Розанна Браун Песнь призраков и руин

Roseanne A. Brown

A Song of Wraiths and Ruin

© 2020 by Roseanne A. Brown

© А. Анастасьев, перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

Посвящается маме, папе и всем чернокожим детям, которые когда-нибудь сомневались, достаточно ли они хороши для этого мира.

Вполне!

От автора

Пожалуйста, обратите внимание: эта книга содержит сцены умеренного самочленовредительства (в воображении), насилия в рамках фэнтези, эмоциональных и физических издевательств, смерти родителей героев, а также животных. Я старалась подойти к этим темам со всей возможной чуткостью, но если вам кажется, что такого рода сцены могут вызвать у вас слишком тяжелые чувства, – будьте осторожны.

1. Малик

– Абраа! Абраа! Придите и внемлите – начинаю рассказ!

Голос сказительницы из числа гриотов^[1] звенел в раскаленном воздухе пустыни, оглашая загоны для осликов и богато украшенные караваны, которые расположились палаточным лагерем перед Западными воротами города-государства Зиран. Инстинктивно Малик вытянулся на этот зов и крепче сжал ремень дорожной сумы у себя на груди.

Лицо сказительницы – крупной, дородной женщины ростом ниже Малика почти на голову – осклабилось в широкой, обнажавшей зубы улыбке. На каждом дюйме ее темно-коричневой кожи вились татуировки цвета слоновой кости. Значения символов, в которые они сплетались, Малик не знал.

– Абраа! Абраа! Собирайтесь, придите и внемлите – начинаю рассказ!

Вскоре к этим выкрикам прибавилась мерная дробь джембе^[2], и уже через несколько минут под баобабом, где стояла рассказчица, собралась толпа. Для рассказа подошло лучшее время, когда сумерки встречаются с ночью: последние солнечные лучи еще окрашивают небосклон, а мир под ним погружается во тьму. Люди расселись кто куда – на перевернутые клети, между изношенных телег, и все поминутно бросали взгляды на небо, ожидая, не появится ли там Комета Баии, хотя до ее прибытия – и, значит, начала Праздника Солнцестоя – оставалось еще много часов.

Раздался третий призыв сказительницы, и Малик сделал шаг по направлению к ней. Затем еще один. Когда зиранцы захватили его родные места в Эшранских горах, гриоты ушли первыми, но те немногие, что остались, затронули сердце Малика. Послушаешь такого сказителя – и перед тобой открывается целый новый мир, где великие герои вместе с духами танцуют на небесных путях и боги одним движением запястья воздвигают и оживляют могучие горы. Все естество Малика, казалось, само собой, помимо его воли, словно в трансе, тянулось вперед, на соблазнительный голос рассказчицы.

Вместе с сестрами юноша два месяца провел в пути по Оджубайской пустыне, где не слышал ничего, кроме скрипа фальшивого днища повозки, под которым они прятались, завываний ветра в песках и тихих стонов товарищей по несчастью – таких же беженцев. Вреда не будет, если теперь он послушает один – всего один рассказ, если хоть на несколько минут отвлечется, забудет, что больше нет родного дома, что некуда вернуться, что негде…

– Малик, назад! Берегись!

Чья-то сильная рука схватила его за воротник, и он невольно сделал шаг назад. Буквально в следующий миг на то место, где юноша только что стоял, опустилась нога, покрытая грубой кожей, размером с небольшую корову. Гигантская тень скользнула по лицу Малика – мимо, разбрасывая с каждым грохочущим шагом волны песка и камешков, неуклюже проковыляло чипекве^[3].

Истории о чипекве он слышал еще в раннем детстве, но все же не представлял себе истинных колоссальных размеров этих существ. Их специально разводили для охоты на слонов в саванне, и, в чем он теперь убедился, серебристой «бронированной» макушкой это чудище легко пробило бы крышу усадьбы у них на старой ферме, а острый рог на окончании носа размерами едва ли не превосходил его самого, от головы до пят.

– Тебе что, жизнь надоела? – рявкнула старшая сестра Лейла, когда тень чипекве наконец ушла дальше вместе с ее обладателем, и уставилась на брата поверх своей искривленной переносицы. – Смотри, куда идешь!

Реальный мир стал потихоньку вливаться в глаза и уши Малика словно каплями из ржавого рукомойника, и волшебный зов сказительницы потонул в хриплых криках караванщиков, понукавших свой тягловый скот, в напевах музыкантов, уже потчевавших публику мелодичными байками о Солнцестоях былых времен, и прочих звуках палаточного лагеря. Несколько зевак остановились поглазеть на юного дурня, который так замечтался, что чуть не позволил себя затоптать, и под тяжестью этих насмешливых взглядов лицо Малика залилось краской. Он натянул потертый кожаный ремень от сумы, и тот до боли впился ему в кисть. Противные тени всё плясали и плясали в уголках глаз: парень зажмурился так, что в голове зашумело.

– Прости, – тихо пробормотал он.

Тут из-за Лейлиной спины высунулась маленькая головка в облаке жестких темных кудрей.

– Нет, вы его видели?! – Рот младшей сестры Нади был всё еще раскрытым от изумления. – Оно же… Да в нем, наверное, миллион метров! Оно что, тоже пришло на Солнцестой? А погладить его можно?

– Ну, надо думать, все, кто оказался на Солнцестое, пришли на Солнцестой. А прикасаться руками нельзя ни к чему и ни к кому, – отрезала Лейла и опять повернулась к Малику: – А ты лучше всех должен понимать, что не стоит витать в облаках.

Юноша снова сжал ремень. Его старшей сестрице смысла нет и пытаться объяснить, что такое зов сказителя и какую власть он имеет над его сердцем. Малик сызмальства был мечтательным, Лейла всегда опиралась на логику и расчет. Что и говорить, под разными углами смотрят они на мир.

– Прости, – повторил Малик, твердо уставившись в землю. Оттуда на него «взирали» измятые сандалии и выгоревшие на солнце ступни, покрытые волдырями от многомесячных скитаний в обуви, для таких скитаний вовсе не предназначенной.

– О, Патуо благословенный, дай мне сил! Таскать за собой вас двоих – все равно что пару безголовых цыплят пасти!

Малик поморщился. Если Лейла поминает своего божественного покровителя, значит, она здорово разозлилась.

Лейла протянула Малику левую ладонь с сияющей эмблемой Лунной Сизигии^[4].

– Ну, пошли. Пока на тебя слон ненароком не уселся.

Надя хихикнула. Малик вспыхнул от этого замечания, но послушно взял старшую сестру за руку, а другую протянул младшей. Надя тут же за нее ухватилась.

И они двинулись сквозь толпу в десятки тысяч человек, явившихся в Зиран на Солнцестой. В лагерь за городскими стенами беженцы стекались сотнями, и каждый день дюжинами прибывали новые – так что очередные трое, пусть даже юные и без взрослых, не привлекали особого внимания.

– Солнцестой афешийя! Солнцестой афешийя!

Отовсюду, не умолкая, неслись возгласы и славословия на языке более древнем, чем сам Зиран. Через несколько часов на экран ночного неба ворвется – и останется там на целую неделю – великая комета, названная в честь первой зиранской султанши. Ее появление знаменует конец текущей эпохи и начало новой. Семь дней народ будет отмечать это событие, известное под названием Солнцестой; и семь победителей – от каждого из семи Божественных покровителей по одному – должны пройти три испытания. Они выявят победителя победителей, который от имени своего Бога станет править наступающей эпохой.

«Представь: это как если бы все празднества, и все маскарады, и все карнавалы мира проходили одновременно в одном месте, – сказала как-то Малику Нана. И хотя сейчас бабушка находилась в каком-то отдаленном лагере беженцев, за сотни километров от него, он почти физически чувствовал на щеках тепло ее натруженных, сморщенных коричневых рук и видел черные глаза, светящиеся знанием, постичь которое ему вряд ли суждено. – Но даже если представить себе это, все представления – ничто в сравнении с одним часом, проведенным в гуще Солнцестоя».

Лейла шла не особенно быстро, но все равно уже через несколько минут по спине Малика вовсю струился пот, а дыхание сбилось. Долгие странствия оставили от его и без того изможденного тела, можно сказать, один остов, и теперь, под неумолимым солнцем пустыни, с каждым шагом пурпурно-зеленые пятна всё сильнее расплывались и плясали перед его глазами.

Путь их лежал к шести одинаковым деревянным помостам, установленным на широкой расчищенной площадке, – там зиранские стражники и воины проверяли каждого, кто направлялся в город. Все помосты были вдвое больше обычных караванных повозок. Купцы, беженцы и просто путешественники толпились вокруг них, стремясь миновать пропускные пункты, привлекая к себе как можно меньше внимания.

– Купцы и группы по пять человек и больше – направо! Частные лица и группы меньше четырех – налево! – возглашал один из стражников.

Зиранских воинов в характерных серебристо-бордовых доспехах вокруг него кружило предостаточно, однако Дозорных Малик среди них не видел. Отлично – когда поблизости нет элиты зиранских войск, это всегда к лучшему.

Парень задрал голову и посмотрел на город впереди. Размеров Зирана, в отличие от размеров чипекве, народная молва не преуменьшила. Внешняя стена простиралась вдаль, покуда хватало глаз, лишь у самой линии горизонта постепенно превращаясь в подобие сверкающего миража. Семь древних крепостных уровней из песчаника и саманного кирпича возвышались над жалким палаточным лагерем. Западные ворота зияли в массиве красного кирпича огромной подковообразной пастью.

Чтобы получить от прибывающих побольше монет, многочисленные продавцы всякого добра устанавливали вдоль дороги в город свои прилавки и наперебой надсадно соблазняли проходящих мимо предложениями – одно заманчивей другого. Товары на всякий вкус так и сыпались из их «закромов»: эбонитовые молитвенные статуэтки Великой Матери и семи Божественных покровителей, роги из слоновой кости, в которые трубить можно громче слона, оглушительно звенящие амулеты от недружественных духов и темного народца… Впрочем, эти последние изделия посетители, напиравшие на торговые места, если и смотрели, почти не покупали; всякому ребенку понятно: сверхъестественных существ, известных под собирательным прозвищем «темного народца», не существует, это всё персонажи ночных страшилок, не более. Малик по своему опыту знал: «колдовство» и «чары» ни на кого не действуют, а зачастую и вызывают на коже самого «колдуна» позеленение и зуд.

Мысль о темном народце, впрочем, заставила парня лишний раз оглянуться через плечо – на всякий случай, но позади никого, кроме людей, конечно, не оказалось. Ну что ж такое… Надо ему наконец расслабиться и прекратить это ребячество: вести себя так, словно воображаемая «нечистая сила» готова напасть на него в любую минуту. Сейчас важнее всего пробраться в Зиран по поддельным пропускам, которые лежат в его суме. Потом они с Лейлой найдут какую-нибудь работу – на Солнцестой всегда открываются тысячи вакансий – и заработают денег на новые поддельные пропуска, уже для мамы и Наны.

А что, если не получится?

От этой мысли у Малика перехватило дыхание, и тени в уголках глаз заплясали снова. Мир перед глазами опять начал расплываться. Он опустил веки и принялся повторять мантру, которой мать научила его много лет назад, когда приступы паники явились ему впервые.

Дышать. Ощущать момент. Твердо стоять на земле.

Они ведь не привлекали к себе ничьего внимания, ни на кого не поднимали глаз, ни с кем не заговаривали. Значит, все должно быть в порядке. Это просто толпа. Она его не убьет, не покалечит. Это ничего, что ладони стали липкими от пота, а сердце рвется прочь из груди.

– Эй! – Надя свободной рукой потянула Малика за штанину и указала пальцем на тряпичную козу, чья голова торчала из-под ее собственной выцветшей джеллабы^[5]. – Геге спрашивает: если в следующий раз чипекве тебя все-таки раздавит, твой мешок достанется мне?

Малик, преодолевая бурлящий в поджилках страх, улыбнулся:

– Геге плохо на тебя влияет. Не слушай ее.

– Геге так и знала, что ты это скажешь, – вздохнула Надя с той всепоглощающей серьезностью, на какую способны только шестилетки, и брат рассмеялся, чувствуя, как к нему, разливаясь в крови благодатным потоком, возвращается спокойствие. У него есть две сестренки, две девчонки. Их никому не разъединить. Что бы ни случилось – пока они вместе, все будет хорошо.

Троица встала в очередь за какой-то женщиной, у которой на голове помещалось сразу несколько корзин, набитых папайей. Только здесь Лейла позволила себе отпустить руку Малика.

– Ну, вот и пришли. Теперь ждем.

Ждать, однако, предстояло долго. Весь палаточный лагерь бурлил энергией, но очереди двигались убийственно медленно. Несколько небольших компаний перед ними даже принялись располагаться на ночлег, видимо, не надеясь достигнуть цели сегодня.

Надя сморщила носик:

– А можно мне сходить посмотреть, что продают?

– Нет.

– Но до нас очередь не дойдет и до утра!

– Я сказала – нет.

Девочка надула щеки. Малик понял – назревает истерика. Конечно, Лейла старается как лучше, но общение с малышами – не ее конек. Поэтому он наклонился – так, чтобы их с Надей глаза оказались на одном уровне, и указал пальцем на Внешнюю стену:

– Видишь, вон там?

Сестренка задрала голову:

– Где?

– Во-он там, на вершине самой высокой башни?

По случаю Солнцестоя власти города решили украсить даже суровую Внешнюю стену. Со всех ее башен свисали стяги с изображениями семи божеств-покровителей, одного за другим: начиная с Гьяты-Львицы, управляющей Солнечной Сизигией, и заканчивая Зайчихой-Аданко, повелительницей Сизигии Жизни, покровительницей Малика.

Каждый покровитель управлял «своим» днем недели, и когда рождались дети, повитухи сразу вырезали на их левых ладонях эмблему соответствующего бога, чтобы люди знали и никогда не забывали свои Сизигии. Считалось, что Сизигия человека определяет все основные обстоятельства его жизни. Всю судьбу – начиная от работы, к которой он наиболее приспособлен, до выбора супруга, с которым предстоит провести свой век.

Надя с открытым ртом уставилась на знамя Солнечной Сизигии.

– Это же моя эмблема!

– Точно, – подтвердил Малик. – Гьята следит за всеми, кто родился под знаком Солнца. Ей же надо выбирать следующего Солнечного победителя. Так вот, если ты будешь реветь, она тебя не выберет.

– Я не буду! – Надя подобрала с земли палочку и изо всех сил замахала ею в воздухе. – А когда Гьята назначит меня победителем, я поселюсь во дворце вместе с султаншей и смогу есть все, что захочу и когда захочу, и еще попрошу принцессу Карину, чтобы она издала закон и запретила все очереди в мире!

– Сомневаюсь, что законы издает принцесса.

В ответ Надя опять надула щеки, и Малик снова, уже в который раз, отметил про себя, как они с ней похожи. Одинаково отчаянно жесткие черные волосы, которые не берет ни одна расческа, рыжевато-коричневый оттенок кожи, широченные темные глаза, вечно глядящие на мир с каким-то изумлением – независимо от настроения владельца. Папа говорил: «Как у совы в лунную ночь…» На долю секунды Малика вдруг охватила такая тоска по отцу, что прервалось дыхание.

– Ну, а вот ты, если бы встретил принцессу, что бы сделал? – допытывалась Надя.

Что бы он сделал, если бы встретил принцессу Карину? Малик усилием воли отбросил горькие мысли о пропавшем родителе и задумался над этим вопросом.

Преимуществом положения одного из семерых победителей Солнцестоя было право проживания во дворце правителей – на все время праздника. Малик никогда не признался бы в этом открыто, но раз-другой ему приходилось фантазировать, каково это – вот становишься ты победителем, представляешь свою Сизигию, можно сказать, перед всем миром… Но что толку в пустых мечтах – эшранцев не избирали для этой роли с тех самых пор, как Зиран покорил их, а это случилось более двухсот пятидесяти лет назад.

Кроме того, в народе принцессу Карину Алахари считали ветреной, непостоянной, безответственной девчонкой, которая к тому же стала наследницей престола только потому, что старшая ее сестра погибла при пожаре – с тех пор прошло почти десять лет. В общем, принцесса она или нет, с подобной личностью Малику не хотелось иметь никакого дела.

– Мне кажется, мы бы с ней не поладили, – произнес он наконец.

– Потому что ты зануда, – фыркнула Надя, ткнула брата кулачком в живот, и тот упал на землю, картинно корчась от боли.

– Ай! Сдаюсь! Пощады! – возопил он. – Может, если я расскажу тебе историю, ты согласишься сохранить мне жизнь?

– Я уже слышала все твои истории.

Малик откинул кудри с глаз сестры. Она всегда казалась слишком маленькой и хрупкой для своего возраста, а теперь, после долгих месяцев недоедания, стала такой «прозрачной», что Малик иногда боялся, как бы ее порывом ветра не унесло.

– И о маленькой девочке на Луне слышала?

Надя опять разинула рот:

– А на Луне есть маленькая девочка?

Малик кивнул, придав лицу выражение комичной серьезности.

– Конечно. Ее туда отправил старший брат за то, что она все время дулась.

Последнее сообщение он подкрепил щелчком по Надиному носу, в ответ на который прозвучало что-то вроде возмущенного хихиканья. Именно Малику пришлось с ранних пор взять на себя заботу о младшей сестренке – ведь папа ушел через год после ее рождения, а маме, Нане и Лейле приходилось работать в поле. Конечно, он успел узнать ее как никто в этом мире. И, уж конечно, знал: как и он сам, она все сокровища мира отдаст за интересную историю. В повозке Малик всю дорогу день за днем развлекал Надю старыми сказками с одной и той же главной героиней – Плутоватой Гиеной, а когда сюжеты про нее закончились, стал сочинять свои, на основе легенд и преданий, впитанных им, казалось, с молоком матери.

Он сплетал и сплетал новые истории, пока в горле не пересыхало – все, что угодно, лишь бы не дать Наде затосковать, сломаться под тем грузом, который на всех них навалился.

Малик поднял глаза и уже не в первый раз поразился чудесному величию Зирана. Хотя Эшранские горы уже давно вошли в его владения, лишь немногим их жителям до сих пор выпадало увидеть этот достославный город. Пропуска стоили слишком дорого, выдавали их слишком скупо и неохотно, и все это не считая опасностей, поджидавших любого в пути через Оджубай. Получалось, что, хотя Зиран контролировал все мелочи эшранской жизни, вплоть до того, в какой деревне кому селиться, сам он отнюдь не собирался радовать своими красотами и благами земляков Малика или раскрывать для них свои возможности.

Но все же они добрались. После бесконечных мучительных ночей, проведенных с сестрами под гнилыми покрывалами под завывание колючих ветров и горестные стоны людей, низведенных до положения скота, невзирая на раздирающий душу страх погибнуть и никогда больше не увидеть родных мест, они стоят у ворот величайшего города в мире… Все оказалось не напрасно.

Причем вокруг ни намека на тех страшных… существ, которые причиняли им столько мучений раньше, в Обуре.

Всё позади. Они в безопасности.

Поток мыслей Малика прервали кутерьма и шум из параллельной очереди слева – там на помост въехала потрепанная кибитка-развалюха, запряженная облезлым ослом. Управлявший ею старик передал стопку бумаг дежурному воину для проверки. Из-за спины погонщика опасливо выглядывали многочисленные члены его семьи. У Малика похолодело в груди – на борту кибитки он различил до боли знакомые символы: геометрические узоры явно эшранского происхождения.

Воин с подчеркнутой тщательностью принялся рыться в стопке. Затем вдруг замахнулся рукоятью меча и сильно стукнул ею по лысому черепу старика:

– Эшранцам вход воспрещен! Хоть с бумажками, хоть без!

Эшранцам вход воспрещен. Земля будто разверзлась под ногами, и Малику стоило огромных трудов не упасть ничком. Им-то что, в общем… В пропусках черным по белому указано – брат и две сестры из Талафри – города в самых ближних зиранских окрестностях. В них ничто не должно выдать жителей Эшры. Только если акцент…

Окрестный воздух огласился воплями несчастной семьи. Воины подняли обмякшее стариково тело и оттащили его от пропускного пункта вместе с кибиткой. В создавшейся сумятице никто, казалось, не заметил, как из нее на иссушенную землю вывалилась одна худенькая фигурка – мальчик никак не старше Нади. В пылу борьбы за освободившееся место в очереди ни одна живая душа не обратила на него внимания. Сердце Малика чуть не разорвалось на части.

Что, если бы на месте этого мальчика оказалась Надя? Что, если бы она вот так же лежала в грязи, беспомощная, когда всем вокруг плевать? От одной этой мысли грудь Малика свело болезненным спазмом. Как завороженный, он не спускал с мальчика глаз.

Лейла, проследив за его взглядом, сдвинула брови:

– Не смей!

Но ее брата было уже не удержать. В следующую секунду он схватил ребенка под мышки и поставил на ноги.

– Как ты? Цел? – спросил Малик, бегло осматривая щуплое тельце на предмет повреждений.

Мальчонка поднял на него глаза – пустые, глубоко запавшие на покрытом ссадинами лице. В их темной глубине Малик как будто узрел отражение собственных мыслей.

Затем ребенок с быстротою молнии, одним стремительным движением через Маликову голову, стащил с его плеча суму и нырнул в толпу. Малик застыл на месте на несколько секунд, не в силах и шевельнуться – только тупо смотрел с открытым ртом на то место, где только что стоял маленький воришка.

– Эй!

Но уже в следующую секунду, досадуя на свою проклятую наивность и сентиментальность, он сделал то, что давалось ему с раннего детства лучше всего.

Он побежал.

2. Карина

«Танцующий Тюлень» был значительно более ветхим, грязным и затхлым, чем могло себе позволить заведение такого рода. Тяжелый слой пыли и сажи покрывал как все его поверхности от пола до потолка, так и персонал с головы до пят. Впрочем, еду здесь подавали отменную, а программа развлечений пользовались еще бо́льшим успехом – именно она и завлекла сегодня Карину в этот трактир, что у самой Внешней стены Зирана.

Амината, пришедшая с нею, явно была не в духе, но принцесса этого не замечала: она не сводила глаз с исполнителя, безраздельно завладевшего вниманием толпы. Коренастый, дородный певец-сказитель играл на уде^[6]. Усы его были завиты так искусно и безупречно, что не оставалось сомнений: они наклеены. Впрочем, искусством своим он владел прекрасно и, судя по тому, как легко и непринужденно держался на сцене, расположенной в центре зала, прекрасно отдавал себе в этом отчет.

Публика состояла преимущественно из приезжих и купцов с глубокими морщинами на лицах от многолетних странствий по безжалостным дорогам пустынь. В гомоне трактира Карина распознала и кенсийский язык арквазианцев – жителей густых лесов к северу от Оджубая, и тхогу – наречие Восточных Болотистых Саванн; время от времени они подзывали забитых, испуганных прислужников из числа эшранцев зычным окликом на дараджатском. В общем, в этот вечерний час тут собрались представители всех народов и оконечностей континента Сонанде.

Впрочем, к большому счастью, никто из них не мог узнать Карину.

Рассевшись на низких подушках у столов, уставленных блюдами с густым бобовым рагу и дымящимися кусками баранины, зрители забрасывали исполнителя заказами – один похабнее другого – и нестройно подпевали каждой новой импровизации. Свойство Солнцестоя – сильно облегчать кошельки даже самых отчаянных скупердяев, и большинство посетителей «Танцующего Тюленя» уже опорожняли кто третью, а кто и четвертую чашу за вечер – притом что даже еще не наступил закат.

В какой-то момент музыкант поймал на себе взгляд Карины и ухмыльнулся. Принцесса склонила голову набок и посмотрела на него с выражением ангельской невинности, резко контрастировавшим с бесстыдством, засветившимся в глазах мужчины.

– Ну что, так и будешь торчать тут красавчик-красавчиком или споешь наконец что-нибудь сто́ящее? – с вызовом поинтересовалась она.

В ответ аудитория взорвалась новыми воплями и хохотом. Смуглые щеки исполнителя залила краска. Несмотря на свое весьма антисанитарное убранство, «Танцующий Тюлень» принадлежал к числу самых почитаемых и ценимых публикой «концертных площадок» во всем Зиране. Чести покорять здешнюю публику удостаивались только лучшие из лучших музыкантов.

Артист хрипло затянул напев о безнадежной любви одинокого бестелесного духа и бедной девушки-рабыни. Карина слегка откинулась на подушках, внимательно разглядывая его. Первое впечатление ее не было обманчиво: он хорош. Талантлив. Лихо закручивал мелодию – как бы в такт изменчивому настроению зала – и придавал ей особый надрыв в кульминационный момент музыкального рассказа. Скорее всего, этот мо́лодец – из Сизигии Огня. Людям, рожденным под Огненным знаком, особенно удаются драматические эффекты.

Аккуратно разгладив головной платок, чтобы ни одна прядь волос из-под него не выбилась, Карина наклонилась к своей спутнице:

– Как думаешь, он каждый день натирает маслом усы, чтобы так блестели?

– Я думаю, мы тут сильно подзадержались, – отозвалась Амината, стараясь ни в коем случае не замочить рукава своего одеяния в подозрительной жидкости, разлитой по столу перед ними.

– Да мы здесь всего десять минут.

– Вот именно.

Карина закатила очи горе́. В самом деле – глупо было ожидать от служанки иных речей. Легче рыбу убедить переселиться на сушу, чем Аминату – расслабиться хоть на вечер.

– Мина, начался Солнцестой. Неужели нельзя немного просто понаслаждаться им?

– А можно делать это в каком-нибудь другом месте? Не там, где тебя того и гляди прирежут?

Карина начала было возражать, что, мол, в любом месте, где полно народу, тебя могут в любой момент прирезать – теоретически, по крайней мере, но тут артист завел песню, которую ей часто пел Баба, и тупая боль – словно от удара молотом внутри черепной коробки – заставила ее осечься. Зажмурившись, она резко выдохнула сквозь зубы и вцепилась в край стола так крепко, что щепы впились в кожу.

Мгновенно поняв, что послужило причиной перемены в хозяйке, Амината нахмурила брови.

– Надо идти. А то станет еще хуже, – произнесла она тем тоном, каким приближенные заговаривали всегда, когда Каринина внезапная печаль причиняла им беспокойство.

– Посидим еще немного.

Скорее всего, этот глоток свободы для Карины – последний на весь Солнцестой. Накатила боль, не накатила – нельзя упускать такую возможность.

Под шумные возгласы одобрения музыкант взял последнюю ноту. Собрав заслуженную мзду в бархатный мешочек для монет, он приблизился к столу, за которым сидели девушки, и отвесил низкий поклон.

– Осмелюсь выразить надежду, что мое скромное выступление доставило вам хоть часть того удовольствия, что мне – ваша красота.

Поборов волну головокружения, которым часто сопровождались у нее приступы головной боли, Карина вздернула бровь и посмотрела на подошедшего. Вблизи стало ясно: его внешность могла показаться принцессе приятной разве что на пороге семидесятилетия. Теперь же, в семнадцать, он напомнил ей жабу – вроде тех, что назойливо квакали в дворцовом фонтане. Уголки ее рта приподнялись, но она не улыбнулась.

– У меня осталось… глубокое впечатление… – Взгляд Карины скользнул к кошельку на бедре артиста. – Могу я спросить, как вы собираетесь распорядиться сегодняшним заработком?

Музыкант облизал губы.

– Подарите мне один час своего времени и увидите сами.

Амината, не удержавшись, даже фыркнула, а Карина спокойно ответила:

– Полагаю, я и так имею представление о том, где место вашим монетам.

– Где же, по-вашему, о газель моих очей? – плотоядно осклабился артист.

Карина украдкой взглянула на его левую ладонь – эмблемы нет. БесСигизийный. Приехал, значит, откуда-то очень издалека. Из Восточных Болотистых Саванн, например.

– У меня в кармане. – Карина наклонилась вперед так сильно, что нос ее оказался в нескольких сантиметрах от его лица, и совершенно ясно ощутила аромат апельсиновой эссенции, которой он, несомненно, смазывал усы. – Я вам за них сама сыграю. Одну песню. Победителя пусть изберет публика.

На лице исполнителя промелькнуло удивление, быстро сменившееся досадой. Карина едва сдерживала смех.

– Инструмент-то у вас есть? – поинтересовался он.

– А как же. Амината!

Служанка вздохнула, однако послушно протянула хозяйке кожаный футляр, лежавший у нее на коленях. Увидев, в каком состоянии находится Каринин уд, артист презрительно усмехнулся: его грушевидный корпус покрывали тонкие трещины, а цветочные узоры, собственноручно вырезанные Баба на грифе, поблекли до неузнаваемости. Но даже просто взяв в руки этот последний подарок отца, девушка ощутила спокойствие и уверенность, а головная боль притупилась.

– Если победа останется за мной, я забираю все деньги, что вы собрали за вечер, – предложила она, небрежно настраивая одну из одиннадцати струн уда.

– Когда она останется за мной, – выдвинул свое условие артист, – вы окажете мне честь и станете моей до утра.

Карине потребовалось все самообладание, чтобы ее не вывернуло наизнанку.

– Идет. В соответствии с духом и обычаями Солнцестоя вам принадлежит право выбора песни.

Глаза музыканта сузились, а ухмылка, наоборот, стала шире.

– «Баллада Баии Алахари».

Боль в голове Карины разлилась с новой силой, сердце сжалось. Баба так любил эту вещь.

Не желая показать противнику своего испуга и муки, она просто сказала:

– Прошу. Вы первый.

В «Балладе Баии Алахари» на очень скорбный лад повествовалось о том, как первой султанше Зирана пришлось сражаться с собственным мужем, Царем без Лица, когда тот в последней битве Фараоновой войны встал на сторону войск Кеннуанской империи. Не прошло и нескольких минут, как по лицам слушателей заструились слезы. Многие откровенно рыдали. Впрочем, некоторые из завсегдатаев «Тюленя», настроенные заметно антизирански, сохраняли показное равнодушие – пока ее соперник выступал, Карина внимательно следила за их реакцией.

Взяв последнюю душераздирающую ноту, музыкант опустил свой уд, и весь трактир разразился хриплыми возгласами одобрения.

– Ваша очередь, – сказал артист, пожирая Карину хищным взором.

Девушка выступила вперед и сложила руки перед собой, не обращая внимания на тихие усмешки и издевки по поводу жалкого состояния своего инструмента.

Да, соперник был хорош.

Но она – лучше.

Прежде чем кто-то успел ее остановить, она вспрыгнула со сцены прямо на ближайший стол, заставив сидевших за ним разразиться испуганными криками, и принялась выстукивать подошвами сандалий ровной ритм, который эхом разнесся по всему трактиру. На служанку свою Карина не оборачивалась, но чувствовала, что Амината хоть и хмурится, но вторит ей хлопка́ми в ладоши. Через несколько секунд весь зал присоединился к этой победительной дроби. Люди отбивали ее всем, что попадалось под руку, прямо на столешницах.

Сверкнув ухмылкой такой страшной, что позавидовала бы и гиена, девушка заиграла во всю мощь.

Да, это была все та же «Баллада Баии Алахари», но вывернутая ею почти до неузнаваемости. Если ее конкурент, как принято, акцентировал на прекрасной, хотя и несколько удушливой скорби, которой эта песня, собственно, и прославилась, то принцесса довела мелодию, можно сказать, до исступления, придав ей скорость самых энергичных танцевальных композиций. Она достигала крещендо там, где полагалось «успокаиваться», и рвала на куски музыкальные фразы, которым полагалось звучать плавно. При этом песня осталась преисполнена скрытой печали – только печали, переплавленной в маниакальную энергию. Лишь такой вид печали был Карине знаком.

Первый куплет она пропела по-зирански, последовательно оборачиваясь во все стороны, чтоб слова долетали повсюду.

Во втором Карина перешла на кенсийский – из группы арквазианцев сразу донеслись торжествующие вопли, и они впервые за весь вечер активно подключились к исполнению. Затем пришел черед языка тхонга, потом – опять кенсийского: казалось, принцесса твердо решила не забыть ни одного значительного языка континента Сонанде. Единственным, на котором не прозвучало ни строчки, был дараджатский. Никому из ее наставников и гувернеров наречие Эшры не казалось достаточно важным, чтобы обучать ему принцессу, а мотива учить его самостоятельно у нее и подавно не было.

Последние звуки баллады потонули в грохоте рукоплесканий и воплей. Карина одарила артиста милой улыбкой. Тот, казалось, готов был разбить о землю свой инструмент.

– Похоже, это переходит ко мне. – Карина выхватила у него мешочек с монетами и потрясла им в воздухе. Там, судя по весу, набралось никак не меньше тысячи дайров.

– Я требую права на реванш!

– А что вы поставите? Разве вам осталось что терять?

Лицо мужчины исказила болезненная гримаса, и он достал из дорожной сумы какой-то тяжелый предмет.

– Вот это.

В руках артист держал книгу – самую старую из всех, какие Карине приходилось видеть. Зеленую кожаную обложку по краям испещряли следы каких-то укусов, пожелтевшие от времени страницы покрывала плесень. Заглавие на зиранском выцвело так, что читалось с огромным трудом: «Книга усопших, дорогих сердцу. Всестороннее исследование весьма любопытного вопроса о смерти и умирании в Кеннуанской империи».

– Человек, который мне ее продал, даже названия прочесть не умел, – заметил артист. – Поэтому так и не понял, чего лишился. Подлинного осколка эпохи древних фараонов.

Дрожь пробежала по спине Карины при виде вытисненных на обложке книги кеннуанских иероглифов. К числу ее любимых занятий никогда не относилось чтение, и пыльный старинный фолиант, принадлежащий культуре, давно канувшей во мглу веков, ее не интересовал и не был ей нужен. Однако…

– Если эта книга такая драгоценная, почему вы так легко ставите ее на кон?

– То, чем действительно стоит обладать, стоит и того, чтобы им жертвовать.

Карина была не из тех, кто устоит перед вызовом. Обнажив в улыбке зубы, она расстегнула ремешок от уда на спине.

– Что ж, поехали по новой.

Двадцать минут спустя с тяжелой книжкой в суме Карина вприпрыжку выбежала из «Танцующего Тюленя». Вслед за ней неотступно, как тень, поспешала Амината, а кругом кипели последние торопливые приготовления к Солнцестою. Рабочие, спускаясь со строительных лесов, натягивали между плотно стоящими зданиями гирлянды из цветов жасмина и лаванды; служители культа в белых одеждах призывали народ приносить с собой на Церемонию Открытия всё, что им не хочется брать с собой в новую эпоху, и жертвовать это «всё» Великой Матери. Толпы людей всех возрастов стекались к Храмовой дороге, на ходу оживленно обсуждая, кто на сей раз мог войти в семерку победителей.

Новоприобретенные монеты весело звенели в мешочке у Карины, и при мысли о том, что вскоре они пополнят постоянно растущую кучку дайров, которые принцесса копила в шкатулке для драгоценностей на туалетном столике, девушка не сдерживала довольной ухмылки. Каждая такая монетка мало-помалу приближала ее к той жизни, к которой она страстно стремилась, – подальше от Зирана.

– Неужели нельзя хоть раз обойтись без театральных эффектов? – вздохнула Амината, когда обе они обогнули жертвенник Патуо, сооружаемый группой людей прямо посреди улицы.

– Никогда в жизни я ни к каким эффектам не прибегала, милая моя Мина.

Карина рассеянно листала «Книгу усопших, дорогих сердцу», вылавливая глазами только названия глав: «Различия между завенджийской магией и магией уралджийской»… «Обряд воскрешения под действием кометы Мейрат»…

Принцесса остановилась. Мейрат – это кеннуанское имя кометы Баии.

«Обряд Воскрешения есть метод самый священный и передовой. Проводится лишь в то время, когда комета Мейрат наблюдается в небе…»

Девушка быстро перевела взгляд на картинки, помещенные вслед за описанием. На первой какие-то таинственные личности в масках склонялись над мертвым телом, обернутым в бинты. Вторая изображала те же фигуры, укладывавшие человеческое сердце, наполненное ярко-красным веществом, поверх трупа. На третьем рисунке умерший преспокойно разгуливал туда-сюда, и кожа его обретала нормальный, «живой» цвет.

Карина прищелкнула языком и сунула том обратно в сумку. Если бы кеннуанцы и правда владели тайной воскрешения мертвых, то до нынешних дней уж кто-нибудь бы ее да раскрыл. По возвращении домой надо будет, наверное, отдать книгу Фариду. Он обожает такую древнюю скукотень.

Тем временем девушки добрались до очередного изгиба дороги. Отсюда налево путь вел к Речному рынку и Западным воротам, направо – через площадь Джехиза в Старый город. До заката еще оставалось какое-то время, но ночная прохлада уже овеяла пустыню, и Карина обмотала голову платком, размышляя, куда бы направить стопы.

В некотором роде Зиран заключал в себе два города; с одной стороны – Старый, то есть – изначальную касбу^[7], где Баия Алахари когда-то выстроила крепость Ксар-Алахари^[8] и где поныне располагался зиранский двор; с другой, к западу от Старого – обширный Нижний. На его широко раскинувшуюся беспорядочную пестроту приходилось почти три четверти городской застройки, и именно там проживали все те, благодаря кому Зиран заслуженно считался интересным местом.

Зиран опоясывала Внешняя стена, а уж за ней лежал весь остальной континент Сонанде. Карина изучала его карты достаточно долго, с самого детства, поэтому представляла себе, что может ее ждать, если когда-нибудь у нее получится вырваться из столицы. Подашься на север – окажешься в густых лесах Арквази, путь на запад ведет к Эшранским горам. Других непосредственных соседей у Зирана не имеется, так что исследовать придется лишь небольшую часть обитаемого мира.

Но одно дело – знать, что этот мир, пусть даже небольшой частью, расстилается там, куда рукой подать, и совсем другое – увидеть его своими глазами. Всякий раз, когда Карине случалось приблизиться к стене, она ощущала словно резкий удар под дых, после которого инстинкты гнали ее обратно домой. И как ни подавляла в себе принцесса чувство долга, она каждый раз с досадой отмечала его возвращение.

Несмотря на протесты и ворчание Аминаты, Карина свернула влево.

– Прогуляемся до Храмовой дороги. Может, получится занять хорошее местечко и поглазеть на Церемонию Выбора при Храме Ветра.

По рождению принцесса принадлежала именно к Сизигии Ветра, хотя и не чувствовала глубокой духовной связи со своим небесным покровителем – Сантрофи. С тех пор как скончались Баба и Ханане, она лишь однажды вознесла ему молитву, да и на ту божество не откликнулось.

– Кстати… – заметила Амината как раз в тот момент, когда им пришлось буквально расплющиться о стену, чтобы дать дорогу группе танцоров со свирепым бородавочником на привязи. – Я и не представляла, что вы знаете эту песню на всех языках.

– А я и не знала. До сегодняшнего вечера, во всяком случае.

– Неужели сами переводили по ходу исполнения?

– Ну, должны же были хоть раз пригодиться годы занятий с учителями, – ответила Карина, даже не пытаясь скрыть самодовольство в голосе.

Амината только закатила глаза.

На первый взгляд могло показаться, что трудно подобрать менее подходящую пару, чем эти двое: сдержанная, приземленная, простоватая служанка и живая, общительная, беззаботная хозяйка. Сизигия Воды против Ветра. Худоба и угловатость по контрасту с полнотой и округлостью. Волосы Аминаты свивались в тугие завитки и были подстрижены сантиметра на три от корней; кудри Карины, если распустить их, ниспадали на плечи. Из своих бесчисленных нянек и горничных принцесса больше всех любила мать Аминаты, и вышло так, что сызмальства девочки были неразлучны. Больше времени, чем с этой сверстницей, Карина проводила, пожалуй, только с Фаридом – юношей, которого взяли под опеку ее родители, – и старшей сестрой Ханане.

– Вот бы вы сейчас посвящали занятиям хотя бы половину времени и усилий от тогдашних. Стали бы, наверное, главной отличницей города.

– И дала бы Пустельге повод возлагать на меня еще больше честолюбивых надежд? Да я скорее верблюжий навоз буду есть.

– Я уверена, ваша мать, – Амината, тщательно избегала прозвища, данного султанше простым народом, – будет счастлива узнать, что прежние занятия оставили в вашей памяти такой глубокий след… Так что не стоит ли нам поскорее направиться домой – прежде чем она заметит ваше отсутствие?

– Моя мать не заметила бы моего «отсутствия», даже если бы я замертво упала пред ней на землю.

– О, это неправда…

Внезапно где-то в области груди Карина ощутила необыкновенно сильный укол вины. Впрочем, она проделала сегодня столь долгий путь уж никак не для того, чтобы обсуждать привязанность к ней Пустельги – или отсутствие таковой.

– Мина, какой сегодня день? – поспешила спросить Карина, пока служанка вновь не завела свои унылые проповеди.

– Канун Солнцестоя.

– Вот именно. – Карина жестом указала на западный край неба. – Сегодня впервые за пятьдесят лет прилетит Комета Баии, а ты хочешь в такую ночь запереться во дворце с теми, кто нам и так глаза мозолит ежедневно?

Истории и легенды о чудесах Солнцестоя привели в Зиран множество народа со всех концов Сонанде – даже из таких мест, где вовсе не верят в Божественных покровителей! Неужели же она должна тратить это волшебное время, изнывая в компании людей, которые никуда от нее не денутся и через неделю, когда всё закончится – всё, что можно увидеть и в чем принять участие только сейчас?

Однако Амината права – исчезновение принцессы останется незамеченным лишь до поры до времени. Выбраться из Ксар-Алахари ей удалось по одному из давно заброшенных ходов для слуг. Никто и не догадывался, что Карине известно об этих ходах, но рано или поздно ее хватятся, заметят, что она вовсе не занята подготовкой к лицезрению кометы, – по крайней мере, в том смысле, в каком это от нее ожидалось.

Карина бросила еще один взгляд вверх, на Ксар-Алахари. Сверкающий, словно жемчужина, дворец на горизонте уменьшался с каждым ее шагом по направлению прочь от Старого города. Что ж, здесь, на улицах, она, по крайней мере, чувствует живое дыхание праздника – пусть и не играет в нем какой-то роли.

– Не пойду я назад, – заявила она скорее самой себе, чем Аминате. – Не сейчас, во всяком случае.

– Назад – это куда? А?

Карина и Амината разом обернулись на голос того самого артиста из «Танцующего Тюленя». С ножом в руках он выскользнул откуда-то из тени, и девушки, инстинктивно отшатнувшись, уперлись спинами в стену ближайшего дома. Мужчина стремительно приблизился к ним. Карина, в невольном порыве защитить служанку, прикрыла ее рукой.

– Дошел до меня тут слушок, мол, по Зирану рыщет какая-то молодая музыкантша, – медленно произнес артист. Лезвие ножа сверкало в сумерках. – Рыщет, пляшет, поет, всегда ускользает сразу после представления и никогда не появляется в одном месте дважды.

В надежде на помощь Карина отчаянно заметалась взглядом по улице, но та вдруг оказалась страшно, невыносимо пуста. В этой части Нижнего города публика давно научилась испаряться в момент, лишь только в воздухе запахнет жареным.

– Смотрю, у вас достаточно свободного времени, чтобы выслеживать соперников по ремеслу. Не лучше ли потратить его на улучшение собственных навыков? – храбро выпалила Карина.

Секунду она прикидывала – не позвать ли стражу, но решила не провоцировать артиста на атаку.

– Что еще присоветуете, прекрасная газель? Или лучше сказать… ваше высочество?

Взор Карины метнулся вверх, ко лбу, где из-под головного платка выбилась прядь волос, и она мысленно выругалась. Лгать ей ничего не стоило, принцесса занималась этим по сто раз на дню, но никакой ложью не прикроешь блестящих серебристых кудрей цвета облака перед бурей. Всем известно – это отличительный знак Алахари – хиранского царствующего дома.

– Раз уж вы меня узнали, – сказала Карина (какой смысл отпираться от того, что очевидно?), – то, несомненно, сами понимаете: в ваших жизненных интересах бросить оружие и как можно скорее удалиться.

– Напротив, я полагаю, что в моих жизненных интересах как можно скорее узнать, на какой выкуп не поскупится Хаисса Сарахель ради единственной дочери.

«Единственной ныне живущей», – поправила его Карина мысленно.

Адреналин ли от недавнего триумфа на сцене ударил ей в голову или те несколько чаш вина, что она успела осушить, но принцесса не испытывала и тени страха – она шагнула вперед, почти прямо на лезвие ножа, не обращая внимания на Аминату, которая в панике тянула хозяйку за рукав.

– Ну, давайте! – второй раз за вечер Карина приняла вызов. – Рискните.

В конце концов, погибнув, она снова встретится с Баба и Ханане. И править страной не придется.

Тело нападавшего напряглось, он приготовился к выпаду. По спине у принцессы пробежал холодок. В ушах пронзительно зазвенело. Вдруг на заднем плане воздвиглась тень Дозорного женского пола с мечом в несколько раз большим, чем маленький кинжал артиста. Стражница действовала молниеносно. В угасающем вечернем свете вспыхнули ее ослепительно белые, как иссохшие кости скелета, доспехи. Резкой подсечкой она сбила артиста с ног и в воздухе перехватила его оружие.

Карина с Аминатой, прижавшись к стене, наблюдали за этой сценой широко распахнутыми глазами. Когда сражается Дозорный, нельзя мешать – таково золотое правило. Следует отступить в сторонку и вознести благодарность своему божеству за то, что сражается он не с тобой.

Дозорная заехала нарушителю спокойствия локтем в физиономию и сломала ему запястье с той легкостью, с какой дети ломают веточки. Так, с вывернутой под неестественным углом рукой, он рухнул на землю в лужу собственной крови.

Но оглушительный звон в ушах у Карины не прекратился, а только усилился, когда Дозорная повернулась к ним с Аминатой, и принцесса по серебристо-алой перевязи на груди у женщины поняла: перед ней не просто Дозорная, а сама Верховная Старшина Хамиду. Если возвратить принцессу во дворец прислали саму главноначальствующую над Дозором, значит, в Ксар-Алахари кто-то всерьез раздосадован. Очень и очень всерьез. Карина была тронута и испугана одновременно, а какое чувство сильнее, разобраться не успела.

Наскоро убедившись, что Амината цела и невредима, принцесса, с вызовом вздернув подбородок, посмотрела на прославленную воительницу. Дозорные, вне всякого сомнения, приносили много пользы – обыкновенно им поручались задания слишком секретные или деликатные, чтобы возлагать их на обычных стражей, но было в них нечто, всегда заставлявшее Карину ежиться от тревоги.

– Ладно, вы меня поймали. Куда отправимся? К Фариду?

В воздухе повисла долгая, слишком долгая пауза. Наконец Верховная Старшина Хамиду ответила:

– Я должна доставить вас к вашей матери.

И тут впервые за весь вечер в сердце Карины постучался настоящий ужас.

3. Малик

Сердце Малика бешено колотилось. Он гнался за мальчиком, укравшим бумаги. Надя и Лейла пытались не отставать. Промчавшись мимо группы арквазианцев, которые в своих ярких одеждах из кенте^[9] перебирали на прилавке бамбуковые трещотки, парень едва не врезался на ходу в компанию детишек, игравших в вакаму. Вдруг ветер донес до Малика шепот потусторонних существ. И обуявший юношу ужас заставил его побежать еще быстрее.

Малик потерял беглеца из вида, поравнявшись с кучкой торговцев, грузивших в повозку ковры. Судя по символу божества Котоко, вышитому на их зеленых кафтанах, принадлежали они к Сизигии Земли.

– Э-э-э… Простите, – прошептал Малик, буквально согнувшись пополам от изнеможения.

Он хотел спросить купцов, не видали ли те мальчика с красно-коричневой кожаной сумой в руках, но, как это всегда случалось, когда он пытался заговаривать с незнакомцами, слова будто застряли у него в горле.

– Не знаете ли… То есть не было ли здесь… В смысле, вы не видели тут мальчика с кожаным мешком?

Старший торговец окинул взором спутанные волосы Малика, его изорванную одежду, и глаза его сузились. Кроме того, в следующую секунду юноша с ужасом осознал, что забыл скрыть свой акцент.

– Проваливай отсюда, проклятый кекки! – Торговец харкнул, и на потрепанный хитон Малика приземлился здоровый сгусток мокроты.

Брат с сестрами поспешили ретироваться раньше, чем нежданный враг успел пустить в ход что-нибудь повесомее ругательств. Не меньше часа провела троица в поисках, но скоро стало ясно, что мальчишка пропал и его не найти. К кому бы Малик ни обращался за помощью, все гнали их прочь, а некоторые даже швыряли в них камни и отбросы, не успевали они и подойти.

Ненависть к эшранцам не была для Малика чем-то неожиданным. Уже больше двух столетий его народ страдал от нее – с тех самых пор, как зиранское войско вторглось в их горы, чтобы погасить вражду между местными кланами, да и осталось там навсегда. Чтобы оправдать продолжение оккупации, зиранцы объявили, что эшранские старейшины не в состоянии отдать долги. Те же отвечали, что Зиран использовал войну для захвата плодороднейших земель Эшрана. Оно и понятно: в Оджубае климатические условия становились год от года все менее благоприятными.

Малик не мог судить, где правда. Он знал только ту действительность, в которой вырос. В ней зиранцы торжествовали, а его народ был повержен.

Не в силах сделать больше ни шагу, юноша тяжело опустился на землю у старой, осыпающейся стены из песчаника. Безуспешные поиски случайно привели их обратно в окрестности пропускных пунктов, где теперь мирно дремали на песке чипекве, а давешняя сказительница лениво и рассеянно наигрывала что-то на джембе под баобабом. Татуировки цвета слоновой кости при этом, казалось, приплясывали на ее теле, и, хотя смертельная усталость пронзала все естество Малика, прежнее томление, жажда внимать старухе вдруг вернулись.

Терзаясь жутким стыдом, он не мог заставить себя поглядеть в глаза сестрам. С этой сумой, с этим кожаным мешком исчез их единственный шанс начать новую жизнь в Зиране. У них не осталось ничего. А кто виноват? Только Малик.

– Простите меня. – Слезы душили его. – Мне так жаль. Смертельно жаль.

Он невероятным усилием заставил себя посмотреть на Лейлу и увидел, что ее глаза закрыты, а губы шевелятся в беззвучной молитве. Малик и Надя знали, что в таких случаях ее лучше не трогать.

– Зачем ты вышел из очереди, ведь я запретила тебе? – наконец зазвучал голос Лейлы, зазвучал спокойно, только дрожащие плечи выдавали ее.

Взор малышки растерянно метался между сестрой и братом. Выглядела она почти такой же расстроенной, как Малик.

– Мальчику… нужно было помочь, – слабым голосом проговорил Малик.

Звук собственного голоса звенел в его голове глухо и пусто.

– И что? Это обязательно должен был сделать ты? Забыл, что мама сказала перед нашим отъездом? «Ни у одного из вас не будет на свете никого, кроме двух остальных. Никому больше нет до вас дела, так что придется вам выкручиваться самим». И вот первый попавшийся незнакомый сопляк для тебя оказался важнее нас?

Рот Малика открылся и вновь закрылся. И так несколько раз подряд. Ему нечего было возразить. Лейла права. Он подчинился порыву сердца, забыв обо всем, и теперь все затраченные немыслимые усилия, все месяцы изнурительного пути и каторжного труда – всё насмарку. Вся тяжесть, вся безвыходность их положения вдруг разом свалились на него, он даже безотчетно потянулся к пропавшему ремню пропавшей сумы – и ухватил, естественно, лишь складку рубашки.

– Я… я…

Вокруг него словно вдруг задергались, медленно сгущаясь, слетаясь на его отчаяние, какие-то тени. Малик до боли вжал в глаза ладони. В голове зазвучал голос папы, и голос этот корил его за слабость. Мужчины не плачут, да.

Но чем больше он старался подавить это адское напряжение внутри, тем сильнее оно становилось. Им нельзя, они не могут остаться в Зиране без денег. Работы эшранцам здесь никто не даст. Но не могут они и вернуться домой – у них нет дома. Дом – это там, где мама и Нана, а они обе в лагере, в Талафри, и их судьба полностью зависит от денег, которые Малик с сестрами, как предполагалась, им пошлют, чтобы их вызволить. Идти обратно с пустыми руками – немыслимо. А что остается делать?

Надя говорила ему что-то, но за гулом собственных мыслей, кипевших в голове, Малик ничего не слышал. Тени всё сгущались, шептали какие-то слова на языках, которых он не знал. Больно ударившись спиной о стену, парень присел на корточки, прижал ладони к ушам, а колени к груди и не мог отвести взгляда от этих теней, а они между тем приобретали конкретные очертания.

Это были раздутые, словно водянкой, схожие со странными рыбами видения, лениво снующие между ног в толпе. И еще на деревьях, в пульсирующих сгустках зеленого тумана, усеянного человеческими зубами, пронзительно верещали «насекомые» ростом мужчине по колено, покрытые разноцветной чешуей. И в тонких, как иглы, трещинах между камнями вокруг сновали туда-сюда адские твари с головами ослов и туловищами скорпионов.

Так вот он какой, темный народец, – они тут, перед Маликом, и он их видит, как солнце в небе ясным днем.

И хуже, страшнее всех в этом темном народце – Мо́роки, своенравные духи, заблудшие между мирами живых и мертвых, с «плотью» в виде черных силуэтов-химер, извивающихся в ауре кроваво-красного облака, которое образовалось из их истлевших сердец. Они больше всего пугали Малика, и они обступили его плотнее других – сейчас, когда паника грозила поглотить его целиком, без остатка.

Раньше, в совсем еще нежном возрасте, он не задумывался о темном народце – просто воспринимал его как нечто естественное, часть природы. Никто ведь не задумывается о том, что небо синее. По глупости и малолетству Малик даже воспринимал этих существ как друзей и товарищей по играм, любил слушать их истории и развлекать их в ответ своими.

Но нет, они – не друзья, ведь темный народец не от мира сего. Не из нашей реальности. И папа, и другие старшие, и все взрослое население деревни вдалбливали это в Малика: к сверхъестественному следует относиться с уважением и опаской, но ни в коем случае не доверять ему. На теле парня до сих пор остались шрамы от этих уроков. Галлюцинации доказывали, что внутри него что-то не в порядке – фундаментально, системно. А то, что они появляются у него сразу в таком количестве, скопом, – еще более скверный симптом. Болезнь прогрессирует. Малик содрогнулся, впившись ногтями в предплечья.

Паника все нарастала, реальный мир вокруг него мерк и таял. Он словно глядел на поверхность воды снизу, из толщи океана, погружаясь все глубже. Темный народец никогда раньше не нападал на него и не проявлял агрессии, но теперь воображение подбрасывало юноше образы один ужаснее другого: вот они рвут когтями его плоть, пожирают живьем вместе с сестрами, и никому – никому на тысячи километров во все стороны – нет дела до их судьбы.

– Убирайтесь, отстаньте от меня, – задыхался, всхлипывая, Малик. – Пошли прочь, прочь, прочь…

Множество людей вокруг глазели на странного парня-эшранца, который ни с того ни с сего стал раскачиваться взад-вперед и криками отпугивать каких-то невидимых существ. Та часть мозга, где еще держался рассудок, грозно приказывала ему остановиться, встать, прекратить сходить с ума, пока не стало хуже, но куда там – тело категорически отказывалось ему подчиняться.

Однако Великой Матери на сегодня и этих унижений для Малика оказалось недостаточно – вдобавок ко всему слезы наконец полились рекой из его глаз. Увидев, как он рыдает, Лейла в ужасе попятилась.

– Постой… Не надо. Я все исправлю. Я придумаю… Не плачь.

Малик лишь спустя несколько секунд осознал, что сестра вдруг перешла на дараджатское наречие, на котором они не говорили с тех пор, как покинули Эшру. В Оджубае господствовал, считался основным и главным, конечно, зиранский – язык науки и власти. Пользоваться каким-то иным, даже между собой, значило добровольно записаться в белые вороны, маргиналы и стать легкой мишенью для притеснений и обмана.

Нана однажды сказала Малику: когда мысли твои летят слишком быстро, болезненно быстро, представь себе лучшее, самое любимое твое место на белом свете, и станет лучше. Постепенно полегчает. Он набрал воздуха в легкие и стал думать о самом высоком раскидистом лимонном дереве в родительском саду. Об особом цитрусовом аромате, который витает в воздухе перед сбором урожая. Шершавая кора зашуршала под его ладонями – юноша лез по стволу все выше, ветвь за ветвью, и наконец добрался до такого места, где чудища его не достанут…

Лейла робко протянула к нему руку, но тут же отдернула. Малик еще несколько раз глубоко вдохнул, сжал голову руками и не опускал до тех пор, пока мир не вернулся к тем очертаниям и скоростям, какие рассудок может выдержать.

Темный народец снова стал безобидным порождением преданий и кошмаров, переведенным лишь его собственным изнуренным воображением в форму галлюцинаций. Этого народца не существует. А окружающий мир – существует.

И действительно – стоило Малику поднять глаза, как жуткие фантомы испарились.

Еще несколько минут брат и сестры хранили молчание, потом Лейла снова заговорила:

– Водители караванов часто дают место в повозках тем, кто вызвался работать в пути. Мы договоримся, чтобы взяли нас троих. Не лучший выход, но другого, кажется, нет.

Малик кивнул – в горле стоял ком, говорить не получалось. Все вышло как всегда: глупенький маленький братец все испортил, но мудрая старшая сестра поправила дело. Если они вправду спасутся таким образом, он никогда-никогда больше не пойдет против ее совета и приказа. Не ослушается. Если Малик не высовывается и помалкивает, это всегда к лучшему для всех.

Губы Лейлы сложились в жесткую тонкую линию.

– Ладно, пошли отсюда, пока совсем не стемнело. Надя, за мной… Надя!

Оба они с Маликом разом посмотрели вниз.

Надя пропала.

– Абраа! Абраа! – Раскаты джембе звучали мерно, как биение сердца. – Придите и внемлите – начинаю рассказ!

Кровь заледенела в жилах Малика. Взгляд его лихорадочно заметался по людским фигурам в поисках такого родного круглого личика, взмаха кудрей на ветру. Прежняя паника возродилась в сердце с тысячекратной силой. За потерю бумаг он готов возненавидеть себя до конца дней, но если что-то случится с Надей…

Но тут знакомая головка мелькнула в толчее собравшихся под баобабом, оборвав поток его мрачных мыслей. Малик и не подозревал, что способен на такую стремительность, с какой растолкал публику локтями и схватил сестренку за локоть.

– Никогда не смей вот так убегать! – выкрикнул он, торопливо осмотрев тщедушное тельце на предмет повреждений.

Надя забилась в его объятиях.

– Но тут же сказительница! – воскликнула она (к этому времени подоспела и Лейла). – Она сказала: если отгадаешь ее загадку, она исполнит твое желание!

Малик со старшей сестрой обменялись грустными взглядами. Надя таким молодцом перенесла долгое путешествие, не ныла, не жаловалось, ни разу не заплакала – и они, кажется, почти забыли, что ей всего шесть лет, а в этом возрасте все верят в волшебство и прочую чепуху.

Лейла присела на корточки и обхватила лицо малышки ладонями.

– Наше желание не исполнит даже сказительница.

Малик увидел, как радость потухла в Надиных глазах, и сердце его словно раскололось надвое. Усилием воли он подавил собственный страх, отчаяние и даже ужас перед скользким темным народцем, обступающим его со всех сторон. Мозг его лихорадочно заработал, заскрежетал в поисках хоть чего-нибудь, хоть какого-то способа спасти безнадежное положение.

– Братья и сестры, близится час явления кометы! – выкрикнула сказительница. – В этот час, когда над прежней эпохой уже расстилается погребальный саван, а заря новой встает над горизонтом, позвольте мне, скромной и смиренной ньени, еще немного вас потешить. Сказом о первом Солнцестое. Началось всё одной ночью, во всем схожей с нынешней. Среди этих самых песков, что простираются вокруг нас, стояла Баия Алахари и мечтала о новом мире, где падут оковы тирании фараонов…

Жажда внимать вновь, с удвоенной силой, охватила Малика, и он не мог противиться желанию сесть у ног ньени и алчно внимать каждому ее слову. Речь шла не о его народе, но Малик с детства знал и мог рассказать наизусть это предание – о том, как Баия Алахари повергла Кеннуанскую империю, – предание, полное чарующей романтики, лихорадочного действия и бешеных поворотов, заставлявших сердца слушателей, в лучших традициях эпоса, сильнее биться.

Однако в таком виде, в таком исполнении, в каком подала ее ньени, повесть о Солнцестое Малик еще не слышал. Сказительница словами вышивала узоры по ней, как по драгоценной ткани, образы заиграли новыми красками. В голосе сказительницы волшебство словно и вправду оживало, становилось реальным, благодатными струями лилось сквозь века прямо на слушателей.

– …и вот Баия воззвала о помощи к Гиене, ибо известно во всех пределах, что Гиена никогда не нарушает данных ею обещаний.

Ньени согнула кисти рук так, что казалось, на концах пальцев появились когти, и распахнула рот на манер оскаленной пасти, подражая лукавой обманщице из мира животных.

– И сказала Гиена Баие: «Если хочешь моего содействия и помощи, отгадай прежде такую загадку: муж с женой в одном доме живут, жена, когда хочет, к мужу заходит, а муж, как ни войдет к жене, ее в комнате нет. Ответь поскорее: кто муж, кто жена?..» Ответьте и вы, братцы и сестрички, а то Гиена и вам не поможет!

Хитрость тут заключалась в том, что всякий раз, рассказывая это предание, повествователи придумывали новую «загадку» от Гиены. Из толпы вразнобой понеслась целая россыпь вариантов, один нелепее другого:

– Мул и лошадь!

– Пестик и ступка!

– Да это же мы с мужем и есть!

Ньени захихикала:

– Что ж, не найдется среди вас никого, кому по зубам такая задачка?

– Да это же Солнце и Луна, – рассеянно пробормотал себе под нос Малик. Хоть юноша сейчас и размышлял больше о том, как бы прокрасться все-таки в Зиран, однако он сызмальства славился умением щелкать загадки, как орешки, и эта показалась ему простой. – Днем Луна бывает видна, а Солнце ночью – никогда…

И не успел он это сказать, как маленькая Надя, вскинув руку, выпалила:

– Солнце и Луна!

Брат зажал ей рот ладонью, но ньени уже провозгласила:

– Точно!

Все мышцы в теле Малика напряглись. Но сказительница спокойно продолжила свой рассказ, и он, выдохнув, расслабился, хотя сердце его все еще билось часто.

– Жульничаешь, малявка, украла мой ответ!

Надя в ответ показала ему язык. Юноша покачал головой и украдкой взглянул на Лейлу. Та устало улыбнулась:

– Все будет хорошо. Где наша не пропадала.

Впервые за долгое время Малик ей поверил и согласился:

– Нигде не пропадала. Это верно.

– …и на этом, братцы и сестрички мои, завершается повесть о Первом Солнцестое.

Вечерний воздух огласился одобрительными криками и аплодисментами. Расстроенный, что сказ так скоро кончился, Малик поднялся на ноги, отряхивая песок со своих и Надиных одежд. Лейла тоже встала и потянулась. Однако не успели брат с сестрами направиться к небольшому скоплению караванных повозок, покидавших Зиран, как их окликнула ньени:

– Эй, постойте! Прежде чем всем нам разойтись, посмотрим на молодую особу, которой далась загадка Гиены. Подойди сюда, дитя мое.

Глаза Нади засверкали ярче звезд. Ловко вывернувшись из-под руки Малика, девочка сломя голову бросилась к баобабу, где сказительница поджидала ее с широкой улыбкой. Бусы, вплетенные в косы старухи, цокнули и зазвенели, когда она наклонилась пониже, чтобы лицо ее оказалось на одном уровне с Надиным.

– За то, что ты так помогла мне рассказать повесть, я исполню любое твое желание – проси чего хочешь.

– Любое-любое? – уточнила Надя, разинув рот.

– Нет-нет, спасибо… То есть… Сердечно вас благодарю, нам ничего не нужно, у нас все в порядке, – вмешалась Лейла, проворно подбежав к Наде.

Малик последовал за ней, стараясь не обращать внимания на мурашки, которые поползли у него по спине под взглядами публики, – вся толпа уставилась на него и сестер. Что-то в этой сказительнице было особое, необычное, удивительное – парню казалось, что он смотрит на нее сквозь осколок цветного стекла. С близкого расстояния он хорошо мог рассмотреть свитые во множество мелких косичек, с вплетенными прядями всех цветов радуги волосы. И еще – россыпь татуировок с повторяющимися образами и символами всех семи божеств-покровителей.

– Совершенно любое, – подтвердила ньени.

– Надя, пошли! – скомандовала Лейла и уже развернулась, когда девочка все-таки выпалила:

– Хочу в Зиран!

Губы сказительницы растянулись в улыбку, обнажившую все зубы – как-то слишком много зубов.

– Отлично, твое желание сбудется!

Тут ньени посмотрела прямо в глаза Малику. На какое-то мгновение – такое краткое, что ему могло это и почудиться, – глаза ее вспыхнули ярко-синим огнем. Цветом самого горячего пламени во Вселенной.

В следующий миг вся округа огласилась диким ревом.

Одно из чипекве, еще несколько мгновений назад мирно спавшее на песочке, вдруг встало на дыбы и вырвало повод из рук надсмотрщика. Несколько воинов ринулись было наперерез разъяренному чудищу, чтобы усмирить его, но оно растоптало их с той же легкостью, с какой человек растоптал бы муравья.

Затем чипекве наклонило бронированную голову и с новым рыком полным ходом пошло на таран Западных ворот. Эбеновая древесина тут же покрылась паутиной трещин. Люди внизу, под створками, сразу пошныряли в укрытия – кто куда. Следующий сокрушительный удар пробил в самом центре ворот огромную дыру – теперь уже никто не смог бы предотвратить вторжение чипекве в Зиран через открывшийся проем, даже если б попытался.

В тишине и страшном напряжении миновало несколько секунд. Никто не двигался с места.

А потом начался повальный «штурм».

Беженцы, обычные путешественники и все остальные, по той или иной причине не допущенные ранее в город, с силой и скоростью тайфуна устремились сквозь образовавшийся пролом. Улица, которая открывалась за воротами, оказалась слишком узка для такой толпы, так что первичный натиск быстро перешел в давку. В безумном порыве попасть внутрь массы людей безжалостно топтали друг друга.

Не тратя время на раздумья, Малик подхватил на руки Надю и тоже влился в этот бешеный поток. Прямо за ними на землю рухнул какой-то мужчина и в падении схватил парня за лодыжку, чуть не утянув их с сестрой за собою вниз. Парень успел пнуть его ногой в лицо. Под ступней что-то хрустнуло, захлюпала кровь. К горлу подступила тошнота. Но Малик продолжал бежать.

– Лейла! – кричал он на ходу, но старшей сестры в людской толчее рядом было не видно. – Лейла!

Тревожный и настойчивый барабанный бой где-то позади явно призывал подкрепление стражникам и в то же время будто дал второе дыхание Малику.

В попытке укрыться от этой яростной дроби барабанов, он резко свернул направо и вырвался на площадь Джехиза.

Во всяком случае, он счел, что это она. В историях о Зиране, рассказанных ему Наной, только одно место всегда представало погруженным в такой хаос.

В лицо ему сразу зарычала гигантская тряпичная кукла льва, управляемая артистами какой-то бродячей труппы, и он инстинктивно отскочил назад, чуть не опрокинувшись на прилавок, за которым в масле жарились круглые пончики из мускатного теста. Откуда-то слева донесся рев осла, и целый отряд танцоров-факиров разом подбросил кверху факелы, красные угли на их концах картинно вспыхнули на фоне багровеющего неба.

Из центра же площади над всем этим безумием, похожая на нависающего над ней часового, вырастала огромная груда всякого повседневного хлама – обломков стульев, колес от повозок, кусков каменных облицовок, ржавых украшений, искореженных ведер и много, много другого добра. Со всех сторон и во всех видах «слетались» сюда однокрылые грифоны – символы Ксар-Алахари, – раскрыв клювы в торжествующем клекоте.

– Куда спешишь, братишка? – окликнул пробегавшего мимо Малика человек с пляшущей обезьянкой на цепи. – Задержись, поиграй с нами!

Малик круто развернулся на одном каблуке и чуть не врезался в овечий загон, вызвав тем самым поток проклятий у разъяренного пастуха. Брат с сестрой пулей отскочили от загона, но, как оказалось, только для того, чтобы угодить в широкий танцевальный круг, посередине которого некий исполнитель хриплым гортанным голосом нараспев возносил благодарственную молитву предкам и Великой Матери, ниспославшим народу предстоящий праздник.

Гремели барабаны, и пели флейты. Воздух, напоенный невообразимой смесью ароматов пота, дыма, жареного мяса, сладкого шафрана и переспелых фруктов, словно бы обволакивал туманом все органы чувств Малика. Свет от фонарей выхватывал из теней сотни фигур одну за другой, так что в глазах юноши вскоре все они слились воедино, а толпа все дергала и толкала их с Надей то туда, то сюда, ни на секунду не выпуская из бешеного праздничного столпотворения.

Все точно как описывала Нана.

Настоящий кошмар.

Вдруг кто-то схватил Малика за плечо, и он чуть не вскрикнул, и тут перед ним возникло лицо Лейлы – смятенное, но крайне возбужденное.

– Вот вы где! Скорее!

Все трое нырнули в какую-то узкую пустую улочку. Вскоре они миновали покосившееся увеселительное заведение с красочным изображением тюленя в залихватском танце на двери. Тут Малик не заметил, как наперерез ему спешит какая-то девушка, и они столкнулись буквально лоб в лоб.

Оба синхронно рухнули на землю, правда, юноша успел сгруппироваться так, чтобы Надя в падении приземлилась на него, а не на твердую каменную мостовую. От мощного удара весь мир перед глазами закрутился, но время терять было нельзя. Убедившись, что Надя цела и невредима, Малик вскочил сам и возвратил в вертикальное положение ее.

– Простите! – выкрикнул он.

Руки девушки инстинктивно взметнулись к коричневому головному платку и потуже затянули его на подбородке. Судя по простому крою джеллабы, перед Маликом стояла всего лишь простая служанка, но яростный огонь в ее янтарного оттенка глазах заставил его содрогнуться. «Как у льва», – невольно подумал юноша. Темная бронзовая кожа цвета плодородной земли, согретой первым весенним дождем, широкий нос, полные губы. Позади незнакомки маячила фигура еще одной девушки, а за ними обеими стояла Дозорная. Она смерила парня тяжелым, недобрым взглядом – тот похолодел. К счастью, в этот самый момент Лейла потащила его за здание трактира, и они вместе нырнули в узкий проход, частично прикрытый со стороны улицы толстым, свернутым рулоном ткани. Он успел лишь послать еще одно, на сей раз мысленное извинение юной особе, которую только что чуть не сбил с ног, – пришлось оставить ее на милость Дозорной, и одной лишь Великой Матери известно, что теперь с нею будет.

Как долго они бежали и где оказались, Малик не имел представления. Проемы между стенами в конце концов сузились чуть ли не до ширины плеч, путь вился, казалось, тысячами изгибов и дорожек; какие-то призраки мелькали на каждом углу, и глаза их, словно пары лучиков тусклого света, вспыхивали на окутанных тенью лицах. Земля под ногами парня, казалось, ходила ходуном, от этого сам он на ходу качался из стороны в сторону, и Надя беспрерывно кричала, стараясь не выпустить его руку.

– Сюда!

В дверном проеме какого-то ветхого строения – более древнего, казалось, чем сам Зиран, – вдруг выросла фигура той самой сказительницы. Она отчаянными жестами призывала брата и сестер к себе. Те бросились на зов. Где-то в отдалении слышался рев чипекве.

Когда Малик достаточно пришел в себя, чтобы осмотреться по сторонам, выяснилось, что со всех этих сторон к нему обращены сотни лиц. Он чуть было не завизжал… но стойте! Это никакие не лица! Во всяком случае, не настоящие, не живые.

Стены дома пестрели масками – всех мыслимых размеров и форм. Некоторые из них Малик сразу признал эшранскими – например, особые деревянные личины, которые использовали шаманы его народа раньше, до того как зиранцы включили его в свою систему Сигизий. А некоторые изображали существ, каких юноша никогда не видал, – например, овна с девятью загнутыми рогами. Еще семь масок в ряд представляли Божественных покровителей, и Малик машинально приветствовал Аданко подобающим знаком.

– Спасибо, – прохрипел он, обращаясь к ньени.

Та резко повернулась к нему, и рот ее скривился вдруг в зверином рыке:

– Не меня благодари, щенок!

С этими словами она исчезла. Растворилась в воздухе.

Малик с отвисшей челюстью уставился в пустое пространство, где она только что находилась, и с ужасом в глазах притянул покрепче к груди Надю. Все трое прижались друг к дружке – из трещин на стенах поползли черные тени, а где-то «на краю зрения» заиграл тот самый невыносимо неестественно голубой свет, что Малик видел раньше в глазах у ньени.

– Назад! – завопила Лейла и бросилась обратно к двери.

Малик тоже кинулся за ней к выходу, но остановился как вкопанный, едва не споткнувшись о порог. Перед ним зияла пустота – ничего, кроме бескрайнего ночного неба, и еще далеко-далеко внизу – такая же обширная пустошь земной тверди, такая же бесплодная, как пески, окружающие Зиран.

Дальше бежать некуда.

4. Карина

Тьма совершенно накрыла город к тому времени, когда Карина и Амината добрались до Ксар-Алахари и застали весь дворец в смятении.

Впрочем, смятение – вероятно, не точное слово. Даже в этом хаосе Ксар-Алахари сохранял свой образ величия, государственного порядка и строгой системы, суть которой, впрочем, всегда была Карине глубоко безразлична, принцесса и не старалась постичь ее.

Однако в воздухе витало ощутимое напряжение – будто тяжелая смесь лихорадочного волнения перед Солнцестоем и нарастающего беспокойства, какое охватывает хозяев перед приездом гостей. Следуя извилистыми дворцовыми коридорами, Карина всюду натыкалась на снующих слуг, кричащих, что вот, мол, в комнате такого-то посла недостает подушек, а лук на кухню все еще не поступил. Другие группы работников свирепо натирали затейливую плитку из зулляйджа^[10], окаймлявшую стены. Казалось, даже мощные черно-белые алебастровые арочные своды, увитые гирляндами цветущих олеандров, дрожат от предвкушения и нетерпения.

И посреди этих приготовлений Фарид все же нашел время и силы наброситься на принцессу с оглушительными упреками:

– Из всех дурацких, безмозглых, безответственных, безрассудных, дурацких…

– «Дурацких» уже было.

Карине никогда не доводилось видеть, чтобы лица приобретали столь густой пунцовый оттенок, и Фарид продемонстрировал ей такую метаморфозу. Впрочем, управляющий дворцовым хозяйством обладал такими острыми чертами, неуклюжими манерами и непропорционально длинными конечностями, что в его ярости было что-то комическое. Сверхаккуратно зачесанные назад черные волосы и продолговатость лица, столь часто принимавшего выражение напряженного беспокойства, старили этого человека двадцати семи лет на добрый десяток.

Фарид пробежал ладонями по лицу и повел Карину за собой по садовой дорожке между зеркальными бассейнами, усыпанными лепестками роз. Ему, очевидно, трудно было говорить – во всяком случае, он несколько раз горестно вздохнул, прежде чем выдавил из себя:

– Ох, спаси меня Великая Мать… Ведь на Речном рынке такая убийственная давка.

– Ты говоришь так, словно я могла знать, что будет давка. А я ведь не знала, уверяю тебя.

– Вас могли затоптать насмерть! Или зарезать! А что, если бы случился один из этих ваших приступов головной боли и вы лишились бы чувств прежде, чем на помощь пришел Дозор? – управляющий даже за грудь схватился. – Только представьте: народ узнал бы, что наследная принцесса Зирана погибла за считаные часы до Солнцестоя! От одной этой мысли у меня язва может открыться.

– Нет у тебя никакой язвы, Фарид.

– При таких делах скоро будет!

Управляющий продолжал бубнить что-то в том же духе, но Карина его больше не слушала – гораздо больше ее удручала сейчас новая царапина на уде Баба, оставленная тем мерзким грязнулей, что врезался в нее на улице. Спасибо хоть других, более серьезных повреждений инструмент не получил. Но, право слово, неизвестно, сколько еще трещин он сможет вынести. По сравнению со страхом лишиться последнего подарка, последней памяти о Баба, никакие угрозы Фарида не имели для девушки значения.

– …А уж ты, Амината, куда смотрела? Уж кому-кому, а тебе не следовало потакать такому безрассудству, – не унимался Фарид.

Служанка в ответ потупила глаза, а принцесса, наоборот, закатила их к небу. Еще пяти лет не прошло, как этот человек занял должность управляющего дворцовым хозяйством. Как-то уж слишком серьезно он воспринимает свои права и обязанности. Для Карины же он все равно останется тем тихим, незаметным юношей, что рос где-то рядом с ней и Ханане. Кроме того, сердце у него слишком мягкое, чтобы сколько-нибудь серьезно ее наказать. Они оба это понимают – и она, и сам Фарид.

Нет, это дело Пустельги.

Карина мысленно благодарила Верховную Старшину Хамиду за то, что та сама отправилась сообщить правительнице о благополучном возвращении дочери. Старшина входила в то небольшое число Дозорных, кому полагалось регулярно находиться при особе султанши, но от этого принцесса, конечно, не чувствовала себя комфортнее в обществе грозной воительницы. Всю дорогу от Речного рынка она молча следовала за ними с Аминатой, и вот теперь, когда наконец удалилась, в воздухе сразу словно спало давление, Карина вздохнула свободнее.

Служанка, впрочем, почти сразу – получив на то разрешение – упорхнула готовиться к наблюдению за кометой, а Фарид снова разошелся.

– Это все из-за меня? Мне назло, да? – громко застенал он. – Вы как будто целью своей жизни поставили, чтобы в моей не случалось ни минуты покоя!

Как и всегда, когда управляющий принимался за нотации, мысли Карины унеслись далеко. Глядя по сторонам, она думала о том, что каждая султанша оставила свой след в их замке и истории. И однажды Каринины потомки так же будут смотреть на эти стены и оценивать уже ее, Каринин, вклад в них.

А вот Ханане – будь проклят пожар, оборвавший ее жизнь в самом ее цвету, – никогда ничего сюда не добавит. Знакомая тупая боль глухим ударом отозвалась в затылке, и Карина поморщилась.

– Вы слушаете меня или нет? – возопил Фарид.

Принцесса подавила желание потереть виски. Представителям Лунной Сигизии подобало всегда сохранять сдержанность и невозмутимость, но, когда дело касалось Карины, Фарида это часто нисколько не заботило.

– И не думаю, – ответила она.

Главной задачей управляющего дворцовым хозяйством был надзор за повседневным распорядком наследницы престола. За последние пять лет между ними установилась полная гармония: он добросовестно снабжал ее тщательно продуманными планами по части этого самого распорядка, она – на каждом шагу нарушала их. И суток не проходило, чтобы Фарид громогласно не заявлял, что опека над принцессой медленно, но верно сводит его в могилу.

Молодой человек вздохнул и заговорил уже мягче:

– Что с вами творится, Карина? В последние несколько недель вы ведете себя уж слишком опрометчиво, даже по вашим меркам. Пропускаете занятия…

– Скукота.

– …вас застают в обществе парней-конюхов…

– Найми других. Не таких симпатичных.

– …все это и в обычных условиях было бы скверно, но сейчас, когда на меня взвалена непомерная ноша дел по хозяйству перед Солнцестоем, я просто не в силах бегать за вами по полдня. – Фарид положил руку ей на плечо. – Вы ведь знаете: если вас что-то беспокоит, всегда можно поделиться со мной, верно? ...