Фантастические создания (сборник)

Neil Gaiman

UNNATURAL CREATURES

Unnatural Creatures – Stories Selected – Collection

Copyright © Neil Gaiman, 2013

© М. Тогобецкая, перевод на русский язык

© С. Силакова, перевод на русский язык

© А. Аракелов, перевод на русский язык

© С. Ильин, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

* * *

Посвящается Снежному человеку, путешественникам во времени, пиратам, роботам, нудным товарищам (которые явно не являются секретными агентами в скучнейшей маскировке), людям в космических ракетах и нашим матерям.

Н.Г.

Вступление

Когда я был мальчишкой, лучшее место на земле находилось в Лондоне, в нескольких шагах от станции Южный Кенсингтон.

Это было нарядное здание из разноцветных кирпичей, крышу его – только представьте! – украшали горгульи: птеродактили и саблезубые тигры. В холле стоял скелет тираннозавра, а за пыльным стеклом витрины – чучело птицы додо, ископаемого дронта. В бутылках хранились существа, выглядевшие совершенно как живые, а в стеклянных ящиках – не живые, отсортированные и каталогизированные, пришпиленные к картонке булавкой. Называлось это место Музеем естественной истории. В этом же здании располагался Геологический музей со всеми своими метеоритами, алмазами и другими странными и восхитительными минералами, а прямо за углом – Музей науки, где можно было проверить свой слух и насладиться осознанием того, насколько лучше взрослых ты слышишь.

Определенно, это было лучшее место на земле!

В Музее естественной истории, по моему убеждению, не хватало лишь одного экспоната – единорога.

Точнее двух – единорога и дракона. И еще вервольфов – непонятно, почему в Музее естественной истории их обошли вниманием? Я так хотел узнать о вервольфах побольше!

Кроме того, в витринах не имелось ни одного вампира в роскошных одеждах, хотя летучие мыши-вампиры были представлены. И совсем не было русалок, ни одной – я проверял! Грифоны и мантикоры тоже отсутствовали.

Тот факт, что на выставке не было феникса, меня не удивлял. Я знал, что в данный момент на свете может существовать лишь один феникс – разумеется, живой, а Музей естественной истории заполнен мертвыми существами. Откуда же здесь было взяться фениксу, сами посудите?

Огромные окаменевшие скелеты динозавров и пыльные странные животные в стеклянных витринах, не очень похожие на настоящих, мне нравились.

Правда, по-настоящему я любил живых зверушек, дышащих, теплых и желательно диких. Тех, что прыгали, ползали или просто слонялись по моей реальной жизни. Я всегда радовался встрече с ежиком, змеей, барсуком или маленькими лягушатами, которые каждую весну в один прекрасный день выбирались из пруда через дорогу, и тогда наш сад, казалось, тоже становился живым, наполняясь непрерывной суетой.

Но больше других меня привлекали животные, само существование которых было загадкой, сумеречной тайной: то ли они были на самом деле, то ли нет, и от одной только мысли об этом мир делался волшебным.

Я любил чудовищ.

Огден Нэш, мудрый американский поэт, говорил: «Где чудовище – там чудо».

И я мечтал попасть в Музей сверхъестественной истории.

Мечтал – и в то же время радовался, что его нет.

Вервольфы были чудесны потому, что могли оказаться чем угодно. Если бы кто-то на самом деле поймал вервольфа или дракона, приручил мантикору или загнал в стойло единорога, засунул их в банки, провел вскрытие, – они стали бы реальны, осязаемы и не смогли бы уже жить в туманных местах на границе между явью и миром грез, страной невозможного – единственным местом, по-настоящему имевшим значение.

Такого музея не было.

Тогда – не было.

Но я знал, как и где найти существ, которых бесполезно было искать в зоопарках, музеях или лесах. Они ждали меня в книгах и рассказах, они прятались в буквах алфавита и знаках препинания. Достаточно было расставить их в верном порядке – и из букв складывались слова, из слов возникали образы всевозможных экзотических чудищ и таинственных незнакомцев. Буквы сплетались в заклинания, которые творили небывалые миры, извлекали из небытия фантастических существ и открывали мне помыслы насекомых, и кошек, и прочих животных.

Связь между животными и словами уходит глубоко в прошлое – например, буква А когда-то была рисунком, изображавшим перевернутую голову быка. Две ножки, на которых стоит А, это его рога, а острая верхушка – нос и морда.

Книга, которую вы держите в руках, населена вервольфами и полна сундуков, хранящих удивительные тайны. Живые и очень опасные чернильные пятна соседствуют здесь с четвероногими чудовищами, змеебогами, солнечными птицами, единорогами, русалками и даже с Ее Величеством Смертью. Эта книга возникла для того, чтобы современный Музей сверхъестественной истории развивался и рос.

Да, Музей сверхъестественной истории существует на самом деле – и вы можете побывать в нем. Его создала одна загадочная и таинственная организация, которая в свое время представила публике «Пиратские магазины» и «Магазины товаров для супергероев», а заодно занимается пропагандой грамотности, курирует целый ряд образовательных программ для детей, предоставляет школьникам место, где они могут делать уроки, и, разумеется, проводит всевозможные семинары и мастер-классы.

Одним словом, купив эту книгу, вы поддерживаете движение «826» – и я вам за это благодарен. И Дэйв Эггерс, соучредитель «826», тоже вам благодарен. И дети, которые участвуют в программах «826», тоже испытывают к вам благодарность. И даже, быть может, кто-то из грифонов или русалок (которые пока что, насколько нам известно, в музее не представлены) тоже скажут вам спасибо, хотя, разумеется, в этом – как и во многом другом – полной уверенности у нас быть не может.

Нил Гейман

Сентябрь 2012 г.

P.S.

Предисловие не должно превращаться в список тех, кому автор выражает благодарность. Очень многие люди тратили свое драгоценное время и дарили свои истории, чтобы эта книга стала возможной, и я благодарен им всем – всем авторам этого сборника и всем-всем, кто так или иначе участвовал в его создании.

Но все-таки я хочу сказать несколько слов о своем соиздателе – Марии Дэвана Хэдли. Она достойна того, чтобы поблагодарить ее отдельно. Мария не только блестящий писатель – она еще и прекрасный организатор, и только ее усилиями наш сборник вышел в срок и в полном составе. Спасибо тебе, Мария.

Гаан Уилсон Клякса ^{Пер. С. Силаковой}

Гаан Уилсон – художник-карикатурист. От его рисунков у меня мороз по коже. Иногда он сочиняет рассказы. Объединив средства литературы и графики в этом рассказе (название которого совершенно невозможно выговорить, а почему – вы очень скоро поймете), Гаан показал нам воистину немыслимое существо.

Однажды утром на скатерти, между тарелкой с тостами и подставкой с вареным яйцом, появилось темное пятно. Откуда оно взялось? Никто не знает. Известно только одно: стоит отвести взгляд от пятна, как оно перебирается на другое место. И в процессе передвижения постепенно растет…

Когда Реджинальд Арчер увидел его впервые, оно было очень простым. Никаких замысловатостей и причуд. Ни малейшего намека на украшательство, даже самого отдаленного и смутного. Выглядело оно так:

Пятно. И больше ничего. Черное, как видите; чуть кривоватое; неказистое, незатейливое пятнышко.

Располагалось оно на ослепительно белой льняной скатерти, на столе, где был сервирован завтрак, в трех с половиной дюймах от подставки для яйца.

Реджинальд Арчер заметил пятно в тот самый момент, когда начал было чистить яйцо.

Его рука замерла, брови сдвинулись. Реджинальд Арчер был холост. Всю жизнь – а было ему сорок три года – он прожил один и любил, чтобы в доме во всем был непреложный порядок. И такие мелочи, как черные пятнышки на столовом белье, сильно раздражали его – пожалуй, даже сверх разумного. Арчер позвонил в колокольчик, призывая Фолкса, своего дворецкого.

Почтенный Фолкс вошел и, заметив, что хозяин мрачнее тучи, осторожно приблизился к нему. Дворецкий откашлялся, склонил голову ровно настолько, насколько диктовали приличия, и, взглянув туда, куда указывал тонкий бледный палец хозяина, тоже узрел пятно.

– Откуда это взялось? – спросил Арчер.

Фолкс ненадолго погрузился в глубокую задумчивость, а затем признал, что понятия не имеет, как могло это пятно попасть на скатерть, рассыпался в извинениях и поклялся удалить пятно незамедлительно и навечно. Арчер встал, так и не притронувшись к яйцу в подставке (аппетит у него совсем пропал), и покинул столовую.

По заведенному обычаю, Арчер каждое утро затворялся в своем кабинете и уделял время мелким хлопотам: просмотру накопившейся корреспонденции и финансовым делам. К этому занятию, как и ко всему остальному, он относился щепетильно, превращая его в ритуал: во всем надлежало соблюдать железный распорядок. Итак, он уселся за свой письменный стол – великолепное сооружение из отполированного красного дерева – и потянулся к аккуратной стопке писем, но тут на листе зеленой промокательной бумаги, которым была застлана вся крышка стола, увидел:

Он побледнел (я не преувеличиваю), снова вызвал дворецкого и был вынужден ждать дольше обычного, прежде чем верный Фолкс наконец явился. На лице дворецкого читалось откровенное смятение.

– Это пятно, сэр… – начал Фолкс, но Арчер прервал его.

– К черту пятно, – рявкнул он, указывая на промокательную бумагу и объект своего возмущения. – Это что такое?

Фолкс озадаченно уставился на новое пятно.

– Не знаю, сэр, – сказал он. – Я никогда не видел ничего подобного.

– Я тоже, – процедил Арчер. – И больше никогда не желаю видеть. Убрать!

Фолкс начал осторожно вынимать уголки листа из кожаных креплений на краях столешницы. Арчер раздраженно следил за ним ледяным взглядом. И только теперь обратил внимание на крайне странную гримасу старика. В голове всплыла фраза, которую Фолкс не успел закончить.

– Что вы пытались мне сказать? – спросил он.

Дворецкий поднял глаза, стушевался, не решаясь заговорить. Но все же произнес:

– Это насчет пятна, сэр. Того, что на скатерти. Когда вы ушли, я пошел на него посмотреть, сэр… и… никак в толк не возьму, сэр… оно пропало!

– Пропало? – переспросил Арчер.

– Пропало, сэр.

Фолкс покосился на бумагу, которую за это время успел снять со стола, и ахнул.

– Так же как это, сэр! – выпалил он. И, перевернув лист, продемонстрировал, что на его девственно-чистой поверхности не осталось даже следа Арчер начал понимать, что в его доме творится что-то странное. Он задумался, его взгляд блуждал в пространстве, и вдруг сфокусировался в одной точке. Фолкс, наблюдавший за хозяином, насторожился.

– Посмотрите вон туда, – проговорил Арчер вполголоса. – На стену…

Фолкс повиновался, втайне озадаченный распоряжением хозяина, но тут же все понял: на обоях, прямо под морским пейзажем, равнодушным ко всем этим треволнениям, чернело:

Арчер встал и вместе со слугой пересек комнату.

– Что же это может быть, сэр? – спросил Фолкс.

– Не представляю, – ответил Арчер.

Он повернул голову и хотел еще что-то добавить, но, встретившись глазами с дворецким, поспешно оглянулся. Поздно: иллюстрация уже исчезла.

– За ним нужно постоянно наблюдать, – пробормотал Арчер и громко распорядился: – Ищите его повсюду, Фолкс. А когда увидите, не сводите с него глаз ни на секунду!

Они начали внимательно осматривать комнату, и буквально через мгновение Фолкс вскрикнул:

– Оно здесь, сэр! На подоконнике!

Арчер поспешил туда и увидел:

– Не выпускайте его из виду! – прошипел он.

Дворецкий застыл, широко раскрыв глаза и разинув рот. Арчер в негодовании сжал левую руку в кулак и начал покусывать пальцы. Что бы ни представляла собой эта тварь, на нее немедленно нужно найти управу. Он не позволит так беспардонно нарушать распорядок жизни в его доме.

Но как отделаться от пятна? Арчер в раздумьях переключился на другую руку. Эта тварь… Как ни больно было это признавать, но факты есть факты – здесь попахивает чем-то сверхъестественным.

Может, в доме завелось какое-то гнусное привидение?

Арчер засунул обе руки глубоко, до самых запястий, в карманы брюк. Это говорило о том, что он крайне встревожен, ибо уродливые выпуклости, искажающие силуэт произведений портновского искусства, Арчер ненавидел как ничто другое. Кто разбирается в таких вопросах? Кто мог бы приструнить эту тварь?

И тут его осенило: сэр Гарри Мендифер! Ну конечно же! Они вместе учились в школе – в те времена его однокашник звался просто Гарри, – а теперь вместе состояли в нескольких клубах. Гарри взялся писать книги, преуспел, а теперь, когда у него денег куры не клюют, увлекся спиритизмом и сделался, пожалуй, одним из самых влиятельных людей в этой области. Сэр Гарри – вот самая подходящая фигура! Если, конечно, его удастся уговорить…

На лице Арчера отразилась мрачная решимость. Он проследовал к телефону и набрал номер сэра Гарри. Оказалось, связаться с ним не так просто, как в прежние времена. Теперь у него было полно подозрительных и скрытных секретарей. Но все же Арчер был старым знакомым, а это совсем другое дело, и вскоре сэр Гарри взял трубку. После традиционных приветствий и светской беседы Арчер перешел к делу, решительно и лаконично описав события сегодняшнего утра. Может быть, сэр Гарри сочтет возможным заехать сегодня, ведь в таких случаях время – один из важнейших факторов. Получив согласие сэра Гарри, Арчер поблагодарил его со всей теплотой, на которую был способен, и с глубоким вздохом облегчения положил трубку.

Почти в тот же миг он услышал тихий крик, полный страдания. Арчер обернулся и увидел, что старый слуга в отчаянии воздел руки к небесам.

– Я только моргнул, сэр! – дрожащим голосом произнес Фолкс. – Только моргнул!

Этого было достаточно. Стоило остаться без присмотра на долю секунды, как оно исчезло с подоконника.

Смирившись с неудачей, Арчер и Фолкс возобновили поиски.

Сэр Гарри Мендифер уютно устроился на мягком сиденье своего лимузина и поздравил себя с тем, что минувшей ночью закончил дело о доме викария в Марстоне. Никогда еще он не был так близок к поражению, как в этой опасной истории. Но теперь кости Мяукающей Монашки все-таки обнаружены, и вскоре она упокоится в освященной могиле. Больше никаких обезглавленных детей на фоне корнуоллских пейзажей, никаких причитающих матерей, чьи крики разрывают ночную тишину. Он сделал свою работу, сделал хорошо, и теперь у него есть свободное время на решение прелестной загадки.

Глядя на проплывающие за окном улицы, сэр Гарри закурил сигару. Просто восхитительно, что такой осторожный педант, как старина Арчер, столкнулся с чем-то необъяснимым. Даже самая распланированная жизнь построена на песке – что и требовалось доказать. Где бы вы ни скрывались от бурь, в этом тихом убежище найдется предостаточно потайных люков и дверных панелей с секретом, чердаков, о которых хозяева даже не подозревают, и комнат, которые обнаруживаются нежданно-негаданно. Почему предусмотрительный Арчер должен быть исключением из правил? Ну вот он им и не был.

Лимузин плавно затормозил перед домом Арчера, и Мендифер, выйдя из машины, с удовольствием оглядел здание. Изящный георгианский особняк принадлежал семье Арчер с момента постройки. Мендифер поднялся по ступенькам и уже собрался постучать, но тут дверь распахнулась и сэр Гарри оказался лицом к лицу с крайне взволнованным Фолксом.

– Ох, сэр, – выдохнул дворецкий жалобным голосом, – как я рад, что вы смогли приехать! Мы не понимаем, что это, сэр, и никак не можем за ним уследить – оно такое проворное!

– Ну, Фолкс, полно вам, – проговорил басом сэр Гарри, входя в вестибюль. Он двигался с неотвратимостью огромного клипера, идущего на всех парусах. – Не может быть, чтобы все обстояло так ужасно!

– Ох, сэр, может, еще как может, – отозвался Фолкс, следуя по коридору в кильватере Мендифера. – Его просто невозможно удержать, сэр, и каждый раз, когда оно снова появляется, оно… оно становится больше, сэр!

– В кабинете, верно? – спросил сэр Гарри, открыл дверь и заглянул внутрь.

Однако на пороге он был вынужден остановиться, несколько больше привычного раскрыв глаза, ибо представшая картина поразила даже этого опытнейшего наблюдателя чудес и странностей. Представьте себе прекрасную, изысканно меблированную комнату, которая содержится в идеальном порядке. Представьте, что владелец этой комнаты – сухощавый, довольно высокий джентльмен, безупречно, с рафинированным вкусом одетый. Все это – человек и комната вкупе – незапятнанный образец абсолютного изящества, которое достигается только при большом богатстве, профильтрованном через многие поколения людей, абсолютно уверенных в своем привилегированном положении.

А теперь представьте себе того самого джентльмена на четвереньках, в углу комнаты: вытаращив глаза, он глядит на стену. А на стене вообразите себе

– Примечательно, – сказал сэр Гарри Мендифер.

– Вот именно, сэр, – простонал Фолкс. – Вот именно!

– Я весьма рад, что вы смогли приехать, сэр Гарри, – проговорил Арчер сквозь зубы, сгорбившись в углу комнаты. – Простите, что я не могу встать, – продолжал он, – но если я отведу взгляд от этой твари или просто моргну, она… О черт, будь она проклята!

мгновенно испарилось со стены. Арчер шумно вздохнул, закрыл лицо руками и грузно сел на пол.

– Не говорите мне, куда оно переместилось, Фолкс, – сказал он. – Я не желаю этого знать. Я вообще больше не желаю о нем слышать.

Фолкс промолчал. Он лишь тронул плечо сэра Гарри своей дрожащей рукой, указал на потолок. Там, почти в самом центре, находилось:

Сэр Гарри нагнулся к уху Фолкса и шепнул:

– Смотрите на него так долго, как только сможете, старина. Постарайтесь его не упустить.

А затем своим обычным светским тоном, который представлял собой дружелюбный рык, в полный голос обратился к Арчеру:

– Похоже, у вас тут небольшая закавыка?

Арчер хмуро покосился на него сквозь растопыренные пальцы, осторожно опустил руки и встал. Затем отряхнул одежду, слегка поправил сюртук и галстук:

– Простите меня, сэр Гарри. Боюсь, я позволил этой твари в некотором роде взять надо мной верх.

– Не нужно извинений! – взревел сэр Гарри Мендифер, хлопнув Арчера по плечу. – Тут всякий мог бы занервничать. Я и сам слегка обомлел, хоть и привычен к такой чепухе!

Этот безотказный способ воодушевления присутствующих сэр Гарри отработал на многочисленных сеансах в домах с привидениями и населенных нечистью торфяных болотах. Метод, как всегда, не подвел. К Арчеру почти немедленно вернулось самообладание. Довольный сэр Гарри перевел взгляд на потолок.

– Какого размера было пятно, когда все началось? – спросил он, рассматривая темное… нечто, которое простиралось над ними.

– Размером с пенни, – ответил Арчер.

– Можете описать промежуточные стадии?

– От него отделяются маленькие кусочки. Они разрастаются, от них отделяются другие, и эта дрянь продолжает надуваться, точно воздушный шар, черт ее подери.

– Скверно, – сказал сэр Гарри.

– Я бы сказал, что в ширину оно достигло ярда, – сказал Арчер.

– Да, как минимум ярда.

– Что вы об этом думаете, сэр Гарри?

– По-моему, это что-то вроде растения.

Дворецкий и Арчер раскрыли рот от изумления.

моментально исчезло.

– Простите меня, сэр, но… – ошарашенно проговорил дворецкий.

– Как это «растение»? – воскликнул Арчер. – Сэр Гарри, оно никак не может быть растением. Начнем с того, что оно совершенно плоское.

– Вы дотрагивались до него?

Арчер презрительно фыркнул:

– Я вряд ли стал бы…

Дворецкий учтиво кашлянул:

– Джентльмены, оно на полу.

Все трое задумчиво посмотрели вниз. Теперь в самом широком месте тварь была чуть больше четырех футов.

– Обратите внимание, – сказал сэр Гарри, – что сквозь черноту не просвечивает фактура ковра. Следовательно, эта субстанция не похожа на краску или чернила. Структура ее поверхности не зависит от других предметов.

Он наклонился – на удивление грациозно для человека таких размеров, – достал из кармана карандаш и потыкал им существо. Карандаш, погрузившись в черноту примерно на четверть дюйма, уперся во что-то твердое. Сэр Гарри вонзил карандаш в другое место – уже на дюйм с небольшим.

– Вот видите, – сказал он, разогнувшись, – на самом деле у него сложное строение. Видим его мы всего лишь двумерным, но с помощью осязания можем понять, что оно трехмерное. Из этого следует, что ваше растение занесло к нам из какого-то другого мира с иным набором измерений, понимаете? Рискну предположить, что изначальное пятно было семечком. Я достаточно ясно выражаюсь? Вы меня понимаете?

Арчер понимал не все, но довольно удачно изобразил обратное.

– Но почему эта гнусная растительность заявилась сюда? – спросил он.

Похоже, сэр Гарри знал ответ и на это, но Фолкс прервал его, разгадка так и осталась в тайне.

– О, сэр! – вскричал дворецкий. – Оно снова пропало!

И верно – ковер у ног всех троих был абсолютно чист.

Нервно встрепенувшись, все огляделись по сторонам, но от непрошеного гостя не было и следа.

– Может, снова в столовой? – предположил сэр Гарри.

Но поиски результатов не принесли.

– Нет оснований предполагать, что оно ограничится двумя комнатами, – проговорил сэр Гарри, задумчиво покусывая губу. – Или даже всем домом.

Фолкс, стоявший ближе всех к дверям в коридор, вдруг слегка пошатнулся и глухо застонал. Арчер и сэр Гарри обернулись и взглянули туда, куда указывал старик.

В коридоре напротив двери, растянувшись по полосатым обоям, темнело

– Сэр Гарри, – сказал Арчер срывающимся голосом, – это уже переходит все возможные границы. Нужно что-то делать, иначе эта гадость захватит весь дом, черт подери!

– Не сводите с него глаз, Фолкс, – сказал сэр Гарри, – что бы ни случилось.

И обернулся к Арчеру:

– Я доказал, что пятно материально, а значит, с ним можно справиться. Найдется ли у вас какой-нибудь большой режущий инструмент? Мачете или что-то вроде того?

Арчер ненадолго задумался, затем приободрился, оставаясь при этом мрачным:

– У меня есть крис^[1].

– Несите.

Арчер вышел из комнаты, сжимая и разжимая кулаки. Достаточно долгое время он отсутствовал, а затем раздался его голос:

– Никак не вытащу! Тут крепление, черт бы его подрал!

– Сейчас помогу, – отозвался сэр Гарри. Он обернулся к Фолксу, который замер у стены, точно верный пойнтер на охоте. – Смотрите в одну точку, почтенный, – велел он. – Буравьте эту тварь взглядом!

Крис, привезенный как военный трофей дедом Арчера, был примотан проволокой к специальной подставке. Сэр Гарри и Арчер потратили добрых две минуты, чтобы высвободить оружие из причудливых изгибов. Они выбежали в коридор и остановились в полной растерянности.

нигде не было видно, но хуже всего было то, что исчез Фолкс! Арчер и сэр Гарри испуганно переглянулись и начали громко звать дворецкого. Никакого результата.

– Что это может быть, сэр Гарри? Господи ты боже мой, что тут случилось?

Сэр Гарри Мендифер не отвечал. Он держал крис перед собой, стиснув рукоятку, и торопливо осматривался; Арчер, к своему ужасу, увидел, что его однокашника, этого исполина, бьет дрожь. Немного погодя сэр Гарри сделал над собой заметное усилие, и его лицо снова стало невозмутимым.

– Мы должны его найти, Арчер, – взревел он, воинственно выпятив нижнюю челюсть. – Найти и прикончить. Ситуация критическая. Если оно опять ускользнет, у нас, скорее всего, не будет другого шанса!

Они прочесали первый этаж – сэр Гарри при этом шел впереди, – но ничего не обнаружили. Поиски на втором этаже тоже оказались тщетны.

– Нам остается лишь молить Бога, – сказал сэр Гарри, поднимаясь на третий этаж, – чтобы эта тварь не покинула дом.

Арчер, запыхавшись от страха, пошатываясь, брел следом:

– Сэр Гарри, может быть, тварь просто вернулась туда, откуда пришла?

– Теперь уже едва ли, – вздохнул сэр Гарри. – Только не после Фолкса. Похоже, ей пришелся по вкусу наш уютный мирок.

– Но что же она собой представляет? – спросил Арчер.

– Я же говорил: растение, – ответил исполин, распахнул дверь и заглянул в комнату. – Растение определенного вида. Здесь, в нашем измерении, тоже встречаются такие.

Арчер начал догадываться, что имеет в виду его друг. Сэр Гарри открывал двери, одну за другой. Напрасно. Оставался только чердак. Они поднялись по узкой лестнице. Сэр Гарри шагал в авангарде, высоко держа крис в вытянутой руке. Арчер настолько ослаб, что еле-еле поднимался, хватаясь за перила. При каждом вздохе из его уст вырывался почти беззвучный всхлип.

– Оно ведь плотоядное, правда? – прошептал он. – Да, сэр Гарри?

Сэр Гарри, прикоснувшись к ручке маленькой двери, развернулся к своему спутнику.

– Верно, Арчер, – сказал он. В этот момент дверь за его спиной незаметно распахнулась. – Это хищник.

Е. Лили Ю Осы-картографы и пчелы-анархисты ^{Пер. М. Тогобецкой}

Я держу пчел.

Ну, во всяком случае, в моем саду семь ульев с пчелами (да, мед великолепен, и да, меня жалят, но не очень часто).

Самое удивительное в этом рассказе то, что изложенная в нем история отношений пчел и ос вполне достоверна (Е. Лили Ю знает своих пчел) – и при этом сверхъестественна. Лили получила премию Джона Кэмпбелла в номинации «Лучший молодой автор». Кроме того, она поет в лифтах.

В этом рассказе мы встретим ос Йивея, делающих карты, и колонию пчел, которых осы считают своими рабами.

* * *

С давних времен – таких давних, что уже и не упомнит никто, – по всей деревеньке Йивей, в орхидеях и под карнизами, висели бумажные шары цвета глины, в которых гудели и жужжали осы. Много лет жители деревни поддерживали неустойчивый мир в этом соседстве, упражняясь в несравненном такте и бдительности. Но этому пришел конец в тот день, когда один мальчик, копаясь в прибрежном песке, нашел камень, который показался ему очень подходящим. С таким камнем, думал он, вполне можно рассчитывать на успех в битве с воробьем. Воробьев вокруг было не видно, но неподалеку призывно и низко висел бумажный шар. Мальчик подумал с минуту, склонив голову, а потом прицелился и швырнул камень.

Немного позже, натерев сына мазями и утешив его, мать поливала упавшее гнездо кипятком до тех пор, пока все ошпаренные осы не погибли. Тогда и обнаружилось, что если осиное гнездо опустить в горячую воду, то оно развернется в превосходной точности карту далеких и близких областей, нарисованных растительными красителями и подписанных на чистом китайском языке (в чем можно было убедиться, вооружившись микроскопом).

Последовавшее за этим открытием нашествие на осиные гнезда людей в защитных масках и с чайниками, полными кипящей воды, вскоре сократило процветающую популяцию ос до жалкой горсточки. Под предводительством последней Осы-основательницы выжившие особи вылепили новое гнездо в форме бумажной лодки, нагрузили его падалицами абрикосов и прессованной пыльцой и спустили на реку. Коровы и человеческие дети провожали их, когда они сплавлялись вниз по течению, тоненько и воинственно жужжа морские песни.

Наконец в сорока милях к югу их судно напоролось на торчащий сук и потонуло. Но из отважных путешественников лишь один погиб при эвакуации – остатки абрикоса оказались слишком тяжелыми, и он не смог выбраться из-под них.

Остальные собрались на пне и огляделись.

– Это хорошее место для лагеря, – сказала Основательница своим мягким сопрано, изучая первые грубые карты, принесенные разведчиками. – Здесь множество гусениц, дубов для изготовления чернил, плодоносной ежевики – и никаких признаков других ос. А на раздваивающемся дереве в двух милях отсюда расположен улей диких пчел. Когда мы устроимся, то, конечно, отправим делегацию собрать дань.

– Мы не повторим прежних ошибок! – продолжила она вдохновенно. – Мы раса исследователей и ученых, картографов и философов, а отдых и безделье – это смерть. Когда мы устроимся здесь, то начнем расширяться!

Постройка бумажных яслей заняла две недели, еще месяц ушел на реконструкцию Великой библиотеки и восстановление картотеки – в нее заносилось то, что старейшие картографы могли вспомнить из своих утраченных карт.

Разумеется, их деятельность не могла остаться незамеченной.

Посол пчелиного роя прибыл с ультиматумом – и был незамедлительно казнен: его крылья стали витражным окном в зале совещаний, а его жало было возвращено в улей в бумажном конверте. Следующий посол никаких ультиматумов не приносил, а прибыл с предложением поделить пчелиное королевство между двумя правительствами, сохраняя за пчелами права на пыльцу и воду. «Как признание заведомых прав свободных особей на природные ресурсы общественной территории», – неуверенно прожужжал он.

Осы из совета были снисходительны – они лишили его только кончика жала. И он прожил как раз достаточно, чтобы доставить в улей свое сообщение.

Третий посол прибыл с шариком воска на кончике жала и был принят куда дружелюбнее.

– Вы же понимаете, что мы не беженцы, желающие признания формального земельного правления, – сказала Оса-основательница, пока слуги подавали им нектар в бумажных рожках, – а также не ведем с вами переговоры на равных. Это ваши предшественники так думали – и они ошибались.

– Я надеюсь, что справлюсь лучше, – натянуто сказала пчела-дипломат. Она была старше других, и волоски на ее тельце были уже жидкими и полинявшими.

– Я тоже на это надеюсь.

– В отличие от них у меня есть официальные полномочия говорить от лица улья. У вас есть предложения к нам – это достаточно ясно. Мы готовы слушать.

– Что ж, хорошо. – Оса-основательница осушила свой рожок и взяла следующий. – Ваше сообщество древнее и обладает высокой культурой, несмотря на леность вашего правителя; впрочем, эту леность мы считаем скорее расовой, нежели персональной склонностью. У вас есть законы и народные танцы, математика и принципы, которые мы, конечно, уважаем.

– Ваши условия, пожалуйста.

Оса-основательница улыбнулась:

– Поскольку в здешних краях имеется достаточная популяция моли тусса, которую мы предпочитаем для разведения, у нас нет нужды в чем-то столь недемократичном, как рабство. Если вы воздержитесь от мятежей, то сможете сохранить собственное правление. Но мы будем забирать пятую часть ваших запасов в обычный год, десятую – в засушливый. И каждую сотую личинку.

– В качестве еды? – Антенны пчелы-посла задрожали от сдерживаемого отвращения.

– Только если еда в дефиците. А в мирное время они будут выращены среди нас, обучены нашему укладу жизни и искусству, чтобы служить чиновниками среди вас. Это в ваших же интересах, вы позже в этом убедитесь.

Пчела-посол помолчала мгновение, глядя в пространство перед собой. Потом задумчиво произнесла:

– Десятую часть в хороший год…

– Наши условия, – перебила Оса-основательница, – не подлежат обсуждению.

Стражники поменялись местами, демонстративно бренча пластинами своих доспехов и сверкая кончиками своих жал.

– У меня нет выбора, не так ли?

– Есть. Вы можете выбирать между порабощением и сотрудничеством, – сказала Оса-основательница. – Я имею в виду – ваш улей. Вы лично, конечно же, можете выбрать что-то еще, но у них десятки тысяч вам на замену.

Пчела-посол склонила голову.

– Я стара, – сказала она. – Я служила улью всю жизнь, всеми доступными мне средствами. Я предана своему улью и сделаю то, что для него будет лучше.

– Это радостно слышать.

– Я прошу вас – я умоляю вас! – подождать всего три или четыре дня, прежде чем вы начнете действовать согласно вашим намерениям. К тому времени я буду мертва и не увижу, как мои сестры становятся рабами.

Оса-основательница с щелчком свела лапки:

– У вас принято откладывать насущные дела на потом? У нас такое не приветствуется. Вы обязательно удостоитесь чести увидеть, как мы вознесем ваших сестер на такие моральные и технологические высоты, которых вы не могли и представить.

Пчела-посол вздрогнула.

– Возвращайтесь к своей Королеве, дорогая, и передайте благую весть.

Сообщение вызвало кризис конституционной монархии. В шестом районе даже разгорелся бунт, и, прежде чем он был жестоко подавлен, восставшие успели уничтожить королевские воскодельни и повалить монументы из мышиных костей. Королеву пришлось успокаивать большими дозами желе, после того как она разрыдалась на груди своего премьер-министра.

– Ваше Величество, – сказал один из министров. – Это не ваша забота, прошу вас, успокойтесь.

– Это мои дети! – возразила она, всхлипывая. – Вы бы тоже им сочувствовали, будь вы матерью!

– К счастью, я не мать, так что перейдем к делам.

– О войне не может быть и речи, – сказал другой министр. – Их силы нас намного превосходят.

– Но наше численное преимущество триста к одному!

– Они опытные воины – не менее шестидесяти наших бойцов погибнут за одного чужого. Возможно, нам удастся их прогнать, но ценой потери большей части населения улья и даже, возможно, Королевы…

Королева вновь громко разрыдалась, и ее опять пришлось умывать и успокаивать.

– Так у нас есть хоть какие-то варианты?!

Ответом на этот вопрос была тишина.

– Что ж, очень хорошо.

Осиное руководство развесило вокруг улья условия взаимоотношений на маленьких бумажных табличках, вдавленных в воск и прополис. Поскольку бумага и чернила для пчел были в новинку, они терлись вокруг них, трогая и пробуя на вкус законы, пока бумага не развалилась на кусочки. Отправленные наблюдать и охранять указы осы не очень обрадовались этому – погибли несколько мирных жителей, прежде чем удалось выяснить, что пчелы не читают на языке йивей.

Тогда химикам из улья поручили смешать феромоны и создать чернила, которыми можно закодировать условия договора. Их нанесли на бумагу, чтобы оба вида могли изучить их и уразуметь отношения двух государств.

До осиного вторжения жизнь в улье была оживленной и насыщенной, все его обитатели много трудились, но были в целом довольны, а теперь пчел охватило отчаяние. Ни на что, кроме работы, времени не оставалось, ведь нужно было собирать достаточно нектара и для улья, и для осиного гнезда. Улетая все дальше и дальше от дома в поисках нектара, пчелы перестали петь. И танцевали они теперь, сообщая о своих находках, мрачно и безрадостно. Даже Королева исхудала и была измучена необходимостью увеличивать численность потомства, и некоторые министры, разбиравшиеся в подобных делах, начали кормить королевским желе самую сильную личинку – на всякий случай.

Тем временем осы отъедались и набирали силу. Целая экспедиция филологов, картографов, ботаников и солдат отправилась по реке в маленьком плавучем гнезде, законопаченном пчелиным воском и нагруженном сотами в качестве провианта, чтобы составить карты неизведанных южных земель. Вернувшиеся принесли восхитительные карты, где синими и фиолетовыми чернилами были обозначены города, а также фермы и популяции других ос. После тщательного изучения Осой-основательницей и ее генералами эти карты были аккуратно убраны в архивы Великой библиотеки – до планируемого выдвижения на юг в следующем году.

Усыновленных личинок пчел осы сначала собирались обучать клерикальным наукам, но, когда было установлено, что их можно научить грамоте, решено было использовать их в некоторых разведочных миссиях. Самые выдающиеся ученики, одаренные в тригонометрии и геометрии, обучались вместе с осиными картографами – и многие из них зарекомендовали себя ценными помощниками. Они привыкали не замечать толстых зеленых гусениц на серебряных цепях или мертвых пчел, шедших на корм осиному помету. Так было легче.

Когда умерла старая Королева, они не скорбели.

Началом катастрофы стало то, что одна из выученных на помощника картографа пчела оказалась анархистом.

Возможно, это произошло из-за слишком сильного политического давления на улей, а возможно – по чистой случайности; как бы то ни было, эта мутация оказалась жизнеспособна. Пчела-анархистка спрятала приличное количество своих яиц в пчелином воске и осиной бумаге между отделениями в библиотеке и втайне кормила личинок молоком и хлебом. Своим сыновьям, лежавшим в шелковых закрытых люльках – а они все были сыновьями! – она нашептывала принципы, которые разработала, рассчитывая траектории полетов и азимуты: что не должно быть ни Королевы, ни государства и что, как в осином гнезде, мужчины должны трудиться и приносить пользу наравне с женщинами. В своем сне и медленной трансформации они слушали ее наставления и инструкции, а потом, когда прогрызли путь наружу из своих ячеек и из осиного гнезда, они добрались до пчелиного улья.

Нанесенный осиному гнезду вред, конечно, в конце концов был обнаружен, но к тому времени пчела-анархистка уже умерла от старости. «Она выполняла свою работу безукоризненно, – вздохнул ее наставник, глядя на сделанные ею филигранные надписи на картах, – но талантливые особи часто бывают склонны к психическим отклонениям, не так ли?» Он похоронил в ворчанье и трудах ставшую для него большим несчастьем и политической помехой любовь к ученице, и никогда больше не брал из улья студентов, проявляющих хоть малейшие признаки одаренности.

Двадцать сыновей пчелы-анархистки совершенно свободно передвигались по всему улью, несмотря на то что их принадлежность к осиному гнезду была очевидна, – все решили, что они либо шпионы, либо прибыли по официальному делу. Когда из своих покоев вышла новая Королева, они незаметно присоединились к другим трутням в брачном танце. Двоим удалось совокупиться с ней. Те выжившие, которым не удалось, потом тихими голосами рассказывали о том, что было сделано во имя высокой цели. Перед смертью они взяли прополис и чернила из дубового орешка и записали на стенах улья историю о первой пчеле-анархистке и ее двадцати сыновьях, используя стенографические значки собственного изобретения.

Поскольку анархизм у пчел передается по наследству, немало дочерей новой Королевы начали подвергать сомнению идею монархии. Двоих из них осы забрали в гнездо и обучили грамоте. Однажды, находясь с визитом в улье, они обнаружили на его стене историю своих предков и, будучи превосходными учеными, быстро расшифровали значки и сделали перевод.

Они разыскали в улье своих сестер – мятежниц в душе – и шепотом делились с ними удивительными знаниями, полученными у ос: астрономией, военной стратегией, устройством мира там, куда не долетела бы ни одна пчела. Пчелы, которых до этого обучали быть только танцовщицами и архитекторами, няньками и фуражирами, были полны нового, прекрасного чувства – даже более восхитительного, чем то, что они испытали, впервые вылетев из улья и подставив свои спинки солнечным лучам.

– Правьте нами, – сказали они двум осиным воспитанницам-анархисткам, но те отказались.

– Идеальному обществу не нужны правители, – ответили они. – Знания и власть должны принадлежать всем. Чтобы создать новую жизнь, мы должны освободиться как от нашего ослабшего правительства, так и от непростительной гегемонии осиных гнезд. Прислушивайтесь ко всему, что можете услышать, и учитесь всему, чему можете научиться, пока мы остаемся здесь. Но будьте готовы.

С незапамятных времен это было первое лето без гудения ос-картографов в Йивее. В садах под деревьями нетронутыми валялись упавшие фрукты, хотя шкурки их лопались от спелости, а дети безнаказанно играли босиком.

Дочь одного из жителей деревни, которая училась в сельскохозяйственном колледже на третьем курсе, вернулась домой на каникулы в конце июля. Она с силой ударила своим единственным чемоданом по воротам, прежде чем открыть их, чтобы разогнать кур, а потом подняла щеколду и чуть повернула вбок – и в тот же момент оказалась в крепких объятиях родных.

Высвободившись и щедро одарив поцелуями брата и родителей, она выслушала новости о событиях, которые пропустила: как коровы умирали, напившись воды из ручья, отравленного пылью от работы каменотесов; как неудержимо падали цены на пшеницу, несмотря на засуху; и как ее братец, вот же маленький дурачок, швырнул камнем в осиное гнездо и поплатился за это – все лицо у него потом долго было в красных вспухших шишках. Одна из самых подробных осиных карт попала в столицу, рассказали ей, и в деревню прибыл какой-то важный чиновник на блестящей черной машине. Но из-за того, что все осы погибли, он не смог ничего выяснить и вынужден был доложить, что все это не иначе как чья-то неумная шутка, фокус или чудо. Дальнейших расследований не проводилось.

Брат с гордостью продемонстрировал ей несколько хрупких обваренных ос, которых хранил в стеклянной банке вместе с одной из маленьких карт. Девушка щекотала брата, пока тот не отказался от своих трофеев, и пообещала ему взамен целую корзину персиков. Некоторое время она напряженно размышляла, а потом, к вящей тревоге своей семьи, написала срочное письмо в Академию наук, собрала в рюкзак свои вещи, взяла и немного денег. Если удастся найти еще хотя бы одно гнездо ос, сказала она, это принесет им целое состояние, а ее имени – славу. Но только все нужно делать очень быстро.

На следующее утро, когда небо было еще фиолетовым и даже петухи не подавали никаких признаков жизни, она запрыгнула на свой старый велосипед и покатила вперед по пыльной дороге.

Пчелы не летают по ночам и не лгут друг другу, но анархисты научились у ос и тому и другому.

Теплым ясным вечером они наконец покинули улей, полетев на запад маленьким плотным облачком. Вокруг них то усиливались, то затихали голоса летних насекомых, чарующие и волнующие душу. В нескольких милях на запад от старого улья и осиного гнезда, в старом, расщепленном молнией вязе, анархисты прятали краденый мед, запакованный в воск и бумагу. Они заночевали там, в ячейках чисто-белого воска, и утром проснулись, чтобы начать строить свой город.

Главной задачей новой колонии было отложить и надежно укрыть яйца, к чему приступило множество рабочих, а также заготовить провизию на зиму. Один из анархистов принес во рту яйцо старой Королевы, из которого успешно вывели новую. Некоронованная и беззаботная, она наравне со всеми тоже клала строительный раствор и воск, жевала дерево для создания бумаги и обмахивала кладовые крыльями.

Анархисты работали тайно, но быстро, даже трутни наравне с рабочими пчелами, потому что медный привкус осени уже ощущался в воздухе. Никто из них никогда еще не видел зимы, но генетическая память не давала им покоя, и, несмотря на теплое, пока еще летнее солнце, они чувствовали надвигающуюся тьму.

Цветы в полях постепенно увядали. Каждый день анархисты пополняли свою казну теплым золотом и поднимали белые стены выше. С каждым днем воздух и трава становились немного суше. Пчелы-анархисты пели за работой – иногда баллады из старого улья, иногда гимны своего собственного сочинения – и были по-настоящему счастливы.

Неожиданно быстро листья приобрели огненный цвет и слетели с деревьев, и тогда не стало больше цветов. Анархисты закрыли плотнее крышку последней кадки с медом и стали гадать, что будет.

В четырех милях от них, при первом прикосновении холода, осы наглухо законопатили свои бумажные двери и улеглись плотным кольцом вокруг Осы-основательницы – спать. А пчелы в обоих ульях не спали и ежились, пытаясь согреться трепетом крыльев.

Анархисты тихо жужжали, успокаивая друг друга:

– После нас будут другие. И они оставят свое потомство.

– Мы – это только начало.

– Будут следующие.

Снаружи тихо падал снег.

Снега было по щиколотку, и река замерзла, когда девушка из Йивея забралась вверх по пустым ветвям дуба и сорвала бумажный осиный замок. Осы, сонные от холода, зажужжали, но не всполошились. Солдатам в казармах снился неизведанный юг, битвы в диковинных городах среди диковинных жителей, а разведчикам снились замороженные трупы умерших от голода оленей. Картографам снились все изменения, которые зима могла внести в ландшафт, отклонившиеся от привычного устья речушки и упавшие деревья, которые нужно будет нанести на карты. Они все спали и ничего не почувствовали: ни того, как их довольно грубо сунули в плотный мешок, ни того, как хрустнули на замерзшей дороге шины велосипеда.

Она потратила недели, бродя по округе, расспрашивая пчеловодов и деревенских детей, вглядываясь в деревья и ульи, прежде чем нашла последних ос из Йивея. Потом ей пришлось дождаться зимы и холода, который вогнал ос в анабиоз. А теперь, оказавшись в тепле своей комнаты, она развернула мягкие страницы гнезда и, роясь в куче сонных сверкающих ос, наконец нашла саму Осу-основательницу, которая спросонок нетвердо стояла на ногах.

Отогревшись, она даст жизнь новым основательницам среди абрикосовых деревьев деревни.

Девушка получила письма, свидетельствовавшие о большом спросе на этих ос в столице, в особенности у армейских генералов и руководителей научных исследований. Годы спустя деревня Йивей прославится своими изящно нарисованными картами, с подписями столь мелкими, что они почти не видны, а вовсе не своими ячменем и овсом или бархатными персиками и сахарными грушами.

Проснувшись весной, старый улей обнаружил, что осы исчезли – как днем растворяется ночной кошмар. В это было трудно поверить, но, когда не удалось обнаружить даже малейшего клочка осиной бумаги, весь улей запел от радости. Даже Королева, которую с детства воспитывали в уважении к осам и к условиям ее правления и которая, возможно, испытывала к осам больше симпатии, чем должна была, прочистила горло и вывела трель или две. Если она и не пела так же громко и радостно, как остальные, то мало кто это заметил, да и зима все-таки была трудной.

Карты исчезли вместе с осами.

Их решили больше не делать. Те, кто учился среди ос, начали составлять меморандум и готовить первые независимые от Королевы и совета постановления. Чтобы защититься от будущих вторжений, было решено, что пчелиные отряды будут летать к границам земель и приносить домой доклады о том, что обнаружат.

Один из этих патрулей и обнаружил маленький улей в расщепленном вязе. Лежавшие в нем пчелы были мертвыми и хрупкими, Королеву среди них опознать не удалось. На складе не осталось ни следа меда; даже темный воск его стен был обглодан, даже ячейки с пометом были начисто вылизаны.

Но в последних нетронутых шестиугольниках разведчики нашли свернутые и запечатанные воском исписанные небрежным и не слишком разборчивым почерком страницы – это были слова революции.

Разведчики читали молча.

А потом…

– Пиши, – сказала одна пчела-разведчик другой.

И та начала писать.

Фрэнк Р. Стоктон Грифон и Младший Каноник ^{Пер. С. Силаковой}

Впервые я прочел этот рассказ в детстве, и мне накрепко врезались в память его оптимистичность, мягкий юмор и отношения между двумя главными героями. Его автор, американский писатель-юморист Фрэнк Р. Стоктон, лучше всего известен благодаря рассказу «Невеста или тигр?»

Однажды в небольшой городок прилетел Грифон. Он решил там обосноваться и прибился к Младшему Канонику – местному священнику, которому было поручено помешать Грифону питаться горожанами. Зверь уверяет, что пока никого есть не собирается, потому что проголодается только к Равноденствию, но этот день все ближе и взволнованные горожане решают взять дело в собственные руки…

* * *

В одной далекой стране, в тихом городке, в старой-старой церкви, над огромными дверями была статуя большого Грифона, изваянная из камня. Древний скульптор выполнил свою работу очень тщательно, но созданная им фигура не радовала глаз. Голова у грифона была громадная, с широченной разинутой пастью и свирепо оскаленными зубами; большие крылья с острыми крюками и зубцами расправлены за спиной, две мускулистые передние лапы с выпущенными когтями выставлены вперед; задних лап у него не было. Торс переходил в длинный мощный хвост, свернутый кольцами, – на нем грифон сидел, и торчащий кончик хвоста, увенчанный зазубренным шипом, достигал основания крыльев.

Очевидно, скульптору (а может быть, заказчикам) скульптура нравилась, ибо ее маленькие копии, тоже из камня, украшали боковые стены в нескольких местах на небольшой высоте, так что люди могли легко их рассмотреть и призадуматься над необычайным сложением этих существ. На стенах церкви с наружной стороны было множество других скульптур: и святые, и мученики, и гротесковые человечьи головы, и звери, и птицы, и прочие существа, которых мы перечислить не можем, ибо никто доподлинно не знает, кто они такие, – но не было более примечательных и интересных скульптур, чем огромный грифон над дверями и маленькие грифончики на боковых стенах.

Очень, очень далеко от этого городка, посреди мрачной пустоши, почти неведомой людям, обитал тот самый Грифон, чье изваяние возвышалось над входом церкви. Вероятно, древний скульптор однажды случайно увидел диковинное существо, а после изваял из камня по памяти. Грифон ничего об этом не знал, пока, спустя несколько сотен лет, не услышал то ли от птицы, то ли от какого-то дикого животного, то ли еще каким-то способом – теперь это уже невозможно выяснить, – что в старой церкви далекого городка есть его подобие. Надо сказать, что этот Грифон не имел никакого понятия о собственной внешности. Зеркала ему никогда не попадались, а реки в местах, где он жил, были такими бурными и яростными, что невозможно было отыскать тихую заводь, которая отражала бы хоть кого-нибудь, кто в нее гляделся. Судя по всему, Грифон был последним в своем роду и никогда не видывал других Грифонов. Потому-то, прослышав о своем каменном изображении, он решил добраться до старинной церкви и узреть своими глазами, что же он за существо. Он покинул свою дикую мрачную пустошь и летел без передышки, пока не прибыл в края, где живут люди. Его появление в небе вызывало ужас, но Грифон нигде не приземлялся, а летел размеренно и ровно, пока не добрался до предместий городка, где над дверями церкви находилось его изваяние. Здесь-то, под вечер, он опустился на зеленом лугу у ручья и прилег на траву отдохнуть. У него устали крылья, ибо таких дальних перелетов он не совершал лет сто, самое малое.

Весть о его появлении быстро разлетелась по городу, и жители, почти обезумев от испуга, разбежались по домам и заперлись на все засовы. Грифон громко закричал, призывая к себе кого-нибудь, но чем дольше он звал, тем сильнее люди боялись показаться. Наконец он заметил двух батраков, которые торопились домой по полям, и грозным голосом велел им:

– Стойте.

Батраки не решились ослушаться и, дрожа, замерли на месте.

– Что с вами всеми такое? – воскликнул Грифон. – Разве нет в вашем городе человека, у которого хватит храбрости поговорить со мной?

– М-может быть, – пролепетал один из батраков почти неразборчиво, срывающимся голосом, – м-может быть…. Мл-мл… Младший… К-к-каноник… и п-по-шел бы…

– Так ступайте и позовите его! – отвечал Грифон. – Я желаю его видеть.

Младший Каноник, занимавший одну из низших должностей в церкви, только что закончил дневную службу и выходил из боковых дверей в сопровождении трех старушек – всей паствы, которая присутствовала на службе в будний день. Младший Каноник был молод, сердечен и всей душой стремился делать добро горожанам. В свободное от своих церковных обязанностей время, где он всякий будний день служил обедню, он посещал больных и бедняков, помогал советом и делом людям, попавшим в беду, а также преподавал в школе для непослушных детей, с которыми никто другой не желал иметь никакого дела. Всякий раз, когда горожанам хотелось взвалить на кого-то какую-нибудь трудную работу, они непременно шли к Младшему Канонику. Вот почему батрак вспомнил о молодом священнике, узнав, что Грифон зовет кого-нибудь к себе для разговора.

Младший Каноник еще ничего не слышал о странном событии, которое переполошило весь город – все, кроме него и трех старушек, были уже в курсе происходящего, – поэтому, когда его известили обо всем и сообщили, что Грифон зовет его к себе, он чрезвычайно изумился и испугался.

– Меня! – воскликнул служитель церкви. – Он же никогда обо мне не слышал! Зачем я мог ему понадобиться?

– О, идите же, идите скорей! – закричали два батрака. – Он и так страшно рассердился, что его заставляют ждать; никому не ведомо, что стрясется, если вы к нему не поспешите.

Бедный Младший Каноник скорее дал бы руку на отсечение, чем пошел на встречу с рассерженным Грифоном, но счел это своей обязанностью – негоже, если жителей города настигнет беда, оттого что у Младшего Каноника не хватило духу повиноваться зову Грифона.

Бледный и испуганный, он отправился на луг.

– Что ж, – произнес Грифон, когда молодой человек приблизился, – я рад видеть, что нашелся храбрец, который смог ко мне прийти.

Младший Каноник совершенно не чувствовал себя храбрецом, но учтиво поклонился.

– Тот ли это город, – спросил Грифон, – где над дверями церкви есть фигура, похожая на меня?

Младший Каноник оглядел ужасное чудище перед собой и увидел, что оно, несомненно, во всем походит на каменную фигуру у церкви.

– Да, – сказал он, – вы совершенно правы.

– Раз так, – проговорил Грифон, – не проводишь ли ты меня к ней? Я желаю ее увидеть.

Младший Каноник сообразил, что, если Грифон появится в городе, а люди не будут знать о цели его визита, некоторые наверняка умрут со страху, и попытался выиграть время, чтобы оповестить горожан.

– Уже смеркается, – заговорил он, хоть и опасался, что его слова могут вывести Грифона из себя, – и скульптуры на фасаде церкви невозможно разглядеть отчетливо. Лучше подождать до утра, если вы хотите как следует рассмотреть ваш каменный портрет.

– Так и быть, – ответил Грифон, – я вижу, ты человек рассудительный. Я устал и посплю здесь, на мягкой траве, а заодно остужу хвост в ручейке, который течет неподалеку. Когда я злюсь или волнуюсь, кончик моего хвоста раскаляется докрасна, и сейчас он нагрелся довольно сильно. Можешь удалиться, но смотри, обязательно приходи завтра утром и покажи мне дорогу к церкви.

Младший Каноник радостно откланялся и поспешил в город. У входа в церковь он встретил толпу горожан, которым не терпелось узнать, чем закончилась встреча с Грифоном. Когда люди поняли, что зверь прилетел не для того, чтобы опустошить и разрушить город, а всего лишь посмотреть на свой каменный портрет на фасаде церкви, то не испытали ни благодарности, ни чувства облегчения – напротив, накинулись на Младшего Каноника с упреками: мол, зачем согласился привести чудовище в город?

– Что же я мог сделать? – воскликнул молодой священник. – Если бы я отказался его привести, он прилетел бы сам и, возможно, поджег бы город своим докрасна раскаленным хвостом.

И все же люди остались очень недовольны и предлагали множество планов, как не пустить Грифона в город. Некоторые старики призывали молодых парней пойти на луг и убить Грифона, но молодежь встретила эту неразумную идею насмешками. Тут кто-то сказал, что хорошо бы разбить каменное изваяние, чтобы Грифону незачем было идти в город. Это предложение было встречено столь благосклонно, что многие сразу же побежали за молотками, зубилами и ломами, намереваясь сбросить каменного грифона на землю и разбить на части. Но Младший Каноник всеми силами воспротивился этому замыслу. Он убеждал народ, что этот поступок безмерно разозлит Грифона, ибо от зверя будет невозможно скрыть, что за ночь его портрет уничтожили. Однако люди твердо вознамерились разбить каменного грифона, и Младший Каноник понял: ему остается только сторожить статую и защищать ее. Всю ночь он ходил туда и обратно вдоль церковных дверей и отгонял мужчин с лестницами, которые пытались взобраться наверх, к огромному каменному грифону. Прошел не один час, прежде чем горожане вынуждены были прекратить свои попытки и разошлись по домам спать. Младший Каноник пробыл на дежурстве до восхода, а затем поспешил на луг, где оставил Грифона.

Чудище только что проснулось. Увидев священника, оно поднялось, встряхнулось и сказало, что готово идти в город. И Младший Каноник пошел назад пешком, а Грифон неспешно полетел по воздуху, держась невысоко над головой проводника. На улицах не было видно ни души, и они вдвоем проследовали прямо к церкви, где Младший Каноник показал гостю каменного грифона на фасаде.

Живой Грифон улегся на маленькой площади перед церковью и очень серьезно уставился на свое изваяние. Он смотрел на него очень долго. Склонял голову то в одну сторону, то в другую, зажмурил правый глаз и посмотрел левым, а потом зажмурил левый и стал смотреть правым. Затем немного сдвинулся в одну сторону и снова принялся созерцать статую, после чего переместился в другую сторону. Спустя некоторое время он сказал Младшему Канонику, который все это время стоял рядом, никуда не отлучаясь:

– Сходство, должно быть, идеальное! Эта широкая переносица, этот высокий лоб, эти массивные челюсти! Я чувствую, что статуя должна походить на меня. Если и можно найти в ней какой-то изъян, то разве что шея – как будто затекла немного. Но это мелочь. Восхитительный портрет, просто восхитительный!

Все утро и весь день до вечера Грифон сидел и смотрел на свое изображение. Младший Каноник боялся отойти и оставить его одного. Он лелеял надежду, что скоро Грифон пресытится и улетит к себе домой. Но к вечеру бедный молодой человек совершенно выдохся, ему было просто необходимо утолить голод и поспать. Он откровенно признался в этом Грифону и спросил, не хочет ли тот поужинать. Младший Каноник задал этот вопрос, так как счел, что этого требует вежливость, но, едва договорив фразу, оцепенел от ужаса: что, если чудище потребует полдюжины младенцев или какое-то подобное соблазнительное лакомство?

– О нет, – ответил Грифон. – Между Равноденствиями я никогда не ем. В дни весеннего и осеннего Равноденствия я устраиваю себе сытную трапезу, и ее хватает на полгода. Я неукоснительно следую своим привычкам и считаю, что несвоевременные перекусы вредят здоровью. Но если ты нуждаешься в пище, иди и добудь ее, а я вернусь на мягкую траву, где ночевал вчера, и снова посплю.

На следующий день Грифон снова прилетел на маленькую площадь перед церковью и остался там до вечера, неотрывно созерцая каменного грифона над дверями. Младший Каноник один-два раза выходил его проведать, и Грифон, по-видимому, очень этому радовался. Но молодой священник не мог долго оставаться на площади, так как должен был выполнять свои многочисленные обязанности. Никто из горожан не входил в церковь, но домой к Младшему Канонику народ валом валил: все беспокоились о том, сколько еще Грифон собирается оставаться в городе.

– Не знаю, – отвечал священник, – но думаю, что он вскоре пресытится разглядыванием своего каменного портрета и улетит.

Однако Грифон никуда не собирался. Каждый день он по утрам прилетал к церкви, но постепенно перестал оставаться там до самого вечера. Похоже, Младший Каноник ему очень полюбился: Грифон следовал за ним по пятам, когда тот занимался всевозможными делами сообразно своему призванию. Грифон дожидался священника у боковой двери церкви, ибо Младший Каноник ежедневно проводил утреннюю и вечернюю службу, не считаясь с тем, что в церковь теперь никто не ходил. «Если кто-то все-таки придет, – говорил себе священник, – он должен найти меня на посту». Когда молодой человек выходил из церкви, Грифон сопровождал его в дома бедняков и больных, а также часто заглядывал в окна школы, где Младший Каноник занимался со своими сложными учениками. Все остальные школы в городе закрылись, но учеников Младшего Каноника родители спроваживали в школу: дети были такие непослушные, что независимо от появления в городе Грифона родители не стерпели бы их присутствия дома целый день. Но, надо признать, даже эти сорванцы обычно становились паиньками, если гигантское чудище, усевшись на свой хвост, заглядывало в окна класса.

Когда горожане смекнули, что Грифон, судя по всему, не собирается никуда улетать, все, кто мог, уехали. Каноники и высшее духовенство сбежали в первый же день визита Грифона, оставив церковь на Младшего Каноника и нескольких служек, которые отпирали двери и подметали пол. Все граждане, которым это было по карману, заперли свои дома и отбыли в дальние края, в городе же остались только рабочие да нищие. Спустя несколько дней оставшимся жителям пришлось выйти наружу и заняться своими делами, иначе они умерли бы с голоду. Они начали постепенно привыкать к присутствию Грифона – прослышав, что между Равноденствиями он ничего не ест, горожане боялись уже не так сильно, как раньше. А Грифон день ото дня все больше привязывался к Младшему Канонику, много времени проводил подле него и часто ночевал у домика, где в одиночестве жил молодой священник. Это странное товарищество часто обременяло Младшего Каноника, но с другой стороны, он не мог отрицать, что извлекает из их общения много пользы и приобретает много знаний. Грифон прожил несколько сот лет, многое повидал и рассказал Младшему Канонику немало чудесного.

«Все равно что читать старинную книгу, – думал молодой священник. – Но сколько книг пришлось бы мне осилить, прежде чем я узнал бы все, что поведал мне Грифон о земле, воздухе и воде, о минералах и металлах, о растениях, обо всех чудесах света!»

Лето шло, и постепенно приближалась осень. Горожане снова всерьез забеспокоились.

– Недолго осталось, – говорили они, – до осеннего Равноденствия, и тогда чудищу захочется есть. Оно, наверное, страшно проголодалось, так как после последней трапезы много путешествовало. Оно сожрет наших детей. Сожрет их всех, это уж как пить дать. Что нам делать?

На этот вопрос никто не знал ответа, но все согласились: нельзя допустить, чтобы Грифон прожил в городе до ближайшего Равноденствия. Обсудив все хорошенько, люди целой толпой отправились к Младшему Канонику, улучив момент, когда Грифона с ним не было.

– Ты один виноват, – сказали они, – в том, что это чудище обосновалось среди нас. Ты его сюда привел, ты и позаботься о том, чтобы он улетел восвояси. Только ради тебя он вообще здесь остается – хотя он каждый день навещает свою статую, почти все время он проводит с тобой. Не будь здесь тебя, он бы не остался. Твой долг – уйти куда-нибудь подальше, и тогда он последует за тобой, а мы освободимся от ужасной опасности, которая нависла над всеми нами. ...