Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Нисим Бессмертный
«Меня утешает лишь одно: то, о чем я написал, дурак читать не будет, а умный и подавно. И ты не смей читать». Из неотправленного письма П.Я.Чаадаева брату Михаилу (Спецархив города Сараевска) К.А.К.А. Сколько лет Нисиму, в Горемычном толком никто сказать не может. Впрочем, как и сам Нисим. Потому как он не помнит… Аккурат на праздник Песах в местечко Горемычное (в 23-м переименовано в Счастливку) черный «Ситроен» доставил Председателя ГубЧК товарища Жухарова и остановился возле синагоги. Жухаров вылез из машины и по крыльцу взбежал в молельный дом. За всю историю местечка чекист стал первым гоем, своим приходом осквернившим синагогу. Войдя в молельный дом, Жухаров сдвинул в сторону раввина, руководившего богослужением, и по-хозяйски занял его место. – Товарищи евреи! Решением уездного Совета рабочих и крестьянских депутатов отныне ваша синагога будет называться «Красным Антирелигиозным Клубом Атеистов». Сокращенно – «КАКА». Вопросы будут? Вопросов не было. – Тогда, кто «за», поднять всем руки! – приказал Жухаров. Прихожане посмотрели на раввина. Тот за кончики подергал пейсы, снял кипу, вытер лысину платком и робко поднял руку. Прошептал на идише: «Всевышний, прости нас грешных» … Прихожане проголосовали. Все, кроме одного. Жухаров вздернул брови. – Ваше имя, гражданин? – Нисим. – А ну-ка встать, когда перед тобой стоит начальник ВЧК! – закричал чекист. Непроголосовавший иудей продолжал сидеть. – Он не может, – объяснил раввин. – Он увечный. У него сломана нога и руки перебиты. – Чем? – Косой. – На сенокосе? Какой в апреле сенокос?! – Я вам позже объясню, товарищ гражданин начальник… – Хорошо, потом доложишь. А сейчас приступим к лекции. – Этот гой будет нас учить!… – проворчали прихожане. – Итак, для начала задаю вопрос: кому принадлежат слова «Религия для народа – опиум»? И для евреев тоже, – добавил от себя чекист. Выждав паузу, ответил: – Ленину! Ребе, – обратился он к раввину: вы согласны с Лениным? – Конечно, я согласен! – Подтвердил раввин и произнес на идише молитву, якобы, обращенную к вождю. (К счастью для раввина Жухаров идиша не знал). «Прости, Отец наш, ибо мы грешны перед тобой. Помилуй нас, Владыка наш, ибо преступны мы. Ведь Ты – добрый Бог. Благословен Ты, Господь милосердный и всепрощающий». Прихожане вторили раввину. – Верно! – заявил чекист, сделав вид, что понимает идиш. – Кстати, знаете ли вы, что все свои статьи на эту тему товарищ Ленин написал исключительно на идише? – Знаем, товарищ гражданин начальник. Мы их по шабатам в синагоге обсуждаем. – Ну, то-то же! – похвалил Жухаров. Но тут лекция неожиданно прервалась. К синагоге на взмыленном коне подлетел красноармеец в пыльном шлеме, соскочил с седла и ворвался в синагогу. – Товарищ председатель ГубЧКа! Велено сказать, что в вашем кабинете вас дожидается Феликс Эдмундович Дзержинский. – Дзержинский?! – Так точно! Он. – А ты не перепутал часом? – Никак нет! Вот вам крест, не перепутал. Невысокого росточка, пышные усы, как у товарища Буденного, в очках и с тросточкой. Хромает. Вылитый Дзержинский. Я как раз в сортир бежал по коридору, ну и напоролся на него. «Куда торопишься, солдат?». Я растерялся: как сказать Дзержинскому, что бегу в сортир? Говорю, что направляюсь в Красный уголок на политчас. Занятие ведёт Жухаров? – спросил Дзержинский. Никак нет, отвечаю. Он в синагоге на молитве. Евреев агитирует за коммунизм. – А по какому делу он приехал, Дзержинский не сказал? – Спросил Жухаров. – Он мне не докладался. – Опять, небось, с инспекцией … – Чекист с досады сплюнул на пол синагоги. – Товарищи красные евреи! Лекцию придется закруглить. В городе меня Дзержинский дожидается… Вот только как до города добраться? – Жухаров почесал затылок. – У меня в машине колесо спустило. – А вы возьмите моего коня! – Предложил красноармеец. – А как же ты? – Пёхом пошагаю. Вчера товарища Орлова за доблестную службу сапогами наградили. А они не лезут на него. А завтра ему нужно ехать в Харьков на съезд отличников чекистов. Вот он и приказал мне сапоги его до завтрева разнашивать. – Только гляди, не перестарайся. Ты вот что, – Жухаров почесал затылок. – В город ты нескоро возвернешься, пёхом сорок верст – не шутка. Как только в город доберешься, ко мне зайди. Я тебе за это время успею Грамоту оформить. – Служу трудовому народу! – Прогорланил вестовой. – Каков орел! – Жухаров вскочил в седло. На крыльцо вышел раввин. Протянул чекисту сверток. – Товарищ гражданин начальник, в честь праздника могу я попросить вас передать товарищу Дзержинскому пасхальную мацу? Пусть не побрезгует. Она кашерная. – Надеюсь, кровь младенцев в мацу не намешали, инородцы? – Гоготнул чекист и натянул поводья. – Ты, раввин, не обижайся. Пошутил я. Так и быть, давай твою мацу, передам товарищу Дзержинскому. Жухаров принял от раввина сверток и, огрев коня кнутом, исчез за поворотом. Рыба еврейской национальности Теперь, почему Нисим не смог голосовать за КАКУ. Начнем с истории пятилетней давности. Приближался Песах. Накануне праздника Нисим выловил в речке Горемычке огромную породистую щуку и зафаршировал ее к пасхальному столу. Нисим был убежден, что настоящую еврейскую гефилте фиш можно приготовить исключительно из щуки. В те времена в речке Горемычке щук было вдоволь. Руками загребай. Это потом, назло евреям, черносотенная банда местных «ихтиологов» истребила щук как чуждый православным рыбий класс, оставив в речке только пескарей и костистых карпов. Именно к такому выводу впоследствии пришел Нисим. А тогда, как и сейчас, Нисим, отмечал пасхальный Седер. Стол уставил яствами во главе с графинчиком кашерной водки. Дождался темноты и, как только зажглась на небе первая звезда, приступил к чтению пасхальной Агады. Седер, как всегда, отмечал в полном одиночестве. Много лет назад он схоронил жену Ахаву. Завести детей молодая пара не успела. Жениться вновь Нисим не захотел. С тех пор жил холостяком. Завел традицию: как только прочитает Агаду, подходил к окну, выглядывал одиноких путников и приглашал к пасхальному столу. Вот тут-то в дверь и постучали. На пороге стояла незнакомая старуха в черном балахоне, на голову, по самые глаза, нахлобучен капюшон. – Я к тебе, Нисим, – сказала гостья. – Пустишь? – Конечно, заходи и садись за стол! Только сними свой черный балахон. Ты ведь не хоронить меня пришла, а веселиться. – Погоди, Нисим, не суетись, – прервала его старуха. – Сейчас не время веселиться. Я и вправду хоронить тебя пришла. – Ты кто?! – вскричал Нисим. – А ты еще не понял? Я смерть твоя с косой. – Но я не звал тебя! – А это мне решать, за кем придти. – Ну что ж, – сказал Нисим, – Перед смертью выпить не грешно. Оприходовал рюмашку, крякнул, закусил фаршмаком. Налил старухе: – Выпей за компанию… Старуха оттолкнула рюмку: – На работе я не пью. – Тогда вместо тебя я выпью. Пока он допивал вторую рюмку, старуха подняла косу и замахнулась на Нисима. Но тот был начеку и резко опрокинул стол. Со стола слетела щука и шмякнулась на пол с такой невероятной силой, что у нее отлетела голова. Зашевелились жабры и вспучились глаза. Из брюха вылез фарш. Вслед за щукой в обнимку с фаршмаком стремительно полетела вниз старуха. Нисим выхватил у нее косу. Распластавшись по соседству с рыбой, старуха обхватила сапоги Нисима, и жалобно взмолилась: – Не губи! – И поползла к двери. – Забери косу, старая тетеря! И чтобы больше я никогда тебя не видел. Когда нужно будет, сам вызову тебя. – И с силой пнул ее в костлявый зад. Старуха кое-как переползла через порог и сгинула в ночи… …Спустя два года Смерть снова объявилась. Разгневанный Нисим рванулся к печке, взял кочергу, согнул ее в петлю, надел железный ошейник на шею обезумевшей старухи и туго затянул узлом. Старуха захрипела, выпучив глаза как фаршированная щука. Нисим выволок ее на улицу и поволок к реке. Горемычное с ума сошло. Такого на селе отродясь никто еще не видывал, чтобы старуху Смерть, как ослицу, тащили на ошейнике. Жители со страху захлопывали ставни, детишек заталкивали в хаты, скотину загоняли в хлев. Собаки, поджав хвосты, метались по местечку и визгливо заливались лаем. Православный люд яростно крестился, евреи воздымали руки к небесам, мусульмане валились на колени и бились головой о землю, моля Аллаха о спасении. И даже большевик Козлов, от греха подальше, схоронился в подполе. Костлявая, вконец выбившись из сил, рухнула в придорожную канаву. Нисим взвалил ее на плечи и потащил к высокому обрыву над рекой. Отыскал тяжелый камень, привязал к старухе и столкнул её с обрыва. Но старуха благополучно приводнилась. Напоследок крикнула Нисиму: – Накось, выкуси! – И поплыла на супротивный берег. Теперь вернемся к эпизоду, с которого начали рассказ. Накануне вечером, в пасхальный Cедер, настырная старуха в третий раз пришла к Нисиму. – Ты?! – взревел Нисим. – Да когда ж ты сдохнешь, наконец?! – Сегодня сдохнешь ты, – ответила старуха. – Видано ли, чтобы Смерть трижды к клиенту приходила?! Тоже мне Иван Царевич! Но уж сегодня ты от меня не улизнешь! Аид, владыка царства мертвых, приказал живьем тебя к нему доставить. Хочет лично на тебя взглянуть, какой ты из себя герой. А уж потом на глазах Аида я тебя прикончу. Живо собирайся, путь неблизкий! Нисим был жаден до острых приключений. Когда еще живьем он побывает в Царстве мертвых и лично познакомится с Аидом? А там будь что будет… Двум смертям не бывать, а одной не миновать… – А знаешь, старая, – сказал Нисим, – пожалуй, я готов отправиться к Аиду. – А куды ж ты денешься? Для храбрости выпей на дорожку. У Аида выпить не придется. Он на дух не переносит алкогольные напитки. Нисим последовал совету. Направились к реке. На берегу сушилась лодка. – Твоя? – спросила Смерть. – Моя. Старуха фыркнула: – Корыто, а не лодка. Того гляди, перевернемся. – Перевернемся, выплывешь. Ты живучая. Других лишаешь жизни, а самой-то жить охота. – У меня профессия такая. Старуха вынула из балахона крест и перекрестилась. «Господи, прости меня»… Нисим сел за весла, старуха уселась впереди. Чтобы путь показывать. – Ну что, поплыли? – Спросил Нисим. – С богом! – Ответила старуха. – Только не балуй, гляди! На воде баловать опасно. – Будешь ты меня учить! – А ты поогрызайся у меня! Плыли долго. Примерно часа через четыре старуха приказала: – Видишь речку справа? Сворачивай в нее! – Что еще за речка? – Мухоморка. – Впервые слышу о такой. Старуха возмутилась: – Стыдно, коль не знаешь родного региона! – Я в этих краях сроду не бывал. У меня и в Горемычном дел по горло. – По горло, говоришь? Ну-ну… – Оскаблилась Старуха, поплевала на лезвие косы и подолом балахона тщательно ее протерла. На лезвии заплясали лунные блики. Царство мертвых не место для живых Плыли молча. Каждый думал о своем. Мухоморка петляла меж полей и перелесков. Нисим вконец выбился из сил, с трудом ворочал веслами. – Тоже мне, мужик… Веслами работать – это тебе не щуку фаршем набивать. Давай местами поменяемся. Ты не гляди на мой преклонный возраст. Я с веслами справляюсь шибче твоего. Проплывали мимо какого-то селения. – Видал, как тут живут?! В грядках бабы с тяпками, задницами кверху, а мужики зады свои на лавках греют. Горилку хлещут и цигарками дымят. – Знакомое тебе село? – Спросил Нисим. – Кобылово-то? Глаза б мои его не видели! Уж сколько я тут мужиков перекосила, не сосчитать… – Мужиков косила, а баб не трогала? – Которые блюли себя, не трогала. Только мужиков. – Это почему же? – Потому как мужики здесь – блядуны сплошные. Перещупали всех баб в селе. За одним, Хомой, весь год охотилась, а застукать не могла. Хитрый оказался лис. Ночью к нему в хату проберусь (днем Аид работать запретил) – спит себе, котяра, хоть бы хны, с женой в обнимку. Тогда я в тайне от Аида днем в село прокралась. Застукала! За огородами в овраге. Гляжу, он, боров, девку месит, точно тесто дрожжевое. Ну, тут я его и прихватила. Да так, что он с девахи не успел сползти. Охнуть не успел. Нисим, на что не робкого десятка, и тот поежился. На пригорке обозначилось новое село. Старуха сообщила: – Село Удавка. На двадцать три двора кобелей всего-то было пятеро. Троих я прибрала, двоих дюжих жеребцов оставила. Для приплоду. Без них какая жизнь для баб? Им размножаться надобно… – А я гляжу, не такая ты и дура. Разбираешься в селекции. – А вот скажи мне: Бог велел всем размножаться, а про любовь ни слова не сказал. Почему, как думаешь?– затеяла дискуссию старуха. – Одно дело любить, другое дело размножаться, – рассудил Нисим. – Одной любовью приплода не получишь. В этом деле секс необходим. – А ты, гляжу, тоже не дурак, – подвела черту старуха. Поплыли дальше. – А ну причаль! – приказала старуха. – Зачем? – Говорю, причаль. Здесь я распоряжаюсь. Нисим причалил к берегу. – Заночуем здесь, в Кащеевом лесу. Нашли поляну для ночной стоянки. Нисим расположился под кустом крапивы, Старуха – поодаль, под сухой корягой. Предупредила: – Вздумаешь бежать, без башки оставлю. Коса моя, как бритва. Прошлым летом я этой косой комара яиц лишила. Теперь евнухом летает, – хихикнула старуха. – Ладно, спи, давай… Но Нисиму не спалось. Он смотрел на звезды и о чем-то размышлял. Позвал старуху. – Не спишь? Вот ты скажи мне, старая карга, на кой тебе живых людей мертвецами делать? Давно ты этим промышляешь? Старуха помолчала, а потом ответила. (Нисим был первым из ее клиентов, кто спросил об этом. И это ей польстило). – Давно. Когда на графьев Потоцких – Вацлава и Войцеха – батрачила. А было мне тогда шестнадцать. Не девка, а наливное яблочко. Зигрфид, сын старшего Потоцкого, пялил на меня глаза, точно бык на тёлку, проходу не давал. Особенно в покосную пору. Любил смотреть, как ловко я косою управляюсь. Сначала налюбуется, а потом затащит в стог, завалит на спину и давай насильничать. А вволю надругавшись, штаны свои с лампасами натянет и улыбается, кобель: «Спасибо, ублажила, милая». И на бакенбардах кудряшки подбивает. Ну, не гад ползучий! Вот тогда-то мой терпёж и лопнул. Уж не помню, как решилась: замахнулась косой, и головы, как не было. Снесла, вместе с бакенбардами. Корчится, визжит, как резаный кабан. На крик сбежались косари, и давай за мной гоняться. Откуда ни возьмись, прибежали Вацлав с Войцехом. Догнали в роще, придавили к дереву, и давай душить. Вот тут-то коса, моя помощница, опять меня спасла. Опомнилась, а поздно. Что я, дура, сотворила?! Головы в траве валяются, друг на дружку пялятся, языки из них повылезали. А обратно их на место не приставишь. Прихватила я косу, обтерла сарафаном и бегом в соседнее село, к крёстной бабке Антонине. Она меня в коровнике запрятала. Ночью то ли во сне привиделось, то ли наяву, пришел ко мне Аид, повелитель преисподней. Вручает мне косу из дамасской стали и униформу с капюшоном. «Собирайся, Марфа. Сил и ловкости в тебе немеряно, с косой умеешь управляться. Определил тебе я Лиходеевский уезд. Регион вконец запущенный, в санации нуждается. Найди местечко Горемычное, обоснуйся в нем и заступай на вахту. Наводи порядок. У тебя получится. Вон как ты Потоцких порешила. Любо-дорого глядеть. Так что в нашем деле опыта тебе не занимать. А власти все равно тебя достанут, от них не спрячешься. Никакая бабка Антонина не поможет. Засудят, как серийную убивицу, и на пожизненную каторгу сошлют. В кандалы обуют. Там ты и сгниёшь». Вот такая вот история… А что прикажешь делать? С тех пор и промышляю в Горемычном. Сегодня за тобой пришла. Подумала, засиделся в стариках, пожил достаточно, не надоело? Пора и на покой. Думала, спасибо скажешь. А ты на мое добро вон как отвечаешь… – Пути Господни неисповедимы, – философски заключил Нисим.Путешествие к Аиду было долгим. Старуха и Нисим менялись вахтами на веслах. Нисим Старуху люто ненавидел. И эта лютость все прибавлялась. Наконец, береговой пейзаж резко изменился. Леса и рощи сменились уродцами-деревьями, похожими на карликов. Поля превратились в серобурые пространства. Почернела синева небес. Старуха объявила: – Приготовься, вступаем в Царство мертвых. Плывем по Ахерону. Впереди две реки остались: Стикс и Лета. Нисим со страхом огляделся. Встречным курсом к ним приближалась утлая лодчонка. На веслах восседал беззубый сгорбленный старик. Это был Харон, перевозчик теней умерших. Харон притормозил. – Здравствуй, старая! Давно тебя не видел. Всё в Горемычном трудишься? – Тружусь, будь оно неладно, это Горемычное… – Да уж слыхал. Аид за профнепригодность грозится рассчитать тебя. Какого-то Нисима третий год скрутить не можешь. – Да вот он, в лодке. Аид надумал показательный турнир устроить. Кто кого – я Нисима или он меня. Харон зыркнул на Нисима. – Ишь, каков налим! Ну-ну, ни пуха, ни пера тебе, старуха. – К черту. А сам ты как? Всё на перевозках? – На перевозках…. Работы нынче много. Вот в Брюхатино плыву, за новой партией теней. На том и разминулись. По обоим берегам пустоши сменились скалами. Высоченными, до самых туч. Скалы вдоль и поперек были расписаны туристами: «Микола из Нахаловки», «Здесь были Ося с Кисой», «Настюха, я тебя люблю. Валерий»; «Привет от полтавских альпинистов!»… «И почему люди не летают? Раскинула бы руки и взмыла ввысь! Катерина из города Калинова». Но чем ближе подплывали к резиденции Аида, тем заметнее менялась тематика автографов. «Всех нас не перебьете, ироды!», «Мы из Кронштадта!», «Галина, береги детей!», «Самое дорогое у человека – это жизнь». «Нет, весь я не умру!», и, наконец, большими буквами: «Люди, я любил вас. Будьте бдительны! С приветом, Фучик»… Наконец, вступили в Лету. В кромешной тьме на верху скалы угадывался замок. Старуха прошептала: – Вот мы и у цели. Причаливай, да только тихо. Здесь не любят шума. – Лучше подскажи, где лодку привязать? Чтобы нашел, когда стану возвращаться. – Она тебе уже не пригодится. Ты здесь останешься, навечно. Превратишься в тень. Уж в этот раз я тебя прикончу. Клянусь богами. Я докажу Аиду, что рано списывать меня. По крутой скале, на ощупь, полезли наверх. Старуха впереди (ей был знаком здесь каждый выступ), Нисим – за ней. Железные врата дворца были широко распахнуты. Здесь уже их ждали. У ворот дежурил Цербер, трехголовый пёс. Оскалился, шерсть дыбом встала, с клыков желтая слюна ручьём стекает. – Свои! – Приструнила пса Старуха. Цербер проворчал, но пропустил их. Старуха и Нисим осторожно вошли в хоромы грозного Аида. В полумраке просторной залы с высоких сводов свисала паутина. Паук, размером с морскую черепаху, плёл из нее висельные петли для повешенных. Пролетел грифон. Спикировал на плечо Старухи и, уткнувшись клювом в ухо, начал что-то ей нашептывать. Та шутливо отмахнулась: «Да ну тебя, охальник! Вспомнил, тоже… Стара я стала для таких утех»! Под сводами Дворца заметались вспугнутые тени. Нисим услышал слабый шелест голоса жены Ахавы: «Это я, родной. Уходи немедленно. Здесь не место для живых»… На высоком троне восседал Аид, повелитель Преисподней. Облаченный в такой же балахон, как и на старухе, только расшитый жемчугом. В одной руке Аид держал монарший скипетр в виде золотой косы, в другой – булаву, увенчанную черепом. У ног Аида растянулся Цербер, грызущий человеческую кость. Рядом с Повелителем расположились три Эринии – богини, исполнительницы казней приговоренных к смерти. Чуть ниже, на каменных трибунах теснились существа, чьи пёсьи головы были покрыты капюшонами. Наконец, вывели Старуху в рабочем камуфляже, следом – по пояс голого Нисима. Трибуны встретили Нисима свистом и нецензурной бранью. – Старуха! – вопили пёсьи головы, – Отсеки жиду качан, а заодно и бейцы! – Цыц, антисемиты! – Приказал Аид. – Запомните, здесь перед нами все равны – и горбоносые евреи, и косоглазые китайцы, и шалавые блудницы, и девы непорочные, и большевики с наганами, и еретики, и попы брюхатые с крестами … Аид дал команду начинать корриду. Старуха исполняла роль тореадора, а роль быка играл Нисим Прозвучал гонг. Трибуны, естественно, болели за Старуху. ...
Все права на текст принадлежат автору: Александр Григорьевич Бизяк.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.