========== Пролог ==========

За Безымянным пришли двое. Первый был похож на тень, резкую и угловатую, из тех, что днем таятся в укромных углах, а ночью выползают, и растут, и превращают безобидную вешалку для зонтов в жаждущее крови чудовище. Лицо его оплывало полузастывшим свечным воском. Второй был как солнце, как огонь, сияющий, огромный, светлый, и Безымянный трусливо отвел от него отвыкшие глаза, желая смотреть, боясь смотреть и ненавидя себя за это.

- Это кусок мяса, – в круглых хрустальных глазах Мастера, отражающих закатный свет, давно угасший, плясали красные искры. – Я сделаю вам хорошую скидку.

Безымянный видел, как Тень повел носом – единственным нетронутым участком лица.

- Подгнивающий кусок мяса, – уточнил он хриплым голосом. – Ты сделаешь нам очень хорошую скидку.

- Не все ли равно, что скармливать львам, – прошелестел Мастер.

- Мои коты не жрут гнилую мертвечину, – рыкнул Тень.

- Как скажете.

В тоне Мастера проскользнуло чуть заметное недовольство, и хотя Безымянный знал, что направлено оно не на него, он все равно вздрогнул, сильнее вжимаясь в свой угол.

- Оно двигается, – заметил Тень с удовлетворением. – Это хорошо. Сможет идти само.

Безымянный не разделял его уверенности.

- Если не сможет, я помогу, – сказал Солнце, и там, где в голосе Тени хрустели трещины и ухабы, у Солнца медленно тек густой мед или, может быть, янтарная смола, несущая обещание вечности.

Услышав его, Безымянный понял, что пойдет за Солнцем куда угодно, пусть даже путь его будет короток и окончится в львиной клетке. Это было печально: Безымянный уже не слишком страшился смерти, но жить ему хотелось сильнее.

- Я заплачу, – прохрипел Тень. – Выводи его, Стив.

Стив… Безымянный неслышно повторил имя Солнца, пробуя на вкус, проверяя, как оно ложится на распухший язык. Имя было почти так же приятно, как глоток холодной воды. Безымянный вдруг задумался, позволят ли ему напиться, прежде чем скормят хищникам. Солнце, Стив, наверное, позволил бы …

Тем временем огромный и светлый подошел к нему и склонился над ним, ясный всполох в душном холодном полумраке старого фургона, и Безымянный тут же зажмурился и почти перестал дышать.

- Ты сможешь идти? Я бы понес тебя, но это будет ужасно неудобно для нас обоих. Но ты можешь на меня опираться.

Дотронуться до Солнца? Это казалось первосортным кощунством, но в то же время – недостижимой мечтой, воздушным замком, чьи эфирные стены вдруг обрели осязаемость. Безымянный шел на смерть. Он имел право на последнее желание, разве нет?

Тихонько вздохнув, Безымянный подобрал под себя ноги, тяжелые, будто закостенелые, и застыл, не зная, что делать дальше.

- Вставай, – попросил его Солнце и повторил: – Я помогу. Можно я возьму тебя за правую руку?

Безымянному было странно слышать, что кому-то нужно позволение, чтобы до него дотронуться, но он кивнул. И сам не понял, как оказался на ногах. Он стоял, дрожа и шатаясь, едва не задевая макушкой потолок фургона, а Солнце продолжал придерживать его под правый локоть.

- Вот так, – сказал Солнце, запрокинув голову.

Он не стал менее огромным – и менее значительным – от того, что смотрел теперь снизу вверх. Безымянный не удивлялся. Это было правильно и закономерно. Как и то, что на Солнце действительно можно было опереться, и тот даже не дрогнул, надежный, как скала.

Потом деревянный трап заскрипел под их общими шагами и сменился пушистой пылью, окутавшей их ноги. Был вечер или, может быть, ночь, и вверху плыла прозрачно-черная синь, а внизу пересыпалось серебро. Теплый ветер гладил их по щекам. В светлых глазах Безымянного отразились золотые точки, он не думал, что когда-нибудь увидит звезды.

- Какой ты… – протянул Солнце с неясным чувством и сделал короткое движение, словно собирался погладить Безымянного вдоль нижнего позвоночника, но оборвал жест на полувздохе.

Звезды в глазах Безымянного погасли: он вдруг застыдился своих спутанных волос, и грязной кожи, и свалявшейся шкуры, туго обтянувшей ребра. Львам придется сильно изголодаться, чтобы соблазниться им.

- Готово, – сказал Тень, соткавшийся за спиной у Солнца.

Трап не скрипел у него под ногами, и это беззвучное появление сотрясло все тело Безымянного крупной дрожью, от чего он едва не упал. Солнце, Стив, успел подставить плечо.

- Пойдем, – позвал он. – Не торопись, тихонько. Тут недалеко.

И Безымянный побрел, медленно переставляя ноги, завороженно глядя, как каждый его шаг взбивает облачка пыли. Эта мягкая пыль, и ласковый ветер, и золотые звезды, и присутствие Солнца рядом затмевали неизбежную боль, сопровождающую необходимость двигаться. Солнце, видя скованность его ослабевшего тела и желая, наверное, подбодрить, повторял, что осталось совсем немного, а Безымянный не смел признаться, что предпочел бы уйти вот так в бесконечность.

Но путь действительно вскоре закончился – слишком быстро, и доски трапа снова зазвучали под ногами, и каждый глухой удар предвещал скорое завершение всего. Этот фургон был меньше и теснее, и пришлось даже пригнуть голову, зато пахло здесь лишь соломой и чистотой, а Безымянному требовался всего один угол и ничего больше.

- Устраивайся, – сказал Солнце, зашедший внутрь следом за ним. – Ложись удобнее. Дорога предстоит неблизкая.

Безымянный притулился в засыпанном соломой углу, снова осторожно подвернув ноги и упершись в дощатую стену головой и здоровым плечом. Солома была душистая и слегка колючая, а стена – теплая, будто нагретая, и от встречи с львами его отделяла долгая дорога, поэтому, пожалуй, все было хорошо. Если бы еще дали воды… Безымянный подумал, что стоило бы попросить у Солнца, но мысль пришла поздно, задняя дверь уже загрохотала, отсекая сине-серебряную ночь, потом заработал двигатель, и фургон вздрогнул, приходя в движение. Безымянный, убаюканный болью и мерным шумом, смежил веки. Ему снились ломкие стебельки травы, с которых с тихим шелестом опадали тусклые увядшие цветы.

Безымянный дремал, пока в какой-то момент не понял, что фургон стоит. Он еще не вспомнил толком, как здесь оказался, но помнил, что от жажды путаются мысли и что он не успел попросить в прошлый раз, и что надо торопиться, если он не хочет опоздать и сейчас. Как только первое движение свежего воздуха коснулось его волос, он собрал всю смелость и выговорил:

- Пожалуйста, можно мне…

- Чего? – каркнул резкий черный силуэт, угловатая тень со светящимися глазами на фоне синей темноты.

Паника ожгла все существо Безымянного горячей волной, горло замкнуло, и он не смог бы продолжить, даже если бы захотел. Сжавшись, он накрепко закрыл глаза и нагнул голову, занавешиваясь волосами.

- Что тебе надо? – повторил Тень.

Безымянный молчал. Он молчал, когда щелкнул выключатель, и молчал, слыша едва различимый звук шагов, и молчал, почувствовав близость тьмы, от которой веяло раскаленным простором, дикой свободой и быстрой жестокой смертью. Твердая рука взяла его за волосы, не больно, но крепко, и заставила поднять лицо.

- Смотри на меня, – сказал Тень.

Безымянный разлепил ресницы и утонул в густом мареве темного золота.

- Я задал тебе вопрос.

Безымянный это понимал и понимал, что его, наверное, накажут за упрямое молчание, но не знал, как объяснить, что просто не может говорить, не может даже раскрыть рта, а жалкие остатки его истерзанного самообладания обращаются ледяным пеплом в холодном огне звериных глаз.

- Брок? – раздалось за спиной Тени.

Хватка на волосах ослабла. Огонь, взметнувшись, угас, выпуская измученную жертву, обугленную и обледеневшую одновременно. Тень встал и отодвинулся, и Безымянный, с трудом втягивая воздух, смог перевести взгляд на Солнце. На маленький белый пластиковый стакан в его большой ладони. И вид этого хрупкого стакана загипнотизировал Безымянного почти так же неминуемо, как дикие глаза Тени, полные первобытного пламени.

- Падаль что-то хочет, – сказал Тень с равнодушным презрением. – Но не говорит.

- Не называй его так, – укорил Солнце. – У тебя есть имя?

Безымянный, не способный оторвать взгляд от стакана, не сразу понял, что вопрос обращен к нему. А когда все-таки понял, осторожно покачал головой.

- Досадно, – проговорил Солнце. – Но это ничего. По-моему, ты похож на Джеймса. Как ты считаешь?

- По-моему, он похож на падаль, – вставил Тень, и при всей своей безнадежной любви к Солнцу (и маленькому стакану в его руке) Безымянный сейчас склонен был с ним согласиться.

- Ну, мы ведь это поправим, – легко сказал Солнце и спросил: – Хочешь пить?

Последнее слово не успело еще отразиться от стен фургона, а сердце Безымянного (Джеймса?), никчемное, но продолжающее зачем-то биться сердце, стало принадлежать Солнцу во второй раз.

- Да, – тихо произнес он, ничем не выдавая бушующий внутри ураган. – Пожалуйста.

И Солнце приблизился к нему, сияя вдвое ярче, и поднес к его губам стакан, и глаза у него оказались синие, синие, синие… Зачарованно глядя в эти волшебные, небесные глаза, Безымянный (Джеймс!) сделал два крошечных, полных невыразимого блаженства глотка, влюбился в третий раз и, кажется, все-таки умер.

*

На той стороне оказалось страшно. Там его окружили силуэты, зыбкие фигуры, шелестящие неразборчивыми голосами, и каждая несла на себе печать непринадлежности к человеческому миру, столь жестокому к тем, кто отличается от других. Шесть рук, и горб, и зеленоватая тень, пугающе превосходящая своего обладателя, и слепящее синеватое сияние, и полупрозрачные алые всполохи. За гранью оказалось страшно, и это было до того несправедливо, что на глаза Безымянного (Джеймса…), который надеялся хотя бы тут, вне жизни, отдохнуть от вечного страха, навернулись слезы. Ему хотелось, чтобы Солнце забрал его отсюда, куда угодно, только бы с собой. Ему хотелось, чтобы Солнце был здесь. Чтобы пришел хоть на секунду, короткую секунду, самую последнюю из секунд.

- Джеймс? – знакомый янтарно-медовый голос взрезал, разметал шелестящую стену.

- Он нас боится, – прозвучал второй голос, незнакомый, женский, ближе.

И все снова кануло в темноту.

========== Глава 1 ==========

Глава 1

— Раз уж он с нами, ему понадобится сценический псевдоним, — энергично сказал мужской голос.

Безы… Джеймс приоткрыл один глаз: солнечный свет рассыпался на его ресницах радужной пылью.

— Я вам говорю! Он вылитая Флаттершай. Перекрасим башку и хвост в розовый, шерсть — в желтый. Птичку слегка ощипаем, присобачим крылья. На заднице бабочек нарисуем… Кстати, у него там уже что-то есть. Ну-ка…

Почувствовав прикосновение к бедру, Джеймс машинально дернул задней ногой — звук вышел такой, будто он решил лягнуть автомобиль.

— Эй, — возмутился энергичный голос. — Он брыкается!

— А ты руки меньше распускай, Тони, — посоветовал еще один мужской голос, приятнее и спокойнее. — Целее будешь.

— Я и так целый, — гордо сказал энергичный голос. — Но у него там правда какое-то клеймо.

— Джеймс, ты проснулся? — спросил третий голос, голос Солнца, и глаза Джеймса сами собой распахнулись.

Он по-прежнему лежал на соломе в фургоне, но задняя дверь была открыта, и жемчужный утренний свет свободно лился на пол и стены. Солнце сидел рядом. Он улыбался, и Джеймс, погрузившийся в эту улыбку, как в чистую теплую воду, не сразу заметил присутствие двоих незнакомцев. У одного была очень темная кожа, добрые глаза и серебристо-стальные крылья, сложенные, покачивающиеся за плечами в такт дыханию. У второго на груди горел, приглушенный тонкой белой майкой, синеватый огонек. Прямо под огоньком красовался отпечаток копыта.

— Прости, — прошептал Джеймс, не успев даже подумать.

— Забей, мой маленький пони, — отмахнулся Тони. — Мне еще и не так прилетало.

— Он у нас Железный Человек, — пояснил первый, дружелюбно глядя на Джеймса. — Его можно грузовиком переехать, а ему хоть бы хны. К сожалению. Я Сэм, кстати. Приятно познакомиться.

— Он Сокол, — влез Тони. — И именно его мы собираемся ощипать, чтобы смастерить тебе крылышки. Ты в курсе, что ты копия Флаттершай? Особенно когда вот так шепчешь и прикрываешься волосами. Покажешь нам свою милую метку?

— Можно я взгляну, что у тебя на бедре? — спросил Солнце, о котором Джеймс за новыми знакомствами успел… нет, не забыть, его сияние постоянно оставалось на периферии зрения… От которого Джеймс успел слегка отвлечься.

Но теперь, обратившись к нему, Солнце снова сделался центром Вселенной, светлым гигантом, воплощающим саму суть жизни. Он хотел проверить, что у Джеймса на бедре? Он мог бы не спрашивать. Он мог бы сказать слово — и Джеймс показал бы ему хоть бедра, хоть сердце с желудком и сам бы вывернулся наизнанку, чтобы Солнцу не пришлось марать руки.

Джеймс хотел объяснить это Солнцу, но что-то подсказывало ему, что этого делать не стоит, потому он лишь кивнул и задержал дыхание, когда уверенные пальцы раздвинули шерсть на крупе.

— Горячее таврение, — определил Тони, заглядывающий Солнцу через плечо, хотя как раз ему Джеймс ничего не разрешал. — Фу, варвары. Когда клеймят жидким азотом, знак образуется за счет осветленной шерсти, а тут ожог, кожа, видишь? Между прочим, прикольный дизайн, Черепу-и-кости понравится. Эй, что за фигня? Кэп, лови его!

Джеймс, слушающий этот монолог с все возрастающим удивлением, недоуменно моргнул.

— Хм, — сказал Тони после нескольких секунд тишины. — Флаттершай, ты в курсе, что у тебя на заднице выжжен череп с осьминожьими щупальцами? И он вдруг стал красным и от нас… э-э-э… уплыл?

Джеймс пожал правым плечом. Солнце, глядевший на него с озабоченным видом, слегка даже померкший, встал и стряхнул соломинки с колен.

— Я передам Брюсу, что ты очнулся, — сказал он. Улыбка, покинувшая губы, продолжала мерцать в глазах. — Мне очень не нравится твоя левая рука.

— А львы? — спросил Джеймс ему в спину.

Солнце остановился и оглянулся через плечо.

— Львы? Ты хочешь посмотреть на львов? Прямо сейчас?

— Посмотреть? — эхом откликнулся Джеймс.

Тогда Солнце развернулся к нему всем телом, и долгую звенящую секунду они смотрели друг другу в глаза. Вернее, Солнце, кажется, смотрел Джеймсу в глаза, а Джеймс разглядывал вертикальную морщинку, появившуюся между светлыми бровями. Потом морщинка разгладилась.

— Да нет же, — сказал Солнце. — Никто не собирался отдавать тебя львам. Мы просто соврали, чтобы Зола не заломил за тебя сумасшедшую цену. С финансами у нас…

Солнце как-то беспомощно развел руками и ушел.

— Вау, — заметил Тони. — Ты все это время думал, что тебя сюда львам на обед притащили? Ну ты даешь, Флаттершай.

И вышел из фургона вслед за Солнцем.

Сэм, к счастью, промолчал. Но Джеймс решил на всякий случай в его сторону не смотреть.

Вместе с Брюсом в фургон вошла его зеленоватая тень — огромная и не то чтобы зловещая, но как-то стихийно, хаотично злая или, может быть, просто перманентно чем-то рассерженная. Мельком оглядев ее, Джеймс предпочел сосредоточиться на самом Брюсе, который приязненно, пусть и немного устало, ему улыбнулся.

— Доброе утро, Джеймс. Меня зовут Брюс, я доктор. Капитан попросил осмотреть вашу руку.

Прошептав ответное приветствие, Джеймс повернулся так, чтобы доктору было удобно, и начал размышлять, за что Солнце могли прозвать Капитаном. Эти мысли не имели никакой практической цели: для него Стив оставался Солнцем с начала и до конца, так внезапно отодвинувшегося в туманное «завтра» — зато раздумья помогали отвлечься от зеленоватой тени, которая хоть и не нападала, но продолжала навевать смутную тревогу. В то, что скороговоркой бормотал Брюс, Джеймс не вслушивался, реагируя лишь на вопросы «Здесь больно?», и «А так?», и «Когда в последний раз…?», и ответы его бывали положительны и бывали отрицательны, но чаще звучало «Не знаю» и «Не помню», однако это тоже не слишком его тревожило.

А потом в фургон вошел Тень. Сразу две пугающие тени (одна страшила слабо, подспудно, подбирающимся к пальцам огоньком спички, вторая — резко и ярко, как свежий ожог) были уже чересчур, и Брюс, ощутив перемену его настроения, аккуратно отодвинулся. Опустив голову, Джеймс с поднимающейся, подобно приливу, тревогой слушал мягкие, практически беззвучные шаги.

— Что с рукой? — прохрипел Тень, остановившись неуютно близко.

— К сожалению, — сказал Брюс, — отмирание тканей зашло слишком далеко. Я не вижу вариантов, при которых можно было бы ее сохранить.

Сэм, полузабытый, тихо чертыхнулся будто бы где-то вдали, и почти одновременно с ним Джеймс из-под завесы грязных спутанных волос произнес тихое, но твердое «нет». У него не было ничего, и его собирались лишить части того малого, что у него все-таки было. Он не мог этого допустить.

— В таком случае, — ответил Брюс с резкостью, чуть разбавленной толикой жалости, — прогноз будет неблагоприятный.

— Приятель, — начал Сэм с непонятной интонацией, но тут Джеймса снова сгребли за волосы, на этот раз — до боли, эти пальцы, пахнущие песком, и свирепым ветром, и всеми горькими правдами, ненавистные властные пальцы.

— Ты сдохнешь, — сказал Тень ему на ухо тихо, почти интимно, голосом, от которого все волоски встали дыбом, и по шкуре на нижней спине пробежала дрожь. — Ты не понял? Сдохнешь, трус.

«Трус», — беззвучно вторил ему Джеймс, а потом накатило, горячо и душно, и Тень вдруг распластался на полу — темная клякса на золотистом дереве, и в проломленной дыре, зияющей справа от его головы, виднелась свежая трава. Джеймс стоял над ним, пошатываясь и задыхаясь, убеждая себя, что лишь слабость и головокружение от резкого движения заставили его промахнуться.

— Трус, — хрипло повторил Тень, скаля острые зубы в хищной ухмылке. — Давай же, добивай. Через пару дней свидимся на той стороне.

Джеймс поднял голову и осмотрелся, будто впервые обретя зрение. Сэм сидел, скрестив ноги и подперев подбородок рукой, удивительно спокойный и неподвижный, лишь крылья его подрагивали за спиной, словно живые, и на серебряных перьях прыгали солнечные зайчики. В глазах Брюса, под очками, плыл зеленоватый туман, его огромная тень лежала всюду, где не танцевал солнечный свет.

Солнце… Медленно пятясь, Джеймс вернулся в свой угол и тяжело опустился на задние ноги.

Ему так сильно захотелось увидеть Солнце, что тот услышал. И пришел.

— Что случилось? — он стоял в проеме двери, в нестерпимом сиянии, свет льнул к нему, обнимая.

— Падаль хочет окончательно превратиться в падаль, — Тень не без труда поднялся и сплюнул. — Как по мне, туда ему и дорога.

Джеймс ждал, всем своим существом вожделея слова или хотя бы взгляда, но Солнце молчал и даже не посмотрел на него. Они так и ушли вместе — Солнце и Тень, светлый гигант и черный росчерк тьмы, противоположности, крайности, до того разные, что странным образом друг друга дополняли.

— Джеймс? — позвал Брюс.

Джеймс смотрел на солнце, то, что горело в небе, смотрел пристально, и по щекам бежали слезы, а на ресницах снова заиграла радуга. Он хотел быть рядом с Солнцем. Долго. Всю жизнь и еще немного больше.

— Ладно, — сказал он, вытирая щеки здоровой рукой. — Что надо делать?

— Спеть песенку, — ответил Брюс.

Удивленный, Джеймс наблюдал, как из потрепанной сумки доктора появляется… нет, не пила и даже не скальпель — маленькая пластиковая бутылка с водой, от вида которой Джеймс вспомнил, что так и не смог напиться.

— Песенку? — выдавил он сухим, как пустыня, горлом. — Какую?

— Ту, старую, — пояснил Брюс с таким видом, будто бы это все объясняло. — Про радугу. Красный и желтый, розовый, зеленый…

Джеймс уверен был, что никогда в жизни не слышал этой песни, однако прошла секунда — и в голове его вспыхнули не только немудреные слова, но и мелодия, повторить которую Джеймс, впрочем, не рискнул бы и в лучшие времена.

— Я не умею, — выдохнул он.

— Петь необязательно, — подбодрил Брюс. — Можете просто продекламировать, как стихотворение.

Покосившись на Сэма, который одобрительно ему кивнул, Джеймс кашлянул и неуверенно начал:

— Красный и желтый, розовый, зеленый, там же фиолетовый, оранжевый и синий. Радугу пою я, радугу пою я, радугу пою я, пой со мной и ты…

В отвыкшем горле запершило, Джеймс закашлялся. Тогда перед глазами возникла пластиковая бутылка, и он, приняв ее с благодарностью, проглотил немного кисловатой, приятной на вкус жидкости.

— Слушайте глазами, слушайте ушами, пойте все, что видите…

Мир вокруг задрожал, поплыл, но Джеймс моргнул и сумел закончить:

— Пойте вместе с нами.

Выговорив последнее слово, он тяжело сглотнул, удивляясь, почему во рту снова так сухо, и спросил:

— Все?

— Да, — отозвался Солнце, почему-то оказавшийся рядом. — Все.

Не было утреннего света, не было Брюса, не было Сэма, и руки… Руки тоже не было. Зато был Солнце, и пока он улыбался Джеймсу, больше ничего в этом мире не имело значения.

— Брюс пошел за капельницей, — сказал Солнце. — Ты очнулся немного раньше, чем мы думали, Бак. Можно я буду называть тебя Баки?

Солнце мог называть его кем угодно и чем угодно, а перспектива получить второе имя, когда у него совсем недавно не было ни одного, растекалась по телу облаком теплых пузырьков. Джеймс не спрашивал Солнце, почему тот выбрал для него именно такое первое имя, но пузырьки, вольно гуляющие внутри, творили с ним странные вещи.

— Это из-за того, что я ударил Тони? — спросил он.

Солнце тихо рассмеялся.

— Это тоже, — согласился он. — Но больше из-за того, что ты очень забавно дергал задней ногой, пока спал. Что-то снилось?

Для Джеймса сна не существовало, было только короткое движение век, и он, не зная, что сказать, ограничился тем, что неопределенно покачал головой. Пузырьки восхитительно щекотали под кожей.

Солнце погладил его по колену, не дотрагиваясь, лишь обозначив ласку.

— Идем наружу, — сказал он. — Там будет удобнее.

Поднявшись, Джеймс обнаружил, что одолевавшая его слабость никуда не делась, но как бы изменила качество. Ноги, бывшие тошнотворно тяжелыми, теперь будто бы потеряли вес, наполнились воздухом и все звали куда-то бежать или даже порхать. Джеймсу казалось, что он не идет, а плывет, летит, но на самом деле его качало едва ли не от стены к стене, а из груди беспрестанно рвалось глупое хихиканье, которое он кое-как умудрялся сдерживать.

— Тебя тошнит? — с беспокойством осведомился Солнце, и Джеймс, помотав головой, с трудом проглотил очередной приступ смеха, что наверняка выглядело, как жестокий рвотный позыв.

Когда он кое-как спустился с трапа, и под ногами оказалась шелковистая трава, и прогретый, напоенный летними запахами воздух окутал его душистым покрывалом, желание лететь или хотя бы вдоволь попрыгать сделалось почти нестерпимым. Дождавшись, когда Солнце отвернется в сторону спросившего о чем-то Тони, Джеймс попробовал подпрыгнуть, чуть не упал на колени и вынужден был убеждать встревожившегося Солнце, что просто немножко споткнулся.

— Флаттершай, — протянул Тони, подмигнув. — С возвращением в мир живых. Хотя лично я надеялся, что ты помрешь. Набили бы чучело, выставляли за деньги, хоть какая-то польза.

— Я Баки, — Джеймсу почему-то показалось жизненно необходимым об этом сообщить. — Я Баки, но не из-за тебя, а потому что я смешно дергаю ногой.

И он попытался продемонстрировать, как именно дергает, но выяснилось, что слабость, наложенная на изменившийся из-за отсутствия конечности центр тяжести, даже такое простое движение возводит в ранг сложной акробатики.

— Круто, — восхищенно сказал Тони, глядя, как Солнце подпирает шатающегося Джеймса плечом. — Флаттершай под кайфом. Я тоже так хочу. Надо попросить у Брюси рецептик. ...