Продолжение популярного телесериала и новая встреча с полюбившимися героями. Мария Алехандра и Себастьян уезжают в Париж. Они счастливы, они наконец-то обрели друг друга. Но… Возвращаясь в родную Колумбию, они узнают, какие беды обрушились на их дочь Алехандру. Подозрения в измене, схватка с дельцами наркомафии, разлуки, ревность, испытания верности - многое приходится им преодолеть, пока любовь и нежность не станут им наградой за мужество и преданность.

Тайные страсти. Книга 2

Глава первая

– Изо всех великих французов, которых я знаю, мне приходят на ум только Наполеон и Дюма, – произнесла Мария Алехандра, когда самолёт уже шёл на посадку, проносясь над низкими двухэтажными домиками предместья Бурже. – Я прочитала все его романы, которые только были в нашей тюремной библиотеке.

– Не вспоминай о грустном, дорогая, – улыбнулся Себастьян, беря её за руку. – Тем более, что скоро я покажу тебе гробницу императора и памятник этому изумительному писателю.

– А ты уже был в Париже? – поинтересовалась она, невольно вздрагивая в тот момент, когда самолёт коснулся колёсами бетонной полосы.

– Да, но только, очень давно. Я тогда ещё был подростком и моя мать, как-то раз, во время моих школьных каникул, взяла меня с собой. Именно от неё я и услышал ту, знаменитую фразу, которая, как оказалось впоследствии, принадлежала американскому писателю Хемингуэю. Он жил в Париже со своей молодой женой и мечтал прославиться…

– И что же это за фраза? – сразу заинтересовалась Мария Алехандра.

– «Париж – это праздник, который всегда с тобой», – ответил Себастьян и, услышав объявление стюардессы, стал отстёгивать ремни безопасности. – Ну, вот мы и прибыли, дорогая. Надеюсь, и для нас этот город станет таким же праздником, тем более, что мы его заслужили.

Пройдя таможенный контроль и получив багаж, они взяли такси и отправились на улицу Ренн.

– Мы будем жить в гостинице? – поинтересовалась Мария Алехандра, которая ещё прямо в аэропорту, пока Себастьян был занят оформлением документов, успела обменять валюту и купить кучу путеводителей по Парижу и испано-французский разговорник.

– Нет, если приезжаешь сюда на срок больше месяца, то выгоднее снимать комнаты в частном пансионе. Париж – это едва ли не самый дорогая изо всех европейских столиц, а нам предстоит провести здесь не меньше двух месяцев.

– Двух? – удивилась Мария Алехандра, широко раскрывая глаза. – Но мы с Алехандрой, собирались жить здесь целый год!

– Я прожил бы с тобой здесь всю жизнь, – и Себастьян, обняв её за плечи, поцеловал в смуглую, нежную щёку. – Но, перед самым отъездом мне было разрешено вернуться к медицинской практике, и я просто не могу терять квалификацию, бездельничая столько времени. А чтобы практиковать во Франции, мне потребуется получить лицензию, что займёт массу времени. Но ты не расстраивайся, – поспешно добавил он, заметив лёгкую тень разочарования, пробежавшую по лицу Марии Алехандры, – в конце концов, меня сможет заменить Алехандра, и ты будешь жить здесь столько, сколько захочешь.

– Но я хочу жить рядом с тобой! – томно сказала Мария Алехандра, и тут же смущённо отстранилась, когда Себастьян попытался поцеловать её в губы, кивком головы указав ему на пожилого таксиста, который с улыбкой следил за ними через зеркало заднего обзора.

– Париж – город влюблённых, а потому целоваться здесь разрешено везде и всюду, – притормозив на перекрёстке и полуоборачиваясь к ним, сказал он, и Себастьян тут же перевёл его слова слегка порозовевшей Марии Алехандре.

– А, кстати, обрати внимание! – спохватился муж, когда они уже ехали по парижским улицам и Мария Алехандра с любопытством вертела головой во все стороны. – Сейчас мы будем проезжать бульвар Малезерб, где находятся памятники сразу трём Дюма – отцу, сыну и внуку.

– А мы не могли бы там остановиться? – сразу загорелась Мария Алехандра и жалобно перевела взгляд с Себастьяна на таксиста. Последний понял её и без перевода и тут же лихо притормозил у бровки тротуара. Себастьян вышел первым и открыл перед ней дверцу. С каким волнением Мария Алехандра первый раз ступила на парижскую мостовую! Ей сразу вспомнилось то волнение, с которым она впервые увидела море – там, на Сан-Андресе. Но если тогда всё было каким-то узнаваемым и родным, то здесь, в небе Парижа, даже солнце казалось ей незнакомым и странным. Она взволнованно провела рукой по глазам и Себастьян, с лёгкой улыбкой, наблюдавшей за ней, поймал её руку и, обняв за талию, повёл туда, где на фоне зелёной листвы, казавшихся вековыми деревьев, сидел в своём кресле бронзовый Александр Дюма. Он задумчиво склонил голову с пышной африканской шевелюрой; а внизу, на постаменте, свесив ноги, сидели над его романом бронзовые фигуры рабочего, девушки и студента. Мария Алехандра, как зачарованная, обошла вокруг памятника, стараясь разобрать названия самых знаменитых произведений писателя, высеченные на цоколе; и, зайдя с обратной стороны, вдруг звонко и радостно воскликнула:

– Д’Артаньян, смотри скорее, д’Артаньян!

Себастьян приблизился к ней и тоже взглянул на бронзовую фигуру знаменитого мушкетёра, одиноко сидевшего по другую сторону памятника.

– Как это замечательно! – сияя от радости, заговорила Мария Алехандра, обращаясь к мужу. – Ведь именно таким я его себе и представляла – тот же плащ, шпага, усы! Боже мой, Себастьян, лишь теперь я поверила, что нахожусь в Париже!

– Вот и прекрасно, – заметил Себастьян, обнимая её за талию, – а завтра мы сходим с тобой в Лувр или Нотр-Дам, и ты окончательно в этом убедишься. Ну а теперь, давай, наконец, доедем до пансиона и снимем квартиру.

– Но почему завтра, Себастьян? – воскликнула Мария Алехандра, когда они уже возвращались к поджидавшему их таксисту. – Ведь сейчас только полдень, что мы будем делать сегодня?

– Отдыхать, устраиваться и… любить друг друга! Ведь мы так давно уже этим не занимались, что я забыл запах твоей великолепной кожи. Сам воздух Парижа придаст нашей любви неповторимое очарование, о котором мы уже никогда не забудем! Скажи, ведь ты и сама этого хочешь, правда?

Мария Алехандра покраснела и смущённо опустила голову, а Себастьян радостно пожал ей руку и открыл перед ней дверцу такси.

Пансион мадам Буве на улице Ренн, представлял собой старинный пятиэтажный особняк девятнадцатого века с красной, черепичной крышей; широкой, застланной красным ковром, мраморной лестницей, и, стилизованным под конец прошлого века, лифтом. Хозяйка пансиона, энергичная сорокалетняя француженка с миловидным, азиатского типа, лицом; с видимым удовольствием приняла новых постояльцев и тут же вступила в оживлённую беседу с Себастьяном, из которой Мария Алехандра могла понять лишь отдельные слова.

– А что такое мансарда? – выбрав момент, когда мадам Буве отлучилась к телефону, тут же поинтересовалась Мария Алехандра.

– Строго говоря, это комната на чердаке, под самой крышей, – охотно объяснил Себастьян. – В семнадцатом веке, в Париже было запрещено возводить здания выше определённого количества этажей, и тогда архитектор Франсуа Мансар стал делать окна в самих крышах.

– Хочу жить в мансарде! – выслушав его объяснение, тут же заявила Мария Алехандра.

– Но, дорогая, – попытался урезонить её слегка удивлённый Себастьян, – это же самые дешёвые и неудобные комнаты! Их занимают только представители богемы – молодые художники, писатели, музыканты, которые ещё только надеются добиться славы…

– Всё равно, хочу в мансарду! – вспомнив о Фернандо, а, попутно с ним, и о дочери, с шутливым упрямством повторила Мария Алехандра.

– Ну, смотри, сама потом пожалеешь, – пожал плечами Себастьян и вновь заговорил с появившейся в гостиной, мадам Буве. Хозяйка пансиона с явным удивлением выслушала просьбу Себастьяна и тут же что-то ответила.

– Вот видишь, – с явным облегчением перевёл Себастьян, – она говорит, что все её мансарды заняты студентами, но зато она может предоставить нам замечательные комнаты на третьем этаже с видом на Эйфелеву башню и Дом инвалидов, кстати, тот самый, в котором находится гробница Наполеона.

– Ну что ж, – со вздохом отозвалась Мария Алехандра, – пойдём, посмотрим.

Квартира оказалась замечательной – с высокими, лепными потолками, зеркалами над настоящими каминами и огромными окнами, одно из которых выводило на просторный балкон. С него открывалась настолько великолепная, хотя и подёрнутая лёгкой и прозрачной дымкой, панорама Парижа, что у Марии Алехандры перехватило дыхание. В обеденной зале находился круглый, массивный стол, а на стене, напротив окна, висело большое, старинной работы полотно, изображавшее, как с гордостью объяснила мадам Буве, въезд Генриха IV в Париж в 1589 году. Но ещё больше понравилась Марии Алехандре спальня, где стояла огромная кровать, занимавшая едва ли не большую часть комнаты и великолепное зеркальное трюмо.

Себастьян перекинулся несколькими словами с хозяйкой и она, улыбнувшись и кивнув Марии Алехандре, тут же ушла.

– Что ты ей сказал, и почему она так ехидно улыбалась? – поинтересовалась Мария Алехандра, расчёсывая волосы перед зеркалом.

– Я сказал, что мы будем обедать у себя, и попросил принести бутылку самого дорого шампанского, объяснив, что мы – молодожёны и хотим отпраздновать первый день своего пребывания в Париже.

– Но ведь мы женаты уже почти год!

– Я это помню и, тем не менее, чувствую себя так же, как в наш самый первый вечер на острове Провидения; в той самой хижине, увитой цветами, где ты лежала в гамаке, и я целовал твои изумительные груди… – Себастьян уже приблизился к ней вплотную и, крепко обняв за талию, притянул к себе.

Однако Мария Алехандра освободилась из его объятий.

– Пока нам ещё не принесли шампанское, я хочу принять душ и переодеться. Проводи меня в ванную.

Он привёл её туда, где всё блестело никелем и кафелем, и где находилась большая ванна, сделанная из тёмно-зелёного мрамора. Невзирая на слабые протесты Марии Алехандры, Себастьян не ушёл, а стал проворно раздевать её, попутно раздеваясь и сам.

– Ну что ты делаешь, – смущённо бормотала она, отводя его руки, пытавшиеся расстегнуть её платье. – Что подумает хозяйка…

– Ты забываешь, что тебе сказал таксист, – отвечал Себастьян, покрывая страстными поцелуями её горячие, смуглые плечи. – Мы находимся в городе влюблённых, где все понимают, что такое страсть и желание, а потому снисходительны и учтивы. А хозяйка, или её горничная, увидев, что мы находимся в ванной, накроет на стол и скромно удалится, не желая нам мешать… Подожди, я включу воду.

Обнажённые, они стали под душ и мгновенно слились губами в жадном поцелуе, упоённо прижимаясь друг к другу загорелыми и сильными телами… Весь это день и большую часть ночи они ласкали друг друга так страстно и неутомимо, как будто встретились вновь после тяжёлой и долгой разлуки.

– Тебе хорошо? – содрогаясь всем телом и с трудом переводя дыхание, часто спрашивал Себастьян, и Мария Алехандра, между двумя мучительно-сладострастными стонами, успевала отвечать, облизывая языком пересохшие губы:

– Я счастлива, Боже мой, как же я счастлива!

– Ну, куда мы направимся в первую очередь? – бодро поинтересовался Себастьян на следующий день, когда, позавтракав, они вышли из дома. – До Дома инвалидов здесь рукой подать, а, чтобы добраться до острова Ситэ, где находится Собор Парижской Богоматери, нам придётся взять такси.

– Пойдём пешком, – не задумываясь, отвечала Мария Алехандра, – что может быть лучше прогулки по парижским улицам.

– Хорошо, пойдём, – согласился Себастьян и тут же отошёл в сторону, купил у уличной торговки изящный букет фиалок. – Это – тебе.

– Спасибо. А поцеловать?

– С удовольствием. Видишь, ты уже ведёшь себя как настоящая парижанка!

Они засмеялись и, взявшись за руки, двинулись в сторону высокого купола, увенчанного тонким шпилем, видневшегося по ту сторону Сены. Но, не пройдя и ста метров, Мария Алехандра вдруг ахнула, и чуть было не повернула назад.

– Я забыла все свои путеводители!

– Ничего, – утешил её Себастьян, – у меня в школе любимым предметом была история, так что я смогу быть твоим гидом.

– Хвастунишка!

– А вот проверь меня и сама убедишься!

– Ну, хорошо, – и Мария Алехандра наморщила лоб. – Скажи мне, где в Париже находится памятник Наполеону?

– А, это совсем просто, – беззаботно отвечал Себастьян. – Это же знаменитая Вандомская колонна! – и, видя, что Мария Алехандра не слишком поняла, пустился в более подробные объяснения. – В 1806 году, ещё при жизни великого императора, на Вандомской площади была воздвигнута бронзовая колонна, отлитая из тысячи двухсот пушек, захваченных в сражениях у русских и австрийцев. Фрагменты этих битв и составили барельеф по всей высоте колонны, а на самом её верху стояла статуя Наполеона в римской тоге и с лавровым венком на голове. Однако, в 1814 году, после его отречения от престола, статую заменили громадным цветком лилии…

– А почему именно лилии?

– Это древний герб французских королей, – мгновенно пояснил Себастьян и продолжил. – Однако, когда к власти пришёл Луи-Филипп, он вновь восстановил статую на прежнем месте, только теперь, Наполеон был изображён в своём знаменитом сюртуке и треуголке, поскольку из первой статуи был сделан памятник Генриху IV. Но один из его преемников, вновь заменил статую на ту, которая имела первоначальный вид.

– То есть на такую, где он был в тоге и венке? – заинтересованно спросила Мария Алехандра и, когда Себастьян кивнул, добавила: – Никогда не думала, что статуи могут переодеваться!

Себастьян только улыбнулся в ответ.

– Но и это ещё не всё. Во времена Парижской коммуны, то есть в 1871 году, колонна была просто разрушена, однако, через четыре года восстановлена. Но, кстати, мы уже подошли к мосту Александра III, так что нам осталось лишь перейти на ту сторону реки.

Впрочем, Мария Алехандра не смогла удержаться от того, чтобы не постоять на середине моста и не полюбоваться на проплывшие внизу теплоходы, украшенные гирляндами разноцветных фонариков. Пассажиры сидели за столиками на палубах, а из динамиков доносились тягучие звуки аккордеонов.

– Если хочешь, мы тоже можем совершить такую прогулку, – заметил Себастьян, становясь рядом с ней и облокачиваясь на чугунные перила.

– Конечно, совершим, – отозвалась Мария Алехандра, – но, знаешь, я почему-то подумала: как хорошо было бы нам за таким столиком вчетвером, с Алехандрой и Фернандо.

– В таком случае, мы просто дождёмся их приезда. Не надо грустить, любимая, ведь не прошло и двух дней, как они провожали нас в аэропорту.

– Правда? – искренне удивилась Мария Алехандра. – А мне казалось, что это было уже давно… наверное, потому, что всё это было так далеко отсюда!

– Ты собираешься загрустить о Колумбии, вместо того, чтобы отправиться к гробнице Наполеона? – насмешливо спросил Себастьян, и она сразу встряхнулась и весело ответила:

– Совсем нет. Ведите меня туда, мой повелитель!

В середине этого храма, носящего такое необычное для храмов название – Дом инвалидов – на высоте примерно третьего этажа находилась балюстрада, перегнувшись через перила которой они увидели, находившийся в самом низу, склеп. Посредине него, на сером постаменте, стоял большой саркофаг, сделанный из какого-то тёмно-красного камня. Верхняя поверхность его была изогнута в виде гигантского каменного свитка, мерцая зловещими бордовыми бликами в свете неярких светильников; а по стенам самого склепа, среди покорно свесивших старинную бахрому трофейных знамён, находились двенадцать аллегорических фигур, обозначающих самые знаменитые победы полководца.

– Здесь похоронен не только он, – приглушённо сказал Себастьян, – но и его сын, два брата и два маршала.

Мария Алехандра лишь кивнула и чуть не на цыпочках покинула это торжественно-строгое здание, под чьими сводами таким легкомысленным казался звонкий перестук каблуков её модных туфель. После самого храма они осмотрели Триумфальную батарею из голландских, австрийских, прусских, арабских и китайских старинных пушек, из которых и до сих пор производились праздничные залпы в особо торжественных случаях – национальных праздников Франции. Впрочем, после церкви Святого Людовика, где находилось самое большое хранилище трофейных знамён, Мария Алехандра буквально бегом провела Себастьяна по Музею армии и наотрез отказалась от Артиллерийского музея.

– Хватит с меня этих пушек, – решительно заявила она. – Хочу в Собор Парижской Богоматери!

– А я думал в твоём характере больше воинственности, – флегматично заметил муж, однако, пожал плечами и повиновался. Когда они переезжали на такси через Новый мост, на середине которого находился памятник самому популярному королю Франции Генриху IV, Себастьян рассказал жене о том, почему в старинном гербе Парижа изображён корабль и сделана надпись: «Его качает, а он не тонет».

– … Именно потому, что форму корабля имеет остров Ситэ, на котором, как уверяют историки, самое древнее поселение кельтского племени паризиев. Нет, ну ты посмотри, как красиво! – последнее его восклицание относилось уже к самому Нотр-Даму, точнее, к его серовато-чёрному фасаду с двумя четырехугольными башнями и острому готическому шпилю. Вдоль всего фасада, в нишах, стояли статуи многочисленных королей, а сверху свешивали свои уродливые головы химеры, бросая вниз хищные взгляды каменных глаз.

– В каком году построили это чудо? – затаив дыхание, спросила Мария Алехандра, вступая под тёмные своды собора.

– Не помню точно, – ответил Себастьян, придерживая её за локоть, – но, кажется, то ли в тринадцатом, а то ли в четырнадцатом веке…, короче, ещё задолго до того, как европейцы узнали о существовании нашего с тобой континента…

– Начат в 1163 году, закончен в 1250, месье, – с явным акцентом выговаривая испанские слова, произнёс какой-то старик, по виду местный сторож. – Если мадам желает купить полную коллекцию всех химер, водружённых сверху, то я могу проводить её в одну лавку…

– Благодарю вас, – поспешно произнесла Мария Алехандра, – я обязательно сделаю это на обратном пути, но сейчас мне хочется взобраться на самый верх.

– О, конечно, конечно, мадам, – с чисто французской галантностью произнёс старик и слегка поклонился. – Честь имею, месье.

– А ведь верно, – пробормотал Себастьян, вслед за женой погружаясь в таинственный полумрак собора, с которым безуспешно боролись голубые лучи витражей и жёлтые лампы кольцеобразной люстры, – двенадцатый век! Я ещё помню, что здесь, в ризнице, хранятся реликвии, привезённые Людовиком IX из одного крестового похода, а от бронзовой плиты у порога, которую мы уже прошли, начинается отсчёт километров всех дорог Франции…

Они долго взбирались по полутёмной винтовой лестнице, шагая по древним, полу стёртым, каменным ступеням и подбадривая друг друга запыхавшимися голосами. Навстречу им спускалась группа японских туристов и, чтобы разминуться с ними, Себастьяну и Марии Алехандре пришлось прижаться спинами к толстым, шероховатым стенам. Наконец, они взобрались наверх и остановились возле ближайшей химеры, чтобы отдышаться и осмотреться вокруг.

– Вон, смотри, отсюда видна та самая Ван-домская колонна, о которой я тебе рассказывал, – и Себастьян ткнул рукой куда-то вдаль. Мария Алехандра рассмеялась, ткнула рукой в противоположном направлении и, поддразнивая его, произнесла:

– А вон там, смотри, та самая Эйфелева башня, о которой я тебя столько расспрашивала!

– Шутки шутками, – заметил Себастьян, доставая из наплечной сумки небольшой японский фотоаппарат, умещавшийся буквально на ладони, – а справа от тебя находится тюрьма Консьержери, в которой, дожидаясь казни, сидела несчастная Мария Антуанетта, жена, впрочем, к тому времени уже вдова, Людовика XVI. А ты знаешь, что в неё был безумно влюблён один шведский офицер, который отчаянно пытался спасти свою возлюбленную королеву и даже организовал бегство всей королевской семьи из Франции, которое не удалось лишь благодаря роковому стечению обстоятельств?

– Нет, не знаю, – сразу заинтересовалась Мария Алехандра, которую всегда увлекали истории любви, имевшие роковой конец. – А почему не удалось бегство?

– Короля, по портрету на банкноте, опознал сын какого-то почтмейстера.

– А что стало с тем шведским офицером? Он действительно был возлюбленным королевы?

– Ох, сколько вопросов, – покачала головой Себастьян, – видно тебя всерьёз заинтересовала твоя полутёзка. Подожди, я куплю тебе целый роман на эту тему, оттуда ты обо всём и узнаешь.

– Ух, какой противный, противный, противный, – дразня мужа, закружилась вокруг него Мария Алехандра, – а ну, отвечай немедленно, иначе я просто брошусь вниз головой, и ты останешься вдовцом, противным-препротивным.

– А вот и не бросишься, – счастливо засмеялся Себастьян, следя за тем, как жена, сопротивляясь внезапному порыву ветра, прижала юбку к своим стройным, шоколадного цвета, ногам.

– Почему это? – подозрительно поинтересовалась Мария Алехандра.

– А постесняешься того, как будешь выглядеть при таком падении, да ещё в этой раздувающейся юбке. Становись-ка лучше вон к той химере, я тебя сейчас сфотографирую.

Мария Алехандра пошла было к этой химере, но, всмотревшись в её морду, с комическим визгом отбежала назад и спряталась за Себастьяна.

– В чём дело?

– Она очень страшная и противная. Хочу у другой.

– Ну, тогда сама выбирай.

Мария Алехандра выбрала себе химеру с видом на Люксембургский дворец, хотя Себастьян и уверял её, что задний план всё равно будет только цветным, расплывчатым пятном.

Вдоволь налюбовавшись Парижем с высоты собора, они спустились вниз, приобрели в лавке, указанной стариком, полный набор гипсовых химер и, в раздумье, остановились возле памятника Карлу Великому, стоявшему слева от собора.

– А не пора ли нам пообедать? – произнёс Себастьян, вопросительно смотря на жену.

– Ничего не понимаю, – откровенно призналась Мария Алехандра, когда они уже сидели в кафе «Клозери-де-Лила» и изучали меню, поданное официантом в безукоризненно-белом сюртуке. – Может быть, ты мне объяснишь, что такое «шато-бургоне» или «оливье дю кре»?

– Честно признать, и я не силён во французской кухне, – заметил Себастьян, возвращая меню официанту. – А потому у нас есть два выхода – или ткнуть наугад пальцем, или попросить гарсона принести нам обед, по его собственному выбору. Если я начну расспрашивать, что из себя представляет то или иное блюдо, у нас есть шанс умереть от голода.

– Давай положимся на его вкус, – сказала Мария Алехандра, чувствуя на себе внимательно-изучающий взгляд этого стройного, симпатичного француза, терпеливо ожидавшего их решения, тем более, что они разговаривали между собой по-испански.

Себастьян так и сделал и уже через десять минут они уплетали нежную молодую телятину в винном соусе, великолепных креветок под майонезом и салат из спаржи; запивая всё это превосходным вином позапрошлогоднего урожая, название которого Себастьян перевёл как «Шатильонский замок». Когда дело дошло до десерта, он не удержался и, глядя на то, как Мария Алехандра, томно облизывая ложечку, поедала мороженое с клубникой и ананасом, сказал:

– Если я скажу тебе, чего мне сейчас больше всего хочется, то, почти уверен – ты покраснеешь.

– Я и так покраснею, если ты будешь смотреть на меня таким сладострастным взором, – отозвалась она, улыбаясь.

– Мою первую мысль ты уже угадала, но у меня есть и вторая.

– Ох, Себастьян, воздух Парижа производит на тебя такое действие, что я перестаю узнавать собственного мужа!

– Ты не хочешь узнать мою вторую мысль? – снова спросил он, слегка касаясь под столом своим коленом бедра Марии Алехандры.

– Ну, говори, говори… если тебе так хочется об этом сказать.

– Наш пансион находится слишком далеко, зато прямо напротив этого кафе есть маленькая, уютная гостиница, где нас ждёт чудесный номер с видом на Монмартр, удобная постель и свежие, крахмальные простыни… И всё это удовольствие можно снять всего на два или три часа.

– Интересно! – воскликнула Мария Алехандра, шутливо вскидывая брови. – А ты говорил, что был в Париже совсем ребёнком! Ничего себе, детские воспоминания…

Себастьян слегка смутился.

– Это не воспоминания, – не слишком уверенно объяснил он, – мне рассказывал об этом Луис Альфонсо, который знал толк в подобных делах.

– И ты оказался его достойным учеником! – притворно вздохнула Мария Алехандра и, немного помедлив, добавила: – Только, пока ты будешь заказывать этот номер, я подожду тебя на улице, а потом ты меня позовёшь.

Себастьян поцеловал её руку и помог выйти из-за стола. Выйдя из кафе, они пересекли улицу и, пока Мария Алехандра разгуливала по тротуару, делая вид, что рассматривает витрину магазина грампластинок и компакт-дисков, Себастьян скрылся в подъезде гостиницы. Через десять минут он показался в дверях и с самым сияющим видом махнул ей рукой. Она подошла поближе, муж обнял её за талию и повёл внутрь. Как ни старалась Мария Алехандра придать себе самый независимый вид и не обращать ни на кого внимания, в один момент она всё же не удержалась и, проходя через холл к лифту, бросила на портье быстрый и испуганный взгляд. Но этот пожилой француз с пышными, завитыми усами, улыбнулся ей такой лукавой и добродушной улыбкой, что она сразу повеселела и едва сдержалась от того, чтобы в ответ не показать ему язык.

В номере, действительно, было очень уютно и, благодаря кондиционерам, прохладно. Они быстро разделись и – как и вчера – отправились вместе в душ, где принялись ласкать друг друга лёгкими, дразнящими прикосновениями, шелковистыми от ароматного мыла «Камэй». Затем Себастьян вытер её досуха и, подняв на руки, перенёс в спальню и положил на кровать. Мария Алехандра, полузакрыв глаза и чувствуя невероятно пленительную истому, наблюдала за всеми движениями мужа. Но, вскоре, его умелые руки и губы привели её в такое состояние, что она словно бы растворилась в необыкновенно-остром блаженстве, исторгавшем счастливый крик из её полуоткрытых губ. На какое-то мгновение она вдруг вспомнила о том, где находится и, чтобы сдержать этот крик, впилась зубами в сильное плечо мужа…

– Спасибо тебе за эту награду, – шутливо заметил он, спустя полчаса, когда они, ничем не прикрытые, устало раскинулись на постели, внимательно изучая расписной потолок, с которого в них целился из своего лука озорной Амур. – Такой укус для настоящего мужчины драгоценнее любого поцелуя.

– Будешь говорить глупости, я тебя ещё не так укушу, – сердито буркнула она, и неожиданно для самой себя, спросила вслух о том, о чём подумала за полминуты до этого. – А что, Дельфина тебя никогда не кусала?

– Почему ты об этом спрашиваешь? – сразу помрачнел Себастьян. – Неужели ты даже в такие прекрасные минуты, не можешь думать только о настоящем, неужели тебе обязательно надо ворошить прошлое, отыскивая в нём те воспоминания, которые могут болезненно ранить нас обоих?

– Не знаю, – немного растерявшись от его горячности, пожала плечами она, – просто я всегда думаю о том, что ты сравниваешь, как мы обе ведём себя в постели, и мне вдруг стало интересно узнать в чью пользу это сравнение.

– Какая чушь! – не на шутку разозлился Себастьян. – Когда я с тобой, то думаю только о тебе; и, до сих пор, надеялся, что и ты поступаешь таким же образом.

– Я стараюсь, – кротко ответила Мария Алехандра, – но у меня не всегда получается. К сожалению, прошлое нельзя оставить там, в Колумбии, оно всегда с нами… Ну не сердись, а лучше расскажи мне о том, шведском офицере… он действительно был любовником Марии Антуанетты?

– Скорее всего, да, хотя историки на этот счёт расходятся во мнениях, – сказал Себастьян, после небольшой паузы. – И мне кажется, очень жаль, если между ними так ничего и не было. Представляешь себе – такая любовь, можно сказать, у подножия гильотины и…

– И что?

– И нечего вспомнить в последние мгновения жизни. Она была казнена по совершенно гнусному, надуманному обвинению, включавшему даже обвинение в развращении собственного сына; а он, дожив до старости, был вытащен из кареты и растерзан взбунтовавшейся толпой.

Мария Алехандра только вздохнула.

– А мы можем увидеть их портреты?

– Ну, этого офицера вряд ли, а портрет Марии Антуанетты находится в Лувре, куда мы можем отправиться прямо завтра, – Себастьян говорил, задумчиво хмуря брови и полу отвернувшись от Марии Алехандры. В конце концов, она не выдержала и, подобравшись к нему поближе, обвила за шею длинными прядями своих густых чёрный волос. Себастьян даже не пытался сдерживаться и, мгновенно опрокинув её на спину, стал целовать её пышные упругие груди, приговаривая при этом сквозь зубы:

– Я люблю тебя, драгоценная моя, люблю…

– И я тебя тоже, Себастьян, – легко выдохнула она, нежно поглаживая руками его голову…

На неторопливый осмотр Лувра у них ушла почти неделя. Да это и неудивительно, поскольку чёрное здание этого старейшего королевского дворца Франции, к которому делались многочисленные пристройки, опоясало с трёх сторон громадную площадь и протянулось вдоль Сены почти на километр, сомкнувшись с садом Тюильри, украшенном множеством парковых статуй античных богов и героев. Поразившись величественной, хотя и лишённой головы, скульптуре Самофракийской Ники, распростёршей крылья напротив центрального входа, Мария Алехандра долго стояла перед другой знаменитой статуей – Венеры Милосской; до тех пор, пока Себастьян, потеряв всякое терпение, не взял её под руку и не повёл дальше, пообещав показать комнату королевы Анны Австрийской, откуда д’Артаньян получил своё знаменитое задание – доставить бриллиантовые подвески, опрометчиво подаренные герцогу Бакингему.

Устав любоваться бесчисленными полотнами, развешанными во всех залах дворца, они шли гулять в сад Тюильри и оттуда ещё дальше – на площадь Согласия, самую большую площадь Парижа, чтобы сфотографироваться там на фоне двадцатиметрового египетского обелиска из дворца фараона Рамзеса II; возраст камня насчитывал три с половиной тысячи лет.

– Именно на этой площади, которая в 1792 году называлась площадью Революции, и стояла гильотина, обезглавившая твою любимую Марию Антуанетту, – однажды заметил Себастьян, на что Мария Алехандра лишь напряжённо кивнула и с того времени стала обходить эту площадь стороной. Она прочитала романизированную биографию этой несчастной королевы, принадлежавшую перу Стефана Цвейга, и уже несколько дней находилась под впечатлением прочитанного.

– Сколько препятствий создаёт человечество для самого прекрасного своего чувства – любви, – задумчиво заметила она немного погодя, когда они уже сидели в одном из многочисленных открытых кафе на Елисейских полях, в непосредственной близости от Триумфальной арки, под которой горел вечный огонь. – Зачем?

Себастьян лишь молча, пожал плечами и, глядя в лицо жены, вдруг подумал о том, сколько препятствий создавала она их собственной любви, воздвигая такие преграды из прошлого, что он не раз приходил в отчаяние, утрачивая надежду на счастливый конец. Спросить бы её сейчас, зачем она это делала и о чём думает в этот момент, отводя в сторону взор своих затуманенных глаз. Но он, ни о чём не спросил, потому что боялся её воспоминаний – ведь женщины почему-то всегда склонны вспоминать самое плохое – а вместо этого, желая доставить удовольствие её полудетской натуре, предложил Марии Алехандре сходить в зоопарк. Она с радостью согласилась, и вот именно там их подстерегла неожиданная встреча.

Это произошло уже после того, как они вдоволь насмеялись забавным проделкам обезьян, полюбовались на могучего тигра и ленивого, полусонного питона, и направились к открытым вольерам, в которых уже издалека виднелись серые туши слонов. Себастьян первым заметил их общую знакомую и, взяв за локоть оживлённую Марию Алехандру, насмешливо сказал:

– А тебе не кажется, что вон с той слонихой мы уже знакомы?

– Что ты такое говоришь, Себастьян? – простодушно удивилась она. – Какие знакомства у нас могут быть с парижскими слонами?

– А я и не говорю, что это слониха парижская, – едва сдерживаясь от смеха, ответил он, – просто она, как и мы, приехала сюда из Колумбии.

– Теперь я уже ничего не понимаю…

– Тут нечего понимать, лучше взгляни вон на ту даму, в белых брюках и белой шляпе, которая стоит неподалёку от вольера…

– Мече!

– Она самая. Ну, куда ты? – Себастьян удержал Марию Алехандру, которая уже было, рванулась вперёд. – Увидев тебя, она, наверняка, грохнется в обморок и нам придётся объясняться с полицией. Ты забыла о том, что она уехала за границу сразу после своего освобождения из тюрьмы, а потому и не знает об аресте Кати?

– Вот я и хочу ей об этом рассказать, оправдаться перед ней…

– Тебе не в чем перед ней оправдываться, – решительно заявил Себастьян, – это всё подстроила Кати и именно она сделала так, что все подозрения пали на Мече. Ты здесь совершенно не причём, наоборот, это она перед тобой виновата, поскольку обвинила тебя в убийстве моей матери.

– Ох, Себастьян, ну пожалуйста, оставь, – попросила его Мария Алехандра, осторожно высвобождая локоть. – Я обязательно должна с ней поговорить.

– Ну, тогда дай хоть я пойду к ней первым, потому что, увидев меня, она не так испугается.

Мария Алехандра на минуту задумалась и тут вдруг Мече, бросив слонихе остаток булки, повернулась к ним лицом и увидела обоих. Даже издали было заметно, каким ужасом исказилось её лицо. Она мгновенно повернулась и пошла прочь, испуганно озираясь на ходу. Себастьян не успел остановить жену, потому что Мария Алехандра тут же сорвалась с места и бросилась вдогонку за Мече, которая, заметив, что её преследуют, попыталась было побежать. Однако, не пробежав и пяти метров, она вынуждена была остановиться, и, тяжело пыхтя, беспомощно смотрела на приближающуюся Марию Алехандру.

– Уйди от меня, убийца! – дрожащим голосом произнесла она, выставив вперёд свой летний зонтик.

– Послушайте, Мече, нам надо поговорить…

– Пусть с тобой разговаривает полиция!

– Но, выслушайте же, меня, вы же, ничего не знаете!

– Я уже достаточно знаю о твоих старых преступлениях и меня не интересуют новые!

– Преступление совершила Кати, и она сейчас находится в тюрьме… – проговорив эту фразу, Мария Алехандра надеялась, что Мече хоть немного успокоится, однако её слова произвели обратный эффект. Услышав о судьбе Кати, Мече испугалась ещё больше и побагровела так, словно её вот-вот хватит апоплексический удар.

– Значит, вместо меня ты засадила в тюрьму другую невинную женщину, совратив при этом её мужа!

– Да никого я не засаживала и не совращала! – уже не на шутку рассердилась Мария Алехандра. – Как вам не стыдно нести такую чушь! Если хотите, я позову Себастьяна, и он вам всё расскажет…

– Не надо мне ничего рассказывать, разве я не вижу, что вы с ним заодно? Не приближайся, – вскрикнула она, заметив, что Мария Алехандра чуть подалась вперёд, – иначе я позову полицию. Стой там, где стоишь и не вздумай меня преследовать. Нет, вам не удастся меня взять голыми руками, я вам ещё покажу! Ах, бедняжка Дебора, знала бы она у себя в раю, что её отравительница расхаживает по Парижу под руку с её несчастным сыном! – С этими словами она поспешно удалилась, едва не опрокинув по дороге тележку с мороженым.

– Ну, что я тебе говорил? – спросил Себастьян, подходя сзади и кладя руку на плечо жены. – Не лучше ли было оставить её в покое?

– Но, Себастьян, – чуть не плача воскликнула Мария Алехандра, поворачиваясь к нему лицом, – я не могу жить спокойно, если знаю, что хоть один человек считает меня виновным в том преступлении, которое я не совершала!

– Главное, чтобы этот человек не был полицейским, – невозмутимо заметил он, целуя расстроенную жену, и они, не торопясь, пошли к выходу.

Прошло уже шесть недель, и Мария Алехандра настолько освоилась с Парижем и французским языком, что теперь могла ходить по магазинам одна, оставляя Себастьяна или валяться на диване в пансионе мадам Буве, или сидеть в близлежащем кафе за бокалом лёгкого вина и газетой. За прошедшие недели этот чудный город наполнил их таким количеством ярких и разнообразных впечатлений, что они уже почти не вспоминали о прошлом и переживали самый спокойный и безмятежный период своей, ещё достаточно короткой семейной жизни. И даже повторная регистрация их брака – по французским законам в одной из парижских префектур – не слишком взволновала обоих, хотя Алехандра, узнав об этом из телефонного звонка, прислала торжественную поздравительную телеграмму.

В тот день Мария Алехандра отправилась гулять одна. Выпив чашечку кофе в кафе «Марго», она прошла по улице Бонапарта, свернула на улицу Гинемэ и зашла в большой обувной магазин. Ей так понравились чёрные изящные туфли – последний писк переменчивой парижской моды, что она их тут же купила. Продавщица уложила туфли в коробку, вложила её в фирменный пакет и с любезной улыбкой передала Марии Алехандре. Та улыбнулась в ответ, перекинула через плечо сумку, взяла пакет и вышла на улицу.

Стоя у самой бровки, рядом с фонарным столбом, она думала о том, стоит ли приготовить обед самой или просто позвонить Себастьяну и вызвать его на улицу, чтобы отправиться в их любимый ресторан «Мушкетёр». Как-то рассеянно она оглянулась назад и увидела со спины высокого, черноволосого мужчину в белом пиджаке, который курил тонкую сигару, делая вид, что рассматривает витрину винной лавки. В этот момент рядом с ней, но по другую сторону столба, затормозил мотоциклист, лицо которого полностью закрывал шлем. Мария Алехандра увидела, как с какой-то зловещей неторопливостью, он полез правой рукой за отворот чёрной кожаной куртки и достал пистолет. Кто-то из прохожих тоже заметил это, потому что раздался женский визг, и мгновенно началась паника – одни бросились в сторону, другие легли на асфальт, закрывая головы руками; и только тот самый мужчина в белом пиджаке, казалось, застыл на месте, заметив в стекле витрины отражение, целившегося ему в спину, мотоциклиста.

Уже потом Мария Алехандра сама удивлялась своим действиям, но в тот момент она даже не успела испугаться. Мгновенно вытряхнув из пакета коробку с туфлями, она стремительно выскочила из-за столба и, прежде чем мотоциклист успел её заметить, нахлобучила сзади этот ярко-жёлтый пакет прямо на его шлем. Тот наобум выстрелил, раздался звон витрины, но она уже вновь была за столбом, а намеченная мотоциклистом жертва мгновенно бросилась бежать. Выстрелив ещё два раза и вновь всего лишь разбив несколько бутылок из витрины, ослеплённый мотоциклист попытался стянуть пакет одной рукой, но это ему не удалось, поскольку она была в кожаной перчатке. Тогда он яростно швырнул пистолет на мостовую, мгновенно сдёрнул обеими руками шлем вместе с пакетом и газанул, оставив после себя тонкую струю дыма.

Через пять минут на месте происшествия уже была полиция.

– Возьмите, мадам, это ваши туфли, – восхищённо подала их Марии Алехандре продавщица обувного магазина, которая всё видела и теперь оживлённо рассказывала обо всём полицейскому, в то время как Мария Алехандра лишь слабо улыбалась и повторяла одну и ту же фразу:

– Извините, господа, но я плохо понимаю по-французски.

Глава вторая

Благодаря этому событию Мария Алехандра сумела попасть на страницы парижских газет. Вот, что писала на следующий день «Котидьен де Пари» в статье, озаглавленной «Предотвращённое покушение»:

«К сожалению, в наше время не так часто удаётся стать свидетелем такового поведения, которое продемонстрировала парижским обывателям очаровательная колумбийка, нахлобучивая свой пакет на голову наёмному убийце. В минуту опасности мы думаем лишь о спасении собственной жизни, предоставляя всё остальное заботам нашей, порой не слишком расторопной полиции. Но вот находится молодая и красивая женщина, которая, рискуя угодить под случайную пулю, бросается спасать неизвестного ей мужчину – возможно даже одного из тех, которые и создают опасность террора на наших улицах – и что же? Мы готовы сказать: «она сумасшедшая», или – «а, может быть, это сотрудница колумбийской полиции, специализирующаяся таким оригинальным способом в борьбе с терроризмом?» Ну, нет, господа, давайте оставим жалкое филистерство и дружно воскликнем:

– Браво, Мария Алехандра! Париж восхищён вашим мужеством и красотой!»

Однако Себастьян совсем не разделял восторгов неизвестного журналиста, и, прочитав эту статью, лишь хмуро посмотрел на жену. В тот момент они оба находились дома, и Мария Алехандра накрашивалась перед зеркалом, готовясь к очередному выходу в город.

– А тебе не кажется, что спасать одного мафиози от другого, это не лучший способ проводить время в Париже, особенно, если дорожишь собственной жизнью?

Мария Алехандра озадаченно посмотрела на мужа.

– Но, Себастьян, всё получилось так неожиданно, что у меня просто не было времени о чём-либо подумать!

– Зато теперь тебе ничто не мешает подумать, а, подумав, начать хотя бы с того, что изменить свою внешность.

– Что ты имеешь в виду? – слегка испуганная его серьёзным тоном, спросила она.

– Да то, что теперь объектом покушения может стать не какой-то там тип, о котором ты ничего не можешь вспомнить, кроме того, что он был в белом пиджаке, а ты сама! Те люди, которые организовывают подобные покушения, ужасно не любят, когда кто-то мешает их планам.

Себастьян подошёл поближе к жене и внимательно осмотрел её так, словно был не хирургом, а дамским парикмахером.

– А что если ты пострижёшь волосы и перекрасишься в блондинку?

– Себастьян!!!

– И ещё, надо купить тебе большие, тёмные очки, сменить косметику на менее яркую и… рост, к сожалению, не изменишь, но ты вполне можешь ходить в туфлях на низком каблуке…

– И быть похожей на клушу? Нет, уж спасибо, я лучше умру красивой, чем буду жить уродиной.

– Не шути, Мария Алехандра, не шути, всё может кончиться гораздо хуже, чем ты думаешь. Я считаю, что нам вообще теперь имеет смысл вернуться в Колумбию.

Глядя на встревоженное лицо мужа, она уже перестала улыбаться и глубоко задумалась.

– Но ведь буквально на днях приезжают Фернандо и Алехандра, а мне так хотелось сходить с ней в Версаль! Может быть, ты преувеличиваешь, Себастьян? Ну, зачем я буду стричься, и краситься – мало ли в Париже высоких женщин с длинными чёрными волосами!

Он молча покачал головой и она, почувствовав, что ей передалось его уныние, отчаянно воскликнула:

– Ну почему мне ужасно не везёт в этой жизни! Всё было так замечательно, что лучшего нельзя было и желать, и вдруг, в один миг, всё пошло прахом! За что мне столько несчастий, Себастьян?

Видя, как у неё на глазах заблестели слёзы, он обнял её и привлёк к себе.

– Ну-ну, пожалуй, я тебя, действительно, слишком запугал. Конечно, всё обойдётся и про тебя просто забудут. Не надо пока краситься и стричься, но уж, пожалуйста, купи себе тёмные очки и держи волосы заколотыми. Когда они у тебя распущены по плечам, ты имеешь такой соблазнительный вид, что я заранее ревную – ведь эти французы прирождённые ловеласы! Кстати, куда ты сегодня собралась и могу я пойти с тобой?

– Нет, Себастьян, если ты это сделаешь, то я буду чувствовать себя намного хуже. Чем постоянно трястись от страха и не иметь возможности бродить одной по парижским улицам, лучше уж действительно вернуться в Колумбию. Но, я даю тебе слово, что буду осторожна, непременно куплю тёмные очки, а волосы уложу вот так, тебе нравится?

Он улыбнулся и поцеловал её в лоб.

– Ты у меня самая красивая и самая бесстрашная. Порой я жалею, что лишён поэтического дара – а мне так хотелось бы объясняться в любви к тебе не сухим прозаическим языком, а с помощью канцон, сонетов или стансов.

Она кивнула и, сколов волосы на затылке, вышла из дома.

Сад Люксембургского дворца, в котором, во времена Конвента жила в заточении Жозефина Богарнэ, ставшая потом женой Наполеона и французской императрицей, был любимым местом прогулок детей и стариков; а находившаяся на другой стороне Сены площадь Вожь, окружённая старинными трёхэтажными, розовато-серыми домами с высокими крышами – самой тихой и поэтичной площадью Парижа. И это было тем более удивительно, что именно на этой площади, которая когда-то называлась Королевской и посреди которой, в окружении четырёх, небольших фонтанов, стоял конный памятник Людовику XIII, и происходило большинство дуэлей, запрещённых потом кардиналом Ришелье.

Мария Алехандра успела полюбить эти места, и особенно ей нравилось сидеть с книгой на садовой скамейке, под величественной статуей Аполлона, и наблюдать за игравшими в шары французами, большинство из которых были пенсионерами. Один из них, высокий и элегантный джентльмен лет шестидесяти пяти, с голубыми глазами и пшеничного цвета усами, уже успел заметить красивую иностранку, и каждый раз вежливо кланялся ей издалека, ещё ни разу не сделав попытки заговорить. Мария Алехандра и сама чувствовала какую-то необъяснимую симпатию к этому человеку, который держался с такой уверенностью и одевался столь элегантно, поражая её каждый раз то модными галстуками, то изящными шейными платками, что, несмотря на его седые, уже заметно поредевшие волосы, у неё бы просто язык не повернулся назвать его стариком. Да и свой шар он кидал так сильно и ловко, с улыбкой поглядывая при этом на неё, словно ожидая одобрения, что при каждом удачном броске – когда шар этого джентльмена с глухим стуком ударялся о шары противников, ей хотелось захлопать в ладоши и засмеяться.

Впрочем, сегодня она вышла из дома слишком поздно и, стоило ей пройтись по Елисейским полям, как стало уже темнеть. Мария Алехандра была так задумчива, что не сразу поняла причины этого и даже сняла тёмные очки, подумав, что всё дело в них. Однако, дело было не в очках – небо над Парижем обложили чёрные тучи и где-то вдалеке, прямо за Триумфальной аркой, стоявшей на площади Этуаль, грозно блеснула огромная молния. Спохватившись, что не взяла зонтик, Мария Алехандра не нашла ничего лучшего, как укрыться от начинавшегося дождя в метро, тем более, что находилась как раз рядом с лестницей, круто уводившей под землю прямо с тротуара.

Парижское метро ей не нравилось – оно, в отличие от наземного города, было каким-то неухоженным – вагончики старые, оклеенные рекламой, и измалёванные надписями, сделанными эмульсионной краской; а переходы длинными, запутанными и весьма небезопасными. Казалось, на нём висел груз отработанных лет, тем более, что оно было самым старым метро в мире. Тем не менее, она купила билет, миновала турникеты и сев в первый попавшийся поезд, сама не зная, зачем доехала до станции «Сталинградская площадь». Как жаль, что у них с Себастьяном в Париже не было никаких знакомых, не считая лукавой мадам Буве! Грустно, что в огромном, многомиллионном городе, намного большем, чем Богота, не к кому пойти в гости, некому позвонить и договориться о встрече, не с кем поболтать на родном языке и обменяться новостями из Колумбии! Где-то здесь живёт эта вздорная Мерседес, но она не только не жаждет встречи, но, скорее предпочтёт уехать, если только ещё не уехала, чем свидеться ещё раз. Мария Алехандра в полном одиночестве задумчиво прохаживалась по платформе, думая о своей дочери и, напрочь забыв о предупреждении Себастьяна.

Внезапный и сильный толчок в спину, едва не сбросил её прямо на шпалы, навстречу подходящему поезду. Её спасло только то, что она сумела чисто по-кошачьи вывернуться и, едва не сломав каблук, отпрыгнуть в сторону. Нападавший – какой-то бледный и худой юноша в потёртой джинсовой куртке, с мрачными и злыми глазами, попытался было вновь броситься на неё, но она с силой ударила его кулаком по лицу и тут же побежала наверх, звонко стуча каблуками. Она хотела выбраться на улицу и позвать полицейского. Добежав до будки дежурного по станции, Мария Алехандра оглянулась назад и увидела, что её преследователь резко повернул назад и постарался смешаться с выходившей толпой.

Она немного отдышалась и вышла на площадь, решив поскорее взять такси и вернуться домой. Но вместо такси прямо перед ней затормозил бежевый «пежо», из которого выскочил тот самый пожилой джентльмен, которого, она уже не раз видела в Люксембургском саду.

– Какая встреча, мадмуазель! – добродушно улыбаясь, сказал он. – Вы позволите вас подвезти?

– Не надо, благодарю вас, – качая головой, пробормотала Мария Алехандра и только потом сообразила, что от волнения произнесла это по-испански.

– А, так вы испанка? – воскликнул он и тут же, практически безо всякого акцента, сказал: – Вот и отлично! Я давно уже не практиковался в вашем чудесном языке, хотя знал его когда-то очень недурно.

– Да, вы хорошо говорите по-испански, – удивлённо заметила Мария Алехандра, – но муж запрещает мне садиться в незнакомые машины, если только это не такси.

– Но мы с вами не совсем незнакомы, сеньора и, если бы вы навели справки обо мне в том месте, где мы с вами виделись, то узнали бы что Жака-Луи Дешана нечего опасаться красивым женщинам; тем более, что он уже – увы! – находится в том возрасте, когда способен оказывать им только самые бескорыстные услуги.

Мария Алехандра невольно улыбнулась этой чисто французской галантности и, поблагодарив месье Дешана кивком головы, села в его машину. Он мягко тронул с места, и они покатили по ярко-освещённому проспекту.

– Мы с мужем живём на улице Ренн в пансионе мадам Буве…

– Вот так совпадение! А ведь мне хорошо знакома эта лукавая ведьма, поскольку она когда-то была женой моего старшего сына. К счастью, он с ней развёлся и теперь живёт в Руане, вне пределов досягаемости её азиатских чар. Кстати, мы с вами почти соседи, поскольку сам я обитаю на улице Нотр-Дам-де-Шан, всего в квартале оттуда.

Услышав это, Мария Алехандра совершенно успокоилась и теперь, с любопытством смотрела на своего собеседника.

– А вы одиноки, месье Дешан?

– А вы проницательны, мадам… мадам?

– Фонсека. Мария Алехандра Фонсека. Мой муж – Себастьян Медина, хирург, и мы оба из Колумбии, а не из Испании, как вы могли подумать.

– Кстати, слыша, как вы произносите звук «Y», я как раз подумал о Латинской Америке. Но, всё равно, очень приятно видеть вас в Париже, мадам Фонсека. Свадебное путешествие?

– Да, – не очень уверенно кивнула Мария Алехандра, которая терпеть не могла не только лжи, но даже малейших неточностей. – Нечто вроде этого.

– Кроме Парижа, для этого есть только ещё одно подходящее место, куда ездил я сам, когда мне было всего двадцать три года – это Венеция! Даже теперь, превратившись в старого одинокого вдовца, чьи сыновья живут отдельно, я каждый раз вздрагиваю при названии этого волшебного города и рекомендую побывать там каждому, кто ещё не был. – Месье Дешан так воодушевился, что у него заблестели глаза. – Ах, мадам, только в Венеции я понял, что надо выбирать не только тех, кого любишь, но и место для своей любви!

– Но разве мы сами вольны выбирать свою любовь? – протестующе спросила Мария Алехандра.

– Это философский вопрос и, если вы не возражаете, я постараюсь вам ответить на него в одном замечательном итальянском ресторане, под звуки удивительных неаполитанских песен. Я надеюсь, ваш муж не вздумает ревновать к такому, очарованному вами, старому мошеннику, как я; и лишь за то, что вы согласитесь поужинать вместе со мной?

– Вы неотразимы, месье Дешан, – давно забыв о том эпизоде, который и привёл её в эту машину, ответила Мария Алехандра, лукаво улыбаясь. – И даже если бы он вздумал ревновать, я бы не смогла отказаться. Быть в Париже и не покорить сердце хотя бы одного истинного француза, просто унизительно для любой женщины.

– О, мадам, своим очаровательным кокетством вы напоминаете мне о том, что от истинного француза во мне осталась одна только оболочка.

Дешан свернул в небольшой переулок и почти сразу затормозил. Пока он обходил машину и открывал перед ней дверцу, Мария Алехандра успела разобрать голубые, неоновые буквы – «Венеция». Это был замечательный вечер и необыкновенно уютный ресторан, чьи стены были увешаны пейзажами венецианской лагуны, а также изображениями прославленных венецианских дворцов и мостов. Мария Алехандра не слишком любила итальянскую кухню, поскольку её основу составляли мучные блюда вроде пиццы или спагетти; но, чтобы не говорить об этом оживлённому и помолодевшему месье Дешану, с удовольствием отведала всех фирменных блюд, которыми он её потчевал, свободно объясняясь по-итальянски с официантами и метрдотелем. Больше всего ей понравилась форель в белом вине и паштет из молодых голубей.

– А кем вы были по профессии, месье Дешан? – поинтересовалась она, отпивая мелкими глотками «кьянти». – Я вижу, что вы знаете итальянский не хуже, чем испанский…

– Увы, мадам Фонсека, хотя в Париже не принято задавать подобные вопросы малознакомым людям, но я знал, что вы меня об этом спросите и, признаюсь откровенно, боялся этого, поскольку наверняка вас разочарую. Я работал коммивояжером, торговым представителем одной французской обувной фирмы. Всю жизнь увлекаться музыкой, живописью, архитектурой – и при этом торговать обувью. Не кажется ли вам, что это грустно?

Про себя в этот момент она подумала о том, что предпочла бы даже чистить обувь, только бы не сидеть в тюрьме по обвинению в преступлении, которого не совершала.

– О чём вы задумались? – месье Дешан осторожно поцеловал её руку и, когда она подняла на него свои глаза, добавил: – Сам-то я, глядя на вас, подумал о том, что в одном взгляде красивой женщине заключено больше поэзии, чем в собраниях сочинений всех французских поэтов.

– Никогда в жизни мне ещё не говорили таких утончённых комплиментов, – слабо улыбнулась Мария Алехандра.

– А муж?

Она вспомнила, с каким грубым, почти животным сладострастием они занимаются любовью и вновь улыбнулась, представив себе Себастьяна, отпускающим изысканные комплименты.

– Вас интересует мой муж?

– Что вы, мадам, – протестующе помахал рукой месье Дешан, – надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу вам, что мужчины, интересные женщинам, весьма редко бывают, интересны другим мужчинам. И это, в принципе, легко объяснить, если различать любовь и гуманизм.

– Я вас не совсем понимаю…

– А всё достаточно просто, только я, для примера, возьму не любовь женщины к мужчине, а любовь мужчины к женщине, поскольку этот предмет мне больше знаком. Так вот, для мужчин любовь к женщине – это любовь к её игривости и изяществу, блеску обаятельности, тонкому аромату элегантности – короче, ко всему тому, что создаёт из самки женщину. Именно это и называется Любовью с большой буквы, любовью, в подлинном значении этого прекрасного слова. Все остальные качества женщин, которые не являются уникальными, а потому могут присутствовать и в мужчинах, тоже можно ценить и почитать; но это уже будет не любовь к женщине, именно как к женщине, а любовь к ней, как к человеку. Ну, а любовь к человеку я и назвал гуманизмом.

– Всё это очень интересно, – произнесла Мария Алехандра, с восхищением вглядываясь в голубые глаза своего собеседника, – но вы почему-то кажетесь мне и женолюбом и женоненавистником одновременно.

– Я уже поражался вашей проницательности, мадам Фонсека, и теперь вынужден сделать это ещё раз, – учтиво склонил голову старый француз. – Но, действительно, и за лучшие годы своей жизни я благодарен женщинам; и за худшие, не устаю их проклинать.

– Вам изменили? – мгновенно догадалась Мария Алехандра.

– Увы. Причём я заранее это знал и чувствовал, поскольку на этот счёт имеется одна безошибочная примета – когда женщина готовится изменить своему возлюбленному, она начинает преувеличивать его недостатки и оплошности, которых прежде просто не замечала. Но, увы, увы, мне так хотелось считать её порядочной женщиной – а в моём представлении порядочной является не та женщина, у которой нет любовников, а та, которой можно доверять – что я закрывал на всё глаза до самого последнего момента. Мужчины, в отличие от женщин, просто не видят сложностей там, где их нет – и в этом наша главная и сила и слабость одновременно. Но всё кончилось, как нельзя более банально, хотя от этой своей банальности и не менее обидно – меня просто отвергли, предпочтя другого. И хотя я понял, почему не смог сохранить любимую женщину, это послужило мне слишком слабым утешением.

– Ну и что же вы поняли?

– Она меня бросила потому, что я слишком многое ей прощал!

«О, Боже, а ведь именно поэтому я так долго металась между Камило и Себастьяном, что и тот и другой готовы были простить мне всё, что угодно. Может быть, потому я и предпочла Себастьяна, что до сих пор не простила ему той ночи, в то время как перед Камило, сама была во многом виновата?» ...