Музеус СКАЗКИ И ЛЕГЕНДЫ

МУЗЕУС И ЕГО СКАЗКИ

Имя Музеуса вряд ли знакомо широкому кругу наших читателей. Другими именами славна немецкая литература XVIII века — именами Лессинга, Гёте, Шиллера. Но, как нередко бывает, время заставляет по-новому звучать старинные и, казалось бы, забытые произведения. Сказки Музеуса, недавно переизданные в Германии, до сих пор покоряют своим мягким юмором, теплотой и человечностью. Они — лучшее из всего, что создал этот писатель, чей жизненный и творческий путь по-своему сложен и интересен.

Иоганн Карл Август Музеус (1735–1787) родился в Эйзенахе, в семье судейского чиновника; учился в Иенском университете, готовясь к карьере священника. В 1758 году, получив степень магистра, он вернулся на родину в надежде занять вакантное место в одном из близлежащих приходов. Но желания его не сбылись — этому помешали как раз те качества, которые так привлекают в его сказках. Добродушный, живой, ироничный, он любил повеселиться, и жители той деревни, где юный теолог собирался взойти на амвон, не захотели доверить свои души столь несерьезному на их взгляд молодому пастору. Музеус переехал в Веймар, литературную столицу того времени, и взялся за перо. Успех первого романа обеспечил начинающему писателю место гофмейстера, то есть попросту домашнего учителя, при доме веймарской герцогини Анны Амалии. Позже, с 1768 года, Музеус — учитель Веймарской гимназии, где преподает немецкий и латинский языки, а также ораторское искусство.

Первый роман Музеуса «Грандисон Второй» был пародией на известный роман английского писателя Ричардсона. Второй — «Физиогномические странствия» — высмеивал учение Лафатера об определении характера и судьбы человека по чертам лица. Обе эти книги, несмотря на всю разумность просветительской критики, оказались чрезвычайно многословны, растянуты, однообразны, отягчены непременным морализированием. Популярные среди современников, они вскоре после смерти автора были забыты.

Но живут его сказки. Изданные в пяти томах под титулом «Народные сказки немцев», они представляют собой переработки в духе времени не только преданий германской старины, но и романской и славянской. Грациозные и увлекательные, они написаны в манере рококо, модного тогда в Европе культурного течения. Стремление культуры рококо отойти от повседневных забот, от неприятных размышлений, ее желание превратить жизнь в постоянный праздник, в сплошное наслаждение, ее вкус к изяществу, к галантным темам, ее ироничность были очень близки литературным кругам маленькой столицы крошечного Веймарского герцогства, где жил Музеус. Реальная прозаическая жизнь захолустной Германии XVIII века не приносила настоящей радости; от нее, от всего, что о ней напоминало, хотелось отстраниться, уйти. Вот почему увлечение сказками вообще характерно для того времени.

Виланд пишет на средневековый сюжет знаменитого «Оберона» — поэтичную, но вычурную и несколько растянутую сказку в стихах. Гердер, увлекшись фольклором, издает сборник «Голоса народов в песнях». Фольклор и, в частности, народная сказка считались вплоть до конца XVIII века явлением, не имеющим с искусством ничего общего. Лишь благодаря Гердеру стал утверждаться взгляд, «что поэзия вообще достояние народа и всего мира, а не частное дело отдельных, изысканных, ученых мужей» (Гёте).

Музеус чувствовал и ценил народное творчество не так глубоко, как Гердер, Гёте, Арним и Брентано. Но мотивы народных сказок и преданий настолько заинтересовали его, что он создал на их основе несколько книг, и в этом его несомненная заслуга. Иногда источником сказок Музеуса был не только фольклор, но и его обработки, потому что писатель считал сказкой все, в чем есть хоть сколько-нибудь фантазии.

Любитель усложненного, хитросплетенного сюжета и психологизации характеров, Музеус использовал фольклорную основу как повод для собственного рассказа. Он говорил, что берет самые обычные, всем известные сказки и делает их в десятки раз удивительнее, чем они были. Сделать сказку более «удивительной» для Музеуса значило превратить ее в остроумную, развлекательную новеллу. Однако, верный идеям Просвещения, он не только развлекает публику, но и поучает ее, считая, что «не существует на свете такой легкомысленной сказки, которая не сделала бы человека более мудрым» (Виланд).

Литературные вкусы эпохи объясняют и то, что своих героев Музеус зачастую изображает в обстановке средних веков — в XVIII веке они считались самым интересным периодом в истории Германии. Однако средние века у Музеуса только декорация, да и то весьма условная. Герои сказок — его современники, и относится он к ним, как к своим современникам. Взять ли героев из легенд о Рюбецале, или оруженосцев Роланда, грубоватых, наивных мужиков, или мудрого правителя Богемии Крока, выходца из народа, или, наконец, аристократов — обо всех них Музеус говорит как о людях, которых видел и знает. О простых скромных тружениках, о крестьянах, ремесленниках, подмастерьях, добывающих хлеб свой честным трудом, он повествует с теплым подкупающим радушием и любовью, о бездельниках и лодырях, праздно шатающихся в поисках легкой поживы, — с безжалостной издевкой, о высокородных тунеядцах — с иронией, переходящей в ядовитый сарказм. В изображении горного духа Рюбецаля, доброго, благородного, и в то же время коварного и мстительного, сказалось не только писательское мастерство Музеуса, но и его социальные симпатии. Рюбецаль, обманутый дочерью силезского короля, не щадит богатых и знатных, но вызволяет из нищеты семью бедного дровосека. Хотя для Музеуса характерно сочувствие обездоленным, зло для него — прежде всего понятие этическое и психологическое. В причудливом мире сказок Музеуса добрые всегда побеждают злых, хорошие поступки вознаграждаются, а дурные наказываются. Сказочное в них затейливо, прихотливо, остроумно и увлекательно переплетается с реальным. Волшебный горный дух мирно беседует с молоденькой крестьянкой, неудачливые оруженосцы Роланда изыскивают разные способы беззаботной жизни; графине, напуганной таинственным Рюбецалем, доктор рекомендует поставить клистир. Весь мир сказок Музеуса наполнен неожиданными ситуациями, юмористическими сопоставлениями.

Обращение к сказкам, использование фольклорных сюжетов сближает Музеуса с братьями Гримм. С другой стороны, там, где он смешивает в своих сказках два плана — реальный и фантастический, переосмысляет традиционные сказочные положения, придает им новый, чаще всего иронический смысл, там его сказки предвосхищают сказки немецких романтиков: Л. Тика, Э. Т. А. Гофмана, А. Шамиссо.

Манера изложения и язык сказок Музеуса соответствуют причудливости их содержания, где в расчете на комический эффект реальное переплетено со сказочным. Музеус вкрапливает в авторскую речь пословицы, строки из народных песен и наряду с этим называет массу мифологических имен, имен литературных и исторических героев. Он употребляет архаические выражения, строки из библии, иностранные слова, неологизмы. Обычный прозаический текст сказок неожиданно прерывается ритмической прозой, рифмованными фразами. Все эти стилистические и лексические богатства языка, разумеется, очень затрудняют перевод сказок Музеуса на другой язык.

В России сказки Музеуса переводились в прошлом веке, но переводы не давали представления о своеобразии манеры писателя, были сокращены и переработаны. В настоящем издании мы всячески старались восполнить этот пробел и надеемся, что наши читатели с интересом прочтут и полюбят сказки Музеуса.

Ю. Каган

ЛЕГЕНДЫ О РЮБЕЦАЛЕ

Легенда первая

Судетских горах, этом Парнасе^[1] Силезии, не раз воспетом в томных стихах, обитает, в мирном согласии с Аполлоном и девятью его музами, знаменитый горный дух по имени Рюбецаль. Он-то, пожалуй, и прославил Исполиновы горы более, нежели все силезские пииты вместе взятые. Правда, князю гномов принадлежит на поверхности земли всего лишь небольшое владение, замкнутое со всех сторон цепью гор в несколько миль протяжением, да еще делит он это владение с двумя другими могущественными монархами, не желающими даже признавать его прав. Зато всего в немногих саженях под поверхностью древней земной коры начинается его необозримая держава, уходящая на восемьсот шестьдесят миль вглубь, к самому центру земли, и тут власть его безраздельна и не ограничена никакими трактатами.

Властелину подземного царства порой нравится бродить по своим владениям, широко раскинувшимся в преисподней, созерцать неистощимые сокровищницы благородных металлов, наблюдать за работой подвластных ему гномов, из коих одни строят прочные плотины, дабы сдержать силу огненных потоков в недрах земли, другие — улавливают минеральные пары, кои обильно насыщают газами полую горную породу, этим самым превращая ее в драгоценную руду. Иногда, когда наскучат ему заботы правления в подземном царстве, поднимается он на поверхность, чтобы отдохнуть и развлечься, и там, в Исполиновых горах, всячески насмехается и издевается над детьми рода человеческого, как беспутный проказник, который забавы ради может до смерти защекотать своего соседа. Ибо наш приятель Рюбецаль, да будет вам известно, подобен всем великим гениям: он прихотлив, неистов, взбалмошен; задорен, груб, необуздан; горд, тщеславен, непостоянен; сегодня — самый ласковый друг, завтра — холоден, как чужой; временами он добродушен, благороден, чувствителен, но всегда противоречив; бывает глупым и умным, подчас мягким, а через мгновение крутым, как яйцо, брошенное в кипяток; он может быть плутоватым и честным, упрямым и податливым; одним словом, все у него зависит от настроения минуты и первого порыва.

Еще во времена седой древности, до того как потомки Иафета^[2] проникли далеко на север, сделав страну эту обитаемой, Рюбецаль бушевал в диких горах, натравливал друг на друга туров и медведей или раскатистым гулом распугивал робкую дичь, заставляя ее в ужасе кидаться с отвесных утесов в глубокие ущелья. Утомившись этой забавой, он спускался опять по Эрихштрассе^[3] в свое темное царство и оставался там целыми столетиями, пока вновь не брала его охота поваляться на солнце и насладиться красотами живой природы. Как же был он изумлен однажды, когда, поднявшись наверх, в подлунный мир, и, оглядывая окрестности со снеговой вершины Исполиновых гор, нашел их совершенно неузнаваемыми! Дремучие, непроходимые леса были вырублены и превращены в плодородные поля, где зрел богатый урожай. Из цветущих плодовых садов приветливо выглядывали соломенные крыши деревенских домиков, из труб которых вился мирный дымок очага. Там и сям на склоне горы высилась одинокая сторожевая башня, служившая для охраны страны. На испещренных цветами лугах паслись овцы и рогатый скот, а из светлых рощ доносились мелодичные звуки пастушьей свирели.

Новизна и прелесть этой картины, развернувшейся перед ним, на первый взгляд так восхитила удивленного властелина гор, что он не только не разгневался на самовольных поселян, распоряжавшихся здесь без его ведома и соизволения, но и предоставил им спокойно владеть присвоенными землями, — подобно тому как добродушный хозяин дома дает приют под своей кровлей хлопотливым ласточкам или неугомонным воробьям. Мало того, ему пришло в голову свести знакомство с людьми, этой странной породой животных, одаренных душой, изучить их характер и нравы и подружиться с ними. Однажды он принял обличие дюжего крестьянского парня и нанялся батраком к одному из деревенских богатеев. Любая работа спорилась у него в руках, и Рипс, как назвался мнимый батрак, прослыл лучшим работником на деревне. Но хозяин его был мот и кутила, пускал на ветер все доходы, доставляемые верным слугою, и нисколько не ценил труды и усердие последнего. Поэтому Рипс ушел от него прочь и нанялся в пастухи к соседу, который поручил ему пасти стадо овец. Рипс заботливо ухаживал за стадом, гонял его на пустынные пастбища, на крутые склоны гор, где росли целебные травы. Стадо росло и размножалось под его опекой; ни одна овца не сорвалась со скалы и ни одна не стала добычей волка. Но хозяин был жадный скряга и, чтобы не платить своему верному слуге сколько положено, выкрал у него из стада лучшего барана и вычел стоимость из заработка. Тогда батрак ушел от скупца и поступил слугой к судье. Здесь он стал грозой воров и строгим ревнителем правосудия. Но хозяин был судьей неправедным, попирал закон, судил лицеприятно и насмехался над справедливостью. Рипс не захотел быть орудием беззакония и отказался служить у судьи, за что его бросили в темницу, откуда, однако, он легко ускользнул обычным для духов путем, — через замочную скважину.

Эта первая попытка заняться изучением человеческой природы, естественно, не могла расположить его к людям. Разочарованный, вернулся он на вершину скалы и, обозревая оттуда веселые нивы, возделанные человеческими руками, удивлялся, что мать-природа расточает свои дары такому подлому отродью. Несмотря на это, он решил еще раз спуститься в деревню и понаблюдать за людьми. Тихонько прокрался он в долину и стал подглядывать из-за кустов и изгородей; и тут вдруг перед ним возник образ очаровательной девушки, прекрасной, как Венера Медицейская^[4], и, так же как и та, совершенно нагой, ибо в эту минуту она собиралась войти в воду. Вокруг нее, у водопада, низвергающего свои серебряные струи в естественный водоем, расположились на траве ее наперсницы. Полные невинного веселья, они беспечно резвились и всячески превозносили свою повелительницу. Эта соблазнительная картина чудесным образом подействовала на подглядывавшего гнома; он почти забыл, что он — не человек, а дух, наделенный особыми свойствами, и, завидуя участи смертных, смотрел на дочерей земли с таким же вожделением, как некогда в древности его собратья боги на смертных женщин.

Но органы чувств у духов так тонки, что впечатления их не бывают ни прочными, ни длительными. Гном решил, что ему недостает телесной оболочки, чтобы глазами вобрать в себя образ купающейся красавицы и запечатлеть его в своей памяти. Тогда он принял образ черного ворона и взлетел на высокое дерево, осенявшее ветвями своими место купанья, чтобы оттуда насладиться полным очарования зрелищем. Однако, приняв сей облик, он не достиг цели, ибо воспринимал внешний мир как ворон и смотрел на все глазами ворона. Гнездо лесных мышей было ему теперь милее, чем купающиеся нимфы, ибо помыслы души не могут не зависеть от телесной ее оболочки.

Как только эта мысль пришла ему в голову, он тотчас же исправил свою ошибку. Ворон полетел в кусты и перевоплотился в цветущего юношу. То был правильный путь, ибо только теперь он в совершенстве постиг чары идеальной девичьей красоты. В груди его пробудились чувства, о которых он никогда не подозревал за все время своего существования. Мысли его приобрели новый смелый полет. Он ощутил неведомое ему доселе беспокойство, в груди бушевали и рвались наружу смутные, необъяснимые желания. Властный порыв неудержимо влек его к водопаду; в то же время что-то в нем с не меньшей силой противилось этому желанию и непонятная робость мешала ему, после того как он принял образ юноши, приблизиться к купающейся Венере Медицейской или выступить из-за кустов, под покровом которых он тайком любовался красавицей.

Прекрасная нимфа была дочерью силезского короля, правившего в те времена областью Исполиновых гор. Она часто любила гулять в сопровождении своих придворных девиц в рощах и кустах на склонах гор, срывая цветы и душистые травы или собирая в лукошко лесные вишни и землянику для стола своего отца, что было обычным в те буколические времена^[5], а в жаркий день располагалась на отдых у источника, бьющего из расселины скалы, и освежалась купанием.

Испокон веков такие источники, говорят, были местом любовных приключений, и этой славой они пользуются и по сей день. Во всяком случае, страсть гнома к столь отличной от него смертной девушке зародилась возле упомянутого водоема в Исполиновых горах. С того мгновенья, как он встретил ее, любовь своими сладостными чарами опутала горного духа, приковала к этому месту, и он уже не покидал его, с нетерпением ожидая появления прелестных купальщиц.

Нимфа долго не показывалась, но когда наконец, в знойный летний день, она опять пришла со своею свитой под прохладную тень у водопада, то не могла опомниться от удивления, — так все вокруг изменилось: дикие скалы были выложены мрамором и алебастром, вода не низвергалась бурлящим потоком с крутого утеса, как прежде, но с ласковым журчанием тихо струилась по многочисленным уступам в широкий мраморный бассейн, из середины которого бил вверх высокий фонтан. Теплый ветерок колебал струю то в одну, то в другую сторону, и она распылялась мелким, частым дождиком, падая обратно в водоем, по краям которого цвели маргаритки, нарциссы и романтические цветочки незабудки. На некотором расстоянии от бассейна тянулась живая изгородь из роз, переплетающихся с диким жасмином и лунником, и окаймляла прелестнейший уголок. Справа и слева от каскада открывались два хода в великолепный грот, своды и стены которого сверкали пестрой мозаикой из разноцветных кусков руды, горного хрусталя и слюды, переливавшихся ослепительным блеском. На столах в нишах были расставлены угощение и прохладительные напитки, один вид которых возбуждал аппетит.

Долго стояла принцесса в безмолвном удивлении, не веря глазам своим и не зная, войти ли в это зачарованное место, или бежать. Но она была дочерью прародительницы Евы и не могла совладать со страстным желанием все осмотреть и отведать великолепных фруктов, приготовленных как бы нарочно для нее. После того как она со своей свитой достаточно позабавилась в этом маленьком храме и все внимательно осмотрела, у нее явилась охота выкупаться в бассейне, и она приказала девушкам поглядывать вокруг, чтобы какой-нибудь дерзкий соглядатай, притаившийся в кустах, не оскорбил ее девичьей стыдливости.

Едва грациозная нимфа скользнула с гладкого края мраморного бассейна в воду, как тотчас же погрузилась в бездонную глубину, хотя серебристый гравий, обманчиво сверкавший с неглубокого дна, не позволял предполагать, что здесь таится какая-либо опасность. Прежде чем подоспевшие на помощь молодые девушки успели схватить свою прекрасную повелительницу за ее золотистые косы, принцессу поглотила прожорливая бездна. Воздух огласился душераздирающими воплями и жалобами испуганных девушек, когда их госпожа исчезла у них на глазах. Напрасно умоляли они наяд о милосердии, простирая и ломая белоснежные руки, и пугливо метались по мраморному краю бассейна, фонтан которого, казалось, намеренно обрушивал на них потоки воды. Но ни одна из них не осмелилась прыгнуть за утонувшей, кроме Брингильды, ее любимейшей подруги; не колеблясь, бросилась она в бездонный водоем, желая разделить участь своей обожаемой госпожи. Но она всплыла наверх, будто легкая пробка, и, несмотря на все усилия, не могла опуститься на дно.

Делать нечего, пришлось сообщить королю о печальной участи его дочери. С громкими стенаниями девушки бросились ему навстречу, как раз когда он со своими егерями выезжал в лес на охоту. Охваченный горем и ужасом, он разорвал на себе одежды, сбросил с головы золотую корону, закрыл лицо пурпурной мантией и стал громко рыдать, оплакивая потерю любимой Эммы.

Отдав первую дань отцовской скорби, он собрал все свое мужество и отправился сам осмотреть место у водопада, где случилось несчастье. Но обманчивый мираж уже исчез: первозданная природа по-прежнему являлась во всей своей дикости. Не было никакого грота, ни мраморного бассейна, ни ограды из роз, ни жасминных зарослей. К счастью, ничто не давало бедному королю повода думать, что его дочь похищена каким-нибудь странствующим рыцарем, ибо в те времена о похищениях девушек еще не было слышно в стране. Поэтому он не стал ни угрозами, ни пытками добиваться у девушек иного, более правдоподобного объяснения внезапной гибели принцессы. Он принял их рассказ на веру и решил, что Тор^[6], или Водан^[7], или кто-либо другой из богов был замешан в чудесном похищении, а посему отправился опять на охоту и скоро совсем утешился в своей утрате, ибо, по правде говоря, земных королей ничто не огорчает глубоко, кроме потери своей короны.

Меж тем прелестная Эмма, живая и невредимая, находилась в объятиях своего бесплотного обожателя. Горный дух устроил весь спектакль с погружением принцессы на дно лишь для того, чтобы отвести глаза ее свите, а сам пронес ее подземным ходом в свой великолепный дворец, который не шел ни в какое сравнение со скромным замком ее отца. Очнувшись, она увидела, что лежит на уютной софе в платье из розового атласа с голубым шелковым поясом, казалось похищенными из гардероба самой богини любви. Молодой человек, очень красивый, лежал у ног Эммы и осыпал ее пылкими признаниями в любви, которые она принимала со стыдливой краской смущения. Восхищенный гном рассказал ей о своем положении и происхождении, о подземных царствах, ему подвластных, затем повел по комнатам и залам дворца и показал ей всю роскошь и богатство его. Прекрасный парк, окружавший замок с трех сторон, видимо, особенно понравился девушке своими зелеными лужайками и куртинами, которые прятались в прохладной тени. На фруктовых деревьях зрели золотые яблоки с пурпурно-красными щечками или с золотыми крапинками, подобных которым не мог бы вырвать у природы сам Гиршфельд^[8], невзирая на все свое искусство, и никакой другой гениальный садовод наших дней. Из чащи деревьев доносилась многоголосая симфония бесчисленных певчих птиц.

Нежная пара прогуливалась по укромным аллеям, останавливаясь время от времени, чтобы полюбоваться луной; иногда гном выражал свою печаль, когда видел, как увядает цветок на груди возлюбленной. Взгляд его был прикован к ее губам, а уши жадно внимали нежным звукам мелодичного голоса. Каждое слово ее он впитывал, как сладкий мед. Никогда еще за все свое долгое бесплотное существование не испытывал он подобного блаженства, какое дарила ему теперь первая любовь.

Но далеко не такие блаженные чувства таились в груди прелестной Эммы. Печальная тень легла на ее чело; кроткая грусть и нежное томление, придающие столько очарования женскому облику, достаточно ясно показывали, что сокровенные желания, затаенные глубоко в ее сердце, никак не отвечали желаниям ее спутника. Он очень скоро заметил это и старался ласковыми речами рассеять тучки и развеселить красавицу. Но все было тщетно.

«Человек, — думал про себя гном, — животное общительное, подобно пчеле или муравью. Прекрасной смертной не с кем слова сказать. С мужчиной женщина может скоро соскучиться. С кем ей поделиться мыслями? Для кого ей наряжаться? С кем посоветоваться? И что будет питать ее тщеславие? Ведь известно, что первая женщина в кущах Эдема^[9] не смогла долго вынести общества сурового супруга и потому выбрала своим доверенным змея».

Гном поспешно направился в поле, выдернул из земли дюжину реп, сложил их в изящно сплетенную корзиночку с крышкой и принес прекрасной Эмме, печально сидевшей в тенистой беседке и обрывавшей лепестки розы.

— Прекраснейшая из дочерей земли, — обратился к ней гном, — изгони тоску из души и открой свое сердце для блаженной радости. Ты не будешь больше томиться здесь в грустном одиночестве. В этой корзиночке есть все, чтобы сделать твое пребывание в моем доме приятным. Вот маленькая пестрая палочка: прикоснись ею к плодам земли, лежащим в корзинке, и придай им образы, какие пожелаешь.

Затем он покинул девушку, и та не теряя ни минуты открыла корзиночку и, воспользовавшись преподанным ей уроком, пустила в ход волшебную палочку.

— Брингильда, — позвала она, — дорогая Брингильда, явись передо мной.

И вот Брингильда уже лежит у ее ног, обнимая колени своей повелительницы и обливая их слезами радости, и ласкается к ней, совсем как прежде. Сходство было так разительно, что Эмма сама не знала, кто был перед нею: то ли настоящая Брингильда, вызванная ею волшебной силой, то ли просто обманчивая иллюзия. Охваченная радостью свидания с любимой подругой, она повела ее в сад, гуляла с ней рука об руку, показывая все его чудеса; нарвала для нее золотых яблок, затем прошла с подругой по всем покоям дворца до комнаты, где хранились ее наряды и где их женскому взору предстало столько пищи для созерцания, что они оставались там до захода солнца. Богатые платья, пояса, серьги были осмотрены и примерены, и мнимая Брингильда при этом вела себя с таким тактом и обнаружила столько вкуса в выборе и сочетании женских украшений, что хотя она и была по существу всего только репой, но уж, во всяком случае, нельзя отрицать, что ее невозможно было отличить от самой прелестной девушки.

Незаметно подглядывающий за ними гном был в восторге от своей удачной выдумки, полагая, что теперь он найдет дорогу к сердцу смертной женщины, и радовался своим успехам в познании человеческой души. Прекрасная Эмма казалась ему теперь красивее, приветливее и веселее, чем раньше. Она не преминула оживить волшебной палочкой весь запас реп, придав им образы своих прежних наперсниц, и так как у нее остались еще две репы, то принцесса обратила одну в кипрскую кошку, хорошенькую и проказливую, каким был когда-то кот фрейлейн Розаурен, а другую — в прелестную, резвую собачку Бени. Таким образом, она опять смогла управлять своим придворным штатом, причем каждой из девушек были поручены определенные обязанности, и никогда ни у одной госпожи не было более исправных служанок. Они предупреждали все желания принцессы, повиновались малейшему знаку и выполняли ее приказания без малейших возражений.

В продолжение нескольких недель она безмятежно развлекалась в обществе своих девушек. С утра до вечера во дворце гнома танцы сменялись пением и игрой на арфе. Но прошло некоторое время, и Эмма стала замечать, как блекнет свежий румянец на щеках ее подруг. Зеркало в мраморном зале показало ей, что лишь она одна свежа, словно едва распустившаяся роза, меж тем ее любимая Брингильда и прочие девушки напоминали поблекшие цветы. При всем том они уверяли, будто здоровы и благодаря щедрости гнома ни в чем не терпят недостатка. И все-таки девушки чахли на глазах, их живость и веселость улетучивались, а пыл молодости угасал день ото дня.

Однажды ясным утром, освеженная крепким сном, Эмма весело вбежала в залу и в ужасе отшатнулась, увидев толпу ковылявших ей навстречу сморщенных старух; они опирались на клюки и костыли не в силах держаться прямо, и тряслись от одышки и кашля. Шаловливая собачка Бени лежала мертвая, а ласковая кипрская кошка едва двигалась от слабости. В отчаянии выскочила принцесса из комнаты, спасаясь бегством от жуткого зрелища. Выйдя на балкон, она стала громко звать гнома, тотчас же явившегося на ее зов и униженно склонившегося перед ней.

— Злой дух, — гневно вскричала она, — зачем позавидовал ты единственной утехе в моей безотрадной жизни и отнял у меня тени моих бывших подруг? Разве не достаточно этой пустыни, чтобы мучить меня? Неужели ты хочешь вдобавок обратить ее в богадельню? Сейчас же верни моим девушкам молодость и красоту, или я отплачу тебе своей ненавистью и презрением за это злодеяние.

— Прекраснейшая из дочерей земли, — возразил гном, — не гневайся на меня так сильно. Все, что в моей власти, — к твоим услугам, но не требуй от меня невозможного. Силы природы покорны мне, но я не властен изменить ее непреложные законы. Пока в репах оставались растительные соки, волшебная палочка по твоему желанию превращала их в живые существа. Но теперь соки эти иссякли и репы близки к тлению, ибо дух жизни покинул их. Но пусть это не огорчает тебя, дорогая! Корзина, наполненная свежими репами, легко исправит беду, и ты вызовешь к жизни кого тебе вздумается. Возврати же теперь матери-природе ее дары, развлекавшие тебя так долго. На большой лужайке в саду ты найдешь лучшее общество.

С этими словами гном покинул ее, а она коснулась волшебной палочкой сморщенных женщин и, когда они обратились в высохшие репы, поступила с ними так, как поступают дети с игрушками или как князья с наскучившими им фаворитками. Она бросила этот ненужный хлам в мусор и больше не вспоминала о нем. Легкими шагами поспешила она на зеленую лужайку, чтобы взять вновь наполненную корзину, но нигде не могла найти ее. Она исходила весь сад вдоль и поперек, внимательно осматриваясь кругом, но корзины нигде не было. У виноградной беседки ей повстречался гном, такой озадаченный, что Эмма уже издали заметила его смущение.

— Ты обманул меня, — бросила принцесса. — Где же обещанная корзина? Вот уже целый час я напрасно ищу ее.

— Прелестная владычица моего сердца, — отвечал гном, — простишь ли ты мое легкомыслие? Я обещал больше, чем в состоянии дать. Я обошел все поле в поисках реп, но они все давно уже сняты с полей и вянут в душных погребах. Поля пусты и печальны, внизу в долине уже царствует зима. Лишь твое присутствие задержало весну у этих скал, лишь под твоими ногами распускаются цветы. Потерпи каких-нибудь три месяца, и тогда сколько угодно играй со своими куклами!

Не дослушав до конца слов красноречивого гнома, красавица с негодованием повернулась к нему спиной и направилась в свои покои, не удостоив даже ответом. Гном, приняв облик зажиточного крестьянина, отправился в ближайший городок, купил там осла и погрузил на него мешки, наполненные семенами репы. Все утро засевал он обширное поле. Затем, приставив туда сторожем подвластного ему духа, приказал раздувать подземный огонь, дабы посредством согревания почвы ускорить рост семян, как это делают при выращивании ананасов в теплице. Посеянная репа дала дружные всходы, обещавшие в скором времени богатый урожай. Эмма ежедневно выходила на свое поле, вид которого был ей приятнее, чем сад с позолоченными яблоками, казалось перенесенными в ее парк из сада Гесперид^[10]. Но все же тоска и печаль туманили ее васильковые глаза. Больше всего ей нравилось проводить время в мрачном еловом лесу, на берегу потока, с шумом катившего в долину прозрачные серебристые воды, и бросать в него цветы, тотчас же опускавшиеся на дно; а всем, кто мало-мальски разбирается в символике любви, известно, что такая меланхолическая задумчивость — признак тайной любовной грусти.

Гном прекрасно понимал, что даже тысячей мелких услуг не завоевать ему сердца прекрасной Эммы, — оно оставалось недоступным для любви. Тем не менее он с неистощимым терпением продолжал беспрекословно выполнять все ее прихоти, надеясь смягчить этим красавицу. Полная неопытность в делах любви заставляла горного духа предполагать, что препятствия на пути к исполнению желаний неизбежны в любовных отношениях с земной женщиной, и очень тонко и верно подметил, что и в сопротивлении есть своя прелесть, и чем дольше ожидание, тем более сладостную победу оно сулит. Не зная человеческой души, гном никак не мог догадаться об истинной причине упорства владычицы своего сердца. Он был непоколебимо уверен, что невинное сердце девушки так же свободно, как и его собственное, и по праву принадлежит ему, первому, кто открыл его.

Однако он глубоко заблуждался. Молодой князь Ратибор, владения которого граничили с владениями отца Эммы по берегу Одера, уже зажег в сердце милой Эммы сладостное чувство, и ему принадлежала ее первая любовь, которая, как утверждают, незыблема, как незыблемы четыре стихии природы. Уже близился день исполнения обета счастливой пары, когда невеста внезапно исчезла. Это горестное событие превратило любящего Ратибора в Неистового Роланда^[11]. Он покинул свою столицу и, избегая людей, одиноко скитался по лесам, поверяя скалам свое горе и безумствуя, совсем как современный герой романа, когда ему строит каверзы злой Амур^[12].

Верную Эмму между тем мучила тайная грусть в ее роскошной тюрьме, но чувства свои она так надежно спрятала в груди, что даже зоркий гном ничего не смог заподозрить. Она уже давно ломала себе голову, как бы перехитрить его и вырваться из ненавистного плена. Не одну бессонную ночь провела она, пока не придумала план, который стоило, по ее мнению, попытаться осуществить.

Весна уже вернулась в горные долины, и гном велел прекратить подогревание почвы подземным огнем; репы, росту которых не помешала зима, вскоре созрели. Лукавая Эмма ежедневно выдергивала по нескольку штук и пробовала оживить их, придавая различные образы, якобы для развлечения, но на самом деле у нее была своя тайная цель. Однажды она превратила маленькую репку в пчелу, чтобы послать с нею весточку к возлюбленному и получить от него ответ.

— Лети, милая пчелка, на восток, — сказала она, — к князю Ратибору и тихонько прожужжи ему на ухо, что Эмма еще жива и по-прежнему верна ему, но что она — пленница владыки гномов, обитающего в Исполиновых горах. Не забудь ни одного словечка и принеси мне весточку о его любви.

Пчела тотчас же взвилась с пальца своей повелительницы и полетела, куда ей было приказано. Но едва успела она подняться в воздух, как прожорливая ласточка бросилась на нее и проглотила, к великому огорчению девушки, вестницу ее любви вместе с посланным приветом. Затем она с помощью волшебной палочки превратила еще одну репу в кузнечика и дала ему подобное же поручение:

— Скачи, маленький кузнечик, через долины и горы к князю Ратибору и прострекочи ему на ухо, что верная Эмма ждет, когда он освободит ее своими сильными руками из неволи.

Кузнечик поскакал со всех ног, чтобы выполнить ее приказ, но долговязый аист, встретившийся ему на пути, схватил его своим длинным клювом и похоронил в широком зобу. Эти неудачные попытки не поколебали решимость Эммы и ее надежды на успех. Третьей репе она придала образ сороки.

— Лети, болтливая птица, — сказала она ей, — от дерева к дереву, пока не долетишь до Ратибора, моего нареченного. Расскажи ему о моем злосчастье и передай, пусть он ждет меня через три дня с лошадьми и слугами на границе гор, в Майской долине, да встретит беглянку, которая осмелилась порвать свои цепи и надеется на его защиту.

Черно-белая сорока поднялась в воздух и, перепархивая с ветки на ветку, отправилась выполнять поручение; озабоченная Эмма провожала ее взглядом, пока та не скрылась из виду.

Исполненный скорби, Ратибор все еще бродил по лесам. Возвращение весны и пробуждение природы лишь растравляли его тоску. Он сидел под тенистым дубом и думал о своей невесте, громко вздыхая: «Эмма». И тотчас же многоголосое эхо услужливо повторяло любимое имя. Но вдруг чей-то незнакомый голос окликнул его по имени. Он прислушался и оглянулся, но никого не увидел и уже решил, что ошибся, как вдруг опять услышал тот же зов; тут же он увидел сороку, порхавшую с ветки на ветку, и догадался, что именно она, эта ученая птица, назвала его по имени.

— Жалкая болтушка, — сказал он, — кто научил тебя произносить имя несчастного, который жаждет лишь одного: умереть и исчезнуть из памяти людей? — И, схватив камень, он злобно замахнулся, намереваясь швырнуть его в птицу, как вдруг та прострекотала: «Эмма». Этот талисман обезоружил князя Ратибора. Он не помнил себя от радости, в душе его с тихим трепетом отозвалось: «Эмма».

Тут сидевшая на дереве говорунья, с присущей сорокам болтливостью, затараторила слова, внушенные ей Эммой. Едва радостное известие коснулось слуха князя Ратибора, как на душе у него посветлело, смертельная тоска, туманившая мозг и терзавшая душу, покинула его, он вновь обрел себя и с горячностью начал выпытывать у вестницы счастья подробности о судьбе милой Эммы. Но болтливая сорока ничего больше не знала и лишь беспрестанно, механически повторяла затверженные слова и наконец упорхнула. Как быстроногий олень помчался воспрянувший духом лесной отшельник в свою столицу. Поспешно вооружив отряд всадников, он вскочил на коня, готовый преодолеть все препятствия, и выступил в горы, сулившие ему добрую надежду. А за это время Эмма с чисто женской хитростью подготовила все для выполнения своего замысла. Она перестала истязать терпеливого гнома своей убийственной холодностью. Ее глаза внушали надежду, она, казалось, стала уступчивее. Ни один вздыхающий поклонник не преминул бы воспользоваться таким счастливым поворотом в чувствах любимой. Женолюбивый гном благодаря свойственной духам тонкости восприятия скоро почуял эту кажущуюся перемену в обращении с ним прелестной упрямицы. Обвораживающий взгляд, ласковое слово, многозначительная улыбка — все это воспламенило пылкого гнома, как электрическая искра воспламеняет ложку спирта. Он стал смелее, возобновил свои домогательства, которые совсем было оставил, попросил выслушать его и не встретил отпора. Подготовительные переговоры закончились как нельзя более успешно, Эмма потребовала только, приличия ради, еще один день на размышление, и опьяненный блаженством гном с готовностью на это согласился.

На следующее утро, едва вспыхнул первый луч солнца, Эмма вышла из своих покоев точно невеста, наряженная и увешанная всеми драгоценностями, какие нашлись у нее в шкатулке. Белокурые волосы были подобраны в узел и украшены миртовым венком, а опушка платья сверкала драгоценными камнями. Когда гном, ожидавший ее в большой беседке парка, вышел ей навстречу, она стыдливо закрыла смущенное лицо краем вуали.

— Ангел мой, — запинаясь, проговорил гном, — дай мне испить блаженство любви из глаз твоих и не скрывай более от меня взгляда своего, который подтвердит, что я — счастливейшее существо, когда-либо жившее под лучами утренней зари.

И он хотел откинуть покрывало с ее лица, чтобы прочесть в глазах Эммы свой приговор, ибо не осмеливался требовать устного признания. Но девушка еще плотнее закутала лицо вуалью и скромно возразила:

— Может ли смертная устоять перед тобой, о повелитель? Твое постоянство победило. Прими это признание из моих уст! Но разреши мне скрыть под вуалью мое смущение и слезы.

— Откуда эти слезы, о любимая? — спросил обеспокоенный дух. — Каждая слеза твоя падает мне на сердце, словно расплавленная капля смолы. Я прошу любви в ответ на мою любовь и не хочу жертвы.

— Ах, — возразила Эмма, — почему ты так дурно истолковываешь мои слезы? Сердце мое — награда за твою нежность, но смутное предчувствие разрывает мне душу. Жена не может всегда оставаться прелестной возлюбленной. Ты никогда не состаришься, но земная красота — цветок, подверженный быстрому увяданию. И где порука, что ты будешь таким же нежным, пылким, терпеливым и услужливым супругом, каким был женихом?

— Требуй любых доказательств моей верности и покорности в исполнении твоих приказов, — отвечал дух, — испытай мое терпение и тогда вынесешь суждение о силе моей неизменной любви.

— Будь по-твоему, — решила коварная Эмма. — Я потребую только доказательства твоей услужливости. Поди в поле и сосчитай там все репы. Хочу, чтобы в день моей свадьбы у нас были гости. Я превращу все репы в девушек, и они будут моими свадебными подружками. Но не вздумай меня обмануть или обсчитаться хотя бы на одну репу, ибо это будет испытанием твоей верности.

Как ни тяжело было гному покидать в такую минуту свою невесту, однако он немедленно повиновался и тут же принялся за работу. Он проворно шмыгал между репами, как врач французского лазарета между больными, которых он собирается отправить на тот свет. Благодаря такому усердию он скоро справился со своей задачей на сложение. Однако, боясь ошибиться, решил проверить счет еще раз и, к великой досаде, получил новое число. Это заставило его сызнова пересчитать репы, но и на этот раз в итоге получилась ошибка, да и не удивительно. Прелестная девичья головка может сбить со счета наимудрейшего математика, и даже непогрешимый Кестнер^[13], бывало, путался при подобных обстоятельствах.

Как только паладин ее скрылся из виду, хитрая Эмма тотчас же стала готовиться к бегству. У нее была припрятана крупная, сочная репа, которую она немедленно превратила в горячего коня, оседланного и взнузданного. Мигом вскочив в седло, дева помчалась через горные пастбища и луга. Быстроногий Пегас^[14], ни разу не споткнувшись, в один миг доставил ее на своей гладкой спине в Майскую долину, где она радостно бросилась в объятья любимого Ратибора, с тревогой ожидавшего ее прибытия.

Между тем гном так усердно погрузился в свои вычисления, что и не подозревал о происходящем рядом, подобно тому как занятый вычислениями Ньютон^[15] не услышал грома победы, раздававшегося у него под окном в честь Блендгеймского сражения^[16]. После долгих усилий, потребовавших напряжения всех его способностей, горному духу удалось наконец правильно сосчитать все репы на поле — и мелкие и крупные. Торжествуя, поспешил он к повелительнице своего сердца, надеясь добросовестным отчетом о беспрекословном выполнении приказа убедить ее, что он будет самым любезным и преданным супругом, над каким когда-либо властвовали фантазия и каприз одной из дочерей Адама. Преисполненный самодовольства, вступил он на лужайку, но Эммы там не нашел. Он обежал все тенистые беседки и дорожки, но и там ее не оказалось. Гном бросился во дворец, обшарил все уголки его, звал дорогую Эмму по имени, но лишь эхо в пустынных залах откликалось на его зов. Он жаждал услышать хотя бы одно слово из любимых уст, но полное молчание было ему ответом. Тогда, почуяв недоброе, он вмиг сбросил с себя тяжелую телесную оболочку, как ленивый ратман сбрасывает свой шлафрок, когда на башне бьют пожарную тревогу, взлетел высоко в воздух и увидел вдали обожаемую беглянку, как раз в ту минуту, когда она на ретивом коне своем уже пересекала границу его владений. Рассвирепевший дух в бешенстве столкнул вместе два мирно плывших облака и швырнул вслед неверной сильнейшую молнию, но она только разбила в щепы тысячелетний дуб на границе, по ту сторону которой месть гнома была бессильна, и грозовая туча растаяла нежным, легким туманом.

В отчаянии метался гном по заоблачному пространству, жалуясь всем четырем странам света на свою несчастную любовь. Когда приступ ярости несколько утих, он в глубокой тоске вернулся в свой дворец, где уныло бродил по опустевшим залам, оглашая их своими стонами и вздохами. Заглянул еще раз в парк, но волшебная красота потеряла для него всю свою прелесть. Замеченные им следы ножек дорогой изменницы, отпечатавшиеся на песке, привлекали его внимание больше, чем золотые яблоки на деревьях или пестрая мозаичная кайма из самшитовых кустов на цветочных куртинах. Воспоминание о блаженных часах пробудилось в нем с новой силой при виде тех мест, где она когда-то ходила, стояла, собирала цветы и обрывала лепестки их, где он часто незаметно подглядывал за ней. Он вспоминал, как, приняв человеческий облик, подолгу беседовал с любимой. Все это так угнетало его и переполняло такой тоской, что он под бременем своего горя погрузился в тупую апатию. Затем, сказав последнее прости своей первой любви, он излил злобу в страшных проклятиях и дал себе слово в будущем не знаться больше с ненавистным, коварным родом человеческим.

Приняв такое решение, он трижды топнул ногой о землю, и весь волшебный дворец исчез со всем своим великолепием, и все вокруг опять превратилось в первобытную пустыню, недра земли широко разверзлись, и гном опустился вглубь, до противоположных границ своих владений, к центру земли, унося с собой мрачную ненависть к человеческому племени.

В то время как в горах происходила эта катастрофа, князь Ратибор думал лишь о том, как укрыть в безопасном месте прелестную добычу, захваченную им на большой дороге. С великим торжеством доставил он свою красавицу невесту в столицу ее отца. Сочетавшись с ней браком, он разделил с женой отчий престол и построил город Ратибор^[17], носящий это название и до наших дней.

История о чудесном приключении Эммы в Исполиновых горах, о ее смелом бегстве и счастливом спасении стала народной легендой, передаваемой из рода в род с отдаленнейших времен до наших дней. Она так полюбилась силезским женщинам и их соседкам на севере и юге, на востоке и западе, что они зачастую применяют ту же стратегию и отсылают немилых мужей считать репы, когда назначают свидание любезному другу.

А жители тех мест, не зная настоящего имени своего грозного соседа, горного духа, дали ему насмешливое прозвище — Рюбецелер, или сокращенно — Рюбецаль, что значит Репосчет.

Легенда вторая

так, мать-земля искони была прибежищем для жертв несчастной любви. Неудачники и горемыки, дети Адама, обманувшиеся в своих надеждах и желаниях, прокладывали себе туда путь с помощью веревки и кинжала, свинца и яда, через чахотку и сухотку, а то и каким-либо иным мучительным способом. Но духи не нуждаются во всех этих ухищрениях и пользуются сверх того преимуществом — возвращаться при желании на поверхность земли, если они утешились или страсть их остыла, тогда как для смертных обратный путь в мир закрыт навеки.

Полный негодования, покинул гном землю с твердым намерением никогда больше не смотреть на дневной свет. Но мало-помалу благодетельное время смягчило бурю его гнева. Все же это длилось очень долго: девятьсот девяносто девять лет прошло, прежде чем исцелилась старая рана властелина гор.

И вот однажды, когда его одолевали сильное уныние и скука и он был в очень дурном расположении духа, его любимец, придворный шут подземного царства, забавный Кобольд, предложил совершить увеселительную прогулку в Исполиновы горы. Такое предложение понравилось его величеству, и не прошло и минуты, как далекая цель путешествия была достигнута. Гном очутился посреди большой лужайки своего прежнего парка, которому он, как и всей окрестности, мгновенно придал прежний вид. Однако от человеческого глаза это оставалось скрытым. Путники, проходившие через горы, ничего здесь не видели, кроме самых глухих дебрей. Вид местности, напоминавший ему безвозвратную пору его любви, озаренную розовым сиянием, вновь всколыхнул в нем все мысли о его давнем любовном приключении, и ему казалось, что встреча с прекрасной Эммой произошла не далее как позавчера, а образ ее витал перед ним так зримо, словно она стояла тут рядом. Но воспоминание о том, как она перехитрила и обвела его вокруг пальца, с новой силой возбудило в нем гнев на все человечество.

— Несчастные земные черви, — вскричал он, озирая с высокой горы колокольни церквей и монастырей в городах и местечках. Вы, я вижу, все так же влачите жалкое существование внизу, в долине. Вы немало изводили меня своими кознями и коварством, но теперь я отомщу за все. Буду травить и преследовать вас, чтобы вы трепетали перед духом гор.

Едва произнес он эти слова, как услышал вдали человеческие голоса. Трое молодых парней шли через горы и самый смелый из них беспрерывно кричал:

— Рюбецаль, иди сюда! Эй, Рюбецаль, похититель девушек!

Скандальная хроника о любовном приключении горного духа с незапамятных времен неизменно переходила из уст в уста и, как водится, обрастала новыми вымышленными подробностями. Каждый путник, вступающий в Исполиновы горы, неизменно заводил со своими сотоварищами разговор об этом приключении, приводил бесчисленные небылицы о привидениях, преследуя цель напугать робких.

Но вольнодумцы, шутники и философы, которые среди бела дня и в многолюдном обществе не верят в привидения и лишь смеются над ними, нередко в пути, шутки ради или чтобы доказать свою храбрость, принимались вызывать горного духа и бранить его ненавистной кличкой. Никто никогда не слышал, чтобы миролюбивый горный дух наказал за это оскорбителя, но это происходило лишь потому, что до глубины его преисподней не доносилось ни одного слова из этих злобных насмешек. Тем более он был поражен теперь, услышав «скандальную хронику» о себе самом, изложенную со всей откровенностью. С быстротой ветра помчался он над мрачным сосновым лесом, намереваясь задушить беднягу, потешавшегося над ним без всякого злого умысла. Но тут ему пришло в голову, что такой открытой местью он вызовет большой переполох в деревнях, путники будут избегать этих мест, перестанут ходить через горы, и он, таким образом, лишится возможности продолжать свои проделки над людьми. Поэтому он предоставил парню с товарищами спокойно идти своей дорогой, но про себя решил не оставлять его озорство безнаказанным.

На ближайшей развилке дорог насмешник простился с обоими попутчиками и на этот раз добрался благополучно до Гиршберга, своего родного городка. Но незримый провожатый следовал за ним до постоялого двора, чтобы знать, где в случае надобности отыскать его. Затем вернулся в горы и стал думать, как бы отомстить за себя. Вдруг видит, идет по дороге в Гиршберг богатый еврей, и в голове гнома мелькнула мысль сделать ростовщика орудием своей мести. Приняв облик своего оскорбителя, он присоединился к путнику и, дружески беседуя с ним, незаметно увел в сторону от дороги, а когда они очутились в чаще, злодейски напал на него, вцепился в бороду, сильно исколотил, а затем, повалив наземь, связал, заткнул рот кляпом и похитил кошель, полный денег и драгоценностей. Хорошенько отделав его кулаками и дав на прощанье крепкого пинка, он ушел, бросив в кустах бедного еврея, ограбленного и полуживого.

Когда еврей пришел в себя от испуга и убедился, что жив, то начал стонать и громко звать на помощь, потому что боялся умереть с голоду в этой ужасной пустыне. Скоро к нему подошел почтенный человек, по виду горожанин из близлежащего города, и спросил, что с ним приключилось. Увидев, что еврей связан, он распутал веревки на его руках и ногах — словом, сделал все, что сделал евангельский милосердный самаритянин для человека, подвергшегося нападению разбойников, — освежил его глотком чудесной студеной воды, оказавшейся при нем, вывел на дорогу и затем, как ангел Рафаил^[18] юного Товия, дружески проводил до дверей постоялого двора в Гиршберге. Там он дал ему немного денег на пропитание и простился.

Каково же было удивление еврея, когда, войдя в кабачок, он увидел, что грабитель его сидит за трактирным столом свободно и непринужденно и ведет себя как человек, не знающий за собой никакого преступления. Он сидел за кружкой местного вина, шутил и забавлялся со своими собутыльниками, а рядом лежал его дорожный мешок, куда был запрятан украденный кошель. Пораженный еврей не знал, верить ли своим глазам. Он пробрался в уголок и стал обдумывать, как ему вернуть свою собственность. Он был твердо уверен, что не ошибся, и поэтому незаметно вышел за дверь, отправился к судье и написал «письмо с приветом вору»^[19].

Гиршбергская юстиция славилась тогда тем, что быстро и рьяно восстанавливала право и справедливость, если при этом было чем поживиться, но там, где следовало выполнять свой долг ex officio^[20], она, как и во всяком другом месте, двигалась черепашьим шагом. Многоопытный еврей был уже знаком с этими обычаями и указал нерешительному судье, колеблющемуся подписать его прошение, на ценность corpus delicti^[21]. Эта блестящая надежда заставила судью поторопиться с приказом об аресте. Стражники вооружились копьями и кольями, оцепили кабачок, схватили ни в чем не повинного преступника и провели в помещение ратуши, где уже собрались мудрые отцы города.

— Кто ты, — сурово спросил городской судья, когда подсудимого ввели в комнату, — и откуда пришел?

Тот отвечал чистосердечно и без всякого страха:

— Я честный человек, портной по профессии, зовут меня Бенедикс, пришел из Либенау, а здесь нахожусь на службе у мастера.

— Не ты ли злодейски напал в лесу на этого еврея, жестоко избил, связал и присвоил его кошель?

— Я этого еврея никогда в глаза не видел, не избивал его, не связывал и не брал его кошель. Я — честный ремесленник, а не разбойник с большой дороги.

— Чем ты докажешь свою честность?

— Моим цеховым свидетельством и уверенностью в том, что совесть моя чиста.

— Покажи свидетельство.

Бенедикс спокойно развязал мешок, будучи уверен, что в нем ничего нет, кроме приобретенной честным трудом собственности, но что это?.. Под жалкими пожитками, вытряхнутыми из мешка, что-то зазвенело, вроде как золото. Стражники проворно начали рыться в его вещах и вытащили оттуда тяжелый кошель. Обрадованный еврей тут же признал претензию на deductis deducendis^[22] и заявил, что это — его похищенная собственность. Малый стоял бледный, как громом пораженный; он едва не лишился чувств от ужаса, губы у него тряслись, колени подгибались. Он потерял дар речи и был не в силах произнести ни слова. Нахмуренный лоб и грозное лицо судьи не предвещали ничего доброго.

— Ну что, злодей! — загремел он. — Хватит ли у тебя наглости и теперь отпираться?

— Смилуйтесь, господин судья, — зарыдал обвиняемый, бросаясь на колени и умоляюще простирая руки, — всех святых неба призываю я в свидетели, что невиновен в ограблении и не знаю, какими судьбами кошель еврея попал в мой мешок. Бог тому свидетель!

— Ты уличен, — продолжал судья, — кошель — в твоем мешке, что достаточно наглядно доказывает твою вину. Окажи уважение господу богу и властям и добровольно сознайся, прежде чем явится палач и пытками вынудит тебя сказать правду.

Перепуганный Бенедикс продолжал настаивать на своей невиновности, но он взывал к глухим; его принимали за упорного мошенника, который всячески старается увильнуть от виселицы. Тогда пригласили страшного мастера Хемерлинга^[23], дабы он докопался до истины и стальными аргументами своего красноречия заставил преступника оказать на свою шею уважение богу и властям. Бедный парень окончательно потерял радостное спокойствие человека с чистой совестью и весь затрепетал в ожидании предстоящих мук. Когда палач уже вознамерился поднять его на дыбу, бедняга понял, что эта операция сделает его неспособным к труду и навсегда лишит возможности взяться за иглу. Не желая оставаться на всю жизнь калекой, он решил разом покончить со всеми мучениями и сознался в грабеже, в коем не был виноват ни душой, ни телом.

На этом следствие brevi manu^[24] было закончено, и подсудимый, по единогласному приговору судьи и помощников, присужден к повешению, каковой приговор, по обычаю скорой на руку юстиции и для экономии издержек, надлежало привести в исполнение на следующий день рано поутру. Публика, привлеченная захватывающим судебным делом и предстоящей казнью, находила решение мудрого магистрата справедливым и верным, но всех громче рукоплескал судьям милосердный самаритянин, пробравшийся в зал суда и неустанно превозносивший любовь к справедливости господ из Гиршберга. И действительно, никто не принял более горячего участия в этом деле, чем этот друг человечества, а был то не кто иной, как сам Рюбецаль, невидимой рукой переложивший кошель еврея в мешок портного.

На другой день рано утром он в образе ворона уже поджидал у здания суда выхода печальной процессии, которой надлежало сопровождать жертву его мести на виселицу. У него начал разгораться вороний аппетит, так не терпелось выклевать казненному глаза. Но в тот день он ждал напрасно.

Некий благочестивый монах, брат Граурок, совсем иначе расценивал смысл обращения на путь истинный грешников на лобном месте, чем некоторые новоиспеченные теологи, и старался всех грешников, которых он готовил к смерти, ревностно насытить духом святости. Но невежественный Бенедикс оказался таким грубым, неотесанным и тупым чурбаном, что монах понял невозможность в короткий срок, отпущенный ему для увещания, выкроить из него святого. Поэтому он просил суд о трехдневной отсрочке, каковой наконец, не без большого труда и под угрозой отлучения от церкви, добился у богобоязненного магистрата. ...