========== Часть 1 ==========

Давно это было, еще тогда, когда самым главным среди богов был бог Перкунас, а богиня Юратэ жила на дне Балтийского моря в янтарном замке. В небольшой деревне на берегу моря поселился красивый и сильный рыбак Каститис. Когда выходил он в море ловить рыбу, то очень красиво пел песни. И слушала эти песни Юратэ. Забрасывал свои сети Каститис прямо над крышей замка, предупреждала его богиня, но не внял он ее предостережениям. За смелость, красоту и песни полюбила она простого смертного рыбака и забрала его в свой подводный янтарный чертог. Но недолгим было их счастье – узнал Перкунас, что бессмертная Юратэ нарушила закон моря, полюбив земного человека. Ударил он молнией в замок, разрушил его, а несчастную Юратэ приказал навечно приковать к его развалинам. Волнам же повелел насмерть зацеловать Каститиса. С тех пор вечно рыдает по Каститису Юратэ, и слезы ее в виде мелких кусочков янтаря, чистых и светлых, как любовь богини к рыбаку, море, тяжело вздыхая, выбрасывает на берег. А крупные куски янтаря – это обломки разрушенного Перкунасом янтарного замка.

Легенда о Юратэ

В глухом непроходимом лесу на берегу Янтарного моря, на самой верхушке старого бука жила синяя птица Гауя. Она прятала прекрасное янтарное украшение у себя в гнезде. В этом янтаре отражались древние города и таинственные народы, если смотреть на него с одной стороны; моря, горы и леса – когда повернуть его другой стороной; с третьей стороны видны были облака, поля и равнины, реки с белыми лебедями, а с четвертой – персиковые деревья в садах, тенистые рощи. Узнал о Гауе и ее янтаре тосканский король, послал своего вассала, знаменитого охотника Косо, с приказанием добыть ему волшебный янтарь. Приплыл охотник на своем паруснике к берегам Янтарного моря, подкрался к гнезду Гауи, дождался, когда та улетела, взял янтарь и поплыл домой. Но Гауя настигла его, схватила когтями и подняла высоко в небо. Взмолился тут Косо, чтобы не губила его птица. Ответила ему Гауя: «Янтарь, что ты украл, земля дала тем людям, которые работают на ней своими мозолистыми руками и умеют добывать этот прекрасный камень своим умом и трудом, а не тем, кто имеет длинные руки». Разжала когти Гауя, и выпал из них охотник. И хотя легким был янтарь, но, как самая большая тяжесть, потащил он вора на дно. Испугался Косо и выронил янтарь. Вернулся он в Тосканию ни с чем и был жестоко наказан королем. Никто не видел янтарного ожерелья, не всплывало оно на поверхность. Но старики говорят, будто каждый камешек ожерелья пустил корни в илистом дне, и в этом месте выросло дерево. На его ветках растут хрустальные свечи. По ним текут капли, похожие на слезы. Это дерево плачет по Гауе, оставившей навсегда эти места. И каждая такая капля, попадая в руки человеку, превращается в янтарь и рассказывает о странных мирах, которые видел янтарь и запомнил, чтобы поведать о них людям.

Легенда о птице Гауе

Красное лицо Караваева дрогнуло и поплыло вбок и вверх. Славка поспешно потряс головой – это отчасти помогло. Пелена перед глазами не рассеялась, зато физиономия собеседника (читай: собутыльника) вернулась на законное место. Так он еще никогда не напивался, а голова нужна была ясная, потому щедрую руку с бутылкой Славка мягко, но решительно отвел.

- Хватит, Михайла…

- Слабак ты, Косо, я погляжу. Ну, по последней, а? За Валеньку ведь!

Пришлось опрокинуть еще одну рюмку за здоровье и всяческое благополучие детеныша женского пола, который сегодня изволил справлять семилетие. Вышеуказанный счастливый детеныш за компанию с такой же мелюзгой-подружкой копался в середке торта, неумолимо перемазываясь им до ушей.

- Красавица моя, – умилился Караваев.

Еще бы не быть ей красавицей, когда на медвежьего вида папашу ни сном ни духом не похожа – вылитая… мама. Туманный Славкин взор приклеился к точеному личику и персидским глазам Наташи – госпожи Караваевой. Само собой, Люля баловство пресекла на корню, так под столом по колену долбанула, что в затылке звон пошел. Даже голова слегка прояснилась. Славка поспешно чмокнул ревнивицу в нос (мимо губ промахнулся), и та заныла, что ее от перегара сейчас наизнанку….

- Токсикоз? – встрепенулась Наташа.

И пошла на правах стреляного воробья сыпать советами. Будучи сестрами, внешне женщины друг друга напоминали разве только влажными, чуть враскос глазами, да и общались скорее, как приятельницы. Слишком уж долго не виделись. Под их стрекот Славка смог, наконец, перевести разговор на интересующую его тему.

- У моей скоро тоже праздник, все думаю, что подарить, – даже голос понижать не стал. Все равно Люля как глухарь на току: когда язык занят, уши не работают. – Камни она любит. Привязалась: купи ей да купи бусики из янтаря. Может, здесь что выбрать?

Караваев тяжело пожал широченными плечами. Славка приуныл было, но тут приятель икнул и прогудел:

- Есть у меня одни бусы…

Славка нейтрально приподнял брови. Понадеялся, что получилось то, что хотел – с мимикой не ладилось по-прежнему. Однако, видно, не получилось.

- Рожи корчишь, – по-своему понял Караваев. – А зря. Старинное, от бабки покойной, а той еще от кого-то. Камни – во, с орех.

И он ладонями-лопатами изобразил в воздухе круг, если с орехом и сравнимый, так разве что с кокосовым.

У Славки перехватило горло.

- Продашь? – с трудом выплюнул.

- Не знаю, – замялся Караваев. – Бабка твердила хранить, никому не показывать. Говорила, то ли черт какой за ним придет, то ли еще какая нечисть… Все бормотала, что пока я своими руками не отдам, черт не возьмет. А потом надо, значит, своему ребенку передать…

- Сказки, – прохрипел Славка. – Старческий маразм.

- Вот и я о чем, – легко согласился Караваев. – Пацаном был – верил, а теперь вижу: сбрендила старушка. Ты мне друг, скидочку тебе организую, а? Эй, ты что? Плохо?

Славке давно не было так хорошо. До сладкой дрожи, до эйфории, до обожания этого дурацкого мира. Просто снова подвели непокорные лицевые мышцы.

- Повернулся неловко – спину прихватило, – он кое-как совладал с лицом. – Уже прошло. Когда покажешь-то?

- Вечерком. Своих на Большую Землю отвезу на качели – вернемся и покажу.

- Машиной? Куда тебе за руль?

- Да это я так, горло промочил, – Караваев неспешно поднялся, гора горой. Под столом завопила болонка Гера. А нечего хвост под ноги совать. – Айда с нами? Юлька б твоя развеялась, а то не жрет ничерта и зеленая как, прости, жабка.

- Не думаю, что ей на каруселях легче сделается, – хмыкнул Славка. – Слушай, не ездил бы ты. Или на автобус сядьте.

- Лапочки мои, собираемся! Труба зовет! – прогрохотал Караваев. – Паром через полчаса!

- Светлячок, поедем? – спросила Наташа у Валиной подружки.

- Ой нет, теть Ната, – яростно замотала головой девчонка. – Мамуся сказала цветы полить до ее возвращения.

Славке слабо верилось, что его терзания скоро закончатся. И правильно. До парка аттракционов Караваевы так и не добрались. В каком-то километре от цели глава семейства не смог разминуться с тяжелым джипом. Обе машины неслись на крейсерской скорости, и от обеих мало что осталось. И никого не осталось.

Люля попеременно билась в истерике и заваливалась в красивые, киношные обмороки. Ей пытались втолковать, что Караваевы оставили завещание, что дом – великолепный двухэтажный, с мансардой, особняк – теперь ее. Люля кивала, трагически шептала: «Натусечка…», хваталась одной ухоженной ладошкой за сердце, другой – за плоский еще живот и грациозно сползала на руки тому, кто стоял поближе. При этом умудряясь ловко уклоняться от доктора с успокоительным. Нет, насколько Славка смог определить, переживала она за старшую сестру вполне искренне, просто такая уж натура. А беременная ж: вредно… Поддавала жару Света-Светлячок – пищала, как подыхающий котенок, будто и без нее забот мало. Славка, стиснув зубы, общался с милицией, врачами – диким для него количеством людей – и, наверное, впервые преисполнился благодарности к своему неловкому лицу. Потому как маску каменно-тяжелой отчаянной злобы окружающие принимали за выражение искреннего горя и глубочайшего сочувствия.

Что теперь делать? Пойти и застрелиться. Только тут две маленькие загвоздочки: во-первых, не из чего, во-вторых, не поможет. Люля к Ожерелью отношения не имеет – это сразу сделалось ясно, а Славка-то надеялся… Оставалось одно – ждать, пока Ожерелье призовет нового Хранителя. Время, как же быстро летит время…

*

Эту тетрадку, некогда синюю, но сейчас выцветшую до блеклости летнего утреннего неба, Люля откопала неизвестно где и, не полюбопытствовав даже, вознамерилась бросить в камин. Славка успел, перехватил.

- Ах так! – немедленно завелась рыжая красавица Люля. – Ты меня ни капелюшечки не любишь! Ради стопки листов беременную женщину заморозить собрался!

И на второй этаж убежала – дуться. Ну конечно, а то без этих бумажек топить нечем. Притом, что погода для Прибалтики стояла, пожалуй, жаркая, и камин горел главным образом ради уюта. Парадоксально, но Славка, недолюбливающий огонь, как стихию, в камин втрескался по уши и моментально. Ну не в силах его было располагать в доме камином и им не пользоваться. А Люля, лиса огненная, как надулась, так и сдуется. Что, в самом деле, с беременной возьмешь?

Утешившись таким образом, Славка умиленно посмотрел на золотисто-черные угли. Язычки пламени послушно взвились навстречу. Славка подкинул в жадный каминный зев круглую чурку и открыл тетрадь.

На пожелтевших, покрытых пятнами, надорванных кое-где листах в крупную клеточку круглым детским почерком велась история о двух мальчишках и злом Черте. Первого мальчика звали Каравай, и жил он в этом вот самом доме. А второй носил прозвище Бэмби, как олененок из сказки. Бэмби жил по соседству и бегал быстрее четырех ветров. Неразлучные друзья, несмотря на разницу в возрасте, Каравай и Бэмби целые дни проводили вместе: в сосновом лесу, сыпучих дюнах, на берегу холодного моря… И все было хорошо, просто замечательно, но однажды на Косе появился Черт. Утром, днем, а чаще всего прозрачными летними вечерами, когда заходящее солнце золотило высокие стволы, Черт незаметно пробирался во двор. Подобные вечера – редкое дело для Косы: здесь куда чаще видно пасмурное небо, по которому ветра гоняют пухлые тучи. Но тем летом погода стояла чудесная. А Черту ничего не стоило притвориться котенком, юркнувшим под ограду от собаки. Или потерявшимся мячом. Или куском ржавой проволоки…

Мальчики знали, кто такой Черт и зачем он приходит: Бабушка Каравая рассказала им. А еще она рассказала, как узнать Черта, а главное – как его убить, пусть даже и не насовсем.

Черт любил янтарь – теплые кусочки солнца, которые выносила на серый песок темная вода. Но янтарь Черта не любил – мутнел и трескался. Заметив что-нибудь подозрительное, Бэмби и Каравай привязывали каплю остекленевшей смолы на нитку и подбрасывали поближе. Бывало, ничего не менялось – тогда мальчики переглядывались, вздыхали с облегчением и немного виновато. Но гораздо чаще камешек затягивался мутью – умирал. В невинной на вид вещице, в пушистой зверюшке таился Черт. Его надо было уничтожить.

Через сосновый лес, по бетонной дороге, топорщившейся пучками травы из трещин, шли мальчишки к заброшенному военному аэродрому. Шагали в тишине, несли в Бэмбином рюкзачке спеленутого синим полотенцем Черта – боялись до него дотрагиваться. Переходили широкое полотно площадки. В правом дальнем углу ее бетон совсем раскрошился. Грязно-белое колючее крошево мешалось с крупным песком и прутиками. Это сверху. А если б кому-то вздумалось сковырнуть верхний слой, из-под него выглянули бы тускло-желтые камешки. Тоже янтарь, хоть и не такой полупрозрачный, золотистый или медный, как на берегу. Слой янтаря под бетоном и песком. Чуть дыша, Бэмби и Каравай вытряхивали Черта на этот песок. Черт любил янтарь. Но янтарь не любил Черта. Вскоре Чертово вместилище истаивало, рассыпалось голубоватой пылью. Можно было жить спокойно: день, два, три. И всё повторялось: синее полотенце, дорога среди сосен, бетонный квадрат, тонкая призрачная пыль… Было ответственно, взросло и сказочно одновременно, тревожно, но даже весело. А потом стало плохо. Умерла бабушка – упала с лестницы и ударилась слишком сильно. В тот грустный день Бэмби и Каравай в последний раз побывали на старом аэродроме – больше Черт не появлялся. Еще через две недели родители Бэмби решили уехать с Косы. Далеко, в другую страну. Очень не хотелось Бэмби оставлять друга: и плакал, и спорил, и уговаривал. Как Каравай будет здесь, один, с Чертом? Бесполезно. В самом конце августа они уехали…

Воспоминания кружили голову. Славке лучше запоминалось в нечастую бытность его человеком, но и так бывало неплохо. Да, тогда у него в очередной раз не получилось. Теперь никакого «очередного раза» не будет. Есть последний. И если что-то снова пойдет не так… Возле жаркого камина Славку пробрало нездешним, ледяным холодом. Первым импульсом было завершить славное Люлино начинание и скормить тетрадь каминному огню. Однако же что-то внутри – кто б побрал эту дурацкую двойственную натуру! – противилось отчаянно. Зарычав не хуже собаки (и куда лучше отвратительной Люлиной любимицы Геры), Славка сполз с кресла и засунул тетрадку между стихами Пушкина и дамским романом. Вернулся к камину, сердито уставился на догорающую деревяшку. Огонь не успокаивал, да еще и шавка ни с того ни с сего во дворе разоралась. Он понял, что благостное расположение духа утеряно безвозвратно, и вышел в сад.

*

А облака летели в разные стороны. И сосны шумели. Чайки то и дело падали в расцвеченную бензиновыми пятнами воду за мелкой рыбешкой. Паром мягко ударил о пристань. Море… как он, оказывается, соскучился по морю…

Олег вдруг понял, что почти ничего здесь не помнит. Думал, что вспомнит, когда увидит. Однако ошибся. Эти домики… машины без фар, а то и «без окон, без дверей»: ГИБДД здесь как не было, так до сих пор и нет. Как же до Каравая-то добраться? Решив сперва сделать другу детства сюрприз и нагрянуть как снег на голову, Олег теперь никак не мог вспомнить путь до его дома. Сюрприз жалко было портить, но пришлось позвонить Караваю на мобильник. И раз пять выслушать, что набранный им номер не существует. Олег немного удивился и лишь затем сообразил спросить дорогу у проходящей мимо женщины. ...