Франческо Тотти Тотти. Император Рима

Моим любимицам Илари, Фьорелле, Шанель и Изабель

Моим любимцам Энцо, Риккардо и Кристиану

Francesco Totti with Paolo Condò

UN CAPITANO

© 2018 Mondadori Libri S.p.A., Milano

© Мурник Андрей Валерьевич, перевод на русский язык, 2019

© ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Предисловие

Парень, сидящий во втором ряду, очень взволнован. Не думаю, что он вслушивался в речь начальника тюрьмы, и совсем не думаю, что вслушивается сейчас в мою речь. Не то чтобы мое выступление было блестящим, но я вообще-то готовился. Да какое там! Он нетерпеливо подпрыгивает на стуле, и ясно, что для него самое желанное мгновение еще впереди. Совместное фото, разумеется. В углу холла «Ребиббии»^[1] установили подиум, закончилась церемония награждения победителей турнира по мини-футболу, и я буду там сниматься со всеми желающими. Вот чего он ждет.

– Первы’ – я!^[2] – смеется он возбужденно и весело, даже с вызовом, и мне становится любопытно. Первый – что? Я заканчиваю речь и снова смотрю на него, он все так же нетерпеливо подпрыгивает. Ему лет двадцать, максимум двадцать два, и одет он чуть лучше остальных арестантов.

– Я первы’ сфотографи’, – повторяет он, и на этот раз обращается ко мне, показывая большие пальцы, как будто сообщает мне, что наступил какой-то заранее согласованный организационный момент.

Вручение наград, рукопожатия; взгляды – как у обычных тифози, но немного более напряженные. Я здесь не впервые, да и в тюрьму «Реджина Чели» тоже приезжал, и это чувствительные посещения: снаружи трудно представить, что значит быть внутри.

– Я тут, я тут!

Толкотня около места для фотографирования, где охранники вежливо, но решительно наводят порядок в движении около меня, создалась из-за порыва моего «друга». Теперь мне уже любопытно: что изменится для него, если он сфотографируется первым, десятым или сотым? Я буду позировать здесь до последнего желающего, это я уже всем сказал. Но парень все равно рвется вперед, расталкивая очередь, шныряя туда-сюда – не нагло, но с решимостью, и примечательно, что ему это позволяют делать. Внешностью он не пугает – тощий и невысокий, – и все же другие обходятся с ним со смесью уважения и развлечения. Он все еще подпрыгивает, как боксер перед соперником.

– Я тут, расступись, – говорит он, когда до меня остается метра три и нас разделяют двое других заключенных. Они оглядываются на него, щербато улыбаясь, и отступают в сторону, чтобы дать ему пройти. Да кто он такой? Неужели босс? Такой молодой – и босс?!

– Дава’, иди сюда, тольк’ успокойся, – притворно-ворчливо подзываю я его.

Он встает рядом, обнимает меня за талию, я его – за плечо. Раз, два, три – щелк! – он счастлив и горд, большой палец поднят вверх. Его глаза горят, как у всех тифози, которые искренне любят меня, и его радость заразительна, потому что, едва посмотрев на него, все смеются. Он собирается уходить, но я придерживаю его рукой: я слишком заинтригован, я должен понять. Почему именно он должен быть первым?

– Понима’, я должен был откинуться неделю наза’, все, срок закончился. Но когда я узнал, что ты приедешь, я сказа’ себе: «Когда я еще смогу сде’ фото с капитаном? Никогда, живи я хоть сто лет…» Тогда я напросился на прием к нача’ и уговорил его, чтобы он оста’ меня в тюрьме до сегодняшнего дня. Вообще-то по правилам так нельзя, но я сыгра’ джокером: «Смотри, если ты меня отпустишь сейча’, я тут же сделаю какую-нибудь хрень, и все равно верну’, и кому из нас от этого будет хорошо?» И он согласи’. Ну все, тепе’ я пошел, меня девчо’ уже три года ждет…»

Надеюсь, что терпения этой девушки хватило на лишнюю неделю, особенно если кто-нибудь рассказал ей о причинах его задержки. Семь лишних дней на галерах только ради того, чтобы сфотографироваться со мной.

Забавная история, я знаю: когда я рассказываю ее за ужином, друзья сначала таращат глаза, потом не верят и в конце концов покатываются со смеху. Но потом я прощаюсь с ними, возвращаюсь домой, закрываю дверь, и перед тем, как уснуть, иногда снова вспоминаю об этом. Чем я заслужил такую безумную, абсолютную, преувеличенную любовь? Я не просил ее для себя, и говорю это сейчас не для того, чтобы снять с себя ответственность, которую эта любовь накладывает, уж ответственности-то я никогда не боялся. Нет, я не просил такой любви потому, что я застенчив.

Ну вот, я это сказал. Знаю, что на поле я таким не выглядел, но вы не должны судить обо мне только по этому, ведь поле – это джунгли, и если зубы у тебя не вырастают быстро, то ты пропадешь; поле – это прежде всего вопрос выживания. Я же говорю о Франческо внутреннем, о ребенке, который прятался под одеялом от страха, когда мама уходила за покупками, оставляя его на полчаса в одиночестве. И, чтобы не слышать странные шумы, которые чудились ему в других комнатах, он увеличивал громкость телевизора, когда смотрел «CHiPs» – сериал про двоих полицейских, что ездили на мотоциклах по калифорнийским дорогам, своих первых друзей детства. Я был застенчив тогда и остаюсь таким и сейчас. Я смущаюсь при проявлениях любви; они мне очень лестны, но мне стоит трудов принимать их. Это до сих пор так: когда я приезжаю с командой на стадион, в аэропорт, в гостиницу – все бегут ко мне. В такие минуты мне хочется провалиться под землю: я уже не играю, герои сейчас другие, идите к ним и заряжайте их своей любовью так, как вы заряжали меня в течение двадцати пяти лет. Идите к Даниэле, сейчас наш капитан – он. Но куда там! Я пытаюсь утешить себя, думая, что таким образом снимаю давление с игроков, делаю так, чтобы их оставили в покое, чтобы они сохранили энергию для матча. Но мне неудобно, мне очень-очень неудобно.

ЧЕМ Я ЗАСЛУЖИЛ ТАКУЮ БЕЗУМНУЮ, АБСОЛЮТНУЮ, ПРЕУВЕЛИЧЕННУЮ ЛЮБОВЬ?

Так было всегда, практически с первого дня. Я, римлянин и «романиста», считаюсь членом семьи. Все тифози «Ромы» хотели бы, чтобы я был их сыном. Вот в чем, наверное, заключается разница между мной и другими: как правило, талантливый и лучший в команде футболист – идол, образец для подражания, постер на стене комнаты. Это очень приятно, но не то же самое, что член семьи. Я – кто-то больший, я сын и брат. Ощущение чудесное, однако и немного давящее. Идолы уходят в прошлое, постеры срываются. А сыновей и братьев не предают никогда, или, по крайней мере, никто не думает, что это может произойти. Такое особенное, такое всеобъемлющее чувство позволило мне стать для многих символом «римлянства». Это тоже великая честь. Но и ее я для себя не просил.

Когда фильм «Великая красота» получил «Оскара», я решил посмотреть эту картину, я почувствовал себя обязанным это сделать. Прошло шестьдесят секунд после начала фильма, может, меньше, и я полностью погрузился в него. Не шучу. Никто не догадался, ну или никто никогда этого не говорил, но я сразу же отметил кое-что. Начальная сцена снята на Яникуле, около памятника Гарибальди, и первая надпись, которую можно увидеть в фильме, – «Рим или смерть». Затем камера перемещается в сады, выхватывает несколько странных лиц среди бюстов героев прошлого и останавливается на женщине, уже немолодой, но очень сильно накрашенной, с сигаретой во рту. Женщина держит газету, читает ее, это Gazzetta dello Sport. Так вот, заголовок, виднеющийся на странице, – это вторая надпись, которая появляется в фильме: «За Тотти тревожно». Меня это поразило. Под заголовком размещена фотография, на которой я корчусь от боли, лежа на земле; вероятно, в статье говорится о моей травме, а тревога, должно быть, связана с моим неучастием в следующем матче. Это мелочь, но вместе с тем кино, которое весь мир посмотрел из-за того, что оно – гимн любви к этому городу, начинается с моего имени.

Рим – наша мама, мы все это знаем. Быть ее любимым сыном – это чудесно, но все же иногда пугающе. И снова в голове крутится вопрос: чем я заслужил такую безумную, абсолютную, преувеличенную любовь?

1 Избранный

Мой кузен Анджело нетерпеливо машет рукой.

– Иди! Иди! – громко шепчет он.

Я полностью парализован, весь покрылся гусиной кожей, мне хочется провалиться сквозь землю от стыда.

Динамик только что прокричал мое имя, назвав меня лучшим бомбардиром. Прекрасный летний вечер, и целая трибуна у поля «Фортитудо» начинает аплодировать, там тысячи две зрителей. А мне едва исполнилось шесть лет.

– Тотти! Франческо! – говорящий сделал короткую паузу. – Где он? Франческо!

Анджело похлопал в ладони около моего лица, как бы говоря: «Эй, очнись, тебя зовут». Я отвечаю ему ужасной гримасой, от которой сморщивается лицо. Ему, моему лучшему другу детства, сыну маминого брата, легко: он всегда был бойким, прежде всего со взрослыми, но и не только с ними – он на десять месяцев старше меня.

– Франческо! – увидел меня наконец ведущий церемонии. Он крикнул громче и подозвал меня своей ручищей: – Подойди, подойди!

Казалось, что все повторяют два раза каждое слово потому, что я туго соображаю, но на самом деле я просто застенчив. Очень застенчив. Я делаю усилие, набираю в грудь побольше воздуха и поднимаюсь по ступенькам на подиум, туда, где вручают награды.

Я играю в «Фортитудо» уже около года, на поле недалеко от дома, в самом сердце квартала. Все наши мальчишки из Порта Метрониа записываются сюда, и каждое лето здесь проводится турнир, двенадцать команд по восемь человек в каждой. Мы – «Ботафого» и выиграли в финале у «Фламенго». Я не капитан, так что сегодня вечером я пришел сюда спокойным, зная, что кубок поднимать придется не мне. Но я не подозревал, что будут еще и индивидуальные трофеи. Ведущий церемонии вручает мне приз, где-то здесь мама и папа, но я их не вижу. Анджело (он, конечно, в одной команде со мной) довольно улыбается, думая, что я преодолел свою застенчивость. Как бы не так! Я все еще хочу испариться, но если на тебя смотрят две тысячи пар глаз, ты не можешь делать вид, что тебе все равно. Я смутно соображаю, что было бы вежливым поблагодарить, но мысль о том, что придется говорить в микрофон, меня не увлекает. Я упираюсь взглядом в землю, и, как только чувствую, что ладонь награждающего ослабляет рукопожатие, я смываюсь в надежде, что все внимание теперь сосредоточится на следующем призере. Я быстро сбегаю по ступенькам, снова обретаю почву под ногами и попадаю в объятия ребят из моей команды, которые хотят рассмотреть приз. Я окружен ими, то есть скрыт ото всех наилучшим образом. Хрип динамика возвещает, что сейчас он скажет что-то еще. Голос ведущего монотонный; не похоже, что он сообщает что-то новое.

– Лучший игрок турнира – Тотти Франческо.

О, не-е-ет!..

Застенчивый, это верно. Прежде всего – молчаливый. Я начал понемногу говорить, когда мне было почти пять лет: мне было настолько трудно складывать слоги, что мама стала водить меня к логопеду, чтобы понять, нет ли у меня каких-нибудь патологий гортани.

– Не волнуйтесь, – успокоил ее врач, сделав несколько тестов. – Франческо нужно просто начать. Он сейчас вроде машины на ручном тормозе. Надо просто опустить этот рычаг.

Он оказался прав. Как это и случается со всеми детьми, я однажды просто перестал над этим задумываться.

Оглядываясь назад, я думаю, что на мое нежелание выражать свои чувства повлияла грусть по деду Костанте, отцу моей мамы, который приехал к нам жить после ампутации ноги и чувствовал себя не очень хорошо. Он всю жизнь ремонтировал холодильные установки, и, вероятно, постоянная смена температурных режимов – из тепла в холод – спровоцировала гангрену. Наши кровати стояли в одной комнате, и каждый вечер я, притворяясь, что уже сплю, в изумлении следил за тем, как мама снимала с деда протез и клала его около батареи. В моем понимании мама снимала с дедушки ногу, и это повергало меня в ужас. Однажды ночью я дождался, когда дедушка захрапел, поднялся с кровати, тихонько подкрался к протезу, чтобы потрогать его, и обнаружил, что он деревянный. Я стремглав бросился в кровать, рискуя разбудить деда, и спрятал голову под подушку. Позже, когда я уже ходил в школу, его состояние ухудшилось, и мама попросила соседку, синьору Скибба, приютить меня на некоторое время. Папа перетащил к ней домой кресло-кровать, я ходил в школу с ее дочками, Флавией и Робертой, и чувствовал себя замечательно. Когда дедушка умер, мама, разбирая его вещи, показала мне его пожизненное удостоверение члена фан-клуба «Ромы». Я невероятно гордился дедом.

Мне часто приходилось оставаться дома в одиночестве. И я немного этого побаивался. Это случалось по утрам, когда папа уходил в банк на работу, Риккардо, мой брат, – в школу (он на шесть лет старше меня), а маме нужно было отправляться за покупками. Она собиралась и уходила, я был все еще в постели, и спустя две минуты после того, как закрывалась дверь и стихал звук ее шагов по лестнице, подступали страхи. Мне чудилось, что кто-то есть в других комнатах, я слышал странные шумы, поскрипывания, шаркания, приглушенные звуки – кажется, металлические. Тогда я натягивал одеяло на голову, притворяясь мертвым, и думал, что, когда вор (а кто там еще может быть, как не вор?) придет обыскивать мою комнату, он будет очень удивлен и разочарован, увидев мертвого мальчика, и уйдет. Слабая стратегия, но она работала, потому что никто не входил в комнату, чтобы в ней пошарить. По крайней мере, одеяло никто не поднимал. Когда я убеждался, что опасность миновала, я включал телевизор – папа купил второй, поменьше размером, чем тот, что стоял в гостиной, и поставил в моей комнате, какой подарок! – и смотрел «CHiPs», мой любимый сериал, выкручивая громкость на максимум, чтобы не слышать пугающих звуков. Спустя несколько минут запыхавшаяся мама врывалась в комнату.

– С ума сошел? Ты же оглохнешь!

И резким движением глушила звук.

Я корчил недовольную мину, но на самом деле был счастлив, что пережил этот период одиночества, и главное, был счастлив, что она вернулась. Между нами говоря, страх полностью так и не ушел: до сих пор, когда я слышу, как срабатывает сигнализация, я делаю вид, что сплю, и надеюсь на Илари, что она встанет и посмотрит, что случилось…

«CHiPs» мне нравился, потому что в нем показывали мечту того времени: двое американских патрульных едут на мотоциклах по дорогам Калифорнии. Что можно желать сильнее, чем «Харли-Дэвидсон»? После обеда показывали «Частный детектив Магнум», потом, конечно, «Холли и Бенджи», и я не знаю ни одного игрока моего поколения, который в детстве не упивался бы историями маленьких японских футболистов. Но было и время, когда зов улицы становился сильнее. В нашем квартале все друг друга знали, и мамы были совершенно спокойны: нас легко отпускали гулять, потому что везде были десятки глаз, которые контролировали всех и каждого. Например, владельцы магазинов на Виа Ветулониа, которые в отсутствие покупателей не сидели за прилавками, как это происходит сейчас, а выходили к дверям, на тротуар и болтали друг с другом, с прохожими и даже с нами, мальчишками. Я дружил со всеми их детьми. Среди них был Антонио по прозвищу Мертвец, потому что он всегда был бледный, были Бамбино, Джанкарло (даже двое – Пантано и Чиккаччи), и еще Марко и Соня, дети баристы, и, конечно, мой неразлучный двоюродный брат Анджело. Настоящая шайка, но в хорошем смысле слова: мы никогда ничего дурного не замышляли. Ну… почти никогда.

Однажды, когда мне было двенадцать лет, мы с Анджело и Бамбино вышли на улицу без мяча и увидели, что на школьном дворе играют в футбол два брата. Они не были частью нашей компании в полном смысле этого слова, потому что появлялись на улице время от времени – наверное, предки заставляли их много учиться. Но мы были знакомы, и поэтому мы попросились к ним; всего нас получилось бы пятеро, и для игры «три на три» не хватало бы одного человека. Но они заупрямились – типа, мяч наш, а не ваш, слово за слово, и чем больше мы настаивали, тем тверже они отказывали, перепасовываясь мячом так, чтобы держать его подальше от нас. Бамбино среди нас был самым горячим, тем, кто в известных ситуациях берет на себя инициативу. Он подобрал цепь, которой привязывают велосипеды к столбам, и начал водить ей по забору школы, производя зловещие звуки. Но эти двое были упрямыми, по-хорошему сдаваться не хотели, и в итоге дело дошло до толчков. Это не футбольный матч, в таком возрасте рост важен, но еще играет роль и то, сколько времени ты проводишь на улице. Братья бежали, бросив мяч нам на растерзание. Мы принялись гонять его, радостные, что победили старших, и быстро забыли стычку. Но забыли только мы. К сожалению, когда вечером мы пришли домой, нас уже ждали матери. В такой ярости мы их еще не видели. Они только что вернулись из комиссариата, что на Виа Чилича. Короче говоря, родители этих чертовых братьев заявили в полицию о нападении на их сыновей и краже мяча, и полицейские, которые нас знали, вызвали наших матерей, чтобы закончить все примирением и не давать делу дальнейшего хода. В соглашении, помимо выплаты стоимости мяча, разумеется, было и обязательство о примерном наказании, и на несколько дней мы должны были забыть о том, чтобы шляться по улицам квартала. Но и этим дело не закончилось, на следующий день в школе нас ждал десерт: я сидел на уроке, когда послышался стук в дверь. Вошла директриса по фамилии Паракалло (внушительная такая женщина, музыку преподавала), извинилась перед учителем и, глядя на меня, как-то подозрительно вежливо попросила:

И ВОТ НАС БУКВАЛЬНО ЗА УШИ ПОТАЩИЛИ ЧЕРЕЗ ВСЮ ШКОЛУ, НЕ ЗАБОТЯСЬ О НАШЕМ ДОБРОМ ИМЕНИ: В ЭТО ЖЕ ВРЕМЯ РАЗДАЛСЯ ЗВОНОК, И ВСЕ, КТО ВЫХОДИЛ ИЗ КЛАССОВ НА ПЕРЕМЕНУ, ВИДЕЛИ ЭТУ СЦЕНУ И СМЕЯЛИСЬ.

– Франческо, будь добр, выйди на минуточку.

Не повиноваться было нельзя, хотя из коридора явно потянуло жареным. Обоняние не подвело. Как только я вышел, она – фурия – схватила меня за ухо своими двумя тисками-пальцами; тиски на ее другой руке уже сжимали ухо Анджело и были глухи к его протестам. И вот нас буквально за уши потащили через всю школу, не заботясь о нашем добром имени: в это же время раздался звонок, и все, кто выходил из классов на перемену, видели эту сцену и смеялись. Где-то среди учеников хохотали и эти хреновы братья. Позорище было незабываемое.

Разумеется, то, что и худшие из моих «деяний» были связаны с мячом – не случайность. Папа рассказывал, что когда мне было всего восемь месяцев и мы отдыхали в Порто-Санто-Стефано, я давал представление, пиная на каменистом пляже оранжевый «Супер Сантос»^[3], который он мне купил, первый мяч из многих в моей жизни. Купил не для того, чтобы сделать из меня футбольного гения, ведь в восемь месяцев дети обычно еще не ходят, я же носил мяч с собой на прогулку, причем играл с ним на самых неподходящих поверхностях. Я даже спал с ним, как мне рассказывали. Не с игрушками, не со «Стальным Джигом» – роботом, который тогда был очень популярен. Только с «Супер Сантосом», и было понятно, что я чувствовал влияние, которое мяч окажет на всю мою жизнь.

Я выходил на улицу каждый день. Возвращался из школы (для этого было достаточно перейти дорогу, поскольку школа находилась напротив моего дома), что-то съедал и садился делать уроки на балконе – не ради свежего воздуха, а чтобы, завидев знакомое лицо, сразу бежать вниз, крича маме, что меня ждут.

– Уроки сделал? – Эта фраза всегда предвещала мой уход, потому что я в ответ кричал: «Да, да, да!» – и спустя секунду был уже слишком далеко, чтобы слышать следующий вопрос.

Наша компания состояла из человек тридцати, и мы считали наш квартал одним из самых классных в Риме – людный, но не бедный, с дворами, в которых можно играть, и прежде всего – оживленный в любое время суток. У меня было много родственников, по воскресеньям мы частенько кого-нибудь навещали в Трастевере или в Тестаччо. Я охотно ездил туда, но лучше всего чувствовал себя в родном квартале Порта Метрониа. Футбол целыми днями, беготня, детские проказы: одно время мы развлекались тем, что названивали в домофоны, но не просто звонили и сматывались – развлекуха была в том, чтобы представиться кем-то известным. Я изображал Джерри Скотти^[4].

– Кто там?

– Джерри Скотти!

И вот тут-то уже требовалось бежать со всех ног.

В футбол мы играли во дворах, но и на улицах тоже, потому что тогда еще не было строго определенных часов работы, и в два магазины закрывались, опускали жалюзи, иногда до пяти часов, предоставляя нам лучшие ворота, о которых мы только могли мечтать. Жители этому не очень были рады: каждый сильно пущенный в эти «ворота» мяч производил жуткий грохот и последующие ругательства, но нас это не заботило. Играли по «немецкой системе», то есть короткий пас в одно касание – классический стиль игры на тротуаре, который подразумевает контроль над тем, чтобы мяч не вылетел на дорогу. В чемпионском сезоне-2000/01 мы забили «Перудже» в похожем стиле: уйма касаний в толчее перед воротами, не давая мячу опуститься на землю. Самые большие трудности у нас появлялись тогда, когда мяч залетал на закрытый школьный двор. Мы давили кнопку звонка сторожа – сварливого дядьки – в надежде, что выйдет его сын Джиджи, наш сверстник: пацан, который почти никогда не гулял, сторонился, но был хороший и в душе добрый, не то что те двое братьев-доносчиков. Он всегда брал на себя труд вернуть нам мяч – один, два, три раза за вечер. Мы его за это любили.

Не так-то просто точно определить то время, когда я ощутил, что у меня есть талант, потому что одаренным меня считали всегда, с того самого пляжа в Порто-Санто-Стефано. Я хочу сказать, что речь не идет о суперспособностях, которые вдруг появились у меня по какой-то воле судьбы, как это бывает в комиксах, а о способностях врожденных. Возможно, первое понимание этого пришло после «Утят» – это такая игра на меткость, которой учат с детства. Цепочка ребят расставляется наверху широкой лестницы – мы играли напротив школы – и двигается сначала по горизонтали и потом, спускаясь по ступенькам, по диагонали до конца. Расстояние – около десяти метров, бьющий ставит около себя несколько мячей, которыми он должен попасть по «утятам», прежде чем они завершат свой путь. Это упражнение легкое только на первый взгляд. Тебе нужно попасть в несколько движущихся целей, сохраняя спокойствие, потому что постепенно они приближаются к концу пути и времени начинает не хватать. К тому же мячи, расставленные около бьющего, разные: накачанный, спущенный, резиновый, волейбольный… Нужно бить по каждому с нужной силой, всегда разной. Короче говоря, когда я первый раз попробовал эту игру – мне было то ли пять, то ли шесть лет, – я попал по всем целям.

Я помню удивленное выражение лиц Анджело и других ребят.

– А еще раз? – произнес кто-то.

Я повторил упражнение, но на этот раз один из ударов смазал. И почувствовал поднимающееся внутри раздражение, потому что я был способен не промахиваться, и если все-таки мазал, то ощущал себя немного неполноценным. Я считал, что этот ошибочный удар, единственный из дюжины ударов, которые я сделал в двух упражнениях, мог в каком-то смысле оставить пятно на репутации. Но на лице Анджело, как всегда, сообщающем мне что-то, я видел выражение, которое означает, что его удивление ничуть не ослабло. Тогда во мне стало расти что-то среднее между радостью и недоверием. Результат казался мне слишком хорошим, чтобы быть правдой, но у меня было чувство, что я могу недурно играть, и это меня вдохновляло больше.

На протяжении моей карьеры я повторял себе много раз, что судьба меня поцеловала в лоб. Но, когда моя мама заводит с кем-то дружеские отношения, она непременно рассказывает о другом поцелуе, и должен сказать, что даже я с трудом поверил бы, если бы ее рассказ не был подкреплен фотографией. История эта произошла, когда я был еще в начальной школе. Нас всех пригласили к папе в Ватикан, в зал аудиенций Павла VI. Толкаясь и усердно работая локтями, мама смогла пробиться в первые ряды, к ограждению, чтобы находиться как можно ближе к Иоанну Павлу II, и, когда папа появился и начал свой путь вдоль ограждения, она взяла меня на руки. Я был одет в ярко-желтый комбинезончик, такой, что его можно было принять за форму сборной Ватикана, и я был очень блондинистый – образцовый ангелочек, в общем. Когда папа прошел рядом, поглаживая руками детей, которых протягивали ему матери, он слегка коснулся рукой моих волос, и я подумал, что это все. Он прошел еще метра два и вдруг неожиданно остановился. Замерла и мама, которая уже собиралась опустить меня на землю. Иоанн Павел II вернулся назад, нагнулся и поцеловал меня в лоб. Не знаю, каких усилий это стоило маме, но она смогла не лишиться чувств и не упасть на землю.

– Фьорелла! Папа указал на Франческо! Он вернулся, чтобы его поцеловать! – восклицала мамина подруга, и в толчее, образовавшейся вокруг нас, кто-то вытянул у нее из сумочки кошелек. Всеобщее внимание немедленно переключилось на пропажу, которая быстро нашлась. Возвращение Иоанна Павла II повергло маму в настоящий шок. Обсуждая этот случай сейчас, она полагает, что в тот день я стал кем-то вроде Избранного, как в Америке называют Леброна Джеймса. Моя карьера, по ее мнению, это подтверждает. Впечатляющая история, да к тому же она подкреплена фотографией, сделанной в тот миг, но у Бога полно дел и без того, чтобы заниматься раздачей футбольного таланта. Иоанн Павел II поцеловал меня в лоб потому, что я был блондинчиком, одетым в желтое. Вот и все.

ИОАНН ПАВЕЛ II ВЕРНУЛСЯ НАЗАД, НАГНУЛСЯ И ПОЦЕЛОВАЛ МЕНЯ В ЛОБ.

В «утятах» я быстро стал чемпионом. Никогда не промазывал, и для интереса мы распределялись так, чтобы самые слабые ребята были в моей команде. В итоге мне приходилось думать не только о том, чтобы самому попадать, но и о том, чтобы исправлять их ошибки. Но даже и в этом случае я выигрывал, поражая свои цели прежде, чем они доходили даже до половины пути и помогая затем другим. Успех достигался благодаря двум факторам. Первый – резкий удар: мяч приклеивается к подъему стопы лишь на долю секунды и тут же отправляется в стелющийся и быстрый полет, цель не успеет увернуться, даже если и хотела бы. Несколько лет назад я забил так с передачи Жервиньо «Интеру» на «Сан-Сиро»: мяч после резкого удара влетел точно в угол, это был один из моих самых красивых голов на последнем этапе карьеры – я открыл счет, и мы выиграли 3:0. Второй фактор – это умение быстро обрабатывать мячи, которые ты ждешь от партнеров, и обеспечивать передачами тех, кто находится на ударной позиции. Многие впустую тратят время, выходя к воротам, потому что ошибаются в приеме мяча, и он со свистом пролетает мимо. Со мной такого не происходило (спасибо моим техническим навыкам), и секунды, выигранные таким образом, становились в матчах решающими.

Побеждать – это прекрасно, но больше всего мне нравилось ощущение, что одноклубники верят в меня: они были убеждены, что если я с ними, то успех команде гарантирован. Ответственность никогда не означала для меня «стресс», так было еще со времен «утят», и мне случалось перед исполнением некоторых пенальти в важных матчах мысленно возвращаться в школьный двор. Но об этом я расскажу чуть позже. И клянусь, что даже во времена игры на Виа Ветулониа волнение давало о себе знать. Волнение и финансовый аспект: папа давал мне каждый день тысячу лир на полдник, но я их копил, потому что когда мы играли на мороженое, я побеждал всегда. Однажды мне показалось, что фортуна отвернулась от меня. Я неожиданно проиграл, ребята тут же этим воспользовались: никакой дешевой ерунды, только дорогущее мороженое «Твистер» со сливками и шоколадом.

Думаю, что первым, кто понял величину моего таланта, был именно мой папа, Энцо. Это уменьшительное от Лоренцо, но его называли Шерифом, потому что он любил все держать под контролем, и когда кому-то что-то было нужно, то отец доставал это за полчаса. Он всегда настаивал на том, чтобы я ходил на площадь Эпиро, к рынку, потому что там играли ребята постарше, и, таким образом, это было более тяжелое испытание для меня. Он провожал меня до площади и, зная мою застенчивость, спрашивал напрямую, возьмут ли меня в игру. Поначалу со стороны ребят была некоторая сдержанность, на меня смотрели как на малыша и боялись мне навредить, но взрослому отказать не могли. Так я закрепился в составе и вскоре, под взглядом отца – тяжелым, но довольным, – матчи стали прерываться, потому что я вносил в игру дисбаланс. «Надо изменить составы», – и первым делом это касалось меня. В те годы за мной закрепилось прозвище Гном, потому что я не хотел расти, и мама, после того как сводила меня к врачу и спросила у него с некоторым вызовом (не ее ли в этом вина?), какого дьявола я все еще такой маленький, начала давать мне маточное молочко. В то время оно было на слуху, что-то вроде зелья из омелы у друидов в «Астериксе», но на вкус – настоящая гадость. Левокарнитин, еще одно средство для роста, был получше, его достоинство было в том, что по вкусу он напоминал вишню. Когда я прочитал о недуге Месси, с которым он боролся с детства в Аргентине, я почувствовал себя солидарным с ним. Я «начал» в двенадцать лет, и Гном вскоре был спрятан в сундук забытых прозвищ.

Когда проводишь на улице много времени, неизбежно становишься сыном квартала, в том смысле, что все тебя знают, прощают твои шалости (скажем, «капитошки» – мы бросались ими в водителей автобусов, которые, не имея в салоне кондиционера, ездили летом с опущенными стеклами), все следят, чтобы ты не попал в неприятности, и с чувством тебя обсуждают. Например, обойщик, чей магазин располагался рядом с моим подъездом, синьор Корацца. Когда мы немного подросли, он стал прерывать матчи, чтобы предложить нам скромно оплачиваемую работенку: пятьсот лир за перенос кресла на первый этаж, тысячу – за подъем дивана на второй. И делал это так, что вовлекал всех, потому что мы, те еще работнички, вырывали заказы друг у друга – деньги стали приносить нам чувство независимости. Я тратил их в основном на игровые автоматы, и в баре синьора Лустри я был чемпионом: некто FRA (то есть я, Франческо) заполнял собой все таблицы рекордов, и когда кто-то отваживался вписать в них и себя – помню, что там частенько появлялся какой-то PAO (видимо, Паоло), – я должен был низложить его хотя бы ценой игры до самого вечера. Так тратил свои первые заработки я, другие гуляли с девчонками, кто-то покупал сигареты, в общем, это была манна небесная для всех. А поскольку я был одним из первых, у кого появился скутер, я часто собирал немного монет, чтобы съездить и купить лакрицу в ларьке напротив кинотеатра «Маэстозо». Или воды из источников в парке Эджерия, потому что вода из супермаркета отдавала пластиком.

Сегодняшним молодым игрокам очень не хватает улицы, и не нужно копать глубоко, чтобы понять, почему в предыдущих поколениях вспыхивали таланты, а сейчас кажется таким сложным делом найти хоть одного. Мы проводили на улице пять часов в день, а летом – десять, пасовали и били или играли матчи. Кажется, что это несерьезно (и, возможно, так и есть), но такие игры – отличный способ для развития техники, инстинкта и способностей для выживания на поле. Сейчас гонять мяч запрещено везде, кроме спортивных центров, где тебя немедленно загоняют в клубные рамки, а развлечение становится тренировкой. Иногда мне хочется просто наброситься с кулаками на тех тренеров, которые выдвигают к детским командам требования, но я понимаю, что сейчас система работает так везде, забота о «физике» – это главное, и было бы странно делать что-то по-другому. У моего сына есть преимущество, потому что у нас в саду постелен газон, и, когда Кристиан свободен от учебы, я призываю его приглашать друзей, чтобы делать то, что делали мы: полчаса перепасовок и ударов для разминки, а потом – матч. Футбол, в который ты влюбляешься, именно таков, остальное – необходимая работа, когда ты приблизишься к возрасту, позволяющему стать профессионалом, но не тогда, когда тебе десять лет. Если тебе десять лет, ты должен изворачиваться, побеждая с помощью техники (например, дриблинга) в противостоянии с кем-то, кто больше и злее тебя. Это просто: люди вроде меня, Дель Пьеро, Баджо, Манчини, в детстве проводили время, развиваясь в свободном футболе, терзая мячом ворота гаража, смываясь, когда разбивали мячом стекло ризницы, преследуемые священником, который, даже если потом встречал тебя, ничего тебе не делал. Виа Ветулониа была для меня именно такой: моим волшебным парком для игр. Ценным и защищающим. Мы жили там аж до моего 24-летия, сезона, предшествующего завоеванию скудетто, когда выходить без маскировки стало уже невозможно, потому что улицы квартала, прежде всего после красивых побед, заполнялись фанатами, которые желали меня видеть, трогать, обнимать. И в ранний период моей популярности Порта Метрониа сворачивалась ежиным клубком, чтобы обеспечить мне секретное передвижение, благодаря которому я мог исчезать, если в этом была необходимость. Я уже был капитаном «Ромы», но все же проводил свободное время в гараже, играя в «брисколу» с друзьями детства. Когда же мне нужно было уходить, а толпы девчонок при этом ждали меня около моего «Мерседеса», механик Каталани одалживал мне какую-нибудь развалюху, не привлекающую внимания. И действительно, никто никогда не удостаивал взглядом облупленный «Фиат-500» или помятый «Гольф», медленно ползущий из гаража.

Вертеп Виа Ветулониа, однако, на этом закончился. Не было конкретного дня, когда к нам пришло понимание, что мы должны уехать. Хотя, может, и был – помню, как моя мать развела руками, это означало «что я могу поделать?», когда соседка ей заметила, что в третий раз за неделю украли коврик перед общей дверью. Фетишизм тифози может зайти даже очень далеко, но этого в то время я еще не знал: три коврика за неделю – потому что это «коврики Тотти» – стали для нас безмолвным приговором на выселение, хотя и скрепя сердце, потому что все нас любили. Но на собраниях жильцов стала привычной тема надписей красками на стенах дома (большинство – от наших тифози, но хватало и оскорблений от фанатов «Лацио»). Прежде чем сочувствие квартала превратилось бы во вражду, мы решили переехать, подыскивая спокойную виллу в Казаль Палокко, неподалеку от Тригории, на Виа дель Маре. Груз народной любви стал невыносимым.

2 Слишком хорош

С самого юного возраста я забивал уйму мячей потому, что отправлял их более-менее туда, куда хотел, и потому, что делал это хитро: вратари были невысокими, зачастую им не удавалось достать до перекладины, не прыгая, нужно было лишь положить мяч точно под перекладину – и дело в шляпе.

В «Фортитудо» я играл два года и учился основам, или, правильнее сказать, начинал совершенствовать то, что и так было у меня внутри. Использование тела, например: в зависимости от того, что я делал с мячом – бежал, пасовал, бил, – тело должно было сопровождать, обеспечивать, направлять. Мне было достаточно послушать объяснение один раз, чтобы потом хорошо выполнить упражнение, и с самого первого дня преподаватели были поражены тем, с какой легкостью я контролировал мяч. Говорили, что это обеспечивало мне большее спокойствие при выборе верного решения; на языке современного футбола это звучало бы как «выигрывать время». Секрет настолько древний, что не устаю советовать использовать его, хотя, боюсь, он исчез из сегодняшних футбольных школ: стена. Стена – это самый лучший партнер, которого только можно найти: если ты ему отдаешь хорошо, он и вернет тебе хорошо, но если отдашь ему плохо, он и вернет тебе плохо. Талант и много работы у стены с детства, во дворе школы «Манцони», научили меня контролю мяча. А контроль мяча – это пропуск в настоящий футбол.

Армандо Трилло, технический директор «Фортитудо», однажды позвал меня подписать анкету для подтверждения членства в клубе. Вернувшись домой, я рассказал об этом маме.

– Что ты подписываешь? – И мама в тревоге порвала бумагу. – Тебе всего шесть лет!

На самом деле бояться было нечего, подпись, ясно, никакой законной силы не имела, это всего лишь процедура, эмоционально вовлекающая детей в клуб, в котором они растут. Но синьор Трилло не желал оставить меня в покое, и когда мама пришла к нему с протестами, он сказал ей тихим, конспиративным голосом:

– Синьора Тотти, в вашем сыне есть что-то особенное. Когда он играет в футбол, он не мальчишка, как все остальные, он не просто лучше, чем остальные. Он – что-то другое.

Он посоветовал перевести меня в клуб, который ориентирован на более широкие соревнования, «Фортитудо» играл только в пределах квартала.

Возможность для этого наступила, когда «СМИТ» (это сокращение от Санта-Мария-ин-Трастевере) организовал просмотр для ребят моего возраста. Это был октябрь 1985 года, мне только что исполнилось девять лет – и, значит, я перешел во вторую возрастную группу, и нас с Анджело пригласили на просмотр (он тоже все еще играл в «Фортитудо»). В первом тайме мы сидели на скамейке, и я спрашивал себя: «Зачем мы здесь?» После перерыва нас выпустили на поле, я тут же начал выкидывать номера, отдавая себе отчет, что время у меня ограничено. Анджело, игравший центрфорварда, тоже был неплох. После игры ответственный за просмотр подбежал к нам. У него было лицо ребенка, который под елкой обнаружил подарок, о котором мечтал.

– Мы вас берем! Обоих!

Мой восторг бил фонтаном до небес, у Анджело энтузиазма было меньше. Мы пошли в душ, и я заметил, что шкафчики и вешалки железные, а не деревянные, как в «Фортитудо»; я искал доводы, которые могли бы убедить Анджело согласиться, но в итоге он отказался. «СМИТ» тренировался на полях, которые расположены на улице Сан-Тарчизио и около моста Маркони, действительно далеко от нашего дома, но мне было достаточно этого просмотра, чтобы понять, что для меня это шаг вперед. Если Анджело не согласится, я должен буду расстаться с ним. Только в смысле команды, конечно, в остальном мы всегда будем рядом, но это важно отметить: зов, которым футбол обратился ко мне, впервые оказался сильнее даже тормоза моей застенчивости. Нахальная ряха Анджело, с которым мы не разлучались, придавала мне уверенности, но открытый путь для моей страсти к футболу оказался важнее. В девять лет я, еще будучи ребенком, впервые понял, что идея стать серьезным футболистом может реализоваться. Или, по крайней мере, понял, что это во многом зависит от меня.

За «СМИТ» я играл меньше года, но это был ценный опыт для меня, потому что здесь я узнал, что такое боевой дух. Я помню все. Первый матч против «Спес Оми», 0:0. Первую победу против «Тре Фонтане». Первый гол, в ворота «Ина Каза», под проливным дождем – удар моего одноклубника Скано отразил голкипер, но на добивании проворнее всех оказался я. Первые знаки уважения от соперников, после гола в ворота «Аджип Петроли» – троих защитников, которых я обвел, и вратаря, мимо которого я пробросил мяч. Проще говоря, рост был быстрым и бурным. И имя появилось на слуху.

В тот год я впервые приехал в Тригорию, и мальчишку-«романисту» база «желто-красных» очень впечатлила: «СМИТ» пригласили на турнир «Прими Кальчи», мы победили в двух играх и уступили в финале, но главное, что мне удалось воспользоваться возможностью обследовать каждый уголок, доступный для гостей спортивного центра. Еще один турнир, который стоит упомянуть, состоялся в Маккарезе, пригороде Рима; мы его выиграли, а меня признали лучшим. Это было последним моим достижением в «СМИТ», поскольку я одной ногой уже был в «Лодиджани», но помню празднование с нашим тренером, Карло Бариджелли, который был еще и другом моего папы. Именно он был тем, кто организовал тот просмотр.

«Лодиджани» – это третий клуб Рима после двух грандов, и список игроков, которых он вырастил и которые пришли в Серию А, очень длинный. Мне все говорили, что это трамплин для роста. На просмотре я не сыграл ни минуты. В этом не было нужды. Мне дали мяч, чтобы я размялся, посмотрели немного и остановили меня.

– Отлично, Франческо, ты – такой, как нам и говорили, мы тебя берем.

Главным в клубе был Ринальдо Саграмола, впоследствии он работал директором многих клубов Серии А. Он вверил меня заботам двух тренеров – Эмидио Нерони и Фернандо Мастропьетро. Сначала я играл с ребятами моего возраста, потом с ребятами постарше, и, ожидая раскрытия моих физических кондиций (я все еще Гном), Нерони поставил меня перед обороной, опорным полузащитником. Скажем так, маленьким Пирло. Это замечательная позиция, потому что у меня есть нога, которая отправляет мяч далеко и точно, и таким образом я состряпал десяток потенциально голевых передач за игру. Но, когда я наконец-то начинаю расти, Мастропьетро выдвинул меня вперед, давая понять, что «перемена» закончилась. Центрфорвард, даже так: я забил сорок мячей за сезон (а эти вратари уже доставали до перекладины!) и начал догадываться, что скоро должен буду покинуть «Лодиджани», я и здесь слишком хорош. Не случайно ни Нерони, ни Мастропьетро никогда не давали мне десятый номер, хотя и понимали, что я его достоин^[5]. Восьмой, и только восьмой. Ход их мыслей, как стало известно позже, был таким: давление на меня росло столь стремительными темпами, что я мог потерять голову, и «десятка» только ускорила бы этот процесс. Нерони настаивал на том, что мне нужно научиться выдерживать фолы на себе, потому что, по его мнению, мне было суждено подвергаться им в большом количестве, и не было никогда пророчества столь точного. Иногда мы обсуждали это, потому что удары становились все более акцентированными, но он был прав: это совершенствовало меня в поведении на поле. Я становился более терпимым. Проще говоря, начал сосуществовать со своим талантом.

В этом возрасте давление в основном происходит из-за ожиданий, но я научился управлять им еще со школьных турниров, когда специалисты-селекционеры шутили «пас на Тотти – и всем бежать вперед». Конечно, после нескольких игр я обнаружил, что мне стали уделять особое внимание (я всегда видел рядом с собой двоих, а в те времена наготове был еще и либеро, в случае если я убегал от обоих), и главное – замечал насупленные взгляды родителей соперников. На их лицах была смесь удовлетворения от высокого уровня игры, в которой участвуют их дети, и раздражение от того, что эту игру ведут не их дети, а соперник. Приходили и наши родители и создавали немалый шум. Не столько мои, молчаливые и сдержанные, сколько другие: отец Давида Джубилато, моего одноклубника тех лет, ставшего впоследствии профессионалом, сходил с ума от моих номеров. Слышно было только его, он хорошо воодушевлял.

Заметка на память: в январе 1988 года «Лодиджани» выиграл в Руджери-ди-Монтесакро Кубок Ленцини. Матч против «Лацио» (2:0) я провел хорошо, а капитана «орлов» звали Алессандро Неста, и это имя еще не раз появится в этой книге.

В это время я начал посещать стадион «Олимпико». Мне было девять лет, когда я впервые присоединился к семейной группе, которая шла на центральную трибуну «Тевере»: дяди, двоюродные братья, мой отец – нас набралось около десятка, мы отправились на двух машинах, и даже несмотря на то что ехали мы в тесноте, я чувствовал себя счастливым мальчишкой. Можно было беспрепятственно проходить внутрь с рюкзаками. И вот в десять утра (нужно было еще занять хорошие места на трибуне аж за три часа до стартового свистка – я никогда не понимал почему) мама забила мне рюкзак провизией: бутерброд с омлетом, безнадежно теплая «Кока-кола», банан, а также карты для «скопы» и «трессетте»^[6] и радиоприемник, чтобы следить за ходом других матчей. Когда игроки вышли на поле для разминки, я был на седьмом небе от счастья. Мимо нашей трибуны пробежали Нела и Бруно Конти – так близко, что их почти можно было потрогать, и я чувствовал гордость от того, что болею за «Рому». Бруно был чемпионом мира, и мне казалось невероятным то, что можно видеть вживую такую важную персону.

Что мне еще ужасно нравилось на стадионе – это незнакомые люди, которые сидят рядом и высказывают разные неожиданные мысли о команде и обо всем на свете. Иногда я спрашивал папу, что они имеют в виду, иногда не слушал их, если они говорили об игроках плохо.

Года два спустя, с пропуском «Лодиджани», который давал мне свободный вход, я в первый раз пошел на Южную трибуну с моим братом Риккардо и двумя кузенами. Это был другой опыт, потому что фанатизм – более агрессивная поддержка, семьи сюда не ходят, только безбашенные пацаны. Я смотрел на лидеров фанатских группировок со смесью восхищения и страха: это люди, которым запрещали вход на стадион, которые заканчивали за решеткой, и даже смертью, потому что обстановка тогда была непростой. Однако из того времени я помню еще кое-что: всем было наплевать на политику, и в отличие от сегодняшних дней туда приходили для того, чтобы фанатеть.

Я перестал ходить на фанатскую трибуну спустя несколько лет, когда уже был игроком «Ромы», в день матча против «Наполи». Мы с Риккардо отправились на «Олимпико» на скутерах, припарковали их подальше от Северной трибуны, в привычном для нас месте. Но в тот вечер произошли столкновения тифози, и при выходе со стадиона мы внезапно обнаружили себя в центре сражения между армией неаполитанцев и батальоном полицейских. Положение тяжелое. «Коктейли Молотова» с одной стороны, слезоточивый газ – с другой, бежать невозможно: у меня было чувство, что на этот раз все закончится действительно плохо. Потом полицейские рассекли толпу на тысячи ручейков, но когда мы подошли к стоянке, то нашли свои скутеры совершенно разбитыми. Трехчасовое возвращение домой было невеселым. А объяснение родным причин опоздания – ошибкой. С тех пор стадион оказался под запретом, по крайней мере до моего привлечения в команду мальчишек, подающих мячи.

ИЗ ТОГО ВРЕМЕНИ Я ПОМНЮ ЕЩЕ КОЕ-ЧТО: ВСЕМ БЫЛО НАПЛЕВАТЬ НА ПОЛИТИКУ, И В ОТЛИЧИЕ ОТ СЕГОДНЯШНИХ ДНЕЙ ТУДА ПРИХОДИЛИ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ФАНАТЕТЬ.

В моей карьере были три конкретных возможности покинуть Рим. Я расскажу вам обо всех и начну с первой. Это случилось летним днем 1988 года, когда Ариедо Брайда постучал в дверь на Виа Ветулониа.

Визит, анонсированный по телефону всего за несколько часов до приезда Брайды, перевернул всю семью вверх дном. Он – генеральный директор «Милана», чемпиона Италии, правая рука Галлиани, футбольный специалист, работающий на ужасающую всех отлаженную машину, созданную два года назад Сильвио Берлускони для возрождения «красно-черных». Желание Брайды встретиться с нами безусловно свидетельствовало о его интересе ко мне. Гостиная была приведена в порядок, мама и папа сели напротив меня, Риккардо рядом с ними, а я – в углу комнаты, как будто меня все это не касается. И на самом деле я отдавал себе отчет в том, что права голоса у меня нет. В двенадцать лет это было бы рановато.

Речь Брайды, который не прекращал терзать узел галстука, сводилась к следующему:

– Дорогие синьора и синьор Тотти! Президент Берлускони выделяет много средств для того, чтобы вернуть «Милан» в число лучших команд мира. За первые два года мы подписали множество чемпионов из Италии и со всего мира, но в наших традициях также заботиться о юном поколении, мы растим в Италии мастеров завтрашнего дня – например, Паоло Мальдини, символа нашей деятельности на этом направлении. У «Милана» много скаутов в Риме, и все они обращают внимание на выдающиеся качества вашего сына, Франческо. Мы были бы счастливы, если бы он присоединился к нам, переехав в Милан. Он, конечно, очень молод, но от имени людей, которые будут ему помогать и будут заботиться о нем, начиная со школы (мы выберем ее вместе с вами) и заканчивая спортивным центром «Миланелло» (он станет его новым домом), а также от своего имени я гарантирую вам лучшие условия для роста Франческо как в футбольном, так и в личностном плане. Я не приехал бы к вам, если бы имел хотя бы толику сомнения. У Франческо огромный потенциал, и никакой клуб не поможет ему развить его лучше, чем «Милан».

Окончание речи – самое время для эффектного жеста. Брайда вытащил из портфеля, который он принес с собой, красно-черную футболку моего размера и протянул ее мне. Я, дождавшись знака одобрения со стороны мамы, поднялся и взял футболку из его рук. Брайда также добавил, что нет необходимости переезжать прямо сейчас, если это неудобно. Если семья хотела бы удержать меня потому, что еще я слишком мал (а это действительно так), то «Милан» не видит здесь затруднений и оставит меня еще на год или два в «Лодиджани». Важно подписать соглашение, чтобы оставить не у дел другие большие клубы…

– …которые неизбежно постучат в вашу дверь. Мы, «Милан», прибыли первыми потому, что у нас все хорошо организовано, но если Франческо продолжит так расти, у вашей двери скоро выстроится очередь.

Брайда – настоящий джентльмен, он не пытался увезти меня, говоря, что его поезд – единственный на этом маршруте, но он говорил, что его поезд – лучший. Он дал понять, что готов выписать чек для покрытия расходов семьи, чтобы она могла навещать меня, и цифра заставила нас открыть рот: сто пятьдесят миллионов лир, и, как я узнал позже, столько же «Милан» предложил «Лодиджани». Когда он, прощаясь, пожимал мою руку, он попросил меня поднять глаза, поскольку я уперся ими в пол:

– Возможно, однажды твой взгляд будет повелевать целым «Сан-Сиро». Смотри вперед, парень.

Тот «Милан» (и я говорю это не потому, что их генеральный директор лично приехал ко мне на переговоры) был единственной итальянской командой, исключая «Рому», ради которой я бы согласился на переезд. Объясню подробнее. Я болею за «Рому» с первого дня, который я помню, альтернативы не было никогда, и тот факт, что я стал символом клуба, – это самая большая гордость из всех, что я испытывал. Допуская это, Брайда приехал ко мне сразу после завоевания скудетто командой Сакки, и в то время мой футбольный вкус уже достаточно развился для того, чтобы оценить качество игры. Так что я хочу, чтобы меня правильно понимали, когда я говорю, что «Милан» Сакки был самой волнующей из команд, которые я когда-либо видел, единственная, в которой я хотел играть в своих мечтах. Мы говорим о впечатлении от игры, не о чувствах, как в случае с «Ромой»: это впечатление было большим, и перспектива оказаться в этой школе затрагивала во мне какие-то скрытые струны. Я прощался с синьором Брайдой, смотрел в глаза родителей, чтобы понять, как они это все приняли, и не мог бы сказать с уверенностью, что именно я хотел в них увидеть.

Так или иначе ответ был «нет», и был дан спустя два дня: «Мы – очень цельная семья и не планируем разделяться. Во всяком случае, не так быстро». Я слишком мал и буду таким даже через два года, несмотря на то что «Милан» в любом случае хотел перевезти меня на север страны.

– Проведи еще сезон в «Лодиджани» без принятия обязательств, а потом поглядим, – решил отец.

Расчет был понятный: если Брайда прав, в течение года могли поступить другие предложения, среди которых могло оказаться и то, которого мы все ждали. К пониманию этого я приду только позже, но в те волнительные дни мои мама и папа попросили совета у Стефано Каиры, одного из сотрудников Федерации футбола и, главное, сына близкой подруги мамы. Он осведомился о суммах, которые, понятно, взволновали родителей, и ответил, осторожно подбирая слова:

– Энцо, Фьорелла… Это очень большие деньги, но уверяю вас, вскоре это будут просто гроши за Франческо. Не отправляйте его из дома, а я проведу разведку на местности.

«Местностью» был Раффаэле Рануччи, вице-президент «Ромы» и руководитель молодежного сектора «желто-красных».

Это был год перемен. Я окончил начальную школу, и в новой школе, «Пасколи», обучение стало более интенсивным^[7]. Мама каждый день приезжала забирать меня на «Фиате-126», привозила мне холодную пасту, бутерброд с ветчиной и сок, и мы отправлялись в спортивный центр «Франческа Джанни», что на окраине Рима, в Сан-Базилио, – там расположена база «Лодиджани». Сорок пять минут на машине, мы приезжаем, и бегу в раздевалку, заканчиваю в 17.30. Самое сложное – «плата» за возвращение домой. В час пик это намного хуже: два часа в машине я проводил, делая домашние задания и повторяя историю и географию, которые мама выучила, пока ждала меня, и которые мне вдалбливала, чтобы ускорить мое обучение. Я съедал еще один бутерброд и нередко засыпал от усталости, даже не доев его. Домой возвращался без сил, и максимальное развлечение, которое я мог себе позволить, – это сыграть разок на автомате, в таблице рекордов которого все чаще появляются достижения, лишенные аббревиатуры FRA.

Проще всего отношения в «Пасколи» наладились с физруком, Скалой. Он только-только получил диплом, был очень молод – двадцать четыре года, – и вообще, мы уже виделись, потому что он курировал физподготовку в клубе «Ромулеа» – одном из самых сильных любительских клубов города. Там играл мой друг Джанкарло Пантано, и однажды, когда я пришел его навестить, он познакомил меня с этим тренером, и его имя еще не раз появится в этом рассказе. А, забыл: тренера Скалу зовут Вито.

Однажды весной Саграмола вызвал моих родителей и Риккардо. Время пришло, но в этот раз я не участвовал в переговорах. «Лодиджани» получил предложения от «Лацио» и «Ромы», плюс еще в силе был такой же запрос от «Милана», который мы отвергли прошлым летом.

– Выбор за вами, – подытожил Саграмола, обозначив, что если говорить о клубах, то наиболее предпочтительное предложение – от «Лацио». Легко понять почему: это было предложение денег, в то время как «Рома» принципиально не платила за молодых, и к тому же Рануччи включил в сделку двух игроков из молодежного состава, которые могли быть очень полезны «Лодиджани».

Один факт (известный, но он вызывает смех каждый раз, когда я о нем рассказываю): в молодости моя мама болела за «Лацио». Мое предпочтение «Роме» было очевидным (мы обсуждали его перед встречей с Саграмолой, хотя в этом и не было необходимости), и Риккардо вдруг испугался, что мама сделает другой выбор. Глядя ей в глаза, как бы призывая ее молчать, он пнул ее под столом ногой – задел по касательной, но оставил приличный синяк. Эта сценка могла бы стать эпизодом в хорошей комедии, и жаль, что меня там не было.

– Синьор Саграмола, Франческо хочет перейти в «Рому», и мы здесь для того, чтобы помочь ему осуществить эту мечту, – услышал Риккардо мамины слова и убрал ногу.

В июне все было решено: я собрал вещи и попрощался с «Лодиджани» и друзьями – в конце августа, когда возобновится сезон, я буду представлен на стадионе «Тре Фонтане», что на Виа Кристофоро Коломбо, где тренируются молодежные команды «Ромы».

– НАС ДЕСЯТОК СОХНЕТ ПО НЕЙ ЦЕЛУЮ НЕДЕЛЮ, А ОНА ВЫБИРАЕТ ТЕБЯ! СОПЛЯКА! – ВОСКЛИЦАЛ ОН. – НЕ ЗНАЮ, СМЕЯТЬСЯ ИЛИ ПЛАКАТЬ.

Остановимся здесь ненадолго, потому что мне почти тринадцать лет, я вот-вот выйду на главный перекресток в моей жизни, и некоторые черты моего характера начали формироваться параллельно с моим ростом как игрока. Даже больше: думаю, что все это связано между собой. Я уже не наивный ребенок, который мечтает стать работником бензоколонки, потому что пачки банкнот, свернутые в трубочку в его карманах, кажутся мальчишке всем богатством мира. Нет, я слишком хорошо понял, что мое будущее на кону именно здесь, на футбольных полях, и уверенность в таланте, все более твердая, день за днем формировала мой характер, добавляя к нему лидерские качества. Проще говоря, когда одноклубники не знали, что делать, они вопросительно смотрели на меня, и я совершенно непринужденно говорил одному остаться сзади, а другому – быть рядом, чтобы сыграть в стенку, третьему – чтобы он врывался на скорости вперед, когда видел, что мое движение может закончиться забросом. Конечно, это указания тренеров, которые они давали нам при подготовке к игре, но на поле главным становится наиболее талантливый игрок. И ты никогда не будешь по-настоящему самым талантливым, если не замкнешь на себя ответственность за всю команду.

Моя эволюция, как я уже говорил, происходила и на поле, и за его пределами. Я оставался застенчивым в общении со взрослыми – это то, над чем я должен был работать, – но с другими ребятами отношения развивались хорошо, к моему слову прислушивались, моя личность раскрывалась. Лето 1989 года стало особенным, потому что подписание соглашения с «Ромой» мне явно придало новую уверенность. Не самонадеянность, у меня никогда ее не было, а уверенность в ресурсах, которые есть во мне, вот. Тем летом случилось и другое важное событие. Наряду с обычным отдыхом в доме в Торваянике мы съездили в Тропеа, в семейный кемпинг, в компании родственников. Это красивое место, безопасное, и наша банда кузенов была огромна: родители отпускали нас до позднего вечера без особых затруднений. Среди друзей, которыми мы обзавелись, оказалась одна очень красивая девчонка, Джулия, ей было шестнадцать лет, она тоже отдыхала и пользовалась такой же свободой. Риккардо и другие вертелись вокруг нее, а я поглядывал на нее тайком, потому что она была действительно красивой, но жаль, что такой взрослой – на три года старше меня… Однажды вечером я пришел к месту нашего общего сбора раньше других и нашел ее там одну. Она улыбалась мне так, как будто бы ничего другого не ожидала.

– Привет, Франческо, пройдемся по пляжу?

– Конечно.

Она взяла меня за руку, мы прошли первые ряды шезлонгов, освещенные прожекторами, углубились в зону, погруженную в темноту. Шезлонги, шум прибоя. Не теряя времени, Джулия меня поцеловала. Потом мы сели, снова принялись целоваться и уже не останавливались. Удивление сменилось приятным чувством, Джулия направляла мои руки и помогала справиться со смущением, которое перешло в желание. Она следовала моим движениям, гладила мои волосы, когда все закончилось, когда первый раз пришла и стихла гормональная буря и снова вернулись смущение и удивление. Мы возвратились на площадь, держась за руки, не говоря ни слова, под взглядами других – сначала заинтригованными, а потом изумленными. Когда мы вернулись в кемпинг, ночью, я рассказал все Риккардо.

– Нас десяток сохнет по ней целую неделю, а она выбирает тебя! Сопляка! – восклицал он. – Не знаю, смеяться или плакать.

Мне жаль. Нет, неправда: мне не жаль.

Моим первым тренером в «Роме» стал Франко Суперки. В бытность вратарем он выиграл скудетто в составе «Фиорентины» и еще один – в «Роме», будучи запасным голкипером. Это придавало ему серьезный вес. Он тренировал команды U-15, у него были четкие идеи относительно моей позиции на поле и номера на футболке: я «десятка», располагаюсь под двумя нападающими. Я знал, что в клубе хотели, чтобы я играл чистого форварда, но Суперки верил своей интуиции, он считал, что не было смысла заставлять меня ждать, когда мяч придет в атаку, я всегда должен был находиться в сердце игры. Руководство к нему прислушивалось, и, даже когда я перешел на следующий уровень, региональный, позиция и номер остались прежними. Мой рост продолжился и при тренере Марио Карневале, и это было совершенно логично, потому что за мной наблюдал Джильдо Джаннини, отец моего идола Джузеппе: Джильдо вместе с Джузеппе Лупи отвечали за молодежный сектор «желто-красных». Джаннини несколько лет наблюдал за мной, а первым, кто обратил его внимание на мои качества, был синьор Трилло, еще во времена «Фортитудо».

– До получения мяча ты не сделал ничего, – шутил он, детально разбирая мою игру. Он был без ума от меня, потому что я напоминал ему то, каким был его сын Джузеппе. «Принц». Капитан «Ромы».

По воскресеньям я ходил на стадион, подавая мячи в матчах Серии А. Кульминацией этого сезона стал чемпионат мира, «Олимпико» закрыли для проведения работ, которые становились все более лихорадочными, и «Рома» играла домашние матчи на «Фламинио», где зрители сидели очень близко к полю, потому что там нет беговых дорожек. Это были очень счастливые дни с разных точек зрения. Тогда чемпионату Италии не было равных в мире, и, стоя у кромки поля, можно было восхищаться чемпионами, «воруя» у них мастерство. Оставаясь «романистой», я сходил с ума от того, как бил внутренней стороной стопы Хесслер: кто-то другой пахал бы землю, чтобы так пробить, у Томаса же была идеальная чистота касания. Я говорил о разных удовольствиях от этих дней. Среди них было, например, то, что команда в том году была не бог весть какая, тифози злились и забрасывали игроков монетками, которые мы, храбрые болл-бои, собирали. И прятали в карманы. Одна неудачная игра могла принести десять-пятнадцать тысяч лир каждому. Мы все болели за «Рому», но, если она играла плохо и уступала, это было маленькое (маленькое, не большое) утешение. Опыт болл-боя позже открыл мне двери на чемпионат мира. Нас выбрали тридцать человек – пятнадцать из «Ромы», пятнадцать из «Лацио». Перед финальным матчем между Германией и Аргентиной Кубок мира прибыл на стадион на гольф-каре, он был как святыня. Когда машина остановилась около меня, я не вытерпел: набрался смелости и протянул к нему руку. Касание было как электрическое, я был взбудоражен одной лишь мыслью о том, что дотронулся до него, как и другие мальчишки, среди которых был и Давиде Липпи. Если бы я только знал, что через шестнадцать лет мы вместе с его отцом поднимем этот кубок в берлинское небо…

Мама возила меня каждый день на «Тре Фонтане», придерживаясь привычки учить в машине мои уроки и пересказывать их мне по дороге домой. Ее усердие впечатляло, и я очень разозлился, когда полностью провалил экзамены – я этого не заслуживал. История была такая: в мае мы с командой должны были ехать на Сардинию для участия в турнире. Неприятность заключалась в том, что футболистом-школьником был не только я – в «Ромулеа», «Альмасе» и других клубах таких ребят набралось еще четверо, и это был период турниров. Итак, мы впятером отсутствовали, минимально необходимого количества учеников для школьной экскурсии в Неаполь не набралось, поездку отменили. Был жуткий скандал, классная руководительница вызвала родителей футболистов и с недовольным лицом выговаривала им, что школа важнее футбола. Учителя музыки, английского и математики задумали месть: задания в билетах были известны заранее, но когда мы пришли сдавать экзамены, выяснилось, что вопросы в билетах уже совершенно другие. Все. Немая сцена. Восстали учителя итальянского и физкультуры (Вито уже не было), которые поняли коварство, но результат не изменился: интересы школы перевесили интересы футбола.

Президент «Ромы», сенатор Дино Виола, человек, при котором команда завоевала скудетто в 1983 году, был настоящей легендой. У меня немного дрожали колени, когда он пришел навестить нас на праздновании Рождества 1990 года, и, будучи представлен ему, я уже не оставался без его внимания. Сенатор был очень истощен и болен, рядом с ним всегда находились два человека, готовые его поддержать, и я пожимал ему руку со всей осторожностью, так как боялся сделать ему больно.

– Ты – Франческо, мне все о тебе говорят. Молодец, молодец, – говорил тихо, но так, что его было прекрасно слышно. – Сколько тебе лет, мальчик?

– Четырнадцать, синьор президент.

– Вот, четырнадцать. Если продолжишь играть так же, скажу тренеру, чтобы он выпустил тебя на поле в Серии А в шестнадцать, как только регламент позволит.

Я хотел вынуть свою ладонь из руки президента, но он придержал меня.

Я ХОТЕЛ ВЫНУТЬ СВОЮ ЛАДОНЬ ИЗ РУКИ ПРЕЗИДЕНТА, НО ОН ПРИДЕРЖАЛ МЕНЯ.

– ФРАНЧЕСКО… ТОТТИ, ТАК? МОЛОДЕЦ, МОЛОДЕЦ. ТЫ БУДЕШЬ НУЖЕН «РОМЕ»…

– Франческо… Тотти, так? Молодец, молодец. Ты будешь нужен «Роме»…

Он отпустил мою руку, но взгляд все еще удерживал на мне, даже когда к нему подвели следующего игрока. Я остался под большим впечатлением от него, но не прошло и месяца, как Джильдо Джаннини собрал всех, чтобы сообщить, что Виола скончался. Я вспоминал слова президента и те усилия, которые он делал, чтобы сказать мне их – он как будто поручал мне будущее «Ромы». Я вызвался помогать на церемонии похорон, и это было самое меньшее, что я мог сделать.

Я кочевал из одной команды «Ромы» в другую, всегда играя с ребятами старше меня. Вито Скала, который вскоре пришел в «Рому» и доверие к которому с моей стороны крепло все больше, поведал, что тренеры футболили меня туда-сюда потому, что хотели использовать везде, они были влюблены в мои действия (я играл с поднятой головой), считали меня феноменом. Я практически шагнул напрямую из U-15 в молодежный состав клуба, минуя возраст U-17, за исключением одного матча: финального, против «Милана», который мы выиграли 2:0 в Читта-ди-Кастелло под руководством тренера Эцио Селлы. Первый мяч после моей передачи забил Даниэле Де Росси, один из ребят того поколения, который в своей карьере заслуживал намного большего, но все испортили травмы колена.

Заход на сближение с главной командой был беспрепятственным еще и потому, что я быстро освоил некоторые обязательства. Если хочешь стать профессионалом, живи как профессионал с самого начала: режим исключает многое из того, что ребята моего возраста начинают ценить, – от алкоголя до вечеринок на дискотеках, от сигарет до мотоциклов, но я не считал ни один из этих запретов лишением. Ошибся только один раз, и расскажу об этом случае, потому что хочу описать понимание, растущее во мне с опытом. Хм, этот случай имеет много общего с тем прекрасным вечером в Тропеа…

Самой симпатичной девчонкой в «Пасколи» была Сара; она из другого класса, но мы были знакомы, а Ханге, датчанка, была ее лучшей подругой. Весенним утром все классы отправились на экскурсию на завод «Кока-Кола», и я, воспользовавшись тем, что Сара отстала от своих, чтобы поболтать с Ханге, вклинился между ними, небрежно взяв ее под руку. Она взглянула на меня, я улыбнулся, руку она не отняла. Так мы прошли мимо всего конвейера завода, почти не глядя друг на друга, но и не прерывая контакта. Поскольку экскурсия должна была продлиться до двенадцати, мы все договорились с Ханге, что родители заедут за нами к ней домой, раз уж она жила недалеко от школы. Сара тоже была с нами, и в одно мгновение мы оказались с ней в комнате подруги, в то время как все остались в гостиной и, думаю, бесились от зависти. Мама должна была заехать за мной в час, чтобы отвезти меня на тренировку, но обстановка в комнате слишком благоприятствовала тому, чтобы позабыть обо всех часах на свете. Когда я очнулся, было уже 14.20. Паника. Я мгновенно собрался под ее изумленным взглядом («Ты куда?!»), сказал, что позвоню, и побежал, перепрыгивая через четыре ступеньки. Мама металась возле машины, говорила, что звонила сто раз, но никто не отвечал (я догадывался, что друзья не знали, что ей сказать).

– Мам, извини, извини, извини, все, едем скорее!

Она меня запилила, тренер высказал мне все, и поцелуи с учетом последующих событий обернулись настоящим кошмаром. И я поклялся себе, что с этой минуты буду настоящим профессионалом.

Этому поспособствовало и то, что Сара, невзирая на мои попытки снова связаться с ней с помощью Ханге, больше ничего не хотела обо мне слышать.

3 «Осторожно, двери закрываются!»

Ранняя весна в Тригории, суббота, погода уже отличная, и некоторые игроки главной команды лениво переваривают обед, загорая на краю поля. здесь мы, молодежка, играем с «Асколи»; матч несложный, я быстро задаю тон игре, сделав дубль. Слышу аплодисменты, когда иду в раздевалку на перерыв, но не успеваю заметить, кто этот аплодирующий поклонник. Вито, который часто контактирует с главной командой, сообщает мне, что мой талант заметили и что в команде, которую тренирует Бошков, предлагают включить меня в состав на выездной матч Серии А, чтобы дать мне подышать атмосферой дебюта. Знать об этом приятно, но это будущее: мне едва исполнилось шестнадцать с половиной, я сейчас играю в молодежке, пусть по возрасту и должен быть еще в юниорской команде.

Франческо Транканелли, один из руководителей, остановил меня перед выходом на поле.

– Франческо, иди в душ, на второй тайм ты не выходишь. Сегодня на утренней тренировке получил травму форвард, ты поедешь с нами в Брешию.

Первым среди всех чувств, которые я испытал от этой новости (фактически она означала пропуск в большой футбол), был стыд. Я ни разу не тренировался с главной командой, ни с кем там не был знаком, и у меня перехватывало дыхание от мысли, что я буду с ними. Я не испытывал никакого энтузиазма, а уж о радости и речи быть не могло. Мне было стыдно за мою несостоятельность, которую я непременно должен был обнаружить перед игроками Серии А. Я долго стоял под душем – мне казалось, что я должен смыть с себя какую-то накипь. Потом натянул на себя чистую одежду, которая, к счастью, у меня была, и, выйдя, столкнулся лицом к лицу с обеспокоенными родителями, которые спустились с трибуны к раздевалке.

– Почему ты не вышел на второй тайм? У тебя травма?

– Я еду в Брешию с главной командой, – ответил я и, видя их изумление, развел руками.

– Как? Ты будешь играть?!

– Кто знает… Не думаю.

И вот я уже положил сумку в багажник автобуса, съежился на сиденье в глубине салона, осматривался, пытаясь стать невидимым. Кто-то улыбался мне, кто-то подкалывал, полчаса езды – и мы приехали в Чампино, погрузились на борт воздушного судна, принадлежащего флоту Чаррапико – президента, который получил клуб в управление от вдовы Виолы. Я был голоден, но даже после взлета не смел приблизиться к шоколадкам и орешкам, предназначенным для игроков, которые, между прочим, в Тригории поели, а вот я-то – нет. На помощь пришли Джаннини и Темпестилли, двое «стариков».

– Давай лопай, а то до ужина не дотянешь, – улыбнулись они, увидев кучу шоколада и, вероятно, поняв ситуацию.

Я взял одну плитку, сделал это, видимо, очень несмело, потому что оба хором воскликнули:

– Да бери, никто тебя не укусит!

И уверили меня, что чувства, которые я испытываю, для них не новость, с ними тоже такое было и что все будет нормально.

– Ты хорош, Франческо. Отец мне постоянно говорит, что у «Ромы» с тобой есть большое будущее. Тебе нужно просто оставаться спокойным, не пугаться этих старикашек.

И Джаннини обвел рукой салон, показывая на остальных игроков. Кто-то спал (да как вообще можно спать в полете?!), кто-то резался в карты, двое-трое шуршали газетами.

– В гостинице я тебя со всеми познакомлю, – пообещал в завершение капитан.

Я пробормотал что-то благодарное и впервые отважился на гримасу, которая отдаленно напоминала улыбку.

«Рома» Вуядина Бошкова, который клевал носом на первом ряду, была командой, уже давно неспособной расправить крылья: в таблице она шла десятой, далеко от лидирующей группы, во главе которой был «Милан» Фабио Капелло. В целом после скудетто и финала Кубка чемпионов в начале восьмидесятых «Рома» постепенно теряла уровень, сползая в середину таблицы, и это обстоятельство город терпел с трудом. Выезд в Брешию состоялся после вылета из Кубка УЕФА от дортмундской «Боруссии»; вылет же из Кубка Италии – в финале «Рома» потерпела поражение от «Торино» – был еще впереди.

Гостиница в Брешии оказалась шикарной, ну или мне так казалось. Мы прибыли туда ближе к вечеру. Для меня, к счастью, был приготовлен отдельный номер, потому что с нами не было одного игрока, Хесслера – именно он-то и получил травму. Фернандо Фаббри, администратор команды, вывесил в холле распорядок дня. Ужин был назначен на восемь часов, но я спустился уже в семь, чувствуя волнение и одновременно любопытство. Однако мое стеснение никуда не ушло, я каждую минуту находил для всего какие-то отговорки. Мобильник, например: у меня он был одной из последних моделей, и мне не хотелось, чтобы меня считали повернутым на этом. Я быстро позвонил родителям, чтобы сказать, что мы прилетели, все хорошо, но насчет завтрашнего дня я еще ничего не знаю. Завершил звонок почти вовремя, меня едва не засек Бошков (вспоминая это сейчас, никак не возьму в толк, что в этом могло быть плохого), который поджидал прихода основной части группы.

– ТЫ ХОРОШ, ФРАНЧЕСКО.

ОТЕЦ МНЕ ПОСТОЯННО ГОВОРИТ, ЧТО У «РОМЫ» С ТОБОЙ ЕСТЬ БОЛЬШОЕ БУДУЩЕЕ. ТЕБЕ НУЖНО ПРОСТО ОСТАВАТЬСЯ СПОКОЙНЫМ, НЕ ПУГАТЬСЯ ЭТИХ СТАРИКАШЕК.

– Я часто прихожу на матчи молодежки, Тотти, – сказал он, подойдя ко мне. – Ты слишком силен для нее, ты забил два мяча в том матче. Послушай меня: если ты забиваешь дважды в одном матче, то это знак того, что нужно переходить на другой уровень.

Большой урок в короткой фразе, типичной для славянского тренера: после каждой победы ты должен не почивать на лаврах, а поднимать ставки в игре.

Джаннини, как и обещал, представил меня команде, я постарался выдержать их взгляды; по крайней мере, не опустил глаза долу. Я набираюсь опыта? С учетом страха, который меня парализовал так, что я не мог даже сказать «спокойной ночи», я бы не стал это утверждать. В какой-то миг, пока другие играли в бильярд, Джаннини сделал мне знак, показав на часы, и мне не казалось правильным бросить «всем пока». Я шел спать, взволнованный одним обстоятельством: считая и пересчитывая игроков, я понял, что вместе со мной нас оказалось шестнадцать. Таким образом, хоть мне это официально никто не объявил, выходит, что завтра я буду на скамейке запасных.

На следующее утро после легкого завтрака в девять и обеда в 11.15 мы собрались на установку, которая меня, очевидно, не касалась. Объявив состав, Бошков подтвердил мои предположения, что я буду на скамейке под шестнадцатым номером. Стадион был заполнен, потому что «Брешия» падала в таблице все ниже, ей нужно было спасаться от вылета. Обстановка была враждебной, с трибун кричали всякое, но через полчаса все было кончено. Постарался Михайлович: сначала он навесил в центр штрафной и передачу замкнул Каниджа, а потом забил и сам, чудесно реализовав стандарт – 2:0. В составе «Брешии» играл настоящий топ-футболист – румын Георге Хаджи, но одного его было слишком мало для того, чтобы вернуть команду в колею. Второй тайм требовал от нас лишь контроля времени и строгих действий в обороне во избежание ненужного риска. На 83-й минуте Бошков заменил Джаннини на Сальсано, потом внезапно обернулся и сказал, чтобы я готовился. Я не сразу понял, к кому он обращался, подумал, что он говорит это Муцци, сидящему рядом, и вызывал его.

– Давай, шевелись, это он тебе, – улыбнулся Роберто.

Мне?! Сердце метнулось куда-то к горлу. Я вскочил, начал стягивать треники, но поскольку спешил, то не снял бутсы, из-за чего позорно завозился – пришлось сесть на землю и с трудом стягивать треники, не снимая бутс; балаган, в общем.

– Давай-давай, – подгонял меня Фаббри.

Бошков уже вышел из терпения от моей неуклюжести.

– Что, Тотти, не хочешь дебютировать? – загремел он.

За миг до того, как он передумал, я был полностью готов. Вышел вместо Риццителли на 87-й минуте. Успел получить мяч и увести его к угловому флажку, чтобы потянуть драгоценные для команды секунды. Арбитр Боджи дал финальный свисток, и я смутно осознал, что мой дебют в Серии А состоялся. Впервые за эти выходные я почувствовал себя счастливым.

– Поздравляю, пацан, с тебя угощение в Тригории, не забудь, – кричали мне в раздевалке и ерошили волосы. Победа придала всем радостного настроения, и мой дебют вызывал только похвалы. Осознание сделанного важного шага вперед придало мне смелости – на обратном пути я съел две шоколадки и пакетик орешков. Я чувствовал, что я их заслужил. Дома меня ждал праздник, собралась половина всех родственников; о своем приходе предварительно уведомили немногие из них, но все прошло замечательно. На следующий день я принес в Тригорию всякую выпечку (попробовал бы не принести!). ...