Иван Акимов ПЕРЕШАГНУВШИЕ ЧЕРЕЗ ЮНОСТЬ

Издательство ДОСААФ

Москва ❉ 1972

Предисловие

В этой повести действуют реальные герои, которые по велению собственного сердца, не ожидая повестки военкомата, добровольно пошли на фронт.

Не могли они, комсомольцы, поступить иначе, потому что понимали, что несет с собой фашизм нашему народу. Позволить врагам топтать родную землю? Превратить советских людей в рабов? Никогда! И вся наша молодежь вместе со взрослыми по зову великой партии Ленина встала на защиту своей Отчизны, каждый — на своем посту. Одни — на предприятиях у станков, другие — на колхозных и совхозных полях.

Тысячи юношей и девушек из Николаевской, Запорожской, Днепропетровской, Донецкой, Ворошиловградской областей, многие из которых еще не достигли призывного возраста, настоятельно просили райвоенкоматы, местные комсомольские организации зачастую и командование воинских частей зачислить их в ряды Красной Армии и немедленно отправить на фронт.

К тому времени на территории Украины находились войска Южного фронта, и, вполне естественно, командование фронта не могло остаться в стороне от патриотического движения молодежи. 25 июля 1941 года Военный совет Южного фронта принял решение, в котором говорилось, что, учитывая желание комсомольских организаций и отдельных комсомольцев допризывного возраста действовать в составе войск Красной Армии, разрешить начальнику инженерного управления совместно с Политическим управлением фронта сформировать добровольческий комсомольский инженерный полк. Так родилась воинская комсомольская часть, подобной которой никогда не было в истории нашей армии.

Нам, комсомольским работникам фронта, и особенно комсомольского отдела Политуправления фронта, помощникам начальников политотделов по комсомольской работе старшему батальонному комиссару Мутицину Ивану Яковлевичу (18-я армия), батальонному комиссару Мамкаеву Алексею Георгиевичу (37-я армия), помощникам начальников политорганов по комсомольской работе соединений по долгу службы приходилось много заниматься этим комсомольским полком.

Большую работу по формированию и укреплению комсомольского полка провел Леонид Ильич Брежнев. Будучи тогда заместителем начальника Политического управления Южного фронта, он принимал непосредственное участие в подборе командиров и политработников, способных повести за собой молодежь. Именно с его личного одобрения были назначены командиром полка майор Насонов Михаил Александрович, заместителем — майор Аслан Фархадович Визиров, комиссаром части — один из лучших комсомольских работников, помощник начальника политотдела 218-й дивизии, старший политрук Демин Михаил Ильич, парторгом полка Штейман Исак Маркович, комсоргом — Кушкис Леопольд Денисович, комиссарами батальонов Киселев Петр Логвинович, Акимов Иван Захарович, Артюшенко Михаил Иванович, а также многие другие политработники и командиры.

Леонид Ильич, несмотря на свою большую занятость, всегда интересовался боевой деятельностью комсомольцев, обеспечением личного состава всем необходимым — обмундированием, питанием, боевой техникой, немедленно принимая меры к удовлетворению всех нужд полка. Он неоднократно встречался с командиром и комиссаром молодежной части, подробно интересовался политико-воспитательной работой в подразделениях и советовал, как лучше ее организовать.

Комсомольцы-добровольцы создавали на пути фашистских оккупантов многочисленные и разнообразные препятствия: противотанковые и противопехотные рвы, минные поля, проволочные заграждения; сражались против гитлеровцев на просторах Донбасса, на Дону и Кубани, участвовали в героической битве за Кавказ. И всюду они проявляли такую же беспримерную храбрость, как их отцы и старшие братья.

Впоследствии из частей 38-го комсомольского инженерного полка, 331-го и 172-го армейских инженерных батальонов была сформирована 64-я отдельная комсомольская инженерно-саперная бригада резерва Главного Командования. Она помогала наступавшим войскам Красной Армии взламывать укрепленные рубежи обороны врага, уничтожать его опорные пункты, разрубать узлы сопротивления, штурмовать высоты, форсировать реки.

Ставшая затем 1-й штурмовой, комсомольская инженерно-саперная бригада прошла славный победный путь, была награждена орденами Красного Знамени, Суворова II степени, Кутузова II степени и удостоилась почетного звания «Смоленская».

Автор книги Иван Захарович Акимов — бывший комиссар батальона 38-го отдельного комсомольского инженерного полка. Многих бойцов и командиров он хорошо знал, сражался вместе с ними против фашистских оккупантов. Его повесть «Перешагнувшие через юность» — правдивая страница героической летописи комсомола.

Полковник В. ЩЕРБАТЫХ,

бывший помощник начальника Политуправления

Южного фронта по комсомольской работе

ЧАСТЬ 1

Глава первая

1

Солнце заливало землю ярким ликующим светом. Поля пшеницы, свежая зелень деревьев, омытых теплым дождем, лужайки, как многоцветные цыганские шали, — все это проплывало мимо и до боли в сердце напоминало Ивану Петровичу Юрасову родное село у старинного тракта между Ельцом и Воронежем. Там по вечерам призывно мычали коровы, торопясь из стада к своим хозяйкам, падали в мягкую пыль переспевшие сливы, и росная трава обжигала босые ноги. Юрасов вздохнул. Плотнее прижался к вагонному окну, смотрел, не отрываясь.

Давно позади детство. Уже успел отслужить на пограничной заставе, потом поработать в районной газете. Правда, недолго, потому что пригласили в райком и сказали: партия зовет коммунистов-политработников запаса в армию. И вот сейчас он вез из Одессы походную типографию. Куда-то направят его? И когда? Хоть бы успела приехать мать. Написала на днях: «встречай». А удастся ли встретить? Повидаются ли? Вдруг она добирается тем же самым поездом, что и он? Едут вместе и не знают об этом. Его даже оторопь взяла от такого предположения. Тут же пошел по вагонам, внимательно оглядывая пассажиров.

Люди занимались своими делами. Кто закусывал, с хрустом разгрызая соленый огурец, макая очищенную картофелину в кучку зернистой соли на газете, кто мирно беседовал с попутчиком, кто дремал, откинув отяжелевшую голову к стене. Матери не было видно. Юрасов опустился на лавку рядом с молодой парой. Миловидная женщина обеими руками придерживала резвую малышку. Та тянулась с ее колен к окну и лепетала:

— Папа, сколько цветочков! Как у бабушки в саду! Смотри!

Загорелый лейтенант в тщательно отутюженной форме погладил дочку.

— У нас на заставе больше, вот увидишь. Куда там бабушкиным цветам до наших!

Юрасов наклонился к нему и тихо посоветовал:

— Не увозили бы ее от бабушки-то. Сейчас на границе тревожно.

Тот пожал плечами.

— На границе всегда тревожно. Правда, меня не было там больше месяца…

— Ну вот, а меня в Одессе предупредили, что ожидается канитель вроде хасановской. Будто бы приурочить ее хотят к годовщине освобождения Бессарабии. Понимаете?

— Н-да…

Лейтенант задумался, выбивая пальцами на столике тревожную дробь. Малышка, словно почувствовав что-то, тоже притихла. Она уже не смеялась, сидела смирно. Потом прильнула к матери, спрятала личико на ее груди.

В окне мелькали остролистые клены. Между ними просвечивало небо, густо-голубое, незамутненное. А с верхней полки на Юрасова глядели девичьи глаза. Девушка обнаружила, что ее заметили, и смутилась. Уткнулась в подушку, по которой рассыпались волнистые, черные с блеском пряди волос. «Вот бы познакомиться. Смотришь, и мне бы писали письма», — размечтался Юрасов. Уж очень ему понравилась девушка.

И они познакомились. Наверное, помогло то, что в пути люди легко сближаются, быстро привыкают друг к другу.

2

Ночью поезд прибыл в столицу Молдавии. На вокзале зал ожидания был битком набит пассажирами. Деревянные диваны, отполированные юбками и брюками, вмещали столько людей, что было непонятно, как они туда втиснулись. На сдвоенных стульях спали дети. Возле них сгрудились родители. Стояли плечом к плечу, спина к спине. Засни кто-нибудь — на пол упасть не дадут. Да какой там пол! Наклонись чуть — завалишься на соседа. Тусклые лампочки под потолком бессильны были высветить всю эту копошащуюся, вяло перекликающуюся, озабоченную массу народа.

И все же Юрасову повезло. Только кто-то поднялся, освободил место на скамейке, как толпа стиснула Юрасова, надавила, буквально втолкнула в эту щель между сидевшими людьми. Нога на ногу, кулак на кулак, и он опустил налитую тяжестью голову, забылся… Засверкал перед ним Днестр, сжатый берегами. Но не вода это вовсе, а сплошная огненная лава. Мост над рекой гибко прогибается, дышит, как живой. По нему катит поезд, бесшумный, быстрый. Колеса совсем не тарахтят, будто гуттаперчевые. А лава внизу волнами морщится, горячими, маслянистыми. И вдруг грохот.

Вздрогнул Юрасов. Раскрыл ошеломленно глаза. Не во сне, а наяву грохочет все кругом. Качаются стены, или это его качает во все стороны вместе с толпой? Сверлят уши детские плачущие голоса.

— Папа!

— Мамочка!

— Сереженька! Где ты, сынок? — истерически выкрикивает в углу женщина. — Сереженька! Сынок!

Людской поток вынес Юрасова на привокзальную площадь. Глянул на небо — а там самолеты. Чужие, вражеские. Бомбардировщики. Посыпают город бомбами. Шум, крик, пожары.

«Где-то сейчас пограничник с малышкой? — подумалось ему. — Они же здесь вышли. А Шура? Что с Шурой?» От волнения на лбу выступила испарина. Но как он мог помочь им? Чем?

Шура, та девушка, с которой познакомился в пути, сошла с поезда здесь, в Кишиневе. Сюда она приехала по комсомольской путевке вместе с подругами. И вот оказалась далеко от семьи в такое время, когда лучше быть рядом с родными.

Утром в комендатуре Юрасову сообщили то, о чем он уже догадывался:

— Война. Фашистская Германия напала на нашу страну. Побыстрее добирайтесь до места службы. Спешите.

Но как спешить, если на станции объявили, что поезд до ночи не тронется? Надо ждать темноты. А сейчас только утро. Первое утро войны. Так же тепло и солнечно, как вчера. Ветер ласково ворошит волосы прохожих; скачут по дороге воробьи, и самые молодые из них, еще пушистые птенцы, трепещут крыльями, разевая желтые клювы, а взрослые ловко засовывают в них букашек — кормят. Как ни в чем не бывало.

Но нет-нет да и пахнет гарью из переулка, взгляд упрется в скрюченный скелет дома. Обугленные до черноты балки, кусты и те обгорели, жалко и страшно торчат их голые ветки. Еще вчера они, зеленые, обрамляли крыльцо, по которому поднимались к себе домой счастливые люди.

Юрасов шагал к общежитию, где должна была поселиться Шура. Здание, кажется, цело. Ну, значит, с ней ничего не случилось.

Девушка встретила так, будто не один день, а всю жизнь были знакомы. Вцепилась своими слабыми пальцами в его плечи и всхлипнула:

— Ой, что теперь будет с нами…

Ее подруги плотно окружили их. Затеребили Юрасова. Посыпались вопросы, предположения. Да, война. Да, будем воевать. И победим. Непременно! Он утешал их, как мог. И они повеселели. Заулыбались даже. Нет, они ни за что не останутся в тылу. Вот пойдут и запишутся все добровольцами. Раз воевать, то всем. Они тоже хотят защищать Родину наравне с мужчинами.

— А к нам уже старый домовладелец приходил, — вспомнила вслух белокурая девушка, тоненькая и стройная, как стебелек. — Убирайтесь, говорит, из моего дома. Это, говорит, моя личная собственность. Надо же, и откуда он взялся? Где этот гад прятался?

— Вы в милицию сообщите, — сказал Юрасов. — Пусть там займутся им.

Все девушки, как одна, пошли провожать его на вокзал. Шура не отходила ни на шаг. На перроне она протянула ему свою фотокарточку. И покраснела, застенчиво потупилась.

— Чтоб не забыл…

В вагоне он долго вглядывался в знакомые черты на фотографии. Ну вот, и у него теперь есть любимая. Будет получать письма и от нее и от матери. Человеку ведь обязательно нужно знать, что он дорог кому-то, что может вернуться куда-то, где его ждут — не дождутся. Тогда и вдали от дома не так одиноко. Да и что такое для Юрасова дом? Родные места? Сейчас чужих нет. Каждый клочок земли — свой, надо очищать его от врагов. Нестерпимо думать, что твою землю топчат захватчики.

3

23 июня он прибыл на место службы. В тот же день 218-я мотострелковая дивизия двинулась к границе, под Кагул.

Там уже шли бои. Враги упрямо лезли через Прут. Вода будто вскипала — кипяток да и только, перехлестывала через берега, и в ней захлебывались они, поворачивали назад, не выдержав огня красноармейских пулеметов.

Это наступали румынские части. Целую неделю не могли закрепиться на левом берегу Прута. Их косили, как траву. И тогда румыны заартачились. Не идут в атаку и все. Отказываются. Но с тыла нажали эсэсовцы. Куда денешься? Поднялись. И впереди и сзади — верная гибель. Было от чего загрустить королю Румынии.

Зло подтрунивая над сателлитами, Гитлер бросил свои полчища на Северную Буковину. Они-то и прорвались через Днестр. Захватили Винницу. Советское командование на юге перебросило 218-ю под Винницу. Штадив обосновался в Томашполе. На помощь мотострелкам шла тяжелая артиллерия. Но гитлеровские самолеты не давали ей развернуться — беспрерывно бомбили на подходе.

Походная типография находилась на восточной окраине Томашполя. Юрасов отправился с заданием в полк, действующий на правом фланге дивизии. Обогнул перелесок, лощиной перебрался к возвышенности, где располагался командный пункт. Но что это?!.

Глубокие воронки вместо него. Траншеи разрушены, под ногами осыпается сухая комкастая земля. Пришлось залечь в лесополосе. Зелень кустов здесь словно вздыбилась, торчала неопрятными клочками.

Юрасов стал наблюдать. Теперь уже не он приближался к рубежу обороны, а оборона приближалась к нему. Стреляли так часто, что на пули не обращал внимания. Жужжат себе и жужжат. Главное, его не задевают. Бой постепенно стихал где-то там, на востоке.

Оказывается, группы гитлеровцев двинулись в обход. Наши подразделения лишились взаимодействия и связи. Им угрожало окружение. Но первый стрелковый батальон этого полка прорвал кольцо вражеских автоматчиков, залег у лесопосадки. Подпустили противника поближе и обрушили на него такой огонь, что фашисты дрогнули. В них били из винтовок и пулеметов, не давали опомниться. Об этом рассказал Юрасову комбат, высокий чернявый капитан, еще не остывший после схватки. Он прерывисто дышал и все вытирал платком горячий лоб.

Надо было, чтобы скорее узнали о бое другие бойцы. А в политотделе только машинистка, больше никого. К ней и обратился Юрасов.

— Шура, вот пакет. Материал для газеты.

Она вскинула на него удивленные глаза.

— Я не Шура. Меня зовут Валентиной.

— Извините, Валя…

Ну, конечно, произнес имя той, о которой постоянно думал. Вырвалось как-то. Смущенный Юрасов направился уже было к двери, но тут вошел помощник начальника политотдела по комсомольской работе.

— Здравствуй, Ильич, — улыбнулся Юрасов Демину.

Они в одном звании, одних лет. Лишь ростом Юрасов обогнал Демина на целую голову. Да и выглядел постарше. Демин был этаким комсомольцем розовощеким, подтянутым, деловым.

— А, Ванюша, здравствуй! Хорошо, что мы встретились, — говорил он, энергично пожимая огрубевшую за первые же дни войны руку Юрасова. — По приказу комдива мы поступаем в распоряжение его заместителя. Отправляемся с ним на задание. Пошли, нас уже ждут.

В саду, где воздух был пропитан стойким запахом созревающих плодов, у шершавого ствола яблони стоял штабной автомобиль. Из него высунулся подполковник Нервишин, предложил садиться.

«Эмка» чихнула и запылила по дороге в поле. У развилки дорог остановилась.

— Идемте, — кивнул подполковник Демину и Юрасову. — А вы, капитан Плеханов, — он обернулся к молчаливому человеку, о чем-то сосредоточенно размышлявшему все время, — можете подождать здесь. Если нужно будет, я позову вас.

Втроем они взобрались на бугорок. Нервишин достал из чехла бинокль, посмотрел на запад.

— Ковыляют наши братья славяне, — с грустью произнес он, не отрываясь от окуляров. — Значит, тех, что с оружием, будем строить здесь, а безоружных — по той стороне дороги. — Плеханов! — крикнул, повернувшись к машине. — Приготовьтесь гостей встречать!

Увидев в руках у Демина бумаги, живо спросил:

— Это не сводка, политрук?

— Старая, товарищ подполковник.

— И что в ней?

— Наша авиация сбила пятьдесят три немецких самолета. Мы потеряли двадцать один самолет…

— А где бои?

— На Смоленском, Коростеньском и Белоцерковском направлениях. Также на Эстонском участке фронта.

— Ну то когда было, — вздохнул Нервишин. — Где-то теперь?

— На тех же направлениях, — подсказал Юрасов. — С добавлением Кексгольмского и Холмского. Вчера по радио шестинедельные итоги войны передавали.

— Вы знаете, вчера я разговаривал со старшим батальонным комиссаром Щербатых, с помощником начальника политуправления нашего фронта по комсомольской работе, — сказал Демин, извлекая на ощупь из полевой сумки блокнот и поглядывая то на подполковника, то на Юрасова. — За месяц в райвоенкоматы, райкомы комсомола, штабы частей и соединений поступили от комсомольцев тысячи заявлений. Тысячи! Просят принять в действующую армию.

— И что же? — Нервишин, спрятав бинокль, заинтересованно слушал. Юрасов тоже с нетерпением ожидал, когда политрук отыщет в блокноте нужную страницу.

— Вот! — Палец Демина задержался на строчке. — Военный совет фронта вынес решение двадцать пятого июля.

Он стал читать:

«Учитывая желание комсомольских организаций и отдельных комсомольцев допризывного возраста работать и действовать в составе войск Красной Армии, разрешить начальнику инженерного управления совместно с Политуправлением Южного фронта сформировать добровольческий комсомольский инженерный полк».

Демин захлопнул блокнот и добавил, что формированием полка уже занимается управление инженерных войск и Политуправление фронта. Помогают им местные комсомольские организации.

— Правильно, — одобрил подполковник. — Нам саперы позарез нужны.

А Юрасов молча вспоминал речь председателя Государственного Комитета Обороны по радио 3 июля: «Враг жесток и неумолим. Он ставит своей целью захват наших земель, политых нашим потом, захват нашего хлеба и нашей нефти, добытых нашим трудом… превращение свободных народов в рабов немецких князей и баронов».

Вон чего захотели! Занять советскую территорию, угнать в плен советскую молодежь. Чтобы комсомольцы Страны Советов фашистам прислуживали?.. Да не будет этого никогда! Молодые тоже на фронт пойдут, будут сражаться, пока ни одного оккупанта на родной земле не останется.

В звонкой синеве неба, над самым полем вовсю распевала какая-то птаха, еще не вспуганная войной. Низко клонились перестоявшие травы, цеплялись за подошвы. Им бы лежать уже душистым стогом сена. Но не до них. Тот, кто сгребал здесь тем летом подсохшую траву, небось давно автомат вместо граблей держит. А, может, и нет его в живых… Жил человек, пришли захватчики и ни за что убили. На его земле, возле его дома. Ну, подождите!

4

Протарахтели машины с эвакуированными. Измученные люди со скорбно сжатыми губами, с внезапно прорезавшимися морщинками под глазами, они побросали в кузова первые попавшие под руку случайные вещи и поехали на восток. А куда именно? Сорвало их с насиженных мест, подхватило и понесло. Далеко ли?

Проводив взглядом последний грузовик, чернобровый хлопец перекинул через плечо клетчатый пиджак и обратился к своим спутникам, двум светловолосым юношам.

— Мы сюда, они туда.

— Где ж тот боевой отряд, Сашко? — вскинулся один из них с заметно выступающими лопатками, которые не могла скрыть застиранная ветхая сорочка. — Ты ж говорил про отряд?

— Ну, говорил, — Саша сдвинул широкие брови, зашевелил ими. — Такое решение в обкоме комсомола было. Понял, Серега? ЦК комсомола Украины поддержал инициативу…

— Да какой от нас толк? — вмешался в разговор другой светловолосый паренек. Он был крепко сбит, невысок. Под засученными рукавами украинской рубашки перекатывались тугие мышцы. — Красноармейцы годами учились, а мы что?

— Мы, Толя, тоже учились, — рассудительно заметил Саша. — Каждый из нас значок «ГТО» в школе получил. Так? Сколько у нас в классе ворошиловских стрелков было, помнишь? Вот и покажем, как мы готовы к труду и обороне.

— Куда нам! — засомневался Толя.

Сергей вскипел.

— Эх, ты! Мало разве такие, как мы, в гражданскую войну буржуев переколотили? — Он наскакивал на Толю, размахивал худыми руками-жердинами. — Читал же Островского! Колотили да приговаривали: «Не разевай волчью пасть на Советскую власть». И мы… И нам…

Запнулся о камень Сергей и чуть не упал. Саша придержал его.

— Под ноги смотри. Говорить-то умеешь, а что под носом — не видишь. А нам, между прочим, в разведку ходить придется там, на фронте. — Саша повернулся к Толе. — Ты знаешь, что в гражданскую в Виннице был создан знаменитый Богунский полк? И сейчас создадут.

— Да когда же? — опять стал допытываться Сергей, нетерпеливо оглядываясь по сторонам. — Не оставаться же парням на оккупированной территории! Уж лучше смерть в бою, чем неволя…

— Зачем смерть? — Саша поправил соскользнувший с плеча пиджак. — Воевать будем.

Друзья, все трое, остановились, потому что к развилке дорог, справа и слева стекались кучками красноармейцы, в лощине собирались разрозненные подразделения, строились. Строем командовал подполковник. Саша направился прямо к нему. Сергей и Толя не отставали.

— Товарищ командир! Возьмите нас в свой отряд.

Подполковник покачал головой.

— Не могу, ребята. Нам с бойцами забот по горло, — указал он глазами на шеренги красноармейцев.

— Хлопцы! — окликнул трех друзей Демин. — Вы до Запорожья добирайтесь. Там собираются добровольцы.

Ребята вздохнули и пошли дальше. Теперь они молчали. Саша перекидывал надоевший пиджак с руки на руку, поддевал носком ботинка мелкие камешки.

— Толик, далеко до Запорожья? — наконец спросил он.

Тот помедлил. Окинул взглядом широкое поле, зачем-то потрогал ворсистый стебель какого-то желтого цветка и лишь тогда ответил:

— Порядочно.

— А зачем нам туда? — возбужденно заговорил Сергей. — Нет, в самом деле! Здесь к какой-нибудь части пристроимся. Жаль, винтовок нет, а то бы сразу на передовую…

— Где же мы обмундирование красноармейское возьмем? — оглядел его с ног до головы Саша. — Нельзя же в штатском! Винтовки-то мы бы на поле боя нашли…

Поперек дороги, преграждая им путь, валялась колесами вверх исковерканная автомашина. Бесполезная груда помятых железяк и расщепленных досок. Вокруг рассыпаны ящики.

— Пошукаем, может, жратва какая найдется, — предложил Толя. — С утра не ели.

Они обшарили все ящики и ничего съестного не нашли. Зато из одного достали с пяток ручных гранат.

— Гранаты есть, штыка не хватает, — провозгласил Саша. — А то бы, как матрос Железняк: штыком и гранатой…

— Давай одну кинем, — уговаривал его Сергей, просительно заглядывая в глаза. — Только одну!

Саша решительно отверг его предложение.

— Передовая же близко! Услышат наши, подумают: враг в тылу. Давайте подберем эти гранаты и махнем на Казанку. Там должен быть бой, раз у станции бойцы собираются.

В низине у станции Казанки разбросались на расстоянии друг от дружки аккуратные хатки селения. К одной из них вели провода. Оттуда доносился знакомый голос подполковника:

— Разрешите стукнуть по этому квадрату? — осведомлялся он у кого-то, возможно, говорил по телефону. — Что? Да, сил у нас достаточно! И папирос. Больше надеемся на сигареты.

— Куда? — встал перед ребятами часовой, выпячивая грудь. — Кого надо?

Тем временем подполковник вышел из хаты, проворно забрался в «эмку» и умчался.

— Пошли, хлопцы, — махнул рукой Саша.

На западной окраине селения артиллеристы подтягивали к батарее ящики со снарядами. «Вот они „сигареты“, — сообразил Саша. — А „папиросы“? Наверно, патроны».

Уже темнело. Кусты сливались в сплошную черную массу. За ними тянулись ровные, натянутые, как струны, железнодорожные рельсы. У насыпи ребята чуть не провалились в канаву. Тут же лежали щиты.

Шалаш соорудили за несколько минут. Обложили с внешней стороны камнями, с внутренней — травой. Увядающая трава сладко пахла, щекотала за шиворотом. Тишина такая — только бы спать. Но какой тут сон, когда животы подтянуло. Одна вода в них журчит, переливается. Сколько выпито ее за день! А поесть так и не удалось. Ребята переворачивались с боку на бок, говорили о борще, заправленном поджаренным салом — бульон красный от свеклы и помидоров… Или вот котлеты, сочные, жирные, шипят на сковородке… Как всегда в таких случаях, вспоминались самые вкусные вещи, растравляли аппетит.

Лишь на рассвете усталость сморила друзей. Притиснулись один к другому, другой к третьему и крепко заснули. Разбудил их грохот. Сквозь щели проникли к ним солнечные лучи, исполосовали лица. Саша потянулся, глянул, а Толя и Сергей оба полосатые, будто зебры. Солнечные полоски забавно разграфили их лбы, но было не до смеха, потому что рядом стреляли.

Саша приник к щели, той, что пошире, и сразу отпрянул: поблизости от шалаша гитлеровцы били из пулеметов.

— Ночью нагрянули, сволочи, — прошептал он растерянным Сергею и Толе.

С противоположной стороны шалаша никто не стрелял. Оттуда и грянуло русское «ура». Значит, наши сблизились с противником молча. Это солнце помогло им подобраться почти вплотную. Врагам оно как раз мешало целиться.

Где-то заурчали танки. Вроде бы немецкие. Ударила артиллерия, определенно — русская! Начался бой за Казанку. Наши орудия заставили замолчать вражеские пулеметы. Но один, тот, что рядом с шалашом, никак не унимался.

— А ну, ребята, гранатами по фашистам! — скомандовал Саша.

Они выкатились из шалаша, побросали свои гранаты, и пулемет замолк. Как они ликовали!

Атакующие красноармейцы выбили гитлеровцев из пулеметного гнезда. Остановились возле насыпи. Старший сержант уставился на трех друзей. Молодые. В штатском. Кто такие?

— Эй, хлопцы! — позвал он. — Откуда взялись?

— А мы в шалаше ночевали, — объяснил Саша охотно.

— А немцев, что, камнями забросали?

— Зачем камнями? — оскорбился Сергей. — Гранатами!

— Только они почему-то не взорвались, — добавил в недоумении Толя.

Старший сержант поднял одну из гранат, осмотрел. И захохотал. Нескладная его фигура сгибалась пополам от смеха.

— Они ж без запала у вас! Сюда «папироска» медная вставляется, ясно? — учил он Сашу в перерывах между приступами хохота.

— Как это мы не сообразили? — огорчился Саша.

— Ну, не печалься, Аника-воин! Без запала в цель попала. Пулеметчики-то драпанули. Будь вы красноармейцами, благодарность бы вам приказом объявили… Вы ж здорово помогли нам!

В это самое время командир 658-го полка, подняв бинокль, увидел трех человек в гражданской одежде на поле боя.

— Помначштаба два! Что там за субъекты трофеи собирают? На КП дьявол их несет! Сопроводить к уполномоченному особого отдела. Пускай разберется.

Ребят привели в хату, где ждал уполномоченный.

— Кто вы такие? — спросил он их. Достал чистый лист бумаги и вывел: «11 августа 1941 года».

— Как твоя фамилия? — Он в упор поглядел на Сашу.

— Мартынов. Родом оттуда, откуда и вы… А это Сергей Иванов и Анатолий Панасюк.

— Сашка! Земляк! — подскочил уполномоченный. — Какими судьбами, сорванец ты этакий?

— Воевать хотим, а нам оружия не дают, — воспользовался случаем Сергей. — В полк не принимают.

Саша кивнул, подтверждая слова друга.

— В полк — это трудно, — сказал уполномоченный. — Нет, надо же, Сашку встретил! Я вам, ребята, в Николаев добраться помогу. Там такие, как вы, нужны.

Полевая дорожка переметнулась через складчатый пригорок и вырвалась на простор. Пока ехали, узкая лента ее расширилась до нормальной ширины проезжей дороги. Саша, Толя и Сергей покачивались в кузове. На ухабах их бросало друг на друга, рубашки на них пропылились насквозь, но они чувствовали себя осчастливленными. Все-таки попадут в комсомольский полк!

Глава вторая

1

Дни стояли еще по-летнему жаркие. Но все прозрачнее становилось небо, все темнее вода в реке. Кое-где подпалинами рыжела пожухлая трава, и листья на деревьях слегка зарумянились. Трепетали, как детские флажки на параде. Стоять бы и любоваться на такую красоту.

А людям некогда. Они с утра копали противотанковый ров, обильный пот заливал их глаза. Ритмично двигались лопаты. Взмах — бросок, взмах — бросок, взмах — бросок… Летела вверх свежая земля, засыпала протоптанную тропинку.

Огибая кучи накопанной земли, торопливо прошел высокий парень. Руки его были заняты: в одной — лопата, в другой — газеты. Густой чуб свесился на лоб, заслонил левый глаз.

— Сережа! — окликнули его снизу. — Сводка Совинформбюро есть?

Люди выбрались наверх, присели вокруг него на корточки. Эту бригаду на оборонительных сооружениях возглавляла мать Сергея. Каждый день она устраивала специальный десятиминутный перерыв, чтобы прослушать сводку. Его ждали с нетерпением — ведь почти у всех кто-то воевал. Отец, брат, а то и сестра. Вести с фронта — это стало главным в жизни оставшихся в тылу. О них думали, говорили, спорили.

Девчушка в цветастой косынке, одноклассница Сергея, испуганно округлила глаза.

— Сережа, правда, говорят, Москву бомбили? — остренький подбородок ее задрожал.

— Не бомбили, пытались, — сказал Сергей, поправляя непослушный чуб. — Ночью был налет, но в город прорвались лишь одиночки. Наши истребители встретили врагов еще на подступах к Москве. И зенитчики не сплоховали…

— Дела, — вздохнул маленький старичок в кепке козырьком назад, как у мальчишки. — Взяли б меня в армию, я б показал! — Он погрозил кому-то сухоньким кулачком, и глаза его озорно блеснули из-под седых бровей.

Рыжий парень из семьи немецких колонистов Чехограда лениво сплюнул.

— Молчал бы, дед… Вон какая сила прет сюда! Разве устоит кто перед ней?

— Да я… Да ты… — заволновался старичок, взглядом ища сочувствия у других. — Паникер, вот кто ты такой!

— В самом деле, Зельц, что панику разводишь? — строго спросил Сергей. — Сейчас отступаем, потом наступать будем. Да еще ни одной войны мы не проиграли! — Он оглядел сверстников. — Мы бы тоже воевать пошли. Только б разрешили!

— А ты покажи пример. — Зельц скривился в ехидной усмешке. — Пойди в военкомат первым. Агитировать-то легче…

— И пойду!

— Ну и дурак. Если уж Москву достали, то все. Капут.

Сергей весь напрягся, шагнул к Зельцу.

— Повтори, что ты сказал!

Люди зашумели, начали уговаривать обоих. Особенно старался старичок в кепке. Но Сергей не слышал ничего. Смотрел в ненавистное лицо с желтыми пятнами веснушек на скулах. Мокрые губы на этом лице зашевелились, выдавили:

— Капут, говорю…

И тогда, не помня себя, Сергей ударил. Прямо по рыжему лицу.

Зельц как-то по-заячьи жалобно заверещал, прыгнул в сторону и схоронился за бугром. Прибежала мать Сергея, подступила к нему.

— Стыдно, сын! В такое время! Как ты мог!

— А что он паникует, — начал было Сергей, но покраснел и замолчал.

Ему действительно было стыдно. Правоту кулаками доказывал… Не нашел слов, использовал силу. А ведь любил повторять слова Маркса, что мир нельзя переделать жестокостью. И вот — не сдержался. Но как тут сдержишься, если Зельц на самое-самое дорогое замахнулся? Со страха небось, он никогда храбростью не отличался…

А на следующее утро стало известно, что двое исчезли: Зельц и Сергей.

— Сбежал Зельц-то! — ахнул кто-то. — И Сергея Иванчикова нет…

Маленький старичок содрал с лысины кепку, повертел ее, словно видел в первый раз. И сморщился, как от зубной боли, заморгал.

— Выходит, говорили по-разному, а сделали одно…

— Вы не смеете! Да, не смеете! — обрушилась на него девчушка в цветастой косынке. Она только что подоспела, запыхавшись. — Даже думать так про Сережу не имеете права! Он — комсомолец! — Она обняла плачущую мать Сергея, протянула ей сложенный вчетверо листок из школьной тетрадки в линейку. — Вот, прочитайте всем!

Там было написано:

«Дорогая мама, прости меня. Вместе с ребятами ухожу на фронт. Будем помогать Красной Армии с оружием в руках, а не с лопатой. Нас много, больше сотни. Жди письма».

Женщина бессильно опустилась на влажную землю, села, вытянув ноги. Кто-то, догадливый, подпихнул под нее дерюжку, кого-то послали за бидоном с холодным чаем. А она обводила всех глубоко запавшими глазами, то хмурилась, то улыбалась.

— Да неужто я б не отпустила? Не сказался даже. Вот они, дети. И не простился! Собрала бы ему поесть, постирала б… Да я, может, сама бы послала его! «Бей, сынок, проклятых! Защищай Родину!»

Оказывается, ушли старшеклассники и из других бригад. Видно, заранее договорились. Чтобы никто не задержал, ночью, крадучись, слились с темнотой, пропали в ней.

Мать Сергея и девчушка в цветастой косынке стояли у колодца, когда рядом остановилась машина воинской части. Шофер выбрался из кабины, ему надо было залить радиатор.

— О чем задумались? — спросил он их, доставая наполненное доверху ведро.

Рассказали ему все. Он присвистнул.

— Так я же их видел! Шагает целая колонна. Молоденькие все до одного, еще усы не пробились у них. Но гордые! Пошутил было, так не ответили… А впереди высокий такой, чубина на глаз свалился…

— Сережка! — вскрикнула Иванчикова, прижимая ладони к сильно заколотившемуся вдруг под сборками сарафана сердцу.

— Может, и Сережка, — согласился разговорчивый шофер. — Строгий парень. Вдвоем они впереди, второй тоже строгий. Железнодорожник какой-то.

— Это Василий Васютин! — обрадовалась девчушка. — Из третьей мелитопольской школы! Он еще возглавлял паровозную службу депо детской железной дороги!

Потом привозили подробности о колонне старшеклассников другие фронтовые шоферы, которые встречали их в пути.

Прошагав многие километры, на одной из станций ранним августовским утром мелитопольцы разместились по вагонам и тронулись к месту формирования комсомольской воинской части.

2

Бердянск расположен, как древний амфитеатр, и обращен к морю. Живописные улицы отражаются в тихой воде, словно в зеркале. Когда налетает ветерок, изображение дробится, ломается. Потом снова становится четким. Сколько бы ни смотрел Павел на воду — никогда не надоедает.

Он в светлой тенниске, в тапочках на босу ногу, под мышкой — весла. Краска с них слезла, и обнажилось отмытое добела дерево. Павел не представлял, как можно жить без моря, в котором купался ежедневно. Постоял еще на косе и пошел домой, зарываясь пятками в горячий рассыпчатый песок. Он чувствовал его даже через резиновую подошву.

Толкнул калитку. Освобождаясь от весел, зацепил ими виноградную лозу — тяжелые гроздья закачались, солнечные ягоды, просвечивающиеся насквозь, засветились. Скоро созреют. А отведать не доведется.

— Павлуша! — послышался голос матери из окна. — Что ты так долго? Я уже на стол собрала. Коля-то с Витей поели. Иди и ты, пока не остыло.

— Спасибо, мама. Не хочется мне что-то…

Он пробрался в комнату, растянулся во всю длину на тахте, закинул руки за голову. Сказать или нет? А если не пустит? Нет, мать должна понять его. Он с детства во всем советовался с ней. Никогда ничего один не решал. Сейчас — впервые…

Павел вскочил, заходил по комнате, натыкаясь на старенькую мебель, как ослепленный. Сказать или нет?

Снова бросился на тахту, смял подушку, прижался к ней лицом.

— Сынок, ты не занемог ли?

Когда она вошла? Мать сидела возле него и встревоженно допрашивала:

— Опять много купался? Наказывала ведь… Голова болит?

Он поднялся, присел рядом с матерью. Бережно взял ее руки в свои.

— Здоров я, мама.

Она совсем забеспокоилась, высматривала что-то в его глазах. Может, предчувствовала.

— Что-то с тобой делается, сынок?..

— Да ничего, мама! Эвакуироваться вам надо. С Витей и Николаем…

— А ты?

Конечно, она догадывалась. Но, как и он, оттягивала этот момент. А теперь тянуть некуда. Надо, наконец, обо всем договориться.

— Я на фронт подамся, — сказал он, как выстрелил. Хотел осторожно, с подходом, и вот — пожалуйста. Захлебываясь, торопясь — таиться уже нечего — стал убеждать ее: — Толик Романовский, Федя Чесняк, Ваня Громак, все идут… Целый отряд набирается из комсомольцев! Ты пойми, не можем мы в тылу быть, когда на фронте такое… Совесть не позволяет! А с тобой Николай останется, он поможет тебе с Витькой… Так что не сомневайся!

Слезы катились по ее щекам. Она как-то сразу постарела, ссутулилась. Это его-то мать, всегда бодрая. В темной, по-девичьи толстой косе — ни единого поседевшего волоска, лоб гладкий, только над носом резкая вертикальная черточка, будто шрам от пореза. А тут и морщинки откуда-то взялись, под нижними веками обозначились круги.

— Ну, что ты, мама! Я же не один иду! И Толик, и Федя, и Ваня…

Она улыбнулась сквозь слезы его мальчишеской попытке спрятаться за товарищей. У тех свои матери и тоже небось плачут.

— Маленький ты еще, — сказала тихо.

— Я-то? Да ты, мама, посмотри. — Он встал, вытянулся, красивый, ловкий.

И мать невольно залюбовалась им, в который раз отметила про себя: «В отца». Отец-то его умер, одна поднимала ребят. Все заботилась, чтобы накормлены, напоены были. И не заметила, когда выросли.

— Все равно маленький. Годков тебе еще мало. Семнадцать не исполнилось.

Она уже говорила спокойнее, и он знал, что больше удерживать его не будет. Примется хлопотать, сушить сухари, в хлопотах совсем успокоится, примирится с мыслью, что сын пошел воевать. Надо наказать Николаю, чтобы берег ее. Он за старшего остается.

Павел и Николай — близнецы. Походили друг на друга и очень гордились этим. Одними игрушками играли, одни учебники читали. И не было случая, чтобы не поделили что-то между собой. Старались держаться всегда вместе: куда один, туда другой. А сейчас Павел уходил, Николай оставался. Так нужно. Не бросишь ведь мать с беспомощным Витькой, пацан он еще. Ничего, пока один Черкасов повоюет.

Дом их с тонкими стенами пропускал уличные звуки. То собака залает, то громко заспорят прохожие. И хорошо слышен однообразный шум моря.

Внезапно мать быстро пригнула к себе голову Павла, поцеловала в щеку.

— Поступай, как знаешь, перечить не буду. Не по годам нынче судят о зрелости, видно. И дети рано взрослеют…

3

Десятилетний Витя торжественно нес вещи брата. Пусть все видят — не куда-нибудь, а на фронт провожают Павлика. Тетя Наташа пробовала помочь ему, но он ни в какую. Сам справится. Вон какие мышцы за лето вздулись! У них в семье все спортсмены.

Николай и мать шли молча. На перроне мать опять не удержалась — всплакнула.

— Крепись, Матрена Павловна, — принялась уговаривать свою родственницу тетя Наташа. — Не волнуй парня. Разве ему легко расставаться с тобой и братьями? Поди, сердце-то изболелось. Взгляни, сколько матерей. Не одна ты провожаешь. А вон как весело расстаются…

Поодаль звучал смех. Это ученики встретились с учителем и теперь перешучивались. Он одобрительно похлопывал их, встряхивал светлыми волосами, и интеллигентное, с тонкими чертами лицо его было каким-то просветленным.

Петр Логвинович Киселев, бывший учитель и комсомольский работник, одним из первых выезжал в районы: Мелитопольский, Приазовский, Нововасильевский, Приморский, Бердянский, встречался с десятиклассниками, которые стремились на фронт, объяснял им, кто такой боец Красной Армии, предупреждал об ответственности. Ведь армия — кроме всего прочего, труд, тяжелый труд. Необходимо обладать выдержкой. А прежде всего — дисциплина.

И вот его питомцы готовятся стать воинами. Задорные мальчишки с непослушными вихрами волос, русых, пепельных, черных, рыжеватых. Какими будут они там, на фронте, эти мальчишки?

— Никак Федя Чесняк? — всмотрелся Киселев в одного из подходивших к нему парней. — Вырос-то, не узнаешь!

— А мы вас еще издали приметили, — пробасил Ваня Громак, такой внушительно громоздкий, что сверстники рядом с ним выглядели младшими братишками-недоростками. Он, как тисками, зажал ладонь учителя своей огромной ручищей.

«Ну, с такими руками ему нечего опасаться немцев», — подумал Киселев. Мог ли он знать тогда, что добродушный Ваня Громак убьет впоследствии одного из мучителей Зои Космодемьянской.

Сейчас Киселев оглядывал своих бывших учеников и удивлялся.

— Сколько же вас!

— Сорок человек, — сказал Федя Чесняк. — Все у вас учились.

Комсомольский эшелон мчался почти безостановочно, лишь едва снижал скорость на станциях. Монотонный стук колес усыплял. Ребята угомонились, присмирели, кое-кто прикорнул.

Все проснулись, оживились, когда поезд неожиданно остановился. Небольшая заминка. Ребята высыпали из вагонов.

Крохотная станция, серые дощатые заборы, перрон устлан шелухой от семечек. Эвакуированные девушки глазеют на ребят. Откуда, мол, такая ватага?

— Эй, вы кто такие?

— Знаем, да не скажем, — смеялись хлопцы. Тут же знакомились, обменивались адресами.

Павел Черкасов не умел так просто и легко вступать в разговор с девчатами. На него бросали откровенно призывные взгляды, а он застенчиво молчал, ни слова не мог выдавить из себя. Вот и сейчас молча смотрел на девушку с синими, как цветы-васильки, глазами. Она тоже не принимала участия в общем веселье. Прислонилась к корявому стволу дерева, серьезно, без улыбки, смотрела на подруг, которые уже перезнакомились со всеми.

«Эх, была-не была», — решил Черкасов и попросил девушку:

— Дай мне твой адрес, а? Писать буду…

— Какой у меня адрес? — Плечи ее зябко передернулись. — Ни адреса, ни дома, одна больная мать. Если б не она, я бы медсестрой пошла.

Столько доверчивости было в мелодичном голосе, так бездонна была синь наивных глаз, что у него пересохло в горле. Хотелось защитить эту милую девушку, уберечь, чтобы никогда не знала горя.

— По ва-го-нам!

— Зовут-то тебя как? — заспешил он.

— Оксаной…

— Напиши мне, Оксана, пожалуйста! Южный фронт, молодежная воинская часть, Павлу Черкасову.

Он побежал от нее, оглядываясь. А она так и потянулась вслед за ним.

В тамбуре Павел Черкасов все бормотал:

Здесь и нашел его Киселев.

— Вот ты где. Скажи-ка, какие комсомольские поручения выполнял в школе?

— А?

— Какие, спрашиваю, поручения тебе давали в школе?

— Ну, разные. Главным образом связанные со спортом.

— Фамилия у тебя любопытная. Отец с Кавказа, что ли?

— Из Болгарии. А прапрадед, тот действительно с Кавказа.

— Ну да?

— Точно!

— Это как же получилось?

— Отец мой сюда давно уже из Болгарии приехал. Уж очень хотелось ему посмотреть, как в Советском Союзе живут. Ну и остался тут. Садоводом он был. Со всего Запорожья к нему приезжали яблоки его попробовать. А когда умер, хоронили, будто знаменитость какую.

— Так ты, выходит, сын болгарина?

— И потомок черкеса.

Киселев заинтересовался родословной Павла. Необычная все-таки у парня судьба, предки интересные.

Когда Болгария находилась под владычеством Турции, болгары не раз восставали против турецкого ига, потом скрывались в горах. Паша́ вербовал себе солдат на Кавказе. Разумеется, они совсем не были похожи на султанских янычаров и к болгарам относились благосклонно. Один из черкесов полюбил болгарку, женился на ней. Родилась у них дочка — писаная красавица. Прадед Павла Черкасова стал ее мужем. И все потомки их получили фамилию — Черкасовы.

Очнувшись от воспоминаний, переданных когда-то родней, Павел заметил, что солнце теперь светит справа. Значит, поезд идет не на запад, как должен бы, а на северо-восток.

— Правильно, — подтвердил Киселев. — Едем не туда, куда собирались. Наша конечная остановка — Красноармейск.

— А я-то мечтал Южный Буг посмотреть! Говорят, Николаев — славный город.

Киселев утвердительно кивнул. ...