкнула от окна Ринда. Неожиданно басовито.

— Она вечно туда убегает, — продолжала ябедничать госпожа Милкис, — Нашла себе друзей, видишь ли! Со шпаной якшается!

— МАМА!

— Иногда и вовсе на ночь сбегает! Мы уже устали вас вызывать! Всё равно вовремя не приезжаете! Каждый раз одно и то же — пока припрётесь, она уже возвращается! Прикройте этот детский дом, хранителей ради!

— Так отлично же, что возвращается, — я растерялась. — И не думаю, что детские дома имеют отношение к департаменту Ловчих…

Но леди Милкис уже прорвало:

— Это безобразие, что впритык к жилому кварталу располагается приют! Эти дети — пропащие души! Живут на болотах, как дикари! Их надо оградить! Или всё это — политическая провокация?! Вы специально построили Терновый замок рядом с нашим участком?! Вам не нравится наша республика?! Что вы хотите этим доказать, а, Тинави из Дома Страждущих? У вас к нам какие-то личные претензии?! Может, встретимся в суде?!

Подозреваю, давненько у меня не было такого глупого и растерянного лица. И впрямь, что, интересно, я хочу доказать тем фактом, что подвернулась под руку расстроенной даме?

— Мама! — снова крикнула Ринда. Еще чуть ниже. Ух, не девочка, а контрабас. — Да приюту сто лет! Это ты тут… Понаехала! Богачка грёкова!

— Что ты сказала? Нет, ЧТО ТЫ СЕЙЧАС СКАЗАЛА?! — взвизгнула леди Милкис, бросаясь к Ринде с перекошенным лицом.

Господин Милкис, так и сидевший, будто жердь проглотил, сунул руку в щель между диванных подушек, достал оттуда плоскую флягу, хлебнул, спрятал флягу обратно и устало закрыл глаза. Две женщины из рода Милкис не заметили маневра, так как исступленно орали друг на друга.

— Ну, я пойду, — бодренько сказала я, помахала юристу и вышла из особняка.

Сзади раздался грохот битого фарфора. Упс. Кажется, одна из наград пострадала.

Эх, Ринда Милкис, ты держись.

* * *

Патрициус, вопреки своим же словам, все-таки ждал меня у ворот.

Я обрадовалась. Причем куда больше, чем если бы кентавр ранее не высказал желания свинтить.

Неожиданные радости лучше ожидаемых. Это очень немудреное правило.

Но, если ты его просёк, есть опасность: можно превратиться в лицемера — начать регулярно принижать себя в чужих глазах, с надеждой на отложенный эффект.

Но Патрициус… Нет. Судя по тому, с какой паникой он смотрит на особняк, ему действительно некомфортно.

Тем ценнее, что ждёт.

— Вы живы, мадам? — еще издали крикнул перевозчик и приготовился к низкому старту.

За спиной у меня разбилось одно из окон особняка. Я оглянулась. Что-то металлическое — вроде обнаруженной фляжки — вылетело наружу, победно воткнувшись в клумбу тюльпанов. Сухощавый дворецкий невозмутимо спустился с крыльца, подобрал флягу, отвинтил крышечку. Поднял тост в мою сторону («Вы же понимаете…») и беззастенчиво хлебнул хозяйского пойла. Потом дворецкий оглянулся на особняк, тяжело вздохнул и пошел внутрь, прихватив на пороге совок и швабру.

— Куда едем, мадам? В Ведомство?

— Ага. Только по дороге давай заскочим в Сапфировый переулок, мне надо платье из ателье забрать.

Патрициус ахнул, всплеснув руками:

— Вы все-таки идете на День рождения Его Высочества?!

— Да. Ты смог бы отвезти меня туда?

— Да хоть бесплатно! — беззаботно вильнул хвостом Патрициус.

И тотчас озабоченно нахмурился: вырвалось-то от души, но уж больно нерасчетливо для кентавра, которого дома ждёт шесть дочек.

— Не-не-не. Ведомство оплачивает, — соврала я.

Патрициус успокоился.

Мы в темпе гнали прочь от особняка. Песчаная дорога пылила, затягивая дымкой мохнатые ноги кентавра. Сосны над нами просеивали солнце, как золотоискатели.

Скандал дома Милкисов не затихал, но удалялся — и вскоре уже казалось, что это две лесные птицы кричат вдалеке. Визгливая сипуха-мать и басовитая кваква-Ринда.

Ключ от нового кабинета слегка подпрыгивал на моей груди.

Надо будет принести туда что-то своё, что ли…

ГЛАВА 3. Принцев праздник

Две категории людей не любят праздники: те, чья жизнь и так — праздник, и те, кто поставил крест на возможности чуда.

Эрвин Боу, священнослужитель

Согласно газетному интервью с господином Дайеном, дворцовым церемониймейстером, на приём в честь Дня рождения принца было выписано пять сотен приглашений.

Для гостей подготовили несколько залов: Бальный, Гобеленовый, Зеркальный и Перламутровый. Прорва слуг денно и нощно готовилась к торжеству, натирая полы и бокалы, раскладывая ковровые дорожки, реставрируя портреты Дома Ищущих.

Впрочем, заботу о картинах перехватил сам венценосный именинник:

«— Нет! — сказал Его Высочество Лиссай, негодующе сверкнув изумрудными очами. — Лучше я! Да не прикоснутся руки смердов к наследию предков моих!»

Эх.

Эта «цитата» мгновенно разрушила статью. Теперь под сомнение попадали и безобидные данные, приведённые выше. Правило жизни: всего одна ошибка уничтожает достоверность. А без достоверности рассыпается все. Ведь на ложь никто не хочет тратить время. Ну, из тех, кто ещё способен её отличить.

Лиссай даже в мыслях не назовёт жителей Метёлочного квартала «смердами». Да и на реставрацию древних портретов принц не посягнет: он все-таки художник-авангардист.

…В общем, тут я и свернула газету. Задним числом прочитала название: «Помыслы и домыслы». Что ж, все честно! Газетёнка полетела в камин: ещё пригодится, пусть и в нежданной роли.

— У-ух? — напомнил Марах из угла.

Мой питомец со значением подвигал бровями, плавно перетекающими в уши, и перевел пронзительно-оранжевые глаза на часы.

— У-ух-одим уже, пора! — согласилась я и выкарабкалась из кровати, где успела поспать после работы.

— Ху? — Марах «сдулся», став вдвое меньше обычного.

— Худший вечер в году? Это вряд ли. Хотя… Аристократки, которые три дня не ели перед банкетом, могут с голодухи принять тебя за деликатес: женщины на диете страшно кровожадны. А таких будет много. Чем богаче публика, тем чаще дамы голодны — парадокс… — я задумалась. — Пожалуй, оставлю тебя дома. Сиди, наслаждайся видом на…эээ… штору.

Я сочувственно посмотрела на филина. Подошла к окну и, дернув за верёвку, раздвинула портьеры. За панорамными окнами тотчас зажегся, как маленькая надежда, сияющий волшебными огнями Мшистый квартал.

— Так лучше? — спросила я Мараха.

— Уху, — согласился филин и вывернул башку на сто восемьдесят градусов — любоваться.

Я же открыла платяной шкаф.

Уже девять вечера. Дворцовый приём начался час назад. Значит, пора двигать на остров-курган.

И пусть обладательница уникального пятьсот первого приглашения (прости, церемониймейстер; я слышала, ты любишь ровные цифры) имеет право на некие вольности, а всё же…

Всё же слишком опаздывать не стоит.

В конце концов, я обожаю фейерверки! К счастью, упавший утром колокол Толстяк Бенджи никого не убил: нет причин сокращать праздничную программу. И, судя по молчанию газет, теневики уже замяли дело. Так что сногсшибательному салюту — быть!

Ибо раньше Сайнор упорно игнорировал День рождения младшего сына. И сына как такового. А теперь наверстывает. Причем масштабно: Его Величество сует Лиссая на передовицы газет, выталкивает с речами на собраниях Совета, презентует на встречах с чужеземной знатью и вообще… Гордится.

А всё потому, что Лиссай заключил политический союз с драконами.

На самом деле, ну какой союз с теми, кто беспробудно спит и чхать хотел на жалкие подрагивания смертных? Но звучит великолепно!

И подтверждено фактами: тем летом столица увидела Лиссая верхом на драконе. Рыжий принц громко объявил, что теперь у нас с ящерами альянс, и дракон его… не сжег. А значит, всё пучком. Достоверность соблюдена!

Кстати, задним числом выяснилось, что идею про "альянс" придумал Полынь. И даже подготовил заранее. Накануне нашего июньского путешествия куратор шепнул королеве, что у Лиссая, дескать, созрел смелый план по поводу драконов — "всё для того, чтобы добиться расположения Сайнора".

"План принца" был сумбурен. Он включал в себя похищение, путешествие на далёкий север и другие дикие повороты сюжета. Задачей королевы, "согласно плану", было никого не пускать в опустевшую комнату принца, верить в успех сынишки и не задумываться, к чему такие сложности. А потом сказать: "Да, я была в курсе, Лиссай молодец!"

Навешай Полынь эту лапшу королю — летела бы голова куратора с плеч. Но Её Величество Аутурни поверила. Сложно не поверить, когда Полынь за компанию со своей сестрой Душицей — старшей фрейлиной — строго нашёптывает тебе в ухо убийственно серьёзные вещи. Её Величество Аутурни ахала, испуганно зажимала пухлый ротик, но… Поддержала "идею сына". И через Полынь благословила его на подвиг.

Благо, детей у Её Величества достаточно — если вдруг. И Лис среди них — самый «неудачный». Младший, рыжий, художник, и с головой проблемы: как стукнулся в детстве затылком о камень, так и видит мир не «по-людски»: не предметами, а энергией. Потоками унни. Среди прочего, Лиссай сходу распознает чужие чувства. Что, согласитесь, бывает неприятно. В том числе для молодящейся, самовлюбленной королевы Аутурни.

Но в итоге "план удался", и Лиссай "одержал победу", какую вовсе не ждал. Он был психом, которого держат под домашним арестом. А стал самым популярным принцем королевства.

Таким, кто может, устроив небольшой скандал, выбить приглашение номер пятьсот один для своей подруги Тинави. Пусть у неё и есть проблемы с королем, королевой и королевским завхозом (однажды я разрушила дворцовый храм…).

* * *

Я сидела на мраморной скамье в центре дворцового лабиринта. Можжевеловые стены убегали в стороны, мягко закругляясь и путая тебя со всей деликатностью.

Напротив стоял постамент с гордым шахматным ферзем. Магический фонарь на витом столбе, похожий на светящийся цветок, теплой оранжевой горстью выхватывал ферзя. Лужица света дотягивалась и до меня. Остальное тонуло в набухшей влаге мартовской ночи.

— Как дела? — спросила я у шахматной фигуры.

Ферзь не отвечал, хотя я знала, что он умеет.

— Вам бы хотелось пойти на бал?

Молчание. Я не сдавалась:

— Или вам лучше здесь? Сэр?

Скульптура дёрнулась. Вот оно, значит! Обращения «сэр» не хватало. Все-таки вежливость — мощнейшее заклятье.

Ферзь со скрежетом поднял руку и распрямил два пальца: «второе». Значит, здесь лучше.

— А я вот никак не пойму, — поделилась я. — Вроде и на приём хочется — красиво, здорово, новый опыт. А вроде без приёма легче дышится. Потому что всему нужен смысл. И я не вполне уверена: в чем именно смысл мне шататься по дворцу в числе пяти сотен разряженных гостей? И знаете, что будет самое смешное… сэр?

Ферзь склонил голову, прислушиваясь. За зверской ухмылкой шахматного властелина скрывалось искреннее любопытство. С садовыми фигурами редко кто останавливается поболтать. И зря — от одиночества они сереют.

— Смешно, если окажется, что никто другой из гостей тоже этого не знает. И все мы — лишь сборище лжецов, каждый из которых надеется поскорее оказаться дома.

Звонкий девичий голос перебил мои заговорщицкие признания:

— Ну, это вряд ли! У меня вот есть цель на празднике, например!

Ферзь снова застыл, костяной и холодный. Из сгустившихся лиловых сумерек на пятно света шагнула Кадия, которую я и ждала.

— Какая ты красивая! — я ахнула. — Поделись: кому продать душу, чтобы так выглядеть?

Подруга польщенно зарделась и, прикрыв лицо веером из павлиньего пера, кокетливо подмигнула, поведя плечом. Тренируется, ага. Я схватилась за сердце, изображая поверженного кавалера.

— Никому не надо душу продавать! Нужно просто быть счастливой, — прыснула Кад, выходя из образа. Она захлопнула веер и приветственно шлёпнула своей ладонью о мою.

После этого мы с подругой с одинаковым сомнением посмотрели ей за спину. Длинный шлейф зелено-желтого платья — также в «павлиньем» стиле — убегал в темноту.

— Если ты сюда так и шла, — протянула я, — Предлагаю отрезать подол прямо сейчас. Он же весь в грязи небось. И порванный.

— Еще чего! — возмутилась Кадия. — Мне его зачаровали на анти-грязевой эффект. И анти-топательный. Если кто-то на приеме на него наступит — негодяя шарахнет током. А шлейфу всё нипочем.

— Я знала, что мода безжалостна, но это… — я моргнула.

— Сублимация, что. Людям надо выбрасывать злость — так лучше в платье, чем в пакости ближним.

— Те же пакости, но опосредованно, Кад!

— Ну так мы хитроумная нация.

Мы под руку побрели ко дворцу.

— И с чего ты, собственно, такая счастливая? — полюбопытствовала я.

— Ха! Меня приставили к повышению.

— А то ты недостаточно высока для гномьего департамента, — я хихикнула.

Кадия снисходительно посмотрела на меня сверху вниз:

— И на кого ты потратила удачные каламбуры, раз мне достался этот шлак?

— На себя. Утешалась юмором, увидев новый кабинет. Ты ведь понимаешь, что обтягивающее платье вкупе с тонной печенья — это взаимоисключающие подарки? Ты палач в душе, Кадия из Дома Мчащихся, я всегда это знала. Но чем же я тебя обидела, мстительная моя?

— Тем, что слова не даёшь мне вставить про повышение. Я возвращаюсь в стражу. Но уже на позицию заместителя главы департамента.

— Да ладно?!

Кадия со значением покивала.

Я нахмурилась:

— А как же гномы-чрезвычайники? Командор Груби Даби и компания не расстроятся, что их ты покидаешь?

Подруга неожиданно замялась и отвела взгляд. Но после секундного колебания она мотнула головой:

— Какие могут быть сантименты, когда речь идёт о мечте?! Это назначение — прямой путь к великому политическому будущему, которое я запланировала еще в детстве. Уж я своего не упущу!

— И когда у тебя первый день на новой должности?

— Пока не знаю. Надо пройти ряд собеседований. Сейчас это так… Устная договоренность. Но достаточно прочная для того, чтобы я рассказала о ней тебе. И, как бы, ждала поздравлений. И всё еще жду, — подружка нарочито подняла светло-пшеничные бровки.

Я рассмеялась и крепко обняла её:

— Поздравляю! Просто ты такая крутая по жизни, что твоим достижениям уже не удивляешься.

Мы вышли к блестящим ступеням Дворца. Кадия оценила толпу у входа и со вздохом сожаления прицепила шлейф платья на мизинец.

— Не могу же я тут сеять инфаркты и хаос… — посетовала подруга. А потом, взбодрившись, снова затрещала:

— Короче! Лично меня на балу ждёт настоящий квест. Надо найти шишек из департамента и охмурить их. Чтобы, когда придёт время ставить подпись под моим назначением, они не сомневались: я — то, что надо.

— То есть у нас снова бал и ты снова бросаешь меня одну?

— А что, Полынь не пришел?

— Издеваешься? А то ему в обычные дни дворца мало, — я понизила голос.

— Ну мы же не знаем, насколько энергично Ее Величество топала ножкой на сей раз… — еще тише сказала Кадия. Ругать Ищущих во дворце Ищущих — не только низковато, но и опасно.

Потом подруга пожала плечами под белоснежной меховой накидкой:

— Тогда и я бы на твоем месте не приходила. Соваться в этот гадюшник в одиночку, чисто чтобы соблюсти приличия — себе дороже!

— Но я хочу лично поздравить Лиссая в его день.

— Тогда поздравь — и беги. Местный воздух тебе не подходит. К такому яду надо с детства привыкать, — Кадия тяжко вздохнула, а затем, спохватившись, разулыбалась широко-широко, как оперная звезда.

Ясное дело: она сама не в восторге от бала и предстоящих "смотрин" у начальства. Но, как всегда, бодрится и всё скрывает. Хорошая мина в круглосуточном режиме — главное оружие Кад.

Раскланиваясь направо и налево, мы поднялись во Дворец.

* * *

Анфиладу залов заливал мерцающий свет тысяч аквариумов с травой осомой. Стеклянные шары были вразнобой подвешены на тонкие лески под уходящими ввысь сводами дворца. Казалось, мириады переливающихся зеленых планет слетелись на праздник. В этом изумрудном свете гости выглядели таинственно и чуждо.

Сильно пахло лилиями. Выращенные в оранжереях Лесного ведомства, цветы шибали в нос ароматом далёкого лета. Сладкая иллюзия! Впрочем, уже минут через двадцать этот душно-сахарный запах стал утомлять… Слуги по требованию мастера Дайена специальными крючьями подцепили форточки высоких окон Зеркального зала.

Играла музыка. Звенели сплетни и бокалы. Разряженные тени дорогих гостей сбивались в шепчущие кучки, отражающиеся тут и там, множащие грани смыслов.

Вон Её Величество Аутурни благосклонно улыбается в окружении фрейлин и фаворитов — все, как один, темноволосы, темноглазы и бледны. Вон господа Советники — главы девяти Ведомств — снисходительными кивками отвечают на поползновения желающих подольститься. Вон сам лесной король, Сайнор, напряженно переговаривается с чужеземными послами.

Лиссая пока нет. Он всегда приходит впритык, уже за гранью этикета.

Меж тем, мастер Дайен из Дома Пляшущих вскарабкался на приступочку рядом с троном и настойчиво зазвенел в серебряный колокольчик.

— Ужин накрыт. Просим вас занять ваши места! — медоточиво пропел он, такой прилизанный и удушенный камзолом, что мне стало его жаль.

Гости послушно двинулись к столам, которые непрерывной лентой длились вдоль зеркальных стен. Усадить всех гостей за один стол-переросток — значит отдать дань некоей семейственности. Все-таки «домашний» праздник, для «своих»…

Я цокнула языком, поняв, что допустила ошибку: не нашла заранее карточку со своим именем. Кадию, вижу, усадили между двумя мрачными дядьками, судя по выправке — военными. Да, точно! Один из них пригладил волосы, и под коротковатым рукавом пиджака мелькнула татуировка стража: два скрещенных меча на фоне арбалета. Что ж, такое соседство коррелирует с планами подруги.

Большинство гостей уже расселись, а я все еще искала своё дурацкое место. Это напоминало детский конкурс со стульями, которых всегда на один меньше, чем участников игры… Мастер Дайен, так и стоя на приступочке, по-цыплячьи тянул шею вверх: оценивал, когда уже можно дать приветственное слово Его Величеству.

Я снова скользнула взглядом по длинному, удручающе монотонному праздничному столу: одинаковые звездчатые тарелки, восковые свечи в золотых канделябрах, живые цветы, равно-выжидательные лица гостей… Вдобавок, в зал напустили мерцающий дым: для придания атмосферы. Чтобы зелень осомы наверху и синева дыма внизу превратили Дворец в совсем уж таинственный заброшенный сад.

А то нам мало этого добра за окнами!…

Я еще раз обернулась на мастера Дайена и королевскую чету. И обнаружила: Лиссай так и не пришел. Место именинника пустовало.

Значит, рыжий Лис про праздник забыл. Или забил на него. С Лиссая станется.

— Ну, раз так, то и мне тут нечего делать, — пробормотала я и, под прикрытием мерцающих клубов дыма, выскользнула за дверь.

* * *

Ради принца Лиссая восстановили старую аркаду в восточном секторе Дворца. Уходящая под курган, как бы взрезающая его костяным ножом перекрестий, аркада одним концом упиралась в некрополь, другим — выходила на мирный круглый пруд, затянутый ряской. Тоже старательно воскрешенный. Вот только вместо Храма Белого огня так и темнели руины. Впрочем, весьма живописные. Возвышенные такие.

Я прошагала до середины аркады. Там, неразличимая в тени, пряталась дверь в покои принца. В неё тихонько скреблась молоденькая горничная:

— Ваше Высочество! Вас же ждут!

— Что, не хочет идти на ужин? — поинтересовалась я.

Горничная подняла на меня хорошенькое заплаканное лицо:

— Не знаю, госпожа. Мастер Лиссай даже не открывает. Вдруг это я виновата, что он заперся? Я так переживаю насчет праздника! Может, принц поэтому брезгует пересекаться со мной? — шепотом повинилась девушка.

— Вполне возможно, — прикинула я.

Девушку, и впрямь, почти колотило. Что увидит Лиссай? Какие-нибудь серо-буро-малиновые пупырышки страха, заполнившие коридор.

— Я разберусь, — пообещала я.

Горничная, сделав книксен, с готовностью рванула прочь. Я тихонько постучалась.

— Лиссай? — крикнула я, прижавшись к двери вплотную. Нет ответа. Что ж.

Я против часовой стрелки повернула каменный цветок анемона на своём браслете. С тихим щелчком цветок раскрылся, обнажая скрытую печатку в виде коронованного древа. Я приложила запястье к замку на двери, и замок, поколебавшись, щелкнул.

Я толкнула дверь и зашла в белоснежные покои.

Они были безмятежно пусты. Я сняла неудобные бальные туфли, с ногами забралась на кресло — единственный предмет мебели в комнате, не считая кровати, и начала старательно растирать ступни, замерзшие после прогулки.

Прошло несколько минут. Вдруг дальняя стена покоев задрожала, как марево над костром. Невидимой кистью, прямо в воздухе, нарисовался большой золотой круг. Как только художник замкнул окружность, круг залило ровной золотой краской. В центре получившегося люка появилась дверная ручка. Кремово-бежевая, фарфоровая — настоящая!

Ручка быстро повернулась — и люк распахнулся. В спальне резко и сильно пахнуло древесиной, перцем и ванилью. По ту сторону открывшейся дверцы в Междумирье не было видно ничего, кроме густого белого тумана.

Я шустро вдела ноги обратно в туфли, встала, изящно сложила руки на груди и эдак непринужденно облокотилась о спинку кресла. Мол, я случайно в такой красивой позе замерла, а не специально принца поджидаю.

Впрочем, мгновение спустя небрежность позы перестала быть важной. Потому что Лиссай с грохотом вывалился из люка на белоснежный пол. Причем спиной вперед. В пижаме, босой, грязный и всклокоченный до безобразия. Светло-рыжие волосы принца торчали обалдевшим одуванчиком. В руке Лиссая истекала краской малярная кисть, заляпывая пол и шелковую пижаму золотыми кляксами темперы.

Не поднимаясь с пола, Его Высочество двумя ногами пнул круглую дверцу Междумирья. Она с потусторонним скрипом захлопнулась, резко обрубив не только влажные щупальца тумана, но и одно вполне себе материальное — темно-зеленое, игольчатое щупальце, бьющееся теперь на ковре, как потерянный хвост ящерки.

— Лиссай! — ахнула я, резво отпрыгивая за кресло.

— Всё под к-контролем! — крикнул принц, по-тараканьи отползая от щупальца.

Оно подергалось еще с минуту, а потом затихло и обмякло, изойдясь зловонной лужей. Мы с принцем не шевелились.

— Кажется, сдохло, — констатировала я, храбро выглядывая из-за спинки кресла.

Лиссай отбросил малярную кисть, поднялся, обернул ладонь наволочкой с кровати, и, брезгливо сморщившись, поднял щупальце. Свободной рукой принц распахнул дверцу, выбросил щупальце в плотное марево тумана и, поскорее захлопнув люк, вырвал из него фарфоровую ручку.

Дверь в Святилище, оно же Междумирье, мгновенно исчезла. Как и не было ничего.

— Перед следующей прогулк-кой придется обзавестись оружием… — заметил рыжий. Лицо его сквозило беспокойством: — Вы не подск-кажете, к-какой сегодня месяц, день и час? — спросил он, пряча дверную ручку в карман пижамных брюк.

Я моргнула:

— Ваш День рождения. Одиннадцать вечера.

— Хвала богам! — принц мгновенно засветился радостью, как будто маг-фонарь включили, — Я уж испугался!

— Но ведь время в Святилище идёт быстрее, чем в Шолохе? — с сомнением протянула я. — Сколько же вы там проторчали, что волнуетесь о дне и месяце у нас?

Принц торжествующе затряс головой.

— Это, — он ткнул пальцем в лужу от щупальца. — Не житель Святилища. Мне удалось, Тинави, — его зеленые, огромные глаза фанатично блеснули, — Мне наконец-то удалось пройти дальше! Я тольк-ко что побывал в другом мире. Потому и не уверен во временных категориях.

Я молча прикрыла рот ладонью.

— Опережая ваш вопрос, — сказал Лиссай, устремляясь к шкафу в углу покоев, — Это было… быстро, непонятно, познавательно. И к-крайне волнительно, — взгляд на лужу, — Не думаю, что я готов сразу пробовать еще раз… Разве что в к-компании? — он с надеждой обернулся.

Я покачала головой:

— Я еще не отошла после того пикника. Простите.

— Понимаю, — кивнул принц и виновато потупил взор.

— С Днем рождения, кстати, — некстати сказала я, вдруг вспомнив о приличиях. — Счастья вам, здоровья.

— Спасибо, Тинави! — отозвался Лис.

Самому ему, меж тем, на приличия было глубоко по барабану. Принц зашел за ширму и стал переодеваться, радостно вышвыривая оттуда шелковые запчасти пижамки.

Я села обратно в кресло и с любопытством уставилась на лужу от щупальца. Она слегка дымила, испаряясь на свету.

Да… Хорошо, что в самом Междумирье таких, и впрямь, не водится. Тогда я наш злосчастный зимний пикник и вовсе не пережила бы.

* * *

Эта история случилась полтора месяца назад.

Понимаю, я должна вам объяснение. С чего же начать…

А, вот с этого: Лиссай теперь ходит в Святилище, как к себе домой, в любое удобное время. Спасибо богам-хранителям. Еще летом Авена и Карл выдали принцу специальный ключ в виде дверной ручки: своеобразный утешительный приз за перенесенные лишения.

Теперь, чтобы покинуть нашу реальность, Лиссаю достаточно нарисовать любое подобие двери, воткнуть туда ручку — и та-да! Его ждёт тихий мир с белокаменной беседкой. Междумирье. Оно же Святилище. Откуда, потенциально, можно пойти куда угодно. Но для таких экзерсисов принц пока был слишком осторожен, тем более, что проконтролировать и научить его некому — боги умчали изучать Пустоши Хаоса, огромные незаселенные территории иных измерений, оставшиеся после гибели Зверя.

Так что Лис ограничивался самим Святилищем. Сначала он ходил туда один. Вдохновлялся на художества, отдыхал от людей. Последнее особенно актуально с учетом резко возросшего интереса масс к нему.

Но как-то утром принц ворвался ко мне с горящими глазами:

— Тинави! — воскликнул он. — Это неважно, что вы больше не дружите с унни! Я же до сих пор не вижу ваших чувств! И к-классическую магию вы не используете, так?

— Так, — осторожно подтвердила я, слегка ошеломленная, ибо принц с многочисленной охраной примчался ко мне прямо в Мшистый квартал.

Восемь шкафов-гвардейцев еле влезли в мой скромный коридор, а сам принц взбудораженно носился по библиотеке, не замечая того, в какой панике я пытаюсь спрятать куда-нибудь ноги в дырявых носках. Большие пальцы, заразы, издревле считают текстильную продукцию своим личным врагом, предназначенным для уничтожения.

— Но ведь это значит, что вы всё равно можете путешествовать в Святилище! — Лиссай взбудоражено вышагивал по комнате. — Вы не враг унни. Вы просто никто!

— Спасибо за комплимент, — вздохнула я.

— Вы не понимаете! Помните, когда-то вы перенеслись в Святилище вместе с Марахом? Ну вот. Вы сами теперь — как Марах!

Моя птица возмущенно заухала в углу. Я была близка к подобной реакции.

— Я уверен, в моей компании Святилище точно пустит вас! Вы не представляете для него опасности. Попробуем?

И, хотя душа моя была полна сомнений, мы попробовали. И преуспели.

Тогда моя жизнь снова расцветилась тайной, которую я разделила с принцем, но не стала раскрывать ни Кадии с Дахху, ни Полыни. Я думала, мной движет вежливость — ведь друзьям, использующим классическую магию, такие вылазки могут оказаться недоступны… Зачем расстраивать людей недоступными для них чудесами?

Возможно, впрочем, я вру про вежливость. И молчу по другой причине, внятно объяснить которую не решаюсь даже самой себе.

Так или иначе, уже полтора месяца я и сама не была в Святилище. Потому что в феврале случилось неприятное.

На улицах Шолоха тогда злилась и выла метель. Она чувствовала — время её уходит, еще неделя-другая — и весна наподдаст пинка, с громким гиканьем изгоняя седую зиму. Мокрый снег крутился вихрями на бульварах, сметая улыбки с лиц прохожих, но, опустившись на мостовые, мгновенно таял. По лесу невозможно было передвигаться: грязно-серые сугробы перемежались чавчкающими лужами грязи; утробно выли заскучавшие вепри; приунывшие голые деревья все норовили выколоть прохожим глаз.

В общем, тоска. И принц предложил устроить очередной пикник в Святилище. Ибо в Святилище всегда лето — очень удобно! Я с радостью согласилась. Мы сквозь золотую дверцу прыгнули в Междумирье. И в белокаменной беседке открыли изящную корзинку для пикника, чтобы обнаружить, что плед и посуду принц взял, а вот сэндвичи — нет.

Лиссай скривился:

— Иногда я забываю, что еда берётся не из воздуха. Побудь тут, я исправлюсь, — пообещал он, шустро намалевал дверь, воткнул туда фарфоровую ручку и был таков.

Я ждала час. Я ждала два. Погода вокруг беседки сначала испортилась, а потом… А потом Святилище начало таять. Совсем. Исчезли громадные деревья, столбами уходившие в небо. Растворились, одна за другой, колонны беседки. С тихими хлопками пропали цветы и травы, превратившись в седой туман.

— Э-э-э, — протянула я. — Святилище, милое, я еще тут, если что. Ты не могло бы остаться прежним?

Фигушки. Лиссай все верно стеоретизировал: для Междумирья я была никем.

Как оказалось, это означает, в том числе, что для меня можно не стараться сохранять оболочку.

Я оказалась подвешена в молочно-белом тумане, без каких-либо ориентиров. У меня уже был опыт подобной «левитации», но тогда он быстро закончился.

А тут время шло, и шло, и шло…И шло…

И шло опять.

Или не шло.

Я не знаю. Именно тогда я вспомнила, что однажды, мимоходом, хранитель Карланон объяснял: время в Святилище идёт куда быстрее, чем у нас.

Как мы вычислили с принцем уже потом, разница эта составляет примерно десять раз.

Те три часа в Шолохе, которые ушли у Лиссая на поиски еды (в процессе принца отловил Его Величество Сайнор и заставил поучаствовать в дипломатическом обеде) превратились в полутора суток для меня, затерянной в невесомости.

Когда рыжий принц все-таки объявился — с тысячей извинений, ага, — Святилище, как ни в чем не бывало, снова обернулось беседкой в лесу. На меня было жалко смотреть.

— Домой, — просипела я, плашмя валясь на изумрудную траву Междумирья.

— Что с тобой приключилось? — обомлел Лиссай, который в Святилище не только переставал заикаться, но и начинал панибратски «тыкать».

Я бы объяснила ему, что приключилось, но жидкости в организме не осталось ни для какой словесной деятельности. Пришлось Лиссаю обойтись без объяснений: срочно возвращать меня в Шолох и вызывать знахарей.

Физически я быстро оклемалась. А вот морально… Морально мне что-то пока не хотелось возвращаться. Мало ли куда еще унесёт принца? А мне не нравится, когда меня запирают. Тем более, в таких невнятных межпространственных клетках.

* * *

Мы с Лиссаем почти бегом неслись сквозь дворцовые коридоры.

— Вы только входите в Зеркальный зал один, хорошо? Я — потом, — попросила я принца. — Не хочу, чтобы ваши родители испепелили меня взглядом, увидев нас вместе на таком приёме.

— А разве вам не хочется, напротив, док-казать всем в том зале, что они неправы в своих суждениях? — удивился принц, и все-все его веснушки зарыжели солидарно: "Разве не хочется?"

Я содрогнулась:

— Отнюдь. Меньше всего на свете я жажду что-то доказывать пяти сотням вельможных гостей и туче слуг в придачу!

— Жаль, — сказал Лис.

Нам навстречу по коридору бросилась давешняя горничная:

— Мастер Лиссай! — прямо на бегу она умудрилась сделать книксен, весьма изящный. — Ваши очки!

— Прекрасно, спасибо, — принц, не останавливаясь, выхватил у девушки оправу с темно-багровыми стёклами, — Вы зря завидуете госпоже Тинави! — крикнул он, оборачиваясь, ибо девушку мы миновали столь же быстро, сколь кобылка Кадии минует какой-нибудь придорожный столб. — На балу не будет ничего интересного!

Сзади смущенно промолчали. Я поморщилась:

— Надевайте уже свои очки, Лиссай.

Он послушался и на ходу нацепил стёкла на нос. Принц тотчас стал похож на диковинную муху. Он всегда так выглядит, когда выходит к скоплению людей: иначе, говорит, от головокружения можно в обморок грохнуться — слишком много чужих эмоций, слишком много потоков магической энергии и остатков заклинаний… Темные очки, специально для Лиса созданные в Башне магов, резко притупляют пестроту мира вокруг. В них принц готов на дозированные коммуникативные подвиги.

Впереди замаячили двери Зеркального зала. Два гвардейца по бокам синхронно топнули ногами и пиками ударили об пол:

— С Днем рождения, Вашсочество!

Мы с Лиссаем притормозили.

— Так. Прежде, чем пойдете туда — возьмите подарок, — строго сказала я и протянула Его Высочеству аккуратную коробочку с хрустким бантом.

— О, к-как приятно! — он зашуршал пёстрой оберточной бумагой. — А что там?

Я хотела ответить, но тут на меня напали.

Совершили, я бы сказала, покушение на убийство. Возмутительное, учитывая, что мы стояли посреди дворца.

А именно: ярко-алая ташени с посмертным чириканьем на дикой скорости врезалась острым клювом мне в висок. Эдакая злобная птичка-суицидник. Я охнула и покачнулась. Ташени уже валялась на холодном мраморном полу — магические предметы не выдерживают контакта со мной.

— Вы в порядке? — спросил Лиссай.

— Более чем, — с широчайшей улыбкой я потянулась за запиской.

Потому что я знала этот алый цвет.

И еще я знала, что ташени нельзя посылать с другого конца света. Они работают только в Шолохе, и уже километрах в ста от него — барахлят. Я по диагонали прочитала письмо.

— Лиссай, вы не обидитесь, если я уже сейчас покину праздник? — я лыбилась до неприличия. — Все равно мы сидим в разных концах зала.

(…Это если мне вообще выдали место, в чем я так и не убедилась).

— Кажется, я завидую вам еще сильнее, чем моя горничная, — принц покачал головой. — Хотя в это сложно поверить. Заходите на чай, Тинави. ...