Все права на текст принадлежат автору: Алексей Николаевич Мишин.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
О чём молчит лёд?Алексей Николаевич Мишин

Алексей Мишин О ЧЁМ МОЛЧИТ ЛЁД? О жизни и карьере великого тренера

Посвящаю своему отцу,

Мишину Николаю Ивановичу.

Сыгравшему решающую роль в моем становлении как тренера

Эта книга написана как воспоминания, но она не обо мне — о мире фигурного катания, в который я вступил более 60 лет назад…

© Мишин А., 2020

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2020

Данное издание выполнено при финансовой поддержке Мишина Алексея Николаевича

Художественное оформление С. Власова

Фото для оформления книги предоставлены автором и его друзьями

* * *
Передо мной лежит книга о человеке, имя которого мне было известно уже в те времена, когда я ещё сам был спортсменом. Я прочитал её от корки до корки очень быстро и с большим интересом. Эта книга является фактически срезом отечественного фигурного катания от момента его послевоенного возрождения до наших дней.

Фигура профессора Мишина не нуждается в витиеватых эпитетах. Мы не раз встречались с автором, и мне кажется очень значимым и важным, что этот замечательный человек продолжает спортивный и жизненный путь в своих учениках, которых много не только в стране, но и в мире.

Алексей Николаевич рассказывает о том, как заметить и вырастить будущего чемпиона, о судействе и работе Федерации фигурного катания России, о победах и поражениях, о соратниках и соперниках, о семье и детях, о прошлом и будущем. Книга будет интересна как простым любителям фигурного катания, желающим больше узнать о легендах нашего спорта, так и специалистам, которые смогут ознакомиться с методикой выдающегося тренера.

Она учит быть спортсменами, творцами, мыслителями, но прежде всего — быть людьми. Надеюсь, что она будет пользоваться заслуженным успехом.

П. А. Колобков, министр спорта Российской Федерации

Часть первая. Фигурист

Рождённый войной

Детство своё я провёл в городе Севастополе, где моя мама, Татьяна Валентиновна, работала учителем русского языка, а папа преподавал физику и математику в Высшем военно-морском училище им. Адмирала Нахимова. Период полной беззаботности завершился для меня, увы, довольно быстро, фактически не наступив. Родился я в марте 1941 года, а уже в июне грянула Великая Отечественная война. Севастополь начали бомбить ещё до официального объявления о наступлении вражеских войск, поэтому люди не могли взять в толк, что же происходит. Когда раздался первый гром орудий, моя мама, по примеру других женщин, вышла на балкон и удивилась, насколько интенсивными были «военные учения». Что это были за «учения», нам ещё только предстояло узнать…

Когда стало понятно, что началась война, моему отцу поступило предложение от его приятеля — сына знаменитого волжского адвоката Плющевского — эвакуировать жену и детей к его родителям. Чтобы лучше понимать, о ком идёт речь, надо сделать небольшую ремарку: Плющевский-старший происходил из старинного дворянского рода, был настоящим аристократом и жил в отдельном доме. Он был знаменитым адвокатом, и его называли «волжским Плевако»[1]. В тот момент, когда поступило предложение от Плющевского, все были убеждены, что мы победим Гитлера за несколько месяцев и война долго не продлится. Знаете, как в известной песне пелось: «… и на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом». Моя мама, рассчитывая на «блицкриг» с нашей стороны, взяла с собой чемодан нарядных летних платьев и отправилась на Волгу, в город Ульяновск. На деле же всё оказалось совсем иначе — первое лето войны растянулось на долгие годы…

Путь в эвакуацию не обошёлся без приключений. Выйдя на одной из станций за кипятком, мама едва не потеряла наш поезд, где мы ждали её с сестрой. В Ульяновске все её красивые платья вскоре пришлось продать — средств к существованию катастрофически не хватало. И хотя за них было выручено совсем немного, эти деньги помогли нам продержаться какое-то время.

Рацион наш в те годы был весьма скромен и разнообразием не отличался. Одним из кулинарных «изысков» считались оладьи из остатков картофеля. Однажды отец приехал на побывку с фронта и привёз шоколад, которым нас снабжала в качестве гуманитарной помощи Америка. Когда я его попробовал, то не смог по достоинству оценить новый вкус и только поморщился: «Фу, какая сладкая картошка!» Я нередко привожу этот случай в пример своим ученикам, когда слышу от них фразы вроде: «я не ем рыбу», «я не люблю печёнку», «я не пью молоко». Дело в том, что гастрономическая культура является неотъемлемой частью общей культуры человека. Я помню, когда мы подростками попали на первые спортивные сборы, то многим моим приятелям были знакомы только картофельный суп и котлеты с пюре.

Голод в военные годы был сильный. Тарелку супа мама наливала нам на двоих, а сестра проводила ложкой посередине и говорила мне: мол, вот это — твоя половина, а это — моя. Когда нам удавалось разжиться «сладеньким», а попросту несколькими кусками обычного сахара, то сестра брала себе два куска, а мне оставался один. Я, конечно, уже тогда чувствовал, что в этом таилась какая-то несправедливость, но поскольку ещё не говорил, то единственное, что мне оставалось — издавать некие гортанные звуки. Тогда она на моих глазах раскусывала спорный кусок, отдавала мне две половинки, и я успокаивался, весьма довольный честным дележом. Хочу сказать, что у меня — замечательная сестра Люда, я её очень люблю, у нас были и остаются очень добрые, сердечные взаимоотношения.

Голод, который, безусловно, сказывался на взрослых людях, по всей видимости, отразился и на моём физическом развитии. До трёх лет я почти не разговаривал, и мой внешний вид говорил о том, что ребёнку явно не хватает витаминов.

Не намного легче дела обстояли с отоплением. Дрова приходилось экономить, но всё равно их не хватало, чтобы согреть помещение. Спали одетыми и внимательно следили за тем, чтобы все входные двери были плотно закрыты. Доходило порой до смешного: когда кто-то забывал закрыть дверь, выпуская драгоценное тепло из комнаты, начинались поиски виноватого. В этих ситуациях я сразу, без малейших колебаний, указывал пальцем на виновника. Горько иронизируя, надо признать, что культ доносительства, навязанный существовавшим тогда в нашей стране режимом, отразился и на грудном ребёнке.

Когда много лет спустя Эдуард Плинер, известный тренер и крайне остроумный человек, узнал о том, что я поздно начал говорить, он в шутку предположил, что «Мишин не говорил так долго, потому что не понимал, на каком языке ему лучше начать это делать. Всё это время он наблюдал за военными действиями, и к 1944 году принял решение всё же заговорить по-русски». Вспоминая Эдуарда Плинера, надо сказать, что в своё время это был весьма незаурядный тренер и талантливый человек, много сделавший для фигурного катания. Его заслуженно считают отцом фигурного катания Грузии, где он основал свою школу и дал толчок развитию нашего вида спорта в республике. Дело, начатое Плинером, продолжили его ученики Ираклий Джапаридзе, его ученица и супруга Марина Церцвадзе, «король конька» Вахо Мурванидзе и другие.

Возвращаясь к военному времени, я каждый раз с благодарностью вспоминаю свою маму Татьяну Валентиновну Делюкину, женщину, обладавшую многогранным талантом преподавателя и умевшую найти решение в самой сложной жизненной ситуации. Именно она выкопала во дворе среди булыжников ямки, набрала с берегов Волги земли, посадила помидоры и откармливала ими меня, чтобы я смог вырасти сильным и здоровым. Не сделай она этого, ни о каком спорте, тем более фигурном катании, не зашло бы и речи.

К концу войны Сталин отдал приказ отзывать с фронта военных специалистов для организации различных училищ. В стране в то время было множество сирот, и замысел «вождя народов» решал не только задачу повышения боеспособности, но и являлся шагом по борьбе с беспризорностью. В число отозванных вошёл и мой отец. Направили его на Соловки — к счастью, не в качестве заключённого, на один из островов «архипелага ГУЛАГ» — Соловецкого лагеря особого назначения (СЛОНа, как его тогда называли), а в школу юнг. Папа много рассказывал мне о расположенных в Белом море Соловецких островах, о монастыре и его хозяйстве, в котором существовал водопровод, а монахи выращивали арбузы и дыни. Так случилось, что одним из воспитанников отца был Валя Пикуль — будущий знаменитый писатель, прославившийся своими романами «Фаворит», «Честь имею», «Три возраста Окини-сан». Те, кто знают историю детства Пикуля, не испытывают удивления, что многие его книги, например «Крейсера», «Реквием каравану PQ-17», «Мальчики с бантиками», посвящены морской тематике.



Выполняя указание «Вождя», в различных городах стали организовывать суворовские и нахимовские училища. Но, как часто бывает, сделано это было поистине оригинальным в своей нелепости способом. Например, одно из таких училищ создали в Тбилиси, куда перевели и отца. В замечательном городе Тбилиси не было ничего, что могло бы отдалённо напомнить воспитанникам об адмирале Нахимове, море, кораблях, ветрах и волнах. Единственной водной «стихией» в этом регионе была небольшая горная речка Кура, воспетая Шота Руставели.

В Тбилиси прошло моё детство, вплоть до первого класса. И надо же было такому случиться, что моей первой учительницей стала мать одного из тех самых нахимовцев, учеников моего отца. Да не просто нахимовца, а круглого отличника. Мои родители, будучи оба преподавателями училища, очень удивлялись, что не только за устные, но и за любые письменные работы у меня стояли сплошные пятёрки. Но однажды мама одного из моих одноклассников принесла домашние работы своего сына, за которые он получал не выше тройки. Оказалось, что они ничем не отличались от моей «пятёрочной» писанины. Вот тогда я впервые узнал о том, что такое традиционный грузинский характер, ведь чувство благодарности к моему отцу не позволяло учительнице ставить мне истинные отметки. Пришлось папе лично идти в школу и просить, чтобы я получал те оценки, которые заслуживал.


Начало большого пути

Оглядываясь на пройденный жизненный путь и воскрешая в памяти отдельные его эпизоды, хотелось бы воспользоваться названием мемуаров замечательного советского писателя Ильи Эренбурга[2] «Люди, годы, жизнь».

Какая в те годы была жизнь, иллюстрирует тот факт, что мой отец лишь чудом избежал сталинских репрессий. Причём каждый раз, когда на горизонте возникала такая опасность, реальное положение вещей едва ли могло служить причиной, чтобы обвинять его в несогласии с существующим режимом и, тем более, в предательстве Родины.

Муж моей тёти по папиной линии во время оккупации Смоленска как-то помог зашедшему в дом немцу починить радиоприёмник. Уже после войны, в начале 50-х, один из соседей, которому понравился дом дяди, вспомнил этот эпизод и донёс на него, куда следует. Делу тут же дали ход и начали копать дальше, под родственников, в результате чего вышли на моего отца… Только вдумайтесь: обвинить человека, муж сестры которого в другом городе десять лет назад допустил такую оплошность!

Для современного читателя это, возможно, прозвучит дико, но у моего отца тогда возникли серьёзные неприятности. Возвращаясь к заглавию мемуаров Эренбурга — такое было время, такие были люди, такая была жизнь…

Не успели мы перевести дух и как-то сгладить последствия этого инцидента, как возникла новая напасть. В ту пору мы жили в здании Нахимовского училища, куда отец привёз с собой целый ящик с книгами. Ящик остался спокойно стоять в коридоре, пока воспитанники училища, отломав от него доску, не начали таскать книги. Спустя какое-то время отца внезапно вызвали к начальнику училища: «Что же вы, майор Мишин, раздаёте учащимся книги, написанные врагами народа? Вот, например, у меня на столе книга за авторством бывшего маршала Блюхера, которая ходит среди юных нахимовцев». Надо сказать, что когда эта книга появилась в нашем доме, Блюхер был признанным героем страны. С тех пор многое изменилось, и нахимовцы имели неосторожность именно её вытащить из ящика. Так из-за книги маршала Блюхера, впоследствии реабилитированного и восстановленного в звании, едва не настал полный «блюхер» моему отцу.

Ещё одним штрихом к портрету эпохи может считаться тот факт, что мои родители, у которых была очень крепкая и дружная семья, официально оформили свой брак, только будучи в Ленинграде. Причиной тому, что они не решались оформить отношения, стала девичья фамилия моей матери — Делюкина. Когда во время Отечественной войны 1812 года французские войска взяли Смоленск, один из генералов армии Наполеона, по фамилии де Люк, оставил там потомство. В простонародье детей этого генерала стали называть Делюкины. Судя по всему, генерал де Люк был очень богатый человек, занимавший в армии одну из высших командных должностей. Однофамилец моей матери и мой добрый приятель Алексей Валентинович Делюкин, который долгое время был главой Петроградского района, во время поездки во Францию посетил замок семейства де Люк и рассказывал, что такое великолепное здание могло принадлежать только весьма знатному человеку. Довольно странная, доставшаяся в наследство от французского дворянина фамилия в советское время неким образом бросала тень на мою маму, и она не оформляла брак с отцом, опасаясь, что тень эта может лечь и на него.

Отец мне запомнился как очень деятельный, жизнерадостный человек, любивший жизнь во всех её проявлениях. Он обожал охоту и рыбалку. Уже в то время папа увлекался фотографией, у меня остались снимки, где всё место его охоты в Крыму было буквально усыпано зайцами. В эпоху своего пребывания в Тбилиси отец постоянно привозил домой рыбу, которую они с сослуживцами ездили ловить в Черном море.



Папа привил мне любовь к творчеству. Помню, что всё моё детство было занято игрой в конструкторы, среди которых центральное место занимали «Юный электрик», «Юный физик» и т. п.

Мама же моя была замечательной хозяйкой и рукодельницей. На всех сохранившихся детских фотографиях я неизменно запечатлён в вязаных рейтузах, вязаном свитере, вязаной шапке и вязаных рукавицах. В общем, мы с сестрой были «обвязаны» с головы до ног. Свой талант мама пронесла сквозь всю жизнь. Некая его часть, видимо, передалась и мне, потому как я тоже люблю готовить, строить, сажать, выращивать, причём, когда это становится необходимым, делаю очень даже хорошо.

Вспоминая свою жизнь, думаю, что энергию и хозяйственную смётку, способность к самой разнообразной работе я унаследовал от мамы, а склонность к научной деятельности, анализу движений фигуриста с позиции биомеханики — от отца. Отец, уже будучи в весьма преклонном возрасте, перевалив за 90 лет, продолжал писать статьи и щедро снабжал ими преподавателей кафедры фигурного катания института им. П. Ф. Лесгафта. И писал очень интересно. Многие его идеи и сейчас выглядят новаторскими.

Заслуга в том, что мой жизненный путь повернул в сторону фигурного катания, принадлежит моей любимой сестре Людмиле, которая подарила мне коньки-снегурки. Мы привязывали их верёвками к валенкам и выходили на Рузовскую улицу у Витебского вокзала. На углу Рузовской и Загородного проспекта находился дом офицеров бывшего Семёновского полка, охранявшего Царскосельскую железную дорогу. В нём была комната, где мы жили впятером — мама, папа, бабушка и я с сестрой. На этом углу с Загородного проспекта поворачивали грузовики, сама Рузовская улица тогда не чистилась и была вся утоптана и укатана снегом. Мы делали из кочерги крючки, привязывали верёвку, и когда на скользкую улицу поворачивал грузовик, цеплялись к нему по трое-четверо, выписывая так называемые «голландские шаги». Да-да, моё первое знакомство с дугами и скольжением состоялось именно на Рузовской улице. Так продолжалось до тех пор, пока однажды одному из шофёров это не надоело: он резко остановился, и мы, по инерции, выехали вперёд. Недолго думая, он схватил меня за коньки и вытряс о дорогу из меня всё желание кататься таким образом. После этого мои уличные университеты фигурного катания завершились. И я начал заниматься спортом менее экстремальным способом.

С большим стеснением по совету редактора книги признаюсь в одном факте моей детской биографии. Чувствуя в себе будущего инженера-электрика и прочитав повесть Аркадия Гайдара «Тимур и его команда», я с приятелем, жившим на этаже выше, решил усовершенствовать коммуникацию друг с другом не консервными банками, висящими на веревках, а настоящей телефонной связью.

Мои представления о телефонии заключались в том, что дуплексная связь может быть осуществлена соединением проводами двух телефонных трубок и батарейки для карманного фонаря. Батарейку мы достать смогли. Реализация проекта упёрлась в отсутствие трубок.

Поздним вечером на соседней улице в тёмной парадной решительным движением ножа была добыта первая трубка. Поход за второй окончился в милиции. Нас препроводили туда, разрезав на поясе наших шаровар резинки таким образом, что мы с понурой головой без попыток к бегству, поддерживая спадающие штаны, оказались в отделении. Это событие явилось мощным фактором, заставившим моих родителей более активно заняться моим досугом.

В те годы всё фигурное катание Ленинграда, можно сказать, концентрировалось вокруг клумбы перед Аничковым дворцом. Эта клумба, кстати, существует до сих пор. Там заливали каток и тренировались. Когда я пришёл в секцию фигурного катания, мне исполнилось 15 лет. Я был парнем очень динамичным, благо не одним катанием за грузовиками мои игры ограничивались.

Рядом с нашим домом располагались дровяные сараи. Эти сооружения служили нам в дворовых играх в качестве военных укреплений. Я и мои друзья, которые называли меня «грузином» за приобретенный в Тбилиси типичный кавказский акцент, регулярно проверяли крыши сараев на прочность. Чтобы отвлечь сына от подобных дворовых безобразий, отец решил определить меня в секцию Дворца пионеров.

Секция фигурного катания была выбрана не случайно: два обстоятельства решили мою будущую спортивную специализацию. Во-первых, мой отец сам любил в молодости кататься на коньках вместе с мамой. Они даже пробовали исполнять так называемые «голландские шаги», дуги вперёд-наружу. Во-вторых, папа купил и собственноручно прикрутил коньки 4 ГПЗ — Четвёртого государственного подшипникового завода — к обычным полуботинкам на резиновой подошве. Стопа в них держалась кое-как, однако то, что я начинал кататься на ботинках с очень короткими, практически отсутствующими голенищами, позволило настолько укрепить голеностоп, что за свою спортивную карьеру я ни разу не столкнулся с широко распространённой в фигурном катании травмой голеностопного сустава.

Сейчас я отчётливо понимаю, что именно катание в ботинках с низкими голенищами способствовало быстрому овладению рёберным катанием — чрезвычайно важным качеством фигуриста. В наши дни порой больно смотреть на начинающего фигуриста, закованного в «железобетонные» ботинки, затрудняющие освоение лёгкого, свободного скольжения…

Порой про кого-либо говорят: «В тот момент ему посчастливилось встретиться с человеком, круто изменившим его судьбу». Про себя могу сказать, что мне, наверное, на такие встречи везло на протяжении всей жизни.

По счастливому стечению обстоятельств, когда папа привел меня в секцию фигурного катания, там уже работала Нина Васильевна Леплинская — ученица и подруга легендарного Николая Александровича Панина-Коломенкина[3]. Спустя годы, во время написания диссертации, я стал изучать его книги и вспомнил, как Нина Васильевна учила делать повороты — в её методике явно была видна система Панина-Коломенкина.

Когда я пришел в спорт, обучение фигурному катанию в нашей стране только начинало формироваться. Добрые традиции дореволюционной русской системы были утрачены под натиском «революционного» представления о физической культуре и спорте. Массовые марши гимнастов, пирамиды из акробатов, стрельба и метание гранат были любимыми забавами восставшего пролетариата. Лётчики и парашютисты стали героями дня. «Буржуазные» виды спорта — теннис и фигурное катание — напротив, пришли в упадок. Однако Нина Васильевна Леплинская хорошо усвоила основы теории движений Панина-Коломенкина и грамотно обучала поворотам в фигурном катании, руководствуясь принципом встречного движения плеч относительно таза.

…Время шло, удача не покидала меня, и на меня обратила внимание Майя Петровна Беленькая — замечательный человек, партнёрша и добрый друг Игоря Борисовича Москвина, с которым она дважды выигрывала чемпионат СССР.

Учеником Н. А. Панина мог считаться и Александр Борисович Гандельсман — знаковая личность в отечественном фигурном катании, дважды победивший в паре со своей женой Ларисой на Чемпионате СССР. Будучи медицинским работником, он заведовал захоронениями умерших во время блокады на Пискаревском кладбище. Гандельсман был замечательным учёным. И снова везение — ведь именно он стал впоследствии моим научным руководителем.

Гандельсман был человеком кристальной честности. Мне рассказывали, что многие из людей, занимавшихся захоронениями в этот период, фантастически обогатились, совершая абсолютно аморальные действия. А он в это время по-прежнему жил в коммунальной квартире.

В научной деятельности он также был высокоморален. Чтобы это понять, достаточно привести небольшой пример. В те времена, чтобы защитить кандидатскую диссертацию, нельзя было обойтись без многократного упоминания в тексте имени Сталина. Только представьте: пишется серьёзная работа, и вдруг такой пассаж: «…наш великий вождь и учитель Иосиф Виссарионович говорил о проблемах внешнего дыхания, работе печени и селезенки такие слова…» Смех, да и только! Но вот самим авторам научных трудов тогда было совсем не до шуток. Александр Борисович профанацией заниматься не стал. Осознавая весь ужас тоталитарного режима, при котором прошла практически вся его жизнь, он выполнил это условие, упомянув фамилию Сталина, по делу, всего один раз, в середине списка литературы, что лишний раз делает ему честь как человеку принципиальному.

Говоря о своих великих учителях, я бы хотел отдельно рассказать об Игоре Борисовиче Москвине. Я никогда не был его самым способным учеником. Среди них числились Вова Куренбин, Игорь Бобрин и Александр Яблоков. Последнего он нещадно бил за его пристрастие к «зелёному змию», не позволившее тому стать чемпионом и рано приведшее к печальному концу. Для его времени Москвин обладал совершенно невозможным сочетанием граней таланта.

В первую очередь его отличало отсутствие слабых мест в искусстве тренера. Работа с Белоусовой и Протопоповым особенно остро проявила, активизировала в нём понимание художественной основы фигурного катания, которое тогда только зарождалось. Музыка, костюм, хореография — в то время по этим показателям Москвин был безусловным лидером в стране. Его лучшие работы могли и сейчас отвечать требованиям современной судейской системы.



При этом надо учитывать, что, работая в Ленинграде, Игорь Борисович не имел возможности на равных соперничать со столицей. В Москве уже тогда появились катки с искусственным льдом, куда мы ездили эпизодически и получали время тренировок, например, в шесть утра. Помню, как из пансионата на Песчаной улице мы выходили в 4.30 утра и шли до катка ЦСКА через заснеженное поле бывшего аэродрома сквозь пургу, как в Антарктиде…

Единственный талант, которым Москвин не обладал, — это умение ладить с руководством. У него всегда была своя жёсткая позиция, которая создавала сложности во взаимоотношениях со спортивными начальниками. После женитьбы этот недостаток с лихвой сгладила Тамара, и семья Москвиных быстро избавилась от трений, став политкорректной с важными людьми.

Сам я как тренер придаю большое значение инвентарю, уделяя значительное время его изучению и совершенствованию. Эта привычка не в последнюю очередь связана с тем, что во времена моей спортивной карьеры инвентаря отечественного производства либо вовсе не было, либо он отличался очень низким качеством. Так, например, голенища отечественных ботинок напоминали тряпки. Их приходилось неоднократно подклеивать и подшивать. А коньки 4 ГПЗ и впоследствии «Самары» годились, как мы сейчас понимаем, только для массового катания. Такого широкого выбора прекрасных лезвий, как сегодня, естественно, не было, поэтому, чтобы добиться необходимого эффекта при скольжении, они просто по-разному перетачивались, подводя кривую лезвия под «фирменную» кривую, скопированную с Gold Seal.

Кроме того, думаю, что основательный подход к выбору и подготовке инвентаря был заложен мне собственным примером Игоря Борисовича: я помню его многочисленные эксперименты с коньками. Зачастую они носили вынужденный характер, ибо в то время основным залогом соревновательного успеха было безукоризненное выполнение обязательных фигур. Главная же ученица Игоря Борисовича — Тамара Москвина обладала малым весом, поэтому ей с трудом удавалось точное и гладкое скольжение, в связи с чем ей было непросто доехать длинные фигуры. Чистота поворотов тоже не соответствовала тем стандартам, которые могли бы вывести её в мировой топ-лист фигуристок. Поэтому тренер искал самые разнообразные пути, позволяющие преодолеть эти сложности.

Сам Москвин был яхтсменом, и его класс как представителя парусного спорта был не ниже, чем фигуриста. Среди его друзей были и люди, занимавшиеся буерным спортом. Однажды он сказал: «В буерном спорте коньки делают из бронзы, потому что коэффициент трения между сталью и льдом выше, чем между бронзой и льдом. Надо попробовать изготовить бронзовые коньки». Однако он не учёл того, что коэффициенты трения стали и бронзы при малых скоростях почти не различаются. Для скоростей в буерном спорте эта разница имела существенное значение, а для фигурного катания она такого значения не имела, и эксперимент с бронзовыми коньками не увенчался успехом.

В число обязательных фигур входили различные повороты, например тройки. Между сменой рёбер должен был быть след, равный ширине конька. Судьи садились на коленки и рассматривали, ранняя была смена ребра или поздняя. Москвин решил сделать коньки более тонкими, чем обычно: не четыре, а всего два миллиметра в ширину — пусть, мол, спортсмен делает раннюю или позднюю смену, судьи всё равно этого не различат. К сожалению, идея не оправдала себя, поскольку стандартные коньки для обязательных фигур исторически приобрели ту форму, которая позволяет исполнять их наилучшим образом.

Я отношу себя к людям, которые в своей профессии постоянно учатся. Как начинающему тренеру мне повезло встретить трёх специалистов, которые значительно повлияли на моё становление. Первым таким человеком стал знаменитый тренер Карло Фасси, у которого я прожил около месяца в городе Денвер, с утра до вечера проводя время на катке. Об этой поездке я подробнее расскажу в одной из следующих глав. Вторым человеком была выдающийся тренер из ГДР — Ютта Мюллер, которая вырастила целую плеяду знаменитых фигуристов: Габриэль Зайферт, Катарину Витт, Гюнтера Цоллера, Яна Хоффмана. Третьим человеком в этом списке стала Эллен Бурка — известный североамериканский тренер наставница вице-чемпиона Олимпиады Толлера Крэнстона.

Эллен Бурку мне посчастливилось повстречать в Москве, когда наша федерация пригласила её провести семинар. Много лет спустя после этого знакомства в нашем коллективе начала работать тренер из провинциального города, в котором она развивала фигурное катание практически с нуля. Как-то, сравнивая свои прежние знания с тем, что она узнала о современных методиках обучения фигурному катанию, она призналась: «Мы были во мраке». Так вот, наше фигурное катание тех лет, когда я только начинал свой тренерский путь, по большому счёту, тоже находилось во мраке.

На семинаре я подошёл к Крэнстону и спросил: «На какой части конька надо исполнять пируэты?» Он ответил: «Пируэты надо уметь выполнять на передней, средней и задней частях конька». У нас же фактически догмой считалось, что пируэт исполняется исключительно на передней части лезвия. Крэнстон, наверное, подумал, что я совсем «ку-ку». А я почувствовал себя примерно так же, как когда-то в Гренобле на предолимпийской неделе, когда впервые попробовал бифштекс с кровью и решил, что повар напортачил, не дожарив его. Справедливости ради стоит сказать, что если при нынешней системе судейства лучшим спортсменам, таким как Каролина Костнер или Патрик Чан, за компоненты могут поставить оценки больше 9 баллов, то Крэнстон, спустись он с небес на землю и соревнуйся сейчас, получал бы одни десятки.

* * *
Однако вернёмся во Дворец пионеров. Я пришёл в фигурное катание в 1956 году, уже будучи пятнадцатилетним подростком. Даже по тем временам это считалось очень поздно — большинство ребят были значительно младше меня, а уж по нынешним меркам развития детского спорта и говорить нечего. Азы фигурного катания давались мне легко, и я довольно быстро нагнал остальных. Но отсутствие базовой подготовки, которая наиболее прочно закладывается в раннем детстве, не могло не сказаться. Я вошёл в число сильнейших одиночников страны, но стать призёром первенства Союза мне не удалось.

Коль скоро речь зашла о моих спортивных достижениях в качестве одиночника, хочется вспомнить один турнир. Проводился он в Риге и назывался «Янтарные коньки». Рига для всех нас тогда была почти что заграницей — ощущение после каждой поездки было такое, словно мы побывали в Париже или Лондоне. Неудивительно, что мы с таким удовольствием туда ездили. Я трижды выигрывал эти соревнования, а достигший таких показателей фигурист объявлялся почётным победителем турнира и получал приз на вечное хранение. Забегая вперёд, скажу, что в паре с Тамарой Москвиной я ещё дважды побеждал на «Янтарных коньках». Призы в виде плакеток с янтарными коньками и сейчас хранятся у меня где-то в гараже. Правда, они уже успели несколько потерять товарный вид — время не щадит ни людей, ни трофеи, ни титулы…


Время диких поступков

Если говорить о фигурном катании в целом, то для того времени главной дисциплиной нашего вида спорта было именно парное катание. И дорогу туда первыми проложили Нина и Станислав Жук. Катаясь в откровенно плохих условиях, не имея возможности тренироваться летом на льду, они стали призёрами чемпионата Европы. Должны они были попасть и на пьедестал чемпионата мира 1961 года. Но в тот год, как известно, он был отменён из-за трагического события — гибели всей американской делегации в авиакатастрофе рейса в Прагу.

Кстати, одна моя добрая американская знакомая, ставшая впоследствии классным тренером, также должна была лететь этим самолётом. Но накануне вылета выяснилось, что она находится на раннем сроке беременности. Отец запретил ей лететь на турнир, что в итоге спасло ей жизнь. Соревнования в итоге были отменены, а коммерческое шоу состоялось вскоре после гибели фигуристов. И там, как мне с горечью рассказывала Нина Жук, все уже плясали и смеялись, забыв о трауре. Спустя некоторое время в Колорадо-Спрингс появилась мемориальная доска в виде конька в память о трагедии.

Сразу после описываемых событий Станислав Жук перешёл на тренерскую работу. В парное катание тогда отдавали, скажем так, «неликвидный товар» из одиночников. Я изобрёл формулу смены амплуа у фигуристов. Звучит она так: «Не получается кататься одному — иди в пару; не получается в паре — иди в танцы; не выходит в танцах — иди тренировать; не получается тренировать — иди судить; не смог судить — иди руководить».

Моя будущая партнёрша Тамара Москвина первоначально выступала с фигуристом Александром Гавриловым, который ранее катался с сестрой Станислава Жука и владел всеми парными элементами. Масштаб тренерского дара Жука можно охарактеризовать одним простым примером. Из своей довольно полненькой и не особо одарённой сестры и партнёра, который ростом был ещё меньше меня, он сделал пару, ставшую бронзовыми призёрами чемпионата мира 1963 года. Это стало грандиозной сенсацией. У пары Тамара Москвина — Александр Гаврилов всё стало получаться довольно быстро, и уже в 1965 году они стали победителями первенства Союза. Однако чемпионство досталось им не без приключений.

Главными соперниками дуэта была пара Татьяна Тарасова — Георгий Проскурин, которых тренировала Елена Чайковская, — крупные, фактурные фигуристы, отличавшиеся весьма оригинальными и интересными шагами. В их числе были и шаги на зубцах, достаточно сложные для габаритного Жоры и Тани. Короткую программу они выиграли у Москвиной и Гаврилова, как говорится, в одну калитку. По окончании первого дня соревнований подходит Гаврилов к Проскурину и говорит: «Жора, всё уже ясно, вы — чемпионы. Пошли, посидим». Посидели они, по всей видимости, хорошо. Но если Гаврилов — маленький и лёгкий, хорошо катавшийся, довольно быстро отошёл от последствий, то мощный Проскурин после дружеских посиделок в произвольной программе катался просто ужасно. Таня со своей ролью справилась легко, но ошибки партнёра лишили их пару первого места.

Сейчас, конечно, поражение фигуриста на национальном чемпионате из-за бурных посиделок со своим основным конкурентом покажется, по меньшей мере, странным. Тот период в фигурном катании вообще отличался неординарностью, поэтому для себя я его называю «временем диких поступков».

Выдающийся тренер Пётр Петрович Орлов был не только незаурядной личностью, но и большим «шутником». Раньше соревнования проводились на открытых катках, а раздевалки имели форму обыкновенного деревянного домика с печкой. Однажды Орлов, имевший имидж «бывалого», решил сыграть над своим оппонентом — молодым неопытным фигуристом — довольно злую шутку. Сидя в раздевалке, он начал давать ему «полезные» советы: «Ты смотри, сейчас надо делать восьмёрку со скобкой назад, а это очень сложная фигура. Её на искусственном катке-то толком не доехать, а тут — открытый лёд и мороз под минус 20! Сунь коньки в печку, они разогреются, и сможешь отлично скользить». Тот сдуру послушал совета старшего товарища, разогрел как следует коньки на огне в печурке и побежал скорее выступать, чтобы они не остыли. Пока он обозначал ось будущей фигуры, его горячие лезвия втопились в лёд, и он на первом же толчке со всего размаха о него приложился. Освободил место для соперников.

И это была одна из самых невинных проделок. Другой известной шалостью на общих сборах было мероприятие под названием «балалайка», или «велосипед». Спящему человеку в руку вкладывалась бумажка, которая затем поджигалась. Когда огонь доходил до руки, человек просыпался, начинал ею трясти, чтобы затушить пламя, а вокруг все хохотали: «О, парень заиграл на балалайке». Велосипед — то же самое, но с ногами. Впрочем, всё это из разряда пусть диких, но всё-таки шуток. Но совершались и откровенно мерзкие поступки, чего уж там скрывать: и коньки о батарею соперникам тупили, и воровали их из раздевалок.

Впрочем, «дикие поступки» совершались и позднее, в более благополучные времена. Накануне чемпионата Европы 1983 года мы тренировались во Дворце спорта «Лужники», на первой по-настоящему большой арене, построенной в Советском Союзе. Буквально за неделю до соревнований кто-то похитил коньки для обязательных фигур у двух спортсменок — Анны Кондрашовой, которая тогда тренировалась у Эдуарда Плинера, и Анны Антоновой, занимавшейся у меня. Потеря коньков для обязательных фигур считалась практически катастрофой, потому что такие коньки требовали особой заточки, подгонки, спортсмен должен был быть полностью к ним адаптирован.

В то время постороннему человеку попасть на территорию арены было практически невозможно, тем более оказаться в раздевалке фигуристов сборной СССР. Доступ в раздевалку имели только тренеры и спортсмены. Широкой сети магазинов «Фигурист» тогда ещё не существовало, доставлять лезвия из Англии и ботинки из Австрии в кратчайшие сроки было невозможно. Мне пришлось взять старые коньки неподходящего размера, попытаться как-то их переточить, а потом попросить ботинки у нашей известной танцорши, призёра двух Олимпиад, Ирины Моисеевой. Они были, наверное, на полтора размера больше, чем нужно. Кондрашова совсем недавно сменила свои старые коньки на похищенные, поэтому для неё вся эта ситуация не стала потрясением, и на следующий день она уже совершенно спокойно могла тренироваться. ...



Все права на текст принадлежат автору: Алексей Николаевич Мишин.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
О чём молчит лёд?Алексей Николаевич Мишин