Р. Баркер Костяные корабли

R. J. Barker

The Bone Ships

© 2019 by RJ Barker

© Slice Lemon/ Shutterstock.com

© В. Гольдич, И. Оганесова, перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

Двести лодок из листьев и лозы.

Пять тысяч на борту.

Копье в руке, и Кассия мчит

Первой в орде.

Корабли разбросаны по морю.

Они ищут подводного зверя.

За Деву, за Мать и объятия Старухи,

Куда ныне отправятся многие.

Но какой пир,

Какие богатства,

Как манит слава.

Пятьсот кораблей,

Десять тысяч команды

Охотится на аракисиана.

Традиционное

1. Изгой

– Отдай мне свою шляпу.

Совсем не те слова, с которых следует начинать легенду, но именно они стали первыми, которые она произнесла при встрече с ним.

Конечно, она обращалась к нему.

Было еще рано. Запах рыбы наполнял его ноздри и пробирался внутрь, вызывая жуткую тошноту. Голова болела, руки дрожали той дрожью, что уймется только после первой чаши корабельного вина. И, когда густая жидкость скользнет внутрь, согревая горло и желудок, боль начнет постепенно отступать. За первой чашей последует вторая, и с ней появится онемение, которое сообщит, что он уже ступил на путь, ведущий к затуханию разума, так же верно, как было мертво тело – или дожидалось мгновения, когда его заберет смерть. Потом будет третья чаша, за ней четвертая и пятая, день подойдет к концу, и он провалится в темноту.

Но черный корабль в тихой гавани будет по-прежнему привязан к пирсу – кости потрескивают под натиском течения, команда стонет и жалуется, накачиваясь выпивкой на палубе, а он в беспамятстве прячется в старой хижине на постоялом дворе. Таков уж он есть: супруг корабля лишь по названию. Командир на словах. Неудачник.

Снаружи доносились голоса, даже здесь, в давно заброшенных дворах, где раньше обдирали шкуры, а теперь бродили призраки, не было спасения от людей, и память о гнили кейшана, болезни костяных дворов, не мешала многим выбирать более короткий путь через них.

– Говорят, когда «Расколотый камень» вошел в этот морран, они увидели архиекса над Слейтхолмом. Слышал, что их говорящий-с-ветром сошел с ума и едва всех не утопил. Пришлось его убить, чтобы он прекратил призывать ветер, который выбросил бы корабль на безопасный берег.

– За всю жизнь я ни разу не слышал, чтобы кто-то видел архиекса. От него не приходится ждать ничего хорошего – напишите это на скале для Морской Старухи.

Голоса стихли, их заглушило шипение волн на пляже, поглотило море, в котором исчезнет все, а он думал над словами, которые услышал: «Не приходится ждать ничего хорошего». С тем же успехом можно сказать, что Глаз Скирит поднимется на морране, ведь это Сто островов – когда здесь происходило что-то хорошее?

В следующем голосе, который он услышал, прозвучал вызов. Его глаза оставались закрытыми, он пытался бороться с тошнотой, поднимавшейся горячими едкими волнами из желудка.

– Отдай мне свою шляпу.

Голос наполняло море, хриплый командный крик птицы. Из тех, приказы которых сразу бежишь выполнять, взбираешься на мачту, чтобы помочь кораблю расправить крылья. Возможно, просто возможно, когда-нибудь, или после чаши корабельного вина, он сделает то, что она просит, и отдаст ей двухвостую шляпу супруга корабля вместе с яркой окраской волос, делавшую его капитаном – пусть он того и не заслужил.

Но в ту беспокойную ночь его сон тревожили мысли об отце и другой жизни, не лучшей и не более легкой, но трезвой и лишенной стыда. О жизни, в которой он не чувствовал силу скользких рук Морской Старухи, пытавшейся с ним покончить. Об одном из долгих дней на крыле флюк-лодки, когда он пел и натягивал веревки, а отец сиял от гордости, глядя на то, как превосходно его мальчик-рыбак работает с ветрами. О времени до того, как могучее тело его отца было легко сломано, точно тонкая лоза вариска, и перемолото между бортом лодки и безжалостным корпусом костяного корабля. Рука поднялась вверх из черной воды, бородатое лицо, открытый рот, словно отец хотел позвать своего мальчика в последние, мучительные мгновения своего существования. Такая сила, но это уже не имело значения.

Быть может, сегодня для разнообразия он проснулся с мыслью, как замечательно иметь немного гордости. И если настанет день, когда ему придется отдать двухвостую шляпу супруга корабля, то не сегодня.

– Нет, – сказал он. Ему пришлось вырвать это слово из своего разума, он чувствовал себя так, словно провел лезвием курнова по внутренней части собственного черепа, и оно сползло с его губ, вялое, точно среднее течение. – Я супруг корабля «Дитя приливов», и она символ моей власти. – Он прикоснулся к полям черной двухвостой шляпы. – Я супруг корабля, и тебе придется забрать ее у меня.

Он странно себя чувствовал, когда произносил дерзкие слова, которые слышал от отца, рассказывавшего ему о своей службе, но которых не знал по собственному опыту. Однако они ему нравились, сильные, с историей, а когда слетели с губ, показались правильными. Он подумал, что, если ему суждено умереть, это будут совсем неплохие последние слова, и пусть его отец услышит их из того места, глубоко в море, где его окутывает тепло вечного костяного огня Старухи.

Он прищурился, глядя на застывшую, смутную фигуру. Мысли сражались в его страдавшей от боли голове, он пытался понять, кто за ним пришел. С тех пор как ему удалось стать супругом корабля, он знал, что вызов неизбежен. Он вел за собой разгневанных женщин и мужчин, жестоких женщин и мужчин, – и понимал, что рано или поздно кто-то из команды захочет отобрать у него шляпу и капитанские цвета. Быть может, в дверном проеме лачуги стоит Барли, жестокая и неистовая? Но нет, его гость был невысоким, да и волосы казались слишком длинными, а не коротко подстриженными и едва прикрывавшими череп. Значит, Канвей? Мужчина, завидующий всему и всем и легко хватающийся за нож. Впрочем, нет, силуэт явно женский. Ни одной прямой линии под тугой рыбьей кожей и перьями. Значит, Квелл? Она способна сделать решительный ход, к тому же умеет плавать и смогла бы покинуть корабль.

Он сел, чувствуя все еще непривычное давление курнова на бедре.

– Тогда будем драться, – сказала его гостья, поворачиваясь и выходя на солнце.

У нее были длинные волосы, седые, с цветными прядями командира: ярко-красными и синими. Солнце отражалось от рыбьей чешуи ее одежды, обтягивавшей мускулистое тело, скрепленной ремнями, с которых свисали ножи, маленькие арбалеты и множество блестящих позвякивавших амулетов, приносивших удачу и говоривших о долгой службе, полной кровопролитных схваток. Изысканный плащ с перьями окутывал плечи, подчеркивая яркие блики солнца на чешуе, отчего мерцающее сияние всех цветов радуги окружало ее блистающим ореолом.

«Я умру», – подумал он.

Она неспешно зашагала прочь от покосившейся лачуги, где он спал, от небольшого вонючего причала, и он последовал за ней. Вокруг никого не было. Он выбрал это место из-за его сравнительной уединенности, удивившись тому, с какой легкостью его нашел; даже на оживленном острове Шипсхьюм люди старались держаться вместе, находить друг друга и, естественно, избегали подобных уголков, где рыскали призраки Старухи и дремала гниль кейшана.

Они шли по усыпанному галькой пляжу; она шагала широко, выбирая подходящее место для схватки, он следовал за ней, точно потерявшийся кавай – одна из неспособных летать птиц, которых разводили на мясо, – в поисках стаи. Конечно, не существовало стаи для такого мужчины, как он, лишь гарантия близкой смерти.

Она остановилась к нему спиной, словно он не заслуживал внимания, и принялась проверять гальку под ногами, разгребая ее носками высоких сапог, будто искала под камешками существо, которое могло выскочить и укусить ее. Он вспомнил, как в детстве проверял песок в поисках червей-джал перед началом одиноких игр с вымышленными друзьями. Неизменный чужак. Ему следовало предвидеть, к чему это приведет.

Когда она повернулась, он ее узнал. Но не благодаря тому, что встречал в обществе или во время военных действий, он в них не участвовал. Но он видел ее лицо – заостренный нос, резко очерченные скулы, обветренная кожа, черные узоры вокруг глаз и искрящееся золото и зелень на щеках, говорившие о высоком положении. Он ее видел, когда она прохаживалась перед пленниками. И детьми, захваченными во время рейдов на Суровые острова, детьми, которых готовили к жаждущим крови клинкам жрецов Тиртендарн, теми, кого собирались отправить к Старухе или заставить оседлать кости корабля в качестве зоресветов – превратив их в веселые цвета, говорившие о здоровье корабля.

Он видел, как она стояла на носу собственного корабля «Ужас аракисиана», названного в честь морских драконов, которые обеспечивали костями корабли и которых когда-то расчленяли на теплом пляже. В честь давно исчезнувших морских драконов. В честь морских драконов, ставших мифом, тело неизбежно опустится на морское дно. Но какой это был корабль!

Он и его видел.

Последний из великих пятиреберников, «Ужас аракисиана». Над ним танцевало восемнадцать ярких зоресветов, огромный длинноклювый череп аракисиана размером с двухреберный корабль украшал нос, пустые глазницы смотрели вперед, клюв оковали металлом и превратили в таран. Двадцать громадных дуговых луков было установлено по обе стороны верхней палубы и множество обычных на нижней. Команда более чем из четырехсот человек отполировала каждую кость корпуса, и он ослепительно сиял, белый на фоне синего моря.

Он видел, как она тренировала свою команду, и видел, как дралась. У причала, из-за вопроса чести, когда кто-то упомянул обстоятельства ее рождения. Схватка получилась долгой, и, когда ее противник попросил о милосердии, она его не проявила, и он подумал, что в ней его попросту нет, ведь она представляла Сто островов и флот до самой его сердцевины. Жестокая и твердая.

Тот свет, что еще оставался на небе, потемнел, точно Скирит, богоптица, прикрыл глаз на его судьбу, и яростный жар воздуха бежал, как и малая толика надежды, что еще жила в его груди, – единственный трепещущий шанс, что он уцелеет. Ему предстояло вступить в схватку с Миас Джилбрин, Удачливой Миас, имевшей множество наград, самой отважной и свирепой супругой корабля, какую когда-либо видели Сто островов.

Он знал, что умрет.

Но почему Удачливая Миас захотела его шляпу? Он готовился к смерти, а его разум продолжал искать ответ на этот вопрос. Она могла получить под свою команду все что угодно. Единственной причиной могло быть только…

Немыслимо.

Невозможно.

Миас Джилбрин приговорили к черному кораблю? Приговорили к смерти? Скорее он увидит, как остров встанет на ноги и зашагает прочь, чем случится такое.

Ее послали его убить?

Может быть. Кое для кого сам факт того, что он еще жив, являлся прямым оскорблением. Может быть, им наскучило ждать?

– Как тебя зовут? – прокаркала она, словно мечтала полакомиться мертвечиной.

Он попытался ответить, но обнаружил, что в горле у него пересохло, и не только из-за того, что в последний раз он пил лишь накануне вечером. Страх. И, хотя он был его постоянным спутником в течение шести месяцев, это не сделало его более терпимым.

Он сглотнул и облизнул губы.

– Меня зовут Джорон. Джорон Твайнер.

– Никогда не слышала, – пренебрежительно сказала она, не продемонстрировав ни малейшего интереса. – Никогда не видела его написанным в свитках чести и в рапортах о военных действиях.

– Я не служил до того, как меня отправили на черный корабль, – сказал он, а она вытащила свой прямой меч. – Когда-то я был рыбаком.

Увидел ли он вспышку в ее глазах, и если так, то что она могла означать? Раздражение, скуку?

– И? – спросила она, сделав пробный взмах тяжелым клинком, демонстрируя презрение и практически не глядя в его сторону. – Как получилось, что рыбака приговорили к кораблю мертвых? Не говоря уже о том, чтобы сделать супругом корабля? – Она еще раз рассекла клинком ни в чем не повинный воздух.

– Я убил человека, – ответил он.

Она посмотрела на него.

– В схватке, – добавил он, и ему пришлось сглотнуть, чтобы протолкнуть твердый холодный каменный шарик страха в глотку.

– Значит, ты можешь драться.

Она подняла клинок, приготовившись начать поединок, свет отразился от лезвия по всей его длине, и он заметил на нем гравировку – великолепное оружие, не то что дешевый курнов из шлакового железа, которым владел он.

– Мой противник был пьян, а мне повезло, – сказал он.

– Ну, Джорон Твайнер, со мной так не получится, несмотря на мое имя, – сказала она, и ее серые глаза оставались холодными. – Давай покончим с этим?

Он обнажил свой курнов и сразу атаковал. Никаких предупреждений и тонкостей. Он не был глупцом или слабаком и понимал, что у него есть лишь один шанс победить Удачливую Миас – застать врасплох. Его клинок метнулся вперед, к ее животу. Простой, лаконичный удар, который он множество раз практиковал в жизни, – каждая женщина и каждый мужчина Сотни островов мечтает попасть на флот и с оружием в руках защищать детей островов. Он сделал безупречный выпад, и ему не помешало тело, страдавшее от истощения и жажды.

Она отбила его клинок едва заметным движением кисти, и утяжеленный конец кривого курнова увел его оружие в сторону от ее живота. Он пошатнулся и потерял равновесие, ее свободная рука описала дугу, он уловил блеск каменного кольца на костяшках ее пальцев и понял, что это кастет, за мгновение до того, как тот ударил его в висок.

Он лежал на земле и смотрел на раскинувшееся над ним огромное ярко-синее небо, пытаясь понять, куда исчезли облака. Он ждал удара, который с ним покончит.

Острие ее меча появилось в поле его зрения.

Коснулось лба.

Прочертило болезненную линию до самых волос, сбросило шляпу с головы, потом Миас подбросила ее в воздух, поймала и надела. Она не улыбнулась, никак не выказала победного торжества и только смотрела на него, пока кровь текла по его лицу и он ждал конца.

– Никогда не делай выпадов, когда у тебя в руках курнов, Джорон Твайнер, – спокойно сказала она. – Неужели тебя ничему не научили? С его помощью нужно наносить рубящие удары. Ни на что другое он не пригоден.

– Какие жалкие последние слова для меня, – сказал он. – Умереть, слушая чужие советы.

Неужели по ее лицу промелькнуло странное выражение, глубоко похороненное воспоминание о том, как смеются? Или она просто его пожалела?

– Почему тебя сделали супругом корабля? – спросила она. – Не вызывает сомнений, что ты получил это звание не в поединке.

– Я… – начал он.

– Существует два вида кораблей мертвых. – Она наклонилась вперед, и кончик ее меча затанцевал перед его лицом. – В первом всем заправляет команда со слабым супругом корабля, который позволяет им упиваться до смерти у стоп-камня. И второй вид – с сильным супругом корабля, он расправляет крылья, когда приходит беда, и дает своим женщинам и мужчинам шанс достойно принять смерть. – Он не мог отвести глаз от кончика меча, и Удачливая Миас оставалась туманным пятном. – Мне представляется, что «Дитя приливов» относится к первой категории, но ты приведешь меня к нему, и он узнает, каково это – оказаться во второй.

Джорон открыл рот, чтобы сказать, что она ошибается относительно него самого и корабля, но промолчал, ведь она сказала правду.

– Поднимайся, Джорон Твайнер, – приказала она. – Ты не умрешь сегодня на этой горячей и не раз залитой кровью гальке. Ты будешь жить, чтобы служить Ста островам вместе с остальными членами команды. А теперь пойдем, нас ждет работа.

Она повернулась и вложила меч в ножны, уверенная, что он поступит, как она сказала, – так Глаз Скирит встает по утрам, а вечером отправляется на покой.

Под ним зашуршала галька, когда он вставал, и что-то внутри у него изменилось, появился гнев, обращенный на женщину, которая отобрала командование кораблем, назвала слабым и обращалась с ним с таким невероятным презрением. Она ничем не отличалась от тех, кому повезло родиться с полноценным телом и сильным духом. Уверенных в своем месте в жизни, получивших благословение Морской Старухи, Девы и Матери, готовых растоптать всех остальных, чтобы получить то, чего они хотят. Состоявшую из преступников команду «Дитя приливов» он хотя бы понимал. Они были грубыми, свирепыми, и жили так, что у них не оставалось выбора – каждый должен сам присматривать за собой. Но Удачливая Миас и такие, как она? Они топтали других с восторгом.

Она забрала у него шляпу, символ командования, и, хотя он никогда прежде о ней не мечтал, Джорон понял, что теперь она стала много для него значить, и, когда он ее лишился, в нем пробудилось нечто новое.

Он собирался получить свою шляпу обратно.

2. Дитя Безжалостного моря

С холма над заливом Кейшанблад Джорон уже видел свой корабль – ее корабль – «Дитя приливов», который удерживал на месте стоп-камень; как и положено кораблю мертвых, его кости были выкрашены в черный цвет, и над ним не танцевали зоресветы. Крылья, так же черные, небрежно свернутые наверху крылокостей, торчавших из серого сланца палубы, трепал ветер. Каждый дюйм палубы должен был быть черным, но команда и супруг корабля – он – не слишком старательно за этим следили, и возникало впечатление, что легкий дождь из пепла омыл корабль, оставив на нем белые пятна – там, где просвечивала кость.

Нос корабля, сделанный из гладких тазовых костей маленького аракисиана, давно вымершего морского дракона, был наклонен так, чтобы разрезать воду. У ватерлинии из тазовых костей выступал клюв кейшана, а от него отходили ребра, четыре длинные кости, идущие по всей длине – корабля и помогающие ему скользить по воде. Над ними располагались зазубренные кости, которые образовывали борта, буйство необычных углов и заостренных частей должно было остановить тех, кто шел на абордаж, а режущие кромки и зубцы мешали забраться на палубу.

Цвет «Дитя приливов» показывал, что это корабль последнего шанса, и его команда приговорена к смерти. Каждый из них имел лишь одну возможность вернуться к нормальной жизни: совершить героическое деяние, которое под громкие крики одобрения зачеркнет их преступление и позволит покинуть черный корабль. Такая надежда делала отчаянными детей палубы, а отчаянные дети палубы становились очень опасными. Однако за всю жизнь Джорона, да и за жизнь его отца, никто из приговоренных не получил прощения.

Корабль должен был внушать ужас, когда рассекал морские пространства Разбросанного архипелага, но вместо того, чтобы с ревом мчаться по серым морям, «Дитя приливов» оставался у стоп-камня, и его лениво оплетали водоросли, поднимавшиеся вверх от костей днища, а вода вокруг стала грязной от человеческих отходов: нечистоты, гниющая пища и множество другого мусора, который неизбежно производит корабль. На выступах крылокостей сидели скииры, поджарые белые птицы, издалека казавшиеся белыми пятнами, но он знал про их красные, неизменно голодные глаза и острые как бритва клювы.

– Верный признак расхлябанного корабля, – прошептала стоявшая рядом Миас.

– Что?

– Скииры. Если дитя палубы заснет, они выклюют ему глаз или вырвут язык – я видела такое множество раз. Тут требуется кто-то с пращой. Понимаешь, не нужно видеть птиц, чтобы понять, что корабль не любят, как должно; это чувствуется по запаху.

Он понюхал воздух. Даже здесь, на холме, он уловил запах своего корабля, как на рыбацком причале, когда на небе сияет Глаз Скирит, и нигде не найти ни тени, ни спасения от лившегося сверху жара.

– «Дитя приливов», – сказал Джорон.

– Слабое имя, – ответила она, решительно зашагала дальше и очень скоро скрылась за густой листвой, которая становилась все гуще по мере удаления от фленшерного двора.

Ее темное тело исчезло за буйным цветением ярко-алых листьев джиона, который густым веером обеспечивал защиту от медленно поднимавшегося в небе Глаза Скирит. Их оплетал ярко-розовый вариск, его лианы были толстыми и сильными, точно бедра женщины, а листья крупными, как джион, с которым они отчаянно сражались за свет.

Возмущение стало его спутником, пока они шли через лес, и не только потому, что она заставила его продираться сквозь листву, вместо того чтобы воспользоваться более длинной и расчищенной тропой, по которой ходили жители острова, но также из-за утраты шляпы супруга корабля. За шесть месяцев, что прошли после того, как ему вынесли приговор, «Дитя приливов» полностью заполнил жизнь Джорона; а мысли о том, чтобы повести его к славе или сбежать, привели в западню нерешительности. Корабль был совсем не так хорош, но он принадлежал Джорону, и, оскорбляя «Дитя приливов», Миас оскорбляла и его.

Да проклянет тебя Старуха, Удачливая Миас.

У него не оставалось ни малейших сомнений, что ему она не принесет удачу, а также кораблю и тем, кто находился на борту, впрочем, команда его не слишком интересовала, да заберут их всех кейшаны. Он шел за ней, постоянно спотыкаясь, во рту у него пересохло, тело мечтало о висевшем на бедре калебасе, но, когда Джорон замедлил шаг и сделал несколько глотков, она остановилась и повернулась к нему.

– Мы найдем воду в лесу джиона, – сказала она. – Или сможем сделать надрез на стебле вариска. Среди моих офицеров нет пьяниц.

Ее офицеры? Что она имела в виду? Он добавил еще один пункт в неуклонно увеличивавшийся список своих обид.

Огромные джионы и вариск достигали здесь максимальной высоты, тропинки, появлявшиеся в этой части леса, моментально зарастали яркими ползучими растениями, и их неприятная окраска лишь усиливала его головную боль. Стебли легко падали под ударами курнова, но в нем росло чувство клаустрофобии, ему казалось, будто он оказался в ловушке, когда прорубленная тропа тут же смыкалась у него за спиной – лианы, стебли и листья не сдавались, продолжая упрямо тянуться вверх.

Лесные птицы устраивали настоящую какофонию всякий раз, когда его клинок срезал очередной стебель, некоторые предупреждали свои стаи, другие угрожали, и костяшки его пальцев, сжимавших рукоять курнова, побелели. Именно в это время года многие становились жертвами фираш, гигантских птиц, которые атаковали внезапно, мгновенно вскрывали человека когтями и уносили свои жертвы, чтобы сожрать их живьем. Быть может, Удачливая Миас станет их добычей? Но нет, в глубине души он понимал, что Удачливой Миас не суждено погибнуть в лесу в когтях огромной птицы.

Джорон настолько погрузился в собственные мысли, что с трудом расслышал Миас, когда она заговорила.

– Твоя команда на борту?

Он споткнулся о корень, сочившийся голубой смолой.

– Все, кроме говорящего-с-ветром, – ответил Джорон.

Она остановилась, повернулась и посмотрела на него.

– У черных кораблей нет говорящих-с-ветром, – заявила Миас.

– У «Дитя приливов» есть, но команда не хочет, чтобы он находился на борту, когда корабль стоит у причала, – говорят, это плохая примета, – сказал Джорон.

Она посмотрела на него так, словно ждала продолжения, но он не понимал ее недоумения – ведь это всем известно. От одной только мысли о ветрогоне по спине у него пробежал холодок, тошнота и дрожь усилились, и ему мучительно захотелось выпить.

– И где он тогда? – спросила Миас.

– Где?

– Я не стану спрашивать еще раз. Неужели выпивка лишила тебя остатков разума, и ты не в силах ответить на простейший вопрос?

Он не осмелился посмотреть ей в глаза.

– На бакене с колоколом у входа в бухту, – сказал Джорон. – Мы оставили его там.

– И когда он в последний раз ступал на землю? Когда его в последний раз приносили к ветрошпилю?

– Я… – Туман в голове отказывался рассеяться; мир вокруг плавал в тысяче разноцветных оттенков, скрученных, как его измученные внутренности.

– Проклятье Северного Шторма, выпей уже, наконец, раз ты так об этом мечтаешь, и помолись Морской Старухе, чтобы она вернула тебе разум, если не трезвость. Я сама спрошу говорящего-с-ветром, когда он поднимется на борт.

Она повернулась и снова зашагала через наполненный яркими красками лес, а он поднес флягу к губам и сделал глоток густого крепкого алкоголя. Какое-то невидимое за зарослями джиона и вариска существо отчаянно закричало – природа играла в бесконечную игру «жертва и хищник».

Чем ближе они подходили к берегу, тем сильнее становился запах, который окутывал корабль. Прежде, когда Джорон возвращался, он не обращал на него внимания, но сегодня почувствовал тошноту. От черного корабля через бухту дрейфовал вовсе не мрачный аромат смерти, а запах жизни – легкомысленный, хаотичный и беспечный. Они месяц назад обнаружили эту тихую бухту, где приказам непросто их найти, и поставили корабль на прикол. Рыбацкий поселок на берегу не хотел иметь с ними ничего общего, поэтому Джорон посчитал, что может оставить корабль. Те немногие члены команды «Дитя приливов», что умели плавать, не могли представлять опасности для жестких женщин и мужчин, населявших поселок. Его обветшалая лачуга находилась достаточно далеко, чтобы обезображенная земля скрыла от него корабль, и ему было интересно, что говорила о нем команда, когда они поняли, что он выбрал такое место, откуда не мог видеть никого из них.

Ничего хорошего.

Флюк-лодка лежала там, где он ее оставил, затащив на бледно-розовый песок, который казался привлекательным и расслабляющим, но каждая песчинка таила в себе обман, потому что пляж усеивали раковины трассиков, по большей части сломанные, но попадались и целые, причем довольно много, они легко рассыпались под ногами и рассекали стопу, так что ходить по пляжу босиком было опасно. Миас, проклятая Удачливая Миас в своих сапогах спокойно шагала вперед, а ему приходилось соблюдать осторожность.

Флюк-лодка напоминала кокон, ее построили из листьев джиона, которые сначала высушивали и обрабатывали до тех пор, пока они не становились мягкими, точно птичья кожа, затем ими оборачивали скелет из обожженных стеблей вариска, а потом поджаривали на солнце, чтобы они были прочными, как кость. Флюк-лодки с самого начала получались коричневыми, но владельцы раскрашивали их в зловещие цвета: символы Морской Старухи, Девы или Матери, ока бури или шепотов четырех ветров.

Эта флюк-лодка была размером почти с гребную шлюпку, достаточно большая, чтобы в ней поместилось десять человек, но настолько легкая, что грести мог только один. Такие лодки способны принять на борт до двадцати, а иногда и тридцати человек команды, с большими листьями джиона, высушенными так, чтобы они играли роль крыльев, способных ловить ветер и нести лодку по морю.

Лодки для смелых до глупости, говорили многие, потому что хрупкую флюк-лодку, в отличие от прочных костяных кораблей, мог уничтожить один удачный выстрел из дугового лука, но Джорон знал, что у них имеются свои преимущества; он вырос, помогая отцу на одной из таких лодок, ярко-голубой, названной «Вздыхающий восток», вдвоем против моря, во время шторма, который так любил детей палубы.

Та лодка была очень быстрой и могла обогнать почти всех, даже криска и варина, и, когда огромные морские звери поднимали головы в поисках добычи, им никогда не удавалось догнать «Вздыхающий восток». Маленькая лодка бежала вместе с ветром, от соленых брызг волосы Джорона становились жесткими, когда он стоял на носу и смеялся в лицо опасности, уверенный, что знания и опыт отца позволят им уйти от любой опасности. И отец всегда приводил их суденышко домой, неизменно находил рыбу и защищал своего поющего сына. До последнего дня, когда не сумел этого сделать. Иногда Джорон не мог поверить, что он так жил всего несколько месяцев назад – беззаботным, смеющимся мальчишкой, который стоял на носу флюк-лодки и еще не имел ни одного шрама.

Как он оказался в своем нынешнем положении?

Как попал сюда?

Девятнадцать лет на море и приговорен к смерти. Мир пульсировал, и голубое небо начало темнеть по краям.

Джорон знал, что эти мысли навеяны выпивкой, меланхолией, которую ему удавалось преодолеть лишь забвением, только так он мог от себя сбежать. Но он больше не мог пить, не теперь, когда она была рядом. Он решил, что будет продолжать жить ей назло. Если она заставит его очищать днище от грязи, он не станет возражать и дождется, когда наступит подходящий момент, чтобы забрать у нее свою шляпу.

Миас подошла к флюк-лодке и повернула ее, чтобы узкий киль вошел в песок и она могла столкнуть ее в воду. На ней не нашлось места для счастливых цветов; безымянная, выкрашенная в черный цвет, с единственным глазом на клюве, который поведет ее в море. Миас сразу направилась вперед, на нос, и поставила одну ногу на клюв. Глядя на нее, никто не усомнился бы, что она супруга корабля. Она не стала оборачиваться или что-то говорить, в том не было нужды. Джорон знал, что от него требовалось.

Он стал обычным членом команды.

Миас стояла на том месте, где должен был находиться он, хотя никогда этого не делал; ни один из членов команды «Дитя приливов» не сидел на веслах, и любой бы рассмеялся, если бы Джорон попросил. К тому моменту, когда ему удалось пробраться по опасному песку через пляж, Миас уже спустила лодку на воду, ему пришлось войти в море, и соленая вода обожгла сотни мелких порезов на ступнях. Джорон забрался в лодку, не обращая внимания на стекавшую с него воду, и почувствовал себя униженным, когда жаркое солнце принялось высушивать влагу с его одежды. Он взял весла и вставил их в уключины.

– Глупо оставлять лодку здесь, – сказала она.

– Кто станет красть лодку, которая годится только для мертвых? – спросил Джорон.

– Мертвые, – ответила Миас и указала на «Дитя приливов», который неподвижно застыл вдалеке.

Волнение на море никак не сказывалось на корабле, он выглядел неподвижным, как скала, о которую разбиваются души.

– Я оставил лодку на берегу, чтобы они не смогли ею воспользоваться, – спокойно сказал Джорон, хотя ему хотелось кричать.

Неужели она не понимает, что команда воспользовалась бы лодкой, чтобы сбежать, если бы он оставил ее на корабле?

– Ну, если они обычные люди, то некоторые определенно умеют плавать, не так ли? – Она не стала оборачиваться, чтобы посмотреть на его реакцию, оба знали, что Миас права. Единственная причина, по которой лодка оставалась на пляже, состояла в том, что команда была настолько пьяна, что они думали о побеге ничуть не больше, чем он. И вновь влажная одежда, прилипшая к телу, вызвала у него стыд. – Возможно, это прошло мимо твоего внимания. – Миас указала на «Дитя приливов». – Но у них уже есть корабль. – Он посмотрел на нее, чувствуя себя полнейшим глупцом. – А теперь греби, – нетерпеливо сказала она, даже не посмотрев на него. – Я хочу взглянуть, насколько плохая команда у такого отвратительного супруга корабля, как ты.

Теплая влажная одежда прилипла к коже.

3. В тени Черного корабля

Черная вода – так называли грязный участок, где обломки корабля делали воду немного более плотной, создавая препятствие вокруг корабля.

Вода здесь была черной не только по названию. Если посмотреть на отражавшийся в ней корпус «Дитя приливов», возникало ощущение, будто ты приближаешься к бездонной дыре, как в тех местах, где дно под кораблем уходило вниз, и дети палубы слышали призыв Старухи присоединиться к ней в глубинах моря. Еще несколько мгновений назад Джорон направлял лодку по прозрачной зеленой воде, где под ними мягко парил розовый песок, и вот уже оказались в холодной тени корабля и плыли сквозь темноту в сторону мрака: жизнь уходила в смерть.

В военно-морском флоте Ста островов существовали правила встречи супруга корабля: команде следовало криками сообщить о его прибытии, трубить в горны, одеться и салютовать. Удачливая Миас, устроившаяся на клюве флюк-лодки, ничего этого не получила; не удостоилась даже простейшей вежливости – сброшенной вдоль борта лестницы. И, хотя она ничего не сказала, Джорон чувствовал, что Миас оскорблена до самой последней степени, и он видел, что все мышцы ее тела напряжены до предела. Когда флюк-лодка находилась на расстоянии пяди от «Дитя приливов», она прыгнула с клюва, и внезапное нарушение веса опустило лодку в глубины черной воды, но плавучесть вытолкнула обратно в фонтане белой пены, попытавшейся – без всякого успеха – последовать за Миас Джилбрин на борт корабля. Там, где вода упала обратно, она потревожила объедки и гниющий мусор, оттолкнув их от гладких черных ребер корпуса, словно Миас бросила вызов тяготению.

Оказалось, что она не нуждалась в лестнице; сам корабль стал для нее ступеньками, каждый выступ и острый край, каждая деталь, заставлявшая Джорона нервничать – ведь он знал, что они существовали для того, чтобы отнимать жизни, уничтожать плоть, убивать женщин и мужчин, размазывать их по корпусу, – она легко избегала опасности, ее ноги в сапогах находили опору между клинками – корабля, а руки инстинктивно чувствовали, за что можно ухватиться и не порезаться. Она двигалась к цели спокойно и уверенно, хотя никогда прежде не видела «Дитя приливов», никогда не взбиралась по его крутым бортам, никогда не изучала корпус на предмет гниения, не проверяла изгибы его поверхности. Все это ничего для нее не значило. Отец Джорона рассказывал о тех, кто «рожден для моря», но Джорон не понимал его слов. И вот он увидел Миас.

Через мгновение она перемахнула через поручни и оказалась на палубе. Джорон услышал топот ног по сланцу, когда привязывал флюк-лодку, затем звук удара сапога, врезавшегося в тело. Он быстро забрался на корабль, но проделал это гораздо осторожнее, чем она. До него доносились голоса, удивленные, рассерженные, и он почувствовал, как внутри у него что-то задрожало. Он знал свою команду, семьдесят два человека, что ходили на «Дитя приливов». Некоторые провели на корабле годы, другие только месяцы, но среди них не нашлось бы никого, к кому он мог повернуться спиной, не опасаясь, что тот достанет курнов, но Миас была бесстрашной и уже выкрикивала приказы пронзительным голосом.

– Встать! Встать! Я не позволю вам валяться на сланце. Возможно, Твайнер вас опасался, но я не знаю, что такое страх. Последняя женщина или мужчина, которые окажутся лежащими на палубе, – удар сапога по телу, – узнает укус веревки. – Крик, что-то невнятное. – Мне без разницы, что ваша кожа обгорела, когда вы пьяные спали под Глазом Скирит, вы заслужили ожоги. И вам станет много хуже, если вы не будете мне подчиняться.

Джорон перелез через поручни и обнаружил, что команда – его команда — стоит вокруг Миас в полнейшем недоумении, словно их застало врасплох проклятие Южного Шторма, налетел внезапный шквал и разбил корабль о невидимые скалы и рифы островов Лайро. Он разделял их чувства. Она была подобна могучему урагану, полна ярости, как Мать, которая явилась к ним, чтобы учинить хаос и потребовать справедливости. Миас прошла на корму корабля, где находился невысокий помост – там по традиции стояли только офицеры и рулевой. И когда она шагала между небрежно сложенными кучами веревок и огромными дуговыми луками со спущенной тетивой – легко перепрыгнув через кое-как сложенную груду крылоболтов – по пути она лягала всех, кто оказывался у нее на пути.

– Встать! Встать! – кричала она. – Прочь с моей палубы! Прочь с кормы, если только вы не считаете, что способны выступить против меня! – Удар ноги, затрещина, оглушительный вихрь ярости и грохота, яркие цвета на фоне тусклых оттенков серого, на фоне похмелья – команда «Дитя приливов» стояла вялая и унылая, как их судьба, и смотрела на женщину в двухвостой шляпе.

«Интересно, – подумал Джорон, – хотя бы один из них вспомнил обо мне? Где я сейчас и что со мной случилось?»

Скорее всего, нет, решил он, стоя между двумя огромными дуговыми луками, и сочившаяся из его горящих царапин на ступнях кровь окрасила воду вокруг ног – медленно расползавшиеся темно-красные ручейки на фоне серого сланца палубы.

Нет, команде не было до него дела. Иногда они с интересом за ним наблюдали, когда он возвращался, чтобы, выполняя одну из своих обязанностей, раздать каждому несколько монет из их доли. Головы поворачивались в его сторону, и холодные глаза следили за ним, когда он спускался в большую каюту супруга корабля.

Там стоял сундучок, в котором лежали его жалкие вещи – их стало еще меньше с тех пор, как он в первый раз поднялся на палубу – денег, которые он получал, никогда не хватало, чтобы купить самое необходимое в рыбацком поселке. Всякий раз, когда он покидал «Дитя приливов», Джорон тревожился о своем сундучке, однако не мог взять его с собой – тем самым он отрекся бы от власти, которой обладал, ведь тогда любой член команды мог сказать, что он сбежал с Черного корабля. А когда он возвращался, ему было страшно подойти к сундучку, он боялся обнаружить взломанный замок, и тогда его власть исчезнет – какая власть?

И в долгие жаркие ночи, когда он, страдая от клаустрофобии, спал в разваливающейся лачуге, ему часто снился сломанный замок, быстрый удар ножом в спину и кровь на белых костяных досках большой каюты. Свет наконец начинает меркнуть, когда «Дитя приливов» берет свое и передает его усталую душу в руки Морской Старухи, которая поджидает каждого.

Но этот момент так и не наступил, и всякий раз, когда Джорон видел, что замок не пострадал, он ощущал глубоко внутри, что его власть, пусть и совсем незначительная, сохранилась. И только сейчас, глядя на покрасневшие спины своей бывшей команды, Джорон понял, как сильно ошибался и каким ужасным глупцом был все это время. Морские сундучки священны для любого из детей палубы, и совать свой нос в чужой значило нарушить одно из множества суеверий, вроде того, чтобы бросить краску на причал или основание костяного шпангоута, который нельзя ломать.

Они не обращали на него ни малейшего внимания, когда он стоял, и его ноги медленно кровоточили, но ни один из них не мог отвести глаз от Миас, расхаживавшей взад и вперед, точно фираш в клетке. В ней жила не вызывавшая сомнений ярость, нечто внутреннее – ревущий, пусть и невидимый огонь, однако, они его чувствовали по жестким движениям ног и рук и свирепому взгляду, оценивавшему состояние палубы. Она пинала пустые бутылки и разбросанные веревки, у нее шевелились губы, когда она шагала по корме. Возможно, мысленно она повторяла слова, которые собиралась сказать команде? А пряди седых, синих и красных волос мерцали, точно молнии далекой бури.

И, когда она так расхаживала, Джорон понял, что, если отбросить нескольких человек, которых он считал очевидной угрозой, он врал себе относительно команды. Он их не знал. Он даже не мог определить по обожженным спинам, кто из них кто. Они не принадлежали ему сейчас и никогда прежде. Он смотрел на множество спин всех форм и оттенков Ста островов и понятия не имел, какие имена носила кожа. Даже тех, чьи лица он видел, когда они поднимались, моргая, с нижней палубы, он не мог назвать, пока они щурились и удивлялись внезапному изменению ветров, что теперь дули в их жизни.

Джорон совсем их не знал. Она заставила всех смотреть на корму, и они про него просто забыли. В то время как он дрожал, горбился и старался уйти от равнодушных взглядов, она требовала их внимания – и они повиновались. Они не могли поступить иначе.

Как и он.

Джорон начал их считать, потом бросил, решив, что присутствует вся команда. Он заметил, как курсер крадется вдоль края группы в своих грязных, покрытых заплатами и дырами одеждах – проклятье, ему следовало знать хотя бы его имя. Он ведь его помнил, не так ли? Алерри? Алерит? Эйлерин. Да, именно Эйлерин. Но курсеры были из иных, и это вызывало у него неловкость; женщины, мужчины и он сам относились к ним с тем же суеверным ужасом, который его охватывал, когда он думал о ветрогоне, говорящем-с-ветром, который находился на далеком буе с колоколом.

– Вы воняете, – негромко сказала Миас. – Вы меня слышите? Вы воняете, и это позор. От самого жалкого рыбака из флюк-лодки до команды могучего «Ужаса аракисиана», матросы Ста островов всегда следят за чистотой. Мы не налетчики. И не жители Суровых островов, чтобы валяться в собственной грязи и летать на кораблях, запах которых ощущается прежде, чем они появятся на горизонте. У нас есть гордость. – Ее глаза буравили толпу, заставляли их переступать с ноги на ногу и опускать головы. – Однако от вас воняет.

– А кто ты такая, чтобы швыряться в нас подобными словами? – Говоривший терялся в толпе, но голос Джорон узнал. Старая Брайрет.

Женщина была напряжена, точно натянутая веревка, и приговорена еще в юности. Она едва ли знала другую жизнь, кроме той, что провела на борту «Дитя приливов», и имела слабое представление о внешнем мире. Только для таких, как она, личность женщины на корме могла оставаться тайной.

– Меня называют Удачливой Миас.

– Ну, значит, не такая уж ты удачливая, – заявила Брайрет, – если тебя отправили к мертвым.

Казалось, Миас вдруг начала расти и выпрямляться, как если бы постыдная ссылка являлась причиной для гордости.

– Я Миас Джилбрин. Я разбила флот Суровых островов у пролива Килхьюм. Я захватила четырехреберное «Несчастье дарнов» с горсткой флюк-лодок. Я перворожденная Тиртендарн Джилбрин, которая поведет всех вас за собой.

Джорон услышал шепот, подобный шороху волны на кровельной дранке.

– Перворожденная – проклятая, перворожденная – проклятая… – Так и было.

– Во мне нет проклятия, потому что я избрана морем, которое выбросило меня на берег ребенком, когда налетчики вокруг терпели крушение. Я слышу шепот бурь на севере, юге, востоке и западе, я любимица богини молодых, богини людей и темной богини глубин. Дева, Мать и Старуха слушают, когда я говорю. – Она смолкла, величественная, царственная правительница корабля, она ждала, что кто-то отважится бросить ей вызов. Когда она снова заговорила, ее слова прозвучали в такой глубокой тишине, словно наступил полнейший штиль. – Вы узнаете, и я в это верю, что Старуха посылает меня туда, где во мне возникает нужда. – Она оглядела корабль – грязь, возмущенные лица, потом ее взгляд остановился на нем, Джороне Твайнере. – Старуха знает, что я необходима здесь, причем в самой крайней степени.

Наступил момент, когда Джорон ждал, что кто-то осмелится выступить против нее. Ему казалось, кто-то должен перевернуть часы, чтобы начал сыпаться песок, и все увидели течение времени, но никто этого не сделал, и вызова не последовало. Он выбрал самых вероятных кандидатов: Барли, огромная женщина, рядом с которой замерли две ее лучшие подруги; Квелл, опиравшаяся на поручни, как и всегда, одинокая, сухощавая, гибкая и опасная, но и у нее имелись сторонники; а еще Канвей, окруженный своими парнями, стоявшими с другой стороны, именно его Джорон боялся больше остальных, потому что он был хищником. Джорон не раз видел, как взгляд Канвея скользил вдоль его икры, и его неприкрытая похоть не могла не пугать. Но сейчас все они застыли в неподвижности, потрясенные силой презрения Удачливой Миас.

– Вымойте палубу, – сказала она. – Сверните веревки в мотки и приведите в порядок дуговые луки. Подготовьте «Дитя приливов» к полету и сражению, потому что именно этим нам предстоит заняться, и не рассчитывайте на что-то другое. Я знаю, что вы крутые, и, когда придет время… – Ее взгляд стал перемещаться, остановился на Канвее, потом на Квелл и Барли. – Вы захотите меня испытать. Надеюсь, вы поведете себя как истинные дети палубы, в честном поединке. Потому что дарны хотели отдать меня кораблям в качестве света, когда я была малышкой, даже после того, как море меня вернуло. Но во время церемонии к ним пришла Мать и заявила, что я не умру в качестве жертвы и не погибну в результате предательства, вы меня слышите? Она сказала, что я найду смерть, сражаясь. Вот почему, если вы только не ставите под сомнение волю Девы, Матери и Старухи, вы обнажите свои клинки, когда мы будем стоять лицом к лицу, верно? – И вновь ее быстрый взгляд прошелся по их рядам, дожидаясь ответа, которого не последовало. – Ну, тогда за дело! Шевелитесь!

И они зашевелились, а внутри у Джорона что-то перевернулось, и он понял – испытав потрясение и одновременно откровение, – как он желает обладать тем, что у нее есть, свободой повелевать, когда казалось, будто она вовсе не чувствует тяжести двухвостой шляпы на своей голове.

– Твайнер. – Она сплюнула на палубу. – Ты пойдешь со мной в большую каюту.

– Нет, – выступив вперед, заявила Барли, в коротких, выкрашенных в синий цвет волосах которой застряли хлопья кожи. У нее были белые, как лед, щеки, а глаза почти терялись на круглом лице. – Приказать нам вымыть корабль… ну, ты носишь двухвостую шляпу и лишь немногие достойны ее более тебя. Но ты не возьмешь это, – она указала на Джорона, – в большую каюту, как будто он твой помощник. – Она развернула черный однохвостый лоскут, шляпу смотрящего палубы, второго офицера по старшинству на палубе костяного корабля, и надела ее на голову. Шляпа едва поместилась на макушке и выглядела смехотворно, и даже слабый порыв ветра мог ее унести. – Если он хочет мое место, ему придется его забрать.

Джорон задрожал от страха, словно холодное море пробралось внутрь тяжелой вонючей куртки, заморозив его до самых костей.

– Я хочу твое место, – сказала Миас, сходя с помоста на корме, – для него, по собственным причинам, но я не вижу надобности делиться ими с тобой. – Вокруг двух женщин начал образовываться круг. – Так что я заберу у тебя шляпу по причинам, которые также не намерена тебе сообщать. – Рука Барли потянулась к курнову, висевшему на боку, но Миас покачала головой. – Нет, нет, моя милая. Такой сильной девушке, как ты, не нужно оружие. Я совсем хрупкая штучка и не сомневаюсь, что ты сумеешь лишить меня жизни без особых усилий, верно?

Барли с подозрением смотрела на нее, но не могла отказаться, и ей пришлось кивнуть.

– Но подумай сначала вот о чем, девочка. Ты получила эту шляпу благодаря своей силе, ведь так? Твой акцент говорит о том, что ты из Гленхьюма, где тренируют в силе, но больше ничему не учат. А скажи-ка, милая, как у тебя с числами? – Миас присела на корточки около кормового позвоночника, окунула руку наудачу в горшок с красной краской и обнаружила, что та почти высохла. Тогда она стряхнула остатки на палубу, добавив их к линиям и точкам, которые там имелись, встала, коснулась кончиками пальцев лица, оставив красные пятнышки на щеках, и шагнула вперед. – Твоя рука сумеет держать перо и записывать мои указания? – Миас снова шагнула вперед, и Джорон увидел невозможное: Барли, огромная, вселявшая страх Барли, отступила.

Казалось, каждое слово Миас подобно удару хлыста.

– Сила, вот что нужно на корабле, и ничего больше, – заявила Барли.

Теперь она шагнула вперед, возвышаясь над Миас.

Супруга корабля не дрогнула.

– Как вычислить кратчайший путь между островами, милая? Ты сумеешь понять заметки курсера? Как будешь стоять у руля, когда скроется Глаз Скирит? Как узнаешь по карте, где находятся рифы? Насколько близко сможешь подвести корабль к Хребту Скирит и не потерять ветер? – И вновь каждое ее слово было, словно удар кулака, и Барли снова отступила, но Джорон чувствовал ее растущий гнев, как бурю на своей коже, видел ярость на покрасневшем лице, обычно таком же бледном, каким темным было его собственное. – Как ты сможешь…

Барли с криком ярости, размахивая огромными мясистыми кулаками, бросилась вперед. Миас пригнулась, шагнула в сторону, сделала подсечку, и огромная женщина рухнула на палубу. Миас тут же оседлала ее, используя свой небольшой вес, чтобы заломить массивную руку Барли за спину, и очень скоро ярость великанши исчезла, и она лишь кряхтела от боли. Миас наклонилась вперед и прошипела так, чтобы ее услышали все:

– Барли, я вижу в тебе силу, которая мне очень пригодится, когда придет пора работать веслами, ты ведь слышишь меня? Я вижу, как ты сидишь на заднице рядом со мной, ты слышишь? Но я не вижу тебя в этой шляпе, ты слышишь?

– Да заберет тебя Старуха! – прохрипела Барли. – Да заберет тебя Старуха, Миас Джилбрин! Я отдаю тебе проклятую бурей шляпу!

И Миас ее забрала. Подняла с палубы, куда та упала, и пошла прочь, повернувшись спиной к большой женщине, не опасаясь, что та снова ее атакует.

Когда она проходила мимо Джорона, она бросила ему шляпу.

– Большая каюта, Джорон, и поспеши, или… – Миас показала на шляпу, вяло поникшую у нее в руке, – …она может захотеть получить ее обратно.

4. Найти свое место

Он последовал за Удачливой Миас в люк, вниз по крутым ступенькам, держась за поручни – одной рукой для корабля, другой – для себя. Как только палуба скрыла солнце, его окутала темнота. Амбразуры на боку «Дитя приливов» были развязаны, но пропускали мало света и почти не охлаждали корабль. Жар здесь носил другой характер: он казался давящим, плотным, почти материальным. Наверху он был сухим и неистовым, а здесь влажным и окутывающим; он всасывал тебя, воровал дыхание.

Запах запертых в замкнутом пространстве людей был почти непереносимым.

Им приходилось идти согнувшись и опустив головы, чтобы избежать столкновений с нависавшими над ними костями, глядя на нижнюю палубу, испещренную полосками света, падавшего из амбразур на истертый разноцветный пол – от черного к серому и белому, и снова к серому и черному – там, где бегала команда и волочила за собой самые разные предметы. Джорон смотрел на полосы своего стыда и шрамы, оставленные веревками и указывавшие на то, как он пренебрегал состоянием «Дитя приливов», и каждый его следующий шаг мимо небрежно повешенных гамаков, сквозь вонь и мусор, заставлял его чувствовать себя все меньше.

В некоторых местах внутрь проникла и осталась стоять в лужах вода – когда он в последний раз включал насосы? – в результате кости аракисиана начали гнить. Этот запах присутствовал постоянно, корабль им пропитался, но теперь слишком поздно, Джорон понял, что он стал слишком сильным; почти невыносимая вонь гниющих костей наполняла нижнюю палубу, жирный серый запах на фоне пурпурного – разлагавшейся плоти.

В большой каюте стоял его сундучок.

«Интересно, – снова подумал он, – остался ли замок нетронутым?»

Миас открыла дверь. Она заскрипела. Одна из стеклянных панелей была разбита, вдоль нее шла зазубренная трещина, а вокруг остались жирные отпечатки рук. Миас немного помедлила, потом провела длинным изящным пальцем вдоль трещины. Когда она убрала руку, на стекле появилось пятно крови, точно обещание насилия.

Большая каюта «Дитя приливов» резко отличалась от остального корабля – единственное место, где кость была чистой и белой. Несмотря на половицы пола, вырезанные из широкой кости огромного аракисиана, поцарапанные и грязные, белый цвет помещения производил шокирующее впечатление – с очевидным намерением ошеломить любого члена команды, ступившего во владения супруга корабля.

Миас вошла – не вызывало сомнений, что белый цвет не произвел на нее ни малейшего впечатления. Рабочий стол из высушенного вариска и джиона и парный стул были сдвинуты в сторону, подальше от окон, в заднюю часть каюты, и внутрь проникало много света. Миас сразу принялась двигать стол к окну, пока не нашла для него правильное положение – углубление в кости, появившееся за долгие годы существования корабля. Незаметное место на палубе, где он всегда стоял, и которое – она не сомневалась – должно быть там, где и положено, даже не задумываясь, как его найти. Это был ее мир, она все здесь знала и понимала, такова сущность истинной супруги корабля.

Миас села за стол и некоторое время осматривалась. Затем замерла. Долетевший откуда-то порыв ветра отбросил прядь крашеных волос ей на лицо, заставил слегка пошевелиться перья и зазвенеть амулеты на обтягивающей темно-синей форменной куртке.

Тишина давила на Джорона и заставила заговорить, потому что Миас, очевидным образом, не собиралась этого делать. Когда он открыл рот, Джорон неожиданно сообразил, что стоит по стойке «смирно», расправив плечи. Все его мышцы напряглись – так тихая волна набегает на – берег.

– Почему? – спросил он.

– Почему? – только и сказала она. Нет, это не был вопрос, обращенный к нему, возможно, она спрашивала себя, как если бы не до конца понимала мотивы собственного поведения. – Почему? – повторила она.

Сверху до них доносился топот ног, шорох и шипение щеток, которые толкали воду по палубе, стук перемещаемых по палубе предметов и крики женщин и мужчин на такелаже, крыльях и хребте «Дитя приливов».

– Зачем ты дала мне это? – Он поднял смятую однохвостую шляпу. – Зачем было драться, чтобы передать ее мне?

– Супруга корабля должна показать команде, что она сильна, и схватка дала мне возможность это сделать. Некоторое время они будут напуганы, верно? – Миас кивнула самой себе и провела руками по столу, расставив их в стороны. – К тому же я не солгала. Мне нужно, чтобы мой помощник разбирался в цифрах, а теперь скажи мне, что я не совершила ошибку, Джорон Твайнер. Ты ведь умеешь работать с цифрами? И читать?

Он кивнул.

– Но как ты узнала? – спросил Джорон.

– Джорон Твайнер – это рыбацкое имя, и я решила, что ты сын рыбака.

Он снова кивнул.

– Я не встречала ни одного рыбака, который не хотел бы, чтобы его сын продвинулся в жизни значительнее, чем он сам, хотя Морская Старуха знает, что наш мир стал бы лучше, будь в нем больше рыбаков и меньше воинов. – Последние слова она произнесла едва слышно, и ее руки вновь прошлись по столу, вдоль высушенных листьев, прикрепленных к нему для создания плоской поверхности для письма. – Где твои карты?

Джорон вновь испытал потрясение, его сковал настоящий паралич, требовавший, чтобы он взял флягу, висевшую на бедре, и сделал большой глоток, поскольку карты находились в руках штурмана, того, что привел его корабль сюда, в залив Кейшанблад. Джорон обменял их на информацию и монеты, которые потратил на выпивку и еду, он приносил их в свою ветхую лачугу, где прятался от своей судьбы.

Прятался. Шутка, конечно. Старуха видит все и ничего не забывает.

– Карты? Я… – У него не нашлось ответа и достойного способа закончить предложение.

– Продал за выпивку, да? – Он собрался начать оправдываться, ожидая порицания Миас, но она его остановила. – Послушай меня, Джорон Твайнер. – Миас обошла стол, остановилась возле него и заговорила немного тише. – Ты понимаешь, что корабль представляет собой целый мир? Теперь «Дитя приливов» стал моим миром, и в нем действуют мои правила. Мое слово – закон для всех, кто летает с нами. Что происходило до того, как «Дитя приливов» ощутил тяжесть моих сапог на палубе, останется между тобой и Старухой, и меня совершенно не интересует. Мы будем действовать, как того требуют обстоятельства. – Она посмотрела на костяной потолок, прислушалась к скрипу щеток на сланцевой палубе. – Ты меня понял? Мы вычистим палубы, чтобы двигаться дальше, нам предстоит очень много работы. Так что сейчас мне нужна правда, поскольку у меня есть цель и очень мало времени для ее осуществления. – Он подождал немного, ожидая какой-то каверзы после того, как она так сильно смягчила голос, но Миас молчала, предоставив говорить ему.

– Карт нет, – признался Джорон.

– Хорошо. Мы найдем какие-нибудь, когда вернемся в Бернсхьюм, а также припасы и деньги для команды, чтобы они отослали их своим семьям, если таковые имеются. А теперь отправляйся в трюм и убедись, что там есть запасы еды и воды хотя бы на четыре дня, пришли ко мне курсера и скажи ему, чтобы принесли уголь. Мы нарисуем карты здесь, на палубе, и ты проверишь для меня некоторые числа.

– Но курсер…

– Почти наверняка лучше нас с тобой в этом разбирается, пока я не знаю наверняка, и мы с тобой будем проверять все, что он скажет. Ты понял? – Он кивнул. – А теперь иди, Джорон Твайнер. – Он шагнул к двери, но она заговорила снова: – Я забыла еще кое-что. – Его пальцы дернулись, так ему хотелось скорее схватиться за ручку двери, чтобы убраться из каюты и не находиться рядом с Миас.

– Да?

– Ты должен обращаться ко мне «супруга корабля», хранитель палубы.

– Слушаюсь, супруга корабля, – сказал Джорон.

– До того, как тебя приговорили, как долго ты служил на флоте Ста островов?

– Я не служил, супруга корабля.

– Ни единого дня? – спросила Миас.

– Верно, супруга корабля. Ни единого дня.

Ему показалось, что он услышал недоумение в ее голосе. Миас не понимала, как он мог попасть сюда и стать супругом корабля в девятнадцать лет, а не оказаться в море с вскрытыми венами, надеясь умереть прежде, чем до него доберутся морские существа, поднявшиеся из глубин. Но она не спросила. Миас молчала, и, когда Джорон убедился, что она больше ничего не скажет, вышел, чтобы оказаться как можно дальше от светлой большой каюты в темноте нижней палубы. По всей ее длине горели тусклые огни – черепа птиц кивелли, наполненные маслом неборыб, испускавшие слабый свет, пробивавшийся сквозь кость.

Каюты супруги корабля, хранителя палубы, курсера и говорящего-с-ветром находились рядом в задней части корабля, хотя Джорон входил только в большую. Курсер и говорящий-с-ветром смущали его, каждый по-своему, и он предпочитал избегать общения с ними, а каюта хранителя палубы принадлежала Барли, пугавшей его своими размерами и аурой насилия, которая ее окутывала. Он постучал в дверь каюты курсера и тут же проклял себя, помянув Северный Шторм. Хранитель палубы не должен стучать; он помощник супруги корабля и может входить, куда пожелает.

– Войдите. – У него был мягкий голос.

Джорон вошел и обнаружил, что курсер сидит на постели, закутанный в грязные белые одеяния, а каюту наполняет сладкий аромат фимиама, впрочем, неспособный перебить вонь стоявшего на приколе корабля.

– Супруга корабля хочет видеть вас в своей каюте, – сказал он.

Джорон не видел его лица под капюшоном, и внезапно ему стало любопытно, что он скрывает, захотелось отбросить его назад и выяснить, мужского он рода или женского. И сумеет ли он это понять? Однако он ничего не сделал, а лишь стоял, как новый рекрут, изо всех сил старающийся избежать взгляда офицера.

– Меня? – спросил курсер. – Но у меня нет карт.

Был ли его ответ слишком резким? Быть может, он винил его в отсутствии карт? Весьма возможно, но Джорон обнаружил, что мягкий голос курсера невозможно читать, как и странные знаки и символы, нарисованные на стенах каюты, говорившие о великих бурях, что сотрясали окраины мира.

– Супруга корабля сказала, чтобы вы принесли уголь и начертили карты на палубе, – объяснил Джорон.

– Ладно, – сказал курсер, – если так хочет супруга корабля, я повинуюсь.

Курсер неспешно поднялся с кровати и аккуратно затушил лампу с курящимся фимиамом – огонь на корабле всегда представлял опасность. Конечно, кость горела неохотно, но клей, при помощи которого скрепляли части костяных кораблей, был огнеопасным. Мимо Джорона прошла хрупкая женщина, и он подумал: как кто-то столь скромный мог оказаться среди приговоренных? Он прикоснулся к птичьей ноге у себя на шее, почувствовал слабое утешение от грубой чешуи и острых когтей и прошептал несколько слов Морской Старухе в надежде на искупление, когда он, глубоко под водой, предстанет перед костяным погребальным костром.

Джорон вышел из каюты и закрыл дверь. По пути в трюм он прошел мимо Квелл, такой же маленькой, как курсер, но куда более опасной. Она посмотрела на него блестящими глазами из-под падавших на лицо седых волос.

– Ты совершил ошибку, позволив Миас взойти на борт, мальчик, – сказала она. – Запомни мои слова, с ней мы не будем иметь ни мгновения мира на палубе. Подожди, и нож найдет ее, какой бы везучей она ни была, а потом он может добраться и до тебя.

– Я хранитель палубы. – Он произнес эти слова так, чтобы показать, что обладает властью, но получилось, словно выдал постыдный секрет или пытался попросить прощения.

– Да, похоже, ты так думаешь. – Она поднялась вверх на несколько ступенек, ее тело оказалось под самым потолком, точно насекомое, и он мог пройти под ней.

И, хотя он даже не пытался посмотреть вверх, Джорон чувствовал, что ее взгляд готов прожечь в нем дыру, когда он спускался в трюм, чтобы проверить запасы.

Здесь вонь гниющих костей стала еще сильнее. «Дитя приливов» нуждался во внимании костяных мастеров, но ремонта требовала половина судов флота, а корабль мертвых всегда будет находиться в самом конце очереди. «Дитя приливов» не был белым и сияющим флагманом, над которым гордо сияли зоресветы.

За запахом гниющей кости пряталась вонь человеческой мочи; не вызывало сомнений, что некоторые члены команды в пьяном ступоре облегчались прямо здесь. Джорон постарался не думать о том, куда ступали его босые ноги, и сосредоточился на подсчете сосудов с водой, огромных, с квадратными основаниями, проверил уровень воды в них и пришел к выводу, что запаса хватит на несколько дней, но не больше. А провизии и того меньше, впрочем, можно ловить рыбу, если положение станет тяжелым.

Любой корабль приличных размеров привлекал клювозмеев, а одним из них можно накормить целую команду, хотя справиться с ним совсем непросто – и они сами способны убивать, если у них появляется шанс. Дальше стояли горшки со слюной старухи, очищенной и смешанной с порошками мастерами костей, вязкое вещество, которым смазывали крылоболты. Когда они загорались, жар был настолько силен, что расплавлял кости и плоть, а огонь не удавалось потушить даже водой. Запасы оказались совсем скромными, но Джорон не представлял ситуации, когда в ней возникнет нужда. Более того, слюна старухи могла стать более опасной для «Дитя приливов», чем любой враг, поэтому он перетащил два огромных сосуда с водой так, чтобы они скрыли горшки.

Джорон удовлетворенно вздохнул, решив, что на первое время запасов достаточно, и был этому рад – он не сомневался, что скоро они отправятся в путь. Глаза Миас горели, у нее явно имелась цель, но он не понимал, как ей объяснить, что они еще не готовы сражаться. И, если она собиралась повести команду в схватку, такой команды у нее пока не было. Они не стали единым целым и представляли собой отдельные группы, испытывавшие недоверие и презрение к остальным, а если им придется работать рядом у дуговых луков… впрочем, разве они делали это прежде?

Но станет ли она его слушать? Он сомневался.

5. Те, что стоят на палубе

Джорон вернулся в большую каюту, пройдя по незнакомому кораблю, где вся команда усердно трудилась.

С каждым скрипом щетки по сланцу, грохотом бочки по костям или поющим ритмичную песню голосом, хозяин которого тянул веревку или поворачивал колесо, его все сильнее наполняло отвращение. Почему она сумела добиться такого результата, а он – нет? Возможно, правда состояла в том, что его изгнали дарны, он был позорным ребенком слабой матери и не обладал властью. Его мать умерла при его рождении, как случалось со многими женщинами. И, хотя Джорон оказался одним из немногих счастливцев, появившихся на свет без физических недостатков или без одной из конечностей, кровь, хлынувшая из ее сломанного тела, доказывала, что по материнской линии у него слабая наследственность. И надежда, что он окажется в рядах избранников, среди самых могущественных людей Ста островов, ушла вместе с ее жизнью.

А как насчет Миас? Она родилась у одной из самых плодовитых женщин Ста островов. Ее мать пережила тринадцать рождений и теперь правила Ста островами, пользуясь заслуженным благоволением Старухи. Быть может, именно сильная кровь давала Миас власть, которой всегда будет не хватать остальным? Или причина в том, что она выросла в больших жилищах флота, проходила обучение среди спиральных камней, в оплетенных виноградной лозой и уходящих к небу куполах с круглыми основаниями, мерцавшими мириадами ярких красок, разбрызганных по камням, чтобы выпросить милость у Морской Старухи, Матери или Девы?

Мальчишки рыбаков никогда не получали приглашений к спиральным хижинам. В лучшем случае, их нанимали складывать крылья, лазать по такелажу и вращать колеса дуговых луков – и, конечно, умирать. Они нанимались умирать. Если им очень везло, перед смертью они становились казначеями, мастерами крыльев или гребцами, но не могли взойти на корму корабля без приглашения, ведь это место предназначалось для детей дарнов и избранников, которым благоволила Старуха.

Однако он здесь. И складывалось впечатление, что останется тут и будет носить шляпу хранителя-палубы, хотя ему никогда не понять, почему так случилось. Джорон не сомневался, что на борту есть и другие люди, умеющие хорошо считать.

Да и хотел ли он знать, почему Миас так поступила?

Стол в большой каюте вытащили из удобной колеи и придвинули к стене, белый пол разрисовали черными линиями и символами, которые Джорон хорошо знал, хотя ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, откуда, настолько странным было их появление здесь. Пока он пытался справиться с удивлением, Миас не обращала на него внимания, погрузившись в изучение начертанных на полу строк. Между тем курсер что-то бормотал себе под нос и рисовал новые знаки, добавляя их к длинной строке обожженным концом палочки и заканчивая изящным завитком, – одновременно их смысл отображался в сознании Джорона, вставая на место, точно каменная доска, занимающая свою позицию в конструкции.

Карта, незнакомая из-за своего огромного размера – на весь пол каюты, – а еще из-за того, что ее нарисовали не на птичьей коже, была не слишком точной: хорошо знакомые Джорону бухты и заливы превратились в гладкие участки, а многие береговые линии Ста островов практически исчезли из-за того, что не имели отношения к курсу, выбранному Миас. Символы и числа, нанесенные курсером, вертелись в его сознании, и возникала новая линия, изгибавшаяся по костяному полу, но только у него в голове – маршрут, по которому Миас собиралась направить «Дитя приливов», пересечь Архипелаг, пройти между островами и по каналам, пока они через полтора дня не окажутся в Корфинхьюме – если Восточные шторма будут к ним благосклонны.

– Канал Баффинли блокирован оползнем, – не успев подумать, сказал Джорон, потому что знал, слышал, как об этом говорили в какой-то таверне на материке, где жизнь была стабильной и не случалось землетрясений.

Кончик обожженной палочки курсера остановился на белом полу; он поднял свою скрытую капюшоном голову и посмотрел на Миас, а когда супруга корабля кивнула и нетерпеливо щелкнула пальцами, подтверждая слова Джорона, курсер вернулся к своим вычислениям, аккуратно стерев кусок карты, заново прокладывая путь, добавив, по прикидкам Джорона, четыре дополнительных часа к предстоявшему им путешествию.

– Как поет ветер? – спросила Миас.

Джорон не ответил, он не понял, кому она задала вопрос, ему или курсеру.

– Воздух все еще в бухте; шторма не станут нас благословлять или проклинать, – ответил курсер голосом, похожим на шепот. – Я вижу, как тучи бегут на восток, к горизонту, где солнце не сожжет их, супруга корабля. Я не слышу песни великих штормов. Лишь мелодию добрых ветров.

Миас кивнула.

– Да, корабль почти не раскачивается, и ничего другого быть не может. Джорон, спусти флюк-лодку, возьми нас на буксир и доставь к бую, чтобы забрать ветрогона. Он поведет нас остаток пути из гавани, пока мы не найдем ветер, который наполнит наши крылья.

– Но он… – начал Джорон.

Она не собиралась позволять ему закончить фразу.

– Выполняй приказы, не выдумывай оправданий. – Она произнесла эти слова без малейших колебаний, лишив его возможности возразить.

Его рука коснулась рукояти курнова. Она улыбнулась, во всяком случае, ее холодные губы дрогнули, и этого оказалось достаточно, чтобы он убрал ладонь с рукояти, повернулся и вышел на залитую теплым светом палубу, чтобы выполнить приказ.

– Мне нужно, – начал он не слишком громко, и его слова не услышали дети палубы, занятые чисткой сланца. Он кашлянул. Собрался с духом. И начал снова. – Мне нужны добровольцы! – закричал Джорон. Никто не повернулся; все вдруг нашли очень важные занятия. – Я сказал… – снова закричал он.

На этот раз некоторые повернулись, перестав работать и обратив на него мрачные взгляды.

Барли поставила на палубу багор, который держала одной рукой, а он с трудом поднял бы двумя, и подошла к нему.

– Твайнер, – сказала она. – Почему она здесь?

– Мне нужна группа, чтобы…

– Я спросила: почему она здесь, Твайнер?

Голос Барли наполняла угроза, как в тот момент, когда копье входит в тело длинноцепа, и все уже знают, что его мечущийся хвост в убийственной ярости появится на поверхности воды – только не тот, кто умрет от гнева животного или в его зубах.

Джорон открыл рот, чтобы ответить, и в этот момент Барли сделала шаг назад и почтительно опустила голову. Перед ним?

Нет. Конечно, нет.

Он повернулся, прекрасно зная, кого увидит, кого должен увидеть: Миас, стоявшую у люка.

– Барли, – сказала она, поднимаясь на главную палубу. – Я рада видеть, что ты полна энтузиазма. – Барли кивнула, словно так и было, и Миас подошла к ней, снимая с привязи из рыбьей кожи один из арбалетов, висевших на куртке. – Возьми семь человек, которым доверяешь, и отправляйся на нашей флюк-лодке в рыбацкий поселок. – Она протянула ей кусок пергамента. – Конфискуй еще одну лодку, достаточно большую, чтобы выдержать существенную нагрузку, но такую, чтобы она, в случае нужды, поместилась на палубе, и чтобы у нее были крылья, если таковая отыщется.

– Им это не понравится, супруга корабля, – сказала Барли, не поднимая глаз от палубы.

– И поэтому я посылаю к ним женщину твоих размеров, – сказала Миас, кивком показав на пергамент. – В письме говорится, что Бернсхьюм заплатит за то, что мы у них возьмем, а поскольку сейчас время роста, они смогут без проблем заменить свою лодку.

«Любопытно, – подумал Джорон, – знает ли Миас, что лжет?» Ведь для того, чтобы сделать даже простейшую флюк-лодку, требуется не менее месяца, значит, в течение этого времени семья владельца конфискованной лодки будет голодать. И имеет ли это для Миас какое-то значение?

– А теперь, – сказала Миас, – выполняй. – Она повернулась, и дитя палубы, пытавшийся быстро пробежать мимо нее, остановился, не в силах поднять глаза. – Ты, – продолжала она, – возьми рогатку и начинай сбивать скииров с крыльев корабля. Убей парочку, и остальные не захотят возвращаться. Джорон, ты пойдешь со мной в каюту, – сказала она голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

Сердце у него упало в желудок, распространяя волну холодеющей крови по телу, когда скииры, подняв страшный шум, взлетели с крыльев корабля, протестуя против смертельного оскорбления, нанесенного одному из их товарищей камнем, пущенным из рогатки.

Джорон последовал за Миас из света в темноту. Поднимавшийся с нижней палубы запах напоминал ему, что он живет среди мертвецов, но в большой каюте с превращенным в карту полом света было больше, хотя атмосфера в ней не изменилась. Не обращая на него внимания, Миас молча перетащила письменный стол на прежнее место и уселась за него. На столе лежала однохвостая шляпа хранителя-палубы. Черный материал, сложенный вокруг круглой макушки, сзади свисает плетеная веревка, которая должна покоиться на спине хозяина.

– Тебе не следует спрашивать, кто готов стать добровольцем, – сказала Миас. – Ты офицер флота. Ты отдаешь детям палубы приказы, а если они отказываются, их ждет наказание. – Джорон открыл рот, но она не позволила ему ответить. – Я не сомневаюсь, ты не веришь, что обладаешь над ними властью, – ведь так и есть, ты ее никогда не имел – виноват ты сам и никто другой. Но то время осталось в прошлом, и теперь за тобой стою я. Пользуйся ею, Джорон Твайнер, и, если мне придется проломить пару голов, чтобы они поняли, что твоя слабость вовсе не означает, будто у меня нет силы, я это сделаю. Ты меня понял?

Он кивнул.

– Почему? – И вновь он задал короткий вопрос, словно вода вытекла из его рта, как из прохудившегося днища корабля.

Да, он слаб, и она правильно все поняла.

– Потому что ты владеешь числами, – ответила Миас.

– Как и другие. – Его переполняли эмоции, и он выпалил эти слова, от раздражения забыв о смущении.

Кто она такая, чтобы так к нему относиться? И кто он, чтобы это терпеть? По ее губам снова промелькнула почти улыбка. Миас встала, обошла стол и остановилась перед ним. Он возвышался над ней, но она чувствовала себя куда комфортнее в своей коже, чем он когда бы то ни было в своей – яростная хищница перед жертвой.

– Команда выбрала тебя в качестве супруга корабля, Джорон Твайнер, не только из-за того, что они считают тебя слабым, – перед тобой стоит трудная задача, и пройдет время, прежде чем ты найдешь собственный путь – но еще и потому, что ты никого из них не выделял, и ни одна группа не могла получить преимущество. Я не раз видела, как принимались подобные решения.

Ее тон был почти веселым, и Джорон, пусть и немного, расслабился. Но уже в следующее мгновение Миас словно вспомнила, кто она и где находится, и ее настроение резко изменилось. Миас взяла со стола шляпу и сделала шаг к Джорону.

– Они тебя не уважают, но никто тобой не владеет, и ты никому из них ничего не должен. Они играли с тобой, как с рыбой на крючке, Джорон Твайнер, но я сделала тебя хранителем палубы, так что теперь ты должен мне, ты меня слышишь? – Она подняла шляпу и надела ему на голову. – Ты должен мне, а не им. Я сохранила тебе жизнь, и теперь ты мой должник. Ты принадлежишь Удачливой Миас и научишься управлять кораблем и теми, кто находится на его борту, или однажды ночью они тебя вздернут, твой приговор будет приведен в исполнение, и тебя получит Морская Старуха. Но сейчас я владею тобой, ты слышишь? – Он кивнул. – Я владею тобой. Повтори.

Он не хотел, но у него не оставалось выхода.

– Ты мной владеешь.

Она внимательно на него посмотрела, потом заглянула в глаза, словно что-то искала.

– Я надеялась, что в тебе еще осталось немного гордости, возможно, я ошиблась – или нет. А теперь посмотри на числа на полу. Как мне кажется, курсер знает свое дело, но я бы хотела еще раз все проверить.

Она повернулась, села за стол, вытащила из кармана маленькую книгу и стала перелистывать страницы, внимательно разглядывая каждую, словно там находились самые главные тайны мира. Возможно, так и было.

Джорону стало интересно, что они собой представляют.

Проверив числа, он поднялся на палубу, когда Барли уже возвращалась на корабль. Она сидела с остальной командой, и им пришлось изрядно поработать веслами – крылья вяло свисали с хребта, а их собственная лодка тащилась позади.

– Отправляйтесь вперед, – крикнул он двум детям палубы и продолжал голосом Миас: – Ты и ты, заберитесь на клюв, привяжите лодки, а потом позовите еще людей, чтобы они помогли вам поднять весла с обеих лодок.

Они презрительно улыбнулись ему в лицо и отвернулись, но сделали, как он сказал, и на мгновение Джорон почувствовал себя настоящим офицером настоящего – корабля. Чуть в стороне на палубе стояла Квелл и смотрела на него. Пирамида крылоболтов упала и рассыпалась по палубе, ближайшая оказалась у его ног, и он едва не опустился на колени, чтобы их собрать и снова сложить, как учил отец. Но он не мог этого сделать, потому что офицеры такой работой не занимаются. Оглядевшись по сторонам, он обнаружил, что рядом никого нет, кроме Квелл, которая злобно на него смотрела. Он отвернулся и уже начал нагибаться, когда на палубе появилась Удачливая Миас, она сразу направилась на корму, даже не удостоив его взглядом, а он застыл в промежуточном положении, не успев до конца опуститься на колени. Однако он не сомневался, что Миас все заметила.

6. Вперед, только вперед

Нос корабля был всегда устремлен в будущее. Изогнутые кости позвоночника, идущие вдоль поручней и над ребрами, указывали вперед. Под поручнями череп давно умершего аракисиана с глазами, наполненными зеленым морским стеклом и костеклеем, невидяще смотрел вперед. Клюв, окованный металлом, предназначался для того, чтобы таранить другие корабли и рассекать волны, пробивать путь в брызгах и пене, указывая курс корабля.

Сегодня он практически не шевелился. Лишь водоросли лениво раскачивались вокруг клюва «Дитя приливов», мимо проносились рыбы, кожа которых искрилась светом, они выпрыгивали из укрытий в растениях и исчезали на глубине, окутанные сиянием мерцающих облаков, когда шумные женщины и мужчины тащили веревки вдоль тазовых костей к носу и обратно к флюк-лодкам – старой и новой.

Джорон думал, что буксировка корабля из бухты не самая сложная операция, но оказалось, что это не так. Голоса стали громче, никто не понимал, что от них требуется, а когда Джорон вмешался, он увидел ухмылки на лицах тех, кто слушал, и тех, кто его игнорировал. И хотя шума и суеты у клюва «Дитя приливов» было много, дело вперед не продвигалось, и неодобрение Миас, стоявшей на корме, накатывало на Джорона, точно грозовые тучи на краю мира.

К тому моменту, когда давление ее взгляда, устремленного ему в спину, стало таким невыносимым, что ему уже казалось, будто вот сейчас над ним разразится буря, дети палубы наконец справились с работой, неряшливо, неаккуратно и совсем не по-флотски, однако флюк-лодки были привязаны к «Дитя приливов», а женщины и мужчины устремились в них по веревкам, точно насекомые, возвращающиеся в гнездо.

Джорона удивила их небрежная смелость, лишь немногие из команды, в том числе Джорон, умели плавать, а что для них означало падение в воду? Он услышал голос отца: В воде тебя ждет только смерть, мальчик. Можешь в этом не сомневаться. Если ты не задохнешься и не утонешь, тебя встретят зубы, жало или щупальца обитателей глубин, существ, которые не терпят посягательств на свои владения, потому что ненавидят тех, кто приходит с суши, так же сильно, как друг друга. Нет ничего более жестокого, чем море, сын.

И пока женщины и мужчины работали вокруг Джорона, он пытался найти правильный голос, чтобы отдавать приказы, но у него возникло ощущение, будто он тонет. Это мне не по силам. Несколько мгновений он раздумывал над тем, чтобы сделать всего три или четыре шага в сторону, и злобное море поглотит его; приговор будет приведен в исполнение, и Морская Старуха останется довольна.

Однако это чувство быстро прошло.

В нем такого просто не было: он не мог забрать собственную жизнь.

Джорон появился на свет и прожил всю жизнь на Ста островах, а люди там рождаются не для того, чтобы отдать ее обратно, ведь она так трудна на скалах и песке. Тебя растили, чтобы ты смотрел на мир сквозь вуаль мести и гнева, упрямого и темного, заставлявшего продолжать войну с Суровыми островами вот уже много поколений – столько кораблей утрачено, столько душ потеряно, территория захвачена и снова отдана врагу, а причины войны и число лет, которые она бушует, уже давно забыты – остались лишь истории, что рассказывают детям на ночь: Они забирают наших здоровых людей, убивают ради удовольствия, они едят наших детей, в особенности, таких, как ты, не желающих спать. Из-за спины до него донесся голос Миас:

– Гребите! Гребите сильнее, или я отрежу палец каждому из вас! – Суровый голос, небрежная и жестокая угроза.

Нет, он не отправится в море. Его гнев имел мишень, хотя он не знал, будет ли у него шанс ее поразить.

– Гребите! – выкрикнул он, добавляя свой голос к голосу Миас. – Гребите изо всех сил, или до вас доберется Морская Старуха.

Но женщины и мужчины на флюк-лодках не гребли, пока не гребли, хотя ему хотелось верить, что они спешат поскорее занять места на скамьях и готовятся заняться делом.

Он надеялся, что они ничего не станут ему доказывать; и знал, что станут.

Когда весла заработали, они двигались вразнобой, некоторые едва касались воды, и он заметил мужчину – как его зовут? Джорон не знал, – который упал назад, когда его весло не встретило ожидаемого сопротивления. Барли отвесила ему оплеуху мощной рукой, она шла вдоль своей маленькой команды и кричала на них так, что Джорон почувствовал зависть. Она знала всех и каждого. Конечно, как могло быть иначе; она выбрала их из своей банды, хранившей ей верность.

Миас появилась рядом с ним и закричала, обращаясь к гребцам второй лодки:

– Посмотрите, глупцы! Смотрите на них! Неужели у вас каменный запор? – Она указала за поручни. – Неужели вы позволите команде Барли вас опередить?

Мужчина в меньшей лодке – одноглазый, без двух пальцев на руке – встал и начал подгонять остальных гребцов, заставляя их резкими лающими криками сохранять ритм.

– Как его зовут? – спросила Миас.

– Я не знаю, – ответил Джорон.

– А тебе следовало бы. – Она пошла прочь. – Вы двое, – продолжала Миас, обращаясь к двум женщинам, присевшим на корточки на палубе. – Я не потерплю бездельников на своем корабле. Поднимите стоп-камни. Скоро мы выведем наш корабль в открытое море, но вряд ли сумеем это сделать, если камень будет оставаться на дне. Так что поднимайте их и спойте мне песню!

Женщины и мужчины бросились к центральной лебедке, огромному колесу, сделанному из отрезанного позвонка. Сначала он не двигался, как если бы «Дитя приливов» сопротивлялся. Как если бы чувствовал себя здесь комфортно, подальше от угроз войны. Быть может, я слишком долго держал тут корабль, – подумал Джорон, – если водоросли на днище пригвоздили гигантский круглый камень к морскому дну.

Женщины и мужчины отчаянно напрягались, и в этот момент зазвучала песня:

И по мере того как все больше членов команды толкало колесо, вплетая свои голоса в песню, оно пришло в движение. Джорон чувствовал знакомую мелодию у себя внутри, вспомнил прежнюю радость, которую она дарила, но сейчас не мог петь, ведь он был офицером, а кроме того, лишился этого дара после гибели отца. Кость трещала под слоем сланца на палубе, Джорон чувствовал, что корабль слегка кренится в сторону берега, когда вес стоп-камня начал перемещаться с морского дна наверх. Кость жаловалась, стонала и содрогалась, а потом Джорон ощутил то же, что и все, кто находился на борту, и понял это, потому что воздух наполнился возбуждением. Каким-то совершенно непредсказуемым образом создалось впечатление, что корабль у него под ногами пробудился от подобного смерти сна, словно вдруг стал живым.

– Камень поднимается! – раздался крик с кормы корабля.

Дитя палубы направил огромный камень в специальное место у борта и закрепил его там. А потом ноги ударили по палубе – женщины и мужчины побежали к огромным центральным дугам позвоночника, стали подниматься вверх по веревкам и лестницам, по балкам, к крыльям корабля, готовым принять ветер. Готовым к полету по морю.

Гребцы у клюва старались изо всех сил, корабль слегка подрагивал, но оставался на месте. Казалось, люди сражаются с мощным течением, а их мышцы и пот бросают вызов тяжелым мертвым костям «Дитя приливов». Затем вода вздохнула у бортов, корабль сдвинулся, поддавшись напору весел, и раздался оглушительный крик. Даже Джорон, мрачный и обиженный Джорон, ощутил удовлетворение от маленькой победы разума и мышц над пассивной материей и жестокой водой. На корме Миас взялась за огромное весло, руль «Дитя приливов», оставшийся на носу Джорон принялся криками указывать гребцам направление, и огромный корабль двинулся к клетке с бакеном, колокол которого скорбно звонил у входа в бухту.

Клетка представляла собой набор из нескольких изогнутых металлических арок, установленных вокруг плавучей платформы для защиты находившегося внутри колокола, и на нем Джорон уже видел силуэт последнего члена команды «Дитя приливов», говорящего-с-ветром. Джорон содрогнулся. Всякий, кто сохранял здравый смысл, не хотел иметь с ветрогоном ничего общего. Но с другой стороны, они в нем нуждались. Существо могло, до некоторой степени, контролировать то, что являлось самым важным для любого дитя палубы – ветер.

Он сидел на бакене, и его худое, сгорбленное тело чуждого существа скрывали рваные одеяния, спадавшие почти до самой воды. Его одежда, несмотря на свою длину, была слишком тонкой, чтобы приглушить звон раскачивавшегося на волнах колокола – здесь морские течения сходились со стоячими водами бухты. Ветрогон скорчился и, не шевелясь, застыл на месте, но именно его противоестественная неподвижность приковывала взгляд, и не обратить на него внимания не было никакой возможности.

Бакен раскачивался на волнах, но говорящий-с-ветром напоминал скалу и, казалось, парил над своим насестом. И чем ближе «Дитя приливов» к нему подходил, тем лучше удавалось его разглядеть: грязь на когда-то белом одеянии, яркие цвета маски из листьев, закрывавшей впадины, где прежде были глаза, хищный изгиб острого клюва. Одежды скрывали не имевшее ничего общего с человеческим тело – ноги с тремя пальцами и острыми когтями, сморщенная розовая кожа, обтягивавшая хрупкие кости, из которой торчали черенки сломанных перьев. Джорон не знал, почему ветрогоны теряют оперение, но догадывался, что причина в их жизни в грязи. На любом корабле говорящий-с-ветром становился источником вшей и прочих кусачих существ, о чем было известно всем детям палубы.

Голова необычного существа пошевелилась, получилось короткое и резкое движение, за которым не мог уследить человеческий глаз. Только что она скрывалась во впадине между плечами, и вот уже ветрогон смотрит на корабль, на Джорона, как если бы его размышления привлекли к нему внимание говорящего-с-ветром. Каждый гребок весла приближал корабль к бакену, но невидимый взгляд ни разу не дрогнул. Нарисованные на маске глаза, представлявшие Скирит Буревестника, бога всего сущего, не оставляли его, и Джорон чувствовал их, как укор: Посадили меня сюда. Оставили меня на этой штуке. Не обеспечили ни малейших удобств.

Это было правдой, хотя Джорон говорил себе, что поступил так, чтобы защитить ветрогона, ведь если бы он оставил странное существо на корабле, команда стала бы его мучить.

Нет, он убрал ветрогона с корабля по тем же причинам, по которым совершал многие поступки, – из-за страха. Команда принимала говорящего-с-ветром как должное и полностью его игнорировала, словно тот не существовал. Но Джорон не принадлежал к Флоту и видел ветрогонов только издалека, в загонах глинодворов или когда их вели к кораблям. На судне размеров «Дитя приливов» обычно находилось более одного мага ветра, и Джорон возблагодарил Морскую Старуху за небольшое милосердие. От мысли о том, что ему пришлось бы выслушивать жуткий и странным образом красивый хор их беседы на высоком свистящем языке, у него начинала зудеть кожа.

«Дитя приливов» сбросил скорость, не дожидаясь его приказа, – гребцы знали, куда они направляются. Огромный корабль остановился на расстоянии вытянутой руки от бакена, ветрогон опустил голову на гибкой шее и повернул ее на сто восемьдесят градусов, диковинным образом ни на мгновение не сводя с Джорона нарисованных глаз. Затем, повиснув вниз головой, разинул клюв и заверещал, продемонстрировав острые зубы и язык, говорившие о его принадлежности к хищникам. Выказав свое неудовольствие, говорящий-с-ветром спрыгнул с бакена – и вновь движение было совершенно неожиданным – и ударился о борт корабля. Его одеяния распахнулись, когти на локтях голых крыльев сжали кость, следом за ними клюв и мощные задние ноги нашли опору на хребте. Оттуда ветрогон сумел взобраться по борту корабля, двигаясь необычными, нечеловеческими рывками, пока не нашел люк, который вел на нижнюю палубу, и проскользнул в нору, ставшую для него домом.

– Как его называют? – спросила Миас.

– Что? – Джорон повернулся и обнаружил, что у него за спиной стоит Миас.

Она двигалась по кораблю так, словно он стал частью нее, как будто «Дитя приливов» сговорился с новой супругой корабля, и теперь ее перемещения стали для Джорона тайной.

– Как называют говорящего-с-ветром? – снова спросила Миас. – Команды всегда дают им имя, если они сами себя не называют.

– У него нет имени, супруга корабля, – ответил он. – Ему не дали имени. Он никому не нравится.

– Я никогда не встречала команду, которой нравился бы ветрогон, – заметила она. – Зверь Скирит пугает любых разумных женщин и мужчин, но для того, чтобы контролировать его, необходимо дать ему имя.

– Я никогда его не контролировал, – ответил Джорон.

Он произнес эти слова и почувствовал себя глупцом, и выражение лица Миас показало, что она думает так же.

– Никогда, почему? – спросила Миас.

– Он не придет и не поможет, – ответил он. – И не станет со мной говорить, супруга корабля.

Она кивнула, как если бы получила ответ.

– Я думала, что черный корабль не должен иметь говорящего-с-ветром, но если он отказывается помогать, это многое объясняет. В любом случае со мной он говорить будет, – сказала Миас, наклонилась над поручнями и закричала, обращаясь к детям палубы на флюк-лодках: – Барли, выведи нас из бухты и позови меня, когда у нас будет достаточно ветра, чтобы распустить крылья.

– Будет сделано, супруга корабля, – крикнула в ответ Барли.

Миас повернулась к Джорону.

– Ты пойдешь со мной, – сказала она. – Мы объясним ветрогону его обязанности.

– Он не станет с тобой говорить. Он не… – Джорона вдруг охватила странная паника от мысли, что ему придется подойти к говорящему-с-ветром. Он был противоестественным существом. Важным, да. Нужным, да, но Джорон не чувствовал себя рядом с ним спокойно. – Он ни с кем не будет говорить.

Миас отвернулась, и Джорон почувствовал, как его вовлекает в ее фарватер, как если бы она была севером, а он стрелкой компаса.

– Он будет со мной говорить, хранитель палубы Твайнер, со мной он будет говорить.

Джорону ничего не оставалось, как последовать за ней на нижнюю палубу.

Большая кабина находилась прямо под крестцом корабля и в четыре раза превосходила размером любую другую. Ближе к морю располагалась каюта хранителя палубы, которой еще только предстояло стать его, следом за ней – каюта курсера. На обращенной к земле стороне размещался смотрящий палубы, хотя на корабле не было человека, занимавшего третью по старшинству должность, еще дальше – гнездо говорящего-с-ветром. Туда редко кто-то приходил, потому что большинство детей палубы так же, как Джорон, страдали от суеверий и боялись ветрогонов. ...