Все права на текст принадлежат автору: Элен Славина.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Вокзал "Техас - Луизиана"Элен Славина

Пролог

1975 год, Льюисвилл, штат Техас

В кромешной темноте раздавалось тихое подвывание женщины, от звука которого у любого кровь застыла бы в жилах. Едкие слёзы текли по её лицу не переставая. Они смешивались с грязью, и от этого кожу жгло огнём, а боль в сердце не казалась такой уж сильной.

Женщина в ажурном платье шла прихрамывая по тёмной улице одного маленького городка. На улице светил один-единственный фонарь. Сейчас он освещал ей путь, и шла она к нему, как к путеводной звезде идут моряки, заблудившиеся в океане. В руках молодая женщина держала свёрток, который тихо пищал от холода и, возможно, от голода. Она прижимала эту драгоценную ношу к сердцу, и ей страшно было подумать, что через несколько минут тепло, исходившее от свёртка, перестанет согревать её замёрзшие руки, а сердце разобьётся от боли и отчаяния. Лилия не хотела об этом думать, потому что всё, что она делала, было во благо не ей, но её детям.

«Рано или поздно, но он найдёт меня и убьёт. Мне нужно спрятаться. Боже, как же страшно! Неужели это происходит со мной? Да нет! Это жуткий сон какой-то. Не может такого быть, чтобы он нашёл меня. Я спрячусь, уеду из этого места туда, где меня никто не знает. Но Патрика же убили, значит, и меня убьют. Нужно исчезнуть! А как же дети? Мои бедные дети, ни в чём не повинные малыши! Они не сделали никому ничего плохого, их-то за что? За что?! Так, тише, успокойся, прошу тебя, возьми себя в руки, если ты поддашься панике, нам — конец!» — мысли не давали Лилии покоя, и поэтому голова её готова была взорваться от количества вопросов и ненайденных ответов.

Могла ли она подумать ещё несколько лет назад, что произойдут эти страшные события, которые перевернут её жизнь с ног на голову? Что она с мужем переедет в этот городок, который станет для них последним пристанищем. Что мужа убьют, замаскировав убийство под несчастный случай. Что за ней будут охотиться как на зверя, которого рано или поздно загонят в угол и, возможно, поймают. А её дети станут ещё одной мишенью, которую необходимо будет уничтожить, потому что дети вырастают и мстят за своих родителей. Но она не позволит этому произойти. Только не с её детьми! Она всё сделает, чтобы малыши выжили в этой войне. Она убьёт любого, кто посягнёт на их жизнь. А сейчас детей нужно просто спасти, а для этого — спрятать так, чтобы ни одна душа в мире не знала, где они находятся.

Свет луны рассеял тьму, и Лилия увидела церковь. Эта божья обитель располагалась среди деревьев, будто спрятавшись от чужих глаз. В церкви всегда находили приют обездоленные и отчаявшиеся люди, а дети-сироты сюда попадали и того чаще. Где ещё найти такое место, в котором согреют теплом и душевностью маленьких крошек? Только там, где Бог находится на расстоянии вытянутой руки и согревает своей безграничной любовью.

Лилия подошла к дверям старой, но действующей церкви. Эти своды за год стали ей настолько родными и близкими, что она не боялась отдавать детей в лоно этой обители. Женщину пугало лишь одно: она больше никогда не посмотрит на своих чад. Не научит ходить и говорить. Не увидит первые шаги и первые синяки на теле. Не пожалеет и не прижмёт к себе, когда слёзы будут струиться из их глаз. Не утешит и тогда, когда первая любовь окажется невзаимной. Ничего этого ей не пережить и не увидеть. От этих мыслей сердце так защемило, что оно готово было разорваться от боли. Слёзы снова заструились по проторённым дорожкам, падая на одеяльце её малюток и оставляя на нём разводы.

Лилия положила маленький свёрток на порог церкви, а рядом — книгу в твёрдом переплёте. Женщина открыла её на той странице, где лежала смятая записка, на небольшом листке со следами слёз ровным почерком были написаны несколько строк. Размытые буквы превращались в слова и предложения. Читалось это с трудом, но становилось понятно, что человек, писавший письмо, не мог иначе передать свою мысль. Боль этого человека передавалась через слова и проникала прямо в сердце. Ещё раз мельком перечитав записку, Лилия скорее угадывала, чем прочитывала слова, которые писала впопыхах в больнице. Ведь она только что сбежала оттуда со своими рождёнными детьми.

Лилия в последний раз поцеловала крошек. Их мягкие щёчки ещё пахли молоком и её телом. Она посмотрела на них, таких маленьких и беззащитных, и повесила на них золотую цепочку с крестиком. «Да защитит вас Господь, сыночки мои!» Один ребёнок открыл глазки, как будто почувствовал, что на него смотрят. Затем пристально взглянул на мать — он словно запоминал её лицо, понимая, что больше никогда не увидит эти прекрасные серые глаза, обрамлённые мелкими морщинками.

Удаляясь от церкви как можно быстрее, женщина ещё раз оглянулась посмотреть на порожек. Там на каменной ступеньке лежали её сыновья. И там она навсегда оставила своё сердце…

Глава 1. На грани

2003 год, Новый Орлеан, штат Луизиана

 Марк бежал по цветущему лугу, наслаждаясь ароматами распустившихся за утро цветов. Они легко касались лица и оставляли жёлтую пыльцу на ресницах, губах и щеках. Детский смех разливался звонким эхом, а он всё бежал, и счастью не было предела. Даже когда падал, запутавшись в густой траве, не плакал, а поднимался, и улыбка снова появлялась на его личике. Ребёнок бежал за мамой, которая звала его, но удалялась всё дальше и дальше…

— Мама, мама, постой! — кричал Марк что есть силы и старался бежать ещё быстрее.

— Я здесь! Беги ко мне, малыш, — отзывалась приятным голосом женщина с серыми глазами.

— Где ты, мама? Я тебя не вижу! — Марк вертел кудрявой головкой вправо и влево, пытаясь понять, где же его мама, а слёзы предательски наворачивались на его карие глаза.

— Иди ко мне…


Резко проснувшись, Марк открыл глаза и приподнялся, затем облокотился на подушку, стараясь дышать как можно ровнее. Руки были холодные и мокрые, как и всё тело. Переведя дух и поймав ровный ритм сердца, мужчина обернулся и увидел рядом с собой полуголую женщину, которая мирно спала, не подозревая о страхах любовника.

«Надо бы вспомнить, как её зовут», — мысль промелькнула и так же быстро исчезла из его воспалённого сознания. Тяжело вздохнув, он постарался отойти от навязчивого сна, но женщина, звавшая за собой, никак не хотела его оставлять. Марк посмотрел на часы, висевшие на стене, и понял, что мог бы ещё поспать добрую пару часов.

«Ещё слишком рано, но уснуть больше точно не смогу… Этот сон моё проклятие. Женщина, которую вижу во сне, может быть моей матерью. Но если я никогда не видел и не знал её, как понять, что это она? У меня нет ни одной фотографии, ни единого воспоминания о матери. Что она делает в моих снах? Почему приходит ко мне и зовёт за собой? Может, она хочет мне что-то сказать или показать? Как узнать эту тайну?

Одни вопросы, а ответов, как всегда, нет. А может, это всего лишь сновидения без тайного смысла? Просто сны. Всем людям снятся сны, и необязательно их разгадывать. Нужно поговорить с братом о природе моих снов. Почему она мне снится, а Твену — никогда?»

Марк всегда был тенью своего брата. Хотел быть на него похожим во всём. Мечтал рисовать, как он, чувствовать жизнь и восхищаться ею. Совершать безумные поступки, от которых сносило бы крышу. Жить каждый день, словно он последний. Любить и ненавидеть людей, полагаясь на сердце, а не на разум.

Марк ничего этого не умел, не знал. Он был скуп на эмоции, холоден с людьми и презирал весь мир за то, каким он стал. Но как измениться? Как стать таким же, как брат? Как научиться любить людей, к которым он относится с пренебрежением? Он не знал. Но очень этого хотел.

Лениво поднявшись с постели и сбросив одеяло на пол, обнажённый мужчина не очень уверенной походкой поплёлся в душ. Голова кружилась, подташнивало, как при тяжёлом похмелье. Держась за стену, он направился подальше от постели, в которой лежала совершенно чужая женщина. Он ненавидел её уже за то, что она занимала его пространство и распространяла вокруг свои женские флюиды. Сейчас ему нужно было остаться наедине со своими мыслями и снами. Необходимо было разобраться во всей чепухе, которая происходит с ним последние несколько лет.

Холодный душ приносил облегчение разгорячённому телу и воспалённому странными снами мозгу. Мыльная пена смывала налёт претенциозности и равнодушия к окружающему миру. Миру, который он не воспринимал серьёзно, миру, который отнял у него отца и мать в детстве, оставив его с братом круглыми сиротами. Они были детьми, пытавшимися выжить для того, чтобы в итоге возненавидеть людей, которые улыбаются всем подряд и думают, что они счастливы в неведении.

Марк ничего не знал о своей матери и причинах, которые заставили её оставить его и брата, как только они родились. Почему их отдали на воспитание в семью таких людей, которые ненавидели детей и всячески их угнетали? Почему им никто так и не сказал, где похоронен отец и почему это такая тайна? И как во всём этом разобраться, пока не стало слишком поздно?

Выйдя из душа другим человеком, с прочистившимися мозгами, как после ударной порции густого эспрессо, он оглядел квартиру в поисках более или менее чистой одежды. Найдя синие джинсы, Марк натянул их на ещё мокрые ноги, надел белую футболку и чёрный пиджак, взял сигареты и вышел из дома, чтобы прогуляться и окончательно проснуться. Закрывая дверь квартиры, он надеялся, что, вернувшись, обнаружит её пустой. Благо брать там было нечего, да и найти эту дамочку не составило бы труда — они все обитают в одном месте, обычно не меняя дислокации.

За недолгую сексуальную жизнь серьёзных отношений у Марка так и не возникло. Ни к кому не было особой привязанности, нежных чувств или осознания того, что необходимо создать семью со всеми вытекающими из этого последствиями. Детей он не любил и старался обходить стороной, чтобы не причинить случайно вреда. Он считал, что дети — это воплощение недоразвитого зла: если в нужный момент не искоренить его, вырастают ублюдки и педофилы.

Он это понял ещё в детстве, когда рос в приёмной семье. Дети видели зло во всём, что их окружало. В каждом движении приёмного отца, который бил за любой проступок, за случайно пророненное слово, сказанное не вовремя, за каждый взгляд, в котором читалось презрение и жажда мести. Уилл ненавидел детей и избивал некоторых до полусмерти только за то, что они не слушались и часто убегали из дома.


1985 год, Льюисвилл, штат Техас


...Однажды после очередного избиения приёмным отцом они с братом решили сбежать из этого приюта ада, так как очередного избиения просто не пережили бы. Раны на спине были свежие, некоторые ещё кровоточили, оставляя багровые следы на рубашке.

— Я когда-нибудь убью эту сволочь! — Марк плакал навзрыд от боли и бессилия, его пальцы сжимались в маленькие кулачки и разбивали воздух.

— Марк, не плачь, всё пройдёт, — успокаивал брат. — Рано или поздно мы отомстим, а пока слишком малы для этого. Если придумаем что-то против него, он раздавит нас, как букашек.

Брат Твен обрабатывал ему раны на спине настойкой из алоэ и тысячелистника. Промывал лекарственным составом и дул на раны, когда Марк вздрагивал и морщился от боли. На целом свете они были одни друг у друга, и помощи ждать было неоткуда.

— Может, пойдём и расскажем всё полиции? Они должны нам помочь! — взмолился Марк, одёргивая рубашку.

— Старшие ребята уже ходили в полицию и жаловались на отца, но их даже слушать не стали. Надо придумать что-то другое, что-то похитрее. Придумал! Мы разработаем план мести! Но после этого нужно будет уехать из города, иначе нас отправят в другую семью или посадят в тюрьму.

 — Мы же ещё маленькие, а маленьких в тюрьму не сажают, я слышал это от старших ребят.

— Нам это с рук не сойдёт. Если план не сработает, отец просто убьёт нас и закопает в саду вон под тем деревом, и тогда нас уже никто не спасёт.

— Давай просто сбежим от этого кошмара, подальше отсюда?

— Как ты не понимаешь?! Отец найдёт нас, у него всё схвачено здесь. И когда он нас найдёт, то вернёт и так выпорет, что живого места не останется.

— Но подожди, Твен, ведь где-то нас ждёт наша мама. Я это точно знаю. Сегодня снова видел её во сне. Она была такая красивая, в белом ажурном платье. Я бежал за ней по лугу, а она всё звала и звала меня к себе.

— Мама умерла, запомни это! Сколько раз тебе можно повторять одно и то же! Ты что, забыл совсем, нам рассказывали об этом монашки в той церкви, где мы выросли? Мама бросила нас там и оставила книгу с запиской. Помнишь?

— Да, я помню всё, что рассказывали монашки. Про маму, что она оставила нас у дверей церкви, и про книгу с запиской, но я всё равно знаю, что мама жива. Я чувствую это — не зря же она приходит ко мне во снах.

Они услышали приближающиеся тяжёлые шаги и поняли, что это шёл к ним отец. Он снова был пьяный и наверняка злой. Такому лучше не попадаться на глаза, иначе всю душу вытрясет. Братья спрятались за конюшней, стараясь не шевелиться и не дышать. Видимо, у него на работе опять что-то случилось, раз напился, и теперь нужно было выместить на ком-то зло. А лучше всего у него получалось делать это на приёмышах: «Этих не жалко: если умрёт один, можно будет взять ещё парочку в приюте».

Связи у мужчины были налажены настолько, что он даже не старался думать, что кому-то причиняет боль и страдания. Свои люди у Уилла были везде: в местной полиции — когда кто-нибудь из ребятишек бежал туда нажаловаться на него, полицейские тотчас же возвращали его домой к «любящему отцу»; в больнице, где залечивали раны от его безжалостного кнута; в местной школе, где никто из учителей не обращал внимания на страдания и бледный, болезненный вид приёмных детей.

Весь городок сидел на крючке у Уилла, и поэтому никто даже пикнуть не смел о том, что творится в доме этого изверга. Его все боялись и уважали как местного мафиози. Всё это происходило по одной причине: через этого мужчину проходили крупные партии нелегального оружия, которые он поставлял всему штату по приемлемой цене. В то время, когда Америка вела войну с Ираком, Боснией и ещё парочкой стран, оружие было на вес золота, и вояки готовы были продать душу за него. Да что там говорить, Америка всегда с кем-то воевала, показывая себя военной супердержавой.

Поставки оружия были ценным грузом, поэтому никто не обращал внимания на детские жалобы и капризы отпрысков Уилла. Тем более дети вообще склонны всё преувеличивать и сочинять. А американцам как никогда было нужно оружие и боеприпасы, чтобы защитить себя и своих детей. И пусть лучше пострадает горстка этих никому не нужных голодранцев, зато Америка получит шанс выстоять в схватке супердержав!

Находясь в укромном закутке конюшни, братья держались за руки и старались не двигаться. Отец приближался к лошадям покачивающейся походкой, бормоча ругательства под нос.

— Скоты безмозглые, я вам покажу, как не слушать отца родного! Я их кормлю, одеваю, плачу за грёбаную учёбу, никому не нужную. Всё равно как были бестолочами, так и останутся. Сейчас вы у меня дождётесь, малолетки бесхребетные, я вам покажу, кто здесь хозяин!

Твен смотрел на брата и видел, как Марк начинает всхлипывать. Его нос покраснел, а из глаз уже готовились выступить первые слезинки, руки тряслись от страха. Надо было что-то срочно предпринимать, иначе отец обнаружит их тайное убежище.

— Успокойся, братишка, он не за нами пришёл. Не плачь, а то он нас отыщет и всыплет. Отец очень злой и может без разбора влепить обоим.

— Не могу ничего с собой поделать, — шептал Марк, стараясь побороть фобию. — Мне так страшно, и я уже чувствую боль, которую он собирается причинить. Давай убьём его сейчас, пожа-а-алуйста, — Марк взглянул в серые глаза брата и увидел решимость отомстить за его страхи и боль.

— Да, ты прав, сейчас самое время. Нужно действовать быстро, пока он не знает, что мы здесь. Оставайся тут: ты слишком напряжён и можешь напортачить.

Марк замотал лохматой головой:

— Нет, я пойду с тобой! Я тоже хочу стукнуть его, чтобы он упал и больше никогда — слышишь! — никогда не встал!

Твен усадил брата на корточки и прошептал в ухо:

— Ты должен остаться здесь и ждать меня, потому что я сильнее и сейчас мне не больно, как тебе. Твоя спина кричит и изнывает от страданий. Стоит упасть на землю или задеть спиной дверь, и она снова начнёт кровоточить. От такой боли ты можешь свалиться замертво. Я же за тебя переживаю, дурачок, успокойся. Ты и моргнуть не успеешь, как я вернусь.

— Моргнул — ты уже вернулся?

— Ну не так же быстро, братишка. Подожди немного, и я вернусь…

Глава 2. Братья

2003 год, Новый Орлеан, штат Луизиана

 Вернувшись из психиатрической лечебницы наполовину сломленным человеком, Твен жил один в маленькой квартирке на окраине города. Приступы иногда возвращались, но не такие сильные, как до лечения. Раньше он не понимал, что делает, куда ходит, с кем разговаривает. Он совершал странные поступки, о которых потом не помнил. Несколько лет назад было совсем тяжко. Он часто пропадал на пару-тройку дней и не знал, как потом вновь оказывался дома.

Тогда брат и положил его в больницу, точнее, в психушку — так правильнее, и Твену поставили диагноз: шизофрения второй стадии.

— Твен — ши-и-зи-ик, давайте признаемся в этом, — произнёс он сам себе. За три года болезнь чуть поумерила свой пыл, и ему стало легче. — Теперь можно спокойно жить в нашем премилом обществе и чувствовать себя свободно, потому что у многих людей на Земле есть какое-то психическое расстройство. Просто они не знают об этом или знают, но никому не говорят, чтобы не расстраивать себя или родных. Ха-ха!

Твен стоял у окна и думал, что уже давно не писал картины. Он посмотрел на пальцы со всех сторон и понял, что соскучился по ощущениям, когда кисть становилась продолжением руки; по запаху краски, который проникает в мозг, заставляя нейроны медленно кружиться в вальсе; по учащённому сердцебиению, когда видишь завершённую картину в первый раз, словно только что родившегося ребёнка. Раньше он много писал — любил это занятие с самого детства. Первая настоящая картина, которую он написал, был портрет матери, которую Твен никогда не видел. Он рисовал её, пытаясь воссоздать общую картину, запоминая лица чужих, посторонних людей. Когда портрет был закончен и он увидел лицо матери, то долго плакал о потерянной маме и той любви, которую никогда не почувствует.

— Интересно, где сейчас этот портрет? — задумчиво произнёс он. — Я не видел его лет десять, после того как отдал брату. Надо спросить у Марка, может, он знает.

В этот момент в дверь квартиры позвонили, и он пошёл открывать, не зная, кто стоит по ту сторону. В любом случае кто бы это ни был, это новости, изменения в скучной, устоявшейся жизни.

— Марк, братец, я так давно тебя не видел, заходи. Дай я обниму тебя!

Марк не стал сопротивляться, а, наоборот, потянулся к брату, чтобы обнять в ответ. Они не виделись несколько недель, и заметно было, что Твен скучал. Марк по нему тоже, но он не любил ездить к брату, потому что ему не нравились разговоры о прошлом, которые приводили к слезам Твена. Взгляды на жизнь у них были такие разные, а споры случались настолько горячие, что со стороны казалось, что ещё немного и будет драка. Но всё всегда заканчивалось примирением, смехом и поцелуями со стороны Твена.

— Я до твоего прихода размышлял, что давно не брал в руки краски и кисти. А ещё вспомнил, как в детстве нарисовал портрет мамы.

— Да, именно тогда твой талант художника как раз и проявился. Я помню тот портрет и те эмоции, которые возникли, когда я увидел маму впервые. Она была точно такой, какой была в моём сне. Но я давно не видел этот рисунок. Не знаю, где он может быть, наверное, потерялся…

— Я думаю, он не потерялся. Я думаю, мы его оставили.

— О чём ты говоришь? Где оставили?

— Да ты что, Марк, совсем ничего не помнишь? Я лежал в психушке, в которую ты меня запихнул, и то всё помню.

— Ну, не начинай, Твен, я запихнул тебя туда для твоего же блага. Твои приступы становились с каждым днём всё серьёзнее, ты перестал контролировать себя и свои действия. Я боялся, что ты однажды уйдёшь и больше не вернёшься.

— Да, хорошо. Я понял твои мотивы. Может, ты и прав, но ты не лежал там и не знаешь, как это!

— Да, не знаю. Может, просветишь меня? — начал выходить из себя Марк.

— Не нарывайся! Хоть ты и тренируешь спортсменов, дать тебе в нос я сумею! — крикнул Твен.

— Извини, брат, покипятился. День сегодня не задался с самого утра, — и тут Марк вспомнил, что в квартире оставил женщину, которую не хотел больше видеть.

— Так о чём это я говорил? Да… о портрете нашей матери. Так вот, я думаю, что мы оставили его в Льюисвилле, в Техасе, когда уезжали оттуда несколько лет назад.

— Не знаю, Твен, мне кажется, мы его брали с собой. Я помню, как положил рисунок в прикроватную тумбочку. А потом… не помню…

— Подожди, Марк, надо хорошенько подумать. Это, чёрт побери, важно! — Твен начал судорожно ходить по комнате, вцепившись себе в волосы.

— Успокойся, Твен, успокойся, прошу тебя, это же просто рисунок.

— Ты дурак? Это не рисунок, а портрет нашей матери, понимаешь ты это или нет? Фотографий её у нас нет, свидетелей, кто знал её, у нас нет. Где она — мы не знаем! Жива ли она — мы не знаем! Нашего отца убили в день нашего рождения, и кто убийца — мы не знаем! А ты просишь меня успокоиться?!

 —Твен, братец, тише, тише… Откуда столько мыслей и как давно ты с ними живёшь?

— Достаточно! — Твен сел на диван и посмотрел на потолок. — Я начал размышлять об этом, когда лежал в больнице. Когда мне становилось легче и я не помышлял о самоубийстве, я думал обо всём. О нашем тяжёлом детстве, о матери, об убитом отце. И не понимал одного: почему до сих пор мы не знаем ответов на эти вопросы? Почему, Марк?

— Ну не знаю, я как-то не задавался этим вопросом. А чего тут разгадывать? Отец умер или его убили за что-то, может, в пьяной драке, я не знаю. Мать нас бросила, потому что решила, что не сможет одна воспитывать детей без мужа.

— Нет, тут что-то не то. Я тебе не рассказывал, но когда я однажды сбежал… Помнишь?

— Да, помню, ты бросил меня, как наша мать бросила нас, когда мы только появились на свет.

— Ну, не преувеличивай. Меня не было-то, наверное, месяца два. Так вот, я жил тогда у старика Майкла, я ещё рассказывал про него. Очень умный старик и очень добрый. Он мне много чего наговорил тогда: и про мать нашу, и про отца, и про Уилла Брауна.

— Что рассказывал-то?

— Я сейчас уже не помню: столько лет прошло. Одно у меня тогда сложилось впечатление: что всё непросто там было. Я не придал значения этому, а надо было бы. А ты помнишь тот день, когда Красавчик отомстил за нас Уиллу?

— Конечно, помню, такое не забывается. Всё началось с того, что Уилл меня крепко побил, да и ты вернулся тогда только из больницы. После этого, кажется, у тебя начались приступы.

— Да, после этого…


1985 год, Льюисвилл, штат Техас


...Приступы Твена начались ещё в раннем детстве, наверное, после того мерзкого случая, когда он подрался с отцом. Подрался, ха-ха, это не то слово. Учитывая, что он был малявкой, а отец — огромным бугаем, борьбой это назвать было сложно. Одним ударом он укладывал мальчишку на землю: пять-четыре-три-два-один — нокаут! Он столько раз бил приёмыша по голове и по почкам, что писать кровью становилось обычным делом. Голова Твена напоминала футбольный мяч — одни шишки и гематомы, которые не успевали проходить, как нарастали новые, словно грибы после дождя. От сотрясений мозга начались непрекращающиеся головные боли. Затем кошмары, которые преследовали Твена каждую ночь. Только в его снах, в отличие от снов Марка, к нему приходила не мать, а пьяный Уилл с кнутом и бил его за просто так, потому что ему было весело. И всегда кричал одно и то же: «Ты мне не сын и никогда им не станешь, вбей это в свою маленькую пустую голову!» После этого Твен просыпался.

Несколько раз мальчик лежал в больнице, его подлечивали и отпускали к «любимому» папаше. Он просил врачей, умолял, чтобы они дали ещё один денек. Но никто даже слушать не хотел — его не оставляли в больнице, а отправляли домой долечиваться.

— У тебя там братик один, ждёт тебя. Без твоей защиты он долго не продержится, — говорила одна сердобольная медсестра. — Твоя мама не хотела бы, чтобы ты оставлял брата одного, вы друг у друга защита и поддержка. Вы половинки одного целого: когда одному плохо, то и другой страдает.

— Откуда вы знаете, что хотела бы моя мама? Её нет с нами! Она нас бросила, а значит, ей на нас наплевать!

— Я знала твою маму, когда она приехала в этот городок с твоим отцом, твоим настоящим отцом. Они были прекрасной любящей парой и очень хотели детей. Когда она носила вас в своём животике, она часто разговаривала с вами таким тихим, ласковым голосом. Бывало, сядет на скамеечку в парке, рукой поглаживает живот и песенки напевает. Она вас любила, это правда, а если и оставила вас, то не по своей воле, видимо, причина у неё была какая-то, веская и важная.

Твен, слушая медсестру, даже не заметил, как глаза предательски защипало и в горле возник такой ком, что проглатывай не проглатывай, не помогало. Он отвернулся к окну, чтобы медсестра не увидела слёз, и вытер их незаметно рукавом. Твен старался вообще никогда не плакать, он хоть и маленький ещё — всего-то десять лет, но уже мужчина. А тут взял и заплакал. Так горько вдруг на душе стало и тоскливо: «Мамочка, мамочка родная, как же я скучаю, забери меня отсюда, пожалуйста. Я больше не могу терпеть эту боль, эти страхи и кошмары».

На следующий день он вышел из больницы и твёрдо решил покончить со всем, что причиняло им с Марком боль. Для этого ему не нужна сила — достаточно было головы и мозгов, которых у него хватало с избытком.

Твен  долго планировал, как наказать приёмного отца за издевательства над братом и другими детьми. Если никто не мог дать Уиллу отпор, он решил действовать по-своему. Терпеть всё это он больше не собирался! План был поистине  гениален — оставалось воплотить его в жизнь…

И однажды этот случай представился.

Братья любили лошадей, которые были у них в конюшне. В любую свободную минуту они ходили туда и ухаживали за красавцами жеребцами и не менее красивыми кобылами. Чистили шерсть щёткой, мыли шампунем под душем, кормили овсом и морковкой, убирали навоз и ездили на них, когда разрешалось. Лошади были их единственными друзьями — животные их понимали и любили, и братья отвечали им тем же. И в том самом плане Твена один жеребец играл главную роль. Если бы лошадям давали «Оскар» за лучшие трюки, то Красавчик забрал бы эту премию, оставив всех далеко позади.

— Красавчик, ты же нам поможешь, правда? Без тебя мы никак не справимся, ты наш единственный друг и наше спасение, — Твен гладил гнедого коня по тёплой бархатной морде, а конь радостно подставлял большую голову в маленькие ладошки мальчика.

— На вот, возьми ещё одну морковку, ты их так любишь, а ещё любишь яблочки, правда?  Завтра принесу их обязательно. Ты ведь нам поможешь, Красавчик? Как только он появится, тебе нужно будет сделать всё, как я тебя учил. А теперь мне пора уходить. До завтра, Красавчик, я люблю тебя, — Твен поцеловал коня в морду, на что тот отрицательно покачал головой, давая понять, что не любит все эти телячьи нежности, а вот морковку и яблочки — очень даже.

Всё произошло в один прекрасный день. Ну не совсем прекрасный, прекрасные дни в этой семье редко кто наблюдал, чаще всего дни были паршивые, а ночи — холодные и страшные.

В этот день Твен, как обычно, был в конюшне, ухаживал за лошадьми. Это единственное дело, которое он делал с удовольствием, любую свободную минуту проводил здесь. Ничего не смущало и не огорчало Твена: ни резкий запах лошадиной мочи, которая впитывалась в сено и которую нужно было убирать каждый день; ни громкое ржание, когда животные были радостны или недовольны; ни вспыльчивый характер, из-за которого лошади вставали на дыбы, если им что-то не нравилось. «Я мог бы этим заниматься всю жизнь — ухаживать за лошадьми и лечить их, объезжать молодых и диких коней, тренировать для соревнований», — от приятных мыслей о будущем его отвлёк окрик брата. Видимо, тот искал его.

— Я здесь, Марк, рядом с Красавчиком.

— Твен, Твен, отец идёт, опять пьяный и очень злой! — воскликнул запыхавшийся Марк, остановившись рядом с братом. — Что будем делать? Мне кажется, он ищет нас, — испуганно прошептал мальчик и посмотрел на брата с надеждой.

Твен схватил за руку брата и потащил в укромное место — закуток между стеной и последним стойлом, которое пустовало какое-то время. Лошадь, находившуюся там, продали недавно за хорошие деньги одному акционеру, и из-за этого Твен долгое время ходил хмурый и грустный. Если бы у него были деньги... эх... он бы выкупил лошадь и вернул домой, в стойло, где её ждали свежее сено, ароматный овёс и любовь братьев.

Месть никто не планировал сегодня, но упускать такой случай было бы просто преступлением. Поэтому они должны были воспользоваться этим шансом, несмотря ни на что. Присев на корточки, мальчики стали ждать, когда в конюшню войдёт Уилл. Напряжение росло с каждой секундой, передаваясь от одного брата к другому. Они были такие маленькие, но уже в ответе за жизнь друг друга. Ради родного отца, которого они потеряли, и матери, которая бросила их по своей воле или по принуждению, они должны были защитить свои жизни от мучителя.

Глянув на Марка, Твен встал и взял кожаный кнут, который висел на стене. И тут брат схватил его за руку и прошептал:

— Твен, не уходи, я боюсь сидеть тут один, мне страшно!

— Ты должен остаться здесь и ждать меня, потому что сейчас я сильнее тебя и у меня нет открытых ран на теле. Я же за тебя переживаю, дурачок, ты и моргнуть не успеешь, как я вернусь.

— Моргнул — ты уже вернулся?

— Ну не так же быстро, братишка! Подожди немного, и я вернусь. Всё, я пошёл, мне ещё нужно спрятаться за Красавчиком. — Твен встал, приблизился к стойлу Красавчика и запрыгнул к нему, пока не увидел Уилл.

— Привет, Красавчик, не бойся, это я. Поможешь мне, как мы договаривались? Я всё сделаю быстро и не больно, ты даже ничего не почувствуешь. Мне всего лишь нужна будет твоя реакция, а у тебя с ней всё в порядке, я-то знаю.

Жеребец посмотрел на него сверху вниз и махнул лохматой чёрной гривой. Похоже было на то, что он согласился. Оставалось узнать, так ли это на самом деле.

Твен услышал ругательства отца и напрягся. Сквозь отверстия в досках стойла он увидел, как нетвёрдой пьяной походкой Уилл приближается к Красавчику. Твен знал, зачем тот пришёл в конюшню: он видел несколько раз, как приёмный отец приходил сюда, будучи пьяным, и ругался на коней. Он бил их палками, но несильно, потому что лошади считались ценным товаром и некоторые в скором времени могут быть проданы. Уилл избивал аккуратно, не задевая ноги и брюхо, животные гневно ржали и вставали на дыбы, но отец был осторожен и никогда не подставлялся под тяжёлые копыта.

Когда Твен слышал испуганное ржание коней, то вбегал в конюшню и старался помешать Уиллу избивать лошадок. Он лупил кулачками по спине отца — да что сделается такому бугаю? Мужчина отталкивал его, и мальчишка падал на землю. Больше всего Уилл любил издеваться над Красавчиком, которому Твен отдавал всю любовь и добытую с таким трудом морковку. Почему Уилл так ненавидел этого жеребца? Наверное, потому что не хотел, чтобы мальчишка проводил здесь слишком много времени. А может, оттого, что никто и никогда не любил Уилла так, как эту глупую лошадь.

— Будь неладна эта вонючая тварь! Если бы не деньги, которые я могу выручить за неё, давно отдал бы на мясо, — Уилл стоял, покачиваясь у стойла Красавчика и пытаясь схватить лошадь за гриву, но жеребец крутил головой и не давался. После нескольких неудачных попыток Уилл начал искать кнут в конюшне, чтобы хорошенько всыпать неугодному коню. Он двинулся в сторону, но споткнулся о собственную ногу и упал, ударившись головой о землю.

— Будь проклята эта конюшня со всеми тварями, что здесь обитают, сожгу здесь всё к чертям! — кряхтя, он с трудом встал на четвереньки, а затем, уцепившись за стену, поднял своё грузное тело в вертикальное положение. Подойдя совсем близко к стойлу Красавчика, Уилл резко схватил коня за гриву и приблизил голову к себе.

— Проклятый конь, это ты виноват, что я упал, поэтому я тебя накажу, — резко вытащив из кармана нож, он показал его жеребцу. — Ну что, теперь страшно?

Твен сидел за Красавчиком, не шевелясь, слышал разговор пьяного отца и видел всё, что тот делает. Он чувствовал страх Красавчика, который передавался и ему тоже. Нужно выбрать момент и действовать... Сейчас! Мальчик резко вскочил, схватил кнут и что есть силы ударил по крупу жеребца.

Реакция коня была моментальной: он испугался и заржал, неожиданно для Уилла встал на дыбы, передними ногами ударив его в грудь с такой силой, что тот отлетел на несколько метров вперёд и ударился о стену. Твен успел отскочить от коня, поскольку задние ноги могли рефлекторно ударить тоже.

— Молодец, Красавчик, ты всё сделал правильно и… извини за кнут. С меня ведро сладкой моркови, — он погладил и поцеловал морду жеребца. Конь особо не сопротивлялся, лишь в очередной раз отрицательно покачал головой, как бы говоря о том, что эти лобызания ни к чему.

Из закутка выскочил Марк и подбежал к брату.

— Вот это да! Вот это вы даёте с Красавчиком! Ну прям как в «Зорро»! — мальчик подошёл к жеребцу и погладил морду. — Молодец, Красавчик, ты наш герой. А что с Уиллом? Что-то он не шевелится совсем. Умер, что ли? — взгляд Марка остановился на Твене, который стоял рядом с приёмным отцом.

— Я не знаю, у него изо рта кровь течёт. Наверное, надо позвать врача.

— Тогда я позову, — сорвался Марк с места, чтобы бежать за помощью.

— Нет, стой! Иди в дом, только смотри, чтобы тебя никто не видел. И рот на замок! Я сам побегу за помощью. Не хватало того, чтобы узнали, что мы вместе были в конюшне.

— Хорошо, я постараюсь. Ну я пошёл? — близнец отвернулся от Твена и направился домой, оглядываясь по сторонам, чтобы его никто случайно не увидел.

В доме была только жена Уилла — Тина, их приёмная мать. Она почти никогда не выходила из дома, смотрела за близнецами и вела домашнее хозяйство. Вот она-то и увидела в окно, что Марк выходил из конюшни. Выглядел он подозрительно и постоянно оглядывался по сторонам, как будто чего-то опасался. «Что это с ним и где его брат?» — промелькнуло у неё в голове.

Марк приблизился к двери дома, оглянулся по сторонам и медленно открыл дверь. Та предательски заскрипела, оповещая всех, что кто-то вошел.

— Вот же зараза! — прошептал мальчик.

Не успел он подняться по лестнице, как над ним грозовой тучей нависла Тина.

— Где ты был, маленький засранец, и где твой брат? Отвечай немедленно!

— Я... я… гулял на улице с мальчишка… — не успел он договорить, как получил оплеуху.

— Не смей мне врать, гадёныш! Отвечай, ГДЕ ТВОЙ БРАТ?

— Тина, я не знаю, не знаю, кажется, я видел, как он пошёл в конюшню дать лошадям еды.

— Я видела, как ты вышел из конюшни. Что вы там делали вдвоём?

— Я хотел посмотреть на Красавчика, он такой классный, как конь у Зорро.

— У какого ещё Зорро? Что ты несёшь? Иди в свою комнату, не путайся у меня под ногами, — она повернулась, тяжело вздохнула и пошла на кухню готовить обед на свою большую приёмную семью. «Этот братец скрывает что-то от меня, но не будь я Тина Уилл Браун, если не узнаю правду. Говорила я Уиллу, не нужно было брать этих выродков, прокляты они, как и вся их семья…» — женщина сбросила с себя фартук и быстрым шагом направилась в конюшню.


Твен бежал по дороге в сторону больницы. Он бежал быстро, но страх того, что он мог убить Уилла, убеждал бежать ещё быстрее. «Только бы успеть, только бы успеть спасти его. Я же не хотел убивать, а так, испугать немного, чтобы отстал от нас и больше не бил», — с такими мыслями Твен старался ускориться изо всех сил.

Когда до больницы оставалась пара кварталов и поворот налево, мальчик вдруг остановился как вкопанный. Перед ним простиралась дорога, ведущая на свободу. Туда, где нет истерички Тины и злобного Уилла, где нет подхалимщиков и прислужников папаши, нет постоянной боли и страха, что умрёшь или не встанешь от очередных ударов взрослых. Твен потрогал шишку на голове — она ещё окончательно не зажила, и прикосновения отзывались острой болью. Поморщившись, он со злостью подумал о том, что эту шишку и все остальные синяки и удары на теле, шрамы на спине он получил лишь от одного человека, который ненавидел его больше всех на свете. Но за что? Откуда такая ненависть? Он не знал.

Твен сделал шаг в сторону новой жизни и оглянулся назад.

— Марк, я вернусь за тобой. Обязательно вернусь, пожалуйста, только дождись меня…


Тина сбавила шаг, подходя к конюшне: почему-то было страшно, хотя она никогда ничего не боялась. Женщина зашла в тёплое помещение, где жили лошади, и резко остановилась. Она всегда ненавидела этот запах, резкий и кислый, который исходил от лошадей.

— Как здесь можно находиться больше пяти минут, ужас! Один запах мочи чего стоит. О, боже, что это? — взгляд Тины упал на угол конюшни. Там на земле виднелись большие белые ноги её мужа. Подойдя ближе, она увидела мужчину целиком. Уилл сидел, прислонившись к стене, голова была опущена на грудь. На подбородке застыла кровь, она же окрасила в багровый цвет рубашку. Женщине хотелось позвать на помощь, показать, что ей страшно, что одной не справиться, но крик застыл в горле. «Надо бежать отсюда как можно дальше и делать вид, что я ничего не видела!» — подумала Тина, поднимаясь с колен, но что-то её остановило. Возможно, человеческое сострадание или брачная клятва, данная когда-то мужу: «В болезни и здравии, бла-бла-бла...»

Как же ей хотелось не видеть всего этого, но Уилл её муж, и нужно хотя бы позвать на помощь. «Да, нужно вызвать врача, но сначала пощупать пульс. Как это делается? О боже, что же с ним случилось?» — Тина взяла его руку, та была тёплой и тяжёлой.

— Где-то здесь должен быть пульс, вот же чёрт! — выругалась женщина. Она паниковала, руки тряслись.

Ничего не нащупав и так и не поняв, жив муж или мёртв, женщина медленно поднялась и, находясь будто в трансе, пошла звать на помощь. Ноги не желали передвигаться, они были как ватные, словно сопротивлялись. И тут Тина внезапно ощутила невероятную лёгкость, свободу и радость. За все пятнадцать лет совместной жизни она не ощущала такого. Да, она и мужа-то никогда особо не любила, может быть, поэтому сейчас ей стало всё равно, заберёт его смерть или оставит ещё на земле. Сейчас женщина ясно поняла: всё кончено, и, даже если Уилл выживет, всё будет по-другому.

Тина медленно побрела к дому. Погрузившись в мысли, она даже не заметила, что в конюшне не оказалось Твена, а то, что ребёнок мог быть причастен к состоянию мужа, просто не приходило в голову. Скорее всего, муж напился, пошёл в конюшню, упал и уснул. Ну да, так и есть, он просто спит. Вот проспится, и всё будет как прежде. Тина даже засмеялась над своими глупыми мыслями о том, что она будет теперь без мужа и что ей легко и свободно.

— Да кто я без мужа? Никто, пустое место, — разговаривала она сама с собой. — Да и как поднимать детей, да ещё и неродных? Уилл и находил этих бездомышей только для того, чтобы они помогали в его мрачных делишках. Банда Уилла. Всё, не хочу думать об этом, мне это всё неинтересно!

Она вошла в дом и опешила: на неё смотрел Марк и ждал ответа. Он искал его в глазах Тины, но никак не находил.

— Что смотришь на меня? Давай беги уже к соседям за помощью, надо спасать отца! — рявкнула вдруг женщина.

Марк припустил что есть силы к соседям, надеясь успеть спасти жизнь ненавистного отца.

— Но где же Твен? Почему его так долго нет? Он должен был уже вернуться. Только бы с ним ничего не случилось. Пожалуйста, Боженька, верни мне брата, — просил Марк, обводя глазами округу в поисках Твена.

Пока Марк шёл обратно домой, он уже слышал сигналы скорой помощи. Он ускорил шаг, потому что не хотел пропустить зрелище, как приёмного папашу вытаскивают из конюшни. Спустя пять минут приехала машина с врачами, и они побежали в конюшню с носилками. Марк рванул было туда посмотреть, что происходит, но в этот момент мать схватила его за шиворот и так дёрнула за рубашку, что первая пуговица с треском отскочила и затерялась где-то в траве. Мальчик охнул и остался стоять на месте как пригвожденный.

— Не суй свой нос, куда не следует! Понятно тебе? Иди лучше поищи брата. Мне нужно серьёзно с ним поговорить и узнать, что случилось в конюшне и как вы к этому причастны.

Марк опустил глаза и пошёл прочь от Тины. Он видел боковым зрением, как врачи вынесли из конюшни носилки с телом Уилла, которое покачивалось, словно на волнах, под ритм шагов врачей. Эти волны мягко качали Уилла, унося в забытье, туда, где он не чувствовал боли. Наверняка там ему было хорошо и спокойно. Тогда он ещё не знал, что жизнь больше никогда не будет прежней.

Наступила ночь. Марк порядком замерз, но продолжал искать брата. Останавливаться было нельзя, нужно найти Твена, иначе брат не переживёт эту ночь и погибнет. А вместе с ним и Марк. Как жить без брата, он не представлял, да и не мог. В его детском мозгу такие мысли не зарождались, да и откуда им там взяться, если его Твен всегда был с ним, с самого их рождения. Если бы он пожелал, он бы всегда был рядом с братом и никогда не отпускал бы его руку. Только так он чувствовал себя в безопасности. А ещё он чувствовал, что когда смотрит в серые глаза Твена, то видит маму и эмоционально становится ближе к ней. Он не мог потерять и Твена, и маму в один вечер. Ему нужен был кто-то рядом, кто сможет обнять его перед сном и пожелать доброй ночи. Сейчас у него был только брат, потому что любимая мамочка, возможно, на небесах, и теперь он видел её лишь во сне.

— Твен, ты где? — кричал во тьму Марк, но никто не отзывался, кроме совы, которая сидела на дереве. — Ну и что теперь делать, куда идти? — хныкая, спрашивал у птицы мальчик.

— Уху, уху, — отзывалась сова.

— Правильно, пойду найду место для ночлега, а утром снова отправлюсь на поиски брата.

Когда настало утро, Марк понял, что ночевал в старом сарае или курятнике. Здесь жутко воняло куриным помётом и было очень холодно, несмотря на разбросанное сено.

Он замёрз так, что зубы выстукивали чечётку. К тому же он до тошноты хотел есть. Живот непрестанно сводило, и он громко урчал. Мальчик уже не хотел больше искать брата, а мечтал о горячем завтраке и тёплой постели. «Может быть, Твен специально прячется от меня, чтобы я его не нашёл? — размышлял Марк. — Возможно, у него какие-то важные дела, скоро он придёт домой и скажет: “Ну что, не ждал меня?” А вдруг он уже дома, сидит и ест мой завтрак? Скорее всего, он вчера вернулся, пока я искал его. Сейчас сидит, наверное, переживает, где же я?»

— Надо срочно бежать домой и устроить сюрприз! Вот это я хорошо придумал! — Марк вскочил и что есть мочи побежал домой. У мальчика появилось столько сил и энергии, что он моментально забыл и о голоде, который его мучил, и о холоде, от которого ломило кости. Он столько хотел рассказать брату: о том, как провёл эту ночь и как замёрз в курятнике, как вчера искал его весь вечер и так и не нашёл. А ещё — как разговаривал с совой, и она подсказала ему, что искать брата лучше утром и что дела делаются на свежую голову.

Прибежав домой, Марк первым делом начал искать брата. Он побежал в конюшню, надеясь увидеть его. Но там было пусто, со вчерашнего дня никто сюда не заходил. И когда лошади увидели человека, они рьяно заржали, прося о еде и заботе. Марк жалобно посмотрел на животных и ласково произнёс:

— Мы к вам попозже забежим, вот только я Твена найду, — Марк послал им воздушный поцелуй и побежал дальше искать брата.

Он прочесал весь двор, заглянул во все сараи и закутки, забежал в подвал и поднялся на чердак дома, куда обычно боялся заходить один. Заглянул одним глазком туда, позвал брата, но услышал только тишину. И мигом сбежал вниз — подальше от этого страшного места. Дети, которые жили вместе  с ними в доме, рассказывали кошмарные истории об этом чердаке.

...Чердак этот был заброшенным и страшным. Даже днём там было темно. Свет туда почти не проникал, потому что чердак был чудовищных размеров и имел одно маленькое окно, которое находилось под самым потолком. Чердак разделялся на несколько зон. В первой, главной зоне, хранились старые вещи, оставшиеся от прежних хозяев. Там стояли сундуки, в которые был сложен разного рода хлам и мусор. Их никто никогда не разбирал, поэтому они стояли и ждали своего часа. С каждым днём они зарастали пылью и плесенью, их пожирала старость, делая всё более мрачными.

Во второй зоне, которая была дальше первой и в которую заходили, только если нужно было что-то найти, находилась мебель. Это были древние шкафы и комоды, старый диван, из старой обивки которого выглядывали пружины, сломанные стулья и столы. Они все были покрыты метровым слоем пыли и находились на чердаке, наверное, с начала времён. Весь этот хлам нужно давно было вытащить и отправить в костёр, но родители не поднимались туда из-за ежедневной массы дел, а дети — потому что боялись.

Ещё была третья зона — самая страшная и опасная, куда никто не ходил, потому что там жило нечто тёмное и кошмарное. Говорили, что, кто ходил в третью зону, навсегда пропадал или исчезал там.  И больше этого человека никто не видел. В отличие от двух других, эта зона была не освещена светом из окна, тут всегда было мрачно и сыро. Никто не видел, как это нечто выглядит, но все были уверены, что это было большое тёмное существо с восемью лапами, на которых имелись присоски. Этими присосками оно хватало любого, кто входил в третью зону, и затаскивало к себе в темноту. Говорят, что даже кости людей там не находили: оно съедало их полностью… Все дети в доме боялись чердака, и когда кто-то из них туда попадал из-за мало-мальской провинности, все были уверены, что больше его никогда не увидят. Страшное место, безумно страшное!

Однажды Твен был наказан отцом за один дрянной поступок, который стоил Уиллу большой суммы денег, а ведь на нее можно было купить пару хороших скакунов. Отец посадил Твена на чердак на два дня и запер там. Все слышали, что Твен там плакал, кричал, звал маму, а потом наступила тишина. Дети просили Уилла отпустить его, говорили, что он боится темноты и ему там страшно, но папаша был непреклонен. Твена вернули с чердака, но было слишком поздно. Он изменился навсегда. После этого мальчик стал плохо спать и есть, начал заикаться и бояться любого шороха. Иногда просыпался ночью от кошмаров и потом лежал до утра, опасаясь закрыть глаза.

Когда Марк заглянул на чердак, то подумал, что это идеальное место, чтобы спрятаться, ведь там никто не будет тебя искать. Но Твена не было и там.

— Куда же он делся? Словно сквозь землю провалился! — почесал  голову мальчик и пошёл искать брата дальше.

Твен так и не появился — ни завтра, ни через месяц. Его никто особо не искал: Тина всё время проводила в больнице с Уиллом, который не приходил в себя. Врачи говорили, что тот в коме, и никто не знал, когда же он очнётся. Из-за того, что Тины не было дома, дети были предоставлены сами себе. Марк впал в уныние и почти не выходил из их с Твеном комнаты. Это помещение было единственным местом, где он ощущал присутствие брата, здесь повсюду были рисунки Твена. Тот любил рисовать, и у него хорошо получалось — так говорили в школе. Его часто хвалили, хоть это ему никогда не нравилось. ...




Все права на текст принадлежат автору: Элен Славина.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Вокзал "Техас - Луизиана"Элен Славина