УДК 929

ББК 63.3-8

Ф43

Серия основана в 1999 году

Перевод с французского

Фернандес А.

Мой отец — Фидель Кастро /Пер с франц Л В Синькевич — Минск «Родиола-плюс», 1999 -352 с, ил («Тайны XX века»)

© Родиола плюс 1999

© Синькевич Л В перевод 1998

Генеалогическое древо

В одной деревушке на северо-западе Англии жил-был мальчик. Звали маленького англичанина Герберт Эктон Клуз. А небольшая деревенька, в которой он проживал, имела длинное и звучное название — Ньюкасл-андэ-Лайм.

В одной испанской провинции жил-был мальчик по имени Анхель Кастро. А галисийская провинция, подарившая миру этого ангелочка, именовалась Луго.

И, наконец, далеко от Англии и Испании, во владениях великой Османской империи жил-был еще один мальчик. Родился и рос он в еврейской семье. Родители мальчика, ренегаты, выбросили из своей фамилии гласную. В результате перенесенной ампутации фамилия сократилась до Рус Маленький Рус, житель турецкой столицы, изо всех сил пытался удержаться на плаву в бурных потоках стамбульской жизни. Порой для этого приходилось заниматься делами не самыми благородными.

Итак, жили-были три мальчика, которые со временем превратились в юношей. Всех троих однажды посетила мечта о новой жизни в неведомых странах. В поисках ее все трое покинули родные края.

Это же произошло еще с одним юношей, которого звали Агустин Ревуэльта-и-Сан Роман. Этот юный житель Сантандера был потомком человека, имевшего при испанском дворе титул «рыцаря, покрытого перед королевой». В некоторых испаноязычных странах слово «покрытый» употребляют по отношению к мужчине, имея в виду состояние его крайней плоти. В случае же с предком Агустина Ревуэльты-и-Сан Романа речь идет вовсе не об этой интимной подробности, а о его привилегии не снимать головного убора, то есть оставаться с покрытой головой, перед Ее Величеством.

У каждого из четверых юношей были свои собственные основания для принятия столь важного решения. Но, несмотря на различия, была одна общая причина, во многом объясняющая желание молодых людей отправиться в дальние края. Все четверо были авантюристами. Все четверо придавали слишком мало значения своим корням. Всех четверых влекли власть, удача, деньги.

В один прекрасный день в конце прошлого столетия каждый из них оказался на борту корабля, с тем чтобы рассекать бурные воды океана и не менее бурные воды судьбы. Каждый из четверых полной грудью вдыхал воздух свободы, каждый жаждал великих перемен.

Так, следуя друг за другом чуть ли не гуськом, они прибыли в Гавану.

* * *

Англичанин Герберт Клуз обладал очень тонким, поистине необыкновенным обонянием. Увы! Это не распространялось на его способность чуять удачу. Здесь нюх подводил его.

Один из испанцев, галисиец Анхель Кастро, сошел на кубинский берег в качестве солдата испанской армии, завербованного на службу без его желания. Будь на то его воля, юный Кастро сошел бы на чужой берег в несколько ином амплуа.

Турок Рус был разочарован приездом на остров. Впрочем, он все же смог извлечь некоторую выгоду из той неразберихи, которая возникла в результате колониальной войны. Бывший житель Стамбула присвоил себе типичное для жителя острова имя Франсиско.

У юного испанца из Сантандера имелось при себе рекомендательное письмо. Вскоре потомок «рыцаря, покрытого перед королевой», принялся за торговлю тканями и женился на Марии. А через некоторое время на свет появился Маноло Ревуэльта.

На Кубе наших авантюристов ждали женщины, вместе с которыми им предстояло сотворить свое потомство. Кубинки были прекрасны. Они являли собой великолепный результат смешения различных рас и национальностей. Здесь были дочери испанок и негритянок. Их горделиво вздрагивающие ноздри говорили о непокорности, а мягкая поступь, напротив, внушала мысль о кротости. Здесь были дочери китайцев и мулаток, богатых французов и чернокожих гаитянок, кровь которых из поколения в поколение все больше и больше светлела.

* * *

Понадобилось не так уж много лет для того, чтобы скрестились судьбы семейств Клуз, Кастро, Рус и Ревуэльта.

Один из авантюристов, испанец Анхель Кастро, вынужден был возвращаться в свою страну с низко опущенной головой. Война за независимость Кубы сделала из него побежденного. Это была героическая война, длившаяся три года, с 1895 по 1898 год. В результате ее рабы получили свободу, а восточные провинции острова совсем опустели, потому что, следуя всепоглощающему свободолюбивому порыву, mambis, восставшие кубинцы, сжигали поля с сахарным тростником, а их жены, mambisas, предавали огню жилища.

Когда испанское правительство вывело колониальные войска с острова, Анхель получил небольшое денежное вознаграждение, которого ему с лихвой хватило, чтобы вернуться на Кубу, столь ему полюбившуюся. В крови Анхеля Кастро присутствовала неистребимое желание лукавить. Это было своего рода призвание, дар неба. Испанец Кастро отлично знал, как распорядиться этим даром.

Он купил клочок в недрах одной из восточных провинций острова и занялся строительством фермы в местности, имеющей название Биран. В ночное время суток Анхель не дремал. Он занимался тем, что потихоньку передвигал забор, увеличивая таким образом площадь своего земельного участка. Так, под покровом ночи, он шел к своей цели. В конце концов он стал самым богатым и влиятельным человеком в округе. Он женился на Марии Луисе Арготе, которая родила ему двух детей — Педро Эмилио и Лидию.

Он обеспечил себя дешевой и к тому же очень покорной рабочей силой, нанимая на работу сроком на четыре года земляков из далекой галисийской деревни. Он обещал этим людям способствовать их материальному процветанию, при этом вынуждал их покупать продукты только в его лавке. По истечении же четырех лет Анхель Кастро под каким-нибудь благовидным предлогом уводил работников подальше от глаз людских. После этого их никто больше не видел.

Англичанин Клуз был впутан в войну за независимость Кубы совершенно случайно. Будучи морским инженером, он много путешествовал. Во время этих путешествий он по достоинству оценил важность ценных пород древесины. Бывший житель северо-западной Англии стал владельцем лесопильного завода. Затем он принялся за торговлю оружием, которое поставлялось восставшим кубинцам, знаменитым mambis, для борьбы против испанских колонизаторов. Но об этих деяниях Клуза в конце концов стало известно властям, в результате чего поставщик оружия впал в немилость и был гоним испанцами. Тогда англичанин Присоединился к повстанцам и закончил войну в звании полковника.

Снимок многолетней давности запечатлел его голым во время купания в реке.

Окруженный ореолом борца за освобождение острова, Клуз пользовался особым доверием у новых властей. Ему и нескольким другим инженерам было поручено построить в Гаване первый участок Малекона, бульвара, берущего начало в той самой гавани, в которой пират Морган передумал прятать свои несметные сокровища. Затем англичанин волею судеб оказался в провинции Пинар-дель-Рио, на самом западе острова, в местности с названием Биран, где находились владения Анхеля Кастро. Здесь Клуз построил электростанцию и женился на Наталии Лорето Альварес де ла Вайина. У них родилось четверо сыновей и одна дочь, которую они окрестили Натикой. Натика была великолепна. Она воплощала в себе фатальную красоту, явившуюся в мир вместе с новой эпохой.

* * *

Франсиско Руса ожидал совсем иной удел. Будучи склонным к апатии, он после первых же ударов судьбы признал себя побежденным. Понадобилось ни много ни мало как ветер поражения, магические куски кокосового ореха, кости, а также увесистые удары палкой жены Доминги, его черной жемчужины, чтобы турок зашевелился и, преследуемый нищетой, перебрался с одного конца острова на другой.

В одно прекрасное утро он усадил жену и троих своих дочерей на телегу, запряженную парой быков. Оставив за собой Артемису, небольшая семья проехала более тысячи двухсот километров, прежде чем остановилась в Биране. Младшую из трех дочерей турка Руса звали Линой.

Фамилия Ревуэльта не числилась среди знаменитых и блистательных, хотя ее носил рыцарь, «покрытый перед королевой». В Сантандере эта фамилия ассоциировалась прежде всего со словом «процветание». На протяжении долгого времени представители этого семейства занимались коммерцией, благославляя на этот же род деятельности своих отпрысков. Но креол Маноло, сын Агустина Ревуэльта-и-Сан Романа и Марии Луисы, коренной житель острова, не чувствовал себя обязанным заниматься проблемами собственного состояния. Его не привлекала идея обогащения. Это был мужчина, при виде которого у женщин учащалось сердцебиение. Он соблазнял представительниц слабого пола своими полузакрытыми, словно во сне, глазами. Взглядом этих полузакрытых глаз он, казалось, проникал под одежду.

Маноло отличался какой-то светящейся и щемящей душу красотой, но при этом обладал мощным, властным темпераментом. Он гулял по жизни, вооруженный гитарой и волнующим голосом трубадура.

Но, откровенно говоря, этот трубадур с чарующим голосом и обворожительным взглядом не видел дальше собственного носа. Он полюбил вкус коктейля, который готовился из кубинского рома, листьев мяты и сахара.

Эта изысканная отрава под названием mojito навсегда пленила его. При малейшей возможности Маноло становился гостеприимным вместилищем этого напитка, а попросту говоря, он частенько напивался.

* * *

XX век уже понемногу вступал в свои права. Ленин, вдохновленный идеями уже почивших в Бозе Маркса и Энгельса, сидел в тени каштанов у фонтана Медичи в глубине Люксембургского сада и пытался ответить на вопрос: «Что делать?»

Он испробовал все удовольствия, которые предоставляют Дома терпимости, и даже имел честь быть отмеченным болезнью, о которой обычно предпочитают не распространяться. Он находился под надежным крылом французского правительства, которое поддерживало изгнанника материально. «Что же еще сделать?» — спрашивал он себя. Во вселенском бормотании фонтана он услышал ответ на свой вопрос. Он, как одержимый, принялся что-то записывать, а затем с видом человека с успокоенной совестью он позволил себе отдохнуть, твердо зная, что ему делать. Через некоторое время Ленин вернулся в Россию.

* * *

Франсиско Рус и Доминга пересекли весь остров, кое-как примостившись на своей несчастной телеге. По прибытии в Биран супругам ничего не оставалось, как вместе со всеми своими дочками броситься в воду.

Доминга скрепя сердце решилась на последнее. Придя к бывшему солдату испанских колониальных войск, а ныне весьма влиятельному человеку в Биране, она с надеждой в голосе сказала, а вернее, предложила:

— Дон Анхель, все, что у нас есть, это мое умение колдовать и мои дочери. Выбирайте любую из трех и позвольте нам жить в той хижине, что наверху…

Дон Анхель по достоинству оценил живость самой маленькой, которая была ровесницей его дочери Лидии. Эта девочка не отличалась излишеством щепетильности, но зато она была до краев переполнена радостной и непокорной энергией, которой так недоставало послушным и оттого наскучившим крестьянкам, которых дон Анхель столько раз брюхатил, не затрачивая времени на уговоры и соблазны.

— Я беру Лину.

Лине, дочери турка и кубинской колдуньи-метиски, в чьих жилах текла горячая африканская кровь, в скором времени предстояло пережить очень важное событие, которое опечалило ее до слез: на своих штанишках девочка обнаружила кровь первой менструации, которая практически смешалась с кровью, сопровождающей акт потери невинности.

В это время англичанин mambi, живущий со своей семьей в кубинской столице, разговаривал с прекрасным до неприличия созданием, которое приходилось ему никем иным, как родной дочерью Натикой, одного появления которой было достаточно для срыва спектакля или нарушения трамвайного движения. Отец пытался убедить свою прелестную дочь не выходить замуж за некого инспектора по надзору за общественными работами. Любящего родителя настораживало то, что кандидат в мужья его возлюбленного чада страдал тягой к алкоголю. Освежая свой испанский англо-саксонской прохладой, отец предупреждал: «Это будет несчастьем всей твоей жизни».

Натика, одна из красивейших и изысканнейших женщин Гаваны, муза кутюрье и поэтов, сочеталась законным браком с Маноло Ревуэльтой, нежнейшим и обворожительнейшим пьянчужкой, у которого не было ни гроша в кармане, но который славился искусством разбивать женские сердца. Вскоре на свет под знаком Стрельца появилось прелестное создание женского пола.

Дон Анхель, галисийский касик одного небольшого владения, удаленного от кубинской столицы, тот самый дон Анхель, который одним нежным, но умелым и уверенным движением сбросил платье с девочки, незаметно для себя влюбился в эту резвую девчушку и с удвоенным любовным пылом продолжал награждать ее детьми. Третий по счету ребенок родился утром, под знаком Льва. Окинув взглядом небо, черная жемчужина Доминга опустилась на колени, поцеловала землю и сказала Лине: «Из всех твоих детей только этот ребенок станет великим».

Дети Натики и Лины получили имена Наталия и Фидель. Они родились на конечностях того самого каймана, который сел на мель и который люди называют Кубой. Этих детей разделяли всего лишь четыре месяца и несоизмеримо разные условия жизни.

Маленькую Нати окрестили. Для Фиделя же ритуал крещения был исключен, поскольку он был внебрачным ребенком. Мальчик родился бастардом.

В самых отдаленных тайниках души дона Анхеля жило благородство, надежно прикрытое тщеславием. Касик поговорил со своей женой Марией Луизой о том, как несправедливо он относился к детям Лины, появляющимся на свет не без его участия. Впрочем, благородные душевные порывы дона Анхеля не рождали в нем энтузиазма по поводу раздела его феода. «Что делать?» — задавал себе вопрос галисийский касик, более озабоченный бренными земными заботами, нежели возвышенными философическими проблемами.

Прежде чем прибегнуть к помощи суда, в задачу которого входило определение степени вины обоих супругов в сложившихся отношениях, дон Анхель передал своему старому куму, Фиделю Пино, большую часть своей собственности. К моменту бракоразводного процесса с точки зрения закона галисиец считался разоренным.

Результатом такой активности дона Анхеля явилось то, что по решению суда Мария Луиса получила от своего супруга гораздо меньше денег, чем следовало того ожидать. Сам же галисиец обязан был после развода оставить при себе одного из двух детей. Им оказался сын Педро Эмилио.

Выждав необходимое время, кум Фидель Пино вернул в сундуки Анхеля все, что тот передал ему на хранение перед разводом. Поистине, нет ничего важнее надежного друга.

Лидия превратилась в Перфидию, то есть стала олицетворением коварства и вероломства, с той самой минуты, как ей пришлось покинуть надежные и недосягаемые стены отцовского поместья, сменив его на ветхое жилище, оставленное любовницей отца. В этом обветшалом доме предстояло жить и бывшей жене Анхеля Кастро, Марии Луисе.

Маленькая Нати выросла у домашнего очага, который странно сочетал в себе матриархальное поведение мамы Натики и экзистенциальное отчаяние папы Маноло. У Нати были зеленые глаза в пол-лица и грустный взгляд юной старушки. На ее детские годы выпало немало страданий. В двухлетнем возрасте Нати пережила ацидоз, болезнь, загубившую сотни детских жизней. Натика сходила с ума от отчаяния при виде детских страданий. Малышка чахла от непрекращающейся рвоты. Однажды утром измученной матери показалось, что девочка мертва. Она бессильно опустилась в кресло, собираясь оплакать свое горе, как вдруг ей явился черный ангел. В его роли выступала Нати собственной персоной. Девочка была донельзя испачкана фасолевым пюре, которое она нашла в кухне и уплетала за обе щеки прямо из кастрюли. Таким действенным способом она выразила свой протест против многодневной жидкой диеты. Это был первый случай выздоровления, и это была революция в педиатрии. Детская медицина обогатилась новым методом лечения ацидоза.

Нати возобновила свой медицинский опыт в пятнадцатилетием возрасте, когда заболела бруцеллезом. В течение нескольких месяцев она пребывала в лихорадочном бреду. Чтобы хоть немного сбить жар, девушку опускали в ванну со льдом.

Затем наступила очередь лептоспироза. А через некоторое время его сменил гепатит. После этого Нати умудрилась быть укушенной за небо бешеной собакой.

Несмотря на все перенесенные заболевания, Нати росла и хорошела. Сначала она превратилась в красивую юную девушку, а немного погодя преобразилась в модную женщину, у которой отбоя не было От приглашений. Она пользовалась огромной популярностью в Гаване за радостный смех, за прекрасные белокурые локоны, за смуглую кожу и прелестную фигуру креолки.

* * *

Маленький Фидель и его старшие братья встретили свои первые рассветы в хижине под соломенной крышей в северной части фермы, где их бабушка Доминга и мама Лина время от времени призывали в помощники добрых духов, используя для этого свечу, воду в стакане и заклинания.

Фидель отличался прекрасным здоровьем, которому не смогли повредить даже его многочисленные попытки подняться в воздух. Желание полететь возникло у мальчика, когда ему не было и пяти лет.

Свою учебу он начинал в маленькой деревянной школе, удаленной на много километров от фермы. Каждое утро детям приходилось протаптывать дорогу в густых зарослях. Маленький Фидель всегда шел последним, потому что он имел странную привычку делать три шага вперед и один назад.

Он очень любил идти навстречу солнцу, не отводя взгляда от его слепящего света. Он как будто хотел посостязаться с дневным светилом — кто кого пересмотрит, кто первый опустит глаза. Безжалостное солнце слепило Фиделя. Его глаза воспалялись. Мальчик приходил в ярость от того, что не может победить в этом поединке. Он не любил проигрывать.

Когда Лина наказывала детей за шалости, пуская в ход ремень, все сразу же разбегались, стараясь ускользнуть от ударов. И только Фидель сам спускал штанишки и подставлял обнаженные ягодицы со словами: «Бей меня, мама». Разумеется, после этого у матери рука не поднималась, чтобы ударить сына.

Свое первое в жизни унижение он испытал, увидев сводного брата, Педро Эмилио, гарцующим на лошади рядом с отцом. Фидель вместе с другими сыновьями Лины стоял в это время, словно безмолвная тень, в стороне. Фидель рано понял, как дону Анхелю удается удержать на земле своих работников. Когда Лина заняла место Марии Луизы, жизнь преобразилась. Теперь дети смогли оставить маленькую сельскую школу, с тем чтобы продолжить учебу — уже под фамилией Кастро — в лучших школах Сантьяго-де-Куба, столице провинции Ориенте. Еще более счастливым событием для Фиделя стал тот день, когда его отправили учиться в Гавану. Теперь можно было забыть обо всех неприятностях прошлого, о том, что ему мешало в прежней жизни. Все это оставалось где-то там, далеко позади, покрываемое туманом забвения. От осознания этого сердце юноши ликовало.

* * *

Нати была обречена на удачи. Фортуна смотрела на нее влюбленными глазами. Все, за что бы девушка ни бралась, получалось не просто хорошо, а великолепно. Если она брала в руки теннисную ракетку, то обязательно выигрывала сет, если соревновалась в плаваньи, то непременно становилась победительницей. Стоило ей обратить свой взор на мужчину, как вскоре этот представитель сильного пола оказывался у ее ног.

Прошло какое-то время, и в жизни Нати произошло очень неприятное событие, повлекшее за собой значительные перемены в судьбе. Девушку неожиданно сразила сокрушительная по силе болезнь. Ее аппендикс сильно воспалился, и его прорвало. Благодаря воспаленному отростку слепой кишки Нати познакомилась с доктором по имени Орландо Фернандес-Феррер. Молодой врач, с первого взгляда безумно влюбившийся в полные совершенства внутренности Нати, предложил ей руку и сердце.

Она родила от него дочь, дав ей имя Натали.

Утомленная вечно сопутствующим ей неразделенным успехом, Нати почувствовала внутри себя неодолимую потребность поделиться удачей с другими. И она обратила взор своих прекрасных глаз в сторону несчастных жертв прогнившей республики. Она вступила в Лигу женщин Хосе Марти. Эта организация была проникнута духом антиимпериализма. Перед участницами Лиги стояла задача следовать заветам неисправимого романтика, борца и апостола, коим являлся Хосе Марти. Нати открыла для себя новую, неординарную личность. Это был Эдуардо Чибас, лидер Ортодоксальной партии. Нати увлеклась его идеями.

Чибас обвинил министра кубинского правительства в том, что тот пользуется государственными деньгами. Но в августе 1951 года во время радиотрансляции он признал свою несостоятельность в том, чтобы представить доказательства обвинений, брошенных в лицо правительству, и выстрелил себе в голову. Нати омыла свои руки в крови человека, который отказался жить с клеймом лжеца.

В то время, когда доктор Орландо изнемогал от любви к прекрасной Нати, Фидель ослепил очаровательную девушку по имени Мирта Диас Баларт. Семья прелестной девушки не была чужда политике. Ее дядя занимал пост министра внутренних дел.

Фидель и Мирта поженились. У них родился сын, названный Фиделито.

Не закончив учебу на юридическом факультете и не имея никакой специальности, Фидель бросился в различного рода коммерческие предприятия. Он пробовал разводить цыплят на крыше своего дома, продавал жареную рыбу на углу одной из улиц старого города. Все эти попытки не увенчались успехом.

И тогда он решил поставить свою предприимчивость на службу политике. Он сумел избавиться от стоящих на его пути соперников и, поднявшись на гребне волны, рожденной своевременными случайностями, сначала вышел в студенческие лидеры, а затем стал кандидатом на пост представителя Ортодоксальной партии, занять который страстно стремился брат Чибаса. У Фиделя была безупречная выправка и обворожительная дерзость.

Слухи о причастности к самоубийству Эдуардо Чибаса Фиделя Кастро, являвшегося одним из возможных преемников на пост лидера Ортодоксальной партии, не достигли ушей Нати. Она продолжала жить с непоколебимой верой в честность и порядочность представителей рода человеческого.

Фидель получил ключ, отправленный в конверте из бумаги верже, источающей тончайшие ароматы Arpege и Lanvin. Ключ, лежащий в конверте, был от одной из квартир, расположенных в квартале Ведадо. Этот ключ, преподнесенный с необыкновенной грацией и подкупающей искренностью, был предназначен для служения делу Ортодоксальной партии. Под письмом, сопровождающим необыкновенный подарок, стояла лодпись. Она принадлежала юной женщине по имени Нати Ревуэльта. Еще две копии ключа от своего жилища Нати отправила двум другим лидерам партии. Она не выделяла своим особым расположением никого из троих адресатов.

Нати часто забывала о том, что своей яркой красотой и неотразимым обаянием она доводила мужчин до предынфарктного состояния. И уж во всяком случае в данной ситуации она отводила себе роль анонимного борца за справедливость, а не прелестной красотки.

Вскоре после получения благоухающего конверта с ключом Фидель появился в доме у Нати. Он очень хорошо выглядел. На нем были безупречно выглаженные брюки с тщательно наведенными стрелками и его лучшая, накрахмаленная guayabera — нечто среднее между курткой и рубашкой из легкой ткани. Под guayabera у Фиделя висел амулет, которым его снабдила бабушка, надеясь таким образом уберечь внука от несчастий. После того как молодой человек подвергся крайне тщательному осмотру со стороны ясновидящей служанки, ему пришлось в качестве колючего довеска ощутить на себе холодный инквизиторский взгляд матери Нати. И только после этого строжайшего экзамена о его приходе было сообщено владелице ключа.

Как только Нати появилась в вестибюле и молодые люди взглянули друг на друга, они, словно пораженные ударом молнии, ослепли и оглохли. Они сразу же сблизились, сфокусировав весь мир друг на друге. Для нее эта связь прежде всего ассоциировалась с началом собственной политической деятельности, захватывающей и мятежной, как сама юность. Для него была притягательна сама Нати с ее молодостью и красотой. Он стоял перед храмом и жаждал в него войти. Нати пригласила его в свой теннисный клуб. Он пригласил ее на студенческую демонстрацию, которая должна была состояться Возле гаванского университета.

Фидель, разумеется, не пришел в теннисный клуб, поскольку клубы шли вразрез с его идеей о справедливом обществе. Свое присутствие там ему Казалось столь же неуместным, как появление в клубе его товарища Кукарачи, с которым они когда-то вместе торговали жареной рыбой. Дело в том, что Кукарача был черным, как уголь.

Что же касается Нати, то она ничуть не боялась участия в студенческой демонстрации. Для опасений не было ни малейшего основания. Нати была так же юна и хороша собой, как большинство студентбк. А одета она была намного лучше прелестных участниц демонстрации.

Там, среди толпы разбушевавшихся молодых людей, выступающих против расправы, происшедшей более полувека назад, Фидель и Нати встретились вновь. Их встреча произошла как будто случайно. Но волшебница-судьба нередко рядится в одежды совпадений. Фидель вел Нати через людской поток к импровизированной трибуне, где он произнес первую и, возможно, самую лучшую свою речь. Выступление Фиделя вскоре было прервано полицейскими, раздраженными чудовищным затором, возникшим на улице. Полицейских поддерживали водители машин, сигналя в знак протеста против нарушения движения.

Нати вернулась домой ночью, но ей не пришлось объясняться по поводу долгого отсутствия. Орландо был в это время на дежурстве в больнице, а маленькая Натали спала мирным сном, надежно охраняемым служанкой. Единственным человеком, который заметил свет решимости, льющийся из обычно ласковых глаз Нати, была кухарка Чуча. Но Чуча предпочла оставить без комментариев обнаруженные перемены в выражении прекрасных глаз молодой хозяйки.

* * *

Фульхенсио Батиста был стенографистом в армии, неся службу в ранге сержанта. Он заставил говорить о себе в середине тридцатых годов. Батиста распалил умы военной касты и стремительно продвинулся по службе. В 1940 году он был избран президентом и правил до 1944 года. Будучи армейским генералом, он топил в крови всякую гражданскую власть, истреблял без счета человеческие жизни. А в марте 1952 года Батиста совершил государственный переворот и объявил себя президентом Республики Куба. Весь остров почувствовал себя глубоко оскорбленным.

* * *

Эта ночь для Мирты была особенно тревожной. Ее муж сам назначал лекарства маленькому Фиделито. Результатом отцовской заботы явилось событие этой ночи, отмеченное следами трагедии: несчастный ребенок умирал на руках у матери, измученный бесконечными приступами рвоты и поноса. По счастливой случайности, Фидель оказался неподалеку. Вместе с ним был детский врач. Доктор сразу установил, что у ребенка сильнейшее отравление, причиной которого явился переизбыток витаминов в организме. По мнению отца, увеличенная доза витаминов должна была способствовать увеличению веса ребенка. Дело в том, что Фиделито родился очень хилым. Его вес был намного ниже нормального.

На следующий день врач нарушил профессиональную этику, пожаловавшись родственникам Мирты. Но ему не хватило силы убеждения, чтобы одержать полную победу над потревоженной гордостью, за которой эти люди обычно скрывали свое истинное отношение к неразумным поступкам Фиделя. В свою очередь, родственники Мирты не смогли убедить ее в том, что она живет в обстановке постоянной опасности.

* * *

После смерти знаменитого Чибаса Фидель, недавно вышедший в официальные партийные лидеры, решил перейти к активным действиям. Он организовал работу подпольных ячеек.

Город Сантьяго был избран Фиделем для первого его выступления. Гавана осталась обделенной по той простой причине, что Фидель не очень хорошо ее знал. Под видом занятий по военной подготовке, которые обычно проводились в конце недели, он собирался повести на взятие самой мощной крепости провинции группу военных, ничего не подозревающих о своем великом предназначении.

Нати была в курсе всех деталей плана атаки. Она сделала все от нее зависящее, чтобы этот план мог осуществиться. Нати продала все свои украшения, а деньги, вырученные от продажи, отдала мятежникам на покупку оружия. Кроме того, Нати было поручено распространить листовки в Гаване одновременно с началом атаки в Сантьяго.

Нати в какой-то мере лишилась чувства реальности. Находясь под чарами не только любовными, но и колдовскими, она готова была ради Фиделя пройти все мыслимые и немыслимые испытания. Приняв решение следовать за Фиделем повсюду, она написала своему мужу Орландо письмо, в котором признавалась в своей преступной любви. После этого признания жизнь всех ее домашних превратилась в ад.

А вот как разворачивались события в Сантьяго. Фидель, как всегда, забыл учесть человеческий фактор. В результате многие из тех, кому предстояло атаковать казарму, так и не поняли, что происходит. Участники штурма полагали, что занимаются военной подготовкой. Гаванцы заблудились в извилистых улочках Сантьяго. Действуя по недостаточно точному плану, они пошли на штурм казармы в то время, когда половина солдатни возвращалась с карнавала. Таким образом, повстанцы оказались между двух огней. Все закончилось беспорядочным бегством и резней. В возникшем хаосе трудно было отличить своих от чужих. Поскольку поражение не входило в план руководителей восстания, то его участники просто разбежались, как крысы.

Благодаря этому нашумевшему событию Фидель приобрел известность. В отличие от многих участников штурма казармы Монкада, он остался цел и невредим. Возможно, его хранили святые, которым поклонялась Лина. А может, в дело вмешались африканские фетиши его бабушки Доминги. Как только до родных Фиделя дошла тревожная весть, мать и бабушка сразу же принесли в жертву нескольких коз и кур. Вероятно, это тоже сыграло свою роль в судьбе главного организатора штурма Монкады. Не следует упускать из виду также тот факт, что Фидель был женат на племяннице министра внутренних дел. В итоге он был приговорен к не слишком строгому тюремному заключению на одном из островов.

За те два года, которые Фидель провел в заключении, Нати пережила самое настоящее раздвоение личности. Одна ее часть была в Гаване, с семьей, а вторая находилась рядом с узником. Нати хотела разделить с Фиделем все тяготы его тюремной жизни. Благодаря ее необыкновенным письмам, ведомый ее пылкой и нежной душой, он, строчка за строчкой, приближался к свободе. Она подробно описывала ему все события каждого дня и даже часа. Ее письма были наполнены цветами, запахами и движениями… В этих письмах присутствовали живые люди, а не жалкие упоминания о них… И все это было окутано романтическим идеализмом, мечтами о справедливом обществе, о человеке в этом обществе.

Она щедро одаривала вниманием осужденного мятежника, посылая ему книги и сладости.

Нати отправила письмо Лине, сразу же покорив ее материнское сердце. Она написала также Раулю, младшему брату Фиделя. Тот ответил на внимание «сестренки» нежными письмами. Наконец, она предложила свою помощь Мирте и ее малышу.

Нати стала доверенным лицом мятежников, их Принцессой.

Фидель отвечал ей страстными письмами. Он читал книги, полученные от Нати, отправляя ей свои комментарии к прочитанному. Заполняя чистые страницы мелкими буквами, он возносился до удивительных высот человеческого духа, а затем принимался мечтать о потайной дверце Нати, которую он ни разу не открыл, и отдавал себя во власть онанизма.

Они вели регулярную переписку. Это был своеобразный, ни на секунду не прерывающийся разговор. Казалось, что оба они находятся на необитаемом острове. Один из островитян поучает, а другой внимает, боясь пропустить хоть одно слово учителя. Этот остров мог внезапно отдать швартовы и отправиться в рискованное кругосветное плаванье, увозя с Собой и этих двоих, растянувшихся на траве, — его, неутомимо декламирующего, и ее, с обожанием вслушивающуюся в волшебные звуки Его голоса.

Фидель вел переписку также со своей супругой Миртой. Иногда он, утомленный эпистолярным искусством, делал копии своих манускриптов. Однажды вечером тюремный цензор, расшифровывающий с помощью лупы два экземпляра письма, спутал адреса. Не исключено, что он сделал это умышленно. В результате этой ошибки (если она являлась таковой) Мирта узнала, что у него есть другая женщина. Это открытие доставило Мирте немало страданий. Она чувствовала себя оскорбленной.

А Нати, получив письмо, предназначенное жене Фиделя, вернула его, даже не распечатав. Такова была ее месть.

Почти сразу же после условного освобождения Фидель получил развод. А Нати продолжала оставаться женой доктора Орландо, который не видел причин для развода в этой платоническо-идеологической любви.

После долгих месяцев эпистолярного неистовства любви Фидель причалил в уютную и надежную гавань ласковых рук и нежного взгляда Натали. Он, наконец, обрел пристанище в объятиях этой пламенной и преданной женщины и пообещал своей зеленоглазой звезде, проникшей теплыми лучами в его сердце, подарить ей все сияние, весь блеск и все величие земли, на которой им обоим довелось родиться и жить.

Они тайно встречались на квартире, снимаемой третьим лицом. Именно там, на этой квартире, однажды после полудня была зачата Алина.

Несколько месяцев спустя, во время ссылки в Мехико, Фидель узнал о беременности Нати, ответственность за которую пылкая возлюбленная с нежностью приписывала ему. У него были сомнения, и он назначил ей встречу в Нью-Йорке, надеясь на ее скорый прилет. Увы! Фидель не учел того, что беременная женщина — это не воздушный шар, который, расставшись с балластом, может легко подняться вверх.

Нати не приехала, и он почувствовал себя разочарованным и обманутым. Но разве можно было сомневаться в этой женщине, зная ее силу самопожертвования? Она бы, конечно, обязательно прилетела, если бы не была приговорена к абсолютному покою в связи с приближающимися родами.

Нати в самом деле была вынуждена бездействовать. Какой бы своенравной и норовистой ни была новая зарождающаяся жизнь, она все же не в силах была нарушить законы всемирного тяготения. Благодаря монументальной неподвижности и многочисленным подушкам эта новая жизнь пришла в мир в положенное время и в нормальном состоянии. Поток крови, более неистовый, устрашающий и опустошающий, чем само землятресение, оставил без сил двух женщин — маму и дочь. Это произошло 19 марта 1956 года.

* * *

На протяжении всех тех долгих месяцев, которые Нати провела в неподвижности, она ежедневно писала письма Фиделю. Письма шли беспрерывным потоком. Обычно они сопровождались газетными вырезками. Так Фидель узнавал об основных событиях, происходящих на Кубе. Нати стала его добровольным секретарем, политинформатором, стремясь, как и прежде, помогать ему.

Мог ли он после всех этих проявлений искренней любви сомневаться в ее чистосердечии? И тем не менее Фиделю требовались другие подтверждения. Он обратился за помощью к своей сводной сестре Лидии, прозванной Перфидией, то есть коварной. Эта женщина в свое время хорошо сориентировалась в обстановке и присоединилась к делу повстанцев. Сейчас Лидии Перфидии было поручено изучить все пятнышки и отметины на теле новорожденной.

Визит мужеподобной Лидии трудно было назвать дружеским. Но Нати встретила ее, как посланницу Неба.

— Как вы назвали малышку? — спросила Перфидия.

— Алиной. А-лина, в честь ее бабушки…

— Я могу увидеть девочку? Фидель попросил меня хорошенько на нее посмотреть.

— Конечно! Конечно же, можете! Тата Мерседес, принесите ребенка!

Лидия Перфидия приподняла левый рукав распашонки, в которую была одета малышка.

— По крайней мере, я вижу треугольник из трех родинок.

Затем. Лидия Перфидия перевернула младенца на животик, чтобы хорошо рассмотреть левую ножку.

— Вот это пятнышко под коленом! Эта малышка — Кастро! — торжественно объявила гостья.

Вместо того чтобы почувствовать себя глубоко оскорбленной, Нати испытывала совсем другие чувства. Ее признали, и она была признательна за это.

— А это подарки от Фиделя.

Мать получила что-то наподобие цирковых колец и браслет из мексиканского серебра. Дочери достались платиновые серьги с жемчужинами.

Нати чувствовала себя так, будто она получила признание богов Олимпа. Теперь, наконец, она могла спокойно отдохнуть.

* * *

Когда Фидель высадился с борта крохотной яхты на берег, где его поджидала смерть, едва ли не самым близким человеком для Нати стала мать Фиделя.

Лина отправилась в Гавану, чтобы познакомиться со своей внучкой. Сжав руку Нати, она сказала:

— Не бойся, девочка моя. Сегодня ночью мне явился апостол Яков на белом коне. Он сказал, что мой сын жив.

Успокоив таким образом Нати, она добавила:

— Я не уйду из этой жизни, не позаботившись о своей внучке. Я заложила бриллианты кассиру поместья в Биране. Они достанутся Алине.

Нати оправилась от родов так же быстро, как и от всех своих катастрофических заболеваний.

Вступая в конкуренцию с журналом «Life», она пыталась подсластить пребывание Фиделя в горах Сьерры-Маэстры, отправляя ему самые изысканные сладости. В роли посланницы иногда выступала мать Нати, Натика. Несмотря на презрительное отношение к этому «подонку общества», она поддерживала свою дочь в ее мнении о том, что у Алины должен быть отец. Впрочем, проблема отцовства остро не стояла, поскольку Орландо, прекрасно обо всем осведомленный, повел себя как истинный рыцарь и великодушно предложил зарегистрировать новорожденную на свое имя, во избежание возможных неприятностей для девочки в будущем. Подвергая свою жизнь опасности, Натика относила к подножию Сьерры-Маэстры деньги и горы шоколада. Несчастная женщина всегда была фаталисткой, покорной своей судьбе.

Фидель очень любил французские лакомства от Потена, самой знаменитой кондитерской Ведадо. С одинаковым обожанием он относился к шоколаду и литературе. Нати же получала от него в качестве сувениров стреляные гильзы.

Нати необходимо было отрешиться от реальной жизни, чтобы вынести все оскорбительные слухи об отцовстве ребенка и чтобы не думать о будущем, которое с трудом обрисовывалось. Ей нужно было потратить немало сил, чтобы не согнуться под тяжестью грусти, которую щедро сеяла вокруг нее любовь. Но именно благодаря этой любви она смогла пережить и грязные слухи, и тревожные мысли о будущем, и грусть, рожденную любовью.

Когда почти три года спустя Фидель вошел в Гавану с победой, убившей в нем всякое уважение к людям, он был уверен, что вся эта история осталась в далеком прошлом. Ребенок перестал быть символом любви. Он превратился в помеху, в живой упрек. Он породил у Фиделя комплекс вины. Если ключ, когда-то предложенный молодой красивой гаванкой, открывал перед Фиделем страну чудес, то этот ребенок, напротив, делал невозможным вход в эту прекрасную страну.

Я родилась странствующей душой и всегда таковой оставалась. Так что же так долго удерживало меня в Гаване? Почему я не покинула этот город намного раньше? Ответ на этот вопрос необыкновенно прост. Гавана была для меня тем городом, в котором хотелось бы прожить всю свою жизнь…

Со всех сторон к городу подступало море, и вместе с ним повсюду распространялся запах селитры, приводя в брожение воздух Гаваны. Поэтому этот город был вечно новым. Он всегда источал запах только что распиленной древесины, а его палитра красок дышала свежестью.

Город, напоенный солнцем и солью. Колдовской город. Он весь был пропитан дурманящими запахами. В нем всегда царила особая атмосфера. Его белые ночи опьяняли и сводили с ума. Я не знаю другого города в мире, который был бы настолько женственным, как Гавана.

В старом квартале Гаваны — с его каменными строениями, потемневшими от дыма и времени, с витражами, венчающими полумесяцами огромные окна зданий, с витыми решетками многочисленных балконов — кастильская мужественность скрывалась за изобилием изогнутых линий.

Приходя в старый квартал, этот пуп города, вы попадали во власть его черепичных крыш, деревянных обшивок и колонн, теней и узких мощеных улочек, которые уносили вас в тихую гавань сиесты. Ее одежды были окрашены в пастельные тона. Она ждала вас там, между колонн, под арками.

К тому времени, как просочиться в жилища горожан, воздух города терял свой экстравагантный, головокружительный колорит. В поисках этой потери кубинцы бросались в объятия ночной Гаваны. Они играли в домино, наслаждались свежестью, беседуя под арками. Они покупали устриц на углу улицы. Они вдыхали немыслимые запахи всех фруктов, которые создал Творец. Они услаждали себя ароматным кофе прямо здесь, под открытым небом. В воздухе парил дух суровой расточительности. Казалось, перед вами в любой момент мог непринужденно продефилировать какой-нибудь мулат из романа XIX века. Со скамейки Прадо вы могли наблюдать ход самой Истории.

Это был город-космополит, город радости, город веселья. У него была ночная жизнь, наполненная тайнами и любовью. Город был необычайно красив. Даже кварталы «нуворишей» выглядели элегантно. Гавана отличалась какой-то необыкновенной легкостью, простором и обилием света.

Как только Фидель пришел в Гавану, город стал на глазах меняться, уподобляясь женщине, которая в полном расцвете красоты и великолепия отдает себя во власть еще не появившихся морщин. Город начал безвременно стареть.

Вполне понятно, что многие люди поддались искусственно нагнетаемому возбуждению: некоторые политики постарались стряхнуть пепел сигары им на брюки. Но как грустно, как странно было видеть танки на бульваре Малекон! Эти громадные неповоротливые машины напоминали собой каких-то страшных, безобразных животных, пришедших к нам из другого времени. При виде их хотелось спрятаться, забиться куда-нибудь подальше. Но страшнее танков были люди. За какие-нибудь сутки они поменяли свой радостный смех на разрушительную ярость. Фидель превратил их в истериков. Менее чем за два дня в городе не осталось ни одного отеля в приличном состоянии, ни одного неразбитого стекла, ни одной целой машины. Все, что Фидель называл в своих торжественных речах «символами тирании», было разбито, разрушено, изгажено, уничтожено.

Все революции похожи друг на друга, как близнецы.

Часть первая

Меня окрестили Хосе, как будто просто Алины было недостаточно. Мое появление на свет не было предвещено никакими знамениями свыше. Я не могу похвастаться никакой интригующей предысторией.

Я была кротким, необыкновенно тихим ребенком. Я не изводила истошными криками и воплями окружающих. И тем не менее, едва появившись на свет, я каким-то образом умудрялась настраивать людей против себя. Начиная с самого раннего детства, я регулярно получала от жизни оплеухи за эту свою странную способность.

Лежа в своей благоухающей уютной колыбельке, заботливо завернутая в белоснежные пеленки, я отравляла существование Таты Мерседес. Она, моя ванильно-коричная эбонитовая статуя, проводила возле меня бессонные ночи. Моя Тата была моим утешением в жизни. Я любила ее грустные колыбельные песни, состоящие не только из голоса и мелодии, но и из цвета. Голубые колыбельные моей Таты сопровождали меня всю мою жизнь. Они вносили порядок в неразбериху и отодвигали куда-то за горизонт все мои печали.

Моя Тата не любила рассказывать истории. И людей она тоже не любила. Она взрастила меня, с нежностью насыщая своей мощной энергетикой молоко, которое я пила из бутылочки.

Моя мать была Феей. Феи всегда таинственны и очень отдалены от нас, простых смертных. Когда они исчезают, то вместе с ними уходит и чудо. Настоящие Феи всегда очень капризны.

Моя Фея влюбилась в паршивую овцу. В глазах высшего кубинского общества это был поступок в высшей степени неразумный, а посему непростительный.

Когда моя Фея оставляла меня, я находила утешение в соске, которую исступленно терзал мой рот. А еще я в знак протеста методично разрывала кружева на своих рубашках. Когда же моя Фея подходила ко мне и смотрела на меня своими огромными изумрудами, сияющими, словно в лихорадке, я начинала тихонько покашливать.

В то время моим папой был доктор Орландо. У него была такая же белая блузка, как у Таты, но только без складок. Он был волшебником, специализирующимся в области человеческих сердец. Когда он говорил о своей профессии, то часто употреблял непонятное слово «кардио». У моего тогдашнего папы был выпуклый, как у дельфина, лоб.

Когда он в конце дня возвращался домой, то всегда наклонялся, чтобы обнять меня. При этом над его головой возникал нимб от солнечных лучей, проникающих через стекло.

У него была своя «консультация» на первом этаже дома. Именно там он занимался починкой человеческих сердец. Благодаря этому человеку я стала поклоняться великой богине, которую в миру называют медициной. Пользуясь лампами дневного света, доктор Орландо открыл моим глазам картину пульсирующей магии жизни. Он показал мне тонкий и хрупкий узор человеческих ребер. Сам Творец доверил свои великие тайны этому человеку.

Моя сестра Натали была любимицей доктора Орландо. Она была очень странной девочкой. Моя сестра плакала во сне. Улыбка редко появлялась на ее лице. Она оставалась грустной даже по воскресеньям, когда все собирались за столом под люстрой баккарского хрусталя, похожей на паука, роняющего тысячи хрустальных слезинок.

Единственное, что могло утешить Натали и доставить ей истинную радость, — это ее походы с отцом в больницу во время его ночных дежурств. Но ее туда обычно не брали:

— Тебе туда нельзя, потому что вход детям и собакам запрещен.

Чуча была нашей кухаркой. У нее была черная, лакированная кожа с множеством крохотных бородавок. Вся Чуча была разукрашена лентами, а прическа ее состояла из множества маленьких узелков, покрытых сеткой для волос. Чуча объясняла, что на голове у нее вовсе не волосы, а черный упругий мох, как у всех ее соплеменниц. Она убаюкивала меня в грустном голубом кресле и прижимала к своей груди, щедро источающей благородный кисло-сладкий запах пота, сигар и лука. Чуча обожала сказки, называя их «patakines». Она заселяла свои «patakines» всеми известными ей сказочными и книжными героями. Ей ничего не стоило устроить встречу персонажей сказок Шарля Перро и героев сказок народов Африки. Свои повествования она сопровождала оглушительными взрывами заразительного смеха.

— В лесу Элега показывал дорогу Красной Шапочке. Бабушку Красной Шапочки зовут Йанса. Она умерла. А Огун — это воин. Он убил волка, — рассказывала мне моя Чуча.

* * *

Она прижимала меня к черно-белому шелковому платью и громко напевала: «Лала! Лала!», не утруждая себя объяснениями по поводу того, что обозначает это ее «лала». Это черно-белое платье принадлежало моей бабушке Натике, Фее сада. Она поила цветы.

Лала Натика приходила к нам каждый день в одно и то же время. Она раздавала слугам распоряжения, затем обедала и затем позволяла себе немного вздремнуть. Ее короткий сон прерывался боем часов. Бабушка вскакивала с кресла, переодевалась в свою белую униформу, усеянную черными цветами, и шла в сад. Там она высаживала в землю рассаду, сеяла семена, делала прививки растениям, совершенно не считаясь ни с временами года, ни со здравым смыслом. Проходило какое-то время, и все посеянное, высаженное и привитое начинало буйствовать и метаться, полностью выйдя из-под контроля Феи. Подданные Волшебницы вели себя, как бунтовщики. Наверное, руки моей Феи Натики не слишком хорошо были приспособлены для работы в саду.

Моя бабушка любила людей. Но вот меня, кажется, не очень любила.

* * *

Похоже, Лала Натика здорово просчиталась, когда много лет назад впустила в дом одного человека.

Было около пяти часов вечера, когда раздался звонок, и Чуча, посмотрев в дверной глазок, затараторила:

— Мадам Натика! Не заставляйте меня открывать дверь! И сами не открывайте! Там сам дьявол!

Но Господь не сподобил Фею Натику даром ясновидения. К тому же она не любила получать распоряжения от слуг. А поэтому она открыла дверь и впустила мужчину, одетого во все белое. Его накрахмаленная guayabera слепила своей безупречной белизной. Единственное, что произвело неприятное впечатление на Натику, был тяжелый дряблый подбородок. По мнению Лалы, такие подбородки обычно бывают у порочных людей. Фея полагала, что Христос носил бороду, чтобы спрятать такой же подбородок.

— Я ищу Нати Ревуэльту. Она живет здесь?

— А у вас, вероятно, нет ни имени, ни фамилии? Ну и нравы у современной молодежи!

Много лет спустя она говорила эти же слова моим друзьям.

* * *

Я была богата, как Крез. У меня были Феи, борзые в саду, огромный дом, лестница, от которой уставали мои маленькие ножки, комнаты, террасы, цветущий сад, Тата и Чуча.

Я не знала забот и огорчений. Правда, иногда атмосфера в доме накалялась, и тогда мне становилось трудно дышать. Это было в те минуты, когда глаза у людей делались маленькими и колючими и когда эти люди кричали на прекраснейшую из Фей. После крика Фея исчезала и не давалась никому в руки. Кажется, она была замешана в «революционных» делах.

И вдруг однажды утром все изменилось. Я это очень хорошо помню. Нахлобучив на голову свою любимую легионерскую кепку, я увлеченно грызла пластмассовую кость и смотрела телевизор. И вдруг с экрана исчезли мои любимые куклы, и вместе с криком «Да здравствует свободная Куба!» экран заполнили заросшие волосами мужчины. Их, этих бородачей, было очень много. Они гроздьями висели на огромных неповоротливых машинах, наводящих страх своим видом и громящих все вокруг. Эти ужасные машины назывались танками «Шерман», а бородатых людей звали повстанцами.

В руках бородатые дяди держали палки. Одеты они были в униформу цвета обожженной травы. Поверх одежды висели огромные колье из каких-то семян. Когда моя Чуча колдовала, то вместе с водкой и сигарами она использовала зерна, очень похожие на эти семена.

Женщины осыпали повстанцев цветами.

Все это происходило в январе 1959 года. И все это называлось триумфом Революции. Он длился до тех пор, пока самый главный бородатый дядя не начал говорить. Он говорил очень долго. До тех пор, пока не потерял голос.

Дональд, его племянники и мышка Микито исчезли с экрана телевизора. Их место почти на сорок лет заняли бородатые дяди.

В этом году не было празднования Нового года, потому что Фея отменила все праздники «из чувства солидарности», как она выразилась. По этой же причине не было и Праздника Королей. Вообще, теперь не было ничего, кроме бородатых мужчин, вроде тех, что пришли к нам в дом однажды вечером.

В этот раз меня достала из кроватки не Тата, как обычно, а сама Фея. Она принесла меня в комнату с плетеной мебелью и опустила на пол. Я сразу же попала в густую пелену табачного дыма. Где-то там, за голубым зловонным облаком, возвышался начальник бородатых. Его звали Фидель Вива Фидель. Так кричали женщины в толпе, когда он проезжал мимо в своем отвратительном танке. Бородач опустился на корточки и стал внимательно меня рассматривать.

— Похожа на маленького барашка. Иди ко мне, маленький барашек, — сказал он, протягивая мне коробку.

Там, в коробке, лежала кукла. Она была одета в зеленую униформу, как и этот бородатый дядя. На плечах у нее были черные и красные звезды, на голове — кепи, на ногах — большие ботинки. И, что меня особенно удивило, у нее была такая же борода, как у нашего гостя.

Впервые в жизни мне не понравился подарок. И тогда я схватила куклу и стала вырывать у нее бороду, чтобы моя новая игрушка стала похожа не на бородатого дядю, а на маленького красивого ребенка. Кто-то крикнул:

— Это кощунство!

Сначала Тата тщательно протерла мою кожу португальской водой, чтобы избавить меня от отвратительного табачного запаха, а потом долго убаюкивала и пела свою грустную голубую колыбельную. ...