Все права на текст принадлежат автору: Даниэль Брэйн, Фей Блэр.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Игра с нулевой суммой Даниэль Брэйн
Фей Блэр

Игра с нулевой суммой



Часть 1. Слуга. Глава первая

В жизни каждого человека рано или поздно случается поворот. Среднестатистический человек считает таким поворотом свадьбу – особенно если взял на неё кредит, – может, развод, рождение ребёнка. Алёха же чётко понимал: длань судьбы, беспощадная, как админ паблика, настигла его в лице нового научного руководителя.

Сначала Алёхе повезло, и научруком ему назначили старенького профессора, которому уже всё в жизни было до той балды, но внезапно до балды профессору стали и сами студенты, и теперь вместо благообразного старичка Алёху пригвождала взглядом суровая доцент. И никаких поблажек, помощи и всего остального ждать от нее не приходилось.

Девчонки, которым вместе с Алёхой с новым научруком не свезло, заочно поставили доценту известный женский диагноз. Глядя на доцента сейчас, Алёха убеждался, что действительно, нет на свете ничего ошибочнее мнения обиженной женщины, хоть та обида и касалась бы дипломной работы. Имелся ли у доцента муж, а возможно, любовник, а быть может, и не один, оставалось тайной, но вид у неё был такой, который бывает только у полностью довольного жизнью человека, так что на проблемы в интимной сфере научрука Алёха сослаться не мог.

– Напомните мне тему вашего диплома, – потребовала доцент.

– «Квалификация превышения пределов необходимой самообороны в случае вмешательства третьих лиц», – пробормотал в ответ Алёха и вздохнул. При профессоре в роли научрука тема казалась простенькой. Доцент же расчеркала все уже готовые двадцать листов и явно останавливаться на этом не собиралась.

– Ну и где в вашей работе затронута эта тема? – поинтересовалась доцент, слегка наклонив голову. – До, – она демонстративно взглянула на номер открытой страницы, – двадцать первой страницы мы с ней не встретились. Хотелось бы узнать, где эта встреча состоится. И когда.

Алёха снова вздохнул. На самом деле – нигде и никогда, потому что всё, что он нашёл в интернете и переписал с оглядкой на антиплагиат, проблем квалификации самообороны при вмешательстве третьих лиц никак не касалось. Алёха был, кажется, первым, кого заинтересовала… да что уж врать себе – кто решил писать на эту тему, и сейчас он с тоской гадал, а, собственно, нафига ему сдалось это первопроходство.

– Актуальность темы? – уточнила доцент, пролистав диплом назад.

– А переделать можно? – робко пискнул Алёха.

– Нужно, – обнадёжила было его доцент, но тут же, словно каким-то шестым чувством поняв, что спрашивают её не об этом, добила окончательно: – Тему менять нельзя, вам её давно утвердили. У вас две недели, – закончила она, как показалось Алёхе, прямо-таки с наслаждением.

Ну вот и как теперь ему со всем этим жить?

Опозоренный Алёха выполз в коридор. Однокурсницы встревоженно заверещали, определяя, кто теперь пойдёт на заклание. Алёхе было на них наплевать – его свербила мысль, что стоило выбрать ту тему, которую взял себе Женька: «Проблемы квалификации оставления в опасности несовершеннолетних детей одновременно несколькими лицами, несущими за них равную ответственность». Тут можно было бы надёргать кейсов из медицинской практики в любой вконтактовской группе и аккуратно навесить на них соответствующие приговоры судов. И хотя бы актуальность не вызывала никаких сомнений.

Женька нарисовался как из-под земли с традиционным вопросом:

– Ты с нами?

Алёха очень хотел бы «с ними». Увы, помимо диплома его звал семейный долг.

– Не, я пас, – мотнул головой Алёха. – Диплом там у меня... – проговорил он неопределённо и тут же понял, что Женьке диплом – так себе отговорка. – И Бенедикту за молоком зайти надо.

– Кошака завели? – спросил Женька, глаза которого тотчас завистливо зажглись.

– Не, брата, – вздохнул Алёха и, глядя на преисполнившееся сочувствием Женькино лицо, вспомнил отчима, когда мать обрадовала его новорождённым сыном. Что последний месяц, что во время родов, да и недели две после того отчим был в плавании, и поэтому, узнав, что сын его – Бенедикт Сергеевич, ушёл из дома, не сказав ни слова. Семейная легенда гласила, что самого отчима когда-то собирались назвать Леонсио, поэтому в тот день Алёха в первый и последний раз в жизни видел его пьяным.

– Ладно, проехали, – вежливо сказал Женька и исчез. Алёха, порадовавшись, что он и настаивать не стал, и о занятой когда-то тысяче в очередной раз не вспомнил, упихал диплом в рюкзак и направился к лестнице, мрачно раздумывая о своём будущем.

Перспективы рисовались нерадужные. Да нет, хуже – нерадужными они были и до того, как Алёха облажался с дипломом, но сейчас они стали в пятьдесят оттенков серого. Где ему работать после вуза – который ещё надо было закончить, то есть написать диплом – Алёха даже не представлял. Пара однокурсников хотела попасть в «Большую четвёрку» или в десяток международных консалтеров пожиже, но, во-первых, для этого требовалось отлично знать хотя бы один язык, во-вторых, быть готовым не только к магистратуре, но и далее – к степеням, причём кандидатской все не ограничивалось. Юридические магистерские программы стоили дороже Алёхиной почки, а без них можно было до пенсии отвечать на звонки и менять названия разных шараг в документах на госрегистрацию. Никакой карьерный рост без продолжения образования в этой «Четвёрке» никому не светил, зарплатный – тоже. В полицию Алёха не попал бы по состоянию здоровья: от него даже военкомат практически отстал. Идти в какой-нибудь юротдел за тридцать тысяч казалось слишком безрадостным на фоне вакансий в «Макдаке» и том же «М-Видео». Некоторые однокурсники, посчитав юридическое образование полезной для жизни базой и хоть каким-то высшим образованием, уже неплохо устроились кто кем – от помощника директора модного театра до репетиторов ЕГЭ. Женька, например, прибился к крупной турфирме, где его умение ловко отбивать разных дам, недовольных беременностью несовершеннолетних дочерей от турецких бассейнов, вызвало у начальства неподдельный восторг. Алёха так не умел, а говоря проще – он просто боялся.

Так что, как ни страшен был новый научрук, будущее было гораздо страшнее. Неизвестное, тёмное, покрытое тайной, полное опасностей и безденежья. Алёха бы с удовольствием взял академ, или, может, остался бы на второй год, только первый вариант грозил тем, что он вообще забьёт на вуз и будет уныло лежать на диване, а второй системой образования был не предусмотрен.

В мрачных думах Алёха добрел до метро, сожрав по дороге скверную холодную шаурму. Пялясь на рекламу вакансий Московского Метрополитена в вагоне, он вяло прикидывал, возьмут ли его хоть сюда или сразу пошлют, не дожидаясь, пока он облажается. На секунду он представил себя машинистом, потом перед мысленным взором встала сцена того, как какая-нибудь несчастная от любви девица бросается прямо перед вагоном на рельсы, и решил, что подобная перспектива вряд ли лучше «свободной кассы». Опять же, велика радость вечно под землёй торчать!

Кое-как свыкшись с тем, что в «МакДональдсе» его хотя бы кормить будут, Алёха прикупил в универсаме молоко и пошел через скверик к дому. Сделал круг, потому что в сквере кипела жизнь, и, глядя на детей, радостно копавшихся в песочницах, Алёха вспоминал, как он мечтал поскорее вырасти. Ну, вырос, что сказать. Как там говорится – «бойтесь своих желаний»?..

Дома была в сборе вся семья. Мать хлопотала на кухне, и по квартире полз потрясающий аромат сочной курицы в каких-то немыслимых специях. Готовить мать любила и умела, и Алёха никогда бы об этом не узнал, если бы пять лет назад замотанная и уставшая мать случайно, как обычно оно и бывает, не встретила в метро будущего отчима Алёхи и отца Бенедикта. Мать тащила кипу цветов, зачем-то надаренных на работе, торт и ещё какую-то ерунду, а Сергей вызвался ей помочь. Он вошёл в их жизнь так незаметно, что Алёха не сразу и понял, что у матери появился кавалер. Сергей был прост и ненавязчив, как вежливый коллега с работы, которому просто оказалось по пути. И когда у него с матерью завязался роман, Алёха несколько удивился. И обрадовался.

Потому что мать изменилась – и оказалось, что она может весело напевать, стряпая на кухне, что у неё все ещё прекрасная фигура, что она умеет смеяться и запросто может не пользоваться старящей ее косметикой. Потому что Сергей оказался клёвым мужиком, верным и негулящим, хоть и был моложе матери на одиннадцать лет, рукастым, непьющим и некурящим, не залипающим в ящик и игрушки и вообще – образцовым семьянином. Он был стармехом на рыболовном судне, а кроме того, детдомовцем, и поэтому больше всего на свете ценил жену и детей. Да и Алёху он искренне считал своим сыном.

Сейчас отчим был в отпуске и потому возился с Бенедиктом – Бенечкой, как называла его бабушка Ида. Трёхлетний Беня помогал отцу с ремонтом чайника, что выражалось в попытке пристроить на игрушечной лестнице фигурку индейского вождя. Логику брата Алёха понимать категорически не хотел, но то, что тот пошёл в отчима своей жизнерадостностью и спокойствием, успокаивало.

Своего родного отца Алёха не видел никогда и даже не подозревал, как того толком зовут, потому что знал достоверно – отчество ему досталось от имени деда, но догадывался, что унаследовать характер мог от него. До появления в их жизни Сергея он полагал, что у него угрюмые и робкие гены матери, но за последние годы убедился, что напрасно грешил на мать. «Копия отца» – не всегда звучит гордо, иногда и пугающе.

– Леха! – крикнул отчим из комнаты. – Как диплом?

– Нормально, – выдавил Алёха улыбку. – Ну, замечания, конечно, есть…

Отчим выглянул в прихожую, на его ноге висел сосредоточенный Бенедикт.

– Сгоняй в магазин, будь добр, – попросил отчим. – Лене масло для курицы нужно. Я бы и сам сходил, да вот чайник, – и он, будто извиняясь, развёл руками.

Нет, отчим был человеком не жадным. Даже наоборот – он ни в чем не отказывал ни жене, ни Алёхе с Бенькой, за что ему часто влетало. Но у него был пунктик – починить сломавшуюся до срока вещь, заставить её работать как раньше, проявить талант механика и изобретателя. Алёха поражался такому упорству – и в глубине души безмерно завидовал. Отчим совсем не боялся пробовать жизнь на вкус.

И Алёха, все ещё адски голодный даже после шаурмы, натянул куртку обратно и отправился в магазин. На улице стояла весна – сухая, тёплая и немного ветреная. Кое-где ещё в тени на северной стороне лежал снег, а там, где целый день грело солнце, уже полезла первая жидкая трава. Дворник деловито сгребал оставшиеся с прошлой осени листья в кучу, и бабки на лавочке обсуждали какую-то «проститутку». Информационный обмен последних лет затронул не только молодых – прислушавшись, Алёха с удивлением понял, что интерес бабок вызвала какая-то кинозвезда, чья фамилия безразличному к искусству Алёхе ничего не сказала.

До магазина он дошёл довольно быстро и обнаружил там локальный Армагеддон. Подивившись наличию только соков, спиртного и хлеба и обнаружив пустые полки во всех остальных отделах, он вернулся на кассу и там узнал, что вечером была проблема с электричеством, поэтому весь прочий товар сняли «во избежание», включая и масло. Курице, ждущей на плите своего звёздного часа, это помочь никак не могло, и Алёха потащился в универсам возле метро, срезая путь через дворы.

Стройка, эпидемией охватившая город, добралась и до их района. Алёха упёрся в выросший за пару дней забор, плакат на котором традиционно просил извинения за причинённые жителям неудобства и обещал, что скоро здесь будет дом по программе реновации. Прикинув, куда собираются втыкать этот дом, Алёха заранее посочувствовал будущим переселенцам и пошёл в обход.

Как ни странно, в обход тоже копали. Вообще, сколько Алёха себя помнил, город перерывали постоянно – будто каждый вновь поставленный мэр обозначил себе задачу обнаружить нефтяное месторождение. В обход строили метро, Алёха совсем приуныл, тем более что запищал телефон, и мать спросила, не побежал ли он за маслом куда-нибудь за три километра. Запах курицы доносился почти что из трубки, и Алёха решил рискнуть.

Что до него таких же рисковых тут побывал не один десяток, понятно было уже по исчезающей за ограждением протоптанной тропинке. Алёха тоже сунулся в щель в заборе, искренне надеясь, что его не поймают. Хоть он и оканчивал юридический факультет, но понятия не имел, чем ему грозит проход через стройку. Но вроде бы рабочие копались где-то поодаль, а проходить надо было через подъезд выселенного, но ещё не снесённого дома. Из подъезда вышел мужик с цветами и бутылкой коньяка, и Алёха, проводив его задумчивым взглядом, шагнул в пропахшую сыростью темноту.

Куда было нужно идти дальше, он поначалу не понял. Потом сообразил, что мужик вряд ли разжился букетом и коньяком в заброшенном доме, а значит, он шёл от метро, как раз от того универсама, куда направлялся сам Алёха. Значит, где-то тут есть выход, решил он и попробовал потыкаться в разные двери.

Почему-то пустота покинутых жильцами квартир вызвала у Алёхи неприятное сосание под ложечкой. Люди оставляли мебель, ковры, старые телевизоры, технику, и самым странным было то, что это даже уже не крали. Бомжам телевизоры некуда было втыкать, а прочий люд давно уже перестал страдать старорежимным вещизмом. Новый дом – новые вещи? Да, наверное, так, но Алёхе все равно почему-то казалось, что он без спроса зашёл в чужое жилье.

Однако дома в нетерпении поджидала курица, а Алёха осторожно бродил по квартире, рассматривая обои, линолеум, какие-то безвкусные картины. Дверь в ванную комнату была ещё совсем новой, и Алёху почему-то потянуло заглянуть туда. Но там не обнаружилось ничего интересного – лишь старая ванна, разбитый унитаз и кусок засохшего мыла.

С мыслями о курице Алёха вернулся на лестничную площадку. Где-то хлопнула дверь, точно не та, в которую он вошёл, и Алёха сообразил, куда ему дальше нужно: за лестницу, где пожарный выход.

В мутном окне Алёха увидел, что уже порядком стемнело. Представив, что скажет ему мать, он торопливо толкнул деревянную дверь и вышел на улицу.


Глава вторая

Алёха ступил прямиком в полную жирной грязи лужу, отвратительно холодную и глубокую – нога провалилась аж по щиколотку, и он, не устояв на ногах, плюхнулся туда ещё и ладонями. Это оказалось последней каплей – что ж за день такой?! Вот наверняка сейчас в универсаме тоже масла не будет, или он окажется вообще закрыт! Алёха выругался в голос, едва ли не всхлипывая от обиды на весь мир и от жалости к себе, и, поднявшись, вытер руки о штаны и огляделся, чтобы понять, как выбраться из лужи с наименьшими убытками.

Он торчал под холодным ливнем на довольно широкой дороге – если её можно было так назвать, потому что она вся представляла из себя грязное месиво, словно её раскатали фуры. Хотя, может быть, и раскатали – стройка же...

Но стройки не было.

И дома позади Алёхи не было тоже – верней, был, но не стандартная пятиэтажка, по которой он только что бродил, а какой-то двухэтажный каменный сарай с высокой острой крышей, возле которого стояла пара осёдланных лошадей. Смеркалось, но в остатках света слева хорошо был виден лес – недалеко, может, в полукилометре или ближе. Справа же тянулись какие-то поля, сплошь пересечённые невысокими заборами из камня.

– Не понял, – пробормотал Алёха и вздрогнул, не узнав своего голоса: тот звучал как-то слишком высоко и одновременно хрипло.

Если дорогу он еще мог кое-как притянуть, точно так же, как и лошадей… Ну, может, правительство города взялось за экологию и поощряет применение гужевого транспорта. Но лес в картину мира никак не вписывался. Когда-то рядом действительно был парк, но с тех пор деревья только вырубали, и никакой заботой о природе городских властей лес не объяснялся.

Надышался он чего-то в той квартире, что ли? Алёха вспомнил, как читал недавно про «фенольные дома» – не очень-то и поверил, но, может, этот случайно был таким? Что там было, Алёха в точности не помнил, только что фенол ужасно вреден и испаряется и что его добавляли в семидесятые в бетон. Или в шестидесятые. В общем, ещё при Союзе, но уже после Сталина.

Значит, надо просто продышаться, решил он. И честно задышал как можно глубже, с шумом выдыхая и вдыхая. Так, ещё чуть-чуть… сколько времени-то, кстати? Мать его убьёт!

Он сунул было руку в карман куртки – глянуть время на телефоне, но карман был пуст. Алёхе стало дурно: он что, где-то выронил телефон? Вот за это его мать точно пришибет. И отчим тоже. Потому что это уже не просто потраченные деньги, к телефону еще и банковская карточка привязана...

Хотя, может, ему повезёт, и он отыщет свою пропажу в доме? Да, пока он там шатался, он вполне мог выронить телефон. Сейчас он вернётся…

Алёха шагнул назад, открыл низкую и показавшуюся ему на удивление тяжёлой дверь и оказался… нет, и вовсе не в подъезде.

Оказался он в довольно большой и невысокой комнате, больше всего напоминающей кабак с псевдосредневековым интерьером: здесь было несколько весьма грубо сколоченных столов, за одним из которых сидел какой-то человек, и лавок, и воняло дымом и какой-то пищей – Алёха никак не мог распознать, какой.

– Лошадей-то заведи, – услышал он и, резко обернувшись на голос, увидел невысокого плотного плешивого мужчину в не слишком чистой куртке тоже какого-то средневекового вида.

– Что? – переспросил Алёха, на всякий случай попятившись.

– Льёт там, говорю, – сказал мужик, кивнув на дверь. – Заводи лошадей в конюшню. Лампу не дам – чисть, пока ещё светло.

Псих, опасливо подумал Алёха. Или глюк? Он не знал, что хуже. Точно дом фенольный, решил он. Это же подумать страшно, как тут люди жили! Или дело в том, что дом начали рушить? Верней, не рушить, но ведь все же выехали? Хотя бред – какая разница-то? Может, просто тот газ скапливался в подъезде, и там давно никого не было, вот его и набралось так много, а он, Алёха, всё сдышал?

Так. Надо вспомнить, как он шёл… а, нет. Телефон. Где-то тут, возможно, есть его телефон. Алёха зажмурился, надеясь, что дурацкая галлюцинация рассеется, но она никуда не делась – напротив, даже стала ещё более явной, потому что мужик за столом вдруг гаркнул, обернувшись и сердито глядя на него:

– Тобеш! Ты какого лыра тут торчишь?

Алёха недоумевающе сморгнул. Мужик за столом был одет в какую-то странную куртку с блестящими пуговицами и был обладателем смешных тонких усов с длинными кончиками, загнутыми кверху.

– Если ваша милость желает, – сказал первый мужик, почесав плешь, – я всё сделаю как положено. И вычищу, и накормлю, всего за один арг.

– Обойдёшься, – отрезал второй мужик и снова посмотрел на Алёху. – Что стоишь? – спросил он раздражённо. – Займись лошадьми – или я тот арг, что стоил бы твой ужин, потрачу по-другому.

Алёхе стало жутко и одновременно с этим донельзя смешно. Вот это да, вот это он надышался! Интересно, почему он видит каких-то непонятных мужиков? И этот недокабак средневековый? Почему, к примеру, не драконов или роботов? А ведь он же даже не играл в последнее время на компе! Почти совсем! Сидел, писал диплом. Последние два дня. Что же он за неудачник-то такой, что ему даже галлюцинации показывают какие-то дебильные?

Он, кажется, издал коротенький смешок и, опять зажмурившись, потёр глаза и лицо руками, начисто забыв о том, что они, мягко говоря, не слишком чистые.

– Ваша милость, – услышал он голос первого мужика. – Мне кажется, ваш слуга немного… тронулся, ваша милость. Может, я…

– Ах, тронулся, – ответил второй голос. – Ничего – я сейчас его быстро подлечу, – что-то грохнуло и глухо зашуршало, раздалось быстро приближающееся позвякивание, а потом лицо и руки словно обожгло. – Ах ты, пархан бесов, – голос второго мужика дрожал от злости. Он с силой оторвал руки Алёхи от его лица и вновь ударил – больно, обжигающе, наотмашь, но не рукой, а чем-то, что держал в ней. Перчатка, что ли? Почему тогда так больно? – Иди. Займись. Лошадьми, – прошипел он не хуже физички в школе, которую Алёха, как и все его однокашники, боялся до икоты. – Или я не посмотрю на твоего отца и найду себе другого слугу. Живо! – он с лёгкостью сгрёб Алёху за воротник и, развернув, пинком буквально швырнул его к двери. Удар был такой силы, что Алёха буквально врезался в неё и услышал за спиной пренебрежительное: – Слуги. Нынче отыскать хорошего слугу не проще, чем лисицу во дворце.

Мужики расхохотались, а Алёха, кое-как нащупав ручку, схватился за неё, поддал всем телом и вывалился наружу, едва снова не угодив в лужу.

Дождь, кажется, лил ещё сильнее, и дневной свет быстро угасал, однако же его было пока достаточно, чтобы можно было получше разглядеть сарай. Тот был сложен из грубых серых камней всех форм и размеров, скреплённых светлым раствором, и даже не оштукатурен. Крыша же была… похоже, черепичной?

– Хватит, а? – жалобно попросил незнамо кого Алёха.

В ответ раздалось лишь лошадиное ржанье, в котором слышалась настойчивость и, кажется, насмешка.

И тут Алёха ясно понял, что дело не в феноле. Какой там фенол! В конце концов, люди в доме жили десятилетиями, а если и попадали в дурку, то явно по другому поводу. Нет, тут что-то другое. Тут… Может, на него там что-то рухнуло? Балка? Или, может быть, плита? Или вообще весь дом целиком? Скорее всего, его как раз обрушили, пока Алёха был там, и он умер вместе с домом… в смысле, просто умер – и не помнит? А это… Это… Алёха читал что-то о том, что в тот момент, когда умирает мозг, он может создавать всякие картинки – типа, оттуда все эти рассказы про сияющие коридоры и так далее.

То есть вот сейчас, вот именно сейчас он там умирает – погребённый под развалинами дома. А когда умрёт – то всё закончится и…

«Зато диплом не делать», – вдруг сообразил Алёха.

Точно. Ни диплом не делать, ни работу не искать. Да это ж здорово! Ему совсем не больно, ему даже интересно! А когда он окончательно умрёт, ему вообще станет всё равно.

От этих мыслей Алёха даже повеселел. А что, не всё так плохо! И мать не одна останется – у неё есть Бенька и Сергей. Поплачет, наверно. Но зато не разочаруется! И так и не узнает, что её старший сын – бездарность.

И на защите не позориться. И занятую тысячу не отдавать. Хотя нехорошо, конечно, ну да ничего – у Женьки она не последняя.

Но досадно, что у него такое идиотское… как это называется-то? Предсмертье? Да, наверное, если он находится в процессе умирания, оно и есть. Дурацкое какое-то. И дождь этот – вот будто бы нельзя было показать что поприятнее!

Дождь был, кстати, холодный, и Алёхина куртка уже начинала промокать, а уж его волосы и вовсе свисали на лицо сосульками, по которым сбегали струйки стылой воды.

Стоп.

Сосульками?

Алёха торопливо схватился за голову и, ощупав её, ощутил под пальцами довольно длинные – не до плеч, конечно, но куда длиннее его собственных волосы. Да ещё и жёсткие какие-то… что происходит? Сейчас его мозг покроет его шерстью на прощанье?

Передёрнувшись, Алёха вытянул вперёд руки и недоверчиво уставился на них. Нет, они не были покрыты шерстью – они просто были… не его. Совершенно точно! Это были абсолютно чужие руки – широкие, с короткими мощными пальцами и квадратными ногтями. Весьма грязные и, как говорят, натруженные – с плотными мозолями на ладонях у их основания и возле пальцев.

– Это чего? – зачем-то вслух прошептал Алёха.

Фу, какой же мерзкий у него голос!

Дверь сарая распахнулась, и в неярком прямоугольнике света возник тёмный человеческий силуэт. Что-то свистнуло, и на плечи Алёхи обрушилось… нечто – он не понял, что это такое, но удар вышел тяжёлым и пугающе болезненным.

– Я тебе сказал, лентяй бесов – займись лошадьми! Сказал или нет? – мужской голос звенел от ярости. Свист повторился, и второй удар, от которого Алёха попытался прикрыться руками, что оказалось крайне неудачной идеей, едва не опрокинул его на землю.

– Да ты что, сдурел? – выговорил, наконец, Алёха, скуля от яркой, жгучей боли и пятясь назад – опять в лужу, но сейчас это было неважно. – Псих… Я сейчас полицию...

– Ты как разговариваешь, лит?! – взвился мужик. – Головой стал скорбен? Так я вылечу тебя сейчас не хуже мага!

Он взмахнул рукой, и Алёха понял наконец, что его бьют длинным хлыстом, с которым мужик управлялся легко и буднично, как сам Алёха с зонтиком.

Следующие два удара легли один за другим, опрокинув Алёху на колени прямо в жидкую грязь лужи.

– Поднимайся, бес тебя дери! – рявкнул мужик. – И чтобы через полчаса лошади были рассёдланы и вычищены, – велел он неожиданно спокойно. – И поторопись: я спать хочу.

С этими словами он развернулся и исчез внутри сарая, захлопнув за собою дверь и оставив скулящего от боли, унижения и растерянности Алёху в луже под дождём.


Глава третья

Сидеть в луже было мокро, холодно и донельзя обидно, и Алёха, шмыгая носом от досады, поднялся и побрёл к намокшим лошадям. И чем ближе он к ним подходил, тем неуютнее ощущал себя. Прежде он лошадей вблизи вообще не видел! Верней, ну как не видел: пару раз, бывало, когда он приезжал к приятелю, Алёха натыкался на стоящих у выхода из метро девчонок с лошадьми на поводке. Они клянчили у прохожих «лошадке на прокорм», но Алёха всегда проходил мимо – ни лошади, ни попрошайки у него симпатий никогда не вызывали.

Ну, ещё он видел их в кино. И в цирке в детстве.

Но вообще они его пугали. Крупное животное, с копытами… хорошо хоть, не с рогами. Но копыта же – а ну как лягнёт! И пришибёт. Или сломает что-нибудь.

Сообразив, что думает о них как о реальных существах, Алёха нервно хмыкнул. Их же нет! И всего этого нет тоже. Это просто бред, галлюцинация, а он, наверно, навернулся с лестницы, надышался ядовитого фенола и лежит там, в том подъезде. Галлюцинирует. Рано или поздно его кто-нибудь найдёт и вызовет врачей. И всё закончится.

«И диплом придётся переделывать», – сказал в его голове ехидный голос.

Тьфу.

А вот и не придётся! Ему дадут справку о болезни! То есть придётся, разумеется, но не сейчас. Не срочно. Дадут ему отсрочку – и тогда он спокойно всё и сделает.

Наверное.

Но тогда зачем он идёт к этим лошадям? Если всё это галлюцинация?

«А если нет?»

Алёха даже остановился. Вот в чём дело, да: он сам не заметил, как начал воспринимать всё происходящее как реальность. Как настоящую реальную реальность. Ну а вдруг и правда? Мало ли… вдруг он умер, например? И это такое вот посмертие? Или провалился в какой-нибудь портал? Или ещё что-нибудь? Да, звучит как бред – но вдруг? Удары-то, по крайней мере, болели очень натурально.

И холодно из-за промокшей уже насквозь одежды было очень. Настолько, что Алёха понимал: еще чуть-чуть – и его начнет по-настоящему трясти. Совсем как бабушку Иду, которая зимой уже при минус десяти до магазина с трудом добегала, в чем бы одета ни была. И если до этого момента Алёха плохо сознавал, каково это – мерзнуть так, что говорить не можешь, все тело сводит и взгляд как чумовой, то теперь бабушке искренне посочувствовал.

Алёха покосился на кажущимися вполне спокойными лошадей. Чего с ними надо сделать-то? Отвести куда-то? А куда? И как? А если они не пойдут? Как их заставить? Они же здоровенные!

Осторожно подойдя поближе, Алёха вытянул руку и робко тронул одну из лошадей за задницу. Или как там называется у них эта часть? Да, наверно, так, зад – он и в Африке зад. Лошадь среагировала… да никак. Стояла себе, как и прежде, и пялилась в стену. Осмелев немного, Алёха подошёл еще ближе и потрогал лошадиную задницу уже ладонью.

И тут вдруг лошадь повернула голову и дёрнула ногой. Алёха мигом отскочил подальше и налетел на мужика. Которого, похоже, прежде здесь не видел.

– Лошадей-то в стойло заведи, – сказал он неприветливо.

– Куда? – переспросил Алёха.

– Туда, – ткнул пальцем мужик куда-то вправо.

– Вы мне… кхм… не поможете? – спросил Алёха.

– Чего? – мужик уставился на него так, словно тот предложил ему что-то неприличное.

– Ну, завести. Туда, – Алёха показал туда же, вправо. – Лошадей.

– Пол-арга, – немного подумав, решил мужик.

Да что за арги-то? Хоть бы кто сказал нормально. Мозг, выдававший совершенно неприемлемые глюки, Алёху начинал слегка подбешивать.

– Ладно, – с энтузиазмом согласился Алёха. Что это такое – он узнает, а пока пускай мужик поможет. А там разберёмся.

Но мужик оказался не так глуп – молча протянул ему раскрытую ладонь, мол, клади сюда. И осклабился.

И тут Алёха вспомнил, как другой мужик, что так больно и обидно избил его хлыстом, тоже что-то говорил про этот арг. Что-то про ужин и про арг. Валюта, что ли, местная? Так-так-так… если его ужин стоит этот арг, а мужик, который с лошадьми, хочет половину, значит, можно съесть пол-ужина, а остаток отдать ему.

Есть Алёхе, конечно, хотелось, но перспектива еще раз получить хлыстом пока перевешивала.

– Сейчас, – сказал Алёха и, для пущей убедительности выставив перед собой ладонь, попросил: – Жди. Сейчас.

И пошёл искать того, другого мужика. Надо как-то их назвать… Мужик-с-хлыстом. Да. Точно. Этот будет «с лошадьми»… «Лошадник», а тот третий… просто «третий». Хотя он был первым… и его даже как-то назвали. Нет, пусть «Третий».

Почему-то это наименование Алёху успокоило. Теперь, по крайней мере, у них были имена, и мир стал казаться чуть нормальнее. Даже почти нормальным. Ну, или не мир, а галлюцинация – чем бы это ни было.

Открыв дверь – причём та оказалась неожиданно тяжёлой и очень толстой, словно бы сколоченной из брёвен, а не досок – Алёха решительно вошёл в тот стилизованный под условное средневековье кабак и, подойдя к с Мужику-с-хлыстом, увидел, как тот откусывает приличный кусок от наколотого на нож большого куска мяса. Почти как шашлык, но не с шомпола, а с обычного ножа… хотя нет – не совсем обычного. Нож был длинным и заточен с двух сторон.

– Явился? – чавкая, спросил мужик, оборачиваясь. – Иди наверх, постель мне приготовь. Постель не грей – не холодно. Проверь, чтоб простыни сырыми не были.

– Можно мне пол-арга? – быстро спросил Алёха. – А поужинаю я на половину. Можно так?

– Чего? – мужик даже перестал жевать.

– Ну пол-арга, – терпеливо повторил Алёха. Мужики здесь были весьма непонятливыми. – Вы сказали, что мой ужин стоит арг. Можно мне половину наличными и ужин попроще?

– И правда тронулся, – с некоторым удивлением сказал мужик. – Ладно, – вдруг предложил он. – Иди сделай мне постель, смотри только, не сожги там ничего. Потом спать ложись, но не со мной, – добавил он.

Алёха от испуга даже потерял дар речи. Как бы мозг ни изгалялся, но спать с этим мужиком… да и вообще с мужиками, в Алёхины планы категорически не входило.

– ...а устройся где-нибудь, – продолжал тем временем мужик, непонятно помахав рукой. – Если утром отойдёшь, то ладно, едешь со мной дальше. Ты, в конце концов, не виноват… но если нет – не обессудь, – он несколько раз громко похлопал ладонью по столу и позвал: – Хозяин! – и когда Третий мужик явился, бросил ему что-то – тот ловко поймал – и велел: – Займись лошадьми, Тобеш. Этот, видно, и правда сильно головой где-то ударился, хоть к магу веди. Где ему переночевать?

– Если господин не пожелает разделить с ним свою комнату, – полувопросительно проговорил Тобеш, Третий, – Мужик-с-хлыстом сделал выразительный и вполне понятный отрицательный жест, – то вот в конюшне можно. Там и сухо, и тепло.

Как бы то ни было, опасность совместного проведения ночи с Мужиком-с-хлыстом временно миновала.

– Иди в конюшню, – велел Алёхе Мужик-с-хлыстом. И возмутился тут же, когда Алёха сделал шаг к двери: – Куда? Постель мне приготовь. Болван, – он скривился с досадой и, отвернувшись, впился зубами в кусок мяса на ноже.

К счастью для Алёхи, Тобеш показал, куда идти, но на этом удача кончилась. Он стоял на пороге маленькой и тесной комнатушки и смотрел на непривычно короткую деревянную кровать, похожую на деревянную коробку на ножках. Вместо нормального матраса или, скажем, сена – если тут средневековье, люди же должны на сене спать? Да? Нет? – там лежал какой-то тюфяк, а на табурете было сложено, судя по всему, постельное бельё.

Вот только Алёха никогда прежде этого не делал. Дома мать всегда постель перестилала… но ведь это не должно быть сложно? Ну ведь не должно же?

Первым делом Алёха потрогал тюфяк. Тот был довольно жёстким и каким-то комковатым, что ли. А главное, не очень вписывался в ту коробку, что служила тут кроватью. С другой стороны, Алёха-то что тут мог сделать? Ничего, поправить только.

Под бельём обнаружилось что-то вроде валика и одеяла. Подушка? Да, наверное… но вот наволочки не было. И пододеяльника тоже не было! Только две длиннющих простыни, похоже, чистых, но довольно грубых на ощупь и кое-где зашитых. И что с ними делать? Наволочка-то где? Вторую простыню можно просто подложить под одеяло, а что делать с валиком? Помаявшись, Алёха кое-как завернул валик в ту простыню, которой накрыл тюфяк, сверху положил вторую простыню и одеяло и довольно огляделся. И не так уж сложно – чего мать нудела, что ей надоело ходить за Алёхой, как за малым дитём? Подумаешь!

Самым странным было то, что Алёха и не пытался сопротивляться собственным глюкам. Это было чем-то похоже на ролевую игру… «Особенно с мужиком в кровати, ага, это уже на другую ролевую игру похоже…» – мрачно подумал Алёха. Нет, на те безобидные ролевки, на которые сам он никогда в своей жизни не ездил, а вот Женька любил и долго потом доставал всех фотками то в рыцарских доспехах, то с эльфийскими ушами.

Шаги на лестнице Алёха пропустил, и раздавшийся от двери голос Мужика-с-хлыстом заставил его почти подпрыгнуть:

– Тебе мало было, я смотрю, – мужик стоял в дверях, постукивая концом хлыста о свою ладонь.

– Чего? – Алёха даже задохнулся от возмущения. – Я всё сделал же!

– Да ну? – издевательски спросил мужик.

– Ну да, – Алёхе совершенно не понравилось выражение его лица, и он осторожно отступил назад. У него плечи и спина до сих пор болели!

Мужик медленно подошёл к кровати, наклонился и, демонстративно заглянув под неё, перевёл взгляд на Алёху. Прямо так, не разгибаясь.

– Где жаровня? – почти ласково поинтересовался он.

– Чего? – Алёха совершенно обалдел. Ему никто не говорил, что он должен тут ещё и жарить что-то!

– Подойди-ка, – приказал мужик, выпрямившись и как-то оценивающе глядя на Алёху. И когда тот сделал, что было велено, вдруг схватил его за ухо и, больно вывернув, потащил к двери и рявкнул: – Жаровня! Морон лыров, шаг туда – шаг сюда! – он с силой толкнул Алёху к двери и отпустил.

Алёха побежал, конечно. Ухо горело, словно обожжённое, и было страшно и обидно: он же сделал всё точно как ему сказали! Застелил постель! Жаровня-то при чём? И где вообще её берут? И, главное, что мужик собирается с ней делать? Совершенно точно – не жрать готовить, хотя от него всего можно было ожидать.

Шмыгнув носом от обиды, Алёха спустился вниз, потирая ухо и надеясь отыскать того самого Тобеша. Но его не было – значит, правда пошёл лошадок распаковывать. Верней, стреноживать. Или как это называется-то?!

Выходить наружу было неприятно, но пришлось, и Алёха, ёжась от холодного дождя и ветра, побежал к видневшемуся в уже сгустившейся темноте сараю, гадая, когда же, наконец, его морок кончится. Что-то он излишне затянулся – сколько уже времени прошло? Может, его уже нашли, отвезли в больницу, и теперь он в коме? И сколько лет он так теперь пролежит, да еще и с этими ролевыми глюками?

Внутри сарая воняло. Дерьмом и ещё чем-то незнакомым, но не менее отвратным. Да так сильно, что Алёху едва не стошнило. Он было зажал себе нос и взялся дышать ртом, но стало только хуже: запах никуда не делся, но теперь казалось, что он это дерьмо ест. Пришлось рот закрыть и разжать пальцы – и, щурясь от буквально выедающего глаза запаха, пойти на шум и тихие голоса. Сарай внутри был разделён на маленькие деревянные загончики, выходящие в нечто вроде коридора, и в одном из них виднелся свет – там и обнаружились Тобеш и тот, кто предлагал Алёхе помощь за пол-арга. Лошадник. Они оба возились с лошадьми, с которых уже были сняты сёдла. Куда они их, кстати, дели?

«А ведь завтра надо будет их надеть», – вдруг подумал Алёха. И сам же возмутился. Какое «завтра»?! Завтра он очнется дома – или, может быть, в больнице. В больнице даже лучше: не придётся диплом делать… верней, придётся, но потом. Может, они ему какую справку выпишут… Хотя точно выпишут, стоит только на него взглянуть, сразу станет понятно – головой ударился.

– Извините, – сказал Алёха, подходя поближе. – Можно мне жаровню?

– Чего? – переспросил Тобеш, обернувшись, но продолжая чесать какой-то непонятной штукой лошадиный бок. Зачем его чесать, Алёха не понял: там же шерсть короткая!

– Жаровню, – повторил Алёха, чувствуя себя ужасно глупо.

– Возьми где обычно, – Тобеш махнул рукой и отвернулся, и Алёха запаниковал. Где «обычно»? Они что, знакомы?


Глава четвертая

– Ну, что стоишь? – раздражённо буркнул Тобеш, и в этот момент снаружи послышалось громкое:

– Эй! Есть кто?

Тобеш с сожалением поглядел на лошадей и Лошадника, сунул ему ту штуку, которой скрёб бок лошади и, махнув рукой, пошёл к дверям сарая, зычно крикнув:

– Есть, пока не померли!

Лошадник, даже не поглядев на Алёху, тут же принялся скрести лошадь, и Алёха остро вспомнил вдруг, как, когда ему было лет восемь или девять, они переехали, и он в середине учебного года пошёл в новую школу в третий класс. В первый день учительница его встретила и проводила, а на следующий день он до класса добирался уже один, а когда вошёл – растерялся, увидев, что на его привычном месте, на третьей парте у окна, сидит какая-то девочка. Потом сообразил, конечно, что там он сидел в старой школе, а вот куда его посадили тут – забыл. И так и стоял возле дверей, глядя на незнакомых детей, совершенно не обращающих на него внимания. Потом, конечно, пришла учительница и указала ему на вторую парту в среднем ряду, но то ощущение ненужности и неуместности потом долго Алёху преследовало. Со временем оно всё-таки забылось, а вот теперь вернулось.

А что, если это всё взаправду? Если это не галлюцинация не сон, не бред? Если он взаправду здесь? Как в фильмах? Если он тут навсегда?

А ведь это настоящее средневековье, судя по всему. То самое – грязное, вонючее, немытое. И тёмное. И, наверное, здесь ведьм жгут. И не знают, что такое мыло. И антибиотики. И… и…

Что ещё он знает о средневековье? Там была чума. Холера и дизентерия. Ещё что-то было… оспа. Грязь была везде. Грязища! Этого он, кстати, уже нагляделся. И вонища, в городах особенно, потому что там не было канализации, и все нечистоты просто выплёскивали через окно на улицу.

Как любой студент юрфака, Алёха учил историю государства и права. Что российскую, что зарубежную. И как практически любой студент юрфака, Алёха напрочь забыл эти две дисциплины сразу после сдачи экзаменов, поэтому с трудом вспоминал хоть какие-то факты.

Крепостное право было. Голод. И крестовые походы. Все ходили в церковь и молились, и был Домострой. Но это на Руси, а тут не Русь, наверно? Или Русь? Да, Русь, конечно: тут же говорят на русском, раз он понимает всё. Английский бы Алёха опознал, а раз он говорит и понимает, не задумываясь, значит, это русский. Это было хорошо, наверное… только не помогало. Что там было-то ещё? Монголы были, но вроде бы раньше. И турки. Турки позже? А потом Америку открыли, и, кажется, средневековье на этом и кончилось. Значит, нужно тут аккуратно узнать, открыли ли уже Америку, и тогда будет точно ясно, средневековье это или нет.

Здесь все были безграмотными и считали, что Земля плоская. И пахали с утра до ночи – если не дворяне, конечно. Их и казнили пачками – не дворян, а остальных. За всё. И руки отрубали. Ещё носы резали и уши. Хуже всего было женщинам: они вообще не были людьми… ну, кроме всяких там цариц и королев, хотя – и тут Алёха почему-то вспомнил какого-то английского Генриха с кучей жен – королевам тоже вроде бы временами приходилось не очень.

Ещё была Смута! Ещё Алёха помнил Петра Первого, Ивана Грозного и сонм каких-то баб-цариц. Екатерину вот… и вроде бы не одну. Потом была война двенадцатого года… но это уже точно не было средневековье. Надо вот что сделать: разузнать, кто тут на троне. Это же все, наверно, знают? Он с сомнением поглядел на так и скребущего лошадь Лошадника и хотел было спросить его о том, кто сейчас на троне, но вовремя опомнился. Он же вроде как отсюда, значит, подобное должен знать? И спрашивать нельзя. Но как он тогда узнает? Здесь же нет газет и интернета. Чёрт, ну почему это случилось с ним?

Алёха так расстроился, что у него скрутило живот.

– Извините, – вежливо сказал он. Лошадник повернулся и поглядел на него странно, но Алёхе было не до выражения его лица. Тем более в полумраке. – Где здесь туалет?

– Чего? – переспросил Лошадник.

Наверное, он и слова такого-то не знает, сообразил Алёха. Может быть, у них тут туалеты как-то по-другому называются? А как?

– Ну… – Алёха замялся. – Мне это надо… в туалет. Посрать, – нарочито грубо сказал он.

– И чего? – непонимающе спросил Лошадник, и Алёха почувствовал, как его лицо заливает краска.

– Ну… а где? – выдавил он из себя.

– Там, – Лошадник махнул рукой куда-то в сторону, и Алёха, пятясь, отошёл немного, развернулся и почти что выбежал из сарая.

Ничего похожего на туалет типа дачного деревянного домика Алёха не обнаружил. Пришлось вернуться в дом – ну где-то же он должен был быть! Так же быть не может, чтобы туалета вообще не было! Откуда-то ведь выплескивали все это в окно?

Туалет нашёлся в комнатке на первом этаже. Алёха едва добежал – и, захлопнув дверь, очутился в полной темноте. Конечно! Электричества-то нет! Лампу или свечку он с собой не взял, бежать же и искать их было уже поздно: кишечник настойчиво требовал опорожнения. В конце концов, зачем ему свет? Что он, промахнётся?

Промахнуться Алёха не промахнулся, но сперва еле стянул штаны, запутавшись в завязках, которые оказались почему-то на боку, а затем и вовсе столкнулся с неожиданной проблемой: никакой бумаги в туалете не было. Он обшарил всё, что мог, потом даже приоткрыл дверь и осмотрелся в слабом свете – не было. Вообще не было, ничего, даже пустой ёмкости какой-нибудь.

И что делать? Что ему, чёрт возьми, делать с грязной задницей?

Он чуть не разревелся. Почему он здесь, за что, за что?! И что теперь делать? Лучше-то не будет – только хуже. Вот сейчас он выйдет – а где руки мыть? А негде! Подхватит какую-нибудь заразу и помрёт…

К счастью, в кармане отыскался то ли платок, то ли какая-то тряпка, Алёха разбирать не стал. Так что в этот раз он выкрутился, но ведь это только в этот раз. А что делать в следующий? Как они вообще тут это делают? Так и ходят с грязным задом? ...



Все права на текст принадлежат автору: Даниэль Брэйн, Фей Блэр.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Игра с нулевой суммой Даниэль Брэйн
Фей Блэр