Валерий Горелов Комфорт проживания и самосотворение

Принявшим в моем поколении Христа

посвящается…

Это – вторая книга, и теперь в рассказанном вообще нет хронологии, зато есть противоречия и часты повторения, но на это есть причины непреодолимой силы, и поэтому не извиняюсь.

В. Горелов

Ты дан мне в спутники, любви залог немой,

И страннику в тебе пример не бесполезный:

Да, я не изменюсь и буду тверд душой,

Как ты, как ты, мой друг железный.

«Кинжал», М. Лермонтов

1838 г.

Часть I Волки и халява

Он не любил по утрам умываться, и посему эту процедуру переносил мученически. Растянуто считал до трех и, набрав в ладони воды из никелированного крана, окунал лицо в прохладу, разгоняя остатки ночных ощущений и мутные призраки снов. А те преследовали его каждую ночь, особенно теперь, в рано наступившей, но дождливой и злобной осени. В мозгу все время копошились чудные картины совсем не его жизни. В сегодняшней ночи он, по-старчески шаркая ногами, бродил среди бесконечного множества высоких колонн, украшенных бюстами, вероятно, великих людей. А снизу подробности разглядеть никак было нельзя, но бюстов было очень много: с бородами, усами, в венках и коронах. Колонны и бюсты были серые, а звуки вокруг какие-то каркающие и хрюкающие. Откуда-то еще появился резкий запах, который его и пробудил. На соседнюю подушку пробрался кошак, он и озонировал. Что это за видения, и какие события сулят, понять было не дано.

Кот был приблудный, как и Азалѝя¹, которая прожила у него почти три дня. Как-то ей все было не так, как-то все на нее действовало аллергически, вчера вот и ушла, а кошака оставила. У того не было ни породы, ни имени. У Азалѝи была порода, явно состряпанная из огромного самомнения в отношении своей персоны. Чего не отнимешь, так это внешности, она была, как и умение ее показать. Все в ней было сексуально и притягивало: и ярко-рыжие волосы, которые костром светились и жарили изнутри, и желтые глаза, которые, как ухоженное золото, искрились демоническим светом. Ко всему этому – абсолютно симметричные большие шары грудей и круглый зад, из которого росли точеные ноги, всегда оголенные донельзя. Любимым ее слоганом была любовь, слово не очень привычное и не совсем, к тому же, разрешенное, но она использовала его в любых созвучиях, порой даже не очень в лад и не вовремя.

Он сладко потянулся, зеркало над мойкой, чуть по-утреннему припотевшее, отражало лицо мужчины, неизвестно каких, но, наверное, средних лет. Глаза были чуть навыкате, а сверху прикрыты широкими взлохмаченными бровями с еле заметными седыми клочками. Густые, не черные, скорее – темные, волосы обрамляли лоб и обрезались косыми линиями на висках. За неприкрытой дверью кот когтями драл свой угол, явно вымогая утреннюю пайку своих вонючих консервов. Правда, он ни разу не видел, чтобы тот ту пайку ел, но всегда тарелка через какое-то время оказывалась чистой и явно вылизанной. Утренний моцион, по традиции, заканчивался на унитазе с новостной лентой телефона. Звали мужчину Всесла̀в, для всех просто Сла̀в. Он достал из ящика консервную банку с кошачьим кормом, но тот отстранился и с диким прищуром стал смотреть на подателя сих благ. Сла̀в чертыхнулся, на что кот аж подпрыгнул, взбодрил ладонью волосы и босой, в трусах, побрел на кухню. На кухне было мило, но грязно: стол был перегружен объедками, что он заказывал на ужин. За тем ужином вчера и состоялись финальные дебаты с рыжей Азалѝей. Она долго пыталась ему объяснять, что же такое любовь, но, похоже, и сама о том имела очень скудное представление, потому, наверное, Сла̀в ничего и не понял. Кончилось все тем, что она, сделав окончательный вывод, что у него нет к ней этого самого чувства, уехала на такси в ночь, верно, туда, где он ее и нашел.

Тогда он приблудился туда со своим хорошим дружком, в подпитии и веселье. Осенью, по прохладе, водка хорошо налаживала организм, пили без похмелья, каждый день, начинали прямо с утра и под горячее. В тот день, за таким завтраком, хороший дружок взалкал, захотел молодую, хрупкую и был прямо взвинчен и озабочен этим вопросом. Он очень возжелал, но это было просто в исполнении. Такой досуг был круглые сутки доступен и всегда ждал своих клиентов. Он проходил в местах, которые почему-то в массах именовались «апартаменты». Это была простая квартира на нижнем этаже дома, куда привозили шлюх для удовлетворения насущных потребностей всех, кто их имел. Меблированные те квартиры были на один манер с главным предметом – обтянутыми дерматином диванами приличной ширины, которые, как правило, покоились на кирпичах или на б/у автопокрышках, когда-то давно затертых и забитых на ухабах. Называлось это «сексодром». А главной фигурой при этом «дроме» была диспетчер-учетчик, апартаментщица. Это, как правило, была стареющая, много повидавшая в миру и не чуждая того же самого ремесла барышня. Апартаментщица творила сервис, по требованию собирая с огромного количества проститутских фирм делегатов обоих полов, ищущих водки, еды и секса. В тех местах цвели специфические ароматы, случись там провести ночь, одежду надо было или выкидывать, или замачивать в хлорке. Озонировало все: от диванов до стен, пропитанных куревом и нескончаемой похотью, и той похоти испражнениями. Под те запахи апартаментщицы, совести никогда не имевшие, лазили по карманам у прибитых водкой клиентов. Соседи, особенно ближние, конечно, были недовольны бурными возлияниями и эротическими карнавалами. Они жаловались, но вулкан ведь не зальешь из пожарного шланга. Власть просто остро нуждалась в таких местах народно-массового отдыха для обеспечения спокойного течения сытой и радостной жизни того же народа. Апартаментщицы все были информаторами, подглядывали, подслушивали и записывали, за что и получали от властей жалованье. Так тоже обеспечивался комфорт проживания.

Нагруженные двумя мешками с водкой и мясными закусками, товарищи двинулись к Петровнѐ, прославленному на районе профессору в организации досуга приблудившихся. Петровна̀ встретила их радушно, но в сомнениях. Дело в том, что она боялась водки, а Сла̀в, будучи в гостях, всегда ее искушал, двигая к ней рюмку. Но, если уж она искушалась, то была словоохотлива и по-своему интересна. Рассказывала много занимательного из своих бесконечных практик на горбах страстей. Вот и сегодня, через силу и с глубоким отвращением замахнув уже пятую, она горестно начала жаловаться на скупых гостей и простыни в говне. Во всей длинной речи благотворительцы главным было «чаевые». Очень уж это слово, неизвестно как прилипшее, в ее исполнении было очень благозвучно и музыкально. Но были чаевые или нет, при первой возможности Петровна̀ ныряла по карманам у уснувших или улегшихся гостей. Но много не брала, всегда только отщипывала, дорожа репутацией фирмы. Красть не было грешно, а было умением жить и большой добродетелью.

В прихожей совсем мало света, сумрачно. Хотя за окном день-деньской, время еще чуть обеденное, но в вечном непроглядном тумане светило никогда и не проглядывало, а по нему особо никто и не скучал. Привезли первую партию чаровниц, они стояли в прихожей вдоль стенки, в боевой раскраске, с явным намерением присоединиться к водке и кровяным колбаскам. Товарищ Сла̀ва, имея большой рост и могучую фигуру, в страстном желании употребить молодую и хрупкую рванулся в сумрак прихожей. Там он кого-то сгреб и в соседнюю комнату отвалил, они же остались с Петровно̀й, налили и занюхали. Прогавкал телефон, Петровна̀ ушла на кухню и вернулась, загадочно щурясь, объявила о хорошей новости: появилась новая девочка, просто звезда, с новой партией привезут, но тут же добавила, что только для него старается. У Сла̀ва с ней были особо доверительные отношения, он ее как-то поймал за руку, а рука та была в его кармане. Он не стал журить и озвучивать, но с тех пор Петровна̀ для него всегда старалась наковырять что-нибудь лучшее в ассортименте. Выпили за хорошую новость. Петровна̀ дожевывала хрящ, когда в дверь позвонили. Барышень было, наверное, шесть. Ту звезду было видно сразу, из полумрака отчетливо вырисовывалась фигура в очень мини-юбке и горящие глаза, что казалось, поедали весь окружающий рельеф. А локоны волос, как оголенную медь, не мог приглушить никакой сумрак в закоулках полудня. Это и была Азалѝя. Она уселась за низкий столик напротив, а сутенер-водитель, получив деньги, уехал. Гостья ни от водки, ни от закуски не отказалась. Она приподнялась из-за стола, снимая курточку, при этом ее волосы упали на круглый зад и раскатились по майке, чуть прикрывавшей здоровенные груди, которые ореолами просвечивались сквозь паутинку ткани. Достаточно уже пьяные мозги Сла̀ва были совсем одурманены. А цветочек вела себя очень свободно, сверкала желтыми глазами, болтала и улыбалась, похоже, сама для себя, не забывая менять верхнюю ногу на нижнюю. При этом внизу она совсем заголялась, убивая последние искры разума у Сла̀ва. Вот он и решил забрать ее домой, на чистые простыни и полотенца. Петровна̀ подхрапывала на кухне, Азалѝя прямо ногтями ковыряла кровяную колбасу и эротично облизывала. И тут за стол присел кто-то, налил себе водки не в рюмку, а в стакан, и двумя глотками опорожнил, при этом беззубо улыбаясь. Этим кем-то была еще лет так десять назад бабушка – из тех, кто сзади пионерка, а только спереди пенсионерка, явно подружайка Петровны̀. Но все оказалось гораздо сложнее и трагичнее. В проем кают-компании протиснулся большой товарищ Сла̀ва, он был с голым торсом, растирался полотенцем и был явно в хорошем тонусе самца-победителя. Присев напротив субтильной бабушки, он взял своей большой рукой бутылку, и утробно гудя себе под нос, налил. Подняв рюмку, доброжелательно поинтересовался:

– Женщина, а вы кто? – темно было не только в прихожей, в комнате свиданий окна тоже были в светомаскировке. Бабушка укоризненно заметила, что совсем и не навязывалась ему, а то как получать удовольствие, то он о-го-го, а как налить, так он не о-го-го. Его большой товарищ, поняв, что за тело с ним было в реальности, побледнел и затих, как перед инфарктом. Потом покраснел, и было реальное ощущение, что он выбьет той последние неровные зубы. Но этого не случилось, за бабушкой приехали. Еще и Азалѝя плесканула по теме, какие разные предпочтения у мужчин. Товарищ что-то бубнил, вроде как бредил, мелко хихикал, пару раз глотнул прямо из горла и впал в медитацию. При этом он продолжал шевелить губами и почесываться, как бы отгоняя насекомых. Водка била, била и добила.

Очнувшись ночью, Сла̀в нащупал рядом ляжки Азалѝи, а уже к обеду та переехала, притащив кота без имени и ящик с консервами. А третьего дня ушла, не найдя в этом доме любви.

***

Коммунизм наступил как-то сразу, энергию начали добывать не из-под земли, а из-под неба. Она была совсем дармовая, и все сразу обнулили. И жизнь, которая всегда была борьбой за пропитание, стала жизнью в сытой радости и удовольствиях. Но бесплатным ничего не было, все продавалось и покупалось. И деньги тоже были, но не у всех в равных количествах. И скоро случился гигантский прорыв в науках, практиках, во всем. То, о чем так долго спорили и мечтали, – свершилось. Был создан искусственный разум. Он был очень разумным и, к тому же, правильным и твердым. Он был призван управлять. Выборы прошли при полной явке и всеобщей поддержке. Общество становилось самым демократичным в истории. В помощь искусственному разуму и народ правит. У того разума не было имени, но он присутствовал всегда и во всем был участником. Он никогда не уставал, не ошибался, был точным в формулировках и крайне обходительным в общении. Искусственный разум выдвинул сенсационную гипотезу, которую потом доказал окончательно и безапелляционно – что Бога нет и не было. Что нет ни покаяния, ни Страшного Суда, ни воскрешения. Тут же в Конституции вымарали слово Бог, а где не смогли вымарать, там переписали с маленькой буквы. Христа отменили законодательно, в правовом порядке и аргументировано. Депутаты от народа проголосовали единогласно. Крестное знамение и многое другое стало преступлением. Те, кто остался с Христом и вовремя не спрятался, были объявлены врагами общества, и под улюлюканье толпы заклеймены средствами массовой информации, были отправлены неизвестно куда и, конечно, без права переписки и перезвона. Церковную утварь стащили на помойки, а церковники пошли чиновниками в услужение к новой народной власти. Кресты посрывали, разрушили звонницы. Храмы же закрасили в черный-черный цвет, и звались они теперь Абассами (каменными чудовищами). Но, как известно, человеческие пороки и злонамеренности в один день не исчезают, и борьба с ними к сегодняшнему дню была в активной фазе. Люди жаловались, это была их главная гражданская обязанность, а если кто пропускал и не был активен в этом деле, а значит, не разделял мнения народа, наказывался материально. А особо злостные нарушители тоже выселялись туда, не знаю куда. Миллионы этих жалоб текли прямо в искусственный разум управления и помогали тому справедливо и беспристрастно выполнять его трудную, но почетную работу.

Дел у Сла̀ва, как обычно, не было. Он вышел на улицу; как всегда, стоял туман, настроение на свежем воздухе, как обычно, улучшилось, и он пошел выполнять свой гражданский долг. Это было рядом. Сначала он хотел отжаловаться на Азалѝю, которая, как ему казалось, уходя, прихватила его фарфоровую чайную пару, но передумал. Был другой вариант: вчера в общественном транспорте какой-то пьяный тип плюнул на него, а потом гадко хихикал и загибал пальцы в разные фигуры. Надо было пожаловаться на общественный транспорт. В бюро жалоб размером со средний стадион одновременно работало сто диктофонов, и каждый пришедший излагал свои претензии. Граждане были активны и ответственны. Все желали гармонии, очередности и порядка во всем. Понятия комфорта и предсказуемости человеческой жизни теперь стали созвучны. Все жили на пособия, но могли, по желанию, и работать. Вообще, правитель создал и внедрил целые системы и подходы, как можно было деньги заиметь. Даже то, что нельзя было ни отдать, ни подарить, теперь продавалось, и такого товара было много. Схема была проста и гениальна. А Сла̀в жил на общепроходное пособие, бизнеса не имел, не работал, особо не шиковал, но и не нуждался. Отжаловался быстро, но как-то сегодня пресно, без изюминки. Кому же знать, что прежде, чем тот плюнул, Сла̀в сам ему на ногу нарочно наступил, побольнее. Что касается Азалѝи, он, верно, сам пьяный и подарил ту чайную пару, о чем, конечно, сейчас жалел. А если Бога нет, то кому нужны эти маленькие тайны? Важно выполнять требования общества и жаловаться ежедневно. Ночной сон не выходил из головы, в ушах стояло карканье и хрюканье, назойливо захотелось водки.

***

У нынешнего правителя не было ни любимчиков, ни фаворитов, ни, конечно, наложниц. Потому все структуры исполнительной власти были выстроены так, что он в любой момент мог, заглянув им в карманы и в закрома, все пересчитать до последней мелочи. По той же причине государственная служба стала не очень престижной, в поклонах и лести новый правитель не нуждался. Мундиры, звания и звучные названия должностей упростили. Разве что спецслужбы остались без такого сильного пригляда, будучи гвардией выявления и наказания врагов и им сочувствующих. В своей главной части доктрины правления искусственный разум был категоричен в том, что передаст свои полномочия человеку, который родится в сегодняшнем обществе, и этот день передачи станет величайшим событием всех живущих. Вот такой он – комфорт проживания.

Сла̀в сидел на скамейке в ожидании пригласившего его на встречу человека. Прямо за спиной притаился обезглавленный черный Абасс. Люди вокруг двигались, подгоняемые осенней прохладой. Откуда-то сбоку подошел волк – здоровенный, с рыжими запалами на боках. Он сел напротив, глаза у него были желтые, как у Азалѝи, волчьи, а ухмылка какая-то холуйская. Сла̀в сходил к одному из мини-маркетов, что располагались через каждые пятьдесят метров, и в которых продавалось все. Он купил кусок сырого мяса, там думали, верно, он сам его съест, и приложили салфеточку, чтобы утереться. Он вернулся на скамейку, волк так и сидел, не то в ожидании, не то в отупении. Сла̀в протянул ему мясо, тот, опять же, по-холуйски ухмыльнувшись, отказался. Он бросил мясо на землю, волк с минуту еще принюхивался, потом, взяв кусок в огромную пасть, затрусил за угол. Всем было известно, что волков одомашнили. Правитель творил чудеса: из самого лютого врага он сделал не только животное укрощенное, но даже просто в человека влюбленное. Их было много, и размеры их поражали. Правитель создал ген человеколюбия и опробовал его на лютом волке. А как получилось, каждый и сам мог видеть. Вчерашние звери не знали, как угодить и услужить человеку. Эволюция уверенно и быстро двигалась к всеобщему господству людей и благоденствию. Об этом все писали, снимали кино и ставили спектакли.

Пригласивший явился с опозданием. Возраста он был старше среднего, неулыбчив, и как-то не по-человечески конкретен. Сла̀ву предлагали работу – перегнать машину известной марки на юг. Ничего нового в такой работе для него не было, он давно промышлял этим ремеслом и слыл за профи. Смутил груз в машине – как человек его описывал, это был ящик в тридцать килограмм. В перегоны ходили, как правило, без груза, это было одно из условий. А так ты из перегонщика превращался в перевозчика, что было не одно и то же. Но машина была хорошая, ответственности за этот ящик не требовали, оплату за этот ящик предложили хорошую. Сла̀в согласился. Днями машину подгонят по адресу, а откуда тот был известен, Сла̀в не понял.

***

На улице стало еще прохладнее, надо было куда-то прятаться на сегодня. В голову назойливо залипала рюмка водки с холодным языком на закуску. Нужны были собутыльники для собутыливания. Опять приперся волк, волоча тот же кусок мяса, положил его у ног Сла̀ва, подобострастно ухмыльнулся и уселся на собственный хвост. Волки давно сожрали всех собак и нощно охотились за кошками. Обитали они преимущественно в районах, прилегающих к Абассам. Волк остался сидеть у куска мяса, а Сла̀в пошел в ближайшее кафе, устроился в удобном кресле и заказал-таки, о чем мечтал. Водка была везде, всегда и одной марки, и называлась «Прелюдия». Очень она была вкусна, и одной рюмки, конечно, не хватило. По звонку примчался добрый приятель Вовчѝк, он был лыс, хитер, говорлив, дерзок и охоч до всяких утех и приключений. Теперь мало кто работал, а он работал – в цирке глотал огонь и шпаги: нравилось ему восхищать народ. При своей деятельной натуре он не мог усидеть на месте и просто так вкушать блага идеального правления. Всегда стремился быть в женском обществе, и, надо сказать, его там ценили. Постепенно подогреваясь водочкой, приятели оформляли свое дальнейшее времяпровождение, и, конечно же, в красивом обществе. Таких мест и вариантов было множество, как и распивочных и трапезных. Он рассказал про мясо, которое волк со скотской покорностью проигнорировал, а Вовчѝк откуда-то знал, что волки такие куски таскали и складывали в одну кучу. Странно, но то мясо не тухло и не сохло, и, как в магазинах, было всегда свежее. Сла̀в глянул себе в тарелку: кусок рульки в пряной заливке, наполовину съеденный, был просто очарователен, а глубже думать не хотелось.

С пьянством теперь все было устроено по высшему разряду: на всех углах стояли кабинки, зашел туда, нажал кнопку – и сразу трезвый. На шкале набрал, на сколько в завязке, и точно раньше не упробуешь. Но трезветь народ не рвался. К вечеру все поголовно набирались, но у кабинок трезвости очередей не было. А им стало совсем хорошо, и уже хотелось куда-нибудь в жаркие объятия. Друг Вовчѝк пообещал забрать кота, а Сла̀в-то знал, что тот мигом скормит его волкам, да и хрен с ним. Поехали продолжать в клуб, тот вроде как был ночной, но никогда не закрывался. Народу было много, кругом танцевали голые в прозрачных трусиках женщины, разогревали что надо. В приват-кабинах было продолжение, недорого, но смачно и по полной программе. А потом опять водка и мясные копчености, и опять прет, и опять железная потенция. Вовчѝк подплясывал у бедер исполнительницы ритуально-эротического танца, тыкаясь ей в сиськи лысой головой. Она была, пожалуй, самой крупной тут барышней, а Вовчѝк, любитель приключений, в силу своего небольшого роста любил все крупное. Она явно ему симпатизировала и была за продолжение банкета. А Сла̀в, будучи уже в приличном подпитии, поехал домой; в дорожку надо было собираться, а перед тем хотелось выспаться. Кота он твердо решил не отдавать, пусть живет пока.

***

Иерусалимский еврей – сапожник Агасфер, он же «вечный жид» – скитался по свету в поисках человека, несущего Крест на свою собственную казнь. Бродяжничая по свету, он попал в лапы Сатаны и был искушен тем, что второе пришествие неизвестно, когда случится, а если он присягнет, то не будет ходить больной и оборванный по всему свету и побираться. Агасфер тогда еще не понимал меру своего греха и пошел в услужение, будучи в полной уверенности, что во втором пришествии он будет Христом проклят и все равно окажется в аду, во власти Сатаны. Теперь он, служа 2000 лет зверю, все же оставался человеком. В том была великая сила Христа, который повелел ждать его возвращения. К чему бы Агасфера Сатана ни принуждал, изменить его сущность он не мог. Агасфер ждал того дня и, однажды оттолкнув, теперь надеялся на милость, о которой он и стал думать в последнее время, за свою жизнь узрев много прощенных, ибо пути Господни неведомы, а милость его не знает границ. Достигая каждый раз возраста ста лет, он вновь оборачивался в тот возраст, что у него был тем апрельским днем, когда он увидел рядом с собой окровавленное пытками и терновыми иглами лицо Иисуса из Назарета. Сатана присматривал за Агасфером, который ходил по миру и оставлял после себя хулителей Христа и безверных. С подачи Сатаны он создавал церкви, секты, магов и пророков и на тех путях достиг известных свершений.

Когда прошло восемнадцать столетий, ровно в полночь на мосту через реку Дебет ему явился сам Астарот, великий герцог, хранитель сокровищ ада, и передал приказ завести двух сыновей от двух замужних женщин, с разницей в год. А расстояние между житием их должно быть кратно двенадцати и десяти. И обернулся Агасфер волхователем, и пришла к нему в Черную крепость замужняя женщина, верующая в колдовство и магию, и родится у нее мальчик, которого нарекут именем Убивающего змея. А через год в городе семисот пещер, покинутом людьми, Агасфер пророчествовал, пришла к нему замужняя женщина за утешением, хотелось ей пророчеств и гадания, и родит она мальчика, которого назовут именем Обручника. И пойдет старший поучать, а младший вождевать. Один станет смущать, а второй – выправлять. Оба по своему разумению будут изгонять Христа. И придет время, когда появится 58 статья, превращающая людей в нечто, ибо сын должен будет предать отца, а брат убить брата. Но и в тех поколениях народ будет рожать героев войны и труда, и, навсегда запуганный реками крови, будет цепляться за подачки, угождать и продаваться князьям, обслуживать их и раболепствовать. А князья же будут мертво цепляться за власть, выйдут в цифру, а цифра эта будет 666. Они призовут править искусственный разум, то есть сущность дьявольской природы, и наступит коммунизм, в котором и будет виться гнездо для шлюхи, в котором та высидит яйцо, оплодотворенное Сатаной. И явится Антихрист, и, объявив себя Истиной, двинется к Храмовой горе, где сотворит себе престол.

А тут привыкали жить без нужды, болезней было мало, зато много юмора и хороших новостей по телевизору, и страх кончины как-то затенился благами сытости и удовольствия. Хорошо же, когда кормят свежим мясом, а что это мясо свиней сатанинского стада, никто не озвучивает. Но даже такая власть не могла отменить осень, и косяки перелетных птиц, пролетая над местами нескончаемых туманов и не видя земли, тревожно кричали. Они были по-настоящему свободны.

***

В ту ночь сны были основательными и какими-то заумными. В начале он искал среди шипов и колючек какой-то для себя подарок, но этот подарок, неизвестно от кого, он так и не нашел. Потом оказался на каком-то диком берегу, который осыпался, утаскивая его. Песок забивал рот и нос. Сла̀в начал отплевываться и проснулся. Кот лежал в углу, надо было ему имя придумать. Была бы кошка, назвал бы Азалѝей. Включил телевизор, там юморили двое мужиков с накрашенными губами и в нижнем женском белье, создавали приятное настроение с утра. Он, с неприязнью помочив лицо, и присев на горшок, пробил карту маршрута. Раньше он бывал там, расстояние придется пройти в 666 километров, с 18 мостами, у которых всегда встречали сервисом, какого пожелаешь. Была ли дорога дальше этих 666 километров, он не знал, как, наверное, и никто другой. Машину пригнали ночью, она стояла, блестя красными боками. Выйдя на улицу, он первым делом зашел в магазин и за стойкой съел бифштекс и запил водой. На улице, вроде как, потеплело, привычный туман создавал настроение. Сла̀в зашел в ближайшую антиалкогольную будку, набрал 20 часов и тем самым лишил себя на это время возможности употреблять. Он старался в подпитии за руль не садиться, давным-давно с ним по пьяни за рулем случилось кое-что. Эта машина была что надо. Электрический двигатель был с огромным ресурсом и заработал мощно и ровно от легкого касания сенсора. На тротуаре стоял волк, и, задрав рыло, приглядывался к окнам его квартиры. «К кошаку, похоже, принюхивается», – подумал Сла̀в и мягко тронул с места. Услуги перегонщиков были хорошо оплачиваемы, но не очень популярны. Было, что кто-то не проходил этот маршрут и пропадал вместе с машиной. Их никогда не находили, да, наверное, и не искали. Сла̀в на том маршруте побывал уже трижды, и всегда без проблем и потерь. Он не знал, что пропадали только те, кто был с грузом, как и он сейчас. До первого сервисного пункта добирался долго, машин было много, а туман что-то совсем к земле прижался. В этой точке путешествия туман как-то поредел, и за громадным зданием сервиса и развлечений дорога черной линией загибалась к горизонту. На выезде никаких заградительных или иных режимных мер не проводилось, и, почти не снижая скорости, он промчался мимо громадной стоянки, забитой машинами, и выскочил за пределы своей среды обитания, своего комфорта и привычек. Кроме шороха колес, ни один звук не проникал в пределы салона. Пейзаж был без привычного уже тумана, осенний, воздух прозрачный, где-то далеко слева горы проглядывали чуть синими рельефами. Волки были кругом, но непонятно, кто и как их подкармливал, ибо все живое в округе они уже сожрали. Они были здоровенными и приветливыми настолько, что понять, где их место в пищевой цепи, было невозможно.

Позвонил Вовчѝк, в шутливых тонах поведал, что собирается отжаловаться на свою последнюю подружку: она своими восхитительными формами и сладкими ляжками в процессе их использования сломала уютную кровать. Он смачно хохотал в трубку, и вообще любил такого рода разговоры, и, похоже, уже принял водочки в обществе своей мега-нимфы. Неожиданно в машине включилось радио, волна для тех, кто в пути, рассказывала о благах и преимуществах их сегодняшнего общественного устройства. Выключить было нельзя, каждый должен был услышать отведенную порцию.

Сто одиннадцатый километр, сервисно-развлекательный центр в тумане. Чуть сбросив скорость, Сла̀в промчался мимо. Приоткрыв окошко, вкусил ароматы от жарившегося там на углях мяса.

***

У проживающих в географии строительства гнезда людей, а значит и строивших его, было уже 99 процентов общих генов с этим мясом. Люди, потребляя этот продукт из сатанинского свиного стада, активно производили в себе ДНК свиней, которые имели пятипалые людские конечности. То мясо волки только нюхали и даже не лизали: будучи сами легионерами Асмодея, своих пожирать они не могли. С обитающими вокруг гнезда, вроде бы как еще людьми, были услужливы и обходительны, а горы костей, которые оставались от трапезы людей, они так же обходили стороной. Волки были зверьми, призванными охранять строительство гнезда, из которого должен был прийти Антихрист. Людей волки ненавидели, они почитали козлищ, которых те в себе выращивали. В половину пути, на 333-м километре, Сла̀в остановился на посту. К югу стало теплеть, а кругом мясо жарилось и коптилось. Все тут для отдыха и развлечений, кругом одни удовольствия и радости. Много девочек разных возрастов и габаритов, и в банях, и в предбанниках, можно было по-легкому, а можно было и по-тяжелому. Водка и карусели, смехопанорамы, факиры и клоуны. Цены совсем низкие. Сла̀в обгрызал ребрышки барбекю, было вкусно, но без водки неромантично. Он уселся за руль и двинулся дальше, встречные машины мелькали как тени, обгоняющих и вовсе не было. Возвращаться собирался на такси, и к полуночи намеревался быть дома. Через час поджало остановиться, он на обочине устроился по-малому. Подошел волк, привычно ухмыльнулся и вдруг так лязгнул зубами, что Сла̀в отпрыгнул, чуть не наделав в штаны. Что тот влет сожрал воробья, он понял по пуху, налипшему на нос этого черного чудовища с желтыми, как у Азалѝи, глазами. Проехал пятый сервис, туман совсем был слабый, как-то и настроение посерело. Заскреблась и заныла давно травмированная нога, становилось непривычно некомфортно и даже тревожно. Что-то вспомнился груз в багажнике, на который он даже не взглянул. Позвонил Вовчѝку, тот был в хорошем настроении, уже расслаблялся в каких-то апартаментах.

***

На въезде в шестой сервис его ждали, какой-то опять кряжистый, с неопределяемым возрастом, сел в салон и скрипучим голосом повелел ехать, жестами регулируя продвижение по улицам. Вокруг были здания в пять-шесть этажей, соединенные между собой переходами без окон. Подъехали к зеленым воротам, они медленно поднялись, и Сла̀в въехал в сумрачный подвал, большой и пустой. Кряжистый вышел и исчез в боковом проходе, но, быстро вернувшись, достал коробку из багажника и пригласил Сла̀ва следовать за собой. В боковом проходе была дверь, которая привела в столь же сумрачную комнату. В центре пятиугольной фигуры, расчерченной на полу, стоял круглый стол, а в пяти лепестках той фигуры – пять пустых кресел. У дверей стоял стул, Сла̀в устроился на нем, а кряжистый вместе с коробкой вышел в дверь в противоположной стене. В соседнем помещении, что было копией первого, за столом сидели пятеро, это были обернувшиеся сатирами демоны: Вельзевул, Нибрас, Маммон, Асмодей, пятой была Эйшет – демонесса похоти, которая в образе Азалѝи явилась Сла̀ву. Все они были заняты сотворением яйца, которое будет оплодотворено Сатаной. Тот, не имея власти сам обернуться людским обликом, собирался войти в мир людей в образе своего сына Антихриста. В коробке был сосуд с черным пеплом сгоревшей плоти убийц и предателей, лжецов, чревоугодников и судей – то был материал, из которого лепилась скорлупа яйца. Всех посыльных демоны умертвляли, но демонесса, она же Азалѝя-цветочек, сказала, что этого они отпускают. Тому уже согласована с хозяином другая роль, и он под постоянным присмотром Агасфера, а эту-то фигуру весь дьявольский род обречен был терпеть. Они согласились с Эйшет, отдали кряжистому распоряжение, тот почтительно удалился. А Сла̀в непрерывно смотрел на стол, он не мог обмануться: на столе стояла его чайная пара. Зашел кряжистый, Сла̀в не успел задать вопрос, как впал в беспамятство по знаку руки вошедшего. Очнулся в такси, уже на подъезде к изначальному пункту своего маршрута. Все помнил легко, кроме того, что было там, на 666 отметке.

***

У дома под его квартирой стояло уже три волка, и, задрав морды, заглядывали в его окна. На одном из них стоял кот без имени и равнодушно на них взирал. Сла̀в открыл дверь, из квартиры бодро выскочил кот и помчался вниз по лестнице. Было понятно, что кошачья жизнь кончится, как только он окажется на улице. Кота-то было не жалко, но Сла̀в, зайдя в квартиру, в окно все же глянул. Ни кота, ни волков не было. Он не увидел, как вдаль по улице мчались три силуэта, на одном из которых был наездник.

Голова была тяжелой, но Сла̀в точно знал, что будет делать, когда закончится время кодировки. Всю ночь его преследовали какие-то насекомые, вроде как какие-то черные жуки, которые гнали его большим роем вдоль пропасти без дна. Утром он явно осознал, что в проблемах. По договору, перегонщик привозил бумагу, где передачу машину заверяли двумя подписями, после этого ему выплачивали оговоренную сумму. Но у него не только не было бумаги, но и представления, куда делась машина. А работодатель сегодня явится с требованием вернуть утраченное. «Помню – не помню» с ним не сработает, придется расплачиваться, и сумма явно будет зловещей.

После нелюбимого умывания он не стал просматривать новости: хотелось всего, но только не новостей. Уличный туман и пара хороших вздохов прибавили оптимизма и аппетита. Устроился в кафе, мясное меню было милым и разнообразным. Еще не принесли тарелки, а кредиторы уже заявились. Опять же кряжистый, а с ним еще зализанный брюнет с острым носиком и усиками в ниточку. Носиком своим он постоянно шмыгал, в руках папка, факт отсутствия у Сла̀ва расписки получателя и неизвестная судьба переданной ему машины как бы их особо и не удивили. Зализанный из папки достал расписку-обязательство, и Сла̀в подписался компенсировать потерю до первого числа второго зимнего месяца. Про груз вообще ни слова не сказали, а сумма была раз в пять меньше, чем представлялось Сла̀ву. Стало как-то покомфортнее, на том и расстались. На телефоне загудел зуммер окончания отказа от выпивки, и стало еще комфортнее. В настоящем его бытие можно было не только не работать, но и особо не размышлять. Сегодня уж точно он это делать не будет. Вовча̀н на телефон не отвечал, явно занят был. Позвонил своему большому другу, предложил занырнуть к Петровнѐ. Тот был явно сконфужен тем, что произошло в последний визит, но тут же согласился с расчетом, что теперь он будет очень внимательным при выборе объекта страсти. Сла̀в сел в такси, которые, как и волки, шныряли везде.

У ближайшего к апартаментам магазина они встретились с большим другом, загрузились и двинулись к Петровнѐ. У подъезда, где и была берлога, стоял стильный темно-синий кабриолет с белоснежным салоном, блестевший никелем и золотом. Со стороны руля расположился явно хозяин – высокий молодой парень в окружении трех нимф. Девочки явно долго готовились к этой встрече: они были одеты, причесаны и накрашены по высшему разряду. Они ворковали вокруг красавца с явным намерением с ним уехать. Большой товарищ вдруг заговорил вроде как сам с собой, но очень громко. Смысл был такой: мол, «вот как надо отдыхать». Сла̀в его остановил своими словами: – «Пойдем, дружище, отдохнем в своей компании, а то нам еще шишек наколотят.»

Не замечали раньше, но у Петровны̀ вроде как усы с бородой прорастают. Народа с утра не было, она, явно не похмеленная, но энергичная, толкала грязные простыни в стиральную машинку. Пахло табачной тухлятиной, жареным салом и эротическими испражнениями. Самая питейная обстановка среди этих ароматов, дерматиновых диванов на автомобильных покрышках. Петровна̀, хоть и была прибита водкой, но выглядела на пятерку, ночью, похоже, было много народу. Кто-то и как-то постоянно подогревал эти хотелки, а главное, что моглось, – верно, в еде и водке были молекулы бодрости и настроения. Только расставили бутылки, как позвонили в дверь, принесли шашлык, который, пока шли, их товарищ заказал. Только налили – опять позвонили, зашел тот красивый, молодой, из кабриолета. Он как-то уверенно подошел к Сла̀ву, назвал его по имени, поздоровался за руку. Из сказанных им нескольких слов стало понятно, кто это. Кое-кому правитель назначал детей: вот это был назначенный сын одного спортсмена, знакомого Сла̀ва. Тот был богат, но с малым объемом головного мозга. Ему предназначенного мальчика он воспитывал настоящим мужчиной, и с самых юных лет по разным поводам заказывал ему проституток. Большой товарищ не удержался от вопроса: что же он тут делает, если у него на улице такие красавицы-грации. Юноша хмыкнул по-боксерски и ответил, что с теми надо куда-то ехать, да еще и целоваться. Кому такое надо? Большой товарищ как-то разом сник, видимо, впал в размышления на тему «вот бы его такие расцеловали». Молодой крутнулся и исчез. Петровна̀ разом опорожнила две рюмки, и по всему было видно, что ей хочется рассказать что-то интересное, но пока крепилась. После четвертой крепость ослабла, и она поведала, что этот молодой – ее постоянный гость, который приходит сюда на свидание с барышней. Петровна̀ победно подчеркнула, что та барышня – ее сверстница. У большого товарища при упоминании сверстницы Петровны̀ поднялась бровь и замерла приподнятой. Петровна̀ хотела еще что-то добавить, но в дверь опять позвонили. Зашел мужик, как оказалось, сутенер; он закатил речь, в которой не было знаков препинания и полов, только гендерные принадлежности. Мужик рассказал, что везде бывает, где педерастия, педофилия и скотоложство, и везде он призывает к главному завоеванию нынешней жизни – толерантности. Сла̀в понял, что это был настоящий, официальный сутенер, работа его была почетной и востребованной, а цели понятны – создание лучшего настроения у страждущих. Сутенер закончил речь во здравие и завел девочек. Похоже, лампочку в прихожей поменяли, и картинка стала четче. Товарищ пытался не повторять ошибок и крепился, но явно одна ему понравилась сильно. Он, приобняв ее за плечи, повел забороть на дерматин. Сла̀в предпочел остаться наедине с Петровно̀й, они налили по рюмахе, и она, явно смакуя, продолжила тему о молодом и красивом и о своей, как она выразилась, сверстнице. Оказывается, он регулярно сюда ходит, а бабушка-сверстница удовлетворяет его в зад специальными игрушками. Петровна̀ порывалась показать их, но Сла̀в отказался. Конечно, зачем же молодцу куда-то ездить, да еще и целоваться, кому же это надо? А в этом чумном бараке предоставляли не только угол, но и сервис с инструментарием.

Опять позвонили; блеснув лысиной, в квартиру, как всегда энергично, но по-простому, заскочил Вовчѝк. Он был не причесан и немного помят, но явно с новыми, интересными предложениями. Он сначала взял шампур с шашлыком, но потом, передумав, поменял его на рюмку. Выпил и присел отдохнуть от трудов праведных. Как обычно, первое, что он начинал делать, появившись у Петровны̀, – это дрочить Петровну̀, что у нее нет приличного контингента, да и вообще скучно. Он давил на ее профессиональную гордость сводницы и содержательницы притонов. Та обычно возбуждалась и кидалась к телефону обзванивать все блядские конторы, чтобы что-нибудь предложить под пристрастия Вовчѝка, что вообще-то было совсем непросто, но сервис требовалось обеспечивать. Вовчѝк затащил из прихожей свой мешок, набитый бутылками и закусками. Теперь стало понятно, что они застряли тут надолго. Но Вовчѝк лукаво сообщил, что сегодня собирается на великий бой гладиаторов без каких-либо правил, и их с собой берет – билеты с собой, в кармане. Но, так как времени до мероприятия еще много, он намерен шевелить Петровну̀, и она шевелилась. Из соседней комнаты заявился большой товарищ, который в этот раз был наглухо застегнутый и кислый – девушка оказалась так себе. Петровна̀, беззубо закусывая, сообщила, что нашевелила фирму досуга со спец контингентом. Ждать пришлось недолго, спец контингент заявился полной обоймой: восемь жриц жались в темноте прихожей. Какую будет Вовчѝк, угадать можно было с первого раза: она была на две головы выше остальных, и ее груди вылезали из-под кожаной оранжевой куртки. Вовчѝк не мог изменить своей природе хищника и, еще ужавшись в своем физическом теле на ее фоне, повел осчастливить. Большой товарищ решил еще раз попробовать и как-то незаметно забрал самый крайний патрон из обоймы. Сла̀в опять остался грустить, вчерашняя поездка переломала весь его режим, он пил и все же пытался вспомнить, где был и с кем там общался. Водка «Прелюдия» была, как и всегда, вкусной, но торкала всех по-разному. У Петровны̀ уже появились слюни на редкой растительности подбородка, и она с трудом, медленно, но еще моргала. Пытаясь сотворить ужимки на лице, начала уже не в первый раз речи о том, какая она была красивая, и как такие, как Сла̀в, за ней убивались; как ей нравится ее работа и они, за то, что всегда наливают и вежливы, не в пример другим бандерлогам. После этого сложного слова она прихрапнула. Вернул ее в реальность большой друг, он опять громогласил, – значит, у него все получилось. Девочка в этот раз была хорошая, но только опечаленная, по его словам. Он привел с собой опечаленную, которая стала сама себе наливать и большой ложкой закусывать паштетом из свиной печенки. Зашел Вовчѝк в трусах, взял бутылку и две рюмки, и, полный важности и таинственности, удалился. Позже было слышно, как он о чем-то шептался со своей дюймовочкой в прихожей. Бронебойную обойму полным составом повезли куда-то в другой блиндаж. Петровна̀ ушла сидя спать в свою кухню-конуру, твердо сообщив, что она всегда на связи.

Будучи еще на ногах, товарищи решили ехать на арену. Хотя по времени до главного боя еще далеко, но там никогда не бывает закрыто. Для общего протрезвления они открыли все окна в такси, холодом так и взбодрило. Проехали мимо красных стен резиденции правителя, кругом – древние могилы: то ли кладбище у стены, то ли та стена на кладбище, спьяну и не разберешь. По обе стороны стены проглядывались Абассы.

Добрались до арены, она была огромной – одно из мега-сооружений этого времени, когда все обнулили. Все подъезды были перегружены машинами и волчьими стаями. Внутри полно зрителей, под куполом туман в ярких бликах подсветов. До главного шоу вечера публику развлекали женскими схватками, там бились тоже без правил. Среди публики, похоже, трезвых не было. Пили прямо здесь, закусывая из здоровенных ведер с жареными ребрышками. Женщины за канатами, тощие и костистые, по очереди душили друг друга. Одной, что была в синих трусах, ловко удалось запрыгнуть противнице на голову и ловко пережать ей горло ногами. Та, в судорогах, выгибалась, жалобно выпучив глаза, но не сдавалась. Публике это все очень нравилось, разноликая масса прыгала, визжала, кидала на сцену свиные объедки и пустые ведра с бутылками. Судья тех женщин растащил с большими усилиями; у придушенной ртом текла кровь, но она так и не сдалась. Почему-то все хаяли судью и требовали его на мыло. Побежденная осталась на полу, а победительница по прозвищу «Щитомордник» бегала по рингу, запрыгивая на канаты. В финале она сняла с себя трусы и майку, забросив их далеко в толпу, да так и удалилась по длинному проходу, виляя своим худым копчиком. Другую же утащили на носилках. Зрителям было страшно весело. Потом прискакали музыканты неопределенного пола и исполнили две популярные песни, одну про сосущих, вторую про лижущих. Аранжировка была самая что ни на есть современная. Потом был бой толстяков, – на этой арене действия продолжались сутками, прерываясь лишь на уборку территории. Подбежала обслуга, друзья пожелали, как все, водку и ведро закуски, что было незамедлительно исполнено. После толстяков вышла дама, и тут наш Вовчѝк потерял покой. Дама-то была во всем огромная, но не толстая, она поднимала тяжести, которые подручные ввосьмером еле затягивали на площадку. Этот немыслимый вес ей тяжелее всего было протащить через груди не одного ведра наполнения. Вовчѝку страшно захотелось приключений, он истерично замахал руками, подзывая обслугу. Написал записку и отдал ее для передачи понятно в какой адрес. Чувства вспыхнули внезапно, так и есть, каждому свое и каждому по потребности. Ведущий вечера пригласил желающих из зала побороться с этой дамой, чье имя было Мамо̀нт. Из огромного зала нашлось всего двое, первого она сразу сбила подсечкой, второй после подзатыльника провалялся минут пять, потом начал истерично отмахиваться руками и ногами, хотя на него никто не нападал, а потом скатился с помоста и убежал в зал. Мамо̀нт ушла непобежденной. Потом ведущий сделал другое предложение – поплясать на ринге, тут уж желающих было не счесть. Все кинулись исполнять танцы сытой радости. Кому не хватило места в ринге, вскочили на сиденья и стали извиваться и подхрюкивать. Туману прибавили, музыку усилили до громкости в никуда уже, да плюс барабаны вживую заиграли. Вовчѝку принесли ответ, он расцвел розовым цветом и поделился содержимым: -Оки, во сколько и куда приехать? Целую везде, Мамо̀нт. Сла̀в спросил: – А если она волосатая? Вовчѝк не обиделся и ответил пьяно, но вразумительно: – Лишь бы без хобота.

Объявили перерыв для подготовки основного мероприятия.

***

Волки сидели, задрав морды, и облизывались на летящие высоко косяки птиц, а тем, верно, была совсем неинтересна эта жизнь внизу. Туман чуть вздохнул, и небеса закрылись, деревьев и травы не было, все давно высохло и истлело, растения не могли быть вплетены в гнездо, их нельзя было ни искусить, ни оскотинить, да и без солнечного света они жить не могли. Всегда существовало заблуждение, что человек за какие-то блага мог продать душу, только душа ему давалась Богом и использовать ее в чью-то пользу никто не мог. Лишь своей греховностью, как инструментом, он мог изгнать душу, и она вместе с астральным телом воспаряла, а физическое тело уже не могло жить в человеческом обличии. Гнездо требовало живых, обездушенных тварей, но в людском облике. Это они, обряженные в человеческую личину, встретят вышедшего из-за стены Сатану, и будут всем примером его почитания и поклонения. Здоровый дух – не всегда в здоровом теле, а любое тело может быть без духа.

***

Обслуга бросилась убирать бутылки, кости и картонные ведра с красивой надписью: «Служить, чтобы радоваться». Пройдет время, и надпись будет звучать по-иному: «Поклоняйся, чтобы жить», но кто же это поймет, когда будет стопроцентно не от мира сего?

Вовчѝк начал допытываться, что будем делать после зрелища и куда двинем. Ему надо было определяться с координатами для встречи с дамой. Большой товарищ сказал, что ему по барабану, так же, как и Сла̀ву. Совещались недолго – давно не были в клубе «Радость в наготе». Было понятно, что им сегодня быть в обществе дамы, которая ногтем ноги поднимает гири, а о голову ломает кухонную утварь. ...