Все права на текст принадлежат автору: Гарри Гаррисон, Джон Холм.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Молот и КрестГарри Гаррисон
Джон Холм

Гарри Гаррисон, Джон Холм Молот и крест

Harry Harrison

The Hammer and The Cross


© 1993 by Harry Harrison

© А. К. Смирнов, перевод, 2015

© В. В. Еклерис, иллюстрация на обложке, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2021

Издательство АЗБУКА®

* * *
Qui kredit in Filium, habet vitam aeternam; qui autem incredulus est Filio, non videbit vitam, sed ira Dei manet super eum.

Верующий в Сына имеет жизнь вечную; а не верующий в Сына не увидит жизни, но гнев Божий пребывает на нем.

Евангелие от Иоанна, 3: 36
Angusta est domus: utrosque tenere non poterit. Non vult rex celestis cum paganis et perditis nominetenus regibus communionem habere; quia rex ille aeternus regnat in caelis, ille paganus perditus plangit in inferno.

Дом тесен: ему не вместить обоих. Царь Небесный не хочет водиться с проклятыми и языческими так называемыми царями; ибо только один Вечный Царь правит на небесах, а остальные проклятые язычники стонут в аду.

Алкуин, дьякон из Йорка, 797 г.
Gravissima calamitas umquam supra Occidentem accidents erat religio Christiana.

Величайшее бедствие, выпавшее на долю Запада, – это христианство.

Гор Видал, 1987 г.


Книга 1. Трэлл

Глава 1

Северо-восточное побережье Англии, 865 г.


Весна. Рассвет на мысе Фламборо-Хед, где нагорье Йоркшир-Уолдс вдается в Северное море, как гигантский рыболовный крючок весом в миллионы тонн. Оно указывает на морской горизонт, напоминает о вечной угрозе, исходящей от северян. Теперь против этой напасти нехотя начали объединяться правители карликовых королевств, неверные и завистливые, хранящие память о давней вражде и кровавом следе, который протянулся за англами и саксами за те века, что миновали с их появления в здешних краях. Гордые разжигатели войны, что повергла Уэльс; благородные воины, которые – как рекут поэты – наследовали землю.

Тан Годвин ругался про себя, расхаживая вдоль частокола крепостицы, возведенной на самой оконечности Фламборо-Хеда. Весна! Быть может, в более счастливых краях прибавление дня и светлые вечера означают зелень, цветущие лютики и стада удоистых коров, тяжело бредущих в хлев. Здесь же, на высоте, они означают северо-восточные ветры и равноденственные шторма.

Позади Годвина выстроились в цепь кривые деревца, как повернувшиеся спиной к ветру люди, – каждое на несколько дюймов выше предыдущего; эти природные флюгеры указывали на истязаемое бурей море. С трех сторон как огромный и медлительный зверь шевелилась серая вода; волны закручивались и пластались под гнетом ветра, который утюжил даже могучие океанические валы. Серое море, серое небо да горизонт, изломанный волнами, и ни единой краски в мире, кроме тех, что проступают в россыпях брызг, когда буруны расшибаются о слоистые обрывы.

Годвин пробыл здесь так долго, что перестал слышать грохот ударов по скале и замечал их, только когда тучи брызг поднимались особенно высоко, так что вода пропитывала плащ с капюшоном и текла по лицу солеными каплями в отличие от пресных дождевых.

Да и какая разница, подумал он тупо. Все тот же холод. Можно вернуться в укрытие, расшвырять рабов и согреть у огня озябшие руки и ноги. В штормовые дни набегов не бывает. Викинги – лучшие моряки в мире, во всяком случае по их словам. Не нужно быть великим мореходом, чтобы понимать: в такую погоду лучше не высовываться.

Ветер дул с востока – нет, прикинул Годвин, с юго-востока. От Дании унесет будь здоров, но как удержать ладью, чтобы не повернула лагом? И как причаливать, если повезет доплыть? Нет, безнадежное дело. Он может спокойно посидеть у огня.

Тоскливо взглянув на хижину, курившуюся дымком, который мгновенно относило ветром, Годвин вернулся к своему занятию – хождению по настилу. Господин хорошо его вымуштровал. «Не рассуждай, Годвин, – сказал он. – Не думай, что нынче могут нагрянуть, а могут и не нагрянуть. Не воображай, будто утрата бдительности хоть на миг – пустяк. Пока длится день, оставайся на холме, смотри в оба глаза. Иначе однажды ты подумаешь одно, а какой-нибудь Стейн или Олаф подумает другое, и окажется на берегу, и углубится на двадцать миль до того, как мы его настигнем – если вообще настигнем. А это означает потерю сотни жизней и на сотню фунтов серебра, скота и сгоревших домов. И оброк не будут платить годами. Поэтому поглядывай, тан, иначе твои же поместья и пострадают».

Так высказался его господин Элла. А позади короля черным вороном сидел над своим пергаментом Эркенберт, и его гусиное перо скрипело, выводя загадочные черные закорючки, которых Годвин боялся больше, чем викингов. «Два месяца служения на Фламборо-Хеде тану Годвину, – возгласил он. – Нести дозор до третьего воскресенья после Ramis Palmarum»[1]. Чуждые слова скрепили приказ.

Ему велели смотреть, и он будет смотреть. Но он не обязан стоять трезвым, как чопорная девственница. Повернувшись по ветру, Годвин крикнул рабам, чтоб живо несли горячий пряный эль, которого он потребовал еще полчаса назад. Один мгновенно выбежал с кожаной кружкой в руке. Годвин с глубоким неудовольствием следил, как раб просеменил к частоколу и начал взбираться по лестнице на дозорные мостки. Редкий болван. Годвин держал его из-за зорких глаз, но и только. Этого человека звали Мерла. Когда-то он был рыбаком. Потом случилась лютая зима, улова не было, и он задолжал своим лендлордам – черным монахам из монастыря Беверли, что в двадцати милях отсюда. Сперва он продал лодку, чтобы покрыть долги и прокормить жену и приплод. Потом, когда деньги кончились и есть стало нечего, пришлось продать семью человеку побогаче, а в итоге и самому продаться своим бывшим лендлордам. А те ссудили Мерлу Годвину. Чертов олух! Будь он человеком чести, продался бы для начала сам и отдал деньги жениной родне, чтобы ее хоть взяли обратно. Будь он крепкого ума, продал бы первыми жену и детей, сохранив лодку. Тогда, глядишь, сумел бы выкупить их назад. Но у него ни ума, ни чести.

Годвин повернулся спиной к ветру и морю и придирчиво осмотрел полную кружку. По крайней мере, раб не прикладывался к ней. Вон как дрожит – сразу видно, что не посмел бы.

И на что же уставилась эта орясина через хозяйское плечо, разинув рот и тыча пальцем в сторону моря?

– Корабли! – возопил Мерла. – Викинги, в двух милях отсюда! Вот снова появились! Смотри, хозяин, смотри!

Годвин машинально развернулся; выругался, когда на рукав плеснуло кипятком, и вперился в тучи и дождь, куда указывал перст. Что там за точка, где облако сходится с волной? Нет, ничего. Или?.. Не рассмотреть толком. Там, вдали, волны вздымаются на двадцать футов – достаточно высоко, чтобы скрыть любой корабль, который пытается со спущенными парусами прорваться сквозь шторм.

– Я вижу их! – снова заблажил Мерла. – Два корабля, в кабельтове друг от друга!

– Ладьи?

– Нет, хозяин, кнорры.

Годвин швырнул кружку через плечо, свирепо впился в тощую руку раба железной хваткой и принялся бить его по лицу – ладонью, тылом кисти, промокшей кожаной перчаткой. Мерла хапал воздух и уворачивался, но не смел прикрыться.

– Говори по-английски, шлюхино отродье! И чтобы понятно было!

– Кнорр, хозяин. Это торговое судно. С глубокой осадкой, для груза. – Раб замялся, страшась и показать себя сведущим, и утаить знание. – Я отличаю по… форме носа. Это, хозяин, наверняка викинги. У нас таких судов нет.

Годвин снова уставился в море, чувствуя, как гнев отступает и сменяется леденящим комком в желудке. Сомнением. Ужасом.

– Слушай, Мерла, – прошептал он. – Мне надо знать точно. Если это викинги, я обязан созвать караулы со всего побережья, всех мужчин отсюда и до Бридлингтона. Правда, это сплошь керлы и рабы – известное дело. Если они оторвутся от своих женушек-гусынь, то невелика беда. Но я обязан сделать еще кое-что. Созвав дозорных, я отправлю гонцов в монастырь, что в Беверли, к монахам доброго Святого Иоанна – твоим господам, не забыл?

Он выдержал паузу, отметив ужас в глазах Мерлы. Тот не забыл.

– А они вызовут конных рекрутов, танов Эллы. Не дело держать их здесь, ведь пираты могут прикинуться, что идут на Фламборо, а сами, покуда таны будут морить лошадей на болоте, обогнут Сперн-Хед и окажутся в двадцати милях отсюда. Поэтому конница остается на месте, чтобы броситься в любую сторону, откуда придет беда. Но если я ее вызову и она помчится через ветер и дождь по прихоти дурака… Особенно если какой-нибудь викинг прошмыгнет через Хамбер[2], когда никто не будет смотреть… Тогда, Мерла, мне придется туго. – Годвин заговорил резче и вздернул заморыша-раба так, что у того ноги оторвались от земли. – Но ты, клянусь всемогущим Богом на небесах, будешь жалеть об этом до конца твоих дней. А он не замедлит наступить после порки, которую тебе зададут. Но если, Мерла, там все же викинги, а я по твоей милости не доложу о них… я верну тебя черным монахам и сообщу, что от тебя никакого толку. Ну, что скажешь? Викинги там или нет?

Раб снова обратил к морю перекошенное от напряжения лицо. Он подумал, что было бы мудрее молчать с самого начала. Какое ему дело до того, что викинги разграбят Фламборо, или Бридлингтон, или сам монастырь Беверли? Они не смогут закабалить Мерлу больше, чем есть. Быть может, заморские язычники окажутся лучшими господами, чем местные христиане. Но теперь поздно раздумывать об этом. Он хорошо видит кнорры, в отличие от подслеповатого хозяина, этой сухопутной крысы.

Мерла кивнул:

– Викинги, хозяин. Два судна. В двух милях от берега на юго-восток.

Годвин ушел, выкрикивая распоряжения, созывая рабов, требуя коня, рог и свой маленький строптивый отряд мобилизованных фрименов. Мерла выпрямился, медленно дошел до юго-западного угла частокола и осторожно выглянул. Буря на миг улеглась, и обзор улучшился. Он оценил набегавшие волны и лежащую в сотне ярдов от берега туманную желтую линию – длинную, очень длинную намывную отмель, тянувшуюся вдоль пустынного, напрочь лишенного гаваней английского побережья, открытого всем водам и ветрам.

Мерла снял с частокола пригоршню мха, подбросил и проследил за направлением полета. На его изможденном лице медленно проступила мрачная улыбка.

Викинги – великие мореплаватели, но им не повезло с подветренным берегом при убийственном шторме. Их дело пропащее, если только не уляжется ветер или не вмешаются языческие боги из Валгаллы. Тем, кто на кноррах, больше не видать ни Ютландии, ни Вика.


Спустя два часа пятьдесят мужчин собрались южнее Хеда на северном конце длинной-предлинной, без единой бухты, полоски суши, которая уходила к Сперн-Хеду и устью Хамбера. Они были снаряжены для боя: кожаные джеркины и шапки, копья, деревянные щиты; несколько плотницких топоров, которыми мастерили дома и лодки; там и тут виднелись саксы – короткие мечи, подарившие имя народу, населявшему юг. И только у Годвина были металлический шлем и кольчуга, а к поясу крепился меч с латунной рукоятью.

В обычном случае эти люди, входившие в береговую охрану Бридлингтона, не рискнули бы отражать атаку закаленных воинов Дании и Норвегии. Они пустились бы наутек, прихватив пожитки и жен. А после ждали бы конных рекрутов, танов Нортумбрии, которые по долгу вступят в бой, за что и раздают им поместья и барские дома. Ждали бы в надежде поучаствовать в травле поверженного врага и разжиться трофеями. У англичан не было такой возможности со времен битвы при Окли. А та случилась четырнадцать лет назад, на юге, в чужом королевстве Уэссексе, где творились всякие чудеса.

Тем не менее настроение людей, высматривавших кнорры, было спокойным и даже бодрым. В береговой охране почти все были рыбаками – знатоками Северного моря с его чудовищными приливами, непредсказуемыми течениями, туманами, штормами и вообще худшей погодой на свете. По мере того как прояснялось и корабли викингов безжалостно сносило к берегу, до каждого доходило то, что успел понять Мерла. Викинги обречены. Осталось лишь наблюдать за их тщетными попытками спастись. И не потерпят ли они крушение до того, как прибудут конные рекруты, вызванные Годвином несколькими часами раньше, – блистательные в своих доспехах, ярких плащах и с позолоченными мечами. После чего, как рассудили рыбаки, их шансы на достойную добычу будут ничтожны. Разве что запомнить место и после тайно пройтись по нему железными крючьями?.. Те, что стояли в тылу, негромко переговаривались, время от времени звучали приглушенные смешки.

– Смотри, – объяснял деревенский рив[3] Годвину, стоявшему в первом ряду, – ветер юго-восточный. Если поднимут парус, то смогут пойти на запад, север или юг. – Он быстро начертил на мокром песке. – Если на запад, то врежутся в нас. Если на север – в Хед. Понимаешь, коли им удастся миновать Хед, откроется путь на северо-запад, до самого Кливленда. Вот почему они пытались развернуться час назад. Уйти на несколько сот ярдов в море – и они спасены. Но они не знают о течении, а мы-то знаем. Оно дьявольски сильное, так и несет мимо Хеда. Они могут с тем же успехом грести своими… – Рив замолчал, боясь чересчур распустить язык.

– Почему они не идут на юг? – резко спросил Годвин.

– Пойдут. Они пробовали свернуть, пытались встать на якорь. Я думаю, их главный – его называют ярлом – понимает, что команда измучена. Ночка, поди, выдалась еще та. А утром ошалели, когда увидели, куда их занесло. – Рив покачал головой, испытывая некоторое профессиональное сочувствие.

– Не такие уж они хорошие моряки, – удовлетворенно заявил Годвин. – И Бог против них, проклятых язычников, осквернителей церквей.

Позади раздался возбужденный гул, помешавший риву сболтнуть лишнее. Оба оглянулись.

На тропе, тянувшейся за линией прилива, появился конный отряд в дюжину душ. «Рекруты? – подумал Годвин. – Таны из Беверли?» Нет, танам никак не поспеть. Небось, еще только седлают коней. Однако предводитель был из благородных. Здоровый, крепкий, белокурый, с ярко-синими глазами и статью человека, который никогда не возделывал землю ради пропитания. Под дорогой алой накидкой, на пряжках и навершии меча сверкало золото. Рядом сидела в седле его уменьшенная младшая копия – несомненно, сын. А с другого боку еще один юнец – высокий, с воинской выправкой, но смуглый и бедно одетый: в рубаху и шерстяные портки. Грумы держали под уздцы коней полудюжины лучше вооруженных, опытных мужей – то была свита, личный отряд богатого тана.

Незнакомый вожак поднял пустую ладонь.

– Мы не знакомы, – сказал он. – Я Вульфгар, тан восточных англов короля Эдмунда.

Толпа зашумела – заинтересованно, но на грани враждебности.

– Вы спросите, что я тут делаю. – Он указал на берег. – Я ненавижу викингов. Знаю о них, как мало кто иной. И как мало кто иной сожалею об этом. На моей родине, в Норфолке за Уошем, я возглавляю береговую охрану по приказу короля Эдмунда. Но мне давно стало ясно, что нам не избавиться от этих подонков, покуда мы, англичане, сражаемся порознь. Я убедил в этом моего короля, и он снесся с вашим. Они условились, чтобы я поехал на север и побеседовал с мудрецами Беверли и Эофорвика насчет дальнейших действий. Сегодня ночью я заблудился, а утром встретил ваших посыльных, спешивших в Беверли. Я прибыл на помощь. – Он помолчал, затем осведомился: – Согласны ли вы?

Годвин медленно кивнул. Мало ли что наплел неотесанный рив – викинги могут добраться до берега. И если эта орда высадится, вооруженный отряд придется очень кстати.

– Добро пожаловать.

Вульфгар кивнул с подчеркнутым удовлетворением.

– Я один поспел вовремя, – заметил он.

В море же разыгрывался предпоследний акт драмы. Один кнорр обогнал другой на пятьдесят ярдов – команда либо устала, либо меньше слушалась шкипера. Теперь ей предстояло поплатиться за это. Судно развернуло, голая мачта страшно накренилась. Наблюдатели вдруг увидели, как желтая полоса подводной отмели очутилась за корпусом. Лежавший на палубе экипаж вмиг очутился на ногах и заполошно забегал, хватаясь за весла и тыча имя за борт в попытке отвести судно и выгадать еще несколько минут жизни.

Слишком поздно. Поняв это, викинги издали отчаянный вопль, слабо донесшийся через воду; на берегу англичане вторили возбужденным гулом. Пошла волна, огромная, седьмой вал, который всегда выкатывается на берег дальше других. Внезапно кнорр вознесся на этом валу, накренился, и бочки, ящики вперемешку с людьми посыпались в подветренные шпигаты. Затем волна ушла, и кнорр звучно обрушился на плотный песок и гальку. Настил разлетелся, мачта запуталась в такелаже; на миг обозначился человек, отчаянно вцепившийся в узорный нос, имевший вид дракона. Потом все накрыла очередная волна, а когда схлынула, остались лишь плавающие обломки.

Рыбаки кивнули. Некоторые перекрестились. Добрый Господь рано или поздно подвергнет их той же участи, если убережет от викингов. Они погибнут по-мужски, с холодной солью во рту, с кольцами в ушах – надо же расплатиться с милосердными незнакомцами за свое погребение. Теперь искушенному капитану осталось испробовать только одно.

Экипаж уцелевшего судна так и решил: не дожидаться гибели и прорываться на юг при ветре на траверзе, забирая по возможности на восток. За рулевым веслом вдруг возник человек. Даже за два фарлонга наблюдатели различили его рыжую бороду, ходившую ходуном, пока он яростно выкрикивал приказы, чьи отголоски далеко разлетались над водами. Люди держались за снасти, выжидая. Обрывок паруса взмыл, мгновенно поймал ветер и надулся. Судно неумолимо поволокло к берегу; последовали новые приказы, рея развернулась, и корпус накренился по ветру. Через несколько секунд кнорр прочно лег на новый курс, набирая скорость и широко рассекая воду; он мчался от Фламборо-Хеда по направлению к Сперн-Хеду.

– Уходят! – вскричал Годвин. – По коням!

Он отшвырнул грума, вскочил в седло и припустил галопом. Вульфгар, приезжий тан, отставал лишь на пару шагов, а свита обоих предводителей беспорядочно растянулась. Задержался только смуглый малый, прибывший с Вульфгаром.

– Ты не спешишь, – заметил он неподвижному риву. – Почему? Не хочешь их догонять?

Рив осклабился, нагнулся, взял щепотку песка и подбросил в воздух.

– Пусть попробуют спастись, – молвил он. – Больше-то делать нечего. Но далеко они не уйдут.

Повернувшись кругом, он велел двум десяткам мужчин остаться и осмотреть берег – нет ли среди обломков выживших. Другие двадцать снялись с места и устремились за танами. Остальные, сбившись в кучу, целеустремленно затрусили вдоль берега за уходившим судном.

Через несколько минут даже неопытным морякам стало ясно то, что рив понял сразу. Шкиперу викингов не суждено было выиграть в этой схватке. Он уже дважды пытался направить судно в море, и двое присоединились к рыжебородому у рулевого весла. Остальная команда разворачивала рею, покуда снасти не застонали на ветру. Оба же раза огромные волны беспощадно накатывали на носовую часть, креня и понуждая развернуться кнорр, и корпус дрожал от мощи враждебной стихии. И вновь шкипер пытался установить судно параллельно береговой линии, прибавить ходу и сделать очередной рывок к спасительному морскому простору.

Но встал ли кнорр параллельно? Даже неискушенным Годвину и Вульфгару было теперь понятно, что положение изменилось: усилился ветер, окрепли волны и прибрежное течение не выпускало днище из своей хватки. Рыжебородый все правил веслом, все распоряжался о каком-то новом маневре, и «корабль кольцегрудый по равнине волн»[4], как выразился скальд, по-прежнему продвигался вперед, но его нос поворачивался дюйм за дюймом и фут за футом, а желтая линия угрожающе приближалась, и было ясно, что вот-вот…

Удар. Только что кнорр несся стрелой, и вот он врезался носом в неподатливую гальку. Мачта мигом переломилась и рухнула вперед, задавив половину команды. Уложенные внакрой доски разошлись, впуская кипучее море. В мгновение ока судно раскрылось, как цветок. А потом исчезло; лишь обломки закачались на волнах, обозначив место, где оно только что было.

Рыбаки затрепетали от алчности: на сей раз крушение случилось довольно близко от берега! И голова видна среди мусора. Рыжая голова.

– Никак хочет выплыть? – спросил Вульфгар.

Теперь человека было хорошо видно. Он находился в пятидесяти ярдах, держался смирно и не пытался плыть, следя за огромными волнами, которые накатывали на берег, где разбивались вдребезги.

– Хочет попробовать, – ответил Годвин и дал людям знак, чтобы шли к воде. – Если сумеет, мы его схватим.

Рыжебородый решился и поплыл вперед, рассекая воду мощными взмахами рук. Он видел, что его настигает огромный вал. Вот море подняло викинга и швырнуло к берегу; он вытянулся на подъеме волны, словно надеялся воспарить и приземлиться, как невесомая белая пена, которая подобралась почти вплотную к кожаным сапогам танов. Десяток махов – и вот он здесь; наблюдатели запрокинули головы, следя, как пловец возносится на самый гребень. Затем волна, бежавшая впереди, отступила и пресекла его продвижение великим водоворотом песка и камня; гребень распался, низверг рычащего человека, покатил его, беспомощного. Отступая, вода потащила рыжего назад.

– Взять его! – заорал Годвин. – Шевелитесь, хороняки! Он вас пальцем не тронет!

Два рыбака бросились в волны, подхватили бородача под руки и понесли. Викинг бессильно висел промеж них.

– Живой, – удивленно буркнул Вульфгар. – Я думал, волна сломала ему хребет.

Ноги рыжебородого коснулись земли. Он огляделся; увидел, что подступило восемьдесят человек, и вдруг оскалил белоснежные зубы.

– Надо же, какой прием, – хмыкнул бородач.

Он повернулся, удерживаемый своими спасителями, уперся краем ступни одному в голень и приналег всем весом до упора. Рыбак взревел и выпустил мускулистую руку. Та моментально описала дугу, и пальцы погрузились в глазницы второго, который еще держал. Тот тоже завопил и упал на колени, между пальцами хлынула кровь. Викинг выхватил из-за пояса тесак, шагнул вперед, сграбастал ближайшего англичанина одной рукой и распорол его до горла другой. Когда товарищи рыбака с криками отшатнулись, викинг вцепился в копье, метнул нож и выхватил из руки упавшего сакс. Сердце едва ударило десять раз с того мгновения, как ноги рыжего коснулись земли, а он уже в центре полукруга мужчин, которые пятились прочь, кроме тех двоих, что остались лежать.

Он вновь показал зубы, с диким хохотом запрокинув голову.

– Давайте! – воскликнул он гортанным голосом. – Я один, вас много. Сразитесь с Рагнаром. Кто самый смелый? Ты будешь первым? Или ты? – Он ткнул копьем в сторону Годвина и Вульфгара, которые теперь стояли отдельно, разинув рты, тогда как рыбаки продолжали отступать.

– Придется нам его успокоить, – пробормотал Годвин, извлекая меч. – Жаль, нет щита.

Вульфгар присоединился к нему, оттолкнув белокурого паренька, что стоял в шаге позади.

– Уйди, Альфгар. Мы обезоружим его, а деревенщина добьет.

Два англичанина шагнули с мечами наголо к викингу; осклабясь, тот поджидал по щиколотку в кровавой воде.

Затем вдруг устремился в атаку с быстротой остервеневшего вепря. Растерявшийся Вульфгар отпрянул и оступился. Викинг промахнулся левой рукой, но изготовил правую для убийственного удара.

Что-то свалило его с ног и потащило назад. Он отчаянно сопротивлялся, силился высвободить руку, кувыркаясь на мокром песке. Рыбацкая сеть. Рив и еще двое прыгнули вперед, ухватились за просмоленные веревки и затянули. Один выхватил из руки запутавшегося викинга сакс, второй что было силы топнул по пальцам, сжимавшим копье, сломал и кости, и древко. Беспомощного Рагнара спеленали быстро и ловко, как морскую собаку или сельдиевую акулу, после чего рыбаки выпрямились и стали ждать распоряжений.

Вульфгар переглянулся с Годвином и подошел хромая.

– Ну-ка, кого это мы выловили? – проворковал он. – Что-то подсказывает мне: это не простой шкипер, которому изменила удача.

Он осмотрел и пощупал одеяние пленного.

– Козлиная шкура, – объявил Вульфгар. – Просмоленная козлиная шкура. Он назвался Рагнаром. Мы схватили самого Лодброка. Рагнара Мохнатые Штаны.

– Не нам с ним разбираться, – произнес Годвин среди общего молчания. – Нужно отправить его к королю Элле.

Вмешался смуглый малый – тот, что расспрашивал рива.

– К королю Элле? – переспросил он. – Я думал, Нортумбрией правит Озберт.

С утомленной учтивостью Годвин повернулся к Вульфгару.

– Не знаю, как вы воспитываете своих норфолкцев, – заметил он. – Но брякни такое мой человек, я вырвал бы ему язык. Конечно, если он не из твоей родни.

Костяшки пальцев Вульфгара побелели на рукояти меча.


В темной конюшне никто не мог видеть смуглого юношу. Он уткнулся лицом в седло и обмяк. Спина горела огнем, заскорузлая от крови шерстяная рубаха причиняла боль при каждом движении. Никогда еще его не избивали так сильно, а доставалось ему часто, очень часто – и ремнем пороли, и веревкой хлестали, перегнув через лошадиные ясли во дворе дома, который он называл своим.

Юноша знал, за что наказан: за слова о родстве. Он надеялся, что чужаки не слышали его воплей. Под конец парень лишился дара речи. Сохранилось мучительное воспоминание о том, как он выполз на божий свет. Затем долго ехал через Уолдс, пытаясь держаться прямо. Что хорошего в Эофорвике? Легендарный город, обитель давно ушедших, но по-прежнему загадочных римлян и их легионов, воспламенял его живое воображение больше, чем победные песни менестрелей. И вот он здесь, но все, чего ему хочется, – бежать.

Когда же он избавится от отцовской вины? От ненависти отчима?

Шеф взял себя в руки и потянул за тяжелые ремни, расстегивая подпругу. Он был уверен, что вскоре Вульфгар переведет его в настоящие рабы, с железным ошейником, и, презрев жалкие протесты матери, продаст на рынке в Тетфорде или Линкольне за приличные деньги. В детстве Шефа тянуло к деревенской кузнице – там он скрывался от оскорблений и побоев. К тому же его привлекал огонь, да и нравилось помогать кузнецу – раздувать меха, держать клещи, лупить молотом по заготовке. Ковать свои собственные орудия. Собственный меч.

В рабстве обо всем этом придется забыть. Возможно, сейчас самое время податься в бега. Невольникам иногда удавалось скрыться. Чаще не удавалось.

Он снял седло и осмотрелся в незнакомой конюшне – куда бы положить? Дверь отворилась, впустила свет, за ним – свечу и знакомый холодный, пренебрежительный голос Альфгара.

– Еще не закончил? Бросай все, я пришлю грума. Отца призвали на совет с королем и важными особами. Ему нужен слуга, чтобы подливал эль. Мне это не с руки, а его свитские слишком горды. Ступай, живо. Тебя ждет королевский тан-камергер. Он скажет, что делать.

Шеф, слишком обессиленный, чтобы идти прямо, выбрался в сумерки весеннего вечера и поплелся во двор королевского дворца – величественного деревянного здания, построенного за старинным римским крепостным валом. И все же в сердце зародился жар волнения. Совет? Важные особы? Они будут решать судьбу пленника, могучего воина. Найдется что рассказать Годиве – такого в Эмнете не знает ни один умник.

– И помалкивай, – прошипели ему вслед из конюшни. – Иначе и впрямь останешься без языка. И еще запомни: сейчас король Нортумбрии – Элла. И ты не родня моему отцу.

Глава 2

– Итак, мы полагаем, что это Рагнар Лодброк? – обратился к совету король Элла. – Но не знаем наверняка.

Он свысока посмотрел на длинный стол, за которым расположилось с десяток мужей – все на низких стульях, за исключением самого короля, восседавшего на внушительном резном троне. Большинство было одето, как он или как Вульфгар, занявший место ошуюю Эллы: яркие цветастые плащи, которые защищали от сквозняков, проникавших через щели в затворенных ставнях и колебавших пламя просаленных факелов; злато и серебро на запястьях и крепких шеях; запоны, пряжки и тяжелые перевязи. Это была военная аристократия Нортумбрии, правители обширных земель на юге и востоке королевства – те самые люди, которые возвели на трон Эллу и свергли его соперника Озберта. Им было неудобно на стульях, как и любому, кто провел жизнь на ногах или в седле.

У противоположного края стола расположились еще четверо, как бы нарочно обособившись. Трое были одеты в черные сутаны с капюшонами, какие носили монахи-бенедиктинцы; четвертый был в пурпурно-белом епископском облачении. Они сидели непринужденно, навалившись на стол, готовые записать стилом на восковой табличке все, о чем пойдет речь, или же втайне поделиться друг с другом мыслями.

Ответить на королевский вопрос взялся Катред, начальник личной охраны.

– Мы не нашли никого, кто знал бы Рагнара в лицо, – сообщил он. – Все, кому выпало повстречаться с ним в бою, мертвы. Кроме примкнувшего к нам благородного тана короля Эдмунда, – учтиво добавил он. – Смерть этих людей не доказывает, что в наши руки угодил Рагнар Лодброк. Но я все же думаю, это он. Во-первых, пленник молчит. Я умею разговорить человека, и тот, кто упорно не раскрывает рта, не простой пират. Наш викинг явно считает себя важной птицей. Во-вторых, все сходится. Чем занимались эти разбойники? Они возвращались с юга; их снесло с курса; они много дней не видели ни солнца, ни звезд. Иначе такие мореходы – а бридлингтонский рив утверждает, что они знали свое дело, – не угодили бы в подобный переплет. И это были грузовые суда. А какие грузы возят на юг? Рабов. Там не нужны ни шерсть, ни меха, ни эль. Это были работорговцы, возвращавшиеся из южных краев. Наш забияка – работорговец с высоким положением, и это похоже на Рагнара. – Катред, утомленный своим ораторством, хорошенько приложился к кружке. – И есть еще одно обстоятельство, которое вселяет в меня уверенность. Что нам известно о Рагнаре? – Он оглядел собравшихся. – Правильно: он негодяй.

– Этот негодяй осквернял церкви, – подал голос с конца стола архиепископ Вульфхер. – Насиловал монахинь. Похищал Христовых невест. Грехи, несомненно, изобличат его.

– Разумеется, – согласился Катред. – Но вот что я слышал о нем, и только о нем, а не обо всех осквернителях и насильниках, какие сыщутся в мире. Рагнар отлично умеет добывать сведения. Он похож на меня: мастер развязывать языки. А делает он это, насколько я знаю, вот как. – В голосе капитана обозначился профессиональный интерес. – Поймав кого-нибудь, Рагнар не толкует с ним, не спорит, а сразу выкалывает глаз. Затем, все так же без слов, нацеливается на второй. Если бедняге приходит на ум что-то важное для Рагнара, пока тот примеривается, то его счастье. Если нет – дело плохо. Говорят, этак Рагнар извел прорву людей, но кто считает деревенщину? Для изверга лишь бы сберечь время и силы.

– И в ходе дружеской беседы двух умельцев наш пленник признался, что разделяет этот взгляд? – Это заговорил черный монах, и голос был исполнен высокомерия.

– Нет. – Катред хлебнул еще эля. – Но я видел его ногти. Все коротко острижены. Кроме того, что на большом пальце правой руки. Этот с дюйм. Твердый, как сталь. Я прихватил его. – Капитан бросил на стол окровавленный ноготь.

– Значит, это Рагнар, – молвил король Элла в наступившей тишине. – Как мы поступим с ним?

Воины озадаченно переглянулись.

– То есть голову отрубить мало? – дерзнул спросить Катред. – Лучше повесить?

– Или хуже? – вставил другой нобль. – Обойтись, как с беглым рабом? Может быть, монахи… Что там была за история со святым… как бишь его? Которого на решетке поджарили? – Фантазия иссякла, и он умолк.

– У меня другая мысль, – сказал Элла. – Мы можем его отпустить.

Все оцепенели. Король подался вперед со своего трона, поочередно обращая ко всем живое лицо и острый взгляд.

– Подумайте. Почему я король? Я король потому, что Озберт… – Запретное имя вызвало оторопь у внимавших и ввергло в дрожь слугу с исполосованной спиной, стоявшего за Вульфгаром. – Потому что Озберт не сумел защитить королевство от набегов викингов. Он сделал то же, чем мы занимались всегда. Велел всем и каждому держать ухо востро и обороняться самостоятельно. И мы полчили десять кораблей, с которых высадились полчища, творившие в городе все, что им вздумается. Остальные города и приходы бездействовали и молили Господа об избавлении от лютой участи. А что сделал я? Вы знаете: я вернул всех дозорных, оставив только заставы; обзавелся конницей, разместил в важнейших местах верховых рекрутов. Теперь, если на нас нападут, мы в состоянии ответить, пока враг не углубится в страну, и преподать ему урок. Я думаю, что нужно действовать по-новому. Мы можем отпустить Рагнара. Предлагаю заключить с ним сделку: пускай отправляется восвояси и впредь держится подальше от Нортумбрии, а вместо себя оставит заложников. До их прибытия будем содержать его как высокого гостя, а после отошлем с богатыми подарками. Нам это обойдется недорого, сбережем куда больше. К тому времени, когда его обменяют, он оправится от беседы с Катредом. Что скажете?

Воины переглядывались, удивленно вскидывая брови и качая головами.

– Может получиться, – буркнул Катред.

Вульфгар откашлялся с явным неудовольствием на побагровевшем лице, но заговорить не успел – вмешался черный монах:

– Милорд, так нельзя.

– Нельзя?

– Недопустимо. У вас есть и другой долг, помимо мирского. Наш преподобный отец и бывший брат архиепископ напомнил о гнусном разбое сего Рагнара. Злодейства, учиненные над нами как христианами и людьми, мы должны простить. Но за преступления, совершенные противу Святой Церкви, мы обязаны отомстить со всем пылом наших сердец. Сколько храмов спалил этот Рагнар? Сколько мужчин и женщин угнал, дабы продать язычникам и хуже – последователям Магомета? Сколько драгоценных святынь уничтожил? И сколько похитил священных даров? Ты согрешишь против своей души, если простишь сии дела. Обречешь на вечные муки всех, кто сидит за этим столом. Нет, король, отдай его нам. Дай показать, какая кара уготовлена тем, кто оскорбляет Мать-Церковь. И когда вести об этом достигнут язычников, этих заморских разбойников, да узнают они, что десница Матери-Церкви настолько же тяжела, насколько бесконечна ее милость. Позволь нам посадить его в змеиную яму. Пусть разойдется молва о гадах короля Эллы.

Король совершенно растерялся. Не успел он открыть рот, как остальные монахи с архиепископом во главе выразили решительное согласие, а воины загудели, исполнившись удивления, любопытства и одобрения.

– Ни разу не видел, как человека сажают к змеям, – признался Вульфгар, сияя от счастья. – Вот чего заслуживает всякий викинг. Я так и передам моему королю и восхвалю мудрость и изобретательность короля Эллы.

Встал черный монах, державший речь, – грозный архидиакон Эркенберт.

– Змеи готовы. Доставьте к ним пленника. И пусть придут все – советники, воины, слуги, – дабы узреть гнев и отмщение короля Эллы и Матери-Церкви.

Совет поднялся, и Элла тоже встал; его лицо еще туманилось сомнением, но быстро прояснилось при виде единства подданных. Нобли потянулись к выходу, сзывая слуг, друзей, жен и подруг полюбоваться на нечто новенькое. Шеф, уже собравшийся пойти за отчимом, в последний миг оглянулся и увидел, что черные монахи остались у стола.

– Зачем ты это сказал? – негромко осведомился у архидиакона архиепископ Вульфхер. – Мы же платили викингам дань, не нанося вреда нашим бессмертным душам. Зачем ты заставил короля отправить Рагнара к змеям?

Монах полез в кошель и, повторив жест Катреда, бросил на стол какой-то предмет. Затем второй.

– Что это, милорд? – спросил он.

– Монета. Золотая. С образами нечестивых служителей Магомета!

– Ее изъяли у пленника.

– Ты хочешь сказать, в Рагнаре слишком много зла, чтобы оставить его в живых?

– Нет, милорд. Я спрашиваю про вторую монету.

– Это серебряное пенни. Видишь, на ней мое имя: Вульфхер. Монета отчеканена здесь, в Эофорвике.

Архидиакон вернул обе монеты в кошель.

– Прескверное пенни, милорд. Серебра мало, а свинца много. Но это все, что нынче может позволить себе Церковь. Наши рабы бегут, крестьяне не платят десятину. Даже нобли смеют платить нам сущие гроши. А кошельки язычников набиты золотом, похищенным у истинно верующих. Церковь в опасности, милорд. Конечно, мы выстоим, как бы ни было тяжко, и язычникам не сокрушить ее. Но плохи наши дела, если язычники и христиане поладят, ибо тогда им откроется, что мы не нужны. Нельзя допустить, чтобы они договорились.

На это кивнули все, даже архиепископ.

– Быть посему. Бросить его к гадам.


Змеиная яма представляла собой древний каменный резервуар, сохранившийся с римских времен; над ним спешно воздвигли хилую крышу, защиту от дождя. Монахи из Минстера – монастыря Святого Петра, что в Эофорвике, – пеклись о своих питомцах, блескучих гадах. По их многочисленным вотчинам в Нортумбрии все лето гулял приказ: ищите ядовитых тварей, выслеживайте в вересковых пустошах, где они греются на солнышке; несите сюда. Солидная скидка по ренте, солидная скидка по десятине за футовую змею, а за полуторафутовую – еще больше, и несоизмеримо щедрее – за старых гадов, уже обзаведшихся внуками. Недели не проходило без того, чтобы custos viperarum – хранитель змей – не получал корчащегося мешка, за содержимым которого любовно ухаживали, кормили лягушками и мышами, а также другими змеями, дабы росли. «Дракону не стать драконом, пока не отведает сородича, – говаривал братьям змеевод. – То же, небось, и к нашим гадюкам относится».

Сейчас мирская братия расставляла по стенам каменного двора факелы, пламя которых разгоняло вечерние сумерки; вносила мешки с теплым песком и соломой для ямы, чтобы расшевелить и разозлить змей. И вот прибыл кастос, довольно улыбающийся и сопровождаемый артелью послушников, которые гордо – но и с опаской – несли шипящие жуткие кожаные мешки. Кастос брал их поочередно, показывал толпе, уже устроившей давку вокруг низкой стены резервуара, и медленно вываливал извивающихся обитателей в яму. Всякий раз он перемещался на пару шагов, чтобы змеи распределялись равномерно. Покончив с делом, кастос отступил на край прохода для знатных лиц, который оцепили крепкие ребята из личной охраны короля.

Наконец появились король, советники с телохранителями и в самой гуще – пленник. У воинов Севера существовало присловье: мужчина не должен хромать, пока ноги равной длины. Рагнар не хромал, и все же ему было трудно держаться прямо. Катред обошелся с ним сурово.

Дойдя до ямы, сильные мира отпрянули, и пленник увидел, что его ждет. Он оскалил сломанные зубы; запястья были стянуты за спиной, и дюжие стражи держали его за руки. Рагнар оставался в странном мохнатом одеянии из просмоленной козлиной шкуры, которому и был обязан прозвищем. К нему протолкнулся архидиакон Эркенберт.

– Это змеиная яма, – сообщил он.

– Орм-гарт, – поправил его Рагнар.

Духовное лицо перешло на простой английский, которым изъяснялось купечество:

– Имей в виду, у тебя есть выбор. Если станешь христианином, будешь жить. Рабом, конечно. Тогда никакого орм-гарта. Но ты должен принять христианство.

Викинг презрительно скривил рот. Он ответил на том же торговом языке:

– Вы жрецы. Знаю я вас. Говорите, я буду жить. Рабом, говорите. Как – не говорите, но я знаю. Ни глаз, ни языка. Жилы на ногах перерезаны, не ходить.

Он произнес нараспев:

– Я сражался тридцать зим, я всегда разил мечом. Четыреста мужей убил, тысячу женщин взял силой, много сжег монастырей, много приплода продал. Море слез пролилось из-за меня, я же сам никогда не лил слез. Вот я пришел к орм-гарту, как Гуннар, рожденный богом. Твори свое зло, пусть сверкающий гад ужалит меня в сердце. Я не попрошу милости. Я всегда разил мечом!

– Давайте живее! – рыкнул сзади Элла.

Стражи начали подталкивать пленника.

– Стойте! – вмешался Эркенберт. – Сперва свяжите ему ноги.

Рагнар не сопротивлялся; его туго связали, подтащили к краю, поставили на стену и – оглянувшись на толпу, которая напирала, но безмолвствовала, – столкнули. Он пролетел несколько футов и грузно приземлился в самый змеиный клубок. Гады сразу зашипели, набросились.

Человек в мохнатой куртке и кожаных штанах расхохотался.

– Да им не прокусить, – раздался разочарованный голос. – Одежда слишком толстая.

– Могут укусить в лицо или руку, – возразил змеевод, обидевшись за своих питомцев.

Одна здоровенная гадюка и впрямь находилась в считаных дюймах от лица Рагнара, и они смотрели друг другу в глаза, и раздвоенный змеиный язык чуть не касался человеческого подбородка. Затянулась пауза.

Затем пленник вдруг раскрыл рот и резко двинул головой. Забились кольца, брызнула кровь; змея лишилась башки. Викинг снова зашелся смехом. И начал медленно перекатываться, помогая себе связанными руками и ногами.

– Он давит змей! – в панике заверещал кастос.

Разозлившийся Элла шагнул вперед и щелкнул пальцами.

– Ты и ты. У вас прочные сапоги. Полезайте и вытащите его. Я этого не забуду, – тихо добавил он расстроенному Эркенберту. – Ты выставил нас на посмешище. – И снова принялся отдавать распоряжения: – Развяжите ему руки и ноги, срежьте одежду и снова свяжите его. Вы двое, ступайте за горячей водой. Змеи любят тепло. Если мы согреем ему кожу, они потянутся. И вот еще что. Сейчас он замрет, чтобы помешать нам. Примотайте одну руку к туловищу и привяжите к другой веревку. Тогда мы его расшевелим.

Пленника вынули из ямы, раздели и снова связали; он между тем улыбался и молчал. На сей раз спуском руководил сам король, выбиравший место, где змеи скопились погуще. Те мигом поползли к человеческому телу, от которого на морозце шел пар, и начали свиваться в кольца поверх. Женщины и слуги восклицали, глядя с отвращением, как жирные гадюки скользят по голой коже северянина.

Затем король дернул за веревку, еще и еще. Рука задвигалась, гадюки зашипели; потревоженные напали, вкусили плоти, атаковали опять, наполняя тело лежащего ядом. Устрашенные зрители смотрели, как его лицо медленно, очень медленно меняется: распухает, синеет. Когда же глаза полезли из орбит, а язык распух, викинг снова заговорил:

– Gnythja mundu grisir ef galtar hag vissi.

– Что он сказал? – зашумели в толпе. – Что это значит?

«Я не знаю норвежского, – подумал Шеф, глядя со своего места. – Но мне понятно, что добра ждать не следует».


«Gnythja mundu grisir ef galtar hag vissi». Спустя недели и за сотни миль на восток эти слова звучали в памяти могучего человека, который стоял на носу ладьи, мягко скользившей к зеландскому берегу. Услышаны они были по чистой случайности. Говорил ли Рагнар сам с собой? Или знал, что кто-нибудь услышит, поймет и запомнит? Было крайне маловероятно, чтобы при английском дворе нашелся человек, знающий норвежский – по крайней мере, знающий достаточно, чтобы понять эту фразу. Но умирающим свойственны прозрения. Быть может, человек, стоя на пороге смерти, способен видеть будущее. Не исключено, Рагнар знал или догадывался, какое действие возымеет сказанное им.

Но если эти судьбоносные слова были из тех, что всегда найдут, кому их произнести, то они выбрали причудливый путь до ушей силача. В толпе, скопившейся вокруг орм-гарта, стояла женщина, наложница английского нобля, – лемман, как называют таких англичане. И до того, как господин приобрел ее на лондонском невольничьем рынке, она занималась тем же при дворе ирландского короля Мэла Сехнейла, где многие говорили по-норвежски. Она услышала викинга и поняла. Ей хватило ума не доложить господину, ибо глупые лемман не доживали до лет, когда поблекла бы их красота; но она шепнула своему тайному любовнику – торговцу, отправлявшемуся на юг. Он передал эти слова команде судна. А в ней был беглый раб, в прошлом рыбак. Этот человек особо заинтересовался услышанным, так как был очевидцем пленения Рагнара на побережье. В Лондоне, сочтя себя в безопасности, раб сложил о поимке викинга историю, которую за кружку эля и ломоть ветчины рассказывал в прибрежных кабаках, где привечали всех, будь они англичанами или франками, фризами или датчанами, коль скоро их серебро было годным. И однажды притча достигла ушей северянина.

Раб был дураком, человеком без чести. Он видел в смерти Рагнара лишь необычное и забавное происшествие.

Бранд, великан из ладьи, увидел в ней гораздо больше. Поэтому он и принес новости.

Сейчас лодка скользила по длинному фьорду, направляясь к равнинной изобильной Зеландии – самому восточному из датских островов. Ветра не было; парус на рее был уложен, и тридцать гребцов вздымали весла ровно, без спешки, в манере опытных мореходов; рябь, порожденная их продвижением через морскую гладь, добегала до берега, лаская песок. В пышных лугах бродили коровы; вдалеке раскинулись густые посевы ржи.

Бранд понимал, сколь обманчивы эти идиллические картины. Он пребывал в покойном центре величайшей северной бури, и мир обеспечивался лишь сотнями миль истерзанного войной моря и пылающим побережьем. По пути сюда его трижды остановил морской патруль – тяжелые военные суда, не предназначенные для открытых морей и набитые людьми под завязку. Бранда пропускали, наблюдая с веселым интересом: занятно же посмотреть на человека, испытывающего судьбу. Даже сейчас следом шли два корабля вдвое больше его ладьи – чтобы не улизнул. И он, и его команда знали, что худшее впереди.

Позади кормчий передал кому-то рулевое весло и поспешил в носовую часть. Он постоял за спиной шкипера, едва достававшего великану до лопатки, после чего заговорил – негромко, чтобы не подслушали даже ближайшие гребцы.

– Ты знаешь, что я не из тех, кто спорит с решениями. Но раз мы здесь и засунули свое естество в самое осиное гнездо, то, может быть, скажешь зачем?

– Коль скоро ты до сих пор не спрашивал, – ответил Бранд так же тихо, – я назову три причины на выбор. Первая: мы можем покрыть себя неувядающей славой. Сочинители саг и поэты будут рассказывать об этом вплоть до Последнего Дня, когда боги сразятся с гигантами и в мир сойдет выводок Локи.

Кормчий усмехнулся:

– Ты славен и без того, первый среди мужей Холугаланда. А люди говорят, что с выводком Локи мы и так встретимся. Уж с одним из этого выводка – точно.

– Тогда вот тебе вторая причина: человек, который поведал нам эту историю, – бывший раб, сбежавший от христианских монахов. Ты видел спину этого несчастного? Его хозяева заслуживают всех скорбей мира, и я могу их наслать.

На сей раз кормчий громко, но почтительно рассмеялся:

– Ты видел хоть раз человека, уцелевшего после беседы с Рагнаром? А мы направляемся к тем, кто еще хуже. Особенно один. Пожалуй, он и монахи Христа достойны друг друга. Хорошо, что же еще?

– Стейнвульф, я назову тебе третью причину. – Бранд бережно приподнял висевший у него на шее серебряный амулет и снова уложил поверх котты: то был двуглавый молот с короткой рукоятью. – Меня попросили об этом под видом услуги.

– Кто попросил?

– Тот, кого мы оба знаем. Во имя того, кто явится с севера.

– Ах вот как. Что ж, для нас двоих это неплохо. Может быть, и для всех. Но я собираюсь кое-что предпринять, пока мы не слишком приблизились к берегу.

С этими словами кормчий демонстративно спрятал под котту собственный амулет и поднял ворот так, чтобы исчезла цепочка.

Бранд медленно сделал то же самое, повернувшись к экипажу. Устойчивый ритм работы весел мгновенно нарушился. Гребцы попрятали свои амулеты. Затем плеск возобновился.

Впереди уже виднелся мол, на котором сидели и ходили люди; они не смотрели на приближавшуюся боевую ладью и выказывали полнейшее безразличие. Дальше вздымалось огромное здание – «дракон-холл», похожий на перевернутое судно; позади и вокруг него теснились сараи, ночлежки, роульсы, лодочные доки, кузницы, лавки, канатные мастерские, загоны для скота и рабов. Здесь было сердце морской империи, обитель мужей, готовых осаждать королевства; временное пристанище воинов-бродяг.

Человек, сидевший на самой оконечности мыса, поднялся, зевнул, от души потянулся и глянул в другую сторону.

Опасность. Бранд повернулся, чтобы командовать. Двое его людей, стоявших у фалов, вознесли на мачту щит со свеженамалеванным белым символом мира. Еще двое бросились вперед, ослабили на носовых нагелях оскаленную драконью голову, осторожно отвернули ее от берега и укутали холстиной.

На берег вдруг высыпали еще люди; теперь все смотрели на ладью. Они не приветствовали гостей, но Бранд знал: если бы он пренебрег церемонией, прием оказался бы совершенно другим. При мысли о том, что могло случиться – что все еще может случиться, – у Бранда противно засосало внизу живота, как будто его мужское достоинство пыталось втянуться внутрь. Боясь выдать свою слабость, он отвернулся от берега. Едва он покинул колыбель, ему твердили: «Никогда не показывай страх. Никогда не показывай боль». Он ставил это правило превыше жизни.

Знал Бранд и то, что неуверенность сейчас крайне опасна. Он собирался раздразнить грозных хозяев, вовлечь их в свою игру и не просить, а дерзко требовать.

Он намеревался действовать столь возмутительно и при таком скоплении народа, что хозяевам ничего другого не останется, как принять вызов. Сей план не допускал полумер.

Когда ладья ткнулась в мол, взлетели канаты; они были пойманы и намотаны на швартовые тумбы с прежней нарочитой беспечностью. Со своего возвышения в ладью смотрел мужчина. Будь дело в торговом порту, он бы спросил, что за груз, как зовут владельца и откуда прибыло судно. Но он лишь вопросительно поднял бровь.

– Бранд. Из Англии.

– Мало ли на свете Брандов.

Два члена экипажа, повинуясь знаку шкипера, перебросили на мол сходни. Бранд сошел, заткнув большие пальцы за пояс, и остановился перед начальником порта. Теперь уже он смотрел свысока. Весьма свысока. Он с удовольствием отметил, как дрогнул взор хозяина порта, когда тот, сам не будучи из мелких, оценил массивную фигуру Бранда и осознал, что проиграет, по крайней мере один на один.

– Иногда меня называют Вига-Брандом. Я из норвежского Холугаланда, где народ покрупнее датчан.

– Убийца Бранд. Я о тебе слышал. Но и здесь хватает убийц. Для теплого приема одного имени мало.

– Я привез новости. Новости для братьев по крови.

– Лучше бы им оказаться важными, этим новостям, коль скоро ты беспокоишь братьев по крови, являясь без приглашения и пропуска.

– Новости важные. – Бранд посмотрел начальнику порта в глаза. – Приходи и послушай сам. И людей позови. Любой, кто не потрудится меня выслушать, будет проклинать себя за лень до конца своих дней. Но если вам всем дружно приспичило в отхожее место, то я, конечно, не помешаю вам спустить штаны.

Бранд покинул собеседника и молча пошел на столб дыма, поднимавшийся из внушительного «длинного дома», обители благородных сородичей – места, которого не видал ни один враг – а если и видал, то не мог об этом рассказать, поскольку не остался в живых. Это был сам Бретраборг. Команда сошла с ладьи и безмолвно последовала за Брандом.

Наконец губы начальника порта искривились в улыбке. Он подал знак, и его люди разошлись, прихватив припрятанные копья и луки. На заставе, что находилась в двух милях, приспустили флаг.

Многочисленные ставни были распахнуты настежь, и зал заливало светом, но Бранд, когда вошел, помедлил, чтобы приспособиться к освещению, осмотреться и уловить настрой собравшихся. Он знал, что сцена будет описана в песнях и сагах – если толково сыграть. Через несколько минут он либо прославит себя в веках, либо встретит лютую смерть.

В зале было полно людей, которые сидели, стояли, бродили, развлекались играми. Никто не взглянул ни на Бранда, ни на его свиту, молча просочившуюся следом. Но великан знал, что его присутствие замечено. Когда глаза попривыкли, он понял, что в зале не соблюдают чинов – напротив, тщательно притворяются, что все воины, все истинные дренгиры равны. Однако людские скопления неуловимо тяготели к единому центру. На другом конце зала был пятачок, куда никто не осмеливался ступить. Там расположились четыре человека, и казалось, они целиком поглощены своими делами.

Бранд направился к ним, и в наступившей тишине звучал лишь топот его мягких моряцких сапог.

– Приветствую! – сказал он четверке, повысив голос, чтобы слышали столпившиеся кругом. – Я привез новость для сыновей Рагнара.

Один оглянулся, продолжая обрабатывать ногти ножом:

– Должно быть, это серьезная новость, раз человек явился в Бретраборг без приглашения и пропуска.

– Так и есть. – Бранд набрал в грудь воздуха и выровнял дыхание. – Ибо это новость о смерти Рагнара.

Теперь тишина стала полной. Человек, обратившийся к Бранду, остался верен своему занятию. Брызнула кровь из рассеченного до кости пальца. Мужчина не шелохнулся и не издал ни звука.

Заговорил второй – могучий, широкоплечий, с сединой в волосах. Одновременно он взялся за шашку, чтобы сделать ход.

– Так расскажи нам, – молвил он, тщательно выверив голос и постаравшись не выдать постыдных для мужчины чувств. – Как умер наш престарелый отец Рагнар? Ибо он был в годах, и его смерти не приходится удивляться.

– Все началось на берегу Англии, где он потерпел крушение. Как я слышал, его схватили люди короля Эллы.

Бранд чуть изменил тон, не то подыгрывая притворной невозмутимости второго Рагнарссона, не то насмехаясь над ней.

– Не думаю, что Рагнар причинил много хлопот врагам, поскольку, как ты сказал, он уже был в годах. Возможно, он не сопротивлялся.

Седой так и держал шашку, все сильнее сжимая ее пальцами. Из-под ногтей выступила кровь и капнула на доску. Он поставил кругляш, передвинул его раз, другой, убрал побитые.

– Ем твои шашки, Ивар, – произнес он.

Заговорил его противник, с волосами почти белоснежными; они были отведены от бледного лица и перевязаны льняной лентой. Ивар посмотрел на Бранда бесцветными, как лед, немигающими глазами:

– Что они сделали с Рагнаром, когда захватили?

Бранд старательно выдержал этот взгляд. Он пожал плечами, по-прежнему изображая беспечность:

– Его доставили в Эофорвик, ко двору короля Эллы. Дело считали пустячным, потому что Рагнара приняли за простого пирата, не имевшего никакой ценности. Наверное, задали ему пару вопросов, немного позабавились с ним. А после решили, что можно и прикончить.

Бранд в мертвой тишине изучил свои ногти, понимая, что его глумление над Рагнарссонами достигло опасной черты. Он снова пожал плечами:

– В общем, его отдали служителям Христа. Наверное, сочли недостойным смерти от руки воина.

К щекам бледного мужчины прихлынула кровь. Казалось, он сейчас задохнется. Румянец загустел, и вот лицо стало алым. Ивар начал раскачиваться на стуле, в горле у него заклокотало. Глаза выпучились, алый цвет сменился лиловым, который выглядел в освещении зала чуть ли не черным. Качание постепенно прекратилось; было похоже, что он одержал победу в каком-то внутреннем поединке. Затих кашель, а на лице восстановилась жуткая бледность.

Четвертый человек, маячивший подле братьев и наблюдавший за игрой, опирался на копье. Он до сих пор стоял неподвижно, не говоря ни слова и держа очи долу. Теперь он медленно поднял взгляд и посмотрел на Бранда. Дюжий вестник впервые содрогнулся. В этих глазах было нечто, о чем он слышал, но не верил: поразительно черные зрачки с белым, как первый снег, кольцом радужной оболочки; чернота же была кромешной, как краска на умбоне щита. Глаза блестели, точно металл в лунном свете.

– И как же убили старика король Элла и Христовы жрецы? – спросил четвертый Рагнарссон, и его голос был тих, почти ласков. – Наверное, ты скажешь, что это не составило большого труда.

Бранд ответил со всей откровенностью, решив больше не лезть на рожон:

– Его бросили в змеиную яму, в гадов двор, орм-гарт. Насколько я понял, возникли известные трудности – сначала змеи не хотели кусать Рагнара, а потом он сам пустил в ход зубы. Но его все-таки изжалили, и он умер. Это была медленная смерть. Без единой боевой отметины, которой можно гордиться в Валгалле.

На лице человека с диковинными глазами не дрогнул ни один мускул. Наступила долгая пауза; общество напряженно ждало любого отклика – а лучше всего, если бы он выказал, как его братья, нехватку самообладания. Этого не произошло. Он наконец выпрямился и бросил копье, на которое опирался, ближайшему зрителю, после чего засунул за пояс большие пальцы и приготовился держать речь.

Тот самый зритель крякнул от удивления, и все взоры приковались к нему. Он молча воздел прочное ясеневое копье, на котором остались вмятины от пальцев Рагнарссона. По залу разнесся удовлетворенный гул.

Бранд воспользовался моментом и вмешался, не дав человеку с диковинными глазами заговорить. Он со значением дернул ус и заметил:

– Было еще кое-что.

– Да? Что же?

– Когда змеи искусали Рагнара, тот, умирая, заговорил. Его, конечно, не поняли, ибо он говорил на нашем языке, на norrœnt mál[5], но кто-то услышал, разнес, и мне посчастливилось узнать его слова. Вы правы, у меня нет ни приглашения, ни пропуска, но я счел узнанное достаточно важным.

– Так что же он сказал, наш умирающий старик?

Бранд повысил голос так, что тот заполнил весь зал – подобно голосу герольда, оглашающему указ.

– Он сказал: «Gnythja mundu grisir ef galtar hag vissi».

На этот раз переводить не пришлось. Слова Рагнара были понятны всему залу. «То-то расхрюкаются поросята, когда узнают, как умер старый вепрь».

– Вот почему я прибыл без приглашения, – объявил Бранд все так же громко и дерзко. – Хотя меня предупредили, что это опасно. Мне нравится хрюканье, и я отправился уведомить поросят. Как я понял, поросята – это вы. Ты, Хальвдан Рагнарссон, – кивнул он мужчине с ножом. – Ты, Убби Рагнарссон, – первому игроку. – Ты, Ивар Рагнарссон, известный своими снежными волосами. И ты, Сигурд Рагнарссон. Теперь мне ясно, почему тебя кличут Orm-i-Auga – Змеиный Глаз. Вряд ли вам понравилась моя новость. Но я надеюсь, что вы согласитесь: ее следовало принести.

Теперь все четверо были на ногах, развернулись к нему, и всякое напускное безразличие улетучилось. Они кивали, впитывая его слова. Не меняя выражения лиц, они заулыбались, впервые представ единой семьей, братьями, сыновьями одного человека. Они оскалили зубы.

В те времена монахи молились: «Domine, libera nos a furore normannorum» – «Избавь нас, Господи, от гнева норманнов». При виде этих лиц любой разумный монах не замедлил бы добавить: «Sed praesepe, domine, a humore eorum» – «Но тем паче, Господи, избавь нас от их веселья».

– Да, эту новость следовало до нас донести, – сказал Змеиный Глаз, – и мы благодарны тебе. Сначала мы решили, что ты не говоришь всей правды, и потому могли показаться недовольными. Но то, что ты сообщил в конце, – о да, это речь нашего отца. Он знал: кто-нибудь услышит. Он знал: кто-нибудь передаст нам. И знал, как мы поступим. Согласны, ребята?

Был подан знак, и кто-то выкатил вперед здоровенную дубовую колоду. Совместный рывок четырех братьев – и чурка прочно утвердилась стоймя. Дети Рагнара сошлись над ней лицом к своим людям, и каждый поставил на колоду ногу. Они заговорили дружно, как требовал ритуал:

– Вот попираем колоду и хвалимся, что мы…

– …пойдем на Англию мстить за нашего отца, – сказал Хальвдан.

– …захватим короля Эллу и замучаем насмерть за гибель Рагнара, – пообещал Убби.

– …поразим всех королей английских и покорим их страну, – поклялся Сигурд Змеиный Глаз.

– …обрушим мщение на черных воронов, Христовых жрецов, которые подсказали про орм-гарт, – добавил Ивар.

Они закончили хором:

– А если мы отступимся от этих слов, то пусть нас отвергнут с презрением боги Асгарда и пусть мы никогда не примкнем к нашему отцу и предкам в их обители.

Когда они договорили, прокопченные балки «длинного дома» содрогнулись под ревом четырехсот глоток – ярлы, нобли, шкиперы и кормчие всего пиратского флота бурно выражали одобрение. Окрест простолюдины повысыпали из своих лачуг и ночлежек, пихая друг дружку в волнении и предвкушении, – они узнали, что судьбоносное решение принято.

– Ну а теперь, – грянул Змеиный Глаз, перекрывая гвалт, – выставляйте столы, несите скамью! Никто не наследует отцу, пока не выпьет погребального эля! И мы будем пить, как герои саг, справляя тризну по Рагнару. А поутру призовем каждого человека, снарядим все корабли и пойдем на Англию, чтобы там нас запомнили навсегда и никто не укрылся! Но сейчас – пейте. А ты, чужеземец, садись к нам на скамью и расскажи еще о нашем отце. Тебе найдется место в Англии, когда она достанется нам.


Вдали от тех мест лежал на соломенном тюфяке смуглый юноша, пасынок Вульфгара. Сырая почва Эмнета еще дышала туманом, и Шефа защищало от сырости лишь старое тощее одеяло. В добротном же бревенчатом доме его отчим разлегся в покое и сытости, а то и любовной неге с матерью юноши, госпожой Трит. Альфгар тоже почивал в теплой постели в горнице по соседству с родительской спальней; спала и Годива, дочь наложницы от Вульфгара. По возвращении Вульфгара домой все они до отвала наелись жареного и пареного, печеного и перченого – гусей и уток с болот, миног и щук из реки.

Шеф набил живот пустой кашей и отправился в свою одинокую хижину возле кузницы, и там единственный друг перевязал ему свежие раны. Теперь парень качался на волнах сна. Если это был сон.


Он видел поле где-то на краю земли, освещенное лишь закатом. На поле лежали бесформенные груды ветоши, костей и шкур; белели черепа и ребра среди истлевших роскошных доспехов. Повсюду среди куч разбойничали птицы – огромные, черные, они яростно долбили клювами пустые глазницы и терзали суставы в поисках костного мозга или ошметков мышц. Но тела были уже много раз обглоданы, кости высохли; птицы раскаркались и набросились друг на дружку.

Затем они прекратили свару и стянулись к четырем черным птицам, стоявшим особняком. Прислушались к их карканью, еще более громкому и грозному. Затем вся стая взмыла в пурпурное небо, где выстроилась в круг, после чего медленно слилась в единое существо и устремилась прямо к нему, к Шефу. Вожак несся на юношу, и тот видел немигающие золотые глаза и клюв, нацеленный в лицо. Отпрянуть не удалось: он не мог шевельнуться, что-то крепко удерживало голову; он ощутил, как черный клюв глубоко погрузился в мякоть глазного яблока.


Он пробудился с воплем и вскочил с тюфяка. А придя в себя, завернулся в ветхое одеяло и всмотрелся в болотный рассвет через дыру в стене.

– Что случилось, Шеф? – спросил с подстилки его товарищ Хунд. – Чего ты всполошился?

Юноша ответил не сразу. Слова вырвались карканьем – он сам не понимал, о чем говорит:

– Вороны! Вороны летят!

Глава 3

– Ты уверен, что высадилась сама Великая армия?

К злобе в голосе примешивалась робость. Вульфгару не хотелось верить столь худой вести, но он не решался прилюдно спорить с гонцом.

– Сомнений нет, – ответил королевский тан Эдрич, доверенный слуга Эдмунда, короля восточных англов.

– И ею командуют сыновья Рагнара?

«А вот эта новость, – подумал Шеф, сидевший в глубине помещения и ловивший каждое слово, – еще страшнее для Вульфгара».

Оповещенные посыльными, в господский дом набились все фримены Эмнета. В Англии фримен мог лишиться всего – обычного права[6], права на землю, семейного права, – если не подчинялся законному призыву к оружию. Но зато в преддверии войны он мог участвовать в связанных с нею публичных обсуждениях.

Другой вопрос – имел ли на это право Шеф. Но ему еще не надели рабский ошейник, а фримен, что стоял в дверях и отмечал присутствие и отсутствие, был должен юному кузнецу за починенный плужный лемех. Этот человек с сомнением хмыкнул, взглянул на меч в потертых ножнах на боку Шефа и решил не перечить.

И вот Шеф стоит в последнем ряду, среди беднейших жителей Эмнета, слушает и мотает на ус и старается не привлекать к себе внимания.

– Мои люди говорили со многими керлами, которые видели норманнов, – сказал Эдрич. – Утверждают, что армию ведут четыре великих воина, сыновья Рагнара, все равные между собой. И воины каждый день собираются у большого знамени Ворона. Это знамя дочери Рагнара вышили за одну ночь – черный ворон расправляет крылья для победы и складывает при поражении. Таково грозное семейное предание. Слава сынов Рагнара гремит по всей Северной Европе, куда бы ни направлялись их корабли – в Англию, Ирландию, Францию, Испанию и даже в страны, лежащие за Средиземным морем, откуда разбойники вернулись несколько лет назад с богатой добычей. Так почему же они обратили свой гнев на бедное и слабое королевство восточных англов?

Вульфгар теребил длинные усы, и на лице все явственнее проступала тревога.

– А где их лагерь?

– На лугах у Стора, южнее Бедриксворда.

Королевский тан Эдрич явно терял терпение. Он слышал все это уже не однажды и в разных местах. С каждым мелким лендлордом повторялась одна и та же история: он не хотел узнать подробностей и выискивал лазейку, чтобы уклониться от долга. Но от этого человека тан ожидал большего – Вульфгар сам сказал, что ненавидит викингов и что он скрещивал мечи с самим Рагнаром.

– Итак, что же от нас требуется?

– Король Эдмунд желает, чтобы все фримены Восточной Англии, способные держать оружие, прибыли в Норидж. Все мужчины старше пятнадцати зим и младше пятидесяти. Мы уравняемся с норманнами в числе.

– А сколько их? – спросил арендатор из тех, что побогаче.

– Триста кораблей.

– А людей сколько?

– На корабле обычно три дюжины гребцов, – ответил королевский тан коротко и неохотно.

Это был опасный момент. Когда мужланы смекнут, с кем придется иметь дело, их будет трудно сдвинуть с места. Но не сказать правду он не мог.

Все задумались о вставшей перед ними опасности, и воцарилась тишина. Ее нарушил Шеф.

– Триста кораблей и три дюжины гребцов. Получается девятьсот дюжин. Десять дюжин – это длинная сотня. Больше десяти тысяч человек. И все воины, – добавил он скорее благоговейно, чем испуганно.

– Нам их не победить, – решительно произнес Вульфгар, отведя гневный взгляд от пасынка. – Мы должны выплатить дань.

Терпение Эдрича было на исходе.

– Это решать королю Эдмунду. И он заплатит меньше, если Великая армия увидит, что против нее выступает равное войско. Но я приехал не лясы точить, а огласить приказы, которые должны быть выполнены. Тебе и лендлордам Апуэлла и Аутуэлла и всех деревень между Или и Уисбеком король велит собраться и завтра же выступить в Норидж. Все военнообязанные деревни Эмнет должны выехать или подвергнуться наказанию от имени короля. Вот что обязан сделать я, и вот как надлежит поступить вам. – Он круто повернулся к недовольной гудящей толпе. – Каково ваше слово, фримены Эмнета?

– Да! – выпалил Шеф.

– Он не фримен! – рявкнул Альфгар, стоявший рядом с отцом.

– Должен быть фрименом, черт побери! Иначе ему здесь не место. Неужели вы ничего не решаете? Разве не слышали королевский приказ?!

Но слова Эдрича потонули в глухом недовольном ворчании. Шестьдесят глоток выразили согласие.


В лагере викингов близ Стора дела обстояли совершенно иначе. Здесь все решали сыны Рагнара. Они отлично знали друг друга и обходились кратчайшими совещаниями.

– Заплатят в конце концов, – сказал Убби.

Они с Хальвданом были очень похожи на остальных воинов как внешностью, так и темпераментом. Хальвдан был кровь с молоком, второй уже поседел, и оба были сильными и опасными бойцами – с такими людьми шутки плохи.

– Надо решать, и сейчас, – буркнул Хальвдан.

– В таком случае кто? – спросил Сигурд.

Все четверо ненадолго задумались. Дело требовало участия человека опытного и вдобавок из тех, без кого они смогут обойтись.

– Сигвард, – наконец изрек Ивар.

Его бледное лицо не дрогнуло, бесцветные очи остались прикованными к небу, и он произнес всего одно слово. Это было не предложение – ответ. Ивара звали Бескостным, хотя исключительно за глаза, и он никогда ничего не предлагал. Братья обдумали услышанное и согласились.

– Сигвард! – позвал Сигурд Змеиный Глаз.

В нескольких ярдах от них ярл Малых Островов играл в бабки. Он выполнил бросок, проявив должную независимость, но после выпрямился и подошел к кучке вожаков.

– Ты произнес мое имя, Сигурд, – с азартом проговорил он.

– У тебя пять кораблей? Хорошо. Мы думаем, что англичане со своим корольком Эдмундом пытаются дурить нам голову. Упираются, торгуются. Опасная и глупая игра. Мы хотим, чтобы ты выступил и дал им понять, с кем они имеют дело. Прогуляйся вдоль побережья и поверни на запад. Потом высадись, пройди вглубь острова и причини как можно больше вреда, сожги несколько деревень. Покажи им, что бывает, когда нас сердят. Ты знаешь, как надо действовать.

– Считай, что уже сделано. – Ярл помялся. – Но как насчет трофеев?

– Все, что захватишь, – твое. Но дело не в добыче. Устрой там что-нибудь особенное, чтобы им запомнилось. Возьми пример с Ивара.

Ярл снова ухмыльнулся, но неуверенно, как делали все при упоминании Ивара Рагнарссона Бескостного.

– Где высадишься? – спросил Убби.

– В местечке под названием Эмнет. Я там бывал. Нашел себе цыпочку.

На этот раз улыбку ярла пресекло внезапное движение Ивара. Сигвард сморозил глупость. Его нынешняя миссия не имела ничего общего с подвигами юности. Воину не к лицу ребячество, особенно в присутствии вождей.

Прошла минута. Ивар откинулся на стуле и выбросил этот эпизод из головы. Братья знали, что Сигвард не из лучших, – одна из причин, по которым его отсылали.

– Делай дело и не думай о цыпочках, – сказал Сигурд и махнул рукой: свободен.


По крайней мере, Сигвард знал свое ремесло. Спустя два дня, на рассвете, его драккары воспользовались приливным течением и незамеченными проскользнули в устье реки Уз. Затем шли на веслах в течение часа, сколько несла вода, покуда кили не царапнули песок. Драконовы носы ткнулись в сушу, воины высадились. Специальная корабельная охрана немедленно столкнула ладьи в прибрежный ил. А уже отлив унесет «деревья моря» туда, где до них не доберется местное ополчение.

Самые юные и резвые воины из отряда Сигварда тронулись в путь. Наткнувшись на табунок коней, они зарубили пастуха и уже верхом устремились на поиски новых скакунов. Захваченных лошадей отослали к основному войску.

Когда сквозь утренний туман пробилось солнце, двести двадцать человек двинулись к своей цели по извилистым и топким тропам.

Они ехали плотным, четким строем, без головного дозора и бокового охранения, рассчитывая внезапным и мощным ударом снести любой заслон. Как только тропа приводила к обитаемому месту – ферме, подворью или деревушке, – основной отряд задерживался ровно на то время, какое нужно мужчине, чтобы отлить. Всадники, что полегче и на лучших конях, окружали поселение, чтобы никто не вырвался и не поднял тревогу. Затем нападали главные силы, чьи задачи были просты – настолько, что Сигвард даже не трудился их повторять.

Викинги мгновенно убивали каждого встречного, будь то мужчина, женщина, даже дитя в колыбели, не задавая вопросов и не ища забавы. Затем рассаживались по седлам и ехали дальше. Пока без трофеев, их время еще не пришло. И без поджогов, ибо те были строжайше запрещены.

К полудню в мирной английской глубинке прорезался коридор смерти. В живых не оставили ни единой души. Далеко позади отряда люди замечали, что соседи не просыпаются; потом обнаруживали, что лошади исчезли, а по полям лежат трупы; и вот уже зазвучали церковные колокола и зажглись сигнальные костры. Но впереди никто не подозревал о смертоносном шествии викингов.


Отряд из Эмнета выступил намного позднее, чем люди Сигварда. Ополчению пришлось ждать, пока подтянется недовольное подкрепление из Апвелла, Аутвелла и лежащих дальше земель. Потом лендлорды долго приветствовали друг друга и обменивались тяжеловесными любезностями. Затем Вульфгар решил, что незачем ехать на голодный желудок, и щедро оделил предводителей выдержанным элем, а их подчиненных – слабым пивом. Солнце уж несколько часов как взошло, когда сто пятьдесят вооруженных людей, составивших ополчение от четырех приходов, отправились через болота по дороге, которая пересекала Уз и в конечном счете достигала Нориджа. Иные отстали уже на этом этапе – у кого-то подпруга лопнула, у кого-то живот схватило, третьим приспичило проститься с женами, своими или чужими. Отряд ехал, отбросив всякую осторожность и ни о чем не подозревая. Первым намеком на присутствие викингов стала плотная колонна воинов за поворотом, которая шла навстречу.

Шеф ехал сразу за вожаками – настолько близко к королевскому тану, насколько посмел подступиться. Эдрич расположился к нему после выступления на совете. Никто не отослал бы парня назад у Эдрича на глазах. И все же Шеф числился, как постарался разъяснить ему Альфгар, не фрименом, призванным на военную службу, а кузнецом. Спасибо, что у него хоть остался самодельный меч.

Шеф увидел чужаков одновременно с остальными, услышал тревожные возгласы предводителей:

– Кто эти люди?

– Викинги!

– Нет, не может быть! Они же в Суффолке. Еще ведутся переговоры.

– Это викинги, болваны вы этакие! Стащите свои разжиревшие задницы с лошадей и приготовьтесь к бою! Эй, там – спешиться, спешиться! Коноводы, в тыл! Снимите щиты и держите оборону!

Королевский тан Эдрич сорвался на визг, развернув коня и загнав его в самую гущу колонны, где царило смятение. До людей начало доходить, и они посыпались с седел. Англичане горько пожалели о том, что складировали оружие для удобства езды. Они потянулись кто вперед, кто назад, в зависимости от личных предпочтений, отваги или трусости.

Шеф, беднейший из бедняков, собирался недолго. Он бросил поводья клячи, которую с ворчанием одолжил ему отчим, снял со спины деревянный щит и вынул из ножен свое единственное оружие. Доспехом ему была кожаная куртка с теми железками, что удалось собрать и нашить. Юноша занял позицию позади Эдрича и приготовился к схватке. Сердце неистово колотилось, горло перехватывало от возбуждения, но все это перекрывалось неимоверным любопытством. Как будут драться викинги? Каким окажется бой?

Что до викингов, то Сигвард оценил ситуацию, как только увидел первых всадников. Упершись в стремена ногами, он привстал, обернулся и коротко скомандовал своим людям. Строй опытных викингов мгновенно распался, за миг все спешились. Каждый пятый, назначенный заранее, схватил поводья и отвел коней назад, чтобы там привязать к вбитому в землю колу. Сделав это, двадцать коноводов остались в тылу и сформировали резерв.

Войско задержалось на двадцать ударов сердца: одни угрюмо молчали, другие спешно перешнуровывали обувь, пили воду или мочились не отходя. Затем все дружно отвязали щиты и ослабили в ножнах мечи. В бросковую руку викинг брал метательное копье, а в другую – щит вместе с приложенным к его рукояти боевым топором. Без лишних слов воины построились в две шеренги, заняв дорогу до краев, переходивших в болото. Сигвард выкрикнул одно-единственное слово, и отряд мелким шагом двинулся вперед. Фланги отставали, пока строй не уподобился широкому и короткому клину, нацеленному на английскую конницу. На острие был сам Сигвард. Позади его сын Хьёрвард возглавил десяток отборных воинов – тех, кто после прорыва чужого строя атакует противника с тыла и обеспечит их разгром.

Англичане образовали неровную фалангу глубиной в три-четыре человека, тоже растянувшись на всю ширину дороги. С конями они разобрались просто: бросили, и те либо стали, либо затрусили прочь. Кое-кто из простолюдинов, что ехали верхом, тихо потянулись в тыл. Но таких было немного. За три поколения набегов и войн у многих англичан накопились личные счеты к викингам, да и никто не хотел опозориться перед соседями. Все, кого, как им казалось, обязывал к этому ранг, выкрикивали ободряющие призывы. Но не приказы.

Шеф, оглядевшись, понял, что остался совсем один позади облаченных в доспехи ноблей.

Когда клин викингов устремился к английской фаланге, ополченцы инстинктивно подались в стороны. Только самые решительные были готовы принять на себя первый удар – чья тяжесть окажется сокрушительной, если Вульфгар и его соратники не справятся со своей задачей.

Говорили, что боевой клин изобретен богом войны, которого почитают норманны. Что же будет, когда он врежется?

Со стороны англичан полетели копья. Одни не достигли цели, другие были отбиты щитами. Викинги вдруг скопом перешли на рысцу. Шаг, другой, третий – и вот передние отвели бросковые руки, после чего на английский центр обрушился град сулиц.

Шеф видел, как стоявший впереди Эдрич ловко подставил умбон под копье и оно улетело далеко за линию обороны; второе он сбил краем щита себе под ноги. Нобль, находившийся сбоку от Шефа, опустил щит, защищаясь от сулицы, которая грозила вонзиться в живот, но тут же захрипел и повалился на бок – другое копье вошло ему через бороду в горло. Третий лендлорд изрыгнул проклятие, когда в его надетый на руку щит воткнулось сразу три сулицы. Он попытался сшибить их мечом, затем бешено затряс рукой, чтобы стряхнуть превратившийся в обузу щит. Но не управился – подоспел клин викингов.

Шеф увидел перед собой вражеского вождя, который нанес могучий удар Вульфгару. Англичанин подставил щит и сделал выпад мечом. Но викинг успел отпрянуть и со всей мочи провел восходящий диагональный удар. Вульфгар вновь отразил атаку, и его клинок громко лязгнул о клинок противника. Но англичанин потерял равновесие. Викинг вдруг рванулся вперед, ударил в лицо навершием рукояти, впечатал в ребра умбон щита и отшвырнул противника в сторону. Когда он шагнул, готовый ткнуть мечом, Шеф прыгнул на него.

Вождь викингов при всей своей дородности двигался поразительно быстро. Он отпрыгнул на шаг и рубанул, целя в непокрытую голову юноши.

Шеф наблюдал за боем всего-то три удара сердца, но успел уяснить две вещи: во-первых, надо действовать в полную силу, без той неосознанной осторожности, что бывает на тренировках. И он использовал для отбива всю мощь своих мускулов, закаленных в кузнице. Во-вторых, нельзя медлить между ударами. Когда викинг замахнулся вновь, Шеф уже был наготове. В этот раз он отбивал удар выше. Хруст слился со звоном, и обломок клинка пролетел над его головой.

«Не мой, – подумал Шеф. – Не мой!» Он торжествующе шагнул вперед и сделал выпад, метя в пах.

Что-то ударило юношу, толкнув в сторону и назад. Он пошатнулся, восстановил равновесие и обнаружил, что Эдрич снова пихает его, неразборчиво крича в ухо. Оглянувшись, Шеф понял, что, пока он обменивался ударами с главарем, острие клина викингов проломило английский строй. С полдесятка ноблей лежало на земле.

Вульфгар оставался на ногах, но, похоже, был оглушен. Он пятился к Шефу, а перед тем уже возникла дюжина викингов, проникших через брешь в линии обороны. Юноша поймал себя на том, что орет и размахивает мечом, подзывая ближайшего. Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Затем викинг повернул влево, выполняя приказ: ударить по англичанам с тыла, смять построение, загнать фланги в трясину.

– Беги! – завопил Эдрич. – Мы разбиты. Уже ничего не исправить. Надо спасаться.

– Это мой отец! – крикнул Шеф, метнувшись к Вульфгару, чтобы схватить его за пояс и утянуть назад.

– Поздно, ему конец!

Это была правда. Полубесчувственный тан получил новый сокрушительный удар по шлему и качнулся вперед, где его затопило волной врагов. Викинги еще теснили фланги, но могли в любой миг переключиться на центр и расправиться с теми немногими, кто там остался. Шефа едва не задушили: схватили за ворот и поволокли в тыл.

– Проклятые тупицы! Рекруты-недоучки! Чего от них ждать? По коням, малый!

Через считаные секунды Шеф помчался галопом туда, откуда пришел. Его боевое крещение состоялось.

И он сбежал с поля битвы, едва нанеся первый удар.

Глава 4

Болотные камыши чуть шевелились на утреннем ветру. Вот они качнулись вновь, и выглянул Шеф, чтобы осмотреть пустынную местность. Викинги ушли.

Юноша повернул назад и кое-как выбрался из камышей на тропу, которую обнаружил минувшим вечером. На островке, что скрывался за невысокими деревьями, королевский тан Эдрич насыщался холодными остатками вчерашнего ужина. Он вытер жирные пальцы о траву и вскинул брови.

– Крутом тихо, – сказал Шеф. – И ни единого дымка.

Никто не преследовал беглецов, когда они бросили лошадей и углубились в марь, где провели ночь – на удивление приятную для Шефа. Юноша размышлял о ней со смешанным чувством удовольствия и вины. Пусть и всего на один вечер, но он получил островок покоя в море бед и тревог. Ни работы, ни других обязанностей. Все, что требовалось от него и тана, – спрятаться понадежнее и разместиться со всеми возможными удобствами.

Шеф прошлепал вглубь болота и быстро нашел сухой клочок земли, куда никто не рискнул бы сунуться без крайней надобности. Шалаш легко получился из камыша, которым жители болотистого края стелили кровлю. В стоячей воде наловили угрей, и Эдрич, немного подумав, решил, что от костра не будет беды. У викингов хватает других дел, они не полезут в болото из-за какого-то дымка.

Но дымы закурились повсюду еще до захода солнца. Тан сказал, что налетчики, видно, повернули обратно и уже не скрывают своего присутствия.

Шеф осторожно спросил, приходилось ли раньше Эдричу бежать с поля боя. Его терзало беспокойство, которое усиливалось всякий раз, когда он вспоминал, как упал его отчим под натиском вражьей орды. Собеседник ответил, что такое случалось много раз. В этот необычный для него день он проникся столь же необычным чувством товарищества.

– И ты не думай, что побывал в бою. Это была всего лишь мелкая стычка. Убегал я часто, даже слишком. И если бы так поступали все, наши потери были бы меньше. Они невелики, когда мы держим строй, но если уж викинги прорвались, то выходит сущая бойня. Сам подумай: тот, кто покидает поле боя, сохраняет себя для следующего сражения, которое будет вестись уже на равных. Беда в том, – продолжил он с мрачной улыбкой, – что чем чаще это случается, тем меньше людям хочется попробовать снова. Они теряют боевой дух. А он важен. Вчера мы проиграли потому, что никто не был готов ни телом, ни душой. Если бы наши люди потратили на подготовку десятую часть того времени, что ушло на нытье, то мы бы и вовсе не потерпели поражения. Пословица гласит: «Каковы труды, таковы и плоды». Покажи-ка клинок.

С напускным безразличием Шеф извлек из потертых кожаных ножен меч и протянул Эдричу. Тот задумчиво повертел его в руках.

– Годится для работы в саду, – заключил он. – Или резать камыш. Это не оружие. Однако я видел, как об него сломался меч викинга. Что за притча?

– Клинок хороший, – ответил Шеф. – Может быть, лучший в Эмнете. Я сделал его сам, это слоеная ковка. В основном мягкое железо – с юга к нам привозят чушки. Но есть и слои каленой стали. Однажды я выполнил заказ тана из Марча, и он дал в уплату несколько хороших наконечников копий. Я их переплавил, а потом свил полосы железа и стали и выковал клинок. От железа он гибкий, от стали – прочный. Под конец я изготовил режущую кромку из самой твердой стали, какую нашел. Вся работа обошлась мне в четыре мешка угля.

– Столько трудов – и что в итоге? Недомерок с одним острым краем, похожий на рабочий инструмент. Рукоятка из простого воловьего рога, крестовины нет. А потом ты оставил меч под дождем, и он теперь ржавый.

Шеф пожал плечами:

– Если бы я шлялся по Эмнету с оружием воина на боку, которое сверкает змеистым узором, – как бы долго оно у меня пробыло? Ржавчины ровно столько, чтобы прикрыть лезвие. Я не даю ей въесться глубже.

– Тогда задам другой вопрос. Юный тан заявил, что ты не фримен. Ведешь себя так, будто кругом одни враги, но Вульфгара назвал в бою отцом. Тут какая-то тайна. Видит Бог, на свете полно танских бастардов. Но их никто не обращает в рабство. ...



Все права на текст принадлежат автору: Гарри Гаррисон, Джон Холм.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Молот и КрестГарри Гаррисон
Джон Холм