Андрей Саликов Дальневосточная опора прочная…

Памяти танкистов и мотострелков, погибших в 30-е годы XX века

Пролог

Не следует воспринимать всё через призму Истории. По большому счёту данное произведение является военно-исторической альтернативой.

Господи, как холодно! Тело пыталось свернуться в позу эмбриона, но и после этого долгожданного тепла не получило. Господи, да укройте вы меня, как голова болит, просто раскалывается! А, чёрт, ведь я один дома. Только в эту минуту мне не до ироничного сравнения себя с юным героем знаменитой комедии. Самое обидное для меня – ничто не предвещало столь бурной реакции. Да ещё на работе мне нездоровилось, и аппетит, на который грех жаловаться, приказал долго жить.

Придя домой и померив температуру, убедился в своей правоте, но 37,2 – это не катастрофа. Хорошо, ребёнок на соревнования уехал. Нечего его заражать. Позвонив жене, я трагическим голосом произнёс, что, согласно женской поговорке, она уже вдова, и пожелал ей спокойно доработать сутки. Выслушав её указания, сдобренные большой порцией ехидства, выпил чай с мёдом и улёгся спать. Но сон, столь нужный мне, так и не приходил. Зато температура у меня, похоже, поднималась, причём качественно. С потом, ознобом и начинавшейся ломотой. Вдобавок к этим спутникам ОРЗ или ОРВИ, я стал впадать в забытьё. И в какой-то момент перед глазами начала прокручиваться хроника начала XX века. Но она не была привычной чёрно-белой, с дёргающимися, а потому смешными фигурками, нет!

Всё в цвете, со звуком и со стереоэффектом, ёшкин кот. Лица, которые я видел первый раз в жизни… Да нет! Вот дед, бабушка, это друзья, а это мама, а это… Да это вроде революция. Словно я проживал жизнь вместе с… С кем? Жизнь?..

– …температура…

Что вы там бормочете, какая температура?! И без вас понял, что высокая, иначе с чего меня так «крутит». Кстати, а кто это у меня дома шляется, как у себя. Наконец-то догадались: тело почувствовало вес дополнительного одеяла, и под согревающее тепло я задремал…

– А где я? – прохрипел я, едва поняв, что потолок со следами недавней побелки, как и древние оконные рамы времён чуть ли не царя, в маленьком пенале изображавшей больничную палату, не галлюцинация, а реальность. И запах карболки.

Стоп! Мне он не известен, хлорку ещё застал, а сейчас моют различными моющими средствами со всем многообразием ароматов.

И тут меня «затрясло» в прямом смысле, зубы стали выбивать неконтролируемую дробь. В палате отнюдь не Ташкент, но где меня держат?! Уже везде поставлены пластиковые окна и сделан ремонт, потому окружающий интерьер меня удивил.

Кое-как пошевелившись, ощутил, что вся одежда и постельное бельё мокрые от пота. «Вух, ну раз так, то, наверное, на поправку пошёл», – мелькнула мысль. И тут же улетучилась, когда мой взгляд уцепился за дату на свежей газете, свисавшей с прикроватной тумбочки. Господи, не может быть! Нет! Вот только весь мой жизненный опыт просто вопил о грядущих неприятностях. Цифры издевательски приковывали к себе взгляд, и я тупо ещё раз убеждался, что данная «Правда» от января 1927 года. Это не шутка.

– Ну вот. – Мужчина с чеховской внешностью, одетый в белый халат весьма древнего покроя и такую же шапочку, посмотрел на сидящего рядом мужчину в таком же одеянии. – Всё нормально, Сергей Александрович.

– Лёшка, как же ты меня напугал, сынок…

«Как, почему, зачем?! Что со мной случилось?!» И спасительная тьма окутала меня.

Увы. Но долго оставаться в нирване мне не позволили. Резкий запах нашатыря мигом привёл меня в чувство.

– Тэк-с, молодой человек, – «Чехов» несколько иронично оглядел мою тушку. – С чего это вы в обмороки падаете?

– Чувствую себя несколько некомфортно, – с намёком на юмор ответил я. – Папа, всё нормально.

Теперь мне требовалось как можно скорее остаться одному. Похожие мысли имел и доктор, и под его успокаивающую речь мужчины покинули палату. Сменившая их пожилая медсестра заменила постельное бельё. Переодевшись в сухое, я с наслаждением откинулся на подушку. Пришла пора подвести первые итоги: главное – парнишка, в тело которого мне не посчастливилось подселиться, помер, а другое, не менее важное, – мне предстоит жить в довоенные годы со всеми их «весёлыми» датами.

Глава 1

1

– Лёшка, чего возишься? – раздаётся за спиной голос мастера.

– Щас, Вас иль Макарович, уже готово, – подскакиваю и демонстрирую практически готовую деталь.

– Готово у него, ты напильником работай шустрее. Как муха сонная, – не остаётся он в долгу и, увидев Петьку, несущего винт к домкрату, направляется было к нему.

– Вот, – показываю распекающему «нерадивого слесаря» мастеру четыре болта.

– Ничего, пойдёт. – Скупо похвалив меня, он опять повернулся к напарнику. Тот буквально лучился желанием исполнить любую порученную ему работу. – Так, давай собирай съёмник. Как раз до конца смены успеешь. – И Макарыч величественно удалился, посчитав, что на сегодня с нас хватит.

Переглянувшись с Петром, мы одновременно вздохнули. Сами виноваты, никто нас не заставлял «пройтись», как «рабочий человек», показывая… какие мы идиоты. Если честно, я знал, что подобным кончится, но Пётр упёрся и, видя, что мне его идея не нравится, выложил последний аргумент. Мол, ты мне друг? Пришлось согласиться: да.

Мастер, увидев такое непотребство, мигом отозвал нас в сторонку (в центр мы не пошли, мозгов у Петьки хватило), и там пролилось на нас «живительное слово», как он выразился. А по-простому, обложил матом и велел привести себя в порядок. И больше так не сметь позорить отцов, иначе вылетите, мол, голубчики, отседова на все четыре стороны. А уж там, как хотите, так и ходите. Хоть в кальсонах, хоть в трусах новомодных. После этого разноса мы с Петрухой (ага, мне тоже пришлось каяться) зареклись появляться на людях, «как рабочие настоящие ходят», и поклонились Вас иль Макарычу «казёнкой». Тот бутылку убрал и пробурчал, что, мол, «ничего, погонять нас лет пять, а там, глядишь, и в ум сами войдём». Правда, с того дня он взялся за наше воспитание, мы же от такой «заботы» лишь кряхтели, но видя, как остальные (старше нас вдвое) рабочие одобрительно глядят, молчали в тряпочку и как молодые черти летали по малейшему приказу мастера.

– Лёх, в силе всё?! – прокричал Пётр, пробиваясь сквозь звон металла, и вопросительно посмотрел на меня.

– А как же остальные? – уточнил я про Изю и Димку, ещё «двух архаровцев», как называл нас скопом Петькин отец.

– Норма. Всё, давай, – махнул Петро рукой.

Оставив ему болты, я подхватил захваты, махнув в ответ, мол, будь. Угу, и лежит теперь мне путь в кладовую, пред светлы очи Зинаиды Ивановны. Всё, лень и усталость побоку – и вперёд.

– Здравствуйте, Зинаида Ивановна, – поздоровался с сидящей за бюро (причём работы хорошего краснодеревщика) пожилой женщиной. – Мне пару свёрл. Одно на двенадцать, а второе на десять.

– Проходи, вон на полке возьми. – И аккуратно начала вписывать их в мою карточку. Несмотря на свой возраст, смотрелась она великолепно, и наш директор так и увивался вокруг неё. – Нашёл?

– Да. – Достав со стеллажа ящичек и сняв крышку, вытащил нужные мне свёрла.

– Распишись, – придвинула она карточку, где мне нужно было расписаться в получении инструмента.

Оставляю автограф и покидаю кладовую.

– …Нет, вы не понимаете текущего момента. Когда пролетариат… – доносится из неплотно закрытой двери начальника производства высокий голос.

На цыпочках прохожу мимо и мухой лечу в цех.

– Что ты такой взъерошенный? – перехватывает меня у входа идущий навстречу Макарыч.

– Да опять этот припёрся, – кивнул я в сторону «конторы».

– Та-ак… – протянул он. – Вот что. Ты иди работай. Понял? – И умудрённый жизнью рабочий шевельнул губами.

– Да, – кивнул в ответ, и мы разошлись: я к своему верстаку, а он, похоже, отцу на выручку.

Твою ж, в перехлёст через клюз! Вот принесла нелёгкая этого идиота! И не пошлёшь его, мигом тебе пришьёт контрреволюционную деятельность. Но голова-то должна соображать, нет? Я не против того, чтобы мы план больше делали. Но как увеличить производительность, если нас тут пятнадцать человек? Напильнику не объяснишь, чтобы он по паре миллиметров снимал зараз. И с деньгами порядок навести, согласно выполненным нарядам, а то очень часто стали напирать на сознательность.

Пока голова была занята не совсем правильными мыслями, руки сами размечали заготовки.

– Вот, посмотрите сами, если не верите, – услышал за спиной голоса.

– И посмотрю, – с апломбом заявил райкомовец.

Футы-нуты, м-да, хлебнём мы с ним. Похоже, в кабинете не договорились, вот заявился этот хрен сюда, здрасте пожалуйста. Спец великий, гонору до хрена, а знаний нет, зато власти хватает, м-да. Вон и Иваныч напрягся: в последний раз он к нему с такой галиматьёй лез, но попробуй ему что поперёк сказать. Щас его вновь просвещать будут. А то он, темнота, не может резцу доказать, что тот скрытая «контра». Мол, почему режимы увеличиваю, а ты, гад, ломаешься? Тяжело? Трудно? А в Америке рабочий класс тоже страдает, а ты…

– Вот вы, товарищ… – Ну точно, и Иваныч начинает краснеть, но молчит, слушая очередную ахинею.

Всё, началось, и, похоже, надолго. Минут десять, а потом шабаш. Митинг. И продлёнка обеспечена, а как же, план должен быть выполнен. Тут твоё хотение не спрашивается, что запланировано – будь добр сделать. Гадство, как жрать охота, желудок откликается на это недовольным урчанием. Мысль о еде загоняю подальше. Нет, точно, вон токари с фрезеровщиками останавливают станки, в цехе постепенно смолкают звуки работы. Ну всё, все планы коту под хвост. Рядом Петро еле слышно кроет по матери райкомовца, а я с тоской смотрю в оконце. Похоже, дождь будет, и аккурат часов в семь, когда домой идти придётся. Сорвал посиделки, гад, хрен больше нам девчонки поверят. Нет, понять-то поймут, но ведь стыдно-то как! Третий раз уже из-за него всё отменяется!

– Так, товарищи… – Взобравшись на ящик (его Макарыч специально для него держит), бойкий райкомовец трещит о мировой революции, правда, в последнее время понемногу перестают орать о том, как мы понесём на пролетарских штыках пламя этой самой революции. Теперь передовицу «Правды» начинает рассказывать. Да тут все грамотные, чай, не в деревне какой-нибудь. Эх, вот ведь завёлся, как пономарь. Судя по лицам, народ не в восторге от внеплановой политинформации, но дисциплинированно молчит себе в тряпочку. А пока есть время, давайте я расскажу о себе.

Зовут меня Алексей Мельников. Это, естественно, нынешнее имя, реципиента, так сказать. А своё? Эхма, а нужно ли оно? Ведь тут не важно, как меня ТАМ звали. Я ведь, честно, чуть не тронулся, хорошо, что болел, организм ослаб и просился спать как можно больше. Вот так потихоньку в себя и пришёл, да зацепился, словно клещ в сюжет рассказа Мишеля Демюта «Гамма Южная», прочитанный в отрочестве. Вот такой я полковник Чиаги, всё же в человека попал, а не в черепаху. Ну да не будем больше об этом. Теперь я Мельников Алексей семнадцати полных лет. Из «бывших», как принято сейчас говорить. Род наш захудалый, основатель, Василий Мельников, выбился в мелкие дворяне в середине XIX века, земель у нашего семейства, правда, давным-давно, не было – дед продал их в том же XIX веке. Вдобавок отец – бывший офицер, что намного серьёзнее в нынешнее время. До Германской мать (из мещан) преподавала немецкий язык в реальном училище. Отец был инженером на «Дуксе». В 1915-м он добровольцем ушёл на фронт, где командовал взводом самокатчиков. В боях под Стоходом был ранен и отправлен на излечение домой, поэтому остался жив в 1917-м. Но в 1918-м был мобилизован как военспец, тогда многих гребли. В войсках он отвечал за технику. Вначале ему, естественно, не доверяли, но из-за нехватки кадров (ты хоть какие курсы окончи, а коли не хватает у тебя знаний, так и будешь тыкаться и мыкаться) снова командовал самокатчиками. В Польском походе (не к ночи будь помянут) умудрился не просто выйти из окружения (а что такого, что было, то было), но и вытащить всю материальную часть. Плюс подобрал на дороге пару грузовиков, оставленных по причине мелких поломок, из-за которых они не могли тронуться. После недолгого ремонта «рено» бодро покатили на восток, увозя в кузовах с десяток вышедших пехотинцев. Спустя пару часов наткнулись на броневик (бросили, сволочи, в нём даже топливо на треть осталось), и, кстати, с его помощью и пробились, попутно хорошенько нашинковав обнаглевших жолнежей. В особом отделе к нему вопросов не было (хотели даже орденом наградить, но комиссар влез, и представление завернули, чекисты лишь руками развели, высоко сидела эта гнида), и он прослужил до 1923-го, а при сокращении армии демобилизовался. Тогда много военспецов выкинули, ну да ничего, живой и здоровый, это главное. Мать умерла через два года, в 1925-м, сказалось недоедание, да и здоровье, видать, подорвано Гражданской. К тому времени мы уже год как осели в Энске. Перед империалистической здесь начали собирать телефоны, но с началом войны дело быстро заглохло. Правда, хотели построить предприятие по выпуску трубок для снарядов, и даже кое-какие станки завезли. Но спустя пару месяцев всё строительство встало, и они так и остались ржаветь под открытым небом…

Работаю я слесарем на ремонтном заводе. Хотя какой это завод, машут рукой деповские. Нас всего восемнадцать человек, зато каких, «золотой фонд», все потомственные рабочие! Вот начальник мастерских и скрежещет зубами: самый сложный, а значит, и самый денежный ремонт к нам идёт. Ничего, им полезно, хоть до корней клыки сотрут.

Отвлёкся, извините, но мы друг друга не переносим. Отец здесь и технолог, и начальник производства. Директор Матвей Потапович Востриков – из потомственных рабочих. Токарь от Бога. Кстати, они на пару с отцом и прибрали к рукам то, что ещё не растащили местные жители. Этого хватило для начала – два токарных, один фрезерный, пара сверлильных станков. Негусто, но лиха беда начало, постепенно ввели в строй ещё один токарный. А потом незаметно и люди потянулись, правда, не всех брали, и обиженные орать на отца поначалу пытались, да только им живо рот заткнули, причём сами рабочие. Вот так и сложился крепкий мужской коллектив основных рабочих и служащих, правда, за одним малым исключением. Это – краса завода (я уже упоминал об интересе нашего директора?) Зинаида Ивановна Ливен. Вдова. Как отец и я – из «бывших». Мужа она потеряла в 1917-м, когда «птенцы Керенского» любили устраивать обыски и реквизиции, прикрываясь флёром из трескучих революционных фраз. Эти годы мне по малолетству почти не запомнились, лишь рассказы матери и отца позволяют составить представление о тех днях. Вот и к ней однажды уже под вечер заглянула шайка с красными бантами и повязками, только не ожидали они решимости главы семьи защищать свой дом. Легли под пулями трое из четырёх налётчиков, но в перестрелке и хозяина смертельно ранили. Правда, и четвёртый крысёныш прожил буквально на полминуты дольше, чем его подельники: сын Зинаиды Ивановны разрядил в него обойму «браунинга». Откуда я это узнал? Очень просто: отец рассказал. Естественно, дальше меня эти знания не уйдут. После всего её сын всеми правдами и неправдами сумел зацепиться вначале за должность простого постового в РКМ, но вскоре, имея нормальное образование, перешёл служить в УГРО. Сама Зинаида Ивановна в столицу перебираться не желает, как её ни уговаривает родня. И, слава богу, она на себе тянет весь воз отчётов. Тут и финчасть, и заявки, и инструмент, и… Короче, ОНА тянет всё.

Если вы подумали, что Потапыч скинул всё на подчинённых, а сам сибаритствует, вы глубоко заблуждаетесь. На нём выбивание фондов, оборудования, «вкусных заказов» (а это деньги, и не малые), парторганизация. И выбивал, юлил, хитрил, но заказы у нас не хухры-мухры. Мы ремонтируем мотоциклы и изготавливаем к ним ЗИПы. Вот уже год, как восстанавливаем «Союзы-2» (они же немецкие DWK 125), приходящие из мехбригады. Работа почётная и вдобавок денежная, но требующая высокой квалификации рабочих. В нашем захолустье – самое оно. Это я так, шуткую. Правда, отремонтировали мы всего семь штук, и ЗИПов изготовили сорок комплектов. Остальное – это банальный ремонт всего, что можно. К сожалению, почётное звание «Военный завод» нам не светит. Ведь мотоциклы хоть и идут в армию, но считаются вспомогательным видом транспорта.

К слову, на этого болтуна я о-го-го какой зуб имею, из личной неприязни. Да, вот такой речевой оборот, иначе таким матом крыть охота… Но всё по порядку.

Пару месяцев назад сменился состав райкома – и понеслось. Новое руководство поосмотрелось, а поскольку кроме депо и нас больше никто на завод не тянул, вцепилось в оба предприятия мёртвой хваткой. И вместо помощи, что оказывало прежнее руководство, началась «штурмовщина». Дай им перевыполнение плана на три процента ежемесячно. Дай им к праздникам сверх плана ещё по три единицы продукции. Даёшь сверхплановые обязательства, соревнуемся с депо по валу продукции! Ересь, но звучит красиво. Субботники, воскресники (кстати, ходить-то ходим, но особо не любим), – а хозяйство у каждого есть, и когда, позвольте спросить, им заниматься? А есть хочется каждый день, причём не одну картошку, а желательно меню разнообразить. Одним словом, вместо нормальной работы сплошные авралы. Плюс райкомовцы начали копаться в личных делах. Вдруг комиссия пропустила кого? А это уже весьма серьёзно, поскольку у нас при заводе открылся филиал ОСОАВИАХИМа, где мы учимся водить мотоцикл и грузовик. Ну да, всё правильно: кто что охраняет, тот то и… ну, вы понимаете. Пионером я не был (у нас отряд только год назад образовался), староват для этого, но в КИМ заявление подал. Прежнее руководство райкома рассмотрело и дало добро. Я уже с ребятами прикидывал, что на собрание надеть. Как-никак дело серьёзное, по одёжке, как известно, встречают. И пусть хоть и шипят по углам (зависть-то никуда не делась), но уважать уважают. Угу, вроде и неделя с лишком прошла, а всё одно обида гложет.

– …Так, Сева, где наши куряки? – Худощавая Лиза, привстав, оперевшись о стол, покрытый кумачом, просто источала негодование.

– Э… – привычно начал мямлить здоровый, словно матёрый дуб, кряжистый Сева Воронцов.

Ни для кого не секрет, что он безнадёжно влюблён в Лизу Гаврилову, а та, зная об этом, частенько этим пользуется. Но, признаюсь, при всём том откровенно помыкать им она не пытается.

– Севуль, пожалуйста, притащи их сюда. – И, улыбнувшись, махнула рукой: мол, ну пойми меня.

Воронцов вспыхнул, колером буквально став под стать ткани на столе (была у него такая особенность), и, развернувшись, вышел. В читальном зале нашей районной библиотеки, в котором проходили собрания, яблоку негде было упасть. Я когда зашёл, честно признаюсь, так разволновался, что не обратил особого внимания на президиум. Там, кроме Вани Сергачёва и Лизы Гавриловой, наших вожаков, сидела вся райкомовская верхушка.

– Товарищи, – начал Ваня, едва Воронцов приволок двух наших заядлых курильщиков. – Сегодня у нас ответственная задача: мы принимаем в наши ряды…

После него слово взял председатель районного комитета, в отличие от Вани его речь была рубленая, словно гвозди забивал.

– …И не зря ярится капиталист, глядя на нас…

Ну, выступление я прослушал вполуха, и так грамотный, могу и сам газеты прочесть. Стоп, а это что?

– …Но не всё так просто, товарищи! За прошедшее десятилетие обывательщина пролезла в наши ряды, стал милее свой мирок, а революцию стали забывать! Всё чаще и чаще наши некоторые товарищи стараются увильнуть…

Вот это не очень хорошо, не так давно он у нас был и, похоже, не встретил понимания своей позиции. Да и, паренёк, ты себя с окружной инспекцией не попутал?

– Так, товарищи, у нас первый Алексей Мельников, – взяла после окончания выступления райкомовца в свои руки ведение собрания Лиза. – Давай, рассказывай, – подбодрила она меня.

Вуф, с меня, как говорится, причитается, молодец, сбила настрой.

Сумев обуздать нервы, я вполне спокойно рассказал свою биографию.

– А вот отчего это он на мотоцикле катается? – вставил свои пять копеек Сытин, едва Гаврилова сказала, что можно переходить к вопросам.

– Ну, вообще-то не катаюсь, а изучаю устройство и правила эксплуатации колёсной техники, – практически слово в слово процитировал приказ о своём зачислении на курсы по вождению.

Оно понятно, МНЕ там было сильно за… и что двухколёсную, что четырёхколёсную технику водить умел. А к нынешней приноровиться надо. Уж не знаю, но моторика меня не подвела. Сейчас я фактически больше километраж накатываю.

– Самый умный, что ли? – моментально окрысился тот, и в его узких свинячьих глазах вспыхнула лютая злоба.

Ларчик-то просто открывался: тебя, сволочь, во второй поток взяли, вот ты и бесишься. Перед девками форсить нечем. А хочется.

– Ты давай отвечай, – поддержали его «затонские». Понятное дело, за своего перед «луговскими» они всегда встрянут.

– А что неясного? Всё ясно и чётко сказано. – Нет, я пока старался не заводиться, но и наши меня не поймут, если спасую. – Ты вопросы задавай, а нет – так посиди послушай… – Продолжать не стал, но все и так поняли окончание: «поумнеешь».

– Так, давайте конкретно, а не про свои хотелки, – жёстко пресёк начавшийся базар Ваня.

Он из луговских. Нет, не подумайте, парень принципиальный, его за это уважаем и мы, и затонские. Потому последние и закрыли рот.

– А чего это «бывший» тут делает? – вновь влез неугомонный Сытин.

Ефимка, сучёнок, всё простить не может, что послали его далеко и надолго, когда он пару раз пьяным на работу пришёл. После увольнения устроили его в депо, вроде он там за ум взялся и вперёд нас вступил в КИМ (происхождение помогло, крестьянский он), и сейчас подходящий момент использует, паскуда. Плеснул бензинчику в костёр, знал, на что давить. Теперь, по его мнению, крыть мне нечем. Вот только есть такой хитрый приём, «встречный пал» называется, очень опасный, но у меня выхода другого нет. Так что получи, фашист, гранату!

– Интересно, а между прочим, товарищ Красин был дворянином, и товарищ Чичерин дворянин, и товарищ Ленин был дворянином.

Ор поднялся ещё тот, завистников хватало не только у меня, но и у отца, а «детишки» неприязнь родителей на меня перенесли.

– Ты провокатор, – вскочил Ефимка, брызгая слюной.

– Нет, это ты умишком скорбный, – не остался я в долгу. – Ты на чью мельницу воду льёшь? И с какой целью свой вопрос задал?! – проорал я.

Всё! Теперь ему (и не только ему, больно у райкомовца морда весьма выразительно перекосилась) придётся оправдываться. А тут уже всё согласно правилу. Невиновные не оправдываются.

– Товарищи! – вскочил Ваня. – Вы сейчас что творите?! Немедленно прекратить этот бардак!

– Чего орёте как оглашенные?! – Лиза чуть голос не сорвала, увещевая парочку крикунов.

Те, словно другого времени не будет, решили горлом попробовать пробиться на курсы вождения. Едва их успокоили, как Ваня поставил на голосование вопрос о приёме меня в ряды КИМа. Тут собрание разделилось пополам: часть была за, часть – против (что поделать, не нравилось многим наше положение, как же, «голубая кровь»), но ещё ничего не решено, колеблющихся хватало. И в этот момент райкомовец и выдал, да так, что я еле на ногах устоял. Всё смешал в одну кучу: и дворянство моё, и рабочую аристократию приплёл, и даже знание иностранных языков. Бредятина, но с лозунгами, против которых не попрёшь. Лёшка после рассказывал, что вид у меня в тот момент был не ошарашенный, а очень удивлённый. Возражения Вани и Лизы он умело утопил в демагогической болтовне, и я, обведя взглядом сидевших парней и девчонок и наблюдая, как они постепенно проникаются словами этой суки, стиснул зубы. Всё мне становилось ясно. В общем, хрен вам, меня и Митьку Кононова. Его, кстати, даже обсуждать не стали: раз – и мордой о стол. При всём честном народе. Мол, недостойны вы пока этого звания. Вот Петьку приняли (правда, тоже ор стоял будь здоров), но у него происхождение подходящее. И сам, и вся семья – настоящая рабочая косточка. Хотя, как мне кажется, тут что-то другое было. Нет, вы не подумайте, я не завидую, мне просто обидно. С меня взятки гладки, чёрт с вами, но Митьку-то за что? К родителям, гады, привязались, мол, отец у него – бывший фельдфебель, от царя полный бант получил. А то, что он, почитай, три войны прошёл, никого не волнует. Что газами потравлен и кашляет кровью… Эх, Изя попытался за нас вступиться, да сам на выговор налетел. Вот ему куда было лезть? Нет, я понимаю принципиальность, но лбом таранить стену не стоит. Причём за «незрелость» ему в карточку вписали. Вышли мы будто оплёванные. Хотя почему – будто? Так и было.

– Ну и? – Петька достал бутылку «казённой» и вопросительно посмотрел на нас.

– Давай! – махнул рукой Митька и обложил по матери весь райком и всю городскую организацию (Ване с Лизой тоже досталось, а что вы хотите – нервы).

Я лишь покачал головой и сообщил, что всем надо выпить. Изя потащил нас в рощу. По дороге, обсудив текущее положение и решив, что пол-литра несерьёзно, купили вскладчину ещё пол-литра самогонки. Баба Нюра лишь головой покачала, видя наше состояние, и сунула нам пяток картошин и луковицу, «чтоб закусили».

– Так, – довольно потёр руки Изя. – Парни, несмотря ни на что – просто необходимо выпить за Петра!

– Точно! – тут же поддержал его Димка. Своё фиаско он воспринял спокойно, на мой взгляд, он просто не верил во все обещания ещё того, прежнего райкома. – А то правда, словно на похоронах сидим.

– Согласен! – присоединился я.

Оно, конечно, плохо, но и так люди живут. Да и портить Петру праздник – нет, увольте!

– Ребят… – начал было Петька, но на него зашикали.

– Короче. – Изя ловко смахнул сургуч. – Давай тару, а то водка греется, а закусь стынет. – Хохотнув столь немудрёной шутке, «именинник» взял налитый ему стакан.

– Давайте! – И махом переправил соточку внутрь себя. – Эх, хорошо!

– Ты осади! – прервал его Димка.

– Тэк, парни… – Изя выбил пальцами дробь на пустой бутылке. – Надо что-то предпринимать.

– Ты опять? – недовольно пробурчал я.

Алкоголь, прокатившись по пищеводу, уже слегка начал туманить голову, и начинать обсуждение прошедшего собрания категорически не хотелось.

– Да, и не опять, а снова. Поймите, – ожесточённо рубанул он рукой, – нельзя терять время. Лёшке надо срочно переводиться в другой район. Сами понимаете: чем дольше он будет оттягивать, тем больше вероятность повторения сегодняшнего результата. Дим, тебя это тоже напрямую касается.

– Понятно. – Доводы Изи оспаривать никто не собирался. – Только ты про себя не забудь, – напомнил я ему о выговоре.

– Лёха дело говорит, – поддержал меня Пётр. – Кстати, Лизу надо как-то отблагодарить.

– Угу, не лезьте к ней, и всё будет в полном порядке, – урезонил его Изя. – Так, не стоим, разбираем тару…

– За тебя, Петь…

– Давай!

– За тебя…

Одним словом, набрались, поскольку в дополнение к бабкиной снеди из закуски была всего лишь краюха хлеба и чуток сала. Наш путь домой напоминал отступление разбитого, но не сломленного войска. Я и Петька тащили тело Изи, а Митяй шёл впереди, указывая дорогу. Передав Соломону Яковлевичу тушку сына, мы отправились за добавкой. Хорошо, выходной был, поскольку очухался я только к вечеру…

– …И ещё живы у нас мещанские инстинкты. Но мы… – продолжал оратор нести лозунги, вернув меня из мира воспоминаний.

Всё плохое когда-нибудь заканчивается. Закончился и этот митинг. Уф, всего полчаса, это не задержка. Однако всерьёз за нас взялись. Надо будет с отцом дома поговорить…

Чего боялись, то и произошло: синева, постепенно затянувшая весь небосклон, ветер, поднимающий пыль и остатки листьев – всё это буквально кричало о скорой грозе. С Лёшкой мы рванули, словно застоявшиеся жеребцы, надеясь обмануть погоду. Ливень, как ему и положено было, подловил нас ровно посреди дороги, укрыться было негде, и промок я практически насквозь.

Чертыхаясь и бормоча отборный мат в адрес райкомовца, мы с Петькой перепрыгивали ручьи, образовавшиеся на месте дороги. Распрощавшись, я повернул к себе, прыжками напоминая лягушку.

– Здравствуйте, тёть Нин, – поприветствовал я хозяйку, в доме которой мы с отцом снимали комнату.

– А, Лёша, давай быстро переодевайся и чай выпей, я как раз самовар поставила.

– Спасибо, тёть Нин.

Вообще-то её имя было Нионила, но все её звали Ниной, добавляя отчество.

Вскоре, надев сухую одежду, а мокрую повесив сушиться на печи, я сидел за столом со стаканом чая с мёдом. Уф, хорошо-то как! Вспомнил сплетни досужих кумушек, определивших нашу хозяйку к отцу в «полюбовницы». Хотя большинство плюётся, но слухи всё равно расходятся. Вот уж подфартило нам вляпаться в бабские склоки. Наша хозяйка в прежние времена была довольно богатой: тут и мельница, и вон тот лесок (конфискованный сразу после революции), и маслобойня с сепаратором. Её соперница, Марфа Паукова, – тоже не от сохи, а глава (муж у неё умер ещё в 1914-м, до войны) весьма большой семьи портных, причём очень хороших, так что не бедствовали. Не знаю, из-за чего две матроны повздорили, но с того дня врагами они стали лютыми. Обычная история, и даже в литературе описанная в великолепном рассказе Гоголя, так и не вышла бы за очерченные ею рамки, если бы не одно но. У портнихи (а вот Пушкина цитировать не стоит, юмора она не поймёт, зато зло затаит и не забудет и через полвека) второй сын при царе был расстрелян в 1906 году за бунт в Свеаборге. На основании этого она сумела состряпать миф о нём как пламенном революционере. Хотя помнили его как урку, и боролся он с самодержавием весьма… хм, специфически. Но миф уже зажил собственной жизнью, и желающих его развенчать не находилось. Получив в свои руки такой мощный аргумент, она начала давить Нионилу с напором парового катка. Но та была женщиной ушлой и выкинула весьма интересный фортель. Не дожидаясь намёков из райкома, она сумела в 1925-м продать мельницу. Цену не задирала, по себестоимости спихнула, но в отличном состоянии. Марфа от такого вначале растерялась, и немудрено, кто же в здравом уме от такого прибытка откажется? Мельников, как известно, никто и нигде не любит, но все втайне мечтают занять столь «тёплое местечко». Теперь о мироедах, окопавшихся в городе, и не с руки говорить, второй раз Нионила удивила всех своим разводом и разделом имущества. Мужу досталась маслобойня, а ей сепаратор. Паучиха пока затихла, но наша хозяйка, отлично зная нрав соперницы, бдительности не теряла и, несмотря на монополию, цен за перегонку молока тоже не задирала. С нами (точнее, с отцом) она подружилась, и не раз то я с парнями, то отец помогали ей по хозяйству и в ремонте сепаратора. Зато и молоком «заправлялись» каждый день, и маслица (ага, «бывший», хех, подкидывал) по утрам на ситник намазывали.

– Пап, что происходит? – Ходики показывали восемь двадцать, куда-то идти было уже поздно, да и Петька сегодня дал отбой. Спать ещё рано, вот я и задал ему вопрос, дождавшись, когда он закончит есть. – Почему нас начали дёргать?

– Знаешь, сын, я не хочу об этом говорить, – устало произнёс отец. – Пойми, ты с юношеским максимализмом можешь наломать дров.

– Шахтинское дело? – прошептал я, скосив глаза в сторону двери.

Она хоть и была прикрыта, но, как известно, бережёного Бог бережёт, а не бережёного конвой стережёт. И это было отнюдь не метафорой, а прозой жизни.

Отец, выбив пальцами «Встречный марш», молчал, а мне в голову никак не могло прийти начало разговора. Всё же семнадцать – это семнадцать, просто отсутствие жизненного опыта накладывает свой отпечаток и потому приходится быть осторожным. Молодой парень с суждением старика, знаете ли, нонсенс, разговоры пойдут, а мне оно надо? Нет! Потому приходится молчать и соответствовать возрасту. Вот и сейчас я не знал, как вызвать отца на откровенность, больно тема очень серьёзная. На всю страну год назад прогремел процесс. Те сволочи не только сами вредили, но и из-за них стали косо смотреть и на честных инженеров. И аргументы теперь убедительнейшие, мол, возможно, ты и хороший человек, но, извини, ищи другое место. У нас зам начальника депо был вынужден уйти, а после вообще уехал. Он просто работы тут не смог найти. Городок у нас, как писали классики, уездный и патриархальный, с деревянными мостовыми и утопающими в зелени домами. Летом деревья помогают переносить зной и пыль… – что-то такое. До Москвы было недалеко, с полета вёрст. Главная достопримечательность – здание вокзала да церковь, уже лет пять как закрытая.

– Да. И не только. – Отец посмотрел на меня и, видимо что-то решив для себя, продолжил: – Запомни, никогда и ни с кем не вздумай обсуждать такое.

– Мог бы и не говорить, не дурак, – чуть обидевшись, произнёс я на отцовское предупреждение.

– Похоже, придётся нам с тобой откровенно поговорить. – Подойдя к бюро, отец зажёг лампу, мягкий свет разлился вокруг. Развернув газету, он карандашом что-то подчеркнул. – То, что я скажу, тебе очень не понравится. Я всегда обходил политику десятой дорогой, но, похоже, она меня всё-таки нашла. Сын, все эти годы в верхах шла жестокая борьба за власть, она и сейчас продолжается.

– Но… – Я возмущённо попытался сказать, мол, не дурак и такую глупость, как озвучить это вслух, делать не собираюсь.

– Ты думаешь, этот «всезнайка», – отец иронично усмехнулся, – с Марса к нам прибыл? С его-то биографией? Нет, его к нам сослали, и теперь ему, чтобы подняться, требуется выгрызать вновь место под солнцем…

– Это получается… – В свете этой информации кое-какие предположения начали обретать содержание.

– Да, нам не повезло, бывает, хотя мне и обидно. Но сила солому ломит. – Горькая улыбка появилась на лице отца. – Там, – ткнул он вверх, – такая фигура сидит, что нам и не снилось. Потому не стоит плевать против ветра…

– Но как же так, пап… – Хотелось сказать, что ещё не всё потеряно, есть окринспекция…

– Что, сын? – резко перебил он. – Что «как же так»? Привыкай. Тебе напомнили о происхождении?

– Ну да.

Это хрен забудут, до середины пятидесятых тыкать будут, если доживу, конечно.

– Запомни: о нём никогда, слышишь, никогда не забудут!

– И что теперь нам делать?

В житейских вопросах отец разбирался на пару порядков лучше меня. Хотя мой ход конём, когда я уговорил его не оканчивать мне десятый класс, а пойти учиться в техникум и одновременно начать работать, а после пробовать поступить в институт, сработал. Моя схема была достойна великого комбинатора. Узнав, что у Потапыча очень хороший друг работает в техникуме в Москве, я предложил отцу, что поступлю туда. Заочником. «Смотри, пап, – яростно жестикулируя, описывал я два года назад плюсы такого решения, – во-первых, у нас с деньгами не того. – Увидев соглашающийся кивок бати, продолжил: – Во-вторых, работая на заводе, получаю специальность и разряд. А после окончания техникума я могу уже официально, по направлению завода поступить в институт, тоже на заочное отделение». Самое главное озвучивать не стал, что получилось как в старом анекдоте об Ильиче, когда он говорил жене, что ушёл к любовнице, любовнице, что ушёл к жене, а сам – на чердак и за работу. Мне такая схема требовалась, чтобы скрыть свои знания, которые просто не мог иметь пацан. Зато работа, совмещённая с учёбой и дополненная отцовским приглядом (кроме него и другие рабочие поучаствовали), объясняла столь хорошее знание предмета. Именно благодаря этому (ну и Потапыч подсуетился) я за два года закончил техникум.

– Работать, сын. Просто работать на благо родины, сегодня каждый специалист на вес золота. Мы сейчас очень слабы. У нас практически нет промышленности, очень плохо с образованием. То, что сейчас идёт индустриализация, погоду в данный момент не делает.

– А Магнитка, а… – Это я и так знал даже лучше отца, но требовалось играть несмышлёного.

– Сядь и слушай, – жёстко осадил меня отец. – Вначале прочти, – протянул он газету.

В статье описывались действия пограничников, отразивших очередное бандитское нападение на КВЖД. Честно сказать, я подзавис, не понимая, что он этим хотел сказать. Ничего нового, всё как всегда.

Дождавшись, пока я прочитаю материал, он продолжил:

– Вот и ты не понял, хотя раньше наши войска дошли бы до Бэйпина, дабы вразумить и остудить горячие головы. На данный момент мы слабее, чем Польша, Румыния. Румыния! Не зря о них сказано, что быть румыном – это профессия, но и с этой, в сущности, опереточной державкой мы сейчас не совладаем и вынуждены смириться с оккупацией Бессарабии. Об остальных я и не говорю. Это горько, но это правда. Мы отстаём во всём. Сейчас с началом пятилетки мы только воссоздаём то, что у нас разрушили и разграбили «союзнички». Плохо ли, хорошо, но промышленность начала оживать.

Я сидел молча, изображая мышь под метлой, и ждал продолжения.

– Я могу наговорить много умных слов, привести примеры. Но не это главное. Главное – люди. Матвей Потапович решил направить двух ремонтников непосредственно в мехбригаду. Оттуда уже получено добро. Ты и Пётр направляетесь в командировку в войска. Поедете как слесари-ремонтники.

– Что случилось, пап? – Новость меня не особо обрадовала. А в свете последних событий это походило на бегство.

– Завод собираются расширять… – начал отец.

– Это хорошо. Здорово! – перебил я его и с энтузиазмом даже начал размахивать руками. – Соответственно, начнут формировать бригады, а там с годик-другой, глядишь, и меня бригадиром поставят. А что? Образование, разряд, опыт работы…

– Не совсем, – спустил меня отец с небес на грешную землю. – Уже спущен план. Мы его не вытянем. Если работать строго по технологии, – забил он последний гвоздь в крышку гроба, в котором покоятся теперь все мои честолюбивые надежды. – Придётся переделывать всю документацию. А вечные авралы обязательно внесут путаницу. Ну да ладно. Всё, давай спать.

Я понимал, что отец сказал мне далеко не всё. Но на продолжении разговора настаивать не стал, поскольку не хуже отца понял, во что выльется такая указиловка… «Всё, алее капут», – всплыла из глубин памяти ёрническая фраза. Я, естественно, планировал помочь родине подготовиться ко Второй мировой, куда её втянут «наши лучшие друзья» из Штатов, Франции и Британии. Однако соваться к товарищу Сталину в данный момент не стоило. В партии шла ТАКАЯ борьба за власть, что головы летели, и даже у, казалось бы, неприкасаемых революционеров, можно сказать, отцов-основателей. Да и с чем идти? Промежуточный патрон, командирская башенка, Гудериан и Хрущёв? Не смешно, а за кукурузника можно и высшую меру социальной защиты, в просторечии – расстрел, получить. Теракт потому что! Вот и оставалось, словно Йогану Вайсу, врастать, но, видимо, не судьба. Что делать дальше, я пока не представлял, и потому, помянув всех по матушке, завалился спать.

А Сергей Александрович Мельников вышел на улицу курить. Сын уже взрослый и должен понять. Может, он зря не был до конца откровенным с ним? Бог знает… Фактически он уже бывший начальник производства. Да, бывший. Горько усмехнувшись, он вспомнил беседу с Востриковым.

– Понимаешь, Александрыч, всё уже решено, я попытался переговорить со знакомыми, но… – Потапыч как-то обречённо махнул рукой, признавая своё полное поражение. В небольшой комнатушке, гордо именуемой кабинетом директора, повисло тягостное молчание. – Мне прямо сказали, что против него не пойдут, сам понимаешь… – потухшим голосом сказал старый партиец. А в свете последних решений окркомиссии ему стало понятно, что за малейшее рыпанье его быстро выкинут из партии.

– Щуку съели, а зубы остались, – понятливо согласился Мельников.

Иллюзий по поводу высылки «демона Революции» у него не было. Слишком многие теряли, причём теряли не простые работяги, а облечённые немалой властью. Это ему, стараясь не встречаться взглядом, довёл сейчас директор, едва за райкомовцем закрылась дверь.

– По расширению тоже вопрос решённый. – Кем, уточнять не стал, но и так было ясно, что без райкома, а то и повыше не обошлось. – И я ничего не могу сделать. Его дьявол сильнее, – со злобой процедил Потапыч. – Но ничего, мы ещё повоюем!

– А вот это не стоит, – мягко прервал начинавшего закипать друга Мельников. – Послушай меня, ты помнишь, что на последнем собрании КИМа было?

– Ещё бы, – вновь начал закипать директор. Его тогда стоило большого труда уговорить не приходить в райком и не поучить «по-отечески» слишком возомнивших о себе молокососов. Хорошо, Зинаида успела перехватить и, накапав ему валерианки, отправить домой, а то наломал бы дров.

– Я так понимаю, неспроста это всё, жизни нам теперь не дадут.

– Это точно, – согласился со своим замом Потапыч. – Но тут не всё так просто, – зловредная улыбка озарила его лицо. – Тебя, Александрыч, мы пока спрячем. А после…

– А зачем?

– Что – зачем? – Вопрос зама поставил Вострикова в тупик.

– Зачем на рожон лезть? – пояснил свой вопрос Мельников.

– Затем, чтобы место своё знали. Можно ведь и по-другому нагадить. Обращаться в вышестоящие инстанции Потапыч не стал, сказав, что не стоит гусей дразнить, пусть эти горе-хозяйственники сами набьют себе шишек. А они набьют их, Александрыч, обязательно набьют! – Единственное, что Вострикову не нравилось, так это будущее Лёшки. – Пойми, я уже старик, ещё пару-тройку лет протяну и всё, коленом под зад, вон, на пенсию иди. Придёт новая метла, и сам понимаешь…

– Пометёт по-новому…

– Оно самое, и Лёху обязательно коснётся, извини, Александрыч, но сам видишь и понимаешь, – развёл руки Востриков. – Из «бывших»…

– Да, это я прекрасно понимаю. – Мельников нисколько не обиделся на Потапыча, между прочим, ему с сыном ещё повезло, многие получили поражение в правах и голосовать не могли, а о том, чтобы попасть на должность… тут и говорить не о чем.

– Так вот, сына пристроим не туда, куда ждут. – Выдержав паузу, но не справившись, директор несерьёзно хихикнул. Поймав полный недоумения взгляд Мельникова, пояснил: – В армию его направим.

– Да ведь как? Возраст!

– А так. – Столь богатая палитра эмоций на лице собеседника вновь заставила его рассмеяться. – Александрыч, жаль, ты себя со стороны не видишь!

– Да догадываюсь. – Махнув рукой, Мельников попытался осмыслить, как смог ушлый старикан обойти кучу препятствий.

– Очень просто, – угадав его мысли, не стал томить своего зама Потапыч. – Архипыч, помнишь его?

– Да.

Дотошный помкомвзвода своей хозяйственностью пришёлся по душе всему коллективу.

– Так вот, Архипыч пожаловался на нехватку грамотных ремонтников…

– Э-э-э, так получается…

– Да, отправляем его и Петьку в командировку, и если их не приберут к рукам, я разочаруюсь и съем свою шляпу.

Предложение директора было неожиданное, но, по-ложа руку на сердце, очень своевременное. Теперь проблема, куда пристроить сына, не стояла. Поскольку на заводе жизни ему больше не будет, а в депо его точно не возьмут, остаётся только податься куда подальше в поисках работы. Но это в самом крайнем случае, ибо заново врастать в новый коллектив чрезвычайно сложно с их происхождением. Вот тут и удивил его бывший токарь. Без сомнения, план был гениален: отправить молодёжь в качестве ремонтников в армию.

– Возраст подходит, ещё полгодика – и могут призываться добровольцами. И скажите на милость, какой командир не захапает к себе готового специалиста? А главное, с нас взятки гладки. Мы людей послали? Послали. Польза есть? Есть. А что не уследили за кадрами, это уже ваша, товарищи, недоработка. – И Потапыч ехидно глянул на Мельникова. – И ещё: я переговорил кое с кем. Мне обещали, что через неделю будет комиссия и этих ретивых идиотов взгреют по первое число. Пустячок, а приятно.

Крыть было нечем.

Вдобавок он предложил бывшему подчинённому место в новообразованном техникуме, не бог весть что, но и на этом спасибо. Поэтому надвигающегося снятия Сергей Александрович не боялся. А от себя добавил тех-карты на каждую деталюшку, причём в двух экземплярах, знакомые порадели, помогли сделать копии. Теперь любой мало-мальски грамотный специалист, сравнив план и составив график выпуска продукции, схватится за голову. А там и до более тяжёлых выводов недалеко. Как говорится, пошли по шерсть, а вернулись сами стрижены.

Слова директора не разошлись с делом. Через два дня я, сдав свой инструмент и получив под роспись один из малых ЗИПов, несколько ошалелый стоял на вокзале. Провожать нас с Петром, кроме отцов, пришли Димка и Изя (а как же без него), Василь Макарыч. Накатили по сотке (слова нашего мастера): ничего, можно, Александрыч! Выслушав напутственное слово и скосив глаза на здоровенный кулак отца Петьки, пообещавшего нас «приласкать», если мы опозоримся, отец жёстко сказал:

– Вы первые. По вам будут судить обо всём заводе.

Вот тут мы поплыли. До нас дошло, что шутки кончились. И если мы провалимся, то из города придётся уезжать. Причём быстро, пока нам парни рёбра не пересчитали.

– Присядем на дорожку, – предложил Сергей Александрович.

Лучившийся энтузиазмом и желанием перемен, я не знал ещё, что вернусь сюда только через два года. Не знал, что Матвей Потапович Востриков умрёт в своём кабинете во время совещания от сердечного приступа. Не знал, что новое руководство свернёт производство таких нужных для армии ЗИПов. Качество ремонта упадёт, а впоследствии он полностью будет свёрнут. Что завод перепрофилируют на выпуск комплектующих запчастей для автопрома. Всё это я ещё не знал. Жизнь казалась мне дорогой, на которой каждый найдёт себя…

– Петь, смотри, – устало прохрипел я.

Впереди призывно маячил «грибок» с часовым.

– Вижу, почти пришли. – Он попытался сплюнуть, но жара забрала у нас всю влагу. В дороге старались не пить, так, на всякий случай. А то приспичит не вовремя – и что делать? В вагоне, хех, «ретирады» не предусмотрены. А на местном вокзале только пиво осталось. А приходить «под мухой»… даже не смешно. – Уф, нет, я, конечно, понимаю, что без инструмента мы никуда. Но какой он тяжёлый, гад.

– Терпи. Недолго осталось. И вообще инструмент тут ни при чём, просто сидор плечи режет.

Вид у нас был не особо презентабельный: пропылившаяся одежда и обувь, чуть грязноватое лицо с дорожками от пота.

– Ага, и это… – Пётр серьёзно посмотрел на меня. – Лёш, в общем, так. Вещи – хрен с ними, положим. Но инструмент с собой.

– Думаешь, ноги ему приделают? – устало потянувшись, задал я довольно глупый вопрос.

– Запросто. И концов не найдёшь, – рубанул он в ответ рукой.

– А он на нас записан. И за недостачу высчитают по полной, – произнёс я. – Согласен с тобой. А на разговоры просто положим…

– Большой болт, – продолжил Петька.

У ворот, как и полагается, нас остановил часовой и после препирательств вызвал начкара. Тот дотошно принялся изучать наши документы. Затем в сопровождении бойца мы по его указке направились в штаб отдельной механизированной бригады. В моём воображении она представлялась могучей грозной силой, конечно, не конец тридцатых с танками и броневиками до горизонта, но всё же. Действительность, увы, разбила мои иллюзии, город Ч., куда мы прибыли, «приютил» штаб, вернее, его часть, ремонтный батальон, разведроту и комендантский взвод. В империалистическую войну тут явно квартировал какой-то запасной полк или команда, причём явно пехота. Стоявшие буквой «П» приземистые казармы из потемневших брёвен обрамляли плац. Крепкие конюшни, числом две, и сараи под разный бытовой инвентарь стыковались с забором. Сопровождавший нас боец довёл меня и Петра к стоящим наособицу двум двухэтажным строениям, отличавшимся от неказистых казарм. Доложил часовому, после чего отбыл, а часовой велел нам ждать дежурного. Мы отошли чуть в сторонку, ощущая себя некими диковинками, невероятным образом попавшими сюда. Командиры, то и дело проходящие мимо, с удивлением косились на нас, не понимая, что тут могут делать эти щеглы.

– Так значит, вы ремонтники, – с некоторой ленцой процедил парень года на четыре старше нас с одиноким треугольником на петлице и с повязкой «дежурный». Не знаю, как Петру, но мне этот боец не понравился, замашки у него на целый ромб, а вот как со знаниями? Судя по его скептическому взгляду, он нас ни в грош не ставил. – Идите за мной.

Поднявшись на второй этаж по скрипучей лестнице, повернули налево, и у одной из дверей наш сопровождающий остановился.

– Ждите здесь, – приказал он и, постучав, вошёл. – Товарищ командир роты, разрешите?

– А, Агеев. Входи.

Дверь за ним закрылась, отрезая голоса. Хмыкнув, я мимикой изобразил Петру: готовься к неприятностям. Он в ответ согласно кивнул, и мы терпеливо стали ждать. Спустя пять минут, показавшиеся нам часами, дежурный пригласил нас пройти в комнату.

– М-да. Давайте знакомиться. Я – командир разведроты Сергеев Николай Петрович. А вы, стало быть, ремонтники. – Энтузиазма в его голосе не было.

Мы практически одновременно пожали плечами, мол, кем мы ещё можем быть?

Ещё раз окинув нас взглядом, он, чуть скривившись, продолжил:

– Размещайтесь, а завтра посмотрим, что вы умеете. На этом наше знакомство завершилось. Понять его можно. Вместо умудрённых жизнью рабочих прислали каких-то сопляков. ...