ЗНАМЕНА ПОБЕДЫ
Том 2

Редакционная коллегия:

А. И. Луковец (руководитель),

Б. Н. Полевой,

К. М. Симонов,

Б. А. Фельдман,

С. В. Цукасов.

© Издательство «Правда». 1975.

ГОРДОСТЬ НАША — ГОРОДА-ГЕРОИ

Москва моя!

У Кремлевской стены лежит Неизвестный солдат.

У самого своего сердца похоронила Родина Героя. И зажгла над ним Вечный огонь.

Неизвестно имя солдата.

Известен, овеян всемирной славой и бессмертен его подвиг: он пал на огненном, на крайнем рубеже, и не пустил врага в Москву.

Железная стойкость, мужество и отвага таких, как он, разбила бронированный вал отборных фашистских армий.

На том же Ленинградском шоссе, где сражался Неизвестный солдат, воевал Александр Соболев.

До войны Соболев был слесарем на 1-м ГПЗ. Защищать Москву он ушел добровольцем, обратившись с заявлением в ЦК ВЛКСМ. Комсомолец и спортсмен, он был зачислен в знаменитую Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения. Ныне Соболев — начальник цеха на том же 1-м ГПЗ. Мы ездили с ним по нынешней Москве и Подмосковью и говорили о времени нашем, о Москве и москвичах. И о грозной осени 1941-го.

…Москва и до войны была красавицей, вся устремленная вширь и ввысь. Уже тогда она успела неузнаваемо измениться, вдвое увеличив по сравнению с предреволюционными годами свои размеры, население. Полным ходом осуществлялся разработанный по инициативе и поручению В. И. Ленина первый Генеральный план реконструкции столицы. Город стряхивал с себя пыль веков, расправлял плечи, расширял и выпрямлял улицы, поднимал новые дома. Символами той эпохи стали заводы «Калибр», «ЗИЛ», «Шарикоподшипник», «Фрезер», преображенные кварталы Дангауэровки, Усачевки, Красной Пресни, пять новых мостов через Москву-реку, первые линии метро, канал Москва — Волга, сделавший столицу портом пяти морей…

«Ты самая любимая», — пел о Москве наш народ. И песню эту повторяли люди во всех уголках планеты. Потому что Москва не просто город. Она знамя трудящихся всей земли, олицетворение нового, социалистического мира, его животворный и зовущий пример.

Вот почему Гитлер издал приказ: взять и разрушить Москву до основания, не выпустив из нее ни одного жителя, будь то солдат, женщина, старик или ребенок… «Там, где стоит город, будет море, которое навсегда сотрет столицу русского народа в цивилизованном мире. Я слышу плеск его волн…»

Те, кто встал у стен Москвы, защищая город, не знали этого секретного гитлеровского приказа. Тайны фашистских сейфов открылись много позднее. Но герои московской битвы понимали: здесь, на этом рубеже, они защищают начатую Великим Октябрем новую историческую эпоху.

На Москву враг двинул треть своих пехотных, две трети танковых и механизированных войск, действовавших на Восточном фронте. И когда по многочисленным шоссе — Ленинградскому, Рогачевскому, Дмитровскому, Волоколамскому, Минскому, Варшавскому — на Москву обрушились танковые тараны врага, на Западе многие сочли: участь ее решена.

Наши заводы еще эвакуировались на восток, наша промышленность еще перестраивалась на военный лад. А пока — как остановить фашистские танки? Как перебить стальные сухожилия этих бесконечных и, казалось, неудержимых железных колонн, нацеленных на Москву?

На танки бросались пехотинцы с гранатами и зажигательными бутылками в руках.

По танкам под Тулой и Лобней били зенитные батареи.

С танками всю ту осень и всю зиму дрались минеры, в том числе Александр Соболев.

Преградить в столицу путь танкам вышла вся Москва.

…Противотанковый ров в Зеленограде давно засыпан и превратился в аллею, по которой гуляют дети. Мы нашли с Соболевым другой такой ров — в березовой роще под городом. Он и сейчас, забитый травой, водой и снегом, напоминает широкий канал.

Полмиллиона москвичей дни и ночи строили оборонительные сооружения. Они вырыли 361 километр противотанковых рвов, 331 километр эскарпов, установили 105 километров металлических надолб и 611 километров проволочных заграждений, построили 4 026 пушечных и 3 755 пулеметных дотов и дзотов, устроили 1 529 километров лесных завалов и выкопали более 5 тысяч километров окопов в полный рост.

Не случайно на пьедесталы памятников на рубежах обороны Москвы подняты не только танк, самолет, пушка, смертоносная «Катюша», но и стальные противотанковые ежи…

Победа складывалась из тысяч подвигов.

На пять суток задержали врага на Варшавском шоссе легендарные подольские курсанты, отражая натиск 57-го механизированного ударного корпуса гитлеровцев. Они полегли на поле боя, но не отступили и дали время создать за своей спиной новый рубеж обороны.

В золотые скрижали истории вписан подвиг 28 героев-панфиловцев, вступивших в смертельный бой с пятьюдесятью танками противника. 18 машин врага уничтожили они. 23 наших героя остались на поле сражения. Но эта горстка отважных обломила острие танкового клина, нацеленного на разъезд Дубосеково, на Волоколамское шоссе, на Москву. В учебники истории вошли простые и ясные слова политрука Василия Клочкова: «Велика Россия, а отступать некуда. Позади Москва!»

Вот строки из писем Клочкова домой:

«Сегодня был в Москве на параде, а вечер мы провели в землянках и окопах».

«Нахожусь в районе обороны на подступах к родной Москве. Враг прет, не жалея ничего».

«Представили меня к награде за боевые действия — боевому ордену Красного Знамени. Мне кажется, уж не так много я воевал и проявил геройства… Иногда силы противника в пять-шесть раз превосходили наши, но мы сдерживаем его атаки».

«Иду в бой. Целую. Ваш папа».

Да, он был на том параде… На самом суровом и самом торжественном параде в истории. Он тоже шел под косо летящим снегом в тех серо-белых шеренгах по заледеневшей брусчатке Красной площади, и дальше, вниз к набережной и направо, — на передний край… Через девять дней он погиб, войдя в бессмертие.

Еще через двадцать дней распрямилась и с сокрушительной силой ударила по врагу до отказа сжатая пружина обороны.

«Зима нашего несчастья» — так назвал те месяцы гитлеровский генерал Гудериан.

А для советских людей и для народов всего мира то были месяцы первой большой и окрылившей всех победы.

Тридцать лет прошло после войны. Александр Соболев говорит:

— Если бы видели сегодняшнюю Москву те, что пали, ее защищая… В самых смелых мечтах не могли мы представить, что наша столица будет такой, какой стала.

Ее и в старину вполне справедливо называли великой. Но трудно сейчас поверить, что когда-то с колокольни Ивана Великого можно было оглядеть всю Москву. Теперь ее невозможно окинуть взором даже с полукилометровой точеной иглы Останкинской телебашни. Куда ни глянь с этой самой высокой вершины города, всюду — справа и слева, сзади и впереди — за горизонт, в синюю дымку уходит Москва…

Пройдите по ее центру. Древняя красота Кремля стала еще строже и торжественней в окружении современных зданий — небоскребов из камня, бетона, стекла и алюминия. Словно голубые паруса, раскрылись высоко над городом дома Калининского проспекта. Синевой отливает строгий брус гостиницы «Националь», белым айсбергом причалила к Москве-реке и Кремлю гостиница «Россия»…

Поезжайте в любую сторону от центра — на юг и на запад, на север и восток. Будто гигантское каменное море расплескалось из конца в конец столицы, вздыбив к небу зубчатые силуэты. И за этими силуэтами все дальше и дальше простирается город, пока не останавливается у окружного шоссе, накатываясь на него белопенным прибоем просторных, светлых кварталов Медведкова и Бескудникова, Дегунина и Химок, Тропарева, Новых Черемушек или Чертанова…

Сорок километров с севера на юг, тридцать — с запада на восток. Сто девять километров по окружности, по кольцевой московской автостраде. Почти девяносто тысяч гектаров территории — это в три раза больше Лондона, в девять — Парижа. Более 50 тысяч зданий, около трех тысяч улиц, переулков и площадей, почти семь миллионов жителей…

С промышленной мощью Москвы не сравнятся и многие государства. Полторы тысячи ее предприятий плавят сталь, выпускают станки и автомобили, приборы и подшипники, электромоторы, часы и телевизоры… В столице производится 40 процентов шелковых и 20 процентов шерстяных тканей, выпускаемых в стране.

Москва — гигантский железнодорожный узел и крупнейший порт Европы — принимает и отправляет в год четыреста миллионов пассажиров, десятки миллионов тонн грузов. В столице 700 научно-исследовательских учреждений, институтов, конструкторских бюро, почти 50 вузов, 1 300 школ, 130 кинотеатров, сотни спортивных сооружений, 10 тысяч магазинов… Нет, невозможно все перечислить, все назвать.

— Да, велик наш город, — говорит Соболев. — Я вот коренной москвич, а всю ее не знаю, во многих районах не бывал да и вряд ли сумею когда-нибудь побывать. Знаете, ведь у каждого москвича есть своя «маленькая Москва». Я живу в Кожухове. До войны это была деревня. Сейчас Кожухово, как и соседнее Нагатино, — своего рода город в городе, столь же прекрасный и благоустроенный, как любой другой район Москвы. Работаем мы с женой на подшипниковом заводе, он тут рядом, добираемся в цехи за пятнадцать минут. Здесь же, на заводе, я кончил вечерний институт. Словом, есть в нашей «маленькой Москве» все, что нужно человеку: кинотеатры и магазины, спортивные сооружения и служба быта, школы и больницы, библиотеки, парки. Но и вся Москва, как говорится, к нашим услугам. Дочь моя заканчивает медицинский институт. Бываем мы с женой в театрах и музеях, в Третьяковке и на ВДНХ… Словом, все блага культуры, которыми так богата столица, в любое время доступны москвичам. Но Москва значит для советских людей и много больше. Вот на нашем предприятии подхватили инициативу завода «Динамо» и развернули социалистическое соревнование на основе личных планов. Этот почин стал достоянием не только московских предприятий, а быстро распространился по всей стране. И так всегда, так во всем. Москва не просто великий город. Это город великих идей, выдающихся трудовых свершений и починов, научных открытий и культурных достижений, город мира, оплот цивилизации на земле… Именно эта Москва особенно близка каждому сердцу.

В Отчетном докладе XXIV съезду КПСС тов. Л. И. Брежнев говорил о Москве: «Всем советским людям она дорога как столица нашей Родины, крупнейший центр промышленности, культуры и науки, как символ нашей великой социалистической державы… Сделать Москву образцовым коммунистическим городом — это дело чести всего советского народа!»

Величественная цель! На новый благородный подвиг позвала партия жителей столицы, всех советских людей. Каждый день мы видим результаты этой начавшейся грандиозной работы. Они в трудовых успехах москвичей, в высоких цифрах роста производства в девятой пятилетке, в непрерывно хорошеющем облике Москвы, которая неизменно восхищала и восхищает всех.

Будет образцовый коммунистический город. Им станет наша прекрасная столица, аванпост коммунизма на планете!

А. МУРЗИН

«Правда», 2 января 1975 года.

Стойкость

Из фронтового блокнота писателя

…Неделю назад проезжал я по южным районам Ленинграда — к Ульянке. Наступал вечер. Кое-где уже загорались уличные фонари. Внезапно, словно чья-то властная рука взяла меня за сердце, я узнал: именно тут, на этом склоне, стоял в середине сентября 1941 года танк, только что прибуксированный с линии фронта, искалеченный и обгоревший. Его броня была закопчена. Из смотровых щелей еще курился буроватый дымок.

Все мы — около двадцати командиров и матросов, набившихся по дороге в попутный грузовичок, — с болью, гневом и горечью вглядывались в эту (ведь наша!) изувеченную машину.

Сзади тяжело громыхнуло — недалеко, где-то у Красного Села. Холодок пробежал по спинам: это тут, совсем близко. Мы еще не знали, что там, впереди, но сердце сжималось от боли: кольцо блокады сомкнулось!

…Тридцать месяцев фашисты разрушали Ленинград планомерно и свирепо, неустанно и бессмысленно. А он стоял, истерзанный и непокоренный. Стоял насмерть, чтобы жить, ковал оружие, чтобы пришел долгожданный День Победы.

И вот о чем мне подумалось теперь, на покойном сиденье такси: ведь если бы тогда, возле танка, нам вздумалось вообразить, что будет на этом месте, когда мы победим, ведь, пожалуй, большинство из нас увидело бы почти то же самое: питерскую окраину — конечно, подновленную, подремонтированную, но такие же деревянные домики тут, у булыжного Петергофского шоссе…

А теперь?

Теперь, тридцать два года спустя, если считать не с конца, а с начала блокады, машина несла меня по тому же самому месту, ставшему одним из прекраснейших районов города. Передо мной громоздились друг над другом несчетные корпуса — «точечные», башнями возносящиеся к невысокому северному небу, и «горизонтальные», раскинувшиеся по земле шире захаровского Адмиралтейства, шире растреллиевского Зимнего дворца.

Новый Ленинград. Такой, каким я, как бы ни старался, не мог бы даже примерно вообразить себе в тот сентябрьский день первого года войны; такой, который не существовал тогда, наверное, даже в мечтах и проектах, будущих ленинградских градостроителей, вдруг мощно обнял меня.

Я завертелся на сиденье, и безусый юноша-таксист, покосившись, не без удовольствия проговорил:

— Первый раз в Ленинграде, папаша? Хорош город!..

Про себя я усмехнулся, услышав это, но ничего не стал объяснять: мне его гордость понравилась.

Мы молча ехали дальше. Я думал, что ведь, если бы минуту назад этот паренек не «навез» меня на мое собственное воспоминание, я бы, наверное, спокойно пересек и Дачное, и Ульянку, и ничему не удивился бы: все знакомо, привычно… Но теперь каждый угол здания, каждый перекресток улиц виделся по-новому — и оттуда, из тридцатилетней глубины прошлого, и одновременно из нашего сегодняшнего дня. А острота переживания этого вылилась в вопрос: как же все это произошло? Как же мы выстояли тогда? Как рабочие Кировского (Путиловского) завода, ставшего, по сути, передним краем, продолжали выпускать и ремонтировать танки? Как смогли женщины заменить мужчин у станков? Какой силой продержался Ленинград с сентября 1941 по январь 1944 года, пока гитлеровские стратеги пытались по-своему решить судьбу города — колыбели Октябрьской революции?

Какой же силой Ленинград — гордость и любовь моя, — пройдя по лезвию меча, не просто смог восстать из пепла и руин, но восстать таким преображенным, таким обновленным и неузнаваемым, что стал прекраснее довоенного?

Я знаю, на эти вопросы давно найдены ответы. Понимаю, не мое дело, не дело литератора, подсчитывать колонки цифр и ворошить архивные документы, чтобы подтвердить еще раз давно установленное. Но тем сильнее чувствую потребность дать этот ответ самому себе, дать так, как подсказывает мне прошлое и настоящее, память и прямое видение, оставшиеся глубоко в душе от тех незабываемых дней.

…Маршрут поездки был сложен и длинен. Пристально вглядывался я в текущие по сторонам улицы, дома и магазинные витрины: хотелось увидеть за Ленинградом 1974-го Ленинград 1941―1944-х. На Московском проспекте, где не раз мне приходилось видеть в осажденном городе орудия и танки, в доме 153 есть небольшой книжный магазин. Теперь он в глубине города, за несколько километров от его границы. Тогда же он находился на самом его рубеже. И рубеж этот был ближним тылом передовой.

В Пубалте (Политическом управлении Балтийского флота) кто-то сказал мне, что именно в этот магазинчик завезли только что вышедшую из печати мою книгу для детей «Мифы Древней Греции». Каюсь, мне захотелось ее купить. Я направился по адресу не сразу, дня через два-три. Куда торопиться: кому нужна эта книжонка, кроме меня?

Утром ясного дня пошел туда. Пройти предстояло километров пятнадцать. Этот переход запомнился. А в дневнике осталась такая запись: «…На всем пути встретились тысячи военных, сотни женщин и всего только 6 (шесть!) мужчин в гражданской одежде».

Магазин был открыт. Худенькая девушка, читавшая за прилавком какую-то книгу, покачала головой: «Да, третьего дня были. Сорок экземпляров… Разошлись. Нет, не осталось…»

Я вышел из магазина в некотором сомнении: кто и зачем мог в дни самой страшной в истории вражьей осады раскупить в окруженном врагом городе, среди его почти необитаемых кварталов, за два дня несколько десятков экземпляров книги для детей? Кто?

По правде говоря, и тридцать лет спустя не могу ответить на этот вопрос…

Вспоминаю и театральный билет от 7.XI.1942 года, хранящийся между страницами блокадного дневника.

В тот день в помещении «Александринки» — Театра имени А. С. Пушкина — состоялась премьера пьесы «Раскинулось море широко» Вс. Вишневского, В. Азарова и А. Крона. С тем билетом в кармане я подошел в ранней ноябрьской тьме к театральным дверям. И множество бесформенных, до глаз закутанных во все теплое, но настойчивых «теней» начали хватать меня за локти: «Товарищ военный, лишнего билетика нет?» Тут были и рабочие, вырвавшиеся на пару часов из «казарменного положения», и сотрудники промерзшего насквозь Эрмитажа, и просто ленинградцы, пережившие самые страшные дни…

И спектакль шел, и артисты пели, танцевали, играли, крыша здания над залом, как резонатор, передавала внутрь глухие толчки разрывов снарядов и гул нашей контрбатарейной стрельбы.

Да… Отдельные клочки, сбереженные памятью, вырванные из забвения обрывки былого! Но, связываясь воедино, разве не дают они ответа на мои вопросы? Не высвечивают, как рентгеном, изнутри чудо того времени?

Стал вспоминать и не могу миновать еще одной были.

Примерно в те же дни рано утром возвращался я с какого-то задания тоже пешком на свою Петроградскую. Пониже Кировского моста, на площади Революции, желтела мокрым песком свежевырытая, огражденная старыми железными кроватями яма. Четыре девушки в полувоенной форме сидели на рваном земляном краю. Издали они делали мне понятные каждому курильщику знаки: «Спичек нет?» Но когда я направился к ним, они все вдруг замахали руками, закричали: «Товарищ капитан! К нам нельзя приближаться…»

И тут я увидел: из кратера ямы торчало стреловидное оперение неразорвавшейся авиационной бомбы.

— А вы-то как же? — вырвалось у меня.

— Мы привыкли, товарищ капитан!

И вдруг совсем другим тоном:

— Ой, товарищ капитан, спасибо; конечно, за спички, но идите отсюда… Увидят вас — нам такой фитиль будет…

Самой старшей из них было, видимо, не больше двадцати лет.

В дни блокады, да и во многих произведениях, посвященных ей, как лейтмотив звучали и звучат грозные и траурные слова: «Ленинградцы стояли насмерть».

Это никогда не было звонкой фразой. Каждому, кто находился внутри кольца, смерть действительно грозила на каждом шагу. Никто не был застрахован от нее, и многие (ох, как многие!) не ушли от нее.

Но, думая теперь о тех днях, я все яснее чувствую, что в грозном выражении «стояли насмерть» не все правда. Ленинградцы, сплоченные партией, в те дни «стояли на жизнь» — бесспорную, неуничтожимую, неистребимую жизнь города. Мало поэтому сказать, что ленинградцы верили в грядущую победу. Недостаточно сказать: ленинградцы предвидели ее. Нет, мы знали, что она неизбежна. Мы как бы все время видели ее впереди себя…

Еще в самом начале сорок третьего случилось мне быть на одной из флотских железнодорожных батарей, далеко за пределами блокадной «ойкумены». Батарея стояла километрах в полутора или двух перед одним из вокзалов, среди лабиринта заржавевших рельсов, заснеженных тупиков.

Поздно ночью в кромешной тьме я вышел из вагона на железнодорожное полотно. Сначала меня обняла тишина — тишина, конечно, условная, так как в стороне фронта всегда что-то гудело и грохотало. Но мы к этому давно привыкли. И вдруг… Вдруг где-то возле меня или надо мной кто-то словно откашлялся. «Говорит Ленинград… Ленинград… Ленинград!..» — зазвучало вокруг.

Ну да, конечно, на семафорах, на фермах виадуков, на башне водокачки было установлено несколько мощных радиорупоров. Звук от ближних и от дальних доходил до меня не одновременно. Один голос звучал там и тут, неуловимо запаздывая, в разном тембре, с неодинаковой интонацией… Можно было подумать, что во тьме собралась толпа исполинов или, наоборот, что разноголосое эхо покорно повторяет вещание одного, никогда не виданного гиганта: «Ленинград! Ленинград! Ленинград!!!» Я замер, вслушиваясь в этот исполинский хор. И тогда тут же рядом загорелся прикрытый рукой огонек папиросы.

— Послушать вышли, товарищ командир? — спросил меня матрос, куривший возле вагона. — Я каждый вечер в это время выхожу. Вы подумайте, сколько их тут! А вот у переднего края — там еще больше. И он их за фронтом слышит. Думаете, ему нравится? Да он, бывало, такой обстрел по первому звуку начинал — точки с места на место переносить приходилось… Ну, конечно, слов-то они не понимают, но уж это «Ленинград, Ленинград, Ленинград!» до кого хочешь дойдет. Не могу я в это время в вагоне сидеть, выйду, жду, пока начнется, и, правду сказать, весь дрожу… И кажется мне, никакое это не радио, а что сам он — Ленинград — стоит в тумане… Широкоплечий, голова выше Исаакия… Куда выше! И смотрит в их сторону. И говорит им туда: «Бросайте вы это дело, неумные! Уходите, пока целы. Это я вам говорю — Ленинград, Ленинград, Ленинград!»

Да, конечно, знали мы, что выстоим. Выстоим потому, что выстоит, выдержит и выдюжит весь народ наш. Выстоим потому, что ведет этот народ ленинская партия. Выстоим здесь, на собственных наших рубежах, потому что не может быть сдан врагу, не может пасть город, двадцать лет носящий такое имя. Сдать его — страшней, чем уступить врагу боевое знамя. Сдать его — проститься навеки со всем, чем мы вот уже больше четверти века жили, с тем нашим миром, которому мы давно уже отдали и свои умы и свои сердца…

Это было невозможно. Этого и не случилось. По-моему, вот ответ на тот вопрос, который я задал себе неделю назад, проносясь дорогами 1974 года по памятным местам года 1944-го.

Ведь и новый наш город возник и вся страна живет потому, что порыв Великой Отечественной войны не иссяк, не убыл — после одержанной победы он претворился в такой же могучий порыв великого созидательного труда и мира.

Лев УСПЕНСКИЙ

«Правда», 15 января 1974 года.

Полдень Ленинграда

«Правда», 22 января 1970 года.

Дважды рожденный

Снова в Киеве золотая осень. Снова роняют листья каштаны. Багряный убор придает городу неповторимую прелесть — и седым дворцам, и ажурным аркам мостов, и новым жилым ансамблям, вписанным в яркую ткань холмов и склонов.

Когда говорят о Киеве, то обычно добавляют: «древний». И это понятно: здесь немало памятников — свидетелей минувших столетий. Но с полным правом город можно назвать и «юным». Он с каждым годом молодеет. Не об этом ли говорит цифра: жилой фонд столицы Украины возрос за три десятилетия в шесть раз.

Естественно, молодость города особенно чувствуется в радостно-трудовом ритме, в мощном пульсе его сердца. Ныне это крупнейший центр индустрии, научной мысли, культуры и образования. Город, вошедший в историю Великой Отечественной войны.

Да, это навсегда осталось в памяти. 1943 год. Помню, в Киеве стояла такая же осень, но ее нельзя было назвать золотой. Солнце застилали тучи дыма. Прибрежные рощи искромсаны взрывами. Шла битва за Днепр. Части Советской Армии 6 ноября освободили Киев. Город лежал мертвый, в развалинах. Со слезами радости жители бросались к советским солдатам: «Родненькие!»

Сердца сжимались от боли. Что сделали гитлеровцы с красавцем Киевом, сколько погибло наших людей! Обнажив головы, бойцы хоронили бесстрашного гвардии старшину Никифора Шолуденко. Одним из первых с группой разведчиков он ворвался на танке в центр города. Пуля врага сразила воина, посмертно ему присвоено звание Героя Советского Союза. Мимо памятника Богдану Хмельницкому прошел отряд партизан. На граните размашисто написаны слова: «Здравствуй, Киев!» И еще надпись: «Отомстим за Проценко!»

Позднее мне рассказывали, что возле могил героев, у Вечного огня часто видели женщину в черном. Она приходила к мужу Герою Советского Союза Степану Проценко, погибшему совсем недалеко от дома, в котором живет его семья. Матери и жены из Рязани, Томска, из-под Ташкента, Баку, из других мест страны приезжают сегодня в Киев поклониться героям.

Гитлеровцы уничтожили в Киеве более тысячи предприятий, 42 процента всего жилого фонда. Сержант Долгеев, в числе первых вступивший в город, задумчиво проговорил: «Сколько десятилетий пройдет, пока все это залечим? Камни — и те расплавились…»

Жаль, не дожил сержант до сегодняшнего дня. Погиб под Берлином. Но современники знают: город стал еще краше. Некоторые иностранные гости любят говорить о чуде, совершенном на берегах Днепра. У нас другой взгляд — это не чудо, а дело рук и ума тружеников. При поддержке всей страны, всех братских народов киевляне заново отстроили родной город, вписав новые яркие страницы в его биографию.

Первая страница — Крещатик. По кирпичику пришлось разбирать его останки. Люди шли сюда семьями. Алели призывы: «Мы отстроим тебя, Крещатик». Разве забудутся те ударные вахты, когда рядом трудились академик и рабочие «Ленинской кузницы», инженеры «Арсенала» и поэт Владимир Сосюра, воспевший эту трудовую эпопею! И когда в сорок четвертом приехали с фронта солдаты, чтобы отдать последнюю почесть погибшему герою — командующему Н. Ф. Ватутину, они шагали уже по ожившей центральной магистрали.

После войны приходил с однокурсниками на Крещатик и Владимир Гусев. Студенты жили мечтой о городе будущего. Закончив вуз, Гусев уехал на стройку в Каховку. Там тоже возводили новый город, и всюду звучало: «Темпы, темпы…» Сердцем своим восприняв это как девиз временя, молодой прораб применил поточно-скоростной метод сооружения жилья. Эксперимент удался. Вспоминаю, написал я об этом в газете. Не знал, что на другой день Гусева разыскал Александр Довженко. Долго, пристально рассматривал прославленный мастер кино молодого инженера. Наконец, спросил:

— Вы для кого возводите дома?

— Для людей, строителей ГЭС, — ответил Гусев.

Кинорежиссер с внутренним волнением заметил:

— Наши люди заслужили не только крышу над головой, но и удобства, красоту. В человеке живет мечта о радости. А всегда ли мы ее несем? Об этом тоже не забывайте…

С тех пор прошло два десятилетия, а довженковские слова: «Нести людям радость» — звучат в душе Гусева-градостроителя. Они воплощены в сотнях прекрасных зданий. Сейчас Гусев — председатель исполкома Киевского горсовета.

Восторженно рассказывает он о городе, показывает красочную схему Киева.

— Будущий?

— Будущий и нынешний. Был мечтой, потом — планом, становится явью. Город солнца…

Новый облик города рождался усилиями многих коллективов. Еще залечивались раны войны, а у градостроителей уже зрели контуры генерального плана. Были споры, десятки вариантов. Планы застройки не раз обсуждались в горкоме партии, в правительстве и ЦК КП Украины. Сегодня мы ходим и ездим по новым киевским магистралям, «читаем» генплан в натуре. Он сходит с ватмана на землю. Не утратив былого своеобразия, Киев в то же время устремился в завтра, стал благоустроеннее, приобрел яркую выразительность.

Днепр — планировочная ось Киева. Раньше город «жался» на высоком правом берегу реки. Сейчас он словно «перепрыгнул» через нее. Сегодня легко сказать: «перепрыгнул». А тогда… За Днепром были пустыри, затопляемые в половодье сыпучие пески. Строить дома на песчаных островах? Но авторы проекта, все рассчитав, сказали: строить! Была намыта «подушка» — толстый слой песка. В день открытия XXII партийного съезда Владимир Алексеевич Гусев, тогда руководитель треста, вместе с рабочими-строителями заложил фундамент первого высотного здания на Русановке.

Ныне этот микрорайон — светлый, словно из сказки, городок. По берегу, насколько хватает глаз, разбежались многоэтажные корпуса. За Русановкой встали шеренгой жилые микрорайоны левого берега — Комсомольский, Лесной, Березняки. Разрослась и Дарница. Идешь по этому району, и не верится, что тут в огне войны «плавились камни». Чоколовка, Никольская Борщаговка, Нивки, Отрадное, Оболонь… Новые жилые массивы кольцом опоясывают город. И здесь не обойтись без цифр: за две пятилетки почти миллион киевлян справили новоселье.

Растет Киев не только вширь, но и ввысь. По улучшенным проектам возводятся корпуса университета, административные здания, дворцы культуры, гостиницы, торговые центры, кинотеатры. Почти каждое здание оригинально оформляется. В большом ходу майолика, цветная керамика. Здесь сказали свое слово художники. Первой показала пример Татьяна Яблонская. Композиции из керамики, камня, гальки, шлакоситалла живописны. Дома заиграли яркими красками.

А под землей стремительно проносятся ныне экспрессы метрополитена. Метро появилось не так давно. Своим рождением оно во многом обязано москвичам, которые передали мастерство украинским друзьям. Оборудование сюда поступало со ста тридцати заводов страны.

Враг разрушил не только дома, предприятия, но и памятники. Чудом уцелели лишь немногие. Люди возродили прежние и построили новые. Фигура рабочего со знаменем революции в руках — символ борьбы арсенальцев за власть Советов. В канун Октября здесь особенно много живых цветов. На круче, в парке Вечной Славы, воздвигнут величественный обелиск. Рядом горит Вечный огонь, напоминая о бессмертной славе героев войны, призывая к борьбе за мир. На днях тут были отец и сын Полтавские. Отец Евгений Николаевич в битве за Киев получил звание Героя Советского Союза, сын Владимир — курсант военного училища. Пришел сюда после принятия присяги. Молодое поколение клянется здесь быть до конца верным делу отцов, Родине, Коммунистической партии.

М. СТЕПИЧЕВ

«Правда», 5 ноября 1973 года.

Мера радости

Передо мной подшивка «Правды», чуточку пожелтевшая от времени. Читаю строки двадцатипятилетней давности о нашем Минске, о Белоруссии и снова чувствую горячее дыхание тех дней:

«И при свете луны проходят тракторы, поднимают целину. Намного перевыполняют нормы трактористы. Работают все. Пашут на тракторах, на лошадях, на коровах. Роют землю лопатами. И сеют, сеют…»

Это о селе. А вот о городе:

«Из груды развалин встают города, оживают фабрики и заводы…

На улицах Минска трудятся строитель и домохозяйка, академик и писатель… И этот героический труд приносит ощутимые результаты. Многие предприятия республики уже вступили в строй. В Минске был совершенно разрушен завод имени Кирова. В первые дни освобождения пришли рабочие, стали восстанавливать свой завод. Начали с разбора руин. И вот уже несколько дней, как завод дал первую плавку металла. Мощным голосом возвестила столица о своей возвращенной жизни».

Эти строки взяты из первомайского репортажа 1945 года. Принадлежат они Петрусю Бровке, народному поэту Белоруссии.

В то время он был, конечно, «чуточку», всего на четверть века, моложе. Худощав, лицо продублено фронтовыми ветрами, на плечах выгоревшей гимнастерки виднелись следы погон, а кирка в его руках проворно отваливала глыбы в руинах разбомбленного дома, — тогда каждый минчанин участвовал в расчистке руин. Перо и кирка были в равной мере для поэта орудиями производства.

…Сегодня я взял тот первомайский репортаж победного сорок пятого года, и мы вместе с Петром Устиновичем Бровкой поехали по улицам родного Минска. Поехали потому, что теперь пешком Минск уже не обойдешь. В ту пору, когда писался первомайский репортаж сорок пятого года, здесь оставалось лишь сорок тысяч жителей, а сегодня минчанами называют себя 916 тысяч.

— О чем бы вы сегодня писали в первомайском репортаже? — спрашиваю поэта.

— О масштабах радости, — немножко подумав, ответил Петр Устинович. — Помните, чему мы радовались тогда? Вставленному окну, сделанной крыше, новому палисаднику и даже покрашенному забору… Это было естественно для того времени. А посмотрите, что делается сейчас в Минске! Построить новый крупный завод? В порядке вещей. Повернуть реку Вилию, наполнить ее водой нашу зачахлую Свислочь? Вполне возможно! В течение года-двух возвести новый жилой район? Это уже стало нормой. Смотрите, как раздался наш Минск во все стороны: Зеленый Луг, Восток-1, Восток-2, Северный поселок, Раковское шоссе, Чижовка, район Орловской улицы… Сколько жилых районов возникло только за последние годы! Какого гигантского труда все это потребовало! И мы даже не удивляемся этому.

…А ведь и верно: мы перестали удивляться многому, потому что героическое у наших людей стало их буднями. Вспоминается партизанский парад в Минске. Среди руин шагали пестро одетые и еще более пестро вооруженные люди. Кто-то вез на подводе походную печку, кто-то вел на поводке козу… Ту самую козу, которая отпаивала своим молоком раненых партизан. Шли победители лесных битв.

Промаршировав около правительственной трибуны, наскоро сколоченной среди руин, часть колонны отделилась и направилась за город, в лесной массив Красное урочище. Вчерашние партизаны разбили там палатки и начали строить автозавод. К ним присоединилась молодежь, которой по возрасту еще не вышло идти в армию.

Прошло немного лет, и в Красном урочище поднялись корпуса, из которых по всему земному шару побежали могучие самосвалы с серебристым зубром на радиаторе. А Красное урочище превратилось в городскую окраину. Его связывает с центром Партизанский проспект — так именуется сейчас городская магистраль — бывшая дорога, по которой народные мстители шли после освобождения Минска на трудовой фронт.

Вот так в этом городе все переплелось: военный героизм с трудовым, будни — с праздниками.

Рядом с автозаводом огромную площадь занимает тракторный завод, выпускающий знаменитые «Беларуси». 80 тысяч в год! Невольно вспоминаются строки старого репортажа. «Пашут на тракторах, на лошадях, на коровах. Роют землю лопатами. И сеют, сеют…» Мне самому пришлось быть тогда очевидцем, как колхозники впрягались в плуг, чтобы вспахать общественную землю. И сеяли…

Сегодня тоже сеют. В республиканском статистическом управлении сообщают такие цифры: в колхозах и совхозах Белоруссии занято около 120 тысяч тракторов (в 15-сильном исчислении), свыше 20 тысяч зерноуборочных комбайнов, около 40 тысяч грузовых автомобилей и много другой техники.

К территории тракторного завода примыкают владения завода запасных частей — такой же тракторный, только без главного конвейера. С другой стороны — моторный завод. В том районе расположены и подшипниковый, и электротехнический, и другие предприятия. Не зря же этот район зовется Заводским. Таково бывшее Красное урочище. Когда Петрусь Бровка писал свой репортаж сорок пятого года, там еще шумели вековые сосны и под слоем прелой иглицы зрели споры черноголовых боровиков. А сегодня здесь бьется сердце индустриальной Белоруссии.

…Выезжаем на бывшую Комаровку. Такое название она получила за тучи комаров, хозяйничавших в болотах. Перед войной тут стояли деревянные домики дореволюционной постройки, над которыми солидно возвышались здания института физкультуры, Академии наук БССР, политехнического института. Фашисты превратили многоэтажные здания в пустые коробки. Первая послевоенная сессия Академии наук БССР, о которой также говорилось в репортаже 1945 года, состоялась в одном из наскоро восстановленных залов разрушенного главного корпуса.

Проезжаем мимо Академии наук БССР сегодня. Она занимает огромную территорию. Десятки внушительных зданий.

— Тогда, — признается Петр Устинович, — и предположить было трудно, что через четверть века появятся такие институты: физики твердого тела и полупроводников, тепло- и массообмена, технической кибернетики, физики неразрушающего контроля, ядерной энергетики, механики металлополимерных систем…

Впрочем, и сам он за это время стал академиком, главным редактором Белорусской советской энциклопедии. Издание энциклопедии, первый том которой подписчики получили в нынешнем году, — факт тоже примечательный. Отпечатан первый том БСЭ здесь же, на бывшей Комаровке, рабочими огромного полиграфического комбината имени Якуба Коласа, воздвигнутого на расчищенной от руин и старых домиков площади имени Якуба Коласа. Примечательно, что соседствует комбинат с предприятием, которое прославляет белорусскую столицу так же, как и тракторный и автомобильный заводы, — с заводом имени Орджоникидзе, выпускающим электронно-вычислительные машины.

И это приметы сегодняшнего дня.

…Мы возвращаемся в центр города, туда, где лежали руины. Там теперь стоит здание Белорусской государственной консерватории. Ее ректор — известный композитор Владимир Оловников, автор многих песен, в том числе и написанных на слова рабочих поэтов Минска. Чем не приметы времени: профессиональный композитор пишет песни на слова самодеятельных поэтов, а самодеятельные композиторы сочиняют песни на слова профессиональных поэтов.

— Так что же все-таки самое примечательное в сегодняшнем Минске? — уточняю у Петра Устиновича Бровки.

— Одной фразой не ответишь, — говорит он. — Если добираться до сущности таких изменений, то ее надо искать в людях, в их настроении, их готовности к подвигу, в их идейности.

Самое примечательное, по-моему, то, что у нас, на советской земле, свято поддерживается преемственность героизма — боевого и трудового, что наши люди стремятся жить по-ленински.

И. НОВИКОВ

«Правда», 1 мая 1970 года.

Мамаев курган

Самолет поднялся со Внуковского аэродрома в сумерках. И вот опять приближается золотистая пыльца огней, которые становятся все ярче. Мы над морем земных звезд. Ими обозначены пунктиры улиц, площадей с движущимися светлячками фар, контуры волжского берега, причалов.

Сияние ночного города ослепительно, вызывает ощущение накала, борения, тепла. Но этой яркости не заслонить других зарниц. Тех, что не гаснут в памяти человеческой, незримо светятся каждый наш будничный миг. Особенно ярко на виду у Волгограда. Ведь и те зарницы сияют в его теперешних огнях.

Словно электрическим током заряжено слово «Волгоград». И тут же как бы слышится другое, особенно когда этот город рядом, когда видишь его огни. Одни видят их впервые. Другие бывали тут, давно или недавно. Иные возвращаются домой. А взгляды всех словно поглощают сверкающие внизу огни. Задумчивы, очень внимательны. Рядом с этими земными звездами все сегодняшнее, мирное, будничное как-то по-особому видится в отсвете далеких грозовых зарниц, незримыми нитями связуется с ними.

Из-за высоких спинок кресел, что напротив меня, доносятся мужские голоса, пересиливающие шум самолета. Один, ближе к борту, напористый, молодой. Другой звучит реже, глуховато, ровней, словно сдерживается. Его обладатель приподнимается с кресла. Серый плащ на опавших плечах. Крупное лицо в тонких морщинках. Седой. Черные клочки густых, подвижных бровей. Он через соседа тянется поближе к иллюминатору, поводит головой, отыскивает что-то взглядом.

Когда поднимались по трапу, я заметил, как он машинально перекладывал из одной руки в другую желтый, увесистый потертый портфель. И слегка прихрамывал. В пути много курил.

Тот, кого я не вижу, с подчеркнутой значительностью поясняет обстоятельным тоном здешнего человека:

— Вон, глядите туда, у берега — «Баррикады». Левее — «Красный Октябрь». Полыхает-то как! Мартен дает плавку. Красотища! Там одно разбитое здание сохранили как памятник. Надпись осталась: стояли здесь до последнего таращанцы. Сам видел, когда из школы на экскурсию водили.

— Понятно, — неопределенно отзывается сосед. В его глазах появляются искорки чуть заметной улыбки. И какой-то успокоенности, что ли, навеянной огнями, которые он видит, или словами соседа, а может быть, тем и другим.

Опять голос молодой:

— Еще левее смотрите — тракторный. Там на площади танк стоит. С той поры. — И тут же: — До войны тракторным город кончался. А теперь вон куда шагнули огни.

Всю дорогу молчали, тут потянулись к разговору.

Пожилой впечатал прокуренные пальцы в спинку кресла, еще больше склонился к иллюминатору. Брови приподнялись и застыли, наморщив широкий лоб. Громко воскликнул:

— А вот Мамаев курган!

И я узнал Мамаев курган по огням. Их бусинки как бы отделяются от главной магистрали, пересекающей город с севера на юг, и далее уходят на запад, кажутся узкой, прямой тропинкой, светящейся по краям. Между ними можно различить ступеньки. Потом тропа закругляется спиралью, замыкается на вершине кургана, где прожектора освещают главный монумент скульптурного ансамбля, воздвигнутого в память об исторической битве. Видны фигурки людей на всей лестничной трассе к его вершине.

Узнал я курган, как, должно быть, и сосед, по тем полукругам темноты, что разрезаются светлой полоской лестницы. До открытия памятника на кургане никогда не было огней. Кроме полыхавших в войну. Курган занимает площадь, где могли бы разместиться целые уличные кварталы. Но разве что-либо построишь на его крутых склонах? Веками высилась над Волгой пустынная глыбища земли. Она оставалась безлюдной в черте большого, шумного города, безмолвным памятником старины, овеянным ветрами и легендами.

На склонах кургана росла полынь. Степные коршуны, взлетая высоко, равнялись с его вершиной. Не достигнув ее, таяли в воздухе заводские дымы. Разрастаясь, вобрав в себя курган, город словно сберегал его, будто предчувствовал, что ему суждено стать главной высотой России. А теперь проложили не тропинку — широкую лестничную магистраль, по которой движется нескончаемое людское шествие к тем далеким зарницам.

Мне вспомнилось, как это шествие начиналось в солнечный октябрьский день. При бархатном знамени ВЦИК, врученном полвека назад бойцам Царицынского фронта, первыми на вершину кургана к величественному монументу шагали: один из тех бойцов, коммунист с двадцатого года Василий Петрович Никуличев; донской казак, кавалер четырех георгиевских крестов, Герой Советского Союза Константин Иосифович Недорубов; бывший командир взвода, оборонявший «Дом Павлова», Иван Филиппович Афанасьев. Вся страна услышала тогда их четкую, солдатскую поступь.

…Земные звезды запрокинулись набок, закружились под крылом самолета. Полет окончен. Ребенок проснулся от внезапно наступившей тишины. Мать улыбнулась ему, покрыла головенку вязаной шапочкой. Вставая, сказала тихо:

— Вот мы и дома, Коленька. Папка заждался, небось.

А показалось, сказала громко. Пожилой человек в сером плаще оглянулся на этот голос. Опять улыбчиво прищурил глаза, нагнулся к мальчугану:

— А я, брат, знаю, где ты живешь. В доме, которого не было до войны.

★

Каждый свой приезд в Волгоград я не миную Мамаева кургана. На его вершину поднимаются все, кто бывает в Волгограде. Многие прибывают сюда только для того, чтобы совершить такой путь.

Свидание с легендарным курганом привносит что-то важное, светлое, дорогое в человеческую жизнь, навсегда остается ее памятным событием.

Здесь не увидишь суетливых движений, лиц безучастных, скучающих, не услышишь громких возгласов, смеха. Все суетное осталось за пройденной гранью. Нет ничего показного в душевном состоянии людей. Задумчивы их лица. Если кто и обронит слово — то ничего не говорящее о том, что у него на душе. Бывают такие минуты, когда молчание выразительнее слов.

«Ты не устала? Передохни немного», — это взрослый сын ведет под руку старенькую мать, соразмеряя шаги с ее медленными, расслабленными шагами. Мать отвечает невпопад: «Нет, нет ничего. Мне ветер не мешает». Внизу тихо. На кургане ветер гуляет привольно.

«Вы издалека приехали?» «С Камчатки. А вы?..» — немолодые незнакомые люди с орденскими планками на пиджаках в скученности коснулись друг друга плечами. Обмолвились словом по-свойски и дальше пошли вдвоем.

На Мамаевом кургане возникает такое чувство, будто все здесь знают друг друга давно. Людей же разных проходит множество. Мест различных, всех национальностей нашей страны. Гости ее.

И каждый не трогает, бережет молчание другого, то, чем души их полны рядом с безмолвным и вечным голосом времени, зовущего нас всегда быть вровень с теми, чью память, чей подвиг здесь чтут, зовущего высокой мерой измерять каждый прожитый нами миг.

Голос минувшего усиливают изваяния, воскрешающие суровую быль, магнитофонная имитация ожесточенного боя, вдруг приглушенно прервавшая тишину у землистых, пораненных сталинградских стен, где скупыми штрихами обрисованы живые черты героев. Они словно выхвачены из темноты зарницами их последнего боя.

Здесь шествие приостанавливается. Престарелая мать, опираясь на руку сына, говорит ему тихо: «Постоим немного». Ее запавшие глаза медленно обводят строки, как бы впечатавшие в гранит развернутое знамя: «Железный ветер бил им в лицо, а они все шли вперед, и снова чувство суеверного страха охватывало противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?» Стайка молодежи сбилась в кучку, застыла на месте, будто прислушивается к неслышному звучанию этих слов, вглядывается в лица сверстников, навсегда исчезнувших в дыму боев. Пожилой человек, что заговорил с приехавшим с Камчатки, опускается у стены на лестничную ступеньку. Тот садится рядом. О чем они думают? Что вспоминают?

Отсюда уже, как с высоты птичьего полета, видны заволжские дали, Волга, сам город, омывающий Мамаев курган дымами заводских труб, огромностью, белизной выросших на море пепла улиц. Поблескивает солнце в окнах игрушечных троллейбусов, трамваев, зданий. Где-то там живет тот маленький Коля. Вырастет и почувствует, как дороги ему отчий дом, знакомые улицы, волжские плесы, яркие огни этого города, его далекое и недавнее прошлое, сегодняшний день. Вместе с первыми осознанными впечатлениями окружающего в юное сердце войдет ощущение Родины, встрепенется и будет крепнуть светлое, радостное сознание, что он ее сын. А Мамаев курган всегда будет напоминать ему, что это значит.

Люди поднимаются дальше по лестничной магистрали, туда, где траурная мелодия пантеона как бы овевает его искрящуюся мозаику, позолоту тысяч имен, где высится гигантская скульптура женщины с поднятым мечом.

Шествие, которое она осеняет, продолжается до глубокой ночи, день за днем, в погожую пору и в ненастье, побуждаемое единственно властным велением сердца и, может быть, красноречивее иных слов раскрывая, чем оно полнится у советского человека.

Шествие особенно впечатляет, когда солнце клонится к горизонту и на приглушенном фоне закатного неба даже с небольшого расстояния видны слегка наклоненные вперед, словно одолевающие ветер, силуэты людей, которые медленно, молча идут к вершине кургана.

Сколько их здесь уже побывало? Миллионы. И этому шествию не будет конца.

А. КОЖИН

«Правда», 8 мая 1970 года.

Севастопольцы

…Резец истории так глубоко прочертил в мировой памяти это гордое имя Севастополь, что не сотрут его века; скорее в честь «города славы», города-героя будут давать его имя новым городам в свободолюбивых странах.

Это наше знамя — Севастополь! Сорванное нами с древка, оно не попало в руки врага: мы спасли его, и оно заплещет у нас на всех фронтах.

Она несомненна, эта победа: мы добьемся ее, — порукой тому Севастополь. Но для этого мы должны напрячь все свои силы. Мы живем в великую эпоху, когда на карту поставлено наше быть или не быть, и должны стать достойными эпохи.

…«Стоять, как севастопольцы!» — вот лозунг для наших войск, сдерживающих натиск озверелого врага. «Упорно работать, как севастопольцы!» — вот лозунг для рабочих и инженеров наших заводов. «Любить Родину, как севастопольцы!» — вот лозунг для наших колхозников и для всех, кто кует нашу победу в тылу.

Севастопольцы наших дней — наша гордость, наша слава, наша любовь! Шапки долой перед героями, оставшимися в живых, и вечная память погибшим!

С. СЕРГЕЕВ-ЦЕНСКИЙ

«Правда», 8 июля 1942 года.

Породненный со славой

Первой здесь встречает солнце Сапун-гора. Гаснут отсветы Вечного огня на сером камне обелиска — памятника Славы советским воинам. Солнечные лучи достигают Малахова кургана и растворяют на стене Корниловского бастиона блики другого Вечного огня. На Матросском бульваре тени деревьев ложатся на ладью, венчающую постамент с надписью: «Казарскому. Потомству в пример». Золотится Мемориал мужества на площади Нахимова, на красноватом граните которого — названия кораблей и частей, участвовавших в обороне города, а рядом — пятьдесят четыре фамилии Героев Советского Союза. Солнце освещает белые колонны Графской пристани и темный камень памятника Затопленным кораблям…

В Севастополе и его окрестностях около шестисот памятников и памятных мест, связанных с боевыми делами наших современников и наших предков.

Со дня своего основания столица Черноморского флота была наречена Севастополем, что означает «город славы», и это название оказалось пророческим. Первый подвиг города — длившаяся без малого год оборона во время Крымской войны — сделал слово «Севастополь» синонимом стойкости и мужества русского народа. Второй подвиг превзошел первый. Восьмимесячная оборона в 1941―42 годах стала событием иного исторического масштаба, иных мер времени и силы человеческого духа.

Враг обрушил на морскую крепость всю губительную мощь тяжелого оружия. В развалины обращались кварталы. Но город жил и работал. Под землей. Здесь изготовляли минометы и гранаты. Ремонтировали винтовки и пулеметы. Пекли хлеб. Шили обмундирование для бойцов. Лечили раненых. Учили детей. Смотрели в клубах кино.

250 дней и ночей выдерживал Севастополь яростную, неотступную осаду. Насмерть стояли воины Приморской армии и моряки-черноморцы. В критический миг матросы, обвязавшись гранатами, бросались под танки, но не уступали занятый рубеж. До последнего снаряда стреляли береговые артиллеристы, погибая в штыковом бою. Подкрепления осажденным доставляли корабли, прорываясь в кипящие от разрывов бухты. А когда прорваться по воде уже было нельзя, 78 героических рейсов совершили подводники, перевезя тысячи тонн боеприпасов, продовольствия, бензина.

Два осатанелых штурма отбила крепость. Она не прекращала сражаться и во время третьего штурма, когда на нее падало по девять тысяч бомб, по две с половиной тысячи снарядов в день, когда на каждого нашего бойца приходилось по два фашиста, на каждый самолет — по десять неприятельских, на каждый танк — по двенадцать танков врага. Почти триста тысяч солдат и офицеров потерял за время осады противник у стен черноморской твердыни.

На такую борьбу, такой массовый героизм были способны лишь бойцы, объединенные великой идеей защиты социалистической Родины, сплоченные Коммунистической партией, воспитанные советским образом жизни. Это им писала Ставка Верховного Главнокомандования: «Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером героизма для всей Красной Армии и советского народа».

…Утро приходит в город под перезвон курантов, разносящих мелодию «Легендарного Севастополя», под звуки горнов, возвещающих побудку на боевых кораблях. Деловито бегут троллейбусы и автобусы, спешат к булочным грузовики со свежим хлебом. Появляются торопливые пешеходы — рабочие с завода «Парус» и морзавода, студенты Приборостроительного, научные сотрудники Морского гидрофизического и Института биологии южных морей и, конечно же, люди в морской форме. Идут по площади Ушакова и улице адмирала Октябрьского, по набережной Корнилова и переулку Калюжного, по улице Николая Музыки…

Кто он, Николай Музыка, чье имя стало в одном ряду с именами героев двух боевых подвигов города? Бригадир комплексной бригады штукатуров. Первый из севастопольских строителей, удостоенный звания Героя Социалистического Труда.

В эти ранние часы мы можем встретить на улицах заведующую загсом Марию Карповну Байду — Героя Советского Союза, в прошлом отважного бойца, защитницу Севастополя. И директора бюро путешествий и экскурсий Арама Мисаковича Сумгурьяна, бывшего комиссара 35-й береговой батареи, что громила гитлеровцев с мыса Херсонес. И Антонину Алексеевну Сарину, работавшую секретарем горкома партии во время героической обороны и в первые годы после освобождения города.

В горкоме я впервые услышал слова: «Третий подвиг». Подвиг строителей.

В памяти возник Севастополь, каким я увидел его через год после освобождения. Руины от Минной стенки до почтамта. Изувеченные скульптуры на дырявых стенах Сеченовского института. Робкая травка между мертвыми трамвайными путями на Большой Морской. Два относительно целых дома на всей улице — почтамт и церковь…

Вот цифры последнего доклада горкома КПСС:

«Из 6 402 жилых домов было разрушено 5 379. В центре оставалось всего 7 полуразрушенных зданий… В 1954 году город достиг послевоенных размеров. Сейчас его площадь расширилась с 48 тысяч гектаров до 78 тысяч. До войны население составляло 112 тысяч человек, сейчас — 293 тысячи. Выросли новые жилые массивы: Камышовая бухта, Воронцова гора, Куликово поле и другие. Жилой фонд превышает довоенный в четыре раза».

По прогнозам демографов, население к 2000 году приблизится здесь к полумиллиону. А это значит, что надо будет построить еще почти два таких же города. Работать придется, не снижая напряжения.

Впрочем, с высоким напряжением трудятся не только строители, но и рабочие всех предприятий города. Недавно два семейства уникальных морских плавучих кранов — «Черноморец» и «Богатырь» — отмечены Знаком качества. Построены они на севастопольском морском заводе имени Серго Орджоникидзе. В числе создателей кранов, удостоенных Государственной премии в 1974 году, — пять севастопольцев. Севастопольцы — это и экипаж траулера «Клязьма» из рыбопромышленного объединения «Атлантика», выступивший с почином: завершить девятую пятилетку по всем показателям за четыре года. О выполнении этого обязательства капитан-директор «Клязьмы» Ю. Якимов доложил через 3 года 9 месяцев и 11 дней. Трудовой подвиг севастопольцев продолжается.

Днем на улицах видны желтые «икарусы», зеленые и красные ЛАЗы. Экскурсионные автобусы везут многочисленных гостей города. К панораме на Историческом бульваре. К Малахову кургану. К диораме на Сапун-горе. На священные места, где земля обильно полита кровью наших соотечественников. Поток туристов взбухает летом и чуть угасает зимой, но он нескончаем. Люди едут в Севастополь, чтобы прикоснуться к народному подвигу, ощутить его возвышающую силу. Едут с крымских курортов, из дальних городов и сел, едут в одиночку, семьями, группами, делегациями.

Сколько же их, паломников, ежегодно бывает на севастопольской земле? Некоторое представление об этом может дать количество посетителей панорамы и диорамы — памятников, которые редко минует человек, приехавший в Севастополь.

Ученый секретарь Музея героической обороны и освобождения Севастополя Тамара Ивановна Яковлева познакомила меня с данными за год:

«Принято и обслужено: 85 845 экскурсионных групп. Панорамой — 1 145 314 чел., диорамой — 878 858 чел., оборонительной башней на Малаховом кургане — 601 260 чел.».

Несколько записей из книги посетителей:

«Подвиг народа при обороне Севастополя для нас всегда будет примером величайшего мужества, стойкости и героизма. Космонавты СССР Кубасов, Рукавишников».

«Потрясены увиденным, восхищены услышанным. Семья Казаковых».

«Низкий поклон вам, люди, отстоявшие эту землю, политую кровью наших отцов и дедов. Красные следопыты школы-интерната № 32 г. Москвы».

Чище, возвышеннее становятся побывавшие в Севастополе люди. Во всем величии открывается им сконцентрированный здесь дух ратной славы родного народа. Город с честью несет свою почетную вахту на фронте военно-патриотического воспитания советских людей.

А вот и другая вахта. Перед Мемориалом мужества застыли в почетном карауле пионеры. С красными повязками на рукавах. С боевыми автоматами. В матросской форме.

Сколько с этой формой связано самых ярких страниц в боевой истории морского города! И страницы эти еще не заполнены до конца. Потому что хотя Севастополь давно уже перестал быть только флотской столицей, став крупным индустриальным, научным и культурным центром Юга, он по-прежнему немыслим без кораблей. Тех, что стоят в его бухтах. Тех, с которых приходят телеграммы из дальних вод.

Севастополь не был бы Севастополем без флота. В том числе без судов рыбопромышленного объединения «Атлантика» и «Югрыбхолодфлота». За недолгий срок в Камышовой бухте вырос большой рыбный порт. Отсюда траулеры и плавзаводы уходят на промысел в многомесячные океанские рейсы, сюда возвращаются они на ремонт и отдых.

…На кораблях под звуки горнов спускают флаги. Сумерки окутывают город. В черном лаке бухт отражаются вспышки навигационных буев. Медленно ползут над водой две яркие точки — зеленая и красная, ходовые огни какого-то судна. Кто это? Может быть, военный корабль? Или это возвращается с богатым уловом из Атлантики плавучий консервный завод, где первым помощником капитана служит И. Голубь, кавалер боевых наград и ордена «Знак Почета», полученного за ударный труд в девятой пятилетке?

Засыпает океанский порт Севастополь. Город-герой. Набирается сил для нового трудового дня. Ярко полыхают два его Вечных огня, бросая красноватые блики на серый камень монументов бессмертной славы.

М. НОВИКОВ

«Правда», 8 января 1975 года.

Под звездами Черноморья

Там, где в сорок первом проходил рубеж обороны, ныне протянулся зеленый Пояс Славы Одессы. Фланги шестидесятикилометровой дуги обороны упирались в два больших лимана. В самом центре этой дуги — село Гниляково.

Автомашина мчит мимо поросших зеленой отавой полей, сверкающих росой дубрав и устремленных в небо обелисков. В лучах закатного солнца они кажутся огромными факелами, зажженными на местах боев. Останавливаемся у монумента в десять человеческих ростов, с которого глядят на нас чеканные профили солдата и матроса.

…Вспоминаю августовское утро 1941 года. Наш Четвертый добровольческий отряд моряков прибыл из Севастополя. О том, что в отряде много добровольцев рождения 1917 года, член Военного Совета Одесского оборонительного района дивизионный комиссар И. И. Азаров, видимо, знал. Он встретил нас на причале откровенной речью:

— Под Одессой сейчас трудно. И не каждому из вас удастся остаться в живых после первого же боя. Но речь сейчас не о вас, а о вашей великой ровеснице — Советской Родине. Она верит вам, она ждет от вас подвига!

Да, в те дни здесь было трудно. Одессу защищали всего две дивизии и кавбригада Отдельной Приморской армии. С тяжелыми боями они отступали сюда от государственной границы, контратакуя противника, неся большие потери. На подмогу им прибыли из Севастополя несколько таких отрядов, как наш… Гитлеровцы обладали значительным превосходством в силах.

О том, как худо было нам под Гниляковом — на одном из центральных участков обороны, мог бы рассказать бывший краснофлотец отряда, ныне мастер шахты в Приднепровье Иван Петрович Трофименко, который в бою под хутором Важный с небольшой группой матросов удерживал позиции против целого фашистского полка, пока не подоспело подкрепление. Или старшина 2-й статьи Иван Матвеевич Глущенко, тоже ныне горняк в Макеевке. Он командовал в том бою вначале пулеметным отделением в Третьем добровольческом отряде, а потом взводом, ротой… Во время контратаки командир отряда майор П. Е. Тимошенко был тяжело ранен сразу тремя пулями в грудь. Когда старшина Глущенко подбежал к командиру, тот, захлебываясь кровью, сказал ему:

— Ты остался старшим в отряде. Командуй, сынок!

И старшина 2-й статьи, будучи уже сам раненным, в течение трех дней командовал отрядом, а после второго тяжелого ранения передал командование краснофлотцу Виктору Савченко с эскадренного миноносца «Бойкий»…

Сколько сроков взятия сражающейся Одессы устанавливало гитлеровское командование! Но каждый раз армия фашистов откатывалась на исходные позиции, устилая поле боя тысячами трупов своих солдат.

Как это произошло? Мне не впервой слышать такой вопрос. У Одессы сегодня 12 породненных городов. Среди них Ливерпуль и Александрия, Оулу и Марсель, Иокогама и Триполи, Сплит и Генуя, Варна и Сегед… В вузах Одессы обучаются юноши и девушки из 24 стран мира. Многие из зарубежных друзей спрашивали меня об обороне Одессы. Как ответить?

Вспоминаю грузина Сандро Кананадзе, с которым побратался в августе сорок первого. Здесь — под Гниляковом.

Фашисты тогда двинули на нашем участке много танков и почти три пехотных дивизии. Угроза прорыва была велика, и нам приказали зарыться в землю, пропустить над собой танки, а пехоту отсечь и уничтожить. На партийном собрании было решено: «Первыми поднимаются коммунисты!»

На рассвете, когда танки прогромыхали над нашими головами, по сигналу «Коммунисты, вперед!» поднялись все бойцы, как один, хотя было у нас немало и беспартийных. Яростной контратаки фашисты не выдержали, бросив оружие, побежали. Прорвавшиеся танки были уничтожены батареей береговой артиллерии. После боя я спросил у краснофлотца Кананадзе:

— Почему ты, Сандро, поднялся одним из первых? Ведь ты не коммунист.

— Да, я беспартийный, — ответил моряк. — Но стараюсь воевать так, чтобы коммунисты сказали: достоин Сандро в партию. Жизнь Сандро дорога, но Родина дороже!

Так думал рядовой краснофлотец Сандро Кананадзе, так думали и прославившийся у стен родного города разведчик украинец Александр Нечипуренко, и русский снайпер Николай Сучков, истребивший в одну операцию 85 вражеских солдат, и белорус летчик Алексей Куница, совершивший за дни обороны Одессы 150 боевых вылетов и сбивший шесть вражеских самолетов, и казах пулеметчик Ирган Тимиров, уничтоживший при отражении атаки десятки вражеских солдат, и еврей Бегельфер, заколовший штыком в рукопашной схватке не одного фашиста… Единое славное знамя Родины осеняло всех нас, Коммунистическая партия вдохновляла и вела нас на подвиги.

Здесь, под Одессой, бессмертной славой покрыли себя не только пехотинцы и пограничники, моряки и летчики. Около 200 рейсов с грузами, пополнением, ранеными и эвакуированными совершили моряки судов Черноморского пароходства. Одесские докеры под артиллерийским огнем и бомбежкой с воздуха разгружали суда. Рабочие заводов ремонтировали боевую технику, изготовили десятки тысяч мин и гранат, строили бронепоезда и танки собственной конструкции, отправляли на передовую всех тех, кто мог держать оружие в руках. А у станков оставались работать старики, женщины и подростки.

Каждый из участников семидесятитрехдневной обороны Одессы жил тогда верой в победу. Даже в тяжелые дни Октября, оставляя город по приказу Верховного Главнокомандования и уходя на оборону Крыма, каждый повторял: «До свидания, Одесса! Мы вернемся!»

И вернулись и отстроили город заново.

Одесса — крупнейший транспортный узел: суда с одесской припиской бороздят все моря и океаны земного шара, сюда ведут железнодорожные и автомобильные магистрали, десятки авиационных линий. Одесса ныне — это город-курорт: корпуса всех ее 74 здравниц всегда открыты гостям. Одесса — город студентов: здесь работает более сорока высших и средних специальных учебных заведений. Одесса ныне — крупный промышленный центр: сверхточные станки, мощные машины, умные приборы, заводское и лабораторное оборудование с маркой одесских предприятий знают не только в нашей стране, но и за рубежом. Одесса — крупный научный центр: здесь работают 36 научно-исследовательских коллективов.

Сегодня подвиг Одессы продолжается — в созидательном энтузиазме ее рабочих, в открытиях ученых, в мужественных рейсах судовых экипажей, в полотнах художников и строчках поэтов.

Мы побывали на заводе сельскохозяйственного машиностроения имени Октябрьской революции, краностроительном имени Январского восстания, на заводе тяжелого весостроения имени Октябрьской революции, краностроительных площадках, на причалах порта, в лабораториях оставили неизгладимое впечатление. А в блокнотах — короткие записи: воспоминания о боевой славе Одессы, рассказы о ее трудовой доблести.

Стоят обелиски и шумят дубравы там, где проходила линия героической обороны. А на Сухом лимане, откуда бойцы Отдельной Приморской армии не отступили ни на шаг за всю оборону, построен Ильичевский порт. На противоположном фланге Пояса Славы, у Аджалыкского лимана, по плану девятой пятилетки начато сооружение другого специализированного порта. В памятном месте высадки героического десанта севастопольских моряков в сорок первом — рубеже прорыва к Одессе войск 3-го Украинского фронта в сорок четвертом развернулся необозримый строительный фронт. А по соседству, возле села Сычёвка, закладывается второй город-спутник Одессы.

…В Центральном парке имени Т. Г. Шевченко, на Аллее Славы в нескончаемом потоке — торжественны и тихи — идут люди. Кладут цветы на могильные плиты героев обороны, подполья, освобождения Одессы. Аллея заканчивается у моря обелиском Неизвестному матросу. Там горит Вечный огонь.

Г. КАРЕВ

«Правда», 22 января 1975 года.

Доблесть Новороссийска

Сентябрь в Новороссийске стоит ясный и теплый. Медлят пока жестокие норд-осты. Вода в Цемесской бухте ласкова. Еще не тронута желтизной зелень на улицах. Но если бы и не выстояла погода, все равно каждый год в эту пору город открыт и праздничен, как гостеприимный дом в дни семейного торжества.

Сегодня в городе особый день. В пламени флагов и транспарантов, в ярком уборе осенних цветов Новороссийск принимает тех, кто в суровые годы войны сражался у его стен, сначала остановив врага, а затем погнав его на запад.

С большой радостью, с душевным теплом встретили жители города-героя Генерального секретаря ЦК КПСС тов. Л. И. Брежнева. Тридцать с лишним лет назад он возглавлял политотдел прославленной 18-й армии, громившей врага под Новороссийском. Аэропорт Новороссийска находится на легендарной «Малой земле». Здесь дорогого гостя приветствовали боевые товарищи, трудящиеся Новороссийска, делегации городов-героев.

— Желаю счастья, дорогие друзья, — отвечает Леонид Ильич Брежнев на теплые приветствия.

Из аэропорта кортеж машин направляется к памятной стеле. Отсюда открывается широкий вид на Цемесскую бухту, на весь красавец город.

— Да, изменилось многое, очень многое. Но зато память — неизменна, — говорит Л. И. Брежнев.

Теплым словом вспоминает он героев минувших боев, ветеранов 18-й армии.

Борьба за Новороссийск, в который уперся южный край огромного советско-германского фронта, вошла яркой страницей в историю Великой Отечественной войны. Именно здесь воины армии и флота, входившие в Новороссийский оборонительный район, преградили врагу путь по Черноморскому побережью к Закавказью. Оборона Новороссийска и новороссийская наступательная операция, которую блестяще провели воины 18-й армии во взаимодействии с Черноморским флотом, характеризовались героизмом бойцов, умелым управлением войсками, постоянной целеустремленной и действенной партийно-политической работой.

В сентябре 1973 года за выдающиеся заслуги перед Родиной, массовый героизм, мужество и стойкость, проявленные трудящимися Новороссийска и воинами Советской Армии, Военно-Морского Флота и авиации в годы Великой Отечественной войны при защите Северного Кавказа, Новороссийску было присвоено почетное звание «Города-героя».

Сентябрь в Новороссийске — месяц встреч. Встреч фронтовых друзей, встреч с историей.

…Самолет подняли со дна моря. За три десятилетия он, как бы окаменев, покрылся известью, солью. И только пулеметы смотрят по-прежнему грозно и настороженно. «ИЛ-2», штурмовик. Он сбит 19 апреля 1943 года над «Малой землей». Кто встретил на нем свое последнее мгновение? По номеру машины удалось установить: летчик — гвардии майор Виктор Федорович Кузнецов и воздушный стрелок — старший краснофлотец Александр Васильевич Решетинский. Жена Кузнецова — Ольга Михайловна и сын Александр жили в городе Энгельсе возле Саратова. Мать Решетинского — Дарья Николаевна — в селе Ольшевка Черниговской области.

Самолет нашли аквалангисты из Ворошиловградского машиностроительного института. Справку об экипаже дал Центральный военно-морской архив. Самолет только что установлен на «Малой земле» возле стелы, на месте высадки легендарного десанта.

Казалось бы, все. Находка, разгадка, признание славы, теперь небезымянной. Но нет, вчера я встретил в гостинице человека с опаленным лицом в мундире морского летчика. Иосиф Данилович Кирин в том же апреле 1943 года в горящем самолете упал на «Малую землю». Его спасли. Вечером я подошел к Кирину и попросил его посмотреть справку об экипаже погибшего самолета. Может быть, он знал отважных летчиков?

— Конечно, я знал Кузнецова. Он был командиром эскадрильи. Вместе летали.

Вот какая встреча. Волна истории как бы поднялась со дна моря.

— Настоящая история не забывается, — сказал Кирин.

Да, бушевала война, вал разрушения сметал дома и заводы, но одновременно шел величайший процесс созидания: выковывались люди несгибаемого мужества, чистоты и отваги.

Сегодня собравшиеся в Новороссийске ветераны вспоминают, как вело их в те грозовые годы в бой с врагом вдохновенное слово партии. Вспоминают дерзкий бросок в бухту катеров капитана 2-го ранга В. Проценко, бой морской пехоты капитан-лейтенанта В. Ботылева на центральном причале порта, славный десант Цезаря Куникова на «Малую землю»…

Бывший адъютант начальника политотдела 18-й армии Иван Павлович Кравчук рассказывает, как накануне десанта Леонид Ильич Брежнев поехал в поселок под Геленджиком, где тренировались будущие десантники, как душевно беседовал он с Цезарем Куниковым, советуя подготовить отряд ко всем неожиданностям.

…На «Малой земле» есть место, которое в сорок третьем году называли «долиной смерти». Каждая пядь исполосована там огнем и металлом. Из разящего железа — артиллерийских снарядов, мин, осколков собран, смонтирован своеобразный памятник. На плите слова: «Запомни, товарищ, 1.250 килограммов смертоносного металла обрушил враг на каждого „малоземельца“. Они выстояли. За ними была Родина. Поклонись им. Запомни это, современник, запомни и передай потомкам».

Семена Тимофеевича Григорьева смерть обходила. Семен Тимофеевич, ныне работник треста «Новороссийскморстрой», на «Малую землю» высадился командиром отдельной роты вслед за Цезарем Куниковым. И воевал там до конца августа, а в сентябре штурмовал Новороссийск. Он видел, как люди с гранатами кидались под вражеские танки, как они побеждали, хотя, казалось, все было против них. Документ об одном из подвигов он бережет особо. Это — страничка из доклада начальника политотдела 18-й армии Л. И. Брежнева в период подготовки к штурму. В документе речь об отряде, которым Григорьев командовал. Страничка так и начинается: «Особо необходимо отметить работу парторга роты отряда тов. Григорьева — ст. сержанта тов. Валиулина»…

Когда на «Малой земле» нужно было взять вражеский опорный пункт, каждый коммунист просил зачислить его в штурмовую группу. Из одиннадцати смельчаков коммунистами были пять. В докладе отмечено: «Товарищ Валиулин проявил при этом исключительную храбрость».

15 сентября при штурме Новороссийска Салахутдин Валиулин повторил подвиг Александра Матросова, закрыв грудью товарищей от вражеского огня. Страничка из доклада, рассказывающая о его подвиге, озаглавлена: «Роль парторга в бою».

…Говорят, талант дается человеку от природы. При этом разумеют, что его, талант, надобно развивать, иначе он пожухнет. По аналогии можно заметить, что две главные профессии Новороссийска как бы предопределены ему естественно: город расположен у моря и окружен горами из мергеля, сырья для производства цемента.

Нагляднее всего морская профессия Новороссийска видна в порту. Линии причалов, стрелы кранов, флаги кораблей. Грузооборот порта составляет около 30 миллионов тонн. На сегодня новороссийские портовики опережают плановые задания пятилетки примерно на полгода.

Восточные причалы порта тянутся к цементным заводам. Самый большой из них — «Пролетарий». Его годовая мощность — 2 270 тысяч тонн, из них около миллиона тонн идет на экспорт. Завод не только самый большой, но и один из самых современных: две новые вращающиеся печи дают по 72 тонны клинкера в час. Внешне они чем-то напоминают космические ракеты, только уложенные горизонтально: гигантские цилиндры, внутри которых густо гудит пламя. На этих печах по соседству работают машинистами Герой Социалистического Труда Николай Крапивкин и депутат Верховного Совета СССР Александр Романенко.

Предприятия ордена Ленина комбината «Новороссцемент» к концу 1974 года обязались выйти на уровень конца пятилетки.

Между заводами «Пролетарий» и «Октябрь», где в 1942 году пролег левый фланг фронта Великой Отечественной войны, открывается просторный вид: мирное море и корабли у причала, заводские трубы и город, охвативший бухту ярким ожерельем. Он с каждым днем хорошеет, растет, строится. На местах былых боев поднялись нарядные кварталы, дворцы культуры. От береговой полосы раскинулся новый жилой район на 60 тысяч жителей.

Слава Новороссийска — черноморской твердыни — высока и чиста. Его жители гордятся и «новороссийской республикой» 1905 года, и подвигом Черноморского флота, который в его бухте по приказу Ленина поднял сигналы «Погибаю, но не сдаюсь», гордятся тем, что первый орден Новороссийский порт получил в 1923 году. Они по праву гордятся тем, что в Великой Отечественной войне и в нынешних трудовых буднях город-герой множил и множит свою боевую и трудовую славу.

Ю. АПЕНЧЕНКО

«Правда», 7 сентября 1974 года.

Обелиски над бухтой

На крутом черноморском берегу цепочкой протянулись кварталы. Здесь живут рыбаки, горняки, металлурги, корабелы. Дома — цвета морской волны. У причалов — океанские суда…

Это Керчь — мирный, трудовой, нарядный город. Но память властно врывается в его панораму солдатскими памятниками и обелисками братских могил. На граните, мраморе — названия армейских и флотских частей, покрывших свои знамена славой в битве с врагом на керченской земле.

Вместе с ветеранами, воевавшими у стен Керчи, идем по памятным местам. Знаменитый поселок Эльтиген — теперь поселок Героев. На рассвете 1 ноября 1943 года здесь высадился десант пехотинцев и моряков, входивших в состав 18-й армии. Сорок дней и ночей на клочке крымского берега, названного «Огненной землей», не прекращался жестокий бой.

Тихо плещут волны у подножия обелиска, на котором оставлены потомкам имена участников дерзкой операции. Рядом поднят на пьедестал десантный мотобот. Его корпус изрешечен пулями и осколками снарядов. Сохранена в прежнем виде и бывшая колхозная кузня — она служила для эльтигенцев полевым лазаретом. Сюда доставляла истекающих кровью солдат и матросов маленькая, хрупкая женщина, санитарный инструктор Галина Петрова. В сердцах керчан, как прекрасная легенда, живет ее подвиг.

…Фашисты заложили на берегу широкое минное поле. Саперы, посланные вперед, погибли. Решалась судьба десанта. Тогда Галина поднялась во весь рост и крикнула: «Моряки! Здесь мин нет! Вперед!» И первой бросилась в атаку по проходу, сделанному артиллерией.

Герой Советского Союза Николай Александрович Беляков, бывший командир 386-го отдельного батальона морской пехоты, показывает на сопку, зеленеющую у горизонта: «Высота Шумского…»

Взвод младшего лейтенанта Алексея Шумских, смелым рывком опрокинув фашистов, занял высоту 47,7. Враги окружили сопку, под прикрытием танков пошли в атаку. И тогда оставшиеся в живых моряки сбросили бушлаты, надели бескозырки и бросились в свой последний бой… В их честь рабочие Камышбурунского железорудного комбината посадили на «высоте Шумского» 19 молодых тополей.

Высоко в небо взметнулся обелиск Славы на горе Митридат. Он сооружен в 1944 году по решению Военного совета Отдельной Приморской армии, сразу после освобождения Керчи. Отсюда хорошо видны места заключительных боев за город: левее Защитного мола героически сражались куниковцы — 393-й батальон морской пехоты, который прославился еще на Малой земле под Новороссийском.

Там, где 30 лет назад шли под огнем врага корабли с десантниками, сейчас действует паромная переправа. Когда она строилась, был обнаружен и поднят со дна торпедный катер № 126. В обернутом клеенкой корабельном журнале сохранилась запись: «Дорогие товарищи черноморцы! Горя желанием приблизить радостный день нашей победы над подлым фашистским зверьем, мы, учащиеся и работники ремесленных и железнодорожных училищ, школ фабрично-заводского обучения Московской области, передаем вам подарок — торпедный катер „Молодой патриот“, построенный на средства, собранные среди учащихся и заработанные на воскресниках…»

Этот катер высаживал на берег солдат 55-й стрелковой гвардейской дивизии генерал-майора Б. Н. Аршинцева. Комдив погиб в боях за Керчь — бывший поселок Камыш-Бурун теперь называется Аршинцево…

И Галине Петровой, и Алексею Шумских, и генералу Аршинцеву Родина присвоила звание Героя Советского Союза. А всего в боях за Керчь 138 достойнейших из достойных получили это высокое звание.

Нередко в Керчь приезжают ветераны, участники битвы за город. Дорогих гостей непременно приглашают на предприятия, стройки. У проходных, в заводских музеях боевой и трудовой славы ветераны видят свои фотографии и портреты сегодняшних ударников коммунистического труда. Глубокий в этом смысл!

Поселок Аршинцево. Камышбурунский железорудный комбинат. Отсюда поступает сырье домнам завода «Азовсталь». Раскаленный до вишневого цвета агломерат погружается в огнеупорные суда — лихтеры и через пролив доставляется на азовский берег металлургам города Жданова. 12,5 тысячи тонн сырья пропускает в сутки этот «морской мост». Беседуем с рабочими, инженерами. Накануне к ним приезжали азовстальцы. Просили: нельзя ли увеличить поставку «начинки» для домен, чтобы успешно выполнить обязательство по выпуску металла.

— Уважили просьбу! — говорит главный инженер фабрики Ефим Маркович Бритвин. И добавляет: — Когда-то воинская дружба помогала солдатам в бою, а теперь без взаимовыручки трудно добиваться успехов в соревновании…

Зачинателем добрых дел на фабрике слывет смена Александра Иосифовича Головко. По ее инициативе было развернуто соревнование в честь героев эльтигенского десанта.

Сорок дней и ночей сражались с врагом матросы и солдаты на клочке керченской земли, невдалеке от их комбината. Сорок суток продолжалась ударная трудовая вахта металлургов… За это время в адрес «Азовстали» отправлено сверхплана две тысячи тонн агломерата.

— А теперь рабочий салют — тридцатилетию великой Победы, — говорит А. И. Головко. — Вахта продолжится с 15 сентября 1974 по 9 мая 1975 года. Девиз нашей смены — тридцать ударных недель в честь героев-победителей. Это значит — пять тысяч тонн сырья сверх задания.

На заводе стеклянной консервной тары мы познакомились с передовиками производства. Главный инженер Игорь Георгиевич Прохоров первыми называет имена бывших воинов. Многим из них уже за пятьдесят, волосы поседели, но трудятся по-солдатски, служат примером молодежи. Георгий Саввич Стукаленко — в годы войны сержант-связист — высадился с десантом в районе поселка Опасное. Был в рядах наступающих, корректировал удары по врагу наших самолетов-штурмовиков.

И детей Георгий Саввич воспитал себе под стать — честных, работящих. Старший сын Дмитрий — отличный токарь, младший Николай — передовик-машинист в стекольно-керамическом цехе, дочь Татьяна — алмазчица, из-под ее рук выходит красивая, нарядная посуда. Невестки — Лидия и Елена, зять Александр тоже среди лучших рабочих предприятия.

Вдоль побережья разместились рыбообрабатывающие цехи. Этой осенью из Азовского моря вышли несметные косяки знаменитой керченской хамсы. «Даже и не помню такой богатой путины», — рассказывает бывший фронтовик, начальник Аршинцевского цеха Сергей Степанович Кутепов.

В море ведут промысел свыше 200 судов. Председатель «Рыбакколхозсоюза» Николай Ильич Бантыш — бывший начальник штаба партизанского отряда имени В. И. Ленина в Аджимушкайских каменоломнях, прежде всего отмечает работу Героя Социалистического Труда Василия Кирилловича Почтаря. Его бригада уже досрочно выполнила задания девятой пятилетки. Вместо 6 530 центнеров ставными неводами добыто около 11 тысяч центнеров первосортной рыбы.

…На быстроходном катере мы прошли вдоль набережных Керчи. Где когда-то десантники рванулись на штурм вражеских бастионов, поднимаются теперь аллеи пирамидальных тополей, кленов, акаций. За ними видны нарядные корпуса — на несколько десятков километров протянулись пансионаты для отдыха трудящихся.

В городском драматическом театре имени А. С. Пушкина керчане познакомились с проектами новых монументов, разработанными архитекторами, художниками, скульпторами. На месте высадки эльтигенского десанта подымется памятник, напоминающий ветром наполненный парус. У штольни Аджимушкайских каменоломен встанут высеченные из гранита фигуры героев легендарного подземного гарнизона. Древняя гора Митридат превратится в мемориальный комплекс, олицетворяющий подвиг освободителей Керчи.

Памятники славы! Вставшие на пьедестале герои — всегда с нами. Здесь мальчишки и девчонки вступают в пионеры, а затем — в комсомол… Сюда приносят цветы новобрачные — в знак великой признательности. Вот и сегодня горят на мраморной плите свежие алые гвоздики…

В. МОЛЧАНОВ

«Правда», 30 января 1975 года.

Река памяти

В полночь наступит липень. Слово это, легкое, как выдох дудочки-жалейки, самодельной флейты белорусских пастушков, означает июль — месяц цветения лип. И город уже знойно пахнул липовым медом, и последний июньский закат был золотым, как мед. В этот ликующий вечер не скорбные жалейки — радиолы и духовые оркестры гремели из распахнутых окон: школы Бреста давали выпускные балы. Меня подхватила и вынесла из города река веселья, смеха, цветов. Сотни юношей и девушек праздновали вступление в зрелость. Но первые цветы своей зрелости они, как принято здесь, понесли в крепость, к могилам героев. Золотой закат погас. Зажегся свет. И вот под ногами у нас был красный от какой-то примеси асфальт, а впереди залитый багровым светом железобетонный монолит главного входа с врезанной в него вместо арки огромной пятиконечной звездой. И — тишина.

Потом мне рассказывали, что обычно здесь звучит голос Левитана, голос нашей памяти из того далекого июня сорок первого года: «Сегодня в четыре часа утра…» — и слышится истошный рев фашистских бомбардировщиков. Но в тот вечер что-то приключилось с техникой, и волнение принесла сама тишина. Она дала услышать, как, осторожно касаясь священной земли, цокают по камню каблучки девушек и каблуки парней, с таким шумным ликованием отпраздновавших час встречи с собственной зрелостью, а теперь притихших перед величием зрелости страны и перед подвигом ее молодости. Час за часом — ни говора, ни даже шепота, только каблуки да тихий шелест ложащихся у надгробий цветов.

Впервые я был здесь за десять лет до начала строительства ансамбля. Крепость стояла во всей подлинности развалин. У казематов 333-го полка, из которых, как известно, фашисты выжигали советских воинов огнеметами, я подобрал тогда покрытый окалиной медный оконный шпингалет. Сейчас признался работникам музея, что храню его дома на почетном месте. Меня простили: у них в таких реликвиях нет недостатка…

Когда вы проходите под звездной аркой, вас встречает скульптура «Жажда». Каменный солдат ползет к воде. Солдат каменный, а вода живая — рукав реки Мухавца. В ней плещет рыба, поют лягушки и колышется отсвет багрового зарева. И от всего этого хочется, чтобы солдат обязательно дополз. На изможденном лице его не только жажда в обычном смысле слова. Это и жажда жизни и решимость утолить ее в бою. В правой руке солдата автомат, а в вытянутой левой — каска. Еще усилие — и солдат доползет до живой воды, зачерпнет ее каской, напьется и вступит в бой.

Но солдат каменный, а камень недвижен. Между водой и солдатом всегда будет лежать трагедия этих нескольких непреодоленных метров земли. Жажда останется неутоленной. Так ли?

Фигура солдата — пятнадцатиметровая. Соответственно огромна каска. И вдруг, наклонившись, я увидел, что она на добрую треть наполнена водой. Был дождь? ...