Все права на текст принадлежат автору: Борис Акунин.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Просто МасаБорис Акунин

Борис Акунин Просто Маса Роман

序幕 Пролог Великий Тацумаса

Вечер рэнга

Тацумаса проснулся на несколько минут раньше обычного — над ухом нудел комар. Вот уже и лето, пора жечь сушеные лепестки хризантемы, подумал мастер. Москитных сеток он не любил, от них такая духота.

Маленький кровосос уселся лежащему на кончик носа, готовясь вонзить жальце. Тацумаса осторожно сдул насекомое, ибо никого нельзя лишать жизни, даже комара. Зевнул, с наслаждением потянулся. Смена времен года — это так приятно. Скоро природа умоется прозрачными [1], а потом покроется испариной жары, которая тоже по-своему прекрасна, ибо располагает к несуетливости.

Некоторое время Тацумаса просто любовался игрой теней на сёдзи. Они были пурпурными от заката, а в саду росла береза, и ее ветви слегка покачивались под вечерним ветром. Редкое белоствольное дерево, давний подарок одного самурая из северного княжества Мацумаэ, вытянулось кверху, поднялось над крышей и стало достопримечательностью всего Кидзитё, Фазаньего квартала. Усадьбу теперь называли Домом-под-березой, а ее хозяина — «Сиракаба-но Тацумаса», «Березовым Тацумасой». Это имя ему нравилось.

Но вот со стороны улицы донесся звонкий перестук. Квартальный [2] шел по улице, гремел своей колотушкой, извещая жителей о наступлении [3]. Пришло время вставать.

В коридоре под легкими, мелкими шагами жены запели доски «соловьиного» пола. Особый настил, по которому невозможно ступать бесшумно, окружал спальню со всех сторон. Никто не смог бы подкрасться к хозяину дома незаметно.

Зная, что муж уже проснулся, О-Судзу все же деликатно кашлянула за перегородкой и лишь потом ее отодвинула. Когда разогнулась после поклона, Тацумаса уже сидел на [4].

— Добрый вечер. Как я рад тебя видеть, — улыбнулся он.

Это было правдой. Он всегда радовался, когда ее видел. Супруги жили каждый своей жизнью: жена — дневной, муж — ночной. Встречались они дважды в сутки — на закате и на рассвете. Радостной была каждая встреча.

Нежно улыбалась и О-Судзу. Из-за того что Тацумаса никогда не смотрел на нее при ярком свете дня, морщины на ее лице были почти незаметны, складки на шее едва видны, и жена казалась все такой же молодой. А ведь она была двумя годами старше. Они прожили вместе почти тридцать лет.

— На счастье, погода ясная. Значит, луна будет хорошо видна, — сказала О-Судзу после обычного приветствия и расспросов о сновидениях. — Вы ведь помните, что нынче у нас вечер поэзии. Угодно ли вам проверить, хорошо ли я всё приготовила?

Она поставила на татами лаковый таз с водой, и Тацумаса стал умываться. На вежливый вопрос он только хихикнул. Приготовления О-Судзу, к чему бы она ни готовилась, всегда были безупречны.

Ясное небо в полнолуние — драгоценный подарок. Как впрочем и облака, сквозь которые так волшебно просачивается небесный свет. Тацумаса радовался всякой погоде. Если, конечно, это не тайфун или цунами.

— Снова вечер рэнга? Превосходно! — Поэтические вечера в Доме-под-березой происходили раз в месяц, каждое полнолуние. Тацумаса любил эти праздники еще и за то, что они позволяли насладиться обществом О-Судзу дольше обычного. — Кто придет?

— Прислали подтверждение Орин-сан и сенсей Саяма. И на всякий случай я приготовила место для какого-нибудь нежданного гостя. Сегодня ведь последнее весеннее полнолуние, когда старым знакомым разрешается «упасть с неба» — прийти без объявления.

— Умница, что предусмотрела это, но уж совсем-то с неба никто не упадет, — засмеялся Тацумаса. — На обоих перекрестках дежурят ученики. Предупредят. Что произошло за день?

Сначала, как водится, жена рассказала про незначительное — про всякие домашние, хозяйственные мелочи. Тацумаса задавал вопросы, ему все было любопытно, а больше всего нравилось слушать голос О-Судзу. Но в конце она сказала про важное: у ребенка наконец режется первый зуб. Давно пора бы, ведь малютке уже годик. Бедняжка сердится, бьет себя кулачком в щеку.

— Не плачет? — одобрительно молвил Тацумаса. Сын у него был особенный: если что-то не так, грозно орал, а плакать не плакал. В шестимесячном возрасте отец нанес ему на животик родовую татуировку, красного дракона, — кроха весь извопился, но не уронил ни слезинки. Характер!

— Подожди минутку, я сейчас…

Мастер отлучился в уборную, но справил нужду без обычной неспешности, с созерцанием красоты сада, а наскоро. Не терпелось посмотреть на малыша.

Мальчик спал, хмуря лысые бровки. Он был само совершенство, просто маленький Будда.

— Левая щечка действительно стала еще круглее правой, — залюбовался Тацумаса. И, поскольку расхваливать собственного сына неприлично, сказал:

— Раньше он казался мне уродливым. Но теперь мальчишка все больше хорошеет, потому что делается похож на тебя. Не странно ли?

— Это неправда, и вам незачем это говорить, — усмехнулась О-Судзу, видя мужа насквозь. — Я и так люблю его всей душой.


У них была плохая карма с детьми. Восемь раз О-Судзу скидывала. Единственный ребенок, который родился живым, очень поздний, поманил счастьем, а принес горе. Три года назад, во время холерного поветрия, умер. И Тацумаса смирился с судьбой. Жена вышла из детородного возраста. Кровных наследников не будет. Что ж, значит придется усыновить старшего ученика Данкити и передать Дело ему.

Но как-то раз О-Судзу сказала: «Данкити-кун старателен, он усердно постигает науку, но преемника из него не получится. Осваивая технику, он не понимает духа Китодо. Все-таки лучше, когда это родная кровь. И воспитывать преемника надо с младенчества». Супруга всегда понимала (или улавливала инстинктом — у женщин не разберешь) важные вещи раньше Тацумасы. Он и сам чувствовал, что Данкити не тот, кому можно доверить школу. Шустрого мальчишку основатель Китодо когда-то подобрал в слободе [5] — за смелость, за дворняжью цепкость, за жадный блеск в глазах. Но в десятилетнем возрасте перевоспитывать уже поздно. Дворняжка много чему научилась, но так дворняжкой и осталась.

«Ты права, — грустно согласился Тацумаса. — Но что тут поделаешь?».

«Поручите это мне, — поклонилась О-Судзу. — Я что-нибудь придумаю». Муж ни о чем ее не спросил, хоть и знал: когда она так говорит, значит, уже придумала.

Вскоре, вернувшись домой с работы холодным зимним утром, когда еще темно, Тацумаса залез под одеяло, обнял жену — и отпрянул, потому что руки нащупали незнакомое тело, горячее и твердое. Кто-то испуганно дышал в темноте, блестел влажными глазами.

В страхе — не [6] ли прокралась в постель — Тацумаса бросился вон из комнаты и за порогом наткнулся на О-Судзу.

«Сделайте это ради меня, — низко поклонилась жена. — Просто представьте, что это я. Все равно ведь темно, а после она сразу уйдет».

Таких ночных, верней, предрассветных встреч было еще три, с перерывами в месяц. Потом супруга сказала: «Всё хорошо. Теперь только [7]».

Девушка, лица которой Тацумаса так и не увидел, а имени так и не узнал, родила двенадцать месяцев назад, в [8]. Дитя роженице не показали, чтобы не доставлять ей лишних страданий, а сразу унесли и передали кормилице. Мать же отправилась обратно в деревню, получив за работу щедрое вознаграждение, пять золотых [9] — будет богатой невестой. А в Доме-под-березой поселилось счастье.


Тацумаса ласково приоткрыл младенцу губки, сунул в ротик палец, пощупал десну. Когда сын спал, разбудить его было невозможно.

— Правда зуб! — прошептал мастер, блаженно жмурясь. — Острый, как у тигра.

— Ара! — всплеснула руками О-Судзу. — Скоро придут гости, а я, бестолковая, забыла [10]! И вам нужно одеться. Я приготовила вам темно-синее кимоно в цвет ночного неба и [11] с серебряным узором в цвет луны.



Убранство гостиной было идеальным для поэтического вечера, пришедшегося на поздневесеннее полнолуние. Свечи освещали только стол, чтоб не соперничать с небесным сиянием, когда придет время открывать сёдзи в сад. На столе — письменные принадлежности, табак и трубки, а также сезонное угощение: рисовые пирожные, мармелад в виде цветков сакуры и яблони, кувшинчики и чашки для сакэ. Благовонные палочки источали тонкий, неназойливый аромат свежей травы. Из деревянной лаковой клеточки доносилось умиротворяющее пение сверчков.

Первым, ровно с наступлением Часа Собаки, прибыл неизменно пунктуальный Саяма, знаменитый врач по внутренним болезням. Он всегда ходил пешком, в сопровождении двух слуг: один нес фонарь, другой зонтик. Время дождей еще не наступило, но сенсей без зонта из дому никогда не выходил, он был человеком твердых привычек. Приношение к столу Саяма вручил сам: парчовый узелок, в нем стеклянная банка с чем-то бордовым.

— Это засахаренная клубника, называется «дзяму». Я ездил за ней в Ёкохаму. Там открылся «хотэру», гостиница для иностранных моряков, и при ней есть лавка. Столько всего интересного! Попробуйте, попробуйте!

Ему не терпелось угостить хозяев заморским деликатесом. Сенсей был знатоком голландских наук и любителем всего чужеземного, человеком экзотических суждений и, случалось, нес ужасную чушь. Например, всерьез утверждал, что у ёкохамских варваров тоже есть своя культура, а не только арсенал технических трюков. И все же Тацумаса относился к чудаку с почтением. Саяма был достойнейший человек, только немножко утомительный. В стихосложении он, увы, мало что смыслил, но считал себя выдающимся поэтом и не пропускал ни одного вечера рэнга.

Тацумаса обмакнул палочку в подозрительную липкую массу, гадливо облизнул. Вкус и цвет у пресловутого «дзяму» был ужасающий: будто муха нажралась сахара и ее потом вырвало кровью. А учтивая О-Судзу поела и похвалила. У доктора от удовольствия глаза под толстыми стеклами, и так огромные, выпучились еще больше.

Потом прибыла в паланкине госпожа Орин — как всегда, ярко, шумно и празднично, в сопровождении разноцветных фонариков, под звон дорожных колокольчиков. Несли ее не мужчины, а крепкие носильщицы в нарядных кимоно. Такое уж у этой гостьи было ремесло — восхищать и поражать. В дневное время за ее кортежем обычно следовали зеваки.

Орин-сан была самой знаменитой куртизанкой [12]. За ночь с ней клиенты платили неслыханные деньги — по три рё, да она еще была и разборчива, принимала лишь тех, кто ей нравится.

Отношения со звездой «ивового мира» (так издавна называлось искусство покупной любви) у супругов тоже были давние. Несколько лет назад О-Судзу вдруг забеспокоилась, что их любовь стала чересчур пресной, и отправила мужа к прославленной мастерице за наукой. Тацумаса провел в гостях у Орин волшебную ночь, потом всё в подробностях пересказал жене, и после этого их любовная жизнь очень украсилась. Из благодарности О-Судзу пригласила куртизанку на поэтический вечер, и та сделалась постоянной гостьей.

Орин-сан была само очарование. С ее приходом гостиная будто озарилась радугой, наполнилась мелодичными звуками. Они изливались из куртизанки, будто из музыкальной шкатулки. Смеялась ли она, издавала ли восклицания или просто говорила — всё получалось диво, а когда в беседе возникала пауза, Орин подносила к губам маленькую флейту, всегда лежавшую в рукаве кимоно, и наигрывала что-нибудь короткое, прелестное.

Больше сегодня никого не ждали. Вечер рэнга, «цепляющихся строк», начался.

По правилам, установленным в Доме-под-березой, вначале хозяин наугад доставал листок из колоды карт [13] и зачитывал первые три строки какого-нибудь классического танка. Второй участник заканчивал пятистишье, экспромтом меняя две последние строки. Третий отталкивался от этих двух строк, присоединяя к ним собственное трехстишье. Четвертый прицеплял к трехстишью свои две строки. Так по кругу — три строки, две, три, две — и заплеталась рэнга, под неспешные разговоры, под сакэ, под любование луной.

На карте, которую вынул Тацумаса, оказалось стихотворение Фудзивары Асатады. Придворный кавалер, живший девять веков назад, оставил потомкам горькие строки:

Ах, если б в жизни
Ни с кем я не сближался,
Не ведать мне бы
Отвращенья ни к людям,
Ни к собственной персоне.
Тацумаса переписал три первые строки на бумагу своим превосходным, щегольским почерком, потом продекламировал вслух. Концовку, конечно, опустил, но ее и так все знали.

Саяме как гостю-мужчине надлежало сочинять первым. Он окунул кисточку в тушь, забормотал: «Не ведать мне бы, не ведать мне бы…». Помогая ему войти в поэтическое настроение, Орин заиграла на флейте «Ветер в тростниках».

— Вот, готово! — воскликнул сенсей. — Послушайте.

Ах, если б в жизни
Ни с кем я не сближался,
Не ведать мне бы
Зараз, что переносят
Брызги слюны больного.
— Западные медики установили, что зараза передается воздушно-капельным путем, — пояснил он и засмеялся, очень собой довольный.

Куртизанка шутливо стукнула его веером по запястью.

— Ара! Как вульгарно! Сиракаба-сама, спасайте стихотворение. Нужно что-нибудь возвышенное, весеннее!

Тацумаса поклонился, секунду подумал. Кисть размашисто прошлась сверху вниз.

…Зараз, что переносят
Брызги слюны больного
Страшусь я меньше,
Чем аромата азалий —
Он навевает…
Этот прием, очень удобный для следующего участника, назывался «стрела на тетиву»: бери и стреляй в любую мишень. Орин — теперь был ее черед — оценила галантность, с поклоном отложила флейту, картинно приподняла правый рукав, дав всем полюбоваться умопомрачительным запястьем. Без малейшего колебания написала:

Он навевает
Томленье о том, кого
Мне встретить не суждено…
О-Судзу — она сидела не за столом, а чуть в стороне, готовая подливать сакэ в опустевшую чашку — восхищенно вздохнула. Профессия Орин придавала вроде бы банальным строкам тонкий и глубокий смысл, намекая на то, что куртизанка не просто торгует своими ласками, а находится в вечном поиске идеальной любви, найти которую уже не надеется.

— Теперь прошу вас, — попросила Орин хозяйку. — Сакэ мужчинам буду наливать я.

Та поотнекивалась, потом согласилась и тоже села к столу. Это был всегдашний ритуал.

О томлении О-Судзу написала вот что:

…Улетай прочь,
Как под ветром лепесток,
Вслед за юностью.
Это был намек на то, что Орин еще совсем молода, потому и томится несбывшимся. Куртизанка поняла и поблагодарила поклоном. Вдвоем, без мужчин с их грубым воображением, рэнга у них получилась бы много изысканней.

Доктор схватил листок.

— Моя очередь!

И запыхтел:

— Юность, что делать с юностью? … «Которая…». Нет, «Которой не жаль. Потому что умный человек…» — Стал считать слоги: должно было получиться пять, потом семь, потом снова пять. — Нет. «Ибо умный человек»… Да, вот так. Каково, а? Послушайте!

…Которой не жаль,
Ибо умный человек
Ни о чем не жалеет.
— Будто молотком по наковальне. После такого и добавить нечего. [14] не идет вам на пользу, — наморщила носик Орин. Она Саяму вечно поддразнивала, это всех веселило. — Господин Береза, выкручивайтесь. А я вам сыграю «Водовороты под луной». Кстати, не пора ли раздвинуть ширмы? Мне кажется, в саду уже светло.

Но сёдзи приоткрылись со стороны прихожей. В щель заглянул Данкити, который сегодня встречал гостей и заботился об их слугах. По лицу ученика Тацумаса понял: что-то произошло. Извинившись, он вышел.

— Учитель, сюда направляется паланкин Касидзавы! — зашептал Данкити. Его худое горбоносое лицо казалось застывшим. Парень он был нервный, очень старался себя сдерживать и в минуты волнения делался просто каменный. — Караульщик прикинулся, что на рогатке заело засов. Это их ненадолго задержит.

С Тораэмоном Касидзавой, советником его светлости Южного Губернатора, у мастера отношения были очень непростые. Внезапное ночное появление человека, который столько лет мечтал упечь Тацумасу за решетку, было событием тревожным.

— Касидзава-доно со стражниками или только со слугами?

— Ребята про стражу ничего не говорили, — ответил Данкити, и Тацумаса немного успокоился.

— Пойди, помоги караульщику открыть запор. Неудобно заставлять такого человека ждать.

Фазаний квартал на ночь запирался с обеих сторон, а караульные были людьми преданными.

Но выполнять распоряжение ученику не пришлось. В калитку уже входил Касидзава. Когда требовалось, он обходился без церемоний: просто вылез из носилок и прошел двести шагов пешком.

— А-а, вы вышли меня встретить? — сказал он. Мрачное лицо чуть тронула усмешка. — Право, не стоило беспокоиться. Ничего что я без приглашения? Сегодня ведь можно? Мы старые знакомые, в небе полная луна, и я тоже люблю стихи.

— Сейчас время Северного управления, и у меня много свободного времени, — продолжил Касидзава, вынимая из-за пояса длинный меч и передавая его Данкити. с [15] господин советник никогда не расставался. — Можно и отоспаться, и заняться любимыми досугами. Благодать!

Столичным городом Эдо управляли два губернатора-бугё, Южный и Северный, но свои полномочия они делили не по территории, а по времени. Месяц начальствовал один бугё, месяц — другой. Эта система позволяла избегать злоупотреблений, неизбежных при единоличной власти. Конечно, из-за этого вдвое увеличивался штат чиновников, но в городе жило множество самураев, которых нужно было занять работой.

Про Тораэмона Касидзаву, формально занимавшего скромную должность советника, все знали, что настоящим губернатором является он, а не его высокородный и праздный начальник.

Замечание о «любимых досугах» мастера насторожило. У них с Касидзавой шла давняя игра в кошки-мышки: один ловил, другой ускользал. Оба получали от этого сложного балета удовольствие, но для мышки он мог окончиться печальнее, чем для кошки. Правда, господин советник всегда играл по правилам, а это значило, что Тацумасу ему никогда не одолеть. Настоящий мастер не совершает ошибок.

И все же Касидзава явился неспроста. За что-то уцепился? Неужто остался какой-то след после новогоднего визита в сокровищницу ссудного дома «Цуцуи»? Если и так, советник сразу не скажет — он человек хорошего воспитания.

Не стал торопить события и хозяин.

— А вот и «упавший с неба» гость, дорогой гость. Ты хорошо сделала, что приготовила для него место, — похвалил Тацумаса жену и представил советника другим гостям.

Оказалось, что Касидзава наслышан об обоих. Оно и неудивительно. Про господина советника говорили, что он знает каждого [16]. Конечно, это преувеличение, но Касидзава знал всех, кого стоит знать. И знаменитый доктор, и прославленная куртизанка несомненно входили в эту категорию.

По правилам «упавший с неба», да еще явившийся с опозданием, в качестве штрафа должен был дописывать стихотворение без подготовки и не заглядывая в правую часть листка. Поэтому Орин, на сей раз обнажив оба белейших запястья, завернула край свитка и с поклоном подала его Касидзаве.

Отпив сакэ, господин советник одним глазом покосился на кривоватый почерк Саямы.

— «Умный человек ни о чем не жалеет?». Значит, я дурак. Только и делаю, что сокрушаюсь о своих ошибках. Позвольте-ка…

И вывел скользящей скорописью:

Кроме потерянного
На пустяки времени.
Тацумаса поймал быстрый взгляд жены. Взгляд означал: «У него срочное дело. Это не к добру». Поняла намек и Орин — это было частью ее искусства.

Она покачнулась, прикрыла лицо рукавом.

— Ах, у меня в последнее время такие тяжелые месячные! То мутит, то тошнит, то вдруг спазмы в голове. Очень стыдно портить праздник, но, боюсь, мне придется вас покинуть. Доктор, пожалуйста, отведите меня к паланкину. Я обопрусь на ваш локоть.

Тацумаса как хозяин тоже пошел провожать занемогшую гостью, встав с другой стороны и подставив не локоть, а плечо — он был мал ростом, ниже госпожи Орин.

Во дворе куртизанка, конечно, упросила сенсея отправиться к ней в особняк для врачебного осмотра. Сам доктор при его бестактности и любопытстве нипочем бы не ушел. Он попытался отговориться, сказавши, что судя по цвету ногтей, зубов и белков глаз почтенная госпожа пребывает в отменном здравии и проживет сто лет, но от Орин-сан отделаться было непросто.

В гостиную Тацумаса вернулся один и нашел там только господина советника. Деликатная О-Судзу под каким-то предлогом удалилась. Хозяин догадывался, куда — в соседнюю комнату, откуда будет отлично слышно каждое слово.

Разговор без церемоний

— Мне жаль, что я распугал ваших гостей, испортил поэтический вечер и все такое прочее, — сказал господин Касидзава. — Однако позвольте обойтись без длинных извинений и церемоний.

Ишь как ему не терпится, даже об учтивости забыл, подумал хозяин. Но так оно было и проще.

— Без церемоний так без церемоний, — молвил Тацумаса, не скрывая холодной ярости. — Я знаю, что вы желаете меня погубить, однако до сих пор держал вас за человека воспитанного. Если вам наконец удалось вооружиться против меня какими-то доказательствами, совершенно необязательно вторгаться в дом среди ночи, на глазах у жены и гостей. Вы могли бы прислать вызов, и я пришел бы сам.

Когда-то — оба в ту пору были много моложе — у них уже случился один такой «разговор без церемоний». Касидзава тогда попытался припереть мастера к стенке, потерпел сокрушительное фиаско и в сердцах пообещал положить жизнь, но разгромить школу Китодо, «Благородного воровства», а ее создателя выставить на позор перед всем светом и сгноить в тюрьме.

Теперь же господин советник выслушал упрек с удивленно приподнятыми бровями.

— Уверяю вас, вы заблуждаетесь. Мы так давно не беседовали по душам. Прежде я был неопытен и глуп. Когда я лучше узнал жизнь, мои взгляды на общество переменились. Я вовсе не испытываю к вам ненависти и совершенно не желаю вашей гибели. Даже странно, что вы этого не чувствуете по моему поведению. Конечно, я не спущу вам небрежности или ошибки — это мой долг. Но разве эта опасность не понуждает вас постоянно оттачивать свое искусство? Затем и волк в лесу, чтоб олень не толстел.

— Прошу вас, продолжайте, — сказал Тацумаса, когда собеседник сделал паузу. — Как именно переменились ваши взгляды? И когда?

— Это произошло восемь лет назад, в шестой год эры Каэй, когда в наш мир вторглись [17]. Грубая, чужая сила, против которой не было защиты, под дулами своих огромных пушек заставила нас открыть страну Хаосу. Вот кто настоящий враг [18] — прилетевший издалека заморский Дракон, а вовсе не ваш тактичный Тацу, который обкрадывает лишь тех, кого грех не обокрасть.

Господин советник улыбнулся, обнажив острые зубы. Он намекал на то, что герб мастера Китодо — [19].

— Как это называется в вашей доктрине? «Три канона и одно правило»?

— «Три правила и один канон», — поправил хозяин. — «Не красть у своих; не красть у хороших людей; не красть у тех, у кого и так мало» — это три правила. А канон: «Кто верит в Будду, ни у кого не отнимает жизни»…

Тацумаса задумчиво смотрел на самурая. А ведь действительно — в последние годы от господина Касидзавы не было особенной докуки.

— Значит, вы сегодня пожаловали не из-за новогоднего происшествия в ссудном доме «Цуцуи»?

Советник рассмеялся.

— Мы, конечно, нашли в пустом хранилище ваш автограф, но никаких следов не обнаружили. Изящная работа! Честно говоря, так им, ростовщикам, и надо — они дерут грабительскую мзду. Сколько вы с них взяли за возврат украденного? Спрашиваю сугубо из любопытства.

— Как обычно, четверть, — поколебавшись, ответил Тацумаса. — Кроме того они пообещали брать вдвое меньший процент с вдов.

— И половину добычи вы, как водится, раздали беднякам? Это ваше обыкновение поначалу ставило меня в тупик. Потом я понял: вы делаете это, потому что ваша лучшая защита — любовь простонародья. Никто никогда не выдаст властям благородного вора Тацумасу, и все считают за честь ему помогать. Хитро!

За бумажной стенкой скрипнула циновка. Это возмущенно шевельнулась подслушивающая О-Судзу. Она-то знала, что муж помогает обездоленным не из хитрости, а следуя духу Китодо. Но что взять с чиновника? Ворона все оценивает по-вороньи.

— А еще я пришел к убеждению, — посерьезнел господин Касидзава, — что не всякое нарушение существующих законов — Зло. Не давать полю зарасти сорняками, как это делаете вы, даже полезно. Нет, уважаемый сенсей, вы мне не враг. Мой враг — истинное Зло. Вроде банды подлого негодяя Кровавой Макаки. Но ведь вы тоже с ним воюете?

— Да, мы с господином Тадаки не любим друг друга, — сдержанно ответил Тацумаса, ибо говорить грубое про человека, которого удостаиваешь вражды, — себя не уважать.

— Отчего же вы упорно отказываетесь мне помочь в его поимке?

— Я вор, а не доносчик.

«И со своими врагами разбираюсь сам», — мысленно добавил мастер.

— Ну, дело ваше, — вздохнул Касидзава. — Меня сейчас больше занимает борьба не со Злом, а с Хаосом. Он много опасней. Вы не возражаете, если я немного пофилософствую?

— Сделайте милость.

Господин советник затянулся трубкой, щурясь на огонек свечи.

— Наши предки большими жертвами, огромным трудом, кровью и пóтом установили в стране Ямато почти идеальный Порядок. Мы живем по установленным правилам, разумным и удобным. Мы заботливо пестуем культуру, искусства и ремесла. Всё у нас логично, всё осмысленно. Дух нации обитает в императорском Киото, разум нации — в сёгунском Эдо. Тело нации — [20], их двести с лишним, как больших и маленьких костей в человеческом скелете. Конечно, Япония не рай, но это наш дом, наша крепость. Мудрые предки затворили ее от внешнего мира, чтобы он не мешал жить, как нам нравится. Мы — архипелаг, со всех сторон окруженный океаном. Имя океану — Хаос. Он насылает на нас тайфуны и цунами. На эти нежданности мы отвечаем тем, что стараемся сделать наше существование сколь возможно более предсказуемым. Мы не меняемся, мы всегда те же. Мы живем так уже десять поколений. По переписям видно, что за два века не изменилась даже численность нашего населения — это всё те же двадцать миллионов человек. И каждый знает свое место, свои обязанности. Каждый находится под присмотром и под защитой. Иногда рождаются люди, не желающие подчиняться существующим законам, но и они не могут жить без правил — изобретают собственные, тем самым лишь разнообразя общую гармонию…

Он выразительно посмотрел на Тацумасу. Тот признательно склонил голову.

— Но вот Хаос-Океан дунул ветром, который надорвал наши хрупкие сёдзи. Пока мы лелеяли нашу стабильность, внешний мир не стоял на месте. Он воевал, корчился, грыз сам себя — и в этих судорогах развивался. Он отрастил себе стальные клыки и огненные зубы. Мы были вынуждены открыть наши порты для иностранных варваров — иначе они поступили бы с нами, как с Китаем. Но значит ли это, что Хаос победит?

Тацумаса молчал. Пусть господин советник ответит сам — тогда станет ясно, к чему он клонит.

— Нет. Победим мы. Потому что настоящая сила не в пушках и паровых машинах, а в культуре, дисциплине, крепости духа. В готовности пожертвовать жизнью ради чего-то большего, чем твоя жизнь. По этим качествам мы определенно превосходим и нахрапистых америкадзинов, и хозяев моря игирисудзинов, и «красных айну» из [21]. Чтобы одолеть их, нам не хватает только одного: изучить их повадки, выведать их секреты, понять устройство их ума, разобраться в их хитрых изобретениях.

Теперь Мастер начинал догадываться о цели ночного визита. И господин Касидзава тут же подтвердил верность предположения.

— Помните, как во время второго пришествия «черных кораблей» я от имени правительства попросил вас исполнить патриотическое поручение?

Ах вот оно что, кивнул сам себе Тацумаса.

Тогда, в седьмом году эры Каэй[22], шесть с половиной лет назад, он должен был пробраться на главное судно варваров и выкрасть их загадочный кэндзю, позволяющий произвести несколько выстрелов подряд. Задание было благополучно исполнено. Умельцы из сёгунского арсенала разобрали железное оружие с круглым барабаном на части и научились делать точь-в-точь такие же. Правда, вскоре самурай-заговорщик застрелил из подобной штуки его высокопревосходительство господина премьер-министра[23], но это уже не вина мастера Тацумасы.

— После того случая я стал считаться у вашего начальства специалистом по обкрадыванию варваров? Вы хотите, чтобы я опять у них что-то спер? — кисло спросил Тацумаса.

Он нарочно употребил вульгарное слово, потому что такого рода операции не достойны называться благородным термином «кража». И недовольно прибавил:

— Иностранцы теперь живут на берегу, обворовать их нетрудно. С этим могут справиться даже ваши шпионы.

— Нет. Красть ничего не нужно. Во-первых, воровство на японской земле было бы позором для отечества. А во-вторых… — Советник заколебался. — Тут всё гораздо сложнее. Мы сами не знаем, как подступиться к этой задаче. Давайте я ее опишу. Может быть, вы что-нибудь придумаете.

Он рассказал, что правительство ведет долгие и трудные переговоры с посланником страны Игирису о будущих торгово-таможенных отношениях. От условий этого соглашения зависит очень многое. Но никто не знает, чего можно добиться от варваров, а чего нельзя, какие требования будут достижимыми, а какие невыполнимыми. И так по десяткам, по сотням пунктов. Существует две опасности: либо завысить свои притязания — и остаться ни с чем, либо занизить их — и нанести казне убыток.

Посланник Ору-Коку[24] действует не по собственному разумению. Лазутчики разузнали, что у него имеется подробный документ от правительства, где на многих страницах расписано, чем и до какой степени можно поступиться. Эта заветная грамота называется «Инсу-тора-кусён» (Касидзава прочел трудное слово по бумажке). Если добыть и перевести секретный документ, Япония не совершит ошибок и добьется предельно возможных выгод. Но как выглядит «Инсу-тора-кусён» и где он находится, неизвестно. Временная резиденция посланника Ору-Коку расположена в бывшем храме Тодзэндзи. Прислуга перерыла там всё — тщетно. Тогда Касидзава нанял тайную секту «крадущихся», но и они ничего не нашли…

— Эти умеют находить черную кошку в темной комнате, только когда она там есть, — не удержался от комментария Тацумаса. Его всегда раздражал всеобщий пиетет перед ниндзя. — Крадущиеся хорошо крадутся, но плохо думают. Ору-Коку не такой дурак, чтобы держать секретный документ там, где до него могут добраться ваши люди. Этот «Инсу» наверняка хранится на корабле.

— Очевидно, так и есть. — Советник нахмурился. — Перед очередной встречей с нашими представителями посланник обязательно наведывается в Ёкохаму и проводит некоторое время на пароходе, который доставил из страны Игирису подарки для его величества, а вместе с ними «Инсу-тора-кусён». У вас получилось проникнуть на варварский корабль тогда, получится и теперь.

— Нет, — сразу сказал Тацумаса. — Не получится. Пробраться на корабль я, конечно, смогу, но это ничего не даст. Я не знаю языка страны Игирису. Как я пойму, что именно нужно взять? Вы ведь и сами не представляете, как выглядит «Инсу». Да и нельзя его красть — посланник догадается, чьих это рук дело, и прервет переговоры. Выйдет еще хуже, чем при невыгодном соглашении.

— Вы правы, вы полностью правы, — поник головой Касидзава. — Неужели нельзя ничего сделать? Если уж глава Китодо бессилен…

— Посидите молча, — тихо попросил Тацумаса, и советник затих.

Боясь пошевелиться, он смотрел, как мастер погружается в медитацию. Глаза благородного вора полузакрылись, руки легли на колени ладонями кверху, на устах появилась расслабленная улыбка. Дыхание стало глубоким и ровным, изо рта свесилась нитка слюны. Длилось это не больше минуты. Потом Тацумаса моргнул, вытер губы, тряхнул головой. И сказал неожиданное:

— Купеческий дом «Митомо» закончил строительство новой конторы около моста Рёгоку.

— Ну и что? — опешил советник.

— Это необычный дом. В нем вместо раздвижных перегородок повсюду сплошные стены. А одна из комнат, предназначенная для хранения денег и ценностей, вообще каменная, с железной дверью.

— Да, я слышал об этом. Дом «Митомо» подал его величеству сёгуну прошение о создании первого в Японии банку — это такая компания, торгующая не товарами, а деньгами. Никто не знает, разрешать столь диковинное предприятие или нет. Вопрос обсуждается на совете старейшин.

— Так предложите посланнику пожить в этом чудесном доме, пока он пустует. Полагаю, «Митомо» на это согласится, если вы их попросите. Игирисудзины тоже будут рады обитать среди твердых стен, они ведь не понимают красоту хрупкости.

— А… зачем это?

— Когда посланник обзаведется надежным хранилищем с каменными стенами и железной дверью, ему не придется каждый раз совершать утомительные поездки в Ёкохаму. Тайная тетрадь будет в полной безопасности.

— Но нам не нужно, чтобы она была в полной безопасности! Я слышал, что железная дверь там непростая, а с секретным кодом. Даже вы ее не откроете!

Ничего объяснять Тацумаса не собирался.

— Сделайте, как я сказал. Поселите черную кошку в темной комнате. И сообщите мне, перестанет ли после этого Ору-Коку ездить в Ёкохаму.

Мастер мечтательно улыбнулся. Он предвкушал зарождение новой легенды. Когда-нибудь в будущем — ведь рано или поздно все тайное становится явным — напишут пьесу кабуки «Березовый Тацумаса и секретная книга варваров».

Березовый Тацумаса и секретная книга варваров

Всё так и вышло.

Компания «Митомо» с радостью оказала правительству услугу, надеясь получить в награду лицензию на открытие своего странного предприятия. Игирисудзины, осмотрев предложенную резиденцию, пришли в восторг и не только переехали туда, но перевезли с корабля драгоценные подарки для вручения сёгуну в день подписания договора. Самое же главное — посланник перестал таскаться в Ёкохаму. Теперь «Инсу-тора-кусён» хранился в каменной комнате. Попасть в нее можно было только через спальню Ору-Коку, секретный код от железной двери знал он один.

Получив от господина советника все эти сведения, Тацумаса произвел необходимую подготовку и назначил операцию на ближайший день [25], благоприятный для важных предприятий. Вернее, на ближайшую благоприятную ночь.

Мастера провожали торжественно. Супруга пропела: «Иттэ ирасся-а-ай!», «Счастливого вам пути-и-и!». На улице чинной шеренгой выстроились ученики в парадных кимоно черного цвета с гербом дракона, который, как известно олицетворяет мудрость и благородство. Они разом склонились, Тацумаса кивнул в ответ, сел в паланкин, украшенный тем же иероглифом, и отправился в недальний путь. Рядом гордо шагал Данкити. Впереди и сзади шествовали четверо старших учеников, у каждого в высоко поднятой руке бумажный фонарь. Редкие прохожие, если это были настоящие эдосцы, сразу понимали: благородный вор следует на дело — и тоже кланялись.

Очень скоро, минут через десять, Тацумаса был уже в речной гостинице, где берут лодки для ночного катания с гейшами. Хозяйка подала высокому гостю его любимый чай «нефритовая роса», чтобы скрасить ожидание, но долго ждать не пришлось. Двое специально приглашенных ассистентов, доктор Саяма и господин Отоя-но Санситиро прибыли пунктуально и почти одновременно. Тацумаса представил их друг другу, угостил теплым сакэ. Сам он перед операцией вина не пил, но этим двоим сакэ пойдет на пользу — они выглядели чересчур взволнованными. Санситиро беспокоился, понравится ли его работа мастеру Китодо, а врачу не терпелось собственными глазами увидеть заморские чудеса. Он проштудировал весь список дипломатических подарков и прямо трясся от возбуждения, так ему хотелось все их потрогать.

Разговор, однако, был учтивый — о том, что «сливовые» дожди в этом году припозднились.

В конце концов Тацумаса спросил, заказать ли еще кувшин сакэ или, может быть, уже пора? Двое остальных сразу вскочили.

Санситиро был старшим мастером одной из лучших столичных строительных компаний «Отоя». С Тацумасой они были старинными знакомцами. Такие друзья у благородного вора имелись во всех больших строительных и доморемонтных предприятиях. Этим и объяснялась тайна, над которой столько лет тщетно ломал голову бедный господин Касидзава: как удается Тацумасе проникать в любые дома, склады и хранилища без взлома?

А очень просто. Всякое строение, откуда можно украсть нечто ценное — будь то дворец [26], магазин или купеческий особняк — по меньшей мере раз в пятнадцать лет капитально ремонтируется или перестраивается. Ведь почти все дома в городе из дерева и бумаги. Материал это недолговечный, а еще бывают землетрясения и сильные тайфуны. Не говоря уж о том, что в Эдо все время ведется новое строительство. Состоятельные клиенты, разумеется, обращаются в самые солидные компании, а там, на ключевой должности, обязательно состоит какой-нибудь приятель или должник великого Тацумасы. Полезный человек позаботится о том, чтобы подготовить мастеру Китодо какую-нибудь лазейку для будущей оказии. В особой книжице у благородного вора были записаны сотни домов, куда он легко мог попасть без приглашения.

Тацумаса предложил разместить варвара в новом доме компании «Митомо», потому что строительством ведал его друг Санситиро. Он, конечно же, устроил тайный ход в неприступную комнату с ее хитрой дверью. Не то чтоб Тацумаса планировал в скором времени грабить почтенное предприятие, но вдруг в будущем «Митомо» поведет себя плохо и тем самым выйдет из-под ограничения правила номер два, запрещающего красть у хороших людей?

От речной гостиницы до моста Рёгоку было рукой подать. Все трое спустились в сухой ров, окружавший временную резиденцию игирисудзинов. Из вежливости Санситиро пожелал лично сопроводить заказчика до места, хотя практической нужды в том не было. Из своей превосходной книжицы Тацумаса и так знал, где находится лаз.

Он и Данкити скинули верхнюю одежду, передали ее старшим ученикам, оставшись в облегающих рабочих костюмах. Снял свое кимоно и доктор. Он был в широких [27] и иностранной рубахе со смешным воротничком и рукавами дудочкой. Она называлась «сяцу».

Санситиро нажал ногой замаскированный рычаг — сдвинулся фальшивый облицовочный камень. Открылась черная дыра.

— Прошу извинить, что труба такая тесная, но это всё, что я мог сделать, — скромно молвил строитель, гордый своей работой.

— Ничего, я и сам невелик, — ответил Тацумаса. — Эй, Данкити!

Ученик на четвереньках полез первым, светя перед собой лампой. На спине у него был мешок со всем необходимым. Вторым, налегке, проник в трубу учитель. Сзади кряхтел неуклюжий толстый доктор. Ему было трудно, но он не жаловался. Не застрял бы, немного забеспокоился Тацумаса и пожалел, что не запустил сенсея вторым — тогда можно было бы подпихивать его в ягодицы.

Но ничего, обошлось.

Через некоторое время ход уперся в стенку. Теперь нужно было подниматься вверх. Славный Санситиро предусмотрел для этого удобную лесенку из железных скоб.

Над головой у Тацумасы размеренно двигались тапочки с бесшумными кожаными подошвами — это поднимался Данкити. Вот что-то заскрежетало, потянуло сквозняком. Должно быть, ученик открыл потайной люк в полу хранилища.

Тацумаса остановился, чтобы подождать доктора, которому подъем давался с трудом. Торопиться было незачем, пускай Данкити всё там наверху приготовит.

Когда мастер вылез из дыры, таща за подмышки потного сенсея Саяму, в помещении было уже светло. Расторопный ученик достал из мешка дополнительные бумажные фонари, раскрыл их, зажег и расставил по четырем углам.

— Та-ак, что тут у нас? — пробормотал Тацумаса, оглядываясь.

Вон железная дверь, ведущая в спальню посланника. Повсюду ящики, сундуки, коробки, какие-то непонятные предметы на полках. Ага! Столик на несуразно длинных ножках, на нем стеклянная лампа, рядом дурацкое варварское сиденье, с которого очень легко свалиться (называется «стул»). И на столике две толстые книжки в кожаных переплетах.

— Прошу вас, взгляните, что это. Данкити, посвети сенсею.

Саяма поправил очки, бережно взял первый том.

— Я предупреждал, что знаю только голландский, а с языком игирисудзинов не знаком, — предупредил он.

— Это дикое наречие во всем губернаторском управлении знает только один человек. Не мог же я взять с собой на дело чиновника, чтобы власти узнали все мои секреты? Очень прошу вас, сенсей. Постарайтесь. Вы ведь умеете разбирать их катакану.

— Да, азбука у них у всех одинаковая. — Пошевелив толстыми губами, Саяма прочел: — «Диари». Понятия не имею, что это значит. — Полистал. — Судя по тому, что всюду стоят даты, это дневник. Ах, вот почитать бы!

Тацумаса отобрал первую книжку, дал вторую.

— А это что?

— …Полагаю то, что вам нужно. На первой странице (у них читают слева направо) написано «Instruction». Несомненно это то же, что по-голландски называется Instructive, сиречь «подробное наставление». — Пошуршал страницами. — Сколько я могу судить, здесь длинный перечень товаров, цифры, множество всяких пунктов и подпунктов.

— Отлично. Данкити, давай!

Мастер сел на пол и, обмахиваясь веером, стал смотреть, как ученик исполняет тонкую работу: достает из мешка свиток бумаги, пропитанной особым раствором, и прикладывает ее к секретной книжке, страничка за страничкой. Такая бумага, называемая «обмокательной», чуть-чуть растворяет засохшие чернила, тушь или краску, делая точную копию текста или изображения. Свиток постепенно покрывался варварскими каракулями.

Убедившись, что Данкити всё делает правильно, мастер встал и присоединился к доктору, который жадно разглядывал иностранные дары.

— Смотрите, смотрите! — азартно говорил он. — Вот она, новейшая фотографическая камера, которую посланник собирается преподнести [28]! Как она прекрасна! Вы ведь слышали про сясиндзюцу, механическое воспроизведение действительности?

Тацумаса пожал плечами. Он не очень жаловал новое. Зачем оно, если и в старом столько пространства для усовершенствований?

— Ах, это ружье с винтовой нарезкой внутри ствола. Оно может поражать цель на тысячу шагов! А это что? О-о-о!

Вытащил из коробки какую-то трубу.

— Прошу вас, сенсей, ничего не трогайте, — попросил Тацумаса. — Мы не должны оставить следов нашего присутствия. Это тоже какое-нибудь оружие?

— Нет, — благоговейно прошептал Саяма. — Это «тэрэскопу». Устройство, чтобы смотреть в ночное небо. В трубу его видно, как на ладони!

— А зачем? Разве звезды и луна красивее вблизи, чем издали!

— Да ну вас! — отмахнулся невежливый сенсей. Он заглядывал в следующую коробку. Простонал: — А-а-а! Это же «микуроскопу»! Я всегда о нем мечтал! Можно я подержу его в руках?

— Нельзя.

Тацумаса с недоумением разглядывал безобразный сервиз: чашки и маленькие плоские тарелочки, совершенно одинаковые (какое отсутствие фантазии!). Они были из белого металла — должно быть серебра, только тускловатого. Рядом стопкой лежали бруски того же материала.

— А это что за дрянь?

Доктор благоговейно погладил брусок.

— Вы ничего не понимаете. Это совершенно новый металл «арю-мини-уму». Рукотворный! Он очень легок, прочен и пластичен! Изготавливать его очень дорого и сложно, рецепт содержится в тайне! Арю-мини-уму бесценен! Он намного дороже золота и даже платины!

— А, да. Я читал в протоколе, который прислал Касидзава, что торговый представитель варваров будет рассказывать про это его величеству. Как будто мало уже существующих металлов…

Сенсей не слушал. Он схватил большую книгу с множеством картинок.

— О-о, альбом с изображениями всемирной выставки, которая состоялась в их столице Рондон! Взгляните, это знаменитый [29]! Он построен из стекла и железа! Какое чудо!

— Положите на место. У вас потные руки. Останется след. Данкити, долго еще?

— Скоро закончу, учитель.

— Сюда, сюда! — махал рукой Саяма, присев на корточки над какой-то диковинной композицией из разноцветных коробочек и решетчатых полосок, разложенных по полу. — Смотрите, макет «тэцудо», железной дороги! Вот это машина, которую двигает пар. Она тащит за собой вереницу повозок! Я читал, что торговый представитель Дзэ-Фэру-Сон будет предлагать его величеству построить у нас в Японии такую дорогу. Представляете?

Всё это очень умно и хитро, подумал Тацумаса. С одной стороны, варвары преподнесут подарки правителю другой страны — обычная в дипломатии вещь. Но дарят они не бессмысленные драгоценности, а образцы своих товаров. И подобраны эти вещи с явным расчетом на то, что его величество сёгун Иэмоти, пятнадцатилетний юноша, живо заинтересуется новинками. Касидзава рассказывал, что купец Дзэ-Фэру-Сон имеет от правительства лицензию на торговлю с Японией. Работая на свою державу, он работает и на собственную прибыль. Чему у варваров можно было бы поучиться — предприимчивости. К сожалению, это качество плохо сочетается с нравственностью и твердыми жизненными правилами. Суетливая изобретательность подрывает традиции.

От рассуждений мастера отвлек Данкити. Он закончил копировать документ и теперь тоже пялился на чужеземные сокровища.

— Учитель, ведь варвары — это зло? — спросил ученик. — Значит, они плохие люди. Тогда почему бы нам их не обокрасть? Тут не будет противоречия ни одному из правил Китодо.

— Потому что это подорвет престиж Японии, — нахмурившись, ответил мастер. — Странно, что тебе нужно объяснять подобные вещи.

Но молодого невежду поддержал почтенный доктор.

— Давайте возьмем хотя бы микроскоп! — взмолился он. — Он так необходим для моих изысканий! Я буду вашим погробным должником!

— Я попрошу господина Касидзаву, чтобы потом, когда его величество наиграется в эту игрушку, ее отдали вам в награду за вашу бесценную помощь, — пообещал Тацумаса. — Мы уйдем, ничего здесь не тронув.

— Как уйдем?! — возмутился Саяма. — А кто обещал мне экскурсию?

— Экскурсия будет. Данкити, бери свиток и ступай к остальным. Ждите нас. Мы с сенсеем немного прогуляемся.

Железная дверь была заперта на хитрый замок и снаружи догадаться о сочетании цифр было невозможно, но строитель Санситиро сказал, что изнутри механизм открывается особым рычажком — на случай, если человек по неосторожности сам себя запер.

Тяжелая створка распахнулась с довольно громким лязгом, но можно было не опасаться, что в доме кто-то проснется. Одна из служанок, работавшая на господина Касидзаву, вечером повсюду заменила обычные свечи на сонные. Надышавшись дурманного воздуха, варвары дрыхли так, что их не разбудил бы и [30].

По правде говоря, мастеру и самому было любопытно посмотреть на чужестранцев и их жилище.

Посланник Ору-Коку похрапывал, лежа на деревянном помосте со столбами. На голове у него был колпак, в стакане с водой стояли зубы — ужасное зрелище. Тацумаса и не предполагал, что у варваров они съемные.

Доктор с любопытством пощупал спящему пульс, приоткрыл веко, потер мочку уха, пощупал под одеялом.

— Немолод, но крепок. Проживет еще лет тридцать или сорок. Что вы пялитесь на стакан? Это протез. Почти у всех европейцев к пятидесяти годам вываливаются зубы, потому что они не едят водорослей, одно только мясо.

Как можно спать на такой мягкой, будто болотная трясина, подушке, недоумевал Тацумаса, потрогав постель. Можно себе представить, какие вязкие сны от этого снятся. Сам он, ложась, клал голову [31], и сны ему снились очень красивые.

На полу стояла обувь — два грубых кожаных башмака. Должно быть, ходить в них пытка.

— Жаль, что в доме нет бледнокожих женщин, — посетовал врач. — Мне бы очень хотелось рассмотреть и потрогать их тело.

— Давайте сходим посмотрим на торгового представителя, — с некоторым смущением произнес Тацумаса. — Мне говорили, что этот Дзэ-Фэру-Сон зарос настоящими красными волосами. Я много о них слышал, но никогда не видел. Его дверь вторая по коридору.

Саяма снисходительно объяснил:

— Ничего особенного, просто такая пигментация волосяного покрова. Признак вырождения их расы.

Они разговаривали вполголоса, но не из опаски, а из вежливости. Нехорошо шуметь, когда спят люди, хоть бы даже и варвары.

В комнате торгового представителя было интереснее, чем в спальне посланника. Здесь всюду лежали образцы разных товаров, и доктор их с любопытством разглядывал, цокал языком. А Тацумаса поднес фонарь к самому лицу игирисудзина. Осторожно потрогал поросль на лице. Все-таки она была не красная, а рыжая — как у лисицы. Еще варвар походил на орангутанга, которого благородный вор видел когда-то в сёгунском зверинце.

Маленький клочок диковинных волос Тацумаса срезал и завернул в бумажку — чтобы потом показать жене. Это был единственный трофей, вынесенный мастером Китодо из обиталища варваров. Доктор тоже захотел взять себе локон — для изучения. Пускай. Нужна же и ему какая-то награда за помощь.

На прощанье он нацарапал на полу каменной комнаты иероглиф «дракон». Варвары его не заметят или примут за бессмысленную закорючку, но традиция есть традиция.



— Чем я могу вас отблагодарить? — спросил Касидзава.

Он вернулся из дворца очень довольным. Должно быть, его похвалило, а то и наградило высокое начальство. Повышения Касидзава никогда не получит, потому что родом он всего лишь [32]. Так всегда и останется тенью никчемного господина губернатора, но это в порядке вещей. Мудрость японского мироустройства в многослойности власти. Выше всех бог-император, но настоящий правитель страны — сёгун, а на самом деле даже не он, а премьер-министр. Если же вникнуть, то окажется, что решения принимает помощник премьер-министра, который, в свою очередь, прислушивается к мнению своего вассала-секретаря с годовым жалованьем в каких-нибудь пятьдесят коку. Поэтому японское государство незыблемо и несокрушимо. Можно повредить его оболочку, но не сердцевину.

Учтивость предписывала поотнекиваться, сказать, что возможность оказать услугу родине — само по себе награда, но Касидзава, пожалуй, мог принять это всерьез. Он считал, что оказывает благородному вору высокую честь, приобщив его к государственным заботам. Вроде умный человек, а все равно самурай.

— Освободите Ямабито, — сказал Тацумаса без обиняков.

— Кого?

— Человека-Гору. Ярмарочного силача, который устроил дебош в публичном доме.

— Того, что покалечил троих стражников, и один из них потом умер? Помню, я разбирал это дело. Освободить убийцу нельзя. Он поднял руку на представителей власти и за это [33].

— Освободите Ямабито, — повторил мастер, — и мы в расчете. Но если вы не хотите исполнить долг благодарности, ничего страшного. Я просто уйду.

Касидзава насупился. Пренебречь долгом благодарности он не мог, это было бы бесчестно.

— Больше всего на свете я не люблю непредсказуемости, а вы человек непредсказуемый, — проворчал господин советник. — На что вам этот увалень? Вы всегда ненавидели убийц и презирали болванов, а этот Ямабито и то, и другое. Бездарное, тупое животное. Кроме бычьей силы ничего нет. Когда он выступал на соревнованиях по сумо, его легко выкидывали с площадки борцы вдвое меньше весом. Только и умеет, что на потеху зевакам поднимать вес в полсотни [34]. — Касидзава вздохнул. — Ладно, вы не желаете мне помочь в поимке Кровавой Макаки — это я могу понять, у вас свой кодекс. Но спасать от заслуженной кары арестованного убийцу?

— Во-первых, он не нарочно, просто не соразмерил силу. А во-вторых… — Тацумаса усмехнулся. — Ямабито мне нужен как раз для того, чтобы избавить вас от шайки господина Тадаки.

Касидзава подался вперед.

— В самом деле?!

— Да. Шайки «Обезьянья рука» больше не будет. И господину Эно не придется жертвовать своей жизнью.

От своего человечка в губернаторском управлении Тацумаса знал, что молодой [35] по фамилии Эно, любимый ученик Касидзавы, поклялся зарубить Кровавую Макаку, а потом добровольно разрезать себе живот, ибо полицейский не должен преступать закон. Пылкий самурай заявил это спьяну, но похвальбу многие слышали, и теперь молодому человеку некуда деваться.

— К тому же, если Эно-сан зарубит господина Тадаки, проблемы это не решит, — вкрадчиво продолжил Тацумаса. — Место главаря сразу займет кто-нибудь из его подручных. Нет уж, позвольте я одолею злодея по своему разумению и по собственным правилам. Да так, что всей шайке наступит конец.

— Но чем вам поможет Человек-Гора?

Ответа на нескромный вопрос Касидзава не дождался. И уступил.

— Ладно. Раз это обещает сам великий Тацумаса… Я дам вам записку в тюрьму. Забирайте вашего кашалота, пусть живет. Начальник палачей все равно сомневается, выдержит ли деревянный крест такую тушу. Только учтите: по делу секретной книги варваров мы в расчете.

Но тут чело государственного человека омрачила новая мысль:

— Хотя, если вы избавите нас от Кровавой Макаки, я опять окажусь у вас в долгу…

Китодо и Акунин-сёки

Говоря о помощи в поимке Кровавой Макаки, советник Касидзава не просил выследить разбойничьего атамана. Сахэй Тадаки ни от кого не прятался. Весь Эдо знал, где его найти: или дома, или в веселых заведениях, где страшный человек слыл одним из самых щедрых клиентов.

«Кровавой Макакой» бандита называли только полицейские и чиновники. Горожане звали его «Сарухэй» и пугали им маленьких детей: не будешь слушаться — Сарухэй заберет. Обе клички — и очень грубая, и боязливая — возникли из-за того, что Тадаки был неразлучен с дрессированной макакой-сару. Шагает он по улице, окруженный телохранителями, а рядом с грозным акунином ковыляет или даже сидит у него на плече разряженная мартышка, строит потешные гримасы. Имя ее было [36], она меняла наряды чаще, чем модная гейша. На месте преступления шайка непременно оставляла свой знак: кровавый отпечаток обезьяньей лапки — для пущей славы и пущего страха. Если кто-то что-то видел — пусть проглотит язык, зная, чьих это рук дело. Всем было известно, что за болтливость банда «Сару-но-тэ», «Обезьянья рука», убивает всю семью, до грудных младенцев. Если великого Тацумасу защищала от полиции любовь горожан, то великого Сарухэя чувство еще более сильное: страх.

У идеально упорядоченного общества есть свои уязвимые места. Верней сказать, всякая сила одновременно является и слабостью. Во всем строго следовать закону прекрасно, но это значит, что без неопровержимых улик и свидетелей нельзя арестовать преступника, даже когда его виновность известна каждому. Вот почему пылкий ёрики Эно-сан, исчерпав иные средства, был готов пожертвовать жизнью, лишь бы покарать чудовищного злодея за его зверства.

Советник Касидзава нуждался в твердых доказательствах, которые позволили бы силам закона схватить Кровавую Макаку, — вот о какой помощи он просил.

Сахэй-Сарухэй очень докучал и Тацумасе, но как расквитаться с этим опасным врагом, не поступившись честью? Над этой задачкой прославленный мастер ломал голову не первый год.

Поразительно, но Тадаки был родом из хорошей самурайской семьи. В юности он совершил какой-то недостойный поступок — вероятно, сущую шалость по сравнению с будущими злодеяниями, ибо [37]. Однако приговоренный не пожелал разрезать себе живот и за это был с позором изгнан из клана. Нет на свете людей хуже, чем те, кто, будучи обучен морали, добровольно ее отвергают. Глубина их падения не ведает дна.

Начав с мелкого разбоя, [38] со временем собрал вокруг себя целую шайку таких же негодяев, и когда в мирную страну Ямато нагрянули черные корабли, для черных душ наступило золотое время. Спокойные воды замутились, на поверхность выкинуло много всякого мусора и дряни.

Наверху образовались [39]. Одна, сёгунская, прагматическая, считала, что у заморских варваров следует перенять их технические навыки. Другая, императорская, возвышенная, призывала сохранить чистоту священной Японии от чужеземной пакости. Поскольку Тадаки не мог примкнуть к правительственным силам, почитавшим его преступником, он заделался истовым патриотом. Его банда стала собирать с горожан взносы в некий фонд «Божественный Ветер», который-де поможет сдуть варваров обратно за океан. Деньги потекли рекой, и дела шайки быстро пошли в гору.

Сейчас, когда иностранцы устроили недалеко от столицы, в Ёкохаме, собственное поселение, многие торговцы стали отлично зарабатывать на поставках туда продовольствия и прочих товаров. Варвары ведь не знают, что почем, с них можно драть втридорога. Но промысел был рискованный. Патриотические ронины нападали на чужеземцев с мечами. Ёкохамские варвары без хорошей охраны не высовывали носа из своего [40], защищенного рвами и заставами. Подвергали себя опасности и торговцы, ехавшие туда с товарами. Однако все знали: если договориться с людьми Сарухэя, проблем не будет.

Ныне, в период своего богатства и могущества, банда «Обезьянья рука» превратилась в маленькое государство, устроенное по тому же принципу, что государство большое. Сарухэй требовал, чтобы подручные именовали его «сёгуном». При главаре существовал «синъэйтай», личная гвардия, состоявшая из близких помощников-«»[41] и телохранителей-«гокэнинов». Их было немного, человек тридцать. Основная банда, несколько сотен головорезов, была разделена на полунезависимые «кланы», во главе каждого стоял свой «даймё». Некоторые из них ведали определенным видом деятельности — игорными домами, или борделями, или фальшивой монетой; другие орудовали на определенной территории. Половину своих прибылей кланы отдавали «сёгуну» — и попробовали бы только не отдать: отборные бойцы «синъэйтая» живо вразумили бы мятежников. Кроме того поддержка «сёгуна» была необходима каждому «даймё», когда тот затевал крупное дело, с которым не справился бы собственными силами.

Тацумаса, всегда справедливый к людям, даже если кого-то очень не любил, много раз говорил ученикам, что господин Тадаки — гений злодейства, настоящий масштабный акунин.



Врагами они стали не сразу — ведь делить им было нечего. Но однажды, несколько лет назад, Сарухэй явился к мастеру Китодо с почтительным визитом.

— Сиракаба-доно, — сказал гость после первого обмена вежливостями, — давайте соединим наши возможности и будем работать вместе. Мы станем настоящими хозяевами сначала этого города, а потом, быть может, и всей страны. При свете дня в ней будут править обычные сёгун с императором, а с приходом темноты — мы с вами. «Ночной император» Тацумаса, «ночной сёгун» Сахэй — каково?

И засмеялся. Чего-чего, а размаха Кровавой Макаке хватало.

К этому времени Тацумаса, конечно, уже испытывал к шайке «Обезьянья рука» глубочайшее отвращение, однако из учтивости выслушал предложение до конца.

— Вы знаете, как проникнуть в разные интересные места, ваши ловкие ученики подобны воде, просачивающейся в любые щели, — сыпал комплиментами Тадаки. — Если ваш человек откроет изнутри дверь моим людям, мы вынесем из купеческого дома или княжеского дворца всё, что там есть. Или, например, разнюхали вы нечто аппетитное — про перевозку ценного груза, про путь следования богатого каравана или еще про что-то — и сообщаете мне. Прибыль будем делить по-честному, пополам.

Он говорил долго. Тацумаса все время кивал, поддакивал «хай, хай» — в знак того, что ему всё понятно, но Сарухэй решил, что слушатель соглашается.

— Так по рукам? — сказал он в конце. — Выпьем церемониальную чарку для скрепления нашего великого союза. Предлагаю назвать его «Тацухэй» в ознаменование нашего единства и неразрывности. Видите, я готов поставить ваш иероглиф на первое место, вы ведь старше меня.

— При одном условии, — молвил Тацумаса, поблагодарив за оказанную честь. — Альянс будет существовать по принятым в нашей школе Трем Правилам и Одному Канону.

И объяснил, каковы эти принципы — на случай, если собеседник их не знал.

Сарухэй сначала решил, что это шутка.

— Грабить только плохих людей и никого не убивать? — засмеялся он. — Не знал, что вы такой весельчак!

Но хозяин не улыбнулся, и бандит понял, что это всерьез.

— Не беспокойтесь, — стал убеждать он. — Всю грязную работу будут исполнять мои люди. Свой канон о непролитии крови вы не нарушите. Что же касается плохих и хороших людей, то, как известно, любые оценки субъективны.

Чувствовалось, что Тадаки получил хорошее образование. Далее он произнес целую речь, украшая ее цитатами из китайской классики и употребляя всякие мудреные слова.

Он говорил, что уважаемый сенсей неверно трактует истинный смысл буддизма. Истинно Сущий не придает смерти никакого значения, иначе люди не дохли бы, как мухи, безо всякого смысла. Буддизм вообще не про других людей, он всегда адресован тебе и только тебе, философствовал душегуб.

— Лично я придерживаюсь учения [42], «Спасения злодеев», — говорил Тадаки. — Будду по-настоящему занимают лишь акунины вроде меня, потому что мы сосредотачиваем в себе всё зло мира, а цель Будды — спасти Зло, обратив его в Добро. Обычные люди, эти безвольные лягушки, кровь которых всегда той же температуры, что болото, Будду не интересуют. Что за сложность их спасать? Благопришедшему это скучно. Иное дело я, Сахэй Тадаки. Будда шепчет в мое ухо: «Верь в Меня, молись Мне, и тем уже спасешься». И я слышу Его голос, я верю! А прочее — чепуха. Верно я говорю, Хання?

Он щелкнул по лбу свою обезьянку. В тот раз она была наряжена чужеземным матросом: в узкие полотняные штаны, полосатую сяцу, с круглой белой шапочкой на голове, шерсть на мордочке расчесана в стороны, как растительность у варваров. Мартышка молитвенно сложила ладошки и поклонилась.

В спор о тонкостях религии Тацумаса вдаваться не стал. Буддизм хорош тем, что в нем есть множество самых удивительных учений и школ. И этим же плох. Любой урод всегда найдет для себя что-нибудь подходящее.

— Есть еще одно обстоятельство, вызывающее у меня сомнения касательно нашего сотрудничества, — мягко сказал мастер. — Ваши люди. Про них рассказывают ужасные вещи. Такое ощущение, что у них совсем нет морали.

— Ни капельки, — подтвердил Сарухэй. — Так называемых порядочных людей в свою организацию я не беру. Предпочитаю иметь дело с законченными мерзавцами. Во-первых, они дееспособнее. Ставишь перед ними задачу — выполняют, не боясь замараться, и ни перед чем не останавливаются. Во-вторых, с ними проще. Всегда знаешь, чего от них ждать. Держи такого покрепче за нефритовые шарики, хорошо ему плати — и он твой со всеми потрохами. А человек порядочный ненадежен. В какой-то момент может оказаться, что некий дурацкий принцип для него важнее воли господина. И он подведет. Ну их к бесам, порядочных. Увидите, почтенный господин Сиракаба, две наши команды сойдутся, как белый Инь и черный Ян. Дополняя друг друга, мы будем несокрушимы. Соглашайтесь! Проси сенсея, Хання.

Макака отмочила штуку: опустилась на коленки и трижды ткнулась лбом в татами. Ее хозяин расхохотался.

Тацумаса тяжело вздохнул. Он очень не любил говорить людям в лицо неприятные вещи, но иногда просто не остается выбора.

— Сделайте милость, Тадаки-сан. — Голос мастера был негромок, но тверд. — Встаньте и уйдите, не допивая сакэ. Прошу прощения за невежливость, но я больше не могу смотреть на ваше некрасивое лицо. Боюсь, вырвет. У меня слабый желудок.

Сарухэй, конечно, обиделся — кажется, больше всего на «некрасивое лицо». И, конечно, захотел убить Тацумасу. Разбойник думал, это будет очень легко, потому что он пришел на встречу с четырьмя вооруженными до зубов «гвардейцами», а при Тацумасе находился только тихий старичок Иида со своим бамбуковым посохом, на который он опирался при ходьбе, будто его непрочно держали ноги. Но Иида-сенсей руководил [43] и не имел себе равных в Искусстве Копья. Со своим посохом он управлялся лучше, чем вышивальщица с иголкой.

Господин Иида крепко побил и телохранителей «ночного сёгуна», и его самого, причем сломал господину Тадаки обе руки, так что великий и ужасный злодей потом несколько недель не мог справлять нужду без посторонней помощи. Этого унижения адепт Акунин-сёки мастеру Китодо не простил, и с тех пор между ними тянулась нескончаемая война. Жертвы в ней были несопоставимы. Люди Сарухэя в худшем случае получали тумаки или теряли лицо, попадая в позорные ситуации. Ученики Тацумасы, если они оказывались недостаточно ловки, платили за это жизнью. За минувшие годы погибли уже семеро, причем двое очень жестокой смертью. На самого Тацумасу было совершено несколько покушений — впрочем, весьма неуклюжих.

Эта-то опасность была нестрашная, даже полезная. Она помогала ученикам совершенствовать свое искусство и держала их в постоянной готовности к любым неожиданностям. Но в последнее время чертов Сарухэй изобрел новую тактику. Он перестал охотился за людьми Тацумасы, застать которых врасплох было трудно. Мерзавец начал обрывать нити, связывавшие школу Китодо с городом, обрезать питавшие ее корни. Уже несколько десятков давних надежных партнеров, всегда помогавших Тацумасе — хозяева гостиниц и ресторанов, торговцы, лодочники, мамы-сан публичных домов — с глубокими извинениями известили мастера, что больше не смогут поддерживать с ним отношений, ибо получили письмо от «Обезьяньей руки»: всякое сношение с Китодо будет караться жестокой смертью. После того, как вся семья одного непонятливого садовника, всего лишь поставлявшего в Дом-под-березой свежие цветы, была найдена зарезанной, никто уже не смел игнорировать такое предупреждение. Защитить всех было не под силу даже великому Тацумасе.

Кольцо блокады сужалось, начиная создавать серьезные неудобства. С «Обезьяньей рукой» пора было кончать.

Ах, как просто было бы это сделать, если б не Канон о неубийстве! Чик-чик, и нет ни Сарухэя, ни его «гвардии». Но это значило бы самому превратиться в Кровавую Макаку.

Тацумаса думал-думал и наконец придумал. Не зря его называли великим.

«Золотой Коку»

На одном страхе никакая власть долго держаться не может, даже самая жестокая. Для прочности ей требуется нечто большее — нечто бесплотное, поражающее умы. Что-то завораживающее. И Тадаки эту древнюю истину отлично знал, он ведь был гений злодейства.

Фокус, придуманный Сарухэем, был по-своему красив — у Зла тоже есть своя красота, притом могущественная.

Даже вдали от Эдо, где-нибудь в Осаке, да хоть бы и в Нагасаки, куда «Обезьянья рука» не дотягивалась и где никого запугать не могла, люди слышали о «Золотом Коку». Такого рода легенды распространяются широко и далёко, ибо их интересно передавать и слушать.

С блестящими глазами, с придыханием люди по всей Японии рассказывали, что в Эдо есть великий и неуловимый разбойник Сарухэй, у которого хранится огромный слиток чистого золота весом — вы не поверите — в целый [44]! Это трудно вообразимое сокровище сплавлено из несметного количества награбленной звонкой монеты.

Да, Сарухэй умел владеть умами. Коку золота, годовой доход целого княжества, — это ведь не только огромный денежный капитал, это еще и миф, волшебный талисман, знаменующий несокрушимость преступной империи. Тадаки желал бы, чтобы его банду называли «Кин-итикоку-гуми», «Шайкой золотого коку», но «Обезьянья рука» звучало лучше и легче произносилось, а над языком не властен даже самый грозный акунин.

Идея, пришедшая в голову Тацумасе, тоже была очень красива. Она соединяла выгоду и изящную простоту.

Если украсть «Золотой Коку», миф о великом Сарухэе лопнет. Рассыплется и всё его могущество. «Ночной сёгун» потеряет не только главное свое богатство — он лишится лица. Прежде всего в глазах собственных подручных. Ведь они подонки, не ведающие ни верности, ни долга. Ослабевшего и опозоренного главаря они раздерут на части, а потом перегрызутся между собой. Пачкать руки уничтожением врага Тацумасе не понадобится. Всё произойдет в полном соответствии с буддийской максимой «Аку ва аку-о куу» — «Одно зло пожирает другое». И потом господин советник Касидзава легко подметет осколки страшилища, развалившегося на куски.

Где хранится «Золотой Коку», было известно всем. Сарухэй не делал из этого тайны. Наоборот, он кичился тем, что не прячет свой гигантский слиток, ибо никого не боится. Время от времени избранным гостям дозволялось полюбоваться сияющим чудом, и те потом рассказывали об увиденном. Это лишь расцвечивало легенду.

Резиденция у «ночного сёгуна» была под стать репутации: торчащая из моря скала, похожая на драконий клык или, по мнению некоторых, на детородный орган. Дом назывался напыщенно: Мисаго-но-су, «Гнездо морского ястреба». Оно было подобно неприступному замку. Из воды наверх по отвесной стене не вскарабкаешься, да и не пристанешь — волны разобьют челнок о камни. Попасть на скалу можно было только по мостику. Берег был совсем рядом, в каких-то пятнадцати [45], но доступ на скалу очень хорошо охранялся. В караульне, как выяснил Тацумаса, всегда находились девять охранников, а по узенькой воздушной тропе мог пройти лишь один человек. Сколько бы врагов ни напало, их можно было убивать поочередно. Хотя кому взбредет в голову соваться в когти ястребу?

Бывавшие в «Гнезде» рассказывали, что «Золотой Коку» лежит в гостиной на самом видном месте — в почетной нише, под свитком с каллиграфическим девизом «Акунин-сёки». Сарухэй не опасался воров. И как бы они вынесли такую тяжесть? Чтоб поднять ее, требовалось четверо крепких мужчин, но по мостику им было не протиснуться. Слиток был изготовлен на скале, никогда ее не покидал, да и не мог покинуть.

Затем-то Тацумасе и понадобился человек-гора Ямабито. Четверо на мостик не пролезут, а ярмарочный силач, поднимающий груз в полсотни каммэ — запросто.



Как и предупреждал господин советник, Ямабито оказался совсем прост рассудком, однако сердцем вовсе не злодей. Выпущенный из темницы, он поклонился спасителю в ноги и объявил густым басом, что его никчемная жизнь отныне целиком и полностью принадлежит сенсею.

Разве можно предавать казни человека, понимающего долг благодарности? Тацумаса был убежден, что казнить вообще никого нельзя, даже отъявленных мерзавцев — в конечном итоге они всегда карают себя сами, а коли нет, то их ждет очень неприятный сюрприз в следующем рождении.

Конечно, мастер проверил, правду ли говорят про силу богатыря: попросил его поднять мешок риса весом как раз в один коку. Ямабито покряхтел, но с заданием справился. «Золотой Коку» нести будет легче, ведь размером он должен быть совсем невелик.

Теперь оставалось дождаться удобного случая.

Случай представился, когда Сарухэй отбыл со всей своей «гвардией» в Нагано, чтобы перехватить в тамошних горах караван шелка. В усадьбе осталась только охрана «Золотого Коку» — восемь «гокэнинов» под началом «хатамото», кличка которого была [46] (в честь бога покровителя воинов). Главный попечитель сокровища никогда не отлучался со скалы. Его единственной миссией было оберегать «Золотой Коку». От спокойной жизни и безделья Бисямон очень растолстел. Поговаривали, что он при всем желании не поместился бы меж перил мостика.

Для операции «Золотой Коку» Тацумасе понадобились всего два помощника: Ямабито и мастер Рокусэн, глава фехтовальной школы Лунного Света. Рокусэн владел мечом не хуже, чем старый Иида копьем. К сожалению, последний уже отошел от дел и доживал свой век на покое, в горной обители.

Торжественных проводов Тацумаса затевать не стал — дело было деликатное, но позаботился о том, чтобы войти в подобающее настроение.

На прогулочной лодке, с комфортом, благородный вор спустился по реке Сумидагава[47] в залив, потом закачался на плавных морских волнах. Была первая ночь припозднившихся «сливовых» дождей — прекрасная пора! По навесу суденышка уютно колотили капли, огромный город светился теплыми огоньками, по воде скользили многоцветные блики.

В прибрежной харчевне у мыса Фуцу мастер встретился со своими помощниками. Попили чаю, выкурили по трубке. Надели соломенные плащи, широкие шляпы, грязевую обувь. Предстояло пройти пешком пол-ри[48].

Впереди шли два сенсея, вели неторопливую беседу. Сзади шлепал по лужам великан.

Разговор у почтенных людей был увлекательный — о неоднозначности такого вроде бы очевидного качества, как глупость.

Повод дал Ямабито. Простаку стало скучно идти молча, и он принялся что-то рассказывать, не сообразив, что из-за дождя впереди идущим ничего не слышно. Рокусэн из вежливости полуобернулся, и Тацумаса обронил: «Незачем. Умный человек иногда может сказать глупость, но дурак никогда в жизни ничего умного не скажет». Мастер Кэндо оказался любителем поспорить. Он заступился за глупцов, заметив, что они по-своему хороши и имеют ряд преимуществ перед умниками.

— Каких это? — спросил Тацумаса, предчувствуя интересную полемику.

— Во-первых, поскольку у глупых людей не развито воображение и они плохо предвидят последствия поступков, среди них гораздо чаще встречаются храбрецы. А во-вторых, глупцы лучше умеют любить, да и самих их любить приятней, чем умных.

Оба тезиса Рокусэн развернул и обосновал, приведя примеры из своей жизни и из литературы. Он был настоящий философ, одно удовольствие послушать.

Через каждые сто шагов помигивали огоньки — это ученики Китодо обозначали дорогу, прикрывая бумажные фонари зонтами. Последним, уже у самого обрыва, ждал Данкити с тележкой для перевозки слитка.

Поклонившись, он попросил взять его с собой на это историческое дело, но Тацумаса с укоризной спросил:

— Разве ты забыл, чему я тебя учил? Всё, что сверх необходимого — лишнее. Жди здесь. Мы недолго. ...



Все права на текст принадлежат автору: Борис Акунин.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Просто МасаБорис Акунин