Братья Швальнеры Тухачевский против зомби

Глава первая – о том, как большая наука и настоящие чувства вечно вредят друг другу

– …И именно поэтому принято считать, что Антонов-Овсеенко является не только основоположником теории «оккупации собственных территорий», но и устройства концлагерей, которые, как видим, в СССР появились задолго до гитлеровской Германии…

Никита сидел на лекции профессора Никитина и плохо слушал то, что говорил лектор – его внимание было сосредоточено на переписке с девушкой, которая, как всегда бывает в подобных случаях, крайне не вовремя потребовала внимания к своей персоне. Лекция была интересной и важной – и потому, что Никита вообще любил учиться и был отличником, и потому, что тема его дипломной работы была как раз посвящена Тамбовскому восстанию крестьян, о чем говорил профессор. Но – женщины! – где им понять мужскую логику? Если уж она требует беседы, то отказать ей, сославшись на занятость в университете, означает не просто смертельно обидеть ее тонкую душевную организацию, но и лишить себя столь необходимого в студенческом возрасте секса. А последнее негативно скажется и на здоровье, и на учебе.

«Во сколько сегодня освободишься? Можешь пораньше?»

«Еще три пары, последний семинар. Раньше 16 не получится».

«Блин, я так хотела в кино успеть. «Невесту» показывают последний день, и сеанс начинается ровно в 16(((… Печалька».

«Ну на другое сходим».

«На другое не хочу…» И – по традиции – куча грустных смайликов…

Инга была невероятно красивой девушкой. И как она – двухметровая блондинка с ногами от ушей, губами, глазами и прочей, столь важной для девушек атрибутикой – взглянула на пусть смазливого, но ничем особо не отличающегося от остальных ботаника с весьма средним для студента достатком – оставалось для Никиты секретом вот уже полгода, что они были вместе. Первое объяснение, что приходило в голову, было известное «женщины любят ушами». Никита был на редкость умный парень, но одним умом не проживешь. Инга много раз советовала ему устроиться на подработку, чтобы не жить за счет родителей и иметь больше финансовой независимости – дескать, женщины любят самостоятельных мужчин да и ее потребности как девушки из «высшего общества» несколько… кхм… отличаются от его возможностей. Но родители были против – они обеспечивали его (не так, правда, как ее родители, но все же) и настаивали на том, чтобы он закончил институт «как положено», а подработка во внеурочное время может отвлечь от учебных занятий. Да и потом слова Инги пока оставались только словами. Правда, она была девушкой достаточно властной – так, что со стороны Никита походил на подкаблучника, чем вызывал неприязнь и насмешки со стороны знакомых. Но, рассуждал он, если ставить на одну чашу весов сложности их отношений с Ингой, а на другую – их приятные моменты, то вторая явно перевешивает и ради ее содержимого можно и потерпеть.

«Прости, малышка, просто мне для диплома этот семинар очень важен…»

«Ладно, тогда заеду за тобой к 16».

«Целую».

С чувством глубокого удовлетворения Никита отложил телефон и приготовился было внимать профессору, как внезапно прозвеневший звонок внес коррективы в его планы.

На перемене к нему подошел Кирилл Осетров.

– Конспект дать?

– Какой? Зачем? – не сразу понял Никита.

– Лекции. Тебе по этой теме диплом писать, а ты всю пару писал что-то другое…

Сокурсник опустил глаза.

– Любовная любовь…

– Понимаю, только…

– Что «только»? – насторожился Никита.

– Ты ведь знаешь, кто она такая.

– И кто же? – судя по тону, он уже приготовился отстаивать честь любимой всеми подручными средствами. Еще минуту – и он бы изрек что-то вроде «Встретимся на Черной речке!»

– Она тебе не пара… Она избалованная, мажористая, из богатой семьи… Ты, что, серьезно планируешь будущее с ней?

– А тебе-то какое дело? – Никита знал, что Инга нравится Кириллу не меньше, чем ему самому, и он только и ждет, чтобы место возле нее оказалось вакантным. Только почему-то никак в этом не признается.

– Да потому что все равно ничего не выйдет. Только зря время потратишь. Ты у нее не первый такой.

– Критика должна быть конструктивной…

– Что имеешь в виду?

– Критикуешь – предлагай.

– Господи, да за тобой такие девчонки бегают, а ты… Польстился на искусственную красоту.

– Слушай, Осетров, ты кажется конспект предлагал. Так вот давай конспект и дуй по своим делам, нечего в чужую жизнь лезть!

Никита списывал поведение товарища на ревность – все мы в такие минуты становимся похожи друг на друга. Но юности свойственно быстро забывать дурное – то же произошло и с Никитой, стоило ему в 16 часов выйти… нет, вылететь из здания института и направить к парковке, где его по традиции ждал знакомы красный кабриолет, за рулем которого сидела Инга. Красивая машина словно бы добавляла красоты этой еще юной, но уже женщине – нельзя было не позавидовать Никите в ту минуту, когда он, на глазах у своих товарищей, нежно поцеловал любимую и запрыгнул на переднее сиденье ее автомобиля, чтобы с ветерком прокатиться по Москве и провести остаток дня в обществе куда приятнее, чем общество книг и архивных документов.

– Как прошел день? – поинтересовалась спутница, когда они во весь опор летели по Варшавке в сторону центра.

– Обычно. Лекции, семинары. Как у тебя?

– И когда только закончится эта твоя учеба? Встречаемся всего полгода, а впечатление такое, будто ты учишься всю жизнь и до скончания века будешь заниматься только этим…

– Не ворчи, прошу тебя. Каких-то полгода, защита диплома – и все, все позади.

– А впереди?

– Что впереди?

– Вот именно – что впереди? Карьера преподавателя вуза? Вечный старпреп с надеждой защитить кандидатскую?

– Ну что ты начала… И почему ты обо мне так плохо думаешь? – он сделал вид, что обиделся. В такие минуты ей становилось немного жаль его – а жалость в глазах женщины всегда сильнее, чем любовь. Она погладила своего «львенка», как обычно называла его в минуты страсти, по голове и улыбнулась ему.

– Мой день тоже как обычно. Встала в 12, объехала пару магазинов – ничего интересного. Как насчет кофе?

– С удовольствием, – широко улыбнувшись, поддержал ее инициативу Никита.

Спустя полчаса они сидели в кафе на Красной площади – Инга особенно любила это в общем ничем не примечательное заведение, ведь именно в нем, по ее словам, царила некая особая атмосфера роскоши, позволявшая ей в полной мере почувствовать себя частью столичного бомонда. Для Никиты же, не знакомого с этой атмосферой так близко, как его девушка, выражалась она только в ценниках карты бара. Однако, ему это место тоже приглянулось – пока она находилась здесь, ее настроение было ветреным и податливым, она с интересом (может, напускным) слушала его рассказы о разных исторических личностях и не скупилась на комплименты. Истина о том, что женщины все же любят ушами, находила подтверждение в его глазах.

– Слушай, откуда ты все это знаешь? – открыв рот, интересовалась она.

– Читаю много.

– И все? Я вот тоже читаю, а рядом с тобой ощущаю себя просто глупой как пробка…

– Ты женщина. Твой ум – в другом.

– В чем же?

– В сохранении домашнего очага, в создании той самой атмосферы, в которой твой муж должен и может творить, приближаться к искусству, науке, к работе в целом…

– Ты всерьез считаешь, что я на это способна?

– Вне всяких сомнений.

Инга посмотрела на него полными любви глазами и нежно поцеловала…

На Москву опускался вечер. Только тот, кто встречал удивительные московские закаты в вечерний час, так хорошо описанный Булгаковым на Патриарших прудах, помнит ту чудесную ауру. Воздух будто наполняется ароматами лета, на душе становится необычайно тепло и в то же время – волнительно от предвкушения интриги, которую всегда несет в себе столичный вечер. Алая полоска протянулась вдоль горизонта, отсвечивая на лицах посетителей этого кафе, пассажиров, выходящих из метро, автолюбителей, застрявших в традиционных – таких же достопримечательностях Москвы как Кремль или мавзолей – пробках и обещая скорое наступление нового дня, не менее прекрасного, чем уходящий…

…Красивый красный «пежо» без верха стоял в лесополосе неподалеку от проспекта Вернадского. Романтика московского летнего вечера не могла пройти мимо него – автомобиль качался под ударами двух молодых и страстных тел, неистово любящих друг друга. Доносились жаркие стоны, одежда влюбленных была раскидана на земле вокруг машины – в такие минуты люди, как правило, меньше всего заботятся о внешнем виде. Наконец последние исступленные фрикции сотрясли их, воздух на мгновение озарил вскрик высшей неги и наступила тишина…

Иван закурил, лежа на заднем сиденье машины, служащей для любовников местом постоянных утех на протяжении вот уже двух недель – как только позволила погода стремительно ворвавшегося в жизнь мая.

– Послушай, – начала она. Ему всегда не нравился, его настораживал этот тон – в такой момент, когда по законам жанра положено молчать, он не обещал ничего хорошего. – Сколько мы еще так будем? Я каждый день только и выслушиваю от родителей, что упреки в твой адрес. Мне уже порядком надоело прятать глаза. Я защищаю тебя в их глазах, а что толку? Воз и ныне там. Ты, кажется, и правда ничего не планируешь менять в своей жизни.

– Почему? Планирую.

– И когда?

– …

– Понятно. Ладно, поехали, мне домой пора.

У подъезда она дежурно поцеловала его и, пообещав завтра так же приехать в институт, на полной скорости удалилась на другой конец города.

Перешагнув порог квартиры, она с удивлением для себя обнаружила родителей, буквально сияющих от счастья.

– Что такое? Почему не спим? – осторожно спросила она, взглянув на часы.

– Ты не спишь, значит, а нас укладываешь! Нет уж, взрослые так взрослые!

Войдя на кухню, Инга увидела на столе огромный букет цветов.

– Вот те раз! От кого это?

– От поклонника, – уклончиво и игриво ответила ее мать, Ольга Анатольевна.

– Батя! – с напускной строгостью, подбоченившись, спросила Инга у отца. – У твоей жены воздыхатели появляются, а ты сквозь пальцы смотришь? Где наш вечный ревнивец?

– Ревнивец на месте, только у моей жены воздыхателей нету. Ну кроме меня, разумеется. А вот у тебя…

– Что? – Инга пододвинула вазу с букетом ближе и с удивлением извлекла оттуда записку.

«Милой Инге в день нашего знакомства. Несмотря на прошедшее время, я помню все. С любовью и наилучшими воспоминаниями, Эдуард…»

Инга в отчаянии хлопнула себя ладонью по лбу. Это был бизнес-партнер ее отца, с которым она была знакома еще с детства. Несколько лет назад он сделал ей предложение руки и сердца, чем поверг в шок всех – начиная с ее родителей и заканчивая официантами в ресторане. Возрастной мужчина делает предложение юной девушке. Да не просто девушке, а дочери собственного партнера, которую едва ли не в колыбели качал! Тогда его предложение было единогласно отвергнуто и ею, и ее родителями. Что же случилось с ними теперь?

– У Эдика приступ старческого маразма?

Отец посерьезнел, не оценив ее шутки.

– Мы с ним ровесники. Я, по-твоему, тоже маразматик?

– Пап, я не то хотела сказать. Просто Эдик… он… не в моем вкусе и вообще. Вы же сами были против наших с ним отношений.

– Были, – включилась в разговор мама. – До тех пор, пока ты нас не огорошила своим давешним избранником…

– Опять…

– Снова! На этот раз все, мы не для того тебя с твоим отцом растили столько лет, чтобы ты остаток жизни провела на помойке в Марьиной роще!

– Ну что ты заладила? Какая помойка?

– Самая обыкновенная, с мусором вместо людей и пустыми бутылками в качестве перспективы завтрашнего дня, – снова включился отец. – В общем так, предложение Эдика заслуживает внимания…

– Ну и рассматривайте его сами!

– Не спеши, дослушай сначала! Или ты встретишься с ним, и вы хотя бы обсудите совместные взгляды на будущее…

– Совместное конечно…

– Еще не знаю.

– Или?

– Или скатертью дорога. Хоть в Марьину рощу, хоть куда там еще.

Вопрос был поставлен ребром. Инге с трудом удалось отложить решение вопроса до утра – мол, утра вечера мудренее и тому подобное. Но отсрочка ей явно нужна была только для одного – отыскать наиболее подходящие слова, чтобы сказать их Никите. Ибо решение было уже принято – уходить в неизвестность, причем куда менее материально обеспеченную, чем ее сегодняшний день, она не собиралась…

Никита же пришел домой, слегка перекусил и хотел было поработать над дипломом, но сон предательски валил его с ног – недавние физические нагрузки давали о себе знать. Засыпая, он думал только о том, почему, если Тухачевский, во время подавления Тамбовского восстания травил крестьян газом, не было найдено ни одного отравленного тела в дальнейшем, при разборе завалов?..

Весь следующий день прошел примерно по такому же сценарию с той лишь разницей, что Инга писала ему все реже и реже. Никиту это немного волновало, но не настолько, чтобы бросить все и сосредоточиться вокруг этого события – институтская жизнь кипела, била ключом и исключала из себя все посторонние подводные течения, кроме научных.

В 16 часов Никита, как обычно, на крыльях любви вылетел из здания своей альма матер. Но, к своему удивлению, вместо машины Инги на парковке обнаружил в своем телефоне СМС: «Сегодня не смогу заехать, извини, срочные дела. Увидимся завтра». Он ничего не ответил, только молча побрел в сторону метро, и по дороге ему казалось, что вслед ему смотрит весь институт – хотя в действительности, никому не было никакого дела до того, везет ли его очаровательная спутница или он сам добирается до дома, а все же в такие минуты невольно думаешь, что являешься объектом всеобщих насмешек.

Впрочем, грусть отняла сравнительно немного времени – диплом сам себя не напишет, как сказал бы американец. Погрузившись в архивные изыскания и историческую литературу, Никита снова увидел перед собой маршала Тухачевского, железной рукой наводящего порядок в стране, охваченной огнем Гражданской войны, его соратников и боевых товарищей – Фрунзе, Антонова-Овсеенко, Ленина, Ворошилова… Когда решил прерваться и взглянуть на часы – была уже полночь. И только встал со стула, чтобы отправиться за чаем в преддверии второй схватки с мятежными тамбовскими крестьянами, как звук входящего сообщения социальной сети заставил его буквально прирасти к монитору. Чай не потребовался – сон как рукой сняло.

Ему писал товарищ по вузу, Игорь Асеев. Он был, что называется, из числа «мажоров», типичный представитель золотой молодежи, и потому посещал клубы и прочие пафосные места не реже, а то и чаще, чем Инга.

«Привет, старик. Чем занят?»

«Как всегда, наука».

«Извини, что отвлекаю. Вообще не хотел тебе писать, но думаю тебе будет интересно…»

То, что увидел Никита далее, повергло его в шок. Инга, его Инга сидела в ресторане рядом с каким-то солидным дядькой в годах, причем периодически держа его за руку и улыбаясь. Но не просто, а так, как улыбаются влюбленные, причем давно и основательно. Он хорошо знал, что в ее исполнении значит эта улыбка. И потому очень скоро все стало на места – и ее молчание и неявка вечером на парковку. Только ему от этого было ох как не приятно.

«С кем это она?» – не унимался Игорь.

«С отцом», – соврал Никита, не желая признавать своего поражения более пожилому сопернику (мужская гордость у него тоже присутствовала!).

«Ааа, понятно. Ну приятного вечера тебе».

«Взаимно».

Никита еще долго сидел в кресле, не в силах шевельнуться. В голове и душе его происходило невесть что. Любовь кипела, бурлила, отдавала ненавистью, мысли о самоубийстве – как часто бывает в столь нежном возрасте- перемежались с мыслью о чужой крови, проливаемой во имя любви… Потом он силой воли останавливал этот поток мыслей! Но в такие минуты голова оказывалась пустой, словно чан – ничто не лезло в нее взамен навязчивой идеи формата «любовь – ревность». Как назло, невозможно было сосредоточиться ни на чем, кроме ужасной пощечины, нанесенной тем, кого так любишь…

Его хватило только на то, чтобы написать ей (в вялой надежде на то, что может быть, это ее старый знакомый и все еще обойдется): «С кем ты сейчас? Кто он?»

Надежда не оправдалась. Она всю ночь обдумывала слова, которые, по ее мнению, смогли бы амортизировать для него удар судьбы – а тут подвернулся случай, что молчание было даже более выгодным, чем какие бы то ни было объяснения.

«Раз ты все знаешь, извини. Нам с тобой не по дороге, мы слишком разные. И лучше не пиши мне больше. Так будет лучше для всех. Спасибо за все и прощай».

Он еще успел написать ей в ответ: «Может, останемся друзьями?» и даже получить от нее: «Не думаю, что это хорошая идея». А вот следующее сообщение вернулось с отчетом «Не доставлено». Он позвонил ей. Короткие гудки. Это могло означать только одно – она внесла его номер в черный список. Можно было попробовать поменять номер, но это ничего бы не изменило по сути – и второй номер, и третий, и десятый разделили бы судьбу первого.

Молчание! Как оно ужасно, как оно ранит, когда исходит от того, кого действительно любишь. Нет оскорбления более тяжкого, чем молчание. И нет кинжала более острого, чем руки, спрятанные за спиной. Ведь оскорбление, как и удар кинжала может означать любое кипучее чувство, питаемое к Вам человеком – любовь или ненависть, в зависимости от обстоятельств. А молчание означает безразличие.

До утра Никита не спал, а утром, еле живой от усталости и обиды, стоял в кабинете декана.

– Что значит – академический отпуск? Зачем? В канун диплома?

– По семейным обстоятельствам, – бормотал Никита себе под нос. Отличник производил впечатление нерадивого двоечника.

– Да какие еще обстоятельства?! – недоумевал Вадим Дмитриевич. – С ума совсем сошел? Мы комиссию собрали, будут люди из Министерства и все – ради твоей работы, которая так важна для науки и уже анонсирована в ряде наших научных журналов! И тут у него появляются какие-то обстоятельства! Да ты что?!

– У меня правда серьезная причина, Вадим Дмитриевич, иначе я не стал бы беспокоить Вас…

– Что ж, – после пятиминутного молчания тяжело вздохнул декан. – Нет у меня времени с тобой нянчиться! Не хочешь – как хочешь. Учти, что в следующем году такой защиты у тебя не будет, – зло отрезал он и подписал заявление.

Родители дома тоже ничего не могли понять.

– Что такое? Куда ты собираешься?

– К деду в деревню.

– Да ты с ума сошел! А институт? У тебя же защита диплома!

– Подождет.

– Кого подождет? Куда ждать? Сколько?

– Сколько потребуется. Я академ взял.

Матери едва плохо не стало.

– Отец, ты слышал? Он академ взял!

– Слушай, Никитос, что случилось-то? – отец постарался поговорить теплее, что называется, по-мужски.

– Ничего особенного. Я ж о Тамбовском восстании пишу. А в Тамбове никогда не был. Что это за работа, если автор оторван от места событий? Это ерунда, а не работа. А так заодно и деда проведаю. Как он там? Давно не пишет…

– С Ингой что-то? – отец как мужчина понял своего отпрыска. Ответа ему не потребовалось – взгляд сына сказал больше слов. – Ладно, езжай. Привет деду, – пожал плечами отец. Мать, заслышав такое, едва не отправила их обоих даже не к деду, а к прадедам.

– Еще один больной! Ты как его отпускаешь? Куда?! Что происходит-то?

– Пусть едет, – отрезал отец. – Он взрослый человек, и, если уж решил, то так и поступит.

И только когда за сыном захлопнулась входная дверь, добавил:

– Не переживай. Все будет хорошо. Я точно знаю.

Дорога пролетела незаметно – все-таки, что ни говори, а путешествие всегда отвлекает от насущных житейских проблем. Правы был классики, когда советовали любой душевный недуг, включая любовную тоску, лечить вояжем в дальние края. Из Тамбова в Каменку, где жил дед, ехал один автобус, на который Никита с трудом успел. После 14 часов в поезде на верхней полке каких-то 4 часа в затхлом замусоренном ПАЗике времен Леонида Ильича казались просто смехом, а не испытанием. Зато какова была награда за эти муки – на станции Никиту вместе с дедом встречали свежий бодрящий воздух слегка морозной даже летом Тамбовщины, дивная зелень кустов, высокие деревья и полная деревенская тишина.

– Внучок, – радостно развел руки дед. – Вот те раз! Какими судьбами-то? Родители позвонили, так насилу успел встретить тебя! Как решился-то? Столько лет не дозваться.

– Вот и я так подумал – столько лет не дозваться, как ты тут один, решил навестить…

– Ну и правильно сделал, – дед прекрасно понимал, что внук врет, но не имел ничего против. Старику, к коим Николай Степанович относил себя вполне обоснованно, общество всегда приятнее сурового старческого одиночества. Несмотря на постоянные призывы детей приехать в Москву, приглашения вовсе сменить место жительства, он все же сидел в своей деревне один как сыч последние тридцать лет. Жена его умерла, а других родственников у старика не было. Он справедливо полагал, что пересаживать старое дерево нет смысла и необходимости, а Москва еще с юности навевала на него тоску – он там бывал пару раз в каких-то партийных командировках, и не мог сказать о столице доброго слова. Что ж, всяк кулик… А пока слова внука Николай Степанович воспринял как герой Пушкина: «Меня обманывать нетрудно, я сам обманываться рад».

Первые дни студент охотно выполнял все обязанности по дому – рубил дрова, носил воду из близлежащего колодца, ходил с дедом по грибы и в процессе их собирания слушал его рассказы о том, где есть какая трава и от чего какой сбор помогает.

– Слушай, дед, – спросил он как-то раз. – А ты ничего не слышал про крестьянское восстание в ваших местах летом 1920 года? Оно ведь как раз где-то здесь происходило.

– Как не слышать? Слышал. Только теперь о нем мало кто помнит. Разве только в музее в райцентре и найдешь упоминание…

– Мало кто? Это значит, что кто-то все-таки слышал…

Дед с недоверием взглянул на внука.

– А тебе зачем?

– Я диплом пишу на эту тему. А без разговоров с очевидцами или свидетелями – пусть даже косвенными – сам понимаешь, работа яйца выеденного не стоит.

Дед лукаво улыбнулся и подошел к внуку вплотную, обнимая его одной рукой.

– Эх, внучок. Ну что ж я за дед, если внуку не помогу? Есть тут у нас один старичок, только – тсссс! – он страшно не любит, когда его обо всем это расспрашивают. Вот я тебя-то с ним и сведу!

Никита обрадовался.

– Правда? Ну ты даешь! Ты меня как ученого этим очень обяжешь!

– Ладно уж, ученый, гляди на масленка не наступи, а то на зиму солить нечего будет, – дед наклонился и поднял из-под самой ноги Никиты маленький, но «упитанный» гриб. Никита улыбнулся, подумав, какие же у него замечательные предки!

Однако, вскоре деревенская жизнь не то, чтобы приелась столичному юноше – он к ней привык. А как только привыкаешь к определенной обстановке, обживаешься в ней, свыкаешься с нею – так сразу образцы прошлого, да тем более недавнего и так больно ранившего, уходя, – начинают собираться в кучу и снова донимать исстрадавшееся сердце.

Утром Никита отказался от завтрака.

– Ты чего? – в недоумении спросил дед. Никита молчал и глядел в окно.

– Эээ, а я никак знаю, что тебя гложет.

– И что же?

– Ты что же думаешь, я молодым никогда не был? Была и у меня в юности одна… Эх и иссушила же она меня! Жил на еле-еле, едва Богу душу не отдал.

– И что же было потом?

– А потом я, по счастью, твою бабку встретил…

– Хочешь сказать, клин клином вышибают? Боюсь, не про меня.

– Это почему?

– Да вот. Полюбил.

– Ну а раз так, то и такому горю как твое, помочь можно. Мир-то не нами придуман, а и до нас люди жили, и любили, и страдали. И боролись за свое счастье, возвращая любимых, если надо.

– То есть ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что давно пора тебя с тем старичком познакомить, про которого я тебе в лесу рассказывал. Он тебе и по учебе поможет, и по жизни…

Заинтриговал. Глаза юноши загорелись. Он в очередной раз убедился, что кладезь народной мудрости – самое дорогое из всех наших богатств, и беречь его надо как зеницу ока.

Глава вторая – о том, что нет худа без добра

Когда входишь в здешний, тамбовский, лес, кажется, что вот он – весь на просвет. Одно дерево, за ним – другое, третье, едва ли не стройными рядами, но уж точно из виду не потеряешь ни спутника, ни дичь. Однако, стоит углубиться в него метров на 50-100, как уже оторопь берет, назад посмотришь – глухомань, а впереди – темень. И только поднимешь голову высоко, в самые кроны вековых сосен и елей, и так солнце увидишь…

Никита и Николай Степанович пробирались через глухой валежник. Сучья трещали у них под ногами, а Никита только и молил Бога, что о том, чтобы скорее добраться до избушки старичка, который живет в лесу и, по словам деда, является для него сейчас спасительной соломинкой.

– Слушай, дед. Да здесь словно и нога человека не ступала. Пойдешь – заблудишься, и вообще век не вылезешь. А он-то, старичок этот, как выходит?

– Велимудр-то? А на что ему? Живет натуральным хозяйством да собирательством, раз в полгода- в год выберется за кормом для скота, и живет себе. Да и потом старый он, пути – дорожки такие знает, какие нам с тобой во сне не снились. Ночью пьяный пойдет, а не заплутает – ноги сами приведут.

– Говоришь, давно живет?

– Точно тебе говорю, больше ста лет. Он и восстание твое видел, сам в нем будто бы участвовал.

– Так он, должно быть, дряхлый совсем.

– Ну как же! Побегаешь ты с ним на перегонки!

– Слушай, а как он второму-то горю моему помочь сможет? – не унимался въедливый и дотошный внук.

– А вот это ты сам у него спросишь…

С этими словами дед, словно в сказке, раздвинул руками какие-то густые заросли – и взору Никиты открылась удивительная картина. Посреди чащи леса стояла поляна, вырубленная и очищенная от деревьев и валежника. На ней стоял дом – добротный крестьянский сруб, обнесенный частоколом (непонятно, от кого, соседей-то ведь не было), за ним паслась скотина, несколько коров да коз, виднелись на заднем дворе какие-то невысокие сараи. Калитка была, все, как положено – хотя, по рассказам деда, гостей здесь не ждали.

Никита и Николай Степанович вошли в калитку и направились к дому, как вдруг сзади их кто-то окликнул. Это был хозяин.

– Николай?

– А, Велимудр, здравствуй. Вот, видишь, внука к тебе привел.

– Вижу, что ты не один, – Никита рассмотрел хозяина. На вид ему было не больше 70-ти, он был еще весьма бодр и вообще живчик. Должно быть, дед что-то напутал или приукрасил, а может, просто тал заложником слухов, какие всегда ходят на селе особенно про тех, кто держится на отдальке.

– Меня Никита зовут, – протянул студент руку хозяину лесного подворья. Рукопожатие его было не по годам крепким – какие там сто лет?!

– У меня много имен, а вот здесь кличут Велимудром. Тоже можешь так меня называть. В общем, повелось как-то, а я и не возражаю, – «А старичок дружелюбен».

– А правду говорят, что Вам за сотню лет?

– Святая правда, – перекрестился старик. – 105 лет. Я еще и войну крестьянскую 1920 года помню. Правда, мальчишкой совсем был, а вот видишь, помню…

– Однако, рукопожатие-то у Вас не по годам.

– Так это цивилизация из нас раньше времени стариков делает. А ежели от нее поодаль держаться, то и все хорошо будет. И бодрость сохранится, и сила. И здоровье. Да вы проходите в избу-то, гости дорогие, чего ж я вас на пороге-то держу?

Прошли в избу. Внутри все как в классических русских сказках, все по «Домострою». Печка ручной кладки, скамья вдоль нее, большой деревянный стол, полати. Крынка и чашка на столе, покрытом скатертью. Ни малейших следов пребывания цивилизации – ни телевизора, ни радио.

– Как же Вы живете? Без связи с внешним миром?

– Живу и не жалуюсь, – только посмеивался старичок. – И вам то же советую делать, если до моих годков дотянуть хотите. Ну, допросили? А теперь рассказывайте, что вас привело в такой час? – на дворе был уже вечер, когда гости нагрянули к деревенскому отшельнику.

– Да вот, – Николай Степанович показал рукой на внука. – Мается, сердечный.

– Чем это?

– Любовной лихорадкой.

– А, ну так это у тебя наследственное, милый. Вот и дед твой не раз ко мне по этому поводу хаживал. А ты не смотри на меня так, Николай свет-Степанович. А лучше испей-ка водицы, вон там, в ведре. Колодезная, ммм, лепота, водица какая…

– Дед? Я не понял, ты что, тоже?..

– А что ж ты думаешь, если мы старики, то и не люди вовсе? – вступился хозяин. – И молодыми-то, поди, никогда не были и вообще родились с бородами? Экий ты…

– Так а…

– А случилось вот что, – мудрый старец опережал вопросы молодого человека прежде, чем тот успевал их формулировать даже мысленно. – Была у Николая в юности зазноба одна, из городских – он-то, видать, с тех самых пор в город выезжать не любит. Так вот оставила она его, после того, как узнала, что он из крестьян и место оседлости менять не планирует. И так уж он метался, так маялся. И пришел ко мне. Стал я ему советы разные давать да отвары предлагать. А он мне – «Не буду пить. А дай-ка ты мне такую дивчину, что согласилась бы со мной здесь остаться…» Хозяйство у них, вишь, было большое. Как они раскулачивания-то избежали – до сих пор не пойму. Какой тут ему, старшему работнику, в город ехать за юбкой? А хозяйство куда? Вот и решил он поступить мудрее, чем я ему предлагал. Что ж, скоро встретил он бабку твою. Да она уж больно как красива была! Ты-то, парень, гляжу в нее весь пошел! Ну и само собой, как в молодости-то бывает, стали за ней разные бегать да засматриваться. Он опять ко мне. На сей раз выпил зелья – и прожил со своей Зинаидой до глубокой старости, царство ей небесное. А теперь вот и ты тем же заболел… Ну, рассказывай, как было дело…

Никита стоял и ошалело смотрел на говорливого старичка. Все в нем казалось ему необычным – и возраст, и свежесть памяти, и то, с какой легкостью он рассказывает о зельях и отварах, о чем обычно ведуны предпочитают молчать особенно с теми, кого видят в первый раз… Он стоял в углу светлицы как вкопанный, не в силах ответить на поставленный вопрос.

– Что смотришь? Думаешь, если я отшельник, то как в сказках должен сидеть, угрюмо молчать и волком глядеть на всех? А чего мне дуться на людей, когда они меня из села не выгоняли – я сам ушел. Никто меня не обижал. Да и как? Как они могут все это сделать? Они слабее меня, а я сильнее их. Так чего мне на слабого обижаться?

В словах старика слышалась глубинная философская мудрость – чуть позже уже Никита поймет, что они в действительности означали. А пока он показался ему умным настолько, что слов не подобрать. Усевшись напротив старичка на скамейку, Никита начал свой рассказ. Он был откровенен и смотрел старику прямо в глаза – с того дня, как Инга исчезла из его жизни он ни с кем не обсуждал данной проблемы столь прямо и открыто, ничего не тая. Как знать, может старик просто был хорошим психологом – ведь уметь выслушать человека в такой ситуации дорогого стоит!

– Она… она необыкновенная. С первой минуты, как мы познакомились, меня не оставляет стойкое ощущение того, что она и есть – мой человек. Тот самый человек, которого я так долго искал. Мы похожи во многом, почти во всем. Одинаково любим ужастики… фильмы ужасов, юмор одинаковый, музыку одинаковую… Да чего там – стоит мне подумать, а она уже говорит. Это свидетельствует о чем-то? И тут, как у Шекспира, в дело вмешиваются родители. Они у нее состоятельные довольно, а я парень простой, да и учиться мне надо. Им я сразу поэтому и не понравился. Она мне пыталась донести, чтобы я там на работу устроился или еще что, ну в общем, стал сам содержать себя. Мои родители оказались против этого – они считают, что я сначала доучиться должен. Да и логично это – до диплома всего полгода. А потом, как видно, совсем родители заели. Ее видели в одном из московских ресторанов с каким-то пожилым дядькой… Я ее не сужу, как родителям перечить, когда зависишь от них да и привыкла к определенному уровню жизни? Но и без нее мне шибко тошно… Простите, Вы наверное, не поняли и половины из того, что я сказал?

– Чего тут не понять? Ты ж не по-китайски вроде говорил. Да и потом в таких делах слова не главное, тут глаза больше говорят.

– И что Вы думаете? Можно моему горю помочь?

– Отчего не помочь? Поможем. У тебя фотокарточка-то ее есть?

– Вот, – Никита протянул старику телефон с ее изображением на рабочем столе.

– И впрямь хороша, а? – Велимудр показал фотографию Николаю. Тот утвердительно кивнул и улыбнулся внуку. – Что ж, вот… – старик потянулся и открыл доселе сокрытый от посторонних глаз навесной шкаф над печкой. Там, за легкой занавеской, стояли какие-то скляночки и колбочки с разноцветными жидкостями. Старик взял, словно наугад, одну из них и протянул юноше. – Выпей-ка.

– И что будет? – с явным недоверием спросил тот.

– Да ты выпей сперва, а после узнаешь.

Выпил.

– Безвкусное.

– Так и должно быть. А вот теперь все изменится.

– Но как?

– А ты как хочешь? Ты же хочешь, чтобы она возвратилась к тебе, верно?

– Верно.

– Ну вот. Она и вернется.

– Как это? Выпил я, а вернется она?

– Так и есть. Это ведь неважно, кто из вас выпил. Понимаешь, когда двое встречаются и зарождается между ними что-то – любовью ли это назови или по-другому как, они превращаются в нечто вроде сообщающихся сосудов. В одного попало – на другом скажется. То, что ты выпил, изменит тебя в лучшую сторону, по ее мнению. Станешь ты тем, кого она так хочет в тебе видеть. Решительности прибавится, самостоятельности. Ей-то ведь не сейчас вынь да положь деньги от тебя нужны. Чтоб большое да красивое дерево выросло, надо сначала маленький росточек посадить. И она, как всякая баба, готова это сделать и принять тебя такого, малорослого, и даже перетерпеть с тобой все трудности, которые выпадут на твоем пути. Только ей надо быть уверенной в том, что не понапрасну она время-то свое да молодость тратит. Что есть в тебе та самая жилка, что, например, в ее отце, что не сиднем сидеть всю жизнь будешь, а зарабатывать для нее то, что сейчас она дома видит. Она и спрашивает тебя – ей много не надо, и слов хватит. В вашем-то возрасте и за одну коммунистическую идею можно… кхм… жизнь отдать. Всего лишь спрашивает. А ты и тут не сноров, молчишь как рыба об лед. А теперь уж словами ничего не решишь, нечто большее нужно.

– Надо что-то сделать?

– Ничего не надо делать, все само сделается. Ты только не спеши, не упорствуй. Она сама почует перемену в тебе – говорю же, как сообщающиеся сосуды, – и отыщет тебя, где бы ты ни был. А пока пойди да поспи.

– Складно как Вы говорите… Даже не скажешь, что всю жизнь отшельником прожили – про сообщающиеся сосуды знаете…

Старик снова улыбнулся- но на этот раз как-то более напряженно – и взглянул на Николая Степановича.

– Как-то ты уж больно для студента истфака узко рассуждаешь, – Никита обратил внимание, что ему откуда-то известно место учебы собеседника, но решил не задавать ему этого вопроса. Осведомленность старика просто обескураживала, и каждый последующий вопрос грозил ответом, примириться с которым пареньку будет трудно. – По-твоему выходит, что если уж отшельник, так сразу и дурак. Это не так. Это первое. И второе – отшельником я был не всегда. Пришли времена, тяжко стало на селе жить, вот и решил удалиться ото всех. Чтоб если мое – значит мое, а коль потерял или не уродилось – то по моей вине. Значит, Бога плохо молил. А то средь людей, знаешь, жить сложно мне, старому…

– К слову о возрасте. Вы тут обмолвились о том, что помните крестьянское восстание под руководством Антонова?

– Конечно, помню, как не помнить? Правда, маленький был, а все как сейчас. Знаешь, у стариков какая память? Иной раз что вчера было не вспомнишь, а сотню лет назад – вот оно, словно на картинке видно.

– Понимаете, я собираю материал об этом, работу дипломную пишу. И почти уже все написал, как вдруг понял, что без разговора с очевидцами она будет… неполной что ли.

– Хе, – хохотнул Велимудр. – Где ж это ты спустя сто лет собрался очевидцев откапывать? Иных уж нет, а те далече…

– Да вот, – развел руками юноша. – Наудачу приехал. И попал, как говорится, пальцем в небо.

– Это тебе и вправду повезло, что меня встретил. Я тебе все подробно расскажу. Только не сегодня, поздно уж. У меня, знаешь, кругом режим. Поздно лягу – утром на дойку не встану, потом козу не успею подоить да убрать за ней, на выпас скот не вовремя выйдет, а загонять его строго по времени – значит, меньше съест. Значит, завтра и молока будет меньше, и так одно к другому… А вот приходи-ка ты завтра днем, тут я тебе все и поведаю, как оно есть. Много нового узнаешь. Ты вот, к примеру, наверняка не знаешь, что это вовсе не восстание в общепринятом смысле было, а настоящая крестьянская война, такие масштабы оно приняло!

– Ну, читал…

– Читал, – скептически протянул старик. – Прочитать и на заборе немудрено. А живое слово – оно иное, оно дорогого стоит. Ты словно через него прикасаешься к тем временам, словно побываешь там на полях сражений, почувствуешь атмосферу тех лет…

Он говорил так увлекательно, что Никите казалось, будто он разговаривает не со старцем-отшельником, а с телевизионным рассказчиком. Но пора было уходить – и, дабы не вносить незапланированных корректив в сельскохозяйственный график хозяина дома, гости попрощались и побрели обратно той же дорогой. На обратном пути у Никиты не закрывался рот – настолько переполняли молодого человека впечатления от услышанного и увиденного сегодня, а Николай Степанович в ответ только многозначительно посмеивался, будто знал что-то, чего не знал внук.

Пока они были в лесу, сотовый телефон Никиты не мог поймать сеть – уж больно здесь были заповедные места. Когда же добрались до дедова дома, сеть появилась. Но вот предусмотрительно выключенный звук студент включить забыл и ложась спать. Если бы не забыл, то наверняка увидел бы пришедшее от Инги СМС: «Привет, милый мой мальчик. Я все обдумала и решила… Я не могу без тебя, я просто погибаю. Я была в институте, там сказали, что ты взял отпуск и уехал из Москвы. Прошу, скорее возвращайся. Нам срочно нужно встретиться…»

Глава третья – о том, что слово, к сожалению, не воробей

Утро для Никиты началось более, чем хорошо. Прочитав СМС, он буквально места себе не находил.

– Дед, мне в Москву надо.

– Дык ведь автобус-то не каждый день у нас! Теперь только завтра, раньше никак не уехать.

– Что ж, никто до Тамбова меня отвезти не сможет?

– Да что ты! Ни Боже мой! У нас живут-то одни старики. К кому вон на лето, как ты, внуки приехали, да и те без машин, все больше на великах катаются. А до Тамбова почти что пять сотен верст, никак не добраться!..

– Эхх…

– Да не переживай ты так. Все самое страшное позади – говорил же тебе, Велимудр поможет. Куда она теперь денется-то? Подождет пару деньков, ничего с ней не случится, а глядишь, еще и лучше будет!

– Может, ты и прав. Пойду что ли дров натаскаю…

– А вот это и правда дело!

С дровами молодой и сильный организм Никиты справился быстро. Окинув взглядом двор дедовского дома в поисках дополнительной «подработки», он ничего не нашел и вышел на улицу. Вспомнил он слова Велимудра и подумал, что надо бы сходить поблагодарить старика да заодно порасспросить его о восстании. Но тут увидел, что возле соседнего дома стояла группа ребят чуть помладше него – лет 18–19. Они с интересом смотрели на взрослого паренька, приехавшего в гости к деду. Никита был парнем не из стеснительных, и первым подошел и завел разговор. В глубине души его таилась мысль, что, быть может, они помогут ему добраться до Тамбова.

– Здорово, ребят. Вы местные?

– Здорово, да нет, на каникулы приехали. Ты тоже, на лето к Николаю Степановичу?

– Да, вот думал подольше задержаться, а надо срочно в Москву…

– Ого, – присвистнули пацаны. – Ты из Москвы?!

– А что, не видно?

– Да обычно москвичи все заносчивые, а ты вроде не такой…

– Москвичи разные. Вообще люди разные. В основном действует правило – относись к людям так же, как хочешь, чтобы они относились к тебе. Вот стараюсь придерживаться. Иногда помогает.

Пацаны рассмеялись.

– Ну и что? Когда назад в столицу-то?

– Да хотел сегодня, но автобуса нет, а отвезти некому. Так что придется завтра.

– Ну а раз такое дело, айда с нами?

– Куда?

– А вон у Антохи бабка брагу сварила, вкуснаяааа…

– Да нет, я пить не особо.

– Да ты чего! А потом к девчонкам пойдем…

– К девчонкам, говоришь?

– А то. Девчонки тут знаешь какие?

– Так тут же одни старики да старухи живут, откуда тут девчонкам взяться? – недоверчиво спросил Никита.

– Оттуда же, откуда и ты взялся. Что ж ты думаешь, одним москвича летом отдыхать положено?

Ребята расхохотались. Никита подумал, что раз уж все равно отъезд переносится на завтра, то не будет ничего дурного в том, что он проведет этот день в компании своих почти сверстников и повеселится – последний раз перед возвращением в Москву. В нем говорил инстинкт самца – один из парней обмолвился о девчонках, а уже завтра или послезавтра он навсегда привяжется к одной-единственной, кроме которой, возможно, никого больше и не будет. Так почему бы не устроить себе импровизированный мальчишник?

…Брага была сладкой и терпко шибала в нос. Поначалу эффекта не чувствовалось, и Никита опрокидывал кружку за кружкой в ожидании «прихода». Более опытные в этом деле мальчишки смотрели на него, посмеиваясь.

– Чего вы? – отбивался он. – Чего ржете?

– Да на тебя глядим. Что-то больно ты резво за дело взялся! Гляди, не убило бы раньше времени, а то и девчонок не надо будет!

– Не учи ученого, – знай себе, Никита продолжал накачиваться.

Самый скверный прогноз сбылся – спустя час Никита был, что называется, «в доску». Отсутствие привычки, да и взволнованное эмоциональное состояние сделали свое дело – и вместо ожидаемых девчонок Никита зачем-то побрел в лес. В тот самый лес, где они еще вчера вдвоем с дедом с трудом разбирая дорогу пробирались, чтобы встретиться с носителем мудрости здешних мест. Что его сегодня туда понесло, да еще в таком виде, да еще не зная дороги, да еще под вечер – загадка. Как он добрел-то до чащобы без посторонней помощи, а после не заблудился и не свалился где-нибудь под деревом – Никита не помнил.

Он еще с детства заметил, что поговорка «пьяному – море по колено» имеет свое практическое значение. Стоит трезвому перейти дорогу в неположенном месте – его или оштрафуют, или, чего хуже, собьет машина. Если же на его месте будет пьяный – хоть МКАД, а перейдет без единой царапины. И памяти не останется. Видимо, сейчас это правило, многократно наблюдаемое им на других примерах, благополучно сработало на нем самом. Так или иначе, вскоре набрел он на дом Велимудра. На улице начинало темнеть, а в чаще леса и вовсе казалось, что приближается ночь – скот уже не пасся во дворе, калитка была заперта, окна затворены ставнями. ...