Кинороман "Моя вторая мама" создан по одноименному популярному мексиканскому телесериалу.

Счастливый конец фильма и книги предрешен условиями киножанра, и тем не менее судьба Даниэлы Лоренте, олицетворяющей собой лучшие качества Женщины: любовь к ближнему, сострадание, красоту и мудрость, – заставляет сопереживать ей и всем, ее друзьям, противостоящим злу, корысти, подлости Добро должно победить зло – хотя бы в мексиканском фильме "Моя вторая мама" и одноименном киноромане эта истина торжествует.

Моя вторая мама

Глава 1

Моника бросила ранец в холле и побежала в комнату матери – поздороваться. Обычно Лусия сама выходила в сад или на крыльцо встречать возвращавшуюся из школы дочку. И если мама не появлялась, Моника со всех ног бросалась разыскивать ее по дому. Сколько теплоты и нежности светилось в глазах Лусии, когда она обнимала свою девочку! Любая разлука казалась им обеим слишком долгой. Другое дело отец – Хуан Антонио. Десятилетняя Моника любила отца не менее матери, но то была иная любовь. Вечно занятый Хуан Антонио дома бывал редко, но если выкраивал время для прогулки с дочерью, то всячески баловал ее, поощряя любое желание. Но это был праздник, а будни изо дня в день Моника проводила с матерью, ласковой подругой и добрым советчиком.

Девочка была уже достаточно взрослой и смышленой, чтобы понимать: не все гладко между родителями. Хотя спроси кто-нибудь, любит ли отец маму, она без сомнений подтвердила бы, что, конечно, любит. Ведь он часто дарил маме необыкновенно красивые букеты, почтительно целовал руку и никогда не оскорбил ее резким словом. Но сколько раз в последнее время видела девочка, как печальны глаза, большие прекрасные глаза ее Лусии. Она замечала, как вдруг неожиданно, посреди веселой игры мамочка вдруг переставала улыбаться и взгляд ее отсутствующе задерживался на каком-нибудь предмете – вазе, картине, шторе... Моника тормошила мать, пытаясь вернуть ей прежнее веселое настроение, но это не всегда удавалось. А вчера, вернувшись из школы, она застала мать в спальне за непонятным занятием. Та, присев на кресло, внимательно рассматривала свадебные фотографии. Моника замерла на пороге комнаты: ее поразило лицо матери, – печальное, постаревшее, – таким она не видела его никогда. Но еще больше девочку удивило то, что сделала Лусия: она взяла свой портрет и портрет Хуана Антонио, долго глядела на них и потом, поставив близко-близко друг к другу, подержала так какое-то время. Увидев в дверях дочь, будто спохватилась и тотчас же поставила их на прежнее место, далеко друг от друга, по обе стороны высокой тонкой вазы.

Моника бросилась в объятия матери, прижалась щекой к ее щеке, как всегда нежно поздоровалась с нею и, ничего не успев спросить, услышала голос Марии, звавшей ее на кухню к полднику. Мария так вкусно готовила, а Моника так проголодалась, что наскоро поцеловав мать в щеку, она бросилась вприпрыжку на зов Марии, которая обещала попотчевать ее необыкновенными сэндвичами.

– А ты, мамочка, помажь пока Глорите ручки кремом, она, моя куколка, тоже хочет, чтобы у нее были такие же нежные пальчики, как у тебя!

На кухне, как всегда, все блестело, дышало уютом и довольством, от плиты шел аппетитный запах, на привычном месте Монику ждали сок и сэндвичи.

Уплетая за обе щеки приготовленное, девочка в который раз за последние дни услышала, как Мария и ее муж Игнасио, которых Моника помнила в своем доме столько, сколько помнила себя, вполголоса продолжали прерванный ее приходом разговор. Конечно, они говорили о своем единственном сыне Марсело: тот никак не соберется навестить родителей Сколько же они не виделись с сыном, год, два или больше, думала девочка. Вот она, Моника, не смогла бы жить так долго вдали от своих родителей, особенно – от мамочки Она так им и сказала Добрый Игнасио ласково погладил Монику по голове и заметил, что их с Марией сын постарше ее, ему уже восемнадцать, а в этом возрасте человек должен искать свое место в жизни. Марсело живет и работает в Гвадалахаре, и, верно, очень занят, но он обязательно навестит их, как будет посвободнее...

Непоседе – Монике всего несколько минут хватило, чтобы расправиться с полдником, и, поблагодарив Марию, она на одной ноге попрыгала к двери: ей столько нужно было рассказать мамочке. Это – как ежедневный ритуал – Моника подробно в лицах изображала происшедшее за день в школе – как вел урок учитель истории, о чем она спорила и что обсуждала на переменках с подружками Маргаритой и Летисией.

Моника вприпрыжку, перескакивая через ступеньки, взлетела на верх, отворила дверь в спальню и остановилась в замешательстве. Мама, ее дорогая, единственная, любимая мама лежала без движения вблизи той самой вазы, по обе стороны которой улыбались безмятежной улыбкой ее родители в день свадьбы.

– Мама, мамочка! – в исступлении выдохнула девочка. – Что с тобой, мама? Игнасио! Мария! Мама, ответь же, что с тобой!

На ее душераздирающие вопли прибежали Мария с Игнасио. Вызванная ими машина скорой помощи прибыла через несколько минут и чуть не столкнулась в воротах с машиной Хуана Антонио, вызванного с фабрики.

Плохо помнила Моника этот вечер. Ласковые руки Марии крепко обняли ее и держали, не давая рвануться к носилкам, на которых медленно и осторожно несли санитары ее мать к открытым дверям скорой помощи. Моника непременно, во что бы то ни стало, хотела ехать вместе с отцом в больницу, но тот, бледный, непохожий на себя, терпеливо объяснил: пока трудно сказать, что произошло с Лусией. Но надо надеяться она, наша мама, была здоровым человеком, никогда ни на что не жаловалась...

Мария решительно уводила рыдающую девочку все дальше от захлопнувшихся дверей скорой помощи. Но она все еще всхлипывала, слезы лились из ее глаз не переставая.

– Пойдем, родная, пойдем, милая, – сердце Марии разрывалось от сострадания к бедной девочке. – Пойдем, помолимся пресвятой деве Марии о здравии твоей мамочки. Бог даст, будут услышаны молитвы непорочного ребенка, – перекрестясь, едва слышно прошептала женщина.

В тот же вечер Хуан Антонио привез из больницы неутешительные вести. Врачи боролись за жизнь молодой женщины, но, к сожалению, внезапно случившееся кровоизлияние произошло в недоступном для хирургов отделе мозга. Аневризма почти исключала благоприятный исход; доктор Карранса не обнадежил Хуана Антонио: вероятность того, что Лусия выживет, была чрезвычайно мала. Это понимал и сам Хуан Антонио, дурные предчувствия одолевали его по дороге домой. Марии с Игнасио, встретивших его немым вопросом, он грустно махнул рукой, сказав только, что ему кажется, что Бог хочет забрать к себе Лусию... Ночью он почти не спал, вспоминая годы, прожитые с Лусией. Он по-своему любил ее, считая прекрасной женой, матерью, и чувствовал себя беспредельно виноватым перед нею. Это ощущение было обжигающе-болезненным. И чем явственнее Хуан Антонио понимал непоправимость произошедшего, тем мучительнее было чувство вины перед Лусией.

На следующий день, утром, он находился уже около жены. Лусия была в сознании, и он, держа ее тонкую прозрачную руку в своей и глядя на осунувшееся лицо, шептал:

– Я люблю тебя на много сильнее, чем прежде, дорогая! Я был счастлив с тобой все эти годы, несмотря ни на что. Верь мне! Только ты была нужна мне и никто, кроме тебя. Моя мать, упокой Господи ее душу, страдала высокомерием, не желала понять, какое ты чудо, дорогая, и как мне повезло в жизни с женой...

Это был их последний разговор. Успокоенный тем, что жена пришла в сознание, Хуан Антонио поехал в офис уладить самые срочные дела – фабрика требовала постоянного внимания, тем более, что в этот день решались проблемы долгосрочных поставок товара. Но едва Хуан Антонио вошел в кабинет, как раздался телефонный звонок. Хуан Антонио снял трубку. – Да, он слушает... В трубке после секундной паузы раздался голос доктора Карранса. Сердце Хуана Антонио замерло, охрипшим голосом он повторил:

– Вы говорите... моя жена... только что... умерла? Боже!.. Я приеду сейчас же... да, доктор... Мануэль! – обратил он свое бледное, убитое горем лицо к человеку, сидящему рядом за компьютером. – Ты все слышал, она умерла... умерла. Ты мой самый близкий друг... и коллега... Я уезжаю... к ней, туда. Оставлю все дела на тебя, ты в курсе всего... Справишься... Бедная моя Моника, – вдруг вырвалось у него. – Какой удар для девочки, какой удар! Она так любила свою мать!.. Ах, Мануэль, меня мучает совесть!.. Я не был хорошим мужем Лусии, ты знаешь...

– К счастью, – Мануэль с состраданием глядел на друга своими добрыми глазами, – к счастью, она не подозревала о существовании твоих пассий... к Ирене.

– Кто знает, кто знает, Мануэль. Иногда мне казалось, что она все знала и только делала вид, что пребывает в неведении. Как я виноват перед нею, как виноват, если бы ты знал. Я никогда не был примерным мужем...

Казалось, ему не терпелось выговориться. Но ведь Мануэлю и не надо было долго объяснять: они дружили со студенческой скамьи и понимали друг друга с полуслова. Мануэль знал о Хуане Антонио все, очень дорожил его дружбой, был первым помощником в офисе и на фабрике. Сам изведавший муки неразделенной страсти, однолюб, как он сам себя иронично называл, порядочный и честный человек, Мануэль не всегда одобрял друга и часто жалел Лусию, но никогда ему об этом не говорил. "Если бы в свое время, – думал он, – сестра Хуана Антонио, Сония, стала моей женой, как бы я был предан ей, как старался бы добиться успеха ради благополучия своей любимой, ради нашей семьи!" Он знал, его любовь была взаимной, но что могла поделать робкая, прехорошенькая восемнадцатилетняя Сония, как могла уговорить свою деспотичную мать, которая и слышать ничего не хотела о бедном студенте. Мать Хуана Антонио и Сонии быстро нашла замену Мануэлю – Энрике, подходящего, на ее взгляд, богатого жениха с положением. Деспотизм матери, не желавшей ничего слышать, больно ранил молодую душу, и Сонию, радостную, беспечную хохотушку через год после свадьбы уже невозможно было узнать: она превратилась в высокомерную светскую даму, красивую и холодную, для которой супружеские обязанности превратились лишь в пустую формальность. К мужу она не испытывала никаких чувств, он был для нее совершенно посторонним, чужим человеком, с которым ее не связывало ничего. Детей у них так и не появилось, на что очень надеялась Сония. Жизнь мужа была ей неинтересна, она благодарила судьбу за то, что супруг мало бывал дома – все больше в клубе, не досаждая ей ничем и она, предоставленная себе самой, много читала, ездила по магазинам, покупая дорогие, изысканные вещи, постепенно превратившие ее дом в роскошное жилище.

Мануэль никогда не спрашивал Хуана Антонио о жизни сестры после замужества, ибо для него это было унизительно и горько. Шли годы, постепенно забывалось пережитое, но Мануэль так и не женился, подшучивая над собой и называя себя не иначе как убежденным старым холостяком и живя с любимой матерью Долорес, которая своим веселым жизнерадостным нравом скрашивала одинокую жизнь Мануэля. Она обожала сына, но тем не менее мечтала, что когда-нибудь он сподобится и приведет в дом симпатичную молодую женщину.

– Давно пора забыть Сонию, – уговаривала она его. – Найди себе хорошую девушку, ну хоть встречайся с ней! Нельзя же жить таким бирюком, сын!.. Годы идут! Их не вернешь... Почему тебе не нравится

Ракель, подруга Ирене? Она прехорошенькая!..

Проводив Хуана Антонио в больницу, Мануэль еще долго неподвижно сидел за компьютером. Перестали мелькать на экране бесконечные столбцы цифр, и он, охваченный воспоминаниями прежних дней, явственно ощутил, как права его старушка Долорес, говоря о скоротечности жизни, о незаметно уходящих годах! Вот уже и у Хуана Антонио десятилетняя дочка... А Лусия ушла в мир иной. Вспомнилась непреклонность друга в желании жениться на ней, и ничто не могло тогда поколебать его, даже деспотизм и самодурство его матери. И, если сеньора Мендес Давила легко справилась с Сонией, выдав замуж за нелюбимого, но богатого Энрике, то Хуан Антонио решительно пошел на разрыв с семьей, когда женился на бесприданнице Лусии. Значит, в самом деле любил ее... Боже, сколько же лет утекло с тех далеких пор, одиннадцать, двенадцать?.. Хуан Антонио так и не примирился с матерью до самой ее смерти и даже не пришел на похороны сеньоры. Мануэль не разделял такой жестокости друга, ведь жизнь уже все расставила на свои места. Стоило ли так ломать копья?

И тут Мануэль словно очнулся. Какое он имеет право судить членов семьи Мендес Давила? Своего друга. Он искренне любил Хуана Антонио, всегда восхищался Лусией, но Хуан Антонио... Хуан Антонио все же оставался для него загадкой. Он начинал практически с нуля и, ведя дела фабрики серьезно, профессионально и ответственно, завоевал себе определенной положение в деловом мире. Но, с другой стороны, Хуан Антонио оставался все тем же ловеласом, каким его со студенческих лет знал Мануэль. Нет, Хуан Антонио не обманывал никого, когда говорил, что искренне любил Лусию, не чаял души в Монике. Но как все это сосуществовало, соседствовало с его романчиками на стороне? Это были очаровательные легкомысленные женщины, вроде его последней пасии, Ирене. Но тут, кажется, Хуану Антонио врядли удастся отделаться легким знакомством... Кстати, она только что звонила и, узнав о смерти жены Хуана Антонио, почти что радостно, – отметил про себя Мануэль, – сообщила, что едет в больницу утешать сеньора Мендес Давила. Ах, Хуан Антонио, Хуан Антонио!.. Разве можно было сравнить нежную, словно цветок, Лусию с этой яркой, не робкого десятка девицей, единственной целью которой стала погоня за деньгами Хуана Антонио, развлечениями, дорогими украшениями и тряпками.

Непонятно, как его друг, такой независимый и гордый, позволяет буквально вить из себя веревки этой пустой красотке, ведь он сам не раз сознавался Мануэлю, что не любит ее: отношения с Ирене не более, чем очередная мелкая интрижка... И, хотя Ирене все время твердила, что ее безумно интересуют дела фабрики, Мануэль отлично понимал, что это не так: ее привлекали только капиталы Хуана Антонио, вложенные в дело. И чтобы завладеть ими, Ирене была готова на многое... Чудовищно, но она строила свои планы на жизнь с Хуаном Антонио еще при Лусии, уверяя, что та не пара ему, даже пыталась ставить ультиматум: он должен немедленно оставить Лусию и жениться на ней.

"Я не могу давать обещания, которые никогда не выполню, да, кроме всего, я просто не люблю тебя, Ирене", – таков был ответ Хуана Антонио на все происки ретивой любовницы, хотя его доводы мало смущали Ирене.

Не единожды случалось, что они ужинали вчетвером: Мануэль, Хуан Антонио, Ирене и ее подруга Ракель, миловидная, высокая девушка с приятной улыбкой, делающей ее весьма привлекательной. Ирене после нескольких таких вечеринок обращалась с Мануэлем за панибрата и откровенно советовала обратить внимание на свою подругу Мануэль, соглашаясь сходить в этой компании в варьете или ресторан, чаще молчал, развлекаясь тем, что разглядывал публику, слушал музыку. Он мало обращал внимания на беспрерывную трескотню Ирене, хотя отмечал осторожное молчание Ракель, которая будто боялась высказать свое мнение или ответить на острую шутку Хуана Антонио. Ни о каком более серьезном сближении с Ракель не могло идти речи: дружба с Ирене, был уверен Мануэль, не могла отразиться пагубно и на Ракель, – наверняка она такая же хищница, а внешность может быть обманчива.

Между тем и Хуан Антонио не раз говорил с Мануэлем о Ракель. Зная грустную историю его любви к Сонии, он все же не оставлял надежды, что его друг когда-нибудь забудет прошлое, остановив свой выбор на достойной девушке. Как знать, может быть, Ракель, подруга Ирене, совсем другая... Ведь в жизни часто так случается: очень скромная девчонка дружит с развязной, рано повзрослевшей подругой, вкусившей соблазна любви. Отчего так? Наверное, чтобы как-то восполнить жизненный опыт: не будучи в состоянии быть такой же бойкой и привлекательной, но появляясь с блестящей подругой в компании, – ей, незаметной скромнице, глядишь, перепадет внимание одного из тех, кто потерпит неудачу, ухаживая за окруженной всеобщим вниманием подругой.

Ракель была и в самом деле другой, нежели Ирене, и ей очень нравился Мануэль, этот замкнутый, серьезный, надежный бородатый мужчина, сумевший добиться в жизни многого, благодаря своему упорству, добросовестности и работоспособности. И дружба ее с Ирене напоминала сияние отраженным светом – так, по крайней мере, думала сама девушка Многое в поведении подруги она категорически не принимала, и в мягкой, тактичной манере пыталась каждый раз объяснить ей, что ее виды на Хуана Антонио при живой жене нельзя объяснить иначе, как бестактностью, беззастенчивостью, даже беспардонностью. Зачем в день смерти Лусии Ирене помчалась в больницу и там опять завела разговор о своем немедленном желании выйти за него замуж? Подругу, пожалуй, беспокоила лишь проблема девчонки, десятилетней дочки Хуана Антонио. Но и на этот счет у Ирене были свои соображения: в случае, если эта злюка Моника не захочет признать Ирене второй матерью, она без особого труда создаст такой ад в шикарном доме, что девочка почтет за счастье учиться в интернате, а не в школе, куда ее, как принцессу, каждый день возит шофер и садовник Игнасио...

Ирене негодовала и в долгих, неспешных разговорах с Ракель не уставала повторять, что не привыкла быть "вторым номером" – неважно после кого – живой или мертвой Лусии или этой негодницы избалованной Моники. Важно быть первой.

Ирене раздражало, что в доме Хуана Антонио его дочь окружена всеобщим вниманием. Да и сам он говорит о дочери чуть ли не с придыханием, уверяет, что очень ее любит... Но все это дело времени: внимание и любовь безраздельно достанутся ей одной. Надо только чуть-чуть подождать. Ирене со всем этим справится... Она, уверена что ее одной хватит Хуану Антонио.

Пришла, наконец, очередь быть ей сеньорой Мендес Давила. Так она и заявила об этом Хуану Антонио в больнице...

Не очень удачное время Ирене выбрала для подобных объяснений, считала Ракель. Почему же кипятилась Ирене?.. Она еще выступит в роли миротворицы, помирит Хуана Антонио с сестрой, которой она уже позвонила под предлогом сообщить о смерти Лусии.

Когда вечером, накануне похорон, Сония со своим мужем Энрике впервые после многолетней размолвки, переступила порог дома брата, там уже была Ирене и чувствовала себя почти полновластной хозяйкой. Она так и намекнула Сонии многозначительно, что они с Хуаном Антонио – больше, чем друзья и что он собирался еще при жизни оставить Лусию и жениться на ней. Она решила: пусть все все узнают сразу, как она любит Хуана Антонио – он для нее главное в жизни... Тут Ирене сделала неосторожный "шаг": она обняла Хуана Антонио, тесно прижалась к нему. Все испортила эта избалованная сумасбродка Моника.

Она бросилась между ними, заплакала, схватила отца за руку, умоляя Ирене:

 – Не обнимайте моего папу! Не прикасайтесь к нему!

Ирене видела, какая мука отразилась на лице Марии, верной домоправительницы Хуана Антонио, которую вместе с мужем Игнасио хозяин считал членами своей семьи.

И это она поломает, решила Ирене, чего бы ей это не стоило. Что за порядки – пусть знает свое место на кухне, в саду и за баранкой автомобиля!.. Смирив на миг свою гордыню, Ирене подступилась было к Монике, чтобы перед лицом собравшихся как-то сгладить неловкость создавшегося положения, потрепала ее по щеке, хотела было взять за руку... Но не тут-то было. Мануэль, который оказался рядом, видел, как недобро блеснули наполнившиеся слезами темные глаза Моники.

– Я не хочу с тобой дружить! Уходи! И кукла, которую ты купила, мне не нужна. Зачем ты мне ее подарила? У меня есть Глорита. Ее подарила мне мамочка...

И тут Ирене, поглядев на Мануэля одним из своих обаятельных, заученных взглядов, промолвила:

– Моника! Ради Бога, мы с тобой подружимся, послушай. Душа разрывается, ты такая добрая, нежная... Зачем же так? Что с вами, Мануэль, вы будто в рот воды набрали, скажите же что-нибудь! – требовала она его поддержки.

– Не думаю, Ирене, что вам интересно будет услышать то, что я могу сказать вам, – решительно отверг ее просьбу Мануэль. Он почти что ненавидел эту женщину и уже не скрывал своих чувств от Хуана Антонио.

В голове всплыл недавний разговор с другом, когда они задержались в офисе допоздна.

– Конечно, Хуан Антонио, я понимаю, мне нужна женщина, друг, – говорил Мануэль. – Но, увы, дамы моего возраста интересуются только одним: есть ли у меня деньги. А девчонки меня не привлекают...

– Сколько тебя знаю, ты всегда был нелюдим, Мануэль, даже в юности. Я вспоминаю университет. Ты с серьезным видом вечно сидел в углу, а мы тем временем танцевали до упаду, влюблялись, заводили романы, – улыбнулся Хуан Антонио. – И не говори так насчет денег. Это камешки, очевидно, в мой огород, как я понимаю? Но ведь мы с тобой еще не старички... Не юнцы, конечно... Но, что называется, в самом соку!.. Может, и мне когда-нибудь встретится женщина моей мечты, Мануэль...

– У меня была такая женщина... твоя сестра, – после долгого молчания вздохнул Мануэль. И что же? Я не сумел добиться ее руки...

– И у меня была, – грустно отозвался Хуан Антонио. – Но и я навеки потерял ее, не сумел сберечь. Она покинула меня.

– Не грусти, друг, – Мануэль посмотрел на Хуана Антонио с теплотой. – Когда-нибудь неожиданно для себя ты влюбишься, хоть в этот день Ирене выцарапает тебе глаза.

– Если это будет настоящая любовь, я согласен! – невесело пошутил Хуан Антонио.

Не менее других была шокирована появлением Ирене в доме брата и Сония.

"Эта выскочка, нахалка, – думала она, – ведет себя здесь словно хозяйка". Сония видела неодобрительные взгляды пришедших выразить соболезнования Хуану Антонио. Как брат мог в первый же день после смерти жены притащить ее сюда?

Страшно и подумать, что сказала бы их покойная мать, сеньора Мендес Давила.

Слава Богу, она не должна до такого позора. И вообще... лучше ей, Сонии, воспитывать Монику, стоит просто-напросто забрать девочку к себе.

Дочь брата, которую Сония увидела впервые, понравилась ей. Да и Моника встретила тетю приветливо и согласилась иногда гостить у нее в свободное от занятий время. "У Хуана Антонио – роман, ему, видно, не до забот об осиротевшей дочери. Но согласие отца необходимо. Правда, брат может и заартачиться... Как знать?"

Глава 2

Ирене жила идеей увезти на отдых Хуана Антонио. Она, прикидываясь ласковой кошечкой, висла у него на шее, шептала нежные слова, словно убаюкивая:

– Если так пойдет и дальше, ты заболеешь, дорогой! Ничего с твоей работой не случится, тебе необходим небольшой отпуск. Мануэль вполне справится со всем. А я уже сходила, милый, в бюро путешествий. Думаю, нам с тобой не помешает небольшой круиз по Карибскому морю. Вот погляди, я даже проспекты захватила! Пароход "Норвей", мне кажется, это как раз то, что нам нужно... Шикарный!..

А вечером, попивая кофе с Ракель, Ирене была еще более откровенна, чем всегда:

– Во время этого путешествия Хуан Антонио должен непременно сделать мне предложение. Зачем довольствоваться крохами, если сразу можно получить все – и особняк, и драгоценности, и меха, и прислугу, и сколько угодно денег!.. Я то уж знаю, Ракель, что такое нищета! Я никогда не забуду, что родилась в тюрьме, а моими родителями были уличная девка и красавец-жулик...

Мне самой пришлось пробиваться в жизни, никто мне не помогал. Поэтому – повторяю, я со спокойной совестью выйду замуж за Хуана Антонио, все остальное меня не волнует, ни реакция его родных, ни этой...

– Замечательной дочурки десяти лет по имени Моника! – язвительно добавила Ракель. – Знаешь, дорогая, брак – дело совсем не такое простое, как ты думаешь. Для тебя главное деньги, ты даже толком не разобралась, что за человек этот Хуан Антонио. А вдруг он после свадьбы начнет и от тебя бегать как бегал, изменяя своей покойной жене? Мужчина, мне кажется, должен быть, прежде всего, надежен. Вот Мануэль... Я все больше думаю о нем в последнее время. Он такой... На него можно положиться, хотя, кажется, ты говорила, он не очень богат... Для меня это не главное. Знаешь, Ирене, мне бы так хотелось иметь дом, семью, детей... Но ребенок... Это ответственно, отвечать за жизнь маленького человека... Ты понимаешь это, стремясь выйти замуж за Хуана Антонио? Кроме своих детей с вами всегда будет Моника. Но, насколько я понимаю, ты до сих пор не подобрала ключика к сердцу этой девочки?.. Она не хочет принимать тебя, несмотря на твои подарки и уверения в твоем дружеском расположении к ней?..

* * *

Хуан Антонио все еще не мог придти в себя после похорон Лусии. А Ирене торопила поскорее решить вопрос с круизом. Может, и в самом деле, плюнуть на все дела и махнуть на недельку в круиз?.. Но перед глазами, едва он отвлекался от фабричных дел и суеты, все время возникала Моника, ее глаза, полные слез, с мольбой обращенные к нему. Девочка не могла не понимать: раз в доме появилась вместе с отцом молодая сеньорита, значит, это непременно мачеха, баба Яга. Так и Летисия ей все время говорит: "Придет в дом ведьма!..". Не мог же он объяснить, что не любит эту тетю и совсем не собирается жениться на ней. Не объяснишь ребенку, что это увлечение, словно топкое болото, затягивало его с каждым шагом все больше, он был не в силах отделаться от Ирене, которая проявляла все больше настойчивости в желании стать сеньорой Мендес Давила.

Хуан Антонио, не отдавая себе отчета, многое позволял ей, и теперь она с присущей ее типу женщин самоуверенностью заявляла о своих правах на него. Он молил Бога, простить его за измены Лусии. Лусия, он теперь уверен, догадывалась о многом, но безмерно любя его и Монику, избегала вопросов, когда он возвращался домой далеко заполночь, весь пропахший ресторанным воздухом, сигарным дымом и едва ощутимым ароматом дорогих женских духов. Его постоянные задержки после работы вошли в привычку, но все объяснялось им очень просто: фабрика требовала его неусыпного внимания.

 Мягкий свет в глазах Лусии меркнул день ото дня, – Хуан Антонио не мог не видеть этого, как не мог не видеть горячей привязанности друг к другу Лусии и Моники, преклонения дочери перед матерью. Дочь целиком заполнила всю ее жизнь. Аневризма... Это, наверное, болезнь разочаровавшегося в жизни сердца: Хуан Антонио сам себе признавался – он любил Лусию, но последние годы любовь эта приобрела характер привычки: он любил ее, как любят ребенка, дом, его уютную обстановку, преданных слуг и автомобиль, доставляющий удобства. Разве такую любовь заслуживала нежная, преданная, тихая Лусия?..

После того, как была брошена последняя горсть земли на могилу жены, сердце Хуана Антонио сжалось при взгляде на маленькую хрупкую фигурку Моники в траурном костюмчике. Она была так неутешна в своем неизбывном горе, так беспомощно хрупка, словно тоненький стебелек цветка под ветром, что у Хуана Антонио перехватило дыхание. Какое к черту путешествие, какой круиз, что она выдумала эта взбалмошная бабенка, он не имеет право бросать девочку одну!.. Конечно, Мария и Игнасио так любят и балуют ее, так преданно ухаживают за его дочерью, предупреждая, особенно в последние, тяжелые дни, каждое ее желание, что, он вполне бы мог положиться на них.

Но вчера, когда Хуан Антонио только намекнул, что, может быть, он уедет на неделю-другую, Моника так расплакалась, так умоляла его побыть с нею, не бросать ее, что он смешался, не зная, на что решиться. Она сквозь слезы рассказала ему, что ее школьные подружки Маргарита и Летисия расспрашивали ее о похоронах матери, и Летисия-злючка, все время пугала ее мачехой, ведьмой.

– Опять эта Летисия!..

– Папа, папочка! Она сказала еще, что, если сеньорита подарила мне куклу, то непременно станет моей мачехой: раз, говорит, делает такие подарки дорогие, считай, хочет втереться к тебе в доверие... Это так? Папа, скажи, ты не женишься на ней, нет? Обещай, что мы с тобой всегда будем вместе, что никто нас не разлучит! Ты не оставишь меня, как мамочка?..

Хуан Антонио совсем расстроился. Не ответив на прямой вопрос дочери, он молил ее об одном:

– Ради Бога, Моника, послушай! Я знаю, тебе сейчас очень трудно. Всем нам трудно, нам всем будет не хватать Лусии, дочка... Но нужно как-то жить. Ты всегда была храброй девочкой.

Я буду с тобой всегда. Обещаю. Но... дай мне дней десять, я уеду не сегодня и не завтра – через две недели. Обещаю, всего на неделю... Отпустишь?

Это вырвалось у него само собой. Моника ничего не ответила, только крепко обвила его голову руками и, все еще всхлипывая, прижалась к нему.

Сонную он осторожно отнес ее в постель.

* * *

После похорон Лусии Хуан Антонио и Сония стали часто встречаться, будто желая восполнить вакуум, сложившийся за долгие годы прерванных по настоянию матери отношений. А ведь когда-то они были очень дружны. Конечно, оба изменились и теперь осторожно открывали друг друга заново. Годы ни для кого не проходят даром, не прошли они бесследно и для членов семьи Мендес Давила.

Сония превратилась в степенную даму, сохранившую с молодости тонкую талию, роскошные волосы и зубы. Но больше ничего не нашел в ней Хуан Антонио от той девчонки, которую нежно опекал будучи старшим братом. В глазах Сонии Хуан Антонио видел затаенную усталость; несколько предательских морщинок раньше времени легли на ее по-прежнему привлекательное лицо, которые открыли брату гораздо более, чем сама Сония. Сестра же нашла Хуана Антонио возмужавшим, а к Монике с самого первого свидания почувствовала неизъяснимую материнскую нежность, желание защитить, обласкать, помочь девочке пережить смерть матери. Поэтому, когда брат с дочкой заехали однажды в дом Сонии и Энрике, накануне отъезда Хуана Антонио в круиз, Сония без обиняков попросила брата отдать ей племянницу – он-де сам жаловался, что должен теперь быть для девочки и отцом, и матерью, а для мужчины, сочувствовала Сония, это и не под силу, и чрезвычайно сложно. Да еще при его занятости фабрикой... Но Хуан Антонио вдруг сказал, неожиданно для сестры, взволнованно: "Моника – это все, что у меня есть в жизни". И, немного помолчав, грубовато добавил: "Как это тебе могло прийти в голову такое?" Сония не обиделась, не надулась, но, хорошо зная брата, все же продолжала настаивать:

– Я не требую от тебя ответа немедленно, ты еще подумай над моим предложением, не отвергай сходу... во всяком случае, я надеюсь, что хоть на время твоего отсутствия девочка сможет бывать у нас в выходные дни?..

Узнал Хуан Антонио от Сонии и грустное продолжение истории ее замужества. Вскоре после свадьбы она поняла, что совершила ошибку: Энрике, которого выбрала ей в мужья покойная мать, оказался человеком для нее совершенно чужим, они даже не стали друзьями, и Сония была несчастна с ним.

Незадолго до смерти Лусии Сония узнала, что у Энрике трое детей от другой женщины. Это известие Сонию ничуть не взволновало, не выбило из колеи; теперь появился, наконец, формальный повод для скорейшего развода. Тем более... Сония немного была смущена, заметил Хуан Антонио... Оказывается, краснея сообщила сестра, появился человек, к которому она испытывает чувства, никогда ранее ею не изведанные. Она же не старуха и, может, ей еще улыбнется счастье?

Энрике умолял не торопиться с разводом, но Сония настоятельно требовала, чтобы он покинул ее.

Что касается Ирене, оба старательно обходили этот щекотливый предмет разговора, и, когда Сония случайно обмолвилась, спросив, с нею ли отправляется в круиз Хуан Антонио, он, не в силах кривить душою перед сестрой, только сказал: "Ты же знаешь, Сония, женщины – это то, что меня губит...".

Глава 3

Несмотря на то, что Моника много раз просила отца "не ехать в круиз с этой ведьмой", – так она упорно называла Ирене, – несмотря на осторожные просьбы сестры и Марии, Хуан Антонио все же сдался и уступил Ирене: билеты в круиз по Карибскому морю были приобретены, почти каждый день в офис Хуана Антонио приходили счета из магазинов – Ирене приводила свою милую угрозу в исполнение – ее номер в гостинице был завален покупками из самых шикарных магазинов, и Мендес Давила покорно платил за все.

Мария жаловалась Игнасио на непоследовательность действий хозяина: "девочке обещает одно, делает другое. Если этот брак, не дай Бог, состоится, – говорила она мужу, – Моника будет страдать больше всех, она не выносит эту... Ирене. Да еще школьные подружки, особенно злючка Летисия, совершенно заморочила Монике голову, постоянно пугая приходом в дом мачехи."

– Ну, что за наказание эта Летисия, – сетовала добрая женщина, – вся так и исходит недоброжелательством, а ведь совсем еще ребенок. Нет, чтобы играть тихо и мирно, все время только и жди от нее подвоха и гадостей...

Единственное, что скрашивало Монике последние дни перед отъездом Хуана Антонио, это покупка щенка – ей подарили его Сония и Энрике. Винни – так назвали собачку – на какое-то время помог забыть тяжесть размолвки с отцом: она на него сердилась не на шутку и говорила Марии, что если отец любит эту ведьму Ирене, она уйдет из дома, – никто не займет место ее мамочки. Никто!..

Моника не поехала даже проводить Хуана Антонио в аэропорт, чему он огорчился, а Ирене несказанно обрадовалась. Нагрузив машину ее чемоданами – у Хуана Антонио их было всего два – они отбыли в аэропорт. Всю дорогу Ирене беспрерывно болтала. Она рассказала о том, сколько платьев и пар бикини лежит в ее чемоданах и каких расцветок и фасонов. Она, захлебываясь от восторга, расписывала ему прелести предстоящего путешествия, почерпнув изрядную долю осведомленности из многочисленных красочных проспектов, которыми была набита ее дорожная сумка. Хуан Антонио равнодушно поглядывал на них – он-то не первый раз отправлялся в подобное путешествие, у него из головы не выходила Моника. Снова его терзали муки совести: как он мог, несмотря на мольбы, оставить дочь в такой тяжелый час. И тут же приходила успокоительная мысль, заглушавшая терзания совести, что она не одна, окружена вниманием и заботой близких людей, а ему, уставшему от перенесенного стресса и постоянных забот, связанных с фабрикой, была просто необходима эта коротенькая передышка. И какая, в конце концов, разница – с кем он едет... Это мог быть и Мануэль, которого он кстати приглашал в круиз... А Ирене, что с нее возьмешь... Она, авантюристка, думает только о покупках, да о деньгах, с горящими глазами строит грандиозные планы: на островах, говорят, существует беспошлинная торговля, там можно купить по дешевке та-а-кие драгоценности!.. Еще, оказывается, Хуан Антонио должен подарить ей кольцо с бриллиантом, не менее десяти карат!.. Ну, и безвкусица!.. Ну и аппетиты!.. Ну и неуемная страсть!..

Как раз, когда Ирене с необычайным оживлением обсуждала проблему бриллианта, машина остановилась около здания аэропорта. Пассажиры, очевидно, в основном направляющиеся на отдых в Майами, с разноцветными сумками, в ярких туалетах представляли пестрое зрелище. Хуан Антонио, рассеянно наблюдая эту предполетную суету и следуя за тележкой с вещами, продолжал неотступно думать о Монике, и вдруг увидел впереди себя, на расстоянии шага, падающую женщину: кто-то неловко выдвинул на ее пути чемодан, и она споткнулась. Копна густых темных волос, рассыпанных по плечам, стройная фигура, высокие каблуки элегантных туфель, простой английский костюм – вот и все, что в одну секунду схватил взгляд сеньора Мендес Давила, считавшего себя знатоком женской красоты. В следующий миг он уже бросился на помощь, подал руку, она поднялась, опершись на нее.

– С вами все в порядке? – почему-то тихо спросил Хуан Антонио, встретившись на мгновение взглядом с темноволосой пассажиркой. – Вы не ушиблись?

– Нет, нет, благодарю, сеньор, я такая неловкая...

– Ваша? – Хуан Антонио поднял сумку и протянул ее, ловя себя на мысли, что ему безумно хочется прикоснуться к руке этой женщины. Но тут же рядом появилась подруга или компаньонка, – рыжеволосая, яркая, – и подхватила под руку незнакомку. Хуан Антонио все еще стоял посреди зала, и его неподвижность начинала создавать затор, вызывая недовольство спешащих людей.

А он не двигался с места, понимая, что людской поток неминуемо унесет его от этой удивительной девушки, которая сейчас находилась всецело во власти энергичной подруги:

– Смотри, Даниэла, не упади опять! А он очень даже ничего! –

Рыжеволосая взяла из рук незнакомки сумку и, метнув взгляд в сторону Хуана Антонио, громко добавила, – знаешь, мне тоже захотелось упасть!

– Ах, Джина, Джина! – только и вздохнула в ответ Даниэла.

– Что ж, уж и глазки строить нельзя? Ты заметила, дорогая, как он смотрел на тебя? Заметила?

– Ради Бога, Джина, все-то ты выдумываешь!.. Несмотря на то, что женщины говорили негромко, Хуан Антонио почти понял, о чем шла речь и отчего-то покраснел от стыда, догоняя тележку с чемоданами и Ирене, идущую рядом с нею. Обеспокоенная, казалось, лишь процедурой перевозки вещей и их сохранностью, Ирене, оказывается, все слышала и видела – удивительная способность, не раз восхищавшая сеньора Мендес Давила.

– Я никак не могла дождаться, дорогой, – кокетливо улыбнулась Ирене, – когда ты избавишься от этой парочки ненормальных.

– Чем же они тебе так не понравились? А?

– Что здесь может понравиться? Все время строили тебе глазки! Какая наглость! А ты и рад?.. У-у-у... негодный! – капризно упрекнула она.

– А, по-моему, очень симпатичные девушки.

– И что ты такого в ней нашел7 Непонятно.

– О ком ты, Ирене? Я сказал – девушки...

– О той, которая упала..

– Тебе показалось, – как-то неуверенно пробормотал Хуан Антонио, не поднимая глаз. – Я только помог ей подняться.

– Я хочу, чтобы ты обращал внимание только на меня! Ведь это наше свадебное путешествие, дорогой, не так ли? А то получается как-то неловко.

* * *

Самолет набрал высоту и пассажиры, наконец, успокоились и расслабились.

Большинство дремало, кто-то вполголоса разговаривал, кто-то пробовал напитки, любезно предлагаемые стюардессой.

– Он не спускал с тебя глаз, Даниэла, я заметила! – сообщила Джина подруге. – Он такой элегантный, симпатичный...

– Ах, оставь, Джина! Вечно тебе мерещится Бог знает что. Выдумываешь!..

Джина громко рассмеялась и довольно потянулась.

– О, наконец-то мы летим в Майами! Погреемся на солнышке, только бы не обгореть!.. Кстати, – она наклонилась почти к самому уху Даниэлы. – Ты видела, кто сидит перед нами?

– Тише, умоляю, Джина! Тебя могут услышать!

– А тебе бы этого не хотелось, нет? – тормошила подруга Даниэлу. – Чтобы он нас услышал?

– Этот сеньор... с женой, – так же тихо ответила Даниэла.

– Да нет, не похоже, чтобы это была жена. Это его... его...

– Тсс...! Умоляю, Джина! – голос Даниэлы сел от волнения. – Замолчи!

Мы выглядим школьницами, сбежавшими с урока...

– Какие школьницы, дорогая? Мы богини, отправившиеся покорять мужчин! – Она снова весело рассмеялась. – А наши-то, наши кавалеры, оставшиеся в Мехико! Каковы? И твой, Херардо, и мой, Филипе?! Испугались, однако, что мы отхватим себе на отдыхе миллионеров! Ну и пусть поволнуются!

Это им полезно!.. После всего, что случилось в последние недели, – посерьезнев, произнесла Джина, – я очень хочу, чтобы ты была наконец счастлива, моя дорогая подруга! Ты этого заслуживаешь, честное слово: сколько ты пережила из-за этого подонка Альберто... А последний показ мод...

Это же все нервы, нервы.

– Пожелай мне любви, Джина! – Даниэла прижалась к подруге, словно ища у нее защиты. – На любовь вся моя надежда... Только на нее! Иначе не стоит жить!

Они замолчали и отчетливо услышали голоса, доносившиеся с передних кресел, где сидели Хуан Антонио и Ирене.

– О, все было очень вкусно, дорогой! Теперь мне понятно, почему наши билеты так дороги! Вот, что значит лететь первым классом... Между прочим, – многозначительно кивнула Ирене назад, – твоя приятельница, которая упала в аэропорту, и ее рыжая подруга, смеялись всю дорогу, как ненормальные!

– Ты очень строга. Я уверен, им и в самом деле было весело...

– А меня они раздражали! Но, слава Богу, мы уже прилетели, объявили, что самолет пошел на снижение!.. Ой! – шумно захлопала в ладоши Ирене. – Вот, я уже вижу в иллюминаторе море! Как блестит на солнце! Какая прелесть! – ее неуемный восторг, к неудовольствию Хуана Антонио, привлекал всеобщее внимание.

* * *

Оставив Ирене в зале ожидания, Хуан Антонио отправился за машиной. И будто по воле провидения на стоянке такси он увидел темноволосую женщину с мягкими печальными глазами. Он рванулся к ней.

– Вам помочь, сеньора?

– Да, будьте так любезны, спасибо... вот наша машина... Сюда, пожалуйста. Но я должна подождать подругу... Мне ужасно неудобно, что я причиняю вам столько беспокойства... уже второй раз за этот день.

– Ну, что вы! – галантно возразил сеньор Мендес Давила. – Помочь такой красивой женщине – одно удовольствие, поверьте!

– Вашей жене, – нерешительно промолвила Даниэла, – вряд ли понравились бы эти слова.

– Моей жене? – улыбнулся своей самой обаятельной улыбкой Хуан Антонио. – Она мне не жена!.. Дело в том, сеньора, что я недавно овдовел и... Извините, я вам еще не представился... Хуан Антонио Мендес Давила.

Надеюсь... мы еще... увидимся...

– Очень приятно! Даниэла Лоренте.

Именно в этот момент подошла Ирене, сопровождавшая коляску с чемоданами.

– Опять эти две строили тебе глазки? Да, Хуан Антонио? – требовательно вопрошала разъяренная, словно тигрица, женщина. – Несносные! Будто все время они стоят у нас за спиной, черт возьми! А ты и рад каждой юбке!..

– Не знаю, чего ты злишься, Ирене, но они и в самом деле очень симпатичные, особенно темноволосая... Даниэла, – обезоруживающе улыбнулся Хуан Антонио. – И ее подруга тоже ничего!

– Ты уже зовешь ее Даниэлой? Это все та же... которая падала?.. Да? Ну, ты на ходу подметки рвешь, мой дорогой жених! У меня такое впечатление, что, оставь я тебя с ней еще на десять минут, ты бы сделал ей предложение!

Не оправдывайся, лучше пошли!..

В душе Хуан Антонио согласился со словами проницательной Ирене.

Каким-то спокойствием веяло от этой очаровательной женщины. Такие глаза не могут солгать, без всякой связи с предыдущими мыслями, подумал Хуан Антонио.

Кто она и ее подруга? Ему послышалось или это в самом деле было так, когда они еще летели в самолете, он услышал, что в разговоре Даниэла и Джина несколько раз упомянули название теплохода "Норвей"? Неужели мы и поплывем вместе? Душа Хуана Антонио радостно замерла, словно перед прыжком.

Он не позволял себе думать ни о чем, что омрачило бы его внутреннее состояние беспричинной радости и детской беззаботности, вдруг овладевшее всем его существом. Давно такого не случалось. Это настроение не испортила даже Ирене, продолжавшая и на теплоходе болтать непрерывно, распаковывая свои многочисленные чемоданы, баулы и превращая каюту в магазин модной одежды.

– Ты не говоришь мне правды! – неожиданно для самого себя, спокойно констатировал Хуан Антонио так, словно врач сообщил диагноз больного. – Единственное, что тебе от меня нужно, это деньги, не так ли, сеньорита? Я сужу по твоим же словам, ты ведь этого и не скрываешь... Даже Сония, видевшая тебя только раз, поняла, что в твоей жизни главное именно это... Да и сам я вижу, не слепой; ты только и думаешь о том, что бы еще приобрести или что я должен тебе подарить... и аппетит твой растет непомерно, Ирене...

– Ну хватит, хватит! – глаза женщины метали молнии. – Не отравляй мне круиза! И забудь про это кольцо с бриллиантом, я уже ничего не хочу! Спрячь свои деньги... подальше. Они тебе еще пригодятся... На том свете!

 Ирене поняла, что еще никогда за время их довольно продолжительного знакомства, Хуан Антонио не был столь серьезен, и впервые почувствовала неуверенность в собственных силах, пошатнулась ее вера в то, что ей удастся стать сеньорой Мендес Давила. Но так просто она не сдастся, – Хуан Антонио, слава Богу, это прекрасно понимает. Так что – на войне, как на войне, – неизвестно, чья возьмет, сеньор!.. Уж она, Ирене, постарается!..

* * *

Теплоход "Норвей" вот-вот должен был сняться с якоря и выйти в открытое море. Даниэлу и Джину все приводило в восторг, все радовало. И то, что они путешествуют на этом красавце, морском многопалубном лайнере, и то, что впереди были дни безмятежного, беззаботного купания и загорания на золотых песках Карибского моря – ведь "Норвей" будет останавливаться на всех знаменитых пляжах!.. А сколько развлечений тут – и дискотека, и варьете, и бар, и рестораны, и бассейны. Они поплывут навстречу неизвестным местам, новым знакомствам, которые, возможно, помогут забыть то, что хотелось забыть.

Когда Даниэла с Джиной вошли в свою каюту на "Норвее", обе поразились комфорту и красоте теплоходного номера, и не могли удержаться от восхищенных возгласов – никогда им еще не доводилось так путешествовать. Но ведь они заслужили эту красоту и комфорт своим неустанным трудом, усидчивостью, талантом, поэтому могли позволить себе расслабиться, предаться удовольствиям на этом замечательном плавучем курорте.

Боже, какая красота открывалась из громадного иллюминатора их каюты!

Невыносимой синевы море и небо, сливающиеся на горизонте в бледно-голубое марево, яркое солнце, золотящее неоглядную водную гладь. И такой необозримый простор!.. Когда Даниэла впервые увидела все это, она застыла, очарованная, не в состоянии оторваться от созерцания этой картины. Как права была Джина, когда говорила, что они непременно должны уехать из Мехико, хоть на время, хоть на неделю-другую, чтобы окончательно вычеркнуть из сознания то, что произошло в последние недели, и начать новую жизнь: ведь она, Даниэла, еще молода, недурна собой, мужчины – так те считали ее необыкновенно привлекательной. Но она всегда была скромной и немного пуританка, не позволяла себе ничего лишнего в поведении; в туалетах предпочитала строгий стиль, минимум украшений и ничего вызывающего, что обращало бы на нее посторонние взгляды.

Джина в этом отношении была полной ее противоположностью. Переодеваясь, она торопила Даниэлу: если они так будут копаться, то пропустят волнующий момент отплытия!

Из душа доносилось веселое пение подруги, а Даниэла по-прежнему не в состоянии была оторваться от иллюминатора, созерцая эту Богом данную красоту, и вспоминала, вспоминала, вспоминала...

Глава 4

...Надо же было случиться такому, что несчастье разразилось на другой день после триумфального показа в Доме моделей ее последней коллекции. Как писали в прессе, этот показ, несомненно, представлял собой неординарное событие в мире современной моды. Газеты пестрели броскими заголовками, из коих следовало, что модельер Даниэла Лоренте доказала, что достойна занять свое место среди выдающихся модельеров мира. Джина в тот вечер блестяще комментировала выход моделей на подиум; гремела музыка, демонстрационный зал был переполнен – праздничная атмосфера делала свое дело – у всех создавалось приподнятое настроение. Едва кончился показ, подошли фотокорреспонденты и попросили разрешения снимать. И тут Даниэла с удивлением увидела, как засуетился ее муж – Альберто Сауседо, с которым они были женаты вот уже три года... Теперь, задним числом, она припоминала, как он всегда избегал попадать в объектив фотографов... Так вот в чем было дело... Как же раньше она не замечала ничего? Но не даром говорят, любовь слепа.. Это она поняла слишком поздно, увы... Как она любила Альберто, как доверяла ему! Джина знает – он был главным в ее жизни.

Все изменилось в одночасье... Наверное, Джина более трезвый и проницательный человек, она никогда не относилась к ее мужу с уважением, не терпела его и не скрывала этого, чем очень огорчала Даниэлу. Два самых близких ей человека, подруга и муж, находились в состоянии открытой неприязни друг к другу

Джина, будто предчувствуя недоброе, предупреждала подругу, что Альберто, которому Даниэла доверила бухгалтерию своего Дома, беззастенчиво обкрадывает ее.

– Ты вкалываешь целыми днями, а он наслаждается и бездельничает.

Альберто просто использует тебя, а ты еще и благодарна за это... Не понимаю, как ты можешь?.. Ведь он нас всех пустит по миру...

– Мне не нравится, Джина, когда ты говоришь так! Пожалуйста, прошу, не надо! Не забывай, он мой муж.

– Ну, хорошо, хорошо! И все же, Даниэла, я считаю, надо непременно проверить в ближайшее время финансовые дела.

И снова она не сдавалась, боясь оскорбить самолюбие обожаемого мужа, обидеть незаслуженным недоверием.

– В этом нет необходимости, Джина. Я уже сказала, что верю ему... Безоговорочно!

Альберто же эту неприязнь Джины объяснял очень просто: Даниэла замужем, а вздыхатель Джины, адвокат Филипе, все никак не может решиться сделать предложение взбалмошной, но предприимчивой и деловой Джине. Боится потерять свободу и независимость. Роман их длится не первый год, а Джина все еще ходит в девушках.

Близкий друг и компаньон Филипе, Херардо, тоже настороженно относящийся к Альберто, безнадежно и много лет влюблен в Даниэлу. Ничего не изменило и ее замужество – чувство Херардо осталось прежним. Постоянно поддерживая деловые контакты с юридическим офисом Филипе и Херардо, Даниэла знала, что Херардо выручит, поддержит в самой тяжелой ситуации, поможет всегда профессиональным советом, а это так важно при ведении собственного дела. И, наверное, не последнюю роль в процветании Дома моделей Даниэлы Лоренте играли ее друзья – Филипе и особенно Херардо.

* * *

...Джина вышла из душа и снова позвала Даниэлу на палубу – смотреть на отплытие "Норвея", но все ее уговоры ни к чему не привели: Даниэла по-прежнему сидела у иллюминатора, предавшись воспоминаниям. У нее было прекрасное ощущение невесомости, ощущение грядущей счастливой жизни, будто она начинала все заново, забыв о мучительном состоянии собственной беспомощности перед обрушившимся несчастьем.

Это случилось на следующий после показа коллекции день. Как сейчас помнится то солнечное, радостное утро, когда она, окрыленная успехом, с воодушевлением принялась за работу. Но едва она взялась за трубку телефонного аппарата, ее помощница Роси доложила:

– Сеньора! Вас хочет видеть какая-то женщина. Она говорит, что это по очень важному делу... И срочному...

Тотчас за Роси в дверях появилась худенькая большеглазая женщина, держащая на руках маленького ребенка лет двух-трех.

– Сегодня утром, сеньора, – начала говорить женщина, еще не подойдя к Даниэле, – я увидела в газете вашу фотографию... Со вчерашнего показа моделей. Вы на ней сняты с Альберто Сауседо, ведь так? Там говорится, сеньора, что он ваш муж... Но этого, простите, не может быть!.. Я – жена Альберто... Каролина Сауседо, а это Рубен... наш младший сын... Старший, Эдуардо, ему десять лет, остался дома... Если вы не верите, сеньора... – Женщина замолчала, глубоко вздохнула, словно сбросила непосильную ношу. – Я это могу доказать. Вот наше брачное свидетельство...

Даниэла, не соображая, что говорит, произнесла первые пришедшие в голову нелепые, как ей потом казалось, слова:

– Мне... очень жаль, сеньора, что... так получилось!.. Горе обманутой женщины, матери двоих детей, было столь очевидно, что только спустя несколько минут Даниэла, наконец, осознала весь ужас своего положения, всю немыслимость происходящего, которое вдребезги разбивало ее жизнь.

– Я ему... верила. Как же он мог так поступить со мной? Как он мог? Мы... венчались в церкви и все было так прекрасно!..

Она говорила и совершенно ясно понимала: все слова на свете уже бессильны что-либо изменить. И все же, не настолько низко пал Альберто, чтобы, будучи женатым, идти венчаться в церковь? Может, это какая-то ошибка?

Но этот, казалось бы, незыблемый аргумент был тут же уничтожен, опровергнут, раздавлен таким же весомым контраргументом, оказавшимся в руках этой хрупкой женщины, ищущей справедливости уже не ради себя, но ради детей.

– Мы с ним тоже венчались в церкви, и у нас двое детей... Я всегда надеялась, что он образумится, вернется ко мне, а ведь я даже не знала, где он пропадает... Это случилось, когда я носила Рубена. Он ушел тогда... – Как раз в это время он женился на мне. О, Господи! За что такое? – Даниэла заплакала, не в силах больше сдерживать слезы.

А женщина, не щадя ни ее, ни себя – видно, намаялась за свою жизнь с Альберто так, что все уже отболело, – жестко сказала, словно припечатала:

– Он сеньора, всегда был бабником и приспособленцем, любил красиво пожить. Поэтому и бросил меня. Его всегда раздражало, что я бедна и не могу его содержать. А сейчас у меня и работы нет, мы живем милостью моей матери, на остатки ее сбережений...

– Ради, Бога, не продолжайте, – сострадание Даниэлы было столь искренним, что Каролина почувствовала, что не испытывает к этой доброй душе ничего, кроме жалости. – Вы не представляете, как больно мне это слышать! Я прошу вас, пойдемте сейчас ко мне домой. Нужно, чтобы Альберто вас увидел.

Обещаю, ничего не случится, не бойтесь. Нужно прояснить это дело раз и навсегда... Тянуть – значит испытывать наше с вами терпение.

Господи! Двоеженец – терзалась Даниэла. Как же он мог прикидываться столько времени таким любящим, нежным... И все ради денег. Для нее самой деньги никогда не были главным в жизни, хотя она умела зарабатывать их своим трудом и, ни в чем не испытывая нужды, жила с комфортом. Как же это могло тянуться целых три года?.. Как была она, Даниэла, слепа, не слушала советов верной Джины. Да, теперь-то она не сомневалась: он, конечно, и на руку не чист, замечала кое-что и сама, но молчала. Да! Пусть будет тщательная ревизия бухгалтерских счетов, счетов в банке, доходов, расходов – Джина права, у нее более трезвый ум, да и чутье ее не подвело...

...Они прождали Альберто до позднего вечера, сидя в мягких креслах друг против друга. Наверное, это были одни из самых тягостных часов в ее жизни... Но вот открылась дверь и появился он – высокий, стройный молодой мужчина с обаятельной, открытой улыбкой и протянул ей навстречу руки. А потом, потом была омерзительная сцена: ее бывший муж врал, ловчил, изворачивался, притворившись, что видит Каролину первый раз в жизни. Как он молил Даниэлу о любви и прощении, обещая – уже позже – развестись со своей первой женой... И чего стоило Даниэле решительно заявить о том, чтобы он немедленно покинул ее дом. Раз и навсегда...

Наверное, великая истина содержится в пословице: "От любви до ненависти один шаг". Даниэла прежде не могла понять ее смысла. Теперь же, в полной мере испытав такое жизненное потрясение, ощутила пустоту и поняла: любовь ушла. Так же внезапно, как когда-то возникла. Оставалось чувство жалости, но более – к себе, к своему позорному, как она считала, замужеству.

Даниэла всегда была наделена чувством сострадания к ближнему, сильнее, чем многие из ее окружения. И когда стало известно, что Альберто приговорен за двоеженство и растраты в Доме моделей к десяти годам тюремного заключения, это вызвало у нее шок. Женщина упала в обморок, когда долго колебавшиеся Херардо и Филипе наконец сообщили ей о приговоре. И, чувствуя какие-то угрызения совести, ведомая желанием утешить и поддержать, как утешила бы она и поддержала любого другого в таком несчастье, Даниэла никому ничего не сказав, отправилась на свидание в тюрьму. Зачем – она и сама не смогла бы объяснить себе этого поступка – ни тогда, ни тем более теперь, когда Сауседо остался в прежней жизни. Одни угрозы и проклятья сыпались на ее голову, когда Альберто, протянув руки сквозь решетку, крепко схватил Даниэлу и приблизил, насколько возможно, к себе...

Единственное, что осталось от жизни с Альберто, – это отношения с Каролиной. Невольно чувствуя себя косвенной причиной страданий этой женщины, Даниэла искренне старалась помочь подруге по несчастью: она пригласила Каролину работать у себя в Доме моделей. И никогда не пожалела об этом.

Уезжая в круиз, она оставила Дом на верных людей, своих служащих. Одной из них стала и Каролина. Как изменилась она вся, как сияла, когда Даниэла положила ей приличное жалование, как прямо глядя в глаза своей благодетельнице, говорила, что не заслуживает таких денег... Милая Каролина, с нежностью думала Даниэла, пусть эта служба станет первым твоим везением в жизни. Пусть ты будешь иметь возможность побаловать своих детей, купить им одежду, игрушки, сладости... Может, и у нее, Даниэлы, будут когда-нибудь дети... Уж не так она провинилась перед Богом, чтобы быть так жестоко наказанной и не изведать радость материнства.

Перед самым отъездом Даниэлы Каролина призналась ей, что и она отважилась отправиться в тюрьму на свидание с Альберто – ведь у них общие дети, она еще надеялась на то, что он опомнится, что отцовские чувства помогут ему образумиться. Но куда там!.. Он просто выгнал жену, проклиная, обвиняя во всем. Лало, говорила Каролина, старший, болезненно переживал долгое отсутствие отца, все время спрашивал о нем. Что утешительного могла она сообщить сыну? И все собиралась, как бы осторожнее сделать это – мальчик очень ранимый... Но это за нее сделала мать, Аманда, однажды оглоушив ребенка сообщением, что он сын преступника. Пожилая, больная женщина, вконец ожесточившаяся из-за неустроенности жизни, по-своему любила Каролину и ее детей, помогала ей присматривать за мальчиками, но все это с оговорками, грубостями, бестактностью, нетерпимостью к шалостям детей и молодости своей непутевой, как она считала, дочери... А, может, жизнь ее сделала такой: и ее молодой бросил муж, и она одна воспитывала дочь. Горестная участь милой Каролины, куда как тяжелее ее собственной судьбы, думала не раз Даниэла.

 Ночью ей постоянно снился Альберто, протягивающий к ней из-за решетки руки! Этот кошмарный сон не давал покоя и днем, и она нередко думала, что постепенно ей становится безразлична судьба ее бывшего мужа, но все же, ловила себя на мысли, лучше было бы, чтобы Сауседо освободили. Боль останется в ее сердце. Но может, он все-таки образумится и вернется к своей семье, детям. Хотя, вряд ли стоило на это надеяться Каролине, ее бедность его отталкивала, а ему нужны были деньги, и немалые, чтобы жить, ни в чем себя не ограничивая и не неся никакой ответственности за совершенное.

Аманда, рассказывала Каролина, не смягчилась даже тогда, когда узнала о том, что сеньора Даниэла взяла ее дочь на работу и не разделяла надежд Каролины, что ее бывший муж когда-нибудь образумится. Мать настаивала как можно скорее развестись с ним, посоветовавшись со знакомыми адвокатами сеньоры Лоренте – Даниэла перед отъездом познакомила Каролину с Херардо и Филипе.

* * *

...Господи, неужели мы уже плывем, думала Даниэла, очнувшись от воспоминаний и грустных мыслей. В комнату ворвалась оживленная Джина.

– Отчалили! Мы с тобой богини Карибского моря! Ну, очнись же, дорогая!

Ты уехала из Мехико, чтобы продолжать грустить? Мы едем на роскошный курорт, и наша задача – обольстить всех прекрасных мальчиков! Ты в состоянии это сделать? А наши бикини нам помогут это сделать великолепно!

– Ах, Джина, Джина, ты неисправима! Чтобы носить бикини, надо быть другим, нежели я, человеком!.. Ты понимаешь? Что же мне делать, если я такая...

– Жить, жить, жить! – выдохнула Джина, примеряя купленное тут же, в аэропорте, новое открытое платье, чем-то приглянувшееся ей. – И даже забыть о наших верных кавалерах Херардо и Филипе. Пусть-ка они там, в Мехико, побесятся!.. Черт возьми, сегодня вечером мы отправляемся с тобой в ресторан. Давай-ка подумаем, что нам надеть? Хочу всех сразить за ужином!

Думаю, недостатка в кавалерах не будет?

Настроение подруги не могло не передаться Даниэле; оживившись, она раскрыла свой чемодан.

– Смотри, у нас с тобой так много красивых платьев, особенно из моей последней коллекции. Так что выбор – богат! Давай решать, в чем мы пойдем.

– Не хватает только украшений с бриллиантами...

– А знаешь, Джина, я оставила почти все украшения в Мехико. Как-то не сообразила в спешке последних дней...

– Надеюсь, ты их надежно спрятала в сейф?

– Нет они остались в моей спальне на туалетном столике, Там же моя Дора, ты ее знаешь. Она никогда ничего не возьмет.

– Это определенно, Даниэла, Доре можно доверять.

– Волосы, волосы, Джина! Заколи этот бант, он очень пойдет к твоему вечернему платью.

– А ты, Даниэла, распусти свои! Тебе так идет, когда ты их зачесываешь на одну сторону!

– Ну, вот, готово! – Даниэла смотрела на себя в зеркало. – Ах, Джина! – в восторге закружила она подругу. – Я чувствую, будто у меня начинается новая жизнь, чувствую себя такой счастливой, такой свободной.

Совершенно свободной! Первый раз в жизни!..

* * *

В другой каюте "Норвея", очень похожей на ту, что занимали Даниэла и Джина, у точно такого же иллюминатора сидел в шезлонге Хуан Антонио, глядя на необозримую морскую гладь.

– Поторопись, дорогой, – Ирене примеряла одно платье за другим, – не в силах остановить свой выбор. – Скоро ужин! О чем это ты задумался? А?

– О Монике, – вздохнул Хуан Антонио. – Бедняжка, я так по ней скучаю.

Думаю, мне не стоило сейчас уезжать. Ругаю себя страшно. Ведь меньше месяца прошло, как я похоронил жену...

– Но ведь для того и уехал, чтобы забыть о прошлом, – засмеялась Ирене. – Не думай об этом! Все это глупости, а здесь так хорошо! Чистый воздух, солнце, море, радость, развлечения и... вторая мама для твоей дочки...

Хуан Антонио понимал, что бесполезно в чем-то убеждать свою подругу, она неисправима. Он до рези в глазах смотрел на нестерпимо блестевшее солнечное отражение в воде до тех пор, пока глаза не стали слезиться. И тут вдруг почему-то в его памяти возникло воспоминание недавних дней.

Однажды на фабрике он случайно увидел неизвестно откуда взявшийся манекен. Он был мертвенно серого цвета и стоял в нелепой позе: вывернутые в суставах руки, чуть согнутые ноги, неестественный оскал улыбки на голой, яйцеобразной формы, голове... И вдруг на единственный миг Хуан Антонио почудилось, что лицо безжизненного манекена напоминает ему улыбку... Ирене, заученную, деланную, неестественную... Он дал волю воображению, и оно разыгралось вовсю: Хуан Антонио мысленно представил, что к этому манекену подходит его Моника, осторожно берет его за руку, и рука мгновенно отваливается... Тогда девочка в отчаянии обхватив его, прожимается щекой к холодной поверхности. И тут же манекен рассыпается на мелкие осколки...

Слетает голова и раскалывается... Моника горько плачет и, едва слышно шепчет одно-единственное слово: "Мама, мама, мамочка!.."

Глава 5

"Да, – морская болезнь не красит, " – подумал Хуан Антонио, глядя на побледневшую Ирене.

Та, не замечая ничего вокруг, прислонилась к стене, стараясь перебороть подступающую тошноту. Хуан Антонио отвел от нее взгляд и неожиданно увидел... Даниэлу. У него радостно забилось сердце, он на мгновение забыл где и почему находится и, улыбаясь, шагнул ей навстречу.

– Какая приятная неожиданность!! Я и не подозревал, что вы тоже путешествуете на этом теплоходе!

– И я не знала, что вы тоже здесь, – смущенно произнесла она.

Ирене повернула голову – что там еще? – и встретила взгляд Даниэлы.

"Боже, опять эти девицы... Хуан Антонио прямо замер перед ними".

– Идем в каюту, – окликнула она его. Хуан Антонио досадливо поморщился:

– Извините.

Ирене тяжело повисла на руке Хуана Антонио. Войдя в каюту, она торопливо прошла в ванну, а Хуан Антонио устроился поудобнее в большом кресле и предался мечтаниям.

* * *

Глядя вслед уходящей паре, Джина пошутила:

– Похоже, сама судьба нас все время сталкивает. И сразу видно, что он к тебе неравнодушен. Стоит ему увидеть тебя и у него делаются такие глаза...

В общем, влюблен по уши. Даниэла рассмеялась, и они зашагали к своей каюте.

Но и там Джине не сиделось на месте. Ее кипучая энергия требовала выхода: первый раз в жизни оказаться на таком теплоходе и терять время в каюте. Хотя каюта, конечно, тоже ничего: огромное зеркало во всю стену, широкие удобные постели – на таких даже обидно спать в одиночку, – высокая лампа под светлым абажуром. Но не для того же они отвалили такую кучу деньжищ, чтобы сидеть вдвоем в шикарных стенах?

– Не будь занудой! – тормошила она Даниэлу. – Пойдем прогуляемся. Или – знаешь что? – пойдем в казино... У меня уже чешутся руки. Я чувствую, что должна выиграть.

Но Даниэла была тверда:

– Нет, нет... И так слишком много впечатлений для одного дня.

Ей и в самом деле хотелось, не торопясь, перебрать в памяти впечатления этого чудесного дня. Накинув поверх ночной рубашки легкий халатик, она уселась около иллюминатора и, как Хуан Антонио, предалась мечтаниям.

На следующее утро Джина решила взять реванш. Она высоко подобрала волосы, наложила толстый слой косметики, словно собиралась идти не в бассейн, а на вечернее шоу, надела купленный перед самым отъездом яркий зеленый купальник и с удовлетворением взглянула на себя в зеркало:

– Мужской половине "Норвея" приготовиться! Даниэла с Джиной раскинулись в шезлонгах, с упоением подставляя себя уже начинающему припекать солнцу. Вскоре около них появился Ханс и, вежливо поздоровавшись, присел рядом.

– Жаль, что вы вчера так рано ушли. Было очень хорошее шоу.

Даниэла промолчала – мысли ее были далеко, витая вокруг Хуана Антонио.

А может, все это только выдумки Джины да ее пустые мечты? Словно издалека до нее донеслись слова Ханса:

– Вы очень симпатичная, Даниэла. И к тому же очень нежная. Вы замужем или... у вас жених?

– Да, я замужем и очень, очень счастлива.

– Сегодня тебя что-то заносит, – рассмеялась Джина.

– Что принести? – не понял Ханс.

– Ничего, ничего, – замахала на него руками Джина, а Даниэла, улыбаясь, сказала: – Надеюсь, ты не будешь скучать? Я немного пройдусь по палубе.

Даниэла спустилась на вторую палубу и, найдя уединенное место, остановилась. Она наслаждалась серебристой гладью моря, легким ветерком, теребившим ее шелковую косынку. Безмятежный покой водного простора, ласковое солнце, плывущие навстречу облака поглощали неизбывную печаль женщины. Она радостно ощущала себя частью этого безмолвного мира и, боясь потерять хрупкое ощущение, стояла не шелохнувшись.

– Даниэла!

Она вздрогнула от неожиданности и обернулась: перед ней стоял довольный Хуан Антонио.

– Даниэла! – Хуан Антонио нежно взял ее за руку. – Мне кажется, что сама судьба свела нас на этом корабле.

"Судьба, неужели ты стала ко мне благосклонна?" – пронеслось в голове Даниэлы, и она благодарно посмотрела на Хуана Антонио долгим взглядом.

Хуан Антонио молчал, не в силах отвести от нее глаз. Какая красивая, и нежная, и... Но ведь он ничего не знает об этой женщине, пришло вдруг ему в голову. Ничего. Она может быть замужем, может быть помолвлена... Нет, нет, он чувствовал, – она неравнодушна к нему. – Расскажите мне о себе, – попросил он.

Даниэле не хотелось вспоминать сейчас о своем горьком прошлом, и поэтому она коротко ответила, что была замужем, но сейчас одна. И он так же коротко рассказал ей о смерти жены, о десятилетней дочери. Прошлое еще не отпустило их от себя, воспоминания настигали в самую неподходящую минуту, но сейчас, в эти мгновения, отошло все; осталось то неизъяснимое, что притянуло их друг к другу.

– Я модельер, – говорила Даниэла..

– А у меня, – Хуан Антонио запнулся, – небольшая фабрика. – Они опять замолчали.

Даниэла очнулась первой.

– Думаю, мне лучше вернуться к Джине, а вам пора к вашей подруге. А то у нас будут неприятности.

– Даниэла, я должен увидеть вас еще раз, – сказал Хуан Антонио, нежно целуя ей руки.

– Очень может быть, – отозвалась Даниэла, тихонько освобождая пальцы.

* * *

После обеда Джина и Даниэла решили отдохнуть, чтобы вечером быть "настоящими богинями", как сказала Джина. Даниэла приняла душ и, обмотав голову полотенцем, уселась перед зеркалом, чтобы привести в порядок ногти.

Джина валялась на постели, строя планы на вечер и поддразнивая Даниэлу:

– Ты влюблена, ты влюблена... – громко распевала она.

– Ради Бога, Джина, тебя услышат, – пыталась успокоить ее Даниэла, но Джину не так-то легко было остановить: – "Ну и пусть слышат, пусть!"

Вечером Джина уговорила Даниэлу пойти в казино. Даниэла не любила играть, в ней не было того азарта, который постоянно кипел в Джине. А та с упоением разложила перед собой фишки и начала делать ставки. Поставила и Даниэла, но сразу же проиграла, еще раз – и снова лопаточка крупье ловко смахнула ее фишки. Но Джина выигрывала, и Даниэла, поняв, что ей не удастся оторвать ее от игрального стола, поднялась:

– Я пойду. Может, мне больше повезет на автоматах.

– Правильно, – поддержала ее Джина. – Когда начнешь выигрывать, позови меня, я мигом прилечу.

Даниэла с облегчением оставила зал и подошла к игральным автоматам – надо же было чем-то занять себя. Она уже взялась за ручку "Хромого бандита", когда вдруг увидела в белой широкой юбке-брюках Ирене, направляющуюся под руку с Хуаном Антонио в игорный зал.

– За что мне такое наказание? – злобно прошипела Ирене. – Куда ни пойдешь, всюду она. – Хуан Антонио быстро взглянул на Даниэлу и молча ей поклонился.

Войдя в зал, они устроились за тем же столом, где играла Джина. Глаза Ирене азартно заблестели и она сделала ставку. Хуан Антонио хмуро глядел на разгоряченную игрой любовницу.

Наконец Джина оторвалась от игры и заметила их.

– Мне везет, – сообщила она, подчеркнуто обращаясь к Хуану Антонио.

– Очень рада за вас, – ядовито ответила Ирене. – Мой жених и я играем не для того, чтобы выиграть, а ради развлечения. Правда, милый?

Хуан Антонио промолчал, а Джина, не отрывая взгляда от зеленого сукна, бросила:

– Знаешь, дорогая, жених – это еще не муж.

Она сделала еще несколько ставок и, подняв голову, заметила Ханса, который явно разыскивал их. Джина помахала ему рукой.

– Пойдем обмоем мой выигрыш.

Обрадованный Ханс подхватил ее под руку, и они пошли искать Даниэлу.

В жизни Ханса было несколько женщин, которые затронули его сердце, но такой как эта мексиканка – подвижная, яркая, остроумная – он никогда не встречал. К тому же, хоть для женщины это и не главное, она, без сомнения умна: быть специалистом по маркетингу в Доме моделей очень не просто. Но самое привлекательное в ней, конечно, ее непосредственность. "Я уверен, знакомство с Джиной – лучшее, что было в моей жизни, " – пришел он к выводу.

Сидя за маленьким столиком и потягивая сок, Даниэла поглядывала на пенящиеся за кормой волны, Ханс и Джина весело болтали.

– А вы все время молчите, Даниэла, – заметил Ханс. – Может быть, вам в тягость мое общество?

– Нет, нет, вы очень любезны, – запротестовала Даниэла, а Джина, откинувшись на спинку стула, добавила:

– Здесь так здорово, Ханс! Если бы не одна бабенка, которая тоже путешествует на этом теплоходе, все было бы идеально.

Ханс бросил на нее восхищенный взгляд и повернулся к Даниэле:

– Я очарован Джиной. Если б я мог завоевать ее сердце, я был бы самым счастливым человеком на свете.

* * *

Хуан Антонио хмуро поглядывал на разгоряченную игрой Ирену и раздумывал о том, где сейчас может быть Даниэла. Сидеть за этим дурацким столом, когда можно хоть издали взглянуть на нее, а может быть даже и поговорить. Не выдержав, он встал

– Мне надо ненадолго уйти.

Увлеченная игрой Ирене молча кивнула, ей было не до чего – она проигрывала

– Дай мне денег, – бросила она.

Хуан Антонио с облегчением положил перед ней несколько ассигнаций.

Выйдя из зала, он сразу отправился на корму, где уютно примостились несколько столиков для тех, кто хотел посидеть и немного выпить, не отрывая взгляда от морской глади. Он надеялся застать там Даниэлу: сказала же ее подруга, что они должны обмыть выигрыш. Но подруги были не одни – с ними сидел плотный широкоплечий мужчина в очках и что-то оживленно говорил им.

Хуан Антонио присел за соседний столик и заказал себе апельсиновый сок со льдом. Но не успели выполнить его заказ, как к нему подошла Джина и, взяв его за руку, подвела к их столику.

– Познакомьтесь, это Ханс, – сказала она. Тот встал и, вежливо улыбаясь, протянул руку:

– Ханс Гутман.

– Садись, садись. – Джина махнула Хуану Антонио рукой. – Или твоя мамочка тебе не разрешает? Ну, та сеньора, с которой ты ходишь, – пояснила она, заметив недоумевающий взгляд Хуана Антонио.

– Джина... – укоризненно произнесла Даниэла. Хуан Антонио улыбнулся:

– Я ваш вечный должник, Джина, за то, что вы уговорили Даниэлу поехать в это путешествие.

Ханс, довольный, оглядел всех и положил руку на плечо Джины.

Хуану Антонио стало так легко среди этих людей, что, неожиданно для себя, он повернулся к Даниэле и предложил ей прогуляться по палубе, подышать свежим воздухом.

– Иди, иди, Даниэла, – подбодрила подругу Джина. – Да не забудь, что в море полно акул.

Они шли рядом и, казалось, не знали, с чего начать разговор: чувства переполняли обоих. Они остановились у борта, любуясь полыханием красок клонящегося к горизонту светила. Легкий бриз овевал их разгоряченные лица.

Хуан Антонио тихонько взял Даниэлу за плечи, нежно взглянул на нее.

– Не говорите ничего, Даниэла. Нет, ответьте только на один вопрос: где вы были до сих пор, почему мы не встретились раньше?

Даниэла строго, без улыбки посмотрела ему в глаза:

– Я вижу, вы хорошо изучили женщин и знаете, как добиться от них взаимности.

– Признаюсь, у меня было много женщин, но вы – другое дело. Мы виделись всего несколько раз, а разговаривали и того меньше. Но я не понимаю, что со мной происходит.

– Вы не любили свою покойную жену?

– Любил. Очень. Но к вам у меня другое чувство.

– А вашу подругу?

– Ирене? Вам не понравится то, что я скажу, но, по правде говоря, я не знаю, зачем я с ней. Я ее не люблю, и она меня не интересует.

– Не беспокойтесь, я не дам вам повода сказать обо мне что-нибудь в этом роде. Думаю, будет лучше, если вы вернетесь к своей подруге.

– Из-за Ирене можете не волноваться. Я оставил ее в казино, она очень увлечена игрой. Наверняка, она и не заметила, что я ушел.

– И все-таки это нехорошо. Лучше нам больше не встречаться. Прощайте.

Я хочу, чтобы вы знали: мне в самом деле было очень приятно познакомиться с вами.

– Даниэла!

Хуан Антонио быстро шагнул к ней, молча прижал ее к себе. Глухой стук сердца отдавался в ушах, он заполнил всю палубу, весь мир... – Даниэла, Даниэла, Даниэла... – твердил он, целуя ее.

Даниэла вырвалась из его объятий.

– Ты не должен этого делать!

– Если бы мне дали возможность исполнить только одно-единственное желание, я бы попросил, чтобы мы остались вдвоем на этом теплоходе.

– Но ты здесь с Ирене, не забывай.

– Я буду с ней только до конца круиза.

– Не делай это ради меня, сделай это ради себя. Нельзя быть с тем, кого не любишь. Потом бывает очень больно.

– Даниэла!

Она поправила волосы.

– Потом увидимся!

* * *

Проигравшаяся в пух и прах Ирене поднялась из-за карточного стола, и только тут заметила долгое отсутствие Хуана Антонио. Куда он подевался? А вдруг опять с этой девицей? Она нервно одернула платье и торопливо вышла из зала. Побродив по палубе, она увидела ярко горящую вывеску "Клуб Дэзл" и на всякий случай решила заглянуть туда. Когда ее глаза привыкли к темноте, она увидела Ханса и Джину. Бесцеремонно подойдя к ним, она спросила:

– Скажите мне, наконец, где он? Джина пожала плечами.

– Я не знаю, о ком вы спрашиваете. Не мешайте нам.

– Не притворяйтесь! Если только я увижу их вдвоем... Она пожалеет о том дне, когда поднялась на этот пароход...

...Вне себя от злости Ирене распахнула дверь своей каюты. Хуан Антонио, одетый, лежал на кровати и едва повернул голову в ее сторону.

– Куда ты пропал? Я тебя всюду искала, – сказала она.

– Я же сказал, что не люблю играть. И решил пойти спать.

– Но почему ты меня не предупредил?

– Я предупредил, но ты была увлечена игрой. Ты, конечно, проиграла все, что я тебе дал, не так ли?

Ирене с облегчением вздохнула.

– А я уж подумала, что ты с этой Даниэлой. Хотела устроить ей скандал. – Ирене присела рядом с Хуаном Антонио, потянулась к нему. Он убрал ее руки:

– Я устал, давай спать.

Глава 6

Остров Сан-Марине открывался глазам собравшихся на палубе пассажиров постепенно, не сразу: сначала темная полоса зелени на горизонте, потом обшитые белым тесом домики, стоящие в тени кокосовых пальм, и еще ближе – белая полоска пляжа.

Пассажиры "Норвея" в нетерпении собрались на палубе, чтобы не упустить ни одной минуты пребывания в этом райском уголке Карибского моря.

Как всегда оживленная Джина, спускаясь с трапа, подтолкнула Даниэлу – Не думаю, что вчера у тебя все прошло так хорошо, как у меня. Я получила от Ханса предложение руки и сердца.

Девушки шли среди многоголосой многоязычной толпы, растекшейся по узким зеленым улочкам острова. "А все-таки не очень-то хорошо мы поступаем с Херардо и Филипе. Как-то они там?" – подумала Даниэла. И, словно прочитав ее мысли, Джина сказала:

– Ты знаешь, Филипе меня не любит. Взять хотя бы то, что он делает мне подарки только на день рождения и к Рождеству. Даниэла остановилась.

– Но это ведь не главное, Джина. Я уверена, что он тебя любит...

– Изводить, – закончила Джина и рассмеялась. – Но это ему не удастся. – Она взмахнула сумочкой и несколько раз прошлась в ритме самбо, с удовольствием ловя на себе взгляды снующих туда-сюда туристов. – Он умрет от ревности, когда увидит меня под руку с моим красавцем немцем.

Боже, какой у меня жених! – Она тряхнула головой, перехватив смеющийся взгляд Даниэлы.

Во французскую часть острова они, конечно, не попали: Джина не могла пропустить ни один магазин. Все пляжи в мире одинаковы, утверждала она, а вот магазины – разные. Купив в одном тени для век, в другом цепочку, в третьем духи, Джина почувствовала, наконец, что у нее подгибаются ноги.

– Давай лучше вернемся на корабль и сходим в сауну, – предложила ока.

Даниэла со вздохом последовала за подругой.

...Сауна действительно сняла с них усталость, нервное напряжение предыдущего дня, она освежила не только их тела, но и омыла души.

– Я хочу признаться тебе, мне нравится немец, – сказала Джина, сидя в ногах лежащей на лавке Даниэлы. – Жаль, что Германия так далеко.

– Джина, ты сходишь с ума! – воскликнула Даниэла.

* * *

– Ты тоже, – откликнулась Джина.

Для Ирене этот день был тяжелым испытанием. Она проворочалась большую часть ночи, пытаясь понять, что происходит с Хуаном Антонио. Он изменился к ней – это ясно. Но неужели из-за двух, нет трех случайных встреч с этой девицей. Хотя... ведь пропадал же он где-то вчера вечером, пока она сидела за карточным столом! Вот и сейчас он решительно отказался что-нибудь ей купить и вместо этого предложил поехать посмотреть французскую часть острова.

Они сели в маленькое желтое такси, и Ирене тесно прижалась к Хуану Антонио.

– Знаешь, дорогой, я всю ночь думала о нашей свадьбе. Хуан Антонио повернул голову и хмуро взглянул на Ирене:

– Ее не будет.

Ирене не поверила своим ушам.

– Что ты сказал?

– Знаешь, Моника тебя не любит и моя сестра тоже. А я...

"Да что это пришло ему в голову, – кипела от гнева Ирене. – Ерунда какая-то. Мы уже давно вместе, и вдруг... Нет, что бы он не говорил, я уверена: мы вернемся из этого путешествия женихом и невестой. Уж я-то знаю, как надо обращаться с мужчинами!"

– Все будет прекрасно, – улыбнулась она ему, – очень скоро, когда ты будешь возвращаться домой с работы, мы с Моникой будем встречать тебя улыбками.

– Повторяю, Моника против тебя.

– Что ж ей придется смириться, если она не хочет отправиться в интернат.

– В интернат? – Хуан Антонио резко отвел руку Ирене. – Никогда, понимаешь, никогда!

– Ну хорошо, хватит! Сколько можно говорить об этой невоспитанной соплячке!

– Эта невоспитанная соплячка – моя дочь. И если уж выбирать между ней и тобой. . я выберу ее.

Они вышли из такси, и оба, раздраженные, хмурые, занятые своими мыслями, не увидели удивительной красоты этого места: зеленая низина, обрамленная темными посадками казуарины, невысокие горы вдали, небольшой причал с множеством джонок, яликов, катеров...

Ирене снова повернулась к Хуану Антонио:

– Очень жаль, что ты так обо мне думаешь. Но я тебя люблю. А кто любит, должен терпеть.

– Тебе незачем терпеть.

– Нет, от любимого можно все стерпеть. Я постараюсь быть более... ласковой с Моникой. А то, что я сказала об интернате, это шутка! Правда! Но это вовсе не значит, что некая Даниэла может надо мной насмехаться. И если я еще раз увижу ее с тобой... я ей выцарапаю глаза.

* * *

Большой обеденный зал гудел от множества голосов. Сверкающие полы, до блеска натертые деревянные панели стен, прохладный полумрак, яркие одежды женщин – все настраивало на беззаботное, приятное времяпровождение. За маленьким столиком на четверых шел оживленный разговор. Ханс с обожанием смотрел на Джину, которая на этот раз жаловалась, что скоро не влезет в свои туалеты и предвкушала новые покупки на Сент-Джонсе и Сент-Томасе, куда завтра должен зайти их "Норвей".

Столик Ирене и Хуана Антонио стоял так, что, если немного повернуть голову, можно было видеть веселящуюся компанию. Хуан Антонио, не выдержав, украдкой взглянул в ту сторону и встретил мягкий взгляд Даниэлы. Он не сразу отвел глаза. Заметив это, Ирене, которую не оставляли ревнивые мысли, резко скомкала салфетку и швырнула ее на стол. Хуан Антонио, невольно смутившись, вопросительно взглянул на нее. Но Ирене, ни слова не говоря, резко встала и решительно направилась к столику Даниэлы. Подойдя к ней вплотную, она громко – Хуану Антонио показалось, на весь зал – заявила:

– Во-первых, вы, очевидно, не поняли, что Хуан Антонио – мой жених. А во-вторых ...

Неожиданно она вцепилась Даниэле в волосы. Та громко охнула и замерла, растерянная, смущенная, испуганная...

Мгновенно подскочившая Джина потянула Ирене на себя, так что на той затрещало платье, дотянулась до ее пышных волос и уже собиралась дать ей хорошего пинка, когда подоспевший Хуан Антонио схватил разъяренную Ирене.

– Как ты посмела?

– А как она смеет?

– Пошли отсюда!

Но клокочущая гневом Джина не желала так быстро расставаться со своей добычей.

– Что ты себе позволяешь, несчастная? – бушевала она, увлекаемая Хуаном Антонио и Иреной к выходу.

– Пусть она меня отпустит! – кричала беспомощная Ирене.

Наконец Джина ослабила хватку, выпустила свою жертву и вернулась к столу. Ханс, бросив на нее восхищенный взгляд, повернулся к Даниэле.

– С вами все в порядке, Даниэла? – заботливо спросил он. – Выпейте вина. Не надо плакать, не стоит.

– Мне так стыдно! – Даниэла закрыла лицо руками. – Мне так стыдно!

Она торопливо поднялась и вышла из зала. Дойдя до каюты, она села на диван, в изнеможении опустив руки. "Неужели мне не видать покоя, который я так стараюсь обрести. Плакать и перебирать в памяти оскорбительные подробности случившегося – как это все уже знакомо! Но эта женщина, Ирене, вероятно, права. Ведь Хуан Антонио путешествует с ней, и они обручены. Так стоит ли нарываться на неприятности из-за человека, который скорее всего просто мимолетно увлечен мной, " – пришла к заключению Даниэла.

А вечером перед сном она еще раз изложила свои доводы подруге.

– Уж скорее бы закончился этот круиз и мы вернулись бы в Мехико, – горестно вздохнула она.

– Ну, нет, – возразила Джина, сидя перед зеркалом и перехватывая волосы широкой оранжевой лентой, – не позволяй, что бы эта идиотка испортила нам все путешествие. И вообще – с этой минуты удача начнет тебе улыбаться. Я об этом позабочусь.

Так оно и случилось. С этой минуты удача повернулась к ней лицом.

Вытащив из обеденного зала разъяренную Ирене, Хуан Антонио окончательно понял, что больше его ничего не связывает с ней. Теперь, когда появилась Даниэла, он по-новому взглянул на эту женщину. То, о чем он смутно догадывался, стало очевидным. Сония права: Ирене интересовали только егоденьги и положение. Ради них она посеяла раздор между ним и Лусией.

Возможно, Лусия даже догадывалась, что он неверен ей и ее аневризма... Нет, нет, лучше об этом не думать. Но, во всяком случае, с Ирене все кончено. ...