Александр Чернобровкин Гезат

Глава 1

1

Вода была теплая, а вылез на берег, затрясся в ознобе. Чтобы согреться, быстрым шагом пошел к лесу, который начинался метрах в ста от кромки океана. В сапогах противно чавкала вода. Выйдя на траву, подумал, что на берегу могли остаться мои следы, поэтому прошел вправо метров двести, после чего повернул в лес. Луна, если и была, скрылась за тучами, и в потемках первое время с трудом различал деревья. Постепенно глаза привыкли, настроились на ночное виденье. Сказались предки-шахтеры или детство в подвалах. Иногда кажется, что у меня, как у кошек, глаза светятся в темноте. Углубившись в лес метров на пятьдесят, перестал чувствовать дуновения ветра. К тому времени озноб прошел, но сказать, что согрелся — это вряд ли. Прошел еще немного вперед, пока не наткнулся на широкую ель, под которой и устроил лежку из лапника. В изголовье положил сидор с продуктами и вещами. Достал из сагайдака лук, прислонил к стволу, чтобы высох до утра. Кто его знает, где я очутился. Вполне возможно, что сразу придется вступать в бой. Опять оказаться рабом мне никак не тарахтело. Сапоги набил мхом и прошлогодней хвоей, а потом надел на длинные сучки от обломанных веток. Рядом повесил сушиться портянки. Ноги укрыл спасательным жилетом, мокрым и тяжелым.

Я лежал в темном лесу и думал думы. Лучшей их иллюстрацией было протяжное и печальное уханье филина. Только устроишься, только начнешь жить в свое удовольствие — и на тебе! — наша песня хороша, начинай сначала! С другой стороны сам виноват. Если бы не шлялся по морям, то вел бы сейчас спокойную жизнь римского латифундиста. На кой черт мне понадобилось это олово?! Второй раз из-за него влипаю!

Как вырубился, не помню. Снился типичный сон судоводителя — вел судно на приличной скорости по узкому ручью и почему-то не садился на мель. Борта судна как бы раздвигали берега. При этом сердце колотилось от испуга, что вот-вот застряну.

Проснулся от стрекота сороки. Надрывалась она неподалеку от меня. Сперва подумал, что обо мне сообщает. Затем понял, что, во-первых, я неподвижен, а сорока реагирует только на идущих; во-вторых, вряд ли видит меня сверху под густыми еловыми ветками. Я беззвучно вытянул саблю из ножен, положил под правую руку. Не вставал, ждал, когда приблизятся, чтобы оценить силы и выбрать вариант защиты. Надеюсь, замечу их раньше, чем они меня. Сорока продолжила предупреждать о движении кого-то, хотя я слышал только ее. Может быть, портила охоту какому-нибудь хищнику, не очень крупному, рыси или волку. Они пока что есть в этих лесах. Постепенно стрекотание начало удаляться в сторону океана, а потом и вовсе стихло. Дикому зверью в светлое время суток на открытом берегу делать нечего. Скорее всего, это были люди, небольшая группа, иначе бы шумели громче, и искали они меня, пройдя по следам на берегу. Или меня косит мания преследования. Может, я не переместился, и это мои матросы искали меня или приходили в лес за валежником для костра.

Портянки высохли, а сапоги были сыроваты. Ничего, досохнут на ногах и будут плотнее облегать ногу. Спасательный жилет тоже не досох, но избавился от большей части воды и стал заметно легче. Я подумал, не выкинуть ли его? Если пойду пешком, каждый лишний килограмм будет в тягость. Решил оставить. Вдруг придется путешествовать по морю? Да и спасательный жилет можно использовать в роли дополнительного доспеха. Стрелы вязнут в пробке, и гладиус пробивает ее с трудом. Надел жилет поверх панциря. Лук высох, набрал жесткости. Я натянул навощенную тетиву, приготовил стрелы. Теперь готов встретиться с небольшим отрядом.

У меня была смутная надежда, что выйду на берег океана и увижу застрявшую на камнях шхуну. Увы, ни своего судна, ни даже камней разглядеть не сумел, хотя был отлив, и вода отступила далеко. Зато обнаружил на открывшемся океанском дне отпечатки босых ног трех человек, двух взрослых мужчин и подростка или взрослого с маленькими ступнями. Кто-то вышел на отмель со стороны леса и направился на север, туда, где будет Ла-Рошель. Вскоре следы пересеклись с другими, оставленными этой троицей ранее, которые шли с севера, а потом повернули к лесу по моим следам. Наверное, собирая на оголившемся дне моллюсков, наткнулись на мои следы и решили поискать выжившего моряка. Так что очковал я не зря.

Была у меня мысль отправиться на место будущей Ла-Рошели. Наверняка там есть какое-нибудь поселение, пусть и маленькое. Место для меня когда-то будет удачным. Следы искавшей меня троицы отбили желание испытывать судьбу. Пойду на юг. Не знаю, на сколько лет меня переместило, но до Средневековья на берегу Бискайского залива городов, вроде бы, не будет, а мне нужен именно город с многонациональным населением, где более терпимы к чужакам. В сельской местности одинокий путник — законная добыча каждого, кто рискнет напасть. Может быть, удастся украсть лодку в какой-нибудь рыбацкой деревеньке и добраться до Олиссипо (Лиссабона).

2

Это поселение я заметил вчера вечером. Оно располагалось на плоской вершине большого холма метрах в трестах от берега океана. Защищено валом высотой метра три, поросшего густыми кустами и деревьями, из-за чего не видны были даже крыши домов, только дымы. На берег были вытащены за зону прилива лодки длиной метра три-четыре с высокими бортами. Скорее всего, это рыбацкая деревенька. Ночью я посмотрел лодки. Не супер, конечно, но доплыть до Олиссипо можно. Осталось разжиться веслами и парусом. Вот и я ждал, спрятавшись в кустах неподалеку от холма, когда рыбаки выйдут на берег, чтобы отправиться на промысел. Надеюсь, договоримся по-хорошему, не придется их убивать.

После восхода солнца открылись ворота, ведущие вглубь материка. Из деревеньки вышли пастухи с собаками, крупными, с длинной шерстью, и одни погнали стадо коз и овец по дороге, наверное, на луг, а другие — свиней сразу в лес. Вслед за ними появилась большая группа мужчин, человек двадцать, вооруженных копьями и луками, которых тоже сопровождала стая крупных длинношерстных собак. Скорее всего, охотники. Эти тоже пошли по дороге. Ворота, ведущие к морю, оставались закрытыми, что было странно, потому что погода прекрасная, океан спокоен. Или я не знаю какую-то местную примету, которая предвещает шторм в ближайшее время.

На лай собак в лесу я не сразу обратил внимание. Думал, свиней пасут. Только когда услышал, что по лесу идет еще и группа мужчин в мою сторону, сообразил, что ищут меня. Видимо, лодки кто-то охранял ночью, а я прощелкал его. Или заметили меня еще вчера. В любом случае надо было делать ноги. На открытом месте меня легко окружат, поэтому побежал вглубь леса. Лай собак стал громче и заливистее. Может, вышли на мой след, а может, услышали меня. Старался бежать тихо, но постоянно наступал на сухие ветки, которые ломались с громким треском. К счастью, это были не овчарки, притравленные на человека, иначе бы давно уже догнали меня, и пришлось дать бой, который, как подозреваю, будет коротким. Лук плохой помощник в лесу, а с саблей против нескольких копий я продержусь не долго, даже доспехи не помогут.

Спасла меня речушка шириной метров восемь и глубиной чуть выше колена. Я, не раздеваясь и не разуваясь, пересек ее. На противоположном берегу прошел метров пять, после чего вернулся по своим следам и пошел посередине русла против течения, чтобы ветер с океана дул мне в спину. Речушка повернула в сторону моих преследователей, и стали громче слышны собачий лай и короткие фразы мужчин, затем начала подворачивать в противоположную сторону. Я шел по ней, с трудом передвигая ноги, которые вязли в илистом дне. Пот катил с меня градом. Взмок так, будто брел по шею в воде. Постепенно лай собак стал стихать, и я замедлил шаг. Метров через триста увидел скалистый мысок, который речушка огибала по сложной кривой. На него и вылез. Если догадаются, куда я пошел, то пусть поищут, где я выбрался из реки. Мокрые пятна от моих сапог должны быстро высохнуть, а других следов на камне не должно остаться. Стараясь шагать по камням и веткам, добрался до невысокого холма, поросшего соснами, где и сделал привал, потому что силы были на исходе. Завалившись на редкую траву, пробившуюся через толстый слой прошлогодних иголок и отломавшихся веточек, долго лежал неподвижно. Дыхание было тяжелое, хриплое, из-за чего сам себе напоминал загнанного коня. Вот и сплавал на лодке в Олиссипо!

Отдышавшись и успокоившись, разулся. Мокрые портянки выкрутил и развесил на кустике цветущей малины. Сапоги набил иголками и насадил на воткнутые в землю ветки. На сегодня отбегался. Если погоня не найдет, пробуду здесь до следующего утра, отосплюсь за предыдущую ночь, потому что кемарил в полглаза, боясь пропустить выход рыбаков на промысел.

Заодно обдумаю, куда идти дальше. Искать другую рыбацкую деревню и испытывать судьбу еще раз не хотелось. Может, это мне знак судьбы, чтобы не совался больше в море?! Как-то обидно становится: только налажу жизнь — и начинай сначала! Наверное, попробую в эту эпоху посидеть на берегу, посмотреть, чем всё кончится. Я помнил, что в этих краях города основывали на берегах рек километрах с тридцати-сорока от моря, чтобы пираты не могли напасть внезапно. Я сейчас находился южнее будущей Ла-Рошели. Севернее впадает в океан самая большая в этих краях река Луара, на берегу которой будет город Нант, основанный, как я знал, до нашей эры, но понятия не имел, какой сейчас год до или после нее. Южнее и намного ближе течет река поменьше под названием Шаранта. Хоть убей, не помню, будут ли на ней какие-нибудь очень древние города. Решил продвигаться на северо-восток, в сторону Нанта. Пусть идти дальше, зато больше шансов на успех.

3

Места тут, конечно, живописные. Не удивительно, что у французов будет врожденное чувство прекрасного. Впрочем, к тому времени, когда они осознают себя французами, большая часть лесов на территории их страны уже будет вырублена. Пока что много зверей и птиц, так что я не голодал, продвигаясь по звериным тропам генеральным курсом на северо-запад. Иногда выходил на лесные дороги, в основном лунными ночами, когда было мало шансов встретить кого-нибудь.

Доконало меня болото. Я не боюсь пересекать их. Надо лишь найти кабанью тропу и пройти строго по следам животных. С трудом переставляя ноги, я одолел довольно широкий участок. Дважды терял сапоги, которые засасывало в липкую грязь, находил их руками, высвобождал, выливал из них воду, после чего опять натягивал на ноги. В результате часа через четыре оказался на острове, поросшем березками. Дальше был еще более широкий участок, и березки, едва заметные вдали, в сторону которых уходила кабанья тропа, могли расти на таком же острове. Месить грязь еще несколько часов с непредсказуемым результатом у меня не было желания, поэтому, отдохнув, пошел в обратную сторону. На следующий день попытался обойти болото, которое заворачивало на юг и не собиралось заканчиваться. К вечеру вышел на лесную дорогу и решил топать по ней, причем днем. Дорога была укатанная, что говорило об интенсивном движении по ней. Осталось дождаться какого-нибудь обоза и примкнуть к нему. Риск, кончено, был, но путешественники реже нападают на попутчиков, потому что их сила в количестве: чем больше вас идет, тем меньше шансов быть убитыми и ограбленными.

Расположился я на холмике на краю болота. Он был покрыт кустарником, в котором легко спрятаться, особенно на той стороне, что обращена к болоту. С холмика дорога просматривалась в обе стороны примерно на километр. Я первым увижу путников и определю, хочу иметь с ними дело или нет. Ждать пришлось долго. С утра в сторону океана прошли три крестьянина с корзинами за спиной, наполненными чем-то легким, потому что шли бодренько. Где-то через час вслед за ними отправилась вторая группа из пяти человек. Потом первая группа прошагала в обратную сторону с пустыми корзинами, а вскоре и вторая. Обоз в нужную мне сторону появился после полудня. Я уже собирался перебраться на склон, обращенный к болоту, когда заметил выезжающих из-за поворота всадников. Было их шестеро. У четверых были усы, а у двоих еще и борода. Все в кожаных куртках с рукавами по локоть, штанах и сапогах. У предводителя еще и закинутый за спину плащ — прямоугольный кусок тонкой шерстяной материи в зеленую и коричневую клетку, застегнутый спереди блестящей заколкой, а также блестящая гривна на шее и по браслету на каждой руке. Для золотых украшения были слишком массивными, не по карману охраннику караванов. Скорее всего, из бронзы, надаренной до золотого блеска. Шлемов или каких-либо других головных уборов ни у кого не было. Длинные светло-русые или рыжие волосы собраны на макушке в конский хвост, свисающий назад. Вооружены охранники копьями длиной метра два с половиной и длинными мечами-спатами. Щиты круглые, из лозы, обтянутой кожей. Ехали медленно, лошади лениво переставляли неподкованные копыта. Подумал, не завалить ли всадников, чтобы обзавестись конем? И увидел, почему они не спешили — следом ехал обоз из арб, запряженных парами серых волов, довольно крупных. Несмотря на то, что арбы были нагружены всего лишь вровень с высотой кузова, без горки, волы тянули их с трудом. Что именно везли — не разглядишь, груз накрыт шкурами. Арб было семнадцать. На каждой по одному или два человека, одетые в льняные рубахи с V-образным вырезом спереди и длинными, ниже локтя, рукавами и штаны длиной чуть ниже колена. Все бородатые и босые. На каждой арбе у переднего борта были вставлены вертикально или положены на груз короткие копья и круглые кожаные щиты, но с первого взгляда было понятно, что это не профессиональные воины, как всадники. Замыкали обоз еще четверо конных. Видимо, крестьяне или ремесленники везли на продажу товар, наняв охрану.

Я сел так, чтобы меня заметили метров за сто и сразу поняли, что опасности не представляю. Путник решил отдохнуть и перекусить в тени деревьев. Холмик слишком мал, чтобы на нем спрятался отряд, представляющий опасность для обоза. Если вдруг сами решат напасть, у меня будет время расстрелять их в упор из лука, который лежал приготовленный к бою слева от меня. Расположился я так, что с дороги копьем меня не достанешь, придется сперва продраться через густые кусты.

Заметив меня, всадники придержали было коней, но сразу продолжили путь. Разве что поправили копья, лежавшие наискось на спине коня сразу за шеей. Это подсознание заставило убедиться в своей боеготовности. К холмику приблизились без явных признаков агрессии, хотя взгляды от меня не отрывали, пока я не поздоровался на иберском диалекте кельтского языка. Всадники вразнобой ответили и сразу расслабились. Меня легко перепутать с кельтом. Я такой же сероглазый овальноликий блондин высокого по нынешним меркам роста, как и многие из них. Говорю с акцентом, но кельты из разных племен иногда с трудом понимают друг друга. Помыслы у меня вроде бы мирные. Да и какую опасность один человек может представлять им, таким крутым воякам?!

Я подождал, когда мимо начали проезжать первые арбы, после чего собрал свое барахлишко и спустился на дорогу. На предпоследней ехал один возница, лицо которого прямо-таки излучало доброту и сердечность. На таких обычно без зазрения совести ездят односельчане, и все, включая добряка, считают, что так и надо.

Я поздоровался с ним и, без разрешения закидывая свои вещи в арбу, спросил:

— Подвезешь?

— Садись! — радостно произнес возница, будто это я согласился помочь ему, а не наоборот, и представился: — Меня зовут Таранис (Гром).

Я верю в проклятие имени. Родители по неясным пока мне причинам дают детям имена, за редким исключением, прямо противоположные тому, чем вырастет их чадо. Сидевший рядом со мной Гром, если исходить из ассоциаций с дождем, был, скорее, Радугой. К тому же, это еще и имя кельтского бога, аналога римского Зевса, а хоть что-либо божественное в вознице я так и не сумел разглядеть. Да и сам не тяну на защитника слабых, как переводится Александр с греческого.

Я назвал свое настоящее имя и объяснил:

— Мать у меня гречанка. Двум старшим братьям дал имена отец, а я родился после его гибели в бою и получил от матери греческое.

— Куда направляешься? — полюбопытствовал Таранис.

— Ищу, к кому наняться на службу, — расплывчато ответил я.

— Гезат? — задал уточняющий вопрос возница.

Гезатами (от гез — полутораметровое копье/тяжелый дротик с длинным листовидным наконечником, заточенным и с боков, благодаря чему можно наносить не только колющие, но и режущие удары) кельты называют воинов, которые отказались от семьи и племени, стали профессиональными вояками, продающими услуги любому, кто предложит хорошую плату; короче, наемники, псы войны.

— Да, гезат, — согласился я, потому что этот статус объяснял мое появление вдали от родных краев и владение дорогими доспехами и оружием.

— Едешь с гельветами воевать? — продолжил выспрашивать Таранис.

— С кем скажут, с тем и буду воевать, — опять дал я уклончивый ответ.

В предыдущую мою эпоху гельветы были союзниками кельтов в войнах с римлянами, даже били вместе последних, но от любви до ненависти путь короче, чем от стола до порога.

— Я слышал, в Бибракте вождь эдуев Дивитиак (Мститель) созывает воинов, чтобы вместе с римлянами дать отпор гельветам, — сообщил возница.

— Если возьмет меня в свое войско, примкну к нему, — сказал я и спросил в свою очередь: — А где сейчас римляне, не знаешь?

— Говорили, что их армия стоит возле Генавы, но, пока слухи до нас добираются, многое успевает измениться, — ответил он.

Генава — это будущая Женева. В предыдущую мою эпоху она уже была римским городом.

— Что ты знаешь о Дивитиаке? — поинтересовался я.

— Говорят, самый проницательный друид среди эдуев и мудрый их правитель. Он дружит с римлянами, позвал их на помощь. Боги сказали ему, что только вместе с римлянами эдуи одолеют гельветов. Его младший брат Думнорикс (Правитель подземного мира) командует армией эдуев, — рассказал Таранис.

Мне кажется, братьям-эдуям родители, как обычно, перепутали имена.

— А ты не эдуй? — полюбопытствовал я.

— Нет, мы — пиктоны! — с гордостью заявил он.

— Вас больше, чем эдуев? — продолжил я опрос.

— Меньше, но все равно мы сильнее! — похвастался возница.

— Вы в Бибракту едете? — задал я следующий вопрос.

— Нет, что ты! — воскликнул он. — Бибракта очень далеко. Мы едем в главный город нашего племени Пиктавий, везем туда соль. Большую часть отдадим вождю, как оброк, а остальное продадим.

На ночь остановились неподалеку от озера, которое плавно переходило в болото. У ближнего к нам берега глубины были метра три, а метров через пятьдесят вся поверхность была покрыта зелеными листьями-блинами кувшинок. Я прогулялся вдоль его берега, подстрелил и выпотрошил двух селезней. Обмазав обоих толстым слоем глины, положил в угли костра, на котором Таранис готовил в бронзовом котелке бобовую похлебку, и подкинул валежника, чтобы жара было больше. Пиктон наблюдал за мной с интересом. Такой вариант приготовления дичи был для него в диковинку. Когда обе глиняные «куклы» запеклись до твердости камня, выкатил обе из костра, дал остынуть, после чего кинжалом расколотил их сверху. Утиные перья прилипли к запекшейся глине, удаляясь вместе с ней и открывая мясо, тушеное в собственном соку. Оно парило, источая такой аппетитный аромат, что слюни потекли у всех, кто находился по соседству. Мы поделились с соседями, а они дали нам по куску копченого окорока. К наступлению темноты я стал полноправным членом пиктонского отряда.

4

Мой наметанный глаз сразу опередил, что впереди опасный участок. Узкая дорога проходила там между двумя холмами, поросшими густыми кустами и деревьями. Быстро не развернешься, удрать будет трудно. Если бы я был грабителем караванов, то именно здесь устроил бы засаду, перекрыв этот участок с двух сторон. На походе к нему дорога шла по большому лугу, так что у грабителей было бы время оценить наш потенциал и принять решение. Когда подъезжали к холмам, я почувствовал взгляд, враждебный, острый. Не стал говорить об этом Таранису, но с арбы спрыгнул, приготовил лук и пододвинул открытый колчан к ближнему борту, чтобы было легко вытягивать стрелы.

— Собираешься поохотиться? — спросил пиктон.

— Типа того, — уклончиво ответил я, потому что не хотелось выглядеть пугливым, потому что, если нападения не будет, на привале я стану объектом для подковырок.

Обоз медленно катил между холмами, а никто на нас не нападал. На обоих склонах беспечно щебетали птицы, что указывало на отсутствие там людей. Прошли, как по мне, самое удобное место для налета. Впереди стал виден выезд на следующий луг, такой же большой, как и предыдущий. И оба не используются. Может быть, из-за близости болот — генератора самых разных болезней.

Налет начался внезапно. Впереди из-за холма выехали десятка три всадников и понеслись рысью на наших охранников. Это тоже были кельты в кожаных доспехах и с длинными копьями. Отличались от наших охранников только тем, что плащи были у всех, причем самых разных цветов, но обязательно в клетку. Гикали они одни в один, как и те, что в предыдущую эпоху служили под моим командованием.

— Туроны! — испугано воскликнул Таранис и завертелся на сиденье, решая, что первое схватить — копье или щит?

Обоз сразу остановился. Возницы с передних арб похватали оружие и щиты и заспешили на помощь охранникам, скакавшим во главе обоза. Скакавшие в хвосте тоже рванули туда по обочине дороги.

Я остался на месте. Если это все нападающие, то с ними справятся и без меня, а если не все, то остальные должны ударить с тыла. Что и случилось. Во втором отряде было человек двадцать. Как догадываюсь, силенок у них было маловато, поэтому первый отвлекал внимание, оттягивал на себя охрану, а второй должен был легко захватить несколько арб с товаром и отступить с ними. Но что-то пошло не так. Точнее, на их пути оказался я.

Первая стрела завалила налетчика, скакавшего впереди. Он был без шлема. Длинные густые русые волосы были уложены в замысловатую прическу, из-за чего напоминали ореол, какой будут рисовать а иконах вокруг лика святого. Картинно раскинув руки, которыми держал копье и щит, налетчик завалился на круп своего коня, а потом — на землю. К тому времени по стреле получили еще два его соратника. Один сразу свалился с лошади, а другой начал разворачиваться и получил вторую стрелу в район поясницы. Следующий налетчик успел подставить щит. Стрела пробила его, но нанесла ли серьезную рану — не знаю, потому что вперед вырвались два других всадника и закрыли его. Я расстрелял их уже перед цепью возниц, выстроившихся поперек дороги и образовавших хиленькую стену щитов. К тому времени остальные нападавшие решили, что не так уж им и нужна добыча. Проехались, размялись — пора и честь знать!

Впереди тоже отбили атаку. Нападавшие еще вертелись на безопасном расстоянии перед нашими охранниками, усиленными отрядом возниц, но было понятно, что тянут время. Скоро они увидят, что второй отряд отступил, и последуют его примеру.

Не зная, какие обычаи у пиктонов насчет добычи, захваченной в бою, я решил не щелкать клювом, пошел собирать трофеи. Оба ближних налетчика были еще живы, но у обоих раны в живот. Чтобы не мучились долго, перерезал им сонные артерии. Алая кровь вырывалась толчками, быстро впитываясь в сухую светло-коричневую землю. Снял с них ремни с бронзовыми бляшками, у одного овальными, а у другого квадратными, и ножнами со спатой слева и ножом справа. Щиты их сложил стопкой и сверху кинул копья и ремни. Шлемы, куртки, штаны и сапоги меня не интересовали. А вот лошади — да. У обоих жеребцов расстегнул повод и привязал его к ветке деревца, росшего на склоне холма у дороги. Затем перешел к дальним неудачникам. Эти все были мертвы. У первого убитого мной налетчика снял с шеи гривну из электрона — сплава золота и серебра — и два бронзовых браслета с рук. Еще три браслета снял с остальных двух. Собрав щиты и оружие, погрузил на двух лошадей, а на третью, принадлежавшую командиру, сел сам.

Возницы все еще стояли перед обозом, хотя строй уже распался. Никто из них не подошел к убитым мной налетчикам. Видимо, делить между всеми добытое в бою не принято.

— Остальное ваше, — сказал я им.

— Тебе больше ничего не надо? — задал уточняющий вопрос Таранис.

— Нет, — ответил я. — Вся добыча с одного убитого твоя, а остальное пусть поделят между собой.

Повторять не пришлось. Бросив на землю щиты и копья, возницы кинулись шмонать жмуриков. Забрали все, вплоть до грязных портянок. Оказалось, что я недоглядел бронзовые сережки. Таранис забрал их себе, хотя и так получил больше всех.

Не обошлось без потерь и с нашей стороны: погибли два охранника и два возницы. Мне тут же предложили занять место одного из охранников, пообещав заплатить солью. Я согласился, хотя при тех деньгах, что у меня есть, и тех трофеях, что захватил сегодня, именно щепотки соли мне и не хватало для полного счастья. Мое место было в хвосте обоза вместе с двумя охранниками. Два других перешли в передовой отряд.

— А кто такие туроны? — спросил я Тараниса вечером на стоянке.

— Племя, которое живет севернее нас, за болотами. Они нападают на нас, мы — на них, — рассказал возница.

— Да, скучать друг другу вы не даете, — сделал я вывод.

Глава 2

5

Чтоб я сдох, если Пиктавий — это не будущий Пуатье! Не так уж и много в этих краях известковых плато, омываемых с севера и востока одной рекой и с запада другой, названия которых я забыл. На части этого плато и расположен сейчас город. В предыдущий мой визит сюда он был намного больше и защищен каменными стенами и башнями. Сейчас и то, и другое деревянное, и ниже. Зато три надвратные башни уже сложены из камня, плохо обработанного.

Обоз расположился на затоптанном лугу возле городских стен. На этом месте проводят ярмарки, одна из которых и началась через два дня после нашего прибытия. Съехались продавцы и покупатели со всей территории пиктонов и из прилегающих земель. Я оставил себе двух лошадей, а остальных и другие трофеи продал, заработав приличную сумму серебряных монет, отчеканенных в разных местах. Преобладали, конечно, римские, но были и кельтские, в том числе и эдуйские, на аверсе которых была стилизованная голова воина в шлеме, а на реверсе — странный конь с тоненькими ножками, из-за чего был похож на кузнечика. Часть выручки потратил на доспех для коня, заказав шанфрон (защиту головы) и пейтраль (защиту груди). Кельты славятся, как отменные кузнецы. Некоторые знают секрет изготовления булата. Само собой, конский доспех мне сделали из обычного железа, но хорошо прокованного и закаленного. Шорник сделал из тонкой шкуры внутренний слой, чтобы не натирали коню тело. Затем шорник изготовил под моим руководством седло, а кузнец — стремена и шпоры. Пока что всё это в диковинку. Почти все мужское население Пиктавии пришло посмотреть на седло со стременами.

Поскольку задерживаться надолго в этих местах не собирался, пока кузнец и шорник выполняли заказ, я начал искать караван, который отправится после ярмарки в сторону Бибракты, и наткнулся на римского купца. Точнее, это был потомок воина-галла, выслужившего гражданство и надел земли возле Массалии — сутулый мужчина с длинными носом и усами и печальными глазами. Я еще подумал, что покупали товар у него из жалости. Звали купца Кайден (с кельтского — Воин) Туллий. Видимо, папаша служил в легионе, которым командовал кто-то из патрицианского рода Туллиев, и был уверен, что сын пойдет по его стопам. Привез купец римские товары, в основном предметы роскоши: дорогие ткани, украшения, посуду, в том числе стеклянную. Как ни странно, покупателей на такой товар было много, хотя большая часть пиктонов жила довольно бедно.

Заодно он развеял мои последние надежды, проинформировав о ситуации в Римской республике:

— Консулами в этом году два плебея — Авл Габиний и Луций Кальпурний Пизон Цезонин. Проконсул обеих Галлий — Гай Юлий Цезарь.

Услышав последнее имя, я огорчился, поняв, что перемещение произошло, и обрадовался, будто встретил старого знакомого. По крайней мере, теперь я знал примерно, в каком историческом отрезке нахожусь, и помнил о Гае Юлии Цезаре главное — что он победит всех, кроме Брута.

— Проконсулу постоянно нужны воины. Если хочешь, нанимайся ко мне охранником. После ярмарки поеду домой через те земли, где сейчас его армия, — предложил Кайден Туллий, которому я представился, как галл из Иберии, который ищет, к кому бы поступить на службу.

Я, конечно, согласился. От безделья занялся изучением нравов и обычаев кельтов. Раньше имел дело с ушедшими из своего племени на службу в римскую армию, которые уже были романизированными и жен имели других национальностей, поэтому не глубоко вникал в их менталитет и традиции. Сейчас находился в, так сказать, естественной среде обитания, имел возможность наблюдать и уточнять непонятные моменты. Увиденное удивило меня. Был уверен, что классовое расслоение в кельтском обществе, конечно, есть, но не ожидал, что такое глубокое, почти не уступающее римскому. Наверху находилась военно-религиозная элита, которой принадлежала власть и большая часть земель. Несмотря на то, что друидом мог стать только имеющий необходимые способности (какие именно — чужакам знать не положено), главным священнослужителем всегда был человек из знатного рода. То есть черновую религиозную работу выполняли способные, а административную — знатные. На втором уровне находились воины, которые служили знати, были ее параситами или, на римский манер, клиентами. Приходил бедняк к вождю и предлагал свои услуги, обязуясь служить, не щадя живота. За это получал скот или доспехи и оружие на раскрутку, за которые, в придачу к службе, каждый год отдавал «проценты», а потом и «тело» ссуды. В итоге, если парасит не погибал в бою, вождь нехило наваривался на нем. Выживший воин тоже не жаловался, потому что становился богаче, чем был, и приобретал более высокий статус, освобождающий, к тому же, от всяких поборов, которыми облагались все остальные. На третьем уровне были свободные землевладельцы не из знатных родов, купцы и богатые ремесленники, в первую очередь кузнецы. Этих стригли, но в щадящем режиме. На следующем находились крестьяне и наемные рабочие, с которыми обходились даже хуже, чем римляне со своими. Хотя беднота тоже называла себя кельтами, по большей части были представителями покоренных народов. Я заметил, что иногда с рабами обращались лучше, чем со свободными крестьянами. Видимо, исходили из принципа «Кто не воин, тот не достоин уважения», хотя крестьяне постоянно привлекались в ополчение. Так что принципы будущего феодального общества, которое ярче всего расцветет именно на занимаемых кельтами землях, уже имелись в полном объеме. Видимо, феодализм — это не общественно-экономическая формация, а образ жизни кельтов, который переймут соседи.

Второй яркой чертой была тяга кельтов к поединкам. Рыцарские турниры появятся в этих местах не на пустом месте. При врожденной тяге кельтов к скандалам, разборкам, бои происходили постоянно. Само собой, ни одна попойка не проходила без определения, кто сильнее. Между друзьями-приятелями выяснение отношений происходило на дрынах или деревянных мечах, но иногда сражались и по-настоящему, со смертельным исходом.

Еще одним совпадением с рыцарским обществом была традиция у знати отдавать своих детей в подростковом возрасте на воспитание в чужие семьи. Девочек до достижения четырнадцати лет, после чего быстро выпихивали замуж, а мальчиков — до семнадцати. Только в этом возраста сын получал от того, у кого жил и учился военной премудрости, щит, копье и спату, и с этого дня имел право прийти вместе с отцом на площадь, где проходило вече, или на религиозный праздник

Красноречие у кельтов считается вторым по важности талантом после воинского искусства. Бахвалиться могут долго и с упоением. Поливать грязью врагов тоже. Писать, читать и считать, кроме друидов, умеет мало кто, в основном купцы, торгующие с римлянами. Для записей обычно используют латынь и римские цифры. При этом собственная архаичная письменность у кельтов есть. Буквы представляют собой вертикальную черту, на одной или обеих сторонах которой добавлены горизонтальные или косые черточки. Пользуются ей редко, потому что знания передаются в устной форме, в виде незамысловатых тонических стихов. У друидов обучение может продолжаться лет двадцать, пока ученик не запомнит все, что обязан знать. Кстати, календарь у кельтов лунный, сутки начинаются в полночь. Поэты в большом почете, путешествуют без опаски, потому что обычные люди боятся нападать на них, иначе будут наказаны богами. Главный поэт племени назывался аллав. Его свита могла состоять из двадцати четырех человек, и каждый, у кого они соизволят остановиться, сочтет за честь накормить, напоить и уложить спать эту ораву халявщиков.

В одежде кельты большие щеголи, если этим словом можно обозначить склонность ко всему яркому, блестящему. К головным уборам относятся с презрением. Исключение делалось для шлема в бою, да и то не всегда. Почти у всех были красивые, густые, длинные волосы. В отличие от римлян, лысые среди кельтов встречались очень редко. Мужчины ходили с распущенными гривами или собранными на макушке или сзади в конский хвост. Многие мыли волосы в известковом растворе, иногда подкрашенном красной краской, и потом сооружали замысловатые, высокие прически цвета светлой ржавчины, которые в сухую погоду держались по несколько дней. Женщины заплетали волосы в косы: незамужние в одну-две, замужние в три и больше. Обязательным элементом одежды мужчины были штаны, кожаные или шерстяные, длиной до колена или ниже. Рубахи или, как называли римляне, туники имели рукава длиной до локтя или запястья, причем носили их и мужчины и женщины, но у последних были длиннее, иногда до ступней. В холодную погоду или во время торжественных мероприятий и мужчины, и женщины носили плащи с капюшоном, которые были самых разных цветов, но обязательно ярких и не менее двух, чаще в клетку, но и в полоску тоже встречаются не редко. Одежда украшалась бляшками, бусинками, бисером, вышивкой, вставками другого цвета, бахромой. Количество украшений не поддавалось подсчету: гребни и заколки для волос, шарики в первую очередь из золота и серебра на концах кос или отдельных локонов, диадемы, серьги, причем и у мужчин тоже, гривны, бусы и ожерелья, заколки для плащей, перстни и кольца, иногда по два на пальце, браслеты, как ручные, так и ножные, пряжки и пластинки на ремнях… Про украшение оружия, ножен, щитов, конской сбруи и вовсе молчу. Чем богаче был кельт, тем больше на нем висело блестящих побрякушек. Женщины в придачу злоупотребляли косметикой: румянились, выбеливали мукой лицо и шею и подводили сажей глаза так, что я иногда пугался, увидев такую маску. Римские модницы на фоне кельтских выглядели скромницами. При этом кельты, особенно знать, были очень чистоплотны, часто посещали бани, используя вместо мыла растительные масла. Бедняки ходили босиком, а те, кто жил лучше, носили кожаные сандалии или башмаки. Иногда верх башмаков делали из льняной ткани яркого цвета, а подошву из кожи.

Зато образ жизни у всех слоев общества был довольно простой, я бы даже сказал, спартанский. Мебели в домах было минимальное количество — топчаны и сундуки. Ни стульев, ни табуреток. Едят, сидя на полу. Может быть, поэтому пол всегда застелен соломой или тростником. Дома — одноэтажные постройки, возведенные из камня и дерева и с соломенными или камышовыми крышами, иногда круглые и разделенные на отсеки, выходящие открытой стороной к центру, в котором горел костер для приготовления пищи и обогрева помещения, причем дым выходил через дыру в крыше — были малы, даже у знати всего в три-четыре комнаты. Исключением были длинные воинские дома, в которых вожди пировали со своей дружиной, и большие храмы, которые называют неметонами и которые представляют собой две стены, сложенные по кругу, внешняя из крупных камней с низким и узким входом с востока, а внутренняя из маленьких с входом с запада. В общем, примитивненький лабиринт. Как мне сказали, с внутренней стороны во второй стене много ниш, в которых выставлены черепа и забальзамированные головы убитых врагов, принесенные в жертву богам. Особо ценных пленников умерщвляли прямо в храмах, расстреливая из луков или распиная на кельтских крестах, у которых перекрестье охватывало кольцо. Кельты верят в переселение души, а место ее, по их верованию — в голове. Если отрезать голову и увезти подальше от тела, то переселение не случится. Душа будет существовать в черепе и помогать тому, кому он принадлежит. Поэтому часто можно увидеть череп, прибитый к стене дома, или забальзамированную голову в нише в доме, или, у очень богатых, покрытую золотом и превращенную в чашу для питья вина. Изображение ее, по мнению кельтов, тоже помогает, и у многих воинов навершие спаты в виде человеческой головы. По слухам, в неметонах стоят истуканы, изготовленные из сердцевины дуба, которые являются воплощением богов, но я их не видел, поэтому ни подтвердить эту информацию, ни опровергнуть не могу, как и рассказать что-либо о друидских ритуалах, потому что представителей других племен не пускали в храмы, чтобы, наверное, не занесли порчу.

Кстати, то, что узнал здесь о друидах, сильно отличалось от того, что мне втюхивали в двадцать первом веке. На самом деле подавляющая их часть была обычными шарлатанами, изучившими обряды и мифологии и ничем не отличавшимися от тех же попов или мулл. Обладающие провидческим даром или другими экстрасенсорными способностями встречались редко, как и у любого другого народа, и их называли великими друидами. Славу этих исключений и перенесли потомки на всех служителей культа.

Год у кельтов начинается в ночь на первое ноября. Сейчас этот праздник называется Самайн. В это день открываются ворота в Иной Мир, и вся нечисть шляется среди людей. Символ этого праздника — голова с двумя лицами: одно смотрит в наш мир, а другое — в иной. Видимо, будущий Хеллоуин — это модификация Самайна с заменой головы на тыкву. У кельтов четыре времени года, которые не совпадают с нашими зимой, весной, летом и осенью. С ночи на первое ноября и начинается первое время года. В ночь на первое февраля — второе. Это праздник богини Бригиты, покровительницы пастухов. С этого дня начинают доить овец. Третий период — в ночь на первое мая, в праздник бога Белена, покровителя земледельцев. Везде зажигают по два костра и прогоняют между ними скот, чтобы отогнать злых духов. Четвертый период начинается в ночь на первое августа, но празднуется дольше предыдущих — пятнадцать дней до и пятнадцать после. Это праздник бога Луга, отвечающего за сохранность собранного урожая, сытую жизнь до следующего. Остальные боги, а их у кельтов множество, причем у каждого племени свой главный, выполняли какую-то одну функцию или были, так сказать, многостаночниками. Пожалуй, общим был только Сукелл (Добрый Воин) — бог войны, женатый на Нантосвелте (Деве Извилистого Потока), которая прилетала в мир людей в виде ворона — обязательного спутника всех войн и, пожалуй, главного выгодополучателя.

Вот такие они — нынешние кельты, которых я буду встречать в Уэльсе, Шотландии, Ирландии, Бретани, и не только в двенадцатом веке, но и в двадцать первом. Они сохранят свой язык и кое-какие обычая, традиции и национальные черты, в первую очередь любовь к блестящим предметам и склонность к позерству и хвастовству. Впрочем, и французы, которые будут гордо называть себя галлами, но в большинстве своем окажутся потомками германцев, возведут дешевые понты в национальную религию.

5

До Бибракты мы добирались двадцать семь дней, сделав трехдневные остановки в расположенной между рекой и болотом столице битуригов Аварикуме, будущем Бурже, и эдуйском городе Горгобине, который я не смог идентифицировать ни с каким городом будущего. Столица эдуев — это, скорее, большая крепость, а не город. Находилась она на плато высокого и труднодоступного холма с тремя вершинами, обдуваемого всеми ветрами, довольно сильными и холодными даже летом. Как догадываюсь, выбрали это место для крепости не только из-за того, что нелегко ее будет захватить, но и отсюда можно контролировать верховья рек Луары и Соны, которые сейчас называются Лигер и Арар, и Роны (Родана). Защищена Бибракта где рвом и валом с палисадом, где стеной из камня и дерева. Башни каменные, но низкие, почти вровень со стеной, только фронтальные у главных ворот выше метра на два. Внутри на площади около полутора квадратных километров размещалось много амбаров, сеновалов и складов, забитых до отказа, и больших домов-казарм, сейчас пустующих. Воины, собиравшиеся дать отпор гельветам, предпочитали жить в палатках и шалашах в долине у подножия холма, на берегу сильно обмелевшей речушки, где было теплее и безветреннее. На вершине в большом двухэтажном доме постоянно обитал только вождь эдуев Дивитиак и его параситы и слуги. Видимо, таким образом, оправдывая имя, мстил самому себе и им. Я так и не увидел его ни разу за все время пребывания в крепости и ее окрестностях.

Зато с Думнориксом встретился на второй день. Был он высокого роста и крепкого сложения. Светло-русые волосы эдуйского командующего были помыты в известковом растворе и уложены в прическу, напоминающую шлем, который римляне называли кельтским, хотя это была, скорее, упрощенная модификация коринфского, нижний край которого опирался на плечи. Волевое лицо выбрито недавно, кроме усов, широких, западавших в рот, и длинных. Глаза серые. Нос прямой длинный с широкими ноздрями. На Думнориксе висели золотые серьги в виде колокольчиков, золотая гривна со змеиными головами на обоих концах, золотая застежка пурпурного плаща в виде вставшей на дыбы лошади, по два золотых браслета с растительным орнаментом на каждой руке, по золотому кольцу или перстню с красной с черными пятнышками яшмой на каждом пальце, кроме больших, широкий ремень с овальными золотыми пластинками, на которых барельеф дерева с низким толстым стволом и широченной кроной, из-за чего сперва принял за гриб, висевшая справа метровая спата с рукояткой из слоновой кости и навершием в виде золотого шара, скрытая в ножнах, выложенных золотыми пластинами с барельефом в виде сражающихся кельтов-копейщиков, золотые пластинки в виде прилегшего кабана, прикрепленные к подъемам сапог. К украшениям, наверное, надо отнести и разноцветный бисер по вороту белой рубахи, ее подолу и краям рукавов, которые были длиной до локтя, и золотого цвета бахрому по боковым швам черных шерстяных штанов. В общем, во всех отношениях блестящий представитель кельтского народа. Сопровождали его десятка два чуть менее блестящих.

Проходя мимо меня, завтракавшего стоя возле тележки, с которой пожилая эдуйка продавала молоко и свежие лепешки, Думнорикс скользнул по мне взглядом, потом остановился, посмотрел пристально. Наверное, я был для него таким же диковинным экземпляром, как и он для меня. Я похож на кельта, одет не бедно и при этом не обвешан блестящими предметами, даже рукоять и ножны сабли из недорогих материалов.

— Новенький? — спросил он.

— Вчера вечером прибыл, — ответил я.

— Откуда? — задал Думнорикс следующий вопрос.

— Из Иберии, — дал я ответ.

— Хочешь стать моим параситом? — то ли поинтересовался, то ли предложил он.

— Я — гезат, — то ли проинформировал, то ли в мягкой форме отклонил я предложение.

— Выбор, достойный настоящего мужчины! — похвалил Думнорикс и пошел дальше, перебрасываясь приветствиями и короткими фразами со знакомыми воинами.

Задерживаться надолго в кельтской армии я пока не собирался. Посражаюсь с гельветами, постараюсь захватить трофеев побольше, разузнаю ситуацию в Римской республике и окрестностях и решу, где и чем заниматься дальше. По-любому роль парасита Думнорикса моей мечтой не являлась. Боюсь умереть от смеха, живя среди этих кичливых клоунов.

Более того, я специально не присоединялся ни к одному отряду, в том числе и к гезатам, которых здесь было сотни три. Такое в кельтской армии было редкостью, в виду повышенной стадности нынешних людей всех национальностей, но не запрещалось. Так я смогу в любой момент покинуть войско, если мне в нем не понравится.

Во второй половине дня перед самым заходом солнца Думнорикс собрал воинов на лугу неподалеку от дома, в котором жил, и объявил, что послезавтра отправляемся к реке Арар на соединение с римской армией, после чего дадим сражение гельветам. Последние из-за постоянного и все усиливающегося давления германцев перемещались по правому берегу реки, землям эдуев, со своих исконных земель, расположенных на территории будущей Швейцарии, в сторону Иберии, где хотели бы осесть в роли союзников Рима. Союзниками они были теми еще. Это именно гельветы прогнали сдавшихся легионеров легата Гая Попиллия Лената под ярмом, а я избежал позора, уплыв ночью на плоту. Об этом унижении помнили не только победители и побежденные, но даже эдуи, не имевшие к тем событиям никакого отношения. Римляне пытались помешать переселению. Им хотелось иметь защитную прослойку от германцев, которые в случае ухода гельветов подойдут вплотную к северным землям Республики. Вот мы и пойдем объяснять гельветам, что они не правы.

6

Мы едем по разоренным эдуйским землям вслед за гельветами. В нашей небольшой армии около трех тысяч всадников. Никакой пехоты и обоза. Все нужное, включая запасы еды, каждый везет сам. Как мне рассказали, это Думнорикс уговорил секванов, соседей эдуев и союзников римлян, пропустить через свои земли гельветов, которые пообещали никого не грабить и не убивать. Оказывается, наш командир женат на дочери Оргеторига, бывшего вождя гельветов, который и уговорил соплеменников перебраться на новое место жительства, но покончил с собой в прошлом году после обвинения в попытке узурпировать власть, за что мог быть сожжен на костре. Теперь мы могли видеть результат решения Думнорикса: сожженные деревни, трупы убитых крестьян, вытоптанные поля с недозревшими зерновыми, на которых, видимо, пасли лошадей и другой скот… Знал бы я, что Думнорикс такой дурак или подлец, не примкнул бы к армии эдуев. Можно, конечно, и сейчас свалить, но решил с ними добраться до римских легионов и посмотреть, как в них сейчас обстоят дела и нет ли привлекательной вакансии? Если не окажется, отправлюсь в Рим. В столице больше шансов встретить Удачу, едущую на хромой норовистой кобыле, и схватить ее за длинный чуб.

Никто точно не знает, где сейчас основные силы гельветов. Разведку не высылают, полагаются на показания уцелевших местных жителей. Говорят, что где-то рядом, поэтому все едут в доспехах. И без них к полудню, когда солнце начинает припекать на полную, едешь мокрый от пота, а уж в доспехах я чувствую себя мясом, законсервированным в собственном соку. К привалу даже кожаные штаны будут мокрыми насквозь. В придачу от лошадей, а их много возле меня, несмотря на то, что плетусь в хвосте армии, идет такой ядреный духан, что подташнивает и кружится голова.

Рядом скачут всадники-эдуи и из других племен, примкнувшие к ним. У кого-то личные счеты с гельветами, кто-то решил добыть трофеев. На войне всегда найдется возможность стать немного богаче. Впрочем, и прямо противоположная тоже. У меня с попутчиками нормальные, можно сказать, приятельские отношения. Среди кельтов мало лучников да и те не ахти, редко подстреливают дичь, а я добычливый охотник, и к вечернему привалу успеваю разжиться косулей или кабанчиком. Поскольку в такую жару мясо быстро протухает, отрезаю лучшие куски себе на ужин и завтрак, а остальное раздаю попутчикам. Они отдаривают мукой, крупами, бобами… Единственное, чего в эдуйской армии не достанешь — это вино. Не потому, что сухой закон, а как раз наоборот — выдувают сразу. Кельты пьют вино неразбавленным и в неприличном количестве, пока не потечет из всех дыр. У валлийцев, шотландцев, ирландцев эта привычка сохранится, а вот французы будут пить много, но при этом не нажираться, что косвенно доказывает их некельтское происхождение.

С головы армии к хвосту передается весть, что добрались до места ночевки. До захода солнца еще часа два, но, наверное, Думнориксу надоело трястись по жаре или не спешит воевать со своими родственниками по жене. Я отдаю повод запасного коня эдую Дуффу (Темному) — натуральному светлокожему блондину, чтобы присмотрел за ним, пока буду охотиться, и сворачиваю с дороги на первую же тропинку, ведущую в сторону горного отрога. Воздух в лесу чище и, как кажется, прохладнее. У меня сразу улучшается самочувствие и следом за ним настроение. Не портят его даже ветки деревьев, от которых приходится постоянно уклоняться. Минут через пятнадцать выезжаю на лужайку. Через нее течет ручей с чистой и холодной водой, от которой сводит зубы, причем не только у меня. Мой очередной Буцефал жадно припадает к воде ниже по течению ручья, втягивает большое количество, после чего сразу поднимает голову и трясет из стороны в сторону, будто отгоняет мух и слепней. Впрочем, и насекомые тоже достают его, не перестает хлестать хвостом и стричь кожей. Я снимаю шлем, ополаскиваю лицо и лью воду на мокрую от пота голову. Сдерживаю желание содрать с себя панцирь с кольчужными ожерельем, рукавами по локоть и юбкой до коленей с разрезами спереди и сзади, наручи и поножи, потому что всякое может случиться, а надевать их без посторонней помощи трудно.

Мои доспехи стоят целое состояние. Дороже, но не надежней, разве что у Думнорикса, и только из-за золотых нашлепок в самых неожиданных местах. Благодаря доспехам, у меня довольно высокий статус в эдуйской армии. Конечно, сами по себе они на таком молодом парне, а мне, вроде бы, опять меньше девятнадцати, ничего не значили бы, потому что мог получить по наследству, но купец Кайден узнал от пиктонов с соляного обоза, что я завалил пятерых туронов, и, как догадываюсь, поделился этой информацией с эдуями. Воин, который в одной стычке убивает столько врагов и захватывает столько трофеев, вполне может и сам купить такие дорогие доспехи.

Я сажусь в тени бука, чтобы отдохнуть и дать коню пощипать сочной травы. Возле места стоянки у него будет тысячи три конкурентов. К тому времени, когда мы вернемся, всю хорошую уже подчистят. Буцефал скубет жадно и так громко, будто распарывает куски плотной материи. Благословенные здесь места: и климат хороший, и земля щедрая и красивая. Поэтому за нее будут постоянно воевать, поливать кровью, чтобы стала еще плодороднее.

Отдохнув, еду дальше по узкой и извилистой звериной тропе. Она выводит меня к большому лугу, на котором пасется стадо серн, голов двадцать. Это самки с недавно рожденными детенышами и самцы-двухлетки. Взрослых самцов — моя основная добыча — не увидел. Одна самка стояла на стреме, а все остальные, за исключением детенышей, быстро щипали траву. Ветер был почти на меня, поэтому привязал коня и подкрался поближе. Выбрал молодого самца с длинными острыми ушами, короткими, загнутыми назад рожками и красновато-бурой шерстью, похожего на домашнюю козу. Он так увлеченно набивал брюхо, что не услышал щелканье тетивы, среагировал только на тревожный свист дежурной самки, которая оказалась бдительнее, но было уже поздно. Стрела вошла в правый бок и прошила тело насквозь. Самец подпрыгнул на месте и приземлился на подогнувшиеся передние ноги, перекувыркнувшись через голову. Попробовал встать — и завалился на бок. Он еще дышал, когда я подошел и перерезал горло, чтобы прекратить мучения и стекла кровь. Стадо к тому времени взбежало по склону и скрылось между деревьями. Весил самец килограмм тридцать пять. Значит, чистый вес будет килограмм двадцать пять. Этого хватит и мне, и Дуффу, и еще человекам десяти.

Прикрепив добычу позади седла, поскакал по звериной тропе, идущей вниз по склону под углом к дороге, по которой двигалась армия, чтобы выехать поближе к месту ночевки. Тропа оказалась замысловатой. Вскоре она наткнулась на скалу и полезла вверх по склону. Я думал, обогнет препятствие и вернется к предыдущему направлению, но не тут-то было. И свернуть с нее не было желания, потому что по обеим сторонам густой лес. Был бы пешим, ломанулся бы напрямую, а на коне такой маневр мог закончиться печально, в том числе и для всадника.

Голоса услышал задолго до того, как добрался до дороги. Несколько мужчин обменивались радостными репликами. О чем говорили, разобрать не мог из-за большого расстояния, но вроде бы общались на неизвестном мне языке. Двигались в мою сторону, то есть теоретически могли чуть дальше спуститься к месту ночевки нашей армии, так что это, скорее всего, воины из какого-нибудь некельтского племени, присоединившегося к эдуям, а может, и нет. На всякий случай, заметив, что впереди звериная тропинка выходит к дороге, я спрятал коня в кустах и прошелся. В этом месте дорога делала крутой поворот, огибая скалистый выступ и затем уходя влево и вверх по склону. Я замаскировался в кустах напротив выступа, приготовив на всякий случай лук и стрелы.

Голоса становились все громче, и вскоре к выступу приблизился отряд из двадцати трех всадников, которые вели восемнадцать пленников, женщин и подростков. У каждого пленника руки были связаны за спиной, а на шее петля с поводом, конец которого держал всадник, хозяин добычи. На крупах лошадей были закреплены большие узлы с трофеями. Выглядели и снаряжены всадники были не так, как эдуи. Почти все были кареглазыми брюнетами с узким лицом и смугловатой кожей, из-за чего походили на иллирийцев. Вооружены римскими гладиусами или топорами. Копей нет ни у кого. Может быть, не взяли на эту вылазку за ненадобностью. Конические шлемы закинуты за спину. Видел такие и у эдуев, но редко. Сильнее отличались щиты. У эдуев они среднего размера, овальные из дерева или круглые из кожи. С такими удобно сражаться верхом. У проезжавших мимо меня щиты были большие прямоугольные, напоминающие римские, с которыми удобнее биться в пешем строю, как предпочитают гельветы, и украшены не так избыточно, как принято у кельтов. К тому же, и это главное, союзники эдуев могли, конечно, грабануть местных жителей, но не стали бы брать их в плен. Значит, это гельветы. Наверное, нашли и обобрали деревеньку в горах. Беспечность, с которой ехали, говорила о том, что не догадываются, что армия эдуев рядом.

Я собирался дождаться, когда этот отряд проедет мимо, после чего вернуться к эдуйской армии тем же путем, каким попал сюда, потому что кратчайший, как это часто бывает, оказался не самым безопасным. Всадники, неспешно миновав мое укрытие, поворачивали за выступ и исчезали из поля зрения, слышались только веселые голоса. Причина радоваться была: не зря съездили, какую-никакую добычу захватили. Последние два всадника, между которыми шагал на поводу прихрамывавший на левую ногу, белобрысый подросток лет одиннадцати-двенадцати, отставали, что сперва вызвало у меня раздражение. Чем скорее проедут, тем раньше свалю отсюда. Оба всадника были молоды и похожи. Может быть, братья. Ехали молча. Передний, выглядевший старше, время от времени дергал повод, подгоняя подростка. Тот делал пару быстрых шагов, после чего начинал хромать сильнее. Когда они поравнялись со мной, скакавшие впереди уже скрылись за скалистым выступом. Если я не вижу воинов за поворотом, значит, и они меня и тех, кто рядом со мной.

Я медленно и тихо встал. Скакавший сзади был метрах в пяти от меня. Мои пальцы натянули тугую тетиву примерно наполовину, чтобы не громко шлепнула по наручу. Энергии тетивы, переданной стреле, хватило на пробитие костей в том месте, где череп соединяется с шейными позвонками. Влезла примерно наполовину. Если попасть точно, смерть наступает мгновенно. Судя по тому, что всадник начал молча клониться вперед, я не сплоховал. В переднего выстрелил, натянув тетиву до уха. Вторая стрела влезла по самое оперение. На это раз был не очень точен, потому что всадник тихо вскрикнул и начал поворачиваться. На этом движении сознание, а может, и жизнь покинули его, мешком свалился на землю. Увидев это, подросток остановился. Задний конь, к шее которого припал мертвый всадник, приблизился к пленнику и тоже встал. Передний прошел вперед несколько метров, после чего понял, наверное, что свободен, и свернул к обочине, начал щипать траву.

Убедившись, что остальные гельветы ничего не услышали и не увидели, я вышел из засады. Подросток смотрел на меня, приоткрыв от удивления рот, как на лесного бога.

— Как тебя зовут? — спросил я, развязывая веревку, на которой вели подростка.

— Гленн (Долина) — ответил он.

Лучшего имени для жителя гор не придумаешь.

— Садись на лошадь, — показал я на переднюю, — и возвращайся в свою деревню к папе и маме.

— Некуда мне возвращаться. Сожгли они нашу деревню и всю мою семью убили, — нейтральным тоном, будто речь шла о чужих людях, рассказал подросток.

Наверное, бессознательно блокировал эмоции, чтобы не сойти с ума от горя. В одиночку он здесь не выживет. Не чужие, так свои продадут в рабство. А мне слуга не помешает, привык к ним.

— Можешь поехать со мной, — предложил я.

— А ты кто? — поинтересовался Гленн.

— Гезат. Сейчас воюю в армии Думнорикса, — рассказал я, снимая с переднего гельвета оружие и доспехи.

— Я слышал про Думнорикса! Он великий воин! Я поеду с тобой! — радостно воскликнул подросток.

— Не кричи, — потребовал я. — Садись на коня и жди.

Я оттащил обобранный труп в кусты, после чего занялся вторым убитым. На коне довез его до кустов, после чего забрал все ценное, а тело оставил рядом с первым. Если гельветы кинуться искать их, найдут не сразу. Чем больше форы у нас будет, тем меньше шансов, что нас догонят.

Нагрузив на второго коня трофеи, повел его по звериной тропинке к тому месту, где поджидал Буцефал. Там пересел на своего жеребца, а захваченного повел на поводу. Гленн ехал за мной, постоянно задавая вопросы о Думнориксе и его армии. Я отвечал так, чтобы откорректировать в правильную сторону его оценку эдуйского вождя, из-за которого и погибла семья мальчика, но не перегибал. В возрасте Гленна выдуманное кажется намного реальнее того, что видит и слышит.

7

Костер почти догорел, лишь в середине еще пляшут золотисто-красные язычки. Их отблески скользят по лицам воинов, сидящих возле него. Кроме меня, еще пять человек — мой, так сказать, ближний круг. Кажется, что воздух возле нас стал гуще, пропитавшись запахом вареного мяса и вина: возле каждого, у кого в глиняной тарелке, у кого на пучке травы, лежат куски серны, и стоят чаши, глиняные или бронзовые, наполненные красным вином не самого лучшего качества, но забористым, какое любят кельты. На ночь эдуйская армия встала неподалеку от римских легионов, маркитанты которой сочли за честь втюхать союзникам втридорога вино и другие продукты. Я обменял кожаные доспехи, ремни и сапоги убитых гельветов на бурдюк вместимостью литров восемь, наполненный по завязку. Их оружие и лошадей придержу на следующие дни. Не последний раз, чай, пируем!

Гленн, расплескивая вино, доливает в чаши из бурдюка. Пацан и сам уже приложился изрядно, покраснел лицом и ушами и набрался наглости вмешиваться в разговоры взрослых. Ему не советуют заткнуться, наоборот, посмеиваются добродушно. Все знают, что утром Гленн стал круглым сиротой и ненадолго рабом. И как освободили, тоже знают, причем в его версии, которая далека от того, что было на самом деле. Именно так появляются мифические герои. Как бы там ни было, а я завалил двух врагов, отбил мальчишку у большого отряда и взял хорошие трофеи. За это мне почет и уважение от всех воинов эдуйской армии, а не только от тех, кого угощаю сейчас.

По возвращению я сразу сообщил Думнориксу о том, что неподалеку шляются отряды гельветов. Командующий эдуйской армии к тому времени уже принял на грудь, причем нехило, посетив шатер Гая Юлия Цезаря. Вместе со свитой он спешивался возле своего большого красного шатра с бахромой золотого цвета на каждом шве.

— Нашел, кого бояться! — пренебрежительно отмахнулся Думнорикс и пошел продолжать пир со своими холуями.

Я последовал его примеру, но в кругу своих приятелей. Эти посиделки у костра, пожалуй, самое лучшее, что есть на войне. Вроде бы не много жара от язычков пламени, а сплавляют участников накрепко. К тому же, пища, приготовленная на костре, имеет неповторимый вкус. Разговоры тоже приобретают особый смысл.

Мы выпиваем за будущую победу над гельветами кисловатое красное вино. После чего я закусываю еще теплым вареным мясом. Оно жестковато и дым костра не полностью перешибает специфичный запах дикой козлятины, но все равно кажется очень вкусным. Пожалуй, более восхитительную козлятину я ел только в ресторане на острове Тенерифе. Блюдо называлось карне де кабра. Лопатку и ребра жарят, а потом тушат с овощами, специями и красным вином. Подают под местным острым соусом мохо рохо. У меня до сих пор рот наполняется слюной, когда вспоминаю обжигающий вкус сочного мяса.

Закусив, завожу разговор на нужную мне тему:

— Как догадываюсь, Думнорикс не собирается воевать со своими родственниками.

— Я тоже так подумал, — соглашается Дуфф.

— Он хочет и римлянам угодить, и с гельветами не поссориться, — добавляет эдуй Кон (Умный), один из немногих, кто хотя бы частично оправдывает свое имя.

— Это плохо, — говорю я. — Не для того я отправился в поход, чтобы проехать туда-сюда и вернуться ни с чем.

— Мне тоже это не нравится, — поддерживает Дуфф.

Остальные молчат, но и так ясно, что они хотели бы вернуться домой богатыми и прославленными воинами, чтобы потом на пирушках рассказывать о своих подвигах.

— Подожду еще немного, а потом перейду на службу к римлянам. Они уж точно будут воевать, — закидываю я. — Надо только набрать тридцать человек.

Под командованием Гая Юлия Цезаря седьмой, восьмой, девятый, одиннадцатый и двенадцатый легионы. Последние два набраны с месяц назад, конницы у них нет. Римляне теперь предпочитают служить только в пехоте, а в кавалерию, как раньше во вспомогательные войска и на флот, набирают перегринов или варваров, в первую очередь кельтов. Служить рядовым у меня нет желания, вот и хочу собрать турму и стать ее командиром.

— Говорят, что у римлян надо служить двадцать пять лет, — произносит Кон.

— Это если ты хочешь получить римское гражданство и надел земли, — просвещаю я. — Можно договориться на временную службу, до конца похода. Я поболтал с купцом, у которого покупал вино. Он в курсе всего, что творится в армии римлян. Рассказал, что им сейчас позарез нужна своя конница. На Думнорикса у них мало надежды. Так что выпендриваться не будут.

— А ты сможешь договориться с ними? — спрашивает Кон.

— Запросто! — уверенно заявляю я. — Знаю их язык и обычаи. Отец научил. Он несколько лет прослужил у римлян. Главное — прийти не в одиночку, а целым отрядом, турмой, тогда они точно возьмут. Так что, если наберутся желающие, поступим на службу вместе.

— Надо будет поговорить с нашими, — принимает решение Дафф.

— Да, можно попробовать послужить у римлян, — соглашается и Кон. — Они сейчас побеждают всех.

— Гленн, налей нам вина! — приказываю я, чтобы сменить тему разговора.

Наживку я закинул, пусть сами решают, заглотить ее или нет. Если буду уговаривать, начнут подозревать, что у меня какой-то тайный замысел.

8

Если ставишь перед собой конкретную и достижимую цель, судьба начинает подсовывать тебе способы ее достижения. Мне подвернулся такой шанс.

Гай Юлий Цезарь приказал Думнориксу разведать, где находятся гельветы. По одним сведениям они уже переправились через реку Арар (Сону), правый приток Родана (Роны), по другой все еще грабят земли эдуев. Судьба подданных, видимо, интересовала вождя постольку поскольку, потому что он не выделил несколько отрядов с четким приказом обследовать определенные участки и доложить, нет ли там гельветов, а сказал, что было бы неплохо узнать, где враги. Мол, найдете их — хорошо, не найдете — тоже неплохо, потому что и без вас знаю, где сейчас гельветы. Все правильно его поняли и выехали из лагеря, но не на поиски, а на охоту. С провиантом с каждым днем становилось все напряженнее. В отличие от римской армии, у эдуев войско само заботилось о пропитании. Запасы, взятые из дома, уже заканчивались, а грабить соплеменников нельзя. Впрочем, все ближние деревни все-таки были обобраны под предлогом снабжения защитников отечества.

Я тоже выехал из лагеря в сопровождении своих постоянных сотрапезников и тоже на охоту. Вот только охотиться решил не на зверей. Когда перемещается большая масса людей, обязательно кто-то на время отрывается от нее для решения своих задач, самых разных. Надо только найти этих отщепенцев и убить или взять в плен. Последнее предпочтительнее, потому что римлянам наверняка нужен «язык». Такого термина пока что нет, но уже есть необходимость узнать о вражеской армии от ее воина.

Направились мы в сторону реки Арар. Было душно, день обещал быть жарким, поэтому ехали медленно. Примерно через час нас обогнал отряд из одиннадцати человек под командованием одного из приближенных Думнорикса. Мне показалось, что он был не рад увидеть нас здесь, но ничего не сказал, поскакал дальше. Подозреваю, что, как и мы, едет к гельветам, но с другой целью, и хорошо знает дорогу. Я отпустил приближенного Думнорикса метров на двести, после чего пришпорил и своего коня.

Мы ехали за этим отрядом часа три или больше. Отстали, когда оказались у реки. Дальше дорога шла параллельно ее берегу на удалении метров двадцать-тридцать. Скорее всего, к мосту или броду. Судя по очень медленному течению, из-за чего трудно понять его направление, это Арара. Была она шириной метров сто. Вода чистая, прозрачная, видны камни на дне метров на пять от берега. От этого места двигались медленно и осторожно. Мы не посланники Думнорикса и, если нарвемся на большой отряд гельветов, разговор с нами будет короткий, так что лучше, чтобы этого не случилось.

Первым голоса со стороны реки услышал Дуфф. Он остановился и молча показал рукой в ту сторону. Мы тоже остановились и прислушались. Переговаривались не менее трех человек. Голоса были радостные. Я подумал, что там кто-то купается.

— Рыбу ловят бреднем, — сказал Кон, который понимал гельветский язык.

Рыбаков было трое: двое голых тянули мелкоячеистый бредень длиной метров пять, а по берегу с их одеждой под мышкой и прижатой к другому боку корзиной, заполненной наполовину рыбой и раками, шел одетый в желтовато-белую льняную рубаху и короткие шерстяные темно-серые штаны, на кожаном ремне которого висел только длинный нож. Видимо, не ожидают нападения, потому что лагерь где-то рядом. Вот голые завернули к берегу и вытянули на сушу сеть с мотней, заполненной рыбой и раками. С радостными криками все трое начали перекладывать крупную добычу в корзину, а мелочь выбрасывать в реку. Наше появление, скорее, удивило их, чем испугало. Только когда поняли, что мы не мирные эдуи, малехо приуныли.

— Где ваш лагерь? — спросил я, а Кон перевел.

— Там, — показал одетый пленник вверх по течению, — переправляются через реку.

— Много уже переправилось? — спросил я.

— Много. Сегодня должны закончить переправу тугены, а завтра начнем мы. Нам по жребию выпало переправляться последними, — рассказал он.

Язык был похож на иллирийский с добавлением кельтских и германских слов. Видимо, черти занесли одно из иллирийских племен на территорию будущей Швейцарии, где оно слилось с местным населением и образовало новый этнос.

— Из какого ты пага? — поинтересовался я.

Гельветы делятся на четыре пага, как они называют свои племена.

— Тигурин, — ответил одетый пленник.

Надо же, это именно от его предков я удирал ночью по Гаронне, а теперь вот захватил на Араре потомков!

— Пусть оденутся, после чего свяжите им руки за спиной и накиньте на шею петлю, — приказал я своим соратникам. — Отведем к римлянам. Уверен, что за этих пленников нам хорошо заплатят.

Вместе с Дуффом мы отправились по берегу реки вверх по течению, чтобы проверить слова тигурина. Он не соврал. Метров через пятьсот река поворачивала почти под прямым углом и становилась уже. Здесь и была паромная переправа, а не брод или мост, как я предполагал. Небольшой паром, на котором помещалась всего две арбы без волов, скользил по канату от одного берега к другому. Людей перевозили на нескольких небольших лодках-плоскодонках. Волы и лошади переплывали реку сами. Скорее всего, так же переправились и бараны, большая отара которых паслась на противоположном берегу. Судя по следам, раньше на нашем берегу был большой лагерь. Сейчас он стал меньше раза в три или четыре. На противоположном берегу тоже было мало народу. Видимо, переправившиеся в предыдущие дни пошли дальше, где было, чем поживиться.

Назад мы ехали еще медленнее, потому что приходилось приноравливаться к скорости пеших пленников. Сзади, отставая метров на сто, ехали Дуфф и Кон. Им была поставлена задача слушать внимательно, чтобы вовремя засечь посланника Думнорикса, если тот будет возвращаться и нагонит нас. Иначе мы не доведем пленных до римского каструма, сгинем вместе с ними от рук эдуев-предателей. То ли этот отряд остался ночевать у гельветов, то ли проскакал раньше, когда мы были на берегу реки, но мы с ним не встретились.

Лагерь эдуев обогнули по дуге большого круга, и к огромному каструму, вмещавшему седьмой, восьмой и девятый легионы, подъехали сразу после захода солнца. У ворот с внешней стороны стояла когорта легионеров. Первому центуриону было лет пятьдесят. В таком возрасте уходят в отставку или получают почетную должность при легате, хотя, может быть, начал служить уже в зрелом возрасте.

— Пленные гельветы. Уверен, что проконсулу будет интересно поговорить с ними, — сказал я старому вояке.

— Сейчас я доложу дежурному трибуну, — сказал центурион и зашел в каструм.

Ждать нам пришлось минут пятнадцать. Как догадываюсь, центурион доложил трибуну, тот — префекту лагеря, а последний — Гаю Юлию Цезарю, который распорядился привести пленных к нему, после чего приказ дошел до нас по той же цепочке.

Встретил нас проконсул у входа в свой шатер, который был больше тех, что использовали командующие римскими армиями в мою предыдущую эпоху. Как мне рассказал маркитант, «старому развратнику» Гаю Юлию Цезарю сейчас сорок два года. Он высок ростом и крепко сложен, но оброс лишним жирком. Волосы черные, зачесаны вперед, чтобы прикрыть лысину. Лоб высокий, с двумя глубокими горизонтальными морщинами. Уши прижаты к черепу — видимо, в детстве редко шалил и бывал наказан. Нос крупный, пожалуй, самая выдающаяся во всех отношениях часть лица. Рот среднего размера с пухловатыми губами сластолюбца. Брился Гай Юлий Цезарь не позже, чем сегодня утром. В мою предыдущую эпоху знатные римляне брились раз в два-три дня, а бедные — еще реже. Глаза у проконсула темно-карие, с лукавинкой, из-за чего кажется, что проконсул все время шутит. Если добавить к этому удивительную похожесть Гая Юлия Цезаря на русского юмориста Михаила Задорнова, разговаривая с ним, я в каждой реплике искал подковырку или второй смысл, понятный только посвященным. Одет проконсул был в белую тунику с двумя широкими пурпурными полосами и пурпурной бахромой по подолу, подпоясанную тонким кожаным ремешком, затянутым слабо, так сказать, свисающим на яйца, как у дембеля советских времен. На ногах сандалии. Из украшений только массивный золотой перстень с изображением Венеры, вооруженной копьем, на безымянном пальце левой руки.

— Я привел тебе трех пленных гельветов, — доложил я проконсулу и пересказал всё, что услышал от них и увидел своими глазами.

— Ты сам видел их лагерь? — задал вопрос Гай Юлий Цезарь.

— Конечно, — ответил я и добавил: — Ни за что бы ни привел к тебе пленного, не проверив его слова.

— Позовите переводчика, — приказал он своему помощнику, молодому юноше явно из патрицианской семьи, после чего опять повернулся ко мне: — Ты галл?

— По отцу, — ответил я.

— Из какого племени? — продолжил спрашивать проконсул.

— Я — гезат, у меня нет племени, служу тому, кому сочту нужным, — рассказал я.

— Откуда знаешь наш язык? — поинтересовался Гай Юлий Цезарь.

— Отец научил. Он служил на триреме. Гражданство не получил, потому что уволился раньше из-за моей матери. Она гречанка, — сходу сочинил я.

— Говоришь по-гречески? — спросил он на греческом языке.

— Это язык моей матери, впитал его с ее молоком, — ответил я на греческом.

— Гречанки попадаются восхитительные! — припомнив что-то свое, восторженно произнес проконсул. — Не мудрено, что твой отец бросил ради женщины службу!

— К тому времени он накопил достаточно денег, чтобы купить надел неподалеку от Гадеса. Там я и родился, — продолжил я.

— О, у меня самые приятные воспоминания об этом городе! — воскликнул Гай Юлий Цезарь.

— И у города самые приятные воспоминания о тебе! — произнес я наобум.

Если угадал, пойдет в зачет, если ошибся, сойдет за специфичную шутку.

Проконсул засмеялся, будто услышал что-то очень остроумное, а я так и не понял, каким запомнили его гадесцы.

Переводчиком оказался тот самый маркитант, у которого я покупал вино. То-то он так хорошо был осведомлен о личной жизни командующего римской армией. Зная гельветский язык лучше Кона, переводчик затараторил быстро. Вскоре вел разговор с пленными, как со старыми приятелями. Казалось, встретились люди, которые не виделись пару лет, и принялись делиться рассказами о прожитом врозь времени. Само собой, переводчик подтвердил все, что я ранее сказал проконсулу.

— Поведешь нас к лагерю гельветов, — сказал мне Гай Юлий Цезарь тоном, не предусматривающим возражения. — Если все так, как вы рассказываете, будешь награжден.

Что будет со мной, если тигуринов не окажется на месте или римская армия попадет в засаду, угадать было не трудно.

Несмотря на то, что стало уже темно, буцины затрубили команду готовиться к походу. Пока легионеры собрались, пока построились в походную колонну, началась третья стража. Римляне делят ночь на четыре стражи по три часа в каждой. Третья начиналась в полночь.

9

В утренних сумерках всё кажется холодным и скучным. Ночью, действительно, похолодало. На моих доспехах капли росы. Когда откидываю голову назад, тонкая холодная струйка стекает со шлема за шиворот — и хоть кричи! Поэтому стараюсь вертеть голову медленно, осторожно. Тем более, что причин оглядываться у меня нет.

Я с пятью своими приятелями-эдуями стою в последней шеренге римской конной группы, собранной с трех легионов, которой командует Публий Лициний Красс. Ему всего двадцать четыре года, что маловато для такой должности, тем более, что пока не отличился ни в одном сражении. Видимо, получил ее, благодаря отцу — как мне сказали, одному из богатейших людей Рима и, к тому же, победителю Спартака, восстание которого было подавлено всего тринадцать лет назад. Жаль, что я пропустил такое интересное событие! Гай Юлий Цезарь, убедившись, что я не соврал, что на берегу Арара осталась только тигурины, разрешил нам присоединиться к римской коннице. Само собой, место нам отвели в хвосте, чему я и рад. Пусть передние совершают подвиги, а моя задача — собрать побольше трофеев.

Рев буцин разрывает утреннюю тишину. Наша колонна начинает движение. Трусцой огибаем развернувшиеся покогортно легионы, которые в ногу шагают на врага. Тигурины стоят выше по склону, построенные в фалангу. Обычно они перед началом сражения орут проклятия, пытаясь запугать врагов и раззадорить себя, а сейчас молчат. Появление римлян, причем в таком большом количестве, оказалось для них неприятным сюрпризом. Наверное, никак не могут поверить, что это не ночной кошмар. Подозреваю, что сейчас у тигуринов в голове всего одна мысль: как бы смыться, не потеряв лицо?

Конница движемся вдоль реки, чтобы, во-первых, не дать врагам удрать на противоположный берег, соединиться с остальными гельветами, во-вторых, попробовать обойти их с фланга. Второе вряд ли получится, потому что фаланга тигуринов растянута от одного края леса до другого. Мне непривычно ехать в хвосте, поэтому сосредоточен на изучении местности, а не на предстоящей атаке, в которой, как догадываюсь, поучаствовать не смогу. Если черед дойдет до меня, значит, скакавшие впереди убиты или удрали, и мне тоже пора сматываться. Мы проезжаем мимо брошенных шалашей и шатров, пропахших дымом костров. Уверен, что в них можно найти много чего ценного, потому что у тигуринов не было времени на сборы. На всякий случай беру на заметку самый большой шатер, темно-красный, разрисованный золотыми узорами, похожими на растительные, которые так любят кельты. В этих узорах зашифрован какой-нибудь магический смысл, известный только друидам. Наверное, шатер раньше принадлежал вождю кельтского племени, но магии нарисовали мало, не помогла, поэтому достался тигуринам.

Наша колонна упирается в правый фланг вражеской фаланги и как бы расплющивается об нее, расширившись вправо. Ехавшие впереди меня останавливаются. Следую их примеру. Впереди звенит оружие, ржут лошади, орут люди…

Мимо проходит крайний ряд левого фланга римской армии, тоже построившейся в фалангу. Лица легионеров напряжены, глаза смотрят прямо перед собой. У левофлангового в третьей шеренге улыбка до ушей, но какая-то невеселая, словно щеки раздвинули распоркой. Интересно, так же по-идиотски выгляжу и я перед боем и во время его? Скорее всего, да. Хорошо, что у меня шлем скрывает большую часть лица.

Возле меня останавливается первая шеренга когорты из второй линии. У этих легионеров лица пока что расслабленные и в глазах больше любопытства. Со стороны сражение кажется даже немного забавным.

Идет время, шум впереди становится тише, и когорта делает шагов десять вперед, останавливается, потом продвигается еще немного. Начинается движуха и в нашей колонне. Сперва кажется, что всадники просто перестраиваются, но потом рывком устремляются вперед. Опыт подсказывает мне, что тигурины сломались, побежали, что сражение выиграно. Пришпориваю коня, чтобы быстрее вырваться на простор, погнаться за убегающими врагами. Это в предыдущую эпоху я с презрением относился к преследованию, а сейчас несколько комплектов оружия и доспехов не помещают. Деньги делают жизнь менее скучной.

Этого тигурина я выбрал потому, что на нем был надраенный бронзовый шлем с фигурой вепря сверху, а тело защищено кольчугой, которая была длиной до середины голени. Скорее всего, снял с убитого верзилы. Бежал он без щита, но длинный меч держал в руке. Заметив слева от себя морду моего коня, отпрыгнул вправо, и мне пришлось наклониться, чтобы достать концом сабли его шею. Удар был не сильный, но перебил шейные позвонки. Тигурин сделал еще несколько шагов перед тем, как упал, и голова при этом болталась на недорубленных мышцах и шкуре. Я решил, что это достойный трофей, остановил коня. Бородатое лицо убитого было повернуто в мою сторону. Левый глаз безучастно смотрел перед собой. Рот был приоткрыт, и влажные зубы, крупные и очень белые, поблескивали. Кожаный ремешок шлема, завязанный под подбородок, был залит теплой, липкой кровью. Кольчугу сверху тоже была испачкана. С тела слезла легко, потому что была великовата. На кожаном ремне с серебряной бляхой в виде бычьей головы висели ножны, украшенные серебряными пластиками с ликами, наверное, гельветских богов. Я засунул в них меч. Кольчугу протер пучком травы, после чего положил на нее шлем и меч, завернул и прикрепил к седлу. Пришлось поторопиться, потому что приблизилась римская фаланга, которая продолжала шагать вслед за удравшими врагами. Создавалось впечатление, что сломался выключатель, и Гай Юлий Цезарь не может остановить ее.

Я объехал фалангу и вторую линию, построенную покогортно. Путь мой был к красному шатру. Надо было воспользоваться моментом, пока не распустили фалангу, не разрешили собирать трофеи, и пока не подтянулись вспомогательные отряды, которые успевают снять сливки до того, как их прогонят легионеры. Я добрался до шатра первым. Внутри стоял сильный запах грязных портянок, но везде валялась женская одежда. Не думаю, что тигуринский вождь был трансвеститом. Скорее всего, это его жена не могла определиться, в какой одежде будет выглядеть лучше во время сражения. Раздвигая ногой раскиданные шмотки, нашел то, что искал — кожаный мешочек с серебряными монетами разных народов. Судя по весу, монет было сотни три. Из шмоток взял свернутый и перевязанный веревкой темно-красный плащ, подбитый куньим мехом (зима близко!), и женские туфли с тряпичным желто-красным верхом, к которому были приделаны тонкие золотые пряжки в виде бабочек, раскинувших крылья. Сложил это барахлишко и нож с рукояткой из слоновой кости в бронзовый котел емкостью литров семь, который приторочил к седлу рядом с трофейными доспехами. К шатру уже подходили легионеры, отпущенные собирать трофеи, поэтому решил закончить самую приятную часть сражения, иначе взятое мною внесут в общий котел. Как мне сказали, Гай Юлий Цезарь весь в долгах, как в шелках, поэтому прибирает к своим рукам большую часть общей добычи, в которую входит все, кроме оружия и доспехов убитого тобой врага. Не скажу, что это был лучший бой в моей жизни, но и худшим не назовешь.

10

Несмотря на репутацию жуткого скупердяя, Гай Юлий Цезарь отстегнул нам с барского плеча восемь тысяч сестерциев: три тысячи мне и по одной моим соратникам. Если бы мы продали пленных, как рабов, то получили бы от силы тысячу, потому что цены здесь не такие высокие, как в Риме, молодой крепкий мужчина тянул до сражения всего на три-четыре сотни сестерциев, а после упал вдвое-втрое. Награждение происходило на месте бывшего становища тигуринов, где сейчас строился каструм. Работы были приостановлены на полчаса, чтобы наградить отличившихся. Кроме нас, с сотню легионеров получили фалеры. Офицеры будут отмечены позже, когда изготовят награды для них.

Вторым приятным следствием было предложение Гая Юлия Цезаря послужить в римской армии, которое было сделано мне уже в шатре, установленном в первую очередь там, где будет форум каструма. Меня позвал к командующему его молодой помощник. То, как нежно юноша прикоснулся ко мне, произнося приглашение, навело на мысль, что служит он проконсулу не только днем, но и ночью, не покладая рук и других, не менее важных, частей тела. Бисексуальность Гая Юлия Цезаря была постоянной темой разговоров на эдуйских пирушках, поскольку эти дикие варвары считали гомосексуализм, даже активный, извращением. Шатер командующего римской армией был уже обставлен мебелью, украшенной снаружи черным и красным деревом, слоновой костью и блестящими, как золото, бронзовыми пластинами. Справа от входа стояли буквой П три клинии с тюфяками, накрытыми плотной материей золотого цвета с красной бахромой по краям. Слева — большой складной стол, заваленный папирусами, за которым сидел проконсул на складном стуле с подложенной, большой, красной подушкой. Стакан для «карандашей» из сланца был, исходя из римской способности маскировать дешевую сущность вещей, скорее всего, позолоченным, а вот кубок с вином, стоявший рядом с ними, явно серебряный, потому что был греческой работы, с барельефами с подвигами Геракла. Видимо, все это везли ночью вслед за шагающими легионами. Такой важный человек не может обходиться без привычных предметов даже несколько часов.

Когда я вошел, Гай Юлий Цезарь писал что-то сланцевым «карандашом» на папирусе, может быть, отчет о победе над тигуринами. Мельком глянув на меня, проконсул показал рукой на меня своему рабу лет пятнадцати, такому же изнеженному и смазливому, как посыльный. Тот налил мне вина из серебряного кувшина емкостью литров пять в такой же, как у командующего, серебряный кубок.

— Я с удовольствием зачислю тебя в нашу кавалерию. В обоих новых легионах совсем нет конницы, даже в разведку некого послать, — произнес проконсул, продолжая писать.

— Не откажусь, если возьмешь меня первым декурионом турмы, которую наберу из галлов, — произнес я.

Конница легиона, носившая название ала, состояла из десяти турм по три декурии в каждой. Командир первой декурии являлся одновременно и командиром всего подразделения. Командиром алы был префект-римлянин или вождь племени, из которого она набрана.

— Так будет даже лучше! — воскликнул Гай Юлий Цезарь и отхлебнул вина из кубка.

Я тоже попробовал вино. Оказалось лучше, чем предполагал, разве что меда добавили многовато.

— Есть еще одно условие, — продолжил я. — Галлы не хотят служить двадцать пять лет, только до окончания войны.

— А ты? — спросил он, перестав писать и пристально посмотрев мне в глаза.

— Я бы не отказался от римского гражданства, — ответил ему.

На самом деле пока не решил, хочу ли так долго напрягаться ради того, чтобы стать подданным Римской республики. Посмотрим, как будет идти служба. Если понравится, задержусь.

— Правильное решение, — произнес Гай Юлий Цезарь, после чего приказал: — Отправляйся в мой предыдущий каструм. Там сейчас должны быть два новых легиона. Найдешь Децима Юния Брута Альбина, легата одиннадцатого легиона. Скажешь ему, что с сегодняшнего дня ты и твоя турма зачислены к нему. Пусть оформит тебя на постоянную службу, а остальных — до конца похода.

— Благодарю! — искренне произнес я.

— Допивай вино и иди, — распорядился он, вновь вернувшись к написанию отчета о проделанной работе.

11

Эдуи уже знали о победе римлян. Самое забавное, что мы встретили примерно в том же месте того же самого посланника Думнорикса с десятью сопровождавшими, который опять скакал к переправе, но на этот раз, чтобы узнать судьбу тех, кого навещал в предыдущий, и заодно подробности ночного сражения. На нас посмотрел с нескрываемой злостью. Видимо, его командир уже знал и то, что это мы привели римлян к лагерю гельветов. Нападать без удобного предлога он не решился. Да и почти двукратное преимущество, видимо, показалось ему маловатым.

— Вовремя мы переходим к римлянам, — поделился я со своими соратниками. — Думнорикс не простил бы нам разгром своих родственников.

— Говорят, он очень злопамятный человек, — поддержал меня Кон.

— Нам теперь нет дела до него, — пренебрежительно произнес Дуфф.

По дороге я рассказал им о сделанном мне предложении. Если Кон и Дуфф согласятся, то будут декурионами. Все сомнения у них исчезли после того, как я сообщил, что декурион турмы получает восемьсот сестерциев в год. Это половина того, что получает декурион-римлянин, но все равно большая суммы для кельтов.

— Это сколько? — задал уточняющий вопрос Дуфф, который не умел считать.

— Это немного меньше мешочка, что ты получил сегодня, — разъяснил Конн.

Оказывается, в детстве его за ум и сообразительность отобрали для обучения на друида, но зубрежка вскоре надоела Кону, мечтавшему стать воином, сбежал домой.

— Обычный всадник не римлянин получает четыреста сестерциев в год, — сообщил я остальным трем своим спутникам. — Это немного меньше половины сегодняшнего мешочка. Плюс военная добыча.

Для эдуев вообще в диковинку, что на войне можно иметь не только трофеи, но и жалованье. Так что проблем с вербовкой недостающих двадцати четырех воинов не было. Немалую агитационную роль сыграли награда, полученная от проконсула, и захваченная во время сражения добыча. Пока одни голодали, валяя дурака, другие неплохо прибарахлились. Мои соратники успели наснимать доспехов и оружия с тигуринов, убитых ими и не только, и заглянуть в брошенный вражеский лагерь, собрать и там кое-какие вещички. После коротких сборов отряд из тридцати человек отправился к римскому каструму, заполненному сейчас на две трети.

Легату Дециму Юнию Бруту Альбину лет двадцать пять или немного больше. Наверняка получил эту должность только потому, что дуал и, как следствие, любимец командующего армией. Возможно, это тот самый Брут, который и прикончит своего благодетеля. Впечатление подлого убийцы он не производил. Худощавое лицо аккуратно выбрито и вроде бы аскетично и дружелюбно, вот только большой узкогубый рот делал улыбку плотоядной. Да и карие глаза, прямо таки излучавшие доброту, смотрели очень внимательно, отмечая каждую деталь во внешности, чем обычно отличаются те, у кого слабая интуиция, кто плохо разбирается в людях, но любит манипулировать ими.

Децим Юний Брут Альбин внимательно выслушал меня, перебив лишь раз:

— Ты поступаешь на постоянную службу в легион?

— Да, — подтвердил я и набавил себе цену: — Проконсул видел меня в бою, наградил деньгами и сделал такое предложение.

— Наш командующий щедро награждает и продвигает отважных воинов! — с восхищением произнес легат.

Мне показалось, что он был искренним.

— По правому проходу в первой палатке слева живет квестор Гней Тициний, трибун ангустиклавий (из сословия всадников). Он вас зачислит в легион, поставит на довольствие, прикажет выдать три палатки и покажет, где их поставить, — сообщил он и добавил с дружеской улыбкой, обозначавшей, что из чувства симпатии делает для нас огромное исключение: — Ваши лошади будут пастись с офицерскими.

Уверен, что у офицеров легиона коней меньше, чем в моей турме, так что пасти их отдельно нет смысла. Да и охранять придется нам, и мы будем это делать лучше, чем солдаты вспомогательных отрядов, которым, по большому счету, плевать на чужих лошадей.

Квестор Гней Тициний оказался полноватым и суетливым мужчиной лет сорока семи. На военного совсем не похож. Если бы ни две узкие пурпурные полосы на тунике, принял бы за торговца средней руки. Это впечатление усиливало и то, что занимался в армии финансами, снабжением и учетом. Наверное, из-за внешности так плохо продвигался по служебной лестнице. Впрочем, я знавал римлян, которые еще меньше походили на воинов, но были легатами, тот же Квинт Лутаций Катул, например. Скорее причиной его неудач был бардак в палатке и, наверное, в голове. Складывалось впечатление, что здесь хранилось много вещей, и ночью побывали воры, перерыли все, выбирая самые ценные, которые и унесли.

— Так ты на постоянную службу? — задал уточняющий вопрос и он.

— Да, — подтвердил я.

— Тогда мне надо записать твое имя, — сказал квестор.

— Александр Цезарь, — выбрал я в качестве номена когномен командующего армией.

Насколько знаю, этот когномен вскоре станет титулом римских правителей, а потом и других народов, преобразовавшись в кесаря, кайзера, царя… Так что для русских потомков мое имя будет звучать, как Александр Царь. Вот такой я скромняга!

— Сейчас я найду табличку с присягой, — записав мое имя на клочке папируса, произнес квестор и начал осматривать завалы барахла в палатке, пытаясь, наверное, вспомнить, где должна быть нужная вещь.

— Не надо, я ее знаю, отец служил на триреме, — остановил я и произнес почти торжественно: — То же относится и ко мне!

— Всё правильно! — радостно воскликнул Гней Тициний и в награду за оказанную помощь пообещал: — Прикажу, чтобы вам выдали новые палатки.

Выдавал, к сожалению, не он, поэтому получили далеко не новые. Впрочем, который уже день стояла сушь, так что у дырявой кожаной палатки были свои преимущества — сквозняки малехо разгоняли духоту. Осенью нашьем латки, чтобы не текла.

12

Первые четыре дня службы в римской армии мы провели довольно плодотворно: охотились в лесу и ловили рыбу трофейным бреднем в речушке, что текла неподалеку от каструма. Строевыми занятиями и работами нас не грузили. Для этого хватало легионеров. Единственной обязанностью была пастьба лошадей, своих и офицерских. Днем этим занимались три человека, ночью — десять.

На пятый день оставили каструм и двумя легионами пошли к переправе через реку Арар. К тому времени седьмой, восьмой и девятый легионы соорудили плавучий мост и по нему переправились на противоположный берег, оставив нам свой каструм. Одиннадцатый легион только переночевал в нем и на следующее утро переправился через Арар. Лошади преодолели реку вплавь, потому что боялись идти по качающемуся мосту. Километрах в пятнадцати от реки нас ждал каструм, утром оставленный девятым легионом. На следующий день мы оставили этот каструм двенадцатому легиону, а сам отмахали километров двадцать пять и заночевали в следующем.

Так продолжалось две недели. Все это время мы шли по следам гельветов, мимо вытоптанных полей, сожженных деревень… После разгрома тигуринов наши враги не рвались в бой, предпочитая отыгрываться на мирных эдуях. Как я слышал, седьмой легион отделяли от арьергарда гельветов всего километров восемь-десять. Гельветы даже предлагали мировую, присылали на переговоры одного из своих вождей, но Гай Юлий Цезарь был тверд: или они возвращаются на свои исконные земли, или будут уничтожены.

К тому времени в снабжении армии начались перебои. Моя турма иногда брала в счет жалованья бобы, муку, оливковое масло, но на вторую неделю стали получать отказы. И маркитанты почти все отправились пополнять запасы, а у тех, что остались, цены взлетели втрое. Должны были эдуи, конница которых следовала за двенадцатым легионом, привезти муку, однако не спешили это делать. Как догадываюсь, Думнорикс был уверен, что римляне проиграют, и зерно пригодится, чтобы откупиться от победителей.

Видимо, из-за этого Гай Юлий Цезарь остановил армию, подождал, когда подтянутся два новых легиона и еще один старый, десятый, догнавший нас, которые расположились в отдельном каструме километрах в трех от главного. Сразу после прибытия двенадцатого легиона командующий созвал на совещание старших офицеров, включая Думнорикса, его брата Дивитиака и Лиска, избранного на год вергобретом (главным правителем) эдуев. Поскольку моя турма, за неимением в легионе других, сопровождала легата Децима Юния Брута Альбина на это мероприятие, я был в курсе того, что на нем решили. Выбор был не богатый: идти голодными за гельветами или отправиться в Бибракту, пополнить запасы и после этого возобновить преследование врага. Все, за исключением Думнорикса, высказались за второй вариант.

На следующее утро римская армия в полном составе отправилась в Бибракту. Только моя турма отправилась по следам гельветов. Я сказал легату, что хочу разведать, где находятся враги. На самом деле собирался найти и уничтожить небольшой отряд, разжиться трофеями, чтобы было, на что покупать еду у маркитантов. Есть одно мясо, добытое охотой, стало грустно.

Скакали, как обычно, с выдвинутым вперед дозором из пяти всадников, которым командовал, как самый наблюдательный, командир третьей декурии Дуфф. Он и заметил первым отряд, скакавший нам навстречу.

— Это наши. Тот самый отряд, что мы встречали перед нападением на тигуринов, — доложил Дуфф и сразу предложил: — Надо наказать этих предателей!

Конечно, надо. Вот только продать трофеи не сможем. Обязательно кто-нибудь увидит и узнает лошадей или доспехи. К тому же, лучше, если Думнорикс и дальше будет думать, что никто не знает о его контактах с гельветами.

— Нет, пусть скачут, — решил я. — Наказание за предательство все равно настигнет их, если не от людей, так от богов.

Да, это был тот самый посланник Думнорикса, которого мы встречали раньше. Скакали они рысью, спешили. Мер предосторожности никаких не предпринимали. Да и зачем?! Для них свои обе стороны конфликта. При желании мы бы перебили предателей в два счета, но только проводили их взглядами, после чего поехали дальше.

Передовой разъезд гельветов мы заметили раньше, чем он нас. Восемь всадников скакали трусцой навстречу. Наверное, их послали посмотреть, что там делают римляне, проверить слова посланца Думнорикса. Мы успели спрятать лошадей и занять позиции возле дороги. Впереди ехал всадник с очень длинной рыжей бородой, завитой, наверное, потому что лежала на кольчуге красивыми волнами. На голове у него был бронзовый шлем с навершием в виде черного ворона. Щит и длинное копье закреплены сзади на крупе серого в «яблоках» жеребца. Моя стрела угодила ему в бороду, вдавив ее в рану. Теперь гельвет не смог бы откинуть голову назад, даже если бы захотел. Такого желания у него не появилось. Наоборот, он наклонил голову, то ли подчиняясь натяжению бороды, то ли, чтобы посмотреть, что это пробило его кольчугу и грудину и сделало очень больно. Пока он занимался этим, я завалил двоих его соплеменников. К тому времени мои подчиненные убили дротиками еще четверых врагов. Скакавший последним юноша лет семнадцати, облаченный в кожаные доспехи, собрался было развернуть коня и дать деру, но на дорогу позади него вышли Кон и два бойца из его декурии и выставили копья, готовые встретить вражеского всадника.

— Сдавайся! — крикнул командир второй декурии. — Зачем тебе погибать таким молодым?!

Видимо, юный гельвет не знал ответ на этот вопрос, поэтому предпочел сдаться. С него стянули доспехи, связали руки, после чего подвели ко мне.

— Зачем к вам приезжал посланник от Думнорикса? — спросил я, а Кон перевел.

Задал этот вопрос, чтобы проверить, будет ли пленный отвечать правду или начнет хитрить.

— Сказал, что римляне узнали, как много нас, испугались и побежали к Бибракте, чтобы спрятаться там, — ответил гельвет и добавил с вызовом: — Все равно мы их догоним и разобьем!

— Он сказал, что римляне испугались?! — удивившись, переспросил я.

— Да, так и сказал, — подтвердил он.

Значит, Думнорикс хитрее, чем я думал.

— А где сейчас ваша армия? — поинтересовался я.

— Идет за нами, скоро будет здесь, а потом догонит римлян и уничтожит их всех! — стараясь казаться грозным, сообщил пленный, связанные руки которого придавали его словам особый смысл.

К тому времени мои подчиненные собрали трофеи, оттащили трупы в яму метрах в тридцати от дороги и закидали их камнями. Вонять начнут завтра к вечеру. К тому времени, если их найдут, уже будет не важно, что погибли, а не исчезли бесследно.

— Веди отряд трусцой в обратную сторону, а я с Дуффом поеду посмотрю, где гельветы и что делают, а потом догоним вас, — приказал я Кону.

Гельветскую армию мы увидели с вершины холма. Толстой и, казалось, бесконечной змеей она тянулась по дороге через долину мимо сожженной эдуйской деревушки. Воины шли вперемешку с женами и старшими детьми. Младшие ехали на арбах, нагруженных с верхом. Гельветы путешествовали с собственными запасами зерна, заготовленными за два предыдущих года, что не мешало им грабить эдуев, выгребая всё подчистую.

Опережая двенадцатый легион, я сообщил его легату Квинту Титурию Сабину, что гельветы преследуют римскую армию, отставая километров на пятнадцать. Мое сообщение очень удивило его.

— Ты не ошибся?! — задал легат вопрос, глядя на меня так, будто перед ним глупый шутник.

— Можешь спросить у пленного гельвета, — показав отогнутым большим пальцем себе за спину, сказал я в ответ, — но поспеши, потому что везу его к командующему армией.

Квинт Титурий Сабин допрашивать пленного не стал. Скорее всего, потому, что не имел переводчика. Он производил впечатление человека, который не верит никому, даже иногда самому себе.

Децим Юний Брут Альбин, выслушав мое сообщение, поморщился, словно его оторвали от приятного времяпровождения, после чего произнес философски:

— Когда-нибудь придется сразиться с гельветами, так что, чем раньше, тем лучше.

Легатов остальных легионов я не беспокоил неприятным известием, предоставив это сделать Гаю Юлию Цезарю. У него получится убедительнее. К командующему армией пробился не сразу. Он ехал на буланом жеребце в окружении большого числа молодых оболтусов из патрицианских семей, которые якобы перенимали опыт, а на самом деле пьянствовали и интриговали, пытаясь заручиться его поддержкой, получить рекомендации, вернуться домой, занять нехлопотный и денежный пост в Риме и провести остальную жизнь в неге и роскоши. Буланая масть сейчас не в моде у римлян, но жеребец этот особенный. У него копыта расщепленные, как бы состоящие из пальцев. Когда обнаружился этот изъян, позвали толкователя. Тот торжественно объявил, что хозяин этого коня будет править миром. Гай Юлий Цезарь узнал об этом и купил бракованного жеребенка за сумасшедшие деньги. За сколько точно, я так и не узнал, потому что каждый рассказчик называл свою сумму, у кого с какой начинались бешенные деньги.

— Пропустите его! — приказал проконсул, услышав мою перебранку с одним из холуев, а когда я подъехал, спросил: — Какую новость ты привез?

— Важную, — ответил я. — Гельветы идут за нами, чтобы дать бой. Я привез пленного, который подтвердит это.

Гай Юлий Цезарь гмыкнул и улыбнулся, будто услышал что-то очень забавное, после чего произнес:

— Я верю тебе и без показаний пленного. Было у меня предчувствие, что гельветы именно так и поступят, узнав, что мы направляемся в Бибракту.

— Им подсказали, куда ты ведешь армию. Мы разминулись с одним из доверенных людей Думнорикса, который возвращался от гельветов, — сообщил я.

— Хитрый галл решил помочь нашим врагам, чтобы прекратили грабить его земли, — сделал вывод проконсул.

— Он решил помочь самому себе, потому что сообщил гельветам не только, куда мы идем, но и убедил, что мы испугались их, удираем, чтобы обязательно произошла битва, — подсказал я. — Ослабленному после сражения победителю придется договариваться с Думнориксом на его условиях.

— Ты слишком умен для галла, — решил Гай Юлий Цезарь, улыбнувшись лукаво, будто хотел произнести: «А я разгадал тебя, шельма!», из-за чего стал еще больше похож на Михаила Задорнова.

Если бы он сейчас произнес по-русски в отношении всех остальных, кто еще не разгадал меня: «Ну, дебилы!», я бы нисколько не удивился.

Я тоже улыбнулся, представив, как римский полководец произносит эту фразу, и сказал в оправдание своих умственных способностей:

— У меня мать гречанка.

Греки сейчас считаются первыми пройдохами. Иудеи, которые вскоре свергнут их с этого пьедестала, пока что способны только мелочь тырить по карманам, а эта деталь одежды большая редкость в нынешние времена.

13

Гай Юлий Цезарь встретил гельветов на высоком и широком холме, через который проходила дорога. Вершину занимал большой каструм, сооруженный по всем правилам, со рвом, валом, частоколом и деревянными башнями через каждые метров двадцать-тридцать. Там находились оба новых легиона, вспомогательные войска и обоз. Если старые легионы не выдержат натиск врага, то отступят в каструм. Они стояли на склоне холма, ближе к вершине: седьмой, самый нижний, был построен фалангой во всю ширину долины, а восьмой и девятый — покогортно, образуя вторую, третью и четвертую линию. В пятой линии были катапульты и карробаллисты, приготовленные стрелять над головами легионеров. Видимо, проконсул решил повторить тактику, подсказанную мною Гаю Марию в сражении с тевтонами. Приятно, когда используют твой метод, пусть даже не подозревая о твоем авторстве. Именно поэтому Гай Юлий Цезарь приказал коннице, в состав которой была включена и моя турма, расположиться у подножия холма и спровоцировать врага на атаку стоявших выше легионов.

Гельветы спускались с вершины другого холма, расположенного через долину примерно в километре от нас. Они тоже оставили на вершине холма обоз с женами и детьми, а сами пошли в атаку очень глубокой фалангой, растянутой во всю ширину долины. Глубина фаланги была раза в два больше, чем ширина. Шли с криками, свистом и ревом труб, которые использовали их союзники-кельты: бойи, раураки, тулинги и латовики. Трубы эти длиной метр-полтора и заканчиваются приделанной под прямым углом головой какого-нибудь зверя с открытой пастью. В пасти находится язычок-трещотка, поэтому звук издают специфичный, не перепутаешь.

На нашем правом фланге стоит эдуйская конница под командованием вергобрета Лиска. Думнорикс находится в каструме под арестом. Гай Юлий Цезарь собирался казнить его за измену, но Дивитиак уговорил командующего сохранить жизнь младшему брату. Центр и левый фланг заняли отважные римляне. Поскольку моя турма — часть римской армии, но новая, наше место крайними на левом фланге. Построил ее в пять шеренг по шесть человек в каждой, как принято у римлян Я расположился в первой шеренге первым слева. Так буду виднее своим подчиненным, не перепутают ни с кем. Они предупреждены, что должны следовать моим приказам, а не проявлять отвагу бессмысленно и беспощадно. Никто ее не заметит и не оценит, потому что наши действия второстепенны, и я не собираюсь положить своих людей в первые же минуты первого серьезного сражения, бросив их на длинные гельветские копья. Атаковать будем с безопасного расстояния, метая дротики и используя метод караколирования. Справа, чтобы удобно было доставать правой рукой, к моему седлу приатачен кожаный мешок с пятью пилумами, полученными в обозе легиона. Такие же и у остальных бойцов турмы. Нам их выдали с охотой в обозе легиона. Если победим, вернем. В противном случае спросить будет, скорее всего, некому и не с кого.

День выдался пасмурный. Тучи, правда, не дождевые, но небо заволокли плотно. В кои-то веки буду сражаться не по жаре. Уже вторая половина дня, и, если бы июньское солнце имело возможность осчастливливать нас, сейчас бы был мокрым от пота. Смотрю на приближавшихся врагов без обычного напряжения, потому что знаю, что не придется биться ни на жизнь, а на смерть, что сразу отступим. Сдуру, конечно, можно и при таком раскладе нарваться на гельветское копье, но, как всегда, надеюсь на лучшее.

— Смотрите, журавли летят над гельветами! — радостно прокричал Дуфф, показывая пальцем в небо.

Не знаю, как он разглядел серых птиц на фоне серых туч. Я не сразу увидел их, хотя знал, где искать. Две журавля неспешно летели над вражеским строем, направляясь куда-то правее их лагеря. Остальные мои подчиненные тоже увидели птиц и заорали от счастья. Появление журавля — хорошая примета для женщины (забеременеет, даст новую жизнь) и дурная для воина (расстанется с жизнью). Кон рассказывал мне, что однажды армия эдуев, собиравшаяся добить ослабленных врагов, увидела летящих навстречу трех журавлей и отказалась от сражения, вернулась домой. Теперь мои воины не сомневались, что победа будет за нами, несмотря на то, что врагов в десять раз больше. Впрочем, в десять — это с учетом стариков, женщин и детей, а без них — раза в три, что тоже немало.

Первыми в дело вступили катапульты. Толстые длинные стрелы, выпущенные залпом, знатно проредили передние шеренги. Одна прошибала сразу двух-трех вражеских воинов вместе с их щитами. Если ты оказался в середине, то придется сперва стащить со стрелы тело соратника, стоявшего перед или за тобой, а потом повторить его путь, если сумеешь превозмочь адскую боль, если не обессилишь, истекши кровью, если будешь еще жив. Страшная смерть. Дальше стрелы полетели вразнобой, что не уменьшило их результативность, лишь попадать стали в цели в глубине построения. Из-за этого оказавшиеся под обстрелом ускорили шаг, надавили на передних, заставив идти быстрее.

Где-то позади нас буцины затрубили атаку. Это команда коннице. Первым двинулся центр, сразу разогнавшись до рыси. Флангам пришлось догонять. Я старался не сильно отставать, чтобы не обвинили в трусости, хотя уверен, что вряд ли даже те, кто скакал рядом с моей турмой, следят за ней. Все мысли всадников далеко впереди, на остриях вражеских копий. Центр нашей конницы врезался во вражеский строй. Жалобно и истерично заржали кони и яростно и истошно завопили люди. Затрещали ломающиеся древки копий, зазвенело оружие. В центре вражеского построения образовалась прореха, которая начала быстро затягиваться по мере уничтожения лошадей и наездников.

Я остановился метрах в десяти от первой вражеской шеренги, ощетинившейся длинными копьями с толстыми древками. Если столкнемся с ними, в деле будут две шеренги копейщиков: первая начнет работать от пояса, вторая — над плечом. Третья будет на подхвате — по возможности бить над головами, благо цель высокая и большая, промахнуться трудно. Пусть ждут. Это не наш час погибать. Я поднимаю приготовленный заранее пилум и мечу вглубь строя. Там тесно, нет возможности закрыться щитом или уклониться. Гельвет, в которого я целил, все-таки успевает присесть, и пилум попадает в грудь стоявшего позади. Быстро мечу остальные четыре, не отслеживая, куда попали, после чего поворачиваю коня влево и отъезжая к кусту, чтобы между мной и крайним всадником было достаточно места для его проезда в хвост построения, когда отметает пилумы. Командир должен быть впереди, чтобы подчиненным не пришли в голову дурные мысли.

Наверное, именно действия моей турмы спровоцировали гельветов броситься в атаку. Они ждали, что наша передняя шеренга бросит пилумы и ринется на них. Но ее сменила вторая, третья… Пилумы все летели и летели, безнаказанно убивая и раня врагов. Ничто так не бесит, как невозможность ответить ударом на удар. Когда последняя шеренга турмы метала пилумы, гельветы не выдержали и пошли на нее.

Я развернул коня и неторопливо поскакал в тыл, громко крича:

— Отступаем! Отступаем!…

Мой приказ услышали не все сразу. Крайнего правого всадника гельветы все-таки прихватили и быстро искололи копьями. Остальные успели выскочить безнаказанно, что разозлило наших врагов. Они увидели спины спокойно уезжавших эдуев, которые вывели из строя столько из соратников, не удержались и сначала пошли за нами быстрым шагом, а затем побежали. Впереди было свободное пространство, которое так и манило гельветов проявить свою удаль.

Мои крики услышали всадники из задних римских шеренг, которые приняли их за приказы своих командиров, и тоже начали ворочать лошадей и уезжать в тыл. Вообще-то, они давно уже должны были сделать это, но передние шеренги, вклинившиеся во вражеский строй, завязли там, позабыв о своей главной задаче. Теперь те, кто успел развернуться и выскочить из рубилова, уматывали, вытягивая за собой гельветов. Трудно удержаться, когда видишь трусливо убегающего врага, когда сердце наполняется восторгом от предчувствия близкой победы. Наши враги дружно побежали к холму, а потом и вверх по его склону, преследуя удирающую конницу, сильно поредевшую, особенно на правом фланге, где многие эдуи решили показать себя в бою, позабыв, зачем их послали в атаку. Впрочем, их глупость раззадорила гельветов, не лишила сомнений, что заманивают в ловушку.

Моя турма успешно обогнула левый фланг римской фаланги, которая специально немного загнулась внутрь, давая проехать нам и другим всадникам. Точно так же нас пропустили следующие три легиона. Остановились мы позади катапульт и карробаллист на левом фланге. Вскоре правее нас расположились другие всадники. Последних, столпившихся возле сравнительно узкого прохода между флангом переднего легиона и лесом, гельветы все-таки прищучили и многих перебили, пока на помощь не пришли легионеры. Сейчас многие всадники спешивались, чтобы перевязать раны, свои и у лошадей. Утешением им было то, что мы все-таки заставили гельветов пробежаться вверх по склону до римской фаланги, где их встретили сперва пилумами, а затем гладиусами. Вот теперь и решится, кто сильнее.

Гай Юлий Цезарь командовал сражением, стоя на склоне выше нас. Его дефектного жеребца и коней других старших командиров перед началом сражения демонстративно увели на пастбище, что на противоположном склоне холма. Проконсул ясно дал понять, что удирать не собирается, что победит или погибнет вместе со своими соратниками. Именно так, а не воинами, назвал Гай Юлий Цезарь легионеров, когда обратился к ним с речью перед началом сражения. Речь его была короткой, и в ней обыгрывалось эротическое значение глагола subigere (покорять, подчинять). Ее можно коротко перевести на русский язык, как «Мы поставим их раком!».

Со стороны сражение выглядит скучно. Звуки боя сливаются в монотонный гул, из которого когда-никогда выпадет истошный вопль или громкий звон, будто лопнула большая стальная пластина, которую долго сгибали — и досгибались. Сперва удача была на стороне гельветами. Они сильно вклинились в римскую фалангу в центре. Я даже подумал, не пора ли драпать?! Это место подперли две когорты из стоявшего сзади восьмого легиона, и энтузиазм атакующих пошел на убыль. Видимо, гельветы, как и кельты, которых много среди них, сильны на порыве, на эмоциях, а любой затянувшийся процесс отшибает у них интерес, желание продолжать. Мало-помалу римляне начали теснить их, спускаясь все ниже по склону холма, оставляя трупы, устилавшие землю в некоторых местах в два-три слоя, и удаляясь от нас. Поредевшие и уставшие когорты заменялись свежими из задних легионов, причем делалось это быстро и без неразберихи. Выучка, дисциплинированность и сплоченность римлян давали знать о себе. Потихоньку сражение переместилось в долину и продолжило движение к противоположному холму.

Я уже решил, что дело сделано, что пора ехать собирать трофеи, как вдруг из леса вывалился вражеский отряд. Судя по большому количеству голов без шлемов и с «наизвесткованной» прической в виде вставших дыбом волос, это были кельтские союзники гельветов. Удар нанесли в левые фланги и тылы седьмого и восьмого легионов, движение которых сразу замедлилось. Надо же, кельты научились обходному маневру! Так, глядишь, засады начнут устраивать!

Отступавшие гельветы воспряли духом и опять с громкими криками ломанулись в атаку. Казалось, нападение с двух сторон сомнет и разметает римлян. Не тут-то было. Девятый и десятый легионы повернули влево и пошли отражать фланговый удар. На их место вскоре выдвинулся из каструма одиннадцатый легион.

Сперва я безучастно наблюдал, как римляне теснят врагов. Потом заметил, что кельты-союзники настолько увлеклись отражением удара по фронту, что совсем забыли о своем правом фланге. Там в основном стоял молодняк в кожаных доспехах и со спатами. Копейщиков в их рядах можно по пальцам пересчитать. Скорее всего, и на их левом фланге была такая же ситуация, но я не видел, да и добраться туда не мог. И решил я рискнуть.

— За мной! — подняв над головой легкую пику, крикнул я воинам своей турмы и поскакал на врага.

Скакал медленно, чтобы быстро догнали, потому что, как и предполагал, меня не сразу поняли и поддержали. Подозреваю, что сработал эффект стадности. Варварские племена, в отличие от римлян, быстро усваивавших идеи и принципы индивидуализма, не представляют себя в отрыве от племени, отряда. Вождь проскакал в атаку — скачем за ним. Услышав за собой перестук множества копыт, не оглядываясь, подогнал коня. Направил его на фланг последних вражеских шеренг, которые все еще пополняли вышедшие из леса воины, в основном безусый и плохо вооруженный и защищенный молодняк.

Мой нынешний Буцефал не приучен бросаться на людей, поэтому всячески старался отвернуть. Я держал повод внатяжку, не давал коню дурить, и подгонял ударами шпор, выкованных бибрактским кузнецом, которому мой заказ показался придурью богача. Поняв, что столкновения не избежать, жеребец испуганно, громко заржал, чем привлек к себе внимание. Впрочем, к тому времени нас уже заметили и начали перестраиваться, чтобы встретить достойно. Только вот неопытным бойцам не пришло в голову, что надо пропустить вперед копейщиков, каждый мечтал первым вступить в бой и проявить доблесть, отличиться. Буцефал сшиб двоих, после чего какой-то придурок долбанул его с размаху спатой по шанфрону. Металл не перерубил, но сделал коню очень больно. Обезумевший от боли Буцефал встал на дыбы и замолотил копытами в воздухе, попадая и по бестолковым головам, оказавшихся под ногой. Хорошо, что я предугадал его реакцию и сильнее сжал ноги и схватился левой рукой за высокую переднюю луку седла, иначе бы вылетел из него к чертовой матери. По моему щиту кто-то рубанул спатой. Удар отдался в руку. Зазвенел щит, но мне показалось, что звенит онемевшая от боли рука. Я врезал шпорами в бока коня, заставляя продвинуться вперед, где в толчее труднее будет бить нас, и заработал пикой с длинным острейшим трехгранным наконечником. Колол в головы, защищенные кожаными шлемами, и в незащищенные, «наизвесткованные». В обоих случаях результат был одинаков — смерть или тяжелая рана. Пространство справа от меня стремительно пустело. В него въехали всадники из моей турмы и принялись рубить спатами врагов, сдавленных соратниками и практически не способных защищаться и отвечать. Краем глаза отметил, что правее нас гельветов атакуют римские и эдуйские конники. Дурной пример оказался заразительным.

Наверное, это очень обидно, когда ты внезапно атакуешь врага во фланг и тыл — и вдруг тебя самого делают точно так же. Союзники гельветов сломались быстро. Сначала по отдельности, а затем толпой ломанулись они в лес, из которого напали. Мне показалось, что драпанули минут через пять, хотя, может быть и скорее всего, держались дольше раза в два или три, потому что правая рука моя устала сильно. Такое впечатление, что я все это время не легкой пикой колол, а поднимал двухпудовую гирю. Гнаться за ними по лесу на коне глупо. Пусть легионеры этим занимаются, если, конечно, их командир настолько глуп, что отдаст такой приказ.

Убедившись, что рядом нет врагов и опасность не угрожает нам ниоткуда, я разрешил своим подчиненным собирать трофеи. Кто больше нахапает, того и сочтут лучшим воином. Сам поехал к тому месту, где мы начали бой, чтобы собрать пилумы. Они с номером легиона. Теперь уже ясно, что, если не верну все пять, придется заплатить за каждый недостающий, как за утерянный, и не важно, что это случилось в бою. Это обратная сторона римской тяги к идеальному порядку во всем. Брал пилумы, какие попадались под руку, лишь бы номер легиона был одиннадцатый. Собрав пять, заметил убитого гельвета с золотой гривной на шее. На концах ее было по шарику, в которые вставлены овальные красные топазы. Наверное, вождь какого-нибудь племени. Убил его не я, но грех было упустить такую добычу. Сперва пришлось снять шлем, залитый кровью, потому что погиб гельвет от удара гладиусом в лицо: клинок вошел возле левой ноздри. Шлем был из железа, полусферичный, с поперечным и продольным валиками, ребрами жесткости, идущими поверху и крест-накрест, предохранявшими от ударов спатой и имевшими в месте пересечения втулку, в которую был вставлен пучок ярких, разноцветных, фазаньих перьев. Сзади был приклепан назатыльник, над ушами сделаны выступы, защищавшие от ударов сверху и сбоку, по бокам прикреплены на кольцах подвижные нащечники с двумя округлыми зубцами, направленными вперед, а спереди примерно на сантиметр выше нижнего края шли поля шириной в пару сантиметров. Завязывался шлем под подбородком четырьмя кожаными ремешками: два шли от разных боков назатыльника и два от нащечников. Пару тысяч лет вперед я видел в Музее Рима похожий шлем, только с высокой вилкой в перекрестье, на которую крепился поперечный гребень из покрашенных в красный цвет, конских волос. На табличке было написано, что такие шлемы носили римские легионеры. Пока что я не видел у римлян даже похожих, а вот у кельтов встречаются изредка подобные этому и самые разные вариации на данную тему. Видимо, кельты методом проб и ошибок подберут наилучший вариант, а римляне, как обычно, присвоят чужое изобретение и объявят своим. Кольчуга на убитом тоже была не простая. Собранная из очень маленьких колец, она имела бронзовые наплечники в виде накидки, прикрепленные на кольцах, благодаря чему не мешали поднимать руки, и закрывавшие еще и верхнюю часть груди. Ниже по центру была приделана бронзовая овальная выгнутая пластина с изображением стилизованного тележного колеса, которое у кельтов символизирует солнце, защищавшая живот. Ремень был из соединенных бронзовых бляшек с барельефом бегущего вепря, а на нем висели ножны с золотыми пластинками. Спата, для которой эти ножны предназначались, лежала под убитым. В общем, я забрал все это, и еще две серебряные гривны и семь браслетов, снятые с соседних трупов. После чего увидел приближающийся двенадцатый легион, построенный покогортно в шахматном порядке, и прекратил увлекательное занятие, отъехал к лесу, чтобы дать пройти доблестным воякам, которые спешили добить разбегавшихся врагов. ...