История римской литературы Том I. Ранняя римская литература, литература конца республики, литература начала империи

Под редакцией:

С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского

ОТ РЕДАКЦИИ

При изложении истории античной литературы невозможно проследить в непрерывной и стройной последовательности все ее развитие, потому что имеющиеся в нашем распоряжении литературные произведения древнего мира составляют лишь ничтожную часть ее огромного наследия, дошедшего до нас не только не полностью, но и в очень разрозненном виде, и лишь немногие части этого наследия сохранились достаточно цельными.

То, что дошло до нас от литературы древних греков похоже на афинский акрополь в его теперешнем виде; то, что сохранилось от римской литературы, напоминает развалины римского форума. Применяя сравнение литературных памятников древности с памятниками ее архитектуры, скульптуры и живописи, мы можем хорошо понять, каково в настоящее время то целое, которое мы называем литературой античного мира. Множество замечательных памятников архитектуры, таких, как храм Артемиды в Эфесе или римские термы, разрушено дотла; другие, как афинский Парфенон или римский Колизей, сохранились только частично. Что же касается более мелких построек, городских ансамблей и т. п., то мы можем судить о них только по таким, случайно сохранившимся в более или менее цельном виде, остаткам, как Помпеи в Италии или Тимгад в Африке. С античпой скульптурой, а тем более живописью мы принуждены в большинстве случаев знакомиться не по подлинникам, а по копиям или подражаниям произведениям первоклассных мастеров; лишь по таким совершенным созданиям, как скульптуры Парфенона, статуя Венеры Милосской или рельефы Пергамского алтаря, можно судить о том, каких высот достигало античное изобразительное искусство, хотя мы и не в состоянии с должной степенью вероятности восполнить утраченные части и детали его произведений.

Обращаясь к памятникам греческой и римской литературы, мы наблюдаем очень сходную картину: до нас дошли поэмы Гомера, но пропал весь эпос кикликов, сохранилось несколько драм Эсхила, Софокла и Эврипида, но утрачены трагедии Агафона и всех остальных трагиков классического периода; о древней аттической комедии мы можем судить только по нескольким комедиям Аристофана; остались диалоги Платона, а сочинения Демокрита и других древнейших философов, равно как и значительная часть произведений Аристотеля, известны только по упоминаниям о них да по отдельным, в большинстве случаев ничтожным, фрагментам; об авторах новой аттической комедии в течение многих веков можно было составить кое-какое представление лишь по пьесам Теренция и Плавта, и только теперь, благодаря найденным отрывкам комедий Менандра, мы можем немного заглянуть за занавес, скрывающий драмы этого комедиографа.

В римской литературе та же картина: Плавт, Теренций, Лукреций, Цицерон, Гораций, Вергилий и Овидий для нас доступны, а комедии Цецилия и Афрания, сочинения Невия и Энния, речи Гракхов, Антония, Гортензия, стихи поэтов-неотериков, за единственным исключением Катулла, произведения ряда других поэтов и республиканской эпохи и времен императорских или исчезли бесследно, или дошли в ничтожных обрывках; никакого сколько-нибудь ясного представления не в состоянии мы составить о "Мениппеях" Варрона, а от такого значительного памятника римской художественной литературы, каковы "Сатуры" Петрония, дошла до нас едва ли десятая часть.

Немудрено поэтому, что добросовестный историк литературы в огромном большинстве случаев может дать оценку творчества отдельных античных писателей, произведения которых сохранились, только исходя из их собственных сочинений, и не имеет возможности сравнить и сопоставить их с творчеством их предшественников и современников, произведения которых для нас погибли. Ввиду этого надо быть крайне осторожным в области каких бы то ни было обобщений или гипотез, когда мы подходим к разбору общего хода развития античной, в частности, римской, литературы, и лучше давать разбор творчества одного Катулла, одного Лукреция, одного Цицерона, чем опрометчиво оценивать неизвестные нам стихи Левия и Катона, сопоставляя их с Катуллом, стараться найти, по-мимо Энния, других римских предшественников Лукреция, оценивать речи Цицерона, гадая на кофейной гуще о речах Гортензия. Там, где литературные сопоставления возможны, их надо делать непременно, но не забывать, что лучше ограничить свой историко-литературный кругозор доступной для исследования областью, чем с закрытыми глазами, ощупью искать в античной литературе того, чего, быть может, в ней никогда и не было. А к чему приводят такие слепые изыскания, хорошо видно, например, по некоторым "ученым" работам, касающимся творчества сатирика Луцилия, фрагменты которого, в большинстве случаев состоящие из отдельных слов и выражений, собранных без всякой внутренней связи лексикографом Нонием, породили ряд произвольных гипотез и концепций.

Принимая все это в соображение, редакторы и составители настоящего тома обращали тщательное внимание на достоверность привлекаемого для изложения и оценки материала, а в тех случаях, когда неизбежно приходилось прибегать к гипотетическим построениям, следили за тем, чтобы эти гипотезы не преподносились как безусловные факты.

При рассмотрении памятников римской литературы из них отбирались наиболее существенные и значительные для выяснения литературного творчества, развивавшегося в связи с изменениями общественных отношений в античном мире; в ряде случаев, однако, надо было давать изложение очень подробное и детальное. Это касается, например, изложения римской историографии, имеющей исключительно важное значение и для истории литературы и для истории развития античной мысли в целом. Особенно существенно было такое подробное изложение, когда следовало освещать творчество авторов, произведения которых еще не переведены на русский язык и остаются недостаточно исследованными и мало комментированными.

Для лучшего и наиболее полного представления об античной литературе изложение иллюстрируется текстами подлинных произведений в переводе. В помещенные в томе I переводы авторами отдельных глав внесены некоторые изменения и поправки.

В составлении настоящего тома принимали участие научные сотрудники Сектора античной литературы Института мировой литературы имени А. М. Горького Академии наук СССР: С. И. Соболевский, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровский, Е. А. Беркова и М. Л. Гаспаров.

ВВЕДЕНИЕ

Глава I ОБЩИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ РИМСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. РИМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА, ЕЕ СВЯЗЬ С ЛИТЕРАТУРОЙ ГРЕЧЕСКОЙ И ЕЕ САМОСТОЯТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕНИЕ

Римская литература заключает в себе произведения авторов, писавших на латинском языке в период от середины III в. до н. э. и до второй половины V в. н. э. Начальной датой этого периода считается появление в Риме первых писателей, начиная с Аппия Клавдия Цека и Ливия Андроника, деятельность которых относится ко времени превращения Рима в могущественное государство, а конечной — падение Западной Римской империи, иначе говоря, раннее Средневековье, когда античный Рим теряет свое первенствующее значение и наступает период средневековой латинской литературы, развивающейся в странах Западной Европы наряду с литературой на отдельных национальных языках.

Римская литература, как и вся культурная жизнь Рима в целом, тесно связана с античной Грецией, и поэтому ни римскую литературу нельзя изучать независимо от литературы греческой, ни греческую в ее послеклассический период — независимо от римской, приобретающей самостоятельное значение в том замечательном целом, которое мы называем античной литературой.

Римская литература с самого начала придерживалась греческих образцов, но скоро нашла свои собственные пути развития. В ранний период римской литературы это можно заметить хотя бы по фрагментам эпоса Невия, но особенно ясно это видно по комедиям Плавта, а в дальнейшем по произведениям всех крупнейших римских писателей. При внимательном изучении лучших произведений римской литературы становится очевидным, что представление о ней как только о слепке с литературы греческой, да притом еще слепке далеко не всегда удачном, совершенно неправильно.

Надо, однако, сказать что сами римляне в значительной мере заложи-ли основу ложного представления о римской культуре. После покорения Греции Римом во II в. до н. э., когда сближение между Италией и Грецией стало быстро развиваться и когда-литература, изобразительные искусства и архитектура стали привлекать к себе все больше внимания, римляне, преклонявшиеся перед искусством греков, были склонны объяснять свои успехи в области художественной культуры исключительно подражанием греческим образцам. Наиболее яркими выразителями этой концепции были, как это ни удивительно может показаться нам теперь, крупнейшие поэты Августова века — Гораций и Вергилий. В первом "Послании" книги II (ст. 156 сл.) Гораций говорит (и слова его выражают, конечно, не только его личное мнение):

Ту же мысль мы находим и в пророчестве Анхиза в VI книге "Энеиды" Вергилия (ст. 847 сл.) :

Подобные признания самих римлян, принятые без всякой проверки, естественно, рождали мысль о полной несамостоятельности художественного творчества древнего Рима. А между тем непосредственное впечатление от этого Рима — или сквозь позднейшие наслоения, каким его видели в эпоху Возрождения, или даже от его очищенного скелета, каким он встает перед нами в результате работ археологов, откопавших остатки римских зданий и сооружений и сделавших все возможное для облегчения работы искусствоведа, — это впечатление значительного и самобытного искусства. О том же, насколько следует быть осторожным, ссылаясь на подобные приведенным выше показания самих римлян, видно хотя бы из того, что, например, Вергилий, с одной стороны, в числе искусств (artes), в которых другие (т. е., разумеется, греки) превосходят римлян, не упоминает поэзию, а с другой — недооценивает римское судебное красноречие, достигшее в лице Цицерона высшей ступени своего развития в античном мире. Это пренебрежительное отношение к ораторскому искусству Рима, вызывавшее недоумение и досаду гуманистов, имеет отнюдь не беспристрастный, а чисто полемический характер выпада в угоду Октавиану Августу.

Поэтому единственно верным путем исследования римской художественной культуры в целом и одного из главных ее проявлений — римской литературы — будет изучение самих ее памятников на всем протяжении жизни Рима.

Именно памятники литературного творчества, а не свидетельства о них должны быть основой наших суждений. Это ясно при оценке богатейшего литературного наследия Рима.

Такова сравнительная характеристика греческой и римской культуры, данная Горацием в его "Послании к Пизонам" (ст. 323 сл.), но, по счастью, у нас сохранилось такое опровержение ее, что она нас не смутит. Это опровержение — вся римская литература, начиная с Плавта и кончая Апулеем, литература, в состав которой входит и самое это послание Горация. Характеристика римлян в его стихах никак не может относиться ко всему Риму, а против кого она направлена, может нам пояснить другой, позднейший, литературный памятник — "Сатуры" Петрония: "Я не учился, — восклицает один из соотпущенников Трималхиона, — ни геометрии, ни критике, вообще никакой чепухе, но умею читать надписи и вычислять проценты в деньгах и в весе". Такого рода людей можно найти в любой стране (вспомним Стрепсиада из Аристофаповых "Облаков"), однако, сколько бы их ни было в Риме, нельзя же но ним заключать об отсутствии у римлян художественного творчества..

Никто, само собою разумеется, не станет отрицать того воздействия, какое имела греческая литература на римскую, но мало-мальски внимательное сравнение литературных памятников Рима с греческими убеждает пас в том, что, при всем подражании грекам, римляне никогда не оставались лишь подражателями своим образцам, но создали (как мы уже говорили) такие произведения искусства, которые вполне самобытны и обнаруживают свое римское существо, сохраняя — да и то далеко не всегда — лишь внешний греческий облик; и в тех случаях, когда у нас есть возможность сравнить греческий оригинал с отражением его в Риме, мы всегда это увидим.

Мы очень мало знакомы с ранним чисто италийским литературным творчеством. Те скудные остатки ранней латинской поэзии, которые до нас дошли и о которых мы имеем отрывочные свидетельства у римских авторов, не могут дать нам хоть сколько-нибудь ясного представления об этом национальном творчестве. Мы знаем, в конце концов, только то, что оно было и что существовал в Италии своеобразный стихотворный размер — так называемый "сатурнийский стих". Первый поэт, о котором мы можем составить достаточно полное представление это — Плавт. Но комедии этого драматурга указывают уже на глубокое развитие драматической поэзии на италийской почве и служат превосходным образцом органического соединения в римской литературе латинских элементов с греческими, порождающего совершенно новое и своеобразное живое целое. Плавт выводит на сцену в качестве главного действующего лица раба и ставит его замыслы и плутни в центр всей интриги комедии, пересыпая ее буффонадами, разговорами с публикой и постоянными отступлениями, имеющими непосредственное отношение к Риму, его обычаям и всей его жизни, оставляя лишь внешнюю греческую обстановку, но совершенно не заботясь о ее правдоподобии. Его комедии поэтому представляют собой продукт римского народного гения.

В дальнейшем развитии римской литературы все время можно наблюдать, как наиболее одаренные и самостоятельные писатели, даже являвшиеся ревностными поклонниками греческого искусства, преодолевали усиливающееся в Риме эллинофильство, над нелепыми сторонами которого издевался сатирик Луцилий, и создавали подлинно римские произведения. Очень знаменательно, что именно такого рода произведения имели в Риме наибольший успех в самых широких кругах, а, например, комедии младшего современника Плавта — Теренция, старавшегося (насколько мы можем судить) приблизиться к Менандру, высоко оценивались не народом в целом, а лишь эллинофилами. Греция не одолевает и тем самым не губит Рима в области литературы и других искусств, а служит лишь силой, оплодотворяющей его создания. К I в. до н. э. и римская поэзия и проза в лице Лукреция, Катулла и Цицерона достигают такого совершенства и самостоятельности, что могут выдержать соревнование с лучшими произведениями греческой литературы. Катулл создает в Риме лирику, Цицерон — ораторское искусство, а Лукреций — философско-дидактическую поэзию, соединяя в себе и верного ученика Эпикура и подлинно-римского поэта — самобытного художника и искреннего патриота.

В эпоху Августа, в период наивысшего расцвета римской культуры, мы видим новое усиление эллинизма, захватывающее таких теоретиков поэзии, как Гораций, но вместе с тем уже не могущее свести на степень простого подражания грекам создания Вергилия, Овидия, Тита Ливия и самого Горация. Горацию незачем говорить, обращаясь к Пизонам, чтобы они денно и нощно изучали творения греков, — греческая культура пустила прочные корни в Риме, — но в то же время незачем и напрасно поносить Плавта, которым восхищался в свое время Цицерон и язык которого считал образцовой латинской речью. Своей "Энеидой" Вергилий создает национальный римский эпос, художественная ценность которого такова, что его подражательность Гомеру и другим образцам становится совершенно несущественной для общей его оценки и не снижает его самостоятельности. Но, пожалуй, еще более ценны его "Георгики", в которых римский практицизм воплотился в высокую художественную форму и которые отвечают обоим требованиям Горация к литературе: "Георгики" и приносят пользу и услаждают. Проза этой эпохи облекается в чисто римские формы в "Истории" Тита Ливия и продолжает совершенствоваться, достигая впоследствии высшего своего развития в произведениях Тацита. Развивается в Риме и особый, чисто римский литературный жанр — сатура, представленная во время Августа Горацием и достигающая своего расцвета в императорскую эпоху, с одной стороны, у Персия и Ювенала, а с другой — у Петрония, дающего исключительно живую и яркую характеристику быта Италии императорского периода и создающего своими "Сатурами" своеобразный жанр романа, воскресающий в произведениях Сервантеса и Лесажа. В произведениях современника Ювенала, поэта Марциала, достигает своего высшего развития и античная эпиграмма. К этому времени Рим окончательно завоевывает политическое первенство во всем античном мире, и его культура настолько глубоко проникает всюду, что окончательно пересиливает в своем влиянии Грецию. В литературе одним из симптомов этого служит творчество Апулея, грека по происхождению, писавшего свои произведения на латинском языке.

Сохраняя на всем протяжении своей истории национальные основы и вместе с тем творчески воспринимая и органически претворяя достижения греческой культуры, Рим создает свое собственное, римское наследие, которое питало и продолжает питать культуру последующих эпох истории человечества.

2. ПЕРИОДИЗАЦИЯ РИМСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

При изложении истории литературы применяются обычно два метода: 1) метод эйдографический, т. е. рассмотрение литературных произведений по отдельным их видам, или жанрам, и 2) метод исторический, при котором литературные факты излагаются в хронологической последовательности. Но как при эйдографической системе изложения неизбежно приходится рассматривать произведения одного и того же жанра в хронологической последовательности, так и при историческом методе следует в некоторых случаях применять изложение эйдографическое. В настоящем издании принята историческая система как наиболее целесообразная, дающая возможность читателю следить за развитием римской литературы в связи с развитием общественной жизни Рима; но в отдельных случаях, особенно когда важно показать развитие или историю какого-нибудь отдельного существенного литературного жанра, а произведения его до нас не дошли или сохранились лишь фрагментарно, лучше было дать обзорное изложение истории этого жанра, чем упоминать в общей, чисто хронологической последовательности отдельных его представителей, о творчестве которых мы не можем судить непосредственно по их сочинениям. Такое отступление сделано, например, при изложении истории римской драматической литературы после Теренция.

При рассмотрении творчества римских писателей можно наметить следующие периоды римской литературы.

I. Начальный период римской литературы, когда появляются первые римские писатели, относится к эпохе ранней Римской республики.

Важнейшие события этой эпохи: 1) установление к началу III в. до н. э. политического и общественного строя Рима в результате завершения борьбы патрициев и плебеев, 2) покорение Римом Италии и 3) превращение Рима в сильнейшее государство Средиземноморья после успешного окончания войны с Пирром (272 г.) и второй Пунической войны (201 г.).

В эту эпоху жили поэты Ливий Андроник, Невий, Плавт, Энний; оратор Аппий Клавдий Слепой, деятельность которого относится к 312-280 гг., и историк Квинт Фабий Пиктор.

Таким образом, время жизни и творчества этих писателей, положивших начало важнейшим видам римской литературы, относится к той эпохе греческой литературы, которая характеризуется такими авторами, как поэты Арат, Феокрит, Каллимах, Аполлоний Родосский, Герод и Эвфорион, философы Кратет и Клеанф, историк Филохор.

Из перечисленных выше римских писателей можно составить непосредственное представление, в сущности, только об одном — о Плавте, от которого до нас дошло целых двадцать комедий. Из остальных же лучше всего известен нам поэт Энний, из произведений которого сохранилось довольно много фрагментов. Что же касается Невия, Ливия Андроника, а тем более Аппия Клавдия и Фабия Пиктора, то нам приходится довольствоваться только тем немногим, что говорят о них позднейшие авторы, да ничтожным количеством разрозненных и мелких отрывков.

О предшественниках этих писателей на римской почве нам, по существу дела, не известно ничего.

II. Второй период римской литературы (II в. до н. э.) относится ко времени окончательного завоевания Римом бассейна Средиземного моря, развития борьбы внутри римского нобилитета и усиления всадничества. В области внешней политики крупнейшим событием этого периода было покорение Римом Македонии и Греции и окончательное завоевание Карфагена, который был разрушен римлянами в 146 г., одновременно с Коринфом.

К этому периоду относятся поэты-драматурги Цецилий Стаций, Пакувий, Теренций, Акций, Афраний; сатирик Луцилий; ораторы Сципион Эмилиан, Гай Лелий, Тиберий и Гай Гракхи; историк и оратор Катон и критик Волкаций Седигит.

Из греческих писателей этого же времени крупнейшими были: поэт Мосх, историки Полибий и Аполлодор, философы Карнеад и Панетий, филологи Аристофан Византийский, Аристарх Самофракийский и Дионисий Фракийский.

Из римских писателей этого периода хорошо нам известен только Теренций по его шести комедиям; от Катона сохранился лишь его трактат о сельском хозяйстве; из произведений остальных авторов дошли до нас только фрагменты.

Сравнивая римское литературное творчество этого периода с творчеством греческих писателей этого же времени, мы видим даже по фрагментам их произведений, а не только по комедиям Теренция, что Рим начинает завоевывать себе значительное самостоятельное место в античной литературе.

III. Третий период римской литературы — это эпоха разгара гражданских войн и обостренной борьбы классов, получившей яркое выражение в восстаниях рабов и борьбе Мария и Суллы, последовавшей за политической деятельностью братьев Гракхов. Завершается этот период падением Римской республики и переходом к принципату Августа.

Римская литература этого периода отличается исключительной плодотворностью и характеризуется такими произведениями, которые стали классическими не только в римской, но и мировой литературе.

Крупнейшими писателями этого периода были поэты Лукреций и Катулл; историки Юлий Цезарь, Корнелий Непот и Саллюстий; ораторы Марк Антоний, Гортензий и Цицерон и энциклопедист Марк Теренций Варрон. Цицерон и Варрон отличались большой писательской продуктивностью и разнообразием своих сочинений; Цицерона можно отнести к ораторам только по признаку основной его литературной деятельности, но он известен и как теоретик ораторского искусства, и как философ-популяризатор, и как создатель римского эпистолярного жанра, а Варрон, от многочисленных сочинений которого дошли до нас только сочинение по сельскому хозяйству, небольшая часть исследования о латинском языке да ряд отдельных фрагментов, был знаменит и своими философскими работами, и сочинениями по истории и археологии, и своими очень своеобразными "сатурами". О произведениях ораторов, предшественников и современников Цицерона, мы непосредственно судить не можем, так как фрагменты их речей очень скудны.

Этот период римской литературы замечателен и оживленной литературной полемикой, одним из интереснейших свидетельств которой в области теории ораторского искусства является "Риторика к Гереннию", принадлежащая неизвестному автору.

От произведений других писателей этого периода — поэтов Лаберия, Варрона Атацинского, Цублилия Сира, Галла, историка Сизенны — остались лишь фрагменты или даже только упоминания о них.

Среди греческих писателей этого периода можно назвать очень немногих: идиллика Биона, поэтов-эпиграмматистов Мелеагра и Антипатра Сидонского, историка Диодора, географа Страбона, философа Посидония.

IV. Четвертый период, который принято называть "золотым веком" римской литературы, — это век Августа. Восстановление спокойствия в Риме после почти целого столетия восстаний и гражданских войн — отличительная черта этого периода, в который римская аристократическая республика превращается в империю. Политическая деятельность римлян замирает; в литературе это сказывается в первую очередь на упадке ораторского искусства. Зато развивается поэзия, для которой в это время характерны, с одной стороны, патриотические темы, а с другой — любовные мотивы.

К этому периоду относятся следующие писатели: поэты Вергилий, Гораций, Тибулл, Проперций, Овидий; историки Тит Ливий, Помпей Трог; ученые Гигин, Веррий Флак и архитектор Витрувий.

Большинство этих писателей хорошо известно нам по сохранившимся их произведениям, а другие, как Помпей Трог и Веррий Флакк, — по позднейшим изложениям и обработкам их трудов; но, кроме перечисленных здесь авторов, было в этот период немало и таких, какие известны лишь по именам да кое-каким, не всегда достоверным, свидетельствам.

В греческой литературе этого периода нет ни одного известного нам автора, которого можно было бы сопоставить по значению с современными ему римскими писателями. Следует, однако, отметить филолога и историка Дионисия Галикарнасского, жившего в Риме во времена Августа.

V. Пятый период римской литературы, которым начинается ее "серебряный век", можно ограничить I столетием н. э., начиная с воцарения Тиберия (14 г. н. э.) и кончая смертью Домициана (96 г.). Но эти границы (как, впрочем, и хронологические пределы других периодов римской литературы) в значительной мере условны. Спокойствие Рима (pax Romana) нарушается народными движениями, жестоко подавляющимися императорами, которые стремились к централизации власти и старались укреплять ее военной диктатурой; обостряется борьба императоров с сенаторским сословием. Все большую роль начинают играть в экономике и политике Рима провинции, которым даются права гражданства. Это покровительство провинциям сказывается на литературе, в которой на первые места выходят уроженцы провинций, главным образом Испании, — Сенеки (Старший и Младший), Лукан, Марциал, Квинтилиан, Помпоний Мела, Колумелла.

Творчество писателей этого периода известно не хуже творчества авторов эпохи Августа. Крупнейшими писателями этого времени были поэты Манилий, Персий, Федр, Лукан, Валерий Флакк, Стаций, Силий Италик, Марциал; историки Веллей Патеркул, Валерий Максим, Квинт Курций Руф, Флор; риторы Сенека Старший, Квинтилиан; философ Сенека Младший; сатирик Петроний и ученые Плиний Старший, Цельс, Помпоний Мела, Колумелла.

Яркую, но тенденциозную характеристику литературной деятельности этого периода мы находим у Ювенала, значительная часть жизни которого приходится на I в. н. э., но литературное творчество его относится к следующему периоду, так же как и творчество Тацита и Плиния Младшего.

Из греческих авторов этого периода замечательны историк Иосиф Флавий, оратор Дион Хрисостом, философ Филон и неизвестный автор (псевдо-Лонгин) трактата "О возвышенном".

VI. Приблизительные границы шестого периода римской литературы — от провозглашения императором Нервы (96 г.) до прихода к власти Сиптимия Севера (193 г.). Надо иметь, однако, в виду, что в этот период продолжали свою деятельность некоторые писатели, начавшие ее в предыдущий период, как, например, Марциал и Плиний Младший, так что отнесение их целиком к какому-нибудь одному из этих периодов в известной мере условно; тут приходится руководиться тем, к какому из двух периодов относится главная часть их литературного творчества. В период от Нервы до Септимия Севера в римском государстве продолжается экономическое и политическое усиление провинций, а в Италии усиливается аграрный кризис в результате конкуренции главным образом западных провинций. Происходит укрепление императорской власти, расширяется бюрократический аппарат империи и создаются твердые формы римского права.

Наиболее крупными писателями, произведения которых характерны для этого периода (после смерти Домициана) были поэт-сатирик Ювенал, историк Тацит, ритор Плиний Младший. Все они относятся к первой половине этого периода.

Ко второй половине этого периода относится творчество африканского уроженца Апулея, которого (вместе с Петронием) следует считать создателем римского романа. Из других писателей этого периода надо отметить ритора Фронтона (наставника императора Марка Аврелия), филолога Авла Геллия и юриста Гая.

Из греческих писателей в этот период жили историк Плутарх (деятельность которого началась в предыдущий период), философы Эпиктет и Марк Аврелий, баснописец Бабрий, историки Арриан и Аппиан, затем Элиан, Герод Аттик и другие. Среди них особенно замечателен Лукиан.

VII. Седьмым, заключительным для римской литературы периодом следует считать время III-V вв. Это период кризиса рабовладельческой системы и перехода государственного строя римской империи к неограниченной военно-бюрократической монархии — доминату. В IV в. Римская империя окончательно делится на две части — Восточную и Западную, а в конце V в. наступает гибель Западной Римской империи.

К первой части этого периода относится деятельность юристов Папипиана и Ульпиана и компилятора Солина (хотя отнесение его жизни к III в. лишь предположительно). В IV в. жили поэты Авзоний и Клавдиан; историки Аммиан Марцеллин, Евтроний, авторы "Истории августов"; филологи Сервий и Макробий; ритор Симмах; лексикограф Ионий Марцелл и военный специалист Вегетий. К V в. относятся поэт Аполлинарий Сидоний, историк Орозий и энциклопедист Марциан Капелла.

Из греческих писателей этого периода надо отметить в III в. поэта Оппиана, историков Диона Кассия и Геродиана, философов Плотина и Порфирия, романистов Ксенофонта Эфесского, Гелиодора и Лонга (хотя отнесение этих последних писателей к этому периоду не может считаться бесспорным). К IV в. относится литературная деятельность императора Юлиана, риторов Либания и Фемистия, поэтов Квинта Смирнского и Нонна. Деятельность поэта Паллада и философа Синесия относится к V в.

Переход к средневековой римской литературе знаменуется появлением христианских писателей, начиная уже с III в.

Глава II ЛАТИНСКИЙ ЯЗЫК

1. ЛАТИНСКИЙ ЯЗЫК И ДРУГИЕ ЯЗЫКИ ИТАЛИИ

Литературные произведения, созданные в древней Италии и дошедшие до нас, разделяются на две группы: 1) памятники, написанные на латинском языке, и 2) памятники, написанные на греческом языке в греческих колониях на юге Апеннинского полуострова (в "Великой Греции") и в Сицилии. Памятники второй группы изучаются в истории греческой литературы; памятники первой группы исследуются в истории латинской, или римской, литературы.

Население древней Италии принадлежало к различным этническим группам. В основном это были италики, составлявшие в середине первого тысячелетия до нашей эры большинство населения Апеннинского полуострова; этруски, населявшие северо-западную часть Италии; греки, колонии которых были расположены главным образом по берегам южной части Апеннинского полуострова и по юго-восточному побережью Сицилии.

Вопрос о происхождении этрусков и об их языке остается нерешенным. Этрусские надписи, написанные заимствованным у греков алфавитом, не расшифрованы. Однако литературных памятников эти надписи, по-видимому, не заключали.

Из италийских племен наиболее значительными были сабельские племена, умбры, оски и латины. Язык умбров лучше всего известен по так называемым "Игувийским таблицам" — бронзовым доскам, найденным в 1444 г. около нынешнего Губбио. Даты надписей на древнейших досках точно не определены; надписи на позднейших досках, вырезанные латинским алфавитом, относятся, вероятно, к началу I в. до н. э. Язык осков также известен из надписей, как и язык сабеллов, но надписи на этом последнем языке крайне скудны. Все эти памятники письменности не имеют литературного значения: они носят юридический или культовый характер.

Особая роль, которая в истории Италии принадлежала латинской ветви италийских племен, принадлежит и латинскому языку. К 200 г. до н. э. весь Апеннинский полуостров подчиняется власти Рима, основание которого как города в собственном смысле слова относится археологами к VIII в. до н. э. Язык латинян, первоначально распространенный на территории приблизительно в 2000 км², ограниченной с юго-запада Тирренским морем, с северо-востока и севера Апеннинами (где жили умбры, сабиняне, эквы и марсы), с северо-запада Этрурией (за рекою Тибром) и с востока владениями самнитов и осков, становится господствующим языком всей Италии и единственной среди других италийских языков литературного речью.

Победоносное проникновение латинского языка во все области Италии (а впоследствии и во внеиталийские страны) сопровождалось и внедрением в этот язык некоторых чужеземных элементов. Об этрусских элементах в латинском языке можно сказать очень мало, поскольку этрусский язык еще не расшифрован, но все-таки некоторые слова, прижившиеся в латинском языке, следует на основании документальных данных признать этрусскими. К таким словам относятся histrio и persona (см. свидетельство Тита Ливия, VII, 2 и подпись под изображением двух людей в масках — ȹersu). Проникновение этих слов (гистрион — актер и персона — маска) вполне естественно в связи с выступлением в Риме этрусских актеров. Этрусскими являются, по всей вероятности, и некоторые названия римских божеств, например Минерва. Само название Рима — Roma — также признается этрусским. Этрусское влияние на латинский язык совершенно понятно, так как в VI в. до н. э. в Риме утвердилась династия этрусков — Тарквиниев ^[1]. Тит Ливий (VII, 36), ссылаясь на указания "писателей" (auctores), говорит, что еще в конце IV в. до н. э. "дети римлян обучались обычно этрусской грамоте, как теперь [т. е. во времена Августа] греческой". В этом свидетельстве должна быть доля правды. Очень вероятно, что при знании нами этрусского языка можно было бы проследить значительное влияние его на латинскую речь.

Воздействие греческого языка на латинский хорошо засвидетельствовано и началось очень рано. Культурно-торговые сношения с греческими (главным образом дорийскими) колониями начались уже в отдаленную историческую эпоху, что находит подтверждение среди других исторических данных и в данных языка — в фонетических особенностях передачи греческих слов в соответствии с древнейшим латинским экспираторным ударением на начальном слоге и с ослаблением или синкопированием благодаря этому ударению следующих безударных слогов слова. Не говоря уже о заимствовании и латинизации собственных греческих имен (Tarentum при греческом Τάρας, Τάραντος, Agrigentum при Ἀκράγας, Ἀκράγαντος, Massilia при Μασσαλία, Aleria при Ἀλαλία — колония на острове Корсике, Hercules, или в древнейшей форме Hercles, при Ἡρακλῆς, Pollux, или в древнейшей форме Pollouces, при Πολυδεύκης, Ulixes при Ὀλυσευς (гомеровское Ὀδυσσεύς), мы находим в латинском языке такие греческие слова, которые совершенно вжились в него и уже не сознавались как иноземные заимствования: machina при дорийском μαχανά, gubernare при κυβερνᾶν, purpura при πορφύρά и т. д. ^[2] Особенно интересны те заимствования из греческого языка, которые указывают на древние культурные связи между греческими колониями и Лацием. На очень раннее проникновение культуры оливы в Италию указывает слово oliva из греческого ἐλαίƒα; на торговые сношения между греками и латинянами — такие слова как hemina при греческом ἡμίνα (мера объема), talentum при τάλαντον (мера веса и денежная единица). Надо, однако, заметить, что и греки в свою очередь заимствовали у латинян слово libra, обратившееся в λίτρα (в историческое время — название сицилийской монеты).

Находясь в теснейшем общении с другими италиками, римляне приняли в свой язык много слов из осского, умбрского, сабинского и иных италийских языков. Такие диалектизмы в латинском языке отражают ту культурно-историческую связь, какая существовала между италиками. Воздействие латинского языка на языки прочих италиков было, безусловно, чрезвычайно велико и повело к исчезновению некоторых из италийских языков и замене их языком латинским не только в письменности, но и в живой речи; что же касается языка литературного, то, как уже указано, латинский язык стал в древней Италии единственным (кроме, разумеется, языка греческого в италийских колониях) языком литературы. В свой собственный состав латинский язык принимал главным образом те слова и формы речи, каких ему не хватало и какие обозначали те предметы и выражали те понятия, с которыми римляне были не знакомы; однако в латинском языке мы находим и такие диалектизмы, проникновение которых в настоящее время объяснить какими-либо культурно-историческими причинами по меньшей мере затруднительно. К такого рода словам относятся, например, слова вроде fur (вор), — слово, проникшее из языка осков и восходящее к греческому φώρ на что указывает фонетика этого слова; такие слова, как turpis, vafer, catus (= acutute у Энния), cascus (= velus). На сабинское происхождение двух последних слов прямо указывает Варрон в сочинении "О латинском языке" (VIII, 46 и VII, 28). В ряде случаев проникновение в литературную речь нелатинских слов достаточно хорошо объясняется происхождением того или другого писателя^[3]. Так, например, слово catus мы находим у Энния, который был родом из Рудий, где говорили на осском языке; crepusculum — излюбленное слово Овидия, уроженца области пелигнов, которое впоследствии вошло в широкий обиход; basium введено, по-видимому, Катуллом. который был родом из транспаданской Галлии; слово vafer с нелатинским f мы находим впервые у авторов кампанской комедии — ателланы и т. д. Другое дело — такие слова, как, например, осское название особой одежды trabea; сакральные слова: cupencus (латинское sacerdos), засвидетельствованное у Вергилия, dirus (dira = mala), februm (= purgamentum — см. Варрон, "О латинском языке", VI, 13), откуда произошло februarius, и т. д. Заимствовал латинский язык и названия некоторых животных, например, ursus, на луканское происхождение которого указывает Варрон (V, 100), осско-сабельское bufo (жаба), осское lupus (в латинском языке ожидалось бы lucus). В связи с развитием у латинян сельского хозяйства находятся, по всей вероятности, заимствования таких слов, как умбро-сабинское название молодого быка — iuvencus, turdus (дрозд), проникшее из греческого языка через посредство осков слово cupa (рукоятка инструмента для выдавливания оливкового масла), кампанское обозначение кривого садового ножа secula (= faix), засвидетельствованное Варроном (V, 137) и продолжающее жить в итальянском segolo. Наряду со словами в исконной латинской фонетической форме мы находим в латинском языке формы слов, свойственные другим италийским языкам, причем часто эти нелатинские формы получают преобладание в литературной речи. Сюда относятся такие "сабинизмы", как Capitolium (при Kapitodium), lacrima (при древнелатинском dacruma), lingua (при dingua). Проникают в литературный язык и такие народные формы, в которых дифтонг au перешел в о: clostrum, codex, colis и т. д.

Если же мы обратимся к языку позднейших памятников римской литературы, то увидим непрерывное обогащение латинского языка заимствовалиями из других языков, с которыми знакомились римляне при расширении границ своего государства.

2. ПЕРИОДИЗАЦИЯ ИСТОРИИ ЛАТИНСКОГО ЯЗЫКА

Подобно другим языкам, латинский язык все время своего существования непрерывно рос и изменялся. Для того чтобы лучше представить себе развитие латинского языка, мы можем разделить его жизнь на несколько периодов, связанных с периодами развития общественно-политической жизни Рима. Стадии развития латинского языка можно наметить следующие: 1) ранняя латынь, которой пользовались древнейшие писатели — Ливий Андроник, Невий, Плавт, Энний, Катон Старший и другие ^[4]; 2) республиканская латынь, до времен Цицерона; 3) классическая латынь, латынь "золотого века", от Цицерона до Августа; 4) латынь "серебряного века", т. е. латинский язык, на котором писали авторы времен ранней Империи; 5) поздняя латынь, до падения Западной Империи; 6) средневековая литературная латынь, существовавшая как особый литературный язык в странах Европы наряду с отдельными национальными литературными языками.

После эпохи Возрождения живой литературный латинский язык отмирает, а "возрожденная" по цицероновским нормам латынь становится по преимуществу языком научной литературы.

На всем протяжении своего существования живой литературный язык сильно изменялся и в своем лексическом, и в своем синтаксическом составе, и в области фразеологии и стилистики. Так, например, язык Плавта очень сильно отличается от языка Цицерона; поздняя латынь Аммиана Марцеллина (IV в. п. э.) — от языка Тацита (I-II вв. н. э.). Что же касается средневековой литературной латыни, то она, в самом своем составе чрезвычайно разнообразная и даже причудливая, ярко отражает национальные и индивидуальные черты отдельных авторов.

Для характеристики первой намеченной нами стадии развития латинского литературного языка — ранней латыни — богатый материал дают комедии Плавта. В них мы находим и литературный и вместе с тем живой разговорный язык, который считали образцовым латинским языком и Цицерон ("Об ораторе", III, 12, 14) и Плиний Младший ("Письма", I, 16, 6), т. е. писатели, отделенные один от другого полуторавековым промежутком. Язык Плавта во всей своей полноте не стал, однако, ни языком классической прозы, ни языком эпоса. Это — язык разговора (драматического диалога), значительно менее условный, чем язык других литературных жанров, с которыми мы знакомы по произведениям Цицерона, Вергилия и других представителей классической латинской литературы. Разговорные обороты, которыми полон язык Плавта, применялись тем же Цицероном в живой речи, но ни в своих ораторских произведениях, ни в теоретических сочинениях Цицерон их не допускал, как не допускали их и позднейшие представители серьезной художественной литературы.

Вторую стадию развития латинского литературного языка — республиканскую латынь до времен Цицерона — мы знаем гораздо хуже ранней латыни, потому что до нас дошло очень мало текстов, которые могли бы сколько-нибудь полно осветить эпоху от Плавта до Цицерона в отношении языка. Но если эпоха Плавта и Энния создала язык литературной поэзии, то этот второй период создал язык литературной прозы, родоначальником которой является Катон Старший, одно из произведений которого — трактат "О сельском хозяйстве" — сохранилось до наших дней, хотя, по-видимому, и в несколько подновленном в отношении языка виде. О том, что в этот период создалась литературная проза, свидетельствуют как дошедшие до нас отрывки из речей Гракхов, так и риторический трактат неизвестного автора (Auсtor ad Herennium), написанный во время юности Цицерона. Этот период, заканчивающийся первыми десятилетиями I в. до н. э., отмечен в истории Рима напряженной борьбой между аристократической партией сената и партией демократической — борьбой между Суллой и Марием.

Следующий период — "золотой век" латинского литературного языка — известен нам очень хорошо. Благодаря тому что до нас дошли и произведения Цицерона, и записки Юлия Цезаря, и произведения таких поэтов, как Лукреций, Катулл, Вергилий, Гораций, и других крупных представителей римской литературы, мы можем видеть, какого совершенства достиг латинский язык и в области поэзии и в области прозы. Если Лукреций, который был современником Цицерона, и жалуется еще на "нищету родного языка" для выражения философских понятий, если его яркая речь (и в морфологии, и в словоупотреблении, и в синтаксисе) еще не отлилась в совершенные и законченные формы, то в произведениях Цицерона, Цезаря и поэтов эпохи Августа мы находим уже тот классический язык, который, при всем разнообразии его у отдельных писателей, становится на будущие времена нормой латинского языка, нормой, которой старались следовать писатели эпохи Возрождения и которая остается основой и для новой латыни. Этот литературный латинский язык, который мы называем "языком Цицерона", завоевал свои права далеко не без борьбы. Убедительным свидетельством тому служит проза современника и противника Цицерона — историка Саллюстия, старавшегося внедрить в литературную речь архаические формы языка, по всей вероятности, на основании языка Катона и других ранних прозаиков. Но победа в этой борьбе осталась на стороне писателей, стремившихся, подобно Юлию Цезарю, к ясности и простоте латинской речи.

Жизненность латинского языка "золотого века" римской литературы сказалась в том, что он, будучи не искусственно созданной, а естественной литературной речью, продолжал развиваться и в эпоху "серебряного века", достигнув огромной силы и красоты у Тацита и Ювенала, а у Марциала — свободного изящества и остроты. Очень характерным произведением этой эпохи является роман Петрония — его "Сатуры" (известные под неправильным заглавием "Сатирикон"). Этот памятник, дошедший до нас только в очень небольшой части, исключительно ценен для изучения живого латинского языка, для изучения той "вульгарной" латыни, какая послужила основой для романских языков и которую мы знаем очень мало по памятникам более ранней письменности. В своем романе Петроний заставляет действующих лиц, принадлежащих по своему происхождению к низам общественной лестницы, говорить их обычным разговорным языком со всеми своеобразными особенностями лексики и синтаксиса. Латинская речь этих действующих лиц уже совершенно не похожа на литературный язык Цицерона или Тацита и дает нам возможность видеть, что со времен Плавта латинский язык народа претерпел коренные изменения, но вместе с тем именно благодаря сопоставлению Петрония с Плавтом специалисты-филологи имеют возможность проследить историю развития живой народной латыни на протяжении почти трех столетий. Кроме того Петроний в речи выведенного в его "Сатурах" ритора дает образец и чистого литературного языка своей эпохи.

Язык поздней литературной латыни продолжает развиваться, следуя в общем тем нормам, какие установились в "золотом" и "серебряном" веках, но отнюдь не стесняя себя отказом от новых достижений и добытых ранее богатств латинской речи. Произведения писателей позднего периода сильно разнятся между собой по стилю; так, например, в произведениях ритора Фронтона ясно видна его любовь к архаизации латинского языка, тогда как его современник Авл Геллий пишет языком простым и ясным, стремясь в своих "Аттических ночах", большая часть которых посвящена филологическим вопросам, передать стиль безыскусственного рассказа или анекдота. Исключительный интерес для истории литературной латинской речи этой эпохи представляют сочинения соотечественника Фронтона — Апулея, писавшего изысканным, нарядным и вместе с тем чрезвычайно живым языком. По его произведениям, главным образом по его "Метаморфозам", прекрасно видно, какого богатства, яркости и разнообразия достиг латинский язык ко второй половине II в. н. э.

В дальнейшем своем развитии литературный латинский язык чрезвычайно мало отражает те явления, какие происходят в живом разговорном языке. Проникновение этого языка в латинскую письменность можно, однако, проследить по эпиграфическим памятникам и по переводам произведений христианской литературы уже со II в. н. э., в которых применялась "вульгарная" латынь для того, чтобы сделать эти произведения доступными для широких масс. Одним из такого рода памятников является частично дошедший до нас ранний перевод библейских текстов, так называемая Itala.

Кроме произведений авторов, сочинения которых подлежат рассмотрению в истории римской литературы и являются для нас предметом изучения как относящиеся преимущественно к произведениям литературы художественной, ценные сведения по истории латинского языка мы находим и в сочинениях древних римских филологов, или "грамматиков". Крупнейшими из них были: Марк Теренций Варрон, старший современник Цицерона; Веррий Флакк, живший при Августе; Проб и Плиний Старший (I в. н. э.); упомянутый уже Авл Геллий и Велий Лонг (II в. н. э.); Марий Плотий Сацердот (III в. я. э.); Ноний Марцелл, Донат, Харисий и Диомед (IV и V вв. н. э.) и Присциан, крупнейший филолог VI в. н. э.

Произведения латинской литературы написаны латинским алфавитом, который лишь в немного измененном виде существует и в наши дни. Латинский алфавит представляет собою видоизмененный греческий в так называемой халкидской его разновидности. Греки из Халкиды на острове Эвбее уже в глубокой древности вывели колонии в Кумы и в другие места на побережье Кампании. Так как эти колонии играли очень значительную роль в торговых сношениях с Италией и, в частности, с Лацием, а также и в распространении всей многообразной греческой культуры на Апеннинском полуострове, то совершенно понятно и заимствование римлянами у этих халкидских соседей искусства письма и алфавита. Но вследствие того, что звуки латинского языка не вполне совпадали со звуками языка греческого, в окончательной своей форме латинский алфавит несколько отошел от греческого, а кроме того, немного изменилась и форма отдельных букв. Первое отступление от греческого алфавита выразилось в исчезновении знаков трех греческих придыхательных согласных ^[5]. Из других видоизменений следует отметить введение особого знака для звука Γ-G (вероятно, ок. 300 г. до н. э.), который, однако, в некоторых случаях обозначался в силу традиции по-старому: С (в сокращениях собственных имен)."

Глава III ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ РИМСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. ИЗУЧЕНИЕ РИМСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В ДРЕВНОСТИ

Изучение литературных произведений в Риме началось, по словам Светония ("О грамматиках", 2), с того времени, как в Рим приехал греческий ученый Кратет в качестве посла пергамского царя Евмена II. Это было в период между второй и третьей Пуническими войнами, около 169 г. до н. э. Кратет вынужден был задержаться в Риме, потому что сломал себе ногу, и в течение своего пребывания там стал читать публичные лекции на филологические темы. Кратет и его ученик, стоик Панетий, с которым был дружен Сципион Эмилиан, равно как и другие почитатели Кратета, пробудили у римлян живой интерес к литературоведению.

Светоний сообщает, что некий Гай Октавий Лампадион (во второй половине II в. до н. э.) занимался критикой текста древних латинских поэтов, причем главным образом сочинений Невия, "Пуническую войну" которого Лампадион разделил на семь книг. О работе его над текстом "Анналов" Энния мы знаем по сообщению Авла Геллия ("Аттические ночи", XVIII, 5, 11).

Однако первым настоящим римским литературоведом следует считать плодовитого поэта конца II и начала I в. до н. э. Луция Акция. Из тех до крайности скудных отрывков, какие дошли до нас от литературоведческих сочинений этого драматурга^[6] видно, что он занимался историей и греческой и молодой римской литературы. Так, в книге I своих "Дидаскалий" Акций, по свидетельству Авла Геллия, доказывал на основании анализа содержания гомеровских поэм и произведений Гесиода, что Гесиод был старше Гомера ("Аттические ночи", III, 11, 4). Занимался Акций и вопросами римской литературной хронологии (см. Цицерон, "Брут", § 72 и 229) и, по всей вероятности, положил начало исследованию комедий Плавта и установлению подлинности или подложности отдельных из них (Авл Геллий, там же, III, 3, 9).

Литературоведением занимались и другие римские поэты, современники Акция. Следы таких занятий видны в "Сатурах" Луцилия (фр. 341, 437 и др. по изд. Маркса), который живо интересовался филологическими вопросами, равно как и другие члены кружка Сципионов. В "Сатурах" Луцилия имеются и следы литературной полемики, которая в его времена, видимо, уже получила достаточное развитие, что явствует из прологов комедий Теренция, вступавшего в принципиальные споры с Лусцием Ланувином (см. прологи к комедиям "Евнух", "Андрианка", "Самоистязатель" и "Формион").

Среди римских литературоведов после Акция и до Марка Теренция Варрона следует отметить деятельность Порция Лицина, от произведений которого дошло несколько трохаических стихов, посвященных истории римской литературы и сохраненных нам Авлом Геллием (XVII, 21, 45) и Светонием ("Жизнь Теренция", 1) и Волкация Седигита, написавшего стихотворную книгу "О поэтах", в которой он, между прочим, устанавливал, по примеру греческих филологов, канон римских драматургов, писавших "комедии плаща", и отводил первое место Цецилию, второе — Плавту, а Теренцию всего лишь шестое из десяти.

Но крупнейшим из римских литературоведов ранней эпохи республики следует, по всем данным, считать специалиста-филолога Луция Элия Преконина Стилона. Оценка деятельности Элия Стилона очень затруднена, однако, тем, что от его сочинений, как и от работ его предшественников-филологов, остались только разрозненные фрагменты. Тем не менее значение его деятельности видно по сочинениям таких крупных римских ученых, как Марк Теренций Варрон и Цицерон, которые оба были его учениками. Стилон занимался толкованиями древних гимнов жреческой коллегии салиев (см. Варрон, "О латинском языке", VII, 2) и исследованием комедий Плавта, признав из всех, ходивших под его именем, подлинными лишь двадцать пять пьес (см. Авл Геллий, III, 3, 12). Исследованием литературных произведений занимались и современники Элия Стилона — Аврелий Опилл и Сервий Клодий ^[7].

Изучение римской литературы, основание которому было положено перечисленными выше авторами, достигло значительных успехов во времена Цицерона. Крупным литературоведом этой эпохи был в Риме старший современник Цицерона, ученый-энциклопедист Марк Теренций Варрон Реатинский. От всех литературоведческих сочинений Варрона, как и от большинства его произведений, сохранились лишь заглавия и ничтожное количество разрозненных фрагментов, по которым весьма трудно судить не только о содержании его историко-литературных работ, но в некоторых случаях даже и об их темах. Заглавия нескольких из этих сочинений, перечень которых дан Иеронимом ^[8], остаются загадочными. Однако по свидетельствам древних авторов (главным образом по свидетельствам Авла Геллия — III, 3 и XVII, 21) можно составить понятие о трудах Варрона и даже о методах его работы ^[9].

У Цицерона не было специальных историко-литературных сочинений, кроме его истории античного красноречия, изложенной в диалоге "Брут". Но что касается отдельных вопросов стилистики, композиции литературных произведений (преимущественно ораторских), то об этом много замечаний рассеяно по разным произведениям Цицерона. В речи "За поэта Архия" Цицерон говорит о важности литературных произведений как для общества, так и для отдельных людей.

По сочинениям Цицерона, в частности по его письмам, видно, что литературные проблемы в его время занимали не одних только специалистов, но живо интересовали и более широкие круги римского общества. Не говоря уже о детальной разработке проблем ораторского искусства (трактаты "Оратор", "Об ораторе" и другие), Цицерон затрагивает и общие, философские проблемы творчества, например вопрос о природном даровании и мастерстве^[10], а также принимает участие в полемике между сторонниками старых поэтических традиций и "новыми" поэтами, приверженцами александрийской школы. Переписка Цицерона дает очень интересный материал касательно литературных споров в Риме.

Особенно важны для освещения литературоведения этой эпохи произведения двух современных Цицерону поэтов, принадлежавщих к различным школам, — Лукреция и Катулла. В лице Лукреция, одного из крупнейших поэтов мировой литературы, мы встречаем сторонника серьезного поэтического творчества, считающего поэзию сильнейшим средством для проникновения в сущность законов мироздания, но вместе с тем, нисколько не принижающего ее и не сводящего ее значения до степени вспомогательного дидактического приема.

В "золотом веке" римской литературы теоретические проблемы ее становятся предметом специальных обсуждений и исследований. Дошедшее до нас послание Горация к Пизонам, или "Искусство поэзии", хотя и не представляет собою систематической теории поэзии, но, как и некоторые другие его произведения, особенно же послание к Августу, содержит ряд наставлений, показывающих большую глубину опыта и знаний в области литературоведения, накопленных римлянами к этому времени. В самих поэтических произведениях этой эпохи встречаются (например, в оправдательном послании Овидия к Августу — "Тристии", II) рассуждения на литературоведческие темы. Подобные же рассуждения находим мы и у позднейших римских писателей (например, в "Сатурах" Петрония).

Крупнейшим произведением по теории литературы было произведение "Об образовании оратора" Марка Фабия Квинтилиана; в этом трактате (в книге X) дан очень интересный обзор греческой и римской литературы. Весьма важное значение имеет для истории ораторского искусства "Диалог об ораторах" Тацита.

Ко времени Квинтилиана относится и деятельность Марка Валерия Проба, о котором мы знаем главным образом по биографии, написанной Светонием. Деятельность Проба направлена была преимущественно на критику текста и подготовку доброкачественных изданий отдельных римских авторов. Мы знаем о его изданиях Лукреция, Вергилия, Горация, но в какой мере отразилась работа Проба на имеющихся в наше время текстах римских авторов, решить невозможно.

Специально биографиям римских писателей были посвящены некоторые сочинения Светония, находившегося в дружеских отношениях с Плинием Младшим, в письмах которого много места отводится литературным вопросам.

Из писателей-филологов позднейших времен следует отметить Авла Геллия, жившего во II в. н. э. Его "Аттическим ночам" мы обязаны тем, что сохранились многие отрывки из утраченных римских авторов. Одна из наиболее цепных для истории и теории античной литературы глав этого сборника — рассуждение о переделке Цецилием Стацием комедии Менандра (II, 23).

В более поздние времена деятельность римских "грамматиков" в области литературоведения сосредоточивается преимущественно на толковании произведений отдельных авторов. Асконий Педиан (III в.) составляет комментарии к речам Цицерона, Элий Донат занимается комментированием Теренция и Вергилия, которым занимается и Сервий (оба жили в IV в.); Макробий (начало V в.) дает любопытный комментарий к "Сну Сципиона" Цицерона и сообщает много ценного материала из древнеримской литературы; большой интерес представляет и его исследование текста Вергилия.

Особо надо отметить христианского ученого Иеронима (ок. 348-420 гг.), который в своей переработке хроники Евсевия дает много хронологических указаний по римской литературе. Хотя сообщения Иеронима и очень сжаты, а в приводимых им датах много недостоверного, но тем не менее он дает ценный материал, часто восходящий к утраченным сочинениям Светония и других античных историков, на что указывает и сам Иероним (Предисловие к хронике, 3).

Начиная с Гая Октавия Лампадиона, многие римляне занимались приведением в порядок текста древних писателей, писали к ним комментарии и т. д. Огромное большинство этих работ остается нам не известным, но кое-что от них сохранилось. Так, например, сохранились стихотворные изложения содержания комедий Плавта, дидаскалии к его "Псевдолу" и "Стиху", комментарии и схолии к Теренцию, Цицерону, Вергилию, Горацию, Ювеналу и некоторым другим авторам. По большей части эти схолии относятся к очень поздней эпохе и часто приписаны в рукописях каким-нибудь знаменитым комментаторам, которым, однако, не принадлежат. Наряду со значительным количеством неточностей и даже нелепостей, схолии дают и ценный материал для понимания текстов, которые они комментируют.

2. ЗАНЯТИЯ РИМСКОЙ ЛИТЕРАТУРОЙ В СРЕДНИЕ ВЕКА

Нашествия варваров в V-VI вв. н. э. вызвали оживление интереса к произведениям античных авторов в Италии, старавшейся сохранить свою национальную культуру, которой угрожала гибель от иноплеменников. Но христианская церковь, влияние которой все больше и больше усиливалось, отнюдь не благоприятствовала сохранению и изучению сочинений древних авторов. С точки зрения рядовых деятелей христианской церкви, языческие авторы годились только для школьных целей и для извлечения из них материала в защиту христианских догматов. Однако у виднейших представителей христианской церкви была очень важная причина изучения классических латинских авторов в первые века распространения и укрепления христианства. "Отцы церкви" — Лактанций, Амвросий Медиоланский (Миланский), Иероним, Августин — изучали произведения классических римских авторов не только из интереса к их творениям, но и для того, чтобы совершенствовать свои проповеди в угоду слушателям, привыкшим к красноречию языческих ораторов. А после падения в 476 г. Западной Римской империи наиболее культурные представители христианской церкви проявляли особую заботу о сохранении памятников римской литературы. Особенно важна в этом отношении деятельность видного государственного деятеля Остготского королевства и ученого Кассиодора (ок. 480 — ок. 575 гг.), основателя монастыря в южной Италии, где, согласно его указаниям, переписывались латинские рукописи, и Исидора Севильского (ок. 570-636 гг.), автора "Начал" (Origines), — своего рода энциклопедии классической учености^[11]. Оба эти деятеля стремились примирить античную культуру с христианством.

В VII в. важную роль в сохранении остатков античной культуры сыграли ирландские миссионеры. Еще в V в. в Ирландию бежали из Галлиж последние представители античной образованности, знакомые не только с римской, но и с греческой литературой. Преемники их, переправляясь Ирландии на континент и основывая там монастыри, насаждали в них научные знания и заботливо относились к памятникам классической литературы, поощряя монахов к переписыванию рукописей.

Но, вообще говоря, период средневековья от VI в. до конца XI в., т. е, до расцвета схоластики, был временем упадка классической филологии. Средневековый Запад этих времен знакомился с античностью почти исключительно по сочинениям Марциана Капеллы (V в. н. э.), составившего, энциклопедию "семи свободных искусств" под аллегорическим названием — "Бракосочетание филологии и Меркурия" (De nuptiis Philologiae et Mercurii), Кассиодора, философа Боэция (470-524 гг.) ^[12] и Исидора Севильского.

Несмотря, однако, на упадок классической филологии в средние века,, эта наука обязана средневековым монастырям сохранением многих произведений классической литературы, которые усердно переписывали в монастырских скрипториях. Наиболее выдающиеся мастерские письма находились в Италии в Монте-Кассино (основан был этот монастырь Бенедиктом Нурсийским в 529 г.) и Боббио (основанном в 612 г. ирландским миссионером ученым монахом Колумбаном), в Германии — в Санкт-Галленском монастыре (в нынешней Швейцарии у Боденского озера, основан учеником Колумбана Галлом в 614 г.), во Франции — в Корби (основан в 662 г.) ^[13].

В конце VIII в. Карл Великий (742-814) приглашает из Италии, Британии и Ирландии ученых и всячески старается распространять просвещение. Главным деятелем этого "Каролингского возрождения" был англосаксонский монах Алкуин (735-804 гг.), которого Карл убедил перейти к нему на службу, поставил во главе придворной школы и сделал аббатом Турского монастыря. Алкуин обучал монахов переписыванию рукописей, и благодаря его деятельности сохранились многие памятники античной литературы (сохранению, например, произведений Тацита и Лукреция мы обязаны в конце концов деятельности Алкуина). В каролингских скрипториях тексты переписывались чрезвычайно внимательно и старательно, и работа писцов проверялась лучшими монастырскими учеными. Во времена Карла Великого вырабатывается особый тип очень изящного и удобочитаемого письма, так называемый "каролингский минускул" — родоначальник современного латинского курсива и печатного шрифта. Лучшие списки римских авторов, не считая немногих рукописей более древнего времени, относятся к Каролингскому периоду.

После. "Каролингского возрождения" интерес к древним латинским авторам начинает угасать. Наиболее известными остаются Вергилий, которого Данте делает своим путеводителем по Аду и Чистилищу и который считался провозвестником христианства (его "Энеида" и особенно четвертая эклога толковались в средние века аллегорически), Теренций, Овидий, бывший как певец любви излюбленным поэтом трубадуров, Гораций, Лукан, Стаций, Ювенал и Персий. Часто цитируются риторические и философские произведения Цицерона и его "Сон Сципиона", текст которого был сохранен Макробием.

3. РАБОТЫ ПО РИМСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ В ЭПОХУ ВОЗРОЖДЕНИЯ. ТРУДЫ УЧЕНЫХ XVI в.

В противоположность большинству северных стран Европы, в которых в период средневековья единственными носителями образованности были монастыри и духовенство, в Италии были и светские люди, продолжавшие интересоваться античной литературой. Этот интерес развивается и крепнет вместе с развитием городской буржуазной культуры, вступающей в борьбу с культурой феодальной. В Италии городская культура достигает расцвета уже в XIV в. Это широкое культурное движение, которое носит название Ренессанса, или Возрождения, привело к перевороту во всех областях культуры и, в частности, возбудило живой интерес к античной литературе. Ко времени Возрождения появилась острая потребность в античных текстах, которые были или недоступны для большинства мирян, так как хранились в монастырях, или же были переписаны невежественными переписчиками со множеством ошибок, потому что искусство письма в XIV-XV вв. очень упало сравнительно с превосходным мастерством Каролингского периода. И вот появляются страстные собиратели списков произведений античных авторов, с неослабным и живым интересом относящиеся к древним латинским писателям. Этот период мощного возрождения античности связан в первую очередь с именами Петрарки (1304-1374 гг.) и Боккаччо (1313-1375 гг.), которые были ревностными коллекционерами текстов римских авторов. Из многих других деятелей этого периода в Италии следует также упомянуть гуманиста Томмазо Парентучелли, ставшего в 1447 г. римским папой под именем Николая V и обогатившего рукописями латинских авторов Ватиканскую библиотеку, Никколо Никколи (1363-1437 гг.), Поджо Браччолини (1380-1459 гг.), хорошо известного своими "Фацетиями", и двух крупных меценатов — Козимо и Лоренцо Медичи (правителей Флоренции в 1434-1464 и в 1469-1492 гг.), создателей знаменитой Лаврентийской библиотеки. Петрарке наука обязана находкой речи Цицерона за поэта Архия и писем Цицерона к Аттику, брату Квинту и Марку Бруту; Боккаччо нашел списки Тацита, Варрона, Марциала, Авзония и др.; главными находками Браччолини были 20 комедий Плавта, Лукреций, 10 речей Цицерона, Квинтилиан, Витрубий, I-VI книги "Анналов" Тацита и др. Среди выдающихся ученых итальянского Возрождения следует упомянуть Анджело Полициано (1454-1494 гг.) и Пико-делла-Мирандола (1463-1494 гг.). К этому же периоду относится и деятельность знаменитого издателя античных текстов Альда Мануция (1449-1515 гг.). Так же как Данте, "последний поэт средневековья и в то же время первый поэт нового времени" ^[14], Петрарка и Боккаччо не только преклоняются перед древнеримской литературой, но на основе ее создают язык литературной прозы и поэзии. "Для итальянцев времен Возрождения, — говорит академик М. М. Покровский, — деятели и события римской империи были как бы современными: мы знаем, например, что арестованные убийцы тирана Александра Сфорца вдохновились описанием заговора Катилйиы, а еще раньше Кола ди Риенци, под влиянием изучения римской юриспруденции, сделал попытку возродить римский народный трибунат" ^[15] и т. д. Это живое отношение к древности составляет основу изучения римской литературы в Италии эпохи Возрождения, но строго научный подход к изучению античной литературы далеко еще не выработался в это время; в частности, приемы критики текста остаются чрезвычайно произвольными.

В XVI в. изучение античной литературы сосредоточивается преимущественно во Франции и Нидерландах, а критическая работа над текстами связана в первую очередь с именами таких ученых, как Эразм Роттердамский (1466-1536 гг.), Гильом Бюде (1467-1540 гг.), Иосиф Скалигер (1540-1609 гг.), Липсий (1547-1606 гг.) и Казобон (1559-1614 гг.). Главный интерес во Франции возбуждает римская литература: Роберт Этьенн (1531-1598 гг.), Дени Ламбин (1520-1572 гг.), Марк Мюре (1526-1585 гг.) отдают ей все свои научные силы и создают ряд изданий и комментариев, полных ценными и весьма живыми толкованиями текста. Такие издания, как "Гораций" и "Лукреций" Ламбина, до наших дней остаются чрезвычайно важными для толкования этих поэтов, несмотря на произвольный порою подход к изучению текстов, который, однако, продиктован настоящим живым отношением к древним писателям ^[16].

4. РАБОТЫ ПО РИМСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ В XVII-XVIII вв. И В НОВОЕ ВРЕМЯ

В XVII и XVIII вв. появляется большое количество изданий текстов римских авторов, среди которых особенно важны работы английского ученого Ричарда Бентли (1662-1742 гг.), обладавшего поразительным критическим чутьем и известного в науке римской литературы изданиями Горация и Теренция ^[17].

Научная критика текста, заключающаяся в двух основных процессах — рецензии, т. е. выборе из всех наличных списков того или другого текста лучшего чтения, и эмендации, т. е. уничтожении ошибок, попадающихся даже в лучших рукописях, — получила свое настоящее начало в "Трактате о дипломатике" (De re diplomatica) бенедиктинца Жана Мабильона (1632-1707 гг.), происходившего из крестьян французской провинции Шампани. Приложение же критического метода к классическим текстам развивалось главным образом благодаря немецким ученым — Ф. А. Вольфу (1759-1824 гг.), Иммануилу Беккеру (1785-1871 гг.) и Карлу Лахманну (1793-1851 гг.). Но работы этих ученых, несмотря на всю их значительность, страдают гиперкритикой, т. е. чрезмерным недоверием к рукописной традиции; а основной ошибкой Беккера было то, что он считал древнейшие списки непременно за лучшие, тогда как поздние списки могут восходить (и часто восходят) к более надежному, но утраченному оригиналу, а древнейшие основываться на худших текстах. Работы Вольфа и Лахмапна по Гомеру подверглись в свое время весьма убедительной критике русского ученого Ф. Ф. Соколова ^[18], а произвольные "исправления" (конъектуры) Лахманна в его, вообще говоря, весьма цепном издании поэмы Лукреция, теперь в большинстве случаев отвергаются.

Но в наши дни работа над текстами римских авторов поставлена на лучшие основания, и критика текста большинством ученых-классиков производится на принципах консервативного, а не конъектурального подхода к рукописям, т. е. стремится как можно бережней относиться к рукописной традиции.

История римской литературы, которой занимаются ученые-классики со времен Возрождения, в настоящее время основательно разработана. Первый труд, который можно назвать "Историей римской литературы", появился сравнительно очень поздно, а именно в 1697 г. Это сочинение Иоанна Альберта Фабриция, вышедшее в Гамбурге. Называется оно "Латинская библиотека" (Bibliotheca Latina) и представляет собой хронологический список латинских авторов с их биографиями, указанием их сочинений, перечнем их изданий и переводов на новые языки. Несмотря на отсутствие в этом сочинении какой бы то ни было научной системы, оно настолько значительно как сводка материала, что несколько раз переиздавалось вплоть до 1858 г. Современник Фабриция Функций в сочинении "О происхождении, детстве, юности, зрелом возрасте, приближающейся старости, бодрой старости и о бездейственной и дряхлой старости латинского языка" (De origine et pueritia, de adolescentia, de virili aetate, de imminente senectute, de vegeta senectute, de inerti ac decrepita senectute linguae latinae), вышедшем в Гиссене в 1720 г., делает уже попытку систематического изложения развития римской литературы. Как ни фантастичны порою домыслы в шеститомном сочинении Функция и как ни идеалистичны его построения, все же его история римской литературы имеет то значение, что в ней развитие литературы рассматривается в связи с историческим развитием римского народа. В дальнейших трудах по истории римской литературы у Бернгарди (Grundriss der römischen Literatur. Галле, 1872), у Риббека (Geschichte der römischen Dichtung. Штуттгарт, 1887), у Ламарра (Histoire de la littérature latine depuis la formation de Rome jusqu'à la fin du gouvernement république. Париж, 1901, и Histoire de la littérature latine au temps d'Auguste. Париж, 1907) и y некоторых других авторов видно стремление идти по пути, намеченному Функцием и его предшественниками вроде Марка Антония Сабеллика (ум. в 1506 г.), т. е. рассматривать литературу в связи с развитием умственной, общественной и политической жизни римского народа, но чисто статистическое направление Фабриция нашло себе многих последователей, главным образом в нашем столетии. Особенно это еидно в "Истории римской литературы" Шанца, переработанной Гозиусом (т. 1-4, Мюнхен, 1930-1936), которое в этой переработке обратилось в чистый справочник или даже библиографический каталог. То же, в сущности, можно сказать и об "Истории римской литературы" Тейфеля, вышедшей в повой переработке Кролля и Скутша в 1913-1920 гг. Оба эти издания очень удобны и полезны благодаря чрезвычайно подробно и тщательно подобранным свидетельствам и библиографическим данным, но полноценной историей римской литературы они не могут быть названы.

5. ИЗУЧЕНИЕ РИМСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В СССР

Занятия римской литературой в России начались, строго говоря, лишь в XVIII столетии, после открытия в конце XVII в. Славяно-греко-латинской академии, из питомцев которой вышли первые профессора древнеклассической литературы в Московском университете — Н. Н. Поповский и А. А. Барсов. В XVIII в. и в начале XIX появляется ряд переводов римских авторов. Отчасти по распоряжению Петра I исполняются переводы Квинта Курция, Горация, Вергилия. Особенно интересны переводы эклог Вергилия, сделанные А. Ф. Мерзляковым, и перевод "Энеиды" Петрова (посвящение датировано 1 января 1770 г.), замечательный по своему изяществу и точности. Важное значение в XIX в. имело издание под редакцией П. М. Леонтьева пятитомного сборника "Пропилеи", в котором появляются интересные статьи по римской литературе Н. М. Благовещенского, известного своим превосходным изданием сатир Персия с переводом и комментариями (СПб., 1873), а также монографией о Горации, "Мысли о первоначальном различии римских патрициев и плебеев в религиозном отношении" Д. Л. Крюкова и другие статьи. В 1869 г. выходит большая и основательная работа И. В. Помяловского "Марк Теренций Варрон Реатинский и Мениппова сатура" и затем его труды по римской эпиграфике. В 1873 г. В. И. Модестов издает большое научное руководство по истории римской литературы, неоднократно переиздававшееся и до сих пор не утратившее своего значения. При Московском университете в 1868 г. защищает свою капитальную работу "О сатурнийском стихе" (на латинском языке) Ф. Е. Корш. И. В. Цветаев работает в области италийской эпиграфики и диалектологии. Выходит много статей в "Журнале Министерства народного просвещения", в "Филологическом обозрении" и в "Гермесе". Среди монографий по римской литературе появляются две крупных работы по Марциалу — А. В. Олсуфьева (М., 1891) и А. И. Малеина (СПб., 1900) и много других работ учеников Помяловского, Корша и др. Среди изданий текстов античных авторов следует упомянуть издания ранних латинских поэтов Лукиана Миллера.

Работы филологов-классиков после Великой Октябрьской революции, помимо разработки специальных проблем, доступных ученым специалистам, имели целью ознакомить возможно более широкие слои советского общества с тем замечательным наследием античного мира, которое было мало или же совсем неизвестно людям, не занимавшимся детальной разработкой проблем классической филологии. Это стремление выразилось в первую очередь в издании многочисленных переводов произведений античной литературы со вступительными статьями, комментариями и всевозможным пояснительным материалом, показывающим роль античной культуры в мировой истории. В области римской литературы наша наука может с полным правом гордиться новыми переводами Плавта, Теренция, Лукреция, Катулла, Горация, Петрония, Катона, Цицерона, Плиния Младшего, Лукана, Апулея и других римских авторов. Все эти переводы снабжены подробными комментариями и статьями, позволяющими и не знающим латинского языка ориентироваться в римской литературе. Следует отметить, что молодые советские филологи-классики дали ряд хороших монографий по римской литературе, защитив их в качестве диссертаций.

Специально истории римской литературы посвящены три работы, вышедшие за последние десятилетия: "История рижской литературы" акад. М. М. Покровского, изданная Академией наук СССР в 1942 г.; "Римская литература" проф. И. М. Тройского, составляющая вторую половину его "Истории античной литературы", вышедшей в Ленинграде в 1946 г., которая в настоящее время переиздается. В 1954 г. в Москве вышла "История римской литературы" под общей редакцией Н. Ф. Дератани. В этой книге дана достаточно подробная библиография сочинений русских ученых по истории римской литературы.

РАННЯЯ РИМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Глава IV НАЧАЛО РИМСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. ЛИВИЙ АНДРОНИК

1. РАННЯЯ РИМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА И ПИСЬМЕННОСТЬ

Ввиду того что римскую литературу, точнее — ее памятники, связанные с письменностью, принято считать наследницей литературы греческой, уместно будет напомнить, что древнейший памятник греческой литературы — поэмы "Илиада" и "Одиссея", создание которых вероятнее всего относить к IX и VIII вв. до н. э.^[19], — получил свою более или менее окончательную форму в VI в. до н. э., т. е. в то время, ог которого дошли до нас древнейшие памятники латинской письменности — надписи на "пренестинской заколке" (Fibula Praenestina — CIL, XIV, 4123) и на обломке каменного столба, найденного на римском форуме в 1899 г. (CIL, 12, 1) ^[20], а также надпись на вазе, найденной у основания Квиринала в 1880 г.^[21]

Таким образом, начало римской письменности относится к тому времени, когда греки в гомеровских поэмах и в лирике Архилоха, Алкея, Сапфо и Анакреонта создали крупнейшие произведения, которые были закреплены на письме и вошли в сокровищницу мировой литературы. Но начало римской письменной художественной литературы обычно относят к значительно более позднему времени, а именно — к эпохе утверждения господства Рима в Италии и к окончанию первой Пунической войны, т. е. к III в. до н. э. Первым же римским поэтом считается грек из Тарента — Ливий Андроник, который перевел на латинский язык "Одиссею", поставил на "Римских играх" в 240 г. до н. э. первую свою пьесу на латинском языке и сочинил гимн Юноне в 207 г. Дату постановки пьесы Ливия Андроника и принято считать началом римской художественной литературы.

Таким образом, начало римской литературы относится к тому времени, когда литература греков уже пережила свой расцвет в произведениях Эсхила, Софокла и Эврипида и продолжала свое развитие главным образом не и самой Греции, а в Александрии египетской и была представлена такими поэтами, как Феокрит, Каллимах, Аполлоний Родосский и Эвфорион ^[22].

2. ДАННЫЕ О ДРЕВНЕЙШЕЙ ЛАТИНСКОЙ ПОЭЗИИ И О СТИХОСЛОЖЕНИИ

Доказывая несамостоятельность римской поэзии и зависимость ее от поэзии греческой, эллинистической, ссылаются обычно на то, что латинское стихосложение всецело зависит от греческого: размеры, применяемые в драматических произведениях, дактилический гексаметр с его разновидностью — элегическим дистихом и, наконец, лирические размеры Катулла, Горация и др. все чисто греческие. Относительно древнейшего размера римлян и латинян — сатурнийского стиха — и то существует мнение, что этот размер вовсе не италийского происхождения, а тоже греческий, только искаженный латинянами ^[23]. Это последнее мнение в настоящее время не находит сторонников. Продолжает существовать гипотеза и даже теория, что этот saturnius, или faunius versus, представляет собою стихотворный размер, построенный на чередовании ударяемых и неударяемых слогов ^[24], а не на чередовании кратких и долгих, подобно греческому стиху.

До нас дошли лишь чрезвычайно скудные примеры сатурнийских стихов, из которых наиболее достоверны эпиграфические памятники (гимн или молитва жреческой коллегии арвальских братьев, надгробные надписи фамилии Сципионов III-II вв. до н. э., посвятительная надпись того же приблизительно времени, так называемая Dedicatio Sorana — CIL, Χ, 5708), фрагменты из "Одиссеи" Ливия Андроника и фрагменты Невия, в том числе и его автоэпитафия, сохраненная Авлом Геллием (I, 24). Такие же памятники, как гимн жреческой коллегии салиев, который был непонятен не только простым смертным (Гораций, "Послания", II, 1, 86-89), но, по свидетельству Квинтилиана, и самим жрецам (Квинтилиан, "Об образовании оратора", I, 6, 40: Saliorum carmina vix sacerdotibus suis satis intellecta), ритуальные тексты, приводимые Катоном в его трактате "О земледелии" (например, молитва Марсу в гл. 141), пословицы и поговорки, извлекаемые из текстов Плавта или Петрония, — все это материал для суждения о строении сатурнийского стиха крайне ненадежный и недостоверный. Что же касается текстов, дошедших в прозаической передаче у Тита Ливия (например, I, 32; XXII, 1; XL, 46 и др.) или "Стихотворения о нравах" (Carmen de moribus) Катона, которое приводит Геллий и которое попытался восстановить в форме сатурнийских стихов Ричль (Op., IV, 305 сл.), то эти тексты никоим образом не могут иметь значения для тех или иных выводов о строении древнейшего латинского стиха.

Хотя в настоящее время вопрос о строении сатурнийского стиха все еще остается открытым, тем не менее отказ от его разрешения, какой, в конце концов, виден, например, у Линдсея ^[25], отстаивавшего в прежних своих работах акцентную гипотезу, не может быть оправдан. Наиболее вероятной, несмотря на все трудности, связанные с ее доказательством, представляется гипотеза о квантитативном строении исконного латинского сатурнийского стиха ^[26], но не по тем нормам, какие были в Греции, а по тем особым латинским правилам, какие наблюдаются и в стихосложении Плавта, и в гексаметре латинских поэтов, стихосложение которых значительно и существенным образом отличается от норм Менандра и греческих эпиков.

Основным отличием метрики латинских поэтов, начиная с самых ранних и кончая писателями первых веков нашей эры, было то, что кроме строения стиха на основе чередования кратких и долгих слогов (как было у греков), принималось во внимание и ударение, игравшее большую роль в латинском произношении и порою бывшее первенствующим даже в стихах, построенных по квантитативной системе; это видно, например, в трохаических септенариях триумфальных солдатских песенок, сохраненных Светонием в биографии Юлия Цезаря. Особую роль в латинском стихосложении играла и цезура, применение которой, значительно отличающееся от греческой практики, давало иа основе законов живой речи возможность строить стих не только на чередовании долгих и кратких слогов, но и на чередовании ударений, как, очевидно, это было и в прозаической ритмической речи.

Надо сказать, что при выяснении правил построения латинских стихов классического периода можно лишь с чрезвычайной осмотрительностью пользоваться показаниями латинских грамматиков, в большинстве случаев писавших о латинском стихосложении не на основании самостоятельного его исследования, а приспособляя к нему греческие нормы. Отсюда, между прочим, вытекает и непонимание латинскими грамматиками сущности сатурнийского стиха, который они старались уложить в прокрустово ложе греческой метрики ^[27].

Будь у нас больше остатков римской устной поэзии, мы бы могли, наверное, иметь гораздо больше данных для суждения о ранних формах латинского стихосложения; мы бы могли судить о них, например, на основании тех застольных песен, какие распевались в честь былых героев и об утрате которых горюет Цицерон ^[28]. Но даже те жалкие остатки народной поэзии, которыми мы располагаем ^[29], позволяют утверждать, что кроме сатурнийского стиха, существовали и другие формы поэзии, хотя бы трохаический септенарий, о котором мы только что упомянули, но который вовсе не заменил собою исчезавший сатурнийский стих ^[30], а существовал наряду с ним. Сатурнийский стих был стихом торжественным, применявшимся в ритуальной поэзии, надгробных и посвятительных надписях и т. п. и в поэме Невия "Пуническая война", напоминающей некоторыми из сохранившихся стихов элогии Сципионов; а трохеи были народным размером, живым и веселым. Не исключена возможность, что в устной поэзии применялись и другие формы стиха, но документально подтвердить это невозможно.

Как бы там, однако, ни было, на основании комедий Плавта ^[31], происходившего не из знати, а из простого народа, мы вправе считать, что римскому народу не были чужды те сложные стихотворные размеры (не говоря уже о ямбах и хореях), какими написаны "кантики" комедий этого драматурга, жившего во второй половине III и начале II в. до н. э. Если бы Плавт целиком заимствовал свою необыкновенно сложную и превосходно разработанную систему стихосложения у греческих драматургов, не имея для нее никакого основания в латинской поэзии, в частности в лирике, мы бы имели пример совершенно невероятного художественного перерождения народа, который, без разработанной стихотворной техники и чуждый квантитативному строению стиха, вдруг не только стал вровень с утонченнейшими греками, слушавшими произведения новой аттической комедии, но даже превзошел их в понимании сложнейшей стихотворной структуры, подобной которой нет в комедиях Менандра. Да и младший современник Плавта, поэт Энний, никак не мог бы сразу привить римлянам понимание греческого гексаметра, не будь для этого подходящих условий в ранней римской поэзии ^[32].

Поэтому можно считать не подлежащим сомнению то, что к III в. до н. э. у римлян не только существовала обширная поэзия, но было разработано и стихосложение, благодаря чему римские поэты легко восприняли и переработали греческое сложение и, вероятно, даже обогатили его.

Что касается содержания римской поэзии во времена Невия и Плавта, то здесь мы находимся еще в худшем положении, чем щри суждении о ранних формах латинских стихов. Ни от застольных песен (carmina convivalia), о которых было упомянуто выше, ни от плачей по умершим (neniae), о которых упоминает Варрон (фр. 303, изд. Фунайоли), ни от шутливых и язвительных фесценнинов (versus Fescennini), о которых говорит Гораций ("Послания", II, 1, 139 сл.), ни от долитературной ателланы (fabula Atellana) не осталось ровно ничего. Лучше всего можно судить о народной ателлане (или подобной ей драматической импровизации) в позднейшие времена по описанию сценки, разыгранной некими Мессием Цицирром и Сарментом, в стихах 51-69 сатиры 5, книги I "Сатир" Горация ^[33].

Совершенно естественно возникает вопрос, почему же римская поэзия раннего периода (до III в. до н. э.), раз она очевидно существовала, осталась незаписанной? Дело в том, что римляне относились к письму совершенно иначе, чем греки, и римские правящие круги (первоначально патриции), по-видимому, препятствовали широкому распространению письменности, не допуская не только записей произведений народного творчества, но даже записи законов. Сами же создатели народной поэзии ни в каких записях не нуждались, да, вероятно, в большинстве случаев и не могли бы записать своих произведений по неграмотности ^[34].

Сильная государственная власть нобилитета была заинтересована в применении письма только в тех случаях, когда без него невозможно было обойтись, например, три заключении договоров, для летописных записей и т. п. Поэтому и понятно, что в нашем распоряжении нет почти даже следов записи литературных памятников раннего периода Рима, несмотря на очень раннее развитие латинской письменности и наличие официальных эпиграфических документов и регистрационных или памятных надписей на предметах, вроде надписи на так называемой "пренестинской заколке", и некоторых посвятительных надписей, а также надгробий.

Даже в области правовых отношений письмо прививалось у римлян очень туго. В то время как у греков мы находим указания на письменность в самом их языке (слова, производные от γραφή — писание и γράφω — пишу ^[35]), у римлян сохраняется в качестве словообразовательного элемента корень глагола dico — говорю ^[36]. Слову доверяли больше, чем письму. Пережиток такого отношения к слову можно видеть в словах Энея, обращенных к Сибилле ("Энеида", VI, 71 сл.). Обещая пророчице, что ее предсказания будут сохраняться в особом хранилище (указание на позднейшие обычаи), Эней тем не менее просит их не записывать, а изречь или пропеть (древний обычай):

Таким образом, памятники раннего римского словесного художественного творчества не были (да и не могли быть) сохранены на письме, а правящие круги римского общества и не были в этом заинтересованы и, видимо, относились с таким же пренебрежением к созданиям латинского народного гения, с каким относился к ним и Гораций.

Однако социальная борьба в Риме времен Пунических войн коренным образом изменила отношение к литературным произведениям, интерес к которым стал настойчиво проявляться среди передовых римлян, а это повело к созданию и записанного эпоса ("Пуническая война" Невия) и записанной драматической поэзии, словом, к настоящей литературе.

Нельзя представить себе, чтобы народ, прошедший длительный период культурного развития (по меньшей мере от VI до III в. до н. э.), не создал за это время никакой художественной литературы и был обречен на то, чтобы создателем ее на римской почве оказался не римлянин, и даже не италиец, а грек из Тарента, каковым был Ливий Андроник, а первыми римскими литературными произведениями стали не самобытные создания римского народного гения, а перевод греческой эпической поэмы и переделки греческих трагедий и комедий, каковыми были драматические произведения Андроника. Но если в древности не сомневались, что "и до Гомера были поэты" (Цицерон, "Брут", § 71), то и по отношению к римской литературе можно сказать с полной уверенностью, основываясь на показаниях самих римлян, что у Ливия Андроника были предшественники в лице не известных нам латинских поэтов. Одного из них мы даже знаем по имени; это — Аппий Клавдий Слепой (цензор 312 г. до н. э.), от которого дошло до нас несколько стихотворных "сентенций" и речь которого в сенате против заключения договора с царем Пирром была записана и была известна Цицерону (Цицерон, "Брут", 55 и 61; "О старости", 16).

Что касается остального, необыкновенно скудного наследия ранней римской поэзии, то оно сводится к отрывкам, сохранившимся от гимнов жреческих коллегий арвальских братьев и салиев, к остаткам молитв и ритуальным изречениям, а кроме того, к нескольким эпиграфическим памятникам, из которых хорошо сохранились надгробные надписи Сципионов, относящиеся к III в. до н. э.

Кроме этих ничтожных остатков, у нас имеются свидетельства о ранней латинской поэзии, но самих произведений, по которым можно было бы составить о ней сколько-нибудь ясное представление, до нас не дошло. К таким произведениям относятся застольные песни, которые распевались в честь предков и прославившихся людей (Цицерон, "Брут", 75; Варрон у Нония под словами assa voce и др.). Эти застольные песни, по предположению голландского ученого Перизония (Perizonius-Voorbroek, 1651-1715), а затем Нибура (1776-1831), были источником древнейшей римской историографии. Гипотеза Нибура до настоящего времени находит и сторонников и противников, но так как от застольных песен раннего периода до нас ничего не дошло, то и решение вопроса о справедливости этой гипотезы остается открытым.

Так же скудны наши сведения и о другом виде устной поэзии — о причитаниях по умершим, или "нениях", о которых упоминают римские писатели. Ранние нении до нас не дошли, а на основании сатирической нении в "Отыквлении божественного Клавдия" Сенеки (I в. н. э.) судить о ранних причитаниях, разумеется, нельзя.

Зачатки драматической поэзии появились в Лации, вероятно, задолго до начала его эллинизации. Эти зачатки можно видеть в так называемых фесценнинах ^[37]. О фесценнинах мы можем судить главным образом на основании свидетельства Горация:

Хотя свидетельство Горация, равно как и рассказ Тита Ливия о возникновении драматических представлений у римлян ("История Рима", VII, 2), очень возможно, основаны не только на фактическом материале, по являются и позднейшей ученой комбинацией, тем не менее оба эти свидетельства заключают несомненно достоверные сведения о ранних зачатках римской драматической поэзии, носившей сатирический характер, всегда остававшийся свойственным римскому народу.

К жанру фесценнинов относятся также и вольные свадебные песни и песенки солдат, распевавшиеся ими во время триумфальных шествий. Об этих солдатских песенках можно составить представление по песенкам о Цезаре, приводимым Светонием ("Божественный Юлий", 49 и 51), а о свадебных песнях — по литературной их обработке в 61-м стихотворении Катулла.

Итак, хотя почти никаких остатков древнейшей римской поэзии не сохранилось, мы тем не менее можем с полным правом говорить о ее существовании в Лации до Ливия Андроника. Доказательством популярности в Риме некоторых ее видов служит упоминание о ней в древнейшем римском писаном законодательстве — в Законах XII таблиц, в которых, по словам Цицерона ("О государстве", IV, 10, 12), была установлена смертная казнь за сочинение или исполнение песни (carmen), "содержащей в себе клевету или опозорение другого", а также был наложен запрет на неумеренные причитания по умершим ("О законах", II, 23, 59).

3. РОСТ КУЛЬТУРЫ РИМСКОГО ОБЩЕСТВА В III в. ДО Н. Э.

Доказательства существования латинской народной словесности раннего периода (до III в. до н. э.) и те ничтожные крохи ее, какие удается собрать, практически не дают нам права делать о ней какие-нибудь достоверные выводы историко-литературного характера. Мы можем лишь считать несомненным, что такая словесность существовала в Лации задолго до того, как письмо стало применяться для записи не только деловых документов (законов, договоров, летописи и т. д.), но и произведений художественной литературы. Поэтому изучение римской художественной литературы приходится поневоле начинать с очень позднего времени, то есть с III века до нашей эры; причем, первыми латинскими авторами, от которых сохранилось достаточное литературное наследство в виде целых произведений, а не разрозненных фрагментов, оказываются поэт-драматург Плавт и прозаик Марк Порций Катон. Время жизни обоих этих писателей относится ко второй половине III и первой половине II в. до н. э. Первый принадлежал к самым низам римского общества, второй, хотя и не происходил из римской патрицианской аристократии, но тем не менее и по своему положению в обществе и по своим убеждениям являлся поборником старины и защитником аристократических учреждений и привилегий. Уже из этого видно, что к III в. до н. э. римское общество в самых различных своих слоях достигло весьма высокого культурного уровня, и отдельные представители этого общества вступили как полноправные члены в среду античных, теперь уже греко-римских, писателей.

Высокий культурный уровень римского общества времен Катона и Плавта стоит, безусловно, в связи с превращением в мировую державу маленькой Римской республики, которая, сбросив царскую власть и выйдя из подчинения этрускам, начинает расширять свои владения и, в конце концов, в первые десятилетия III в. до н. э. подчиняет себе всю Италию. Продвижение на юг Италии приводит Римскую республику к непосредственному соприкосновению с южно-италийскими греческими городами, с которыми уже давным-давно (не позднее VI в. до н. э.) римляне вели торговлю.

Для развития римской культуры сношения с италийскими греками имели исключительно важное значение. Особенно существенны были захват римлянами кампанского города Неаполя, приведший ко второй Самнитской войне (327-304 гг.), и борьба Рима с крупнейшим южно-италийским городом Тарентом, закончившаяся в 272 г. до н. э. сдачей Тарента римлянам. Этот год для истории римской литературы знаменателен тем, что в Рим привезли пленного Ливия Андроника.

Постепенное развитие господства Рима над всей Италией и превращение его из маленького города-государства в мировую державу основано на изменении его социального строя в результате длительной борьбы патрициев и плебеев. Плебеи составляли основную массу римского войска и были, таким образом, той истинной силой, какая и создала мощь Римского государства. Борьба плебеев за уравнение в правах с патрициями имела огромное значение для развития римской культуры, так как в процессе этой борьбы развивалось законодательство, совершенствовалось внутреннее государственное устройство и расширялся кругозор былой замкнутой общины благодаря выходу основной части свободного населения на политическую и военную арену. Расширение римской территории стоит в теснейшей связи с этой борьбой, так как плебейская масса, добившись политических прав, смогла активно бороться за улучшение своего экономического положения путем завоевания италийской территории и расширения земельных владений, причем, в отношении завоеваний "в некоторых случаях плебс был настроен более агрессивно, чем сенаторское сословие" ^[38].

После того как Рим в результате своей завоевательной политики возглавил федерацию италийских земель и Великой Греции, в нем усилилось воздействие эллинистической культуры. Новые социально-экономические условия никак не могли быть согласованы со старым римским бытом. В разных слоях римского общества проявляется тяготение к более высоким культурным формам жизни, с которыми римляне знакомятся в эллинистических италийских городах. Начинается крупная перестройка римской идеологии на почве греческих культурных форм. Эта перестройка видна и в области техники (например, в перестройке домов по эллинистическим образцам), и в домашней обстановке, и в религии (введение греческих богов), и в усложнении образования (появление греческих учителей), и в литературе, на которую начинают смотреть все более и более серьезно и внимательно.

Само собою разумеется, что многое в процессе "эллинизации" ранней римской литературы остается для нас неизвестным и неясным, но, во всяком случае, несомненным остается факт признания Римом литературной деятельности делом нужным и полезным для государства. Это видно хотя бы из того, что через год после окончания первой Пунической войны — в 240 г. до н. э. — курульные эдилы ввели в ритуал празднества "Римских игр" (ludi Romani) драмы, написанные по греческому образцу, и поручили это дело Ливию Андронику.

Год постановки драм Ливия Андроника, как уже указано, и принято считать началом римской литературы.

4. ЛИВИЙ АНДРОНИК

Полное имя Ливия Андроника, которое он носил в Риме после отпущения на волю, — Луций Ливий Андроник (Lucius Livius Andronicus). Первая часть его тройного имени засвидетельствована Авлом Геллием (VI, 7, 11; XVII, 21, 42), Фестом (р. 297b, 7) и Кассиодором (в хронике под 239 г. до н. э.). В хронике Иеронима (под годом 1830) ошибочно дано первое имя — Т. (Titus). Второе имя (Ливий) указывает, что Ливий Андроник был первоначально рабом римлянина Ливия. Чаще всего у римских авторов ссылки на Ливия Андроника делаются под одним этим именем. Третье, — греческое имя — Андроник — засвидетельствовано Квинтилианом (X, 2, 7), Авлом Геллием (XVIII, 9, 5) и другими.

Биографические данные крайне скудны. Основные данные у Цицерона ("Брут", § 72), который сообщает, на основании изысканий Тита Помпония Аттика, о первой постановке драмы Ливия Андроника в 240 г. до н. э. Данные о Ливии Андронике приводят также (на основании Варрона) Авл Геллий (XVII, 21, 42), Светоний ("О грамматиках", 1) Кассиодор (указ. текст), Тит Ливий (VII, 2, 8) и Иероним (указ. текст). По этим данным можно заключить, что Ливий Андроник был, по-видимому, родом из Тарента, прибыл в Рим как пленный в 272 г. до н. э., был отпущен на волю Ливием Салинатором и занимался, помимо своей литературной деятельности, преподаванием греческого и латинского языков, для чего и перевел "Одиссею".

Произведения Ливия Андроника известны лишь по заглавиям и по ничтожному количеству разрозненных фрагментов: трагедии — "Achilles", "Aegisthus", "Aiax mastigophorus", "Andromeda", "Danae", "Equos Troianus", "Hermiona", "Ino", "Tereus" — все это (как и комедии Андроника), очевидно, переводы или переделки греческих оригиналов; комедии — "Gladiolus", "Ludius", "Virgus" (?); перевод "Одиссеи"; гимн для хора девушек, сочиненный по поручению римского правительства в 207 г. до н. э. по случаю благоприятного поворота второй Пунической войны (Тит Ливий, XXVII, 37 и Фест, р. 333).

Свидетельств о творчестве Ливия Андроника довольно много, но они очень кратки и отрывочны. Основные свидетельства у Цицерона ("Брут", 71) и у Тита Ливия (XXVII, 37). Оба эти автора невысокого мнения о Ливии Андронике.

Основное издание фрагментов: Livii Andronici fragmenta, coll. H. Düntzer (Берлин, 1835). Фрагменты драматических произведений изданы Лукианом Миллером Livi et Naevi fabularum fragmenta (Берлин, 1885) и Риббеком — Scaenicae Romanorum poesis fragmenta (третье издание — Лейпциг, 1897-1898). Обширное исследование о Ливии Андронике — H. de la Ville de Mirmont в книге Études sur l'ancienne poésie latine (Париж, 1903).

Наследие, дошедшее от Ливия Андроника, настолько ничтожно, что не будь у нас свидетельств позднейших римских авторов о его литературной деятельности, мы не могли бы иметь о ней почти никакого представления. От его перевода "Одиссеи" дошло всего каких-нибудь сорок отрывков, причем подавляющая часть их не более одной строчки, а иные и того меньше. Два самых больших отрывка состоят каждый из трех строк, соответствующих-один стихам 138-139 книги VIII греческого подлинника, другой — стиху 17 и следующим стихам книги XII. Не богаче наследство и от драматических произведений Ливия Андроника: четыре десятка разрозненных и неполных строк из трагедий на сюжеты из греческой мифологии и полдюжины стихов из комедий. От гимна, сочиненного Андроником по заказу римского сената в 207 г. до н. э., не сохранилось ни одного стиха, так что мы принуждены судить об этом гимне только по свидетельству Тита Ливия (XXVII, 37), мнение которого не менее пренебрежительно, чем отзыв Цицерона о драмах Ливия Андроника. А они, по мнению этого знатока и поклонника древней римской литературы, таковы, что их "не стоит перечитывать" ^[39] ("Брут", § 71).

Тем не менее даже по скудным отрывкам перевода "Одиссеи", который Цицерон называет "какой-то Дедаловой работой" ("Брут", § 71), т. е. грубым и архаичным произведением, — даже по этим ничтожным отрывкам можно видеть, как велика была заслуга перед римской литературой этого пионера в области художественного перевода. Перевод Андроника, видимо, был и достаточно точен и вместе с тем достаточно свободен. По отрывкам, хотя и дошедшим до нас часто в искалеченном состоянии, можно судить о степени проникновения в сознание римлян греческих мифологических образов, которые были известны латинам задолго до завоевания ими Южной Италии (Великой Греции) и приобщения к эллинистической культуре. Мы знаем об этом по отдельным собственным именам, вроде Pollux (Поллукс) при греческом Πολυδεύκης (Полидевк) ; но не будь у нас остатков "Одиссеи" Ливия Андроника, мы не могли бы сколько-нибудь полно судить, является ли то или другое мифологическое греческое имя в латинском языке случайным заимствованием или же с ним связывался определенный круг мифологических представлений. Римляне времен Андроника не только уже восприняли многое из греческой мифологии, но даже отождествили некоторые свои национальные божества с божествами греков. Гомеровский Гермес превратился у Ливия Андроника в латинского Меркурия, Муза — в Камену^[40], Мойра — в Морту^[41], Дионис — в Либера (в отрывке из одной трагедии Андроника), Мнемосина — в Монету. Все эти замены греческих имен божеств именами латинскими оказались возможны, несомненно, потому, что были уже привычными для римлян. Интересно и то, что вместо гомеровских Кронида (Зевса), Геры, Аполлона мы находим во фрагментах Андроника не Юпитера и Юнону, а "сына Сатурна" и "дитя Сатурна", а Аполлон тоже назван не прямо по имени, а "сыном Латоны"; да и Муза обращается не только в Камену но и в "дочь Монеты". Из древних заимствований из греческого в латинский язык мы встречаем у Андроника имена: Латона (из дорийской формы Λατώ при гомеровской Λητὡ)и очень интересную форму Ulixes (из Ὀλυσευς, или Ὀλυτευς, цри гомеровском Ὀδυ(σ)σευς.

Что касается позднейших свидетельств о Ливии Андронике, то к ним приходится относиться крайне осторожно. Суждения о несовершенстве его произведений находятся в несомненной зависимости от вкусов его позднейших критиков, а такие свидетельства, как указание Феста, относящееся ко II-III вв. нашей эры, об учреждении Ливием Андроником "содружества писателей и актеров" ^[42], нельзя принимать на веру.

Но одно можно установить совершенно определенно: со времени Ливия Андроника начинается новая эра в римской литературе; римская литература, не прекращая питаться из источников народного, национального творчества, приобщается к литературе эллинистической, чтобы впоследствии обратиться в самостоятельную римскую, а затем и в латинскую литературу. Эта последняя существовала не только в Риме и в Италии, но и в других странах Европы вплоть до Возрождения и соперничала с литературами на отдельных национальных европейских языках.

Глава V НЕВИЙ

1. СВЕДЕНИЯ О ЖИЗНИ И ПРОИЗВЕДЕНИЯХ НЕВИЯ

Ближайшим продолжателем дела Ливия Андроника был поэт Гней Невий, от произведений которого дошло до нас значительно больше литературных фрагментов и биографию которого мы знаем лучше, чем биолрафию Ливия Андроника.

Родовое имя Невий (Naevius) и личное имя Гней (Cnaeus) устанавливаются по свидетельству Авла Геллия (I, 24, 1), приводящего эпиграмму-эпитафию для гробницы поэта, а также по многочисленным упоминаниям этого автора римскими писателями.

Годы рождения и смерти Невия устанавливаются лишь приблизительно. Свидетельство Иеронима о смерти Невия в 201 г. расходится с показанием Цицерона, который в "Бруте" (§ 60) говорит, что Невий умер в 204 г.; однако и Цицерон не уверен в своей датировке. О годе рождения Невия нет никаких указаний у древних авторов, но так как Цицерон в "Катоне Старшем" (§ 50), говорит, что Невий написал свою поэму о Пунической войне в старости, то годом его рождения можно считать приблизительно 270 г. Таким образом, время жизни Невия относится к эпохе завоевания римлянами господства в Италии и к первой и второй Пуническим войнам, а смерть — ко времени второй Македонской войны.

По свидетельству Марка Теренция Варрона, которое приводит Авл Геллий (XVII, 21, 44), Невий служил в римском войске во вторую Пуническую войну (264-241 гг.). Начало драматической деятельности Невия относится, согласно указанию Авла Геллия (там же), к 235 г., когда была поставлена первая его пьеса. По другим свидетельствам о Невии, приводимым главным образом тем же Авлом Геллием, видно, что Невий в своих произведениях (очевидно, драматических) отличался смелыми и резкими выпадами против лиц, стоявших во главе Римской республики, и был настолько постоянен в своих нападках, что был заключен в тюрьму, откуда был освобожден народными трибунами, после того как удалил из своих пьес оскорбительные для многих места (Авл Геллий, III, 3, 15). Однако, как можно судить по словам Иеронима, Невий не прекратил и впоследствии своей борьбы с аристократами (главным образом с Метеллами), за что был выслан из Рима и умер в Утике.

Место рождения Невия остается неизвестным. На основании слов Геллия (I, 24, 1), что эпиграмма, которую он считает автоэпитафией Невия, "полна кампанской заносчивости", никак нельзя делать вывода о кампанском происхождении этого поэта. Более вероятно на основании наших сведений о Невии предположить, что он принадлежал к римскому плебейскому роду.

Произведепия Невия дошли до нас лишь во фрагментах, по большей части очень мелких. Известно, что Невий написал 6 трагедий на сюжеты греческой мифологии, 2 претексты (трагедии на римские сюжеты), свыше 30 комедий и эпическую поэму "Пуническая война". Относительно того, какой реальный смысл имеют слова лексикопрафа Феста "у Невия... в сатуре" (257а, 29), вопрос остается открытым.

Остатки произведений Невия собраны в издании Лукиана Мюллера, вышедшем в Петербурге в 1885 г. вместе с фрагментами Энния, и в издании Отто Риббека Scaenicae Romanorum poesis fragmenta (3-е изд. 1897-1898).

2. ДРАМАТИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ НЕВИЯ

Поэтическая деятельность Невия была очень широка и разнообразна. Невий, следуя примеру Ливия Андроника, обратился вначале к драматической литературе, но сочинял главным образом не трагедии, а комедии. По некоторым отрывкам из них можно заключить о крупном поэтическом таланте этого поэта, а также о прекрасном его языке, которым восторгался и сам Цицерон ("Об ораторе", III, 12, 45).

Невий не только продолжал идти по пути, проторенному Ливием Андроником. Главная заслуга его в том, что он создал на римской почве самостоятельные жанры, в которых наряду с использованием приемов эллинистической поэзии со всей силой выступает латинская основа. В области драматической поэзии это — трагедии на римские сюжеты. Этот вид трагедий получил и чисто римское название претекста (fabula praetexta), которое произошло от названия одежды римских магистратов — претексты — тоги, окаймленной пурпурной каймой. Такую тогу носили главные действующие лица этих римских драм.

Из претекст Невия нам известно всего лишь пять стихов и два заглавия — "Ромул" и "Кластидий". Но даже эти более чем скудные остатки проливают яркий свет на новый вид римской драматической литературы. Обе претексты Невия написаны на чисто римские сюжеты: одна на сюжет легенды об основателе Рима, другая, насколько можно заключить из ее заглавия, — на тему современного Невию события: подвига консула Клавдия Марцелла, убившего галльского вождя Вирдумара в сражении под циспаданскою крепостью Кластидием в 222 г. до н. э.^[43]

С большой степенью вероятности можно предполагать, что мы находимся на италийской почве и в одной из комедий Невия, комедии "Вещун" (Ariolus), в которой говорится о потчевании каких-то гостей из Пренесты и Ланувия. Если так, то в Невии следует видеть зачинателя и национальной римской комедии — "комедии тоги" (fabula togata), в которой действие происходило в Италии.

3. ПОЭМА О ПЕРВОЙ ПУНИЧЕСКОЙ ВОЙНЕ

Главным произведением Невия по его значению для развития римской литературы была поэма о первой Пунической войне — произведение, начитающее национальный римский эпос, достигший впоследствии своего высшего совершенства в "Энеиде" Вергилия. Что Вергилий продолжал традицию, основоположником которой был Невий, очевидно и на основании свидетельств древних комментаторов Вергилия и по тем фрагментам, какие дошли до нас от "Пунической войны". Исторической части своего эпоса — описанию событий первой войны римлян с Карфагеном, войны, в которой он сам участвовал, Невий предпосылает изложение мифов и легенд об основании Рима и Карфагена, о бегстве из Трои Энея, о его пребывании у карфагенской царицы Дидоны и о водворении троян в Лации. Таким образом, Невий был первым римским поэтом, последовательно изложившим предание об основании Рима, предание, тесно связывавшее Рим с Троей. Но эта легендарная часть истории Рима занимала всего две книги из семи, на которые впоследствии была разделена вся "Пуническая война". Основная часть поэмы Невия была посвящена подлинным историческим событиям и, насколько можно судить по сохранившимся фрагментам, была изложена сухим деловым языком в стиле военных донесений или официальных записей; однако, несмотря на это, язык Невия достигает порою замечательной силы и выразительности. Так, например, по фрагменту 39 (изд. Беренса) —

видно, что Невий сумел применить сухой и деловой стиль своего изложения для придания чисто римской силы и яркости своей речи.

"Пуническая война" была написана Невием уже в старости (Цицерон, "Катон Старший", § 50) и, так сказать, подводила итог всей его литературной деятельности. Несмотря на всю скудость дошедших до нас фрагментов и на порою сбивчивые и неточные биографические данные об этом поэте, облик его предстает нам в достаточно ясных очертаниях. Он — первый латинянин, а быть может даже римлянин, который целиком отдается после военной службы литературной деятельности и, несмотря на свое видимое подражание грекам в драматических произведениях, создает настоящую римскую литературу, используя в своем эпосе не только внешнюю латинскую форму — сатурнийский стих, но и следуя тем традициям римской письменности, какие знакомы нам по сухим надписям надгробий Сципионов, облеченным в тот же сатурнийский стих, что и "Пуническая война" Невия, и по официальным документам древнего Рима. Вместе с тем Невий применяет в своих произведениях и тот "вольный язык" (libera lingua, фр. 113 CRF), каким не перестает блистать римская литература вплоть до императорского периода и который Авл Геллий напрасно считает заимствованным у греков ("Аттические ночи", III, 3, 15).

4. ЗНАЧЕНИЕ НЕВИЯ ДЛЯ РИМСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Литературная деятельность Невия тесно связана с жизнью современного ему Рима, и он со смелостью, которая так характерна и для его последователя Луцилия, выступает против влиятельнейших людей Рима, римских аристократов, всегда ратуя за достоинство римского народа и за его свободу. Авл Геллий приводит пример нападок Невия даже на таких прославленных лиц, как Сципион Африканский Старший ("Аттические ночи", VII (VI), 8, 5):

Этот выпад против Сципиона очень напоминает насмешливые песенки солдат, которые пелись при торжественном шествии вступавших в Рим победоносных полководцев, и довольно безобиден. Но, очевидно, "постоянное злословие" Невия, о котором говорит Авл Геллий (III, 3, 15), было совсем не так безобидно, раз его даже заключали в тюрьму, на что указывают и слова Плавта в комедии "Хвастливый воин" (ст. 211):

По недостатку документального материала мы не можем ближе определить, в чем состояли политические выпады Невия; а если их и можно предполагать в некоторых из его фрагментов, как, например, в двух стихах, приводимых Цицероном ("Катон Старший", 7, 20):

то доказать, что этот вопрос и ответ относятся к определенным лицам, невозможно.

Единственным прямым выпадом против политики римской знати остается для нас известный стих, направленный против Метеллов:

На что консул 206 г. Квинт Цецилий Метелл ответил с такою же лаконичностью:

Этот стих Невия и ответ на него Метелла приводит псевдо-Асконий в комментарии к первой Веррине Цицерона (10, 29), перефразировавшего слова Невия.

Невий был первым известным нам римским поэтом, который ввел в литературу персональную политическую инвективу. Такие инвективы в народной поэзии несомненно существовали и ранее, что видно по законам Двенадцати таблиц, но в литературных произведениях родоначальником их следует считать именно Невия.

Подводя итоги литературной деятельности Невия, мы имеем полное право сказать, что он был основателем настоящей римской литературы во всех областях ее, какими он занимался: в драму он ввел национальные римские сюжеты, явился, очень возможно, создателем римской политической сатиры, а в области эпоса стал первым национальным поэтом-историком, открыв дорогу не только для будущих эпиков, каковы Вергилий и Лукан, но и для историков-прозаиков. Римской исторической прозы в его времена еще не существовало, и современники Невия — Фабий Пиктор и Цинций Алимент, первые римские историки, — до такой степени зависели от своих греческих образцов, что даже писали не по-латыни, а по-гречески. Невий первый осуществил изложение римской истории на родном языке и в том стихотворном размере, какой был привычен для римлян в деловых записях о подвигах римских полководцев, в так называемых "триумфальных таблицах" (tabulae triumphaloriae). Всем этим Невий по-ставил римскую литературу на твердую почву и дал ей возможность, органически воспринимая греческие образцы, развиваться как самобытной национальной литературе.

Слава Невия надолго пережила его, и даже такой противник старых поэтов, как Гораций, не может не признать, что и в его времена произведения Невия не утратили своей свежести в глазах римлян:

говорит Гораций в послании к Августу ("Послания", II, 1, 53).

Глава VI РАЗВИТИЕ РИМСКОГО ТЕАТРА

1. РИМСКИЕ ТЕАТРАЛЬНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ДО 55 г. до н. э"

Следующим за Невием римским писателем был младший его современник — Плавт, первый из римских авторов, с которыми мы знакомы не по отрывкам его произведений, но по целиком сохранившимся его комедиям; а следующим за Плавтом римским литератором, сочинения которого дошли до нас в целости, был опять-таки драматург — Теренций. Комедии этих авторов — единственные, сохранившиеся не во фрагментах произведения римской художественной литературы первого и второго ее периодов. Ввиду того что для лучшей оценки творчества этих драматургов необходимо, хотя бы вкратце, ознакомиться с римским театром и с условиями исполнения драматических произведений, мы должны остановиться на истории развития римского театра, игравшего большую роль в жизни Рима.

Если бы, кроме комедий Плавта и Теренция, сохранились еще какие-либо другие драматические произведения римских писателей республиканского и императорского времени, было бы целесообразнее рассматривать эволюцию римского театра в связи с разбором этих произведений, но так как все они, за исключением трагедий Сенеки, предназначенных не для постановки на большой сцене, а для декламационного ("камерного") исполнения, погибли, то в настоящей главе будет изложена краткая история римского театра от его начала вплоть до позднейшего императорского времени.

По свидетельствам римских писателей (Тита Ливия, Овидия, Горация и других) мы можем вывести заключение о существовании драматических представлений уже в раннюю эпоху Римского государства; но все-таки настоящие театральные представления были организованы в Риме лишь со времен Ливия Андроника и Невия, авторов трагедий и комедий, написанных и подготовленных для исполнения на специальной театральной сцене.

В Риме, так же как и в Греции^[46], театральные представления происходили не постоянно, а приурочивались к определенным празднествам. Ко временам Плавта (ок. 250-184 гг. до н. э.) театральные представления входили в состав следующих регулярно справлявшихся празднеств: 1) Римских, или Великих, игр (Ludi Romani, или Magni), происходивших в сентябре; 2) Плебейских игр (Ludi plebei) — в ноябре; 3) игр в честь Аполлона (Ludi Apollinares) — в июле; 4) игр в честь "Великой матери богов (Lidi Megalenses) — в апреле. Позднее на играх в честь Флоры (Floralia) — в апреле — мае давались представления мимов, регулярно устраивавшиеся с 173 г. до н. э. Театральные представления входили и в состав специальных празднеств — погребальных, триумфальных и др.

Регулярно происходившие в Риме игры устраивались на средства государства, дававшего деньги и на расходы по театральным постановкам через должностных лиц — эдилов или претора, — ведавших играми^[47]. Но государственных средств не хватало на пышное устройство игр, и большая часть расходов уплачивалась самими должностными лицами, старавшимися показать народу свою щедрость и этим обеспечить себе избрание на высшие государственные должности, связанные со значительными материальными выгодами.

Устроители покупали пьесу у автора обычно через посредника — антрепренера ("хозяина труппы" — dominus gregis). Подробности этой купли-продажи остаются для нас неясными за недостатком свидетельств, но самый факт ее несомненен: он подтверждается словами первого и второго пролога "Свекрови" Теренция (ст. 5 сл. и 47 сл.), указанием Горация на корыстолюбие Плавта ("Послания", II, 1, 175) и другими данными.

В комедии Плавта "Перс" (ст. 159 сл.) есть указание на то, что эдилы сдавали театральный реквизит (ornamenta) хорагу, входившему в состав театральной труппы, снабжавшему актеров костюмами и бутафорией ^[48] и бывшему, согласно показанию Доната ^[49], и театральным режиссером или, скорее, по современной театральной терминологии, помощником режиссера — "разводящим", который следил за своевременным выходом актеров на сцену^[50].

Судя по комедиям Плавта, сценическая техника в его времена была очень высока, а устройство сценической площадки было довольно сложно. Можно сказать с полною уверенностью, что для разыгрывания его пьес требовались и декорации, и бутафория, и разнообразные костюмы. Так как в самом Риме постоянного каменного театра не было до 55 г. до н. э., а римский тип театра к этому времени уже совершенно выработался, то естественно предположить, что этот римский тип театра восходит к тем сценическим постройкам, какие были на юге Италии, в частности в Сицилии, где была создана особого рода комедия, первым литературным автором которой был Эпихарм ^[51]. Развитие близкой к римскому типу сценической площадки произошло, несомненно, и в Кампании^[52], откуда идет особый вид комедии — ателлана.

По свидетельству древних писателей (Тита Ливия, Тацита и др.), римские власти, несмотря на то, что сами положили начало сценическим представлениям в Риме, пригласив в 364 г. до н. э. актеров из Этрурии (Тит Ливий, VII, 2), упорно противились возведению в Риме постоянного театрального здания с местами для зрителей. В течение почти всего республиканского периода для театральных представлений во время празднеств возводилось деревянное сооружение, которое по окончании "сценических игр" разбиралось. Особых мест для зрителей в Риме первоначально совсем не устраивали, и они смотрели спектакли либо стоя, либо сидя по склону примыкавшего к сцене холма. Перенося свой рассказ на легендарные времена Ромула, Овидий ("Наука любви", I, 103-108), вероятно, правильно описывает общий вид театрального зрелища в древнем Риме:

Первоначально не было никакого распределения мест между разными классами населения, но в 194 г. до н. э., как сообщает Тит Ливий (XXXIV, 44), "цензоры получили от сенаторского сословия большую благодарность за то, что они во время Римских игр приказали курульным эдилам отделить сенаторские места от мест народа; прежде все зрители размещались как попало".

Попытки приступить к постройке постоянных театров, а тем более мест для зрителей, даже исходившие от цензоров, постоянно пресекались римским сенатом; нам известно, по свидетельству того же Тита Ливия (XLVIII) ^[53], что в 154 г. до н. э., "когда делались места для зрителей, постройка которых была сдана с подряда цензорами, то, по предложению Публия Корнелия Назики, они были сломаны, согласно постановлению Сената, как сооружение бесполезное и развращающее общество, а народ некоторое время смотрел на представления стоя". По словам Августина (De civitate dei, I, 31), авторитет Сципиона Назики "был настолько велик, что предусмотрительный Сенат, возбужденный его словами, воспретил с тех пор ставить даже скамьи, которыми граждане начали было пользоваться в театре, внося их во время представлений".

По указанию Валерия Максима (первая половина I в. н. э.), сенат вместе с этим запретил устраивать сидепия для зрителей не только в самом Риме, но и в ближайших его окрестностях, ближе 1000 шагов от городской черты (Валерий Максим, II, 4, 2).

В свидетельствах о постановлении римского сената 154 г. видно отражение ожесточенной борьбы между поборниками старины во главе с Марком Порцием Катоном Старшим и прогрессивной частью римского общества во главе с представителями фамилии Сципионов — сторонников приобщения Рима к эллинистической культуре^[54]. Очень знаменательно, что постановление о сломке зрительных мест и даже о продаже пошедшего на них материала с аукциона (о чем говорит Валерий Максим) относится именно к тому времени, когда Рим все больше и больше соприкасается с греческой культурой, когда в нем появляются (в начале 60-х годов II в. до н. э.) греческие школы, а в 155 г. приезжает афинская делегация в лице представителей трех философских школ во главе с академиком Карнеадом, что глубоко возмущает Катона.

Но никакие запретительные меры подобного рода не могли быть действительны на долгое время, и у пас есть данные предполагать, что постановление сената от 154 г. было нарушено через десять лет после его издания ^[55].

Можно, кроме того, с полной уверенностью говорить о том, что уже при Плавте устраивались места для зрителей. Это очевидно и из прологов к его комедиям "Амфитрион" (ст. 65), "Пуниец" (ст. 5), "Пленники" (ст. 12), по заключительному стиху "Эпидика", а также и по таким местам его комедий, как ст. 1224 "Пунийца", где Агорастокл просит Ганнона говорить по-короче, потому что тем, кто сидит (qui sedent) в театре, хочется пить; такие же указания на сидящих зрителей имеются и в комедии "Горшок" (ст. 719) и в комедии "Купец" (ст. 160), где Аканфион спрашивает Харина: "Спящих зрителей боишься разбудить?".

Однако постоянного театра с каменными, а не деревянными местами для зрителей все-таки в Риме не было до середины I в. до н. э. Такой консерватизм дорого стоил устроителям спектаклей. Плиний Старший (XXXVI, 2, 2,) с возмущением рассказывает, что "в эдильство Марка Скавра (58 г. до н. э.), при молчании законов, власти видели, что были доставлены триста шестьдесят колонн для сцены временного театра, которыми предстояло пользоваться едва ли не один всего месяц".

2. ПЕРВЫЙ КАМЕННЫЙ ТЕАТР В РИМЕ И ДАЛЬНЕЙШЕЕ ТЕАТРАЛЬНОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО

Первый каменный театр в Риме был построен Помпеем во второе его консульство, в 55 г. до н. э. (см. Плутарх, "Помпей", 52; Кассий Дион, "Римская история", XXXIX, 38 и др. Дион слышал, "что этот театр по-строил не Помпей, а Деметрий, его вольноотпущенник, на средства, приобретенные им, когда он совместно с Помпеем участвовал в походе". Но этот "слух" никакими свидетельствами не подтверждается). Театр этот, от которого в настоящее время сохранились только остатки фундамента на Марсовом поле, был, как сообщает Плутарх ("Помпей", 42), построен по образцу греческого митиленского театра, который "привел Помпея в восторг... Он выстроил его в больших размерах и более великолепным".

Но и после постройки первого постоянного театра в Риме возводились временные театры. Плиний Старший (XXXVI, 15, 24), сообщающий, как указано выше, о постройке театра Скавра, в котором была трехъярусная сцена с 360 колоннами, сделанная из мрамора, стекла и позолоченных досок, и который отличался неслыханною пышностью и роскошью и другого своего убранства, рассказывает о "еще более безумном сооружении из дерева" — двух огромных деревянных театрах, вращавшихся при помощи особого поворотного механизма и бывших таким образом то театрами, обращенными в разные стороны, то, при повороте их друг к другу, превращавшимися в один амфитеатр. Это грандиозное сооружение было построено Гаем Курионом в 53 г. до н. э.

После театра Помпея в Риме были построены еще три каменных театра: театр Марцелла, который собирался построить Юлий Цезарь, но который был построен только Октавианом; театр Бальба, построенный Луцием Корнелием Бальбом и открытый в 13 г. до н. э., и театр Траяна, разрушенный императором Адрианом. О размерах римских театров мы можем судить и по остаткам театра Марцелла и по данным у древних писателей. Театр Бальба вмещал до 7700 зрителей, театр Марцелла — до 14 000, театр Помпея — до 10 000 (а не до 40 000, как сообщает Плиний Старший в кн. XXXVI), театры Скавра и Куриона были также огромны (хотя 80 000 зрительных мест в театре Скавра — очевидное преувеличение Плиния). Вне Рима строились, разумеется, и меньшие театры, но были и очень большие, как, например, хорошо сохранившийся театр в Оранже (во Франции), построенный в I в. н. э.^[56]

3. УСТРОЙСТВО РИМСКОГО ТЕАТРА И РАСПРЕДЕЛЕНИЕ ЗРИТЕЛЬНЫХ МЕСТ

Римский архитектор Витрувий в книге V своего руководства по архитектуре дает подробные сведения об устройстве театрального здания. План римского театра, согласно указаниям Витрувия (гл. 6), а также судя по античному плану театра Помпея и по остаткам римских театров, существенно отличался от греческого плана, описанного в томе I "Истории греческой литературы", изданной АН СССР (стр. 291 сл.). Основные особенности римского театрального здания были следующие: 1) места для зрителей образуют в плане точный полукруг (в греческом — подкову); 2) орхестра полукруглая (в греческом-круглая); 3) римская орхестра была местом для зрителей (греческая — для хора) ; 4) сцена низкая и глубокая (у греков — высокая и узкая) ^[57].

Места для зрителей в римском театральном здании подымались кверху концентрическими полукругами и были устроены приблизительно так же, как и в греческом театре. Но распределение мест было иное. Первоначально, как было уже указано, никаких разграничений зрителей по их социальному положению не было, но уже в 194 г. до н. э. выделяются особые места для сенаторов. После постройки каменных театров для сенаторов отводилась орхестра, а 14 первых рядов отведены были всадникам по специальному закону — lex Roscia Othonis — в 67 г. до н. э. Но если законы о распределении театральных мест и соблюдались в самом Риме, то вряд ли за ними строго следили вне столицы, особенно в периоды ожесточенной по-литической и социальной борьбы конца Республики. Во всяком случае, у нас имеется прямое свидетельство Светония ("Август", 44), что "Август уничтожил обычай занимать на зрелищах места произвольно, как кому заблагорассудится, и установил для этого определенные правила; поводом ему послужило оскорбительное обращение с одним сенатором, которому в Путеолах при многолюдных играх и чрезвычайной тесноте никто не захотел дать места. По этому случаю сенат издал декрет, чтобы на всяких зрелищах, где бы они ни давались, первый ряд мест был предоставляем исключительно сенаторам; в Риме же Август запретил сидеть в орхестре послам свободных и союзных государств, ибо, как он обнаружил, среди них иногда оказывались вольноотпущенники. Военным он отвел места отдельно от народа; женатым людям из простого народа предоставил особые ряды, а молодым людям, еще не достигшим совершеннолетия, специальный сектор (cuneum suum) и поблизости от них посадил их воспитателей. Простонародью он запретил занимать средние места. Женщинам он разрешил присутствовать на зрелищах исключительно в верхних рядах, даже на гладиаторских боях, где раньше они обыкновенно садились вперемешку с мужчинами. Только девам-весталкам он дал в театре особое место насупротив трибуны претора".

Отдельные места в театрах не были нумерованы, а на жетонах, или тессерах, для входа в театр обозначались только клинья и ряды, на которые были разделены места для зрителей. Театральные представления, как и другие зрелища, устраивавшиеся по государственным праздникам или на других "играх", были бесплатными.

4. ТЕАТРАЛЬНАЯ ПУБЛИКА И ЕЕ ВКУСЫ

Как видно по только что приведенному свидетельству Светония о распределении мест в театре, театральная публика во времена Августа была очень разнообразна. Такою она, очевидно, была и в отдаленные республиканские времена — от сенаторов до простого народа. Но основную массу зрителей, разумеется, составлял простой народ, очень охотно посещавший спектакли. От этого народа зависел и успех пьесы. Вкусы римской публики в ранний период безусловно были на стороне веселого комического жанра, главным представителем которого был Плавт. Несравненно меньшим успехом пользовался Теренций, пьесы которого иной раз совершенно проваливались. Трагедия не могла иметь успеха среди широких слоев населения; не говоря уже о трагедиях, переделанных с греческих образцов, даже трагедии на римские сюжеты (претексты) не пользовались популярностью.

В последние годы Республики мы встречаемся с попытками удовлетворить вкусы большинства театральной публики литературной обработкой двух видов национальной италийской драмы — ателланы и мима, которые всегда пользовались успехом. Ателланы ставились в качестве заключительных веселых комедий после серьезных драм. Но еще больше чем ателланы, правились в I в. до и. э. мимы, лучшие литературные обработки которых принадлежали современнику Юлия Цезаря, римскому всаднику Дециму Лаберию. Публике правилось в мимах изображение повседневной жизни, а также и то, что в мимах допускались прямые политические намеки, строго запрещенные в прежнее время в драматических произведениях. Известно, что Лаберий вводил в свои сценки такие политические намеки, направленные между прочим, и на самого Юлия Цезаря.

Во времена Империи и в последние годы Республики господствует увлечение внешней стороной представлений. Очень интересно прямое свидетельство Цицерона об этом в его письме к Марку Марию от 55 г. до н. э. ("Письма к друзьям", VII, 1). Цицерон описывает театральное представление в Риме: "Игры, если хочешь знать, были подлинно великолепными, ею не в твоем вкусе; сужу по себе... Смотреть на пышность обстановки было совсем невесело....Что за удовольствие смотреть на шесть сотен мулов в "Клитемнестре", или на три тысячи кратеров в "Троянском коне", или на различное вооружение пехоты и конницы в какой-нибудь битве? Это вызывало восхищение публики, но тебе не доставило бы никакого удовольствия".

Внешняя, показная сторона представлений все больше и больше вытесняла из театра литературную драму, и никакие протесты по этому по-воду, вроде тех, какие видны в диалоге об ораторах Тацита, не могли ничего сделать. Актеры, разыгрывавшие комедии, принуждены были переходить на более доступный публике жанр: герой романа Петрония хвастается, что он купил целую труппу комедиантов, исполнявших греческие комедии, и заставил их разыгрывать ателланы ("Сатуры", гл. 53). Но даже и ателланы и мимы перестают удовлетворять театральную толпу и вытесняются пантомимами — античным балетом. Один из таких балетов описан в романе Апулея (II в. н. э.): "На сцене высоким искусством художника сооружена была деревянная гора... усажена она была живыми зелеными деревьями, источник, сделанный на самой вершине... ручьями стекал по склонам, несколько коз щипали травку, и юноша в прекрасной рубашке, поверх которой струились складки азиатского плаща, с золотой тиарой на голове изображал, что он присматривает за стадом..." ("Метаморфозы". X, 30-32). Дальше идет описание спектакля — суд Париса, в котором главных актеров и актрис сопровождает многочисленная свита в пышных костюмах, играет сложная музыка многоствольных флейт и т. д. Спектакли в Риме во времена Апулея, несомненно, были еще пышнее и великолепнее описанного им коринфского пантомима. Грубый натурализм вытесняет тонкую интригу комедии и пафос трагедии. Дело доходит до того, что на сцене совершаются настоящие казни: на представлении мима "Лавреол" предводителя разбойничьей шайки пригвождают ко кресту и бросают на растерзание медведям. Об этом рассказывает в одной из своих эпиграмм Марциал (книга эпиграмм "Зрелища", 7):

Раз дело могло доходить до перенесения казни на сцену, то ни о каких постановках трагедий Акция или комедий Тереиция и Плавта и думать было нечего. Подлинная драма сходит со сцены и видоизменяется в драму для чтения или декламации перед избранной аудиторией. Такими драмами для декламации были трагедии Сенеки.

5. РИМСКИЕ АКТЕРЫ

Пути, по которым шел римский театр, теснейшим образом связаны с развитием исполнительского искусства и с положением актеров в римском обществе^[59].

Если не считать отдельных исключений, римское общество всегда относилось к актерам-профессионалам отрицательно. Не говоря уже об актерах-рабах, положение которых было совершенно бесправным, римские актеры из числа людей свободных подвергались определенным ограничениям в правах: они исключались из высших (сельских) триб и не допускались к военной службе (Тит Ливий, VII, 2, 12; Авл Геллий, XX, 4; Августин "О граде божьем", II, 13). Как видно из "Тринумма" Плавта (ст. 990), эдилы могли подвергать актеров телесному наказанию. Отрицательное отношение римского государства к актерам времен Республики видно очень хорошо из рассказа Макробия ("Сатурналии", II, 7, 2-9) о случае с автором мимов Децимом Лаберием. Когда Юлий Цезарь захотел опозорить Лаберия, он заставил его выступить в качестве исполнителя мима за плату. Правда, по окончании представления Цезарь дал ему золотое кольцо (знак всаднического сословия), но когда Лаберий хотел сесть в театре среди всадников, те не пожелали дать ему места, хотя прекрасно знали, что ослушаться Цезаря было невозможно даже Лаберию, делавшему в своих мимах резкие выпады против всемогущего диктатора.

Во времена Империи презрительное отношение к актерам не изменилось, хотя актерское искусство стало пользоваться у некоторых представителей молодежи из высших сословий таким успехом, что они предпочитали быть деклассированными, чем лишить себя возможности выступать на сцене (Светоний, "Тиберий", 35). Хорошо известно, как увлекался сценой Нерон, но надо помнить и то, что позорным считалось лишь выступление за плату, а актеры-любители даже во времена Республики никакому ограничению в гражданских правах не подвергались (Тит Ливий, VII, 2, 12). Когда император Гелиогабал дошел до того в своем пренебрежении римскими обычаями, что назначил префектом когорты преторианцев человека, выступавшего в Риме в качестве актера, это вызвало восстание в преторианском лагере (Scriptores historiae Augustae, XVII, 12 и 15).

Однако во времена Республики римляне умели по-настоящему ценить и уважать истинно великих актеров. К таким актерам в последний век Республики принадлежали трагик Эзоп и комик Росций, которого защищал на суде сам Цицерон. Оба эти актера чрезвычайно добросовестно и серьезно относились к своей профессии; они специально изучали ораторские приемы, присутствуя на выступлениях оратора Гортензия, проверяли дома свои сценические движения и т. д. Росций тщательно обучал и своих учеников и делал из них тоже выдающихся актеров.

Сведения об игре римских актеров нам известны главным образом из древних комментариев (схолиев) к комедиям Теренция, из сочинений по риторике Цицерона, который был дружен и с Росцием и с Эзопом, а также по сочинению Квинтилиана (вторая половина I в. н. э.) "Об образовании оратора", в котором глава 3 книги XI посвящена внешней стороне ораторского искусства (голосу, движениям и т. д.) ; Квинтилиан указывает, что для этой части своего труда он пользовался сочинениями по теории актерского искусства ^[60]. Из этих источников известно, что исполнителями ролей в римской драме были только мужчины, что, само собою разумеется, очень усложняло задачи актеров. Роли тщательно распределялись между отдельными исполнителями, и совершенно разнородные по своему характеру роли не могли исполняться одним и тем же лицом.

Единственный род драмы, в исполнении которого могли принимать участие и женщины, был мим. Особенностью римского театра, в отличие от театра греческого, было то, что первоначально актеры не пользовались масками. По ряду текстов из комедий Плавта и Теренция видно, что лицо актера должно было оставаться открытым (Плавт, "Менехмы", 828; Теренций, "Формион", 890; "Андрианка", 878 и др.). По прямому указанию грамматика Диомеда (G. L., I, р. 489, 10) видно, что маски вошли в употребление на римской сцене лишь во времена Цицерона: "Сперва, — говорит Диомед, — были в ходу не маски, а парики для того, чтобы окраска, у кого белые или черные, или рыжие волосы, указывала на возраст. Масками впервые стал пользоваться Росций Галл, превосходный актер: у него глаза были косые, и это не подходило достаточно к его выступлениям в каких-либо ролях, кроме параситов". Комментатор Теренция Донат ("О комедии", стр. 26 по изд. Весснера) дает несколько иное показание, но тоже говорит о сравнительно позднем введении масок. В ателланах исполнители, по-видимому, всегда выступали замаскированными ^[61].

6. ТЕАТРАЛЬНЫЙ РЕПЕРТУАР

В репертуар римского театра входили произведения различных драматических жанров: трагедии, комедии, мимы со всеми их разновидностями. Но мы лишены возможности судить обо всех этих жанрах на основании текстов, а можем составить себе достаточно полное представление лишь о комедиях Плавта и Теренция, да еще о трагедиях Сенеки, но последние, как было уже сказано, предназначались не для большой сцены, а для декламационного исполнения. О других римских драматических произведениях мы знаем только по заглавиям, свидетельствам и по разрозненным фрагментам подлинных текстов.

Введенная в репертуар римского театра Ливием Андроником трагедия достигает своего высшего расцвета в произведениях Акция (170 — ок. 90 г. до н. э.). Несмотря на попытки ввести на римскую сцену трагедии на мифологические сюжеты, переделанные из произведений Эсхила, Софокла, Эврипида и других греческих трагиков и даже несмотря на создание римской героико-исторической трагедии — "претексты", этот жанр драмы не имел успеха у римской публики, а крупных трагиков после Акция римская литература не знает. Трагедии Акция долгое время ставились на римской сцене; так, претекста "Брут", поставленная в 30-х годах II в. до н. э., была вновь поставлена в год убийства Цезаря. Но успех трагедии Акция — скорее исключение в судьбе римской трагедии.

Во времена Гракхов и Суллы (конец II и начало I в. до н. э.) на римской сцене ставятся комедии, действие которых происходит в Италии и персонажи которых носят не греческие (как у Плавта и Теренция), а латинские имена и одеты в латинские костюмы, почему и называются эти комедии "комедией тоги" (fabula togata). Сюжеты этих "тогат", судя по фрагментам, были чисто бытовыми, на крупные политические события тогаты не откликались. Представителями этой комедии были Титиний, Атта и Афраний. Несмотря, однако, на латинскую внешность персонажей тогаты и на то, что действие происходило в ней в италийских городах, она, видимо, очень походила по существу на комедии Теренция и на его эллинистические образцы.

Наряду с тогатой в начале I в. до н. э. на сцепе появляется исконная италийская комедия постоянных масок — ателлана (fabula Atellana), получившая литературную форму в произведениях Помпония и Новия. Ателлана допускала большие вольности политического характера, за которые авторы и исполнители могли жестоко поплатиться во времена Империи: по сообщению Светония ("Калигула", 27, 4), "автора одной ателланы за стих, содержавший двусмысленную шутку, Калигула приказал сжечь посреди арены амфитеатра". Ателлана долго держалась на римской сцене, но уже к концу республиканского периода первое место на римской сцене занимает мим, продолжающий господствовать на ней во все время Империи.

Многие стороны римской драмы остаются в настоящее время неясными, спорными и вовсе неизвестными. Так, мы очень мало знаем о музыке, которая входила непременно во все драматические представления и служила аккомпанементом для речитативов и арий актеров (так называемых кантиков). Но подробный анализ театральных постановок не может входить в историю римской литературы и составляет предмет специальных сочинений по истории античного театра, общему очерку которого посвящена книга Б. В. Варнеке — "История античного театра" (M.-Л., 1940).

Лучше всего, как уже было указано, нам известна римская "комедия плаща", сохраненная в двадцати комедиях Плавта и в шести комедиях Теренция.

Глава VII ПЛАВТ

1. СВЕДЕНИЯ О ЖИЗНИ И ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ПЛАВТА

Обычное полное имя Плавта — Тит Макций Плавт (Titus Maccius Plautus). Первая и третья части этого тройного имени хорошо засвидетельствованы в римской литературе: в прологе к комедии "Trinummus" имя Plautus встречается два раза: в стихах 8 и 19; из стиха 10 комедии "Mercator", несмотря на явно ошибочное чтение рукописей в этом стихе, выясняется имя Titus, правильность которого подтверждается цитатой из Варрона, приводимой Авлом Геллием ("Аттические ночи", III, 3, §9). Что касается второй части тройного имени Плавта, то всего вероятнее оно было не Maccius, а Maccus, как оно и засвидетельствовано в стихе 11 пролога в комедии "Asinaria". Форма Maccius могла быть выведена в позднейшее время из формы родительного падежа Macci, так как окончание на одно -i в этом падеже было и в существительных на -us и в существительных на -ius. (Ср. указатели авторов к книгам XIV, XV и XIX "Естественной истории" Плиния Старшего: ex...Maccio Plauto). Таким образом, полное тройное имя римского комедиографа скорее всего было Titus Maccus Plautus. Но в подавляющем большинстве случаев Плавт называется у римских авторов просто Plautus (см. Цицерон, "Тускуланские беседы", I, 1, 3; "Брут", 18, 72 сл.; Авл Геллий, XVII, 21, 46 сл. и др.).

Кроме отрывочных данных у разных римских писателей, сведений о жизни Плавта не имеется. Год его рождения определяется лишь приблизительно: около 250 г. до н. э.; год смерти, по свидетельству Цицерона ("Брут", 15, 60), — 184 г. до н. э. (Иероним в дополнении к хронике Евсевия, 1817, дает 200 г. до н. э.). Свидетельства о жизни Плавта у Авла Геллия (III, 3, 14 сл.) и Иеронима, по всей вероятности, недостоверны.

Из комедий Плавта сохранилось 20: "Амфитрион" (Amphitruo), "Ослы" (Asinaria), "Горшок" (Aulularia), "Бакхиды" (Bacchides), "Пленники" (Captivi), "Казина" (Casina), "Шкатулка" (Cistellaria), "Куркулион" (Curculio), "Эпидик" (Epidicus), "Близнецы" (Menaechmi), "Купец" (Mercator), "Хвастливый воин" (Miles gloriosus), "Привидение" (Mostellaria), "Перс" (Persa), "Пуниец" (Poenulus), "Псевдол" (Pseudolus), "Канат" (Rudens), "Стих" (Stichus), "Три монеты" (Trinummus), "Грубиян" (Truculentus). Текст этих комедий сохранился хорошо; в них встречаются только незначительные пропуски; лишь в комедии "Aulularia" не дошел конец, а в комедии "Bacchides" — начало. Кроме этих двадцати комедий, дошли крупные фрагменты из комедии "Vidularia" (Чемодан) и значительное число разрозненных отрывков из других комедий в цитатах у римских авторов^[62].

Свидетельства римских авторов о Плавте и его произведениях собраны в первом выпуске издания: Titi Macci Plauti comoediae ex recensione Georgii Goetz et Friderici Schoell. Lipeiae, Teubner, 1922, страницы XXI — XXXVII.

Только начиная с Плавта можно рассматривать римскую поэзию и судить о ней, стоя на твердой почве и видя перед собой широкий и определенный горизонт, потому что Плавт — первый латинский писатель, от которого дошло до нас обширное наследство: целых двадцать комедий, из которых, как уже отмечалось, большинство сохранилось целиком, а кроме того — значительное количество иной раз крупных фрагментов. Строго говоря, лишь благодаря комедиям Плавта мы можем составить себе представление и о его предшественниках и о его современниках-драматургах (комиках), от произведений которых, как мы видели, остались только жалкие отрывки. Благодаря комедиям Плавта мы можем лучше судить и о дальнейшем развитии римской комедии, сравнивая с ними комедии Теренция и фрагменты прочих позднейших римских драматургов-комиков.

Кроме того, по комедиям Плавта можно судить о том культурном уровне, какого достигло римское общество к первой четверти II в. до н. э. К этому времени завершилось покорение Римом всей Италии (265 г.), окончилась борьба с галлами и были основаны на севере Италии колонии Плаценция и Кремона (222 г.), после победоносного окончания Римом тяжелой второй Пунической войны (218-201 гг.) был заключен мир с Карфагеном. Продолжалась успешная борьба за преобладание Рима в бассейне Средиземного моря, и Рим все больше и больше воспринимал эллинистическую культуру, превращаясь в мировой центр. За столетие до смерти Плавта диктатор Квинт Гортензий провел закон, по которому решения народа по трибам получали силу без последующего одобрения сенатом (287 г.). Это было завершением борьбы между патрициями и плебеями. Ко времени жизни Плавта расстановка сил в Римской республике стала совершенно иной, чем была в эпоху борьбы патрициев и плебеев: господствующими сословиями стали, с одной стороны, нобилитет — римская знать, сенаторская аристократия, привилегированная социальная группировка, состоявшая из сохранившихся патрицианских родов и знатных плебеев, и с другой — всадники, т. е. римляне, записанные в восемнадцать всаднических центурий и принадлежавшие в большинстве своем к наиболее зажиточным плебеям, не проходившим магистратур и не включенным в список сенаторов. Экономической основой нобилитета было крупное землевладение, а в руках всадников сосредоточиваются торгово-ростовщические операции.

Обе эти группировки — нобилитет и всадничество — принадлежали к высшей прослойке рабовладельческого общества, которой противостоял, с одной стороны, основной производящий класс — рабы, а с другой — все более и более разорявшееся италийское крестьянство, которое принуждено было нести тяжесть военных походов, и римская свободная беднота, составлявшаяся в значительной степени из разоренных крестьян, которые, не будучи в состоянии конкурировать с рабским трудом, не превращались в свободных рабочих, а шли в Рим, чтобы жить там либо случайным заработком, либо подачками богачей и помощью государства.

Из тех данных, какие имеются у нас о социальной и экономической жизни Рима III и II вв. до н. э., мы можем понять и явления культурной, в частности литературной, жизни Рима. Прошли времена, когда Рим был, в сущности, крестьянским городом. Соприкосновение Рима с эллинистической культурой возбудило новые интересы, породило новые требования и дало замечательные плоды римского литературного творчества, которые ясно видны даже по фрагментам предшественников Плавта и Энния.

Неуклонный и быстрый рост римского государства отразился очень ярко в римской литературе, отнюдь не бывшей достоянием одних привилегированных слоев римского общества, а получившей свои права и развивавшейся в самых широких его слоях. Комедии Плавта — лучшее тому доказательство.

Хотя о жизни Плавта нам известно очень мало, так как, кроме позднейшей его биографии, приводимой Авлом Геллием (III, 3), не сохранилось почти никаких данных для извлечения биографических сведений об этом крупнейшем римском драматурге, тем не менее можно с полною уверенностью утверждать, что Плавт по своему происхождению принадлежал к низшим слоям италийского общества.

Достоверные сведения о жизни Плавта сводятся к следующему: Плавт родился около 250 года до н. э. в умбрийском городке Сарсине, а умер в 184 г. до н. э. Судя по его второму имени-прозвищу Maccus, Плавт был актером осского фарса — ателланы — и исполнял роли одного из постоянных типов (масок) этой комедии — дурака-обжоры Макка. То, что Плавт был долгое время актером, видно также по его исключительному знанию сцены. Вот, в сущности, и все, что известно нам из биографии Плавта и за что можно поручиться. Сведения, которые сообщает Геллий, сводятся к тому, что Плавт сначала был служителем в труппе актеров, где скопил деньги; на эти деньги он пустился в торговлю, уехав из Рима, но потерял все свое состояние. Вернувшись в Рим, Плавт, чтобы заработать себе на пропитание, поступил на службу к мельнику и, находясь на этой службе, написал три комедии — "Saturio", "Addictus" и еще одну, название которой Геллий забыл. Это сообщение Авла Геллия (как и совпадающее с ним свидетельство Иеронима) никакими достоверными данными не подтверждается. Сведения о литературной деятельности Плавта следует извлекать из текста его комедий, из прологов к комедиям Теренция и из таких заслуживающих доверия источников как сочинения Цицерона.

Комедии Плавта сохранились в нескольких списках, из которых один (так называемый Амброзианский палимпсест) относится к IV или V в. н. э. В этом палимпсесте, открытом в начале XIX в. кардиналом Анджело Май, сохранились более или менее значительные отрывки семнадцати комедий; полностью имеющийся в нашем распоряжении текст Плавта восстанавливается по более поздним рукописям, относящимся к X и XI вв. Но дошедшие до нас комедии Плавта далеко не исчерпывают всей творческой продукции этого плодовитого драматурга. Кроме уже упомянутых фрагментов его комедий, сохранилось много указаний древних писателей на его пьесы, нам теперь неизвестные. Правда, о принадлежности некоторых из этих утраченных комедий возникали споры уже в древности, но относительно тех комедий, какие до нас дошли, не может возникать сомнений: все эти пьесы бесспорно принадлежат Плавту ^[63].

Существенное отличие Плавта от его предшественников — Ливия Андроника и Гнея Невия — состоит в том, что он посвятил себя исключительно одному литературному жанру — комедии: никаких других произведений Плавта, если не считать приводимую Авлом Геллием (I, 24, 3) автоэпитафию, мы не знаем. Со времени Плавта, если мы и встречаемся с римскими поэтами, обращавшимися к разным литературным жанрам, то это скорее исключение, чем обычное явление в римской литературе классического периода. Примеру Плавта последовал и Теренций, тоже сочинивший исключительно комедии, а из других поэтов этой эпохи только младший современник Плавта, поэт Энний, является еще поэтом-энциклопедистом — автором и эпоса, и драматических произведений, и других сочинений. ...