Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Купить эту книгу в ЛитРесШимун Врочек Метро 2035: Питер. Война
© Глуховский Д.А., 2018 © Врочек Ш., 2018 © ООО «Издательство АСТ», 2018* * *
Мы наш, мы новый мир построим
Проект «Вселенная Метро 2033» стартовал девять (девять!) лет назад. Родившись из идеи о том, что читатели «Метро» могут становиться писателями, он действительно быстро превратился в целую вселенную. Без малого девять десятков книг, написанных авторами из России, Украины, Белоруссии, Польши, Англии и Италии превратили карту Земли из постъядерной пустыни в переливающуюся огоньками человеческих душ живую ткань. Долгие девять лет мы рассказывали вам о мире без завтрашнего дня. О цивилизации, которую люди разрушили собственными руками. О жизни на руинах и о сползании в темную бездну, из которой человек не выберется уже никогда. Таково было мое «Метро 2033», и таким был проект, который ему наследовал. Каждая книга «Вселенной Метро 2033» была сбивчивым рассказом выжившего, который торопился поведать нам о судьбах своих пропавших товарищей и родных, прежде чем тьма поглотит и его самого. Авторы серии становились первооткрывателями, приподнимающими завесу тайны и разгоняющими «туман войны» на той или иной точке карты. Иногда их истории пересекались и переплетались, но при этом каждая из них была обособлена. Но роман «Метро 2035» многое изменил. Эта книга о герое, который не намерен покорно гибнуть, который должен не просто выжить любой ценой, но и мечтает возродить человечество, вернуть ему потерянный мир, переворачивает «Вселенную». Самое важное открытие сделано: земля наверху обитаема, в это только нужно поверить, ее нужно отвоевать. А продолжающая «Метро 2035» компьютерная игра «Метро: Исход» сошьет разные клочки на карте страны воедино. Настает время, когда героям метро и пустошей придется собрать в кулак волю, чтобы подняться с колен и выйти из катакомб на воздух, на поверхность. Настает время, когда им придется бросить вызов нечисти, которая завладела миром за время нашей отлучки. Время, из обрывков стран и народов предстоит собрать, выплавить и выковать новую цивилизацию. Разрушив старый мир, построить на его обломках новый. Создать его – или сгинуть окончательно. По одиночке выжившие обречены тихо угаснуть. Если собрать их в кулак – шанс есть. Но кому вести их в будущее? Кому подчинятся одичавшие и отчаявшиеся люди? Создание новой империи не будет бескровным – как никогда не бывало. Чтобы стал мир, будет война. Во «Вселенной Метро 2035» каждая книга станет главой этой саги. Каждая будет кусочком паззла, из которых мы вместе соберем огромную мозаику, эпическое полотно, повествующее о последней попытке человечества спастись и воскреснуть. Романы «ВМ2033» просто описывали мир после Апокалипсиса: это был первый акт нашей драмы. Во втором их герои соединятся, встанут плечом к плечу или сразятся друг с другом. Кусочками паззла станут и их судьбы, и их жизни. «Питер: Война», долгожданное продолжение легендарной второй книги «Вселенной Метро 2033», написанной Шимуном Врочеком девять лет назад, становится начальной главой этой новой саги. Заржавевшие за двадцать с лишним лет гермоворота со скрежетом раздвигаются. Солнце слепит нам глаза, и легкие наши переполнены ветром. Мир наверху ждет нас. Покорим его или погибнем. Дайте руку.Ваш, Дмитрий Глуховский
Вместо пролога День, когда распустились цветы
Я помню день, когда распустились цветы. Возможно, вы тоже его помните. Даже если родились намного позже, через несколько лет, в бомбоубежище, в мертвом, сыром и душном метро. В последнем пристанище загнанного в угол человечества. В крысином углу, среди обглоданных человеческих костей… В аду. Я закрываю глаза, чтобы не видеть качающийся огонек карбидной лампы. Даже с закрытыми глазами я вижу желтое пятно, похожее на отсвет ядерного взрыва. Я закрываю глаза, лежа на воняющем жиром и грязью финском пуховике. Я закрываю глаза и лежу без движения, словно мертвый. Я вспоминаю, о чем мечтал «до». Неужели о том, чтобы меня оставили в покое? Неужели я действительно думал, что после Дня, Когда Распустились Цветы, вокруг окажется стерильная пустыня, лишние люди исчезнут и весь мир будет предоставлен мне одному?! Черта с два. Мир серой ядерной пустыни, где вонь умирающих пропитала стены пустых домов. Мир, где человеку нет места. Мир проникающей радиации и радионуклидной пыли. Я помню тот день. День, когда распустились цветы. Я даже начал писать стихи. Послушайте. Однажды в метро спустился Бог, чтобы дать нам последний шанс… Дальше я пока не придумал. Возможно, потому, что Бог никогда не спускался? Сейчас, лежа на грязном синем пуховике, я думаю, что в жизни не видел ничего красивее атомного взрыва. Огненный цветок, распустившийся над городом. Истинный свет, поглотивший копоть человеческой цивилизации. Я знаю, что не могу этого помнить, потому что в тот момент я был глубоко под землей, за безопасной многометровой толщей гермы. Но все-таки я помню. Огненные лепестки, ласкающие землю. Свет и стон. И камень плакал и стекал, как слезы… Если это было не проявление силы Бога, тогда что это было?! Господь наш, ты огромен, и зловещ, и прекрасен. …Иногда я думаю, что случилось бы, если бы я не успел добежать до метро? Превратился бы в пепел рядом с входом в станцию. Оранжевый пепел в форме человека, который медленно рассеивает ветер. Иногда я жалею о том, что успел. Иногда я лежу и мечтаю о том, что не добежал. Что остался там, среди всех этих людей – этих прекрасных людей, которым осталось жить примерно минуту, пять минут, два часа… от силы неделю. И когда я так думаю, скрежет запирающихся гермоворот больше не снится мне по ночам. Иногда я представляю, что где-то там, далеко в космосе, есть огромная голубая планета, где все умершие – живы. Там есть города, леса, озера и парки, моря и пустыни, животные и рыбы. Там есть все, что было в нашем мире… И только метро там нет. Совсем. И знаете… Когда я так думаю, я счастлив.Кто-то называет это Катастрофой, кто-то Судным Днем, кто-то – Днем смерти. Я говорю: День, Когда Распустились Цветы. Тысячи и тысячи пусковых шахт опустели в один момент. Тысячи и тысячи металлических семян были посланы по ветру. Тысячи и тысячи огненных цветков распустились одновременно. И знаете что? Еще никогда Земля не была такой красивой.
Желтый отсвет карбидной лампы тает на внутренней стороне век. Я лежу, закрыв глаза, на грязном и вонючем финском пуховике, и думаю о мире за стенами метро… Мир, в обветшалой пустоте которого, если прислушаться, тихонечко поют альфа– и бета-частицы.
Боже, еси на Небеси, да светится имя Твое. Да пребудут рентгены Твои с тобой, да защитишь Ты нас от них.– Молитва Мики
Да сдохни, блин, уже!– Том Пикирилли. «Да сдохни блин уже»
Прелюдия Красные сталкеры
– Мне тебя даже жаль, – сказал человек. – Честно.* * *
Воздух заметно просветлел, но солнце еще пряталось за кварталами заброшенных темных домов. Розовый свет очерчивал угрюмые силуэты зданий. Утро. Серый монстр ушел. На земле остался окровавленный кусок мяса – бесформенная масса из мышц, костей и гордости. Раньше, возможно, эта масса была человеком. Сейчас в это трудно было поверить. Ветер заунывно дул в развалинах, трепал изодранную химзу. Прошла минута и другая. Человек не шевелился. Похоже, он был уже мертв… Прошло десять минут. Потом еще столько же. Из-за угла развалившегося дома появилась фигура, обмотанная слоями скотча и пленки. В руках у человека был автомат. Диггер махнул кому-то невидимому рукой и стал спускаться с горы обломков. Следом показались еще двое, вынырнули с разных сторон. Ветер выл.* * *
Командир отряда красных диггеров Александр Феофанов по прозвищу «Феофан Грек» или просто Грек, задумчиво оглядел место сражения. Затем повернулся к заместителю – высокому худому диггеру по прозвищу Гриф. По прозрачному забралу противогаза у зама разбегались трещины. Самая крупная была залеплена скотчем. Рассвет розовел на стекле, Гриф щурился. Становится слишком светло, подумал Грек. Они и так задержались, а теперь их настигал рассвет. А все из-за проклятого нашествия тварей. Что они сегодня, с цепи сорвались?! Словно Гон в этом году начался раньше времени, причем у всех тварей разом, а не только у собак Павлова. И серый… Феофанова передернуло. Серый был хуже всего. – Ушел этот? – он мотнул головой. Огромный чудовищный монстр. Мифический, чтоб его, Блокадник. – Ага, – кивнул Гриф. – Тогда пошли. Быстро, быстро, быстро! Диггеры боевым порядком, по трое, прикрывая друг друга, спустились из развалин дома в ущелье, в которое превратилась одна из улиц Петербурга. Сначала они издали слышали звуки боя, взрывы, выстрелы, яростные крики умирающих мутантов и человеческие голоса. Теперь пришли увидеть последствия. – Вартуман, на шухере, – приказал Грек. – Остальным – как обычно. Работаем. Он замер, увидев, во что превратился человек. Окровавленная масса. Один из диггеров, Поэт, среднего роста крепыш, прозванный так за склонность к сочинению виршей и отмазок, наклонился. Выпрямился, протянул руку. – Командир, смотри. – Что это? А! Раньше это было противотанковой гранатой РГК-3. Цилиндрический корпус смят многочисленными ударами, рукоятка согнута под углом… Грек покачал головой. – Чего он не кинул ее? Захреначил бы, рванет, танк помять можно… – А вот почему. Диггер перевернул гранату. Внутри тонкого стального цилиндра, где должен был находиться пусковой механизм и запал, было что-то серое, с тусклым блеском. Командир выпрямился. Однако. – Свинец? – Ага, – диггер хмыкнул в маску. – Учебная. Крутой перец. Теперь этот «крутой перец» мертв. Ну, и чего стоит его крутость? Грек помолчал. – Разберитесь здесь, – сказал он Грифу. – Я буду наверху. Вернувшись на площадку четвертого, верхнего этажа, командир диггеров достал бинокль. Надо осмотреть окрестности. Интересно, почему одни здания в городе – как новенькие, а другие – словно после артиллерийского обстрела? Грек покачал головой. Приставил бинокль к глазам, навел резкость. Волна тварей продолжала кого-то преследовать. Бегунцы прорезали, как большие корабли, стаю мелких собак Павлова, за ними шестововали худые скелеты Голодных Солдат… Истинное столпотворение. На мгновение Феофанову даже показалось, что он видит высокую серую фигуру среди этой толпы. Рука дернулась. Неужели знаменитый Блокадник? Грек чертыхнулся, подкрутил резкость. Нет, серой фигуры больше не видно. Крр. Бух, бух. Шш-х. Феофанов резко повернулся. Что еще? Шаги. Шорох бетонной крошки. Кто-то поднимался по лестнице, причем не особо таясь. Через несколько мгновений в проеме лестничной клетки показалась голова Поэта. Увидев наведенный на него «калаш», диггер безмятежно помахал рукой. Все-таки он безбашенный, решил Феофанов. Небось, еще и улыбается там, под противогазом. Ох, уж этот Поэт. Командир опустил автомат, чуть не сплюнул в маску, но в последний момент удержался. – Чего надо? – спросил грубо. – Командир… там это… того… – Короче! – Дышит. – Кто дышит? Сталкер пожал плечами. – Ну, этот… Крутой перец. Прикинь. И у него… гм… – Поэт вдруг потерялся в словах. – В общем, он, кажется, наш. Несколько мгновений Феофанов не мог сообразить, что это означает. – Наш?! …Стен здесь практически не было, от всей лестничной клетки более-менее уцелела только лестница, но даже в ней зияли дыры. Сырой питерский ветер врывался в пробоины, толкал командира в плечо. Феофанов сбежал вниз, автоматически перешагивая через провалившиеся ступени. Неловко оступаясь, на пятках спустился по склону из битых кирпичей и мусора. – Показывайте. Самохвал, медик отряда, посторонился. Перчатки его химзы были заляпаны красным. «Крутой перец» лежал на земле, заваленной обломками кирпичей. Кровь была повсюду, словно ее разбрызгивали под давлением. Рядом с «перцем» на корточках сидел Рыжий, следопыт группы. Заметив взгляд командира, диггер молча оттянул рукав изодранной защитной куртки – так, что в прореху стала видна татуировка. Ё, моё! Феофанов сглотнул. Действительно. Похоже, рейд накрылся. И волей-неволей превратился в спасательную операцию… На поверхности, как и в океане – людей не бросают. Морской закон. Особенно своих. В прорехе химзы виднелась татуировка: серп и молот в окружении лаврового венка. «Коммунист? Здесь?! Что за черт…» Раненый внезапно дернулся, судорожно втянул радиоактивный воздух сквозь пересохшие, растрескавшиеся губы. Но в сознание так и не пришел. Высокий, широкоплечий, жилистый. Голова бритая, в шрамах. Кровищи-то, подумал Грек. Интересно, в этом теле хоть пара костей уцелела? Феофанов кивнул. Возможно, сейчас мы просто теряем время… Повернулся к медику: – Вколи ему чего-нибудь… сам знаешь. Перевязку там, шины. И побыстрее! Рыжий, у тебя вроде была запасная маска? – диггер кивнул. – Давай, тащи. Времени нет, Женя. Нет времени. Упаковываем его и – домой. Мужика надо вытащить. Феофанов оглянулся. Часовой наверху показал знаками – все чисто. – Кто знает, вдруг этот вернется. Грек подумал о сером монстре и передернулся. Жуткая тварь. Кто знает, смог бы он, как этот бритый, выйти на монстра врукопашную? – Командир, – медик отряда, Самохвалов, помедлил. – Он не дотянет. У него… Может, не стоит тратить радиозащиту? У нас осталось всего ничего, пара шприцев. Что я потом ребятам колоть буду? – Не жадничай, – оборвал Феофанов. – Кастет, давай наверх, проверь. Все, пакуем его и пошли. – Не дотянет, я же говорю, – медик устало покачал головой. – Только зря мучить будем. И ребят, и его. – А ты, Самохвал, постарайся, чтоб дотянул. Я понятно выражаюсь? – Феофанов добавил металла в голос. Медик выпрямился. Его старая химза, вся в белесых пятнах, словно вытравленных кислотой, полоскалась на ветру. – Есть. Феофанов и сам понимал, что бритоголовый вряд ли дотянет до Звездной. Но по-другому поступить не мог. Даже если он просчитался, лучше такая ошибка, чем гниленькое, паскудное ощущение, что нечто важное осталось несделанным. Что мог поступить как настоящий человек, но почему-то вдруг – струсил, испугался, не стал. Поленился. Вытащим. – Командир, готово, – доложил медик. Забинтованный, упакованный в несколько слоев полиэтиленовой пленки – для защиты от излучения, – раненый лежал на земле, словно новорожденный младенец в пеленках. Под него подстелили кусок брезента, связали узлами углы, чтобы удобней было нести. Добавили пару ремней для надежности. Получились импровизированные носилки. Дай бог дотянуть до Звездной. Командир кивнул. «Хорошие у меня ребята». – Ну, с богом… двинулись! На ходу его догнал Гриф, пошел рядом размеренным, чуть хромающим шагом. Когда-то диггер в заброске нарвался на бегунца, но – уцелел. Гриф потерял два пальца на левой ноге. Многим повезло меньше. Феофанов краем глаза видел прихрамывающий силуэт диггера. «Кажется, я знаю, о чем он хочет поговорить». – Командир, – начал диггер. – Ну, что еще? – А что с ним будет… у нас? Феофанов, забывшись, взялся за подбородок. Поскреб пальцами толстую резину. Об этом он старался не думать. Сначала спасательная операция, потом – все остальное. Впрочем… – Ну, не убьют же его, верно? Гриф пожал плечами. – Кто знает, – сказал он нехотя и отстал. Феофанов сжал зубы, продолжил размеренно шагать. Каторга, каторга. Надо уметь, блин, закрывать глаза на определенные вещи. Каторга не-об-хо-ди-ма. Да, у нас на Звездной далеко не все хорошо! Есть отдельные недостатки. Но где их нет? Зато впереди – светлое будущее, пусть дорога к нему и лежит через каторжный тоннель. – Пролетарии всех стран… – начал Феофанов традиционную формулу. – …объединяйтесь! – закончили диггеры нестройно. – Все, держать темп, – велел Феофанов. – Поэт – впереди.I Убер и революция
Раз, два. Раз, два. Мы идем по Африке.– Группа «Солнышко», подъем! Началось, подумал Макс. Дал организму последнюю секунду понежиться. Затем рывком сбросил одеяло – тонкое, почти не греющее – и спрыгнул вниз. Бетонный пол обжег холодом. – Группа «Артишок», подъем! – далекий голос. Вспышка ярости была ослепляющей, на некоторое время Макс даже перестал чувствовать пятками холод бетона. Другую группу будили на десять секунд позже. Твари!! Ненавижу, подумал Макс. Потом сообразил, что это сделано нарочно. Разделяй и властвуй. Классика. Чем больше люди ненавидят друг друга, тем проще ими управлять. Макс понял это за мгновение – но ненависть к «артишокам» не стала меньше. Даже наоборот. Рядом матерился Уберфюрер – местный скинхед. Рослый, с выбритой налысо головой. Впрочем, последнее никого не удивляло. Воспитуемых брили всех – говорили, от вшей. Так что «фашистов» тут полстанции, а то и больше. Убер в залатанных штанах (форма одежды номер два) растирал суставы, щелкал костяшками, крутил головой. Макс видел, как по обнаженной спине скинхеда двигаются заросшие шрамы. Резаные, от пуль… разные. Ожоги. Странно: шрамы на лопатках складывались в рисунок – словно раньше там были крылья, но потом они то ли сгорели, то ли их срезали с мясом. Ангел, блин. Да уж, не хотелось бы мне с таким «ангелом» повстречаться, подумал Макс. – Спим?! – в палату ввалился Хунта – «нянечка» группы «Солнышко», огромный тип в засаленной телогрейке. Из прорехи на животе торчал клок желтой грязной ваты. – Кому-то особое приглашение требуется?! Особого не требовалось. Группа «Солнышко» в полном составе бросилась на выход, выстроилась в коридоре… – Марш! – скомандовал Хунта. Побежали. Тоннель, освещенный редкими фонарями, закачался перед глазами. Трудновоспитуемые, трясясь от холода и стуча зубами, шлепали вслед за «нянечкой». От недосыпа строй заваливало, как при сильном ветре. Но никто не упал. Иначе Хунта заставил бы всех вернуться и бежать снова. И еще раз, если потребуется. При всей своей обезьяноподобной внешности – низкий лоб в два пальца, толстый нос, уродливые уши – дураком «нянечка» отнюдь не был, а по жестокой изобретательности мог дать фору любому. Воспитатели «нянечку» ценили – в его группе ЧП случались исключительно редко… Пока здесь не появился Макс. А затем в «Солнышко» из лазарета перевели Убера, и стало совсем весело. – Не отставать! – рявкнул Хунта. Колонна добежала до тоннельного санузла, чуть помедлила, затем разом втянулась в бетонное вонючее чрево – словно людей всосало под давлением. Быстрее, живо, живо! В нос ударило застарелым ароматом мочи и яростно-химическим, прочищающим мозг до лобных долей, запахом хлорки. Трудновоспитуемые выстроились у желоба писсуара, кто-то поспешил в кабинки… Макс помочился и успел к умывальникам одним из первых. Скрип ржавого металла, плюющийся кран, струйка мутной тепловатой воды. Макс тщательно вымыл руки, лицо, за ушами. Прополоскал рот, почистил зубы пальцем. Надо держать себя в чистоте, иначе кранты. Сгниешь заживо. Станешь, как гнильщики. Макса передернуло. Вдруг толкнули в спину: давай, давай, тут очередь! Вспышка. Он сдержался. В другое время, в другом месте он бы уже сломал торопыге нос. Но «школа жизни» на Звездной сделала из Макса нового (позитивного, блин) человека. Пожалуй, это единственное, за что местные порядки можно поблагодарить. Поэтому он спокойно, не торопясь, отряхнул руки, прошел мимо торопыги. Не смотри, велел себе Макс. Не запоминай. Иначе треклятая рожа засядет в мозгах и придется вернуться, чтобы выбить ее оттуда. А у меня нет на это времени. Сегодня – точно. – Кха! Кха! Макс замер. Резко повернулся, случайно зацепив взглядом обидчика. Да чтоб тебя! Но было уже поздно: он запомнил. – Кха! М-мать! – знакомый голос. Макс рухнул с оглушительно ревущих небес ярости на унылый бетон санузла, выругался. Конечно, именно сегодня… Закон всемирной подлости в действии. Убер склонился, уперся руками в края раковины – казалось, еще усилие, и он вырвет ее из стены. Голая, покрытая шрамами спина скинхеда напрягалась и дергалась. Макс сделал шаг. Заглянул Уберу через плечо (на плече была татуировка: серп и молот в лавровом венке – странно, что местные не признали скинхеда за своего)… На выщербленной поверхности раковины темнели сгустки. Темно-красные, почти черные в таком свете. Кровь. Не сегодня, попросил Макс мысленно. Только не сейчас. Он не верил в Бога – точнее, не верил в доброго белого дедушку с бородой. В ощущениях Макса все было иначе. Рядом находится некая сила – нечто аморфное и не слишком доброе. Только такой бог, по убеждению Макса, мог выслушать миллионы криков сгорающих в атомном пламени людей и не сойти с ума. И это аморфное и не слишком доброе можно было попросить. Только просьбу нужно формулировать проще. Как для огромного, туповато-злобного идиота – бога с болезнью Дауна. Например: не мешай мне. Или – пусть у меня сегодня все получится. А я отдам тебе свои глаза. Или зубы. Или что-то еще. Идиот должен получить что-нибудь взамен. Если мольба срабатывала, Макс заболевал. Садилось зрение, он не мог различать буквы. Ныли суставы, начинало ломить спину. Но потом это проходило. У идиота, к счастью, была короткая память. Взяв глаза Макса, он игрался день или два, потом забывал про них. Макс снова начинал видеть нормально. И так до следующего раза. До очередной просьбы. Сейчас именно такой случай. Если Хунта решит, что скинхед кашляет слишком громко, или увидит кровь, то отправит Убера обратно в лазарет. И все сорвется. «Ты, там, где ты прячешься, – беззвучно воззвал Макс. – Я хочу, чтобы у меня… у нас все получилось». Злобный идиот молчал. Убер кашлял. У скинхеда лучевая болезнь. Но до сих пор это Убера не очень беспокоило – и вдруг приступ. Идиотский, на фиг, кашель с кровью. Ну же, снова воззвал Макс. Идиот, где ты там? На небесах? Каких еще небесах?! Бог где-то там, глубоко под метро. В убежище под землей – в духоте и потемках, он потный и склизкий, и пахнет плесенью. «Ну же!» Идиот по-прежнему молчал. Макс скорее почувствовал, чем увидел: люди расступались. Молча. Макс одним движением оказался рядом с Убером, тронул за плечо. «Хунта», произнес негромко и отступил. Вовремя. – А ну, чего встали?! – под взглядом «нянечки» люди делались меньше. Хунта прошел к раковинам – огромный, злобный тип – и остановился рядом с Убером. – Ты! – начал Хунта. Макс шагнул к нему – и замер, словно уткнулся в стену. От «нянечки» шел мощный звериный дух… Давно, еще до войны, до того дня, как выживших загнали в метро, маленький Макс побывал в зоопарке. Животные севера. Стеклянная стена, за которой расхаживал туда-сюда грязно-белый полярный медведь. В бетонном корыте плескалась зеленоватая вода. Медведь поводил вытянутой бесстрастной мордой. Чувствовалось, что если бы не стена, он бы недолго терпел глазеющих на него людей. Макс прилип носом к стеклу и завороженно наблюдал, как изгибается при каждом шаге медведя свалявшаяся шерсть. И чувствовал запах. Запах зверя за стеклянной стеной… Только сейчас стены не было. Маленькие глазки Хунты под низким лбом, надвинутом на нос, словно козырек кепки, опасно блестели. В них отражался тусклый огонек лампы. – Чего тебе? – медленно произнес Хунта. Лицо равнодушное. Самая опасная черта «нянечки»: никогда не угадаешь, что у него на уме. Лицо Хунты не менялось, словно некий хирург взял и перерезал провода, по которым идут сигналы к мимическим мышцам. Хунта с одинаковым выражением и хвалил за старание, и вырывал человеку плечевой сустав. – У меня вопрос… – начал Макс. – На хрен твой вопрос, – Хунта даже не моргнул. Повернулся к Уберу: – Ты! Что там у тебя? Молчание. Макс приготовился к худшему. Убер медленно выпрямился. Макс видел, как блестит в свете фонарей его изуродованная спина. Мелкие капли пота… Скинхед повернулся. – Я? – он ухмыльнулся. – Я в порядке. Уже и высморкаться не дают спокойно! Физиономия Убера – вполне обычная. Макс выдохнул. Бог-идиот наконец откликнулся. Хунта приблизил свое лицо к лицу скинхеда. У Макса мелькнула дурацкая мысль, что сейчас «нянечка» высунет шершавый, как у медведя, язык и слизнет капли с носа Убера. Бред какой-то. – НА ВЫХОД! – заорал вдруг Хунта, не поворачивая головы. Макс вздрогнул. – ВСЕ!!! Секундная заминка – и народ бросился наружу. – Ты, – сказал Хунта. – Не думай, что самый умный. Я за тобой буду приглядывать. На выход! Бегом!! – Есть! – Убер бодро выскочил в тоннель, так что Максу пришлось поднажать, чтобы не оказаться последним. Скинхед подмигнул приятелю и занял место в колонне. Пауза. Наконец, из санузла вышел «нянечка». У Макса похолодело в животе. Вдруг Хунта увидел кровь в раковине? «Нянечка» медленно обвел колонну взглядом. Воспитуемые затихли. – Засранцы, – подвел итог Хунта. – Через десять минут поверка. Бегом в палату, привести себя в порядок. Пошли! Топот босых ног. Хриплое дыхание. Качающийся свет тоннельных ламп. Лязгающий гул механизмов, словно там, в темноте, ворочался чудовищно огромный и не слишком довольный зверь. Пронесло, подумал Макс. Зубы стучали. После того как схлынула волна адреналина, он снова начал мерзнуть. Лоб в холодной испарине. «Но как, черт возьми, я во все это вляпался?!»Редъярд Киплинг
* * *
Станция Звездная находилась в конце синей ветки, именно здесь коммунисты копали тоннель до Москвы. «Красный путь», как они его называют. Дебилы. «Но как меня занесло к этим дебилам?» Хороший вопрос. Просто замечательный вопрос. Макс забрался в комбинезон. Трясясь так, что зубы клацали, кое-как застегнулся. Обхватил себя руками, чтобы хоть немного согреться. Как его сюда занесло – Макс старался не думать. Планировалась обычная встреча: вошли, поговорили, вышли. А что в итоге? Он уже три недели здесь – машет киркой, таскает тачку, полезно проводит время. Вокруг Макса шумело и кашляло, кряхтело и всхлипывало, стучало зубами и тихо материлось трудновоспитуемое человеко-множество. Полсотни рук, полсотни ног. Голов, к сожалению, гораздо меньше. Макс слышал, что на некоторых станциях живут мутанты – но не особо в это верил. Интересно, сколько у них рук-ног, и по сколько голов на брата? – Как ты? – спросил он Убера. Скинхед ухмыльнулся. – Порядок, брат. Все по плану. Макс кивнул – с сомнением. На Сенной тоже сначала все шло «по плану», а потом завертелось. Если бы не предчувствие, не раз выручавшее Макса в подобных ситуациях, лежать бы ему рядом с толстяком. Но сначала он захотел отлить, просто не мог терпеть, а по возвращении услышал странные металлические щелчки – нападавшие пользовались самодельными глушителями из пластиковых бутылок. В дверную щель Макс увидел Бухгалтера, лежащего в луже крови. Макс не стал выяснять, что случилось. Он просто сбежал. Перед глазами до сих пор маячило удивленное лицо толстяка. Если бы не работорговцы, взявшие его, спящего, в тоннеле Сенная-Техноложка, Макс уже был бы дома. Глупо, глупо, глупо вышло! Но сегодня, дай подземный бог-идиот, все изменится. – Максим, простите, вы мне не поможете? – голос профессора вывел его из задумчивости. – Еще раз простите, что отвлекаю… Макс повернул голову. Профессор Лебедев – потомственный интеллигент, ай-кью ставить некуда. Каким-то чудом ему удалось выжить в метро – причем даже не на Техноложке, где ученым самое место, а на Достоевской – ныне заброшенной. И как его раньше никто не прибил? Или не продал в рабство? Впрочем, сейчас профессор здесь. А значит, его везение (как и везение Макса) закончилось. – Конечно, профессор. Что вы хотите? Лебедев положил на койку очки, пластиковые дужки обмотаны синей, почерневшей от времени, изолентой. Одно из стекол треснуло. – Подержите Сашика, пожалуйста. А то он вырывается, а я ему никак лямку не застегну. Макс кивнул. Белобрысому Сашику на самом деле было двадцать с лишним, но после электрошока и водных процедур – лечили «непослушание» – он подвинулся умом и застрял где-то в пятилетнем возрасте. Профессор за ним приглядывал. Возможно, это и позволяло старику оставаться бодрым и не впасть в уныние. – Сашик, стой спокойно, – сказал Лебедев строго. – Или дядя тебя заберет. Видишь этого дядю? Он страшный. Сашик захихикал. Макс в образе «страшного дяди» не произвел на него впечатления. Макс тяжело вздохнул. – Убер! – позвал он. – Убер! Скинхед повернул голову и с усилием растянул губы в улыбке. Увидев эту улыбку, Макс понял, что худшее еще впереди. Но на Сашика это подействовало гипнотически – он замер. И профессору все-таки удалось застегнуть на нем комбинезон. – Готово, – сказал Лебедев. – Спасибо вам… ээ… молодой человек. Он почему-то избегал называть Убера по имени. – Нет… проблем… – скинхед перевел дыхание: –…проф. Обращайтесь. Макс прислушался. ВООООУ. Это стонали тоннели в перегоне Звездная-Московская. Характерный низкий рокот. Даже приглушенный, этот звук действовал на нервы. Макс повел плечами. Людей он не боялся – совсем, каждый человек может быть вскрыт, как консервная банка – и буквально, физически, и на уровне психологии. Макс давно убедился, что его воля заточена лучше и бьет точнее, чем воля обычного человека. Макс, человек-открывалка. А может, все дело в природной агрессивности… Некогда существовала дурацкая теория, что от группы крови зависит характер человека, его психическая сила. Так вот, первая группа – это хищники. Агрессивные, усваивают лучше всего мясо. Люди с первой группой крови появились на земле раньше остальных. Они самые первобытные. Таких даже вирус или грязная вода хрен свалит. Вторая группа уже может быть собирателями. Корешки, грибы, травка. И так далее. Самая незащищенная – четвертая группа. Городские жители. Зато через одного гении и интеллектуалы. Но обладатели первой группы крови легко могут ими управлять – за счет агрессии и уверенности в себе. Особенно в условиях, когда приходится выживать на подножном корме… Макс помотал головой. Потом вспомнил лицо придурка, что толкнул его в сортире. И вдруг почувствовал в ладонях знакомый зуд. Сердце билось ускоренно, дыхание учащенное. Бух, бух, бух. От адреналина горели щеки. Наверное, у меня тоже первая группа крови, решил Макс. «А еще я бы мог свалить Хунту. Вдвоем с Убером мы бы его точно сделали». – Вот блин, – чей-то голос. Макс заморгал. И снова оказался в душной бетонной коробке палаты. Двухъярусные железные кровати. Трудновоспитуемые, толкаясь и потея, заправляли койки, натягивали одеяла до скрипа (не дай бог Хунта найдет складочку) и приводили себя в порядок. Кстати… Макс оглянулся. А где Убер? Скинхед сидел на полу рядом с койкой и держался за голову – лицо белое, как бумага. Иногда скинхед принимался скрипеть зубами и раскачиваться. Макс вспомнил изуродованный шрамами затылок Убера и передернулся. Как он вообще выжил? С такими травмами? Убер почувствовал его взгляд и поднял голову. Белки глаз красные, страшные. – Живой, брат? – спросил Макс. – Ага. Не… обращай внимания… Я в порядке. – Сомневаюсь. Убер обхватил ладонями железные столбики кровати, стиснул – пальцы побелели, и начал подниматься. Встал. Посмотрел на Лебедева. – Профессор, – сказал он через силу, – вы образованный человек… Как называется усилие, от которого мозг болит? Лебедев оторвался от Сашика, поднял брови – седые. – Удар в челюсть вы имеете в виду, молодой человек? Убер, несмотря на изуродованное страданием лицо, засмеялся: – Ну, и шуточки у вас, профессор! – Что вы, – сказал Лебедев растерянно. – Я… я вовсе и не думал шутить. Простите. Убер замолчал, лицо вытянулось – теперь уже не от боли. – Вы уникальный человек, профессор. Я серьезно говорю. Я с вас балдею.* * *
Вскоре их подняли «нянечки» и повели строиться. Это называлось «поверкой». Группу выстроили в межтоннельной сбойке. Традиция. Воспитатели тут носили пижонские белые халаты, а «нянечки» по-простому – что удобней, то и носили. Хунта нависал над низкорослыми воспитателями, как темный засаленный утес. – Трудновоспитуемый Убер! – начал читать воспитатель. – Я! – отчеканил скинхед. Макс почувствовал нотки издевки за внешней четкостью ответа. – Трудновоспитуемый Лебедев! – Я! – Трудновоспитуемый Кузнецов! – Я! – Трудновоспитуемый Лемешев! – Я! – откликнулся Макс. – Трудновоспитуемый… – У кого жалобы, шаг вперед! – приказал Хунта. Никто не вышел. Дураков нет. Младший воспитатель Скобелев (он же Скобля), холеный, самодовольный, в сером фланелевом костюме под белым халатом, повернулся к начальству: – Товарищ Директор, перекличка закончена. В наличии двадцать шесть воспитанников. Больных нет, отсутствующих нет. Отчет сдал младший воспитатель Скобелев. Разрешите приступить к трудотерапии? Директор милостиво кивнул. Мол, конечно, конечно. Мятое лицо, редкие волосы. Макс впервые видел его так близко. – Работайте, негры. Масса одобряет, – почти не шевеля губами произнес Убер. Макс подавил смешок. В строю захихикали. Скобля повернулся к строю, кивнул «нянечке». Хунта заорал: – По местам! Дюжие «нянечки» повели колонну к месту работы. Трудновоспитуемые брали тачки и становились в очередь к земляному отвалу. Дальше в тоннеле находилась огромная машина-компрессор, оставшаяся со времен метростроя, – от нее тянулись шланги к отбойным молоткам. Молотками ломали кварцевые пласты, тачками вывозили породу. Временами машина работала, но чаще – нет. Пока механики в синих комбинезонах – наемные «мазуты» с Техноложки – возились с ней, в воздухе волнами перекатывался ленивый мат. Без ругани, как и без смазки, починка не шла. Пока длился ремонт, долбить породу полагалось вручную, ломами. Веселая жизнь. Подошла очередь. Макс взялся за тачку, но фланелевый воспитатель покачал головой: не надо. Подозвал к себе – небрежно, чуть ли не пальчиком. Макс сжал зубы. Ничего, мы с тобой еще посчитаемся… – Трудновоспитуемый Лемешев, вас хочет видеть Директор, – сказал Скобля официально. Макс усмехнулся.* * *
Кабинет Директора размещался под платформой станции, в некогда роскошном, по меркам метро, служебном помещении. Сейчас от былой роскоши остались только следы – плакат «Соблюдай технику безопасности!» на стене, синий машинист смотрит сурово; несколько обшарпанных металлических шкафов; канцелярский стол. В углу замерло кресло, продавленное посередине. Коричневый дерматин расползся, обнажив фанерное дно – обрывки поролона выглядели, точно плоть в месте укуса. Плоть, из которой вытекла вся кровь. Макс вспомнил о дурацкой теории групп крови и усмехнулся. Он помешал чай ложечкой, но отпить не решился. Макс отвык от горячего, а тут даже металлический подстаканник ощутимо нагрелся. От коричневой поверхности поднимался пар… – Вы угощайтесь, – предложил Директор. – Я угощаюсь, – сказал Макс. Интересно, что происходит? Зачем? Ладно, сформулируем по-другому. Макс прищурился. Почему именно сегодня? Директор подошел ближе. Среднего роста, с виду не очень сильный, он, однако, рискнул остаться один на один с воспитуемым. Храбрец. Макс был известен как человек, создающий трудности. Несколько драк, конфликты с другими воспитанниками, дерзость и упрямство… Неделя карцера не смогла исправить его характер. Зато волосы немного отросли. – Мне кажется, вы озадачены, – сказал Директор. Какой милый человек, подумал Макс с иронией. Сейчас поинтересуется, нравится ли мне чай. – Чай не слишком горячий? – спросил Директор. Я бы мог вырубить его, подумал Макс. Взять в заложники и выбраться отсюда. – Что? – спохватился он. – Как вам чай? Не слишком горячий? Макс запоздало отхлебнул. Не чай, конечно – хотя он все равно толком не помнил вкус настоящего чая. Помнил Макс только одно – чай должен быть сладким. Этот – был. Офигенно, правда. – Очень вкусно, – сказал Макс. – Вы за этим меня позвали, Директор? Чтобы узнать мое мнение о вашей заварке? Директор улыбнулся. Зубы мелкие и ровные, на некотором расстоянии друг от друга. Странная манера речи – словно уговаривающая, с доверительными (с чего бы вдруг?) интонациями. Обменявшись с Директором парой фраз, Макс невольно начал гадать – откуда мы с ним знакомы? Прием. Очередной дешевый психологический прием. – И это тоже, – сказал Директор. – Впрочем… Вас ничего не удивляет? Может, у вас есть вопросы? Макс усмехнулся. – Ну же! – подбодрил Директор. – Я думал, здесь одни коммунисты. – Верно, – согласился Директор после паузы. – Раньше так и было. Мы не отказываемся от своих корней. Но мы, настоящие питерские коммунисты, не можем стоять на месте. Нам нужно развитие. Остановка развития – это смерть, а мы не можем себе такого позволить. – Но зачем вам тоннель в Москву? Это ведь бред, честное слово. Вы вроде умный человек… Директор улыбнулся. – Именно. – Так, – сказал Макс, глядя на бывшего коммуниста с новым чувством. – Вы и не рассчитываете добраться до Москвы? – Знаете, Максим Александрович, скажу вам по секрету. Если завтра мы каким-то чудом дороемся до Москвы, то сразу же начнем новый тоннель… Макс прищурился. Интересная постановка вопроса. Перспективная. – И куда же? – Да куда угодно. В Нью-Йорк. На Луну – почему нет? – Но – зачем?! – Великая цель не может быть выполнимой. Понимаете, Максим? Иначе это уже не великая цель, а – тьфу. Временный успех. – Тогда зачем нужна эта цель? Нам выжить хотя бы. Директор покачал головой. – Выживание – это непродуктивная цель, Максим. Как бы вам объяснить… Возможно, вы слышали: раньше, задолго до Катастрофы, люди отправлялись в экспедиции. Северный полюс, Южный. Если что-то случалось – а всегда что-то случается, это закон Мерфи – они возвращались обратно. А еды уже в обрез. Полярная ночь, мороз, чтобы согреться, надо хорошо кушать. И тогда начиналось самое простое и самое очевидное. Понимаете, Максим? – Директор выдержал драматическую паузу. – Когда единственная цель – выживание, главным становится вопрос: кого мы съедим следующим. – И что делать? – Макс с интересом посмотрел на Директора. – Людей-то не изменишь… Директор помолчал. Взял со стола блестящий стетоскоп, повертел в пальцах, снова положил. Поднял взгляд на Макса. – Вы думаете? Возможно, люди не виноваты. Возможно, люди просто больны.* * *
– Или плохо воспитаны. Иногда я думаю, что весь мир – сумасшедший дом, Максим Александрович. Макс прищурился. – И вы решили взяться за его воспитание? – Мне пришлось, – сказал Директор скромно. – Это тоже великая цель? – Да, – он снова улыбнулся. – Но в данном случае – вполне выполнимая. И, как бы это объяснить… не основная цель. Понимаете, если бы мы объявили, что «оздоровление человечества» – и есть наша задача, все бы давно разбежались. Не смотря на строгость «нянечек». Потому что все знают: лечиться можно бесконечно. – А тоннель? – Любой тоннель рано или поздно заканчивается. И выводит на свет, как сказал один классик. – Директор поднял палец. – В теоретическом светлом будущем, конечно. Стук в дверь. – Да? – сказал Директор. Дверь скрипнула, в щель просунулась мордочка секретаря. Острая, как у крысы. – Простите, товарищ Директор, но вы просили сообщить… Мортусы приехали. Прикажете выдать им тела? Или подождать? – Что, вы и этого без меня решить не можете?! В ответ на начальственный гнев мордочка стала еще острее, сморщилась и исчезла. – Видите, Максим, – Директор повернулся. – Как бывает… Даже элементарные вещи приходится решать самому. Чаю попить некогда! Так о чем мы говорили? Макс вздохнул: – О светлом будущем. И о том, какое место в этом будущем должен занять я…* * *
Директор внимательно посмотрел на Макса, кивнул: – Прекрасно! Вы нужны нам, Максим. У вас явные задатки лидера. Макс не сразу сообразил, что ответить. – Это, видимо, чувствуется по тому, как я вожу тачку? – съязвил он наконец. – Прирожденные лидеры бегают по-особенному, я понимаю. Директор кивнул: – Вы ерничаете, это ваше право. Но подумайте вот о чем, Максим: откуда, по-вашему, берутся воспитатели? Макс залпом допил остывший чай, не чувствуя вкуса. Поставил стакан на стол. «Хочешь быть одним из нас?» Намек вполне прозрачный. – Не торопитесь, – сказал Директор. – У вас есть время подумать. Может, у вас остались вопросы? Макс облизал пересохшие губы. Вопросы? Есть вопросы. Как мне отсюда слинять? – Кто меня… хмм, – он помедлил. – Кто меня рекомендовал? – Константин Болотько. – Кто это? Директор улыбнулся. – Думаю, вам он больше известен как… Хунта.* * *
Из кабинета Макс вышел в задумчивости. Не то, чтобы его вдруг начали радовать местные порядки… Но после разговора с Директором многое встало на свои места. Странные на первый взгляд правила складывались в единую систему, которую было бы неплохо изучить. Задумчивого Макса отловил «нянечка» и вручил тачку – видимо, чтобы тот зря не переводил мысленную энергию. Макс очнулся, только когда катил тачку обратно – груженную выработанной породой. Ладони гудели. – Что с тобой, брат? – спросил Убер. Макс коротко пересказал разговор с Директором – опустив некоторые подробности. Скинхед хмыкнул. – Директор сумасшедшего дома, – с каким-то даже удивлением произнес он. – Да уж… Не хотел бы я под такой вывеской полежать. – А под какой бы хотел? Уберфюрер почесал лоб. – Даже не знаю. Может, «Здесь покоится свободный человек»? Или: «Он сбросил диктатора и мерзавца»! Как тебе? – Разговорчики! – заорал один из «нянечек». Пошел к ним, сжимая в кулаке дубинку… Убер подмигнул Максу и покатил тачку дальше.* * *
Больше всего это напоминало китайскую лапшу, сильно разваренную, залитую красноватым соусом с привкусом рыбных консервов. Но воспитуемым было все равно, лишь бы горячее. Стук ложек – настойчивый, торопливый – слышно, наверное, даже на Московской. Несмотря на сомнительный вкус варева, Макс съел все – но сытости не почувствовал. Даже близко не. Облизать миску, что ли? Он задумался. Да как-то не комильфо. Другие, впрочем, были не столь щепетильны – миски вылизывались вовсю. Макс огляделся. Мужик с поджарым лицом, словно высушенным радиоактивным излучением, в сердцах отодвинул пустую миску. Бросил ложку. Звяк! – Порции все меньше, – сказал он. – Не, ну… – он задумался, как выразить свое возмущение. – Ну, не звездец ли? – подсказал Убер. Мужик недоверчиво уставился на скинхеда – издевается? Потом решил, что формулировка точная. – Истинный звездец! Экономят, уроды, – сказал он решительно. – На нас экономят! В Москве уж точно не так. Скинхед ослепительно улыбнулся. – Это да, – согласился он. – И даже тоннели у нас у́же, чем московские! Мне один из метростроя рассказывал, что в Москве тоннели шесть метров в диаметре, а у нас пять с половиной. Опять сэкономили, сволочи, – пожаловался Уберфюрер непонятно кому. – Представляешь, брат? За столом уже откровенно ржали. – Ты смотри, – с тоской сказал тот же поджарый мужик. – Куда податься человеку? Где найти хорошее место? Скинхед улыбнулся. Двух передних зубов не хватало – что придавало бандитской физиономии Убера особое обаяние. – На Зурбаган, – сказал он. – Так это же сказка… – протянул поджарый разочарованно. – Ну и что? Лучше хреновая сказка, чем дерьмовое здесь. Я вообще люблю сказки. Если бы в этом мире не было сказок, в нем бы давно уже ничего приличного не осталось. Вот Киплинг, уж на что был солдат и джентльмен, а сам писал сказки. Отличные. Коммунизм – тоже сказка. Ну и что? Все равно он когда-нибудь наступит. И будет счастье. – Прям уже наступил, – сказали из толпы с сарказмом. – Одни коммунисты вокруг, а ни одного счастья лишнего. – Это верно, – кивнул Убер. – Этого они не учли. А где лучше? Народ вокруг зашумел, загомонил – тема «где в метро жить хорошо» никогда не надоедала. Здесь каждый мог вставить свое слово. – Вот бы на Восстании… там, говорят, неплохо. – На Восстании уже была война, им только тебя не хватало, придурок. – Заткни пасть! – Да пошел ты. – А Кировский? – спросил кто-то. – Там как? – Кировский завод, что ли? Знаю, – махнул рукой Уберфюрер. – Я там бывал. Еле живым выбрался. Нет там ходу нашей братии, забей, братишка. Гопота одна собралась. Ни закону, ни порядка. Как они друг друга еще не перебили, не знаю. Самый проблемный район был в Питере, еще даже когда ничего не началось… Макс представил вереницу людей, стоящих на коленях. Выстрел, выстрел, выстрел. Бах, бах, бах! Кировцы падают один за другим. Следующий громила валится лицом вперед (хотя лица у него больше нет), на мощной шее – синяя татуировка «летучая мышь». Макс видит: рукав коричневой кожаной куртки, в руке – пистолет. Банг! Вспышка. Кувыркаясь, медленно летит гильза. Падает на гранитный пол, отскакивает со звоном… катится… – Они, прикинь, нас вообще за людей не считали, – продолжал Убер. – Мы, кричат, за дружбу народов! И давай нас мочить. Какой-то вор в законе у них главный. Но я думаю, это все фуфло – насчет «в законе». Явно какой-то отморозок. Вообще, кировская братва, говорят, совсем страх потеряла… – В каком смысле? – Макс поднял голову. – На Нарвскую лезут вовсю. Как тараканы. Но там у них тоже крутой перец есть, Лётчиком зовут. Правильный мужик, я слышал… Хотя и отморозок, конечно.* * *
– Этой ночью? – Уберфюрер почти не разжимал губ. Он остановился, сделав вид, что колесо тачки попало в выбоину. Макс кивнул. – А то задержались бы, – предложил Убер, выворачивая рукоятку, чтобы колесо выехало из ямы. – Я бы тут профсоюз сколотил. Или боевую ячейку. – Сколоти гроб, – посоветовал Макс. Мотнул головой. – Вон для того придурка. Там стоял фланелевый тип, что руководил их «воспитанием». Скобля. Убер улыбнулся. К ним уже шел «нянечка» Хунта – судя по всему, заготовив пару ласковых. Скинхед толкнул тачку, мимикой лица показал злобному амбалу: все, все, уезжаю. Работаю в поте лица. Задницу, простите, рву. Макс сжал, разжал ладони, разгоняя кровь. Поудобнее взялся за рукоятки тачки и покатил… Сегодня.* * *
Уберфюрер на ходу запел – негромко, высоким, но очень приличным голосом:Из праха человека слепил Господь
А мне Господь дал кости и плоть,
Кости да плоть, спина как плита
Но мозги тупые и башка не та!
* * *
– ПОЖАР! – закричали впереди. Народ заволновался. Трудновоспитуемые вскакивали, задирали головы, пытаясь рассмотреть, что там, в тоннеле. Макс тоже попробовал. Но с его ростом это оказалось непросто. Всегда найдется кто-нибудь, кто выше тебя – даже среди… Вот оно, правильное слово. Здесь, на Звездной, их величали «трудновоспитуемыми», в остальном метро – гораздо проще. Макс усмехнулся. Что скрывать? Рабы. Конечно, до веганцев местным далеко, но – все равно. Сути это не меняет. У веганцев плети и увечья, здесь – электрошок и водные процедуры, кандалы и лишение света. Отсидев в карцере неделю, Макс не испытывал к местным особой нежности. – ПОЖАР! – крикнули уже рядом. Трудновоспитуемые загудели. Страшнее пожара в метро – только прорыв грунтовых вод, когда может затопить целую станцию. Или вот Разлом – чудовищный провал в земле, разделивший красную ветку на две части. Макс посмотрел на Убера, тот подмигнул. Мы думаем об одном и том же? – Всем стоять здесь! – приказал Хунта. При его приближении строй ощутимо прогибался. «Нянечка» остановил взгляд на невинно улыбающемся Убере, хотел что-то сказать, но вдруг впереди, в тоннеле, громыхнуло. БУМ. Вспышка! Даже сюда, до воспитуемых, долетела волна горячего воздуха. – Всем стоять! – взревел Хунта, развернулся и побежал. В сторону Московской – туда, откуда тянуло дымом и жареным мясом. – Отлично, – сказал Убер. – О-отлично. – Мы все умрем. Что делать? Что делать?! – Всегда найдется паникер. Макс вздохнул. Снова непредвиденное. Случайный пожар – в план побега это не укладывалось, впрочем, как и разговор с Директором. Круто. То ничего, то все сразу. Народ заволновался. Воспитуемые толпой окружили Макса со скинхедом, загомонили. – Без паники! – велел Убер. – Пускай они волнуются, – он кивнул на воспитателей, которые, действительно, засуетились, забегали. Из тоннеля доносились крики и далекий, едва слышный, гул пламени. Красные отсветы плясали на лицах собравшихся каторжан. – Кто это поджег? – спросил тот же молокосос. Уберфюрер улыбнулся. Словно был рад пожару. – А тебе не все равно? На середину тоннеля выбежал воспитатель с металлическим рупором. – ВСЕМ ОСТАВАТЬСЯ НА МЕСТАХ! – гулко приказал он. Убер хмыкнул. Макс посмотрел на него со значением, скинхед кивнул. Сегодня. Прямо сейчас! Они стали пробираться сквозь толпу, следуя параллельными курсами. Начинается веселье. Макс шел, чувствуя, как горят щеки и нарастает стук сердца. Ладони зудели, как перед хорошей дракой… Адреналин. Адреналинчик.* * *
В толпе, волнующейся, словно море в шторм, Уберфюрер и Макс сошлись в одной точке. Точкой приложения силы оказался воспитатель Скобля. – Уважаемый, – начал Убер. – Вы когда-нибудь танцевали с дьяволом в свете бледной луны? Глаза воспитателя расширились, он открыл рот… Макс коротко, без замаха, ударил. Хех! Скобля задохнулся. Костяшками в солнечное – тут особо не покричишь. Макс ударил еще раз, ребром ладони по сонной артерии. Готово. Убер подхватил обмякшее тело воспитателя, мягко опустил на пол. Вокруг шумела толпа. Пока Макс прикрывал, Уберфюрер наклонился, зашуршал… – Лови, – он передал Максу белый халат. Логично. Не скинхеду же изображать просветленную интеллектуальную личность? Хотя – почему нет? Воспитатель из Убера получился бы как минимум забавный. Макс натянул халат. Убер выпрямился и вручил ему респиратор. Оглядел преобразившегося приятеля. – Сойдет для сельской местности, – подвел итог. Затем вручил Максу длинный черный фонарь, тот, что был у Скобли. – Держи для полноты картины. Ладно, ты подгребай сюда профессора и мальчика. – Убер усмехнулся: – А я пока повеселюсь. Макс кивнул. Запах гари стал сильнее, от дыма начало першить в горле. Вдалеке кричали люди, и противным голосом выла пожарная сирена. – Братья! – закричал Уберфюрер. Вскочил на перевернутую бочку, воздел руки. – Близок час последний! Революция стоит на пороге! Ибо как сказал великий Эрнесто Че Гевара… Мда. Скинхед в своей стихии. Макс побежал искать профессора с Сашиком. Лебедева нужно вытащить, без Убера с Максом он здесь долго не протянет… В общем, пора делать ноги.* * *
Сплоченной группой они вырвались из толпы. Убер нес на плече лом, профессор и Сашик – лопаты. Макс в белом халате воспитателя шел во главе, лицо – надменное и деловое, прямо начальник кладбища. Аккуратный респиратор довершал картину. Так что никто из охранников не заподозрил в них беглецов. Они прошли мимо служебной платформы. Мимо пандуса. У дальнего конца платформы на путях стояла дрезина мортусов. На прицепе лежали два упакованных в брезент тела. Макс прикинул: нормально, влезем, еще место остается. А вот и сменные плащи могильщиков. Отлично! Уберфюрер кивком показал – смотри. Глаза его горели. – Да, – сказал Макс. «Самое время побыть мертвым. А то убивали меня, убивали…» – Кажется, – сказал Убер. – Мы думаем об одном и том же. Макс кивнул. Если взять дрезину мортусов… – О бабах, – закончил скинхед, почесал лоб. – В последнее время я в основном о них и думаю… Ну что, берем аппарат?* * *
Мортусы, могильщики метро, обитали на двух станциях – Бухарестской и Международной, в самом низу фиолетовой ветки. Только у мортусов был доступ на все обитаемые станции – за исключением станций Империи Веган. – Быстрее! – сказал Макс. Они с Убером надели Сашику и профессору противогазы, завернули эту парочку в брезент, положили рядом с настоящими трупами. Теперь одеться самим… Макс застегнул плащ, повернул голову. И тут увидел. – Убер, – сказал Макс негромко. – Да не волнуйся, сейчас поедем… – скинхед натягивал плащ. – Блин, что ж вы такие невысокие… – Убер! Скинхед резко обернулся, улыбка замерла на губах. Молчание. Перед беглецами стояли мортусы. Лица их, наполовину закрытые респираторами, казались невозмутимыми. – Оп-па, – сказал Убер. В растерянности почесал затылок. – Как-то неловко вышло. Мужики, без обид. Такое дело… Мортус сделал шаг вперед. Макс мысленно выругался. В руке у могильщика блеснул пистолет. Старый потертый «макаров». Второй мортус откинул полу плаща и поднял к плечу укороченный «калаш». – Руки, – велел мортус с пистолетом. Макс поморщился. Ситуация стала… хмм, сложной. Нападение на могильщиков, черт. На цивилизованных станциях за такое казнят без разговоров. И труп должен висеть в тоннеле, пока не сгниет – только тогда его снимут и отдадут мортусам для погребения. – Никогда не видел вас, парни, с оружием, – Убер преобразился – будто «стволы» в руках могильщиков снимали всякий налет неловкости. – Что, мужики, мертвецы нынче пошли шустрые? Понимаю, понимаю. Ночь живых мертвецов или куда в деревне без нагана. Да, кстати. Будете у себя в деревне, передавайте привет Барахольщику! Мортусы переглянулись. «Какой еще Барахольщик?» – читалось в их глазах. Вот и все, подумал Макс. Приехали. Он крепче сжал обрезиненный металлический корпус. Фонарь длинный и тяжелый, им можно действовать как дубинкой. Раз уже ничего не остается… надо рискнуть. Ладонь взмокла. – Это вы подожгли? – спросил Убер. Макс не понял, что тот имеет в виду. Подожгли? Зачем?! Мортусы переглянулись. – Ага, – сказал тот, что с «калашом». – Откуда знаешь? Тот из мортусов, что повыше ростом, поднял «макаров» стволом в потолок. Стянул респиратор с лица. «Мать моя женщина, – подумал Макс. – Это же…» – Привет, босс! – сказал мортус. У него оказалась гнусная физиономия с кривым носом и бородавками на щеке. И мерзкая совершенно улыбка. – Не узнал, что ли? Долгое мгновение… Макс выругался от облегчения. – Хаммер! Вот ты сволочь, а? Ну, вы меня купили, ребята. Убер хмыкнул. Макс ткнул рукой в фальшивых «мортусов», затем в скинхеда. – Убер, это свои. Свои, это, Убер. Скинхед запрокинул голову и расхохотался.* * *
Дым стелился под потолком, заворачивался синеватыми клубами. Дрезина монотонно стучала. Видимость упала. Пожар был в соседнем тоннеле, но и здесь дыма хватало. В горле начало першить. – Маски, – напомнил Убер. – Они должны быть в ящике под сиденьем. Живее, пацаны! Ну же! К счастью, у мортусов кроме респираторов оказались и изолирующие противогазы. Едва беглецы успели их надеть, как дрезина въехала в особенно густой дым. Не видно ни черта. Хаммер сидел на рычагах управления – второй «мортус», его звали Костей, молчаливый коренастый парень, возился с мотором. Убер насвистывал. В общем, отличная компания могильщиков. Макс повертел в руках фонарь Скобли, передвинул рыжачок на включение. Щелк. Световой луч в дыму выглядел толстым, будто подземный червь. И живым. Макс про огромного червя только слышал, но, говорят, их в метро уже много. – Хороший фонарь, босс, – оценил Хаммер. – Да. – Откуда вы взяли дрезину? – полюбопытствовал Убер. Хаммер неопределенно пожал плечами. Костян усмехнулся, но ничего не сказал. Ясно. Макс даже не стал уточнять. Дрезина доехала до двухсотой отметки. Здесь горел фонарь, с толстых проводов свисали заросли темно-коричневой травы. Макс подумал, что поостерегся бы к ней прикасаться. Сюда дым уже не доходил, противогазы можно было снять. Миновали блокпост. Охранник при виде дрезины приподнялся со стула и лениво помахал рукой. Зачем-то улыбнулся. Лицо его напоминало лицо того типа, что толкнул Макса утром. Черт. Макс почувствовал знакомый зуд. В груди болело, словно внутри – стальная пружина. И вот ее сжимало, сжимало все это время, пока он был на Звездной – и теперь надо пружину отпустить, пока его, Макса, не порвало на фиг. Макс приложил ладонь к груди и ощутил холод металла. Зуд стал сильнее. Надо было взять у Хаммера оружие, подумал Макс. Вскинуть пистолет и разрядить его прямо в эту улыбающуюся рожу. Два патрона. Вполне хватит, чтобы почувствовать себя лучше… Чтобы пустота внутри стала не такой… пустой. – Брат, – негромко позвал Убер. – Да-да, – Макс спохватился и помахал охраннику рукой. Все в порядке, мол. Охранник с некоторым сомнением посмотрел на него. Потом еще постоял, глядя на дрезину, кивнул и повернулся спиной. Дрезина въехала в неосвещенный тоннель.* * *
Макс помедлил. Не делай этого, сказал себе. Но в следующее мгновение уже спрыгнул – земля ударилась в пятки, шорох камней. Он с трудом удержал равновесие, выпрямился. Время, время. Быстрым шагом пошел к блокпосту, на ходу перехватывая фонарик как дубинку. – Босс, ты чего? – запоздало спросил Хаммер. Макс не обернулся, продолжая шагать. Охранников было двое. Один, которого Макс до этого не видел, читал старый журнал с порнографией. При звуке шагов охранник поднял голову… Макс сделал шаг и ударил его фонариком снизу вверх, в челюсть. Бум. Охранник рухнул вместе со стулом назад, журнал упал ему на лицо. Макс увидел на обложке девушку с огромной грудью. Второй охранник повернулся на звук. Глаза его расширились. – Я тебе не кто-то, понял, урод?! – сказал Макс. Охранник побледнел, отшатнулся, рука потянулась к кобуре… Медленно. Слишком медленно. Разве можно быть таким рохлей? Макс ударил наотмашь – хруст. Брызги крови. Охранника развернуло. Макс перехватил фонарь двумя руками, словно топор, и обрушил его на затылок противника. Н-на! Тот повалился – плавно, как во сне. Макс наклонился над телом. Охранник еще дышал. Вот урод! Макс замахнулся… Ударил. Еще. И еще раз. Брызги. – Хватит! – Макса дернули за плечо. Он повернул голову, собираясь разбить башку следующему придурку… Что за торопыга снова?! Запястье Макса перехватили. Он взревел от ярости, вскочил на ноги… Перед ним был Убер. Долгое мгновение они смотрели друг на друга. – Пошли, – сказал скинхед негромко. – Нет времени. Макс оглянулся. Охранник лежал в луже крови и стонал. Теперь он ничем не напоминал утреннего обидчика. – Надо уходить, – повторил Убер. Макс молча посмотрел на него, потом перевел взгляд на свою руку с фонариком. С длинного черного корпуса капала кровь. Стекло разбито, лампочка моргает. Макс разжал пальцы – фонарь упал на землю, закачался. Свет его, неровный, подрагивающий, упирался в черную брючину охранника. В качающемся свете было видно, как из-под тела вытекает темная жидкость. Они с Убером добежали до дрезины, запрыгнули. – Наконец-то! – Хаммер рванул рычаг. Под нарастающий вой двигателя и визг металла дрезина помчалась прочь от Звездной. Взлетели и рассыпались синие искры. Макс моргнул. Отсветы искр все так же мелькали, куда бы он ни посмотрел. Макс закрыл глаза. Пальцы дрожали. Отпечатки искр мелькали даже с закрытыми веками. – Дальше безбожники могут бродить, – зачем-то пояснил Хаммер. – Знаю, – сказал Макс. Еще бы. Банда грабителей и работорговцев, что называют себя «безбожниками» – вот причина, почему он оказался на Звездной. А мог ведь и к веганцам попасть. На самом деле: чистое везение. И своевременная молитва богу-идиоту, видимо. – Быстрее! – велел Макс, открыл глаза. – Да, этих… живых мертвецов… – он кивнул на брезентовые свертки. – Можно освободить. Теперь уже без разницы. Конечно – после того, как он их выдал. Теперь дрезину придется оставить. Костян перепрыгнул на прицеп, встал на колени, достал нож. Примерился, где резать. – Только не ошибись свертком, – сказал Убер негромко. Костян в испуге отдернул руку, Хаммер заржал. Скинхед ни о чем не спрашивал. Когда он передавал фляжку с водой, Макс заметил, что пальцы, обхватывающие помятый металл, без ногтей. Совсем. Просто уродливые розовые обрубки. – Она скучает возле стойки… – запел Убер. Он прикрыл глаза, откинулся на сиденье. – В фартуке, с салфеточкой… Макс приложил фляжку к губам, сделал глоток. Дрезина стучала. Под противный скрип металла и негромкий блюз они въезжали в вязкую глухую черноту. – Как конфетка… что ты здесь забыла, деточка… Что-то ни черта мой голос не подходит для блюзов, – сказал Убер негромко. – Нормально, – Хаммер почесал ухо, сплюнул. – Ори дальше.* * *
Лучи фонарей высвечивали тюбинги, заросшие бурой массой вроде губки. Местами ее было столько, что казалось, потолок дышит. – Не люблю тоннели, – Хаммер поежился. – У меня от них мурашки по спине и это… отлить все время хочется. – Так иди и отлей, – сказал Убер насмешливо. – Не могу. Я когда нервничаю, не получается. Через полчаса добрались до места. Крррк. Дрезина остановилась. Хаммер спрыгнул на землю и бросился в темноту. Через несколько мгновений там раздалось бодрое журчание, а по прошествии времени – долгого времени – довольный вздох. – Кайф, – сказал Хаммер, возвратившись. – Рад за тебя, – Убер хмыкнул. – А чего встали? – Так это… приехали. – Куда? Костян молча поднял фонарик и осветил ржавую металлическую дверь с надписью «ВШ-300. Служебное. ВХОД ЗАПРЕЩЕН». Вентиляционная шахта номер триста. Круглое число. Внутри царил мрак. Хаммер принес из дрезины и зажег карбидную лампу – трепещущий желтый свет залил помещение. Оно выглядело заброшенным. Когда-то его успели разграбить: стены ободраны, инструментальные ящики вскрыты. Разруха. Трубы покрыты толстым слоем ржавчины и наростами грязи. Циферблаты с разбитыми стеклами, запыленные. В углу свалены противогазы с хоботами, похожие на кладбище червяков, которым зачем-то перерезали горло. Вообще, после Катастрофы такие помещения через одно. Ладно, хоть крыс здесь нет. Или есть? Хаммер разыскал под завалами хлама тайник, начал вытаскивать свертки. Одежда, снаряжение, всего понемногу. Фонари, спички, веревки. Ножи. Запасные противогазы. Убер оглядел противогаз, наклонил голову, пытаясь прочитать при таком свете маркировку на донышке фильтра. Крякнул. Зачем-то взял фильтр и встряхнул – внутри брякнуло. Ухмыльнулся. – Пойдем поверху? – спросил он. – Лучше бы так. Макс покачал головой. Соваться на поверхность? Спасибо, на то есть сумасшедшие сталкеры. Психи. – А чего тогда? – Убер почесал лоб, зевнул. – Кстати! Жрать-то как охота… Прямо хоть возвращайся к ужину. – Хаммер, – сказал Макс. Фальшивый мортус кивнул. – Намек понял, босс. Ща сообразим. При виде толстых банок довоенной тушенки – белорусской, судя по наклейкам – беглецы оживились. Макс сглотнул, в животе заурчало. Красота и пир. Хаммер воткнул нож в крышку, надавил – по воздуху поплыл невероятный мясной дух. Костян выдал всем алюминиевые ложки. Некоторое время в комнате ВШ слышалось только чавканье и скрежет ложек по жести. – Расскажите мне новости, – попросил Макс, орудуя ложкой. – А то я тут совсем одичал. Что в мире нового? Костя с Хаммером переглянулись. – А ты не слышал, босс? – Хаммер почесал ухо. – Разогнали тут недавно секту людоедов. – Кого? – Людоедов. Они, короче, людей выводили из метро и там жрали. Макс выловил кусок мяса из банки, закинул в рот, проглотил, почти не жуя. Аж руки трясутся, так нормальной еды хочется… – Зачем? – Макс облизал ложку. Вкусно, вкусно, вкусно. – Что зачем? – Зачем выводили? В самом метро нельзя было жрать? Хаммер задумался. Пожал плечами. – Может, на свежем воздухе человечина вкуснее. Не знаю, босс. Да и не в том фишка. В общем, жрали они себе людей, никого не трогали, но тут один суровый мужик, настоящий «челябинец», решил, что не фиг людев жрать. Принципиальный. Ну, сходил и разобрался с ними. Тараном его зовут, может, слышал, босс? – Слышал, – кивнул Макс. – Крутой мужик, говорят. – А заодно этот типа герой притащил нам туеву хучу новых проблем. Хаммер пересказал байки про буровую платформу, что дрейфовала в море, а теперь пристала к берегу и наладила связь с метро. И народ к ним попер из подземелий. Там, говорят, еще целый остров – на поверхности. Интересная фигня. – Теперь надо думать, чего делать с этими, морячками… К ним народ потянулся, все хотят жить в тепле и сытости. У нас тоже несколько человек ушли. Просто уходят. Просыпаешься, а кто-то еще исчез. Я вот что подумал, босс. Скоро мы будем жить наверху. Все. – Ну-ну, – сказал Макс. – Разбежались. Новые перспективы. Платформа с технологиями, выход на поверхность… Да, надо подумать. После настоящей, сытной еды потянуло в сон. – Через двадцать минут выступаем, – приказал Макс. – Кто хочет отдохнуть, – он зевнул с рычанием: – о-о-отдыхайте.* * *
Когда остальные занялись своими делами, Макс присел рядом с Хаммером. Сказал тихо: – Там теперь кто рулит? На Нарве? Хаммер помедлил. – Я задал вопрос, – Макс прищурился. – Ну! – Цвейг. Макс не сдержался, щелкнул пальцами. Все-таки руки – это зеркало человека, смотри на руки, всегда увидишь, когда человек врет. На Макса уставились удивленные Лебедев и Костян, даже Сашик поднял голову. Он помахал рукой – ничего, ничего, задумался просто. – Надо было с ним разобраться, – сказал он медленно. Хаммер открыл рот. – Ладно, еще встретимся. Челюсти Хаммера со стуком захлопнулись. Макс похлопал его по плечу – все нормально. Зато теперь понятно, кому был выгоден тот налет. Бедный Бухгалтер, попал под раздачу… Спать. Макс закрыл глаза на одно мгновение, а в следующее его уже трясли за плечо. – Босс, просыпайся, – над ним склонился Хаммер. – Ты уже полчаса дрыхнешь. Макс мучительно потянулся, зевнул. – А где Убер? – Фашист твой, что ли? – Хаммер мотнул головой в сторону двери шлюза. – Там он. Брякнул, что хочет проверить герму. – Герму? Другими словами, Убер хочет проверить, можно ли выбраться наружу через ствол вентшахты. Макс покачал головой. Неугомонный тип. Дверь скрипнула. Мелькнул луч фонарика – резкий, ослепляющий. Убер вернулся. – Фигня. Лестница сгнила, висит на соплях. Но можно попробовать. Здесь не так высоко – метров тридцать, может, чуть больше. Короче, если упадешь, лепешка будет небольшая. Не сильно забрызгает. Хаммер заржал. – Значит, пойдем, как планировали, – Макс выпрямился. – Оружие вы принесли? «Мортусы» переглянулись. – Обижаешь, – сказал Хаммер и вдруг замялся. – Босс! – Что? – Такое дело… ну, ты понимаешь… у тебя вроде днюха недавно была… Ага. Как раз когда он сидел в карцере. Отличный был день рождения наедине с собой. Макс оглядел обоих «мортусов», вздохнул: – Давайте уже, колитесь. – У нас для тебя подарок, босс, – сказал Костян. – Ага, – согласился Хаммер. – Зацени, что у нас есть! Костян, давай. Тот кивнул. Достал из тайника еще один сверток, развернул и вытащил куртку. Из коричневой потертой кожи, с манжетами. С нашивкой в виде крылышек на груди. Вот черт, подумал Макс. Лётная куртка обхватила плечи – привычно и тепло. Как старый надежный друг. Друг, который никогда не предаст. Макс медленно застегнул молнию, выпрямился… Отлично. – Хорошо смотришься, босс. – Оружие? Костян вручил ему пистолет – «Грач» девять миллиметров с магазином на шестнадцать патронов. Хорошая штука, хотя и тяжеловат. Макс оттянул затвор, убедился, что патрон в стволе. Поставил пистолет на предохранитель и сунул за ремень сзади. Теперь все зашибись. Молодцы стояли и улыбались, сволочи. – Ну как, босс? – В самый раз, – Макс кивнул. – Спасибо, пацаны. – Ну, ничего себе, – голос скинхеда. Убер подошел к Максу – выше его почти на голову. Макс ждал продолжения. Убер некоторое время разглядывал его, словно видел впервые. – То есть, ты и есть – крутой перец? – наконец поинтересовался скинхед. – Я тебя по-другому представлял. Макс поднял брови. Что? – Ты – Лётчик? – спросил Убер напрямую. Макс помедлил. Вынул из внутреннего кармана жестяную коробку, открыл, выбрал самокрутку. Сунул ее в рот. Теперь – зажигалка. Щелк! Пшш. Макс втянул в себя теплый дым. Хорошо. Он выдохнул, протянул портсигар скинхеду – угощайся. Тот продолжал смотреть на Макса, не мигая. Светлые глаза. – Да, я Лётчик, – сказал Макс негромко. От первой затяжки после долгого воздержания закружилась голова. Настоящий табак-самосад. Мощный, как атомная бомба. Кайф. Такое ощущение, что внутри головы медленно распускаются два крошечных ядерных грибка. – А что? – Знаешь, брат. Мне нравится твоя куртка, – Убер покачал головой. – Я уже лет сто в «бомберах» не ходил, но куртка отличная. – Куртка? При чем тут куртка? – Просто она мне нравится, – Скинхед поднял взгляд, окатив Макса холодным голубым светом. – А вот ты в ней – не очень. Что-то в тебе изменилось, брат. Я пока ни фига не понимаю, что именно… но явно не к лучшему. Напряжение повисло в воздухе. – Врезать ему, босс? – спросил Хаммер. Убер с интересом посмотрел на него, на пистолет в его руке и хмыкнул. В глазах скинхеда загорелся недобрый огонек. – Надорвешься, – сказал Макс. – И вообще мы все здесь друзья. Я понятно выражаюсь? Хаммер? Хаммер нехотя кивнул. – Убер? Скинхед ухмыльнулся. – Почему нет, брат? – Вот то-то, – Макс выпрямился. – Пора двигать отсюда.* * *
Дрезину пришлось оставить. Любой патруль опознает в ней дрезину мортусов, а это равно смертному приговору. Пошли пешком. Лучи фонарей колебались, выхватывали из черноты то кусок рельсы, то ржавые скобы, то обрывки проводов, обросших мхом. Иногда Максу казалось, что он что-то видит. Нечто мелькает там, в глубине тоннеля. Но это был обман зрения. Звуки шагов казались необычайно громкими… Шорох камней под подошвами. Кряхтение профессора Лебедева. Сосредоточенное сопение Сашика. Свистящее дыхание Хаммера. Интересно, что только Убера Макс не слышал. Совсем. Скинхед двигался абсолютно бесшумно. Хотя был и самым рослым, и самым больным… Макса тронули за плечо. Он вздрогнул. – Там что-то есть, – сказал Убер негромко. – Где? – Впереди. Какая-то фигня, брат. Даже если там и была какая-то фигня, Макс ее не видел и не слышал. – Знаешь? – Не совсем… чувствую. Макс чуть не выругался. Чувствует он! Впрочем, береженого бог бережет… даже если этот бог – идиот. – Хаммер, проверь. – Эй, там! – сделал шаг вперед Хаммер, поднял пистолет. – Чего надо? Тишина. Темнота молчала. Макс махнул рукой – можно идти дальше… как тут случилось. Вспышка! Грохот выстрела. Пуля взвизгнула над головами, ушла куда-то вдаль по тоннелю. Искры. Полуослепшие, беглецы бросились на землю, залегли между рельсов, пытаясь стать меньше. Хаммер выстрелил в ответ – наугад. В ушах зазвенело. – Вырубай фонари! – приказал Макс шепотом. – Выру… Один фонарь погас. Второй продолжал светить, пуля щелкнула рядом с ним, разбросав осколки. Макс невольно вздрогнул – ему оцарапало щеку. Выстрел. Еще одна пуля щелкнула рядом, с визгом улетела дальше. Фонарь лежал в полуметре от Макса, но протянуть руку и выключить – нет, лучше в другой раз. Он отполз назад. – Нас обложили! – зашептал Хаммер ему на ухо. – Суки! Суки! Я живым не дамся! Макс поморщился, дернул плечом. – Перестань истерить, Хаммер. Если бы нас хотели пристрелить, они бы уже это сделали. Хаммер замолчал. – А чего они? – сказал он с обидой в голосе. Макс даже не нашелся, что ответить. Действительно, чего они? Стреляют еще! – Тихо, – приказал Макс шепотом. – Заткнулись. Они лежали в полной темноте на рельсах и ждали. Тишина. Макс чувствовал сырой запах тоннеля, слышал дыхание товарищей. В звенящей гулкой темноте оно казалось чудовищно громким. Больше выстрелов не было. – Назад, – приказал он шепотом. – Отползаем. Цигель, цигель, ай лю лю. По моей команде стреляем и уходим. Раз, два… три! Огонь! Макс выстрелил, перекатился влево. Еще раз… Рядом выстрелил Хаммер. Все, хватит. Сейчас будем отступать… – Эй вы, придурки! – донесся глухой голос. – Я знаю, что вы там. Сдавайтесь! Беглецы переглянулись. – А если мы не хотим?! – крикнул в ответ Убер. Озадаченное молчание. – Тогда идите на х… гмм. В смысле, шлите сюда парламентера! – там решили, наконец, сложную проблему. – Будем разговаривать… если не врете. «Если не врете». Идиотизм какой-то. – Отползаем, отползаем, – шепотом велел Макс. – Медленно и красиво. В подавленном состоянии они вернулись в ВШ-300. Попадали без сил. Никто не разговаривал. Свет карбидной лампы уже не казался уютным. Он казался… затравленным, грязным и болезненным. Их прижали. Выход в сторону Московской перекрыт. Обратно на Звездную нельзя. Идти по поверхности – лестница сгнила, к тому же банально не хватит оружия. Даже Уберу нечего дать. Сунуться же безоружным на поверхность – чистое безумие. Там и вооруженных до зубов сталкеров, бывает, съедают вместе с броней и боеприпасами… …А патроны, наверное, так забавно хрустят на зубах латунью. Макс быстро встал, прошелся по комнате. Замер, чувствуя себя зверем в загоне. Тоже мне, Лётчик. Тоже мне, вожак Нарвы… Что делать? Что делать? Что, червь сожри, мне теперь делать?! Бог-идиот, помоги мне. Макс закрыл глаза, беззвучно позвал. Помоги мне… помоги нам… помоги мне… – Конечно! – Убер проснулся. – Как я сразу не сообразил. Слушай, брат, тут вот какая фигня. Я видел на одной старой карте. Эх, черт, придется по памяти… Короче, тут на самом деле не два тоннеля от Звезды до Московской. А на один больше… – Чего? Убер вскочил на ноги. – Стопудово! На самом деле здесь есть третий тоннель. Заброшенный. До Катастрофы он считался тупиком, потому что там примерно до половины – разобраны рельсы. Сейчас им, думаю, мало кто пользуется, тут же в основном на дрезинах ездят. Короче, нам надо идти обратно в сторону Звездной, а потом свернуть. Где-то должна быть сбойка. Я уверен. – Уверен он! – Макс хотел поворчать, но вдруг понял, что это вариант. Именно. Вернуться обратно. «И нарваться на погоню? Впрочем, если нас еще не догнали – возможно, погони вообще нет? Может, мы погибли при пожаре, а наши тела забрали мортусы… Хороший вариант». Черт, вспомнил он. А фонарь-то был Скоблин. Тот, что остался на блокпосту. Так что никаких иллюзий. Они знают, что мы живы. Макс поднялся. Проверил, на месте ли пистолет (на месте), махнул рукой. – Все, двигаем в другую сторону. Быстрее. Профессор, Сашик! Живо! Что, мне вас пинками гнать?! Бегом!* * *
И все равно они не успели. Макс понял это слишком поздно. Вспыхнул свет. Беглецы, прикрывая глаза руками, повалились на землю. Убер негромко выругался. – Эй, вы! Там, в тоннеле! – раздался усиленный металлом голос. – Высылайте человека, будем говорить. Макс едва не расхохотался. Нарочно не придумаешь. Стоило им шарахнуться в другую сторону – и здесь тоже предлагают вести переговоры. День дипломатии, явно. Возвращаемся. Снова чертова ВШ. Трехсотая, родная. Со сгнившей лестницей наверх. – Что будем делать, босс? – Хаммер поковырял в ухе, сплюнул. Вытер пальцы о куртку. Убер насмешливо окинул его взглядом: – Вот за что я тебя ценю, так это за непринужденность в обществе. – Че-е? – Может, стоит пойти им навстречу? – предложил Лебедев. – Только что ходили… – Макс качнул головой. Профессор откашлялся. – Я имею в виду: в переносном смысле. Согласиться на переговоры и узнать, что они предложат. – А, вы про это. Нечего с ними говорить, – Убер повернулся к Максу: – Брат, не стоит. Лучше я лестницу проверю. Макс поднялся. Всегда можно найти выход. Люди – твари, нет сомнений, но даже с тварями можно поискать варианты. А вот на поверхности твари обычно малоразговорчивы… Скинхед посмотрел на него, глаза его в полутьме мерцали. Убер медленно кивнул: – Ладно. Я понял. Оружие оставь, брат. Эй, дайте ему что-нибудь белое! – Вот эта фигня подойдет? – спросил Хаммер. – Чего? Хаммер протянул Максу белый шарф из белой текучей материи. Макс с удивлением узнал в этом собственный парадный шарф. Интересные дела. Откуда он у Хаммера? – Шелк, – сказал Убер. – Даже не верится. Скорее всего синтетический, хотя хрен его знает… может, и настоящий. Знаешь, друг, я бы на твоем месте завел себе костюмчик из шелка. – Это почему? – насторожился Хаммер. Убер насмешливо оглядел «летуна», фыркнул. – А чтоб вши не заводились. Они почему-то шелк не переносят. Пока Хаммер переваривал сказанное, Убер повернулся к Максу: – Ладно, брат. Извини. Ты переговори, а я попробую пока разобраться с выходом на поверхность. Запасной вариант нам бы точно не помешал. Макс помедлил и кивнул.* * *
– Ведите себя прилично, Убер! – профессор внезапно перешел на фальцет: – Что это вообще за собачья кличка? Как ваше человеческое имя, позвольте узнать?! Убер посмотрел на него. На физиономии скинхеда появилось странное выражение. – Дурак вы все-таки, профессор, хоть и умный. Ни хрена вы в людях не понимаете. – А вы… ты… – профессор даже не сразу нашелся, что ответить: – Вы – фашист! Пауза. Скинхед заржал. Звук гулко раскатился по тоннелю. Убер тут же зажал себе рот ладонью, но остановиться не мог. Сидел и подергивался, как в припадке. – Это вы зря, проф, – сказал Убер, вытирая слезы. – Впрочем, я сейчас не в настроении объяснять разницу между красным скином вроде меня и наци-скинами. Хотя нет, сейчас я уже усталый и сдержанный… Да. А вот до этого бывали досадные происшествия. С теми, кто называл меня «фашистом». Ну, что-нибудь еще скажете, проф? Профессор молчал. Сашик вновь начал подвывать, глядя на Убера. Тот сплюнул и отошел. – Интересно, как там босс? – Хаммер почесал голову, грязные волосы блестели в полутьме. Убер вздохнул. – Да, мне тоже интересно. Шаги Макса давно стихли вдали. На панели управления остался лежать пистолет «Грач», выложенный Максом. Холодный блеск металла. Убер посмотрел на пистолет, зачем-то потрогал лоб и начал насвистывать…* * *
Макс опустил белый шарф – знак перемирия. В лицо ему перестали светить фонарем – Макс зажмурился, заморгал. Глаза слезились. Его обыскали, провели к темной фигуре. Невысокий человек шагнул навстречу, протянул руку. – Рад вас снова видеть, Максим Александрович, – сказал человек. Макс узнал его скорее по голосу. – Директор? – Что делать! – Директор засмеялся. – Виновен. Все приходится решать самому. Резь в глазах постепенно проходила. В окружении повелителя Звездной Макс увидел несколько знакомых лиц. В основном воспитатели и охранники. И еще один тип – его даже человеком назвать можно было с трудом. Хунта. Огромный «нянечка» смотрел на Макса сверху вниз. – Чем вы его кормите? – спросил Макс. Хунта хмыкнул. – Я сам ем. Разных придурков, вроде тебя. – Ага, я так и понял. И даже знаю, с какого места начинаешь. – Ну-ну, не надо обижать друг друга, – Директор был в хорошем настроении. – Все-таки мы старые друзья, верно? – Не сомневаюсь, – сказал Макс. Хунта осклабился. Вонючая бездонная пасть. Макс опять вспомнил зверя за стеклянной стеной. Смерил «нянечку» взглядом. Здоровый, как ни крути… Зато долго будет падать. И больно ударится. – К делу. Вам лучше сдаться, – сказал Директор. – Как думаете? Макс очнулся. – Зачем мне это? – он пожал плечами. – Я уже почти на свободе. – Насколько понимаю, именно «почти» здесь ключевое слово, – Директор улыбнулся. – Вы что, всерьез думаете, что мы вас просто отпустим? Да будет свет! – он махнул рукой. Макс повернул голову и чертыхнулся. Он едва успел прикрыть глаза ладонью. Блин! Все равно глаза обожгло, выступили слезы. В тоннеле вспыхнул прожектор. Волна света прокатилась по тюбингам, вычищая добела, делая беззащитными… Насколько понимал Макс, у «нянечек» мог быть и пулемет. Впрочем, достаточно и пары автоматов. В тоннеле беглецы будут как на ладони. Прав был Убер, надо было уходить по поверхности… Да что уж теперь. – Тогда зачем это фарс с переговорами? Директор растянул тонкие губы. – Возможно, вы знаете что-то, чего не знаю я. Вы слишком уверены в себе, Максим. Это интригует. Макс помолчал. Похоже, скрывать больше не имеет смысла. – Вам о чем-нибудь говорит эта куртка, Директор? Директор некоторое время с недоумением разглядывал Макса. Потом заметил на его груди нашивку с крылышками. Лицо его на мгновение дрогнуло. – Это то, что я…. – Верно, Директор. Это летная куртка, – сказал Макс. – Я с Нарвской. Обычно меня называют Лётчиком. – Это понятно, – начал было Директор, но Макс перебил: – Вы не поняли. Лётчик – это мое имя. Пауза. Лицо Директора вытянулось… Директор справился с шоком на удивление быстро. – Значит, вы – тот самый, – глава Звездной посмотрел на него с интересом. – Знаменитый глава «летунов». А вы легендарная личность, Максим, вы знаете? Чертовщина, я прямо не ожидал. Дайте мне минуту… я должен подумать. Впрочем, я уже решил. – Что именно? Теперь на лице Директора было написано сочувствие. – Мне придется вас расстрелять, Максим. Очень жаль. Приятно было познакомиться. – Что?! – такого Макс не ожидал. – Но… почему? – А зачем вы мне? – Не понял. Директор изогнул тонкие губы в улыбке. – Если я заберу вас обратно, то получу всего лишь еще одного воспитуемого. Который, к тому же, будет всячески подрывать дисциплину. Так зачем мне такой, простите за прямоту, геморрой? – Мда, – сказал Макс. – Незадача. И что будем делать? Вынести бы тебе мозги, подумал он. Жаль, что я не сделал этого тогда, в кабинете… – Впрочем, есть один вариант, – Директор поднял указательный палец. – Да-да, это вполне возможно. – И какой же? – Помочь вам. Макс решил, что ослышался. – Даже так? – Это лучше всего. Убив вас, я получаю только труп. А помогая вам, вступаю в дипломатические отношения с главой целой станции. Это меняло дело. Даже больше, чем меняло. – На Нарве сейчас другой глава, – напомнил Макс. – Временно, все временно, – Директор покачал головой. – Я в вас верю, господин Лётчик, – он поднял взгляд, редкие волосы упали на выпуклый лоб. – Поэтому предлагаю помощь и поддержку от имени Звездной. Я совершенно серьезен. Когда вы захватите власть… – Кхм. – Простите, – исправился Директор. – Когда вы восстановите на Нарвской справедливость и демократию, у вас будет на одного друга больше. И, смею надеяться, у меня тоже. Что скажете? Дать вам время подумать? Пауза. – Это возможно, – медленно сказал Макс. – Ваши условия? – Это мы еще обсудим. Что до остальных, – Директор помедлил, провел пальцем по верхней губе. – Они… как бы это сказать поделикатней… Они живы? Макс наклонил голову к плечу. – Что? Директора это не смутило. – Понимаете… Только не обижайтесь, господин Лётчик. Я слышал, вы любите убивать людей. Макс сжал зубы. Не твое собачье дело, подумал он в раздражении. Перед глазами опять встали пленные кировцы. Приставляешь пистолет к затылку, жмешь на спуск… Банг! Банг! Брызги крови. Медленно валящиеся тела. Катящаяся гильза. Банг! Макс выпрямился. – Если они это заслужили. – Конечно, конечно, – вокруг глаз Директора собрались морщинки. – Но вы не думали, что они могли бы понести наказание… по-другому? Мы понимаем друг друга? Макс переступил с ноги на ногу. Потом понял: конечно, пленные кировцы… – Вам нужны работники? – Кто мне точно не нужен, так это трупы, – Директор улыбнулся. – Трупы обычно плохо копают. Так мы договорились? Макс поднял голову, посмотрел туда, откуда бил беспощадный свет прожектора. А в любой момент могла ударить очередь. – Пожалуй, – сказал он. – Что-то еще? – Всего одно маленькое условие… Макс помолчал. Кажется, сейчас будет заключен договор с дьяволом. – Слушаю вас, господин Директор.* * *
– Смех без причины – признак дурач… хорошей травы, – сказал Хаммер. Засмеялся – мелко и пронзительно. Из глубины ВШ ответило гулкое эхо. Макс покачал головой. Придурок. Поговаривали, что Хаммер сидит на грибах – тех самых, с Дыбенко. – Спите? – Макс огляделся. Профессор Лебедев, Костя смотрели на него с тревогой. Даже Сашик перестал возиться в грязи. – Чем закончилось? – спросил профессор. Макс невольно вздрогнул, хотя и был готов к этому вопросу. – Все отлично, – сказал он. – Нам дают уйти. Профессор расцвел на глазах. Поверил. Макс почувствовал тошноту. Люди верят, потому что – хотят верить. А единственный человек, который может его расколоть… кстати! – А где Убер? – Вашему другу стало плохо, – пояснил Лебедев. Лучевая, сообразил Макс. Новый приступ, ага. – Отлично, – усилием воли он заставил себя улыбнуться. – Так даже лучше. Профессор захлопал глазами. – О… отлично? – он даже привстал. – Что это значит? Макс не ответил. В первый момент ему показалось, что пистолета на месте нет… но он был. Прекрасно. Макс медленно поднял «Грач» (пистолет казался тяжелым, как свинцовая плита). Повернулся и направил пистолет на Лебедева. – Мне очень жаль, профессор. Поднимите руки, пожалуйста. Профессор заморгал. – Максим, вы шутите? – Руки поднять, я сказал! – Макса накрыла волна ярости. Профессора и Сашика взяли тепленькими. Впрочем, какое тут сопротивление? – Макс поморщился. Старик и калека. К сожалению, с Убером вряд ли будет все так просто. – Зачем вы это делаете, Максим? – спросил профессор, вытирая кровь с губ. Макс пожал плечами. – Какая вам разница? – Я считал вас хорошим человеком. – Вы ошибались, – жестко сказал Макс. – Ничего-то вы в людях не понимаете. Хаммер, займись ими, будь добр. Пленников спеленали, бросили на пол, как мешки с породой. Макс почувствовал запоздалую злость – и ненависть к себе, к Директору, к тому, что приходится делать. Вспышка. Он взял себя в руки. Держаться, проклятый ублюдок, еще не все сделано… Макс повернул голову. На него смотрел Сашик, дурачок – в круглых бессмысленных глазах застыл испуг. Застигнутый врасплох, Макс неловко улыбнулся… Сашик вдруг завыл. Громко и противно, как умел только он. Хаммер тут же ударил дурачка по затылку. Раз! Вой прекратился. – Дебила тоже отдадим? – Хаммер почесал стволом «макарова» за ухом. – А что, у тебя проснулись к нему отеческие чувства? – Ну… нет. Не знаю. Жалко его, что ли. Макс поднял руку. Тихо вы! Если Убер услышал вой Сашика и сообразил, что происходит, он постарается уйти. Или нет? «Ни хрена вы в людях не понимаете, профессор». А что понимает сам Убер? А что понимаю я? – Макс не знал. – Посади их там, в тени, – велел Хаммеру. «Мортус» показал ладонью по горлу – мол, порешим? Макс дернул щекой. Жестами показал: придурок, не вздумай. В следующий момент он услышал глухое негромкое «кха, кхха». Убер. – Он возвращается, – понял Макс. – Хаммер, Костян… по местам! Едва слышный звук шагов. – А вы говорили, что он разбирается в людях… – сказал Лебедев. Видимо, в глазах Макса что-то мелькнуло. Профессор отвернулся, замолчал. – Убер возвращается не потому, что не понимает людей, – сказал Макс медленно. В груди болело. – Он возвращается потому, что слишком хорошо их понимает. Макс проверил, чтобы до пистолета было легко дотянуться. Прикрыл его курткой. – Хаммер, встань за дверью. Костян, приготовься. Ждать пришлось недолго. Скрипнула ржавыми петлями дверь. Убер шагнул из тамбура, выпрямился. При своем росте и крепком сложении – двигался он очень мягко и быстро. Даже изрядно отощав на коммунистических харчах, скинхед оставался опасным. Макс шагнул ему навстречу, широко улыбнулся. – Брат, есть дело. Забыл, какая у тебя группа крови? Скинхед вздернул брови, но тут же сообразил, что попался. И даже успел вскинуть руку, защищаясь… Быстрая реакция, черт. В следующий момент Хаммер шагнул из-за двери и сильным ударом свалил Убера с ног. – Лежать, сука! – заорал Хаммер. На скинхеда наставили стволы. – Поднимите его, – приказал Макс. «Поплывшего» от удара скинхеда вздернули на колени. – Тяжелый, блин, – Хаммер почесал бровь стволом пистолета. – А по виду не скажешь. – Идите, – сказал Макс. – Этих возьмите с собой. Пусть побудут в тоннеле. – Но, босс… – начал Хаммер. – Валите, я сказал! Остались один на один. Макс приставил «макаров» к бритому затылку скинхеда. Большим пальцем взвел курок. Чик! – Не дергайся, – велел он Уберу. Макс помедлил. Раньше он бы просто нажал на спусковой крючок… Нажимаешь, пистолет делает «банг» – и тело валится вперед. Очень просто. «Почему я медлю? – подумал Макс. – Неужели становлюсь сентиментальным?» Нельзя размякать. Люди – падальщики, стая павловских собак, они сожрут тебя, если заметят, что ты дал слабину. Нельзя быть добрым в недобром мире. Макс посмотрел на изуродованный шрамами затылок скинхеда. Стоит спустить курок, и пуля, пройдя сквозь кости черепа, развернется в свинцовый цветок и вынесет Уберу половину лица. И никаких голубых глаз, никакой насмешливой ухмылки не останется… только кровь и мозги. Коктейль «кровавая Мэри» по-тоннельному. – Убер, слышишь меня? – Да, брат, – ответил тот, не оборачиваясь. – Я сейчас выстрелю. – О, – произнес Убер без всякой интонации. – Что ты на это скажешь? Убер подумал. – Ни в чем себе не отказывай. «Вот упрямый сукин сын!» Макс прищурился, положил палец на спусковой крючок. – А если серьезно? Назови мне причину, Убер. Одну-единственную. Почему мне не убить тебя? Пауза. Макс почувствовал, что палец на спусковом крючке стал мокрым. Убер хмыкнул, повернул голову: – Очень просто. Пока тебя не было, я вынул из пистолета патроны.* * *
В жизни каждого случаются моменты, когда он хочет все бросить и заорать «да пошли вы!». Самое время. Да пошли вы, подумал Макс. Металл под пальцами – угловатый и холодный. Пластиковая накладка рукояти больно упирается в ладонь. «Грач» разряжен? Спокойно, приказал себе Макс. Думай. Ты всегда умел это делать. Пистолет действительно кажется слишком легким… но вдруг это блеф? Не стоит недооценивать Убера. Макс плавно отступил на два шага. Потом произнес: – Если бы ты это сделал, то вряд ли бы мне сказал, верно? Молчание. – Догадливый, – сказал Убер. И начал поворачиваться… Макс вскинул пистолет, целясь в бритоголовую фигуру, и нажал на спуск. Металлический щелчок… Ничего! Совсем ничего. А должно было разнести скину упрямую голову. «Убер понимает в людях слишком хорошо». – Что, брат, осечка? – Убер встал на ноги. Макс, отступая, оттянул свободной рукой затвор… Патрона в стволе не было. Черт! – Не это потерял? Убер раскрыл ладонь. Оттуда высыпались металлические цилиндрики, со стуком раскатились по бетонному полу. Блеск металла. Твою ж мать. – Сюрприз! – сказал Убер и прыгнул. В следующий момент в голове Макса вспыхнул свет, в челюсти словно разорвалась граната. Лётчика повело, комната накренилась. Свет единственного фонаря вдруг поехал в сторону и в бок. Хороший удар. «Грач» вывалился из ладони… упал куда-то вниз, под ноги… Макс дернул головой и устоял. Его вообще было трудно вырубить – даже такому опытному бойцу, как Убер. Он упрямо мотнул головой и принял стойку. Блокировал локтем следующий удар, еще. Тупая боль в предплечьях. И сам перешел в контратаку. Работал на коротких прямых. Раз, два, три. Раз, два. Бей! Руки у Убера длиннее, поэтому надо быть ближе. Зато Макс здоровый и выносливый. И он меньше ростом при таком же весе. Бей! Красный туман перед глазами. Они остановились, чтобы перевести дыхание. – Сдавайся, Лётчик, – сказал Убер хрипло. – Слышишь? – Пошел ты. – Сам пошел. Прямо как мальчишки. – Что теперь? – спросил Макс глухо. – Теперь мы поговорим. – Не выйдет, – Макс попытался улыбнуться, челюсть зверски болела. – Плевать я хотел на тебя и твои разговоры. Фашист хренов. Мозги бы тебе выбить к чертовой матери! Макс сделал шаг назад. Под ботинком оказался патрон, нога подвернулась – едва не упал. – Попробуй, – предложил Убер. – Или тебе для этого нужен пистолет? Они одновременно посмотрели в ту сторону, где лежал «Грач». – Что, брат, хороший вопрос? – Убер усмехнулся. Макс кивнул и ударил его ногой в колено – скинхед охнул. Нечестный прием, но эффективный. В следующий момент Макс нырнул вниз, перекатился по полу, схватил пистолет. Раз! В пальцах уже был зажат патрон. Макс оттянул затвор – два! Вставить патрон в патронник. Черт, туго пошло… Три! Он отпустил затвор: клац! Четыре. Теперь можно стрелять. Макс мгновенно вскинул руку и прицелился в скинхеда. – Убер, все кончено. Тот оскалился, начал подниматься с колен… Пистолет смотрел ему прямо в широкий открытый лоб. Да, что б тебя, подумал Макс в сердцах. – Убер, не надо. Убер? Голубые глаза скинхеда горели. Медленно и неумолимо, как огромный железный истукан, он встал и пошел на Макса. – Сукин сын, я же тебя пристрелю… придурок чертов, остановись! Бесполезно. – Ты знаешь, с кем связался? – с интересом спросил Убер. – Ты, сука, не знаешь, с кем связался. Макс сделал шаг назад, но – поздно. Черт! Убер ударил его по руке, грохнул выстрел. Пуля ударила в потолок комнаты, взвизгнула, ушла в темноту. Труба воздуховода над головой загудела от попадания. От вспышки все вокруг замерцало, в ушах звон… – Ты со скинами связался, понял?! Пистолет вылетел. Звяк. Макс ударил правой, целя в челюсть Убера, но нарвался на жесткий блок. Руку Макса дернули вперед, он потерял равновесие… В следующий момент Убер взял его на удушающий прием. Зараза! Макс рванулся. В глазах потемнело, мерцающий мир вокруг стремительно отдалился и начал заваливаться набок. Макс ударил по рукам Убера. Раз, другой – бесполезно. Не руки, железные канаты. Боль. Воздуха! Воздуха! Возду… Темный провал. В следующий момент он вдруг понял, что хватка на горле ослабла. Что за… Воздух. Макс судорожно вдохнул, закашлялся. И снова схватился за горло – теперь уже сам. Боль такая, словно глотаешь раскаленный металл. Чернота перед глазами пульсировала. «Почему он меня отпустил?» – подумал Макс. Видеть толком он пока не мог. Уберфюрер схватился за голову и заорал. Спасибо богу-идиоту, подумал Макс. Очень вовремя. В этот момент в дверь ворвались наконец проснувшиеся Хаммер с Костяном…* * *
Убер снова закричал – хрипло, в надрыв. Схватился за голову. Вены страшно выступили на висках и на горле… Зашелся в мучительном кашле. Урод. Макс выпрямился. Облизнул губы. Они напоминали разбухшие от крови мешки. Лицо горело так, словно содрали кожу. Вот сукин сын, этот Убер. Всю рожу разбил. Костян с Хаммером оглядывались, озадаченные. Еще бы в следующем году появились. Тут их любимого Лётчика вовсю бьют, а они прохлаждаются… Макс охнул, скривился. Челюсть просто раскалывается на части, даже в затылке отдается. – Босс, ты в порядке? – Хаммер помог ему встать прямо. – Кхх… Да. – А с ним что? С Убером было плохо. Скинхед попытался встать на четвереньки, но не смог. – Пистолет! – приказал Макс. – А твой где? – удивился Хаммер. – Блин, не спорь и дай мне этот хуев пистолет. Хаммер помедлил и передал ему «макаров». Прохладный, увесистый. Макс приложил пистолет к челюсти – и чуть не застонал от наслаждения. Да, так лучше. Определенно лучше. Холод металла успокаивал. Макс присел на корточки перед скинхедом. Пол-лица онемело. – Зачем ты вернулся, Убер? Ты же знал, что будет? Тот с трудом сфокусировал взгляд на Максе. Белки красные, бровь рассечена. – До… догадывался. – Ну и зачем тогда? Молчание. Убер вдруг улыбнулся. Через силу. – А вдруг бы я ошибся? – светлые глаза скинхеда смотрели на Макса. – Знаешь, как иногда хочется ошибиться? Трепещущий свет карбидки, глухой гул тоннелей… – Знаю, – сказал Макс.* * *
– Я слышал, вы там, у себя на Нарве поклоняетесь Сталину, – сказал Убер. – Слышь, ты, кривой нос! Это правда? Хаммер задумался, повернулся к скинхеду. – Ну… правда. И че? – Сталин – отстой, – сказал Убер раздельно. Хаммер с размаху ударил его ботинком в живот – скинхед согнулся. Хаммер выхватил «Грач»… – Нет! – приказал Макс. – Он тебя провоцирует. Убер засмеялся. С трудом сел и прислонился спиной к стене. Откинул голову. Из рассеченной брови по лицу текла кровь. – Выглядишь, как дерьмо ручной сборки, – Макс присел на корточки, заглянул ему в лицо. – Зачем ты это делаешь, Убер? – Революция. – Что? Убер закашлялся, сплюнул кровью. – Я говорю: всему миру нужна революция. Возможно, это единственный выход для нас. Для всего нашего чертового подземного сука рая точка ру. – Да-а, – протянул Макс. – Хорошо тебя по башке стукнули. Разбитые губы скинхеда изогнулись в усмешке. – В точку, брат. А Сталин все-таки отстой. Хаммер зарычал. – Не обижай чужих богов, Убер… – посоветовал Макс. – Иначе они могут обидеть тебя в ответ… Пошлют какого-нибудь ангела мщения или кто у них там есть. Чего ты все время ржешь, придурок?! – Я вспомнил, как меня однажды назвали «ангелом». И что случилось дальше. – Дальше? – Макс вздернул подбородок. – И что же? Убер внезапно перестал смеяться. Мертвые голубые глаза смотрели на Лётчика. – Я их всех убил.* * *
– А ты вообще мелкий тиран, Лётчик. Классический такой, из античной истории. Я ведь знаю, что этот ваш Сталин на Нарвской – это просто-напросто божок, чтобы держать население в узде. Опиум для народа, верно, брат? Скажи честно. Тебе ведь на фиг не нужна никакая революция, Лётчик? Ты просто готов брать прутик и сшибать те колосья, что чуть выше других. – О чем ты? – устало спросил Макс. Он когда-нибудь вообще затыкается? – Была такая притча, брат. Приехал один греческий тиран в гости к другому – для обмена опытом. И спрашивает: как мне удержать власть? Чтобы меня, значит, собственные подданные не скинули. Другой тиран, что поопытней, вывел его в поле. Потом молча взял прутик и начал сшибать самые высокие колоски. Те, что возвышались над общей серой массой. Аналогия понятна? – Еще бы. Тебе лучше? Убер запрокинул голову и хрипло расхохотался. – Я что-то очень смешное сказал? – Нет. Просто представил, как ты щупаешь мне лоб, мол, нет ли температуры, поишь чаем. Вот скажи, брат. Какого черта ты со мной возишься? Это что, иудин поцелуй? Так он как-то чересчур затянулся. Нет? Хаммер взвесил в ладонях «Грач», посмотрел на Макса. – Завалить его, босс? – Хаммер, пошел вон, – устало сказал Макс. – Давай. Давай, иди прогуляйся. Убер, слышишь меня? Как ты? Мучительный кашель. – Тебе… хмм, какую версию? Матерную или простую? Макс секунду подумал. – Короткую. Скинхед усмехнулся. – Фигово, брат.* * *
Хаммер переступил с ноги на ногу. – Чего тебе? – Макс поднял голову. – Босс, а чего мы ждем? Отдадим их по-быстрому и свалим. Убер за его спиной хмыкнул. Хаммер резко повернулся, насупленно замолчал. – А ты не понял, что ли? – Убер издевался. – Он время тянет. Чтобы там не думали, что он суетится. Верно, брат? Эх, носатый, ничего ты в диктаторах не понимаешь. – Сам ты носатый, – огрызнулся Хаммер. Непроизвольным движением взялся за сломанный когда-то нос. – Босс, чего он говорит… – Убер прав. Я тяну время. – Э… – Хаммер даже растерялся, – а зачем? Макс посмотрел на него, неприятно улыбнулся: – Не твое дело. Поверь.* * *
– Сколько времени? Часы были только у Хаммера – крупные, с железным заржавленным браслетом. – Пять сорок две. – Ага, – сказал Макс. Значит, еще немного поболтаем. Убер перевернулся на спину. – Меня тут на свадьбу пригласили, представляешь? Так что извини, брат, но я обратно к «солнышкам» никак не могу. Не сейчас, брат. Некогда мне здесь задерживаться. – Как ты вообще на Звезде оказался? – спросил Макс. – Ты же не местный. – А они мне жизнь спасли. Точнее, не они сами, а диггеры ихние. – Кто? – Ну, эти… как их? Сталкеры. Все время забываю, что у вас, внизу, диггеры не по-людски называются. Короче. Меня на поверхности одна зверушка так отделала, что я думал, костей не соберу. Вломила – мало не покажется. О, черт. Вспомнил. Я ведь с тобой на свадьбу опоздаю! Пауза. Макс почесал затылок. Посмотрел на связанного и избитого Убера – места живого нет. – А когда свадьба? Убер лежа пожал плечами. – Если бы знать, брат. Если бы знать… Про Ваську слыхать чего? Макс поморгал. Васька… Василеостровская – это же другой конец метро? Далеко. – Хаммер? – спросил он. – Не знаю. Там свет, говорят, появился. Может, врут. – Свет, – протянул Убер, лицо просветлело. – Свет – это хорошо. А про Мемова что слышно? – Про Генерала-то? Ты где был? – Макс покачал головой. – Это даже я знаю. Убили его. На Ваське как раз и убили. Какой-то зверь с поверхности пробрался, ну и… в общем, сейчас в Альянсе другой чудила главный. – Иван? – Убер оживился. – Нет вроде… не помню, как зовут. Но новый точно. – Почему люди так хотят жить? – спросил Убер в пространство. – А, брат? Макс хмыкнул. – А ты? – Что я? – Ты хочешь жить, Убер? Скинхед ухмыльнулся. – Я верю в бусидо. – Что за хрень? – слово было знакомое. Кажется, он где-то его уже слышал. Но где? – Кодекс идиотского самурая. Каждый день будь готов к смерти. Как будто ты уже умер, а твой труп изуродовали и закопали. Короче. Пусть страх смерти не влияет на твои решения. И все такое. Вот ты – лётчик, ты должен это знать. Макс поднял брови. – Какой на фиг лётчик, Убер, о чем ты? Я учился в Выборге, в вертолетном училище. Механик-ремонтник по специальности. Никакой я на фиг не пилот, веришь? А это… – Макс показал на форму, – это хорошая вещь. У меня еще синяя форма есть. С золотом и погонами. Настоящий комплект пилота первого класса. Очень помогает с имиджем. – Понимаю, брат, понимаю… А хорошо лежим, а? Макс поднялся с колен, отряхнулся. Хорошо, летной куртке сносу нет, а то бы в последней драке ее точно порвали. Свет карбидки казался траурным. – Сколько сейчас времени? – спросил он у Хаммера. – Шесть тридцать, босс. Макс кивнул. – Все, хватит отдыхать. Выводим их.* * *
Лучи фонарей осветили пути с ржавыми рельсами. Дрезина стояла тут по-прежнему – как свидетель их преступления. Интересно, где настоящие мортусы? Сашик заартачился. Максу это было знакомо – обычные капризы, профессор бы справился без труда. Утренние процедуры. «Подержите Сашика, пожалуйста». – Ты, зараза, – Хаммер потер ладонь. – Дебил чертов! Сашик вцепился ему в руку. – Он меня укусил! – завопил Хаммер. – Ай, зараза… пальцы… ааа! – он замахнулся и отвесил Сашику затрещину. Бум! Белобрысая голова мотнулась. Сашик завыл. – Хаммер, перестаньте! – это профессор. Сашик неловко вывернулся из рук Хаммера – и вдруг побежал. Неожиданно красиво. Легко. Свободно. Он бежал в глубь тоннеля, руки связаны за спиной… Хаммер бросился за ним, споткнулся. С руганью вскочил и вскинул пистолет. – Не стреляй! – крикнул Макс, но опоздал. БАХ. Выстрел. Тугая вспышка разорвала темноту… В первый момент показалось, что Хаммер промахнулся. Сашик продолжал бежать. Свободный, красивый. Скоро он скроется в темноте, ищи его потом. И вдруг его траектория начала отклоняться от прямой… сильнее, сильнее… вот он уже бежит, виляя… заваливается, спотыкается… Что сейчас будет? – подумал Макс. Сашик упал. И остался лежать. Молчание. Макс повернулся к Хаммеру: – Зачем? Тот выглядел растерянным. Почесал затылок. – Я думал, не попаду. Профессор разом опустился на землю, словно из него вынули все кости. Очки на носу сидели криво. – Я… – сказал он. – Я… как же так? Мальчик мой. Где же справедливость?! Где? Где?! Где, я спрашиваю?!! – страшно закричал Лебедев и вдруг разрыдался.* * *
– Эй, кривой! – Убер встал. – Ты зачем убил Форреста Гампа?! – Чего? Удар головой в лицо – хруст. Оглушенный, Хаммер упал на колени, кровь хлынула из носа. Закапала на бетон с небритого подбородка. Кап, кап, кап. Хаммер замотал головой, капли разлетались в стороны. Глаза бессмысленные. Почти нокаут. Кажется, Хаммеру снова сломали нос. – Убер! – позвал Макс. Убер вскинул голову. Руки связаны за спиной. Скинхед насмешливо оскалился, пошел на Макса. Красавец, блин. Похож на огромную кошку. Сейчас мы разберемся, кто тут хищник… Макс прыгнул вперед – быстрый, сильный, ловкий. Тело слушалось, как часы. Левой кулаком – в солнечное. Правой – хук по ребрам. На третьем ударе Убер упал. Еще добавить… ногой! Убера мотнуло, он застонал, перекатился по полу. Выплюнул кровь, уцелевшие зубы были окрашены красным. Скинхед сжался в пружину, подтянул ноги к груди. С усилием начал подниматься… – Встать, солдат! – хрипло приказал он себе. – Раз, два. Мы идем по Африке… Раз, два… – Лучше не надо, – предупредил Макс. – Убер, хватит… Да что ж такое! – Ты знаешь, с кем связался?! Ты, сука, со скинами… Раз, два… Макс врезал ему так, что нога занемела – несмотря на тяжелый ботинок. Бум. Что-то хрустнуло. Возможно, он сломал скину пару ребер. Тело Убера безвольно распласталось на бетонном полу. Пауза. Макс думал, что теперь скинхед точно успокоится. Любого другого это бы точно успокоило… Но не этого бритоголового шута. Тишина. – Это всего лишь боль, – сказал Убер хрипло. Начал подниматься. Лицо белое. В следующий момент очухавшийся Хаммер пнул его ботинком в бок. Ударил еще раз. Помутнение. Хаммер остервенело пинал бывшего узника. – Хва… хватит, – прохрипел Макс. – Оставь его. Слышишь?! Хватит! Вошел Костян. Невозмутимо оглядел место побоища. – Босс, там опять этот… в белом халате. Тебя спрашивает. Макс кивнул. Шарф. Он намотал шарф на горло, чтобы скрыть следы пальцев. Голова болела просто чудовищно. Что ж. Пришло время переговорить с Директором.* * *
– Привет, Хунта, – голос как из бочки. Хриплый и скрипучий. – Что у вас с голосом? – Директор смотрел с интересом. – Какая разница? К делу, Директор. – Макс повернулся всем телом. Он старался не двигать шеей, больно. – Хаммер, давай! Профессора со связанными за спиной руками поставили перед «нянечками» Звездной. Макс наблюдал, как беглеца ведут к дрезине, усаживают на корточки. Профессор выглядел бледным и подавленным, всхлипывал. Недолго он там протянет – без помощи Макса. И без заботы о Сашике. У меня полно своих дел, напомнил себе Лётчик. Легче не стало. Наоборот – какая-то фигня уперлась под горло, чуть не стошнило. Он шагнул вперед. – Следующим скинхед. Макс невольно вспомнил, как поднимался Убер, как горели его глаза… Неумолимый, жестокий ангел отмщения. Он никогда не сдается. – На вашем месте я бы ему даже лопату в руки не давал. Директор усмехнулся: юмор, мол. Понимаю, понимаю. – Я не шучу, – сухо сказал Макс. Директор удивленно вздернул брови. – Вы что, серьезно? – Абсолютно. – Он всего лишь бандит… – Ошибаетесь, господин Директор. Это я – всего лишь бандит. А Убер – нечто совсем другое. Впрочем, забудьте, – Макс вдруг понял, что ему наскучил разговор с этим самоуверенным болваном. Который делает вид, что все понимает – и все равно ничего не поймет. – Теперь он – ваша проблема, не моя. Кстати… Директор? Можете ответить мне на один вопрос? Тот поднял брови. – Да? – Вот вы специалист, наверное, десятки книг перечитали. – Макс помедлил. – Как начинаются революции? Директор наморщил лоб. – Что? – Я вполне серьезно спрашиваю. Мне интересно. – Гмм, ну там все классически: низы не хотят, верхи не могут. Вы про это? Макс покачал головой. – Не совсем. Впрочем, ерунда. Счастливо оставаться, господин Директор, – он повернулся и пошел. Все было кончено. Верно, Лётчик?! Кажется, ты уже предал всех, кого мог… И вдруг он услышал слова, от которых ему пришлось остановиться: – Не так быстро, дорогой господин Лётчик. Не так быстро.* * *
– Я свое обещание выполнил, – напомнил Макс. Директор покачал головой. – Не все так просто, дорогой друг. Вы покалечили двух моих людей, господин Лётчик. У одного сломана челюсть, другой потерял глаз. Вам не кажется, что это стоит отдельного разговора? – Но… – И я даже не буду спрашивать, где находятся мортусы, – перебил Директор. – Не ваши «мортусы». Настоящие. Макс помедлил. Вот о какой ставке пошла речь. – С ними все в порядке. Сидят себе под замком… – Они мертвы? Светлые глаза Директора уставились на бывшего узника. – Да, – сказал Макс. Нет смысла врать, когда и так все ясно. – Вы уверены? Макс тяжело вздохнул. «Нет, Хаммер вежливо попросил мортусов отдать одежду, оружие и дрезину. И они вежливо согласились. Бред». – Куда уж больше. – Хорошо, – сказал Директор. Макс поперхнулся. – Это очень хорошо. Дело упрощается. Значит, мне просто нужно взять и назначить виноватых. Так кого мне распять в тоннеле, Максим Александрович? Есть кандидатуры? Макс сжал зубы, он бессильной ярости скулы свело. «Знаешь, как иногда хочется ошибиться?» Макс выдохнул. Быстрым движением выдернул из-за пояса пистолет. Успел увидеть растерянное лицо Директора, расширившиеся глаза Хунты… Профессора, привставшего на дрезине. Хаммера, открывающего рот… Убера… – Знаю, – сказал Макс и нажал на спуск. Бах! Пистолет в руке дернулся. Бах! Еще раз. Медленно летящая гильза, в боку отсвечивает вспышка второго выстрела… Хаммер начал падать. Макс помедлил. «Потом тиран взял прутик и начал сшибать самые высокие колоски. Аналогия понятна?» Совершенно понятна. – Вот ваш убийца, Директор. Мы в расчете? – голос был ровный и совершенно спокойный. Макс сам удивился. – Это же был ваш человек? – Директор выглядел ошеломленным. – Верно, это был мой человек. Теперь вы понимаете, насколько серьезно я настроен? Директор помедлил и кивнул. В глазах его было уважение – и зарождающийся страх. – Понимаю. Наш договор остается в силе, господин Лётчик. Прошу меня простить.* * *
Хунта был доволен. На лице это никак не отразилось, зато от «нянечки» пошла мощная волна жестокой радости. Макс поморщился. – И ты здесь? – обрадовался Убер при виде «нянечки». – Какие люди и без охраны! Хунта молча врезал ему дубинкой под дых – н-на. Скинхед рухнул на колени, согнулся. Странные звуки. Когда Убер поднял голову, Макс увидел, что тот смеется. Скалит в окровавленной улыбке оставшиеся зубы. Вот псих. Хунта равнодушно кивнул и взмахнул дубинкой… – Дайте ему сказать! – приказал Макс. «Нянечки» и санитары послушались – скорее от неожиданности. Ярость. Макс с усилием снял руку с пистолета. Спокойно, спокойно. Убер ухмыльнулся. – Ты так ничего и не понял, Макс? Революция – это неизбежность. В этом суть. – Забирайте его, – велел Директор. Хунта вместе с другим «нянечкой» вздернули скинхеда под локти, поволокли к дрезине – как мешок. Ноги Убера волочились по земле, подпрыгивали. От них оставалась полоса в серой пыли. – Удачи, брат, – сказал Макс про себя. Но скинхед будто услышал. – Прибереги свои тридцать сребреников! – крикнул Убер и засмеялся. – Я еще вернусь, Лётчик! Когда его утащили, Директор посмотрел на Макса. – Знаете, Максим. То, что он сказал… Не берите в голову. Понимаете, мы все здесь за революцию. Но у всех у нас революция разная.Две недели спустя. Станция Нарвская Поспать ему не удалось. Здесь никогда не удавалось выспаться… Потому что если не сможешь заснуть, то и выспаться – дохлый номер. Все очень просто. Один плюс один равняется двум. Лётчик открыл глаза. Некоторое время полежал, глядя в темный потолок… Где-то вдалеке капала вода. Кап. Кап. Лётчик встал, подошел к раковине и сплюнул – густым и желтым. От горечи свело челюсти. Макс повел головой. Спина совершенно мокрая от пота, пальцы дрожат… Кап. Кап. «Твою же мать». Бессонница. Никогда не знал, что это такое, а тут – на тебе. И уже который день. Он выглянул за дверь. Платформа станции была пуста, лишь у дальней груды мешков с песком переминался с ноги на ногу часовой. Нарва спала. Лётчик выпрямился. В этот раз подземный бог-идиот забрал его сон. И, кажется, пока не собирался возвращать. Ур-род. Рядом с дверью клевал носом Костян. – Босс, – выпрямился телохранитель. – Случилось что? – Все нормально. Тоска такая, что хоть вой. Лётчик вернулся к столу, плеснул спирта. Поднял стакан – граненый, чуть треснувший, – и выпил залпом. В желудке вспыхнул огонь. И вдруг Макс понял, что именно ему послышалось в полудреме. Что это за звук. Гррр. Гррр. Кирка. Обычная рабочая кирка, которой вырубают кварцевый слой. Таких пород вокруг Звездной было до фига и больше. Пласты крушили отбойными молотками, а если компрессор не работал, то обычными ломами… На шум появился телохранитель – Костян. Зевнул. С тех пор как Макс триумфально вернулся на Нарвскую, Костя везде был с ним. Трудно тиранам в наше время, подумал Макс саркастически. Везде им мерещатся враги… Грррр. Кррр. Макс вздрогнул, резко повернулся. На одно мгновение ему показалось, что в глубине комнаты застыла высокая фигура с бритой головой… В комнате было пусто. – Костян, ко мне! – приказал он. Телохранитель оказался рядом через мгновение, пистолет – в руке. – Босс? – Что это за звук? – Макс огляделся. Телохранитель задрал голову, повел стволом пистолета вправо, влево. Видно было, что он пытается услышать – но пока не понимает, что именно. – Какой звук? – Словно киркой кто-то стучит… или скребет, или еще что, хрен знает. Ты слышал? Костян почесал затылок. Постарался прислушаться. – Н-нет, босс. Не слышал. Макс оглядел преданного телохранителя с ног до головы и кивнул. Все с тобой ясно. – Иди. – Босс? – Все нормально, Костя. Иди, работай. Когда шаги телохранителя стихли, Макс налил себе еще выпить и закурил. Легкие наполнились теплом. «Революция – это неизбежность». Убер. Он сплюнул, сигарета горчила и воняла. Никакого удовольствия. А что, если Убер однажды придет за ним? Вот будет встреча. «Прибереги свои тридцать сребреников!» Он с силой вмял сигарету в стену. Что ж, Убер. Будь на твоем месте кто другой, я бы принял эти слова просто как слова. Но ты… Ты никогда не сдашься. Так что, боюсь, мы еще встретимся. Где-то вдалеке насмешливо молчал подземный бог-идиот.
Синяя ветка, «Красный путь», штрафной тупик Человек с выбритой головой в шрамах, полулежа бьет киркой. Иногда куски породы отваливаются. Чаще – нет. На ногах человека – кандалы. Света здесь почти нет, единственная карбидная лампа горит неровно. Крошечный язычок пламени бьется у закопченного отражателя. Тень на стене искривляется, дергает руками. Человек на стене вдруг замирает и начинает бормотать: – Откуда ты такой взялся, Убер? Убер? Убер! Не был бы таким упрямым, давно оказался бы на свободе. Слышишь, Убер? Он не отвечал. Ему надо беречь силы. Призраки подождут. Гррр, гррры, грррр. Кирка скребет породу – судя по звуку, он опять наткнулся на кварц. Или это железобетон? Хрен его знает. Он никогда не сдается. Убер закашлялся, в груди словно что-то рвалось, сплюнул – темный сгусток. Наплевать. Жить вечно все равно нельзя. Так что загнуться от лучевой болезни – не самый плохой вариант. Те ребята, что вытащили его с поверхности, вкололи ему обычную противорадиационную фигню – не пожалели, за что им спасибо. А ведь Блокадник его почти добил… Сейчас бы красного вина. Для вывода радионуклидов, конечно. Убер усмехнулся потрескавшимися губами – больно. Лучше всего грузинского «Киндзмараули». Сто лет не пил его. А оно, блин, вкусное. Убер поднял кирку. Такое вкусное, что даже сейчас, спустя много лет, у него кружится голова от одного только воспоминания… Он облизал губы. «Киндзмараули» бы сейчас… или воды. И женщину. Просто, чтобы посидела рядом. Чтобы положила его больную голову на свои мягкие колени… Чтобы он дремал, чувствуя затылком ее тепло. И больше ничего не надо в целом свете. – Она скучает возле стойки, – запел он негромко. Голоса почти нет, одно хрипение и клекот. Но для блюза самое то. – В фартуке, с салфеточкой…[1] Наконец-то у него настоящий блюзовый вокал. И все из-за этих уродов. – Придет мой друг Иван! – закричал он вдруг. – И всех вас на хрен поубивает, сукины дети! Убер проснулся. Вокруг была темень, лампа почти погасла. Он подтянул к себе кирку, с трудом поднял… – Как конфетка. Что ты здесь забыла, деточка? Кирка ударяет в камень. Звяканье кандалов. – Свежа на удивление… – еще удар. – От туфелек до бу-ус… Он перевел дыхание. – Как приглашение, – он закашлялся, сплюнул, – на о-очень странный блюз…
Интерлюдия 1 Убер и Таран
Перегон Звездная-Московская, два месяца спустя Никогда не откапывайте незнакомцев. Убер усмехнулся. Боль в груди все не отпускала, в горле саднило… Скинхед сглотнул. Никогда, значит? Хорошая шутка. А то откопаете одного такого, а он возьмет и вытащит вас с каторги. Без предупреждения. Без долгов. Без обещаний. Просто так. Даром. Сейчас они распрощались, чтобы пойти каждый своей дорогой. Путь незнакомца, которого охранник на блокпосту Звезды назвал «Тараном», вел к некой серьезной цели. Путь красного скинхеда Уберфюрера традиционно вел к смерти. Убер откашлялся, незаметно от товарища сплюнул в сторону. Привкус железа во рту. Опять кровь. «Из двух дорог всегда выбирай ту, что ведет к смерти». Долбаное бусидо долбаного самурая. А что делать, если сейчас все пути ведут к смерти? Убер хмыкнул, выпрямился, шагнул раз и другой… В последний момент незнакомец окликнул его: – Постой, холера! Как звать-то тебя? Убер повернул голову, против воли усмехнулся. «Холерой» его никто еще не называл. Обычно обходились традиционным «геморроем». – Андрей, – сказал он. Поднял руку, прощаясь. – Аста сьемпре, команданте. До вечности, брат. Когда шаги спасителя стихли в глубине тоннеля, Убер остановился. Рухнул прямо на ржавые рельсы. Перед Тараном он держал марку, но на самом деле ноги его едва слушались. В забое отвыкаешь ходить далеко. И вообще – многое отвыкаешь. Скинхед почесал затылок. – Что теперь делать-то? – спросил он вслух. – Этому-то хорошо, вытащил тебя с каторги и свободен. А ты тут разбирайся… живи. Убер покачал головой, выдохнул. Воздух свободы отдавал сыростью. Сидеть было хорошо, но… не совсем. Скинхед подумал и улегся между рельсов на спину. Вытянул ноги – хорошо. Сил вообще нет. Затылок приятно холодило, над Убером простирался в обе стороны бетонный потолок. Полупрозрачная, уютная тьма вокруг. В самый раз для призраков. Скинхед подумал и сказал тоннелю: – Выпить бы… – помедлил и добавил: – На радостях. Почему-то большая радость изнуряет сильнее большого горя. Тоннель молчал.Станция Звездная, кабинет Начальника «Красного пути», вечер следующего дня – Может, сообщить ему? – предложил старший надсмотрщик Хунта. Официально в иерархии Звездной он пока не поднялся выше среднего командного состава, но считался доверенным человеком Директора. А это многое значит. Гораздо больше, чем любое звание. Перед здоровенным уродливым надсмотрщиком уже начали заискивать. Хунта знал, многие считают его туповатым – из-за внешности. Низкий лоб, толстые надбровные дуги, широкий нос, уродливые уши, сломанные когда-то на занятиях борьбой. Действительно, он больше походил на обезьяну, чем на советника вождя. Но это и хорошо. Такая иллюзия здорово облегчает жизнь. Пусть недоброжелатели до последнего момента думают, что он тупица. Он, тупица и уродливая обезьяна, переживет всех умников. И постоит у похоронной дрезины, когда мортусы будут упаковывать этих красавцев в погребальные саваны… – Так сообщить? Директор задумчиво покачал головой. – Не будем торопить события. Как это случилось? Побег каторжника – всегда ЧП. Но этот каторжник – особый случай. Четвертая попытка побега! Его заковывали в цепи, его били, морили голодом, его загнали в дальний тупик, где и разогнуться толком нельзя, в одиночку, чтобы не смущал умы остальных… А он все равно сбежал. Фантастика и только. Если бы не личная просьба важного человека, этого возмутителя спокойствия пристрелили бы еще в прошлый раз… Во избежание последствий. Нет, с такими, как он, привычные методы воспитания не работают. Таких только уничтожать. Хунта почесал затылок. Неторопливо роняя слова, заговорил: – Его вывел этот чокнутый сталкер, Таран. Воспользовался мандатом, который подписали все станции Большого Метро. Нагло и цинично Таран обманул охрану, практически запугал, если быть точным. И вывел трудновоспитуемого за границу станции. Директор помолчал. Задумчиво повертел в пальцах кружку с чаем. В ладони шло тепло. – Думаешь, он знал, кого вытаскивает? – спросил наконец. Хунта поразмыслил и пожал плечами. – Вряд ли. Больше похоже на случайную встречу. – Ты уверен? – Не до конца. Но зачем кому-то больной скинхед? – Больной скинхед и – личный враг нашего главного союзника. Интересное совпадение. – Лётчик… сообщить ему? Директор встал и подошел к декоративному окну. Недавно сталкеры подарили эту штуку Директору, нашли на поверхности в каком-то закрытом помещении. Практически не фонит. Личный подарок «Грека» Феофанова. Очень похоже на настоящее окно. Дверь в лето. Если напрячь воображение, можно представить, что там, во внешнем мире, по-прежнему светит солнце, плещется лазурное теплое море, зелень, трава, все люди живы, нет никакой радиации, никаких мутантов. Словно и не случилось двадцать лет назад Катастрофы… – Нет. Пока подождем, – решил Директор. – Говоришь, у него лучевая? Ты пей чаек, пей. Он, наконец, повернул голову к надсмотрщику. Хунта мгновенно насторожился. Глаза Директора были чересчур ласковые. Звериное чутье надсмотрщика подсказывало, что это неспроста. – Хороший чай? – поинтересовался Директор. – Нравится? – Да. «Подавись ты своим дурацким чаем», – в сердцах подумал Хунта. Он терпеть не мог эту сладкую бурду. – Прекрасно. Теперь с Убером. Ты лично проверишь, была это случайность или нет, друг мой. Завтра отправишься в Большое Метро. Понял? Найди бритоголового. И – прими самые необходимые меры. Хунта покрутил в лапищах кружку, поставил на стол. Он всегда нутром чуял, когда можно оспаривать решение начальства, а когда лучше ответить «так точно, сделаем». Сейчас был как раз второй случай. – Так точно. Сделаем, – сказал Хунта.
II Убер и война
Глава 1 Дьявол
Разрушенный атомным огнем Питер. Каменные львы на набережной, выщербленные морды уставились в никуда. Надвигающаяся гроза. Черно-серые облака клубятся на горизонте, над низкой гладью Залива. Серая гладь Невы рябит под ветром. С заброшенного Дворцового моста срываются капли. Рыжая коряга медленно проплывает под ним. Ветер гонит мелкую, противную волну. Коряга плывет, над ней нависают ржавые балки и ребра жесткости. Круглые отверстия в них. Рыжая пыль-краска-накипь. Коряга плывет. Справа – зеленоватое здание, словно выцветшее от времени. Маленькая башенка наверху. Это Кунсткамера. Окна выбиты, но есть и парочка целых. Уцелевшие стекла заросли грязью. Холодно. Холодно. Воет ветер. Набережная Васильевского острова. Человек в противогазе идет, преодолевая сопротивление ветра. По дороге вдоль набережной, справа от него заброшенные мертвые дома, слева – серая полоса Невы. Ветер треплет старый брезентовый плащ в белесых пятнах (краска? кислота?). Противогаз древний, с резиновой мордой и с зеленым, в армейской краске, облупившимся фильтром. Круглые окуляры в латунной окантовке, один треснул. На серой резине наклейки – детские, цветные. Нюша, Микки-Маус, Лунтик, какой-то кролик, смешная машина с глазами. Одна из наклеек – почему-то от бананов. Ярко-зеленая. Человек-банан продолжает идти. Клубятся черные тучи, гигантский грозовой фронт наступает на Петербург со стороны Залива. Кажется, там, откуда идет шторм, больше нет ничего. Ни земли, ни неба. Только бездонная чернота. Провал в космическое пространство.Санкт-Петербург, станция Владимирская, 8 часов до часа X Тип, которого местные прозвали Дьяволом, лежал на голом бетоне, подложив под голову жилистые руки. Над ним витал ощутимый почти физически дух дешевого алкоголя. Герда пригляделась. А он ничего, этот дьявол. Если отмыть. Побрить. Отстирать. Подкормить. Прилас… стоп! Герда покачала головой. Вечно ты подбираешь увечных, сказала она себе. Поставила на пол тяжелую медицинскую сумку, мысленно перебрала медикаменты. Похоже, придется зашивать рану на затылке. Герда вздохнула. А у нее даже спирта нет. Дьявол продолжал спать. Голова, похоже, недавно выбритая, была в потеках засохшей грязи. Правильные черты лица. Если бы не шрамы, человека можно было бы назвать красивым. Хотя скорее, интересное лицо, такое – яростно-ироничное. Слишком много человек передумал и перечувствовал, чтобы быть просто красивым. Слишком многих друзей похоронил. Высокий. Хотя лежа скорее – длинный. Худой до такой степени, что выступают ребра. При этом талия тонкая, а плечи широкие. И двигается, наверное, судя по тому, как он сейчас лежал, скорее как хищная кошка, чем как человек. Пластичная грация на мягких лапах. С когтями внутри. Из одежды – одни древние джинсы, закатанные настолько высоко, что почти превратились в шорты. Крепкие лодыжки, босые ступни. Пятки черные, как мрак преисподней. Стоп, хватит пялиться, – одернула себя Герда. Она же Гердышева Антонина Сергеевна, приехавшая из Воронежа со школьной экскурсией поглядеть на далекий град Петра. Антонина покачала головой. Поглядела, как же! Двадцать минут на вокзале, пятнадцать в метро… А потом, когда они шумной толпой поднимались на бесконечном, как сериал «Игра престолов», эскалаторе, все остановилось. И экскурсия в Питер и тот же эскалатор. Звучащий металлом и жутью голос из громкоговорителей велел не паниковать и спускаться вниз, на платформу. В метро. Так она и не увидела ни Петропавловки, ни Исаакия, ни даже Зимнего дворца. Про Петергоф вообще промолчим… навсегда. Ей снова представилось, что она стоит на бастионе Петропавловки и видит, как вдалеке расцветают огненные цветы. Оранжевое отражение в воде Невы медленно растет и загорается ярким, невыносимо ярким светом. И все осветилось, как днем. Герда моргнула. Видение исчезло, но осталось чувство обреченности, как тогда, в первые дни… Она была в метро, под толщей камня и бетона, земли и щебня, асфальта и кирпича. И все равно видела, как умирает Земля. Хорошо, что у парня (откуда он приехал? Из Твери, кажется) был с собой косячок. Сладковатый дым, успокаивающие сказки. Если бы не это, Герда уверена, она сошла бы с ума. Тогда многие сходили. В тот момент мы еще не знали, что снова будем жить… Она поискала нужное слово… «Нормально?». О-очень смешно. Герда нагнулась, тронула «дьявола» за плечо. – Эй, ты! – плечо было твердое, словно камень. – Слышишь меня? Ноль внимания. На плече татуировка: серп и молот, окруженные венком из лавра. Интересно, что это значит? Что-то советское. Или римское? Чтобы ни значило, сейчас это не имеет значения. А вот шрамы вокруг… по всему телу. Это интереснее. Герда выпрямилась. – Что он натворил? Шериф усмехнулся. Так, что все лицо пошло морщинами. Красно-багровый, в прожилках, нос алкоголика стал выглядеть еще уродливее. В принципе, Василий Михайлович был неплохой человек. Но в обычный день, заглянув в участок, легко можно было перепутать, кто тут представитель закона, а кто преступник и нарушитель. В помещении стоял устойчивый, назойливый аромат перегара, затертой блевотины и старых носков. Герда поморщилась. Последнее воспоминание было совершенно излишним. – Так что? Пожатие плеч. – Устроил драку. Или не он, не знаю… Но дрался, как бешеный. Еле повязали, представляешь? Думали уже, стрелять придется. Но патронов пожалели. – Ясно. «Людей мы не жалеем, а вот патроны…» – И ты понимаешь, какое дело… – протянул шериф. – Какое? Шериф помолчал, почесал в затылке. – Не знаю, как объяснить. Он какой-то стукнутый на голову. Другой получит в репу и бери его тепленьким. А этот… встает и встает. Рокки Бальбоа, блин. Итальянский жеребец. Уронить его не сложно – он пьяный до изнеможения, пальцем тронь… Но его роняешь, роняешь, а он опять поднимается. До смешного уже. А когда мы его, наконец, повязали, давай орать – идите на фиг, я ангел господень. Нет, ты представляешь? Весь в крови и говнище, а туда же… в ангелы. На этих словах веки человека затрепетали. С видимым усилием он разомкнул один глаз – в ореоле запекшейся крови. Затем другой. Герда с удивлением отметила, что глаза эти – голубые, ясные, совсем не похожи на глаза алкоголика. Удивительно. Но то, что он сказал дальше, было еще удивительнее: – Господь, ты, наконец, вспомнил обо мне? «Сектант», – подумала Герда с досадой. Всего лишь фанатик, а я уж было решила… Эх, Герда. Хватит жить в сказках. – Ага, – сказал шериф саркастически. – Тебя, блин, забудешь. Что делать, если ничего не исправишь? Делать то, что можешь. Герда раскрыла сумку. Все-таки надо обработать раны… этому. Мозги ему не подлечишь, а вот тело – вполне возможно. – Ты кто такой? Имя? Прозвище? Откуда взялся? Человек поднял голову, затем сел. Бритый затылок в синяках, царапинах, уродливых шрамах и запекшейся крови. Человек словно не заметил вопроса. Шериф переступил с ноги на ногу. Ему явно хотелось врезать «ангелу» для профилактики. Если бы Герды здесь не было, скорее всего, он так бы и поступил. – Эй, ты. Слышишь меня? Человек закашлялся. Заколотил себя в грудь ладонью. Оттуда отозвалось. Глухо и страшно, словно внутри человека что-то сломалось и починить нет никакой возможности. Словно там, в огромной грудной клетке, беспорядочно перекатываются шестерни и валики, вылетевшие с правильных, нужных мест. – Эй! – повторил шериф. Волосы у Герды на затылке вдруг зашевелились. – Эй! Человек перевел взгляд на девушку… В первый момент Герде показалось, что на нее смотрит сама Вечность. Даже голова закружилась. Обрыв в животе, словно падаешь с высоты, с оборвавшихся гнилых ступеней в вентиляционной шахте. И лететь еще метров сто – на ржавые прутья арматуры. Ярко-голубые глаза. Лицо у него было замечательное – с какой-то точки зрения. Лицо архангела Гавриила, искаженное тысячелетиями вынужденной жизни на земле, среди людей, убийств и несчастий. – К-какого черта? – сказал «дьявол» хрипло. – Совсем офонарели, подъема же еще не было. – Офонарели? – переспросила Герда тихо. – Подъема? – брови шерифа поползли вверх. Дьявол нахмурился. – Группа «Солнышко»… вы чего? Забыли? Шериф с Гердой переглянулись. «Белая горячка» – одними губами сказала девушка. Шериф кивнул. Кого-кого, а людей с таким диагнозом он видел регулярно… Иногда, прости господи, даже в зеркале. – Тебя, вообще, как зовут? – сказал он. – Чего? Шериф поморщился. – Имя твое как, придурок? – Придурок? – повторил «дьявол». Голубые глаза взглянули на шерифа беспомощно. «Дьявол» мотнул головой, словно поддатый. – Придурок? К-кто придурок? Шериф засмеялся: – Смотри-ка, понимает… да уж точно не я. – А ты кто? – «дьявол» повернулся к шерифу, наморщил лоб. Василий Михайлович отстранился. – Я? – он положил руку на потертую кобуру с «макаровым». – Я шериф. – Шериф? А! – бродяга оживился. – Проблемы индейцев шерифа не волнуют, – сказал он. И снова, как пьяный, повел головой. Бредит? Шериф сделал шаг и затряс его за плечо. Так, что голова бедняги задергалась. – Слышь ты… индеец! Отвечай! Ты откуда взялся?! «Индеец» вскинул голову и бессмысленно заморгал. Взгляд его голубых глаз стал пугающе глубоким и чистым. Словно у младенца. Шериф обозлился: – Щас как влеплю промеж глаз, сразу разговоришься! Герда мягко отстранила шерифа. – Перестаньте, Василь Михалыч. Ради бога. Он, скорее всего, в посттравматическом шоке. Он даже не понимает, что говорит. А вы… индеец, индеец… тоже мне, какой из него индеец? Словно по сигналу, бродяга вскочил. Шериф отлетел на несколько шагов, споткнулся о медицинскую сумку, но удержал равновесие. Герда, которую он, отступая, зацепил локтем, шлепнулась на пятую точку, зашипела от боли. – Чингачгук Великий Змей! – торжественно завопил «индеец». Герда поморщилась: от его голоса звенело в ушах. – Последний из могикан! Я с тобой, Соколиный Глаз! Горделиво сделал два шага и рухнул плашмя, лицом вниз. Бум. Шериф с Гердой переглянулись, затем начали смеяться. У Герды выступили на глазах слезы. Наконец, шериф протянул руку. Девушка с трудом встала, почесала ушибленный копчик. – Ну, что будем делать с этим… – она подавила смешок. – Чингачгуком? Шериф подошел и пнул тело, оно вздрогнуло. Герда взяла себя в руки. Шериф неплохой человек в сущности, но иногда его заносит. – Вот что, Василь Михалыч… Вы его пока где-нибудь заприте, хорошо? Только бить больше не надо. Я вас прошу. Слышите? Шериф почесал затылок, прищурился, глядя на девушку: – Точно не надо? – Василий Михалыч! Шериф улыбнулся. – Да шучу я, шучу. Будет целеньким твой индеец и… хмм… здоро… – он поперхнулся, помедлил, затем закончил: – Таким, какой сейчас есть, таким и останется. Вообще, Герда, ты опять за свое? Все бы тебе помойных котов спасать. Вот ты ему раны залечишь, шерсть от дерьма отмоешь, а дальше что? А? Герда промолчала. В словах шерифа было больше правды, чем она готова была признать. – Разговор закончен. – Унесите… это. – Шериф брезгливо отряхнул руки. Помощник кивнул. – Совсем пить разучились, сволочи!
* * *
– Шеф, тут какая-то бодяга происходит, – позвал помощник. – Шеф? Василий Михайлович поморщился. Они с Гердой пили настоящий зеленый чай, заедая настоящими армейскими галетами. Красота и невиданная роскошь. После того, как приморцы организовали на соседней заброшенной Достоевской военную базу, жизнь для владимирцев наступила богатая. Жаль, ненадолго. Шериф нехотя вылез из-за стола, подошел к решетке. Помощник – рыжеватый нескладный парень – посторонился. – Ну, чего? – сказал шериф и замолчал. Судя по затянувшемуся молчанию, картина его весьма удивила. – Василий Михалыч, что там? Нет ответа. Герда подошла тоже – хотя ее как раз никто не звал. Посмотрела и тоже задумалась. Зрелище было… специфическим. И очень странным. Небольшая камера, служащая на Владимирской местом заключения. Никакой мебели, единственная лампочка под потолком, голый бетонный пол. Владимирский централ, ветер северный. В одной стороне – давешний «индеец», в другой – остальные заключенные, человек семь. Когда «индеец» вставал и шел к ним, они по стенкам уходили от него, чтобы снова сгрудиться в другом конце камеры. И все без единого звука. Словно это какая-то молчаливая игра в «пятнашки». И тот, кто попадется или скажет хоть слово, проиграл. – Василий Михалыч, – сказала Герда шепотом. – Чего они от него шарахаются? – Сам не знаю, – признался шериф. – Первый раз такое вижу. «Пятнашки» продолжались. В очередной раз «индеец», пошатываясь, перешел в одну часть камеры, заключенные, растекшись по стенкам, собирались в другой – словно капли ртути, убегающие от магнита. Наконец, один из заключенных – видимо, обладающий некоторым авторитетом среди остальных отбросов станции – решился. Шагнул вперед… – Пошел ты! – и попытался ударить «индейца». Ему это, на удивление, удалось. Герда моргнула. «Индеец» поднялся на ноги. С удивительной легкостью и грацией – Герда не поверила своим глазам. Человек не может так двигаться. «Индеец» мягко, словно играючи, выпрямился в полный рост. И продолжал стоять, глядя в сторону. Словно никакого удара в помине не было. – Он что, не в себе? – пробормотал шериф. Заключенные переглянулись. Дьявол шагнул к ним и заговорил. Герда даже сразу не сообразила, кому принадлежит этот хрипловатый насмешливый голос: – Ну что, индейцы? Как жизнь в резервации? И где, блин, обещанное казино? Заключенные отступили, словно знали, чем это в итоге закончится. – Ты… это, – сказал старший. Он внезапно осознал, что остался в гордом одиночестве. – Нарываешься! Дьявол поморщился. И вдруг ослепительно улыбнулся: – Я бы сказал: идите к черту. Но… Судя по вашим добродушным внимательным лицам, вы ведь можете и сходить.Глава 2 Два прожектора
Санкт-Петербург, перегон Достоевская – Лиговский проспект, 21 минута до часа X А вчера зачем-то выдали усиленные пайки. Комар оглядел консервную банку, повертел в ладонях. Постучал по крышке. Звук глухой, тонущий в тушенке. Хорошо. Внутри – залитое густым белым жиром красноватое мясо, говядина. Мертвая корова, которая погибла под ножом еще до Катастрофы. И ей там хорошо и уютно, в темной жестяной скорлупе, – откуда мы ее сейчас выколупаем. Комар достал нож, примерился. От предвкушения заныло в животе. Мертвая корова, подумал он. Там лежит мертвая корова, пам-пам. И щиплет травку. От этой мысли по затылку пробежал озноб. – Ну, не тяни, – проворчал глубоким басом напарник, Сашка Фролов. В его габаритах бас терялся, рокотал, отражался от внутренних полостей, словно там, за грудной клеткой, был целый многоквартирный дом. Казалось, голос Фролова исходит от всего его тела, не требуя особого отверстия для выхода, вроде рта, и излучается всей гигантской фигурой часового, всей его кожей – вроде радиации. Комар замотал головой, пытаясь избавиться от странного ощущения (мертвая корова, пам-пам), поставил острие ножа в край донышка банки, ударил ладонью. Лезвие с коротким жестяным звуком вошло в металл, увязло. Выступил густой белый сок. Невыносимо запахло мясом. Комар почувствовал, как задергался желудок, и застонал чуть ли не в голос. Корова была забыта. Осталось только одно – еда. Сейчас, сейчас. Скоро. – Не тяни, я сказал, – Сашка выдохнул. Нечасто им доставалось такое. На границе с Веганом вообще ничего хорошего ждать не приходится. Ладно, хоть мяса пожрем. Не все ж помирать. Может, и не будет никакой войны. «Боже, сделай так, чтобы не было!» – Не тяни, говорю, – попросил Сашка, и Комар кивнул. Начал резать крышку, продавливая клинком ножа узкую полоску – белая река в жестяных берегах. Крр, крр, кррр. От запаха мясного сока кружилась голова. Громко сглотнул Сашка. В животе у Комара забурлило. Армейская тушенка, жестяная банка с выбитой датой – и все, никаких наклеек. Зато густой слой масла в палец толщиной. Откуда приморцы все это берут? Крр, крр. Комар вынул нож, быстро вытер лезвие о рукав, положил рядом. Отогнул крышку. Внутри банки, как остров посреди океана белого жира, проглядывали красные волокна мяса. – Согреть бы, – сказал Комар. Сашка только отмахнулся, протянул руку… Еще чего! «С его-то ловкостью…» Комар бесцеремонно отодвинул руку товарища, достал ложку из сапога, облизал. – Давай тарелку. Тушенка. Тушеночка. Комар с усилием вогнал ложку в банку, в белый жир, красное мясо и повернул. Плюхнул на тарелку Сашки огромный кусок. Фролов довольно крякнул, заворчал, как большое животное. Комар педантично выбрал ровно половину банки, до грамма, до волоконца и переложил на Сашкину тарелку. Помятый жестяной блин. Говорят, несколько раз сталкеры притаскивали одноразовую пластиковую посуду – вот это было бы по-королевски. Комар вздохнул. Белоснежные тарелки, вилки, ложки, стаканчики. Пла-астик. Невероятная роскошь. А тут, в дозоре, почти нет воды. И свою тарелку каждый вылизывает сам. Лампа-карбидка тонко шипела, пламя дрожало, желтый свет ложился на лица дозорных, на плечи и оружие. Резкий запах ацетилена. И глубокая, всепоглощающая темнота вокруг. Свет делает тьму только сильнее. Комар поежился, уселся поудобнее, нацелился ложкой. Хотелось не просто поесть, а – растянуть удовольствие. Сашка зачавкал. Комар все медлил. Запах тушенки щекотал нос. Приморцы – они расположились отдельно от владимирских, – негромко переговаривались. В последние дни, кроме усиления дозоров, добавилось и солдат. «Кулаки», как называли их местные за нашивки с изображением серого кулака, держались вместе, разговоров избегали. Но все сдержанно, без грубостей. Молчаливые, блин. Засранцы. Желудок выводил рулады. Комар прислушался, ощущая физическое наслаждение от предвкушения. Сейчас съем кусок – и будет здорово. А дальше – тоже хорошо, но уже не то. А эти, молчаливые, небось, каждый день так обжираются. Комар медленно донес ложку до рта, оттягивая момент кайфа. Сашка уже почти разделался со своей порцией. Урчал он, как огромный древний холодильник. Холодноватый кончик ложки коснулся губ. Еще чуть-чуть. Комар не выдержал. Заглотнул так, что зубы с лязганьем сомкнулись на металле. Мясо оказалось во рту… И это был взрыв. С цветными фейерверками. Поток бьющего во все стороны наслаждения. Комар закрыл глаза. Невероятное ощущение. Что они туда добавляют? Грибов галлюциногенных? – Эй! – раздался голос. – Стой, кто идет! Комар вскинул голову. Тревожно сжалось сердце. Он оглянулся, по-прежнему сжимая ложку в зубах. Тишина. Приморец, который окликнул, некоторое время вглядывался в темноту тоннеля – на голове у него был прибор ночного видения. Но, видимо, так ничего и не заметил, опустился обратно. Очередная ложная тревога, сколько их уже было… Комар пожал плечами и снова вернулся к банке. Тушенка, тушеночка. В банке еще много. Он вытащил ложку изо рта… И тут это случилось. Свет карбидки померк. Стал приглушенным. Словно прикрыл глаза ладонью и смотришь сквозь маленькую щелочку. И у него вдруг проявился отчетливый синеватый оттенок. Холодный. Мертвенный. Свет медленно пульсировал, словно биение чужого безжалостного сердца. Во рту вдруг прорезался отчетливый металлический привкус. Комар выронил ложку, поднял голову. Он всегда был быстрым. Сашка по сравнению с ним – редкий тормоз, но тут… Комар видел, как приятель застыл, держа ложку у рта, на лице удивление… Удивление в глазах Сашки Фролова? Удивление… или страх. – Что случилось? – Комар осознал, что не хочет поворачивать голову. Не хочет видеть того, что видит сейчас друг… Сашка Фролов, с которым они вместе прошли путь от голопузых мальцов до взрослых семейных мужиков (хотя Комар уже не совсем семейный), вдруг стал далеким и пугающим. Сашка молчал, видя что-то, но крик не мог вырваться из его рта. Словно его зашили. Комар смотрел. Давай, Комар, велел он себе, повернись. Ты сможешь. Раз, два, начал он считать. На счет три… Три! Он не повернулся. Затылок занемел, и шея вместе с ним. Точно их залили бетоном. Комар вдруг понял, что вокруг царит тишина. Мертвая безграничная тишина. То, что раньше было привычным звуковым фоном – дыхание приморцев, сопение Сашки Фролова, кашель, шелест бетонной крошки под подошвами ботинок, трение ткани, звяканье металла автоматов и скрежет ложек, бульканье воды… даже тонкое, едва слышное шипение газа в карбидке, ровный гул горения… Все это исчезло. Комар понял, что слышит только нарастающее биение собственного сердца. Все застыло. «Словно мы уже под водой». Сашка медленно-медленно раскрыл рот, чтобы что-то сказать ему, Комару, глаза его смотрели на друга в упор… но Комар не понимал. Сашка хотел предупредить, старался изо всех сил, но – до Комара не долетало ни звука. «Эх, Комар. Эх, Федор, Федор». Он вздрогнул. Давно забытое имя внезапно пришлось кстати. Он очнулся. Звуки вернулись. И все закрутилось с бешеной скоростью. – БЕГИИИИИИ! – кричал Сашка. – Беги, Комар! Бух-бух-бух, колотилось сердце. Краем глаза Комар видел, как что-то белесое движется на периферии зрения. Извивается. Автомат был словно за сто метров от него, рука Комара тянулась, но все никак не могла дотянуться… Затрещали выстрелы. Очередь. Еще очередь. Ударил пулемет, разрывая тишину грохотом. Вспышки пламени. «Печенег» установили здесь совсем недавно, когда обострились отношения с веганцами. Хотя внешне все было «мир-дружба-тушенка», но все знали, что война не за горами. Просто давили в себе это знание. Лучше верить, что войны не будет. Что войны нет. Рука Комара натолкнулась на холодный металл. Пальцы сомкнулись вокруг цевья. Комар потянул «калаш» на себя – и вдруг вздрогнул; мороз пробежал по коже. Показалось даже, что автомат покрылся мурашками. От ужаса. Крик был совершенно нечеловеческий… Кричал Сашка. Сашка упал. Снова поднялся. Наставил свой автомат в темноту… Комар подтянул «калаш» ближе. Затем рывком поднялся, повернулся. Сполохи автоматных выстрелов и гулкие выплески пламени из «Печенега». Медленно летящие в воздухе гильзы, в них отражаются вспышки пламени. Дробный раскат металлических гильз по бетонным тюбингам… Это сколько же патронов! – равнодушно удивился Комар. Поднял автомат к плечу, прижался щекой к холодному прикладу. Переводчик огня на одиночные – мы, слава богу, не приморцы… «Кулаки» стреляли в темноту. Не жалея патронов, словно там было что-то, что никак нельзя было допустить сюда, на двухсотую отметку. На порог Большого Метро. Комар в последний момент одумался. Снял палец с крючка, опустил автомат. Какое-то, блин, наваждение. На фига стрелять? В кого?! Не видно же ничего. Почему они не включили прожектор? Почему?! Комар вскочил и замахал руками. Закричал, надрывая глотку: – Фонарь врубай! Фонарь! Приморцы не слышали. Раньше на этом рубеже прожекторов не было. Блокпост долгое время числился заброшенным, как, впрочем, и вся Достоевская. А несколько дней назад Комара вызвал Жирдяй, командир самообороны, и приказал занять отметку двести. На вопрос Комара «зачем это нужно», Жирдяй долго ковырял пальцем в ухе – затем внимательно осмотрел добытое и сказал «не твое собачье дело, Комар. Выполняй». На следующий день, когда Комар с ребятами осторожно освоили отметку, появились приморцы – с «Печенегом», двумя прожекторами-миллионниками и толстым кабелем в экранированной обмотке, который они протянули с Достоевской. Представить трудно, сколько эта байда стоит. А че, Альянс богатые. «Кулаки» поставили фонари, подсоединили кабель. На пробу врубили свет. Комар испугался, что ослепнет к чертовой матери, хотя «миллионники» били в сторону Вегана, а он зажимал глаза ладонью. Когда фонари выключили, перед глазами еще долго плыли яркие, словно выжженные на сетчатке, пятна. Фонари, подумал Комар. Чертовы «миллионники». Самое время их включить. Но приморцы словно обезумели. Палили и палили в глубину тоннеля, наобум. Тоже мне, профессионалы… Снова чудовищно застучал пулемет. Комар натянул на уши шапку, взятую как раз на такой случай. Но биение выстрелов «Печенега» доставало даже сквозь толстую ткань. – Фонарь включи! – заорал Комар. – Фонарь! В грохоте «Печенега» его никто не услышал. Полуослепший, Комар смотрел в тоннель. Пули калибра 7.62, маленькие снаряды, каждый пятый – трассирующий, уходили в темную бесконечность. И гасли там… или нет? Перегон «Достоевская – Лиговский проспект» короткий, но извилистый, прозван местными «пьяной трубой». Собран из бетонных тюбингов с почти гладкой поверхностью. Там должны быть сотни рикошетов! А тут… Комару показалось, что пули просто исчезали. Темнота проглатывала их. Черт, какая ерунда. Световые пятна перед глазами плыли, мешали. Выстрел, удар по ушам. Один из приморцев встал, держа пистолет в вытянутой руке, высунулся над баррикадой из мешков с песком. Вспышка. Еще вспышка. Белесое метнулось к нему с потолка. Мгновение, и – приморец исчез. Комар с силой зажмурился, открыл глаза. Заморгал. Блин! Что это было?! Взрыв. В следующее мгновение мир вокруг исчез. Наполнился звоном и болью. Долбануло по ушам так, что на некоторое время Комара вообще перестало что-либо волновать. Он упал на землю, зажмурился до мельтешения цветных пятен перед глазами, снова открыл глаза. Комар узнал голос Сашки: – БЕГИИИ, КОМАР! БЕГИИИИ! СПААААсаааааааа! Крик друга перешел в высокий, мучительный визг. Зубы заныли. И вдруг все кончилось. Мелькнуло белесое на периферии взгляда – и Сашка исчез. Совсем. Только что был человек – и вот его не стало. Пустота. Черт. Оглушенный мертвой нечеловеческой тишиной, Комар затряс головой. Уши словно заложило ватой. Он с трудом выпрямился. Слух, наконец, вернулся, хотя и не полностью. Комар этому не особо обрадовался. Потому что теперь он слышал шаги. Легкие, почти невесомые шаги в звенящей темноте… Позвоночник Комара превратился в ледяной столб. Все ближе. И ближе. И ближе. Мороз пробежал по затылку. Комар наклонился в полной темноте, нашарил фонарик. Поднял. Рука тряслась, пальцы с трудом нащупали выключатель, сдвинули… Ослепительный луч вырвался из фонаря и ударил в темноту. Сердце Комара дрогнуло, замерло… Он вгляделся. Но там… там никого не было! Луч фонаря рассеивался вдалеке, тонул во мраке тоннеля… Нет, ничего. В следующее мгновение он снова услышал шаги. Луч фонаря лихорадочно заплясал. Где? Кто?! Из темноты вышла, смешно перебирая короткими ножками, маленькая девочка с молочно-белыми волосами. Года четыре ей… или пять. Девочка прижимала к груди куклу. Страшненькую, лохматую. С пустыми глазницами и оплавленными черными ручками. Глаза девочки пристально смотрели на Комара. Твою мать, подумал он. Твою мать, твою мать… Девочка – или существо, что выглядело как девочка, – медленно растянула губы в улыбке. У Комара по спине пробежал озноб. Желудок сжался. Улыбка была… неправильная. – Поиглаем? – сказала «девочка». Комар открыл рот, чтобы закричать, но смог только захрипеть. Ноги отнялись. Теперь он понял. Глаза у девочки были багрово-красные. Как кровь. «Мы для нее банки тушенки», – успел подумать Комар. Мертвая корова пасется на лугу, пам-пам. А потом все исчезло.Глава 3 Ахмет и бегство из рая
Станция Площадь Восстания, час X – Спасайте царя! Спасайте! Ахмет дернулся, словно от удара. Голоса причиняли физическую боль. Сквозь сон он слышал далекие выстрелы и глухие разрывы гранат. Снова громыхнуло. Так, что под ним дрогнула земля. С потолка посыпались пыль и мусор. – Ахмет, проснись, – сказал Рамиль. – Война. Ахмет вынырнул из сна, затряс головой. И в первый момент не мог избавиться от ощущения, что телохранитель находится рядом. Чушь! Рамиль не мог быть здесь. Не мог сказать этих слов. Рамиль больше вообще ничего никому не скажет… Его убил чокнутый фашист на Невском проспекте. Скрипнула дверь. Появился запыхавшийся, взмокший старик Мустафа, служивший еще отцу Ахмета. – Господин, вы должны бежать. Война! Бежать? У Ахмета на мгновение закружилась голова. Снова стать изгнанником, царем без трона, с которым обращаются с брезгливой жалостью?! Он вспомнил, как смотрел на него комендант Невского. Нет, ни за что. В груди застыла горечь. Словно озерцо черной гнилой воды, излучающей радиацию. – Подай оружие, – велел Ахмет. – Господин! Царь пружинисто вскочил, набросил на крепкое, ни грамма жира, стройное тело рубашку. Алый шелк неприятно, скользко облегал плечи, холодил кожу. Зато такая рубашка сейчас на вес патронов, потому что в шелке – что? Правильно, вши не живут. – Господин, время! Ахмет огляделся. – Где Илюза? – в следующий момент он вспомнил. Предательница! С того момента, когда Илюза приставила ему к виску его же собственный пистолет, Ахмет не мог жить без нее. Чертова сука. Чертова красивая сука. В этом было что-то извращенное. Она сделала это ради бродяги, оккупанта! Который спас ей жизнь, но все равно… Наглый мерзавец. Ахмет вспомнил, как этот… Иван… стоял в окружении озверевших «бордюрщиков», взгляд надменный, словно это он взял всех в плен, а не наоборот. Но – надо признать, гордый мерзавец. Сильный. Ахмет поморщился. Снова где-то в животе сжалось, задергалось, точно маленький человечек внутри Ахмета поджал колени и обхватил их руками, трясясь от жалости к себе. Отец был сильным. Он был настолько ужасающе сильным, что поглощал все вокруг, словно огромное нефтяное пятно, темнота; просачивался во все тоннели и вентиляционные ходы, забирал своим существом всех и вся. И люди понимали, что живут во чреве своего господина. И только по воле его, только потому, что он позволяет им жить. Отец излучал власть, как физическое ощущение. Когда отец умер, после него остались верные люди, они помогли Ахмету удержать власть. Царство его состояло всего из двух станций, соединенных переходами – но это было теперь его царство. Его, а не отца. И все сразу стало проще и – сложнее. Рамиль Кандагариев, личный телохранитель, молчаливый и тоже – сильный. Возможно, только благодаря Рамилю он, Ахмет Второй, смог удержать власть. Потому что старые приятели отца, его царедворцы, визири и казначеи, его телохранители, наложницы, слуги и даже его массажисты – все захотели кусочек того, что раньше было отцовским. Пришлось действовать быстро. Кровь. Ахмет застегнул рубашку, чувствуя, как щекочет ноздри резкий металлический запах. Тогда много крови пролилось. Но гораздо меньше, чем пролилось бы, если бы они тогда действовали медленнее – или мягче. Рамиль нашел его, хнычущего и ждущего неминуемой смерти, в одном из дальних тупиков – которые позже, во время захвата Приморским Альянсом Площади Восстания, послужили им убежищем. Рамиль. Гранитный столб, человек-машина, стальной и несгибаемый. Сильный и – верный. Но… Ахмет поморщился, почувствовал на языке кислое. Рамиль всегда оставался верным не ему, Ахмету Второму, а его отцу. Тени его отца. Его памяти. Рамиль вручил Ахмету пистолет. Вложил в руку, как какой-то охренительный волшебный меч. Саблю света, блин. Это оказался не золотой пистолет, который отец всегда носил с собой… Это был старый потертый «макаров». – Что это? – удивился Ахмет тогда. Спросил с презрением: – Ничего лучше не нашлось? Рамиль молча смотрел на него. Высокий, прямой. Жесткий. – Что? – спросил Ахмет. – Из этого пистолета убили больше людей, чем ты можешь представить, молодой господин. Это табельное оружие твоего отца. Им он взял и власть, и станцию. И навел порядок. Ахмет тогда взвесил на ладони «макаров». Холодная металлическая тяжесть. Это не пистолет воина, понял он. Это оружие палача. Оружие деспота, ставящего своих противников на колени и стреляющего им в затылок. Ахмет повел плечами. Почему-то вдруг повеяло холодом. – Этим оружием твой отец заставил спуститься в метро всех этих людей. Некоторых он убил, чтобы заставить остальных быстрее шевелить ногами. Они выжили только благодаря тому, что отец убил нескольких, чтобы спасти сотни. Отец, говорят, был плохим милиционером. Ну и что? Но он стал отличным хозяином. Потому что теперь это были не случайные люди, попавшие в поле зрения обычного линейного милиционера. Теперь они стали его стадом. Его овечками. Его долей. Что-что, но стричь овец и держать их в повиновении отец умел, как никто. А если иногда требуется зарезать овцу… что ж, это тоже дело пастуха. Его святая обязанность. – Господин, быстрее! – дрожащий старческий тенор. Проклятый Мустафа. – Там стреляют! Там… Ахмет накинул на плечи кобуру, застегнул под мышкой. Достал из-под подушки «макаров», оттянул затвор. Патрон в стволе. Отпустил (щелк), убрал пистолет в кобуру. И вдруг его накрыло… Руки задрожали, губы затряслись. От внезапной слабости Ахмет едва не упал, голова закружилась. Он дернул головой. Ухватился рукой за спинку кровати, пережидая знакомый (слишком знакомый) приступ тошноты. Это всего лишь паника, сказал он себе. – Господин! Что с вами? – слуга, старый Мустафа, бросился к нему. Ахмет оттолкнул его, выпрямился. Старик посмотрел на молодого хозяина, губы дрожали от обиды. – Автомат! – приказал Ахмет резко. Мустафа зашаркал к оружейному шкафу. Опять война, подумал Ахмет. В прошлый раз он взял отцовский «макаров» и под молчаливым руководством Рамиля показал, кто хозяин на Восстании и Маяке. Тогда он лично казнил четверых. Рамиль убил больше, намного больше. А люди Рамиля, верные только ему, убили десятки. Он, Ахмет Второй, казнил и миловал собственной рукой. Он держал потертый «макар» горящей от пороховых газов ладонью, и ему казалось, что сквозь пальцы струится черная, жирная как нефть, отцовская тень. Накрывает все. И люди снова, как и раньше, живут в непроглядной, словно сгусток мрака, тени Ахмета Первого… и единственного. Вставай, царь. Ахмет словно наяву услышал голос Рамиля. Пришло время царских решений. Он снова почувствовал кислый привкус железа на языке. Власть. Она не дается просто так. – Царь? – Мустафа с ломким стариковским поклоном подал «калаш». Деревянные приклад и цевье покрывала тончайшая резьба, на металле ствольной коробки неведомый мастер вытравил суру из Корана. Аль-Мульк. «Благославен Тот, в Чьей Руке власть, Кто способен на всякую вещь». Ахмет взвесил оружие в руках. Наконец-то приличное оружие. – Царь, вам нужно бежать. Спасаться. – Это Веган? – Ахмет выпрямился. Шелк рубашки холодил шею. По затылку прошла сладкая дрожь предвкушения. Похоже, вот он, момент, когда все меняется. Плохое время… для приморцев. Пусть все рушится, но они – они! – ничего не получат. Ахмет помотал головой. Все еще висит на волоске. – Зови Рустема, – велел он Мустафе. – И Юру. БУМММ. С потолка опять посыпалась пыль. Далекие автоматные очереди. Резкие команды. Топот ног. Похоже, приморцы действуют лучше, чем его люди. Недаром они притащили на станцию столько своих солдат. Надменные сукины дети. Когда телохранители вошли, склонили головы – Ахмет выпрямился. Рустем и Юра, два верных нукера, два товарища по детским играм. Теперь же – телохранители. Крупный, огромный Рустем и гибкий, жилистый, невысокий – ростом с Ахмета – Юра. Оба в настоящих шелковых рубашках – как их господин. – Вы знаете, что будет. Вы со мной? – спросил Ахмет. – Мы умрем за тебя, царь, – Юра всегда соображал быстрее друга. – Несите саквояж, – приказал Ахмет. – Мы уходим. Сейчас! – За мной, – велел он телохранителям. – Не отставать. Коридоры, коридоры. Платформа Восстания тускло освещена редкими фонарями. Люди проснулись. Желтоватые пятна лиц плавали в полутьме вокруг идущего царя. Ахмет стремительно шагал, не оглядываясь. Он слышал тяжелое дыхание телохранителя за спиной. Рустему не мешало бы подтянуть живот, впрочем, ему в любом случае пришлось бы нелегко. Саквояж весит немало. Юра шагал бесшумно. Знакомая дверь с надписью «КПК-ИП». Пришли. Ахмет кивнул. Юра, верный нукер, шагнул вперед и аккуратно постучал в дверь служебки. Затем отступил на шаг. Через некоторое время внутри зашелестели, вздохнули, протопали к двери. Щелчок взводимого курка. – Кто там? – спросили глухо. Ахмет холодно улыбнулся. Кто-то боится, похоже? – Это Ахмет. Через долгую паузу дверь скрипнула, отворилась. На пороге стоял Геращенко, представитель приморцев. Халат был запахнут в спешке. Глаза красные. В руке пистолет. Посол оглядел компанию, стоящую за спиной Ахмета. При виде оружия брови его на мгновение вздернулись вверх. – Царь? – посол выпрямился, опустил пистолет. – Почему вы здесь? Ахмет улыбнулся. Лицо приморца застыло. Губы побелели. В следующее мгновение Ахмет вскинул «макаров» и наставил послу между глаз. – Я… – начал посол. – Вы не смеете… Б-бах! Вспышка. Отдача толкнулась в ладонь. Ахмет моргнул, когда обжигающая кровь брызнула ему в лицо. Перед глазами оплыли черные пятна. Тело посла повалилось назад. Глухо ударилось об пол. Металлически звякнул выпавший пистолет. Вот и все. – Здесь я царь, – сообщил Ахмет мертвецу. Ладонь ныла от отдачи. И не только это… Знакомое ощущение. Черная, густая как нефть, отцовская власть заполняла каморку, изливалась в вентиляционные трубы, ползла по перекрытиям. В каждый крысиный ход проталкивались черные вязкие щупальца отцовской тени. Ахмет стоял, чувствуя, как высыхает на лбу кровь приморца и стягивает кожу. Площадь Восстания, Маяковская – все это накрывало черным пятном. Ахмет чувствовал себя центром этого пятна. Пауком, вбирающим в себя колебания паутины и жизни сотен мух. Он повернулся к нукерам. Теперь они становились его личной армией. В глазах телохранителей Ахмет увидел уважение и страх. И еще – знакомый огонек. Жирный черный отблеск отцовской власти. Я знаю, как надо. – За мной, – велел Ахмет. Нукеры, зачарованные жирным блеском власти, последовали за ним без колебаний. Повинуясь сигналу, оттащили тело посла к стене – на полу остался кровавый след. Мустафа закрыл дверь. Теперь, кажется, все. Он выдохнул. – Тебя будут искать, царь, – напомнил Мустафа. Дыхание его прерывалось, он еле успевал за молодым хозяином. Но старик был прав. Ахмет поднял брови: – Верно. Старик кивнул и отступил назад. Поклонился. Что хорошо в старых слугах – они всегда знают свое место. Ахмет выпрямил спину. – Мы поступим так, – он поднял отцовский «макаров». Большим пальцем взвел курок. Щелк. – Что?.. – Рустем замолчал, когда Ахмет повернулся. Телохранители попятились. Пока еще сами не понимая, почему. Почувствовали, что происходит что-то неправильное. Люди всегда чувствуют. Ахмет сделал шаг вперед, к нукерам. Поднял пистолет… – Пусть все решит случай, – сказал он. – Но сначала… сначала я расскажу вам одну историю. А вы слушайте. – Царь, мы… – начал Юра. Уставился в черное, воняющее порохом дуло ПМ и закрыл рот. Оружие всегда делает слова доходчивее. Ахмет покачал головой. – Помолчи, когда я говорю. Помните, мы в детстве играли в мифы Древней Греции? Вы знаете историю одного из подвигов Геракла? Ахмет, мой тезка, был царем плодородной и богатой страны. Но Ахмету, другу великого Геракла, было предсказано, что он умрет молодым – если не найдет добровольца, готового спуститься в подземный мир вместо него. Такой шанс дали царю боги. И что же?.. Ахмет ходил и спрашивал: детей, стариков, взрослых, мужчин, женщин. Все было бесполезно. Все отказывались. Никто не хотел умирать за царя. Даже смертельно больные цеплялись за оставшиеся им последние минуты… Ахмет замолчал, вглядываясь в лица нукеров. В лица друзей детства. Они слушали. Все-таки, какой недостаток историй в метро! Просто голод. – Приходит день смерти, и в это время на берег с корабля сходит Геракл, сын Зевса, великий герой. Ахмет с женой встречают старого друга. Они пируют, а потом… Молодая и красивая жена решила заменить Ахмета в подземном царстве. Пожертвовать собой ради любимого мужа… Великая жертва. За ней должен прилететь ангел смерти. И вот-вот это случится. Одна из служанок рассказывает Гераклу, что произошло… и тот решает действовать. Герой сидит в засаде около мертвой жены Ахмета – и ждет. Когда прилетел посланник подземного царства, чтобы забрать душу девушки, Геракл вступил с ним в борьбу. И победил, это же Геракл. Жена Ахмета спасена. Конец истории. Все счастливы. Но… если бы не было жены Ахмета, он бы просто умер – и все. Без жертвы невозможен подвиг. Поэтому я еще раз спрошу: кто готов умереть за своего господина? А? Молчите?! Если приморцы найдут убитого посла, они захотят отомстить. Если веганцы займут станцию, им тоже буду нужен я. Значит, и те, и другие должны меня найти. Скажем, здесь, мертвым. Рядом с послом. Понимаете? – Ахмет оглядел телохранителей. – Ангел смерти не улетит с пустыми руками. Поэтому мне нужна жертва. Кто из вас готов? Ну же! – Ахмет посмотрел на телохранителей. Бледные мертвые лица, Юра оскалился. – Не двигаться. Стоять, я сказал! Сейчас мы посчитаемся… чтобы никому не было обидно. На самом деле выбора не было изначально. Ахмет внезапно вспомнил. Когда они были мальчишками, то однажды, играя в заброшенном тоннеле, натолкнулись на гнильщиков. Тринадцатилетний Рустем дрался с шестью взрослыми, он тогда уже был здоровым, а маленький Юра протянул будущему царю руку. Улыбнулся, показывая выбитый в драке зуб. Вставай, брат. Мы с тобой вместе. Навсегда-навсегда. Ахмет сжал зубы. Глупые ненужные воспоминания. Кому они интересны? Кому они нужны? Жить надо будущим. Один из них обречен, тут ничего не изменишь… Потому что сейчас рост и телосложение важнее, чем сила и воспоминания. Важнее, чем происхождение. Важнее всего, даже старой дружбы. Ахмет взвесил пистолет в ладони. Старый отцовский «макаров» вдруг показался ему огромным и тяжелым, как… «Благославен тот, в чьей руке власть». …как целая станция. – Осталось выяснить, кто умрет вместо меня? Кто добровольно пойдет в подземный мир? – Ахмет обвел взглядом подданных, покачал головой, криво усмехнулся. – Как понимаю, никто? Нет желающих? Подданные молчали. Лицо у Рустема было такое, словно великан вот-вот заплачет. Юра выглядел злым и, пожалуй, опасным. – Хорошо, – сказал царь. Щелкнул отключаемый предохранитель. – В таком случае, ради старой дружбы, я выберу сам. …Кто способен на всякую вещь. Мустафа неторопливо и осторожно, чтобы поберечь ноющие суставы (артрит!) вышел за дверь. Он в царские избранники не годился, поэтому даже не стал ждать позволения выйти. В старости есть свои преимущества. Невидимость, например. Никто не обращает на тебя внимания. Старик и старик, что с него возьмешь. Мустафа подождал, прислушался. Тишина. Снова зашаркал распухшими усталыми ногами в мягких тапочках, присел у стены. Ноги почти не держали, проклятая старость. Выстрела все не было. Неужели Ахмет дал слабину? Мустафа покачал головой. Плохо, очень плохо. Его отец бы этого не одобрил. Нельзя быть слабым. Нельзя показывать слабость. Нельзя допускать даже мысль о слабости… Или – Мустафа поморщился – о милосердии. Потому что люди часто путают «милосердие» и «мягкость». А от мягкости до безволия всего один шаг… Разве не этому учил наследника старый Ахмет? – Вышел месяц из тумана, – услышал он голос молодого господина за дверью. Детская считалочка. – Вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить… Выстрел. Звук падающего тела. – Все равно тебе водить. Хороший мальчик, подумал Мустафа. Утомленно прикрыл веки. Сердце стучало неровно, часто, словно надорвалось. Как хочется спать. «Мы вырастили хорошего мальчика, Ахмет, старый друг. Теперь и умирать не жалко». «Жаль только, что он не твой сын».Глава 4 Ведьма и жонглер
Станция Сенная, 31 октября 2033 года Мучительно хотелось есть. Желудок, ссохшийся в крошечный неровный камушек, застыл посреди живота, вывешенный в оглушающей пустоте. Артем уже забыл, когда ел в последний раз. Может, два дня назад. Может, три… Может, вечность. «Интересно, что сейчас делает Лали?» Артем с трудом выпрямился, сел на лежаке. «Наверное, готовит рыбную похлебку». От этой мысли кишки сплелись в тугой узел. Господи. Господи, как больно. Он прикрыл глаза и как наяву увидел руки сестры – красивые, ловкие – над котелком. И запах варева… Электрических угрей в Новой Венеции не только использовали как батареи. Их ели. Во всяком виде – жареных, вареных, копченых, сырых. Лали ложкой размешивает мутное густое варево, кусок угря всплывает, поворачивается мясистым боком… Артем сглотнул и проснулся. Проклятье. Так можно и сознание потерять. Он снова ощутил горький, с нотками тошноты, привкус во рту. Как хочется спать. Уснуть, чтобы хоть во сне не чувствовать голода… Нет, не выйдет. Уже не помогает. Теперь он хотел есть даже во сне. Ложился, закрывал глаза и видел похлебку, разваренный кусок угря… Видел руки сестры над котелком, крошащие в бульон сухие водоросли. У тех, коричнево-красных, был резкий кисло-жгучий вкус. В Венеции их использовали как приправу. Крупинки, летящие в бурлящее варево… Надо вставать. Давай! Артем ощупью выбрался из палатки, выполз на четвереньках. Не выдержал, упал грудью на платформу. Боль. Казалось, ребра скребут по камню. Бетонный пол отдавал пронизывающим тоннельным холодом. – Встал? – Доходяга, местный знакомец, сосед Артема по гостиничной палатке, сидел на катушке от кабеля. Длинный и тощий, он выглядел умирающим от голода, однако был совершенно здоров – и, насколько Артем знал, – вполне себе сыт. Артем, превозмогая слабость, подтянул под себя ноги, сел. Махнул рукой – привет! – Эй, Птаха! На представление пойдешь? – Доходяга поскреб подбородок. – Хотя где тебе. Там мани стоит. А тебе даже менять нечего. Птаха. Артем уже много раз пожалел, что назвался на станции «Орлом». Орел – Арц’иви по-грузински. Красиво. Только вот местные перекрестили его в Птаху. Стоп. Что Доходяга сказал? Артем повернул голову. «Самое важное», неровно билось сердце. – Представление? Какое? Где? – Да здесь, недалеко. Ты чего, с луны свалился? Цирк же приехал! Артем пошатнулся. – Что-о?! Где?! – Успокойся ты, крезанутый. Всего лишь цирк. Понял? Там, на служебке. Служебкой местные называли служебную платформу, что находилась дальше по тоннелю в сторону Пушкинской. Доходяга почесал в затылке, потом решился. Покопался в сумке, нехотя протянул руку: – На, держи, пока я добрый. Смотреть на тебя страшно. Скелет, блин. Артем сразу же отвел глаза. Но взгляд снова, как притянутый магнитом, возвращался к ладони Доходяги. К сушеному грибу, лежащему на той ладони. К аппетитному, ноздреватому, вкусному куску гриба. Рот наполнился слюной. Желудок сжался так, что, казалось, он сейчас стремительно схлопнется в одну точку, как Вселенная из рассказов учителя. Голова закружилась. Нет. Нельзя. Нет. Артем стиснул зубы и помотал головой. Выпрямился, в живот отдалось болью. Затем, чтобы оборвать мучительный момент, сказал: – Н-нет, спасибо. Доходяга удивился. – Нет? – Спасибо, я… – Артем сглотнул. – Не хочу. Правда. – Не врешь? Артем покачал головой. Не вру. Хотелось вскочить на ноги, схватить Доходягу за грудки и заорать прямо в вытянутое, желтое от курения травки лицо: «Блин, я сытый! Сытый, блин! Убери на хер эту фигню!!» Видимо, Артем изменился в лице. Потому что Доходяга вдруг отпрянул, словно увидел Черного Санитара. Но зато убрал проклятую руку. И на том спасибо. – Гордый он, да. Ну и иди ты на хер, гордый. Гордый он. – Доходяга, похоже, всерьез обиделся. – Я ему… блин… а он… тварь такая… Артем заставил себя сесть прямо. – Извини, друг. Так что ты там… говорил о цирке? Доходяга отвернулся, задрал нос. «Во глубине сибирских руд храните гордое молчанье», вспомнил Артем. Пушкин, кажется. Или Лермонтов. Он с усилием разлепил губы: – Я же сказал: извини. Извини, друг. Я очень… на самом деле. Просто… я не могу. Нельзя мне. Доходяга мгновенно повернулся: – Нельзя? – Обет такой. – Обе-ед? – протянул Доходяга мечтательно. – Обед – это хорошо. – Да не, ты не понял. Обещание. Клятва. Лицо Доходяги осветилось пониманием. Затем он усмехнулся. Глаза у него стали нехорошие, мутные. Артем поежился. Он до сих пор не привык к резким переменам, что случались с людьми при упоминании слов «клятва, обет». Как и «честь, совесть, долг». Видимо, это были какие-то неправильные, несъедобные слова. – Я бы на твоем месте махнул такой «обет» на нормальный обед, – заговорил Доходяга с какой-то холодной жестокой мстительностью. Словно то, что у Артема было что-то выше желания пожрать, задевало его, Доходягу, лично. Словно это «нечто» делало его меньше, унижало. – Клятва, значит? И что за клятва? Сдохнуть из гордости?! Артем вздохнул. «Как с вами сложно, странные люди». – Ты не понимаешь. Это… другое. Доходяга отвернулся, словно Артема больше здесь не было. Тот вздохнул. Бесполезно. А ведь Доходяга еще из лучших. Вон, грибом хотел поделиться… Артем покачал головой, выбросил Доходягу из головы. Прежде чем идти в цирк, стоило сделать еще одно дело. Тренировка. Обязательная, как движение небесных тел. За все голодные дни и недели, с момента, как он покинул родную Венецию, Артем ни разу не пропустил тренировку. Он кивнул Доходяге и отправился к палатке. Главное, чтобы мячики были на месте, когда он пойдет в цирк. Старые, засаленные, с надписью tennis. Два желтых и один зеленый. Иногда приходится придумывать повод собой гордиться. Он бы и гордился… если бы смог наконец собраться с мыслями и думать не только о еде. «Ты бы гордился мной, папа?» – спросил он в тоннельную пустоту. Ответа не было. Как всегда. Артем залез обратно в палатку. Лег на тонкий матрас, отдающий вонью немытого тела и застарелой мочой. Холод бетона сквозь тонкую прослойку синтепона пронизывал тело. Артем нащупал пальцами прореху в матрасе, засунул руку. Где же? В первый момент его пронзило холодом, что драгоценную заначку могли украсть. Тот же Доходяга. Как украли все его вещи в первый же день на чужой станции. Это было всего полтора месяца назад, а казалось, прошла вечность… Испуг был таким сильным, что сердце замерло. На пару мгновений. А потом застучало резко и быстро, по нарастающей. Все пропало, подумал Артем. Столько ждать, искать… чтобы так бездарно, в последний момент… И вдруг его пальцы наткнулись на холодный цилиндрик патрона. Артем выдохнул. Есть! Один-единственный. Девять миллиметров, от «макарова». Артем сжал его пальцами – до боли. Облегчение было таким сильным, что парень почувствовал себя полностью вымотанным. Один патрон. Сколько это еды? Намного больше, чем у него было в последнюю неделю. Он сейчас превратился в тень прежнего Артема. «Оно того стоит?» – спросил он сам себя. И ответил: да, несомненно. Как она на него посмотрит? Что увидит? Неужели опять смущенного, красного, взъерошенного, смешного мальчишку? Как в тот раз, в палатке. Холод патрона в ладони. …Он попросил тогда погадать ему – на будущее. Разноцветная палатка, украшенная аляповатыми магическими символами. Он откинул полог, шагнул, пригнувшись, в полутьму. Гадалка сидела в глубине, на цветном коврике. Рядом, в железной плошке, тускло горел масляный светильник. Глаза женщины в полутьме поблескивали. – Подойди, – сказала она. – Смелее. Артем неловко подошел, чувствуя, как отказывают ноги, сел перед ней. Гадалка смотрела, не мигая. Темные глаза, смуглая кожа. Половина лица словно растворялась в темноте. Артем вдруг вспомнил и, торопясь, вытащил жирного угря, завернутого в кусок полиэтилена. Плата за предсказание. Плата за будущее. Неуклюже бухнул на огромное, порыжевшее от времени, серебряное блюдо. Щедрая плата. Пауза. – Меня зовут Лахезис, – сказала гадалка. Она подняла взгляд. Лицо ведьмы оказалось на свету. Лицо было наполовину изуродовано… В тот же миг Артем, сын Георгия, понял, что пропал. Окончательно и бесповоротно. Провалился в бездонный взгляд изуродованной гадалки – и с тех пор падает, падает, падает… – Спишь? – его толкнули в плечо. Артем вскинулся: – А? Что?! Доходяга неловко повел головой, словно ему жали плечи. Пока Артем блуждал мыслями где-то далеко, он следом забрался в палатку и сидел теперь на своем лежаке – темный сгорбленный силуэт с острыми коленями. – Ну, ты идешь, нет? – спросил Доходяга нарочито грубовато. – В цирк свой? Артем вспомнил. Мгновенно проснулся: – Иду. Платформа под ногами качнулась, словно была из мягкой резины. Артему казалось, что ноги проваливаются в камень. Легкое головокружение. Чтобы не упасть, ему пришлось упереться рукой в стену. От рези в животе Артема согнуло. Не выпрямиться. Он прислонился головой к холодному камню, пережидая приступ. Стало немного легче. Доходяга смотрел на Артема с жалостью. – Эх ты, Мимино, – сказал он. Отлично, подумал Артем с легкой горечью. Теперь я уже Мимино – «ястреб-перепелятник», самый мелкий и жалкий из хищных птиц. Ну, хоть какой-то прогресс после «Птахи». Только не вперед, а куда-то… в сторону. Усилием воли он выпрямился, оторвался от стены. – Ладно, пошли, – сказал. – А то опоздаем. Они почти успели. Служебная платформа была освещена фонарями, расставленными по окружности огромного ковра. Артем вспомнил, ему говорили. Такой ковер – главное сокровище цирка, священная вещь, без которой цирка не существует. Ковер был грязно-зеленого цвета, местами с заплатами. Над платформой циркачи натянули канат. Еще несколько фонарей были закреплены под сводом станции на веревках, так, что тусклый свет падал на ковер, оставляя зрительскую часть в темноте. Зрители сидели прямо на полу. Представление уже началось, парад-алле они пропустили. Жаль. Артем с Доходягой отдали плату за вход лысоватому мужику с лицом клоуна, протолкались поближе к ковру. На них шикали и ругались. Доходяга на ходу моментально и метко огрызался. Артем сел и выпрямил спину. Помни. Ты – гордый, сильный, резкий. Ты – наполовину грузин, наполовину русский. Угу. Худой, с выступающими скулами, с мрачно горящими голодными глазами. Угрюмый и злой. Весь в синяках и царапинах, в лохмотьях. На ладонях кровавые следы от постоянного сжимания кулаков. Я… – напомнил он себе. (витязь в тигровой шкуре, рыцарь в шкуре леопарда) …жонглер. Зазвучала музыка. Представление началось. Он сидел среди зрителей и ждал ее. Ему было все равно, кто и как выступает, какие номера или фокусы показывает. Он ждал ее. Гадалка, изуродованная предсказательница. Ведьма. Артем задохнулся на миг. Он бы любил ее, будь она все еще красавицей… но по-настоящему он любит ее такой, как сейчас – изуродованной, наполовину нечеловеческой. Темной и опасной, вспыльчивой и сварливой… Прекрасной. Зрители зааплодировали, заулюлюкали. «Браво! Браво!» Артем поднял голову и наконец-то увидел, что происходит на арене. Левое предплечье силача было обмотано бинтами почти до локтя. Артем тоже иногда так делал, чтобы не повредить запястья, когда тянешь из воды тяжелые клетки с бьющимися угрями. Он вдруг ясно представил мертвенный запах угрей, холодный и влажный, смешанный с назойливым душком озона и горелой изоляции. Новая Венеция, дом. Электрические угри. Голубые вспышки. Искры, пробегающие между пальцами. Холодное утро Новой Венеции. Над водой стелется туман – вентиляционные установки опять нагнали теплый воздух с поверхности, дальше двух метров уже ничего не видно. Огни в тумане кажутся размытыми. Нос лодки бесшумно рассекает воду. Из тумана медленно, как во сне, выплывают плоты, сделанные из пластиковых бутылок и досок. На плотах высятся крошечные домики, сколоченные из хлама и кусков пленки, они кажутся игрушечными. Артем так ясно представил это, что почти услышал неумолчный тихий плеск воды под досками настилов и легкий скрип дерева. Он помотал головой. Вернулся гул цирка, дыхание и возгласы сидящих вокруг людей. Вернулась тяжелая горячечная атмосфера восторга и любопытства. Аплодисменты. Гулкие хлопки… Артем посмотрел на арену и присвистнул. Даже погруженный в лихорадочное ожидание, он не мог не оценить: силач вынес на плечах настоящее древнее деревянное пианино! Силач размеренно ступал, лицо сосредоточенное, а на пианино, изогнувшись самым соблазнительным образом, возлежала полуобнаженная юная блондинка. Светлые волосы ее (вымытые! Артем даже отсюда чувствовал, как они пахнут сухой чистотой и цветочным мылом) струились по пианино. В толпе восхищенно присвистнули, но, как оказалось, совсем по другому поводу: – Смотрите, карлики! Только тогда Артем оторвал взгляд от изгибов девушки и заметил, что на пианино она не одна. На верхней крышке, по разным краям устроились лилипут и лилипуточка. Лилипут был в белом смешном пиджаке с бабочкой. Артем однажды видел такой костюм на обложке древнего журнала, только там вместо лилипута был суровый белобрысый мужик с лицом как рельса и с голубыми глазами убийцы. В руке у мужика был незнакомый автомат с оптическим прицелом. Надпись под фото гласила: «Бонд. Джеймс Бонд». Круглое детское личико лилипута украшали морщинки, отчего этот мини-Бонд казался постаревшим ребенком – но с такими же глазами убийцы, как на фото. Артем поморгал. Да нет, ерунда. В следующее мгновение лилипут улыбнулся, и ощущение исчезло. Он был очарователен. Хотя явное уродство… Артем поморщился. В Новой Венеции мутантов не особо жаловали. Заглядывал к ним однажды на станцию великан с зеленой кожей… Шуму-то было! Чуть стрелять не начали. Напротив, лилипуточка выглядела не ребенком, а суровой взрослой женщиной – только маленькой. Она была в детском розовом платьице с блестками и лихо курила толстую самокрутку. Дым клубами плыл над ее головой и над пианино. Похоже, этот номер был одним из гвоздей программы. Зрители кричали и аплодировали. Силач дошел до центра ковра и выпрямился. Пианино он по-прежнему держал на плечах. Зазвучала музыка. – Ап! – сказала блондинка. Она изящным движением встала на ноги и выгнулась так, что белое платье обрисовало гибкую фигурку. Зрители сходили с ума. Артем решил, что скоро оглохнет. Кто-то бросил на арену патроны, они сверкнули в лучах фонарей и со звоном рассыпались у ног силача. Тот учтиво поклонился вместе с пианино. Вслед за этим полетели еще патроны, ручной фонарик и даже батарейки. Блондинка благодарила дарителей воздушными поцелуями. Зрители кричали и неистовствовали… «Нравится? – подумал Артем. – А что вы скажете, когда выйдет Она?» Душно. Холодный пот выступил на лбу, Артем вытер его дрожащей рукой. Тошнота снова подступила к горлу, горечь тлела на языке. Словно от громкой музыки, света, смеха, ярких костюмов, радостных выкриков и всей цирковой атмосферы Артему становилось хуже. Дурацкая слабость, не вовремя… Держаться. Осталось немного. Скоро выйдет она. Она не появилась. На номере с пианино закончился первый акт, медленно, как угорь, вытянутый за хвост из воды, протянулся антракт… Начало второго акта. Артем равнодушно, как в сонном бреду, пропустил и зверей, и укротителя с желтой ленивой змеей. Змея называлась питоном. Питон, лежащий на плечах укротителя, медленно изгибался, стягивал кольца и поднимал плоскую желтую голову с равнодушными, холодными глазами. В какой-то момент Доходяга, подскакивая в избытке чувств, заехал Артему локтем по ребрам – тот дернулся, на мгновение вырвался из мучительной жаркой дремы… и увидел, что у питона на самом деле две головы… Артем вздрогнул. Ее все не было. Вот и финал. Отзвучали последние хриплые аккорды циркового гимна. После представления Артем некоторое время сидел, не в силах поверить. Катастрофа. Зрители расходились, шумно обсуждая увиденное, лица их были живые и азартные, но Артем не замечал ничего. Его толкали и задевали, он равнодушно сидел. Ее не было. Что происходит? Кто-то тронул его за плечо. Потом усиленно затряс. Артем поднял взгляд… Доходяга! Вернулся. – Не пойдешь? – спросил Доходяга. Артем покачал головой. – У меня здесь дело. – Еще один обет? Ну, ты крейзи, – сказал Доходяга. – Зачем тебе цирк? Циркачи, они знаешь, какие резкие? Один тут со станции пробовал подкатить к их беленькой… грубовато, правда. Так потом его в дальнем тупике нашли… – Мертвого? – спросил Артем машинально. На самом деле его это совершенно не интересовало. – Хуже! Живого. Только ему руки с ногами местами кто-то поменял. – Угу. Артем помолчал. Потом протянул руку: – Спасибо тебе. За все. Доходяга растерянно покачал головой. – Ну, ты крейзи. Честное слово, таких крейзи, как ты, я еще не видел… Ладно, бывай… Орел. Доходяга пожал Артему руку и ушел. Все так же качая головой, словно не мог понять, откуда берутся такие чокнутые. Все ушли. Артем помедлил, мягко вскочил на ноги. Несмотря на холодный пот, дрожь, как в лихорадке, он все еще мог двигаться и действовать быстро. Артем молниеносно, пока его не заметили, перебежал через неосвещенное пространство на другую сторону ковра. Здесь, недалеко от арены, светились несколько палаток. Здесь жили циркачи. Если Лахезис жива, ее надо искать в этих палатках. Артем прошел между палатками. Только голова кружилась и сердце больно билось в грудную клетку… Проклятая слабость, одышка. Сколько он не ел? Долго. Сейчас бы пригодился тот Доходягин гриб… Артем выдохнул. Еще немного, и он грохнется в голодный обморок. Он усилием воли заставил себя выпрямиться. И вовремя. Между палаток появился помятый и седой, в некоем подобии красного мундира, служитель цирка. Он принес метлу и начал сметать мусор, кряхтя и поминая чью-то (возможно цирковую) мать. Артем, незамеченный, смотрел, как прутья метлы касаются мраморного пола, сгибаются… Служитель мел. Старательно, но довольно бестолково. Затем он, видимо, притомился. Сел на сваленные горой баулы и достал из-за пазухи маленькую стеклянную бутылку. Артем подождал, пока служитель выпьет. По опыту он знал, что алкоголь делает некоторых людей добрее. Некоторых – наоборот, но тут уж не угадаешь… Когда бутылочка исчезла за пазухой, Артем вышел на свет. – Здравствуйте, – сказал он. – Ты чего хотел, парень? – служитель не удивился. Артем заподозрил, что тот выпил уже не в первый раз и теперь совсем-совсем добрый. – Где она? Гадалка? – А тебе зачем? – служитель оперся на метлу и нахмурил брови. Артем вздохнул. Потом объяснил, что сам издалека и пришел специально на представление – ради ее номера. Номера, который он когда-то видел и был поражен… Артем рассказывал и, в общем-то, ничего не придумывал. Он до сих пор был под впечатлением. Хотя номер тут, в сущности, ни при чем. Причина была в ней. И только в ней. – А ты не врешь, парень? – Нет. – А! – сказал служитель. И Артем понял, что он поверил. – Здесь твоя гадалка. Приболела она, парень. – Ч-что? – он покрылся холодной испариной. Неужели? Что с ней?! Наверное, он изменился в лице. Служитель замахал рукой: – Не-не! Все будет в порядке, Эзра сказал. Только ты никому, ладно? Торгаши больных не любят, сразу заберут. Карантин, все дела… Она в палатке отлеживается. Лерка цирковая. А мы своих не сдаем… – служитель спохватился, что только что это сделал. – Э… я тебе ничего не говорил! Понял, паря? – Где она? Служитель почесал затылок. Подумал и сказал: – Я тебе про палатку со змеями тоже не говорил? Так вот, если спросят, Лерки там нет и никогда не было. Понял, парень? Артем кивнул. Он понял. – Я могу… к ней? – Только… – служитель вдруг протрезвел, остро взглянул Артему в глаза: – Ты смотри, аккуратней, питону не попадись. А то нам обоим достанется на орехи. Если вдруг попадешься, ты меня не видел, я тебя не видел. Ферштейн? Питону? Артем покрутил головой, не понимая. А! Это та ленивая желтая змея! Двухголовая, вспомнил он. Легкий холодок пробежал по спине. Ерунда. Она же должна быть в клетке? Или в этом… как его? Аквариуме? Артем пожал плечами и согласился. Это была самая большая палатка. В палатке с черными силуэтами изогнутых змей на ткани – нарисованных грубо, но с какой-то странной мощью – горел слабый свет. Артем мгновение помедлил. Сжал кулаки. Потом откашлялся и шагнул внутрь. – Кто там? – спросил женский голос. Ее голос. Артем жадно вгляделся. Она полулежала на подушках, в тени. Страшно худая. Красивая – но какой-то уже страшной обреченной красотой. В руке у нее была зажата сигарета с длинным мундштуком. – Это… это я, – сказал Артем. – Кто я? Сердце билось так громко, что он боялся не расслышать. Голова кружилась. – Это… – он прокашлялся. – Мы с вами… Помните? Венеция, восемь месяцев назад… Вы мне еще нагадали… помните? – Ты пришел ради меня? – она совсем не удивилась. Он с вызовом посмотрел на Лахезис. «Да, ради тебя». – Возьмите меня с собой, – сказал он твердо. Лахезис выпустила дым и медленно подняла голову. Усмехнулась – совсем устало. Изуродованное лицо казалось постаревшим, истонченным. – Зачем? – Вы же можете видеть будущее? – он помедлил. – Тогда… почему спрашиваете? Лицо ее изменилось. Дрогнуло. Шелест ткани за спиной. Негромкое: – Та-ак. Артем обернулся. За его спиной, откинув полог, стоял силач – тот самый, с пианино. Вблизи он оказался не таким высоким. Ростом лишь чуть выше Артема – но мощный, налитый силой, и потому выглядел настоящим великаном. Был он по-прежнему в синем костюме для выступления, только накинул на шею полотенце. На мгновение Артему вспомнилась желтая двухголовая змея и ее холодное касание… Силач перевел взгляд на гадалку, поднял брови. Мол, что происходит? Вот и все, подумал Артем. Сейчас она скажет «не знаю, кто это» и меня выкинут отсюда. Лахезис сказала: – Возьмем мальчика с нами. «Мальчика?» Кровь бросилась Артему в лицо. Он для нее – всего лишь мальчик?! Он сам не заметил, как оказался на ногах. Невыносимо захотелось выбежать отсюда. И уйти подальше, на другой конец метро. Выйти на поверхность, в мертвый заброшенный Петербург и задохнуться там от радиоактивного воздуха… Завербоваться к диггерам и рвануть в обреченный поход к Москве. Чтобы они все… Чтобы она… Тогда она пожалеет! «Мальчик?!» Артем постарался взять себя в руки. Что ты как мальчишка, на самом деле. Но обида осталась… Силач поднял взгляд. Глаза у него оказались маленькие, глубоко утопленные в мощный череп. Светлые и тусклые, как глаза сторожевой собаки. Артем поежился. Силач почесал забинтованное предплечье. – Зачем? – по лицу великана можно было подумать, что Артем ему смертельно надоел. – Игорь, ну что за вопросы? Каприз у меня такой. Могу я немного покапризничать, а? Великан тяжело вздохнул. – А что он умеет? – Артем сообразил, что великан, названный Игорем, не стал мягче. Просто постарался смягчиться – ради нее. Лахезис усмехнулась, бордовые губы изогнулись. Страшноватая полуулыбка. – Спроси у него сам. Игорь повернул голову, покатал желваки. – Ну? – спросил он наконец. «Это мой шанс!» Вместо ответа Артем сунул ладонь за пазуху и вытащил мячики. Глаза силача на мгновение расширились, Лахезис улыбнулась. Артем начал жонглировать. Подкидывал, ловил, снова подкидывал. Он чувствовал, как дрожит у него щека в нервном тике. Но продолжал работать. Великан смотрел внимательно. Но глаза – Артем сглотнул – глаза были равнодушные. Это выбило его из спокойствия духа, из того состояния отрешенности, что необходимо жонглеру. Артем растерялся. И вдруг едва не уронил один из мячиков. Черт! Ругнулся про себя. И черт побери – следующий мячик выскочил из руки и укатился под ноги силачу. Игорь даже бровью не повел, продолжая смотреть на Артема своим холодным, тусклым взглядом… Не собака, подумал Артем. Змея. Большая ленивая змея. Артем остановился. – Все? – спросил великан. И Артем понял, что свой шанс он только что проморгал. – Я… я… Все. Силач уже не смотрел на него. Лахезис поникла, словно он, Артем, как-то ее подвел. – Игорь, – сказала она и замолчала. Силач кивнул. Словно они вели разговор, понятный только им двоим. Это был провал. Артем вышел из палатки, не чувствуя под собой ног. Остановился перевести дыхание, оперся ладонью о стену… с удивлением отдернул руку. Перед входом в палатку стояло пианино. Древнее, поцарапанное, с облупившимся на краях лаком. Настоящее, из красного дерева, с латунными педалями. То самое пианино, что силач выносил на плечах во время представления. Крышка была откинута. Артем видел черно-белую улыбку старого инструмента. Что это меняет? Ничего. Артем подошел к пианино. «Фоно», называла это мама. Положил руки на клавиши. Медленно, вспоминая, каково это, погладил теплые, словно из слоновой кости (как рассказывается в старых книгах), клавиши… Потом осторожно нажал. «ДООО», вывело пианино, просыпаясь. Пауза. Артем, не поворачиваясь, вдруг понял, что силач и Лахезис стоят за его спиной. «Ну и пусть! К черту!» Запинаясь, он сыграл начало «К Элизе». Только одну мелодию, без басовой партии. Иногда забывал ноту и искал на ощупь. Словно путь в темноте заброшенного тоннеля. Где-то там должны быть люди, нужно только найти к ним дорогу. Артем находил и двигался дальше. Инструмент был расстроен, но не так сильно, как можно было ожидать… Дойдя до финала, Артем остановился. Он слышал негромкие голоса – циркачи собрались со всех сторон лагеря. Спиной он чувствовал их взгляды – удивленные и озадаченные. Потом мысленно плюнул, вернулся к началу сонаты и начал играть «К Элизе» уже по всем правилам – в две руки. …И звуки поплыли над головами, вкрадчивые, как смерть… Это была странная, хромая, неровная, со сбитым ритмом «Элиза». Но это была его лучшая «Элиза». Прекрасная, как умирающий рассвет обреченного мира. Артем играл. Финальная нота отзвучала под сводом заброшенной платформы, в тесном, сыром и душном метро. В последнем убежище загнанного в угол человечества… В аду. Наступила тишина. Потом раздались аплодисменты. Артем помедлил и повернулся. Они смотрели на него. Все. Циркачи маленькие, и циркачи большие, красивые и не очень, нелепые и совершенно нелепые. Лицо Лахезис было странным. Словно мучительное воспоминание исказило черты гадалки. Лахезис медленно кивнула Артему и прикрыла глаза: и живой, и мертвый. Затем повернулась и ушла, хромая, обратно в палатку. – Играешь? – произнес Игорь. Артема неприятно удивило выражение, мелькнувшее в глазах силача – словно наконец-то он сделал что-то стоящее. Словно в этом тренканье на старом пианино было нечто особое, непостижимое для обычного человека. Какое-то волшебство. Артем выпрямился. Голова кружилась настолько сильно, что он боялся в любую секунду потерять равновесие. А это… нельзя. Он мужчина. Он воин. Он сильный. – Немного. На мгновение ему показалось, что Игоря пробило насквозь. Но великан уже справился с собой. Лицо вновь стало скучающим. – Ну, сыграй еще… твое немного. На смену радости пришла злость. Ах, так. Нашли себе ученую обезьянку! Он резко дернул рукой… Помедлил и мягко, аккуратно закрыл крышку. Пианино что, пианино не виновато. Это все люди. «Гордый?» – вспомнил он слова Доходяги. «Иди на хер, гордый». Хорошо, подумал Артем зло. Пойду на хер. Резь в желудке стала невыносимой. Артем повернулся и сделал шаг. В следующее мгновение пол под ногами качнулся, полетел прочь. Земля больно ударила по затылку… И все исчезло.Глава 5 В клетке
Станция Владимирская, час X + 32 минуты БУММ. БУММ. Пыль плавала над головами. Толчки горячего воздуха. При каждом разрыве люди, сидящие на платформе, пригибались. Серое поле ныряющих голов… Герда растерянно огляделась. Она закончила перевязывать раненого, забросила на плечо тяжелую медицинскую сумку, пошла к следующему. Люди на платформе расступались, давая Герде дорогу. Постоянный госпиталь некогда было ставить, в любой момент мог прийти приказ об эвакуации станции. Похоже, мы проигрываем, подумала Герда. Приморцы проигрывают. Сумка оттягивала плечо. Час назад посыльный приморцев доставил ящик медикаментов, вручил Герде и отбыл, даже расписки не взяв. Чего в ящике только не было! Бинты, пластыри, жгуты, степлер для ран (!!), пол-литровая бутылка с темным, видимо, кустарной перегонки, спиртом. Перекись водорода с истекшим сроком годности, полувысохший йод, даже антибиотики и обезболивающие. И почему-то целая связка таблеток канефрона, словно в полевых условиях есть время лечить хроническое воспаление мочеполовой системы. Ящик был поистине золотым. Герда так набила сумку, что теперь с трудом таскала ее. Но своя ноша не тянет. Только повод совсем не радовал. Когда дают столько, значит, понадобится в десять раз больше. Первый закон начальственной щедрости. А когда чего-нибудь не хватит, спросят с тебя. Второй закон. Елки зеленые! Опять! БУММ. Далекие выстрелы. Крики. Опять БУМММ. Хлопок по ушам. Толчок теплого воздуха был настолько мощным, что Герда едва не упала. Тусклый свет карбидок заколыхался. Центральное освещение станции было отключено, несколько минут назад мимо пробежала команда техников. Возможно, они отправились демонтировать генератор, чтобы вывезти его в тыл, в Большое Метро. БУМММ. Герда уже перестала пригибать голову, как делала каждый раз вначале. Ко всему привыкаешь. До этого владимирцы жили в ожидании войны, сейчас будут жить в военное время. БУММММ. Особенно сильный взрыв. И вдруг – тихо. Люди на платформе начали переглядываться. С тревогой и недоумением. Ко взрывам уже привыкли, но что означает тишина? Вдруг, на выходе в сторону Достоевской, раздался шум. Герда повернулась и увидела, как какой-то человек в сером камуфляже что-то крикнул и махнул рукой. Долгая пауза. В следующее мгновение сидящие на платформе люди разом поднялись. Как роботы. Заплакал ребенок. Шелест и тихая ругань. Какая-то женщина запричитала воющим голосом: «Что же это делается… что же делается?!» Люди молча затоптались, почти на месте… – Что происходит? – долетело до Герды. И в ответ: «Эвакуация, эвакуация». Эвакуация. Какое неуютное слово. – Вперед! Вперед! – приказал военный. В этот раз девушка расслышала слова. – Двигаемся медленно, но не останавливаемся. Не спешите! Все успеют! Все уйдут! Никого не оставим… Никого не… Люди начали потоком вливаться на лестницу к переходу, исчезали между огромных колонн. Паники не было, было какое-то жутковатое оцепенение, словно из человеческих тел выпустили всю кровь и энергию, и они теперь переставляют ноги по инерции, как автоматы. Герда покачала головой. Только что все жили налаженной привычной жизнью… и вот этой жизни больше нет. Ничего нет. Весь свой нехитрый скарб люди тащили с собой. Дети жались к родителям. От карбидок, оставленных на платформе, метались по потолку станции чудовищные, искаженные тени. – Быстрее! – приказал вдруг военный, словно забыл, что только что приказывал не спешить. – Быстрее! Не останавливаться! Поток ускорился. Герду едва не сбили с ног. Ее задевали и цепляли баулами. Она протолкалась сквозь человеческий поток и выскочила в пустое пространство, прямо к человеку в камуфляже. Сердце колотилось как бешеное. – Куда?! – закричал военный, увидев Герду. Он оказался молод, лет двадцати. Лицо осунувшееся и серое, под глазами черные круги, словно у военного были проблемы с почками. – Быстро за остальными! – Я… – начала Герда. Ее оборвали. – Без разговоров! Вперед! – от крика на его губах выступили белые капельки слюны. – Я сказал! Люди шли. …Достоевскую, темную и страшную, владимирцы проходили на автопилоте. Герда почти не успела ничего увидеть. Местные миновали станцию, не глядя по сторонам, они избегали Достоевской даже в мирное время. Жутковатый черный лик Петербурга Достоевского смотрел на проходящих с мозаичного панно. Со скорбной усмешкой. Герде казалось, что давно умерший писатель злорадствует… Как приморцы вообще здесь находились и даже жили? Герда увидела сложенные мешки с песком, пулемет на станине, свернутые армейские койки. Работал генератор – по воздуху плыл удушливый привкус дыма. Значит, приморцы устроились здесь основательно. Рядом стояли солдаты с оружием. Они провожали беженцев взглядами… Сочувствия в этих взглядах не было. Тоннель в сторону Спасской. Люди, люди, люди. Топот множества ног, лучи фонарей, мечущиеся по потолку и стенам. Плеск воды под ногами, дробящийся эхом по тоннелю… Впереди нарастал какой-то мощный звук, пульсирующий, ритмичный, мощный. Люди останавливались. Теперь, когда беженцы растянулись по всему тоннелю, стало свободнее – и масса утратила импульс, заданный страшным словом «эвакуация». Людей начали одолевать сомнения. Шум приближался. Громче и громче. – Смотрите! Смотрите! Люди останавливались, вытягивали шеи. Потом Герда увидела. Рослые парни в черном бежали по тоннелю колонной, держа подобие строя. Бухали сапоги и ботинки. Герда узнала их. Морские пехотинцы с Чкаловской, выходцы с погибшего острова Мощный. Вчера Василий Михайлович говорил, что они придут. Моряки единственные двигались в сторону Владимирской. Колонна крепких молодцов в черных бушлатах промчалась мимо Герды, бухая сапогами по залитому водой тоннелю. Грязные брызги летели во все стороны, попадали на одежду и лица. Люди молчали. Вооружены моряки были на загляденье. Новенькие черные автоматы, на бушлатах жилеты с множеством карманчиков, запасные магазины, на поясе чуть ли не у каждого – гранаты… Может, и не сдадим станцию, подумал Герда с надеждой. Такие молодцы разве не удержат «зеленых»? Колонна пробежала. Какой-то человек с искаженным лицом внезапно закричал им вслед: – Зачем вы это делаете?! Уходите на хер отсюда! Что вам здесь нужно?! Эхо летело по тоннелю. Владимирцы молча смотрели. Человек продолжал кричать. Багровое лицо казалось безумным, диким. Наконец, какая-то старушка в серой шали, похожая на учительницу, подошла к крикуну. Помедлила и – залепила пощечину. Бац! Мужик замер. Заморгал круглыми удивленными глазами, поднял ладонь к лицу, словно не веря… – Постыдитесь, – сказала старушка негромко, но ее голос разлетелся далеко по тоннелю. – Кто не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую. Тишина. Мужик, наконец, пришел в себя, замахнулся… Герда шагнула вперед, чувствуя, что не успевает. Прежде чем мужик успел ударить, его сбили с ног. Удар. Плеск. Рядом со старушкой встал голенастый подросток. Герда его узнала: Коля из соседней палатки. Он всегда казался девушке чересчур скромным и тихим. Больше он тихим не был. Кулаки подростка были сжаты, в темноте белели костяшки. – Даже не вставай, – сказал Коля мужику. Голос его вибрировал от баса к тенору и обратно, но это почему-то не казалось смешным. Коля повернул голову к старушке: – С вами все в порядке, Нель Иванна? Старушка улыбнулась. – Все хорошо, Коленька. Пойдем. Оставь его… бог с ним. Коля шагнул к мужику. Тот был выше его ростом и намного крупнее, и в другое время Коле бы точно не поздоровилось, но тут… – Трус, – тихо и отчетливо сказал Коля. – Жалкий трус. Мужик сжался и промолчал. Только смотрел исподлобья с ненавистью. – Черт с тобой, – сказал подросток. Повернулся к старушке, забрал ее баул и подставил локоть. – Пойдемте, Нель Иванна. Я вас провожу, можно? Вслед за этой парой пошли остальные. Герда споткнулась. Елки зеленые! Сумка сорвалась с плеча, плюхнулась в грязь… Герда с трудом выпрямилась. Проклятая тяжесть. Все плечо оттянула. Девушка наклонилась, чтобы поднять сумку… – Разрешите? – мужской голос. Сильная рука вздернула сумку вверх – легко, как невесомую. Герда подняла взгляд. Перед ней стоял один из моряков со Чкаловской. Рослый, белобрысый, с насмешливыми морщинками-«лапками» в уголках глаз. – Ого, – сказал морпех. – Сестричка, да у тебя тут кирпичи, что ли? – Спасибо, – Герда кивнула, протянула руку. Морпех аккуратно повесил ей сумку на плечо, отпустил. Герда еле удержалась, чтобы не охнуть. Все жадность, жадность… – Щеглов, догоняй! – долетело из тоннеля. Белобрысый морпех подмигнул Герде, потом вдруг посерьезнел. – Уходите быстрее, – сказал он негромко. Насмешливые «лапки» в уголках глаз дернулись. – Сейчас начнется. Морпех кивнул ей, развернулся и побежал. Через несколько мгновений от его присутствия остался только легкий мужской запах пота и табака. И, кажется, соленого дальнего моря… Надеюсь, с тобой все будет хорошо, подумала Герда с тоской. Пожалуйста, морячок, выживи. Сумка оттягивала плечо. Герда поставила ее на землю, перевела дыхание и с ходу, словно атакующий лемминг, забросила ремень на другое плечо. Раз, два! Исход с Владимирской продолжался. Герда вдруг вспомнила, что не видела сегодня шерифа. Где Василий Михайлович? Неужели отстал? А как же… Герда остановилась. А как же мой пациент? А как же раненые? У приморцев, конечно, есть свои медики. Но… вдруг ее помощь будет не лишней? «Все бы тебе котят спасать… или тигров» – вспомнила она слова Василия Михайловича. Герда развернулась и пошла против потока. Люди иногда смотрели на нее с недоумением, но никто не окликнул. В сущности, никому не было до нее дела. Через некоторое время Герда увидела толпу, идущую в сторону Спасской. И вздохнула с облегчением. Все-таки шериф не забыл. Это топали заключенные из местной тюрьмы, на некоторых были наручники. Впереди шел тощий нескладный парень в голубой рубашке. Кеша, помощник шерифа. Остальные помощники подталкивали заключенных дубинками и прикладами автоматов. – Пошевеливайся, убогие! Вперед! – командовал Кеша. В руке у него был пистолет. – Живее, живее, мать вашу! Они прошли мимо Герды. Герда огляделась, снова пробежала взглядом по колонне заключенных. Все на месте, кажется… кроме одного. Герда обогнала колонну, окликнула помощника: – Кеша! Кеша! Помощник нехотя повернул голову, остановился, посмотрел надменно. – Чего тебе? – Где Василий Михайлович? – Там, – Кеша вдруг расплылся в злорадной, мерзкой ухмылке. Мотнул головой. – Сзади. Догоняет. Что означает эта ухмылка, Герда не поняла. – А где этот… – она на мгновение замялась. – Дьявол который? – Кто? Дьявол?.. Лысый, что ли? Шеф его увел. – Куда? Зачем? Кеша оскалился. – Я откуда знаю? Начальство приказало. Перевели этого урода из общей камеры к нам в шерифскую, там еще один бродяга сидел… – Но шериф должен их вывести! Если веганцы… – Откуда я знаю?! – закричал вдруг Кеша. – Это вообще не мое дело! Не стой на дороге! – он отпихнул ее сторону, грубо. – Не до тебя. Вперед, вперед! Герда отступила в сторону. Вот мелкий засранец. Ладно, потом. Василий Михайлович отстал от своих помощников метров на пятьдесят. Он шел неторопливо, словно никуда не торопился. И шел один. Значит, заключенные… и дьявол тоже, остались на Владимирской… Герда встала перед шерифом. Тот нехотя остановился, поднял голову. Лицо его было помятым, бесформенным. – Василий Михайлович! Василий… – Герда замолчала. – Где этот… Дьявол? Индеец? Шериф посмотрел на нее взглядом с хитрецой, улыбнулся. Герда внезапно поняла, что от него бьет перегаром. Словно дубиной, наотмашь. – Василий Михайлович, вы опять?! Шериф пьяно мотнул головой. – Н-не твое… д-дело. – Где он?! Глаза шерифа были пустые. Мутные. Мертвые. – Василий Михайлович! – Т-тебе какое дело? Что ты вечно… л-лезешь? Ничего с ним не будет. О себе… п-подумай. Б-будешь? Шериф достал металлическую фляжку с гербом, протянул девушке. – Т-ты только попробуй, сразу п-полегчает… Я… Герда не дослушала. Развернулась, обогнула шерифа и побежала вперед, на Владимирскую. – Вот же д-дура, – сказал шериф. Покачнулся, не удержал равновесие и сел задницей между рельсами. Прямо в лужу. Шериф поднес фляжку к губам, запрокинул… потряс надо ртом. Пусто! Он отбросил фляжку в сторону. – И ты д-дура, – сказал он и вдруг заплакал. Мимо брели беженцы. – И я д-дурак.* * *
Ему снился Васильевский остров, ночь, зима и снег, падающий крупными хлопьями. Ему снился черный человек, стоящий посреди улицы, снежинки опускались на его плечи и волосы – так, что они почти уже превратились в сугробы. Слева и дальше темнел покосившийся силуэт Лютеранской церкви. Кажется, на его крыше застыли крылатые тени. Убер пошел вперед. Веки залепляло снегом, ноги проваливались в свежие сугробы. Почему-то было важно дойти до этого человека. Убер не знал, почему, но это… это было нужно сделать. Убер шел. Уже было видно, что на человеке – разодранный во многих местах рабочий комбинезон «мазута». Человек стоял спиной к Уберу, глядя на темную громаду Лютеранской церкви. В последний момент человек обернулся. Убер сделал шаг назад. Замер. Даже во сне он чувствовал, как холод пробежал по выбритому затылку. – Мандела… – он запнулся, потом заговорил снова. – Юра, ты? – Привет, – сказал Мандела холодноватым, потусторонним голосом. – А ты кого ждал… брат? Лицо его было изуродовано. Половины лица не было, через дыру в щеке виднелись остатки зубов. Убер почувствовал дурноту. «Твари выкопали тело и объели, – подумал он. – Они разрыли камни и сожрали его лицо». Прости, Юра. Прости, брат. – Кого ты ждал? – повторил Мандела. На самом деле я ждал Ивана, подумал Убер. Почему-то ему внезапно показалось, что его друг давно мертв. Погребен глубоко в тоннеле, и черви объели его лицо. Черт. Только этого не хватало. Мандела склонил изуродованную голову на плечо и сказал: – На твоем месте, Убер, я бы открыл глаза. Прямо сейчас.* * *
Стены дрогнули. Посыпалась пыль. В первый момент Убер даже подумал, что пошел снег. Прямо как в его сне… «Черт возьми, как оказывается, давно я не видел снега!» Бетонной крошкой попало в лицо, Убер заморгал, начал тереть глаза. БУМММ. Далекий гул разрыва. Да что тут такое происходит?! Поспать не дают. Он сбросил ноги с койки, сел. – Эй, есть кто-нибудь? – позвал он, не особо надеясь на ответ. Тишина. Убер осторожно, стараясь не делать резких движений, чтобы не потревожить больную голову, огляделся. Бетонная конура, забранная решеткой. Судя по остаткам креплений на стене, здесь когда-то были измерительные приборы метро. Сейчас от них ничего не осталось. С другой стороны от решетки была комната местного шерифа. Решетки заржавленные, словно навсегда забытые. И никого. Факт оставался фактом: местные ушли, оставив заключенных на волю веганцев. Хочешь, не хочешь – сиди. Через решетку Убер видел заваленный хламом стол шерифа, смятую постель, на которой тот оставил рубашку. Убегая (или уползая?) шериф оставил даже горящую карбидку, желтый свет которой заливал комнату. Ну, спасибо и на этом. Дожидаться прихода веганцев в кромешной тьме было бы уже слишком. Убер облизал пересохшие, растрескавшиеся губы. Пить-то как хочется… сушняк, брат. На столе шерифа, словно в насмешку, стояла банка, наполовину заполненная водой. На пыльном стекле отчетливо выделялись следы пальцев. – Что… что случилось? – сосед по камере поднял взъерошенную темную голову. Убер обернулся – и поморщился. Таджик. Еще не хватало! Везет, так везет. Мало того, что теперь они закрыты в местной тюрьме, так их еще и оставили на произвол наступающих веганцев. К тому же сосед – явно из теплой Азии. Мощный кисловатый запах пота распространялся по камере. Убер и сам благоухал далеко не розами, но тут уж было… хмм, чересчур. – Ты кто? – Убер почесал нос. Таджик открыл рот… Убер продолжил: – Хотя черт с тобой, не рассказывай. Я же вижу, ты из молчаливых. Люблю таких. Таджик закрыл рот. – Почему я вас всегда путаю? – спросил Убер, пытаясь одновременно просунуть руку сквозь решетку как можно дальше. На стене на шурупе, вогнанном в бетон, висели ключи. Если дотянуться до ключей… черт. Далеко. Плечо уперлось в прутья, дальнейшая попытка чревата вывихом сустава. – Но ведь на одно же лицо! – продолжал рассуждать скинхед. – Что азеры, что армяне, что турки. Что, блин, итальянцы. Только Челентано уважаю. Укрощение строптивой, все дела. Сетте джорни портофино! Провозившись, Убер так и не смог дотронуться до ключей. Черт, может, хоть проволокой какой зацепить? – Вот сволочи, оставили все-таки нас. Забыли. Придется ждать веганцев. Мда. Убер почесал затылок. О-очень не хотелось бы снова повстречаться с веганцами. – Я бы определил ситуацию немного другими словами, – сказал вдруг кто-то за спиной. Голос был негромкий, прекрасно поставленный, с легкими бархатными интонациями. Убер от неожиданности даже забыл, что делает. Выругался. Повернулся. Да нет, никакого третьего. Только сидящий на кровати Таджик. Убер с подозрением оглядел соседа. Неужели это он заговорил? – Нас оставили в живых. А могли и расстрелять, – сказал голос. Убер присвистнул, почесал затылок. Интеллигентный дикторский голос принадлежал Таджику. Что бы это не значило. – Слушай, Таджик, а ты откуда здесь такой умный? Секунду или две Уберу казалось, что сейчас тот ответит «я не таджик», но тот лишь дернул щекой. Снова лег на койку, отвернулся к стене. – Здесь есть кто-нибудь? – раздался женский голос. Знакомый. В дверь осторожно заглянула девушка с медицинской сумкой. В руке у нее был тусклый светодиодный фонарик. Убер мгновенно оживился. – А, сестричка! – Вообще-то, я врач, – сухо поправила Герда. Убер улыбнулся. Герда почувствовала приступ ненависти к этой наглой бритоголовой морде. – И ничего смешного! Убер продолжал улыбаться. Герда неожиданно для себя решила, что улыбка его не лишена обаяния. Она помотала головой, отгоняя непрошеные мысли. Сказала: – Мне вас, что – кипятком ошпарить, чтобы вы в себя пришли? Убер проигнорировал. Вместо этого выпрямился и спросил: – Вы зачем вернулись? Герде вдруг показалось, что он совсем близко. Проклятые ярко-голубые глаза… – Я не могла оставить вас… здесь. Я… Убер поднял брови. Неожиданно заговорил Таджик: – Извините, что вмешиваюсь в ваш полный аллюзий и игры слов высокоинтеллектуальный разговор, но не пора ли нам – как это сказать помягче? – свалить отсюда на хрен? Убер с Гердой переглянулись. Губы девушки вытянулись в вопросительное «о». – Чувак просто золото, – сказал Убер. – Не правда ли? – и добавил с гордостью: – Моя школа.Глава 6 В логове
Вентшахта 523, перегон Достоевская – Лиговский проспект, час X + 2 часа Вдалеке капала вода. Кап, кап. Кап, кап. Эхо от падающих капель гулко разносило эхо. Затем появились звуки. Комар поморщился, не открывая глаз. Звуки были неприятно мягкие, рыхлые, точно угодил рукой в огромный гниющий гриб, пальцы погружаются, влага течет, вонь… Вууух. Буль. Тыыых. Дуууу. Булх. Пауза. Кап, кап. И снова: Вууух. Буль. Тыыых. Но проснуться Комар не мог. Он плыл в полной темноте, проваливался сквозь пространство и время. Огромная мягкая тьма была ему словно подушка, словно лучший друг с заботливыми объятиями… Белесое мелькнуло перед глазами. Комар открыл глаза и ничего не увидел. Сполохи. Цветные пятна. Сквозь багровую мглу медленно проступало окружающее пространство. Это было большое помещение. Тут и там развешаны большие черные мешки в рост человека. Комару показалось сначала, что стены медленно пульсируют, точно больной зуб. Он закрыл глаза, пережидая головокружение, снова открыл. Где я? Что случилось? Внезапно он ясно вспомнил свой сон: блокпост, тушенка, белесые куски жира, выстрелы «Печенега», вспышки огня на медленно летящих гильзах. Раскатистый, дробный стук гильз по бетону… И Сашка Фролов… И что-то в темноте, надвигающееся на блокпост… Белесое щупальце… Девочка… (мертвая корова) …с куклой. Комар вздрогнул. Холодом окатило с головы до ног. Надо выбираться отсюда. Он зашевелился. Перед лицом Комара была что-то похожее на прозрачную полиэтиленовую пленку. Резкий кисловатый запах… Комар поднял руку – пленка упруго натянулась. Комар повертел головой. От долгой неподвижности все тело занемело, но главное он понял. Он висел, подвешенный к потолку в прозрачном мешке, вроде резинового. Словно гриб, выращенный на продажу. (Мертвая корова пасется на мертвом лугу. Пам-пам.) Выбраться из мешка! Бежать! Бежать немедленно! Приступ паники был неожиданно сильным и резким, словно удар под дых. Он забился в мешке, закрутился на месте. Подожди, так все испортишь! Комар заставил себя остановиться и подумать. Вращение медленно остановилось. Голоса. Комар замер. Медленно повернул голову, прислушался. Слух у него с детства был удивительный, друзья завидовали. Это где-то там, справа. Значит, рядом люди. – …Исаакий. Рокот. Чей-то мужской голос, низкий и повелительный. И при этом поразительно мягкий, словно обращался этот «кто-то» к ребенку: – Ты пойдешь туда. В ответ – Комар покрылся мурашками, стиснул зубы, чтобы не выдать себя – в ответ тонко заговорил плаксивый голос. Словно ребенок, отвечающий строгому взрослому: – Леди пойдет. Честно-честно. – Хорошо. А теперь, пожалуйста, объясни мне, что произошло. Кап, кап. Кап, кап. И опять детский голос: – Я не котела. – Чего же ты не хотела? – Не котела есть зеёный. Но я котела кушать. Леди кушала. Спина Комара покрылась слоем льда. В этом полудетском-полубезумном голосе ему почудилось что-то знакомое. (поиглаем?) – Что я тебе говорил? – продолжал мужской голос. – Каких человечков нельзя кушать? – Не помню. – Леди! Хнык. Хнык. – Подумай еще раз. Каких человечков нельзя кушать? – Лазных. – Правильно, разных. Но каких нельзя? Ну, же! – Зе… зеёных. – Умница девочка. Нельзя кушать зеленых человечков. Зелёных – нельзя. Что Леди сделала? Леди кушала зелёных. А это значит, что Леди плохо себя вела. Не слушалась. Мужской бархатный голос. Низкий, очень спокойный. И такой… заботливый. Комар представил, кто может заботиться об этой твари, и ему поплохело. Кап. Кап. Тыыых. Дуу. И опять кто-то дышит в темноте. – Леди плохая, – детский голос. – Нет-нет. Леди – хорошая девочка. Леди умница. Леди просто больше не будет кушать зелёных человечков. Договорились? – Папа любит? – в детском голосе прорезалась надежда. Комару вдруг стало душно, тошнота подкатила к горлу, уперлась в кадык. – Папа любит Леди. Папа очень любит Леди. А теперь… иди покушай. Поку… что?! Комар сглотнул. Правильно он услышал? Покушай?! Больше всего пугало даже не слово «покушай». Больше всего пугала нежность низкого голоса к жуткой твари по имени Леди. К твари, что убивала и ела защитников Владимирской. И, похоже, хранила их в заброшенном служебном помещении, как живые консервы. Или остальные вокруг мертвы, и только ему повезло? Везение, на фиг! Усилием воли Комар выбросил эту мысль из головы. Так, надо успокоиться. Прийти в себя. И действовать. Для начала вылезти из мешка. Комар уперся ладонями в прозрачную стену перед собой. Поднатужился до звона в ушах. Пленка тянулась, но не рвалась. Комар сложил пальцы острием, нажал. Еще, еще! Наконец, пленка не выдержала. С треском лопнула. Комар вывалился из мешка лицом вперед, плашмя, едва успев выставить перед собой руку, чтобы не врезаться носом. От удара об пол в глазах потемнело. Твою мать. Боль белой молнией прострелила через всё тело и – вылетела из плеча куда-то вправо и вверх, в темноту. Черт. Тише! Комар встал, прошел несколько шагов на занемевших, заплетающихся ногах и, наконец, побежал. Вслепую. Прочь от голосов. Врезался во что-то твердое, отлетел назад. Дыхание перехватило. От ужаса задеревенело все тело. Показалось вдруг, что это всё, финал, чертова тварь добралась до него… Комар лежал в темноте, скрючившись, подтянув колени к груди… Сейчас меня будут «кушать»! Но ничего не происходило. Желтые сполохи прыгали перед глазами. Кажется, он врезался в… точно! Это был человек в военной форме. Веганец! Черт! Комар перевернулся на живот и пополз, пальцы скребли по бетону. Если тут еще и веганцы… Некуда бежать. Сердце разогналось на триста оборотов, в голове стучало. В следующий момент его рука наткнулась на что-то металлическое, рефлекторно отдернулась… Комар застыл, пережидая. Видимо, сбитая с накатанной колеи неожиданным препятствием, паника отступила. Теперь нужно глубоко вдохнуть и досчитать до десяти. Раз, два, начал он считать. Три, четыре… Пять, шесть. Сердце стучало. Семь, восемь. Девять. И десять. Комар протянул руку к темному пятну впереди. Аккуратно сжал пальцы. В ладони оказалось нечто металлическое, с острыми краями. Угловатый корпус, рыжачок. Это же… Комар не поверил сам себе. Это фонарь! Простейший динамо-фонарик. Комар взял его правильно и несколько раз сжал рычаг. На короткое мгновение вспыхнула маленькая лампочка, тут же погасла. Исправен, только давно не заряжался. Вот это да. У кого-то из висящих в мешках при жизни был динамо-фонарик. Который не требует батареек, только знай, работай пальцами. Комар почти успокоился. Потом начал вставать. Встал, отряхнулся. Глаза уже привыкли к темноте, он различал смутные очертания предметов вокруг. Комар повернулся. Перед ним был человек в полной веганской форме. Голова его была откинута на плечо, глаза широко открыты. Словно веганец задумчиво разглядывал Федора Комарова и даже собирался сказать что-то остроумное. Комар медленно подошел, поднес фонарик ближе… Нажал старт. На мгновение зажегся свет. Комар отшатнулся. Глаза веганца были белые и мутные. Мертвые. «Леди очень плохо себя вела», вспомнились слова, сказанные низким мужским голосом. Вот что голос имел в виду. Остроумно, блин. К сожалению, для веганца время остроумных шуток осталось далеко позади. Видимо, кроме владимирцев, проклятая тварь угробила и нескольких веганцев-солдат. И развесила сушиться про запас, здесь, в логове… «…исакий. Пойдешь туда». Временном логове? Шуууух, ш-шууух. Комар застыл. Шорох бетонной крошки. Сюда кто-то двигался. Кто-кто… Комар медленно опустил фонарь и поежился. Кто-то очень большой. И голодный. – Кто там? – детский голосок. Комар вздрогнул всем телом. Да, для веганца время остроумных шуток закончилось. Зато для Комара – только началось. Он поднял руку и коснулся лба. Холодная испарина. (поиглаем?) – Кто там? – снова спросил детский голос. От звука этого голоса зашевелились волосы на затылке. Комар отступил от веганца… замер… Куда спрятаться?! Куда бежать?! Шорох все приближался. Что-то огромное, тяжелое, мягко двигалось в темноте к нему, к Комару. – Где ты? Человечек! Давай поиглаем. Ну, пожа-а-ауста! Комар представил, как там, на одном из щупалец огромной твари, свисает хрупкое тело девочки лет пяти… Глаза как кровь… Представил – и побежал.Глава 7 Бегство из рая-2
Станция Площадь Восстания, час X + 2 часа – Рассудок, плачь, ты – колокольчика рыданье. Ведь караван моих надежд… Ахмет дрогнул лицом, уперся ладонью в холодную бетонную стену. – …уходит в дальнее скитанье… Желудок мучительно сжался, Ахмет напряг мышцы, чтобы не обделаться – позорно, недостойно мужчины и правителя. Царь. Я царь. Тогда и веди себя, как царь. Он снова почувствовал, как стены сжимаются вокруг него, словно в спазме. Словно взбунтовалась не только его прямая кишка, а этот тоннель – длинный, ледяной, темный, – изгибается и сжимается вокруг него, Ахмета, как податливая, упругая резиновая кишка. «Я внутри червя, – подумал он внезапно. – Мы все живем внутри гигантского червяка». Который прогоняет через себя землю и грязь, кубометрами и кубометрами – чтобы в итоге переварить кого-то вроде него, маленького мальчика Ахмета, который называет себя царем Площади Восстания. «Когда я наконец вырасту и начну ощущать себя взрослым?» – Мой господин, – старик Мустафа неслышно материализовался рядом, протянул полотенце. Ахмет вздрогнул, с усилием оттолкнулся от стены. Хватит, хватит, приди в себя. Взял полотенце и вытер холодное, лишенное чувствительности, словно бы пластиковое лицо. Касание шершавой жесткой ткани полотенца привело его в чувство. Давай, Ахмет. Давай, царь. Ты взрослый. Действуй. Он в последний раз провел полотенцем по лицу, затем бросил его Мустафе. Лови, старик. Тот неловко, узловатыми старческими пальцами, поймал. И тут же выронил. Наклонился поднять. Ахмета на мгновение охватил гнев. Чертов старый болван! Толку от него… Ахмет замер. Мустафа смотрел на него в упор. Когда понял, что замечен, отвел взгляд. Обычной покорности в этом взгляде не было. Ни на грош. Куда подевалось извечное: «Да, господин. Как прикажете, господин»? – Молодой господин, – Мустафа снова посмотрел на него. В этот раз обычным, вопрошающим взглядом старого слуги. – Нам лучше не задерживаться. Ахмет помедлил и кивнул. …уходит в дальнее скитанье. Он заставил себя встряхнуться. – Быстрее. Рустем! Прежде чем покинуть станцию, нужно было пройти блокпост приморцев. Они ждут нападения из тоннеля, а не со стороны станции, но – все равно. Задача непростая. Тем более сейчас, после объявления военной тревоги… – Быстрее! – он шагал по платформе. Позади хрипло, с присвистом дышал Мустафа. Голова болела. Ахмет потер висок, там билась набухшая вена. Отец под конец жизни мучился давлением, слабел на глазах. А ведь когда-то лично выходил на поверхность вместе с диггерами. И даже однажды взял с собой маленького сына, его, Ахмета Второго. Отец был сильный. Маленький Ахмет считал тогда, что его отец – круче всех на свете. Даже круче мифического Блокадника. Или того чудовища… Ахмет сглотнул. Он вдруг снова, до мурашек в затылке, вспомнил тот выход с отцом на поверхность. Целая бригада диггеров охраняла их тогда. Отца, грузного, тяжелого, с оружием. И его – десятилетнего мальчишку в противогазе. И как они встретили… это. И как бежали в ужасе. Зловещая, огромная темная фигура, шагающая по забитой ржавыми машинами улице. По Невскому проспекту. Скрежет раздавленных машин. Треск и звон лопающегося стекла. И запах метана – сильный, раздражающий (откуда он в противогазе?). Жуткая, химическая вонь, словно выжигающая слизистую носа. Скорее всего, это просто иллюзия. И никакого запаха на самом деле нет… Но фигура идет. Шагает. Две ноги. Словно человек на ходулях. Только это был не человек. Ахмет моргнул. Открыл глаза. Черт, почти задремал. Нервы. Похожа на человека. Две руки, две ноги… Только намного больше человека. Где-то вровень с памятником толстому хмурому мужику на толстом хмуром коне. Тому, что высится перед Исаакиевским собором. Александр Третий, кажется? Или Второй? Царь. Коллега, блин. Выстрелы, смолкнувшие было, зазвучали с новой силой. Потом опять что-то взорвалось. Пол дрогнул под ногами. Бетонная крошка посыпалась сверху. Интересно, сколько продержатся позиции приморцев? Ахмет желчно усмехнулся. Чтобы выйти к блокпосту в сторону Гостинки, нужно пересечь платформу. В другое время это было бы самоубийством. Ахмета сразу бы вычислили. Взяли бы под арест, а там обнаружилось бы, что комендант убит, а рядом труп, очень похожий на труп царя Восстания… То, что должно было спасти Ахмета в будущем, сейчас могло обернуться для него доказательством вины. Но начавшаяся стрельба все изменила. Сейчас вся станция гудела в панике. Толпы желающих покинуть Площадь Восстания. Вот уж не думал, усмехнулся Ахмет, что буду радоваться тому, что с моей станции бегут. Но тут, в общей неразберихе, когда толпа беженцев пытается пробиться в тоннели, ведущие к Гостинке, Владимирской и Чернышевской… Все складывалось как нельзя лучше. Ахмет кивнул Рустему и Мустафе. Телохранитель тащил тяжеленную сумку с добром, что выгребли у мертвого коменданта приморцев. Медикаменты, патроны для «калаша» и пистолетов. Мустафа нес баул с вещами. Вперед. Вперед! Блокпост они проскочили без проблем. Забинтованное, измазанное кровью лицо Ахмета никого не заинтересовало. У солдат хватало своих забот. Один из них толкнул женщину, та отлетела к стене, упала на колени. Закричала скорее от испуга, чем от боли. Солдат равнодушно посмотрел на нее, пожал плечами и вернулся на пост. Беженцы шли мимо, опускали головы, словно ничего не замечая. Несколько приморцев в сером камуфляже пробежали против потока, распихивая толпу плечами. Командир кричал что-то злое и непонятное, грозил расстрелом. Ахмет краем глаза отметил нашивку с серым кулаком, отвернулся. Не хватало еще, чтобы его узнали. И так забот хватает… Беженцы продолжали движение, опустив головы. Как стадо баранов из детской книжки, подумал Ахмет. Прав отец. Люди хотят, чтобы ими управляли. Чтобы их вели. Труднее всего решать что-то самостоятельно. Благословен тот, в чьей руке власть. Ахмет кивнул. Верно. Ему подвластна всякая вещь. Очень правильная сура шестьдесят семь. Аль-Мульк. Тоннель втянул их в темное свое нутро, спрятал в темноту. Беженцы брели медленно, молча. Эхо шагов повторялось, возвращалось, нашептывало что-то мрачное и темное. Надежды нет. Надежды… Мы все умрем. Позади все так же звучали выстрелы. Каждый такой щелчок заставлял сердце екнуть, отзывался болью. Ахмет потер грудь. Им преградили дорогу. Бродяга встал на пути, на ржавых рельсах, широко расставив ноги и засунув руки в карманы драной армейской куртки. Лицо в язвах, неровная рыжая борода. И ухмылка. Увидев эту ухмылку, Ахмет внутренне нагрягся. – С дороги, – сказал Рустем хрипло. Всего лишь бродяга. Не гнильщик, но – почти. Ахмет поморщился. Даже отсюда он чувствовал вонь немытого тела. Этого только не хватало. Только вот почему в голосе Рустема нет привычной уверенности? Почему он дрожит?! Ахмет уже начал злиться, сделал шаг вперед… И тут бродяга вынул из кармана пистолет. Нукер замер, держа саквояж на весу. Выражение его лица напоминало выражение… да, именно. Лицо проигравшего. Телохранитель выглядел жалко. Ахмет поразился перемене, что произошла с верным телохранителем. Раньше, до сегодняшнего утра, Рустема бы не остановил какой-то бродяга с каким-то там пистолетом. Прежний Рустем был наглым и жестоким. И храбрым. Нынешний – выглядел неуверенным. Сдавшимся. – Руки, – сказал человек. – Че? – тупо повторил нукер. Рустем до сих пор словно не оправился от шока – после смерти друга детства и товарища. Похоже, я не того пустил в расход, зло подумал Ахмет. Юра бы не стал мычать, словно корова, а стал бы злиться и драться. – Руки подними, дубина, – повторил человек. Рядом с ним оказался еще один бродяга, заросший бородой так, что лица не видно. Откуда они все берутся?! Засада! Ахмет перетянул автомат из-за спины, мягко отступил на шаг. Ствольная коробка синевато светилась в полутьме. Взгляд Ахмета привычно зацепился за арабскую вязь надписи, вытравленной на металле «калаша». Так, еще шаг, сейчас, пока они заняты его людьми… В следующее мгновение он спиной уперся в твердый холодный ствол. Больно. Вздрогнув так, что зубы лязгнули, Ахмет замер. Чтоб тебя! «Благославен тот, в чьей руке власть…» Слова суры вдруг показалась ему насмешкой. Над ним, над Ахметом Вторым… Власть уплывала в темноту, испарялась, словно дым. – Вот так и стой, красавчик, – сказал женский голос. – И опусти оружие. Ахмет вздрогнул. «Не может быть!» Мучительно и сладко знакомый голос. Низкие нотки отдались дрожью в груди. Чертова сука. Чертова красивая сука. «Илюза?» Он начал поворачиваться… И тут его ударили. Вспышка света. Падение. Боль… Ударили так, что наступила долгая-долгая ночь. Полная темнота. Никаких звезд.Глава 8 Ученик воина
Ему снился океан, полный гигантских извивающихся угрей. Темные гибкие тела скользили в мутной воде, как в садке на Новой Венеции – рассеянный свет пронизывал толщу воды. Одно из мускулистых тел задело его – Артем вздрогнул от омерзения, внутри все занемело. Угорь был гигантский – во много-много метров, может быть, даже в километр длиной. И толщиной с тоннель метро. Когда угри двигались, Артема толкала неумолимая стена воды. Артем медленно повернулся, медленно поднял руки – и выдохнул. Выдох уплыл вверх с гулким «буллб». Артема окатило волной озноба и ужаса. Он был совершенно один – в этом гигантском садке, полном электрических великанов. Даже в мутной воде с плавающим в ней мусором Артем видел, как ослепительные вспышки электрических разрядов освещают темноту. Вода вокруг была насыщена электричеством – словно загустевший прозрачный сироп в лейденской банке. Угри были голодны и смертельно опасны. Они были бы опасны, даже будь нормального размера. Эти твари жрали все – окажись в воде человеческое тело, его раздели бы до костей в считаные мгновения. Этим же гигантам Артем был на один укус. В груди сперло, загорелось, словно там, в глубине грудной клетки, вспыхнул огонь. Это выгорали остатки кислорода. Артем медленно, стараясь не делать резких движений, чтобы не привлечь внимания тварей, развернулся и поплыл прочь, мягко и плавно загребая руками и ногами. Там, в мутной чернильной тьме, было спасение… Там могло быть что угодно, на самом деле. Он плыл и плыл, и уже чувствовал, что воздуха не хватает. Кислород в легких превратился в удушливую черную горечь, в кислоту, проедающую любой металл. В нижних отделах легких, в ребрах уже зияли дыры, черная горечь с шипением разъедала мясо и кожу… вытравливала дорожки в окровавленной плоти. Еще, еще. Еще! Артем чудовищным усилием рванул себя вперед, к темнеющей в мутной воде громаде причала… Уткнулся в нее. Кислорода уже не было. Черная кислота заливала внутренности. Артем открыл рот и выбулькал в мутную воду чернильные клубы. Последним усилием он уцепился ногтями за каменную стену причала, обросшую водорослями. Рванул себя вверх, к воздуху… Вода словно загустела, сопротивляясь. …Артем выскочил из воды, вытягивая шею, чтобы вдохнуть. Хватанул ртом воздух и снова ушел под воду. Булллб. Артем замер. В мутной воде перед ним была морда угря. Гигантская. Серебряные глаза неподвижно смотрели на человека. Артема окатило ужасом. Угорь медленно придвинулся, в полной тишине раскрывая гигантскую пасть, полную зубов… Артем решил, что сейчас умрет. Сердце проваливалось куда-то внутрь… И падало. Падало. Пасть мучительно медленно надвинулась на Артема. Раскрываясь… расширяясь… поглощая его без остатка… Темнота.* * *
Он дернулся в ужасе и проснулся. Сердце билось в груди, словно загнанная в угол крыса. – Лежи, лежи, – произнес женский голос. – Все хорошо. Артем облизнул пересохшие, лопнувшие губы. Почувствовал медный вкус крови. Открыл глаза. Потолок уплывал вбок, снова возвращался… – Где… я? – говорить было трудно. Горло ссохлось так, что слова выходили исцарапанными. От пережитого испуга внутри до сих пор все дрожало. – Спокойно. Ты в безопасности. Очаровательный голос. – Давай, я помогу тебе сесть. Вот так. – Т-ты… кто? – Артем еще не полностью овладел речью. Выходил какой-то полусип-полухрип. Над ним склонилась худенькая девушка чуть постарше его самого. Серые глаза. Круглолицая, симпатичная. Если бы еще перестала так смущаться… Румянец алел на ее щеках, словно вспышка ядерного взрыва. – Я… я Изюбрь. – К-кто? – Артем откашлялся. К его губам поднесли железную кружку. Вода! Он сделал пару глотков, кружку тут же убрали. – Пока хватит… Изюбрь. Так меня зовут, – сказала девушка. «Да какая там девушка? Девчонка!» – подумал Артем. – Где я? – В цирке. Артем вздрогнул. «Возьмите меня с собой». Неужели это случилось? – В цирке?! Изюбрь занервничала. – Д-да… в цирке. А что? Он лег обратно. Все-таки он здесь, рядом с Лахезис. Даже если это только на пять минут. – Хорошо. Койка, на которой он лежал, находилась в небольшой палатке. Армейская, на отделение, определил Артем. Потолок в пятнах – словно потеки краски. – Ты с какой станции… – начала Изюбрь. В этот момент кто-то вошел в палатку – шелест ткани, негромкое «кхм». Изюбрь взвилась, как ужаленная, отскочила от Артема на пару метров. Залилась краской, став ярко-пунцовой. Артему даже показалось, что в полутьме палатки лицо девушки светится тревожным красным огнем. – Я… – сказала Изюбрь. – Мне… – Иди, – сказал вошедший. Девушка кивнула и выскочила из палатки. Вошедший выпрямился. Это был прежний силач Игорь. Мощный, спокойный. Артем снова поразился, насколько тот крепко сбит, словно до краев налитый грубой неумолимой силой. Человек-отбойник. Человек – стальной тюбинг. Игорь молча разглядывал парня равнодушными сонными глазами. Артем попытался выпрямиться под этим взглядом, но не смог. Даже такое простое движение пока ему не давалось. Словно из Артема вынули все кости. Он упал на подушку. – Ясно, – сказал Игорь. И вдруг сделал резкое движение рукой, словно выхватил что-то из воздуха. Мелькнуло желтое. Плюх. Артем с удивлением посмотрел на свою правую руку. В пальцах был зажат засаленный желтый теннисный мячик. В следующее мгновение мяч выпал. Пальцы не слушались. Рука Артема упала на одеяло, в глазах потемнело. Головокружение. Артем с трудом заставил себя выпрямиться. – Хорошая реакция, – сказал наконец Игорь. Повернулся и вышел из палатки. «Черт, – подумал Артем. – Кому нужен больной жонглер? Кому вообще я нужен?!» Опять накатила знакомая черная волна отчаяния. Артем без сил откинулся на подушку. Слабый луч, что осветил его существование при словах девушки «ты в цирке», исчез. Фонарь выключили. Осталась одна кромешная тьма разочарования и одиночества, в которой он, Артем-Арц’иви, неудавшийся Орел, витязь в тигровой шкуре, обречен бродить до конца своих дней. «Как я устал». Повеситься бы, с тоской подумал он. Или застрелиться. Чтобы она… чтобы они все… Чтобы… Не знаю, что. Лали, бедная сестра. «Лали… будет плакать». Он представил, как сестра, сидя в своем плавучем домике, закрывает лицо руками. Ее плечи вздрагивают. Лали воет. Часы-ходики – желтая пластмассовая кошка с глазами – продолжают за ее спиной отстукивать «тик-так», «тик-так». А его, Артема, нет. И больше никогда не будет. Он представил это, и ему вдруг стало жаль Лали до слез. «Она такая красивая». Такая хорошая. Воображает себя взрослой и всезнающей, глупышка. Наивно уверена, что знает, что лучше для него, Артема, а сама не понимает даже, как найти свое счастье. Почему тот диггер Иван, взрослый и крутой мужик, не остался в Венеции? С ним сестра могла быть счастлива. Артем вздохнул. Иван сильный. С ним бы Лали, по крайней мере, была под защитой – теперь, когда Артем ушел из Новой Венеции… Ушел, как когда-то их с Лали отец. После его исчезновения внутри Артема точно появился клубок колючей проволоки. Воспоминания царапали до крови. Стоит их коснуться – обдерешь все руки, оставишь на колючках обрывки кожи и кусочки мяса… И, шипя от боли, отползешь подальше. – Ушел? Артем поднял голову. В палатку заглянула Изюбрь, настороженно огляделась. Артем кивнул. Девушка скользнула внутрь, опустила полог. – Пугает он меня, – сказала Изюбрь. – Питон… он такой, знаешь… – Питон? – Артем растерялся. Какой еще Питон? И тут вспомнил слова поддатого униформиста. «Только питону не попадайся». Замечательно. Оказывается, служитель имел в виду не двухголовую желтую змею… – А почему тебя Изюбрем назвали? Девушка замолчала. Лицо пошло пятнами от смущения. – Извини, – сказал Артем. – Я не хотел тебя обидеть. Это не мое дело. – Да нет, – девушка пожала плечами. – Ничего такого. Нормальный вопрос. Изюбрь – зверь был такой до Катастрофы. Редкий. Изысканный. Его еще называли «благородный олень». Оленей Артем видел только в книге. Впрочем, они уж точно все вымерли. Или их сожрали эти, клыкастые, что сейчас властвуют в зараженном Питере… – Красивый? Лицо девушки вспыхнуло. «Ну, вот» – с досадой подумал Артем. – Необычный скорее. Они же рыжие были иногда. И даже почти красные… Артем поднял брови. «Теперь понятно, почему ее так назвали». Из-за этой самой краски в лице. – Интересно, – сказал Артем, чтобы не смущать девушку еще сильнее. – Ага, мне тоже нравится, – она кивнула. – А ты… – Изюбрь наконец посмотрела на него прямо. Глаза у нее были серые и круглые, челка падала на брови. – Ты теперь с нами останешься, да? – Не знаю, – Артем вздохнул. После того, как он выронил этот дурацкий мячик… «Если бы знать».* * *
– Встал? – силач Игорь по прозвищу Питон окатил его равнодушной волной внимания. – Садись, ешь. На табурете у лежанки, старом, разрисованном человечками, стояла жестяная миска с кашей. От запаха горячей еды у Артема закружилась голова. Еда. Внутри словно вспыхнул прожектор, разогнал темноту. Артем подался вперед. С трудом заставил себя остановиться. Нельзя. Стой, помнишь… Артем с усилием, преодолевая сопротивление занемевших мышц, покачал головой. Нет. – Интересно, – сказал Питон. И посмотрел на Артема по-новому. – Я плачу за свою еду. Всегда. Питон помедлил, глядя на Артема неподвижными, тусклыми, словно погасшие прожекторы, глазами. Парень поежился. Это было… неуютно. Неожиданно вспомнился сон – огромный угорь, смотрящий на Артема серебряными глазами… Питон наконец кивнул: хорошо. Движение головой, и вот он уже развернулся и двинулся прочь – замедленным, гипнотическим движением. При своих габаритах силач двигался удивительно бесшумно. Словно всегда заранее знал, в какой точке пространства нужно оказаться. Действительно, большая змея. Питон. Который, насколько помнил Артем из детской книжки, питается раз в год, зато по-крупному. Оленя там переварит (иллюстрация в книге: красивый) или человека. С человеком картинка представлялась нагляднее. Артем вздохнул. Питон на пороге задержал шаг, повернулся – огромный, сильный. Холодный, как большая змея. – Ешь, – велел он. – Но я… Питон легонько качнул головой. – Метлу видишь? Артем кивнул. Метлу он видел. – Теперь ешь, – сказал Питон. – Потом – за работу. Силач повернулся на пятках и вышел из палатки. Полог колыхнулся за ним. Артем перевел взгляд на инструменты. Метла. Ведро. Итак, начинаем новую жизнь. Теперь ты в цирке, ага. Он с трудом выпрямился, постарался встать ровнее. Он был еще очень слаб. Палатка норовила уплыть в сторону. Но хотя бы не штормило, как раньше. Уже хорошо. С палаткой Артем как-нибудь справится. Он медленно пошел к выходу, упираясь ладонью в стену палатки, чтобы не упасть. Голова почти не кружилась. Почти. Когда протянул руку к метле, то едва удержался на ногах. Подметальщик из него пока так себе. Но еду надо отработать. Это важно. Есть хотелось зверски. Сейчас бы ложку каши, чтобы хватило сил махать метлой… Живот свело. Артем покачал головой, отгоняя искушение. Сначала принципы, потом голод. И никак иначе. В следующее мгновение в палатку шагнул Питон. От неожиданности Артем выронил метлу, она со стуком упала на землю, покатилась… – Оставь, – велел силач. – Но я… я сейчас все сделаю… – Артем понял, что еще чуть-чуть, и заплачет. – Потом, – сказал Питон. А вот теперь он меня точно выгонит, подумал Артем в отчаянии. – Бери тарелку и пошли со мной. Не отставай. – Я… – Артем заставил себя замолчать. Стиснул зубы, чтобы ни один звук не прорвался. Он, Арц’иви, витязь, выдержит. Цирк раскинулся на захламленной служебной платформе. Цветные палатки циркачей стояли полукругом, словно маленький городок. Артем огляделся. Станция была незнакомая. Коричневый мрамор, светильники под потолком. Несколько рабочих под руководством тощего человека с желтым, словно после гепатита, лицом, сноровисто разбирали тюки и расстилали ковер. Ковер – ярко-алый, местами потертый, в десятке мест заштопанный, – выглядел огромной заплатой на сером выщербленном бетоне. Несколько циркачей поодаль готовили реквизит и репетировали номера, болтали и смеялись. При виде силача болтуны замолчали. Питон медленно кивнул, циркачи закивали в ответ. – Что это за станция? – шепотом спросил Артем. Силач покачал головой. – Что я должен делать? – Питон не ответил и в этот раз. – Куда мы идем? Молчание. – Питон… Великан остановился. Медленно, пугающе повернулся. Немигающие глаза его смотрели на Артема полусонно. – Как ты меня назвал? Артем почувствовал, что вспотели ладони, вытер их о штаны. Беспричинная тревога… нет, именно страх, что внушал ему силач, не поддавался разумному объяснению. Словно перед Артемом был не человек, а ледяная глыба, черный провал на сто метров под землю… Или… Артем вспомнил гигантского угря с серебряными глазами, словно кусочки фольги. Пасть раскрывается… Это только сон, напомнил Артем себе. Но пережитый во сне страх засел под кожей. «Неужели только со мной так?» Нет, конечно. Наверное, все циркачи это чувствуют – вроде Изюбря. Леденящий холод от этого человека. – Не парься, шнурок. Правильно назвал, – силач медленно кивнул. – Для своих я – Питон. – Так я свой? – Видно будет, – сухо ответил Питон. Дальнейший путь они проделали в молчании. Когда они вышли к дальней палатке, Артем еле дышал. Ноги подкашивались, сердце гулко, иногда сбиваясь с ритма, стучало в груди. Слабость в коленях. Хриплое, с надрывом, дыхание. Артем закашлялся, постучал себя по груди ладонью, затем с трудом догнал Питона. – Пришли, – сказал тот. Палатка – старая, латаная-перелатаная. Они прошли внутрь, полог закачался. Артем едва не уперся в спину Питона, сделал шаг в сторону и огляделся. В палатке был только один человек. И сейчас этот человек завтракал. Мелко жевал уцелевшими передними зубами кашу. При виде вошедших человек поднял взгляд, поморгал слезящимися старческими глазами. – Акопыч, вот тебе ученик, – сказал Питон. «Что?» Сухощавый старик отставил тарелку с кашей в сторону, вытер жилистые руки грязной тряпкой, критически оглядел Артема. – Слишком высокий. Я просил маленького роста. – Зато он ловкий. Не веришь? Старик покачал головой. Сказал сухо: – Посмотрим. То есть… Артем не поверил ушам. – Я остаюсь в цирке?! Акопыч усмехнулся. Взглянул на Артема прищурившись, так, что лицо пошло морщинами. И промолчал. Снова взялся за свою кашу. – Так все же… Питон медленно покачал головой, словно говоря: даже не надейся. Артем замер, заморгал. В животе неожиданно образовался огромный угловатый кусок льда. То есть, все это было напрасно?! – Остаешься, – произнес Питон нехотя. Артем выдохнул. Силач неторопливо оглядел парня с ног до головы. – Посмотрим, что из тебя можно сделать.Глава 9 Лорд Вегана
Перегон Достоевская – Лиговский проспект, час X + 2 часа Герда не понимала, как получилось – бродяга, вытащенный в последний момент из камеры, вдруг превратился в лидера маленького отряда. Это что, врожденная мужская уверенность в собственном превосходстве? Они шли по служебному тоннелю, тянущемуся вдоль путевого; если слышали голоса, сворачивали в сторону. Запутанный лабиринт служебных ходов и заброшенных помещений пока позволял маленькому отряду маневрировать. Но что будет, когда они столкнутся с по-настоящему серьезным препятствием? Герда вздохнула. Мы в тылу наступающих сил Вегана. И вернуться к своим будет очень непросто. Кажется, она уже начала жалеть, что поддалась порыву. «Дьявол» шел впереди, собранный, ловкий. И веселый. Словно война была его стихией, родной и привычной. Но что он собирается делать дальше? Есть у него план? Он вообще знает, что делает?! Герда сомневалась. В путевой тоннель до Пушкинской хода нет, там – Провал. Служебная ветка в обход Провала блокирована веганцами. К Площади Восстания тоже не сунешься – они попытались, но, услышав выстрелы и взрывы, повернули обратно. Чудо, что они до сих пор не столкнулись с патрулем веганцев. Но даже чудо не может длиться вечно. – Бодрее, бодрее! – покрикивал «дьявол». – Спать будем на рабочем месте! Герде, наконец, это надоело. – Подожди, – она остановилась. – Тебя как зовут? Он повернул голову, замедлил шаг. – Уберфюрер. – Как?! «Дьявол» ухмыльнулся. Сукин голубоглазый сын. Герде снова захотелось приложить его чем-нибудь тяжелым. – А что? – поинтересовался он невинно. – Ты недолюбливаешь скинхедов? – Я недолюбливаю шутников! Таджик молча ждал финала перепалки. – Но меня действительно так зовут, – сказал «дьявол». Погладил себя по бритому затылку, поморщился. – Я – большой и страшный скинхед. Зови Убером – так короче. А ты – Герда, правильно? Как в «Снежной королеве». Она оглядела его с ног до головы. Ноги босые, почти черные от грязи, джинсы рваные, голый торс – мускулистый и в шрамах. Бритая голова, щетина и наглая ухмылка. Девушка пожала плечами. Потом вскинула голову: – Так теперь ты все помнишь? – Местами, – ответил Убер туманно. – Местами помню, местами – нет. Я весь такой противоречивый. Таджик, подтверди! Названный Таджиком невозмутимо поднял брови. Потом отвернулся, словно его это не касалось. – Видишь? – сказал Убер. – Таджик понимает. Прежде чем Герда собралась с ответом, скинхед взвалил на плечо заржавленный железный прут, двинулся вперед. Прут был их единственным оружием. Времени на тщательные поиски не было, пришлось схватить то, что под рукой. Теперь Герда тащила медицинскую сумку, Убер – железный прут, а Таджик – невозмутимое молчание. – Но куда мы… – Скоро увидишь. «Так я и думала». Герда покачала головой. Импровизация, нет у него никакого плана. Любовь мужчин к планированию сильно преувеличена. – А что ботинок у тебя нет – этого тоже вполне достаточно? Скинхед ухмыльнулся. Голубые глаза блеснули. – Надо же, заметила.* * *
– Тихо, – приказал Убер. Рослый скинхед мгновенно присел, влился в бетонный тюбинг – с двух метров не различить. Словно тень, а не живой человек. Герда с Таджиком последовали его примеру – хотя девушка не видела причины… И вдруг увидела. Путевой тоннель расширялся здесь до огромного, по меркам метро, открытого пространства. Два путевых тоннеля сходились вместе, уже не разделенные стеной, и бок о бок пронизывали гигантскую пробку из серого крошащегося бетона, чтобы за ней снова пойти каждый своим путем. Межлинейник. Сбойка. Лучи прожекторов расчерчивали пространство на неровные черно-белые участки. Ржавые рельсовые пути образовывали сложный и запутанный геометрический узор. И там были люди. Герда вздрогнула. Веганцы! Платформа отсюда видна как на ладони – занимайте места согласно купленным билетам. Герда случайно оперлась на ржавую коробку, заросшую пылью так, что рука провалилась в мягкое… Девушка брезгливо отдернулась, едва не вскрикнув. Таджик мгновенно зажал ей рот широкой, как Нева в разливе, ладонью. Герда повращала глазами… Сквозь ладонь не пробивалось ни звука. – Тихо, – сказал Убер одними губами. Поднял заржавленный прут. – Сюда, за мной. Пути отхода перекрыты веганцами. Герда в отчаянии огляделась. Ничего не поделаешь. Теперь волей-неволей придется ждать – и смотреть. Перед самой войной на Достоевской – мрачной, унылой станции, заброшенной так давно, что на Владимирской уже и забыли, когда это случилось, – приморцы устроили военную базу. Местные наотрез отказывались ходить на эту станцию, кроме пары-тройки отмороженных. На Владимирской о станции-соседке ходили нехорошие слухи… Недавно произошел жуткий случай. Трое путников, решив сэкономить на проживании, остановились на пустой Достоевской. Разбили лагерь, зажгли карбидку, приготовили горячую еду. Люди опытные, у каждого оружие. Утром патруль, отправленный на поиски, нашел место стоянки. Все было на месте: спальные одеяла, вещмешки, продукты, личные вещи, даже карбидка все еще горела, в котелках лежал ужин, к которому едва притронулись… Все было на месте. И только люди исчезли. Потом их нашли. Одного в дальнем тупике, второго в служебном помещении вентшахты, третьего – у гермозатвора, с ободранными до крови пальцами. Бедняга пытался выбраться на поверхность. На всех телах были следы ударов пожарным топором. Ходили слухи, что несколько раз рядом со станцией замечали унылую, сгорбленную фигуру человека в сером пальто. Он кашлял. Кто-то говорил, что сквозь человека просвечивала стена. А еще кто-то видел у него в руке топор. Тот самый. Пожарный. Так что решение приморцев разместить контингент на Достоевской местных озадачило. Отговорить их не удалось. Теперь приморцы были в плену или мертвы. А с ними и моряки. Отряд морской пехоты со Чкаловской. Герда видела их спустя несколько минут после начала войны, этих морячков – в тельняшках и черных бушлатах, руки в татуировках с якорями и дельфинами. Некоторые в бескозырках (Герда подозревала, что бескозырки были скорее для форса), другие в черных беретах. Отлично вооружены. Теперь моряки были в плену у веганцев. Морячок с Чкаловской. Тот самый, что помог ей с сумкой. Герда охнула, вытянула шею. «Щеглов, догоняй!», вспомнился ей крик. Значит, Щеглову, белобрысому красавцу-морпеху, сильно не повезло. «Что же ты, морячок». Офицер веганцев кивнул. Морпеха вытолкнули из строя. Офицер достал пистолет из кобуры – огромный, черный, странно рифленый. Герда не знала о пистолетах практически ничего, но тут явно напрашивалось что-то вроде слова «тактический». Веганец наставил пистолет в лоб морпеху: – Встань на колени, ты, питерский! Моряк поднял взгляд. Сказал спокойно: – Я – из Ленинграда. Вставай на колени сам, урод. Щелкнул взведенный курок. Еще мгновение… Герда притихла, закусила губу до крови. – Нет, – повелительный голос. Низкий и спокойный. Эхо от этого голоса разнеслось по тоннелям. – Не сейчас. Офицер медленно повернул голову. – И кто это говорит? – Возможно, тот, кто имеет на это право, – в голосе явно прозвучала ирония. Веганец переступил с ноги на ногу. – Покажись, – потребовал он. В ответ говорящий сделал шаг вперед и вышел из тени. Рослый, выше офицера на голову, – и даже чуть выше морпеха. Веганец узнал, вздрогнул – едва заметно, и тут же опустил оружие. Выпрямился. – Милорд! – сержант тут же опомнился, повернулся к солдатам. – Смирно! – приказал сержант. – Равнение на… Веганцы с грохотом автоматов и щелканьем каблуков выпрямились. Раз! Два! – …середину! Убер вытянул шею. Таджик и Герда, словно завороженные, подались вперед. Высокий, которому оказывались такие почести, сделал еще шаг – и его лицо снова оказалось в тени. Убер чертыхнулся. «Что он, заколдованный?» И все-таки… Убер задумчиво почесал подбородок, дернул себя за мочку уха. Мысль не приходила. Что-то с высоким типом было не так. Шаг. Другой. Веганец, наконец, оказался в свете ламп. Тусклый синеватый свет лег на его высокий лоб. Обрисовывал прямой нос с горбинкой, выразительные, как у кинозвезды прошлого, черты лица. Почти белые, коротко стриженные волосы. Светлые глаза. На лице высокого веганца были шрамы. От него шло ощущение власти и недоброй силы. – Какой красивый, – выдохнула Герда. Рядом зашевелился Таджик, хотел что-то сказать – но не сказал, замер. – Ага, – Убер хмыкнул. – И жестокий. Теперь ты в него втюришься. Вы случайно встретитесь и займетесь садомазохистскими упражнениями, чтобы в итоге узнать, что в душе он глубоко несчастный, добрый и ранимый, а плетки, наручники и раскаленное железо обожает из-за детской травмы и потерянной первой любви к школьной учительнице физкультуры. Герда передернулась. Открыла рот, чтобы ответить – едко, колко и… – Тише вы, – сказал Таджик. – А чего он?! – Я просто читал «Джейн Эйр», – сообщил Убер, словно это что-то объясняло. Герда подумала, закрыла рот и стала смотреть дальше. – Милорд, – офицер вытянулся по струнке. – Простите, я… – Ничего, – взмах руки в темной перчатке. Высокий, названный «милордом», прошел мимо застывших по стойке смирно веганцев, не удостоив их взглядом. Он направлялся к пленному моряку. Несколько долгих мгновений они смотрели в глаза друг другу. И моряк не отвел взгляда. Высокий кивнул, растянул тонкие губы в улыбке: – Знаешь, а ты мне нравишься, ленинградец. – Серьезно? – Совершенно серьезно. Морпех хмыкнул. – Ты, вообще, что за хер с бугра? Лорд улыбнулся в ответ, словно это была отличная шутка. Затем коротко кивнул солдатам за спиной моряка. Морпех дернулся, но – не успел. Поздно. В следующее мгновение два веганца заломили морпеху руки за спину… Лорд неторопливо достал стеклянную баночку, поднял ее, посмотрел на свет. Там извивался маленький червь. Морпех, несмотря на свое мужество, побледнел и дернулся – конвоиры едва его удержали. Лорд неторопливо снял крышку, ухватил червячка двумя пальцами и вынул из банки. Поднес его к лицу морпеха. Червяк извивался. – Открой, пожалуйста, рот, – сказал Лорд. Морпех зарычал, забился. Ему силком разжали челюсти… Герда от ужаса зажмурилась. Морпех задергался. Закричал от боли. Выгнулся, забился – словно в припадке эпилепсии. Через несколько секунд он застыл – в чудовищной позе. Лорд смотрел на это с полуулыбкой. Тишина. Сначала Герда решила, что морпех мертв. Через некоторое время, однако, тот зашевелился. Медленно встал. Выпрямился. Пленные морпехи с ужасом смотрели, как тот встает рядом с Лордом. Что с ним?! – Протяни руку, – велел Лорд. Морпех вздрогнул, по лицу пробежала гримаса… Затем рука его медленно, но неуклонно поднялась. В глазах морпеха отразилась паника. Он с ужасом смотрел на свою своевольную руку. – Черт, я… Лорд, не глядя, вытянул руку в перчатке в сторону – и офицер вложил в его ладонь пистолет. Пальцы Лорда сжались. – Ну что, Ленинградец, – Лорд протянул пистолет рукоятью вперед пленнику. – Покажи, на что ты способен. Это твои друзья? Морпех против воли – словно у него свело мышцы шеи – кивнул. Взял пистолет. Лорд улыбнулся: – Отлично. Они мне нравятся. У тебя хорошие друзья. А теперь, пожалуйста, будь добр… Убей своих друзей. Пауза. Герда слышала, как в мертвой тишине гулко и отчетливо стучит ее сердце. В следующий момент морпех в отчаянном рывке развернулся к веганцам, вскинул пистолет… – Не стрелять, – велел Лорд. Он был совершенно спокоен. Рука морпеха тряслась, пистолет ходил ходуном. – Ну, что же ты ждешь? – поинтересовался Лорд. «Ну, же. Давай» – мысленно попросила Герда. Долгое мгновение. Выстрела нет. – Убей. Своих. Друзей, – раздельно повторил Лорд. Лицо морпеха исказилось. Механически, как послушный автомат, он развернулся к пленным. Поднял пистолет… Морпехи смотрели в ужасе. «Щеглов, ты охренел?!» Герда зажмурилась, снова открыла глаза. Это хуже, чем пытки, хуже, чем мучительная казнь – когда из человека делают такое. – Огонь! Ленинградец начал стрелять. Б-бах. Б-бах. Гулкие удары, словно лупят кувалдой по железной бочке. Крики, вопли, стоны. Пять трупов. Ленинградец опустил пистолет. В глазах морпеха – слезы. – Прекрасно, – сказал Лорд с улыбкой. – Я доволен тобой, Ленинградец. Внезапно морпех вскинул пистолет к собственному виску, палец лег на спуск… Герда затаила дыхание. – Нет, – сказал Лорд властно. Морпех застыл, словно окаменев. – Это уже лишнее. Герда сглотнула. Никогда она не видела такой страшной борьбы… Ленинградец боролся изо всех сил, но ничего не мог сделать. Палец его замер. Морпех прикладывал чудовищные усилия, но – тщетно. Все его тело напряглось, как струна – до дрожи. Бешеное напряжение. На лбу выступила толстая вена… Герда закрыла глаза, не в силах видеть ужас в глазах морпеха. Словно он пассажир в собственном теле. А за рулем сидит кто-то другой. И этот кто-то подчиняется Лорду. Бессилие. – Теперь ты понял? Молчание. – Отвечай, пожалуйста, – мягко произнес Лорд. Бархатный тембр голоса. – И убери оружие от виска. – Да, – сказал Ленинградец с усилием. – Я понял. – Охренеть, – лицо Убера застыло, словно на морозе. Он облизнул треснувшую губу. И тут Лорд повернулся к компаньонам боком… Герда открыла рот. Таджик вздохнул. Похоже, и на него это зрелище подействовало. У высокого, красивого командира веганцев был огромный безобразный горб. – Город мастеров, – сказал Убер едва слышно. – Горбатый герцог. Нет, вы точно издеваетесь. «Вот что с ним не так». Убера изначально насторожила походка Лорда. Некая искусственность движений, словно веганец нарочито аккуратно переставляет ноги. Высоко поднимает колени, пауза, ставит. Как большая длинноногая птица – вроде цапли… – Эй, Ричард Третий, откуда ты взялся-то? – пробормотал Убер. Словно в ответ на его слова, Лорд повернулся в сторону беглецов. Глаза его посмотрели прямо на Убера. «Не может быть!» Убер бы мог поклясться, что с такого расстояния горбун не мог видеть их в темноте, но… Но он, черт побери, все равно видел! – Там кто-то есть, – сказал Лорд. – Уходим, – шепнул Убер. – Быстро! Ну же… ну, давай. Таджик! Бери ее! Скинхед взял под локоть обмякшую, полуобморочную Герду. С другой стороны девушку подхватил Таджик. Вместе они подняли ее и понесли прочь, в тоннель. На ходу Герда вскинула голову, нелепым, пьяным движением. Огляделась и вдруг – слезы потекли по ее лицу. Такое лицо бывает у пластиковых кукол. Невозмутимое, спокойное, глаза широко открыты. А слезы текут и текут… – Вот они! – закричали вдруг сзади. – Там!.. – Таджик, придется тебе, – сказал Убер. – Я прикрываю. Тот кивнул. Подхватил с земли и повесил на плечо медицинскую сумку Герды. – Ну же, девочка, – сказал Таджик мягко. – Давай, помоги мне. – По… поставьте меня, – Герда всхлипнула. – Я… сама пойду. – Вперед! Они побежали. Следующий поворот. Ветхий ремень лопнул. Сумка с грохотом рухнула на бетонный пол. Внутри что-то звякнуло и раскололось. Вот и все. – Беги! – приказал Убер. Время остановилось. Герда мгновение смотрела на упавшую сумку, затем повернулась и побежала. Они миновали поворот в путевой тоннель, свернули в служебный. Некоторое время слышалось только тяжелое дыхание. Герда вдруг опомнилась, затормозила – взвилась бетонная пыль из-под ботинок – помедлила и побежала обратно. Ей наперерез кинулся скинхед, замыкавший маленький отряд. – Куда?! – Убер зацепил ее под локоть, заорал: – Вперед! Вперед! Не останавливаться! – Моя… сумка! Там… – она задохнулась. «…Вся моя жизнь», хотела сказать Герда. – Нет!! Нельзя! Быстрее! Он почти тащил ее вперед, в глубину тоннеля. Выстрел. Пуля взвизгнула над головами беглецов и ушла куда-то далеко, в темноту. Герда сжалась. Вырвалась из рук скинхеда и пошла сама. – Не ждите меня, – крикнул Убер. И исчез в темноте. – Убер! – Я скоро, – донеслось издалека. Герда покрутила головой. – Ты понимаешь, что он делает? – спросила у Таджика. Тот пожал плечами. – Вот и я не понимаю. …Сумка осталась позади, в тоннеле. Герда опустила плечи. Ей показалось вдруг, что она утратила часть себя, потеряла вместе с сумкой половину личности. Оглушительная пустота. Словно камень врезался в лужу, брызги, и на мгновение обнажилось дно в месте удара… Вода смыкается, камня больше не видно. Но ты продолжаешь чувствовать, как внутри тебя разбегаются круги. В сумке была ее жизнь. Бинты, нарезанные, как два века назад, из застиранных до белизны тряпок. Инструменты – настоящие хирургические скальпели и зажимы для остановки крови, иглы разного размера. Степлер для ран. Нитки, вата. Деревянный молоток для анестезии. Безотказное средство на случай, когда других обезболивающих под рукой нет. Мази, таблетки (большая часть просрочена), шприц, миска для кипячения инструментов. Стетоскоп. Все. Герда-врач закончилась. Теперь она стала просто девушкой Гердой. Которая бежит от войны. Мысль об этом заставила ее остановиться. – Быстрее! – Таджик потянул за руку. Девушка упрямо покачала головой. – Он сказал: ждать его. Таджик вздохнул. – На самом деле, он сказал: не ждать, – мягко произнес Таджик. Герда вздрогнула. Дикторский голос включался у него в самые неожиданные моменты. – Я подожду. Таджик мотнул головой, открыл рот… Закрыл и ничего не сказал. Сел у стены на корточки, откинулся. Закрыл глаза и замер, словно задремал. Герда присела рядом. Они стали ждать. Вспышки выстрелов. Едва слышные щелчки. Звучные рикошеты. Взвизг пули, попавшей в чугунный тюбинг. Затем чей-то вскрик. Потом – тишина. Долгая, опасная тишина. – Кхм, – раздалось рядом. Таджик развернулся удивительно быстро для своей комплекции, вскочил на ноги. Герда подняла голову. – Спокойно, свои, – Убер вышел из тоннеля с поднятыми руками, помахал всем. – Кажется, оторвались. Герда поднялась. «Выпить бы ей для снятия стресса», – Убер мимолетно пожалел, что не захватил с собой ничего алкогольного. Впрочем, глоток-другой ему бы самому не помешал. Жажда. Убер облизнул губы. Иногда так хочется выпить. Хотя, на самом деле, кому он врет? Выпить ему хочется всегда. Просто иногда об этом как бы забываешь, задвигаешь жажду подальше в затылок, прячешь в пыльный чулан… Но когда случаются неприятности, она тут как тут. «Рядом, сука! Я сказал: рядом». Он выпрямился. – Кра… красавчик, – Герда все не могла отдышаться. Девушку начало трясти. – Нет, вы видели его? Какое жуткое чудовище. Вы видели?! – Да. – А представляете, – сказал Убер мечтательно, – ведь есть на свете кто-то, кого он любит… по-настоящему. Герда с Таджиком переглянулись. Таджик пожал плечами. Герда покрутила пальцем у виска. – Ну, ты и скажешь. Ты серьезно? Убер ухмыльнулся. Он снова стал тем отвратительным типом, которого Герда вытащила из камеры. – Почему нет? Я верю в людей. – Трепло ты, – сказала Герда. – Я серьезно, Убер! Говорят, у каждого, даже самого мрачного чудовища должна быть своя белая пушистая любовь. Сын там… жена, любовница или… ну не знаю… теща… Убер хмыкнул, засмеялся. Даже невозмутимый Таджик на мгновение растянул губы в улыбке. – Но тут? – Герда остановилась. – Что вы ржете?! – Мы не ржем, – совершенно серьезно сказал Убер. Выпрямился. Ярко-голубые глаза смотрели на Герду в упор. – Только ты хоть представляешь, что это должен быть за монстр?Глава 10 Леди
Вентшахта 523, перегон Достоевская – Лиговский проспект, час X + 2 часа Комар видел тень, и тень надвигалась. Твою мать. Твою мать. Твою мать. Комар вжался в угол, слепо зашарил руками по стенам. Что же делать?! Что делать? Она… (мертвая корова) …идет сюда. Леди, назвал ее мужской голос. Чертова невероятная тварь. – Жадина-говядина, пустая шоколадина, – начал Комар и остановился. Почему вдруг он вспомнил эту детскую дразнилку? – Комар и сам не знал. Один старожил рассказывал, что в разных концах существовавшей некогда страны эту дразнилку произносили по-разному. Например, «жадина-говядина, соленый огурец». «Пустая шоколадина» – это чисто питерское. Так, по крайней мере, уверял знакомый Комара по патрулю, тот самый старожил. Мол, в других городах так не говорили. В Москве говорили: «жадина-говядина, турецкий барабан», на Урале: «соленый огурец». А где-то еще как-то. Особенности городского фольклора. Впрочем, подумал Комар, другие города сейчас тоже… особенности фольклора. Ш-ш-шух. Тыых. И как бы ему самому такими особенностями не стать. Все ближе. И ближе. Комар слышал шорох бетонной крошки, скрип веревок. Нечто огромное движется к нему, раздвигая по пути висящие тела – и те, когда тварь проходит, продолжают качаться… Медленно… медленно… плавно. Чувство нереальности происходящего охватило его. Словно он, Федор Комаров, вышел за пределы собственного тела и наблюдает за происходящим со стороны. И нет ни страха, ни особого волнения. Ничего. Все это происходит не с ним. Он просто зритель. Посмотрите, посмотрите, как к Комару приближается жуткая тварь Леди. Щупальца, ощупывающие углы… Вы видите эти щупальца? Нет, конечно. Их почти невозможно разглядеть в темноте, но можно почувствовать, как упруго колышется воздух, когда они движутся. Слышите, слышите? Детский голосок, произносящий: – Человечек? Давай поиглаем! «Нет, – мысленно ответил Комар. – Пожалуйста, нет». Тень надвигалась. Вдруг одно из тел, сдвинутых Леди, качнулось обратно и стукнуло тварь. Тук! Глухой звук. Человек в коконе от удара очнулся, задергался. Слабый крик, бульканье, скрип веревки. Леди остановилась. Человек еще несколько секунд дергался, хрипел. Комар слышал, как тот умирает. Сердце болезненно сжималось. Наконец, человек затих. Тишина. – Какой узас! – воскликнула Леди. «Узас. Узас. Узас», – повторило эхо. Комар замер и чуть не расхохотался от нелепости происходящего. Истерика подступила к горлу. Комар глубоко вдохнул, вонзил ногти в ладонь. Боль отрезвляла. Ощущение реальности вернулось. Хотя какая тут может быть реальность? Огромная тварь, уничтожившая блокпост владимирцев, и, вероятно, ударившая следом по линии обороны станции, нечто жуткое и кошмарное, восклицает, как маленькая девочка, повторяющая за взрослыми: «Какой узас!». Действительно. Какой узас. Шорохи сместились вправо от Комара. Туда, где среди развешанных в пленочных коконах трупов, возможно, остались еще живые. «Почему она меня не убила? – спросил себя Комар. – Там, в тоннеле на Владимирской?» И ответ нашелся. Вполне логичный, решил Комар. Хотя и жуткий до мороза в печенке. «Потому что она любит пищу еще теплой». Может, даже живой. От такого предположения кровь в венах леденела и сворачивалась. Интересно, в скольких мешках вокруг люди еще дышат? Как тот несчастный? Комар сглотнул, огляделся. Куда бежать?! Недалеко, похоже, был источник света, но сюда, в склад консервов… (мертвая корова) …добирался только слабый отсвет. Зрение адаптировалось. Комар уже различал, хотя и смутно, силуэты людей в этом кошмарном месте. Завернутые в пленку, подвешенные к потолку, они слабо покачивались – видимо, от сквозняка. И лишь один силуэт – огромный, такой огромный, что сначала казался сгустком ядерного мрака, окутавшего весь мир после Катастрофы, – двигался. Прямо к Комару. Владимирец вдруг обнаружил, что молится. Шепчет про себя слова молитвы. «Боже еси на небеси… Да святится имя твое…» Он лихорадочно принялся обрывать мембрану, затем вытянул веганца из кокона. Быстрее, быстрее! Да пребудет царствие твое… Что там дальше?! Шшурх. Ш-ш-ш. Все ближе. Ближе. Комара трясло. Непослушными пальцами он расстегивал неподатливые пуговицы. Чертов зеленый мундир! Чертовы веганцы. Ненавижу. Пальцы срывались. Больно. Давай, давай. Пуговица выскользнула из пальцев. Комар выматерился про себя (в бога, в душу, в мать), снова поймал пуговицу, начал расстегивать – чувствуя, как от него волнами расходится удушливая вонь страха. Наконец, ему удалось. Путаясь в рукавах, Комар натянул мундир на себя. Только бы сработало. Только бы сра… – Человечек? – от звука этого голоса Комар дернулся. Трясущимися руками застегнул воротничок формы. Выпрямился, вытер потные ладони о китель. Выдохнул. Достал из кармана штанов фонарь. Включил. И медленно-медленно повернулся… Он был готов к тому, что увидит, но – все равно вздрогнул. Девочка лет пяти стояла и смотрела на него, не мигая. Белесое щупальце мелькнуло перед самым носом Комара. И исчезло. Снова появилось откуда-то справа… или это уже другое щупальце? Комар не знал. – Человечек, – сказала девочка. Голова ее странно, резко наклонилась вбок, как у неживой. Комар обмер. Почувствовал дурноту, перед глазами все качнулось. «Боже, помоги». Пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Он выпрямился. Щупальце коснулось ткани мундира. Комар стиснул зубы, чтобы не заорать… Щупальце отдернулось, словно обожглось. Зависло в воздухе. – Зеёный, – сказала девочка разочарованно. – Нельзя. Нельзя, нельзя кушать зеёных человечков, папа сказал. Леди не плохая. Леди хорошая. Леди послушная девочка. Девочка повернулась, и вдруг – взлетела, словно выдернутая с силой, за веревочку, кукла фокусника. Фонарь вывалился из ослабевших потных пальцев Комара, упал на землю. Блинк! Кажется, треснуло стекло. В тусклом свете гаснущего фонаря Комар успел увидеть на стене силуэт девочки и вокруг нее – клубок сплетающихся щупалец, словно… Точно! Словно лес непристойных придатков. Корона ужаса. Фонарь погас. Наступила тьма, в которой плыли желтые световые отпечатки. Тишина. В следующий миг Комар уже не мог бы сказать, видел ли он что-то. Или ему только показалось. Но зрелище извивающихся теней на стене впечаталось в его память, словно врезанное ржавым ножом в кровоточащий, дергающийся от страха мозг. Прямо поперек извилин. Это был чистый, как героин в кровь, ужас. Когда шорох удалился, Комар остался стоять. Не мог пошевелиться. Его трясло, бросало то в жар, то в холод. Голова плавала в облаке тьмы и кошмара. Казалось поминутно, что из темноты вынырнет белесое щупальце и схватит его за глотку… Вот-вот. Сейчас это случится… – Жадина-говядина, – сказал Комар вслух. Эхо разлетелось по помещению и затихло вдали. – Пустая шоколадина… Голос был незнакомый, хриплый и надорванный. – …жадина-говядина, соленый огурец… – …по полу валяется, никто его не ест. (поиглаем) (поиглаем) (пожа-ауста!) И тут его вывернуло. Он вытер губы рукавом, выпрямился. Стало легче. – Ну, пиздец, – сказал Комар с чувством.Глава 11 Предатель
Перегон Площадь Восстания – Чернышевская, час X + 2,5 часа Тусклый свет фонаря метался по стенам тоннеля, по черной жиже, хлюпающей под ногами. По ржавым решеткам, оборванным проводам, заросшим грязью и мохом, по спинам идущих впереди людей. Ахмет, законный царь Восстания, пригнулся, чтобы избежать удара головой о заржавленную трубу. Но не избежал. Бум. Ох! Голова загудела. – Эй! – крикнул он. – Поосторожней! – Да по хер, – сказал один из тех, кто его тащил. Левый, решил Ахмет. Надо его запомнить. Всегда полезно запоминать людей, которым собираешься мелко, но страшно отомстить. Если его не убьют раньше, конечно. Ахмет снова вспомнил момент, когда из бокового хода вышел оборванец с оружием… Горечь и ярость. Вот что Ахмет сейчас чувствовал. И еще страх и досаду. Как нелепо оборвался его триумфальный уход с Восстания! Какая мелочь может встать на пути великих планов! Всего лишь тупое ограбление. Ему завязали глаза и повели куда-то, в лабиринт тоннелей. Иногда приходилось вслепую протискиваться в узкие, едва плечи проходили, служебные переходы. От стен шел резкий запах могильной сырости. Иногда щели были такие узкие, что обдирали кожу. Шкуродеры. Ахмет чувствовал, как меняется температура. Становилось все холоднее, словно они спускались в подвал рядом с подземными водами. Ахмет и раньше слышал, что когда-то, миллионы лет назад, здесь было дно океана, но не придавал этому значения. Теперь он понял. Океан всегда был рядом. Всегда на расстоянии нескольких метров. Ледяная, пронизывающая до костей, сырость сочилась из бетонных стен, леденила плечи и ноги. Он чувствовал, как во рту скапливается мерзкая влага. – Быстрее! – пихнули его в спину. Ахмет чуть не упал. – Давай, шевелись! Ахмета протащили еще одним, очень узким коридором. И приложили головой об еще одну трубу. Суки. Твари. Уроды. Мутанты паралитические. Наконец, путешествие закончилось. Его втолкнули в просторное помещение, в нос ударил теплый дух жилого места – еда, карбид и кисловатый запах множества тел. Видимо, это конец пути. Что, царь, набегался?! Ахмет почувствовал бессильную злость. Как глупо заканчивается жизнь. Его посадили на стул, связали руки за спиной. – Пляши, командир, – сказал грубый мужской голос. – Рождество в этом году наступило раньше. Дед Мороз уже принес подарки. – Что? – женщина. От звуков этого голоса у Ахмета по затылку пробежали мурашки. «Илюза». – Сейчас увидишь. Грохот. Тяжелое бросили на бетон. Стрекочущий звук – расстегнули молнию. Кто-то присвистнул. Кто-то очень знакомый. – Это что? Откуда? Ахмет скрипнул зубами. Сумка, которую нес Рустем. Моя сумка. Это, блядь, не ваше! Не трогайте! Характерное шуршание синтетической ткани, шелест фольги. Сумку открыли и теперь разглядывали содержимое. – Вау, – сказал женский голос после паузы. – Просто вау. Целый золотой запас. Откуда? – Вот у этого было. С Ахмета сорвали повязку, безжалостно ободрав правое ухо. Свет ударил в глаза, царь зажмурился. Черт, слезы. Глаза резало, как ножом. Ахмет с трудом проморгался. Перед ним были люди, одетые как гнильщики, может, чуть чище. И без обычной для тех тошнотворной вони. Около раскрытой сумки, спиной к царю, стояла девушка в застиранном армейском камуфляже, с кобурой на поясе. Ахмет моргнул. Это она! – Надо же… какие люди, – протянул Ахмет с издевкой. Девушка замерла. Повернулась. Илюза стала еще красивее… Нет. Ахмет решил, что с того раза, когда он видел ее в последний раз, она похудела и подурнела. Но потом понял, что все равно хочет ее до одури. – Ты? – темные глаза Илюзы широко распахнулись. – Но… – она перевела взгляд на сумку с патронами и медикаментами. Лицо ее дрогнуло. – Теперь понятно, – протянула Илюза со странной интонацией. – Царь Ахмет Второй. Трус и вор, достойный отца. Ограбил свой народ и сбежал. Как это на тебя похоже. – Я, – начал Ахмет. – Я все объясню… – Заткнись! Скрипнула дверь. Появился коренастый, бородатый, в жилетке засаленным мехом наружу, повстанец. Лохматый сплюнул на пол и почесал задницу. Красавчик просто. – Кто-то убил коменданта приморцев, – сказал лохматый Илюзе. – Представляешь? – «Зеленые»? – Сомневаюсь. Может, у кого-то из наших хватило смелости… Вот он, момент истины. – Это я, – сказал Ахмет. Его вдруг охватило предчувствие близкой беды, и, одновременно, триумфа. Сейчас она поймет, эта непокорная, упрямая дурочка… Сейчас она сообразит, насколько он был хорош. Всегда и во всем. Илюза повернулась к царю. Он понял, что всецело – наконец-то! – завладел ее вниманием. – Что ты? – спросила она недоверчиво. – Это я убил коменданта приморцев. – Что-о? Ахмет усмехнулся. – Пустил ему пулю в лоб. Прямо в точку. Она медленно опустила пистолет. Подошла ближе, встала перед стулом. Ахмет увидел изгиб ее бедра, сглотнул. Сейчас он хотел ее мучительно и страшно… Он хотел ее, как хотел всегда. Предельно. Илюза склонила голову на плечо – волна роскошных черных волос, стянутых в узел, мотнулась. Илюза заглянула Ахмету в глаза, помедлила. Он близко увидел ее темно-карие, почти черные глаза. Красивый вырез, кошачий. – Ты?! – Да. Молчание. – Тогда ты не предатель, – медленно произнесла Илюза, разглядывая Ахмета с каким-то новым чувством. Выпрямилась, расстегнула ремешок кобуры. – Нет, не предатель… Ахмет понял, что сейчас случится. Но среагировать не успел… Илюза выхватила пистолет. Черное дуло смотрело в лицо Ахмета. – Что?! – он дернулся, но веревки держали крепко. Стул заскрипел. – Ты хуже, – сказала Илюза. Большим пальцем взвела курок. Щелк. От этого негромкого металлического звука Ахмету стало жутко, как никогда в жизни. Кроме того выхода на поверхность вместе с отцом, конечно. Ахмет вздрогнул. Впрочем… как это вообще можно сравнивать? «Я не хочу умирать. Не хочу. Не хочу». Холод и лед ружейного металла. Ходячая двуногая гигантская смерть. И эта… девчонка. Сучка. «Не хочу». – Слышишь? И Ахмет понял, что сейчас умрет. Благословен тот, в чьей руке… Царь закрыл глаза, приготовился. Он забыл, что там дальше. Коран вылетел из головы, весь, целиком – как пуля. Ни слова не осталось. Закрыл глаза и снова увидел – как тогда в детстве, на поверхности… Тварь из тумана. Громадная двуногая фигура, с головой на уровне четвертого-пятого этажей, идет по улице. Треск и грохот, лопнувшие стекла, раздавленные машины. Если бы маленький Ахмет мог рассказать, о чем он тогда подумал… «Интересно, где у него руки?» Проход между домами наполнился грохотом. Крррак. Бух. Великан раздавил очередную машину. Отец закричал зло и яростно, и потянул маленького Ахмета за собой… И вот они бегут… В следующий миг холодный металл коснулся лба, и Ахмет открыл глаза. Он снова был в каморке, пахнущей сыростью и убийственной свободой. А к его голове приставлен пистолет. – Готовься к смерти, царь, – сказала Илюза.Глава 12 Цирк
Перегон Московские ворота – Электросила, 10 ноября 2033 года Цирк все дальше уходил от фронта на юго-запад города. Здесь, на дальних станциях, войны словно и не было… И все же она была. Совсем рядом. В лицах женщин, в глазах детей. В отсутствии мужчин на станциях… В суровых проверках, которые стали еще суровее. В том, как люди, приходя в цирк, жадно веселились, словно в последний раз. От войны никуда не денешься. Но можно забыть о ней хотя бы на то время, пока идет представление… На Электросилу их долго не пускали. Циркачи с повозками и баулами ждали в тоннеле перед блокпостом. Питон с еще одним циркачом ходили договариваться с местными властями, но что-то долго не склеивалось. Охрана блокпоста вела себя нагло и расслабленно. Питон уходил и возвращался, становясь все мрачнее с каждым разом. Уносил с собой какие-то мешки. Его замедленные гипнотические движения стали стремительнее и резче, словно он вот-вот набросится на кого-нибудь в молниеносном прыжке. И этому кому-то будет точно несдобровать. Но Артем всего этого не знал. Он уже привык к прозвищу «шнурок», «салага» и «оболтус», привык к ежедневным занятиям с Акопычем, привык к метле и швабре, лопате и канатам. Привык делать все и – отдавать каждую свободную минуту занятиям. Неважно, устал Артем или нет – Акопыч, старик, жевавший кашу последними уцелевшими зубами, словно кролик, был неумолим. В минуты тренировок он скорее напоминал не кролика, а тигра в помеси со стаей Павловских собак. Каждое утро, перед занятиями, старик повторял как мантру: – И сказал он: я буду учить вас, а вы будете учиться. И сказал он: а кто попробует уклониться, того буду бить хворостиной и жечь раскаленным железом, пока не вразумится он или пока не умрет. Так сказал некто, кого ты счел достойным наставлять нас. Пока цирковой караван ждал в тоннеле, они с Артемом нашли закуток, затеплили карбидку, расстелили тонкий старый мат и начали репетицию. Акопыч был сухонький, сосредоточенный старик с живым морщинистым лицом и цепкими руками. Именно этим руками он бил по шее Артема, когда замечал, что тот клюет носом… или не прилежен… или хочет заниматься чем-то другим. – Смотри! – говорил Акопыч раздраженно. – Раз ты сейчас не здесь, работу за тебя должен делать кто-то другой. А мы этого в цирке не терпим. Здесь каждый занят своим делом. Но за ним присматривают старшие. – Что еще за старшие? – не понял Артем. Иногда старик начинал говорить загадками. – Молчи, остолоп! Еще раз! Артем выпрямился, натянулся. Затем присел и вытолкнул себя вверх, махом рук запуская тело в сальто назад. Сгруппировался в верхней точке… и не успел. Земля медленно пролетела перед его носом и ударила в колени. Ох! Боль была невыносимая. Слезы выступили, потекли по лицу. Артем понял, что плачет. Плачет, как девчонка! Он заставил себя собраться. Надо прекратить этот потоп. Поднялся на ноги, немея от боли, выпрямился, но слезы продолжали течь. – Я сейчас, – сказал он. Всхлипнул. – Сейчас, подождите… Сейчас. Сейчас. Я… Артем плакал и не мог остановиться. Обида была такой жгучей, что в груди сжималось. Обида. Рана, нанесенная гордости. Единственное, отчего он действительно мог заплакать. Момент его слабости. – Я сейчас… Слезы высохли. Артем упрямо поднялся, хотя колени сразу же запросили пощады. Артем встал, выпрямился. Старик смотрел на него и что-то жевал. Потом кивнул. – Еще раз! – велел Акопыч. – И теперь соберись, внимательнее! Натягивай носок! Натягивай! Еще!! Пошел! «Да тяну я твой чертов носок». Артем, игнорируя боль, натянулся как струна. Потом сделал два шага, махнул ногой и сделал рондад. Приземлился с рондада, вышел в прыжок и сделал заднее сальто. Приземлился почти ровно, вытянулся… Огненная вспышка в голове. Боль прострелила через все тело, но он сдержался, сжал зубы. Терпеть! Артем оглянулся. Вроде уже лучше? Все равно старый хрыч докопается. У-у, достал уже. Иногда Артему казалось, что он теперь даже ходит, дышит и ест неправильно. – Балда, – сказал Акопыч. Хотя прозвучало скорее одобрительно. – Ладно, иди сюда, посмотрим твое колено. Артем дохромал до старика, со стоном сел на пол. Сальто оказалось неудачным, мягко говоря. Не дотянул. Врезался коленями в пол. Тонкий мат смягчил удар, но все равно… Артем обхватил колено руками, закачался, пытаясь унять боль. – Больно? – ласково спросил Акопыч. Артем упрямо замотал головой. Не дождешься, старый садист. Зубы сводило от боли, перед глазами прыгали черные пятна. Он застучал кулаком по стене, чтобы переждать боль. Черт, как болит нога! Он закусил губу. Старик хмыкнул. – Конечно, больно. Мне бы тоже было больно, если бы я так плохо приземлился. Соберись! Артиста делает внимание и сосредоточенность. Это не считая упорства и прилежания. И послушания, конечно. – А больше артиста ничего не делает? – огрызнулся Артем. – Дерзишь, малец? Это хорошо. А теперь послушай… Артем поморщился. Начинается. – Опять о том, чего мне не хватает? Старик покачал головой: – Раньше, до Катастрофы, все только и говорили, что о мотивации. Мол, это такая важная вещь, успешного человека делает только правильная мотивация… Километры книг написали на эту тему. А я говорю: ерунда это все. Чушь. Стены пробивает не хитровыебанная мотивация, а простой железный лом. Понимаешь, мальчик? Ты просто должен бить и бить в одно и то же место – год за годом. И все. И однажды стена рухнет. Все эти километры мотивационных книг можно заменить одной-единственной фразой… – Какой? – спросил Артем сквозь боль. – Успеха достигают не тонкие творческие личности, а упрямые долбоебы. Так что вставай – и бей в стену, мальчик. Старик стоял, широко расставив ноги. Упрямый и злой. – А как же везение? Удача? – Артем уже мог говорить вполне связно. Боль понемногу отпускала. Он растер колено, зашипел от боли. – А… талант? Акопыч посмотрел на него внимательно, седые растрепанные брови нахмурились. – В жопу талант, – резко сказал старик. Артем открыл рот. – А как же… – Единственный талант, что я признаю: это талант не сдаваться. А теперь, нечего прохлаждаться! – Артем подскочил. Старик уже почти кричал: – Встал и пошел. Еще раз! Носок тяни! Носок! Артем сделал, как сказали. Натянул носок. Больно. – Эй вы, репетиторы! – окликнули их. В каморку заглянул Юра Гудинян, фокусник на арене и записной остряк в жизни. Длинное лицо его было серьезным, но в глазах тлела насмешка. – Нас пустили на Электру. Заканчивайте свои мучения.* * *
«Итак, – думал Артем, лежа в темноте палатки и глядя в изогнувшийся от старости полотняный потолок. – Я в цирке. Мечта исполнилась». Почти. У мечты был горьковатый привкус реальности – с болью в мышцах и с хроническим недосыпом. Электросила встретила цирк равнодушно. Шумный и красочный парад-алле, которым обычно открывались представления цирка, пришлось отменить. Это было частью договора с руководством станции, пояснил всезнающий Гудинян. Мол, время военное и все такое. Поэтому на первое представление пришло мало зрителей («лохов», сказал Гудинян и хмыкнул), выручки не было. Питон ходил настолько мрачный, что от него шарахались даже местные менты. Но потихоньку все наладилось. Народ на станции узнал, что цирк приехал, и люди начали собираться. На третьем представлении был уже привычный аншлаг. Циркачи взбодрились. Артему все это было в новинку. За день он умотался так, что недавнее голодное время вспоминалось ему как блаженные каникулы. Работа, работа, работа. Ему уже даже снилось, как он натягивает канаты или тащит реквизит. Никакого отдыха даже во сне. Он лежал, чувствуя, как болят ноги, ноет спина и как дрема медленно накрывает его с головой. Лежал и вспоминал, кто есть кто. Игорь по прозвищу Питон – силач, невозмутимо-равнодушный. Иногда злой. Глава труппы. Но есть еще некий «Директор», который вроде как главнее Питона. До сих пор Артем его ни разу не видел. Лана – крошечная воздушная гимнастка. Злая на язык и бойкая. Артем ее уже немного побаивался. Аскар и Жантас, два близнеца-акробата, работавшие с Ланой. Серьезные и задумчивые. Аскар обычно молчал, а Жантас разговаривал – много, обстоятельно и серьезно. Только так их можно было различить. Братьями они не были. Не были даже родственниками. Но то ли они слишком давно работали вместе, то ли, действительно, случаются в жизни совпадения. Сходство потрясающее. Фокусник Юра Гудинян. На самом деле он русский, а «типа армянскую» фамилию взял из уважения к великим фокусникам прошлого, времен до Катастрофы. Артем пожал плечами. Что Акопян, что Гудини – оба имени для него были пустой звук. Как и Юрий Кио. Кто это вообще такой? Соня, блондинка на пианино. Красотка с «поразительно емким интеллектом», как выразился ехидный Гудинян. Лучше всего ей удавались улыбки и статичные позы. Лахезис, изуродованная гадалка. При мысли о ней в груди тоскливо заныло. «Я здесь только ради тебя». Женщина-загадка. Женщина-мечта. Бородатая Тамара Андреевна – огромная и гулкая, как нефтецистерна. Акопыч называл ее «Томочка», все остальные – по имени-отчеству. Томочка в обычное время вела бухгалтерию труппы, во время выступлений щеголяла в необъятных платьях, танцевала и пела – низким красивым голосом. Если бы не рыжая борода, Томочка считалась бы очень симпатичной. Изюбрь, девушка, вспыхивающая как атомный взрыв, при каждом удобном случае. Или это Артему так везло? Остальные члены труппы относились к ней с уважением и добротой. И слегка покровительственно, словно к любимому и разумному не по годам ребенку. Лилипут и лилипутка. Гоша и Эльвира. Мини-Бонд с лицом, как рельса, и пронзительными голубыми глазами и куколка в розовом. С этими Артем еще не разобрался. Плюс несколько циркачей и служителей, которых он пока запомнил только в лицо. Артем мысленно покачал головой. Ничего, будет время, он все узнает, со всеми разберется. «Я в цирке», – подумал он засыпая. Рядом с ней. И – провалился в сон, как в омут. В последнюю секунду он успел испугаться, что снова окажется в темном океане гигантских угрей, но – повезло. Сон был обычный. Без сновидений. Никаких серебряных глаз.* * *
Свет ударил в лицо. Артем замычал, попытался загородиться рукой. Сердце мучительно сжималось. Да что ж такое?! – Общее собрание, – сказал Акопыч. – Ты что, не слышал? Подъем, лежебока! Посреди маленькой площади, образованной палатками, собралось все население маленького передвижного городка. Циркачи шумели и смеялись, некоторые продолжали репетировать даже здесь, чтобы не тратить время попусту в ожидании начала собрания. Артем вытянул шею, но ничего разглядеть не сумел. Кто там в центре? – Посторонись, – грубо окрикнули его. Парень огляделся – и не сразу понял, кто говорит. – Не туда смотришь, – холодно подсказали снизу. Артем опустил взгляд. Карлик! – Чо вылупился, лох педальный? – давешний лилипут, сидевший на пианино, смотрел на него с вызовом. Ледяные глаза мини-Бонда. Сейчас на нем был не белый костюмчик с бабочкой, а детская одежда – шорты с футболкой, отчего он выглядел как злой капризный ребенок. – Это ты мне? – Тебе, придурок. Уйди с дороги, идиот сопливый. Кровь Артема вскипела. Да что они тут, совсем офигели? Стоял, никого не трогал! – Сам ты… Ему в лицо уставился пистолет. Щелкнул курок. Черное дуло завораживало. Артем осекся. Сглотнул пересохшим горлом. Пистолет выглядел настоящим. Не бутафорским, не цирковым. Боевым. Из его дула отчетливо тянуло пороховой гарью. Артем видел номер лилипута и знал, как тот стреляет. Превосходно стреляет. Даже с закрытыми глазами – в яблочко! – Ты хорошо подумал, шнурок? – лилипут сузил глаза. – Ну? – Я… – А ты сам подумал, что делаешь? – раздался спокойный голос. Артем выдохнул. Над ними навис Акопыч. Взгляд старика был полон великолепного ледяного презрения. Поистине королевского презрения. – Если подумал, стреляй. Я подожду. Лилипут помедлил. – Не лезь не в свое дело, старик, – сказал он. – Тогда, может, объяснишь Питону, зачем тебе на общем собрании заряженный пистолет? Долгая пауза. Артем не мог отвести глаз от черной дыры ствола. Затылок свело, язык онемел. Нужно броситься в сторону, подумал он. Но остался на месте. Сейчас, сейчас… Тело отказывалось повиноваться. – Ладно, пусть живет, – буркнул лилипут. Убрал пистолет за пояс. – Вот и хорошо, – сказал Акопыч. Посторонился, сделал издевательский поклон: – После вас. Лилипут посмотрел зло, но прошел вперед. Даже не обернулся, мелкий засранец. Пауза. – Спасибо, – сказал Артем. От пережитого страха у него внутри все тряслось. Мочевой пузырь пульсировал, точно второе сердце. Артем усилием воли удерживал его под контролем. Помочиться хотелось невероятно. Старик Акопыч покачал головой. – Не за что. Больше не связывайся с Георгием. – Но он же не выстрелил бы, верно? Верно? Старик помолчал. Потом потер седой лохматый затылок. – Не знаю, – сказал он. Артем вскинул голову. – Честно, не знаю. Мы ж циркачи, народ творческий. От нас всего можно ожидать. Положил бы Гоша нас тут обоих… раскланялся и пошел дальше, номер репетировать. – Э… – Шучу, – старик ухмыльнулся. – Мне-то чего бояться? Максимум бы он тебя пристрелил. Одним «шнурком» больше, одним меньше. Ладно, хватит болтать, собрание начинается. Старик отвернулся, посмеиваясь. Артем так и остался стоять с открытым ртом. «Ну и порядочки!» – Рот закрой, птичка влетит, – сказал неизвестно откуда взявшийся Гудинян. – Ты на собрание? – О чем будем говорить? – спросил Артем. – Что? – Гудинян пригладил свои взъерошенные волосы. – Я спрашиваю: о чем говорить будем? – О войне.* * *
– Никакой войны не будет, – Питон говорил негромко и веско. Слова падали в толпу, как медленно летящие огромные камни. – По крайней мере, для вас – никакой. Забудьте об этом. Толпа циркачей загудела, все заговорили разом. – Тихо! – велел Питон. – По одному. Дворкин, коверный клоун, выступил вперед. Круглое лицо покраснело от гнева. Или от выпитого. Артем почувствовал резкий запах сивухи, вонь немытого тела. Про Дворкина говорили, что он страшно пьет. – Я не понимаю, почему мы… Мы что, трусы?! – Что ты имеешь в виду? – Что ты – жалкий трус, – Дворкин сделал шаг и ткнул Питона пальцем в грудь. Силач даже не пошатнулся. – Куда ты собрался бежать, Питончик? Веганцы придут и всех нас перебьют… Несколько мгновений Питон смотрел на клоуна равнодушно. В следующее мгновение силач шевельнулся. Удар. Дворкин отлетел к стене, врезался спиной. Сполз на землю. Глаза его закатились. Артем вздохнул. Движение Питона было столь молниеносным, что трудно сказать, двигался ли он вообще. Но циркач, упавший на пол, подтверждал: двигался и еще как. – Мне не нужны храбрые идиоты, – сказал Питон. Циркачи зашумели, но под неподвижным взглядом силача шум быстро стих. Клоуну помогли подняться. – Очухался? Свободен, – сказал Питон. – Собирай вещи, получи расчет и проваливай. Пьяниц и идиотов я не держу. Можешь идти на свою войну. А у нас есть дела поважнее. Циркачи переглянулись. Зашептались, загудели, но никто не подал голос в защиту товарища. Артем прямо чувствовал, как сгустился страх. Удивительно. Артем облизал губы. Что с ними со всеми? Дворкин стоял, как побитая собака. Жалкий и несчастный. – Я… – начал он, сглотнул. На скуле наливался краснотой след от удара Питона. – Я передумал. – Ты уверен, что хочешь остаться? – уточнил Питон. – Д-да, – клоун выглядел жалко. – Хорошо. Но зарплату за два выступления я с тебя удержу. Ты меня понял? Дворкина перекосило. Но клоун пересилил себя и выдавил: – Д-да. Да, я согласен. Старик Акопыч подошел к Питону. Силач стоял, широко расставив ноги и сложив могучие руки на груди. Наблюдал, как циркачи расходятся. – Зачем ты это сделал? Он ведь прав. Имперцы придут, и всем нам придется несладко, – мрачно сказал Акопыч. Силач покосился на него, хмыкнул. – Не каркай, старик. Питон встал, оглядел собравшихся артистов. Расправил широкие плечи. – Кто еще собрался воевать? Артем вдруг понял, что это не шутки. Да, Дворкин был пьян. Но говорил-то он правильные вещи! Война рядом. Остаться в стороне – не получится. – Я, – сказал он. Шагнул вперед. – Я… я собрался. Мне кажется, что все мы должны… ведь это Веган! Они напали. Вы понимаете… Питон на мгновение обжег его взглядом, затем стал смотреть выше и в сторону. – А не артистов не спрашивали, – отрезал он. Артем закрыл рот. От неожиданности перехватило дыхание. Обида жгла изнутри, словно кислота. Да, пока не артист. И… и что?! – Кто его сюда пустил? – Питон оглядел артистов. – Я спрашиваю? Один из униформистов, здоровый, крупный, с неприятной улыбкой шагнул к Артему. Рука у парня была на перевязи, подвешена на грязном бинте. Крепкая шея, едва не толще головы, левая сторона лица в каких-то пятнах. Парень протянул к Артему здоровую руку – огромную, как шпала. Артем понял, что сейчас ему будет плохо. Но отступать не собирался. Кровь бросилась в лицо, уши запылали. Артем шагнул навстречу толстому… В следующее мгновение между ними встал старик. – Я помогу найти выход, – сказал толстый. Кожа его, розовая, блестела от пота и сала. – Стой, где стоишь, – старик Акопыч выпрямился. Толстый посмотрел ему в глаза и остался стоять. В глазах униформиста мелькнул страх. Старик повернул голову к Артему. – Иди, парень, – сказал старик. – После поговорим. Артем сглотнул. Нашел взглядом Лахезис. Может, хоть она вмешается, скажет Питону? Гадалка сидела на коврике, курила, глядя в сторону. Дым над ее головой сворачивался в синеватые клубы. Артем высморкался, стараясь не выглядеть торопливым. Вышел независимой походкой, сунув руки в карманы… Но в груди жгло огнем. Чтобы избавиться от поганого ощущения, Артем отправился бродить по лагерю. «Не хочу я ваших тайн. И вашей войны». Артем подошел к клетке. И отшатнулся в первый момент. В прозрачном аквариуме из мутного поцарапанного оргстекла, лежал желтый змей. Застывший и спящий. По крайней мере, так Артему показалось сначала. В следующее мгновение треугольная голова сдвинулась. Вторая голова, что поменьше, была какой-то неправильной формы, словно кривой треугольник. Она тоже поднялась – но медленно и словно нехотя. Артем сглотнул. Питон уставился на него двумя парами равнодушных глаз. Зашипел. Раздвоенный язычок выскочил из одной пасти, исчез. Потом из другой. Выскочил, исчез… Ш-ш-ш-ш. Интересно. Артем снова вспомнил, как силач выгнал его с собрания, точно мальчишку, поморщился. – Ты мне, приятель, гораздо симпатичнее Питона, – поделился Артем. – Хоть ты и урод, конечно. Змей равнодушно зашипел. – Обиделся, да? – женский голос. Артем обернулся – рядом стояла Лана, дерзкая акробатка. Видимо, она вышла вслед за ним. Тоненькая фигурка акробатки была как у тринадцатилетней девчонки – хрупкая и голенастая. Грудь маленькая, недоразвитая. Но почему-то это было красиво. Лицо Ланы не отличалось особой правильностью, но было живым и с характером. Только глаза вблизи оказались по-настоящему хороши – глубокие, словно без дна, дымчатые. «Глаза цвета привидений», говорил на Венеции один чудак. От таких глаз трудно оторвать взгляд. «Обиделся?» Артем пошевелил ногой. Проклятое колено. Сегодня болело меньше, но все равно… – Нет, – буркнул он. – Не обижайся. Это же Питон. Это нормально. – Нормально? Правда, что ли?! – почему-то Артем завелся. – Нормально?! – Да, а что? Ты не знал? – акробатка смотрела невинно. – Он всегда так поступает с новичками. Пока ты не стал артистом, он на тебя и не взглянет. И шпынять будет при случае. В цирке ты знаешь, какое социальное неравенство? Ого-го! Касты, как когда-то в Индии. Даже круче. Так что ты еще легко отделался. Можешь поверить. Акробатка послала ему воздушный поцелуй и упорхнула. Артем повернулся к желтому питону. – Ну, вот и все, – сказал он.* * *
Артем услышал, как за брезентовой стеной чей-то голос читал нараспев:у меня красивые скулы
и маленький мокрый нос
когда мне чешут за ухом
мне кажется, это всерьез
бывают дрянные люди
но ты у меня другой
я так люблю твои руки
когда они пахнут едой
мне все равно зачем я
и кем я могла бы стать
я кошка
а ты меня просто гладь[2]
* * *
– У парня талант, – сказал Акопыч. – Я тебе говорю. Хватит его шпынять. Питон покачал головой. Медленно и бесстрастно. Взял в руки металлический прут, в задумчивости согнул, затем разогнул. Повертел и бросил в угол. Дзинь! – Не знаю, – произнес он, наконец. – Пока не замечаю в нем ничего особенного. – Тогда ты слепой, – Старик был единственным из циркачей, кому позволялись такие выходки. – Почему ты его взял, кстати? – Неважно. У тебя были и лучшие кандидаты, верно? – Были, – кивнул Акопыч. – Но этот парнишка… Представляешь, он улетел с сальто. Ударился. Очень сильно. Я наорал на него как обычно, думал, не встанет. А он взял и встал. Ему было больно и страшно. Но он полез наверх и сделал сальто еще раз. И еще. И делал, пока у него не получилось. Питон помолчал. – Упрямый. – Артист, – поправил старик. – Возможно. Акопыч вздохнул. – Ладно. Пусть будет «возможно». А как же война? Питон медленно повернулся – всем телом. Акопыч отступил на шаг, заморгал. – Не говори со мной о войне, – негромко произнес силач. – Ты меня понял, старик? – Чего ж не понять… Ты зачем Дворкина хотел выгнать? Питон равнодушно пожал плечами. – Он мне никогда не нравился. – Угу, угу, понятно. Только что Директор бы на это сказал? Нельзя принимать такие решения без Директора. Пауза. Питон снова покачал головой. – А это уж не твоя забота. – Не моя, так не моя, – согласился Акопыч. – Но на твоем месте я бы все-таки был поосторожнее.Глава 13 Встреча
Перегон Лиговский проспект – Достоевская, строительный тупик, час X + 4 В этом служебном коридоре, никто, кажется, не бывал уже лет сто – видимо, со времен Катастрофы. Тем лучше. Луч фонаря прыгал по обшарпанным стенам, по провалам в полу. Герда заглянула в один провал и отшатнулась, голова закружилась. Дна там не было. Словно дыра к центру Земли. Таджик поддержал ее, покачал головой. – Смотрите под ноги, – предупредила Герда. – Под нами метров сто пустоты. Убер, шедший впереди, остановился. Хмыкнул. – Что там? – Герда подошла ближе. Надпись на стене гласила:ИВАН ЖИВ!– Нет, не понимаю я людей, – сказал Убер. Он прошел по коридору дальше, поднял фонарь.
ИВАН МЕРТВ –возвещала следующая надпись. – Вот теперь понимаю, – Убер почесал затылок. – Но оптимистичные долбоебы нравятся мне больше. Возле третьей надписи скинхед простоял дольше всего. Герда пригляделась.
Я ВАС НАЙДУ И НАХРЕН ВСЕХ ПОУБИВАЮИ подпись: ИВАН – Вот это по-нашему, – Убер даже крякнул от изумления. Присвистнул. Видимо, скинхед уже не знал, как еще выразить овладевшие им чувства, потому что подошел к стене и саданул кулаком. Два раза. Бум, бум. Задумчиво осмотрел кровавые ссадины на костяшках. – На месте этих чуваков я бы загодя начал ссаться в постель по ночам. А то, когда придет Иван, могут и не успеть. Герда помедлила. Странный он, этот тип. – Кто такой Иван? Убер почесал затылок. Размял руки. Отвечать он, видимо, не собирался. – Убер… – Привал. Ждите здесь, – сказал скинхед. – Я на разведку. «Какую еще разведку? Что он еще придумал?!» – Герда заволновалась. Ох уж эти взрослые мальчишки. – Там же… – начала Герда. – Знаю, – сказал Убер. – Поиграем с веганцами в прятки. И ухмыльнулся.
* * *
…Убер мягко обхватил солдата сзади за шею, другой ладонью зажал рот. Схваченный, веганец замычал… Мышцы жилистых рук на мгновение страшно напряглись, так, что выступили вены. Щелк. Негромкий, но жутковатый звук. Веганец обмяк. Убер мягко утянул его в темноту. Напарник веганца вышел, озираясь. – Егор, ты куда делся? Тишина. – Егор, ты заколебал уже. В прятки мы тут играем, что ли? – веганец шагнул вперед. И раскрыл рот, увидев, кого судьба вынесла ему навстречу. Глаза веганца округлились… Убер со всего размаху врезал ему лбом в переносицу. Хруст. Веганца снесло. – Обознатушки, перепрятушки, – пробормотал Убер. Вытер со лба след крови. Потер лоб. Покачал головой, разминая шею, поморщился. Затем подхватил обмякшее тело веганца за руки, волоком потащил за угол. – Черт, да сколько вас тут, – пробормотал он. – Рука бойцов колоть устала… Бросил тело на предыдущего часового – видимо, того самого Егора, что плохо играл в прятки. – И ядрам пролетать мешала… – Убер опустился на колени, расстегнул пуговицы мундира на веганце, грубовато, но быстро стащил с того зеленый китель. – Гора кровавых тел… Выпрямился, попытался примерить китель на себя… – Твою ж, – мундир оказался узковат. Убер с трудом застегнул пуговицы. Повел плечами, выпрямился… Треск. Убер замер, попытался заглянуть за спину. Ну, ясно. Убер вздохнул. Мундир треснул по всей спине. Какие-то мелкие пошли веганцы, узкоплечие. Один из солдат, тот, которого он раздел, застонал, но пока не очнулся. – Богатыри, не вы… – Убер повернулся к веганцам. Прицелился и аккуратно рубанул ребром ладони. Стон оборвался. – Лермонтов, «Бородино». В следующий раз я прочитаю вам из Шекспира. Но там, блин, кровищи… Убер замолчал, насторожился. Потом мягко, бесшумно – как сгусток ртути – перетек к выходу из каморки. Кажется, он услышал что-то… Вот опять! Шорох. Звяканье. Убер прищурился. Бесшумно приблизился к краю эстакады, заглянул вниз. Там медленно и осторожно двигался человек в зеленой форме. Черт, еще один веганец! Убер вздохнул. Секунду помедлил и мягким кошачьим движением прыгнул на человека сверху. В последний момент тот почуял опасность и успел вывернуться… Почти. Они покатились по земле, вскочили на ноги. Завязалась схватка. Некоторое время в темноте были слышны только хриплое дыхание и неясные возгласы, звуки борьбы. Шорох бетонной крошки. Потом все закончилось. Наступила тишина… – Ну, и что мы тут делаем? – поинтересовался Убер. Человек, притиснутый его весом к холодному бетону, заскрипел зубами. Убер легонько нажал на его локоть. Человек застонал, дернулся. Ткнулся лицом в бетон. – Проклятые зеленые! – заявил он. Голос эхом разлетелся по руддвору, над брошенными вагонетками, сгнившим забором. Скинхед озадаченно молчал, потом присвистнул. – Эй, ты кто? – спросил наконец Убер. – Если слезешь с меня, скажу. Убер почесал лоб. – А если не слезу? Тогда что? – Тогда не скажу. – У-у, ты какой. Принципиальный. Ладно, слез. Они выпрямились, встали напротив друг друга. Парень в веганской форме осторожно разогнул помятую скинхедом руку, пошевелил пальцами. Поморщился. Убер оглядел его с ног до головы. Оценивающе. Хмыкнул. – Ты кто такой? – спросил скинхед, прищурившись. Парень набычился. – Человек. Убер почесал затылок. – Ты, случайно, не программист? – спросил он. – Чего-о? – Шучу. Ладно, по-другому: ты веганец? – Пошел ты на хер. Убер хмыкнул. – Пароль верный, проходите. Ясно. Значит, не веганец. Жрать хочешь? Человек в веганской форме замер. – Чего?* * *
Убер и компания устроились в служебном закутке. Герда и Таджик с интересом разглядывали нового друга. Человек в зеленой веганской форме – парень лет двадцати, маленького роста, светловолосый, крепкий, рассматривал новых друзей исподлобья и щурился. Глаза у него были – как у человека, что видел слишком многое. Выгоревшие. Уставшие. Такие бывают у диггеров, чудом выживших на поверхности. Убер вытянул руки, потянулся, зевнул, словно огромный кот. Хрустнули суставы, скинхед зарычал от удовольствия. – Так как, говоришь, тебя по имени? – спросил наконец. – Федор меня, – парень вытер рукавом нос, поморщился. – Федор Комаров. Но все зовут Комар. Компаньоны переглянулись. – А где теперь эти все? – спросила Герда. Человек, назвавшийся Комаром, вяло пожал плечами. – Скорее всего – мертвы. – А! – Убер от неожиданности замер, почесал лоб. – Ясно. А форму ты откуда взял? Комар вспомнил жуткий смрад логова и передернулся. – Места надо знать. – У, блин. Еще один человек-загадка. Эй, Таджик! Мы тут твоего брата нашли. – Брата? – не понял Комар. – Какого еще брата? – Как какого? Потерянного во младенчестве! Вы что сидите, как не родные? Ну-ка срочно покажите друг другу ягодицы с фамильной родинкой! Таджик молча улыбнулся. Комар ошалело затряс головой. Словно хотел вытряхнуть слова Убера из ушей, как воду. – Что, не сладко? – спросила Герда. – Привыкай. Он все время так разговаривает.* * *
Компания молча выслушала рассказ Комара о погибшей заставе. Герда изменилась в лице, когда он описывал девочку с кровавыми глазами. Комар рассказывал дальше. Тварь, пещера с трупами, веганская форма, бегство. Таджик и Убер переглянулись. Закончив, Комар замолчал. Герда поднялась и направилась к своей сумке. – Надо ссадины обработать, – она остановилась, замерла. Медицинская сумка осталась в тоннеле. Герда обшарила карманы и протянула Комару чудом уцелевший пластырь. Владимирец поднял брови, но, увидев выражение лица девушки, пластырь взял. Озадаченно повертел в руках. – Ладно, – сказал Убер. Выпрямился, зевнул. – Давайте пожрем, что ли? – Э… так у нас же нечего? – удивилась Герда. – А я у веганцев стрельнул. Им все равно, а нам нужнее. Здоровое питание, все дела. Налетай, народ! Убер вытащил вещмешок, развязал завязки. В мешке оказались одинаковые брикеты, завернутые в пленку. Коричнево-зеленые, плотные, как пластилин. Шесть штук. Герда протянула руку, поскребла брусок ногтем и понюхала. Пахли они довольно приятно, словно свежий мох. И чуть-чуть пряностей. Комар с сомнением оглядел свою порцию зеленой массы. Ковырнул пальцем, внимательно осмотрел ноготь. – А мы это… – он поднял взгляд на скинхеда. – Мутантами не станем с этой жратвы? – Конечно, станем, – уверенно заявил Убер. – Только ты жуй тщательней. Плохо разжуешь, станешь коровой… Комар дернулся. «Мертвая корова, мертвая корова». Пам-пам. – С тобой все в порядке, парень? Ты что-то побледнел. – А если… хорошо? – с трудом собрался с мыслями Комар. – Что хорошо? – Разжевать. Кем будешь? – Козлобыком. Когда с веганским ужином было покончено, Герда посмотрела на скинхеда. – Что будем делать? – Наш единственный путь, – Убер поднял палец, многозначительно замолчал. Герда поежилась. Ей вдруг стало не по себе. Он, что, серьезно собирается?.. – Ты хочешь сказать… – начала она. – Умница! Верно, надо идти через город. Поверху, – скинхед оскалил зубы, словно перспектива прогуляться по мертвому и опасному Питеру его только радовала. – По-другому нас тут скоро прикончат. – Но… радиация… звери… – Вот это и есть наша небольшая загвоздка. Нам нужны три… – Убер посмотрел на Таджика, тяжело вздохнул. – Таджик, тебе брать? Таджик невозмутимо пожал плечами. – Ладно, уговорил, языкастый! Четыре химзы. Четыре противогаза. Какая-то обувь мне, – он пошевелил босыми пальцами ног. На левой ступне алела ссадина. – Скотч, вода и запас пожрать. Алкоголь для вывода радионуклидов. И, главное, много-много автоматического оружия с бесконечным количеством патронов. Это в идеале, – сообщил Убер. – Я ничего не забыл? Ах, да. Хорошо бы счетчик Гейгера, тепловизор и военную карту города. А еще собственное казино с блэк-джеком и шлюхами. Герда и Комар переглянулись. – А если без идеала? – сказала Герда. – Тогда четыре химзы, четыре противогаза, много-много… – Ладно-ладно, я поняла, – Герда выставила перед собой ладони. – Но у нас же ничего нет! – Я работаю над этим, – пообещал Убер туманно. Воцарилась тишина. Даже стало слышно, как сквозняк трепещет в лохмотьях пыли на вентиляционной решетке. Убер думал. – Я знаю, где это можно взять, – сказал Комар. Убер посмотрел на него, вздохнул. – Знаешь, брат Комар, ты – страшный человек. Иногда ты меня просто пугаешь. Ладно, рассказывай…Глава 14 Любовь и смерть
Перегон Площадь Восстания – Чернышевская, день X+1 Ахмет, наконец, узнал место. Заброшенное служебное помещение, что служило им базой во время войны с приморцами. С людьми Генерала Мемова. Отсюда повстанцы уходили в партизанские вылазки. Сюда тот трусливый говнюк привел приморца, Ивана. Именно здесь Илюза в первый раз приставила Ахмету пистолет к виску… Сегодня – второй. «В третий раз я ее убью» – пообещал он себе. – Что теперь? – тупо спросил Ахмет. Илюза подняла пистолет к плечу, направила ствол в потолок. – Ты меня спрашиваешь? Появился здоровенный детина, один из тех, что окружили их в тоннеле. Ахмет смутно помнил, что видел его раньше. На Восстании? Вполне возможно. Когда Илюза взбунтовалась, вслед за ней со станции исчезло несколько человек. Все, недовольные тем, что он договорился с приморцами. Они назвали себя «Сопротивлением», как те придурки из «Звездных войн». Здоровяк что-то сказал Илюзе, она кивнула. Потом повернулась к Ахмету: – Все это добро украдено у народа Восстания и Маяка. Это тебе даром не пройдет. – Ну, так верни его народу, – сказал он небрежно. Несколько мгновений Илюза смотрела ему в глаза, словно не могла понять, шутит он или нет. – Вернуть? Он кивнул. – Пусть подавятся. Мне ничего не нужно. Я сам все могу взять. – Ты? – она окинула его взглядом. Усмехнулась с презрением. Ахмет вздрогнул. Он вдруг отчетливо понял, что совершенно не знал ее. Илюза, его девушка, превратилась в незнакомку – жестокую, властную и непредсказуемую. И… эта ее презрительная ухмылка задела его. Сука, сука, сука. Но раздражение лучше унять. Смирить свою натуру. Если хочешь выжить, нужно приспосабливаться. – Что ты со мной сделаешь? – прозвучало жалко. Словно он, царь Ахмет Второй, повелитель Восстания, признал ее власть. Ахмет почувствовал, как в лицо бросилась кровь, стало жарко. Она фыркнула. Настоящий полевой командир, лидер. – Сначала расскажи, как все было. И Ахмет заговорил. Он рассказал обо всем, даже о том, о чем говорить не собирался. Но молчание – это плотина, если давление воды прорвет ее, то вытечет все, до капли, ничего не останется. Илюза слушала, уперев руку в крутое бедро. Ахмет снова представил, как она обвивает его длинными сильными ногами – как тогда! Хорошее было время. Они вместе сражались против приморцев, оккупировавших Восстание. Вместе устраивали вылазки, рейды, засады. Илюза была его девушкой. Его музой и вдохновением. Его гаремной рабыней. Его наложницей и его ночной повелительницей. Ахмет чуть не застонал, вспомнив, как брал ее здесь, на полу. Как она кричала… Сука, сука, сука. Красивая и лживая сука. Тогда он повелевал. Тогда он нутром чувствовал пульсацию черной, жирной, как нефть, отцовской тени вокруг себя. Когда он принял предложение генерала Мемова, все изменилось. Он снова стал царем Восстания, а Илюза ушла. Не сразу, сука выждала несколько дней, чтобы усыпить его подозрения. Она его обманула. Увела с собой несколько его людей. Она наплевала на его чувства. На него. Ахмет почувствовал гнев. Благословен тот, в чьей руке власть… А в чьей руке власть сейчас?! С тех пор они не виделись. До сегодняшнего дня. – Они нашли труп коменданта, – сказала Илюза, – и твой. Теперь ты официально мертв, царь Ахмет. Она усмехнулась. Встряхнула черной гривой волос. Словно ее это все забавляло. – Что со мной будет? – спросил Ахмет. – Ничего. Тебя больше нет, Ахмет. Ты сам уничтожил прежнего царя Восстания. Теперь царь мертв. Мерцающий отблеск черной, как нефть, власти промелькнул перед глазами Ахмета и – исчез. Теперь власть была в руках ее, этой красивой сучки Илюзы. Словно вокруг стройной фигуры расплывалось жирное нефтяное пятно, окутывало все… Как он вообще мог ее любить?! – Я могу воскреснуть, – сказал Ахмет. Илюза усмехнулась. – Сомневаюсь. Вот это, – она показала на сумку, полную патронов и таблеток, – тебе помешает. Я найму самых лучших убийц. И они найдут тебя даже под землей. Беги, Ахмет! Беги! Беги, лживый царь без царства. Потому что теперь у тебя действительно ничего не осталось. …кто способен на всякую вещь. – Развяжи его, – приказала Илюза. Лохматый повстанец с сомнением посмотрел на девушку. Она кивнула – жестко, как мужчина: – Развяжи. Лохматый вздрогнул и послушался. Веревки ослабли. Ахмет мучительно потянулся, разминая руки. Иголочки бегали по пальцам, невыносимые, мучительные – восстанавливалось кровообращение. Илюза что-то вполголоса приказала Лохматому, тот заулыбался. Кивнул и вышел из комнаты. Ахмету стало не по себе. Это точно не предвещало ничего хорошего. – Зачем ты так? – спросил Ахмет. – Что я тебе… – он осекся. Не хватало еще унижаться перед этой дурой. Царь выпрямился. Ему снова показалось, что в душном воздухе колеблются жирные черные тени. – Плевать я хотел на тебя и на твои угрозы, – сказал он и вдруг понял, что вокруг – пустыня. Власти больше нет. Это была всего-навсего иллюзия. Мир рушился вокруг него, рассыпался в пепел – словно после атомного взрыва. «Никому ты, царь Восстания, больше не нужен и не страшен». Ахмет до боли сжал кулаки. «Ты поплатишься за это, сучка… Ты поплатишься». – Сколько у меня времени? – спросил он ровным голосом. Держи себя в руках, царь. – Немного. Пара часов форы. – А самой убить меня слабо́?! – ярость все-таки овладела им. – Давай! Ну! Ты всегда этого хотела! Илюза пожала плечами. – Зачем? Это скучно. То, что нас не убивает, делает нас сильнее… Посмотрим, сможешь ли ты стать сильнее того, что собирается тебя убить. Я послала за Близнецами. Ахмет вздрогнул. Так вот куда пошел Лохматый. Она все-таки не шутила. Это правда. Ахмету представилось, что земля уходит у него из-под ног, уносится с огромной скоростью в космическое пространство. Остается только пустота, и холод, и маленький человечек по имени Ахмет, болтающийся в огромном межзвездном пространстве, беззвучно кричащий и плачущий. А потом не остается ничего. Скорость убегания, так это называется. «Близнецы. Она действительно наняла Близнецов?!» – Тогда… – он сглотнул. В глотке пересохло окончательно. В животе образовался кусок льда, и углом давил в брюшные мышцы изнутри. – Я бы хотел воспользоваться своим временем. Своей форой. Илюза убрала пистолет в кобуру. – Мудрое решение, любовничек. Да уж. Без сарказма она, конечно, не могла обойтись. Даже в такой момент.Глава 15 Коверный
Станция Электросила, 12 ноября 2033 года – Репетируешь? – окликнули его. Артем поймал мячик и обернулся. Там, у прохода между кабельных катушек, стояла гостья. Пухлощекая худенькая девушка со странным именем Изюбрь. Было в этом имени что-то красивое, тонкое, изящное и – совершенно неприспособленное к жизни. И неважно, что на самом деле Изюбрь – это олень. Оленей он все равно видел только в книжке. Артем улыбнулся. – Ага. Как твои дела? Она помедлила. Румянец горел на щеках девушки яркими, неестественно красными пятнами. Робость и смущение в одном лице. Артем еще не разобрался, какое место занимает девушка в иерархии цирка, но явно – не последнее. Но почему-то с ней он чувствовал себя свободнее, чем с другими циркачами. Возможно, потому что в этих встречах один на один смущаться приходилось не ему? – Х-хорошо, – вот и сейчас она замялась и уставилась в пол. – Мои дела… отлично. Не очень похоже, если честно. – Здорово, – сказал Артем. И снова подбросил мячик. «Влюбилась она в меня, что ли? Еще не хватало».* * *
Сегодня Лахезис он не увидел. Ее место за столом пустовало. Артем придвинул поближе тарелку с кашей, взял ложку. Почти чистая, это хорошо. – А где гадалка? – спросил он у соседа. Как у человека с неопределенным пока статусом, место у Артема было с низшим персоналом. С рабочими сцены. – Болеет она, – сказал старший униформист. Покосился на Артема: – А ты с какой целью интересуешься? Артем уткнулся в тарелку. Он знал, что на такой вопрос нельзя отвечать. Ловушка. И так люди косятся, когда он задает вопросы. Впрочем, он всегда задает вопросы. После ужина его поставили в очередной раз убирать территорию. Артем, подметая, бродил по лагерю. Пока – шаг за шагом, вроде бы случайно, – не оказался рядом с палаткой с нарисованными птицами. Ее палатка. Лахезис. Артем мгновение раздумывал. Постучать, нет? Аккуратно прислонил метлу к стене палатки. Затем откинул клапан и нырнул внутрь. Темнота. – Есть кто? Когда зрение адаптировалось, он увидел гадалку. Лахезис сидела в глубине, полулежа, а в руке держала… бутылку. Мгновением позже гадалка увидела Артема. Глаза ее расширились. Бутылка мгновенно спряталась в широких складках ее разноцветных одежд. Но Артем все равно знал, что бутылка где-то там. Где-то рядом. Он потянул носом воздух. В палатке пахло благовониями и мятным успокаивающим снадобьем. И – алкоголем. Проклятым ядовитым алкоголем. Вот она, болезнь гадалки. Артем знал несколько людей с таким заболеванием – и большинство из них кончили плохо. Глаза Лахезис блеснули в полутьме. – Тебя не учили стучаться? – А вас – не пить из горла? Пауза. Артем слышал дыхание Лахезис. – Это будет наш секрет, хорошо? – голос ее стал мягче, с мяукающими вкрадчивыми нотками. Артема это задело, как фальшивая нота. Словно то, что она пытается его задобрить, делало ее… меньше, что ли. Не такой сильной. Не такой отчаянной. Он покачал головой. – Нет? – Лахезис подняла брови. Лицо гадалки без грима выглядело старше. – Однако… и это мой новый рыцарь? Он молча протянул руку. Гадалка хмыкнула. – Красивый жест, – голос ее был полон сарказма. – Неужели ты думаешь, я тебе отдам? Артем ждал. – Упрямый, да? – Упрямый, – сказал он. – Милый мальчик, – сказала Лахезис насмешливо. – Тебе так хочется всех спасать. Понимаю. Но меня спасать не надо. Поверь, я знаю, о чем говорю. Артем сжал зубы. Он чувствовал, что выглядит глупо – с этой своей настойчиво протянутой рукой и своим наивным «отдай», но отступить не мог. Вернее, не хотел. – Мне лучше знать, – голос был хриплый, непривычный. Лахезис помедлила. Потом насмешливо хмыкнула. – Ладно, уболтал. Если я отдам тебе бутылку, ты никому не расскажешь? – Никому. – Хорошо. Бутылка оказалась у него в руках. Стекло было еще теплым – от ее ладоней. Гадалка провела рукой по изуродованной половине лица – словно хотела рассмотреть ее кончиками пальцев. Вздрогнула. Помахала в воздухе длинными кистями. Ногти были выкрашены в черный цвет. – Раньше я выступала в розовом трико с коричнево-розовыми ромбами, – сказала Лахезис. – Силач Максим поднимал меня на ладони, как пушинку. У меня были стройные и сильные ноги, они служили мне хорошо. По-настоящему. Хоть я этого и не ценила тогда. Это было так давно, – она помолчала. – Наш цирк был прекрасен. Намного лучше, чем сейчас. – Я видел… Я помню. Лахезис покачала головой. Щеки впалые, лицо заострившееся, под глазами – круги. Ведьма, подумал Артем неизвестно почему. Красивая и желанная ведьма. Ей можно только поклоняться, как богине. – То, что ты видел – это старый цирк, – сказала Лахезис. – Его уже нет. То, что вокруг тебя – цирк новый. Им руководит Питон. «Значит, Питон и есть таинственный Директор. Я подозревал». Но почему – новый? – Подожди. Но это же… я видел этот цирк раньше! – Артем не понимал. Гадалка покачала головой, повторила с нажимом: – Это новый цирк. Прежнего подземного цирка больше нет, мальчик. Все закончилось на станции Парнас. Артем молчал. – Это было как страшный сон. И помню я только обрывки, как вспоминаешь после пробуждения осколки сна. Фокусник Антон, или, как он себя называл «Исключительный Антонелли», мертв, съеден Пожирателем. Силач Максим, мой партнер по номеру, тоже мертв, – гадалка засмеялась грубым смехом без тени веселья. – Выжила Лера, девочка на шаре. Она же Элеонора фон Вайскайце, как ей нравилось себя называть. Глупая-глупая девчонка… Романтичная девочка выжила и стала Лахезис, циничной гадалкой в коричневом тюрбане, с длинной трубкой в желтых прокуренных пальцах. Тебе нравится моя трубка? А мои бордовые губы? А мое изуродованное лицо? Что ты молчишь?! Я же вижу, тебе нравится. Темные глаза гадалки смотрели на Артема в упор. – Ну, что молчишь, мальчик? Ты все еще хочешь меня любить?! Он повернулся и вышел. – Мальчик! – услышал он за спиной – Мальчик, вернись! Артем! Пожалуйста! Он остановился. – Иди сюда. Поцелуй меня, мальчик. Он замер. – Не заставляй меня говорить «пожалуйста». Или ты боишься? Он решительно повернулся и пошел к ней. Остановился рядом. Руки словно чужие, не знаешь, куда их деть. Гадалка смотрела на него. В ее взгляде была странная смесь издевки и мольбы. – Пожалуйста, – сказала она. Поцелуй. Ее губы пахли дешевой водкой, табаком, вишней и – чем-то невыносимо женским. Артему показалось, что голова его оторвалась и летит вверх. Так воздушный пузырек уносится в глубокой воде. И голова его выскочила на поверхность, и прыгает по волнам, словно поплавок… Цветные сполохи. Сладость. Наслаждение. – Питон нас убьет. Сначала меня, потом тебя… – пробормотала она. – Пусть, пусть. Сладость. Горечь. Вспышки в глазах. Пощечина. Звонкая, как выстрел. Артем отшатнулся, щека горела огнем. Дикая его натура вспыхнула пламенем, кровь вскипела. Он сжал кулаки. Вскочил на ноги, отступил на шаг. – За что? – сказал он. Лахезис засмеялась. От ее смеха по коже пошли мурашки. – Глупый-глупый мальчик. Но такой красивый. Такой милый. Мальчик?! Артем усилием воли заставил себя сдержаться. И тут он понял, что она чудовищно, безобразно пьяна. – Ты думаешь, я пьяна, мальчик? – она прочитала это в его глазах. – О, да. Я пьяна. Но еще я искренна. Знаешь, мальчик, как мне здесь душно?! О, ты не знаешь! Ты ничего не знаешь. Питон… Это он меня душит. Он такой, прекрасный, сильный, заботливый, все сделает, все проблемы решит. Он такой – мечта. Душная слепая мечта каждой женщины. Знаешь, сколько раз я решала бежать от него? Сотни раз. Но ничего не получилось. Наверное, мне просто не хватает смелости. Она смотрела на него темными глазами, полными страха и тоски. – Потому что он найдет меня и убьет. Я знаю. В нем это есть. Он тоже в своем роде Пожиратель, наш Питон. Вроде того, что схватил меня на Парнасе. Только объятия его ласковей и – крепче. И он никогда не отпускает свою добычу. Можешь поверить. Ты в этом еще убедишься, мой мальчик. Убедишься. А теперь иди. И забудь меня. Слышишь? Артем вышел из палатки гадалки, остановился. Теперь он хотел пойти и умереть. Как угодно, лишь бы сдохнуть. Лишь бы она пожалела, что так обошлась с ним. Лишь бы… Он все еще ощущал, как горят губы от поцелуя. И ее запах… он был вокруг него, впитался в одежду, в волосы, в кожу. Артем покраснел. Что, если сейчас каждый поймет, что он целовался с гадалкой? А что, если это поймет Питон? «Он тоже в своем роде пожиратель», вспомнились слова Лахезис. Плевать я хотел, подумал Артем упрямо. Плевать я на него хотел. На все его угрозы. Поцелуй жег губы, словно напалм. Прожигал насквозь. Как пьяный, натыкаясь на вещи и людей, он добрел до стены и уткнулся в нее лбом, чтобы остудить жар. «Он убьет нас. Сначала тебя, потом меня». Слова Лахезис. Нужно бежать отсюда. Но согласится ли гадалка? И как это вообще провернуть? И эта пощечина… Артем сжал зубы до скрипа. – Черт! Черт! Черт! – он ударил кулаком в стену. Бетон глухо отозвался. Он поднял голову и вздрогнул, увидев, что маленькая акробатка наблюдает за ним. Значит, она все видела? И все слышала?! Уши словно раскаленные. Того и гляди, зашипят. – Значит, ты здесь из-за нее? – Не твое дело, – буркнул он. Отвернулся. Лана помедлила. – Ты ее любишь? – спросила наконец. Артем не ответил. – Значит, любишь, – миниатюрная акробатка насмешливо вздохнула. – Мужчины, когда любят, всегда об этом молчат.* * *
– Я сегодня буду выступать, – сказала Изюбрь. – Ты… придешь посмотреть? Артем почесал затылок. Отставил в сторону метлу, с которой уже свыкся, как с родной, и – оглушительно чихнул. Раз, другой. – Извини, – сказал он. И тут же чихнул еще раз. На глазах выступили слезы. Проклятая пыль! – Будь здоров. – Ага, спасибо. Я постараюсь, – он помедлил. – Но я, наверное, буду помогать рабочим. – А-а. Изюбрь замолчала, словно забыла, что еще хотела сказать. Артем почувствовал себя виноватым. Он отставил метлу и шагнул к девушке. – Извини. Я… ну, я действительно постараюсь, хорошо? Они вдруг замерли – когда поняли, что оказались слишком близко друг к другу. – Ты… не бери в голову… – сказала Изюбрь и умолкла. Неловкое молчание. Напряжение. И тут в их компании появилась третья. Лана, воздушная гимнастка. Наглая и независимая. Вся в блестках. Бесцеремонно вошла в палатку и сложила руки на груди. С ехидной усмешкой оглядела обоих. Артем почувствовал легкий привкус досады. Отступил от Изюбря. – Слышала, ты опять с Питоном спорил? – акробатка была в голубом обтягивающем трико, тонкая ткань облегала ее тонкую фигурку. Очень плотно. Слишком плотно. Артем увидел ее соски и отвел глаза. Красиво. Завораживающе. Стыдно, черт. Взгляд все норовил вернуться… Артем дернул головой. Потом кивнул. – Да, поспорил. – Смелый ты. Прозвучало скорее как «ну, ты и идиот». Артем моргнул от неожиданности. Открыл рот, но сказать было нечего. Идиот, конечно. Кто сомневался. – Он меня выгонит? – спросил Артем. Акробатка пожала худенькими плечами. Игриво улыбнулась Артему и подмигнула. Изюбрь вдруг вспыхнула, как ядерный взрыв. Миг – и она убежала. Акробатка посмотрела ей вслед и снова повернулась к парню. – Не обижай ее. Артем в первый момент не понял, что она имеет в виду. – Что? Какое мне до нее дело?! – Не знаю, может, никакого. А руку под подол ей запустил, я сама видела. Что?! Артем задохнулся от возмущения. Акробатка Лана показала ему язык. Язык был нежно-розовый, как у ребенка. Выскочила из палатки вслед за Изюбрем. – Врешь! – крикнул он вслед в бешенстве. Но было уже поздно, акробатки и след простыл. Только колыхнулся клапан палатки. «Запустил руку? Под подол?» Артем все никак не мог прийти в себя. Что это было? Такое обвинение? Гнусная клевета. Или… Артем помотал головой. Да нет, ерунда. Может, это ревность? Ха-ха. Два раза. Очень смешно.* * *
После дневной репетиции – обед. Артем никак не мог наесться. Он выхлебал варево, закусил галетой. Захрустел, наслаждаясь, запил сладковатым теплым чаем. Эти дни он уставал так, что, казалось, кусок не полезет в горло… Но это иллюзия. Стоило впихнуть в себя первую ложку, голод просыпался. Артем ел, ел и ел, сколько давали. До крошки. И все равно выходил из-за стола полуголодным. Растущий организм, сказал старик Акопыч. К чему его готовят, Артем до сих пор не понимал. Кто он будет? Жонглер? Но зачем тогда занятия на пианино? Музыкант? Но зачем тогда гимнастика, растяжки, стойки на руках и прочая акробатика? Зачем уроки актерского мастерства, когда ему нужно было лаять, рычать, мяукать, изображать закипающий чайник, сонную рыбу или как Голодный Солдат уныло бродит по опустевшему дому, гоняясь за диггером? Что все это значит? Кто он? Артисты в ответ на вопросы только ухмылялись и посмеивались. Они явно что-то знали, но рассказывать не спешили. Наконец, он всех утомил своим напором. Артема стали чураться. Даже Изюбрь вспыхивала и удирала. Пряталась в женской палатке, чтобы только не встречаться. Хотя, может, у нее были другие причины избегать встреч. Артем не знал. – Война же! Вы чего? – услышал он разговор. За соседним, «артистическим» столом Гудинян беседовал с Питоном. Остальные артисты прислушивались. – Веганцы взяли Восстание и Маяк, Владимирку и Достой, сейчас идут на Сенную. Пушку, говорят, уже почти сдали. – Это не наше дело, – негромко сказал Питон. – Все поняли? – Но… – Гудинян растерялся. Питон встал и ушел. Артисты смотрели ему вслед. Акопыч убрал трубку в карман и кивком головы показал Артему – пошли репетировать. Артем вздохнул. Чертов старикан. Даже если вокруг начнется Четвертая мировая, Всемирный Потоп или что там еще обещано из кар небесных, Акопыч все равно погонит молодняк на тренировку. Гвозди бы делать из этих людей. – Меньше вздыхай, больше работай, – посоветовал старик. – Я работаю. Старик задумчиво выбил трубку о ладонь. Артем никогда не видел, чтобы Акопыч курил, но в зубах у старика трубка оказывалась регулярно. Мундштук весь искусан. – Вздыхаешь ты точно много. Надо тебя чем-то срочно занять, а то совсем воздыхательным станешь.* * *
«Чертов старик! Подкинул работу». Опять уборка. Прутья белой пластиковой метлы изгибались в разные стороны, словно брови Акопыча. Монотонные движения убаюкивали почище колыбельной. Артем мел. Зевал и мел. Черная палатка. Артем остановился, опустил метлу… Интересно. Палатка находилась в пустом пространстве, словно окруженная невидимыми стенами. Циркачи, уж на что бесцеремонные люди, обходили ее стороной. На глазах Артема парень со сломанной ногой сделал крюк, чтобы обогнуть палатку – хотя напрямик было короче. Артем почесал затылок. Что в ней такого страшного? Может, в ней животное, вроде двухголового питона? – А что там? – спросил он у старого униформиста. Униформист покачал головой. В его глазах Артем с удивлением увидел почти ужас. – Не ходи туда, парень. – Э… Почему? – Шнурок ты еще. Подрастешь, поймешь. Но для тебя же лучше, если будешь держаться подальше, – униформист помедлил. – Особенно ночью. – Но… – Не задавай вопросов. Ясно? – Ясно. Но что это за палатка? Униформист помедлил. Потом наклонился к Артему и произнес едва слышно: – Палатка директора. – Что? Какого еще дире… Циркачи обернулись. Тягостное молчание. – Некогда мне тут с тобой, – сказал униформист. Лицо пошло багровыми пятнами. – Все, работай. Развелось лентяев. «Директор?» Артем начал мести, но таинственная черная палатка не выходила у него из головы. Существует ли он вообще? Этот директор цирка?* * *
После возвращения Акопыч подозвал его к себе. – Сегодня представление, – сказал старик. – Будь готов. Может, даже будешь помогать не только за сценой… Что еще? – Изюбрь. Она звала меня посмотреть. Да на что там смотреть? – Артем почесал затылок. – Она ж… ну, неловкая. Акопыч с интересом оглядел своего воспитанника с ног до головы. Потом хмыкнул: – Дурак ты, парень. Неловкая. – Почему сразу дурак? – Верно, она неловкая. И оступается. И ломает иногда что-то. Вообще, не девушка, а ходячий катаклизм. Но она чудо. Увидишь, поймешь. – Но… – Увидишь, я сказал. Вечернее представление. Уже привычный аншлаг. Силач Питон, он же Игорь, тягал тяжести. Поднимал и выносил на плечах тяжеленное пианино (уже знакомое Артему), на котором возлежала в откровенных позах блондинка Соня. Потом девушка вызывала из толпы зрителей нескольких женщин и мужчин – ставились два стула, Питон ложился на землю, напрягался как струна. Его поднимали и укладывали сверху – Артем видел, как лысый затылок силача ложился на один стул, а лодыжки в зашнурованных ботинках – на другой. Питон превращался в живой мост. На него вставали люди. Один, другой, третий. Итого семеро. Питон держал. Невероятный человек. Даже Лахезис, несмотря на слабость, снова работала. Раскладывала карты, предсказывала будущее, гадала на крови. Она обернулась, когда Артем проходил рядом, покачала головой «мне некогда». Он видел, как заострилось ее и без того худое лицо. Кожа пожелтела, на лбу выступила испарина. Блеск темных глаз стал попросту пугающим. И еще более завораживающим, решил Артем. Близился финал представления. Лана, как водится, сорвала аплодисменты. После воздушных акробатов и танцев бородатой женщины наступил черед фокусника. Гудинян выступил с привычным блеском. Затем распорядитель объявил последний номер. Какой же? Артем вытянул шею. – Великолепная Изюбрь! – объявил церемониймейстер. – Встречайте! Встречайте! Вздох разочарования. Зрители явно ожидали чего-то другого. Артем озадаченно поморгал. Что все это значит? Разве в финале не должен быть ударный номер? Маленькая пухлощекая Изюбрь вышла в центр арены, смущаясь, в руках у нее был небольшой черный футляр. Огляделась. Пауза. Зрители озадаченно переглядывались. Что все это значит? Изюбрь вздохнула. Открыла футляр. Внутри лежала флейта. Девушка достала флейту, оглядела ее, затем поднесла к губам. Опять пауза. Артем вытянул шею. Изюбрь заиграла простенькую мелодию, иногда сбиваясь. Румянец смущения все сильнее пламенел на ее щеках. Чистые, пронзительные ноты взлетали под свод станции, замирали в гулкой пустоте метро. Затем Изюбрь убрала флейту от губ и заговорила. Голос у нее был слегка мальчишеский, звонкий. И когда она заговорила, зрители вдруг затихли. И начали слушать.у меня красивые скулы
и маленький мокрый нос
когда мне чешут за ухом
мне кажется, это всерьез
бывают дрянные люди
но ты у меня другой
я так люблю твои руки
когда они пахнут едой
мне все равно зачем я
и кем я могла бы стать
я кошка
а ты меня просто гладь
я знаю все твои песни
ты тоже знаешь мою
давай ты гладишь мне спину
а я для тебя пою
или ты гладишь мне ногу
а я выгибаю хвост
когда ты торгуешься с Богом
я зеваю до слез
жалуешься понемножку
просишь чего-то дать
я кошка
что я могу понять?
ты веришь что Бог это типа
такой мужик с бородой
или другой, который
благостный и молодой
но я знаю только Бога
который един и прост
он в каждом моем когте
и в каждой из ваших звезд
он там где скрежет зубовный
и там где скрежета нет
он там где кончаются рельсы
и начинается свет
и хочется выгнуть спину
ластиться и рычать
я кошка
я не могу молчать
я люблю чтобы сухо
и петь никого не боясь
я не люблю когда эхо
стук и пепел и грязь
но вся эта пыль земная
вся эта пена дней
все что нас убивает
и делает нас сильней
все что мы получили
или хотим отнять
все что мы полюбили
чтобы больней терять
все что ты упускаешь
подбивая итог
знаешь
все это тоже Бог
я не умею плакать,
а хочется иногда
хочется быть собакой,
лаять на поезда
быть человеком, наверное, проще
чем хоть кем-нибудь стать
впрочем
я кошка
откуда мне это знать?[3]
Глава 16-1 Собачья жизнь, собачья смерть
Станция Сенная, день X + 1 Андрей Терентьев, больше известный в метро как Тертый, глава торгового узла Садовая-Сенная, протер глаза. Кофейку бы сейчас. Литра два-три сразу. Сил вообще нет. Лесин зевнул. Этот не стесняется, ага. Приперся и хлещет чаек. – А где Ким? Тертый помолчал. Все тебе скажи. – Товарищ Ким работает, – объяснять этому хлыщу, почему его эксперт по разведке отсутствует в такой ответственный момент, Тертый не стал. Зачем? – Это хорошо, что работает. – Лесин выпрямился. – Ладно, проехали. Итак, что мы имеем на данный момент… – Узел Владимирская-Достоевская полностью контролируется Веганом в настоящее время. Увы, но это жестокая правда. Приморцы не смогли удержать этот важнейший стратегический узел, несмотря на большой контингент солдат. Военная база, созданная ими на Достоевской, захвачена противником. Все ресурсы базы достались веганцам. – Но… как это вышло?! – Моя разведка предполагает, что имел место удар в спину. – Твоя личная? – Да, моя личная. Лицо Лесина дрогнуло, но задавать вопросы он не стал. Это правильно. Свои источники Тертый сдавать не собирался. – Вывод один, – произнес он медленно. – Кто-то помог веганцам внутри станции. Лесин вскинул голову. Лицо заострилось. – Предатель? – Да, – сказал Тертый. – И боюсь, что это был не один человек, а целая группа «любителей природы». Помнишь ту мутную историю с Тигром… тьфу, с Барсом! – Инженером? – Диггером, – поправил Тертый. – Его обвинили в работе на Веган. Плюс попытка военного переворота, все такое… Станционные власти приговорили его к расстрелу. Только благодаря нашему вмешательству… точнее, вмешательству Совета Большого Метро приговор был отменен. Но, прежде чем мы смогли допросить Барса, он ушел. Говорят, добровольно. Вместе с ним ушли несколько человек. Ты в это веришь? Поверишь, что кто-то уйдет на поверхность добровольно? И не на пять минут, а навсегда? Лесин медленно покачал головой. – Вот и я тоже, – сказал Тертый. – Странно все это. Очень странно. Увы, дальнейшая судьба изгнанников нам не известна. Мы пытались разобраться в происходящем. И почти преуспели… когда началось наступление «зеленых». Пройти по путевому тоннелю до Пушкинской имперцы не могут – Провал, сам знаешь. Но есть другой путь – через перегонный тоннель – Веган упорно пытается выбить войска Большого Метро оттуда и добраться до станции. Пушкинскую несколько раз штурмовали и с поверхности. К счастью, пока эти попытки не увенчались успехом. Но Пушкинской требуется подкрепление. – Всем требуется, – сказал Лесин. – Им важнее. – Думаешь? Тертый вздохнул. – Уверен.Окрестности станции Достоевская, день X + 1 – Люди, – сказал Комар сдавленным голосом. «Чертова пыль!». – Чело… веки. Я щас… чихну. – Не вздумай, – Герда занервничала. – Услышат. – Да… знаю… я, – в глазах несчастного Комара выступили слезы. Он ухватил себя за нос пальцами. Затем дернул за ухо, так, что голова опасно мотнулась. Снова начал тереть нос. – Я не багу… я сейчас… Убер мгновенно оказался рядом, двумя пальцами сжал Комару переносицу. Подержал так. Комар, надувшийся было для чиха, благополучно сдулся. – Ууух. – Теперь все? – спросил скинхед. – Да, – сказал Комар. Счастливо улыбнулся. – Теперь точно все. Спасибо! И – оглушительно чихнул. Эхо пошло гулять по тоннелям. – Твою ж… – Убер опустил жилистые руки. – Теперь я даже не могу сказать «будь здоров», потому что через пять минут нас всех убьют. Так что… Чтоб ты сдох, дорогой друг! Расти большой. Действительно, почти сразу зазвучали шаги. Кто-то шел сюда, не скрываясь, словно хозяин. Комар огляделся. Почему-то сейчас ему совсем перехотелось чихать. Но деваться отсюда было некуда. Тупик. Убер метался, отыскивая оружие. Нашелся только все тот же ржавый железный прут. А у веганцев точно будет огнестрел. Шаги приближались. Теперь компаньоны слышали даже тяжелое дыхание человека. Убер знаками показал Комару – стань с той стороны. Сам он изготовился к драке. Дверь скрипнула. Убер взмахнул прутом. Человек отшатнулся, закрываясь руками. Убер в последний момент остановил удар… Перед ними был полный человек в жилетке, густо усыпанной различными карманами, словно новогодняя елка – игрушками. На веганца он походил мало. Впрочем, кто их, веганцев, знает. Если это травоед, то Комар впервые видел веганца без зеленой формы и въевшегося в кровь высокомерия. У человека была густая черная борода, спутанная, словно моток колючей проволоки. В бороде вились седые пряди. – Вот это номер, – Убер присвистнул. Оглядел бородатого с ног до головы, хмыкнул. Опустил прут. Человек подергал себя за бороду. – Ты?! Вы?! – он выглядел потрясенным. – Вы – живы? – Сам такой. Некоторое время Убер и Человек-карман продолжали изучать друг друга, словно не могли до конца поверить в то, что видят. Герда и Комар наблюдали за ними с недоумением. Таджик внимательно изучал свои грязные ногти, потом зевнул. – Профессор, какими судьбами? – Убер, наконец, улыбнулся. Бородатый тоже улыбнулся в ответ. – Где Иван? – вопросы прозвучали одновременно. Пауза. Человек-карман, названный «профессором», растерянно заморгал. – А… вы разве не с ним? Убер даже шагнул вперед: – Проф, вы что, серьезно? Комар переводил взгляд с одного на другого. О каком Иване вообще идет речь? Впрочем, Герда с Таджиком выглядели настолько же понимающими. Профессор покачал головой. – Я не видел его с момента, как он вернулся с ЛАЭС. Я… я думал, вы мертвы… Иван сказал, что вы встретились с тем чудовищем… – профессора передернуло. – И все. Я знаю, у нас были с вами разногласия… Серьезно, я очень рад, что вы живы, молодой человек. Убер усмехнулся. – Жив, жив. Что случилось с Иваном дальше? Профессор помолчал. – Ээ… Он отправился домой. На Ваську. «На Василеостровскую, – понял Комар. Иван, Васька… Тут до него дошло. – Так это тот Иван?! Про которого все метро… Черт». – А дальше? – потребовал Убер. – Он меня на свадьбу звал. – На свадьбу? – протянул Водяник. – Мда, была свадьба, да. Говорят, сын Мемова женился. На невесте Ивана. Скинхед поднял брови. – Чего?! Какой еще сын Мемова? Профессор пожал плечами. – Не знаю, это слухи. Потом – тоже только слухи. Я бы не хотел… – Проф! Водяник вздохнул. – Ладно, ладно. Говорят, Иван явился на свадьбу и убил жениха… – В смысле? – Мемова он убил! – не выдержал Комар. – Ты чего? Об этом же все метро… – Это слухи, – сказал профессор строго. Повернулся к Комару: – Просто слухи. Стыдно, молодой человек! Комар открыл рот, подумал и закрыл. – Да уж, – сказал Убер. Потрогал пальцами шрам над бровью. – Ванядзе на мелочи не разменивается. Черт. Черт. Черт. Убивать, так главу половины метро. Ну, Ваня. Ну, брат. Кого он следующего кокнет? Императора Вегана?! Профессор развел руками, вид у него был виноватый, словно это он ответственен за такое безобразное Иваново поведение. – Боюсь, что больше никого, – сказал Водяник. – Иван пропал. Скорее всего, наш общий друг мертв. По слухам, приморцы его казнили… Мне жаль. Молчание. Где-то вдали капает вода. Кап, кап, кап. – Ясно, Проф, – сказал Убер. Вздохнул, прислонился к стене, сполз на пол. Тут только Комар понял, насколько скинхед устал. Лицо словно помятый лист бумаги. – Спасибо, что рассказали, – он потер лоб. – Значит, так. План такой. Сейчас быстренько находим снаряжение, добираемся по поверхности до наших, а потом мне надо на Ваську. Комар с Гердой переглянулись. – Зачем? – не понял профессор. – Что вы там… – Иван пригласил меня на свадьбу, верно? – Да, но… никакой свадьбы… Убер выпрямился. Расправил плечи. – Понимаете, в чем дело, Проф, – глаза его были ярко-голубые и страшные. – Свадьбу-то отменить можно, а вот мое приглашение хуй аннулируешь.
* * *
Скинхед насмешливо разглядывал профессора. Тот поежился. – Итак, Проф. Момент истины. Что вы здесь забыли? – У меня задание, – признался Водяник. – Только вы никому, пожалуйста… Брови Убера вздернулись. – Какое у вас может быть здесь задание, Проф? Совершить самоубийство в кратчайшие сроки? Не то, чтобы я был против, но… – он почесал шрам. – Но как-то все равно – совесть гложет. Веганцев много, а вы один такой. – Какой? – заинтересовался польщенный профессор. – Уникальный. Я думал, такие как вы, все перемерли во время атомной войны. Ан нет! Хомо наукус долбоебикус никакая радиация не возьмет. Профессор надулся. Убер помахал рукой: – Ладно, Проф, не обижайтесь. Я же любя. Комар, познакомься, это – знаменитый профессор Водяник, он же Проф. Проф, это – Комар. – О… очень приятно, – сказал Комар. – Мне тоже, молодой человек, мне тоже, – Водяник внимательно посмотрел на владимирца сквозь толстые очки. – А вы какой комар – малярийный или из рода кусак? – Тупоносый, – сказал Убер насмешливо. – Но – заебет.* * *
Заброшенная Достоевская встретила компанию мертвой, пугающей тишиной. Когда приморцы решили организовать здесь военную базу, то завезли палатки, припасы, оружие, генератор и прожекторы. Мертвая Достоевская ожила. Но и тогда местные отказывались сюда ходить – наотрез. Это все-таки была Достоевская, станция, на которой исчезали люди – иногда прямо средь бела дня. Комар поежился. Может, уже тогда здесь охотилась тварь вроде Леди? Комар вздохнул, повернулся к компании. Ему вдруг стало зябко, словно от недосыпа. – Что, мы сюда шли? – спросила Герда. – Ты уверен? – Сюда, – сказал Комар. – Сейчас выйдем к станции. За время, что станция Достоевская была заброшена, на подходах к ней скопилось немало хлама. Пустые консервные банки, пластиковые бутылки, цветные наклейки и полиэтиленовые пакеты. Свалка. Жить здесь никто не рисковал, боялись. Даже бывали редко. Но мусор оставляли регулярно. – Человек героически засрет все, что угодно, – сказал Убер. – Да. Надо только дать ему время. Откройся на земле дыра в ад, туда сразу бы начали скидывать говно в промышленных масштабах. Дьявол бы еще пожалел, что связался с человечеством. Они выбрались из служебного тоннеля прямо у выхода на платформу. Прошли по рельсам, прислушиваясь и оглядываясь. Никого. Вокруг стояла тягучая, мертвая тишина. Далекое «кап-кап» разносилось эхом. Неужели на Достоевской никого? – Не знаю, как сказать, – скинхед почесал затылок. – Но мне тут не нра… Мелькнул огонек, словно блеснул в почти кромешной тьме полированный металл. Звякнул камешек под чьим-то каблуком. «Кажется, нас здесь ждали, – подумал Комар отрешенно. Засада! – Эх, дал я маху». – Убер, сзади! – крикнула Герда. Убер мгновенно среагировал, но – не успел. Скинхед развернулся и – тут же получил удар в челюсть. Бум! Голова скинхеда дернулась, зубы лязгнули. Но его это только раззадорило. Убер сплюнул кровь, весело оскалился. Улыбка была окрашена розовым. – Ну, вот теперь повеселимся. Ты знаешь, с кем связался, урод?! В следующий момент он ударил нападавшего головой в лицо. Засада, подумал Комар в отчаянии. Как же мы так глупо… В следующий момент ему стало не до раздумий. Это не веганцы. Точно не веганцы. Бандиты были кто в чем – разодеты, словно тропические птицы из детской книжки. Цветные вещи вперемежку, кое-где и женские. Сборище озверевших попугаев. – Беги, – велел Убер Герде, не поворачиваясь. – Таджик, забери ее. Азиат кивнул. В темных глазах его ничего не отражалось. Скинхеда сбили с ног. Сердце у Герды оборвалось, она кинулась к нему. И наткнулась на железную ладонь Таджика. Нет, тот покачал головой, оттеснил ее назад. – Герда, беги, дура, беги! – заорал Убер. Комар подскочил, влепил одному из бандитов в глаз, – быстро и точно, словно ужалил, – и прикрыл скинхеда собой. Через мгновение владимирца оттеснили назад, но этого времени Уберу хватило. – Беги! Девушка сорвалась с места, подталкиваемая Таджиком. Один из бандитов бросился наперерез – Герда легко увернулась, побежала дальше, а Таджик снес незадачливого ловца плечом. Тот по инерции пробежал несколько шагов, запнулся и полетел вниз с края платформы. Громкий мат возвестил об удачном приземлении. Герда и Таджик исчезли в тоннеле. Убер вскочил на ноги. Пнул в колено первого молодчика, а когда тот рухнул на землю, добавил коленом в лицо. Бандит отлетел, потерял сознание. Кровь из носа заливала лицо, капала на светлый мрамор. Выстрел. Взвизгнула пуля, пошла рикошетом от каменных стен. Убер пригнулся, снова встал прямо. На него бросились сразу несколько человек. – Комар, ко мне! Они встали – спина к спине. Толпа набежала… откатилась… Весь в крови, но в ногах стойкий, Убер выпрямился и оказался один на один с огромным бандитом. Тот с интересом рассматривал скинхеда из-под густых бровей. – Ты что за хер с бугра? – поинтересовался Убер. Громила был на полголовы его выше и заметно тяжелее. Но скинхеда это не смутило: – Ты знаешь, с кем связался?! Ты со скинами связался! Громила улыбнулся.* * *
…Все было кончено. Их взяли. Избитых, в крови и в грязи, их связали и бросили у вала, сложенного из мешков с песком. Кажется, это все, что осталось от военной базы приморцев. Бандитов было человек двенадцать, во главе – какой-то жутковатый однорукий тип. Бандиты зализывали раны, полученные в схватке с компанией. Громила, нокаутировавший Убера, куда-то исчез. Скинхед успел прийти в себя. Он сидел и разглядывал тех, кто их пленил. Один из бандитов, толстый, с сальной светлой шевелюрой, охранял пленников. – Эй, друг! У тебя ботинки какой размер? – спросил Убер. Пошевелил связанными руками. – Сорок вто… – толстый бандит осекся, посмотрел подозрительно. – Тебе зачем? – Чтобы не тратить время на примерку. Пока с одного трупа ботинки снимешь, пока с другого… – Ну, ты охуевший, – восхитился толстый. – Правда, он охуевший? – обратился он к другому бандиту, худому. Тот отмахнулся. Половина лица у того заплыла от удара Комара. – Это мое второе имя, – сказал Убер. – Сразу после «восхитительный» и «прекрасный». Кстати, можешь поцеловать меня в задницу. Только не причмокивай. Не люблю я этого идолопоклонства. Толстый подошел и врезал Уберу кулаком. Голова скинхеда мотнулась. Убер засмеялся. Голубые глаза горели безумием, из уголка губ стекала струйка крови. – Давай, девочка, сделай мне приятно. Толстый замахнулся еще раз – но, заглянув в глаза Убера, бить не стал. Помедлил. Отошел, что-то бормоча. – Куда ты? Я уже скучаю! – завопил Убер вдогонку. Толстый только передернул плечами и ушел к костру. Там в закопченном котелке, поставленном на карбидку, уже что-то варилось. По подземелью пополз дразнящий мясной дух. Комар сглотнул. Веганские брикеты утоляли голод, и только. Никакого от них удовольствия. И вообще, наесться можно только мясом. Двое бандитов притащили Водяника и бросили рядом с Комаром – словно мешок с тряпьем. Проф застонал, не открывая глаз. На виске у него была кровь. – Комар! – позвал Убер. – Ты живой? – Ага. – Герда? – спросил Убер вполголоса. Комар облизнул губы. От удара нижняя треснула, кровь была соленой. – Она… с тем, молчаливым. – Таджик, – сказал Убер довольно. – Таджик – нормальный парень. Я, конечно, в чем-то расист. Я это признаю. Но – справедливый. Комар хотел ответить. Но тут толстый бандит вернулся с битой… В последний момент Убер отдернул голову, Комар – нет. В глазах вспыхнуло так, словно взорвались атомные фугасы.* * *
Комар очнулся, в ушах звенело. Затылок сводило от боли. Убера и Комара посадили спина к спине, руки связали сзади. Профессора Водяника связали отдельно. Таджика с Гердой не было. Похоже, бандиты их не нашли. «Хорошо», – подумал Комар. Поднял взгляд – и невольно вздрогнул. Перед ними был тот здоровенный тип со шрамом, что вырубил Убера. Громила с Нижнего Тагила, блин. Он оглядел пленников – скучающим равнодушным взглядом. – Я – Варлак, – сообщил громила. Варлак, здоровенный, поперек себя шире и очень-очень опасный. Это почти физическое ощущение исходящей от него опасности. И как он двигается! Переливается, как сгусток ртути. Сам здоровенный, тяжелый, а двигается легко и бесшумно, словно балерина. Даже Убер, похоже, впечатлился. – «Порхай как бабочка, жаль, как пчела». Мохаммед Али, гениальный боксер, – сказал он. – Порхай как бабочка, мда. – Убер потянулся. Веревки мешали. Кивнул в сторону Варлака. – Похоже, эту бабочку черта с два сачком накроешь. Тяжеловес-балерина, блин. – Почему Варлак? – крикнул он громиле. Профессор зашипел, молчи, молчи. Но Убер только раздраженно мотнул головой. Громила совершенно не удивился и не разозлился. Взгляд его темных глаз был спокоен и равнодушен. – Так звали мою собаку. Кавказец. – Здоровый крокодил, наверное. – Здоровый, – кивнул Варлак. – Его съели. – Кто? – Да двое. Утверждали, что собачий жир помогает от туберкулеза. Убер помолчал. – И как? – спросил он после паузы. – Помогает? Варлак пожал плечами. Равнодушно. – Видимо. Умерли они точно не от чахотки. В словах громилы прозвучала такая вымораживающая душу уверенность, что Комар поежился.* * *
– Как тебя зовут? Комар исподлобья наблюдал за Варлаком. – Федор Комаров. Называют: Комар. Варлак посмотрел на Комара и сел перед ним, сложив ноги по-восточному. Кивнул, словно старому приятелю. Комар озадаченно кивнул в ответ. – Ты мне нравишься, Федор, – сказал Варлак. – Ты напоминаешь мне мою собаку. Комар внутренне сжался. Сейчас Убер засмеется и – конец. На удивление Убер сказал негромко и серьезно: – Понимаю тебя, брат. Есть в этом парнишке что-то очень надежное. Варлак подумал (Комар затаил дыхание) и кивнул. Комар выдохнул. Потом вдруг сообразил, о чем они говорят. Обсуждают его, словно щенка. – Э! Вы вообще обо мне говорите! – Это да, – согласился Варлак задумчиво. Отвечал он скинхеду. – Только он молодой еще. Необученный. – Но потенциал есть. Варлак кивнул. – Что верно, то верно. – Я это сразу заметил, – заявил скинхед. – Породу не скроешь. – Я вам не собака! – возмутился Комар. Но его никто не слушал. – Воспитывать надо, – Варлак тяжело вздохнул. – Не воспитаешь сразу, потом наплачешься. – Дык, а я про что? Комар вдруг понял, что ненавидит Убера всеми силами души. Вот сукин бритоголовый сын. К ненависти примешивалось нечто вроде восхищения. Кажется, Убер нашел подход к «балерине-тяжеловесу». – Воспитанная собака – лицо хозяина, – сказал Варлак. – Невоспитанная – тоже лицо. – Вот-вот. Хотя вскоре Комара начали мучить сомнения: действительно ли Убер притворяется? С этим товарищем никогда не знаешь, чего ожидать. Вот сейчас отдаст на воспитание Варлаку… Так и до ошейника недалеко. И собачьей миски. Комар покрутил головой. Ерунда. Многое в Убере было неправильным, странным и жестким… Но одно можно было знать точно – этот не предаст. Ага, ага. «Такая корова нужна самому». Будет драться за тебя до последнего. Комар зевнул. Несмотря на все происходящее, веки словно свинцом налиты. Комар опять вспомнил, как приближалась к нему в темноте Леди… Девочка поднимает голову и смотрит прямо в глаза ему, последнему защитнику Владимирской… и глаза ее красные, как кровь… Красные. Красные. КРАСНЫЕ. – Комар! Очнись! – пихнул его локтем в спину Убер. Блин. Комар дернулся, возвращаясь в реальность. Помотал головой, зажмурился, открыл глаза, прогоняя кошмар. Тьфу, привидится же… Он огляделся. Профессор все еще спал, иногда дергая во сне ногой и причмокивая губами. Забавно, что даже спящим Водяник выглядел так, словно читал очередную лекцию. Глубокомысленно – и немного смешно. Руки у профессора были связаны за спиной. Бедолага. «Где сейчас Герда и Таджик? – подумал Комар невольно. – Надеюсь, с ними все хорошо». Оказывается, он уже начал привыкать к их невероятной компании, в которой скинхед и азиат оказались в одной связке, а неприступная женщина-врач Герда и бывший солдат-владимирец, чудом переживший смерть в логове твари, спали рядом. – Емкости тебе не хватает, вот что, – сказал Убер. Варлак медленно поднял на скинхеда взгляд. – О чем ты? – Емкость души, – сказал Убер. – Душа – это как железный бидон. Что нальешь туда, то и будет. Но самое страшное в другом. Даже если ты всю жизнь лил туда одну чистую отфильтрованную воду… одна-единственная ложка грязи испортит все. Брось в чистую воду кусок карбида – и попробуй ее выпить. Молчание. Варлак задумчиво склонил голову на левое плечо. Как большая собака. – В этом что-то есть, – сказал он. – Только у меня вместо воды – сплошной карбид. Плеснешь воды – разорвет на хуй. Может, поэтому я избегаю любых хороших поступков?* * *
– После Саддама Великого началась в метро совершеннейшая дичь, – рассуждал Варлак неторопливо. – Демократия. Свобода. Это сейчас все более-менее устаканилось, а тогда нельзя было женщину одну отпустить и уж тем более ребенка. Изнасилуют точно, а то и еще что страшнее сотворят. Люди друг другу волки, это я тебе говорю, Федор. А знаешь, почему? Комар поморгал. – Нет. – В аду все можно, – сказал Варлак убежденно. – Никуда уже ты не попадешь больше, не надейся. Дальше падать некуда. Здесь, в метро все закончится. Все котлы и вилы – все здесь. И все круги ада здесь – на выбор. Поэтому я такой. В аду нужно быть чумазым, как черти. Кто чуть побелее – тот и жертва. Понял? Думаешь, я тебе вру? Себя, думаешь, оправдываю? Нет мне прощения. Это я давно знаю. Но и ада на меня другого нет. Так что я побуду чертом еще немного, а ты как хочешь. – Ну, вы же… люди. – Черт я. Ты уж извини, Комар, но другого выбора у меня нет. Профессор Водяник, не просыпаясь, начал мучительно кашлять. Словно внутри у него что-то рвалось. Комар посмотрел на Варлака. – Убьешь нас? – Да нет, зачем? – Варлак покачал головой. – Они тебя убьют, не я, – он мотнул головой в сторону стоянки бандитов, откуда неслись пьяные выкрики и громкий смех. – Только сначала пытать будут. Я не знаю, почему так. Понимаешь, Федор, мне это не нужно. Вот этим только дай сигаретой прижечь, яйца отрезать или еще как… Мне – не надо. Никакого удовольствия. А им хочется. Я никогда не понимал. – Может, ты просто хороший человек? Варлак покачал головой. С сожалением. – Нет, Федор. Даже не надейся. Я бы хотел, чтобы так было. Тогда я бы дал тебе сейчас нож, чтобы ты перерезал веревку. А сам бы взял пистолет и перестрелял бы их всех. Всех этих ублюдков. Я это могу. Ты сильный, Федор, я вижу, но со мной тебе не справиться. А им – тем более. Комар даже подался вперед: – Так сделай это. Дай мне нож! – Нет. Понимаешь, мне все равно. Вот я сижу, говорю с тобой, а у меня внутри пусто. Совсем пусто. У меня внутри словно метро и все пустое, вымороженное. До самого дна. Комар помолчал. – Тогда дай мне нож, чтобы я хотя бы попытался… умереть человеком. – Не выйдет, Федор. Опять тупик. Думай, велел себе Комар. Ну! – Слушай, брат, – сказал Убер из-за спины Комара. – А как ты относишься к азартным играм? Варлак улыбнулся. Ну же! Комар затаил дыхание, боясь спугнуть удачу. Если Варлак пожелает спорить с Убером, это наш шанс… – Никак.* * *
– Эй, ты! – пинок, грубый голос. – Дезертир! Вставай! Владимирец повел плечами. Похоже все, отбегался Комар. Как тот Колобок из сказки. «Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел… я от Леди ушел… И от Лорда ушел…» А от этих пьяных придурков хрен уйдешь. Отряд уродов. Откуда веганцы их только понабрали? Говорят скорее как жители Большого Метро. Оружия мало, формы нет, ходят в чем попало. И ни следа знаменитой дисциплины, которой славятся войска Империи. Одно слово: бандиты. «Всех бы вас, уродов, перестрелять». Его снова пнули в бок. Больно. – Вставай, сучонок! Комар нехотя поднялся, набычился. – Куда вы его? – спросил Убер. – Эй! – Там узнаешь. Комара потащили двое, как он не упирался. – Варлак! – окрикнул он громилу. «Тяжеловес-балерина» медленно, нехотя повернул голову. – Что тебе? – Что сказал твой пес перед смертью?! Варлак замер. Лицо его сделалось лицом каменной статуи с набережной Невы. Мраморное, выщербленное ветром и непогодами. Неподвижное. – Варлак!! – он рванулся, упал коленями на гранит. – Хватит болтать! – сказал один из тех, что пришел за Комаром. – Сейчас мы с тобой будем играть в интересные познавательные игры, – пообещал наемник. Кулак врезался Комару под дых, дыхание прервалось. Комар ударился лбом об пол, стиснул зубы, пережидая боль. – Вставай, собачка, там народ заждался. Ну! Комара вздернули вверх за воротник. Убер рванулся. Сбил с ног одного из наемников, пинком ноги отправил другого в нокдаун. Стоя со связанными за спиной руками, Убер оскалился. Ударил головой в лицо третьего… Варлак был уже рядом. Полуголый избитый Убер попытался увернуться. Нырнул вниз и вправо, словно боксер, уходящий от мощного прямого… Но Варлак оказался быстрее. Удар. Убер застыл на мгновение, затем повел головой – и упал на колени. Варлак аккуратно поймал скинхеда и опустил его на платформу. Вернулся к своей жестянке, сел, сложив ноги по-турецки. Когда Комара тащили к костру, Варлак равнодушно ковырял ложкой в банке с тушенкой. Скрежет жести преследовал Комара весь путь до костра… Эх ты, Варлак. Эх, ты. А говорил: собак любит.* * *
Боли было много. Даже слишком. Он все падал и падал. Кричал и падал. И снова кричал.* * *
– Что там? – Скоро будут здесь, – сказал один из бандитов. – Я сообщил о дезертире. Этого идиота скоро заберут. Изуродованный, в шрамах, рыжий. Однорукий главарь. И еще мутант – судя по тому, что у него было с лицом. Словно его вылепил из глины подвыпивший Микеланджело. Комара бросили, как мешок с тряпьем, у карбидки. Он едва успел отдернуть голову. Но все равно – коснулся лицом раскаленного железного круга, на котором жарились куски мяса. Ожог. Комар зашипел, откатился подальше от лампы. Бандиты засмеялись. – Сейчас мы сделаем тебе больно, – пообещал толстый бандит. Комар видел каплю пота, стекающую по жирной шее. – Так больно, что тебе будет даже приятно. И ты попросишь еще. Комар вспомнил, как лежал в темноте, а к нему приближалась Леди. Бррр. Его передернуло. Вот уж без этих воспоминаний он легко мог бы обойтись. Но теперь чуть ли не каждую ночь ему снилась она… эта тварь. Это шуршание. Эти всхлипывающие звуки. Этот… «Поиглаем?» …тонкий детский голос. Комара передернуло. Он снова вспомнил, что говорил низкий мужской голос: «Иди в Исаакий». Толстяк раскалил нож над огнем, засмеялся. Смех был булькающий, словно бандит им давился. Комара затошнило. – Увидишь, все будет аккуратно, – сказал толстяк. – Ты еще будешь меня благодарить. Снимем кожицу ровненько, красивенько. Я в этом мастер. – Дезертира не трогать, – предупредил рыжий. Без особой, впрочем, настойчивости. – Да мы же чуть-чуть… только поиграться. Плечо пронзило огнем. Толстяк сглотнул слюну, облизнул губы. В глазах его горело возбуждение, словно причиняя боль, он занимался сексом. – Еще чуть-чуть… еще капельку… С ножа свисал тонкий, полупрозрачный клочок кожи. Кровь на лезвии. Комар заорал. От собственного крика оглох и задохнулся. – Дай теперь я, – произнес чей-то голос. Комар сквозь волны боли поднял взгляд, увидел Варлака. Тот смотрел на владимирца спокойно и равнодушно. Комар сжал зубы. – Варлак, зачем? Ты же говорил… – Мы живем в аду, – сказал «тяжеловес-балерина». – Теперь ты понимаешь, парень? – Я… – договорить он не успел. Огромный кулак Варлака обрушился на Комара. И все померкло. Темнота.* * *
В темноте он слышал, как тихонечко покачиваются под потолком пещеры мешки с телами. И огромная тварь Леди ползет к нему, Комару, вытягивая белесые щупальца. Щупальца ласково касаются его лица… руки… Плечо обожгло огнем. (поиглаем?) Комар закричал. А потом куда-то провалился.* * *
Почему-то ничего не болело. Совсем. Комар скосил глаза. Нет, не показалось. У его левого бедра лежал использованный шприц-тюбик обезболивающего. А рядом – нож. В первый момент Комар не поверил своим глазам. Нож?! Откуда он взялся? Комар дотянулся до рукояти ножа пальцами, подтянул к себе. Освободив руки, аккуратно и бесшумно перепилил веревки на ногах. Подкатился к скинхеду, аккуратно зажал ему рот ладонью. – Убер! – позвал. Скинхед открыл глаза – Комар поразился, насколько они голубые – дернулся, потом сообразил. Замер. Убер глазами показал: все. Комар убрал ладонь. Скинхед приподнялся, повернулся набок, чтобы владимирцу было удобнее резать веревки. Освободившись, скинхед долго тряс руками и разминал мышцы. Сжимал зубы от боли. Растирал суставы. Все это в полном тишине, только вдалеке что-то гудело и ухало. Возможно, там шла война. Пока скинхед приходил в себя, Комар разрезал веревки, которыми был связан Водяник. Проф зашевелился, заворчал сквозь сон, но глаза так и не открыл. Наконец, Убер повернулся к Комару и кивнул. Поехали. Бесшумно, словно две мстительные тени, компаньоны перебрались через завал. Туда, где расположились бандиты. Единственный шанс – напасть внезапно, и попытаться захватить чей-нибудь автомат. Иначе их перебьют еще на подходе. Они подготовились к атаке. Бандиты, видимо, уснули. Голосов больше не было слышно. Шесть черных силуэтов расположились вокруг диодного фонаря. Бандиты ничего не опасались, даже часового не выставили. Что ж, они об этом еще пожалеют. Комар мягко переместился поближе, взял нож на изготовку. «Интересно, где Варлак?», – подумал Комар невольно. Этот тип самый опасный из них. Громила, с которым справиться почти невозможно. Комар почувствовал холодок в спине. «Как зовут твою собаку?» – Вперед! Они выскочили к свету. Убер ударил кого-то ногой – человек молча упал на спину. И – ни звука. Оказалось, это не Варлак, а тот самый толстый, что пытал Комара. Лицо у него было серым, искаженным. Мертвым. Странно. Они огляделись. Комар заморгал. Убер присвистнул. Пошел, уже не таясь, заглядывая в лица. Кровавая феерия. Все было кончено – еще до их прихода. Убер выпрямился, поднял брови. Комар заморгал. Бандиты лежали, кто как – там, где их застигла смерть. Фонарь помаргивал, садились батареи. Потеки крови сливались в черные лужи, в блестящей поверхности отражался мигающий свет фонаря. В воздухе стоял сильный, кисловатый запах крови. Привкус железа на языке. Убер присвистнул, повернулся к Комару: – Варлак? Комар кивнул. Больше некому. – Мдаа, – протянул Убер. – Одно могу точно сказать: эти люди умерли не от чахотки. «Что сказал твой пес перед смертью?» Комар наклонился, поднял «калаш» одного из наемников. Бандит лежал на спине, горло было перерезано от уха до уха. Кровь залила все. Огромное пятно вокруг человека. И мухи. Откуда здесь мухи? «Какой все-таки странный человек, этот Варлак». Жуткий. Непонятный. Человек, не верящий в добро. И все-таки он их спас. Правда, так, что мороз по коже. – Что ж… – Убер покачался с носка на пятки, разгоняя кровь в мышцах. Поморщился. – Давай закончим то, что он начал. Бери оружие. И сваливаем, – скинхед повернулся. – Проф, просыпайтесь! Проф, ну что вы там копаетесь?! Проф! Ответа не было. – Проф! Водяник не отзывался. Словно сквозь землю провалился. Они вернулись к месту, где оставили Водяника. Пусто. Обошли всю станцию. Профессора нигде не было. Никаких следов. Только остались лежать на граните сломанные очки. Дужка заклеена скотчем. – Ничего не понимаю, – пробормотал Убер. Он опустился на колено, забросил на плечо «калаш» одного из бандитов и начал стаскивать с трупа ботинки. – Ты понимаешь? – Это Достой, – сказал Комар, словно это все объясняло. – Тут и не такое случается. – Профессор! – позвал Убер без особой надежды, не отрываясь от дела. Шнуровка медленно поддавалась. Эхо разлетелось под сводами станции. Темнота давила. – Проф!! – Да здесь я, здесь, – отозвался недовольный голос. Профессор Водяник собственной персоной. Он вылез из небольшого люка в платформе, которую компаньоны впопыхах пропустили. Шевелюра дыбом, в бороде пыль, лицо перемазано сажей и машинным маслом. – Зачем вы меня звали? Убер захохотал. Комар хмыкнул. – Что вы там забыли, Проф? – спросил он. – Вы понимаете, молодой человек, я собираю материал… у меня задание… – Тьфу, блин, – Убер сплюнул, швырнул ботинки в сторону. – Маленькие!Глава 16-2 Судью на мыло
Станция Достоевская, день X + 2 – Проф, мы теряем время. Пора уходить. – Да-да, я понимаю. Водяник поднял голову, смущенно закряхтел. Выглядел он виноватым – ребенок, которого родители застукали за очередной шалостью. Профессор сортировал вещи, найденные у бандитов, и увлекся. Возможно, важное задание, на которое Водяник намекал, касалось веганцев. – Поздно, – сказал Комар. Он сжимал автомат, словно спасательный круг. Передернул затвор. Щелк! Короткий пронзительный свист. Шум. Топот ног. – Бросить оружие! – приказали из темноты. – Слышите? Сопротивление бесполезно. Вы окружены. – О, блин. Опять?! – Убер дернулся, но остановился. Выглядел он, как затравленный зверь. С жилистым голым торсом, в крови и грязи, в грязных джинсах, закатанных по щиколотку. С двух сторон на платформу вбегали люди в дымчатом камуфляже, в масках, с автоматами в руках. Их было восемь человек плюс главный – тип с нашивками, тускло блеснувшими в луче фонаря. Главный снял маску – Убер присвистнул. Лицо у офицера было тонкое и надменное. – Мы влипли, – сказал Комар. – Черт. Он аккуратно снял с плеча ремень автомата, опустил оружие на платформу. Звяк! Блин. Иначе как иронией мироздания это не назовешь. Стоило вырваться из лап бандитов, работающих на Империю Веган, – и сразу угодить в руки настоящих, стопроцентных веганцев. Счастье привалило. Офицер смотрел на компаньонов с ледяной усмешкой. – Что за фигня, брат? – обратился к нему Убер. Пошел на веганцев, подняв руки. – Что происходит, я не врубаюсь? Он подходил все ближе. – Хотите оказать сопротивление? – удивился «зеленый». – Не, не хотим, – сказал Убер. Обрадованный, веганец опустил автомат… Скинхед, не снижая темпа, врезал ему локтем в челюсть. – Но окажем. Веганец начал падать. Следующим ударом Убер сшиб с ног второго веганца, быстро наклонился за автоматом… И тут ударом приклада скинхеда сбили на пол. Черт. Убер мгновенно перевернулся, словно кот, попытался вскочить… На него набежали трое. Скинхеда начали бить ногами. Глухие звуки ударов. Блин! Комар бросился на помощь – ему в лоб нацелился автомат с лазерным прицелом. Красный луч в пыльном воздухе был четко различим. Комар замер. В желудок медленно сполз ледяной сгусток ртути. Веганец, держащий Комара на прицеле, мерзко улыбнулся. Давай, попробуй. Комар медленно поднял руки. Веганец кивнул. Тишина. Только было слышно, как глухо бьют скинхеда. Твари. – Хватит, – сказал офицер. – Поднимите его. Убера подняли и швырнули на Комара, тот едва удержал приятеля. Тяжелый, зараза. Скинхед глухо застонал. Затем с трудом выпрямился, отстранил Комара. Лицо его было в крови. Офицер оглядел пленников. Прошел вдоль ряда, повернулся, прошел в обратную сторону. Наконец, остановился рядом с профессором. – Как вас зовут? Водяник помедлил. Профессору было явно не по себе. – Григорий Михайлович, – сказал Проф наконец. – А… а что? – Вас мы расстреляем последним. Из уважения к сединам. Профессор вскинул голову. Черная борода с белыми прядями воинственно топорщилась. – Кто вы такой?! По какому праву вы нас судите? Офицер заломил бровь, словно этот вопрос ему раньше в голову не приходил. – По какому праву, говорите? – задумчиво повторил он. – Да! По какому… я требую ответа! Офицер поднял зеленый пластиковый свисток, что висел у него на коротком шнурке. Показал профессору. – Видите? – спросил он. – Вижу, – с вызовом ответил Водяник. – И… и что? Офицер улыбнулся. Так вежливо, что у Комара похолодело в животе. – Все очень просто, Григорий Михайлович, – сказал веганец. – Кто носит свисток? Профессор поднял косматые брови. – Э-э… милиционер… постовой… – Кто еще? Думайте, вспоминайте. Это было в ваше время…. Ну же! – Тренер. Спасатель на водах. Футбольный судья… – профессор поперхнулся, в глазах мелькнуло отчаяние. – Вот видите, – сказал офицер. – У меня свисток. Значит, кто я? – Но это же нечестно! Это… это передергивание! Офицер покачал головой. Холодно вежливая улыбка без усилий перетекла в убийственно-ледяную. – Вы сами пожелали следовать формальному протоколу, Григорий Михайлович, – сказал веганец. – Я играю в ту же самую игру по тем же самым правилам. Если у меня есть свисток – я судья. И, соответственно, имею право судить. – Но здесь же… здесь не футбол… – вяло запротестовал профессор. Офицер усмехнулся. – И не суд, само собой. Но играть мы все равно будем по моим правилам. Расстрелять их!* * *
Веганцы выстроили пленных перед мозаикой в торце станции. Комар повернул голову, увидел на стене силуэт мрачного Петербурга, Петербурга Достоевского, и больше туда не смотрел. От мозаики лучше не стало. Большие «оптимисты» эту станцию строили. – Может, сыграем в прятки? – предложил Комар. – Считайте до ста, а мы пошли прятаться… Офицер покачал головой. – Раз уж мы заговорили о футболе… Вам назначается штрафной удар. С одиннадцати метров. Встаньте, пожалуйста, в стенку. Во избежание несчастных случаев не забудьте прикрыть пах руками. Веганцы засмеялись. Один из солдат постучал себе ребром ладони по горлу. – Чтоб тебя, – сказал Комар. Ему казалось, что все, что сейчас происходит, происходит не с ним. А с кем-то другим. Навалилась усталость – хотелось только, чтобы побыстрее все закончилось. – Высокий суд великого Турина… – начал Убер и вдруг замолчал. Комар оглянулся. Скинхеду врезали прикладом, он согнулся. Теперь хотя бы понятно, как его заткнуть, подумал Комар. Бедный Убер. – Высокий суд великого Вегана приговаривает вас к расстрелу. Приговор будет приведен в исполнение… – офицер сделал паузу, посмотрел на часы и закончил обычным тоном: – Минут через пять. Или через две. В общем, когда мне заблагорассудится… Готовьсь! Веганцы подняли автоматы.* * *
Забавно, подумал Комар. Долгое время он боялся призраков, живущих на Достоевской, а теперь умрет здесь от рук живых людей. Если веганцев можно считать людьми. – Хотите сказать что-нибудь перед смертью? – офицер явно издевался. Холеный, красивый. С надменным тонким лицом. – Последнее слово? Компаньоны молчали. Водяник вытер испарину со лба, рука дрожала. И тут вперед выступил Убер… «Ну, все, – отстраненно подумал Комар. – Началось. Теперь спокойно умереть не получится». – Братья! – обратился Убер к расстрельному ряду. – Человеки! Я хотел сказать: мы же все друг другу братья, верно? Я понимаю, что я виноват, но у меня есть оправдание. Я слишком любил женщин! Веганцы переглянулись. Кто-то даже улыбнулся, но тут же сделал каменное лицо, пока не заметил офицер. – Время, – напомнил тот холодно. – Я быстро, уважаемый, – махнул рукой Убер. – Я вот что хотел сказать: мы все иногда делаем ошибки, правда? Я вот однажды перешел улицу не в том месте… – Приготовиться, – скомандовал офицер. Веганцы замолчали и защелкали оружием. Колени ослабели, стали как ватные. Комар невероятным усилием заставил себя стоять прямо. – Братья! – выкрикнул Убер. – Братцы, завязывайте с травой! Скажите наркотикам: нет! Лицо офицера дрогнуло, словно он усилием воли сдерживал смех. Ну, вот и все, похоже. Комар смотрел вперед – как поднимаются стволы «калашей» и ружей. Вот и кончились твои приключения, Федор Комаров. «Я от Леди ушел, от бандитов ушел… От любителей травы не дано уйти». Мертвая корова. Пам-пам. – Судью на мыло! – скандировал Убер. – Судь-ю! На! Мы-ло! Венсеремос! Но пасаран! Вива ла Куба! Патриа о муэрте! За Волгой для нас земли нет! Стреляй, мальчик, не бойся! Автоматы поднялись. – Целься! – скомандовал офицер негромко. Сунул свисток в зубы… Казалось, это ожидание будет вечным. «Вот и все, – подумал Комар. – Все закончилось». Сейчас свистнет и… Выстрел. Комар вздрогнул, открыл глаза. Боли не было. Офицер вдруг шагнул вперед, пошатнулся. Свисток медленно вывалился у него изо рта. Офицер начал падать. Веганцы стали поворачиваться… Вспышки. Грохот автомата. Короткие экономные очереди. Невидимый стрелок бил точно и метко. Офицер был еще жив. Он лежал на боку, голова касалась гранитного пола. Изо рта стекала струйка крови. Из темноты бесшумно вышел Варлак, держа на весу короткий черный автомат. Кажется, «Вереск». На ходу Варлак отсоединил пустой рожок, убрал в карман «лифчика». Вынул из кармана и вставил другой магазин. Резким движением оттянул рукоятку затвора. Щелк! Офицер сипло дышал. Лицо его сотрясалось в конвульсиях. Варлак склонился над ним, внимательно оглядел. Глаза у офицера были уже белые, закатившиеся. Варлак выпрямился, отступил на шаг и поднял автомат… Тра-та. Грохот. Гильзы со звоном раскатились по граниту. – Вот и все, – сказал Варлак. Посмотрел на Комара, молча кивнул Уберу и растворился в темноте, словно его никогда и не было. – Да-а, – протянул Убер. Повернулся к Комару. – Дела, брат. Комар повертел головой. Ему казалось, что у него мышцы в шее стали деревянными и высохли. И их перекрутило. – Почему он нас спас? – спросил он хрипло. Голос сел. – Не знаю, брат. Это важно? Комар подвигал головой. В шею выстрелило болью. – Наверное, нет. – Вот тебе и Машина Судного дня, брат Комар, – сказал Убер. Расправил плечи. – Живая. Хотя… – скинхед охнул, ощупал ребра. Затем аккуратно наклонился, подобрал «калаш» одного из веганцев. Выпрямился, посмотрел на Комара. – Мне кажется, он просто принял нас в свою стаю. Прямо как у Джека Лондона – безжалостный волк-одиночка, приходящий на помощь щенкам. Стоп, – Убер помедлил, растерянно огляделся. – А где Проф? Водяника нигде не было. Комар вооружился ижевским дробовиком MP-133 – надежная вещь, повесил на шею «калаш» одного из веганцев – для Таджика. Набрал патронов. Скинхед тем временем обыскал мертвого офицера. Никаких документов – только испачканный кровью карманный календарик. 2012 год, еще до войны. Убер спрятал календарь в карман джинсов, вытянул из кобуры пистолет офицера – и присвистнул. Раритет. Легендарный советский «ТТ» со звездой на рукояти и буквами «СССР». Похоже, веганцы разграбили какой-то древний армейский склад. Скинхед сунул пистолет за пояс. Комар с Убером обегали всю платформу. Профессор как сквозь землю провалился. – Что за притча? – удивился скинхед. – Нас же вместе расстреливали. – Убер, пора сваливать. Убер! – закричал Комар с дальнего конца платформы. – Быстрее! Сюда кто-то идет! – Черт, – скинхед остановился, сплюнул кровью. Вытер губы ладонью. – Мы в ответе за тех, кого приручили. А вдруг с ним что-то случилось? – Убер! – Комар уже бежал обратно. В дальнем конце платформы замелькали лучи фонарей. Скинхед выругался, сплюнул. Подхватил автомат, закинул ремень на плечо. Вытащил из разгрузки на мертвом рыжем «рожок», сунул в зубы. Оглядел ботинки. Крепкие вроде, но размер… Попытался снять, но шнурки не поддавались. – Зашнуровано, блин, – сквозь зубы сказал Убер. – Вот, сука, аккуратист попался. Комар пробежал мимо. Убер рывком сдернул один ботинок, но на второй времени уже не оставалось. Лучи фонарей плясали совсем рядом. Выстрел. Пуля взвизгнула и прошла над головой скинхеда. Убер втянул голову в плечи, подергал второй ботинок – нет, крепко. Убер вскочил. Преследователи были уже рядом. В третий раз Варлак их не выручит. Эх. – Стоять! – закричали из темноты. – А то стреляю! Руки вверх! Комар повернулся как раз вовремя, Убер размахнулся и бросил что-то темное в сторону веганцев. – Берегись, граната! – завопил скинхед так, что эхо разлетелось под сводами станции. Глухо стукнуло по земле. Бум! Лучи фонарей беспорядочно заметались. Преследователи в панике залегли. «Сейчас рванет», – отрешенно подумал Комар. Зажал уши руками. Убер повернулся и побежал. В следующий момент позади него что-то громыхнуло. Вспышка. Хлопок по ушам. Горячей волной ударило в лицо Комара, опалило. Пыль забилась в нос, в глаза, в уши. Комар чихнул. Раз, другой. Перед глазами витали звездочки. В ушах звенело. Убер после взрыва упал, перекатился через голову. Тут же вскочил и бросился к владимирцу, дернул того за плечо. Вместе они пробежали до края платформы, спрыгнули на пути. Бег. Тяжелое дыхание. Серая полупрозрачная темнота. Они бежали почти наугад. В один момент, словно по команде, остановились отдышаться. Прислушались – нет, погони не слышно. Оторвались? Комар вгляделся. Лицо Убера было в серой корке пыли. Словно он лежалый зомби из старых фильмов. Бррр. – Ты чего в них бросил? – спросил Комар. – Ботинок, – Убер оскалился. – Обидно. Как раз мой сорок четвертый с половиной. – А они? – А они в ответ – гранату. Вот уроды, да?* * *
В дверь стукнули раз, другой. – Эй, есть кто дома? – позвал голос. Герда и Таджик переглянулись. Таджик подтянул к себе обломок бетона, взял на изготовку. Дверь со ржавым скрипом открылась… Таджик размахнулся. В следующее мгновение в проеме показалась запорошенная бетонной пылью физиономия Убера. Ярко-голубые глаза. – Убер! – Герда подалась вперед. – Живые? – поразился скинхед. На скуле темнел свежий порез, лицо осунувшееся, но голос, как обычно, издевательский: – Ну вы, блин, даете.Глава 17 Ахмет и свобода
Перегон Площадь Восстания – Чернышевская, выход на поверхность, день X + 2 Ему дали старую химзу, противогаз с двумя просроченными регенеративными патронами и разболтанный «калаш» с одним рожком. Ему дали пластиковую бутылку воды и два брикета с армейским сухпайком. Еще ему дали свободу выбирать… И право умереть за свой выбор. Похоже, «умереть» тут основное слово. Ахмет огляделся и побежал через улицу. Под ногами хрустел мусор и осколки кирпичей – оставленный человеком город медленно разрушался. Дыхание в противогазе звучало как надорванное. Сердце бешено колотилось. Он добежал до парадного, нырнул в темную глубину, затаился. Осторожно сдвинулся, чтобы видеть, что происходит снаружи дома. Покореженная дверь висела под странным углом, в глубине парадного виднелись ржавые почтовые ящики. Ахмет прижался к стене спиной. И снова вспомнил, как это было… – Что ты выбираешь? – спросила Илюза. Глаза ее были холодны, словно тоннели зимой. – Метро или поверхность? Медленная смерть или быстрая? Как думаешь, сколько времени понадобится Близнецам, чтобы найти тебя под землей? В ее голосе мелькнула издевка. Илюза была уверена: вряд ли он выберет поверхность. Он же слабак. Ахмет сжал зубы. От ненависти свело челюсти. – Поверхность, – сказал он. Лицо Илюзы дрогнуло. Ты не ожидала, верно? Сучка. – Я выбираю поверхность. Давно хотел прогуляться по городу, да все как-то повода не было. Это прозвучало чуть напряженней, чем он рассчитывал. Но в принципе, неплохо. – Хорошо, – Илюза рассмеялась. – Ты выбрал. Она наклонилась, помедлила. Ахмет чувствовал ее теплое дыхание у своей щеки. А затем Илюза сделала то, чего он от нее не ожидал. Она поцеловала его. Полузабытая сладость. Вкус ее губ. Первый глоток воды, когда давно хочешь пить. Ахмет дернул щекой. Хотелось бы, конечно, верить, что хотя бы тень прежних чувств у Илюзы осталась. Но нет, ничего подобного. В глазах девушки, в ее интонациях было нечто бесконечно холодное и презрительное. Ледяная сучка. – Мой сталкер, – сказала она насмешливо, с придыханием. Издевается. Ахмет дернулся, закусил губу. Он решил, что больше не будет унижаться. Не будет принимать подачки. Выпрямил спину. «Если я умру, то пусть меня запомнят надменным сукиным сыном». Лохматый повстанец вернулся и швырнул царю в руки сверток со старой химзой. Без всякой деликатности. Зевнул Ахмету в лицо. Похоже, Лохматому заранее было наплевать на то, каким сукиным сыном умрет бывший царь. Ахмет с трудом заставил себя сдержаться. Кровь стучала в висках, а от ненависти сводило челюсти. Кроме химзы лохматый принес старый армейский противогаз с резиновой маской и круглыми окулярами для глаз. Ворох пленки. Растоптанные ботинки с белой некогда подошвой и дырявый пуховик. – Одевайся, – буркнул лохматый. – Там холодновато для курорта. – Маска – дерьмо, – сказал Ахмет. – Точно, – лохматый ухмыльнулся. – Какая есть. …И вот он здесь. Ахмет Второй, бывший царь Восстания и Маяка. Бывший правитель под рукой приморцев. Бывший любовник и господин ледяной сучки. И вообще – бывший. …Темный ком в углу зашевелился, в луче фонаря появилось бледное сухое лицо. Человек сел и посмотрел на них воспаленным взглядом. В первый момент Ахмет даже отшатнулся. – Ты, урод! – Лохматый поднял дробовик. – Ты откуда взялся?! – Не стрелять, – велела Илюза. Повстанцы держали пришлого на прицеле. – Царь, – прознес хриплый, задыхающийся голос. – Это я… Ахмет не поверил ушам. – Мустафа?! Старик слабо улыбнулся. Лохматый прицелился, Илюза остановила его, положив руку на ствол «калаша». Не надо, покачала головой. – Зачем ты здесь, дедушка? – спросила Илюза. – И как нас нашел? Голос ее был непривычно мягок. Мустафа отмахнулся. – Я двадцать лет хожу здесь. Мне ли не знать эти тоннели? А ты выросла, девочка. Голос старого слуги звучал почти нежно. – Немного. – Ты такая же красивая, как была твоя мать. – Как твое здоровье, олатай? – Совсем мало здоровья осталось, внучка, – Мустафа через силу улыбнулся. Лицо старика было бледным, под глазами темные круги. – Позволь мне поговорить с царем. Больше я ничего не прошу. Илюза помедлила и кивнула. Откинула за ухо блестящую черную прядь. И даже сделала шаг в сторону, чтобы позволить им поговорить наедине. – Хорошая девушка, – сказал Мустафа. – Будет тебе хорошей женой, царь. Ахмета передернуло. «Ни за чо на свете!» – Я иду на поверхность, – сказал Ахмет. На его удивление, Мустафа кивнул, словно давно этого ждал. – Это хорошо, это правильно. Тогда тебе пригодится эта вещь, царь. Старый Мустафа протянул ему противогаз. Ахмет удивленно заморгал. Противогаз ИП-9 – современный, в хорошем состоянии. Даже резина не рассохлась, видно, за противогазом ухаживали. – Отлично, – Ахмет кивнул. «Лучше бы старик принес автомат, чтобы я перестрелял этих ублюдков. Эту сучку». Лицо его на мгновение исказилось, щека задергалась, но бывший царь справился с собой. Не самое удачное время быть искренним. Гневаться и убивать будем потом. Благославен тот, в чьей руке власть… И у кого есть терпение. Старый слуга что-то вытащил из мешка – повстанцы напряглись, но расслабились, когда увидели круглый металлический цилиндр. Слегка ржавый, но вполне целый. – Запасной «патрон». И еще. Вот, – передавая фильтр, между делом Мустафа всунул в ладонь Ахмету что-то маленькое и плоское. Металлическое. Сказал вполголоса: – Это вещь принадлежала вашему отцу. Холод металла. Ахмет спрятал вещицу в ладонь, затем вместе с фильтром сунул в сумку. На ощупь это было похоже на карточку. Или металлический медальон, вроде армейского – только побольше размером. Разглядеть, что это, при повстанцах Ахмет не решился. Отберут. Позже. Наверное, это что-то жутко полезное. Старый слуга – верный слуга. – Прощай, – сказал Ахмет. Удивился неожиданному теплому чувству к старику. Надо же, никогда не воспринимал слуг как людей, а тут… – Прощайте, мой господин. Ахмет на мгновение обнял старика. – Береги себя, олатай. – Это важно, – шепнул Мустафа одними губами. Выпрямился, кивнул: – Да поможет тебе Аллах, царь. Да поможет…* * *
Когда Илюза, бывший царь Восстания и его конвоиры скрылись в глубине тоннеля, Мустафа долго смотрел им вслед. «Надеюсь, мальчик поймет, что с этим делать». Потом пошатнулся. Схватился за левую руку – локоть пронзила дикая, невозможная боль. Такой боли не должно существовать на свете. Мустафа не сдержал стон, сделал несколько шагов, упал на колени. Раскаленная игла пронзила грудь, отдалась в руку. Дыхание перехватило. Сердце, подумал он отстраненно. Инфаркт? Действительно, правду говорили – боль невыносимей, чем зубная. Мустафа оскалился. Ничего, мы еще… мы… я… Мысли путались. Он встал. Пошатываясь, сделал еще два шага, превозмогая боль, заставляя сердце работать, биться. Еще удар, еще. Казалось, железная сила воли, всегда его выручавшая, и в этот раз совершит чудо – боль с каждым шагом становилась меньше, отдалялась… На третьем шаге Мустафа рухнул на колени. Упал на левый бок. Мир исчез. Мимо его истончившегося, худого лица продолжала течь вода. Глаза старика медленно погасли, но остались открытыми. Мустафа, старый ворчливый слуга, когда-то ближайший соратник Ахмета Первого, а до этого – доверенный человек Саддама Великого и Кровавого, ужасного тирана, объединившего выживших всего метро, – скончался на замусоренном полу служебного перехода. И никого рядом с ним не было. И, кажется, никто о его смерти не сожалел. Смерть – штука одинокая.* * *
С шипением открылась дверь шлюза вентиляционной шахты, ледяной воздух струей ворвался в замкнутое помещение. Резко похолодало. Свет ударил по глазам, невыносимо яркий и жесткий. Ахмет зажмурился, глаза слезились. Лохматый знаками показал: давай, давай, пошел. Быстрее! Посторонился. И Ахмет пошел. На пороге он замер, выдохнул, затем медленно, неловко перекинул ногу через порог. В следующий момент его практически выпихнули во внешний мир. Под зад коленом… Гуляй, царь! Наслаждайся поверхностью. Шлюз за спиной с грохотом закрылся. Мертвый Питер встретил его неласково. Ахмет прижался к стене. Штормовой холодный ветер трепал химзу, выхолаживал до костей. Свет, льющий со всех сторон, был мучительно ярок. Бывший царь поднял голову, вгляделся в стену здания. Выбитые окна черными пятнами смотрели на Ахмета сверху. Взгляд их был пуст и зловещ. «Я выживу, – в очередной раз подумал Ахмет. – Выживу и всем-всем отомщу». Громыхнуло. Небо затянуло непроницаемой серой пеленой. Рев нарастал, чтобы в итоге стать оглушительным. Пошел дождь.* * *
В заброшенном тупичке, среди порыжевших от времени труб, в бледном свете диодного фонаря, сидели двое. Они были полной противоположностью друг другу: один огромный, широкоплечий, с буйной гривой черных волос до плеч, другой – маленького роста, с залысинами, взгляд из-под круглых очков, заклеенных скотчем, тих и печален. Сами они никогда не называли себя Близнецами, но так их называли другие: и жертвы, и заказчики. Эти двое были убийцами-профи. Маленький убийца поворошил прутом схему, ранее нарисованную им в пыли на полу. Затер ее. – Печально, мой друг. Печально. Кажется, мы будем вынуждены выйти на поверхность, – сказал он. Огромный убийца глухо зарычал. В этот раз в рычании при желании можно было услышать некий вопрос. Маленький убийца кивнул: – Да-да, я настаиваю, что это необходимо. Снова рычание большого. Маленький убийца пожал плечами. – Я тоже не испытываю от этой мысли никакого восторга, – произнес он. – Даже больше… Но к моему великому сожалению, цель, что нам назначена, пытается скрыться. И именно там, на поверхности, – маленький убийца пристально посмотрел на товарища. – Или ты видишь другой вариант? Высокий опять что-то глухо прорычал. Казалось, он не может общаться иначе, кроме как набором звериных звуков. При этом маленький убийца прекрасно его понимал. – И я не вижу. Опять рычание. В глухих раскатах голоса чудилось некое предложение. Маленький покивал. – Да, мы можем ждать его в метро. Но на какой станции? Как это предугадать? Высокий снова зарычал. – К тому же он может погибнуть, – продолжал маленький убийца. – Ты понимаешь, что это будет означать для нашей миссии? Высокий пожал плечами и отвернулся. Маленький вдруг повысил голос: – Не делай вид, что не понимаешь! Наш договор… он включает голову цели. А где мы возьмем голову, если его съедят где-то на поверхности? Что, предлагаешь выковыривать ее потом из зубов птеродонта или Голодного Солдата? Или, прости господи, не к ночи будь помянут, Блокадника?! Новый взрыв рычания. Маленький убийца развел руками. Очки блеснули. – Конечно, я знаю, что это сказки. Но все равно не собираюсь гоняться за каким-то мифическим монстром по всему городу! Пауза. – И тебе не советую.Глава 18 Черная палатка
Станция Электросила, цирк, 13 ноября 2033 После еды на Артема навалился сон – никак не отогнать. Чуть не уснул за столом. Но куда там! Артема тут же растолкали, подняли и погнали убирать посуду. А потом старший униформист велел отнести котелок с супом в палатку директора. – Куда? – переспросил Артем. Старший хмыкнул. – Черная палатка, видел? Туда и отнесешь. – Ты дурак, что ли? – прикрикнула повариха. – Он же новенький! Сам отнеси. – Мне не сложно, – сказал Артем. – Ничего. По пути он остановился на минутку. Лана, акробатка, репетировала номер. Артем с интересом смотрел, как раз за разом она повторяет одно движение, добиваясь совершенства. И все равно выглядит при этом недовольной. Акробатка смешно хмурилась. Лана. Тоненькая, гибкая. И такая сильная. И та еще заноза. Артем вздохнул. – Принеси мне голову прекрасного принца! – велел Аскар громовым голосом. На гимнасте был забавный огромный тюрбан. Артем от неожиданности чуть не выронил котелок. Аскар корчил страшные рожи и размахивал огромным сверкающим ятаганом. Выглядело величественно и слегка нелепо. – Это он репетирует, – шепнул Юра. Фокусник был тут как тут. Посмотрел на котелок в руке парня. – Что это у тебя? Артем пожал плечами. – Велели отнести директору. Фокусник открыл рот, заморгал. Подумал и закрыл. – Будь осторожнее. – Что? …Черная палатка. Зловещая. Проклятая. Артем пожал плечами. Палатка как палатка, ничего особенного. Только маленькая и тесная. Внутри темно. Артем постоял, привыкая к темноте, затем поставил котелок на раскладной стул, огляделся. Ничего не видно. Только в глубине темнеет какой-то ящик. И пахнет здесь почему-то сырой землей и крысиным пометом. И еще чем-то застарелым, забытым. Словно нежилое помещение. Подвал. – Эй, есть кто-нибудь? – позвал парень. Тишина. Артем пожал плечами. Ну, не век же здесь сидеть? – Еда! – сказал он громко, в пустоту палатки. Снова тишина. Только, кажется, что-то шевельнулось за спиной. По затылку пробежал озноб. Артем вздрогнул, резко повернулся. Никого. Словно что-то коснулось его шеи, но тут же отпрянуло. Паутина, что ли? Он оглянулся. Наверное, это была паутина, подумал он без особой уверенности. Странное ощущение все нарастало. Артем помедлил. Потом пожал плечами и вышел из палатки, стараясь не спешить. И только на улице он вздохнул свободнее. Все-таки что-то здесь было неладно. Такая атмосфера. Совсем сдурели со своими суевериями. На свободном пространстве перед лагерем, там, где позже будет арена, сейчас репетировали и общались несколько артистов. Они болтали и смеялись, перешучивались и сплетничали. Когда он подошел ближе, к нему обернулись. – А кто в черной палатке живет? Питон? Это он директор цирка? – спросил Артем. – Да? Циркачи молча переглянулись. Лица стали такими, что Артем переспросил: – Я что-то не то сказал? – Питон – не директор, – сказал Гудинян наконец. – Он – просто главный. Чувствуешь разницу? Директора никто никогда не видел. Кроме стариков, а их осталось всего ничего. Трое, если быть точным. Питон, Акопыч и Лахезис. Говорят, он настолько уродлив, что не хочет никому попадаться на глаза. А когда-то был блестящим артистом. – Правда? Но… – Артем помедлил. Неужели он сейчас опять попадет впросак. – Почему? – Потому! Не задавай дурацких вопросов, если не хочешь получить дурацких ответов. – Но… Юра Гудинян поморщился. Даже болтун-фокусник избегал разговоров на эту тему. Интересно. – Ладно, напомни позже, я расскажу тебе одну легенду, – нехотя сказал Юра. – И тебе все станет понятно. – О директоре? Фокусник тяжело вздохнул. – Вот ты неугомонный! Да. О нем самом. А пока – оставь меня в покое, пожалуйста. Тебе что, заняться нечем?! – прикрикнул он и добавил шепотом: – Не сейчас. Слишком много ушей. Позже поговорим. Гудинян подмигнул Артему, как заговорщик заговорщику. Интересно. Несмотря на браваду, выглядел он при этом испуганным. Артем хотел спросить, что происходит. Но не спросил. Явно что-то очень серьезное.* * *
– Юра, – окликнул он фокусника. Гудинян повернул голову, продолжая подкидывать монетку. Он так тренировался постоянно, каждую свободную минуту. А может, ему просто нравились монетки. – Ты обещал рассказать легенду. – Какую еще легенду? – Гудинян свободной рукой почесал длинный нос. – О черной палатке. О директоре. Гудинян помедлил. Артем смотрел на фокусника в упор. Нет уж, в этот раз он не увильнет. – Ты обещал, Юра. Хватит от меня бегать. – Ничего я не бегаю. Внимательно следи за руками, – сказал Гудинян. Начал делать магические пассы, его гибкие красивые кисти порхали перед лицом Артема, словно докатастрофные бабочки. – Тим-сим-саля-вим… – Юра! – Ладно, – сказал Гудинян. Остановил свое «крэкс-пэкс-фэкс». – Ты сам напросился. Держи. В руке у него вдруг оказался искусственный цветок. Черный тюльпан. Фокусник протянул его Артему, подмигнул. – Это еще зачем? – обалдел Артем. – Намек. Ты слышал историю про Парнас? – Конечно! Еще бы он не слышал! То, что превратило девочку на шаре Элеонору в страшную, изуродованную, но неотразимую гадалку Лахезис. – Говорят, тогда из всего цирка выжило всего несколько человек. – Да, так и есть. Мы все тогда бредили Парнасом. Станция Парнас – ходили слухи, что там рай для артистов и художников, артистическая колония, пир духа и блаженство творчества. И однажды роскошный старый цирк отправился туда в полном составе. И все оказалось правдой. Как в старом рассказе Брэдбери о Луне. Все были довольны, счастливы, а наутро Парнас обернулся тем, чем и являлся с самого начала… Ловушкой для мух. Старый цирк сожрали – причем буквально. Из всех, пришедших туда в тот день, выжили в этом кошмаре только несколько человек. – Трое, я знаю, – кивнул Артем. – Но при чем тут палатка… – Один из выживших находится там. – Директор? – Нет никакого директора. Там Черный Акробат. Артем открыл рот. – Так он существует?! – Как тебе сказать, – фокусник помедлил. – Говорят, он был самый лучший акробат на свете. Он убегал от Пожирателя, демонстрируя чудеса ловкости. И все щупальца, все побеги, все пасти и уловки твари не могли Акробата достать. И он ушел бы от Пожирателя… если бы не попытался спасти своих товарищей. И сорвался. Черный Акробат сломал себе обе ноги, обе руки и позвоночник. С тех пор он парализован. – Он живет в черной палатке? Гудинян посмотрел на Артема. Взгляд у него был застывший, словно провалившийся внутрь себя. Обычно живые глаза фокусника помертвели. Страх? Ужас? Что-то такое. – На самом деле это нельзя назвать жизнью. – Как это? Я же там был… еду приносил… Там нет ничего, в палатке! Там пусто! – А вот так. Одно скажу: Черный Акробат очень сильно изменился. Он действительно управляет жизнью цирка, это правда. Потом расскажу, – фокусник вдруг осекся. – Все у тебя потом, – пробурчал Артем. – Вот ты где! – знакомый голос. Артем повернулся. Старик Акопыч, стоя за его спиной, нетерпеливо хмурился. Седые брови делали его похожим на самого старого в мире ребенка. Морщинистое лицо. – А я тебя ищу. Пошли, будем делать номер. – Номер? – переспросил Артем, думая о другом. Черная палатка, день бойни, парализованный циркач… Лахезис одна из тех, кто вернулся с Парнаса… Как все это связано? – Номер, – кивнул Акопыч. – Номер сам себя не сделает, мальчик. Его работать надо. Ты же будущий клоун, должен понимать. Пауза. Артем медленно повернулся. В это мгновение даже черная палатка вылетела у него из головы. Звон в ушах. Падение с высоты. – Кто я? – переспросил он спокойно. Удалось, только в левой щеке что-то дернулось и задрожало. Акопыч расплылся в улыбке. Подмигнул. – Клоун. Видимо, лицо Артема стало совсем глупым. Акопыч хмыкнул. Гудинян запрокинул голову и расхохотался.* * *
– Кто-кто я? – Артем не мог поверить. Неужели к этому его готовили? Все эти странные умения, наконец, соберутся в нечто большее, в нечто особенное. – Клоун, – повторил Акопыч. – Коверный, для начала. А ты что, даже не догадывался? Артем подумал и покачал головой. Гудинян ушел, они со стариком остались наедине. – Я собирался стать жонглером. Думал, меня к этому готовят. Или, может быть, немного акробатом… не знаю. Старик усмехнулся. – Клоун делает в цирке все, любые специальности ему подвластны. Ты увидишь. – Как Дворкин? – Дворкин так себе клоун. Не хочу обижать Славика, но это правда. Он ничего не хочет от искусства, он всего добился для себя. Делает привычные номера, а дальше – хоть трава не расти. Ты видел его выступления? Артем кивнул. Дворкин был раздражающий клоун, смешащий, но не смешной. Часто пошлый. Громкий. Но кое-что у него получалось по-настоящему здорово. Вот этот номер с зонтиками… – Если увидишь еще, заметишь, что с каждым разом номер становится хуже. Опрощается. Забалтывается. Затирается. Когда выбираешь для себя «мне незачем развиваться, главное, держать достигнутый уровень», очень скоро ты скатишься до самоповторов. А там и до халтуры рукой подать. – Дворкин… он… – Да, – Акопыч кивнул. – Увы, он уже позволяет себе выступать на «отвали». – Поэтому вы с ним не разговариваете? – Не только. Характер у него, знаешь ли… – старик не договорил. – Он собирался на войну. Акопыч покачал головой, покряхтел. Сухие его пальцы были почти прозрачными. – Это верно. Может, я в нем ошибался, – сказал он задумчиво. – Не считал его храбрецом. Впрочем… как-то же он стал клоуном? А эта профессия требует настоящей отваги. Ты поймешь. – Акопыч покряхтел, пригладил брови пальцем. – Давай начнем. Для начала – нужно найти тебе образ. И подобрать сценическое имя. Это сейчас самое важное. От этого будем… ээ… делать все остальное. – Просто «Артем» не подходит? Акопыч с жалостью улыбнулся. – Если только ты собираешься выступать на детских утренниках. – Где? – поразился Артем. Старик поморщился. – Ладно, не бери в голову. Старое выражение. Но имя нужно другое. Думай. Нет, сначала один вопрос… – он посмотрел на Артема в упор. – Ты вообще хочешь быть клоуном? В голове Артема сталкивались и разлетались тысячи мыслей, смешались в единую кучу цвета, вспышки, запахи и обрывки воспоминаний. Образы. Гул аплодисментов. Розово-черное трико Лахезис… желтый мячик… – Больше всего на свете, – сказал Артем. И вдруг понял, что говорит правду. – Это правильно. Старик начал объяснять свою задумку: – Ты тощий, и грустный, и нервный, и музыкальный – это прекрасно. Как Леонид Енгибаров. И даже чем-то похож на него внешне. Можно сыграть на этом. И ты умеешь играть на пианино, это важно. – Енги… Как там? Кто это? – Енгибаров. Его называли «клоун с осенью в сердце». Великий был артист. Великий! Юрий Никулин и Олег Попов были великолепны, любимы, всем известны – и все же великим я назову только Леонида Енгибарова. И Чарли Чаплина, конечно. – Чарли Чаплина даже я знаю, – сказал Артем. – Мне отец рассказывал, как он с малышом стекла бил. Только я не понял, зачем их вставлять обратно. Акопыч вздохнул. – Ох, малыш. Дорого я бы дал, чтобы показать тебе фильмы Чаплина. Но, увы, сейчас это почти невозможно. У человечества было такое великое достояние – культура! А все просрали, все. Все полимеры, просто все. Последнюю фразу Артем не понял, но общий смысл сказанного уловил. Очень грустно, да. Артем вздохнул. На миг ему до слез стало жаль себя. Жаль, что он никогда не увидит даже частички того, чем жили люди до Катастрофы. А в следующую секунду он почувствовал гнев. По какому праву они лишили его всего этого? Зачем уничтожили самих себя, свою планету и все то прекрасное, что создали сами? – Земля умерла, это верно, – сказал Акопыч. – Но пока жив хотя бы один человек, живет искусство. Давай начнем сначала. Работаем, клоун. – Работаем. Через два часа они были выжаты, как тряпка, выскоблены дочиста, словно банка из-под тушенки. Чистое сверкание жести. Но номер был начерно готов. Создан. Артем чувствовал себя так, словно по нему прошлись сотни и тысячи слонов, что жили на Земле до Катастрофы. Он выдохнул и выпил целую бутылку воды. Акопыч кивнул. От усталости морщины прорезались резче, лицо стало серым. Но при этом выглядел старик довольным. – Невозможно сделать из тебя клоуна, артиста, если ты сам этого не сделаешь. Номер нужно придумать. Создать. Отрепетировать. Отработать. Кое-что ты уже умеешь. Сегодня попробуем соединить эти элементы в единое целое. Готов? – Я? – Артем вдруг понял, что голос у него дрожит. Собрался, взял себя в руки. – Но… имя? Я должен его придумать? В голову, как назло, ничего не приходило. Акопыч кивнул. – Подумай пока. Время есть. Я пока покажу тебе номер. Все, пришел в себя? Поехали. Время не ждет. Работаем. Закипела работа. Акопыч прошел весь номер заново – вместе с Артемом. – Фактически, это номер Леонида Енгибарова, – объяснил старик. – Просто с вариациями. Тебе нужно освоить его, сделать своим, чтобы ты мог сделать его с закрытыми глазами – а потом превратить в нечто новое. В свое. Чего ты задумался? – Имя… может, Арц’иви? – Что это? – «Орел» с грузинского. Я наполовину грузин. Акопыч покачал головой. – Слишком громкое для грустного клоуна имя. – Я грустный?! – поразился Артем. Раньше ему это в голову не приходило. – О, придумал. Мимино, – сказал Акопыч. Прищелкнул сухими, тонкими, как веточки, пальцами. – Отличный вариант. – Нет!* * *
– Теперь ты, значит, и здороваться перестанешь, – ехидный голос Ланы, акробатки. Артем вернулся на землю. Похоже, весть о том, что он станет новым клоуном, уже облетела весь цирк. – Э… прости, – он покрутил головой, прокашлялся. – А где все? Он привык, что за Ланой постоянно следовала целая свита. – Надоели, – отмахнулась акробатка. – Ну их всех. – Ну, они тебя так любят, – Артем подумал и добавил: – Наверное. Он не совсем понимал, подходит ли здесь слово «любовь». Скорее это напоминало… всеобщее поклонение, что ли? Лана криво усмехнулась. Затем покачала головой. – Любят? Ты просто не знаешь, кто я. Я – последняя Лерри. «Лерри?». Артем медленно выпрямился. Тон, которым были произнесены эти слова, говорил о том, что сказано было что-то очень важное. Лерри, лерри. Что это, черт побери? Или кто? Еще один вид циркового искусства? – Лерри? Это что? Я думал, ты только по акробатике… Акробатка засмеялась. Легонько хлопнула его по лбу ладошкой. – Не «что», а «кто», балда! Лерри – моя фамилия. Мы, Лерри, старая цирковая династия, мы сотни лет были артистами цирка. Моя мама и мой отец, моя бабушка и мой дед – все они цирковые люди, известные артисты. Но на мне, похоже, знаменитая династия закончится. Она вздохнула. Хорошенькая, милая. И не сказать, что такая стерва-оторва в обычное время. – Почему это? – спросил Артем. – Потому что для принцессы нужна подходящая партия. Даже если человечество вымирает, хотя бы один, самый завалящий, принц должен найтись. А если принца нет, и не предвидится… Она замолчала. – Ты очень красивая, – сказал Артем. Акробатка отмахнулась. Да ладно, мол… – Зануда, конечно, – добавил он серьезно. – Но для принцессы… вполне ничего. – Балбес! На самом деле она улыбалась. – Замучилась я, – сказала она негромко, без своей обычной рисовки. – Надоело все. Носятся со мной, как с королевской особой. А я жить хочу. Любить хочу. От такой откровенности Артем растерялся. – Кого… любить? – Балбес, – повторила Лана. – Кого-кого… все вам объяснять надо? Повернулась и ушла – в очередной раз озадачив его. Артем остался стоять, как полный идиот. Что они вечно хотят сказать, эти женщины? Кто-нибудь понимает?! Где бы найти переводчика с женского? Хотя бы на полдня. Он вздохнул. Положил метлу и – встал на изготовку. Значит, рондад. И в следующий миг застыл с открытым ртом – потому что Лана вернулась. Деловитая. Решительная. – Ты немного не так делаешь. Смотри, – она показала. Артем поразился, насколько ярким и красивым получилось у нее простое вроде бы движение. Он зааплодировал. Вот это рондад, так рондад. Классный. – Ух, ты! Круто. – На кураже надо делать, – объяснила Лана. – Это главное у нас – кураж. Запомни. – Кураж? – Изначально «храбрость» с французского. Но у нас, в цирке, это слово вмещает в себя намного больше. Без куража нет артиста. Твой кураж заводит зрителя, заставляет сидеть как на иголках, переживать, нервничать и трепетать вместе с тобой. Кураж – наше все. Техника очень важна, само собой. Без нее никуда, поэтому и трудимся целыми днями, но… В общем, слушай, красавчик. Поймаешь кураж, станешь артистом. Она назвала меня «красавчиком», подумал он. – Ты меня вообще слушаешь? – Что? А, да! Конечно… А если не поймаю? – Артем вдруг вспомнил досадные попытки сделать тот или иной элемент. Неудачные этюды. – Ну, – акробатка пожала плечами. Лукаво улыбнулась: – Жизнь артиста полна разочарований. С метлой, я смотрю, ты уже почти сроднился. Очень органично. – Иди ты, – сказал Артем беззлобно и улыбнулся.* * *
Несчастное сегодня утро, подумал Артем. Несчастное. В следующее мгновение Дворкин пошатнулся – и упал с трапеции. Звук удара – негромкий, четкий. Как щелчок. Артем услышал нарастающий крик – и вздрогнул, выронил мячики. Они желтыми пятнами раскатились по голому бетону. И тоже сорвался, побежал. Кажется, это все. Это катастрофа. Это… – Что случилось?! Крик нарастал. Циркачи подбежали к упавшему Дворкину. Суеты не было. Паники тоже, но тяжелое предчувствие накатывало на Артема, как волна. Снова вспомнился сон – вода, густой колыхающийся сумрак, гигантский угорь с серебряными глазами. Пасть раскрывается… она полна зубов… Артем дернулся. Ощущение мира вернулось. Циркачи уже подняли Дворкина на руки и понесли. – Расступитесь! Расступитесь! Доктора!* * *
Вечернее представление. Питон вышел со сцены мокрый, ему бросили полотенце. Он вытер шею, лоб, виски, промокнул подмышки. Блеск его мощного тела казался преувеличенным, ненатуральным. – Сегодня хорошо встречают, – сказал Питон и замолчал. С первого взгляда силач понял, что творится что-то неправильное. Циркачи молчали. Питон медленно вышел на свет, моргнул. Оглядел притихших артистов. – Почему здесь никого нет? Опять играете в карты за сценой? Всех уволю, – силач говорил негромко, но с чувством. Все молчали. Гудинян продолжал жонглировать монетой. Перекидывал с костяшки на костяшку, перебрасывал над головой, ловил и позволял ей исчезнуть. – Где Дворкин? – спросил силач, не глядя на него. – Кто его видел? – Еще бы его кто-то видел, – Гудинян остановил бег рук, монета замерла. – Это ж такой фокус, хрен повторишь. Или идиотизм. Питон остановился. Пауза. Затем медленно, всем телом, повернулся к Гудиняну. – Что ты этим хочешь сказать? Фокусник вздрогнул. Даже развязный и раскованный Гудинян терялся, когда Питон смотрел вот так – неподвижным, мертвенным взглядом большой змеи. Пугающие светлые глаза. Монета выпала, звяк – и покатилась по полу. Фокусник пожал плечами. – Ээ… Ты разве не в курсе? – Короче. – Он не сможет выступать. Травма. Нога, видимо, все. Сломал к чертовой матери. Колено в сторону, смещение. Хорошо, если не будет заражения крови. Тогда, может, жив останется. Питон помолчал. Можно было только догадываться, какая мысленная работа происходит за этой толстой черепной костью. – Ясно, – сказал Питон. Повернулся к Акопычу: – Найди мне Дворкина. Приведи хоть на костылях. Старик кивнул.* * *
– Полный успех! – закричал шпрехшталмейстер. – Наконец-то. Полный!.. Вы что, как не свои? Ладно, мне пора. Готовьтесь! Он ушел на сцену, через мгновение раздался его звучный поставленный голос. – Почтеннейшая публика! Позвольте мне… да-да… это великая честь представить… Все молчали. Атмосфера сгущалась, циркачи отводили глаза. Питон молчал. Акопыч быстро вошел, слегка прихрамывая. Мрачный, как туча. Питон повел головой. – Рассказывай. – Я был в нашем лагере, – сказал Акопыч. – Дворкин сбежал. – Что? Но как… нога… – Это еще не все. Помнишь, ты обещал лишить его платы за три представления? Кажется, Дворкин решил, что ты был немножечко не прав. – Что это значит?! – Дворкин украл выручку за сегодняшнее представление. Всю, до патрона. Питон медленно шагнул к старику. Остановился, сжал кулаки. Медленно разжал. – Убью сукина сына, – сказал он ровно, без выражения. Акопыч кивнул. – Убьешь, конечно. Осталось его найти. У нас еще представление идет, если помнишь. Мы все потеряли, но можем потерять еще больше. Если зрители останутся недовольны, они потребуют плату назад. Короче, что будем делать? В глазах Питона загорелся жутковатый огонек. Словно спящая змея проснулась – голодная и готовая к охоте. Акопыч, несмотря на привычку, все равно почувствовал холодок в затылке. Иногда Питон действительно мог напугать – одним выражением глаз. – То есть, коверного у нас нет? – медленно произнес силач. – Ты это хочешь сказать? Акопыч хмыкнул. – Ага. А что, я как-то не так выразился? – Старик, нам нужен дивертисмент. Вот так! – Питон ребром ладони показал по горлу. – Нужен, так нужен. Ищи. – Не до шуток сейчас. Твой… хмм, воспитанник, как он? Старик крякнул, прищурился. С новым чувством посмотрел на Питона. – Ты серьезно? – Нет, я обычно так по-дурацки шучу! Он готов? – Номер у нас сделан начерно. Я собирался тебе его показать через пару дней. Хотя над ним нужно еще поработать. Месяц-два. А лучше все три. – Старик! Акопыч помолчал, седые брови, похожие на крошечные взрывы, нависали над яркими, блестящими по-молодому, глазами. – Ладно, можно попробовать. Только ты сам скажи ему. – Опять твоя дурацкая теория мотивации? Старик усмехнулся. Седые брови, впалые щеки, лицо сморщенное, как старая картофелина. – Опять она, да, – он помолчал. – Игорь? – Да? – Никакой мотивации на самом деле не существует. Силач помедлил. – Это и есть твоя теория? – Да, это моя теория. – Хорошо, я запомню.* * *
Питон оглядел его с ног до головы. Артем прищурился, внутренне напрягся. Ему даже показалось, что сейчас изо рта силача вырвется трепещущий раздвоенный язык. Питон закончил осмотр. Потом кивнул: – Ладно, иди гримируйся. – Чего? Артем в первую секунду не понял, что это означает. В следующую секунду у него пересохло в глотке, ладони вспотели. Он будет выступать?! Мир покачнулся, поплыл в звоне. Колени ослабели. Голоса нет. Все валится из рук. Как тут выступать?! Боязнь сцены. Артему показалось, что стены отдалились и пытаются кружиться. – Но… как же… Его первый выход. Не может быть. Не мо… – С Дворкиным? Питон равнодушно повернул голову. – Дворкина не будет, выйдешь соло. – Соло? – Артем не мог поверить ушам. В устах Питона это звучало так обыденно, что казалось изощренной издевкой. – Но я… Это же отдельный номер! – Ты справишься. Или не справишься. Мне, в общем-то, по барабану. У тебя десять минут. Готовься. Оглушенный, Артем вернулся в палатку, служившую циркачам гримерной. Тут было битком народу, шум, толкотня, разговоры. Артем с трудом протолкался в угол, на место Дворкина, сел перед крошечным зеркалом. Из мутного отражения на Артема взирал «юноша бледный со взором горящим». Вернее, белый как полотно, испуганный мальчишка. «Клоуном? Соло? Да Питон с ума сошел!» Он протер лицо клочком ваты, начал быстро накладывать основу для грима. Руки дрожали. Артема подташнивало. Он с усилием проглотил комок, подкативший к горлу. Голова немного кружилась. Готовый, полностью загримированный и одетый, он встал у выхода из палатки. Проверил реквизит. Вспомнил и вернулся за мячиками. Привычное ощущение в ладонях немного успокоило его, но сердце продолжало стучать. Бу-бу-бу-бух. Бу-бу-бу-бух. Нестерпимо захотелось в туалет. Артем вздохнул, выпрямился. Это просто нервы. Это ничего, это нормально. Сейчас номер закончится, и будет его выход. Он попытался мысленно представить, что в номере следует зачем, и понял, что не может вспомнить ничего. Пустота. – Ну что, Мимино? – раздался голос. – Готов? Артем повернул голову. Над ним возвышался Питон. – Готов, – огрызнулся Артем. – И не называй меня Мимино. Питон усмехнулся. Под его тяжелым тусклым взглядом Артем замер. – Ну-ну. Хорошо, не-Мимино. Вперед!* * *
Артем помедлил. Глубоко вдохнул. И – сделал шаг. Затем другой. Огромные башмаки вдруг сделали его походку нелепо утиной, клоунской. Артем вдруг почувствовал прилив энергии, словно ему вкатили заряд от пяти-шести банок с электрическими угрями. – А вот и я! – закричал он странно высоким голосом. – Вот и я! О, прекраснейшая публика! Как я счастлив… бесконечно, безмерно счастлив быть здесь! Артем выскочил в круг света, и арена поглотила его, словно бездна…* * *
Питон с Акопычем сидели в палатке, силач смотрел на выступление новичка сквозь тонкую щель. При звуках этого голоса («Прекр-раснейшая публика!») он поморщился. Отвернулся. Старик Акопыч пожал плечами. Он сидел на сундуке фокусника и делал вид, что разглядывает что-то наверху, под самым куполом палатки. – Пережимает? – сказал, наконец, Питон. Но в щель заглядывать не стал. – Пережимает, – кивнул Акопыч. – Клоуну позволено «плюсовать». – Позволено, да. – Но не так. Акопыч пожал плечами, чтобы не отвечать. Еще помолчали. На арене новенький продолжал выступление. Аплодисменты – какие-то не такие. Смех. Тоже какой-то… непривычный. Словно вполголоса. – Это провал, – сказал Питон. – Может, и так, – невозмутимо произнес Акопыч. Он теперь сидел с закрытыми глазами и слушал голос Артема и зрительный зал. – Это точно провал. Питон поднялся. Акопыч мгновенно открыл глаза, словно по звуку угадал его намерения. Старик протянул руку, останавливая Питона. – Не беги впереди лошади, Игорь. Дай ему отработать. – Я… дай мне пройти, старик. – Не мешай. Он работает. – Я слышу, как он работает. Акопыч помедлил. Потом сказал сухим, надтреснутым голосом: – Если это провал, пусть это будет целиком его провал. Его собственный. Нельзя отнимать у артиста его первый успех и его первый провал. – Что ж, – сказал Питон. Повернул к старику свое непроницаемое холодное лицо. – Видимо, это будет его собственный эпический первый провал. Физиономия старика медленно вытянулась.Глава 19 На поверхности
Перегон Достоевская – Лиговский проспект, день X + 2 У мертвого офицера веганцев нашлась схема метро – карманный календарь за 2012 год. Целый год до начала Катастрофы. Помятый кусок картона с картинкой – рыжий котенок смотрит трогательно. Ми-ми-ми, оставшееся с мирных времен. Сейчас кошку в метро попробуй найди. Предмет роскоши. Убер и компания сгрудились над схемой. Пора было планировать маршрут. – Если уж спасать свою шкуру, то на совесть, – сказал Убер. – Давай, Комар, жги. – Если имперцы захватили ССВ 5-4, то на Пушку нам соваться не стоит. Звенигородская тоже, скорее всего, захвачена. По крайней мере, я бы так и сделал, – Комар провел пальцем по замызганному календарику. – Ближайшая дружественная станция – это Гостинка. Но идти напрямую – все равно, что лезть бегунцу в пасть, надеясь на лучшее. Думаю, веганцы уже штурмуют Гостинку с поверхности. Или вход перекрыли. – Сенная? Убер вздохнул. – Не вариант. Во-первых, веганцы могут и ее блокировать, во-вторых… В сторону Гороховой улицы и Апрашки я бы вообще соваться не стал. – Это почему? – удивился Комар. – Демоны, – сказал Убер, зловеще понизив голос. – Кто?! – Демоны Апраксиного двора. То ли мутанты, то ли вообще неизвестно кто и с боку бантик. Целая банда. Или стая, не знаю. Один мой приятель… – скинхед помедлил. – Хмм… потом расскажу. Короче, в Апрашку соваться – это даже я не настолько чокнутый. Компания переглянулась. Это аргумент, да. – Тогда куда нам идти? – Герда растерялась. Комар с сомнением почесал лоб. Скинхед задумчиво покрутил головой, старательно размял шею. Щелкнул позвонок. – Убер? – Ну, можно рвануть к Адмиралтейской. – Но это… Убер кивнул. – Ага, ага. Километра полтора по прямой. У диггеров такая заброска считается дальней – не каждый рискнет. Нам-то хорошо, у нас выбора нет. Но идти по прямой мы не можем – потому что там как раз Гостинка. Значит, пойдем в обход. – Через Исаакий, – произнес Комар неожиданно для себя. Убер поднял брови. – Почему это через Исаакий? – удивился он. – Слушай, брат Комар, любоваться видами будем в следующий раз. Это же крюк какой – офигеть можно! Тут бы ноги унести. В общем, решено, идем. А чего? Нормальные герои всегда идут в обход. Чем мы хуже? – Тем, что ненормальные? – съязвила Герда. Убер хмыкнул. – А ты рубишь фишку, женщина.* * *
Возвращение на Достоевскую. «Все пути ведут в Рим… и так далее», – поморщился скинхед, оглядываясь. Никого. Убер опустил автомат. Станция была темная и непривычно тихая. В воздухе чувствовался сильный запах мокрой зелени и гниения. Что бы это значило? – Убер! – позвал Комар. – Смотри. В центре платформы, рядом с бывшей базой приморцев, были ровными рядами сложены трупы. Огорожены заборчиком, на котором висела табличка. Буквы аккуратные, по трафарету. Табличка гласила: «СОБСТВЕННОСТЬ ИМПЕРИИ. НЕ ТРОГАТЬ. НАКАЗАНИЕ СМЕРТЬ». Грядки из мертвецов. Из некоторых уже пробивалась молодая зеленая поросль. Ферма трупов. Вот откуда этот странный запах. Комар тихо спросил: – Они что, совсем чокнутые? Убер посмотрел на трупы веганцев. Затем на трупы бандитов. – Мда, как-то неловко получилось. – Зато теперь у нас есть все, что нужно, – сказал Комар не очень уверенно. – Если бы. У нас ничего нет, – Убер вздохнул, отбросил в сторону очередную обувку. – Даже ботинки для меня не нашлись. Ни одного сорок четвертого с половиной! Поверить не могу! Словно взвод балерин ухлопали, а не элитный отряд. Им что, в детстве всем ступни забинтовывали? Как китайским девочкам? Герда фыркнула. – В общем, надо сваливать, – подвел итог Убер. – Ничего полезного мы здесь не найдем, – он потянулся. – Жрать охота. Герда, милая, позови Таджика, у него наше НЗ. – Так я сама его ищу, – сказала Герда. Нахмурилась. – Таджик! Ты куда пропал? Таджик! Молчание. Герда с Комаром переглянулись. Оба так привыкли к молчаливому присутствию плотного, коренастого, невозмутимого Таджика, что его исчезновение их немало озадачило. Что происходит? – Сбежал? Эх, брат, а я только начал в тебя верить. Кажется, Убера впервые что-то заставило растеряться. Скинхед встал, почесал лоб. – В общем, дело такое. Мы в тылу наступающих сил Вегана. И живы только потому, что им не до нас. Как только веганцы приостановят натиск на Большое Метро, то вспомнят о тылах. И тогда конец нашему партизанскому движению. – Но что делать? – Комар в сердцах махнул рукой. – Как наверх – в этом? Молчание. Герда мрачно подумала, что теперь они точно в тупике. Сначала профессор Водяник пропал, теперь Таджик… – Пойдем так, – решил Убер. – Берите все, до клочка материи! Маски сделаем из ткани. Химзу из пленки и брезента можно соорудить. Вот скотча нет, это да, это настоящая проблема. Попробуем использовать тряпки. – А что с твоей обувью? Об этом ты подумал? Убер пожал плечами. Посмотрел на свои пальцы, черные от грязи. Улыбнулся: – Пленкой ноги замотаю, авось не развалятся. Дойду босым, аки христианский святой. – Думаю, не стоит торопить события, – донесся вдруг знакомый дикторский баритон. – Таджик! – Герда вскочила. Таджик вышел из темноты, с усилием вытянул за собой огромный мешок – словно докатастрофный Дед Мороз. Комар с Гердой переглянулись, когда он вывалил содержимое на платформу. Чего там только не было. Противогазы, несколько мотков скотча, защитные костюмы, свитера, вязаные шапки, носки, перчатки… Четыре пластиковых бутылки с водой. Небольшой бинокль. Даже радиометр нашелся – армейский, потертый, с примотанным вместо батарейки ручным динамо-фонариком. Убер прицокнул, увидев этот чудо-агрегат. Сразу защелкал, проверяя. Из фонарика вырвался тусклый свет, стрелка радиометра дернулась. – Таджик, да тебя сам Санта-Клаус послал! – обрадовался Убер. – Давай сюда подарки. Я в прошлом году хорошо себя вел, зуб даю. – Что-то не верится, – съязвила Герда. – И совсем-совсем не хулиганил? Скинхед безмятежно улыбнулся ей: – По крайней мере, я этого не помню. Герда заморгала. Ну, вот как ему возразишь? Таджик молча полез в мешок. Достал и бросил Уберу еще один сверток. Скинхед моргнул. – Ты откуда это взял? Кажется, даже вечно болтливый Убер утратил на некоторое время дар речи. В руках у него оказались армейские «берцы», старые, ношенные, но еще крепкие. От долгого хранения кожа задубела. Ботинки были сложены вместе, так что ребристые подошвы смотрели наружу, и перевязаны шнурками. – Ну ты даешь, брат Таджик, – сказал Убер с восхищением. – Ты не Санта-Клаус, ты настоящий Йоулупукки! Спасибо! – Йе… кто? – озадачился Комар. – Йоулупукки, финский Дед Мороз. – Откуда все это? – спросила Герда. – Привез, – ответил Таджик лаконично. – Торговать. – А в тюрьме как оказался? Таджик пожал плечами. Контрабандист, догадалась Герда. Вот оно что. Где-то у него здесь тайник с товаром. – Стреляли, – сказал Убер с акцентом. – Да? Молчание. Таджик традиционно игнорировал шутки скинхеда. – Надо уходить, – сказал он наконец. …Этот санузел был странным. Даже вместо обычной для метро надписи «СУ номер такой-то», здесь висела другая. «Аварийный выход 1 линии». – Куда выход-то? – не понял Комар. – Наверх, – сказал Убер. Таджик кивнул.* * *
Много времени заняла подготовка. Облачение в химзу, подгонка снаряжения, запечатывание швов. Опытный Убер и невозмутимый Таджик скотчем проклеивали стыки, чтобы не попала радиоактивная пыль. Умельцы. – Скотч – великая штука! – восхитился Убер. – Таджик, брат! Я смотрю, ты просто виртуоз скотча! Комар и Герда послушно позволяли себя одеть. Словно маленькие дети, которых крутят и вертят, собирая на прогулку в тоннель, заботливые родители. Комар поморщился. – Ты был наверху, как понимаю? – Убер посмотрел на него в упор. – Давай, колись. – Один раз, – признался Комар. – Года два назад. Но диггера из меня не вышло, – он отвернулся, дернул головой. – Не спрашивай. – Я что? Я-то деликатный. А вот он, – Убер мотнул головой в сторону Таджика, – сука, любопытный, прямо страсть. Повернись. Теперь еще. Теперь подпрыгни. Еще выше! Еще! Больше энтузиазма! – Зачем? – Комару это, наконец, надоело. – Да так, по приколу. Нормально, нигде не брякает. Противогаз умеешь надевать? – Э… – Понятно. Смотри, как это делается, – скинхед продемонстрировал, затем стянул снова. – Тебе хорошо, ты лысый, – сказал Комар с завистью. Резина противогаза на волосы надевалась плохо, страшно больно. – Не лысый, а бритый, – поправил Убер. – И ничего хорошего – вспотеешь и прилипает. Детскую присыпку надо. Или тальку. Таджик, у тебя присыпки нет, случайно? – Давай помогу, – это уже Герде. Та покачала головой. – Давай, давай, не до деликатности. Родина в опасности! Еще спустя полчаса они были готовы. Убер критически оглядел маленький отряд, хмыкнул. – Выглядим настолько дерьмово, что можем сойти за сумасшедших. Или за героев. За нормальных людей уже никак. – Убер! – возмутилась Герда. – Что Убер? Правда глаза колет? – скинхед помедлил. – Но до выхода нужно сделать одно дело. Убер вытащил пластиковую бутылку с мутной красноватой жидкостью, поболтал в руке. Кажется, это то самое, что пили покойные бандиты. В глазах Комара отразился ужас. – Зачем?! – Мы пойдем пьяными? – Герда подняла голову, нахмурилась. – Ты в своем уме? Убер развеселился. – Ну, вы и дети. Алкоголь, выпитый до облучения, снижает последствия оного облучения. А после – связывает и выводит радионуклиды из организма. Других средств радиозащиты у нас нет. Единственное, надо бы еще что-нибудь с йодом сожрать… Таджик молча выложил на пол красно-желтую пачку и цветные тюбики. Воцарилось молчание. – Соль с йодом, – прочитал Комар. – Целая пачка. И еще шприц-тюбики с радиозащитой… надо? Убер остановился. С сожалением посмотрел на содержимое бутылки. – Ну, блин. Такую идею на корню зарубили!* * *
Готовые, упакованные, они стояли в шлюзе вентшахты. Неужели это происходит на самом деле? Герда поежилась. Она никогда не хотела быть сталкером – разве что очень давно. За этой дверью бурлила чудовищная жизнь. Твари. Мутанты. Опасности. Мертвый город, полный призраков. Беда. Но другого выхода нет. Герда вспомнила о веганцах, о Щеглове. «Убей своих друзей», червь в стеклянной банке из-под детского питания… Передернулась. Нет, лучше наверх, через радиацию. – Комар, ты точно запер дверь внизу? – спросил Убер. – А то что-то дует. Пора. Скинхед вместе с Комаром ухватились за рычаг. – Залипла, сука! Таджик, помоги! Вместе с молчаливым Таджиком они уперлись в рычаг двери. Раз-два, взяли! Крииии. Рычаг, наконец, поддался. Гермодверь отворилась. В первый момент они зажмурились. Из двери вливался в тамбур поток неразбавленного белого света. – Вот, блин, – Убер закрылся рукой. – А это еще ночь! Герда, в последний раз побывавшая на поверхности много лет назад, еще до Катастрофы, ошалела. Глаза ее, привычные к вечному полумраку, слегка разбавленному светом карбидок и электрических фонарей, запросили пощады. Убер выпрямился, встал в проеме. Герда сквозь слезы и режущую боль видела его истончившийся в потоке света высокий силуэт. – Леди и джентльмены, приглашаем вас на увлекательную прогулку по ночному Петербургу! – объявил скинхед. – Похороны за ваш счет! – Убер! Скинхед повернулся к компании. – Готовы? – спросил Убер. – Ну все, двинулись. С богом.* * *
Пространства оказалось много. То есть, до черта и больше. Темные облака зависли в белесом питерском небе, света, чтобы все рассмотреть, хватало. После мрака подземелий его, света, было даже слишком много. Герда огляделась, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. Слева – горчичного цвета здание, две серые колонны на входе. Рядом – маленькая желтая часовенка. За ней возвышается желтая, окуполенная громада Владимирского собора. Отдельно от собора – двухъярусная колокольня. У Герды от простора едва не закружилась голова. Девушка охнула, села на землю. Хотелось уцепиться за что-то, чтобы не улететь туда, в полное света бесконечное пространство над головой. Она ухватилась двумя руками за ржавые перила ограждения. – Агорафобия, – констатировал Убер. – Не бойся, красна девица, не улетишь. Дай руку! – …и сердце, – добавил Комар. Герда вспыхнула: – Ты у меня дошутишься! Даже страх на мгновение отступил. А вот тошнота – нет. – Только не трави в противогаз, – посоветовал Убер. – Цвет лица испортится. – Убер! Ненависть сделала то, что не могла сделать храбрость. Герда встала и бодро зашагала вперед. Пространства по-прежнему казались бесконечными, но с этим уже можно было справиться. Комар хмыкнул и показал девушке большой палец. Так держать. Таджик взвалил на плечо рюкзак и потопал вслед за Убером. Вокруг был Петербург. Холодный, осенний, неприветливый. Мертвый. Люди ушли отсюда двадцать лет назад. – Там вход во Владимирку, – сказал Убер негромко. – Смотрите внимательнее, оттуда могу полезть веганцы. «RENAISSANCE HALL», прочитала Герда золотую надпись на фронтоне. «Зал Возрождения». Надо же, еще не совсем забыла английский. Серое здание. Герде оно показалось чудовищно большим, почти бесконечным. Тут, наверное, тысячи семей могут разместиться, подумала девушка. На нижнем этаже – книжный магазин. Надпись на фронтоне с выпавшей буквой «В». Буква «О» тоже держалась на честном слове… – Это что еще за «букоед»? – спросила Герда. Одна из оставшихся букв вздрогнула и отвалилась. Бух! Эхо разлетелось на полквартала. Компаньоны пригнулись. Резкий громкий звук в окружающей их мертвой тишине прозвучал, как сигнал опасности. – БукеД, – прочитал Убер. – Я подарю вам «букеД», мадам. А потом мы возьмем билеД и поедем на балеД. Что за бред я несу? Подождите меня, я быстро. Прежде чем кто-то успел возразить, скинхед бодрой рысцой добежал до книжного магазина, исчез внутри. Что-то негромко упало. Убер глухо выругался, что-то с грохотом передвинул. Тишина. Комар с Таджиком нервно оглядывались, держа оружие наготове. Через пару минут скинхед вышел из магазина, направился к компании. В руке у него что-то было. Убер помахал маленькой белой книгой, запаянной в прозрачную пленку. – Чудесная вещь! Герда тяжело вздохнула. «Маленький принц», прочитала она название книги. На обложке мальчик в шарфе стоял на крошечной планете, а мимо пролетал самолет. «Мы в ответе за тех, кого приручили. Помню, помню, была такая сказка». – Это было необходимо? – Конечно, – удивился Убер. – Как в Питере без чтива? Культурная столица! – Убер сунул книгу в вещмешок, закинул его на плечо, взял «калаш» наперевес, как немецкие автоматчики из старых фильмов. – Короче, сваливаем отсюда. Пока полгорода не сбежалось. На банкеД, блин. – А куда идти? Убер огляделся. – Для начала – куда-нибудь повыше. Надо разведать местность. Серое здание с молнией. Выбитые стекла, на самом верху – открытая круглая беседка. Справа от «Зала Возрождения», напротив Владимирского собора – дом с пляшущими человечками. «Владимирский пассаж». Нижний этаж серый, верхние – светло-коричневые. В центре фасада врезана башенка с зеленым куполом. Готические окна. Немного Амстердама внутри Питера. По фасаду прыгают желтые силуэты фей. – Дом с феями, – сказал Комар. – Точно, брат. Они стояли, разглядывая здание. Отель «Достоевский» – верхние этажи. Его часть – бар «Раскольников» с панорамными окнами на Владимирский собор. – Туда, – показал Убер. – Посетим феечек с ответным визитом. Компания проникла в здание через высокий арочный вход. Главная лестница, выложенная мрамором, выглядела целой. Здание отлично сохранилось. Если бы не ободранные стены, не отвалившиеся картины, не огромные вазы с мертвыми цветами, если бы не слой пыли, лежащий на всем и вся, не перевернутая и сломанная мебель, не горы мусора, что оставили за собой сталкеры, это было бы роскошнейшее здание, что Герда видела в жизни. В помещении гулко отдавались шаги. Облупившиеся, отсыревшие стены. Начисто съеденная обшивка кожаных диванов. Голые металлические каркасы, ржавые пружины – словно скелеты каких-то доисторических животных. – Диванозавры, – сказал Убер. Хмыкнул. Разбитая посуда. Словно кто-то специально ходил по зданию и все крушил на мелкие осколки. Забавно. Бывают же у людей развлечения. Убер поднял табличку, что висела когда-то на стене. Отряхнул от пыли, стер грязь. Прочитал и хмыкнул. – Что там? – спросила Герда. – То, что Комару необходимо. А то задолбал во сне кричать. – Доктор? Психолог? – Почти. Пожарный топор. Это план эвакуации. Очень полезная вещь. Указаны туалеты и пожарные лестницы. Есть где блевать и куда спасаться. – Убер, опять твои шуточки! – Да. Лестница – широкая, каменная, вела наверх. Она была забита мусором – словно на нее сваливали все, что выносили из помещений. Компания поднялась четвертый этаж. Они смотрели с высоты ресторана «Достоевский» на город. Мертвые пустые здания, глядящие на происходящее черными окнами. Целые кварталы мертвых домов. Все обратилось в пепел и прах. Весь город Петра Великого, легендарный непокоренный Ленинград… Картина действовала угнетающе. Герда поежилась. Далеко в небе вынырнуло с тоскливым криком что-то похожее на птицу. «Что это может быть?» – подумала девушка. Убер махнул рукой: назад. В полной тишине вернулись в бар, уселись на пол. Убер нарушил молчание: – Итак, мальчики и девочки. Все идет по плану, – он почесал резиновый затылок. От скрипа Герда поморщилась. – Сначала доберемся до Аничкова моста. Потом через канал и… Эх, было бы просто и красиво – сразу к Гостинке выйти! Но к Гостинке мы не пойдем. Потому что там – кто? – Веганцы, – сказал Комар послушно. – Верно. Поэтому мы пересечем канал и обойдем Невский слева или справа. Лучше справа. Скрипнуло. Убер мгновенно оказался на ногах, подбежал к окну, выглянул. Присел. Показал знаками – тихо. И – назад, назад. Они отступили в следующий зал, встали по обе стороны от дверного проема. Бар «Раскольников». Огромные панорамные окна, серые квадраты неба в них. Крылатая тварь была все ближе. Вот она спикировала вниз, тяжело выровнялась почти у самого здания и села на стену. Хлопки крыльев. Беглецы почувствовали, как едва заметно дрогнул пол под ногами. Тварь была чудовищно огромной, это точно. Неужели… Убер плавно отступил за угол. Выглянул на мгновение, взял «калаш» на изготовку. Тварь, похожая на докатастрофного крокодила, только с крыльями, демонстративно сидела на балконе. Она согнула длинную шею, почесала клювом перья. Затем сорвалась прочь, оставив здание в покое. Вшух! Вшух! Волна воздуха прокатилась по ресторану. И удаляющийся шелест крыльев. Компаньоны вздохнули с облегчением. Никому не улыбалось связываться с летающей рептилией. Когда тварь улетела, Убер с Комаром осторожно вышли на балкон, осмотрелись. Улицы вокруг Достоевской пусты – уже хорошо. Скинхед достал бинокль, приложил к окулярам. Аничков мост отсюда не видно, дома мешают. Жаль. Убер присвистнул, подкрутил резкость. Ходили слухи, что с мостом что-то не так. Но что именно, скинхед не знал. Что могло разрушить мост? Не ядерный же взрыв? – Ладно, – сказал Убер. – Все равно вариантов нет. Они спустились вниз, вышли из здания. Тишина. Ветер медленно гнал по улице мусор, бросал в лицо листья. Опустевшие, мертвые ряды машин. Ржавые и ждущие хозяев. А некоторые и с хозяевами внутри. Скелеты улыбались Уберу сквозь уцелевшие стекла. Скинхед помахал им рукой. Убер достал карту, с трудом развернул толстыми от перчаток пальцами. Ткнул в пересечение линий. – Пойдем в обход. Я же говорил, в этом городе по прямой не ходят.* * *
Теперь они увидели, что случилось с мостом. Из каменной громады торчали останки гигантского ящера. Словно мост и скелет чудовища слились в единое целое. Огромные кости, вытравленные временем и падальщиками до белизны, переходили в камень, кирпич и чугунные решетки моста. Часть скелета рассыпалась. Гигантские крылья – Убер присвистнул, представив их размах. Левое попало в реку, от него осталось всего несколько фрагментов, другое легло сверху на перекрытия моста – его скелет остался целым до мельчайших косточек. Словно поразительная скульптура, огромная и зловеще нелепая, разместилась посреди Петербурга. Мост-чудовище. Драконий мост. – Внебрачное дитя Церетели и Гигера, – пробормотал Убер. – Как же тебя угораздило, дракоша? Говорили же, не летай пьяным. Сколько эта махина весила при жизни? Убер прикинул мысленно. Несколько тонн, не меньше. Чтобы разрушить мост, нужны приличная масса и скорость… Убер вдруг ясно, словно это было только вчера, а не десять лет назад, вспомнил, как стоял с дымящимся дробовиком над умирающей тварью, прозванной местными «драконом». Тварью, которой приносили человеческие жертвы… И радовались этому, как дети. Убер усилием воли отогнал воспоминания. Но та тварь дракона не напоминала даже теоретически. А эта… – Вылитый дракон, – сказал Убер. – Однако. Петербург – родина драконов. Знаменитые скульптуры коней Клодта. Одна упала в воду, другая стояла накренившись, словно человек уже был не в силах удержать рвущегося и хрипящего жеребца. И он вот-вот сорвется. – Аничков мост, – сказал Убер. – Одна из визитных карточек прежнего Питера. Так, ставим галочку – посетили. Коней видели. Дракона – тоже. – И что дальше? – спросила Герда. – Пойдем через другой мост. Поставим следующую галочку. Так, привал – десять минут. Какую парадную выберем? Мне вот эта нравится. Чутье скинхеда не подвело. В здании никого не было – только груда старых костей в одной из комнат. Кости нечеловеческие. Компаньоны забрались в логово бегунца, видимо, давно покинутое. Скинхед выпрямился. Опустил вещмешок на пол. – Привал, девочки! – А что дальше будет? Если… – Комар не договорил. – Сначала пересечем Фонтанку, потом Канал Грибоедова, затем Мойку. Там тоже фигни всякой хватает. Предупреждаю. К воде близко не подходить. Я серьезно и заранее. Только возле Невы более-менее безопасно, а каналы – это проблема. Герда прервала его: – Смотрите! Стена с ободранными полосатыми обоями. Над камином – фотография в пыльной раме под стеклом. Убер стер пыль, отступил на шаг. Перед ними был Михайловский замок – приземистый, красно-коричневый. Что-то тревожное чувствовалось в угловатом здании Инженерного замка, любимого детища нелюбимого российского царя. Убер приложил руку к окулярам противогаза, покачал головой. – Красиво, – сказала Герда тихо. Она стояла рядом со скинхедом, глядя на фотографию. – Красиво, только лезть туда не стоит. – Почему? Убер почесал резиновый затылок. Как-то растерянно огляделся. – Да вроде призрак там. – Призрак? – Ага. Призрак императора Павла Первого, мол, там бродит. И что-то эдакое с людьми делает. Мне знающие люди рассказывали. Я сам только мимо проходил… ну, почти мимо. Но, знаете, там действительно жутко. Такой он мрачный, этот замок, прямо до усрачки. Прости, Герда, прости… сорвалось. – А в Михайловский сад? – спросил Комар. – Туда мы пойдем? – Ну, как тебе сказать… – Убер ухмыльнулся. – Открытая местность, заросшая хрен знает чем. Птеродонты всякие, бегунцы. Не сожрут, так погоняют. Че не пойти-то? Скинхеда снова было не заткнуть. Герда мысленно застонала. – Про Храм-на-Крови тоже всякое рассказывают. Мол, зашел один старый диггер туда… искал разное… А там… В общем, когда он вернулся в метро, то был уже седой, весь. И когда выходил на поверхность, был чисто выбритый, а когда вернулся – борода у него появилась, длинная, частью даже в противогаз вросла. Прямо в резину. И – тоже седая. И волосы опять же… резать пришлось, потому что иначе никак было маску не снять. – А что там? Что он увидел? Убер помолчал. – Ну… – Так что? – Много чего, – скинхед помолчал. Потом заговорил нарочито глумливым тоном: – Говорят, храм залит кровью до пояса, идешь, как в кровавом болоте. И она… живая что ли, эта кровь. Живая. Стены кровоточат. И все лики святых. И статуи. Плачут кровью и смотрят на тебя. И… представляете? Моргнешь, а они сдвинулись. Помолчали. – Всё, по коням, – объявил Убер. – Двинулись. Комар – замыкающим. Туманная улица, серый полумрак питерской ночи. Звуки шагов казались далекими, словно звучащими из-за пелены тумана. Комар резко остановился. Выпрямился, чувствуя холодок, спускающийся по спине между лопаток. – Что ты там видишь? – спросил Убер. – Исаакий. Скинхед несколько мгновений смотрел в том же направлении. Но нет – Исаакиевский собор отсюда не видно. Темнота и туман, вечные друзья питерской молодежи. – Ну, у тебя и зрение, – скинхед почесал затылок. – Рентгеновское. Несколько кварталов, сквозь туман и камни – насквозь. Слушай, брат. А чего тебя на Исаакии клинит?Глава 20 Загнанный
Петербург, поверхность, день X + 3 Ему снилась мама. Это случалось редко, и каждый из таких снов он помнил наизусть. Мама в белом платье. Длинные светлые волосы, тонкая фигура. В карих глазах играют веселые чертики. Как всегда, от ее красоты у него на мгновение перехватило дыхание. Ахмет знал, что идеализирует ее. Но тут ничего не поделаешь. Говорят, она покончила с собой, когда он был маленьким. Или ее убили. Ахмет не должен был помнить ее лицо, но все же помнил. Память играет с людьми в жестокие игры. Когда она начинает проигрывать, то принимается обманывать. Память – прирожденный жулик. Большая часть наших воспоминаний – не то, что было на самом деле. А то, что мы придумали, когда начали забывать. Человеческий мозг. Чертов обманщик. Он обманывает сам себя, чтобы скрыть собственную слабость. Кажется, это был базарный день на Маяковской. Мама шла мимо лотков с орущими потными торговцами, мимо покупателей и зевак – белая тонкая фигурка на фоне кроваво-красных стен. Мама останавливается у лотка с украшениями, перебирает несколько подвесок. Кажется, это были бриллианты. Возможно, настоящие – диггеры приносили всякое с поверхности. Блеск камней. Ахмет – маленький Ахмет – видел, какие тонкие и красивые руки у его мамы. Мама что-то сказала торговцу – тот заулыбался льстиво, ответил. И тут вдруг все изменилось. Какая-то тень накрыла станцию. Воздух загустел. Ахмет видел, как один из охранников вскинул автомат и начал стрелять в людей. Беззвучные выстрелы. Вспышки. «Калаш» дергается. Гильзы летят, крутятся в воздухе. Пули пробивают прохожих, разносят в куски стол и украшения… Цветные бусины разлетаются, словно брызги крови… Мама вздрагивает. Поворачивается и идет к нему, к Ахмету. Идет как-то странно. Безумец продолжает стрелять. В него тоже стреляют, но неудачно, пули ударяют в кровавую стену, уходят рикошетом в сторону. Мама вздрагивает. И Ахмет видит, как на ее животе, на белой ткани медленно расплывается красное пятно. Это красиво. Это страшно. Мама делает еще шаг и протягивает руки к маленькому Ахмету. Он смотрит на них. Руки грязные. В красной краске. Он отталкивает их. Боль. Неисправимая чудовищная потеря пронзает его насквозь – даже во сне. Мама делает еще шаг и падает на колени… – Беги, Ахметик. Спасайся. И смотрит на него. Рядом вдруг становится много людей. Очень много людей. Ахмета толкают и дергают, словно он всем мешает. Он вырывается и бежит по платформе, петляя между людей. Маленький, хрупкий, беззащитный. – Стоять! – кричат люди. – Ловите его! – Идите вы! – закричал в ответ взрослый Ахмет. И проснулся. Открыл глаза. Мамы не было. Хотя он все еще ощущал ее присутствие рядом. Нежный аромат. Теплота. Забота. Запах ее волос. Какая-то трава, вербена, кажется. Ахмет закрыл глаза – и снова вспомнил, как оттолкнул ее руки… Ощущение чудовищной, неисправимой потери пронзило его насквозь. Словно раскаленная докрасна проволока протянулась от макушки к сердцу. «Прости, мама. Мамочка». Он открыл глаза. Где я? Где?! И тут вспомнил. «Я наверху. Я в городе». Стекло противогаза запотело от дыхания. ГП-9, прощальный подарок старого слуги. Это была новая модель, но слишком долго пролежала на складе – резина задубела, как пластилин. Большие треугольные окуляры. Фильтр и клапан для воды. Правда, срок годности фильтра закончился лет десять назад. Ничего, это ничего. Ахмет сообразил, что задремал – сидя, прислонившись спиной к стене. Над его головой искривленными рядами висели ржавые почтовые ящики. Кажется, прошло уже несколько часов. Кажется, стало светлее. Если сейчас на улице день, то Ахмету грозит слепота. Хорошо, если временная. Он слышал, такое бывает с диггерами – поэтому после темноты метро нужно долго привыкать к свету на поверхности. – Будь я проклят, – сказал Ахмет вслух. – Благословен Тот, в Чьей руке власть…* * *
Мы, люди, странные создания. Мы не знаем, ради чего живем. Но зато прекрасно знаем, ради чего выживаем. Такой вот парадокс. Умирающий закат над умирающим городом. Рассвет для сталкеров-диггеров. Для мутантов. Для кого угодно, только не для него, царя Восстания. «Я хочу жить. Я… хочу…» «Мамочка!» «И я буду жить». Ахмет перебежал в следующую парадную. Какой дом? Четвертый, пятый? Кажется, он уже сбился со счета. Пот градом катился под химзой, все тело взмокло. Из противогаза хоть выливай, окуляры запотели. Ахмет протер их перчатками. Не помогло. Поле зрения сужено до небольшого пятна. Как вообще можно что-то делать в этих чудовищных костюмах и масках?! И при этом выживать? Страшно чесался мокрый лоб. Невыносимо. Ахмет поднял руку, пальцы заскребли по резине. Толку – чуть. «Аллах, помоги мне. Помоги». Он знал, что умоляет, хнычет, как девчонка. Но кто его увидит в этом мертвом городе? Кто расскажет? Куда идти? Ахмет до сих пор не понимал. «Мне нужна карта». Карта с обозначением станций метро. У него мало времени. Если Илюза не соврала, за ним уже идет охота. Близнецы, лучшие из наемных убийц метро, жаждут получить награду за царскую голову. «А я сделаю по-другому». Ахмет усмехнулся, несмотря на положение, в котором оказался. «Черта с два вам, а не моя голова». Обойдетесь. ЖЖЖЖ. Вибрация такая мощная, что заныли зубы. Загремел металл. Ахмет вздрогнул, повернул голову. Раскрытые почтовые ящики над его головой вибрировали, стучали. Ничего себе. Снова «ЖЖЖ». Словно гигантский вентилятор работает рядом. Что это может быть? Ахмет поднялся, проверил «калаш». Наконец решился, выглянул в дверь. Быстро, как учил его когда-то Рамиль. Слева чисто, справа чисто. Но «Жжж» продолжалось. Потом затихло. Показалось? В следующий момент «жжж» прозвучало над самым ухом. Ахмет мгновенно развернулся. Никого. Пот лил с него градом, стекла начали запотевать. Откуда идет чертов звук?! Жужжание. Такое, надоедливое, словно идет из-под стенок черепа. Ахмет осторожно заглянул в следующую комнату. Двери не было, она лежала на полу – ржавое полотно с выдранным замком. ЖЖЖЖ. Жжжжж. Он замер. Затем медленно поднял взгляд. В противоположном углу под самым потолком, в полутьме, заросшей пылью и паутиной, сидело нечто. Огромное. Уродливое. Страшное. С виду – обычный комар, какие иногда залетали в метро, только – в тысячу раз больше. Артем видел его фасетчатые, словно составленные из сотни фиолетовых шариков, глаза. Они с суперкомаром смотрели друг на друга. Ахмет медленно поднял автомат… Дать очередь и бежать… «Жжжжж». В следующее мгновение комар сорвался с места. Каким-то чудом Ахмету удалось выскочить за дверь – прежде чем огромный хобот пронзил его насквозь. Он захлопнул дверь, прижал плечом. Удар. Дверь приоткрылась на ладонь. Ахмета едва не отбросило в глубину комнаты. Удар. Ладони были уже отбиты. Автомат! Ахмет чуть не застонал. Он выронил автомат в комнате! Он держал дверь. Атака комара. Это же надо такое представить! Огромное зазубренное жало вонзилось в дверь. Ветхую преграду пробило насквозь. Ахмет почувствовал, как вся кровь отхлынула у него от лица. «Неужели я и правда трус?». Он в отчаянии огляделся. Ржавая железяка лежала на замусоренном полу. Ахмет закричал. Вся злость и ярость нашли вдруг выход. – Пошел на фиг, сука! – орал он на комара. – Как вы меня все заебали! Как заебали! На хуй, на хуй все!! Ахмет схватил ржавую арматурину с пола… Удар! Хобот комара пробил тонкую дверь в очередной раз. И застрял. «ЖЖЖ», усилилось. Ахмет взмахнул арматуриной. Н-на! И ударил со всего размаха по хоботу. Тот согнулся, словно был из тонкого металла. – Угрожать она мне вздумала, сука?! – орал Ахмет, нанося удар за ударом. – Близнецов, блядь, наняла! Да пошла ты знаешь куда, ебаная сука! Еще удар. Ахмет бил и бил, зверея от ярости и адреналина. Чтобы ты сдох, сука. Чтобы сдох! Чтобы вы все сдохли! Гигантский комар попытался вырвать жало из двери, но ему это не удалось. Ахмет выскочил в соседнюю комнату, перелез через пролом в ту, где был комар. Тот застрял в двери. Ахмет подошел ближе и ударил с оттяжкой. ЖЖЖ. ЖЖЖжжж. Ахмет бил и бил, пока тварь не сдохла. Крылья перестали трепетать в скоростном ритме. «Жжжж» стихло. Ахмет выдохнул. Бывший царь Восстания брезгливо отбросил железяку в угол. Звяк. Арматурина была вся заляпана желтым и мерзким. Суперкомар вяло подергивался, умирая. – Так будет с каждым, – сказал Ахмет хрипло. – И с тобой, Илюза.* * *
Автомат был в порядке. Ахмет проверил рожок и повесил «калаш» на плечо. Все, теперь попробуйте меня взять. «Неужели Илюза действительно наняла Близнецов?» Конечно, она его обманула. Не может быть. Близнецы стоят дорого, слишком дорого. Ахмет слышал о них. И то, что он о них слышал – ему не очень нравилось. Близнецы убивали всех. Ходили слухи, что на самом деле Близнецы – генетические копии одного человека, элитного убийцы из КГБ. Последствия секретных советских экспериментов. Кто-то вообще заявлял, что Близнецы – это муж и жена. Но это уже перебор, конечно. Все знают, что Близнецы – это родные братья, только разного роста и комплекции. Один маленький, лысоватый шатен, в очках, другой – огромный, широкоплечий великан с длинной гривой черных волос. Интеллигент и волосатый варвар. Но убивали они одинаково эффективно. И теперь, если Илюза не соврала, они идут по следу Ахмета. Идут за ним, царем Восстания. Ахмет сглотнул. Проклятая Илюза. Проклятая жизнь. Проклятые Близнецы. Не было печали. Не будь он сейчас так измучен, он бы подумал о варианте – убраться из города. Уйти куда-нибудь далеко отсюда. Наверняка, где-то там, в других местах, есть жизнь. Скажем, в Финляндии. Почему нет? «Хочу в Финку». Впрочем, после того, как он расправился с комаром, расклад изменился. Ахмет почувствовал в себе силу. Благословен Тот, в Чьей руке власть… Он негромко рассмеялся. И вдруг – грохот. Кажется, по улице движется нечто огромное. Ахмет услышал шаги. Бум, бум. Бум-бум. Земля под ногами сотрясалась. Ахмет осторожно подошел к двери парадной, выглянул. И отшатнулся, прижался к стене, молясь, чтобы его не заметили. По улице шагал громадный человек. Вернее, он только издали напоминал человека. Длинноногий дядюшка-мутант, шагающий по улице. Скрежет и треск сопровождали его, металлический стон раздавленных машин. Грохот приближался. Человек давил машины все ближе к месту, где спрятался Ахмет. Напротив, через улицу, заброшенная кофейня или кондитерская. Ахмет видел сквозь разбитую витрину, что там. Лотки перевернуты, столы и стулья переломаны. В витрине лежат разноцветные пластиковые муляжи пирожных и фруктов – словно кофейня до сих пор работает. Может, сюда заходят твари и мутанты? Ахмет перебежал на четвереньках в другую комнату, поднялся и осторожно выглянул в окно. Огромная нога опустилась рядом с булочной… БУМ! Гигант был похож на того монстра, которого маленький Ахмет видел в детстве. БУМ! Это точно был он. Тогда они с отцом и его лучшими диггерами бежали от этой твари, как от огня… И только чудом спаслись. А сейчас спасения ждать неоткуда. Никто ему не поможет. Ахмет вжался в кирпич стены, мысленно молясь о помощи у любых богов. После того, как он убил комара, страх прошел. Но сейчас страх вернулся – еще сильнее, еще глубже, еще беспощадней. Бывший царь сел на пол, дрожа. Для этого монстра он, Ахмет, был всего лишь пылинкой.* * *
Прошла вечность. Шаги чудовища стихли вдали, земля больше не сотрясалась. Кажется, он задремал. Голоса. Ахмет вскинул голову. Нет, не показалось! Он прислушался. Недалеко отсюда, где-то на улице, разговаривали двое. Или трое? Кто-то рассмеялся. Ахмет привстал… Люди! Слов не разобрать. Жаль. Ахмет осторожно выглянул из окна, снова спрятался. Они были дальше по улице, спинами к нему. В первый момент он даже не понял, что это люди. Четыре фигуры в залатанных ОЗК, почти бесформенные от слоев пленки, в допотопных противогазах, у одного вообще с длинным хоботом. Люди прошли по улице мимо его убежища. Ахмет затаился. Это же люди. «Тогда почему я прячусь?» Он снова услышал голоса. – …хватит болтать! – сказал кто-то громко. Женщина? Откуда здесь люди? Сталкеры? Неужели ему повезло? Ахмет лихорадочно размышлял. Может, это веганцы? Или… в горле пересохло. Близнецы?! Все равно. Ахмет поднялся. Сейчас он готов был выйти даже к Близнецам. После всех ужасов Петербурга, после всех этих монстров, смерть от руки человека показалась ему нестрашной. Это точно лучше, чем клыки. Лучше, чем тварь, что напала на него в подъезде. Комар, кто бы мог подумать. Ахмет передернулся. «Надо идти к людям».* * *
В последний момент ему показалось, что он опоздал – и люди ушли, испарились, их не догнать. – Подождите! Слышите?! «Кофейная чашка». Он ворвался в кафе… Их было четверо, в противогазах и защите. Один из людей сидел в кресле, закинув ногу на ногу. И с сигаретой в руке. Словно зашел выпить сюда чашечку кофе. И сел покурить точно под плакатом «Курение запрещено». «Интересно, как он умудряется курить в противогазе?» – подумал Ахмет невольно. В следующее мгновение люди увидели гостя… Ахмет запоздало сообразил, что его появление получилось слишком эффектным. И сейчас его, скорее всего, убьют. – Не стреляйте! – закричал он, поднимая руки. – Не… Выстрел. Оранжевый пластиковый стул зарядом дроби разнесло в клочки. Осколки разлетелись вокруг, засыпали Ахмета. Словно оранжевый снег пошел. …Благословен тот, в чьей руке власть? Власть сейчас была в руках людей напротив. Людей, что чуть не застрелили его в упор из дробовика. «Еще чуть-чуть, и я бы разлетелся оранжевыми осколками, – подумал Ахмет отрешенно. – Нет, кровавыми осколками». От пережитого волнения мочевой пузырь сжался в точку. На Ахмета уставились стволы двух автоматов и дробового ружья. – Ты кто? – спросил длинный с воображаемой сигаретой. Глухой из-за резины голос показался Ахмету странно знакомым. – Ты кто вообще такой?Глава 21 Клоун на арене
В комнате Мирового Совета метро горели светильники – устало, вполсилы. Словно общая атмосфера подавленности действовала и на них. Тертый одернул заместителя: – Какая стратегия? Или ты пьян? У нас есть две дыры, которые нужно закрыть – чем угодно, хоть взорвать. И мы закрыты. Филимонов помедлил, повертел в руках рюмку (хрустальную! чистейшего стекла!) и поставил на стол, не пригубив. – Тогда ждите десантов. Они будут. И они – были.Станция Электросила, цирк, 14 ноября 2033 – Это будет его собственный эпический первый провал, – сказал Питон. Лицо Акопыча вытянулось… Гром аплодисментов. «Браво! Браво!». Питон поднял брови. Старик усмехнулся, посмотрел на силача. – Так что ты там говорил о провале? – насмешливо поинтересовался Акопыч. – Не напомнишь? Питон тяжело вздохнул.
* * *
«Первое выступление. Это мое первое выступление». Работа, мысленно поправился он. Весь мир вокруг, все эти радостные лица, открытые рты, улыбки, горящие глаза… «У меня получилось». Он стоял посреди манежа, в лучах прожекторов, а гул вокруг нарастал. Артем не чувствовал своего тела. Словно какая-то волна подняла его над манежем, и он поплыл в дымном воздухе, пронизанном эмоциями, не шевелясь. Волна радости и обожания поднимала его все выше и выше, он уже казался себе великаном, смотрящим на зрителей с огромной высоты…. Словно человек на картине Шагала, что летел над городом. Артем вспомнил, как сестра, Лали, показывала ему эту картину в книжке. Счастье, подумал он. – Браво! Браво! Кто-то бросил горсть патронов, они рассыпались по залатанному ковру, как пригоршня драгоценных камней. Сверкали в лучах ламп. Аплодисменты. Лицо Артема горело, словно обожженное. – Поклонись, дурак, – шепнул шпрехшталмейстер. Артем неловко раскланялся, уронил котелок. Это вызвало смех и новые аплодисменты. Он скосил глаза – шпрехшталмейстер в своем черном строгом фраке стоял рядом, кивал зрителям. Мол, этот клоун – это моя личная заслуга. Это тоже было частью представления. Номер, как и предсказывал Акопыч, развивался и усложнялся сам, по своим законам. Нужно было только держаться на гребне волны… – Пианино, – скомандовал Артем шепотом. Шпрехшталмейстер коротко взглянул на него и – едва заметно кивнул. Будет сделано. Словно теперь Артем имел право командовать. Теперь он действительно вел этот номер. Работал. – А где же мой инструмент? – тихо спросил он. Зрители неожиданно засмеялись. «Приготовься к тому, что смеяться будут совсем не в тех местах, где задумано. Зрители могу пропустить явную шутку, но с удовольствием посмеются над обычной фразой или жестом. Это нормально. Это часть искусства». Так говорил Акопыч на репетициях. Артем выпрямился. Небрежным движением подозвал шпрехшталмейстера. Самодовольный верзила, выше Артема на две головы, прямой, словно проглотивший кол, в черном фраке и в белой жилетке, чопорно поклонился. – Пианино для маэстро! – объявил шпрехшталмейстер. – Поживей, маэстро не любит ждать! – Я… я подожду. Снова смех. Артем чувствовал, что у него получается, все идет, как надо. Словно волна захватила его и вознесла ввысь, до самого-самого неба. Вдохновение. Он чувствовал себя пьяным и радостным. И настоящим, живым, как никогда прежде. Он выбежал вперед, придерживая шляпу рукой. За его спиной два униформиста вывезли на манеж пианино. – Браво! – закричали в толпе. Гром аплодисментов. И вдруг… Наступила мертвая тишина. Артем вздрогнул. Что? Что происходит? Что-то не так с номером?! Раздался голос: – Представление прерывается.* * *
– Представление прерывается. Приношу свои извинения. В мертвенной, гулкой тишине раздались шаги. Военный, хрупкий, усталый, заметно сутулясь, прошел в центр манежа. В свете фонарей вокруг него кружились пылинки, вспыхивали как догорающие звезды. Вслед за военным появились два солдата, вынесли и поставили на манеж носилки, закрытые простынями. Военный обвел взглядом притихший зрительный зал. – Прошу прощения, друзья, – голос у него оказался негромкий, усталый. – Срочное сообщение. Империя Веган высадила десант к нашей станции. Они прорвались в вестибюль станции. Сейчас идет бой за наклонный ход. Возможно, уже через несколько минут они будут здесь. – Боже! – охнули в толпе. Кто-то сорвался и побежал в темноту. Артем физически ощутил ужас собравшихся. Словно тяжелая гиря опустилась и давит ему на затылок. – Проблема в том, что на станции нет армии. Все, способные держать оружие, сейчас находятся на фронте, сдерживают наступление Вегана. Поднялся крик. – Тихо! – крикнул военный. Шум стих. Артем удивился, с какой легкостью военный захватил внимание зала. И почти позавидовал. – Что делать?! – подали голос из зала. Военный обвел взглядом зрителей, посмотрел на циркачей. Снова повернулся к зрителям. – Сражаться, – сказал он. – Сержант, начинайте. Все мужчины – ко мне. Два солдата побежали, выгнали циркачей на манеж. Из рядов зрителей – где в основном были женщины и дети, спустились трое стариков. Один был на железной ноге. Остальные двое – такие древние, что Акопыч казался среди них подростком. – Я представлюсь. Я лейтенант, зовут меня Вячеслав Строганов. Теперь я буду вашим командиром. Циркачи заволновались. – Построиться, – велел лейтенант. Циркачи растерянно заговорили все разом, зашумели. Крикнул кто-то: – Мы не солдаты, мы – артисты! – Да мне плевать, если честно, – устало сказал лейтенант. – Молчите и слушайте, что я скажу. Циркачи переглянулись. – Веганцы уже здесь, – сказал лейтенант. – Слышите? Далекая автоматная очередь. Отдельные выстрелы. Крики о помощи, чей-то стон. Затем – взрыв. Земля под ногами содрогнулась, с потолка посыпалась бетонная пыль. Артисты рефлекторно пригнулись. Лейтенант продолжал стоять невозмутимо и холодно, словно бронзовая статуя. – Тихо! Тихо, я сказал! – он оглядел циркачей. – Сейчас вам раздадут оружие. Все, что у нас есть. Десант нужно задержать любой ценой. Сержант, начинайте! Циркачи по очереди подходили, брали оружие и становились в строй. Сержант выдавал каждому по несколько патронов. Когда подошел черед Артема, стол уже опустел. Последний пистолет забрали. Артем растерянно огляделся. Он чувствовал, что выглядит глупо, стоя так и вертя головой. Мало того, что он в клоунском гриме и цветном балахоне, так еще и оружия ему не досталось! Артем посмотрел на ножи, лежащие на простыне, некоторые были в ржавчине. Вы серьезно?! – А я… а… мне? Лейтенант покачал головой. Глаза у него были подернуты пеленой усталости. – Больше ничего нет, парень. Только это. Бери и встань в строй. Артем сглотнул. Сокола видно по полету, говорил отец. А какой тут полет, с таким оружием? Он нехотя перебрал ножи. Этот нет… этот… Что за хлам они собрали! Артем выбрал нож – с иероглифами, чуть ржавый, но вроде неплохой. Подумал и взял второй, похожий на тесак для мяса. Тупой, конечно, но если наточить… – Пусть он останется здесь, – сказал Питон. Хмурый и жесткий, он смотрел на военкома неподвижным гипнотическим взглядом большой змеи. Но лейтенант не испугался, не смутился, не отвел глаза. Лейтенанту было насрать на гипнотический взгляд лидера циркачей. – Мне нужны все. – Он совсем мальчишка. Кровь бросилась Артему в голову. Мальчишка?! Он шагнул вперед, открыл рот… Лейтенант опередил его: – Я сказал: все. Разговор окончен. Питон сомкнул губы. Вокруг рта вздулись желваки. Во всей налитой силой фигуре его читалось несогласие с лейтенантом. Но тому было плевать. – Теперь, – сказал лейтенант Строганов. – Чтобы вы поняли, за что мы сражаемся. Мне некогда говорить вам патриотические речи, поэтому я просто покажу. Лейтенант кивнул сержанту. Тот подошел, нагнулся – и одним движением сдернул простыню с носилок. Циркачи подались вперед… Лейтенант помолчал, наблюдая, как меняются лица людей. Кого-то шумно вырвало. – Видите? – просто сказал он. Циркачи молчали. Тела были изуродованы до неузнаваемости. Женщина и ребенок лет семи. Из тела ребенка пробивалась вверх мелкая травяная поросль. Глаза у него были белые… и удивленные. За что, дяденька? Лейтенант кивнул. Сержант набросил простыню обратно, солдаты закрыли тела. Лейтенант повернулся к Питону: – Ты говорил, не знаешь, почему нужно убивать веганцев? – видимо, он продолжал разговор, что случился между ними ранее. – Теперь ты понял? Нет? Тогда иди и смотри, артист. Иди и смотри. Питон молчал. Лицо мертвое, неподвижное. Затем повернулся к своим – и оглядел всех. Циркачи смотрели на него вопросительно, как на лидера. Питон кивнул: – Слышали, что сказал лейтенант? Стройся! Живее! Лейтенант кивнул. – Хорошо. Ну, с богом. Пошли. Рядом с Артемом вдруг встала Лана, акробатка – с ножами в руках. Это были специальные метательные ножи, с идеальным балансом. Артем видел, как Лана их бросает – и сглотнул. Не хотел бы он оказаться на месте мишени. – Ты… – начал он. – Зачем? – Так надо, – сказала акробатка. Циркачи наперебой заговорили «Лана, не надо», «Лана, это не женское дело». Акробатка упрямо мотнула головой. Уходить она не собиралась. Питон только посмотрел на нее и кивнул. Спорить было бесполезно. Характер Ланы знали все: мертвую скалу проще переубедить, чем живую акробатку. – Вперед! – скомандовал лейтенант. Двинулись нестройной толпой. Топот, нарастающее эхо. Пересекли платформу. Впереди, в наклонном ходе, гремели выстрелы. Пронзительно и страшно закричал раненый, затих. Побежали по ступенькам. Артем оглянулся – в конце колонны мелькнуло белое пятнышко. Неужели Гоша, лилипут? Нет, показалось. Это Акопыч обмотал голову белым платком, словно банданой. Старик, ты-то куда лезешь? Вонь пороха стала сильнее. Синеватый туман пороховых газов – густой, непроглядный, – окутал колонну. Кто-то из циркачей закашлялся. Взвизгнула пуля, искры, ушла рикошетом вниз, чудом никого не задев. Кто-то пригибался, но остальные уже рвались вперед. Страшно до жути. Сердце, казалось, выскочит из груди. Ладони вспотели. Артем больше всего боялся выронить ножи. Выскочат из мокрых ладоней, и он останется безоружным. – Быстрее, быстрее! – покрикивал лейтенант. – Головы пригибайте! Не высовываться! Не стрелять без моего при… Бух. Звук был совсем негромкий. Сначала Артем даже не обратил на него внимания. Словно что-то чиркнуло, затем всхлип… Лейтенант застыл на полуслове и начал заваливаться назад. Во лбу у него темнела аккуратная дырочка. Лейтенант упал, в последний момент повернувшись на бок. Тело нелепо, неловко раскинулось на ступенях. Артем отвернулся. Затылка у лейтенанта больше не было. На стене недалеко от места, где он упал, расплывалось кровавое пятно. Желтоватые кусочки… это были мозги лейтенанта. Блин! Артем пожалел, что вообще туда смотрел. Потом пожалел, что сегодня вообще ел. Во рту была невыносимая, тошнотворная горечь. – Вперед! – скомандовал Питон зычно. – Не останавливаться!! Артем сглотнул. Все было настолько быстро и нереально, что казалось сном. Следующая пуля взвизгнула рядом, срикошетила от бетонной стены, задела кого-то в задних рядах ополченцев. Один голос начал звать маму, другой принялся тонко, с подвываниями, стонать. Артем пригнулся, побежал быстрее. Трудно. Ноги уже болели от подъема. Ступеньки частично были разрушены. Эскалаторы встали давно, сразу после Катастрофы, во многих местах зияли дыры. Питон, хмурый и жестокий, поднимался впереди всех. Силач не нагибался. В ладонях у него был потертый «калаш», казавшийся маленьким для такого великана. Сосед Артема провалился в одну из дыр, выругался. Пока он выбирался, его обогнал старик в белой бандане. Акопыч. Он подмигнул Артему, пошел рядом. – Эй, мальчики, – их обогнала Лана – пробежала по перилам между эскалаторами. – Не отставайте! – Вот коза, – сказал Акопыч сердито. Залп. Автоматная очередь прошла над головами циркачей, пули рикошетом хлестали по стенам наклонного хода. Бетонная труба превратилась в смертельный аттракцион «поймай пулю». Люди падали. Кто-то далеко внизу закричал тонким голосом: «Моя нога, нога!» Они выскочили, наконец, на ровную площадку. Вестибюль станции был в огне и дыму. Тут шел бой. – Вот они! – закричал кто-то. – «Зеленые»! – Суки! – УРРРАААА! – циркачи хлынули вперед. Выстрелы. Взрыв. Настоящая мясорубка. Падающие люди. Акопыч, бежавший рядом с Артемом, вдруг оттолкнул его в сторону – сильно и резко. Что-то крикнул, Артем не разобрал что… В следующее мгновение Акопыч споткнулся и упал. Белая шелковая бандана окрасилась кровью. Артем врезался в ограждение, упал за ним. Над головой свистели пули. От грохота выстрелов звенело в ушах. Он увидел лежащего ничком Акопыча, пополз к нему. Старик был мертв. Что же ты, старик… Артем, сидя на полу, огляделся. Трупы. Везде трупы. Последние минуты были словно в тумане, разинутые рты, вспышки выстрелов, общая неразбериха… Вопли и крики ярости, стоны умирающих… Рослый веганец выскочил на Артема, потянулся к нему руками. Оружия у «зеленого» не было, из разбитой брови текла кровь. Артем закричал и ударил десантника ножом. Веганец словно не заметил. Артем перехватил нож и вонзил «зеленому» в грудь. Клинок ушел в сторону, наткнувшись на бронежилет. Артем выдернул нож и ударил еще раз. И еще. Веганец обхватил шею Артема руками и сжал. Чернота в глазах. Пятна. Артем начал задыхаться. Он бил и бил ножом, ощущая под клинком что-то мягкое, мокрое… Но веганец сдавил сильнее – и мир покачнулся, беззвучно поплыл в сторону. Артем понял, что умирает. «Вот и все», – подумал он. Отбегался клоун. Выстрел. Веганец дернулся. Глаза его вдруг почернели, наполнились кровью изнутри. Артем не сразу заметил, что противник мертв. Он повернул голову. Позади него, в метрах десяти, стоял мини-Бонд Гоша. «Откуда он взялся, его же не было в колонне?!» В руках у лилипута был пистолет. Из ствола поднимался дымок… Гоша моргнул. Артем встретился с ним взглядом, кивнул. Спасибо. Лилипут помедлил и тоже кивнул. Выглядел он озадаченным, словно ждал совсем другого результата. Повернулся и пошел прочь – смешной походкой, на ходу перезаряжая оружие. «Мы не привыкли убивать, – подумал Артем. – Но мы привыкнем. У нас это хорошо получается». Он огляделся. Нож, красный от крови, выскользнул из ладони. Артем едва заметил это. Неподалеку лежали тела – вперемешку «зеленые» и ополченцы. Мертвый десантник был весь в ярких пятнах. Цветные рукояти – Артем узнал цирковые клинки Ланы. Веганец был как дикобраз. Ножи торчали из обеих рук, из груди, из бедра. Последний, видимо, финальный – из глазницы. Живая мишень. Артем закусил губу. Где Лана?! Везде дрались, остервенев, оскалившись, люди, но акробатки не было видно. Бой еще не закончился. Десантники Вегана напирали, их осталось около десятка, но единого натиска уже не было, сражение превратилось в индивидуальные схватки. Артем краем глаза видел, как Питон схватил десантника и швырнул в воздух. Тот с грохотом врезался в стену, упал на пол… Дальше Артем не смотрел. От взрыва все еще звенело в ушах. Один из десантников схватился с акробатом. Веганец вытащил нож. Аскар – Артем узнал его по восточному костюму – ударил «зеленого» ногой в лицо. Веганец отлетел. Следующий десантник выстрелил в Аскара: раз, другой. Акробат упал на колени. Лицо его исказилось. Он снова начал вставать. В него выстрелили еще несколько раз, только тогда он медленно повалился лицом вперед. Уроды, подумал Артем. Он вспомнил, что остался без оружия, нырнул вниз. Зашарил руками. Где нож?! Ладони в крови, скользят. Удивительно. Все-таки он задел того десантника. Артем никак не мог нащупать выпавший нож. Один из клинков он потерял в самом начале боя, теперь остался без второго… Растяпа. Где же нож?! Где?! Десантники повернулись к нему. Пошли – медленно, как во сне. Артем видел, как опускается ботинок десантника с рифленой подошвой… как взлетает вокруг него пыль… Артем нащупал пластиковую рукоять. Да! Подтянул к себе, зажал пальцами. Десантник все ближе, в руках у него «калаш». Медленно поднимает оружие… Артем встал и пошел на него, сжимая нож. Десантник поднял автомат, но выстрелить не успел. Он что-то сказал, но Артем не понял – увидел только, как шевельнулись губы веганца. Раз. Два. Осечка! Время понеслось вперед с бешеной скоростью. Артем вывернулся из-под руки веганца, мягко присел, как учил Акопыч. Затем резко выпрямил ноги, выбрасывая тело вверх, весь превращаясь в пружину… Глаза десантника распахнулись и – застыли. Рот открылся, еще раз. Что-то горячее пробежало по руке Артема, словно раскаленная река. Хлынуло вниз… Клинок вошел веганцу под подбородок. Артем отшатнулся, отпуская нож. Веганец сделал шаг к нему, шатаясь и заваливаясь набок. Из-под челюсти его торчала черная пластиковая рукоять ножа. Словно веганец что-то хотел сказать. Кровь хлестала из него, как из лопнувшего пузыря. Все вокруг залила. – Андрюха! – закричал второй десантник. – Братишка! Размахнулся. Швырнул. Мелькнуло что-то темное, полетело к Артему. Артем рефлекторно выставил руку – и поймал. Как ловил цветные мячики в долгих изматывающих ежедневных тренировках… В следующее мгновение Артем перевел взгляд и увидел. В его руке была зажата граната. Время застыло, потекло медленно, словно сонное. Граната – обычная «лимонка» в нарезке каналов для разлета осколков. Кольца в ней не было. Черт, подумал Артем. Черт. Сам не понимая, что делает, он мгновенно бросил гранату обратно. Как бросал Акопычу мячики. Бросил и упал на землю, закрывая голову руками. Раз, два… ВЗРЫВ. Долбануло так, что весь мир расслоился на прозрачные пластины, разлетелся в разные стороны, а потом нехотя начал сходиться… Артем закричал, зажав уши. Пространство вокруг расслаивалось и ломалось, словно тонкие пластины стекла. Пороховая гарь заполнила вестибюль. Туман, в котором не видно ни зги. Лучи фонарей прорезали туман, но ничего не освещали. Звон, подумал Артем, опять этот звон. Голова раскалывалась. Тишина. Стоны раненых. Скрип металла. И вдруг… Тишина. Циркачи, уцелевшие после схватки, приготовились. У многих были автоматы и пистолеты, подобранные у мертвых десантников. Артем наклонился и поднял чей-то «макаров». Тяжелый, скользкий. Он перехватил пистолет левой рукой за ствол, вытер правую ладонь об одежду, снова взял. Так, отщелкнуть предохранитель. Спусковой крючок… Интересно, патроны-то там остались? Тишина все длилась. Синеватый туман в вестибюле станции разделял противников. Какой-то человек встал рядом с Артемом. Закопченный, окровавленный, в разорванном цирковом трико – Артем не сразу узнал Питона. Силач крикнул в туман: – Есть живые?! Пауза. – Не стреляйте! Мы сдаемся! – крикнул веганец. Опять тишина. – Выходите по одному! – крикнул Питон. – Бросайте оружие сюда и выходите! Не будем стрелять! Тишина. Артем отрешенно подумал, что сейчас еще все не закончилось. Что все только начинается. Они же сумасшедшие. Они не сдадутся. Они просто пытаются нас обмануть… Тишина. Бух, бух, бух. Сердце. – Мы выходим! – крикнули из-за колонны. Через пару мгновений оттуда вылетел автомат и отдельно магазин. Затем еще один автомат, за ним пистолет Стечкина. – Не стреляйте! – Выходите! – крикнул Питон. – Не будем стрелять. Веганцы вышли, подняв руки. Двое. Один шел, спотыкаясь. Штанина у него была пропитана кровью. На мгновение Артем даже почувствовал разочарование. Веганцы не выглядели опасными. Не выглядели чудовищами, как их описывали слухи. Веганцы выглядели людьми – раненными и сломленными. А в следующее мгновение один из них бросился вперед… Артем вскинул пистолет и выстрелил. Пуля ударила веганцу в грудь. Мертвец медленно повалился лицом вперед. Второй веганец, шедший за первым, втянул голову в плечи и продолжал идти с поднятыми руками. Словно убийство ничего не меняло. К веганцу подошли двое циркачей – один из них был Жантас, акробат, в окровавленной повязке на голове, – и скрутили руки за спиной. Начали обыскивать. Артем стоял, как заторможенный, полусонный. Подошел Питон, вынул пистолет у него из ладони. – Зачем? – спросил Питон. Артем поднял голову. «Что же я наделал, так нельзя… Нельзя?» – Он пытался напасть, я же видел! Питон помедлил, затем сказал: – Он споткнулся. – Я… – осознание настигло его, словно удар в челюсть. Нокдаун. Артема повело в сторону, колени ослабли. Питон его придержал, не дал повалиться. – Лучше сядь, – сказал силач. – Выпей воды. Воды сюда! – крикнул он кому-то. Артем задохнулся, замотал головой. Садиться? Зачем? Закашлялся, выплюнул воду. – Но… они же заслужили?! – Да. Они заслужили. Это верно. Питон медленно кивнул и ушел. Артем остался сидеть, как потерянный. «Я убил человека». По ошибке. Но они же заслужили? Правда?! Кто-то сунул ему бутылку с водой, он залпом выпил половину. Понемногу отпускало. – Что ты сидишь?! – Гудинян разозлился. Голос фокусника срывался. – Она тебя ждет! Артем медленно повернул голову. – Кто? – Быстрее, балбес!* * *
– Я ведь… настоящая? – акробатка выгнулась, закашляла. Половины лица у нее не было. Кровь текла из ран. – Настоящая Лерри, – сказал Артем. Слезы выступили на глазах, полились потоком. Мужчины плачут в двух случаях. Когда своя обида, и когда – чужая боль… И лучше плакать из-за обиды. В обиде нет ничего непоправимого. Лана улыбнулась. – Настоящая принцесса цирка, – сказала она и – замерла. Взгляд единственного глаза погас. Все было кончено. – Да, – сказал Артем. – Настоящая.* * *
Похороны провели тем же вечером. Циркачи собрались вокруг погибших товарищей. Мерный стук дрезины мортусов возвестил о прибытии скорбной процессии. Циркачи расступились. Огромный Питон, сгорбленный, словно от раны в сердце, кивнул главному могильщику. Тот кивнул в ответ. Артем смотрел на знакомую картину: люди в балахонах, в респираторах, монотонно и спокойно заворачивали тела в саваны. И погибших циркачей, и веганцев, и случайных жертв. Упаковывают всех. Так, что отличить одного от другого становится невозможно. Мертвые все равны. Завернули в саван лейтенанта Строганова. Лицо его было странно умиротворенным, словно он, наконец, достиг того, к чему давно стремился. Мертвый Акопыч был другим. В чертах лица появилась холодная, словно с чужого плеча, строгость. Лицо его казалось высеченным из белого мрамора. «Он спас мне жизнь». Лана. «Светлана Лерри-Авильченко, – произнес Питон негромко. – Великая артистка». Циркачи стояли, понурив головы. Мортусы провели поминальный обряд. Прощание. Некоторые плакали. Другие – нет. – Эй, Мимино! Артем повернул голову – рядом стоял Питон. Рука его была перевязана грязным, окровавленным бинтом. Кажется, это не его кровь, отрешенно подумал Артем. А чья? Ланы. Акопыча? – Ей выстрелили в спину, – сказал Питон негромко. – Что? – Артем решил, что ослышался. Земля дрогнула под ногами, он пошатнулся. Еще не хватало сейчас потерять сознание… Питон кивнул. – Я говорил с мортусами. Они хорошо разбираются в причинах смерти. – Тогда… кто это был? – Кто-то из своих. Артем почувствовал растерянность. Акопыч мертв. Кто поможет разобраться в этом? Кто поможет советом? – Но… Питон покачал головой. – Никому не говори. Пока не время. И еще. Никуда не уходи, ты мне нужен. После похорон придешь в цирк. Я буду ждать тебя у манежа. Ты понял? – Да.* * *
Цирк стоял пустой и покинутый, Артем вспомнил, как теплая волна поднимала его в лучах света и улыбок – и сердце сжалось. Успех. Победа. Как все это было… давно. Не успел он сделать и двух шагов, как вокруг закричали: – Вот он. Все сюда! И вокруг разом стало много народу. Выжившие циркачи сгрудились вокруг Артема. Он удивленно оглядел их, дернулся, не понимая, что происходит. Гудинян глазами показал: стой спокойно, все хорошо. Питон с заклеенной пластырем щекой, с рукой на перевязи подошел неслышным, гипнотическим шагом. Остановился рядом, посмотрел на Артема сверху вниз. – Ты нам должен, – сказал силач. – Я должен? Питон зловеще усмехнулся, даже неподвижные глаза вдруг ожили, засветились: – Конечно, а ты как думал? Ты теперь артист. Ты – один из нас. Поздравляю. Не забудь проставиться. – Но я… да! Конечно, я… – Артем вдруг понял, что слов у него много, но говорить он не в состоянии. Совсем. Циркачи собрались вокруг. – Сейчас неподходящее время, – заговорил Питон. Голова его, вся в ссадинах и синяках, блестела в свете карбидной лампы. – Сейчас неподходящее место. Сейчас неподходящие обстоятельства. Наши товарищи погибли. Аскар, лучший акробат. Когда он был под куполом или на проволоке, он блистал, как настоящая звезда. Акопыч, наш старожил. Он единственный работал еще в том цирке, до Катастрофы. Он был велик и могуч, он был стар, но он был настоящим артистом. На нем держались традиции, он передал нам то великое цирковое искусство, что прошло сквозь тысячелетия. Лана, последняя из великой династии Лерри, воздушная гимнастка, наша красота и изящество, наш острый язычок – и наше окровавленное сердце. Прощай, принцесса цирка. Прощай. Они мертвы. Но они – живы. Они всегда будут жить в наших сердцах. Поэтому мы принимаем сегодня в наши ряды Артема, Мимино, ученика Акопыча. Потому что люди смертны, обстоятельства преходящи и только искусство – вечно. – Артист умер, да здравствует Артист! – сказали циркачи хором. Артем чувствовал, как в горле застрял комок. На глазах выступили слезы… Он перестал быть никем, и становился – кем-то. «Я – клоун, – подумал Артем. – Я – артист».Глава 22 Музыка крыш
Санкт-Петербург, поверхность, день X + 3 Светлеющее небо нависало над черными силуэтами зданий. Спустя несколько часов перебежек из парадной в парадную, Убер и компания вышли к перекрестку. Молча, не было сил на разговоры, повернули за угол. Дальше улица шла к набережной, затем через мост. Где-то там, в темноте за Фонтанкой, был Большой цирк. – Где мы? – Улица Белинского, – сказал Убер. – Кто это? Скинхед покрутил головой. – Хмм. Литературный критик, кажется. Черт, а память у меня уже не так хороша, как раньше. Герда невольно хмыкнула. «Ничего удивительного» – подумала она. У него одних шрамов на затылке – с десяток будет. Сколько это сотрясений и черепно-мозговых травм? А еще он пьет как лошадь. Так что амнезия при их первой встрече – совершенно объяснима. Скорее непонятно, как Убер вообще что-то помнит. – Критик? – переспросила она. – Угу. Это человек, который называет писателя говном, а тот просит еще… Белинский не самый плохой критик. Но я уже не помню, чем он прославился. Вроде бы, ругал Тургенева. А Льва Толстого хвалил. Или наоборот. Улица Белинского тянулась до набережной Фонтанки, переходила в мост. Комар настороженно огляделся, держа дробовик на изготовку. Впереди, правее, за мостом – виднелось темное здание Большого цирка. Справа – пивная «Толстый фраер». Слева – голубое здание с зеленой вывеской «Сбербанк». Дальше, дальше. По левую руку – винный бар «PROBKA». Помещался он в сером готическом здании. Каменные лица на фасаде смотрели на путников с непередаваемым выражением. То ли насмешки, то ли презрения. Герда поежилась. – Недобрый у них взгляд, – сказала тихо. Комар подумал и кивнул. Таджик что-то пробурчал. Только Убер ничего не заметил. Он замер, глядя вперед. Справа по улице, почти у самой набережной возвышалась церковь Симеона и Анны. Над куполом церкви застыли крылатые тени. Вот одна из теней шевельнулась… Убер поморгал. Нет, показалось. Все тени остались на своих местах. Но тягостное ощущение чужого взгляда не отпускало. Скинхед огляделся. – Тебе не кажется, что за нами следят? – спросил Убер негромко. Комар поежился. «Значит, не мне одному?» – подумал он. В какой-то момент ему почудилось, что за ними следует человек в противогазе, но обнаружить его не удалось. Может, самовнушение? Или просто нервы. Комар поежился. – Ага. – Скоро светает. Переждем здесь. Может, тут и подвал найдется. Убер жестами показал – сюда. Отодвинулся, качнулся и – бух! – ударил ногой в дверь. Она с грохотом провалилась внутрь, плашмя ударилась об пол. Заржавленные петли не выдержали. За мной – показал скинхед жестом. Внутри было на что посмотреть. Кроме винного бара – Комар видел отсюда тусклый пыльный блеск стекла, тут еще была настоящая сувенирная лавка. Комар удивленно огляделся. Ржавые каски всех видов, подгнившие кожаные шапки, несколько ушанок. Советские флаги с профилем Ленина. Стойка бара заставлена оловянными солдатиками разных времен и народов, с уцелевшей краской. Наполеоновские «ворчуны» в медвежьих шапках, разноцветные гусары, зеленая русская пехота и английская гвардия в красных мундирах. Яркие зуавы и свирепые турки. У некоторых солдатиков была подвижная рука с оружием. Интересно. Неведомый коллекционер собрал все это богатство – и исчез. Судя по всему, здесь давно уже никто не бывал. Кроме мутантов. В толстом слое пыли на полу бара были четко различимы звериные следы – значит, твари все-таки попадали внутрь. Интересно. Компаньоны включили фонарики. Тусклый ночной свет проникал сквозь узкие окна внутрь бара, но с фонарями было лучше. Пятна света забегали по стенам, по полу, по стойке, по столам и колоннам… – Это мы хорошо зашли, – сказал Убер. Комар и Таджик разбрелись по помещению, разглядывая интерьер. Герда залипла у стеклянной витрины со старинными портретами на медальонах. Таджик ушел в глубь бара, чем-то загремел. Убер присвистнул. Взял со стеллажа заржавленную банку. Хмыкнул и поставил обратно. – Что это? – спросил Комар. – Что-то полезное? – Консервированная вода. – Вода? – поразился Комар. – Вы что, когда-то делали консервы даже из воды?! – А ты думал? Это с подводной лодки баночка, из спаснабора, – пояснил Убер. – Банка изнутри еще и серебром покрыта, чтоб не ржавела. Мы делали консервы из всего, что могло испортиться. Жаль, никто не догадался делать консервы из ума, чести и совести. Из доброты, наконец. Сейчас бы это очень пригодилось. – Впрочем, – сказал Убер и замолчал. Кажется, ему в голову пришла неожиданная мысль. – Что «впрочем»? – напомнила Герда. – И тогда это был дефицит. – Убер, – сказал Комар. Голос у него стал странным. Кажется, уже все видел, нечего удивляться, но… Скинхед повернул голову: – Чего? – Тут еще круче есть. Консервы из воздуха. «Воздух Санкт-Петербурга 1703–2003». Голубая консервная баночка. С другой стороны надпись мелким шрифтом «сувенирная продукция».а это воздух настоящий
учитель баночку достал
и от восторга запотели
противогазы у ребят –
* * *
– Что будет, если мы столкнемся с тварями? Когда-нибудь нам придется… ну, сейчас мы их обходим, но вдруг… – Комар вдруг потерял нить рассуждения. – Хочешь совет? – скинхед повернулся к Комару. – Ну, и… – Не будь вежливым, – сказал Убер. – Не будь покорным или спокойным. Ори, пинайся, сопротивляйся, дерись… Не можешь драться, оскорбляй словами! Становись поперек пищевода, наконец. Даже если тебя сожрут, пусть этот сука-динозавр поделится с другим: «Ты представляешь, мой ужин мне нахамил? На неделю настроение испорчено». Не можешь изменить свою судьбу, хоть пищеварение ему испорти. Понимаешь? Комар пожал плечами. – Понимаю, – буркнул он. Вспомнилась Леди и его собственная покорность судьбе. Если бы зеленая форма не помогла, что бы он тогда делал? Просто побыл в роли ужина?! Черт. Комар насупился. Не хватало еще выслушивать нотации от чокнутого скинхеда. Да, Убер в подземелье проявил себя хорошим товарищем и изобретательным типом… Может, он и в динозаврах разбирается? А совет хороший… но как ему следовать? – Я как-нибудь сам разберусь, – сказал Комар. – Спасибо за заботу. Скинхед задумчиво почесал в затылке. Оглядел владимирца. – А ты крутой, да? – Какой есть. – Ты это… харизмой полегче размахивай, – насмешливо предупредил Убер. – Не ровен час, оторвется. Комар угрюмо молчал. Он сам понимал, что переборщил. Но признать… Внутри что-то болезненно ныло. Гордость, наверное. – Ты меня неправильно понял, – начал он. – Ага-ага, – Убер кивнул. – Я тоже всегда стараюсь быть понятым неправильно. Это мое кредо. Даже на могильной плите хочу, чтобы написали: «Меня неправильно поняли. Выкапывайте обратно». – Ладно тебе, – сказал Комар. Теперь ему действительно стало неловко. – Не издевайся. – Ты сам спросил, что делать. Так что ты будешь делать? – Да мы их раскатаем! – Комар попытался взбодриться. Сжал дробовик. – Вот с этого ствола! Убер покачал головой. – Не хвались перед ратью, добрый молодец, а хвались вместо рати… – Вместо? – Комар заморгал. – Или после рати? – Убер наморщил лоб. – Блин. Вечно забываю. Если серьезно, то «вместо рати» самое правильное. Чтобы победить в драке, нужно победить еще до нее. Запугать противника вербально, чтобы тот передумал драться и уполз, поджав хвост. Чисто по-пацански. – Только с тварями это не сработает. – Да, тут уж только догнать, зажать в угол и – по морде, по морде! – Слушайте, вы там закончили со своими монстрами? – спросила Герда. – Мы и так задержались. Помогите лучше найти аптечку. – Яволь, мадам! …Убер перелез через стойку. Под подошвой ботинка что-то хрустнуло. Бар, к сожалению, раньше кто-то тщательно разграбил. Может, тот самый коллекционер солдатиков. Битое стекло, несколько пустых бутылок. Ни одной целой. Скинхед задумался. Потом заглянул под стойку и присвистнул. Ничего себе! Похоже, сюда диггеры еще не добрались. Он протянул руку… и в ту же секунду бутылку (полную!) выдернули из пальцев. – Нет, – сказала Герда. Девушка стояла перед ним, натянутая, словно швартов. – Э! Это отличный бурбон! – возмутился Убер. – Отдай. Герда покачала головой. Нет. – Женщина, ты серьезно? – скинхед протянул руку. – Верни бутылку, пожалуйста. – Я видела, как ты пьешь, – сказала Герда. – А я видел, как ты ешь. Ээ… э! – он подался назад. – Стой! Не надо в меня ничем кидаться! Герда, нет!! В последний момент девушка остановила замах. Но было поздно. Бутылка выскользнула из перчатки Герды – и полетела в лицо скинхеда. «Что сейчас будет, – подумала Герда. – Ой». В следующий момент Убер выставил ладонь и поймал бутылку. Шлеп. С легкостью. Скинхед насмешливо отсалютовал Герде, и девушка поняла, что до этого он просто дурачился. – «Wild Turkey 101», – сказал Убер. – «Дикая индейка». Пятьдесят градусов. Кра-со-та. В стекле, правда, градус падает, так что сейчас тут оборотов сорок. Но все равно – неплохо. Ну, что, попробуешь? Герда в бессилии опустила руки. Он опять уйдет в запой, как тогда, на Владимирской?! «Чтоб тебя, Убер». «Эх, Герда. Все бы тебе котят спасать. Или тигров». Скинхед помедлил, ожидая ее реплики – но больше ничего говорить она не собиралась. Убер выпрямился. Сделал шаг к ней… Ярко-голубые глаза в стеклах маски. Герда отшатнулась, спрятала руки за спину. «Даже не подходи ко мне». Пауза. – Ладно, – сказал Убер. Отступил. Крикнул громко, для Комара с Таджиком: – Двадцать минут на отдых! Потом выходим. Снял с плеча вещмешок, расслабил завязки и сунул бутылку – вверх донышком. Затянул узел и подмигнул Герде. – Это лучше аптечки. Гарантирую. – Не смешно.* * *
В воздухе повисло ощущение дождя. Капли, падающие с ржавой железной рамы на подоконник. Раннее утро… Облупившиеся стены. Краска вздулась от времени и непогоды, пошла пузырями. Пыльный металлический светильник свисал на длинном шнуре с потолка. Он медленно покачивался от сквозняка. Комар проснулся от толчка в бок. Дернулся и вынырнул из дремы. Это был не настоящий сон – скорее забытье от усталости. Зато полное кошмаров. Он медленно поморгал, зябко повел плечами. Веки слипались, перед глазами – пятна. И холодно – бррр. – Она тебе снится? Эта тварь? – Убер смотрел на Комара в упор своими ярко-голубыми глазами. – Нет, – сказал Комар с некоторым трудом. – Что «нет»? Не снится? Комар кивнул. Потом замотал головой. – Никаких снов с этой тварью. Никак нет. Сплю как младенец. – Тогда у тебя на редкость здоровая психика, – Убер наклонился ближе к нему, наморщил лоб. – Слушай, псих, а ты меня не обманываешь?* * *
– Светает уже, – сказал Комар. – Эх, надо было остаться в баре. Посмотрели бы солдатиков… – Он сложил в рюкзак несколько фигурок на память, но весь бар с собой не унесешь. Следующим зданием, куда они заглянули, была «Кофейная чашка». Кофейня сохранилась в первозданном виде. Словно только минуту назад посетители вышли отсюда, оставив вместо себя двойников-скелетов, а на столах – забытые кофейные чашки с толстыми краями и высокие стаканы из-под латте. На донышках стаканов осталась высохшая коричневая муть. Но если забыть о мелочах, здесь все было как до Катастрофы. Комар шагнул к стене, начал разглядывать странную красно-черную картину. Загадка. До Катастрофы было столько всего красивого, а они нарисовали какие-то пятна. Комар покачал головой. Не поймешь этих людей. Убер развалился в кресле рядом со скелетом в шарфе. Откинулся на спинку и выставил руку с воображаемой сигаретой. – Человек! – крикнул он в сторону кухни. – Принесите пепельницу! И меню, мы выберем десерты. Торт с черникой у вас сегодня есть? Герда вспылила: – Убер! Перестань дурачиться! Убер расхохотался. Запрокинул голову – морда противогаза задралась – и начал смеяться. Через мгновение начал смеяться и Комар, не понимая, почему. Чертов заразительный смех Убера… Грохот. Черная тень ворвалась в кафе, бросилась к компаньонам. Убер рухнул вместе с креслом назад. Бух! Мгновенно вскочил, вскинул автомат. Комар развернулся, срывая дробовик с плеча… Сердце билось так, что кроме его стука он ничего не слышал. Бух! БУХ! БУХ! Поймать цель в прорезь прицела… Так-так. Бух. Герда и Таджик нырнули за стойку. – Не-еайте! – человек в сером противогазе вскинул руки вверх. – Нет, пожалуйста, нет! – Что? – не понял Комар, продолжая целиться. Сейчас спустить курок – и поминай гостя, как звали. Кто такой – черт его знает. Хотя человек – это уже проблема. Комар сделал шаг назад и споткнулся. Палец сорвался… Ба-бах! Вспышка. Дробовик в руке дернулся, ствол ушел вверх и вправо. Заряд картечи разнес в клочья спинку кресла рядом с пришельцем. Оранжевые осколки пластика разлетелись вокруг, словно конфетти. – Не-еайте!! – завопил пришелец. Резиновая маска частично заглушила крик. Человек присел, поднимая руки. Химза на нем была старая, поношенная, местами дырявая. Дырки замотаны скотчем и перевязаны тряпками. На груди – какая-то надпись, не разобрать. – Пожауста! Не еайте! – Не стрелять, – приказал Убер. Скинхед поднялся из кресла, держа «калаш» одной рукой. – А ты, новенький, – на колени, руки за голову. Быстро!.. Зачем стрелял? – это уже Комару. Тот повел плечами. Опустил дробовик. – Извините. Так получилось, – и сам засмеялся, настолько нелепо это прозвучало. – Блин, – сказал Убер. – Вот всегда так. Тебе смешно, а товарищу химзу срочно надо новую. – Новую? – не понял Комар. – Сухую. И без запаха, желательно. – Мне бы самому такая не помешала, – признался Комар. – Этот долб… дорогой гость напугал так, что до сих пор внутри все трясется. Придурок. Вдвоем они подошли к незнакомцу, державшему руки над головой. Незваного гостя трясло. Комар оглядел его старую химзу, сочувственно покачал головой. После того, как он чуть не застрелил пришельца, он чувствовал перед ним какую-то ответственность. Да и вообще, неловко вышло. – Извини, мужик, случайно вышло, – сказал Комар. Противогаз гостя – новенький хороший ГП-9 мотнулся вниз, вверх. Смешно. Убер ногой отодвинул автомат гостя в сторону. Обошел того по кругу, встал за спиной. – Ты зачем пришел? – спросил он гостя, стоящего на коленях. Тот покосился. – Поговорить, – ответил наконец. Голос звучал глухо. – Что ж… – Убер уселся в прежнее кресло, закинул ногу на ногу. Затянулся невидимой сигаретой и выпустил невидимый дым. Герда хмыкнула. – Иди сюда, присядь. Раз мы тебя не пристрелили, давай поговорим.Глава 23 Кладбище слонов
Санкт-Петербург, поверхность, день X + 3 Ночь. Аптека. Фонарь. Здание. Подвал. Отдых. Свет. Карбидка. Иллюзия уюта. Завтра снова в путь. Все повторяется. Меняются только локации. Дневной свет, опасный для глаз, решили переждать в здании. Спустились по захламленной обломками лестнице в подвал. Тут раньше был не то бар, не то салон красоты. Луч фонаря выхватил из темноты серую железную дверь. Убер подумал и кивнул. – Сюда. …Он посмотрел на счетчик – тот изредка потрескивал. Скинхед обошел с ним углы подвала, поцокал языком, потом кивнул остальным. Можно. Здоровья это, конечно, не прибавит, но зато можно снять противогазы, отдышаться и даже поспать. Иначе в масках совсем сдохнешь. Сняли противогазы. Все мокрые насквозь, словно из бани. Убер стянул с жилистого торса мокрый тельник, отжал, повесил сушиться. Подмигнул Герде, повернулся… И замер. Лицо его застыло. – Убер, что… – Герда замолчала. Убер молча смотрел на гостя, что явился к ним в кофейне. Гость тоже стянул противогаз, вытер ладонью лицо. Почувствовав взгляд Убера, поднял голову… Вспышка. Резкий железистый запах крови. Свет фонаря. Длинные плоскогубцы… Вырванный с мясом ноготь. Крик. Убер мотнул головой, вернулся обратно. Под противогазом оказался молодой красивый парень, чем-то похожий на итальянца из старых фильмов. Только весь мокрый, с распаренным красным лицом. И все равно красивый, подумала Герда. – Тебя как зовут? – спросил Комар. – Ахмет, – сказал парень. Внезапно глаза его расширились… Потому что парень, наконец, разглядел Убера. Узнавание. Лицо парня исказилось. Посерело на глазах. Что-то неприятное мелькнуло в этом лице. Гнев, страх, ненависть, злоба. Назвавшийся Ахметом потянулся к оружию. Комар поднял брови и отодвинул дробовик в сторону. Отдавать пришельцу свой дробовик он точно не собирался. В следующее мгновение гость отлетел к стене, ударился спиной. Сполз на пол и застонал. – Убер! Скинхед – это он ударил гостя в живот – подошел, схватил Ахмета за воротник и швырнул в центр комнаты. Тот перекатился, врезался плечом в стену. Застонал сквозь зубы. Убер пошел медленной тяжелой поступью. Ахмет смотрел на него с пола. – Убер, что это значит?! – закричала Герда. – Герда, познакомься, это царь. Царь, это Герда. А теперь, когда с формальностями покончено… Убер надвинулся на Ахмета – жестокий, стремительный: – Вставай, говно. – Убер, не надо! – Герда не могла понять, что происходит. Комар открыл рот, Таджик невозмутимо склонил голову на плечо, словно большая собака. – Убер, нет! – Надо. Вставай! Ахмет взглянул исподлобья, начал подниматься. Убер двинулся вокруг него по кругу, широко расставив жилистые сильные руки. Татуировка – серп и молот в лавровом венке, – темным пятном выделялась на его плече. – Я расскажу тебе одну историю. Ты слушаешь, говно?! Слушай внимательно. Однажды великий греческий философ по имени Платон дал определение, что такое «человек». Тебе интересно, говно? И что же, по Платону, человек? Как его узнать? Человек, сказал Платон, это птица без перьев, разучившаяся летать. – Убер раскинул руки, словно действительно был птицей. – Видишь? Прекрасное применение Бритвы Оккама, не находите? Тогда вот вам продолжение истории: тогда великий Диоген… да-да, тот, что жил в бочке… услышав это определение, поймал петуха. Ощипал и принес Платону. Смотри, Платон, вот твой человек! Ахмет повернулся к Герде, открыл рот… Тут же получил удар по почкам и рухнул на четвереньки. – Убер! – закричала Герда. – Внимательно слушаем. – Убер, страшный и пугающий, снова пошел по кругу. Ахмет выплюнул кровь. Злобно оскалился. Начал вставать, пригнув низко голову. Затравленный, битый, но все еще опасный зверь. Хищник на карачках. – Вот твой человек, Платон. Животное на двух ногах, – Убер показал на себя, – и без перьев. И вот Диоген держит эту мерзкую ощипанную птицу и называет ее «платоновским человеком». Что же ответил на это Платон? А? Думаем, дамы и господа, шевелим мозгами! Ну же! Ахмет следил за ним, чуть прикрыв глаза. Бывший царь стал на удивление спокоен. Убер остановился: – Ты, говно, тоже думай. Что сказал Платон? На этом Ахмет не выдержал, ударил. Бил он на удивление профессионально. Но это не помогло. Убер с легкостью перехватил его руку, вывернул. Рывком швырнул бывшего царя в стену. Грохот. Ахмет врезался спиной в кирпичную стену. Бум! Повалился на землю. Застонал. – Думать надо, говно, прежде чем говорить. Убер засмеялся. Герда с мольбой посмотрела на Комара. Тот поежился. Но все же шагнул вперед. – Убер, слышь… ты… полегче… Скинхед мгновенно развернулся, оказался рядом с Комаром. Тот застыл, глядя в безумно светлые глаза Убера. – Платон, – медленно и негромко заговорил Убер. – Великий греческий философ Платон сказал только одну фразу. Он сказал – слышишь, говно! – он добавил: «Человек – животное на двух ногах, лишенное перьев… и с плоскими ногтями». А теперь смотри… – Убер отпустил Комара и шагнул к Герде. Девушка невольно отшатнулась. Скинхед был огромный, яростный, и пах раскаленным металлом. – Смотри, – мягко и нежно сказал Убер. Протянул Герде руку ладонью вверх. – Видишь? – Плоские ногти? – Герда не знала, что он имеет в виду. Но это было бы… логично. Убер ведь человек, правда? Убер улыбнулся. Мягко. И медленно перевернул руку – ладонью вниз. Герда опустила взгляд. Подняла, посмотрела на Убера… снова опустила. Вскрикнула. Ногтей на руке Убера не было. – Кажется, я не совсем человек, – мягко сказал Убер. Улыбнулся Герде. – По крайней мере – по Платону. Герда не знала, что сказать. Сердце почему-то ныло, сжималось в груди. – Это… – она помедлила, кивнула на Ахмета, поднявшегося на четвереньки. – Это он сделал? Убер усмехнулся. – Что ты. Чтобы пытать меня лично, нужно иметь стальные яйца. Этот может только смотреть. Вуайерист хренов. Это сделал его человек. – А где… тот человек? Убер пожал плечами. – Там, куда я его отправил. Скинхед повернулся к бывшему царю. Тот сел и прислонился спиной к кирпичной стене – бледный, как смерть. Белое пятно на рыжем. – Как звали того типа? Что со мной на ножах пластался? Ахмет, хрипло: – Ра… Рамиль… – Громче! – Рамиль. Убер выпрямился, сплюнул в сторону. – Я уверен, после смерти вы оба с Рамилем попадете в Ад. Но знаешь, в чем разница? Он будет в Аду для настоящих мужиков. А ты, говно, в Аду для таких же, как ты, трусливых пидарасов. Убер пошел на него. Ахмет сжался в комок. – Вставай, говно! И успокойся. Я не буду тебя убивать. Хотя стоило бы. Я дал слово твоему отморозку-телохранителю. Суровый был мужик. Едва меня не уложил. Ахмет смотрел с ненавистью. Казалось, еще чуть-чуть и его взгляд прожжет в скинхеде огромную сквозную дыру. Бывший царь сплюнул кровью, растянул губы в улыбке. – Рамиль? – сказал он. – Жаль, что не уложил! «Он вне наших разборок. Идет?» «Он вне наших разборок». Убер остановился, посмотрел на Ахмета. Усмехнулся. – Можешь сказать ему спасибо. Он своей жизнью выкупил твою. Гуляй, Ахмет-Вася. Герда и Комар молчали. Таджик невозмутимо вынул из сумки остатки веганских брикетов и аккуратно нарезал на дольки. Достал помятую пластиковую бутылку с водой и начал разливать по стаканчикам. Молчание все длилось. – Все! – скомандовал Убер. – Представление закончено. Всем жрать, пить, отдыхать. Я на часах. Комар, следующая смена – твоя. Потом Таджик. Герда, – он помедлил. – Перевяжи, пожалуйста, этого… простоцаря.* * *
Над громадой лютеранской церкви плыла огромная луна, словно из старинного комикса про оборотней. Ярко-желтая и дырчатая. Тучи разошлись, небо прояснело, и теперь Убер видел звезды. Блеск их резал глаза, точно полированные алмазы впивались в хрусталики глаз. Заснеженная линия Васильевского острова. Тишина. Убер опустил взгляд и обнаружил, что провалился в снег по колено. Он услышал смешок и поднял голову. Мандела стоял, улыбаясь. – Может, я твое чувство вины? – сказал Мандела. И засмеялся, словно это была чертовски удачная шутка…* * *
Убер вздрогнул и открыл глаза. Некоторое время он лежал в темноте, но не мог избавиться от ощущения, что рядом кто-то есть. Мандела. Юра. Эх, брат. Скинхед повернул голову. Комар спал рядом, приоткрыв рот. Кажется, ему снилось что-то плохое – он дергался и стонал во сне. Компания расположилась на ночлег в подвале. «Сколько их было, таких подвалов? – Убер покачал головой. – Я уже и не помню». Таджик посмотрел на Убера невозмутимо и кивнул. Смена Таджика, понял Убер. Хорошо. Левая нога затекла так, что сдохнуть можно. Он перевернулся на другой бок… Тонкие иголочки забегали по затекшей ноге, он поморщился, не открывая глаз. Снова задремал. Внезапно дернулся, проснулся. Тягостное ощущение не отпускало. И не сон, и не пробуждение. Какая-то муть, а не жизнь. Внутри болело, где-то в районе печени. «Хорошо бы, – подумал Убер. – Один раз проснуться и чтобы ничего не болело». Убер зевнул так, что чуть не вывихнул челюсть. – Снятся всякие… лиловые негры, блин, – проворчал он. Шея занемела. Он с треском размял ее, покрутил корпусом из стороны в сторону. Хрустнуло где-то в пояснице. Нормально. Поднялся на ноги. Все, отдых закончен, надо двигаться. – Подъем, красавчики и красавицы, – он потряс Герду за плечо, тряхнул Комара, потом повернулся и пнул Ахмета в бок. – И ты, урод, тоже вставай. Ахмет дернулся, перекатился набок. Встал на четвереньки. Словно вцепился в землю, в битый кирпич ногтями. Молодой зверюга. Ахмет взглянул на Убера исподлобья – с ненавистью. Скинхед хмыкнул. А злости в этом типе хоть отбавляй. Злости – или страха? Наплевать. – Герда! Вставай, сказку проспишь! – позвал он. – Что? – полусонная девушка села, покачиваясь, точно пьяная. В спутанных русых волосах застряли ниточки и щепки. Убер хмыкнул, аккуратно вытащил из волос мусор. – Идти пора, – сказал он мягко. Размяк бродяга? – К-куда? – Домой. Пока девушка приходила в себя, Убер сел, прислонился спиной к стене. На мгновение прикрыл глаза. Только одну секунду подремлю, а то сердце как надорвавшийся мотор…* * *
Убер помотал головой. – Нет времени. Мандела поднял брови. Дыра в щеке зияла, словно кратер потухшего вулкана. Белели остатки зубов. – Как нет времени? Мертвый черный человек приходит поговорить с тобой о расизме, а у тебя нет времени?! Убер, ты охуел? – Че сразу охуел? – Убер неожиданно обиделся. – Просто устал немного. Сейчас посплю минутку и…* * *
– Убер! Вставай! – голос Герды. Он проснулся. Сердце то замирало, то начинало усиленно стучать. Надо попить воды и – побольше. Похоже на симптомы обезвоживания. Убер поморщился. И аспирина бы еще зажевать… Угу, где бы его взять? Компания завтракала в полном молчании. Похоже, никто толком не выспался. Скоро на улице окончательно стемнеет, и можно будет идти дальше. Ахмет угрюмо дожевал выданную ему порцию зеленого брикета. Он сидел отдельно. Убер спросил: – Итак, слегка охуевшее дитя природы, что мы с тобой будем делать? Ахмет посмотрел на скинхеда с ненавистью. И ничего не ответил, отвернулся. Компаньоны наперебой высказывали предложения: – Убьем? – Выгоним? – Отправим к веганцам? – Чего-о? – все обернулись к Комару. Тот сконфуженно пожал плечами. – Да пошутил я, пошутил! Ахмет оскалился. «Я умею быть неприятным. Вы увидите». – Звериный оскал деспотизма, – прокомментировал Убер эту гримасу. – Слушай ты, царь народов, а как ты здесь вообще оказался? Царям на поверхность не положено. И почему один? – Может, он как мы? – остановила его Герда. – Восстание взяли, да? – повернулась она к бывшему царю. – Веганцы? Ахмет молчал. Его темные глаза перебегали с Герды на Таджика, с Таджика на Комара, затем снова на Герду. На скинхеда он старался не смотреть. – Взяли, – произнес бывший царь хрипло. Откашлялся. – Поэтому я один. – Поэтому он один, – кивнула Герда. – Видишь, Убер? А что с остальными? – Веганцы устроили резню на Восстании. Старый слуга, он еще моему отцу служил, помог мне выбраться. – Где он теперь? – Кто? – Слуга. Ахмет помедлил. – Умер. Я никогда его не забуду. Скинхед внимательно посмотрел на царя и усмехнулся. – И что нам с ним делать? – спросила Герда. – Выкинуть на улицу в одном исподнем, – предложил Убер насмешливо. – А чего? Пусть побегает. Я садистов не люблю. – Может, он… – осторожно начала Герда. – Не знаю. Изменился? Стал лучше? Убер издевательски хмыкнул. – Угу, угу. – Так ты не веришь в людей? – спросила Герда. Убер пожал плечами: – Как тебе сказать? – Честно. – Честно? – в ярко-голубых глазах скинхеда что-то мелькнуло. Какая-то затаенная боль. – Не очень. Герда открыла рот, закрыла. – Зато я верю в другое, – сказал Убер. – Каждый человек имеет право на второй шанс. Даже самый плохой человек. Только вот я лично давал бы некоторым этот шанс – только при условии немедленной смерти. Пускай в аду добрые поступки совершают. Аминь. – Тем не менее, – вдруг раздался мягкий бархатный голос. Герда вздрогнула от неожиданности. Говорил Таджик: – ты его не убил. Убер выпрямился. – Кого его? – спросил спокойно. – Лётчика. На лице Убера не дрогнул ни один мускул. – Какой ты интересный человек, Таджик. Ты действительно все это знаешь или у тебя талант угадывать? А? – Так что насчет Лётчика? – Мне нравится этот разговор, – сообщил Убер в пространство. – Но ты прав, брат Таджик, на прямые вопросы лучше давать прямые ответы. Он выпрямился. – У меня есть вопросы к Лётчику, это верно. Но обсуждать я их буду с ним, а не с тобой. Прости, брат Таджик. Что до тебя, просто царь, – Убер повернулся к Ахмету. – Ты можешь пойти с нами. Только до станции метро. Годится? Если да, кивни. Ахмет нехотя кивнул. – Выполняешь все мои приказы, тебе ясно? – Да. – А еще… – начал Убер. – Тихо вы! – прикрикнул Комар громким шепотом. Он встал, настороженный и злой. – Не слышите, что ли? Все переглянулись, замерли. Тишина. И тут… Герда покосилась на стакан с водой, стоящий на полу. Она только собиралась выпить свою порцию… Вода в стакане дрогнула. Опять толчок земли. И снова по поверхности воды побежали круги. Только уже сильнее. – Сюда кто-то идет, – сказала Герда. – Кто-то очень большой.* * *
На улице стемнело, но свет все равно резал глаза – когда двадцать лет привыкаешь к полумраку метро, даже далекий отсвет солнца кажется прожектором. Огромная фигура помедлила, повернулась. Подняла длинную ногу – с некоторым даже изяществом – и с грохотом опустила на следующую машину. Хлопок. Стекла вылетели, как от взрыва. Осколки рассыпались по мостовой, по ржавым машинам, отскакивали от стен домов. Компания невольно пригнулась. Спрятались в здание обратно. – Изысканный бродит жираф, – пробормотал скинхед. – Слушай, а что он делает? Таджик пожал плечами. Снова раздался треск лопающихся стекол. Резкий, словно выстрел. – Нет, не жираф. Это такой Бармалей, – сказал Убер. – Верно? Таджик подумал и кивнул. Пожалуй. – Что? – Герда пыталась понять, что сообразили эти двое. Вообще, они уже начали ее раздражать – с самого начала похода. Особенно Убер. Голубоглазый и бритый. – О чем вы вообще говорите? – Вот эта длинноногая жирафа – вылитый Бармалей из книжки Чуковского. Он бегает по Африке и кушает детей. Гадкий нехороший жадный Бармалей. А Танечка и Ванечка… Кстати, почему он жадный? Не делится с другими, сам всех детей кушает? – Убер! – Чего сразу Убер? – Не отвлекайся! Убер почесал резиновый затылок. – Проблема в том, что в книжке Бармалея одолели с помощью другого страшного монстра. Крокодила, которого привела горилла. Герда остро пожалела, что при ней больше нет медицинской сумки с деревянным молотком для анестезии. Сейчас бы молоток ох как пригодился. – Убер, извини за личный вопрос – ты сумасшедший? – Ага, – сказал Убер, словно это само собой подразумевалось. – Только вот крокодила, который будет на нашей стороне, у нас нет. А без крокодила мы рискуем закончить жизнь в желудке у этого чудовища, – скинхед почесал затылок. – Хмм. Вот всегда так – когда крокодил нужен, его фиг достанешь. Закон Мерфи. – Может, просто переждем? – Герда помедлила. – И он уйдет? Компаньоны переглянулись. – Хотелось бы верить, – сказал Комар. – Но… Глухой удар прозвучал гораздо красноречивей любых ответов. Он замолчал. – Ой, не царское это дело – морды бить, – протянул Убер. Он, не отрываясь, смотрел на то, как Бармалей крушит машины. Бух, бум, бу-дых. – Красавчик просто. И самое смешное, он по ходу, идет именно за нами. Что будем делать? Компаньоны притихли. – Уведем его за собой, – сказал Комар. – Дело говоришь, брат, – Убер оказался рядом, поднял автомат. – Только вот куда? – В Исаакий. – Широко мыслишь, – оценил Убер. – Стратег. Лбище. Мастодонт мысли! Наполеон извилин! Но для начала предлагаю все же осилить этот мост.* * *
Мост Белинского. А за мостом справа – Большой цирк. От кислорода даже подташнивает временами. Комар вгляделся. Огромное открытое пространство – весь путь от здания, через набережную, на мост, и дальше через площадь. Если кто-то их заметит, уйти будет трудно. Почти невозможно. Слева за мостом – зеленое здание в пять этажей, надпись «Фреш». Как раз напротив цирка. – Может, туда? – предложил Комар. Скинхед посмотрел, кивнул. – Хорошая идея. Сейчас быстро переходим мост, и – бежим под козырек. И в парадную. Или через окно. Комар почесал лоб. Потом все же спросил: – А если Бармалей за нами погонится? Убер пожал плечами. – Тогда вам не повезло. – Нам?! Ээ… а тебе? – А я буду вас оплакивать. Представляешь, как это грустно?* * *
До поры до времени все шло гладко. Компания перебиралась, прячась за ржавые машины и за углы зданий, пока вдалеке Бармалей задумчиво крошил «вольвы», «мазды», «лады» и прочие гордости довоенного автопрома. Делал он это бессистемно, угадать, какая машина будет следующей, было сложно. Но в какой-то момент все изменилось. Бармалей застыл. Потом двинулся по улице к компаньонам. Словно задался целью познакомиться поближе. И вдруг ускорил чудовищные шаги. Теперь сомнений не осталось – Бармалей видел людей, считал их добычей. Черт. – Кто сдохнет, того я лично найду и отпизжу, – пообещал Убер. – Имейте в виду. Вперед! Они побежали. Бег через мост. Тяжелое дыхание. Бармалей не отставал. От грохота его шагов сотрясалась земля, отпадали куски штукатурки, кирпичи, отваливались ржавые водосточные трубы. С грохотом лопнуло чудом до того уцелевшее окно. Убер и компания бежали. Перед мостом монстр замедлил шаг. Остановился… Потом вдруг помчался, набирая скорость. Нет, река не стала ему помехой. Комар видел, как под тяжестью шагов Бармалея дрожал мост, обрушивались вниз камни. Грохот, всплески. Компаньоны бежали со всех ног, но монстр их быстро настигал. Неумолимо, методично. Вот он уже в нескольких метрах позади. Герда бежала, не помня себя. Боже, боже, боже. Если ты есть… Бармалей возвышался над беглецами, как башня. Бух! Комар развернулся и на ходу выстрелил из дробовика. Побежал дальше. Бармалея это не остановило. Вряд ли выстрелы могли ему сильно повредить. Вот он уже рядом. Нога поднимается, нависает над несчастным азиатом… В последнюю секунду Таджик рванулся в сторону. Бармалей замедлил ход, остановился на несколько мгновений. Кажется, он выбирал, за кем следовать – за группой или за одиноким беглецом. И вдруг пошел вдогонку за одиночкой. – Таджик, куда?! – заорал Убер. Таджик свернул вправо, побежал к зданию Большого цирка. Бармалей не отставал. Огромные ноги-столбы, казалось, вот-вот нагонят и раздавят несчастного азиата, но тот продолжал бежать. Бармалей нагонял. – Надо его отвлечь! – заорал Комар. Убер остановился и закричал монстру, замахал руками. Все было бесполезно. Остальные тоже остановились – кричали и махали руками. Убер выстрелил из автомата. Еще раз. Но Бармалей уже настигал Таджика. Почти настиг… В последний момент Таджик резко свернул – и Бармалей проскочил мимо. Бух. Бух. Земля под подошвами вздрогнула. Пока монстр колебался, Таджик рванул вперед. Добежал до входа в цирк, помедлил секунду и – Герда выдохнула – заскочил внутрь. Бармалей сделал еще два шага, потоптался у крыльца – в сомнении. Постоял рядом. – Дела-а, – протянул Убер. Повернулся к компаньонам: – А вы чего уставились? Живо прятаться, дармоеды! Заветный козырек. Комар почувствовал себя так, словно у него вырвали легкие. Дыхание стало расплавленным свинцом. Воздух шипел и умирал под ребрами. Они ввалились в парадную, бегом поднялись на второй этаж. Из окон понаблюдали, как уныло бродит вокруг цирка неприкаянный Бармалей. Задумчиво, медленно переставляет ноги-столбы… «Гадкий, нехороший, жадный Бармалей». Опустился туман, и в дымке Бармалей казался совершенно неопасным. Он стал словно еще выше, так, что его голова таяла в туманной пелене, растворялась. Это казалось жутковатым сном наяву. И просто нужно проснуться, открыть глаза – и монстр исчезнет. Комар поморгал, ущипнул себя сквозь химзу. Не помогло. Призрачное чудовище медленно переставляло ноги – и не уходило. Они ждали полтора часа, два… на третий Бармалей, видимо, соскучился. И исчез. Комар моргнул. Миг – и нет его. Как это возможно?! Сколько Комар не вглядывался в пелену тумана, монстра нигде не было видно. Неужели ушел? Тогда почему Таджик не возвращается? Что с ним могло случиться? Убер поставил Комара наблюдателем, остальным махнул: отдыхайте. Ахмет огрызнулся, но скинхед не обратил на бывшего царя никакого внимания. Уселся у стены, прислонившись спиной – рядом с Комаром. Время тянулось. Прошел еще час. Так скоро и рассветет. Комар зевнул. Словно это было командой, Убер открыл глаза. Скинхед покрутил головой, разминая шею. Со стоном потер плечо – занемело. Повернулся и встал рядом с Комаром, вглядываясь в сторону цирка. – Спроси у жизни строгой, какой идти дорогой, – пропел Убер в задумчивости. – Куда по свету белому отправиться с утра…. И если с другом худо, не уповай на чудо… – он резко кивнул, оборвал песню. – Давай-ка сходим за ним. Давненько я в цирке не бывал. Комар выпрямился. – Мы все? – Как насчет прогулки наедине? Комар, ты готов? Тот кивнул. Скинхед повернулся к Герде. – Мы идем за Таджиком. Вы ждете нас здесь, – сказал Убер. – Засекай время. Если через два часа не вернемся, уходите к Адмиралтейке. Герда, постарайся не сильно приставать к простоцарю. А ты, простоцарь… – Задолбал уже со своими шутками, – огрызнулся Ахмет. – Хорошая фамилия, – одобрил Убер. Потом вздохнул – совершенно искренне: – Прямо даже жаль, что сейчас нет времени поиздеваться над тобой как следует. Ахмет отвернулся. Сидел теперь невозмутимый и злой. Руки у него были связаны за спиной. Герда встала, подошла к скинхеду. – Возьми, – в тоне Убера прозвучало что-то большее, чем забота. В мешковатой перчатке лежал пистолет. Старый советский «ТТ». – Умеешь? Она кивнула. В метро даже медикам пришлось многому научиться. В том числе – пользоваться оружием. – Мы постараемся быстро, – сказал Убер мягко, без привычной издевки. – Но не обещаем. Иди, мой друг, всегда иди дорогою добра…Глава 24 Теперь ты в армии
Станция Электросила, 22 ноября 2033 Это был силач. Питон – осунувшийся, постаревший, словно даже ставший ниже ростом. Левая рука у него по-прежнему была забинтована, но бинт был старый, грязный. Одежда сто лет не стирана. Рубашка на плече разодрана. Артем оправил камуфляжную куртку, подтянул ремень. По сравнению с главным над циркачами сейчас он выглядел просто щеголем. – Игорь! – окликнул он силача. – Питон! Силач нехотя поднял голову. Посмотрел вправо, влево – словно не знал, откуда доносится голос Артема. Потом увидел парня. Лицо его не изменилось, только взгляд на пару секунд застыл. Молчание. – Вернулся? – спросил наконец Питон. Голос был хриплый, словно до этого силач месяц ни с кем не разговаривал. – Да… а где все? Где наш цирк? Светлые неподвижные глаза Питона смотрели теперь на Артема, не отрываясь. Губы исказило подобие улыбки. – Цирка больше не будет, – сказал силач. – Придется девчонкам самим выкручиваться. Жаль, но так надо. Артем помолчал. Что-то все-таки не давало ему покоя. – Но… Майор же сказал! Мол, цирк нужен и в военное время. Пропаганда, все такое. Важнейшим из искусств для нас… Ты ведь до сих пор главный в труппе? Питон покачал головой. Медленно и плавно, словно огромная змея, поднимающая голову. – Больше нет. Я попросился на фронт. Добровольцем. – Но ты же говорил… – Артем замолчал. Почему-то сегодня все шло неправильно, не так, как он представлял. – Что это не мое дело? – силач усмехнулся. В этой ухмылке было что-то мертвенное. – Я ошибался. Люди могут считать, что они тут ни при чем. Что им нет до этого никакого дела. Это ерунда. Чушь. Войне до всех есть дело. И тут Артем сообразил: силач выпил. Запах перегара забивался вонью давно немытого тела, но все равно – сивушные нотки в воздухе чувствовались. Питон усмехнулся. – Думаешь, я пьян? – Э… – Нет, это вчерашнее. Обезболил. Ты зачем пришел? – Повидаться. У меня увольнительная на три часа. Питон равнодушно кивнул. – А… – Артем помедлил. – А Лахезис? – В госпитале. – Все еще?! – Артем привстал. Сердце вдруг застучало резко и часто. Питон растянул бледные губы в подобие улыбки. – Не беспокойся, отдохни. Она там работает. Вот, меня подлатала… Только сейчас Артем заметил, что перед силачом стоит пластиковый пузырек с таблетками. Пластик старый, пожелтел, надпись почти не видна. Что там может быть? – Что сказали врачи? Питон ухмыльнулся. – «Удивительно, как я с таким сердцем еще живу». Артем помедлил. – А ты? – А я? «Удивительно, что вы с такой работой еще не свихнулись».* * *
Артем повел плечами. Два дня, как он вернулся из увольнительной, а мысленно все еще там. С Лахезис повидаться так и не удалось. Черт. Артем до сих пор неуютно чувствовал себя в новенькой форме. Циркачей перевели в спецподразделение, в особую часть. Видимо, то, как они проявили себя в противостоянии с десантом, произвело на начальство сильное впечатление. По слухам, их собирались сделать особой группой. Спецотряд «Ц», ага. – Стройся! Циркачи с ленцой, расслабленно прошествовали на свои места в строю. Перекличка. Помятый человек со знаками различия лейтенанта оглядел циркачей. Лицо у него было усталое. Лейтенант кивнул сержанту, длинному унылому типу с рукой на перевязи. Сержант уткнулся в список, начал называть фамилии. Циркачи беседовали между собой, зевали, почесывались. На командиров никто особо не обращал внимания. – Гудинян, – говорил сержант. – Я. – Бабузов! – Я, да, – ответил Жантас. – Я тут. – Мимино. – Тишина. – Рядовой Мимино! Артема пихнули в бок. Спишь, Мимино? – Я, – он выпрямился. – Что я? – Здесь я. В толпе раздались смешки. Сержанта не уважали. Он не был циркачом, а, значит, принадлежал к касте «лохов». – Отвечать по уставу, рядовой, – сержант захлопнул папку и, не глядя на циркачей, спросил: – Больные есть? Молчание. – На голову? – спросил кто-то. В строю захихикали. Сержант повернулся к лейтенанту, произнес скороговоркой: – Тарищ лейтенант, поверка личсостава закончена. Отсутствующих нет, больных нет. Лейтенант кивнул. – Ладно. Разойдись. – Не нравится мне здесь, – заявил Гудинян вечером. – Вечно они от меня чего-то хотят. Иди туда, иди обратно, стой там, копай здесь. Боже мой, что за люди. А я человек творческий! Я – артист! Я где хочу, там и копаю!* * *
Перед ужином Артем нос к носу столкнулся с Гошей. Чуть не сбил лилипута с ног, когда торопился на репетицию. «Извини, малыш», – пробормотал Артем, он подумал, что задел мальчишку. И вдруг – понял, кто перед ним. На лилипуте была его обычная одежда, белый смокинг (но уже грязный), на голове – камуфляжная бандана. Видимо, это была единственная деталь формы, что подошла Гоше по размеру. – А! Это ты, придурок, – сказал презрительно лилипут. Кровь бросилась Артему в лицо. Он усилием воли заставил себя стоять ровно и сделал вид, что не расслышал. Но в памяти отложил на будущее. «Будет время – приду и отпинаю, как следует». Скоро мы и в ваших городах. Мини-Бонд шагнул вперед, к Артему. «Если он скажет еще хоть слово, я ему врежу», – подумал Артем. Изготовился. Молчание. Словно натянули струну, и она вот-вот лопнет. – Прости, – сказал лилипут с усилием. Словно у него свело челюсти. Артем в первый момент не понял. – Что-о?! – Прости. Это все мой отвратительный характер. – Ээ… – На самом деле я хотел помириться. Пожать тебе руку. Ты же теперь герой. Артем снова увидел как наяву: лилипут стреляет. И веганец, напавший на Артема, валится мертвым. Пуля вошла ему в затылок. Все-таки Георгий, несмотря на то, что жуткий засранец, стрелок от бога. – Я был не прав, – угрюмо сказал Гоша. С усилием улыбнулся. – Ты артист, я артист. Мы вместе сражались. Спасали друг друга. Забудем обиды? Пауза. Артем протянул руку. – Забудем. Пожатие руки лилипута было мелким и каким-то влажным. Артем едва удержался, чтобы не вырвать ладонь и не вытереть о штаны.* * *
Утром лилипут исчез. На утренней поверке его не было, майор несколько раз выкрикивал его имя, потом быстро ушел. – Гоша сбежал, – сообщил Гудинян во время завтрака. Артем не донес ложку до рта, застыл. – Дезертировал?! Зачем? – Неизвестно. Фокусник помедлил. – Он оставил записку. Для тебя, насколько понимаю. – Записку? Давай! Гудинян покачал головой. Он смотрел на Артема с какой-то странной жалостью. Темные глаза фокусника были полны вселенской тоски. – Не могу. – Почему? – Ну… как тебе сказать… – Ты ее уничтожил? Гудинян подавил смешок. Почесал затылок. – Это было бы… затруднительно. Пойдем со мной, я покажу. Надпись была огромной. Белой краской было выведено на стене станции:Я УБЬЮ ВСЕХ КТО ТИБЕ ДОРАГ МИМЕНО– Он забыл поставить запятую, – сказал Гудинян. Артем с трудом сообразил, о чем тот говорит. Мысли его были далеко отсюда. «Всех, кто тебе дорог». Где был Гоша, когда убили Лану? За ее спиной, верно? – И «Мимино» пишется через две «и», – продолжал фокусник. – Грамотей, блин. Артем подумал, что сейчас ударит фокусника. Иногда чувство юмора Гудиняна вызывало настоящее раздражение. – Что он может сделать? Ничего, верно? Циркачи переглянулись. В их глазах Артем прочитал все, что угодно, кроме успокаивающих вестей. – Это Гоша, – сказал Гудинян. – Гоша псих. Я всегда это говорил. – Он сбежал с оружием? – Да. Артем помолчал. Вот, значит, как дело повернулось. – Что теперь будет? – Ничего хорошего. Весь отряд под подозрением. Говорят, возможно, нас расформируют. И не будет никакой специальной группы «Ц». Эх, – Гудинян приподнялся на локте. – Ты что делаешь? Артем не ответил, затянул лямки вещмешка. Запас еды, пара белья. Трубка Акопыча. Мячики и нож. Ему многого не нужно. Только хороший клинок, чтобы перерезать убийце и предателю глотку. – Побег, – сказал Гудинян, словно сам себе не веря. – Дамы и господа, у нас тут смертельный номер. Идиот в воинской части. Соло. На бис. – Мне нужно, – сказал Артем упрямо. – Я понимаю. Расставание с мозгом – всегда болезненный процесс. Только не проси тебе его облегчить. – Юра, послушай, – сказал Артем. – Пожалуйста… Гудинян покачал головой. – Даже не думай. Не буду. Не хочу, а значит, не буду. И обратно. – Юра, мне без тебя никак. Там Лахезис, Изюбрь… их надо спасать… У Артема сжалось горло. Неужели во всем был виноват этот коротышка? «Кто-то выстрелил ей в спину», вспомнил он слова Питона. Лана, последняя из Лерри, принцесса цирка. Когда это случилось, где был Гоша? «Вспомни». Артема бросило в жар, потом в холод. Спина взмокла. Гоша был за спиной Ланы. – Он убил Лану. Гудинян споткнулся на полуслове. Долго молчал. Так долго, что Артем уже и не думал, что тот ответит. Фокусник шагнул вперед и сжал его плечо. Больно. Артем пробормотал: – Ты чего? – Это правда? – Да. Гудинян наклонился к уху Артема. – Убей его. Убей. Пожалуйста, – в глазах фокусника стояли слезы. – Помоги мне выбраться. – Тебя расстреляют. Ты знаешь это? Гудинян не сказал «если поймают». Артем пожал плечами. Счетчик внутри отсчитывал секунды. Быстрее, быстрее, быстрее. Ты можешь не успеть. – Это неважно, – голос внезапно сел. Артем откашлялся, поправил лямки вещмешка. Гудинян кивнул. – Ты прав, это неважно. Хорошо. Я помогу. Темнота вокруг сделалась зловещей, словно пауза перед смертельным номером, когда зрители затихают, и только их сердца стучат в полной тишине: бум, бум, бум. Я убью, подумал Артем. Убью.
* * *
Побег. Артем уцепился между трубами и пополз вперед. Гудинян внизу убедительно «гнал пургу», расписывая, как отравился за обедом и теперь не может набегаться по нужде. Собеседники в итоге прониклись и давали советы. Фокусник охал и ахал. Видимо, советы были полезными. Когда патруль ушел, Артем спрыгнул и пошел вперед, к выходу со станции. В условленном месте между труб, заросших пылью так, что они казались обернутыми мехом, была воткнута карточка. Ловкость рук Гудиняна и никакого мошенничества. «Оберюхтин Егор Петрович», прочитал Артем в тусклом свете фонарика. «Звание: лейтенант». Кивнул. Спасибо, Юра. «Год рождения: 2011». Двадцать два года? Многовато, но как-нибудь выкрутимся. Теперь у него были документы. Осталось добраться до Электросилы – быстрее лилипута. «Я убью всех, КТО ТИБЕ ДОРАГ». Артем закинул мешок на плечо и зашагал вперед. Времени оставалось мало.Глава 25 Большой цирк
Большой цирк на Фонтанке, день X + 4, четыре часа утра Здание цирка, грязно-желтое от времени, утопало в тумане. Пятна отвалившейся штукатурки расползлись по стенам, словно паразиты. По фронтону змеились розово-фиолетовые стебли лианы. Комара передернуло. Что-то неприятное было в этих сплетениях. Омерзительное. Словно они – живые. Купол цирка выглядел целым и нетронутым. Компаньоны медленно прошли сквозь туман, пересекли площадь. Каждую секунду они ожидали встретить Бармалея, но Бармалея не было. Ни следа монстра. Тишина вокруг мертвая, и только звук шагов, искаженный и приглушенный туманом, звучит над Фонтанкой. Вот и цирк. Справа от главного входа – стена-афиша. «Сегодня на нашем манеже». Рекламные плакаты. Детские рисунки. Некоторые уцелели, и не скажешь, что двадцать лет прошло… У афиши Убер остановился, почесал резиновую морду. Положил дробовик на плечо, словно старинный меч. Перед выходом они с Комаром поменялись оружием, владимирец взял мощный 103-й «калаш», скинхед – «помповик» MP-133 с деревянным прикладом. Комар поднял взгляд. Желтый фасад, белые статуи ангелов. Интересно: над крыльцом три ниши, а статуй – только две. Кованая крыша крыльца с левого края обвалилась. Средняя статуя шевельнулась. Комар вздрогнул, протер стекла противогаза. Черт его знает. Глюки, что ли? – Убер, видел? – Что видел? Комар покачал головой. Ничего. Он уже не был уверен, что заметил движение. Похоже, на поверхности у него наступило кислородное опьянение. Комара пошатывало. Сердце гремело, словно жестяная банка с болтами, которую медленно и лениво встряхивают. Они с Убером перебежками, страхуя друг друга, продвигались вдоль стены цирка. Вот и главный вход. Убер жестами показал – левее бери, с той стороны. Внимание… Вперед! Пошли! Комар перебежал, присел на колено. Повел стволом автомата влево, вправо. Никого. Только ветер тихонько свистит, гонит обрывки пленки по улице. Ржавые остовы машин сгрудились вдоль обочины. Скелеты внутри улыбались, словно ничего веселее постъядерного цирка никогда не видели. Двери оказались распахнуты. Застыли в крайних позициях, будто их нарочно оставили открытыми. О-очень похоже на ловушку. Комар остановился, хотел сказать скинхеду. Убер покачал головой, жестами показал: вперед, вперед. Они вошли в здание, держа оружие наготове. Пусто. Темно. Тихо. В вестибюле на полу лежит игрушка – плюшевый медведь, из прорехи на животе вылезла грязная вата. Единственный стеклянный глаз смотрит на пришельцев отстраненно – их смутные силуэты скользнули в отражении и замерли. Комар огляделся и опустил автомат. Никого. Убер расслабился. Скинхед закинул дробовик на плечо, небрежным пинком отбросил с дороги упавший стул. Тук! Словно на прогулке. Комар занервничал. Он что, серьезно собирается так себя вести? – Эй, – позвал Комар шепотом. Убер обернулся. – Потише! А если мы кого-нибудь встретим? – Поздороваемся. – Ээ… Зачем? – иногда шутки Убера ставили Комара в тупик. – Умирать, так культурным человеком. А не каким-то там невоспитанным хамом, вроде нашего простоцаря. – Чего? – Иди, говорю. Шевели конечностями, там Таджик уже дни считает. Палочки зачеркивает, письма пишет… Скинхед включил фонарик. Световое пятно пробежалось по стенам, по лестнице, по потолку, вернулось обратно. Теперь свет падал на доску объявлений, висящую на стене под углом. Убер присвистнул. Красный фон. Вакансия от руки: «Требуются клоуны. Дивертисмент, работа с предметами. Оклад 15 тысяч + соцпакет + премия». Листок ветхий, с загнувшимися от старости краями. Убер внимательно прочитал объявление, покачал головой. – Ты смотри, тебя тут ждали, – удивился скинхед. Комар промолчал. Тягаться с Убером в остротах – все равно, что плевать против ветра. Или мочиться во время урагана. Рядом с объявлением – рисунок. Огромный человечек с ярким носом, в остроконечном колпаке, – жонглирует шариками. Они желтые, неровные. Один из шариков странным образом походил на человеческий череп. Рядом с клоуном – маленькие человечки, дети. Они подняли руки, радуясь. Рисунок неумело раскрашен цветными карандашами. Вкривь и вкось, точно рисовал ребенок. Комар хотел умилиться, но по спине пробежал холодок. От рисунка веяло страшным. На мгновение Комару показалось, что на самом деле дети бегут от гигантского клоуна – и вопят при этом во все горло. От ужаса. «Тьфу, привидится же, – мысленно сплюнул Комар. – Это цирк! А я люблю цирк». – У меня от всего этого мурашки по коже, – Убер передернул плечами. – Бррр. Комар моргнул. Интересно у них мысли сходятся. – Ты что, не любишь цирк? Убер почесал затылок. Комар поднял брови: вот это номер! Безбашенный скинхед впервые проявил что-то вроде робости. – Ну, как тебе сказать, брат Комар… Не очень. – Серьезно?! – Почему это тебя удивляет? Комар повел головой, прочистил горло. Но ведь действительно странно! – Как можно не любить цирк? – Различными способами, – мгновенно отреагировал Убер. Поднял голову, стеклянные окуляры смотрели на Комара: – Не волнуйся, я тебе позже объясню. Прозвучало зловеще. Владимирец поежился. – Знаешь, Убер, у меня от тебя мурашки по коже! – Это бывает. Они свернули налево, в широкий коридор, и некоторое время шли молча. Роскошное когда-то было здание. Часть лепнины уцелела, красный бархат, светильники, – Комар почувствовал небывалый трепет. Как же здорово было здесь до Катастрофы! Вот бы увидеть хоть одним глазком. Комар вздохнул. Мечты, мечты. Бархатные кушетки были проедены насквозь, словно молью. Зеркала встречались на каждом шагу, но мало что отражали. Они почернели, словно их настигла некая смертельная болезнь. Иногда Комар замечал свое отражение в уцелевшем зеркальном куске – и вздрагивал. Комару мерещилось, что любое движение – это крысы. Хотя до сих пор здесь он не встретил ни одной. Слава богу. Комар догнал скинхеда, пошел рядом. – Убер? – Чего тебе? – Вот ты чего в жизни боялся? Ну, до того, как все случилось… Убер остановился, почесал затылок. – Хороший вопрос. А ты? – Я крыс, наверное, – ответил Комар честно. – Прямо до дрожи. Твоя очередь? Убер задумался. – А я – клоунов. Пауза. Потрясенный Комар посмотрел на скинхеда: – Даже не представляю, как безопасно тебе жилось после ядерной войны! Скинхед помедлил и кивнул: – Да ничего так жилось, ты прав. Голод, холод, радиация, темнота, каннибалы и инфекции. Чего бы не радоваться? Не жизнь, а сказка. Комар промолчал. Покинутый цирк производил тягостное впечатление. Не до конца мертвого. Вот точное слово. Комар споткнулся, выругался. – Что там? – спросил Убер. Комар навел фонарь, вгляделся. Наклонился, чтобы поднять находку. Маленькая толстая книжечка. Комар стер пыль с обложки. «Книга тайн. Цирковые тайны, приметы и легенды». Комар сунул фонарь под мышку, с трудом раскрыл задеревеневший, покореженный сыростью томик. Переплет погрызен крысами. Комара передернуло. Он переложил раскрытую книжечку в левую руку, в правую взял фонарь. Пробежал глазами строчку, другую… Форганг, трапеция, дивертисмент… Однако. – Что бы ты ни задумал, не делай следующего… – Комар замолчал, перелистнул хрупкие странички. Кррр, кррр. Словно книга сделана из тонкой ломкой пластмассы. – Чего же? – Никогда не поворачивайся спиной к манежу, – с выражением прочитал Комар. – А! – оживился Убер, закинул дробовик на плечо. – Суеверие! Люблю приметы. Давай, читай вслух. – Нельзя фотографироваться перед представлением. Иначе тебя ждет неудача. Убер почесал затылок. Изобразил одной рукой, как нажимает на спуск фотокамеры. Щелк! – Ок, сделано. Дальше. – Нельзя целовать артистов в нос. Пауза. Скинхед озадаченно хмыкнул. – О, как. А я только настроился. Ладно, дальше. – Нельзя перебегать дорогу артисту. – Это еще почему? – Не знаю, – сказал Комар. – Тут не написано. Может, он почует твой запах и найдет тебя? – Кто найдет меня по запаху – того это и проблемы! – Убер нахмурился: – Вообще, при чем тут запах? Это все-таки цирковые приметы, а не охотничьи. Кстати, брат читатель… – Убер помедлил. – Ты ничего не слышишь? Тут Комар понял, что действительно что-то слышит. Шаги? Словно кто-то осторожно бродит по коридорам, стараясь не наступить на осколки стекла. И бормочет себе под нос, не переставая. – Думаешь, это он? – спросил Убер. Комар растерянно пожал плечами. Бормотания за Таджиком раньше не водилось. Но когда за тобой побегает кто-то вроде Бармалея, еще и не такое с человеком может случиться. – Таджик, – позвал Убер в темноту. – Эй, брат? Тишина. Затем, через томительную паузу, шаги возобновились. И – опять бормотание. – Что, блин, происходит? – спросил Убер про себя. И громко: – Эй, там кто-нибудь есть? Выходи, а то гранату брошу! – У нас что, есть граната? – шепотом спросил Комар. – Нет, конечно, – так же тихо ответил Убер. – Но знает об этом только Таджик. – Ээ… логично. Комар напряг слух. – Да никого там нет, – сказал он и осекся. Теперь Комар отчетливо слышал: «Ино-ино». «Ите-тива». «Аси-ся». И снова «ино-ино». Чужой бродил рядом с ними, по коридорам цирка, повторяя эти слова на все лады. Голос был… нечеловеческий. Комар не мог бы объяснить, почему так думает, – но это точно не человек. – Убер? Что он такое говорит? Что значит «ино-ино»? – Говорит? – Убер повертел головой. – Кто говорит? Ни фига не слышу. – Правда? Ну… может, показалось… – Чтоб меня, – сказал Убер. – И тут призраки! Давай, брат, ищем Таджика и сваливаем. Для начала будем считать, что в этом коридоре его нет. Тогда куда? Комар показал на белую табличку «ПАРТЕР 11-16 РЯД. ЛЕВАЯ СТОРОНА». – Может, туда? – Ага, – Убер кивнул. – Посмотрим представление. В цирке мы или не в цирке? Двустворчатые двери в зрительный зал – с мозаичным стеклом. Щель между створками слабо светилась, словно там, в зрительном зале, был источник света. Убер, недолго думая, пинком распахнул двери. И перед Комаром открылся цирк.* * *
От пространства захватывало дух. Сквозь дыру в куполе в зал проникал неяркий, слабый свет – отчего казалось, что здесь стоят вечные сумерки. Полупрозрачный, мертвенный полумрак без теней. Круглый манеж, зрительный зал с рядами кресел, обтянутых красной искусственной кожей. Местами кресла облезли, поэтому зал выглядел неопрятным, заброшенным. Впрочем, а каким еще он должен быть? Двадцать лет здесь не бывал ни один человек. Представление (или репетицию?) прервали в самом начале. Над манежем закреплена сложная конструкция из канатов, стоек, противовесов и страховочных сеток. Площадки для акробатов или как их там называют? И еще… – Велосипед, – сказал Убер. – Велосипед, – согласился Комар. С особым умилением они рассматривали велосипед, поднятый на самый верх. Велосипед был закреплен веревкой. Возможно, один из воздушных гимнастов должен был съехать на нем вниз, к следующей площадке. Интересно, почему эта конструкция до сих пор не развалилась? Канаты изрядно провисли. – Что теперь? – спросил Комар. – Давай вниз. Вон туда, – Убер показал на выход из манежа, которым пользовались артисты цирка. Над ним расположен балкон для оркестра – Комар отсюда видел брошенные инструменты, пюпитры, нотные листы… Они начали спускаться. И вот они внизу. Красный цвет ковра режет глаза – Комару показалось вдруг, что манеж полон густой венозной крови. Владимирец помотал головой. Они перешагнули через бортик (Комара вдруг неприятно кольнуло в затылок. Какая-то мысль… забыл) и пошли напрямик. Кроваво-красный ковер неприятно пружинил под ногами. На манеже лежали булавы, обгорелый обруч, шляпа, программка, пара листов с нотными знаками… Форганг, вот как это называется, подумал Комар. Выход для артистов. «Возвращаться только по краю», вспомнил он. Черт. И какая-то еще примета была… Надо посмотреть в книге. – Что там, внизу? – спросил Комар, пытаясь отогнать неприятное предчувствие. – Как думаешь? Убер пожал плечами. – Должно быть, клетки для зверей, гримерные для артистов. Не знаю, конюшни для слонов. Что-то в таком духе. Заглянем? Это действительно была конюшня. Только не для слонов, а для лошадей. Стойла, поилки, упряжь, ведра, лопаты, вилы, скребки. Все старое и сгнившее. На полу, свернувшись, как дохлая змея, валялся кнут. Убер провел лучом фонаря. В следующем стойле лежал скелет лошади. Голый, ни клочка шкуры. …Что-то мягко вздохнуло, уютно зашуршало в темноте. – Таджик! – позвал Убер. – Это ты? Он сделал шаг и направил в глубину конюшен фонарь. Луч пробежал, вздрагивая, по грязному полу, засыпанному какими-то шариками, убежал в глубь конюшен… Уперся во что-то. Убер вздрогнул. – Назад, – сказал он. Голос скинхеда настолько изменился, что Комар почувствовал неладное. Он попытался заглянуть через плечо Убера – слишком высоко. В следующий момент тот сдвинулся, и Комар едва подавил крик… Тысячи, миллионы крыс. Они лежали тут, словно в полусне, – живые, дышащие. Тельце к тельцу, живой ковер – от пола до потолка. У Комара подкосились ноги. Тысячи, миллионы крыс. Теперь Комар осознал смысл приметы «Не перебегай дорогу артисту». И уж точно «не целуй артистов в нос». Если здесь такие артисты, то… Его передернуло, голова кружилась. Живот свело. – Назад, я сказал, – шепотом велел Убер. Скинхед оттеснил Комара обратно в коридор, аккуратно прикрыл огромные двери. Бесшумно отступил к выходу на арену. Мотнул головой. «Давай за мной». Комар все не мог опомниться. Руки тряслись, ноги подкашивались. В желудке образовалась противная, сосущая пустота. Слабость. Ничего более жуткого он в жизни не видел. (Правда?) «Поиглаем?» Комара передернуло. (Мертвая корова) (Пам-пам) Даже Леди отступила на второе место. С Леди можно было бороться, хитрить. А крысы – были просто крысами. Стихия. – Назад, тихо. Не шуми. Они уходили, стараясь не шуметь. Комар за это время умер десять раз. «Наверное, когда я сниму противогаз, то буду весь седой». Каждый скрип казался ему грохотом барабана, выстрелом в тишине. – Кажется, все, – сказал Убер. – Фух! Они вернулись обратно, выбежали через служебный вход на манеж. Скрип тросов. Комар вскинул взгляд. Акробатическая конструкция медленно покачивалась у них над головами. Вокруг манежа – ряды кроваво-красных кресел, уходящие в высоту. Полупрозрачная темнота. И скрип, скри-ип, скри-и-ип – над головой. – Что… будем делать? – спросил Комар. Голос не слушался. – Наверх! Они начали подниматься. Никто не подгонял, но шаг оба ускорили. Комару казалось, что ему в спину глядят тысячи сонных крысиных глаз.* * *
Зря они вернулись наверх. Это точно. Комар сглотнул. Что-то гигантское и темное надвигалось на них из коридора. Темное заполняло коридор, хрустело стеклом и сбивало банкетки. Темное хотело крови компаньонов. «Ино-ино-ино», – бормотало существо в коридоре. То пискляво, то глубоким хриплым басом. И приближалось, приближалось… Этакий парад-алле ужасов. Убер развернулся и пробежал мимо Комара. Тот все еще пытался высмотреть, что именно надвигается на них из темноты. Щурился и вытягивал шею… Убер на ходу затормозил, побежал обратно. Ухватил Комара за рукав и потащил за собой. – Бежим! – завопил Комар. Несколько запоздало, конечно. «Ете-тива!» – возвестило чудовище им вслед. Не сговариваясь, они вбежали в зрительный зал, закрыли двери. У Комара тряслись руки. Да что ж происходит? Мало нам крыс, что ли?! Убер схватил стул, поставленный для униформиста, и заблокировал дверь. Ножку стула просунул между ручек. Вовремя! БУХ. Чудовищная сила уперлась в двери, затрещало старое дерево. Посыпалось цветное стекло. Убер отшатнулся. – Мда. По ходу, у него задача – рассмешить нас до смерти. Компаньоны попятились от двери. Кажется, долго она не выдержит. И бормочущее существо (ино-ино-ино) войдет в зрительный зал. – А теперь что? – спросил Комар. – А теперь нас съедят, – хладнокровно сказал Убер. Комар передернул плечами. Посмотрел на скинхеда: – Иди на фиг, Убер! Я серьезно. Ты со своими шутками… – Да какие к чертям шутки?! Полундра!! Беги, Комар! Беги!! Комар хотел спросить, что означает «полундра», но было уже некогда, уже надо было бежать. БУМ! Дверь затрещала и начала выгибаться, словно под напором воды. Они побежали между зрительских кресел. Узко. Комар врезался коленом в кресло, разворотил его совсем. Больно, аж слезы из глаз брызнули. Владимирец с трудом поднялся, снова побежал, прихрамывая… БУМ! Дверь с грохотом вылетела – словно ее выбили направленным взрывом. Бум! Чуть тише. Одна из створок врезалась в сложное сооружение над манежем. Пирамида качнулась, канаты задергались. Когда-то давно, до Катастрофы, здесь готовился какой-то сложный трюк. Велосипед, оставленный наверху и простоявший там двадцать лет, качнулся и поехал по канату… Комар вздрогнул, замедлил шаг. Холодок пробежал по спине. – Полундра!! – заорал Убер. – В сторону Комар! В сторону! Канат оборвался. Еще некоторое время велосипед под куполом цирка продолжал висеть – или это время замедлилось? – затем сорвался вниз. Полетел по дуге, набирая скорость… – Ниже голову, придурок!! – Убер уже орал. Комар отскочил в сторону, врезался бедром в кресло. Черт! Перекатился на спину. Боли он не почувствовал. Потому что смотрел, как велосипед, словно ракета, пролетев над манежем, над рядами кресел, – врезался в стену ровно в том месте, где за секунду до этого стоял Комар. БАХ! Бух! Грохот. Облако пыли. Дикая, невероятная картина. Комар открыл рот. Велосипед пробил стену, оттуда торчало заднее колесо, выгнутое восьмеркой. Оно медленно и печально вращалось. – Живой? – спросил Убер. – Давай руку… Комара выдернули наверх, поставили на ноги. Он ошалело повел головой, посмотрел на скинхеда. Убер покачался на носках. – Что-то хочешь спросить? – голос у скинхеда был надорванный и хриплый. – Спрашивай, не стесняйся. – Что означает «полундра»? Убер хмыкнул. – Это морское «берегись, сейчас уебут». Комар помедлил. – О-очень полезное слово. – А я про что? Чудовищный грохот. Они подняли головы. На глазах разваливалась сложнейшая акробатическая конструкция, простоявшая двадцать долгих лет. Отрывались канаты, падали тяги и стойки. С грохотом обрушилась на манеж ржавая бочка, из нее разлетелось по зрительному залу блестящее конфетти. Несколько штук, крутясь, опустились на головы компаньонов. – Эффектно, – только и сказал Убер. Шум за спиной стал громче. Нарастал, как волна. Комар обернулся, затем посмотрел вперед. Сердце бешено стучало, словно от сильной боли. Увиденного ему хватит до конца жизни, это точно. Особенно, если этот конец наступит прямо сейчас. Живая пищащая волна вливалась через форганг на манеж. Красное затапливалось серо-черным. – Охренеть, – сказал Убер. Серая пищащая волна хлынула на манеж и растеклась по трибунам. Шум разбудил крыс. Компаньоны оказались между двух огней.* * *
В следующий момент они увидели того, кто выбил дверь. – Блядь! – заорал Убер. – Чтоб я так жил! Крыса-клоун! Комар вздрогнул и побежал быстрее. На какой-то миг он оглянулся. Ну, Убер как всегда – преувеличивает. Ничего такого. Крыса не крыса, но что-то огромное, белесое, бесформенное, с желтыми и красными пятнами. Похоже на очень большого и уродливого человечка, нарисованного ребенком. И оно приближалось. – Вот эта навозная туша – клоун?! Мне уже смешно! – закричал Комар. Адреналин хлестал в кровь. – Подожди, это ты еще его шуток не слышал. Крысы затопили манеж, перехлестнули через край. И теперь крысиная волна поднималась наверх. Комар, обмирая от ужаса, видел, как коричнево-серые зверьки карабкаются по лестницам и креслам. Чудовищу крысы тоже не понравились. Оно заворчало. «Ино! Ино!». Взмахнуло рукой (или что у него там?) – и несколько разорванных крысиных тел полетело через всю арену. – Блин! – завопил Убер, чуть не оступившись на очередном грызуне. Крысы бежали теперь, обгоняя компаньонов. Видимо, им тоже не нравилось чудовище. – Почему мы бежим вместе с крысами?! – завопил Комар. – Я ненавижу крыс!! – А я, блин, откуда знаю?! – завопил Убер, расшвыривая ботинками серые тела. – Спроси у них сам! Зачем они бегут вместе с нами?! Долго так продолжаться не могло. Рано или поздно они выдохнутся, их настигнет чудовище. И сожрет. Или сожрет миллион крыс. Приятная перспектива, что и говорить. – Ох ты, – Комар вдруг замер, словно соляной столб. Достал книжечку и начал лихорадочно листать. Руки дрожали. «Где же я это видел?» – Блин, Комар! Нашел время! – Убер не понял, но тоже затормозил. Бросился к приятелю. – Вот же, вот. Смотри. Важнейшая примета: нельзя переступать через барьер манежа… – Да? И что будет? Комар замолчал. «Нет, ерунда, – подумал он. Это всего лишь суеверия. – Но, ведь остальные приметы сработали, верно?» – Так что там?! – Примета гласит: нельзя переступать через барьер манежа. Кто это сделает, останется в цирке навсегда. – Ну, пиздец. Доигрались. А почему сразу не сказал? – Забыл. Волна крыс, убегая от клоуна, помчалась навстречу компаньонам – огибая манеж уже по часовой стрелке. Писк, шум, гам, шевеление тысяч и тысяч крысиных тел. Паника. Свернуть было некуда. Разве что вниз, к манежу? Но там крыс еще больше. Позади компаньонов ворчало и топало, с треском раздавливая кресла, нечто огромное и жуткое. Они бежали. – Вот теперь ты точно ничего не забыл?! – закричал Убер на бегу. Лицо Комара перекосилось. – Еще семечки нельзя лузгать. Убер даже остановился, повернулся к Комару. – Блядь! Ты так шутишь, что ли?! – На той стороне… – Что?! На противоположной стороне зрительного зала крысиная волна поднялась от манежа и образовала черно-серое облако. И это облако теперь двигалось навстречу Комару с Убером, яростно пища. Комар начал замедляться… Убер схватил его за плечо и заставил бежать вперед. Прямо на крыс. Комар закрыл глаза, снова открыл. – Я не… могу… – Беги!! Этот кошмар и не думал заканчиваться. – Падай! – заорал в следующий момент Убер. – Ниже голову, придурок! – Что? – Комар, парализованный ужасом и омерзением, видел только крысиные глаза, горящие злобой. Тысячи тысяч крыс смотрели в эту секунду на него, Федора Комарова, неудачника, единственного выжившего… Все они собирались его сожрать. Убер с разгону ударил его плечом, опрокинул на пол. Потолок мелькнул перед глазами Комара, в следующий миг Убер накрыл голову владимирца собой… И тут их настигла крысиная волна. Комар, ничего не видя, орал и бился. Но Убер держал крепко. Тяжесть навалилась, живая, пищащая, страшная. Волна крыс пробежала по ним. Прокатилась катком. Комар решил, что умер и попал в ад – хуже этого не было ничего. Даже Леди… даже она… (поиглаем?) Касание маленьких лапок. Тысяч и тысяч маленьких лапок. – Нееееет! – завопил Комар. – Ааааа! А потом все закончилось. Убер поставил его на ноги, встряхнул. – Соберись, тряпка! Комар смотрел. Впереди крыс не было. Он прошел сквозь самый страшный кошмар своей жизни – и остался жив. «Хотя, – подумал Комар, – не факт, что в здравом рассудке». Убер покачал головой. Одежда на нем была вся в лохмотьях, верхний слой полиэтилена превратился в мелкое кружево из пленки. И только второй слой – плотный брезент химзы, – спас их обоих. – Эх, ты, Комар. Нельзя стоять на пути у крысы, когда она ищет спасения. Она пройдет сквозь тебя. Прогрызет тебя насквозь, без проблем. Нужно уступить ей дорогу. – Они… они, – губы Комара тряслись. Слезы текли из глаз, сопли из носа, и он ничего не мог с этим поделать. Расклеился, как маленький. Ладно, под противогазом не видно. Волосы до сих пор стояли дыбом под резиновой маской. Зубы стучали, руки ходили ходуном. – Все, – сказал Убер. Комар сел – ноги не держали, слезы текли и текли. – Все, все. Все хорошо, все кончилось. – Ете-тива? – спросил за его спиной писклявый голос. Скинхед замер. Сгорбился, словно под огромным грузом. Комар увидел, как дрогнули плечи Убера. Паника, понял Комар. Я пережил самое страшное, теперь очередь Убера. Он смотрел в резиновое лицо напарника, в круглые стекла окуляров. За спиной Убера шевелилось белое, с яркими рыжими пятнами. «Клоун. Это точно клоун». Комар собрался. «Страх прошел сквозь меня и ушел, а я остался. Убер помог мне, теперь моя очередь». Друзья так поступают. Вернее, друзья поступают именно так. – Подвинься, брат, – сказал Комар негромко. Поднялся во весь рост. – Теперь моя очередь. – Ино-ино-ино, – бормотало чудовище. – Ино. – Чего ино? – спросил Комар. Поднял автомат. В следующее мгновение ему стало не до разговоров. Комара какая-то сила приподняла над землей и швырнула в сторону. Время замедлилось. С высоты полета Комар с интересом наблюдал, как проплывают под ним красные кресла. Кое-где искусственная кожа слезла с деревянной основы, торчали пучки грязной ваты. Кто-то оставил бумажный колпак на сиденье. Кто-то оставил пластиковую бутылку колы. В следующий момент он врезался в кресло. Бух. Больно. Комар застонал, перекатился на спину. – Эй! Комар открыл глаза, с трудом проморгался. Потом поднял руки и стер пыль с окуляров. Над ним стояла знакомая фигура скинхеда. – Блин! Убер нагнулся над Комаром. – Э, брат. Ты вообще как себя чувствуешь? – Полная… полундра. Скинхед опешил. – Это еще что значит? – Поздно… дергаться, уже уебали. – Шутит он, – одобрительно сказал Убер. Потом мгновенно развернулся, вскинул дробовик к плечу, нажал на спуск. Бух! Передернул помпу. Кувыркаясь, вылетела блестящая гильза. Убер прицелился… В следующее мгновение у него из рук выдернули дробовик. Чудовище поднесло его к носу и понюхало. Затем пренебрежительно отбросило оружие в сторону. Твою же мать. Комар понял, что сейчас будет, и сжался, закрылся руками. Дробовик ударился прикладом и выстрелил. Ба-бах! Выстрелом разнесло часть крыши, на манеж посыпались куски кровли. Дробовик, дымясь, упал на пол. Убер пригнулся. Поднялся. – Ну, ты… клоун! – скинхед шагнул в сторону, повел плечами, точно собираясь драться. Голос его дрогнул. – Пообщаемся? Чудовище заворчало. «Ино-ино». – Знаешь, кто такие клоуны? – спросил Убер ласково, глядя на него снизу вверх. – Это взрослые наркозависимые мужики, разодетые как трансвеститы из ада. – Убер? – Комар поднял голову, ошалело затряс ей. Что это было?! – Убер… я сейчас… – Ты там лежи, не выебывайся, – негромко сказал Убер, не поворачивая головы. – Видишь, у нас тут с приятелем разговор. Клоун оскалил огромные кривые зубы. Желтые и страшные. – Да ты прям красавчик, – одобрил Убер. Шагнул навстречу, заслоняя Комара. – Маникюр сам делал или помогал кто? – Аси-ся, – проворчало чудовище. – Чего-о? – Ино! Е-те-тива! Убер некоторое время стоял, замерев – словно его огрели по затылку. Потом осторожно сказал: – Асисяй, ты? Чудовище заворчало. – Ино! – Кино, что ли? – скинхеда вдруг озарило. – Комар, прикинь, это же… – Ино! – потребовало чудовище, надвинулось на Убера. Эта пародия на клоуна казалась нелепой, но пугала до чертиков. Чудовище нависло над Убером. – Детектива, ирод! – закричал Убер. – Детектива! Чудовище замолчало. Наклонило голову набок. – Е-те-тива! – Кино! – Е-те-тива! – скинхеда вдруг подняли и втиснули в стену. Огромная лапа чудовища, казалось, сомнет Убера к чертовой матери. Комар вскочил… упал на пол… отбитые ноги не держали. – Любовь!! – заорал притиснутый к стене скинхед. Чудовище медлило. Затем вдруг отпустило Убера – тот рухнул на пол – и отодвинулось. Тишина. Где-то вдалеке слышен писк тысяч крыс. Чудовище повернулось к компаньонам, и… Комар не поверил глазам. Пошло прочь. – Чего хотел-то? – спросил Убер растерянно, ему вслед. Клоун повернул голову, медленно выдохнул – шумно вырвался воздух, пыль заплясала вокруг. Как-то совершенно по-человечески пожал плечами и пошел вниз. Прямо на крыс. Те заволновались… – Ты когда-нибудь такой номер видел? – спросил Убер. Комар, превозмогая боль, пожал плечами. – Я такого номера даже в цирке не видел. Убер захохотал. И внезапно – закашлялся, упал и задергался. Словно в припадке.* * *
Комар стащил с него противогаз. Из маски вылилось целое море воды. Лицо Убера было белым – как полотно. – Ты в порядке? – прозвучало глупо. Скинхед мотнул головой, протянул руку. Комар отдал ему маску. Убер помедлил. Сел, морщась от боли, сплюнул кровью. Оскалился Комару и подмигнул. Искаженное, вымотанное лицо скинхеда было пугающим. В следующий момент он снова начал кашлять. С такой силой, словно внутри Убера что-то рвалось. Сплюнул в сторону. – Ты точно в порядке? Вместо ответа Убер натянул маску, Комар помог ему прикрыть шею воротником. Пока скинхед приходил в себя, Комар нашел между кресел обрывок каната, смотал его в бухту. Внизу, на манеже грустный клоун-чудовище сражался с крысами. И серое зло, похоже, побеждало. Как ни печально. – Ну, все, надо уходить, – скинхед встал на ноги. – Двинулись. Таджик уже грустные песни поет, вспоминая о счастливых годах нашей совместно проведенной юности. Убер снова выглядел… обычно. – Да вы познакомились с ним два дня назад! – возмутился Комар. – Просто он чувствительный.* * *
Они поднялись по лестнице на второй этаж, побежали по коридору. Внезапно коридор закончился, перед ними была глухая стена. Тупик. – Тупик, – сказал Убер. Капитан Очевидность, блин. – Ага. – И Таджика нигде нет. Скинхед обошел все углы, остановился озадаченный. Почесал затылок. – Тут ветер, – сказал Убер наконец. – И что? – Просто тут его быть не должно. Скрипнула дверь. Они с Убером как по команде развернулись, вскинули оружие. Свет ворвался в коридор – мягкий свет Луны, заглядывающей в окно. Для подземных глаз Комара это было все равно, что мощный прожектор. Он прищурился. В полосе света темнела чья-то плотная фигура. – Позвольте поинтересоваться, милостивые государи, – прозвучал мягкий дикторский баритон: – почему так долго? Мне чуть было не пришлось ждать. Комар прищурился: – Таджик, живой?! Тот кивнул. – Я думал, мне конец, – сказал он буднично. – Истратил последний патрон. Ходит тут один. Ино, ино, спрашивает. Убер усмехнулся. – Зачем ты заперся в кабинете директора? – спросил Комар, оглядываясь. – Я бы не назвал это верным определением, поскольку все же это кабинет не директора, а художественного руководителя. Худрук цирка был необычный человек, – Таджик помедлил. – К тому же здесь гораздо удобнее. Кабинет был великолепен. Не формальное место исполнения служебных обязанностей, а мастерская человека, который здесь работает, творит – по-настоящему. Огромный стол, заваленный рисунками и фигурками животных. Смешной клоун на столе. Мячики и гравюры. На стене – фотография пожилого человека с белыми седыми волосами вразлет вокруг лысой макушки. Человек слегка улыбался. Обаятельный и грустный. И какой-то по-детски наивный. Комар с Убером переглянулись. Стены кабинета были увешаны десятками фотографий и рисунков. Все совершенно разные. Словно ребенок игрался, собирая без всякой системы или цели все, что ему нравилось. Все. От цветных шаров, фотографий детей и кошек, до абстрактных фигур и консервных банок. Никакой видимой системы в этом не было. – Слава Полунин, – сказал Убер. – Ничего себе. Легендарный Асисяй. Великий клоун. Я видел его «Снежное шоу» – и рыдал как мальчишка. Это было действительно круто. «Аси-сяй», вспомнил Комар. «Ино-ино». – Думаешь, это он? Убер пожал плечами. – Да кто знает? Ох, уж эти творческие личности. Таджик! – Убер подошел к окну, выглянул на улицу. – Как насчет того, чтобы выйти через окно? Тот пожал плечами. Комар показал Таджику бухту каната, позаимствованную в зрительном зале. Хороший канат, должен выдержать. Таджик кивнул. – Только после вас, – сказал вежливо.Глава 26 Михайловский замок
Пустая банка из-под кока-колы – ярко-красная, как леденец, – перекатывалась ветром. Убер слышал ее легкий алюминиевый скрежет по голому асфальту. Кх-ррр, кх-ррр. Он поднял дробовик и замер. Что-то тут явно не то. Ветер уныло выл в расщепленных, лопнувших по швам водосточных трубах. Часть их уцелела – ржавые, перекошенные, они свисали со стен домов, как чудовищные наросты. Флейта ветра. Орган сожженного в ядерной вспышке времени. Разруха. Убер поежился. Кх-рр. Кх-ррр. Банка слишком свежая, сообразил Убер. Даже с пузырьками колы, оставшимися на мягком сером металле… Убер мягко переступил назад, не опуская дробовика. Повел стволом влево, вправо. Ничего. Но кто-то тут явно побывал. Выпил колу и выбросил банку. Убер мягко отступил назад, спиной вдавился за угол. Опустил дробовик. Стрелять лучше навскидку, не целясь. Так вернее. Разлет крупной дроби – в метр диаметром, хорошо гробить бегущую на тебя тварь… или наркодилера, которому задолжал. – Все развлекаешься? – спросил знакомый голос. Убер резко повернулся, вскинул дробовик к плечу. Мандела стоял перед ним и жутковато, отрешенно улыбался. Та же дыра в щеке, те же сугробики снега на плечах и голове. Словно там, откуда он взялся, по-прежнему шел снег. – Я что, сплю? – спросил Убер. Опустил дробовик. – А чего ты за мной ходишь, брат? – Снег, – сказал Мандела. – Какой снег? – удивился Убер. Втянул ноздрями холодный свежий воздух, выпрямился. И вдруг снег действительно пошел. Крупные хлопья опускались на голову скинхеда, на лицо. Убер слизнул языком снежинку. Ледяной вкус. Вокруг все изменилось. Ночь. Васильевский остров. Темный силуэт Лютеранской церкви. – Ты зачем это делаешь? – полюбопытствовал скинхед. – Нет, я, конечно, всегда рад тебя видеть, но… – Я предупредить, – сказал Мандела. Его холодные белые глаза смотрели на скинхеда. – В Исаакий – не ходи. – Да я и не собирался, – Убер почесал затылок. – Оно мне надо? Думаешь, у меня других забот нет? Словно в ответ на его слова, поднялся ветер. Земля под ногами дрогнула… Убер повернул голову и увидел: чудовищную тучу, грозовой фронт, надвигающийся на Петербург со стороны Залива. Что-то невероятное, должно быть. Эпохальное. Никогда такого не видел, подумал Убер. – Идет гроза, – сказал Мандела. – Вечно вы, призраки, что-нибудь многозначительное брякнете, а мне потом голову ломать! Ты не можешь по-простому объяснить? – Хорошо, – Мандела кивнул. – Слушай. Эта гроза будет самой-самой… И это не просто гроза, а настоящий у… Тряхнуло.Дом напротив Большого цирка, день X + 5, вечер – Убер! Проснись! Твои десять минут закончились! Он открыл глаза. Ярко-голубые, ясные. – Убер, это ты? – А ты кого-то другого будила? Он сел, почесал затылок. Лицо, помятое со сна. – Мда. Из-за тебя я кое-что интересное не дослушал. Герда выдохнула. Ей почему-то казалось, что однажды скинхед откроет глаза – и это будет не Убер, а кто-то другой, незнакомый. Вроде того беспамятного Дьявола-Индейца… Возможно, все дело в алкоголе. Герда планировала незаметно переложить бутылку из вещмешка Убера, а потом где-нибудь выбросить. Жаль дорогой напиток, но что делать. – Как легко на гладкой карте стрелку начертить, – продолжал напевать скинхед, бодро собирая вещи. – А потом идти придется – через горы и овраги… Только так из человечка выйдет человек. Слышишь ты, простоцарь? Ахмет даже не повернул головы. – Пошел ты. – Люблю я наши беседы. Прямо именины сердца и благорастворение воздухов. Литр кофе заменяют только так! И стакан коньяку! И клизму! – Убер! …Убер поднял табличку, стер перчаткой толстый слой пыли. «Психотерапевт Яковлева Б.Д.» – гласила надпись. Убер хмыкнул, бросил табличку на пол. – Чертов Исаакий, – буркнул Комар себе под нос. Убер замер, потом медленно повернулся. Окуляры противогаза смотрели на Комара в упор. – Что ты сказал? – Ну… – Не тяни кота за яйца в долгий ящик. Ему больно. Давай, я же вижу, тебе есть чем поделиться. Раздевайся, ложись на кушетку и начинай исповедоваться, о, юная симпатичная грешница. – Убер! – А я что? Я ничего. Давай, рассказывай. Сломанная мебель. Роскошная кушетка, видимо, из дорогой кожи, сгрызена крысами до основания. Торчат ржавые пружины и клочья набивки. Кресло напротив уцелело – чистая синтетика. Убер развалился в кресле, закинул ногу на ногу. Окуляры противогаза блеснули. – Ложись. И начинай. – Зачем ложиться? – не понял Комар. – Так положено. Давай-давай, некогда рассуждать. У нас не так много времени. Что тебя беспокоит? Комар с тревогой оглядел голые ржавые пружины и деревянные ребра дивана. Лечь сюда было явно жестоко по отношению к организму. – А я могу просто сесть куда-нибудь? – Вот ведь люди! Вечно хотят поторговаться! – Убер сложил ладони лодочкой, отчего стал выглядеть как-то… религиозно, что ли? Комар невольно засмеялся. – Ладно, садись уже. Комар поискал, куда. Затем поднял один из упавших двадцать лет назад стульев и поставил прямо, как положено. Осторожно пошатал. Скрипит, но держится. Делать нечего. Комар осторожно присел. – Так что там с Исаакием? – заговорил Убер. – Ты про него уже третий раз упоминаешь. – Ну… я про него слышал. – От кого? – Я не видел. Только слышал. Очень приятный голос, только жуткий какой-то. – И про что он говорил? Комар удивленно пожал плечами. – Про Исаакий. Убер вздрогнул. Комар не мог сказать этого наверняка, потому что скинхед сидел в тени. Впрочем, с чего бы Уберу вздрагивать? Он же не знает про Леди. – Рассказывай, – велел скинхед. И Комар рассказал. – То есть, ты думаешь, что в Исаакии кто-то есть? – уточнила Герда. Комар кивнул. – Там ее логово. Логово жуткой твари по имени Леди. – Леди? Герда и Убер переглянулись. – Что с вами? – Просто… – Герда помедлила. – Может, это совпадение? – Это не совпадение, – интеллигентный баритон вклинился в разговор. Комар с удивлением повернулся. Кто это говорит? Таджик? «Никогда не привыкну». – Не совпадение… А что тогда? – Закономерность. Связь. Комар, наконец, не выдержал: – Мне кто-нибудь объяснит, что происходит?! – Мы встретили одного ублюдка, – пояснила Герда. – Этот тип разговаривал глубоким низким голосом. Он командовал веганцами. И его называли… – она выдержала паузу. – Лордом. Комар даже привстал. – Думаете, он командует и Леди?! – Возможно, – уклончиво сказала Герда. – Исаакий? Как все интересно складывается… – протянул Убер. Он встал и прошелся по комнате. Пинком отправил в полет проволочный абажур от настольной лампы. Тот ударился в стену и упруго отскочил. Откатился обратно к ногам скинхеда. Убер хмыкнул. – Почему логово далеко от метро? – размышляла вслух Герда. – Не понимаю… – Она там не одна, – сказал Убер. Компаньоны переглянулись. – Думаю, там много-много маленьких симпатичных… ледят, – сказал Убер. – Такое ужасное людоедское ми-ми-ми.
Исаакиевский собор, в то же время Стены огромного храма, одного из самых больших в России, достигают толщины полутора метров. Со смотровой площадки на колоннаде когда-то можно было увидеть весь Петербург. Можно и сейчас, но давно смельчаков не находилось… Внутри храма царят тишина, покой и полумрак. Сквозь дыру в куполе можно увидеть небо. Только смотреть некому. Здесь уже много лет не бывал ни один человек. А если и бывал, то… – Поиглаем? – спрашивает в полутьме детский голосок. Эхо отзывается, бродит в стенах огромного храма. Эхо летит от стены к стене, от колонны к колонне, от мозаики к мозаике – мертвенно золотые лица святых, похоже, искажаются от ужаса. Человеческие скелеты, сложенные в углу, подтверждают – «поиглаем», да еще как. Огромная пирамида черепов. Один из черепов вдруг сваливается с самого верха, катится с горы, летит по полу. Ударяется в колонну и отскакивает, останавливается… В следующий момент на него опускается детская нога. Крррак. Череп медленно раздавливает чудовищная сила, что заключена в этой ножке… И снова тьма. Здесь, внизу – всегда тьма. Даже свет, проникающий сверху, не может разогнать этот мрак полностью. Тьма полна жизни – страшной, зарождающейся в крике и боли, в полусонном бормотании полуживых людей, превращенных в консервы. Эта жизнь заключена не в огромном темном пятне, которое своими щупальцами ощупывает стены и колонны… Нет. Жизнь здесь заключена в черных капсулах. Новая жизнь для Леди. Для сотен новых и новых отпрысков Леди. Ей есть в ком себя продолжить… Стены древнего храма полны ужасов. Леди ползет, щупальца извиваются. Шелест, шорох, эхо. Вот и хранилище. Десятки полупрозрачных коконов с людьми – еще живыми. Если прижаться ухом к гладкой скользкой поверхности одного из коконов, можно услышать тихий, замедленный стук сердца. Ту… Ту-тук… ту… ту-тук. Это запас для деток. Маленьких «леди» будет много, всем должно хватить еды, когда они вылупятся… Вот белесые щупальца трогают один из коконов, обволакивают его. Свет падает на кокон, пронизывает его – и сквозь прозрачную мембрану виден человек внутри. Это мужчина лет тридцати. У него греческий профиль и застывшее, сонное лицо. Он спит как младенец. – Поиглаем? – снова спрашивает детский голосок. Хруст. Мужчина дергается, лицо искажается судорогой, словно ему снится страшный сон. Но человек не просыпается. Опять хруст, изнутри кокон вдруг забрызгивает кровью, она стекает по лицу человека, по стенкам кокона… Человек спит. Спит. Его съедают заживо, а он спит. И будет спать так до самого конца. Ровный стук сердца не ускорится и не прервется. Адреналин не хлынет в кровь, делая ее горькой и невкусной. Нет. Все будет мило и спокойно. Потому что Леди так любит. Папа любит Леди, а Леди любит играть и кушать. «Только не зеёных». Да, только не зеленых человечков, папа запретил. Брызжет кровь. Лица из-за пятен крови уже почти не видно. Но оно все равно безмятежное… его лицо. Темнота подступает ближе, ближе. В последний момент, прежде чем свет исчезает, человек дергается. И умирает, как и жил последние несколько месяцев… Во сне. – Леди хорошая, – говорит чудовище с лицом пятилетней девочки. И свет, источаемый крошечной фигуркой девочки, постепенно гаснет. Темнота. Приманка сейчас не нужна. Все исчезает во тьме. До поры, до времени.
Михайловский замок, позже Заросший лианами и окруженный стволами огромных деревьев, замок напоминал скорее гнездо драконов, древнюю скалу, чем творение человеческих рук. Убер молча рассматривал чудовищное строение. Инженерный замок. Любимое детище Павла Первого, странного и несчастного российского императора. Сын Екатерины Великой не унаследовал матушкиных грехов, но и благих дел ее повторить оказался не в состоянии. И был убит собственными офицерами в этом самом замке. Печальная история. – Надеюсь, ты не собираешься и туда лезть? – Герда нахмурилась. Убер повернулся, на девушку уставились круглые окуляры противогаза. Скинхед тяжело вздохнул, даже стекла запотели. – До этого не собирался. Но твое замечание болезненно задело мою мужскую гордость. Теперь у меня нет выбора. Придется лезть. Герда повертела головой. Растерянно. – Он шутит? – спросила у Комара с надеждой. Владимирец пожал плечами: – Кто знает? – Давай, конечно, лезь! Думаешь, я буду тебя останавливать? Не дождешься! – возмущенная Герда ушла и села рядом с Таджиком. Тот поднял голову, посмотрел на девушку. Но ничего не сказал. Ахмет, нахохлившись и ненавидя всех, сидел поодаль. – Ты что, серьезно? – спросил Комар негромко. Убер пожал плечами. – Да нет. Что я, дурак? Просто у меня рядом с замком тайник, с одной заброски остался. Хорошо бы проверить. Только Герде не говори. А то подумает, что я осторожный и умный, а кому это надо? Мужчина в глазах женщины должен быть безбашенным. Иначе ему секс светит только за деньги. – Секс? – Комар заморгал. – Ээ… Ты имеешь в виду… Герда и ты… – Тебе все бы о бабах! Озабоченный. Стыдись! Комар только рот открыл. С Убером вечно так – вроде прокололся он, а идиотом чувствуешь себя ты. Скинхед достал бинокль, принялся изучать замок сантиметр за сантиметром. – Нет, все-таки мы туда не пойдем, – Убер убрал бинокль от глаз. – Плакала моя заначка. – Серьезно? – Серьезней некуда. Там бегунцы. Самые обычные. Целое стадо, голов под сорок. – Это опасно? – Как тебе сказать… – Убер вздохнул. – Тебя давно живым ели на завтрак? Комар содрогнулся. «Поиглаем?» – Совсем недавно. – Ээ… – скинхед замялся. – Понятно. Бегунцов стало больше. Копошащееся, похрюкивающее стадо возилось рядом с громадой Инженерного замка. Хорошо, сильный холодный ветер относил запах беглецов в сторону от стада, иначе бы так просто не разошлись. Бегунцы – это четвероногий сгусток злобы и ярости, с зубастой пастью от уха до уха, как у Чеширского кота в детских книжках. – Мда, – промычал Убер. – Похоже, раз тут облом, придется нам проверить, есть ли жизнь на Марсе. Комар растерянно повертел головой. – Где жизнь? – На Марсовом поле. Ты прямо не питерский. Комар подумал. Провел перчаткой по влажным каплям на ржавых перилах. Посмотрел на ладонь, потом на Убера. – Я не питерский. Я – подземный. Убер вздохнул. – Нашел чем гордиться. Дитя подземелья. Ладно, насчет Марсова поля мы еще подумаем, а пока все в сад! – В какой еще сад? – удивился Комар. – В Михайловский!
* * *
Они пересекли Инженерный сквер, вышли к Садовой улице. Перелезли через покосившийся забор, затем вышли к пруду, целиком заросшему ряской и фиолетовым мхом. Через пруд в самом узком месте вел крошечный каменный мостик. За мостиком простиралась ровная местность. Ноги Комара провалились. Они шли по мягким, заросшим синевато-зеленой растительностью кочкам. «Открытая местность, заросшая хрен знает чем», так описал Убер Михайловский сад. Сейчас Комар мысленно с ним согласился. Когда-то Михайловский сад украшали высокие мощные деревья – Комар вспомнил фотографию из заброшенного дома. От деревьев остались пеньки, тут и там на земле лежали прогнившие изуродованные стволы. Возможно, деревья погибли от радиации. На смену им пришли невысокие растения, похожие на зеленые-синие-розовые фаллосы. Кажется, некая сила старательно уничтожала прежнюю растительность, чтобы превратить все здесь в сексуально озабоченный ландшафт. Убер почесал затылок. Потом обошел заброшенный фонтан, нашел сухую длинную ветку. Взял наперевес, как боевой шест. – Найдите себе по такой фигне. Будем играть в монахов Шаолиня. В поисках подходящей палки Комар наткнулся на табличку. «По газонам не ходить», – прочитал он. Табличка на удивление хорошо сохранилась… Тронулись. Убер шел впереди и не затыкался. – Прошу обратить внимание, дамы и господа! Слева от вас находится Русский музей. Вы видите это здание за пять минут до того, как мы пройдем мимо, – и никогда больше его не увидим… Компаньоны оставили Русский музей по левую руку и двинулись к Храму-на-Крови. До него было еще метров двести… Идти стало труднее. Мягкие кочки. Трясины с коричневой, мутной водой, которые нужно обходить. Папоротники вокруг заросших серой ряской прудов. Странный цвет растительности – бледно-розовый, полупрозрачный. Словно побеги лежалой картошки. – Это не Михайловский сад! – возмутился Убер, провалившись по колено. – Это, блин, Михайловское болото! Впрочем… – с помощью Комара, он выбрался на сухое место. – Когда-то здесь и правда было болото, его приказал осушить Петр Первый. Пруды вырыли… А теперь, похоже, болото вернулось и мстит. Они шли, дыша размеренно и экономно, словно бегуны на дальние дистанции. Ветки держали наперевес, чтобы не провалиться в трясину. Слега, назвал такую палку Убер. Скинхед остановился и почесал затылок свободной рукой. – Забавно, – сказал Убер. – Это мне что-то напоминает. О, точно! – И что? – Картинку из учебника биологии за четвертый класс. Мезозойское болото. Нет, стоп. Что-то там про миасс… – Убер потер лоб между окуляров противогаза. – Нет, Миасс это город на Урале. Триас! Точно, точно. Смотри, Комар. Хвощи, папоротники. Только динозавров не хватает… Скинхед осекся. – Быстро, вниз! Пригнитесь! – Убер замахал руками. Все опустились на корточки, недоуменно оглядываясь. Герда с бьющимся сердцем ждала, что из этого выйдет. – Комар, что видишь? – спросил скинхед. Владимирец огляделся. – Ээ… Ничего. – Вон там, слева. Над Русским музеем, – подсказал Убер. Комар напряг зрение, прищурился. Точно! – Хрень с крыльями. Летит сюда. – Большая хрень? – поинтересовался Убер. – Охренеть какая большая. Ложись!! Тварь напоминала летающего крокодила, что они видели у Достоевской. Компаньоны повалились, кто куда, забились под редкие папоротники. Будем надеяться на лучшее, подумала Герда. Сердце часто билось. Тварь пронеслась над ними – так низко, что воздушной волной от взмаха крыльев компаньонов прижало к земле. Комар успел разглядеть длинный вытянутый клюв, уткнулся носом. Резкий противный крик разлетелся над Михайловским садом, над Русским музеем, над Спасом-на-Крови… Тварь улетела. И вскоре превратилась в точку – над Петропавловкой. – Птеродонт, – сказал Убер, поднимаясь и отряхиваясь. – Видели, у него клюв и перья? – Ага, – Комар содрогнулся. Попробуй тут не увидеть. – Так у него еще и зубы в клюве, представь! Совсем эти мутанты охренели. Так, ставим галочку: динозавры в наличии. Теперь полный триас. Потом они встали и пошли. Перед ними возвышался храм Спаса-на-Крови. Семиглавый, покрытый цветными изразцами, питерская версия храма Василия Блаженного – того, что в Москве на Красной площади. Знаменитые фигурные решетки уцелели. Они были обвиты розово-зелеными лианами, словно виноградной лозой. Только плоды больше напоминали подгнившие осиные гнезда. Чугунные ворота Михайловского сада лежали на земле. Время ничего не щадит. И никого. Болото закончилось. Компаньоны вышли за ворота и оказались перед Спасом-на-Крови. – Триасский период закончился, леди эн джентльмены! – объявил Убер. – Поздравляю! Теперь только одно сплошное православие… – Убер! – Да, моя прелесть? Герда вздохнула. – Ты никогда не устаешь? Вот честно? – Я отравлен своим чувством юмора, – пожаловался Убер. – Я как скорпион, рассмешивший себя до смерти… тьфу, укусивший. – Убер! Ты можешь хоть иногда быть серьезным? – Могу, но это удовольствие не для слабонервных.Глава 27 Побег клоуна
Станция Электросила, 25 ноября 2033 года – Ты понимаешь, чем это закончится? – спросили из темноты. Артем прищурился, сделал два шага вперед, пытаясь рассмотреть говорящего. Впрочем, еще раньше он узнал голос. Питон. Силач, бывший глава цирка, сидел у стены в углу. Коротко стриженная голова его была совершенно седой. Лицо измятое, пожеванное. Мешки под глазами. Серо-желтоватая кожа, словно у больного печенью. Артем на мгновение почувствовал к нему жалость. Этот некогда чудовищно сильный человек… В нем что-то надломилось. Артем выпрямился. – Да. Меня поймают. Силач засмеялся без тени веселья: – Хуже. Тебя расстреляют. В общем, можешь считать, что я получил твое сообщение. Что ты хотел сказать? Они встали напротив друг друга, словно старые враги. Или друзья. – Ты и есть этот Пожиратель, – медленно сказал Артем. – Верно? Питон медленно покачал головой. – Не я. – Покажи повязку. Силач посмотрел на Артема в упор, кивнул и начал разматывать грязный бинт на запястье. Размотал. Под бинтами на предплечье – заросший мхом участок кожи. Зеленая метка размером с половину ладони. Неровное пятно. Артем почувствовал дурноту. И эта хрень растет на живом теле?! – Ты не пытался… – Пытался, конечно. И не раз. Срезал кожу, жег кислотой, огнем. Она снова вырастает. Пауза. – Некоторые здесь только притворяются людьми, – сказал Питон. – На самом деле это очень большой вопрос – кто в метро вообще человек. – Лахезис знает? Питон улыбнулся и стал похож на себя прежнего: спокойного, уверенного распорядителя цирка. Человека, который управлял всем и мотивировал каждого. – Я думаю, она догадывается. У нее на самом деле есть талант предсказывать. Ты не знал? – Эта штука… она тобой управляет? – самый важный вопрос. Питон хмыкнул. – Надеюсь, что нет. Иначе я бы уже проломил тебе голову. – То есть, она никак не… – С ней я намного сильнее. Это правда. Наверное, когда меня после смерти вскроют, обнаружится, что побеги этой хрени пронизывают все кости и мышцы моего тела. Мы неразделимы. Думаешь, я и раньше был атлетом? До Парнаса? Артем растерялся. Такая мысль ему в голову не приходила. – Ээ… а кем тогда? – Я был клоуном. «Невероятно». – Весь старый цирк погиб на станции Парнас. Идеальный мир творчества оказался грубой и жестокой ловушкой Пожирателя – твари, создающей иллюзии, чтобы заманивать пищу. Бойня, малыш. Это была настоящая бойня. Из тридцати двух циркачей, вошедших в тот день на станцию Парнас, наутро осталось в живых всего несколько человек… – Я… я знаю. – Не перебивай, – Питон помедлил. Наклонил голову, его мощная шея блестела в свете карбидки. Едва слышное шипение газа, запах ацетилена. – Со станции Парнас в тот день вернулось двое. Так говорят. На самом деле: четверо. – Четверо? Но… – Четвертый давно исчез, больше его не видели. Оставшиеся трое создали новый цирк. Артем кивнул. – Ты, Лахезис… Третьим был Гоша? – Нет. Гоши там не было. – Как?! Что?! – Артем не поверил ушам. Его теория рушилась на глазах. – Тогда кто? Пауза. – Третьим был Акопыч. Черный Акробат. Тот самый, из легенды. Он вытащил Лахезис, потом вернулся за мной. Тогда его и переломало. Больше он не мог работать на манеже. Зато мог учить. Он был моим наставником и моим начальником штаба. …Выстрел. Акопыч толкает Артема в бок – и падает сам. Брызги крови. Акопыч, Акопыч. Осень в сердце. «Ты похож на Леонида Енгибарова – тощий, печальный». «Мотивации не существует». «Бить и бить в стену, пока…» Гоша. Ледяная рука взяла Артема за затылок, сжала пальцы. Я УБЬЮ ВСЕХ КТО ТИБЕ ДОРАГ. – Гоша, он… – Артем помедлил. Сказать это было трудно. – Он убил Лану. Питон моргнул. И словно весь закаменел, словно одна из тех статуй на улицах мертвого Питера. – Это правда? Пауза. – Да. Тишина. Где-то вдалеке проехала дрезина, характерный скрежет катков о рельсы разнесся эхом. Потом кто-то пробежал. Невнятные голоса, потом смех. Заплакал ребенок, потом сразу засмеялся. «Где-то продолжается нормальная жизнь» – подумал Артем. Где-то в узком промежутке между «здесь» и линией фронта. – Можно задать вопрос? Кем ты меня считал? – Питон ждал ответа. Безразличные непроницаемые глаза силача смотрели прямо на Артема. – Носителем для Пожирателя. Я думал, ему требуется… – Артем помедлил, затем сказал прямо: – ну, больше места, понимаешь? Питон усмехнулся. – Поэтому ты сначала подумал на меня? – Да. – Спасибо за откровенность. – Я ошибался. Какая уж тут откровенность… – Не так уж сильно, – Питон помедлил, поднял руку с зеленым пятном: – В каждом из нас осталась частичка Пожирателя. В каждом, кто выжил в тот день на станции Парнас. Холод в затылке. – Акопыч? – Да. – Лахезис?! – Артема окатило холодом. – Мы не говорим об этом, – Питон усмехнулся. Поднял бинт и начал забинтовывать руку. – Неужели ты думаешь, мы собираемся каждую пятницу в кружок и начинаем: меня зовут Питон и я – Пожиратель? Да уж. Выглядело бы глупее некуда. – Таинственный Директор – это и есть Пожиратель, – сказал Артем. – Я понял. Вот кто управлял цирком. – Нет, – помотал головой Питон. – Цирком управляли мы с Акопычем. Вернее, мы трое – и есть Директор. – А этот коротышка… Гоша. Он кто? – Думаю, слуга. Некоторые люди созданы быть только проводниками чужой воли. Гоша – идеальный исполнитель. – Питон… – Да? – Кто был в черной палатке? Пауза. Питон медленно покачал головой. – А ты как думаешь? – Я сначала думал: Директор. Но раз цирком управляли вы с Акопычем… Теперь думаю, Гоша… – Нет. Артем помедлил. – Тогда кто? – Память. Память о том, что произошло на Парнасе, – Питон вздохнул. – И не только… Ты был там? Чувствовал запах? Словно земля и гниль разом? Артем вспомнил, как приносил котелок с едой в палатку. – Да, но… – Там была бочка с компостом. Вот для этого, – он показал руку. – Я приходил и погружал ее по локоть. Чтобы эта штука наелась. И сила возвращалась ко мне. Меня кормила мать сыра земля, как ни издевательски это звучит. Прямо как в былинах. – А… – Теперь нет. Думаю, хватит. С того дня, когда погибли Лана и Акопыч, я больше не подходил к палатке. Да и палатки больше нет. Эта штука должна сдохнуть или мы сдохнем вместе. Молчание. Вот, значит, почему силач теперь так плохо выглядит. Проблемы с сердцем… и словно усох. Артем сглотнул. – Гоша… Питон покачал головой. – Возможно, он делает это как-то по-другому. Я не видел его в палатке. Знаешь, я вообще не уверен, что ему это нужно. Может, он просто человек. Самый обычный шпион. Должны у Вегана быть и просто шпионы, а? – Как думаешь, где он сейчас? Питон окинул Артема прежним пронизывающим, застывшим взглядом. – Есть одна идея. Гоша всегда испытывал страсть к замкнутым помещениям. Думаю, я знаю, где его искать. Другой вопрос: что мы будем с ним делать? – Я разберусь. Питон хмыкнул. Встал, расправил плечи. – Это не твой номер, мальчик. Этот номер работают двое.* * *
Грязное служебное помещение. Заброшенное. Логово лилипута. Артем поморщился. Запах здесь стоял – вонь, пот, гнилые отбросы, неутоленные страсти и перекисшая зависть. И, похоже, больной разум. Порванный барабан. Булавы свалены, как попало, в пыли, рядом разбросаны цирковые ножи с цветными рукоятками – наподобие тех, что были у Ланы. У Артема комок застрял в глотке. Лана, последняя из Лерри. «Я отомщу за тебя». В углу стояло пыльное старое пианино. Очень знакомое. Артем шагнул вперед, не веря глазам: – Это же… это! – Да. Вещи цирка. Все здесь. Все, что не успели растащить. Только теперь Артем по-настоящему понял слова Питона: цирка больше нет. Цирка больше не будет. Все, что осталось, служит логовом сумасшедшего маньяка. «Артист умер, да здравствует Артист!» Питон обошел помещение, осмотрелся. Указал Комару на промятый топчан с грязной простыней. – Здесь. Подняли вонючий матрас. Точно. Два цирковых пистолета, реквизит Гоши. Россыпь патронов к ним. Мелкий калибр. Нужна удивительная точность, чтобы убить человека такой пулей. Питон выпрямился и показал Артему патрон – пуля была надпилена крест-накрест. Значит, не такая уж точность. Надпиленная пуля наносит страшные раны. На стене над топчаном надписи. Артем подсветил фонарем.ЛАНА + ГОША = ЛЮБОФ ПРЕДУРОК СДХНИ!!!! МОЯ ЛЮБОФЬ СНЫ БОЛЬШЕ НЕ СНЯТСЯ САВСЕМ ПАЧЕМУ ЛОРД ГОША ВИЛИКИЙ МОЙ ПОВИЛЕТЕЛЬ СМЕРТЬ– Кто здесь? – раздался голос лилипута. Артем вздрогнул. – Я, – сказал Питон. Повернулся и шагнул вперед. Гоша. Маленькая фигурка в другом конце помещения. Лампа-карбидка с жестяным отражателем в руке. В ее свете лилипут казался еще меньше. Совсем крошечный. Лилипут поставил лампу на пол, выпрямился. Голубые глаза горели лихорадочным, безумным огнем. – Вы все умрете. Вы – жалкие подлизы трупоедов. Империя Веган – оплот свободы и равенства! Когда мы победим, я буду настоящим лордом, лордом Вегана. Мне обещано. Питон вздохнул. – Гоша, ты хоть понимаешь, какую чушь несешь? – Вам, трупоедам, не понять. – А про рабов ты забыл? – Питон сделал осторожный шаг в его сторону. – У веганцев рабы, помнишь? – Не пытайся заговорить мне зубы. – Зачем ты убил Лану? Лилипут оскалился. – Руки убери, громила. Думаешь, я позволю до себя дотронуться? Ты, тупой идиот, не видящий дальше своего носа! – Гоша навел на Питона палец, словно это был пистолет. – Что ты теперь скажешь? «Он безумен» – понял Артем. Совершенно и окончательно. – Гоша! – крикнул Артем. – Что ты делаешь? – Ты все еще думаешь, что я тебя спас? – лилипут повел головой, словно она ему мешала. – Ты – идиот. Я промахнулся. – Ты целился в меня? – До сих пор не могу поверить, что промахнулся, – пожаловался Гоша. Детская обида. На глазах лилипута блеснули слезы. Поразительно. Артему вопреки всему стало смешно. Плачущий убийца, блин. – Как ты вообще связался с веганцами? – спросил он. – Я был их человек на станции. Я дал сигнал к началу атаки. Это все я. Я! Я! Я один! – Похоже, ты великий параноик, – сказал Питон насмешливо. – Может, тебе сменить сценическое имя на Невероятно Параноидальный Гоша? Артем спросил другое: – Почему они тебе поверили? Веганцы? Лилипут замолчал. Щека его задергалась в нервном тике. – Я принял дар, – сказал он так тихо, что Артем едва расслышал. – Дар? Какой еще дар?! – Он – во мне. – В левом глазу, что ли? – съязвил Артем. Лилипут дернулся. – Что, серьезно? – Сейчас вы умрете. Я обещал. Артем и Питон переглянулись. Силач поднял брови, пожал плечами. Все-таки с головой у Гоши беда. Что может сделать один безоружный лилипут против человека нормального размера? А тем более против двоих: один из которых клоун, а другой – великан чудовищной силы? Тем более что пистолеты лилипута у них. – Гоша, не глупи, – Артем пошел к нему. – Ну, серьезно. Пошли с нами, если все расскажешь… тебе зачтется… Гоша мерзко улыбнулся. – Осто… – Питон не договорил. Лилипут подпрыгнул и ударил ногой. Артема снесло. «Никогда не подозревал, что человек таких размеров может так сильно бить», – запоздало подумал он. Врезался головой в стену. Блин! Вспышка перед глазами. Темнота. «Что у него, нога из чугуна, что ли?!» Больно-то как. Артем сполз на пол, перевернулся. Открыл глаза. Комната кренилась на бок и пыталась выскользнуть из-под Артема. Лежа на полу, он видел, как Питон идет на Гошу. Нелепо наклонившись, раскинув руки – чтобы поймать этот маленький клубок ярости и ненависти. – Вы все сдохнете! – кричит Гоша. Это было удивительно смешно, хотя и страшно. – Сдохнете, суки! Питон, наконец, ухватил его, поднял вверх. Гоша вопил, не переставая, маленький, багровый и страшный, как демон. Черт, подумал Артем. Питон его не удержит. Он вдруг похолодел. Пистолеты! И горсть патронов рядом, вокруг, на матрасе… Если лилипут доберется до своих пистолетов… Артем вспомнил, как впивались пули в мишень. Я УБЬЮ ВСЕХ КТО. «Этот снайпер нас в пять минут уделает». – Помоги мне! – закричал Питон. – Быстрее! Коротышка вырывался и кричал – тонко, на одной режущей ноте. Бился в руках, словно угорь. Удивительная сила. Даже при чудовищной хватке Питона тот едва мог удержать лилипута в руках. А если он вырвется? Артем встал, с трудом удержал равновесие. Из рассеченной брови по лицу текла кровь. – Я… сейчас… – он бросился к силачу. Гоша вывернулся у того из рук, бросился в сторону, влево, вправо, кувыркнулся через голову, вскочил. Чертов мелкий засранец. По-идиотски выглядит – два великана не могут поймать одного коротышку. Гоша стремился к матрасам. – Возьми пистолеты! – закричал Артем силачу. – Пистолеты! Силач повернулся, но было уже поздно. Артем бросился наперерез Гоше, прыгнул вперед. В последний момент Гоша свернул в сторону – Артем приземлился, по инерции пробежал несколько шагов. Споткнулся обо что-то, полетел на пол. Загремели медные тарелки, с грохотом рухнула свернутая в рулон портьера. Бум. Облако пыли. Артем чихнул. Черт! Чихнул еще раз… – Да будь ты здоров! – заорал Питон. – Некогда болеть! Когда он повернулся, Гоша уже был у матраса. Фонарь Артема перекатывался у ног лилипута. Тень Гоши зловеще выросла, достигла потолка… За ней бежала маленькая, усохшая тень Питона. Нет, подумал Артем. Он бросился вперед. Успею, успею. Выстрел. Артем, не понимая почему, упал на колени. Больно. Еще выстрел. Ба-бах, ба-бах. Силач споткнулся, зашатался. Вытянул руку к лилипуту – и рухнул во весь рост. БУХ. Словно обрушилась огромная башня. Пыль вокруг, свет фонаря качается в пыльном облаке. Питон упал, неловко подвернув руку, – и застыл. Все, кончено. Артем перевернулся на спину, на бок. Подтянул ноги к животу. Боль пульсировала внутри, словно кровавый червь, пробивающийся к свету. «Куда он мне попал? В плечо?» Шаги. Артем поднял взгляд. Рядом, широко расставив ноги, стоял лилипут Гоша. В каждой руке у него было по пистолету. – Ну, как тебе представление? – спросил лилипут. – Здорово, да? – Ты… ты убил Лану? По… чему? – Какая разница? Лицо Гоши было безразличным, забрызганным кровью. Светлые глаза. Артем поморгал. Ему вдруг показалось: в левом глазу Гоши что-то шевельнулось. Нечто черное. Артем зажмурился, снова открыл глаза. Нет, ничего. – Но… что-то же было? – Я любил ее, – сказал Гоша просто. – Она была мое солнце, моя луна. Моя простуда, когда температура сорок, хочется пить до безумия и нет сил сглотнуть. Когда ломит все тело и хочется только одного – умереть. Моя смерть. Мое лекарство. Мой наркотик. Я любил ее, Мимино. А она меня – нет. Разве нужны еще какие-то причины? Ты… ты увел ее у меня. – Увел?! – несмотря на боль, разозлился Артем. – Мы были друзьями! Друзьями, идиот!! Дурак ты, Гоша. Лилипут покачал головой, поднял пистолет. Черное дуло смотрело прямо на Артема. Конец, подумал Артем. Наступило удивительное спокойствие, словно все плохое осталось позади. – Дурак ты, Гоша, – повторил чей-то голос. Голос Питона! Лилипут мгновенно развернулся в сторону великана. Питон встал и пошел. – Я не дурак. Выстрел. Пороховая гарь. Артем не верил своим глазам – великан продолжал идти. Выстрел. Питон рухнул на колени. Лилипут улыбнулся. Але-оп! Пистолет в его руке дымился. Все кончено, подумал Артем. Мы проиграли. Эта веганская тварь… этот предатель… Питон рывком встал. Невозможно! – Что? – лилипут вскинул пистолет. Нажал на спуск… Щелк. Щелк. Патроны кончились. Георгий с удивлением посмотрел на пистолет в своей крошечной руке. Потом отбросил его в сторону. Звяк. Питон медленно, роняя кровавые пятна, но неумолимо шел к нему. Это было пугающе. И величественно. Каждый шаг силач впечатывал в бетон, словно ноги его были отлиты из чугуна. Гоша выпрямился. Битва Давида и Голиафа. Только, кажется, в легендах хорошим был как раз маленький… – Ах, ты так, – сказал Гоша. – Ну, получай. Он наклонился, затем выпрямился. Артем с ужасом увидел в его руках цирковые ножи – ножи Ланы. – Нет, стой! – закричал Артем. Он поднялся и пошел, шатаясь. Боль пронзила его насквозь, Артем застонал. Лилипут схватил нож, бросил. В последний момент Питон успел закрыться могучей рукой. Охнул. Свист воздуха. Из предплечья великана торчала рукоять ножа. Лилипут оскалился и выхватил другой нож. Гоша был страшен и смешон одновременно. Свист рассекаемого воздуха. Питон замычал от боли. Второй нож вонзился ему в предплечье, прямо в бинты. Артем моргнул. Кажется, там выступило что-то зеленое? Гоша бросил следующий нож. Но неудачно – великан успел дернуть руками, клинок улетел в потолок. Питон схватил его могучими руками и – сжал. Артем бросился к ним, но ступня подвернулась. Горячее бежало по ноге. Кровь. Артем поскользнулся, упал на спину. Боль вспыхнула, пронзила насквозь. Черт. Черт! Треск. Питон медленно опустился на колени. Рухнул лицом вперед. Из его рук выпало маленькое тело лилипута. Изломанное. Неправильное. Лицо Гоши расслабилось, голубые глаза открыты. А потом – Артем вздрогнул – в его левом глазу зашевелилось что-то черное. Словно червячок. По лицу лилипута пробежала гримаса… И он вдруг зашарил ручками вокруг. И начал подниматься. Да что ж это такое! Артем пополз быстрее. «Дар – он во мне». Да, Гоша не был носителем Пожирателя с Парнаса. Это правда. Но зато веганцы подарили лилипуту своего собственного, веганского Пожирателя… И никакого оружия! Артем в отчаянии огляделся. – Вы… сдох… нете, – сказал лилипут механически, словно автомат. Сел. Повернул голову к Артему… – Сдохне… В следующее мгновение Артем выдернул из предплечья Питона один из цирковых ножей и с размаху воткнул Гоше в лицо. Нож вошел с легким, жутковатым звуком – прямо в глаз. Прямо в черного червяка. Пауза. Червячок шевельнулся, изогнулся. И обмяк. Гоша повалился назад, ударился затылком об пол. И остался лежать. Рукоять ножа торчала из его глазницы. – …сдохнете, – договорил лилипут. И затих. Навсегда.
* * *
– Питон! Игорь! – Артем, прижимая к груди поврежденную руку, попытался перевернуть силача. – Я… – Скажи ей, – несмотря на усилия Артема, силач истекал кровью. Губы посерели. И едва шевелились. – Скажи Лахезис… Теперь она свободна. Я… отпускаю ее. – Не надо, – сказал Артем. – Подожди. Я перевяжу тебя. Все будет хорошо. – Сыграй… пожалуйста. Старое пианино. Сейчас, наверное, совсем расстроенное. Артем поднялся на ноги и пошел к нему. От потери крови кружилась голова. Откинул крышку, положил пальцы на клавиши. Вздохнул. И начал играть «К Элизе». Сначала одним пальцем, спотыкаясь, затем – все быстрее, всеми пятью. Другая рука висела плетью. Звуки плыли под сводами служебной платформы. Прекрасное эхо умершего мира. – Я еще могу… мечтать… – прошептал Питон. – Я… могу… Спасибо. Питон медленно развалился на полу, закрыл глаза. Лицо расслабилось – впервые за много дней. Стало нечетким, мягким, бесформенным. Воля делает некоторых людей красивыми, подумал Артем. Воля собирает, лепит лицо и скульптурные черты. Воля Питона была чудовищной. Теперь, после момента, как душа силача готовилась уйти в загробный мир, Артем едва его узнавал. – Кажется, пора мне возвращаться, – сказал Питон. Они лежали рядом: великан Питон, утыканный ножами, как дикобраз, и скомканный, подтянувший колени к груди, крошечный Гоша, мини-Бонд. Давид и Голиаф, последнее сражение. Залитые кровью. И растоптанный крошечный… Артем сглотнул. Сначала он принял это за червячка, но теперь видел. Это было похоже на червя и на уродливого младенца одновременно. Темный, червеобразный, с наростами крошечный Пожиратель. Цирковой нож разрезал его пополам. Или – это только личинка Пожирателя? Артема передернуло. Как эта тварь годами жила в крошечном теле Гоши? Или она там недавно? Личинка жила. Ела, росла. Заставляла его убивать? Серьезно? Или это была просто попытка оправдаться? Артем поморщился. Возможно, я никогда этого не пойму. Потому что убивал Гоша – сам. И предавал – сам. Не все можно спихнуть на паразита Пожирателя. За некоторые поступки человек должен отвечать сам.ВСЕХ КТО ТИБЕ ДОРАГ– Тебе это почти удалось, – сказал Артем мертвому лилипуту. – Сукин ты сын.
Глава 28 Храм-на-Крови
Канал Грибоедова, Храм Воскресения Христа, день X + 5 – Рыба-удильщик, – сказал Убер. – Вот твое чудовище, брат Комар. Что, не понимаешь? Комар поежился. Почему-то само сочетание слов «рыба-удильщик» показалось ему тошнотворным. – Была такая рыба до Катастрофы, – продолжал Убер. – Страшная, шо пиздец. Круглая, бугристая, с клыками в ладонь. То есть, без слез не взглянешь на такое уродство. Но при этом на лбу у нее вот здесь… – Убер ткнул пальцем, Герда ойкнула, отскочила. – Убер! – …Вот такая дурная рыба, – продолжал скинхед невозмутимо. – На лбу у нее длинный отросток, типа удочки, а на нем – огонек. Комар решил, что ослышался. – Как? – Ага. Обычный, как электрическая лампочка. Светит. И вот плавает эта рыба в темной-темной глубине, ее ни фига не видно. Зато огонек горит. И такой он добрый и ласковый, что к нему плывут маленькие рыбки. Думают, к свету, к теплу, к еде. И оказываются в пасти удильщика. Конец. Финита ля комедия. – Думаешь, Леди… – начал Комар и остановился. Жутковатая картина глубинной рыбы стояла у него перед глазами. Рыба представлялась ему гигантской, размером с дом. Только вместо огонька на отростке извивалась маленькая девочка, светящаяся мертвенным белым светом… «Поиглаем?» Затылок свело. Блин. Комар зажмурился, замотал головой. Вот привидится же такая чушь! Убер задумчиво погладил пальцами шов на лбу. – Да, очень похоже. Только та рыба – в Марианской впадине, а наш монстр-удильщик – здесь, в метро. И приманка у нее – человеческий детеныш. – Леди. «Давай поиглаем». – Ага.* * *
Спас-на-Крови – знаменитый храм. Построен как памятник царю Александру Второму Освободителю, убитому бомбой террориста на этом самом месте. Царь отменил крепостное рабство, а это ни одному тирану не прощается. С того времени минуло два века и атомная война. Многое изменилось. Канал Грибоедова за храмом полон мусора. Некая сила разбила парапет и сбросила в воду десятки автомашин. Другая сила превратила Михайловский сад в триасово болото. Третья – переломала все чугунные решетки. А Храму хоть бы что. Стоит себе – родной брат храма Василия Блаженного. Убер оглядел разноцветный собор и кивнул. – Вот смотришь на этот храм, который в точности как в Москве. И думаешь: в Москве тоже полная жопа. И как-то сразу теплее на душе. – Романтик! – фыркнула Герда и вдруг поскользнулась. Девушка опрокинулась на спину… Убер подхватил девушку на руки. – Спокойнее, мать Тереза. А то мы точно никуда не дойдем. – Как ты меня назвал?! – Красивой и доброй женщиной, – сказал Убер. – Что-то не так? Он продолжал держать ее на руках. Сильный. Герда вдруг вспыхнула – хорошо, что на лице маска, никто не увидит. Голос дрогнул. – Поставь меня на место. И больше не трогай.* * *
Пока эти двое любезничали, Комар с трудом переставлял ноги. Черная апатия навалилась на него, словно каменная гора. Безразличие, отсутствие желаний. Даже собственная жизнь не казалась Комару чем-то стоящим внимания. Цели нет, думал он. Смысла нет. Скучно жить на белом свете. Он остановился, огляделся. Убер, Герда, Таджик, этот придурок Ахмет. Люди окружали его, но настоящих друзей среди них не было. Зато стоило ему закрыть глаза, как он видел ее – девочку и тварь. «Поиглаем?». Комар открыл глаза. – Мне… надо отойти на минуту. Убер кивнул. Герда озадаченно смотрела на владимирца. Таджик медитировал в своем обычном стиле. – Да без проблем, – сказал Убер. – Только давай побыстрее. – Комар? – начала Герда. Но владимирец уже повернулся и скрылся за кустами. Следом раздались подозрительные звуки. Что-то вроде всхлипов. – Я хотела… – заговорила Герда. Скинхед тронул ее за плечо. – Ну, что опять? Убер покачал головой: – Не мешай ему. Герда вскипела: – Да он себя сейчас в петлю загонит! Ты, что, не видишь, у него депрессия?! Убер почесал лоб: – Это не депрессия. А суровая необходимость отчаяния. – Что?! Убер пожал плечами. – А что тут такого? Мужчине иногда нужно почувствовать себя никому не нужным. Для того и музыку специальную придумали. Блюз называется. Блюз – это когда хорошему человеку плохо. Стоя рядом, они наблюдали, как Комар возвращается. Владимирец справился с собой, шел твердой походкой. Скинхед хмыкнул. – Все просто: мужчина пошел отлить – мужчина поплакал. Главное, чтобы никто не видел. – Точно, точно, – съязвила Герда. – Молодцом идет, и никаких следов, что рыдал. Комар вздрогнул. – О, боже, женщина, – возмутился Убер. – Неужели так сложно не замечать очевидного?! Комар готов был сквозь землю провалиться. Он чувствовал, как под противогазом у него раскалились уши – вот-вот проплавят резину. – Я не собираюсь молчать! – Герда повернулась к скинхеду. Убер воздел руки к небу. – О, Господи всемогущий! Зачем ты создал женщину из самого болтливого ребра? Некоторое время они сидели в молчании. Герда сначала дулась, потом стала думать, что надо было ответить. На ум пришло несколько удачных вариантов, но… Она вздохнула. «Может, я действительно была не права?», – подумала она с раскаянием. – Да-а, – протянул Убер. – Жена из тебя еще та выйдет. Герда остановилась. «Вот и поговорили». – Размечтался, лысый! Убер погладил резиновую макушку. – Вообще-то я бритый и голубоглазый. Но я серьезно: жена из тебя будет – это ж пиздец котенку! Он от тебя уйдет с доплатой и алиментами. И будет прав. Вот из Таджика выйдет идеальная жена. – Что?! – несмотря на противогаз, Герда выглядела потрясенной. – А что такого? Во-первых, он симпатичный. Таджик, брат, ты просто охренительно красив, ты в курсе? Таджик милостиво кивнул. Хобот допотопного противогаза смешно мотнулся, как у брезентового слоника. – Видишь? – Убер повернулся к Герде. – Во-вторых, он во всем со мной соглашается. Золото просто. Таджик, брателло, ты не только красив, но еще и поразительно умен! Таджик снова кивнул. – В-третьих, он всегда молчит и улыбается. Заметь! – Убер почесал резиновый лоб, сообщил доверительно: – Это, конечно, сильно раздражает поначалу, но в сочетании с противогазом – вполне терпимо.* * *
Когда находишься на поверхности, полной мутантов, а под землей идет война, самое время пофилософствовать. – Я одного не понимаю, – произнес скинхед. – Война войной, жизненное пространство и все такое. Но ведь тут что-то совсем другое. Другая цель. Словно они собираются уничтожить нас под ноль. Зачем веганцам нас уничтожать? – Просто они нас ненавидят. Убер покачал головой: – Не, брат. Это слишком просто, чтобы я в это поверил. – Бритва Оккама, – Таджик, до этого момента упорно молчавший, подал голос. – Ага, ага, она самая, – согласился скинхед. – Простой принцип. Если отбросить ненужные сущности, то, что останется, и есть истина. Вроде логично, а? – Убер обвел компанию взглядом яростных голубых глаз. – Так и представляю, как старина Оккам по утрам брился. Волосы? На фиг волосы, сбриваем! Отлично! Брови? На фиг брови! Уши? Какие еще уши! Кому нужны эти уродливые мясные раковины? Бреемся дальше… Шея?! И ее тоже на фиг! Давай, Оккам! Жми, брателло! Режь, не останавливайся! Герда с Комаром переглянулись. Таджик невозмутимо молчал, только темные глаза смотрели внимательно. Убер внезапно успокоился – так же, как только что завелся. Сказал мягко: – Возможно, единственный урок, что я усвоил в жизни, состоит в следующем: то, что кажется слишком простым, таковым точно не является. Жизнь слишком сложна и разнообразна, чтобы влезать в примитивные философские схемы. А человек по Оккаму – идеальная окровавленная сфера.* * *
– Эй, философы! – позвала Герда. – Что с храмом? С храмом действительно происходило что-то непонятное. – Мне это кажется? – спросил Комар. Силуэт церкви двоился, дрожал маревом, как воздух над перегретым генератором. Сначала Комар решил, что ему от усталости мерещится. Но нет – он видел отчетливо, по-настоящему. Храм дрожит. А по стенам… – Кровь, – сказал Комар. Протер окуляры. – Не, точно, кровь! По стенам течет. Герда охнула. Теперь она тоже увидела – из стыков кирпичной кладки выступила густая красная жидкость, похожая на кровь, стекала по стенам. – Блин, – сказал Убер. Мгновенно оказался на ногах, подхватил вещмешок. – Так. Подъем! Подъем! Все готовы? Теперь медленно и изящно обходим эту ху… То есть, я хотел сказать, этот прекрасный храм. Пошли! Комар поднял руку. – Тихо! Слышите? Все замерли. – Что? Шепчущие голоса вернулись. Теперь они шептали именно ему, Федору Комарову. «Комар. Убей их всех. Комар, убей их». Владимирец заметил, что сжал автомат до боли, пальцы побелели. Он усилием воли ослабил хватку. «Комар, убей…» – Да нет, показалось, – сказал он уже без всякой уверенности. Герда пожала плечами. – Ты слышал? – спросила она скинхеда. – Не-а, – сказал Убер. – Тут такая тишина, что уши болят. Может, у него слух намного тоньше моего? – В противогазе? – удивилась Герда. Скинхед резко повернулся к Комару: – Ты точно что-то слышал? Комар представил, что сходит с ума. И все вокруг считают его психом. Может, разговор Леди с мужским голосом, которого она называла Папочкой, ему тоже привиделся? Может, он тронулся уже в тоннеле? Может, он все время был уверен, что борется с чудовищем, бежит, хитрит, исчезает, сматывается и прячется, чтобы вернуться и отомстить, – а на самом деле это его, Комара, разум выкидывал фокусы? – Нет, наверное. Показалось. Но Убера обмануть было сложно. Скинхед мгновенно оказался рядом, положил руку Комару на плечо. – Ой, не ври мне, брат.* * *
Внутри храм напоминал золотую гробницу. Комар задумчиво огляделся. Какое интересное место. Какое красивое и уютное. «Поиглаем». (Мертвая корова. Пам-пам) «Внутри?! – Комар вскинул голову. – Как внутри?» Комар сбился с шага, растерянно заморгал. Не может быть! Они же собирались обойти храм стороной. Да и зачем им вообще сюда лезть? Какая может быть причина для подобной глупости? Наваждение спало. Комару показалось, что до этого момента у него в ушах была вода, а сейчас он ее вытряхнул и все-все слышит. Владимирец огляделся. Компаньоны медленно, как сомнамбулы, брели к алтарю… Комар взмок. К алтарю было нельзя. Алтарь был ловушкой. Чудовищными жерновами для плоти. – Стойте! Стоять, я сказал!! Компаньоны остановились. Безликие противогазы, механические движения. Словно кошмарный сон. Полумрак и отсветы золота. Скорбные лица на стенах, изуродованные потеками краски… Стоп, это же не краска? – Вы что, совсем охренели?! – заорал Комар. Компаньоны вздрогнули и очнулись. Герда стояла, склонив голову на плечо – спала. Комар затряс девушку как игрушку, заставил открыть глаза. Вместе они начали расталкивать остальных. – Мне сюда нельзя, я мусульманин, – пробормотал Ахмет. Попытался тут же уснуть, но Герда залепила ему подзатыльник. Ахмет дернулся и пришел в себя. Компания стояла посреди храма. Все переглядывались, мялись, словно сами не могли понять, что здесь делают. Комар закричал: – А теперь живо объяснили мне, зачем мы сюда приперлись?! – Разве это была не твоя идея? – удивился Убер. Скинхед оглядывался, словно очнулся ото сна и внезапно обнаружил себя в незнакомом месте. – Ты же сам сказал, что надо зайти в храм… – Я ничего такого не говорил, – Комар посмотрел на Убера. Скинхед – на Герду, Герда на Таджика, Таджик задумчиво изучал потолок. Ахмет сидел на корточках, сложив руки перед собой. При звуке Комарова голоса бывший царь поднял голову. – И я нет, – сказал Убер. – И я, – Комар. – Таджик, может, ты? Тот хмыкнул. Многозначительно. – Ясно. Герда?.. Девушка огляделась. – Нет. Тогда что мы здесь делаем?! – Ну, вы и психи, – произнес Ахмет с презрением. Похоже, он уже оклемался. – На фиг я с вами вообще связался. Кретины. Бля… За что?! – Убер! Зачем?! – закричала Герда. – Да че-то как-то вырвалось. Убер потер кулак. Ахмет поднялся, со злостью оттолкнул руку Герды. Пошел вперед. Под сапогами у него хлюпало. Герда никак не могла избавиться от ощущения, что бывший царь идет по щиколотку в крови. – Так, с критикой покончено, – Убер оглядел компанию. – Ясно. Как всегда, за самую идиотскую идею никто не хочет нести ответственность. Тогда этим «кто-то» буду я! А теперь быстро ноги в руки и – на выход! Все, кто любит меня, – за мной! Пошли! Пошли! И ты, критик, тоже пошел! Герда чуть отстала, заговорила яростным шепотом: – Убер, я тебя прошу. Перестань бить людей! Обещаешь? – Ты что, серьезно решила избавить меня от всех вредных привычек? Герда сверкнула глазами. – Обещай! – Ну, если надо… – скинхед замялся, потом вдруг вскинул взгляд. Ярко-голубые глаза смотрели на Герду сквозь поцарапанное стекло. – Замри! Стой!! Не дыши!! Пауза. Тишина. Герда слышала, словно шипение текущей воды за спиной. Убер мягко вытянулся, став еще выше ростом. Надвинулся на девушку. Затем взял Герду за одну из лямок рюкзака. – На счет два. Готова? Считай. – Раз… Аааа! Дальше она не успела. Убер выдернул ее на себя, упал на спину, перекинул девушку в сторону. Герда покатилась по красноватой жиже. Капли. На стеклах противогаза – багровые потеки. Словно малиновое варенье – как когда-то до Катастрофы. Герда ушибла локоть и ударилась коленом о каменный выступ. Ох! Она поднялась на четвереньки. И увидела, как кроваво-красный желейный выброс завис в воздухе. Словно всплеск крови. Затем выброс плавно втянулся обратно в стену, в тонкую пленку, покрывающую стены храма. И – тишина. – Что это было?! – Герда почувствовала, как озноб пробежал по затылку и спине. – Твоя смерть, – сказал Убер серьезно. – Я не шучу. Давайте-ка отсюда сматываться. Комар! – Да… я… – владимирец аккуратно поднял голову. На виски давила чудовищная тяжесть. Дышать тяжело, воздуха не хватает. – Ты все еще слышишь голоса? – Ну… – Комар замялся. «Убей, Комар. Убей их… сделай это для нас…» Он действительно слышал. Комар усилием воли улыбнулся. Голоса – как тогда, в логове Леди, среди живых «консервов». Неужели он сходит с ума? – Отвечай честно, – потребовал Убер. – Нет. – Врет, конечно, – скинхед кивнул. – Ну, да ладно. Давай, выводи нас отсюда. – Я… – Комар замялся. Потом сообразил. – Почему я?! – Потому, – сказал Убер серьезно. – Ты что-то чуешь, а мы – нет. Я это еще в цирке заметил. – То есть… – владимирец помедлил. – Я не схожу с ума? – Ну, мне-то откуда знать? Может, и сходишь. Голоса эти твои… – Убер, блин! – Комар вскипел. – Не до шуток! – Но пока – даже если ты чокнулся, ты чокнулся в правильном направлении. Выводи нас, брат. Я в тебя верю. – Я… я попробую. – Отлично! Все сюда! – приказал Убер. – Ахмет, блядь, тебе особое приглашение нужно?! Компаньоны выстроились за владимирцем. За Комаром – Герда, за Гердой Таджик, потом Ахмет, замыкающим – Убер. Комар внезапно растерялся. Выводи? А как? Куда?! А что, если он ошибется?! Сомнения охватили его, вытеснив даже надвигающийся из темноты призрак Леди. (мертвая корова) (пам-пам) – Комар, – скинхед поднял руку и водил у себя перед глазами, словно у него проблемы со зрением. Храм-на-Крови действовал на людей избирательно, на каждого по-своему. – Да? – Поторопись. А то у меня, похоже, глюки начинаются. Слушай, Комар. Ты, похоже, лишился рук… зато отрастил себе роскошные буфера. Комар отшатнулся. Убер хмыкнул. Поморгал. – Шучу я. Но если будем медлить, я за себя не отвечаю. Полумрак собора – красный с золотом, неестественный – действовал на него, как наркотик. «Что они тут, склад марихуаны сожгли? – подумал Убер в сердцах. – Напаникадилились в честь Конца Света?» Он шагал, не чувствуя ног и тела. Сознание мутилось. Тяжелый тусклый блеск золота. Кровавые тени перед глазами. Убер замотал головой, земля вокруг норовила уплыть и свалиться сверху. Со всего размаху. Тяжелая такая Земля, охрененный шарик. Да что ж такое… Убер разлепил веки. Ветер просто с ног валит… Снова сомкнул. Васильевский остров, ночь, падает снег. Остров весь белый, с синеющими на снегу тенями. Остров полон загадок и тайн. – Почему ты мне не отвечаешь, брат? – Убер увидел Манделу. Тот стоял перед алтарем, опустив руки. Что, теперь и наяву, что ли?! Точно глюки. В следующее мгновение Убер увидел, как от стены отделилась прозрачная масса, вытянулась по направлению к нему… Кроваво-красные отблески икон, золотой утвари, мозаики… – Юра, слушай, брат… не до тебя. Меня сейчас сожрут. – Вечно ты найдешь какую-нибудь отмазку, чтобы со мной не разговаривать, Убер. Ладно, увидимся в следующий раз. И хватит сачковать! – Убер! Ты чего остановился? – Герда толкнула его в спину. Он поднял голову. – Просто я ничего не вижу.* * *
Храм пустил в дело тяжелую артиллерию. Вскоре ослепли все, кроме Комара. Причем Герда и Таджик – что-то смутно видели на расстоянии вытянутой руки, Ахмет различал свет и тень, и только Убер полностью погрузился во тьму, без проблесков. – Золото, кровь и слепая вера, – прокомментировал скинхед. – Все, что нужно людям. Добро пожаловать в христианство! Комар, давай. Владимирец кивнул. Задача усложнилась, но, в принципе, осталась прежней. Зато вопрос с дисциплиной снялся автоматически. Они пошли – медленно и осторожно, положив одну руку на плечо соседа. Караван слепых, ведомых безумцем. Шлеп, плюх, плюх. Кто-то начал клевать носом. «Они так опять заснут, – подумал Комар. – Черт». – Слушай, Убер. Ты слышишь меня?! Скинхед слепо зашарил перед собой свободной рукой. Поднял голову. – Да? – Все хотел спросить… А что там было, тогда, в цирке? Почему Асисяй нас отпустил? Убер неожиданно засмеялся. Страшно – в кровавом сумраке слепой человек смеется. Какое-то безумие, подумал Комар. Хотя очень в духе Убера. Герда покосилась в сторону скинхеда, но ничего не сказала. – Вот чего у тебя не отнимешь, Комар, так это умения вовремя задать вопрос. Ты уверен, что хочешь поговорить об этом прямо сейчас? Я-то не уверен, подумал Комар. Но если Убера не отвлечь, мы можем все тут остаться. – Уверен. Они продолжали идти. Медленно, по шажку, переступали в кровавой жиже. Плюх, плюх, плюх. Эхо. Караван слепцов. – Хорошо, слушай. Представь, давным-давно, до Катастрофы жил один грустный мим… – Убер медленно брел, держась за плечо Комара. Шлеп, плюх, шлеп, плюх. Слепые идут. – Кто такой мим? – Клоун, который не говорит. Назовем это так для простоты. Настоящий мим, от бога, может рассказать все о жизни, не говоря ни слова. И при этом тебе будет адски смешно… и чертовски грустно. Так вот, жил был себе один мим. Он стал очень знаменитым, на всю страну, а потом на весь мир. Он придумывал и ставил номера и спектакли, люди смеялись и плакали, потому что это было настоящее искусство… У него был знаменитый номер – телефонный разговор между мужчиной и женщиной. Номер об этих отношениях, невероятно смешной. Это оттуда взялось слово «Асисяй». Грустный клоун играл его один. А в городе П. был цирк. Это был большой и прославленный цирк, но к тому времени – ужасно устаревший и провинциальный. И знаменитого клоуна попросили это исправить. Восстановить былую славу цирка. Клоун с радостью согласился. Он не боялся работы и всегда хотел сделать настоящее цирковое представление. Он взялся за этот цирк. И только когда взялся, понял, что задача эта – непосильная. Задача в разрыв. Потому что в каждом цирке есть крысы. А крысы, скажу вам по секрету, не выносят, когда им мешают хорошо питаться. Комар дернулся. Перед глазами у него встала картина – серая крысиная волна заливает манеж, перехлестывает через бортик. Ненависть, ненависть, ненависть в маленьких глазках. – Крысы? – голос его дрогнул. – Да, брат Комар, крысы. Конечно, это были люди… но по сути крысы. Крыс было много. Крысы кусали, жрали, крысы выбрали своего Крысиного короля. Кажется, у него было три головы? Или четыре? Неважно. Важно, что недовольные объединились против клоуна и объявили ему войну. Мстили исподтишка и жаловались повсюду. Обратили на грустного клоуна недовольство властей и прессы. Врали, подличали, обвиняли. Сыпали говно в суп. Это была битва Щелкунчика и Крысиного короля. И Щелкунчик проиграл. Грустного клоуна возненавидели все. Его кусали, били и, наконец, выбросили из цирка. Он пошел, истекая кровью из сотни ран, и умер где-то в одиночестве от сепсиса. Молчание. – И что? Это конец истории? – не выдержала Герда. Скинхед незряче кивнул. – Да. – Ты серьезно?! – Я всегда серьезен. Особенно когда шучу. Герда помедлила. Комар легонько подтолкнул ее в спину – продолжай идти. Один шаг, другой – и мы все ближе к выходу. – Какая-то… грустная сказка, – сказала она. – Страшная сказка. И точно не о любви. – А что, должна быть о любви? – удивился Комар. «Давайте, давайте, спорьте со мной. Только не засыпайте». – Ничего ты не понимаешь, брат Комар! – даже ослепнув, Убер не утратил прежней язвительности. – Женщинам нужны сказки исключительно о любви. И чтобы там обязательно принц на желтом «ламборджини». – Ничего подобного! – возмутилась Герда. – Кто такой ламборджини? – спросил Комар. – Хмм. Как бы объяснить. Древний аналог мужской силы. Чем больше у тебя «ламборджини», тем больше девственниц ты можешь удовлетворить. Вот. Понятно? – Д-да. Но… – Комар помедлил. – Что но? – Почему он желтый? Заболел? Убер захохотал так, что золотая пелена вокруг путников задрожала. Кровавые тени зашевелились, занервничали. – Да-а, брат Комар. Ты, как всегда, зришь в корень. Учитывая, что владимирец остался единственным видящим в компании – сомнительная шутка. Комар помотал головой. – Ты думаешь, мутант Асисяй – и есть тот грустный клоун? – спросил он Убера. – Серьезно? – Нет, конечно. Это просто метафора. Сказать тебе, что там произошло? Просто один монстр схлестнулся с другим. А так как этот монстр нас не убил, то мы можем спокойно назвать его «хорошим». Комар задумался. Кое-что здесь все же не сходилось… – Тогда почему ты орал ему «любовь»? – Потому, брат Комар, что я убежден – в последний миг надо выкрикнуть во весь голос то, во что веришь. – Ты веришь в любовь? – Герда споткнулась, выправилась. В голосе было удивление. – Я верю в силу легких, – парировал скинхед. – Выкрикнул первое, что на ум пришло… – Любовь? – Да! И это порвало парню шаблон, признайте. Таджик хмыкнул. Герда засмеялась. Комар не выдержал и хмыкнул. Интересно, что смех – разгонял золотую пелену, делал голоса – дальше. «Убей их, Комар… у… бей…» «Идите вы, – подумал Комар. – Куда подальше». – Любовь? – продолжал скинхед. – Нет, детектива. Но я думаю, что ответ все же правильный. Если есть воинство добра, то Любовь – где-то в первых рядах, один из лучших бойцов. Даже если Добро проигрывает. Настоящая победа Добра – не в результате борьбы, а в самой борьбе. Пока Добро продолжает сражаться – пусть истекая кровью и выблевывая кишки – ни одно, даже самое охуевшее Зло не будет чувствовать себя в безопасности. – Да уж. Слава богу, что мы не встретили там твоего Крысиного короля. Убер хмыкнул. – Повезло. Мы с тобой вообще везучие сукины дети, Комар! Ты заметил? Комар поперхнулся. Откашлялся, оглядел пульсирующие, истекающие кровью стены Храма-на-Крови. Потом оглянулся на вереницу слепцов, бредущих за ним. Словно вереница прокаженных с какой-то средневековой гравюры. «Везучие сукины дети». – Да уж. Лучше и не скажешь.* * *
Снаружи была питерская ночь. Золото-кровавый, людоедский сумрак закончился. Свежий воздух. Комар огляделся. Потом без сил опустился на землю. Ноги не держали. Компаньоны стояли на удалении от Храма-на-Крови – так, что шепот голосов почти не был слышен. «Надо же в такое дело встрять. И на старуху бывает проруха». Компаньоны все еще были слепы. «Может, нужно отойти подальше», – подумал Комар. Начал подниматься… – Снег, – сказал вдруг Убер. – Мальчики, вы видите? – Герда раскинула руки, ловя снежинки. – Это снег! «Мальчики» переглянулись. Таджик засмеялся, поймал на ладонь снежинку. – Мальчики с бантиками, – сказал он. – И ничего смешного! Пелена, затянувшая небо, стала непроницаемой. Потемнело. Снег валил, как в последний раз. Словно это последний день Земли, и нужно успеть до того, как она исчезнет во вспышке космического пламени.Глава 29 Путь предателя
Набережная Мойки, день X + 5 Падал снег. От Храма-на-Крови компаньоны двинулись в сторону Мойки. По правую руку остался Музей камня. Убер планировал добраться до набережной Невы, а затем мимо Эрмитажа выйти к Адмиралтейской. Если же путь закрыт, то можно переправиться по Дворцовому мосту на Васильевский остров. И попытать счастья там. Герда подозревала, что именно к мысли попасть сразу на Ваську скинхед и склонялся. Не зря он говорил про Ивана и свадьбу. Она вспомнила его яростные голубые глаза. Маньяк, одно слово. От снегопада, похоже, им было не уйти. Шагать стало трудно. Снег скользил под ногами, надсадно скрипел. Компаньоны выбивались из сил. Убер принялся насвистывать что-то блюзовое. Меломан чертов. Герда до сих пор не могла понять, нравится ей этот безбашенный тип или нет. Голубоглазый. Едкий. Невыносимый. Скорее раздражает. Герда качнула головой. «Да, именно так». Комар остановился. Снежная пелена ослабела, теперь город был виден, как на ладони. – Исаакий, – сказал Комар. Убер встал рядом – он был на голову выше владимирца. Герда чуть не уткнулась ему в спину. – Исаакий, – согласился Убер. – Да, где-то в той стороне. Герда вдруг ярко представила: силуэт собора темнеет на сером фоне питерского неба. Еще чуть-чуть и огромный храм скроется за пеленой снегопада. Уже сейчас его купол – разрушенный, поврежденный, – был почти не виден, истаяв в снежном полумраке. Она очнулась от видения, помотала головой. Собор отсюда не видно, эти два фантазера просто мечтают. – Что это вы двое опять задумали? – подозрительно спросила Герда. – В Исаакий мы точно не пойдем, – сказал Убер. – Про Храм-на-Крови ты то же самое говорил, – напомнила она. – Тогда я немного ошибался… – А сейчас? Убер почесал затылок. Скри-ип, скри-ип. – А сейчас я просто повторяю прежние ошибки… Ладно-ладно. По возможности, не пойдем. Постараемся не пойти. Не пойдем ни за что, клянусь. Так тебя устроит? Герда вздохнула. «Почему мне опять кажется, что это плохо закончится?» – Устроит.* * *
Снег, снег, снег. Пустой город. Темнота. Привал. – Верните мне оружие, – сказал Ахмет. – Пожалуйста. Компаньоны переглянулись. Убер почесал затылок. – Хмм. А с какой целью, интересно? Бывший царь помедлил. Благословен Тот, в Чьей руке власть. «Чтоб вы сдохли, твари». Всем наплевать, что ты царь. Даже этим, жившим на соседней станции… Теперь так будет всегда, понял он с ужасом. «Привыкай, мелкий засранец. Неудачник. Слабак». Привыкай – или борись. Он придал своему голосу мягкость: – Я не хочу быть обузой, если мы на кого-нибудь наткнемся. Я хочу помочь. Убер безжалостно рассмеялся: – А ты не натыкайся. Вот и все. Ахмет прикусил губу. Слова рвались наружу, но – не сейчас, не время. Он уже до этого неправильно себя повел. И вот последствия. «Я буду держать себя в руках. Обещаю», – подумал Ахмет – и вдруг почувствовал себя алкоголиком, который клянется не пить с завтрашнего дня. С понедельника. И никогда не держит слово. – Вперед, – сказал Убер. – Двинулись.* * *
Скоро будет Дворцовая набережная. «Странно, что мы почти не встречаем мутантов», – подумала Герда. Улицы Питера за редким исключением – вроде незабвенного Бармалея – словно вымерли. Даже собак Павлова не видно. Неужели это из-за начавшейся под землей войны? Герда не понимала. «А говорили, на поверхности даже шага нельзя ступить, чтобы не встретиться с тварью». Похолодало. – Мы так окочуримся, – пробурчал Убер. Даже бодрый скинхед начал сдавать. Герда чувствовала, как застывает кровь в руках и ногах. Колени чужие. Усталость навалилась такая, что даже сил ругаться нет. Так и замерзнуть недолго. Герда поежилась. Ветер усилился. Снег пошел с новой силой. Дыхание из фильтров поднималось клубами, стекла запотели и покрылись тоненькой коркой изморози. Зато Мойку перешли без происшествий. Повезло, хотя скинхед заметно нервничал. Убер даже попытался перекреститься, затем вспомнил… – Я же атеист! – он возвел руки к небу. – Тьфу, чуть не прокололся. Герда сдержанно засмеялась, Комар улыбнулся. Таджик, как обычно, не выразил никаких эмоций. Ахмет промолчал. Свернули влево на Миллионную улицу. Вперед. По тротуару, скользкому, подмерзшему. Мимо рядов автомобилей, застрявших здесь навсегда. Сюда Бармалей не добрался, машины стояли целые. В некоторых сидели скелеты. Гладкие, без единого волоса, черепа. – Словно умирают только лысые, – пробурчал Убер. Поежился, похлопал себя по плечам руками. – Холодно, блин. Живее, живее! Теперь направо, по Зимней канавке. Серые фасады. Ржавые, обледенелые водосточные трубы. Осколки кирпича, битое стекло, железяки, пластик, банки. Мусор был занесен слоем снега. В проходе между домов, над каналом, медленно парил зеленый пакет… Когда компаньоны вышли к Дворцовой набережной, стихия разыгралась не на шутку.* * *
Снег валил стеной. Крупные мягкие хлопья закрывали полнеба, прятали от взоров путников черную гладь Невы, Петропавловскую крепость на той стороне реки, засыпали набережную. Идти стало труднее – ноги провалились по щиколотку в снег, скользили, стекла противогаза залепляло – так, что вскоре в белесой темноте Комар брел почти на ощупь. Широкая спина Убера маячила впереди, словно выныривала из тумана. За скинхедом ступала Герда, дальше Таджик, затем Ахмет. Комар шагал замыкающим. Они прошли мимо развороченных ударом чугунных перил. Огромная машина пробила ограждение и сорвалась с набережной в Неву. Еще тогда, во времена Катастрофы. И сейчас на дне, в нескольких метрах, под толщей черной стылой воды, лежит серебристый «гелендваген», обросший слоем водорослей, а внутри него, за рулем – какой-то кретин. Труп объели рыбы и речные твари, что завелись после Катастрофы, но лицо осталось прежним – белесое, раздувшееся, самоуверенное. Я власть, произносит существо мертвыми губами. Я жду тебя, говорит существо в салоне «гелендвагена», поехали кататься. И протягивает ледяную руку. Пальцы-сосиски, зеленовато-белесые, тянутся к лицу… касаются… Комар моргнул и проснулся. Приснится же! Снег падал. Мир вокруг превратился в черный провал, медленно засыпаемый белой массой. Дворцовая набережная. Лучше не стало. Река почти скрылась за пеленой. Снег падал густо, белая стена выросла перед компанией. Конца и края не видно. Смутные силуэты домов временами проглядывали в тумане, уходя другой стороной в небытие. Зато можно не опасаться хищников. «Угу», – подумал Комар. Раз, два. Раз, два. Мы идем по Африке. Вдоль гранитного поребрика. Справа – черная гладь Невы жадно глотала снежинки. За ней – смутный силуэт Петропавловки. Шпиль крепости упирался в небо, исчезал в бесконечности… Что-то изменилось. Снег падал уже не сплошной стеной, а медленным рождественским вальсом. Крупные хлопья, пушистые снежинки, летали и кружились. Стало заметно светлее и – сквозь пелену снега проступил белый дворец. Компаньоны застыли. – Что это? – Комар открыл рот. – Зимний дворец. Он же Эрмитаж. Красиво? – Убер хмыкнул. Скинхед стоял, залепленный снегом с ног до головы, на противогазе – целый сугроб, шапочка. Герда фыркнула. Комар покосился на нее, сказал: – Д-да. – Охуительные хоромы. Зайти, что ли? А то в этой каше мы не то, что друг друга… Скоро мы даже сами себя не найдем. – Н-не зн-наю, – зубы Герды отбивали дробь. «Ну и погода!» – Заходим, – решил Убер. – Все наверх, к крыльцу. Эй, ты, Ахмет, заснул?* * *
«Ненавижу. Убью». Ахмет, бывший царь Восстания, механически переставлял ноги, повторяя как мантру: «ненавижу, ненавижу». Чтоб ты сдох, скинхед вонючий. Чтобы вы все сдохли. Холод забрался Ахмету под ОЗК. Ноги коченели, бедра стали резиновые. Колени ледяные. Ахмет чувствовал, как его начинает трясти. Быстрее. «Что бы сдохли», – упрямо подумал он. Словно в такой ситуации могла согреть только ненависть. Когда Убер свернул на мраморное крыльцо, Ахмет моргнул. Опять в здание?! «Нас и так уже раза три чуть не съели, и мы лезем в четвертый?!» На самом деле Ахмет знал, что не прав. Лучше сохранить тепло сейчас, отогреться и переждать непогоду, чем с упрямством идиотов ломиться сквозь снеговой фронт. Умом он это понимал. Но эмоции говорили: «Ненавижу. Все вы делаете неправильно. Идиоты». Поднявшись по пандусу, царь остановился. Он заметил черные тени – там, у моста. Возможно, люди. Веганцы? Не Близнецы точно, теней было не меньше десятка. Было бы… интересно. Но ничего не сказал. Никому. Пускай сами выкручиваются.Глава 30 Клоун под арестом
Узел Садовая-Сенная-Спасская, 26 ноября 2033 Терентьев поднял голову от стола. Протер глаза, зевнул. – У них типа крутой спецназ, а у нас на их спецназ – простые циркачи. И кто в итоге оказался круче? – Лесин заулыбался. – Да без вопросов. Наши циркачи их сделали. – Один из них дезертировал, – сказал смершевец. Тертый даже проснулся. Вынырнул из тяжелого, словно пропитанного холодной невской водой, сна. – Что?! Ты шутишь, что ли? – Нет. – Кто? – Этот парнишка, который гранату… Герой. – Дезертировал, – повторил Тертый, словно это слово было ему незнакомо. – Поймали? – Почти. Расстрелять? Тертый неуютно поежился. Зябко. Когда недосып, невозможно согреться, даже кипятком. Кокаину бы. Или банку колы – такой сладкой, что греет до кончиков пальцев. – Все бы тебе расстреливать, – проворчал глава Садовой-Сенной. Потер глаза, словно песком засыпаны, больно. – Сначала поймай его, потом будем решать. Но – живым. Понял меня? Живым. Задолбали вы людей расстреливать. – Добрый ты, Андрей Терентьевич. Тертый заморгал. Горячая волна обожгла изнутри и поднялась к глотке. В висках застучало. – Добрый, говоришь? – он встал. И вдруг закричал тонким срывающимся голосом: – Добрый, блядь?! Какой я на хуй добрый?! Ни хуя я не добрый!! Я, блядь, злой. Но я, блядь, злой и, блядь, умный! Как вы все поймете – сейчас другие времена! Незаменимых людей нет, говорите?! Это до Пиздеца можно было найти тысячу замен! Тысячу тысяч замен! А теперь у меня каждый человек на счету! Добрый я, на хуй! Когда вы, блядь, поймете, что нельзя просто так людей убивать?! Терминатора на вас, блядь, нету! Шварца Арнольдыча, блядь!! Нельзя людей убивать! И точка. Расстрелять – проще некуда. А ты разберись, почему он это сделал?! Разберись и меня убеди! Может, он еще пригодится! Все, иди работай, блядь. Добрый я ему, блядь! – Андрей Те… – Воды дай! Тертый рухнул на койку, красный, с выступившими на лбу жилами. Смершевец, напуганный этим приступом ярости, принес стакан воды. Сердце билось неровно, с заминками. И от этого слабость охватывала все тело. Как приступами. – Андрей Терентьевич, – начал тот. Тертый выхлебал воду из стакана, проливая и стуча зубами о край. – Пошел вон, – сказал смершевцу. – Иди работай!Станция Электросила, 26 ноября 2033, позже Палатка, полутьма. Огонь карбидки, закипающий чайник… Они сидели напротив. – Тебя уже ищут, – Лахезис была спокойна. – Но ты молодец, что пришел ко мне. – Я… не уверен, что шел именно к тебе. Комната гадалки здесь ничем не напоминала ту палатку, где они когда-то поцеловались. Даже запах другой. Все другое. Артем замялся, не зная, куда деть руки. «Что я здесь делаю?» Он снял сумку с плеча и сунул под табурет, на котором сидел. «Не забыть потом». Она медленно кивнула. – Я заслужила это. – Питон… – Не надо, – сказала гадалка спокойно. Это было ледяное, страшное в своей пустоте, спокойствие. – Я знаю. – Он хороший человек. Я… – Не надо. – Хорошо. – Не стоило тебе возвращаться, – она покачала головой. Схватила чайник и плеснула кипятка в кружку – дрожащей рукой. Взвился пар. Артем сжал зубы и незаметно убрал руку под стол. Несколько капель кипятка попало ему на запястье… Впрочем, ради ее спокойствия он бы стерпел и большую боль. Намного большую. – Не стоило, – повторила Лахезис. – Послушай мудрую женщину… – Не подскажешь, где ее взять? – он улыбкой смягчил колкость. Гадалка подняла голову и усмехнулась. От взгляда ее темных глаз у него на мгновение закружилась голова – как раньше. Лахезис протянула ему кружку с кипятком. – Ты повзрослел, мальчик. Теперь ты мужчина. Он покачал головой. Не уверен. – Да, ты девственник, – продолжала гадалка безжалостно. – Но все равно – мужчина. Ты говоришь, как мужчина, смотришь на женщину, как мужчина. Ты вырос. – Я всего лишь побывал в бою. – Я до сих пор не верю, что это был Георгий. Гоша, надо же. В палатке стоял сладковатый запах алкоголя. Гадалка плеснула себе в кружку, не стесняясь Артема, выпила. Он дернулся, остановился. Сел обратно. Нельзя вмешиваться. Лахезис кивнула. – Да, ты вырос. Скажи мне снова, что любишь меня. Даже если это будет неправда. – Я люблю тебя. Лахезис вздохнула, и словно на миг захлебнулась воздухом. – Ты лжешь, малыш. Но я рада, что я снова это слышу. Эти слова бальзам для души любой женщины. Ими можно воскрешать мертвых. – Мне нужно идти, – сказал Артем. Поднялся. – Ты не зайдешь к ней? Он подумал и покачал головой. – Не хочу ее вовлекать. – Ты уверен? Я могу позвать ее. Артем выпрямился. Нет, решено. Ему нельзя задерживаться, нельзя подставлять других. Это его выбор. – Не надо. Спасибо.
* * *
«Изюбрь», – подумал он. Странная девушка. С румянцем, цветущим на щеках, как вспышка ядерного взрыва. Он все еще продолжал думать о ней, когда его остановил патруль. Офицер в камуфляже, с ввалившимися худыми щеками, небритый. Рядом – два солдата. Все с автоматами. – Документы, пожалуйста. Артем вздрогнул. Чертов идиот, расслабился! Он аккуратно сунул руку в нагрудный карман, где лежали документы на имя лейтенанта Оберюхтина, но там было пусто. «Кажется, я переложил документы в сумку, перед тем как зайти к Лахезис…» Артем мысленно выругался. Он вспомнил, что забыл сумку в палатке госпиталя. – Кажется, я их оставил… Я могу принести, – он запнулся. Нельзя вести их к Лахезис! Пауза. Вокруг начал собираться народ. Обидно, а ведь он почти добрался до своей части. Артем заметил несколько знакомых лиц в толпе. Циркачи! – У меня… нет документов. – Вы арестованы, – сказал офицер. – Положите оружие на землю и поднимите руки. – Что? – Артем даже не понял. Это что, шутка? Какое оружие? – Арестованы, – повторил офицер. – Берите его. Два солдата двинулись к Артему. Тот все еще стоял, не в силах собраться. Один из солдат, кряжистый, взял Артема за правое запястье. Второй, сутулый, ухватил за локоть. Парень почувствовал, как жесткие пальцы впились ему в предплечье. – Пошли, ну! – сказал сутулый. Инстинктивно, без четкой мысли, Артем присел, крутанулся вокруг своей оси и мягко вынырнул вверх. Алле-оп! И готово. Он был свободен. Солдаты, схватившись друг за друга, повалились на платформу. С матом расцепились, вскочили… Аплодисменты. Редкие, жесткие, отрывистые. Артем поднял голову. Только один человек хлопал – с усилием, словно сминая между ладоней воздух. Человек, которого здесь не было, и быть не могло. Человек, который сейчас умирал за несколько станций отсюда, на койке полевого госпиталя… Питон. Светлые равнодушные глаза его смотрели на Артема. На клоуна Мимино. В глазах был намек. «Артист умер. Да здравствует Артист». «Ну же, соображай». Время идет. Солдаты вот-вот подойдут. Бежать некуда. Что же делать? Чего Питон от него ждет? Артем сделал сальто назад и изящно раскланялся. Как и положено клоуну – чуть преувеличенно, но грациозно. В толпе засмеялись. Он слышал, как сзади ругаются солдаты. – Мимино, лови! – крикнули ему. Артем увидел Жантаса – акробат бросил ему один за другим три желтых теннисных мячика. Грязных и засаленных, но таких знакомых. Артем поймал мячики, кивнул Жантасу. «Спасибо, брат», и начал жонглировать. Он спиной чувствовал, как солдаты приближаются… Но прежде чем они подошли – аплодировали уже все. И уцелевшие в бою циркачи, и просто зеваки. И даже военные из других частей. «Браво!» – крикнул кто-то. – Да ты, я смотрю, тут национальный герой, – язвительно произнес офицер. В следующее мгновение ему жестоко завернули руки за спину. Артем застонал сквозь зубы. Мячики раскатились по серой платформе. Толпа недобро загудела. – Отпустите его! Офицер достал из кармашка потрепанной рубашки удостоверение. Поднял над головой, не раскрывая. – СМЕРШ, – пронеслось по рядам. – Смерть шпионам. – В чем он виноват? – снова голос из толпы. – Мы разберемся. – Да щас, – Гудинян вышел вперед. Артем удивился. Обычно трусоватый фокусник вдруг стал решительным и смелым. Хотя… Артем усмехнулся… Юра все равно отчаянно трусил. – Разбирайтесь прямо перед нами, – потребовал Гудинян. – А то пропадет человек, и поминай, как звали. Знаем мы такое. Он наш. Мы его не оставим. – Точно, – циркачи загудели, заговорили разом. Словно то, что Гудинян набрался смелости, делало всех остальных раза в три храбрее и сильнее. – Он наш, цирковой. Артем выпрямился. Надо же. Неожиданный момент для гордости. Но ощущения все равно – потрясающие. – Он арестован, как дезертир. Дело будет разбираться военным трибуналом. Это ему еще повезло. Рука офицера потянулась к кобуре. Гудинян усмехнулся – как-то странно, желчно. Иногда Артем забывал, что фокусник гораздо старше его самого. Тридцать с чем-то лет. Почти старик для метро. Он родился еще до Катастрофы. Гудинян взмахнул рукой. – Скажи: абра-кадабра! Офицер заморгал. – Что? В руке Гудиняна оказался пистолет. Черный, блестящий. Офицер неверяще смотрел, рука дернулась к кобуре… Пустая! – Блядь! – офицер вскинул голову. – Пистолет верни, дебил. Солдаты наставили автоматы на Гудиняна. Фокусник усмехнулся, продолжая играть пистолетом. Перекидывал его из руки в руку, вертел на пальце. Быстро, ловко, красиво. Артист. – Юра, – негромко позвал Артем. Сделал шаг к фокуснику, поднимая руку. – Юра, не надо. Циркачи вдруг надвинулись со всех сторон. Солдаты растерянно оглядывались. – Юра, верни оружие. Хватит играться. Артем поймал взгляд Гудиняна и покачал головой. Не надо. Хватит на сегодня жертв. Фокусник помедлил. Затем перекинул пистолет рукоятью вперед и протянул офицеру. Артем кивнул. Оглядел родные лица циркачей. Они ловили его взгляд и кивали ему – да, брат. Мы с тобой, брат. Держись, брат. На Гудиняна страшно было смотреть. На шее вздулись вены, в виске билась жилка. Фокусник с трудом держал себя в руках. «Не надо, Юра, – взглядом сказал Артем. – Все будет в порядке». – Спасибо, Юра. Я иду с вами, – сказал он офицеру. – Меня будут судить? – Да. – Когда состоится суд? – Трибунал, – поправил офицер. Вытер бледный лоб ладонью. Кажется, он понимал, каких неприятностей только что избежал. Подразделение «Ц» это не шутки. – Завтра. Не волнуйтесь, сейчас тянуть не будут. Артем сложил руки за спиной и пошел. Как свободный человек – последние пятнадцать минут свободы. – Артем! Сердце стукнуло раз – и замерло. Артем сбился с шага.* * *
– Артем! – девушка рванулась к нему сквозь толпу. Ее удержали циркачи. Изюбрь. Девушка-олень. Беги, лесной олень… для моего хотенья… Артем остановился. В спину ему ткнулся конвоир, но Артем даже не пошевелился. Конвоир недовольно заворчал, поднял было «калаш», чтобы ударить его прикладом… Артем коротко взглянул через плечо. Конвоир осекся, перевел взгляд на смершевца. Тот покачал головой: не мешай. – Артем! Мимино, ты… – Изюбрь замолчала. В глазах стояли слезы. И какое-то странное ожидание. Ожидание чуда, может быть? – Я… должна тебе сказать… Артем мотнул головой. – Я отхожу в сторону и стараюсь ему не мешать. Так, кажется, было в твоих стихах? – Вернись, – попросила девушка. И к солдатам: – Отпустите его, пожалуйста. Я вас очень прошу. Он ни в чем не виноват. Пожалуйста! – глаза ее были полны слез, голос прерывался. Толпа загудела. – Он дезертир, – сказал офицер. – И, возможно, шпион. Слово упало тяжело, словно рельса. Бдынь! Толпа расступилась, пропуская патруль и арестанта. В последний момент Артем обернулся. – Это ничего, – сказал он. – Я напишу! – крикнул. – Обязательно напишу тебе. Слышишь?!* * *
– Хорошая девушка, – сказал офицер. – Эх, ты. Коридоры, коридоры. Затхлый душный воздух. Какие-то люди. Пока его вели к месту заключения, Артем молчал. И только, когда открылась дверь камеры, спросил: – Что там, наверху? Офицер пожал плечами. Но все же ответил: – Говорят, снег идет. – Снег? – Артем помедлил, прежде чем шагнуть в темноту. Снег он видел только на картинках. Рождество, Новый год, счастливые дети. – Снег – это хорошо. Красиво.Глава 31 Эрмитаж
Эрмитаж, день X + 6 За окнами дворца белая пелена – снег продолжал падать. В следующем зале было разбито окно. В него временами врывался ветер, разбрасывал снежинки по залу. Вокруг шедевров прошлого кружилась белая крупа. Путники притихли. Залы дворца, хотя и пострадавшие от времени, производили сильное впечатление. Компаньоны шагали, завороженные, вертели головами. Суровые мужчины в париках, потемневшие, вздувшиеся от сырости красотки взирали на пришельцев со стен. Герда поежилась. Взгляды людей, умерших несколько столетий назад, совсем не добавляли ей бодрости. Скорее неуютно. Смотрят и смотрят. Компания, не сговариваясь, остановилась. Огляделись. Оказавшись под защитой от ветра и снегопада, все немного приободрились. Хотя внутри здание не слишком внушало оптимизм. Они разошлись по залу. Две картины еще продолжали висеть на стене, хотя и покосились. Остальные лежали на полу. Одна из картин была безжалостно вырезана из рамы. Видимо, кто-то из диггеров постарался. «Ладно, если для души брал, а если для костра?» – Герда покачала головой. Убер стоял посреди зала, широко расставив ноги, разглядывал шедевры и покачивался на носках. – Если бы тебе предложили забрать в метро одну картину, какую бы ты взял? – спросила Герда. Убер задумался. Хмыкнул. – «Мону Лизу». – Она в Лувре, – сказал Таджик. Герда и Комар переглянулись. Во дает, Таджик! Все знает. Убер почесал резиновый затылок. – А! Ну тогда… хмм, «Грачи прилетели». – Эта в Третьяковке, в Москве. – Хмм. «Три богатыря» Репина. – Вообще-то это Васнецов, – поправил Таджик. – И она в Москве. – «Прогулка по тюремному двору». Ван Гог. Таджик вздохнул. Сказал мягко: – Убер, ты уверен, что именно эта жизнерадостная картина нужна тебе в темном мрачном подземелье? Убер хмыкнул. – Ладно, уговорил, языкастый. Меняю свой выбор. Пусть будет Клод Моне, «Завтрак на траве». – Это тоже в Москве. Музей искусств имени Пушкина, второй этаж… – Опять?! – …зал импрессионистов, – невозмутимо закончил Таджик. Убер присвистнул: – Они что, там, в своей Москве, совсем оборзели?!* * *
– Продолжаем экскурсию по городу Петра Великого! – сказал Убер. – Комар, возьми «калаш». Они обменялись оружием. Передали друг другу патроны и рожки. Комар повесил на шею старый привычный автомат, проверил предохранитель, рожок. Убер перезарядил дробовик. Щелк. Щелк, вставил патроны. Передернул помпу. Пошел впереди, закинув дробовик на плечо. – А теперь, дамы и господа, внимание! – провозгласил он. – Немного культуры! Комар с Гердой переглянулись. О, нет. Убер повернулся к компании: – Я знаю, вы будете злиться. Но я все равно должен предупредить вас о некоторых правилах. – Ты здесь уже бывал? – удивилась Герда. – Ну, постольку-поскольку. – Это как? Убер ответил уклончиво: – Каждый день что-нибудь меняется. – Вы слушаете? – начал он. – Главное правило, правило номер один – идите за мной и делайте как я. Второе правило: если отстали, найти вас будет нереально. Такая вот аномалия. Тут можно заблудиться… в трех соснах. И до Катастрофы можно было, если честно, но – сейчас здесь происходят очень странные вещи. Вроде идешь прямо, а оказываешься за спиной шедшего за тобой или вообще в другом конце здания. Особенно опасны повороты. Тут есть парочка, которые ведут не туда, куда должны. Мой приятель Седой рассказывал, что однажды повернул в коридоре и в следующий миг оказался в другом конце города, где-то у Дыбенко. Ходят упорные слухи, что тут есть один поворот, который ведет прямо в Москву, в музей имени Пушкина. Правило номер три. Иногда тут загораются лампы. Не бегите, не кричите, не хватайтесь за оружие. Электричества, естественно, здесь нет со времен Катастрофы. Но вспыхивающую лампу я видел лично. Причем, что интересно, провод у нее был выдернут из розетки. – Что еще? – Убер помедлил. – Ага! Иногда слышны голоса. Словно люди идут рядом и беседуют. Голоса будто прямиком из прошлого, потому что обычно говорят о какой-то ерунде времен до Катастрофы. Постмодерн, деньги, цены на нефть, современное искусство, котики, но чаще какие-то сериалы. Это, конечно, не призрак-зануда, что обитает в Михайловском замке, но тоже приятного мало. Иногда звуки бывают – просто жесть. Отсюда четвертое правило: не бегите, даже если услышите что-то страшное или неприятное, или, скажем, наоборот, очень приятное. Здесь нельзя бегать. Ка-те-го-ри-чески. Все понятно? Комар кивнул, Герда сказала «да», Таджик промолчал. Ахмет дернул щекой. Но под маской этого никто не увидел. – Ну, что поехали? Убер помедлил. Свет его фонаря медленно пополз по полу. Лестница вела на второй этаж. Они медленно поднялись наверх, вошли в зал. Шаги отзывались гулким эхом. – Слышите? – Герда понизила голос. Тук, ту-тук, тук, ту-тук. Мерный стук. Зловещий и гулкий, он разносился по Эрмитажу, словно источник звука находился где-то неподалеку. Но была у этого звука какая-то потустороннесть. Зловещая голодная обреченность. Иссушенные, замерзшие тела. Лед и холод. Одиночество. Смерть. – Убер? – Это метроном, – ответил скинхед. – Тихо всем! Замрите и слушайте. Они стояли в полной тишине и слушали, как метроном отсчитывает удары. Тук, ту-тук. Тук, ту-тук. И эхо. Звук затих. Наступила тишина. – Теперь можно, – сказал Убер. Убер молчал. В темноте его глаза казались прозрачными. – Убер? – У меня всегда мурашки по спине от этого звука, – сказал скинхед негромко. – Слышите? Никогда не нравился. – Он здесь всегда? Это звук? – Да. И длится ровно одну минуту. Я засекал. Ровно минута – секунда в секунду. – И что это значит? Скинхед пожал плечами. – Я спрашивал у старых диггеров. Говорят, это связано с Великой Отечественной и с блокадой Ленинграда немцами. Мне всегда не по себе, когда я это слышу. Тогда, в Блокаду, по радио передавали только звук метронома – чтобы жители понимали, что Ленинград еще жив, еще держится. Что сердце города еще бьется. Следующий зал прошли в молчании. Опять картины, опять статуи – здесь одна из статуй упала и разбилась на несколько белоснежных частей. Скинхед остановил Комара, показал кивком в угол зала. – Кресло в углу видите? Компаньоны остановились за его спиной. Таджик чуть поодаль. Кресло обычного для Эрмитажа стиля – изогнутые ножки, широкая спинка в резной отделке. Удивительно сохранилось. Кресло с облетевшей позолотой (но кое-где она еще осталась, золотистые искорки), с красной бархатной подушкой. Ткань выглядела потрепанной, пыльной – но целой. И мягкой. – Фокус хотите? Сколько до него, по-вашему? – спросил Убер. – В шагах? Или в метрах? – уточнил Комар. – Без разницы. Так сколько? – Ну, метра три. – Ага, – сказал Убер. – Все верно. И сколько тебе нужно времени, чтобы пройти три метра? А, брат Комар? Комар задумался. Видимо, тут какой-то подвох. Ловушка в полу? Что-то еще? – Несколько секунд, – осторожно сказал он. Убер хмыкнул. – Мы замеряли как-то. Минимум двадцать минут – это мой рекорд. Седой шел минут сорок. Швейк – был у нас приятель, трепло редкое, но прикольный тип – три с лишним часа. Причем дошел совершенно вымотанный, даже болтать не мог, а это вообще нечто невероятное. Хочешь попробовать? Комар пожал плечами. – На фиг? – И правильно, – сказал Убер. – Нет времени на опыты. Хотя интересно. Словно в стеклянном тоннеле идешь, причем свернуть нельзя. И повернуть назад тоже. Я когда шел, ветер дул навстречу, не очень сильный, но противный, промозглый, словно с холодного моря. Швейк утверждал, что ветер был сухой и жаркий, точно в пустыне. У него все лицо страшно обветрилось, стало багровое, как жопа павиана. Так что я ему верю. – Убер, может, хватит болтать? – не выдержала Герда. – Мы же шли куда-то. Ты не забыл? Комар мысленно согласился. – Ага, – сказал Убер. – Привал, пацаны. Пересидим метель и пойдем дальше. Простоцарь, ты чего застыл? Бывший царь стоял у огромного полотна, выполненного в розово-кремовых тонах – похожего на выставку кондитера, увлекшегося живописью. В полутьме зала молочно белело крупное тело женщины. Глаза женщины были веселые, под хмельком. – Позднее барокко, – прокомментировал Убер. – Или рококо? Вечно их путаю. Ахмет отвернулся. Замер. Снова – медленно – повернул голову к картине. Показалось, что пока он не смотрел на картину, выражение лица женщины изменилось. Исказилось ненавистью. Стало жутким лицом покойницы… Ахмет вздрогнул. Затем повернул голову и внимательно посмотрел на женщину. Женщина улыбалась, глаза были веселые. «Глюки у меня, что ли?» Ахмет на всякий случай отступил от картины на пару шагов. Ничего не изменилось. Но затылок заледенел. «Что тут происходит?!» – Ох, – сказала Герда за его спиной. Ахмет скосил глаза. Не хотелось поворачиваться к веселой женщине спиной. – Вы видели? – Что видели? – заинтересовался Убер. – А? – Вы скажете, что это глупость… но… – Это глупость, – заявил Убер авторитетно. – Все, теперь худшее позади, можно рассказывать. Что ты видела? Герда поежилась. Противогаз стиснул голову так, что заболели кости. Глупости, но ведь… – Картинка показала мне язык. Тот старик в плаще… – она не договорила. Ахмет дернулся. – Мне тоже, – сказал Комар. – Только это была лошадь. Пауза. Таджик поднял голову. – Стыдно так зависеть от мнения какой-то лошади, – укорил Убер. Поднялся на ноги. – Ладно, показывайте, кто вас обидел? И тут вспыхнул свет. Убер сдавленно выругался. Герда зажмурилась, перед глазами плыл яркий силуэт. Лампа, с абажуром, почти черным от пыли, вдруг загорелась ярко-ярко – словно прожектор заработал. И снова погасла. Пшшш. Пятна плыли перед глазами. Комар подошел ближе, отчаянно моргая. Наклонился и показал Герде электрический шнур. Лампа не была включена в розетку. Убер кивнул. – Ну, вот такая фигня. Пошли отсюда.* * *
Все чувствовали неясную тревогу. Словно что-то плохое надвигалось со всех сторон. Герде теперь все время казалось, что люди на портретах смотрят на нее, не отрываясь. Корчат за ее спиной рожи. И не только люди. Лошади, львы, собаки и даже жареная индейка на блюде. Комар с Ахметом поминутно оглядывались. Таджик шагал молча, но тоже выглядел слегка напряженным. И только Убер бодро покрикивал: – Проникаемся культурой, товарищи! Проникаемся! Наконец, Герда не выдержала: – Слушай, культуролог, заткнись, пожалуйста, а? – попросила она. Странно. В отличие от криков Убера негромкие слова девушки вдруг гулким эхом разнеслись по пустым коридорам Эрмитажа, словно усиливаясь от каждого повторения. Герда покрутила головой. Она никогда не слышала, чтобы эхо усиливалось, а не затихало. Тишина. Затем вдали что-то громко и отчетливо стукнуло. БУМ! Все вздрогнули. Даже скинхед. – Ну вот, – сказал Убер. Почесал лоб. – Что же ты, девица-красавица моя, наделала… – А… что? – Так ведь без экскурсовода тут нельзя. – А ты тогда кто, трепло?! Ты уже минут сорок не затыкаешься? – А я – аудиогид. Тише! Замрите! Шшш. Бух. Бух. Тяжелые шаги. Такое ощущение, что кто-то остановился в соседнем зале. – А это кто? – спросил Комар шепотом. – А это, видимо, он и есть. – Убер покачал головой. – Допрыгались, брат. – Кто он?! – Экскурсовод. Быстро, бля!! Двинулись! Только не бежать! Не бежать!!* * *
Они прошли быстрым шагом два зала, не останавливаясь. Ужас дышал им в затылок. Сзади гудело равномерное: БУМ! БУМ! Гулкие шаги. Что-то огромное и неприятное следовало за ними. И, кажется, постепенно настигало. БУМ! Раздалось совсем рядом. Герда подпрыгнула от неожиданности, сердце стучало. – Не бежать! – снова яростный шепот Убера. – Только шагом, слышите?! Герда начала уставать, споткнулась. И едва не полетела лицом в кучу мусора. Комар поймал ее за плечо, удержал. Убер обернулся, посмотрел на них. Крикнул в противогаз что-то неразборчивое. Махнул рукой – за мной. Темп, однако, он и не думал сбавлять. Компаньоны прошли в следующую огромную залу. Грохот ботинок по мрамору, потемневшие лики давно умерших людей… Быстрый шаг, быстрее. Еще быстрее! Не бежать! «Где этот чертов Экскурсовод?» – А если он… – Комар не договорил. Скинхед был поразительно спокоен. – Он никогда не выходит из музея. Вперед! Под подошвами хрустели пустые банки и куски льда. – Куда мы? – К пожарному выходу! Убер наддал. Чувствуя, как болит бок и выжигается кислород из легких, он пересек зал, бросился к лестнице… Убер заглянул, отпрянул. Черт. Там, где должна была быть пожарная лестница, зиял провал. Половины ступеней не было – лестница не выдержала и рухнула. Ржавые прутья арматуры торчали из стены. Однако. Скинхед неслышно выругался. Проклятье. Тишина. Сквозь пролом в крыше падал снег. Убер заглянул вниз и сразу отдернул голову. – Что там? – шепотом спросил Комар. Убер пожал плечами. – Какая-то херня. Или форма жизни… Но все равно херня, конечно. Он не стал рассказывать, что увидел. Там, внизу, была гора снега. И странные насекомые, похожие на огненно-красных муравьев, ползали по этой горе. Один из снежных муравьев волок трупик крысы. Крыса была чуть-чуть меньше муравья… – Что дальше? – Герда. – Назад. Попробуем выйти через Греческий зал. Они возвращались тем же путем. В последний момент снова вспыхнула лампа, тут же погасла. На сетчатке глаз у Комара таяли световые контуры, сердце колотилось, словно бешеное. Люди смотрели на него со стен. – Искусство, блин, – пробормотал он. И продолжил шагать. И тут зазвонил телефон. Дзыынь, дзыынь, ДЗЫЫЫНЬ. От этого звука, что не слышали местные стены уже двадцать лет, замирало сердце. Телефон, серый, пыльный, с круглым диском набора номера, стоял на столе охранника. И упорно звонил. Телефонная трель разносилась по пустым залам Эрмитажа. – Не бежать! – Убер остановился. – И не трогайте телефон! – Может, снять трубку?.. – начал Комар. Он вдруг отчетливо представил, как снимает трубку, а оттуда – негромкий уверенный голос: «Говорит Москва. Говорит Москва. Жители Петербурга, внимание! Начинаем эвакуацию выживших через десять… девять… восемь… семь дней». Комар сделал шаг к столу. – Нет! – Таджик дернул его обратно. Комар вздрогнул, просыпаясь. Что это было? – Вперед, – сказал Убер. Шагом, шагом, шагом. От быстрого шага пот лил ручьем. Компаньоны, наконец, вышли на крыльцо. Холодный ветер ударил в лицо, пронизал до костей. Но Комар обрадовался. Холод, снег, сырость – черт с ними! Только бы подальше от жутковатых картин, вспыхивающих ламп и звонящих неизвестно откуда телефонов. Бзззынь! – сзади что-то лопнуло, но Убер даже не обернулся. Телефон замолчал. – Черт, – сказал Комар. Герда пыталась отдышаться. В проклятой маске не хватало воздуха. Ноги ныли так, что хоть плачь. А ее саму выжимать можно. Она повернулась к скинхеду: – Ты не находишь, что все наши заходы в здания заканчиваются одинаково? Скинхед почесал резиновый затылок. Скрип, скрип. – Ээ… как? – Мы куда-то и от кого-то очень быстро сваливаем. Тебе самому не надоело? – Эти экскурсии так однообразны, – пожаловался Убер. Вокруг стояла удивительная ясная погода. Тишина, ни дуновения ветра. Идиллия. Снег лежал теперь везде – все стало белым. И Дворцовая площадь – ровная как стол, одинокая Александрийская колонна торчала посреди нее, как перст в небо. Снег лежал на крышах, на мертвых деревьях, на уродливых, странной формы, новых растениях, появившихся после Катастрофы. Снег лежал на рядах ржавых машин на набережной, на остовах. И на полуразрушенном куполе черной громады Исаакиевского собора тоже лежал снег. И даже ночь казалась ярче от этого белого покрова. Убер снял противогаз, из-под маски вырвался столб пара. Вылил из резины воду – струйка дымилась в морозном воздухе. В снегу под ногами оставались от воды аккуратные круглые проталинки. Убер натянул маску обратно. – Как красиво, – сказала Герда. Таджик кивнул. Они стояли завороженные. Петербург был невероятно красив и тих в этот час, в эту минуту. – Бля, – выразил Убер общее мнение. – Красота-то какая!Глава 32 Веганцы
Узел Садовая-Сенная-Спасская, днем раньше Тертый выпрямился. – Ну, что там еще? – Группа Вегана под названием «Бранденбург-24» действует у нас в тылу, – доложил помощник. Тертый поморщился. «Только этого не хватало». – Все они обычные люди, не адаптанты. Возможно, прошедшие специальную подготовку. Что важнее, они предатели, поэтому живыми сдаваться не будут. Они безжалостны, авантюрны, изобретательны и хладнокровны. Они ненавидят нас так, как могут ненавидеть только предатели. Мы для них не враги. Мы для них скот и нелюди. Лесин помедлил. – И, возможно, даже кормовая база.Эрмитаж, крыльцо, день X + 6, около часа ночи Краткий миг спокойствия перед дальнейшим. Компания отдыхала, ветер заунывно подвывал. Низкое ночное небо висело над белым-белым Питером. Видно все вокруг, до мелочей. – Ты раньше здесь был, правильно? – спросила Герда. Скинхед кивнул. – Мы с этой штукой внутри – старые приятели. Она меня как-то едва не слопала. – Почему передумала? Скинхед пожал плечами. – Представьте бегающую и рявкающую ультразвуком мясорубку – это будет он. Экскурсовод еще та жопа. Мы тогда потеряли одного из наших. У нас был караван, шли к Электре. Кривой сдуру попытался снять одну из картин, чего-то испугался и побежал. Забыл о правилах. Бегать – нельзя. – Он погиб? Убер задумчиво погладил себя по макушке. – Не, ему ноги оттяпало. В общем, мораль сей басни такова… Экскурсовод не убивает, он наказывает. – А ты? Тебе что, вообще не бывает страшно? Убер повернулся. Так резко, что Герда смутилась. – Хочешь, я расскажу тебе о страхе? – Мм… давай. – Когда мне было десять лет, я знал, что мой отец бессмертен. Убер помолчал. Серое питерское небо плыло над головами, над Александровской колонной. – Тогда было легко и просто: знать, что с твоим отцом ничего не случится. Он самый умный и самый сильный, он может все. Это далеко от обожествления. Мой отец не был идеален, это факт. Но это был – и есть, и всегда будет – мой отец. Он курил по пачке в день, он пил кофе литрами, у него случались страшнейшие запои. Он, бывало, говорил и делал глупости. Но это всегда был мой отец. Вот в чем парадокс. Мы никогда не помним в точности того, что было. Наша память создает воспоминания. Чем дальше, тем больше. Заполняет пустоты, восстанавливает или придумывает связи, налаживает причинно-следственную логику. Как сказал один умный человек, в выдумке, в отличие от жизни, всегда должен быть смысл. Этим наша память и занимается – день и ночь, без сна и отдыха. Придает смысл окружающему нас хаосу. – Так что будем де… – начал Комар. Герда толкнула его локтем в бок. Комар замолчал. Убер выпрямился. – Когда мне было десять лет, я знал, что мой отец бессмертен. Когда мне было одиннадцать, мой отец погиб. Сейчас мне сорок три года. И теперь я точно знаю: мой отец бессмертен. Когда я встаю один против десяти, я спокоен. Потому что, в какой бы заднице я не оказался, я знаю: когда встаю я, мой отец встает рядом со мной. Плечом к плечу. Тогда чего мне бояться? Ну, скажите, что может меня напугать?! Молчание. Ахмет хмыкнул. Скинхед повернул голову. – Тебе что-то не нравится, простоцарь? – Пошел ты… вместе со своим отцом. Убер медленно поднялся. Герда мысленно охнула. Сейчас скинхед его убьет. – Глупый ты, Ахмет, – сказал Убер. – Думаешь, ты меня оскорбил? Ты себя оскорбил. Думаешь, я тебя убивать буду? Я тебя просто возьму и закину обратно. Искусством полюбоваться. Хочешь? – он надвинулся на бывшего царя. – Пошел ты. Скинхед ударил его ногой под ребра. Хрясь. – Убер! – Герда подскочила. – Зачем так-то?! – Просто я обидчивый. И ранимый. И пиздец какой злой.
* * *
Внутри Эрмитажа шумно вздыхал Экскурсовод. Бродил по залам, включал и выключал свет. Маялся. Похоже, выходить из здания он не собирался. Или не мог. – Не, мы к тебе больше не пойдем, – сказал Комар. Он выдохнул, сел на парапет. Сил не было. Положил автомат на колени. – Что, брат Комар, устал? – скинхед осекся. – Сваливаем отсюда, – негромко сказал Убер, глядя куда-то над головой владимирца. – Обратно. Комар поднял взгляд. – Чего-о? Ты сдурел? – Обратно, – Убер мотнул головой. Обратно – это в здание Эрмитажа. Комар дернулся. Воспоминание о том, чего они чудом избежали, заставило его перекоситься. Да ну, на фиг. Убер что, шутит?! – Почему?! Убер кивком указал направление. Комар вгляделся. – Не вижу. – Вон там, у колонны. Видишь? Комар, как дитя подземелья, обладал прекрасным ночным зрением. Так что, сообразив, куда нужно смотреть, Комар сразу же обнаружил пришельцев. Вооруженные люди двигались через площадь уверенно и спокойно, словно были здесь хозяевами. Двенадцать человек. – Но… – Герда не могла поверить ушам. – Там же… Экскурсовод! Убер выпрямился. – Лучше десять экскурсоводов, чем веганцы. – А ты откуда знаешь? – Было дело. Быстрее! Ахмет замешкался. Может, стоит сделать вид, что шнурок развязался, и отстать от этой дурацкой компании… Веганцам можно объяснить, что он царь Восстания – и все будет в порядке. Пинок под зад резко прибавил ему скорости. – Давай, заморыш! – Убер вышел из себя. – Шевели лабутенами! Один из силуэтов замер. Потом повернулся в сторону компаньонов. Вскинул сжатый кулак. Знак «внимание». Убер в сердцах стукнул по колонне. – Черт! Нас заметили! Наверх, быстро!! Компания помчалась по пандусу, уже не заботясь о тишине. Ввалились в криво висящие двери в огромный холл музея. Побежали по лестнице наверх. – Вперед! – закричал Убер. – Бегом! – Там же Экскурсовод?! – Да по фиг на него! – скинхед прибавил шагу. – Морду кирпичом и бегите, что есть сил!! Комар побежал. Он бежал мимо гниющих на стенах шедевров живописи, мимо бронзовых и мраморных статуй, мимо трехтысячелетнего наследия вымершего человечества. Рюкзак больно бил по спине. На улице начали стрелять. Пуля гулко ударила в водосточную трубу. Эхо пошло гулять по опустевшим, засыпанным снегом улицам Петербурга. – Уходим! Очередь разбила окно и разнесла в щепки картину в золотой раме. Мужик в белом парике словно вздрогнул… Бум. Комар в последний момент успел увидеть, как лицо на портрете исказилось гримасой ярости… и боли. Дальше он уже не видел, бежал. Они бежали через залы музея, где недавно шли прогулочным шагом. Обиженный рев Экскурсовода преследовал их. «Быстрее!» – требовал Убер. Он бежал впереди, и все сильнее забирал вправо. Лабиринт залов. Будь Комар один, он бы давно заблудился. Они выскочили на улицу, оказались во внутреннем дворике. Там стояли львы – самые разные, около десятка, занесенные снегом. На некоторых львах еще сохранились остатки краски и позолоты. Пробежали дворик и выскочили через калитку на площадь. Комар с удивлением понял, что компания описала по Эрмитажу почти полный круг. Они снова выбрались на Дворцовую площадь – напротив полукруглого здания Главного Штаба. И оказались за спиной у веганцев. Как это называется? Рокировка? Или жульничество? Комар хмыкнул. «Почему-то я не удивлен». – Туда! – приказал Убер. – Быстрее! Они пробежали мимо Александровской колонны. Хруст свежего снега, глухой топот ног. Позади, в здании Зимнего дворца, вдруг раздался чудовищный крик. Следом – автоматные очереди, вопли, грохот дробовика. Одинокий, слабый выстрел из пистолета. И снова затрещал автомат. И вдруг зажегся свет. Погас. Снова зажегся, но уже в другой части дворца. – Бежим, – сказал Убер. – Тут до метро всего ничего. – Похоже, это твое любимое слово, – съязвила Герда. – Что это? – спросил Комар. В здании опять закричали. – Экскурсионное обслуживание, – пояснил Убер. – Но ничего, умнее будут. Или культурнее. Следом раздался чудовищный мат. Кто-то, видимо, сорвал противогаз и ругался трехэтажным – потому что слышно его было прекрасно. Великолепная акустика в этом дворце. – Или все сразу, – подытожил Убер на бегу. Дыхание его было тяжелым, с хрипами. – Вперед, вперед! – Они не отстают, – сказал Комар. Владимирец топал в арьергарде крошечного отряда, сквозь пелену снега. – Черт. А я надеялся, Экскурсовод их задержит. Выпавший снег выдавал их следы – словно указывал им в спины замерзшим ледяным пальцем. Дурное предчувствие нарастало. Комар проверил автомат. От холода пальцы онемели, он начал растирать их на ходу. Нужно быть готовым к бою. Они, задыхаясь, выбежали к развилке. Справа чернел Александровский сад, слева – широкая улица уходила между зданий. Если пойти по ней, попадешь как раз к станции метро. Но их настигали. Застучали выстрелы. Пуля свистнула над головой Комара и впилась в стену здания. Еще выстрел. Их словно отрезали от короткого пути к Адмиралтейке. Вспышки. Пуля выбила сноп искр из мостовой. Герда отшатнулась. Поскользнулась на мокром снегу, хлопнулась на задницу. Перевернулась на живот и поползла. Компаньоны попадали кто куда. Следующий выстрел выбил фонтанчик снега рядом с Комаром. Владимирец прислонил автомат к плечу и выстрелил. В ответ ударила очередь. – Черт. Нас так перестреляют, – сказал Убер. – Ниже голову! За мной. Попробуем уйти через Александровский сад…Глава 33 Слезы клоуна
Станция Сенная, военный трибунал, 27 ноября 2033 года – Подсудимый, встаньте! Артем помедлил. Прежде чем войти, он проверил свое состояние. Нарастающий стук сердца, ладони влажные. Как перед выходом на арену. В голове ни одного слова. Паника? Ничего-ничего, повторил он сам себе как заклинание. Сделать глубокий вдох, задержать на десять счетов. Раз, два… пять-шесть… Даже на суд нужно выйти, как настоящему артисту цирка. Чтобы сразу собрать внимание зрителей на себе. Чтобы рассказать историю… Чтобы завоевать их сердца. Девять, десять. – Встать, суд идет! Он шагнул вперед. Выпрямился, расправил плечи. В камере он, как мог, разгладил одежду, привел себя в порядок. У настоящего артиста костюм и реквизит всегда в полном порядке. Там говорил Акопыч. Побриться ему не дали, поэтому он пригладил щетину ладонями. Борода уже кололась, хотя отросла всего ничего. «Будем считать это частью сценического грима». Артем усмехнулся. – Садитесь. Разбирается дело… Уважаемый председатель…* * *
– Я буду тебя ждать, – Изюбрь. – Я не буду тебя ждать, – Лахезис. Две разных женщины. Два характера. Две разных судьбы. Он вспоминал их, лежа без сна на жестком топчане и глядя в потолок. Он вспоминал третью, Лану Лерри, акробатку, принцессу цирка. И четвертую… Лали, сестричку, юную и беззащитную. «Как она там без меня?» Он вспоминал их всех и любил их – каждую по-своему.* * *
– Не плачь, дружище, – сказал Гудинян на прощание. – Пройдут дожди. – Какие еще дожди, Юра? Вчера циркачей отправили на фронт. Веганцы давили и атаковали, фронт еле держался. Большое Метро медленно сдавало позиции. Ходили слухи, что «зеленые» уже захватили Чернышевскую и Площадь Ленина, где обитали военные врачи. Что особые диверсионные отряды Вегана взяли под контроль станции мортусов – кладбище метро. И скоро придется что-то делать с трупами… А еще ходил слух о том, что наступление Вегана застопорилось из-за мятежа на станции Обухово, в тылу Империи. Рабы, мол, восстали. Артем покачал головой. Хорошо бы. Может, циркачей отправили им на помощь? «Я бы вызвался добровольцем», – подумал он. Хорошее дело. Настоящее дело. В камере, лежа на жестком топчане, он вспоминал, как встретил Лахезис, как пришел в цирк. Как учился у Акопыча. Как они вместе придумывали номер. Как Лана, принцесса цирка, объяснила ему, что такое «кураж»… Отличное было время – всего несколько дней назад. А потом Артем вспомнил, как навестил умирающего в госпитале Питона… – Ты, оказывается, можешь быть смешным, – силач лежал на больничной койке, весь желтый и страшный, забинтованный. От Питона шел жаркий, удушливый запах смерти. Он словно усох. Глаза лихорадочно блестели. – Интересно. Никогда бы не подумал. Артем покрутил головой. Что? – Ты же сам меня выбрал в клоуны! – Да, – Питон прикрыл глаза. Теперь он быстро уставал. – Я дал тебе шанс. Но теперь думаю: может, ты действительно артист по призванию, а не только по случаю? Но, знаешь… – Что? – Мне было бы легче по-прежнему считать тебя бездарем. Артем помедлил. «Людей все-таки понять невозможно». – Почему? – Ревность. Она увлеклась тобой, мальчишка. Собиралась бежать от меня. Думаешь, я не знаю про эти ваши поцелуи? Тебе повезло, что появился тот десант. Тебя спасли, веганцы, Мимино, – силач усмехнулся. – Ирония, да? – Орел, – поправил Артем. – Что? – Меня зовут Орел. Питон подумал и кивнул. – Орел? Ты прав. Ты заслужил это имя. Артем кивнул. Но почему-то ожидаемой теплоты от того, что его назвали, как положено, – не было. Возможно, потому… Артем помедлил. Затем сказал: – Питон? – Да? – Можешь называть меня Мимино. Это мое сценическое имя.* * *
Военный трибунал сделали публичным и показательным. В назидание будущим дезертирам, видимо. Крошечный зал набился под завязку. Артем видел перед собой десятки чужих лиц. Из трех судей двое были инженеры, белая кость Сенной, третий, председатель – какой-то полковник из приморцев. Все его так и называли: Полковник. Очень оригинально. Был он в камуфляжной куртке, седой, вечно прищуренный и деловито-хмурый. Словно Артем своим поведением помешал ему разбирать действительно важные дела. «Чем все эти полковники командуют? – Артем хмыкнул. – Чем?» Интересно, в метро наберется сейчас хотя бы один полк? Как в старые времена? Или это почетное звание? Ничего интересного в трибунале не было. Простая формальность. И обвинитель, и защитник (какой-то майор) говорили так скучно и уныло, словно дело шло не о жизни и смерти, а о выдаче двух пачек брезента со склада. Артем смертельно скучал, сидя на своей скамье. Слава богу, заняло это всего ничего. Полчаса унылого бубнежа с бумажек. Наконец, председатель суда зачитал приговор: – Признать виновным по всем пунктам обвинения… в такой момент… особо тяжкое преступление… трусость… дезертирство… карается… Никаких смягчающих обстоятельств суд не нашел… Тишина стояла гробовая. – Приговаривается к расстрелу, – закончил полковник. Пауза. Артем подумал: вот оно, окончательное решение. Ему вдруг стало все равно, словно эти люди были по другую сторону стекла. В другом мире. – За что?! – закричали из зала. Одинокий голос. – Увести арестованного, – приказал судья. Солдаты двинулись к Артему… – Подождите, – Артем поднял голову. – Стойте! Я имею право на последнее слово. Глава трибунала, седой полковник, нахмурился. – Это вам не цирк, подсудимый! Не позволю! – Да уж вижу, – спокойно сказал Артем. – В цирке, по крайней мере, была хотя бы видимость справедливости. – Молчать, сопляк!! – полковник уже кричал. Слюна летела, долетала до зрителей. – Молчать! Караул, увести его! – Нет, – сказал вдруг незнакомый майор. Он подошел к полковнику, онемевшему от такой наглости, и шепнул пару слов. Полковник спал с лица. Затем поднялся. – Выяснились новые обстоятельства дела! Суд удаляется на совещание. Молоток ударил: бум.* * *
– Нет, я сказал, – Тертый плечом уперся в желтый шкаф. Дерево рассохлось, лак давно облупился. При движении плечом петли поскрипывали. Шкаф годов пятидесятых, мощный. Смершевец покачал головой. «Как с вами трудно», – подумал Тертый. – Не вы отдаете мне приказы, – сказал Лесин. – Это верно, – кивнул Тертый. – У нас типа демократия. Поэтому мы только говорим-говорим и ни фига не делаем. – Собирайте Совет, если хотите. Но это дело военной разведки. Тертый помедлил. Потом сказал: – Не буду. – Что, простите? – контрразведчик заморгал. – Не буду собирать Совет, – сказал Тертый. – Я передумал. Расстреливайте парня, дело ваше. – Но… – смершевец не ожидал такой быстрой уступки от обычно несговорчивого главы Сенной. – Вы слышали. У меня нет возражений. Вы вынесли приговор. Зачем я буду мешать? Это не мое дело. Смершевец никак не мог понять, в чем тут подвох. Он с подозрением всмотрелся в глаза Тертого. – И ничего взамен? – Ничего.* * *
Суд вернулся с совещания. Затем приговор был зачитан заново. Несмотря на ярость полковника, новый вариант оказался неожиданно мягким. Не расстрел, как того заслуживал дезертир, убивший собственного товарища… А всего лишь дисциплинарная часть. Надолго. Но ведь не навсегда. – Срок искупления будет определен дополнительно… Артем выслушал приговор равнодушно, едва понимая, о чем говорят. Расстрела не будет? Что ж… Он сам удивлялся собственной отрешенности. – Почему? – в итоге спросил он. – Скажи спасибо, что спасли, – негромко сказал майор из СМЕРШа. – Там, наверху, принято такое решение. – Что спасли? – тупо спросил Артем. – Твою жизнь, придурок. Вояки собирались тебя расстрелять. Неужели не дошло? Артем дернул подбородком, надменно выпрямился. – Обойдусь без подачек. – Придурок, – повторил смершевец. Вздохнул: – Парень, ты действительно думаешь, что мы не знаем, что там произошло? Думаешь, мы ничего не знаем о Пожирателе, а? За время следствия и суда Артем и словом не обмолвился о Пожирателе, Питоне, Парнасе, Лахезис. Зачем? Все мертвы. Гоша мертв. Пожиратель мертв. Все кончено. Питон умирает. А Лахезис и циркачей нужно обезопасить. Как бы их не принялись мурыжить, проверяя, кто еще является носителем… – Мы знаем, – сказал майор. – Как тебе эта мысль, а? Мысль не радовала. В последний момент, когда его уводили, Артем обернулся. Изюбрь и Лахезис, две разные женщины, стояли и смотрели ему вслед, не отрываясь. Словно могли его потерять, если отведут взгляд хоть на мгновение. Он кивнул им. Потом его привели в какое-то помещение. Там было накурено и холодно, пол залит тонким слоем воды. Артема посадили на стул. Здесь он успел соскучиться и даже поспать – сидя. Затем его снова подняли и повели. Он шел, зябнул и зевал на ходу. Колени едва сгибались от усталости. Идешь словно на ходулях. Наконец, его втолкнули в тесную каморку с голыми стенами. Из мебели тут была только железная двухъярусная кровать, ржавый бачок для испражнений и умывальник над крошечной раковиной. Под потолком горела вполнакала лампочка. Электричество, надо же. Роскошь. Когда дверь за ним со скрежетом закрылась, Артем повернулся и некоторое время смотрел на облупившийся металл. Кто-то выцарапал на двери надпись «Справедливости нет». Мертвая тишина. Артем повернулся, подошел и упал на койку. Скрип ржавой сетки. «Вот и все, – подумал он, прежде чем навалился сон. – Отбегался ты, клоун». От усталости перед глазами стояла пелена. В голове пусто, никаких чувств и мыслей. Кроме одной… «Теперь отосплюсь». Наконец-то.Глава 34 Путь Ахмета
Александровский сад, день X + 6, два часа ночи Александровский сад со времен Катастрофы превратился в подобие заколдованного леса из страшной сказки. Дремучий лес, где живет ведьма. Деревья стояли черные и мертвые, их стволы обросли мощными лианами, которые, в свою очередь, не пережили очередную питерскую зиму и погибли. И стволы, и лианы носили следы огня. Под ногами лежал снег вперемешку с пеплом, черный, грязный. И теперь Александровский сад представлял собой мертвый шатер. Внутри застыл вечный полумрак, небо над головой трудно рассмотреть из-за переплетения ветвей и лиан. Снега под ногами оказалось немного – не долетал до земли. И ветер здесь не чувствовался. Стояла мертвая тишина. Зловещая тишина. Что это за место, где даже мутанты не живут? Компания бежала через сад, затем перешла на шаг. Лес давил. – Держаться вместе, – велел Убер. Никто не откликнулся, сил почти не осталось. Сад все не заканчивался. При его небольших размерах путешествие, на удивление, затянулось. – Да что ж такое, – выругался Убер сквозь зубы. – Заколдовано тут, что ли?! Или мы по кругу ходим? – Нужно вернуться, – сказал Ахмет. Остановился, затравленно огляделся. – Я дальше не пойду. Нужно вернуться. Вы слышите?! – Пойдешь, как миленький, – спокойно сказал Убер. – Спорим? – Мы здесь все умрем! Вы сами идиоты и меня за собой тащите! – Будешь орать, так и будет, – Убер оказался рядом, протянул руку. Ахмет отшатнулся. – Давай потише… Ахмет ударил. Через мгновение ему выкрутили руку, заломили. Ткнули лицом в слой пепла под ногами. Он попытался закричать, его вжали маской противогаза в черную жирную жижу. Свет исчез. – Все, успокоился? – спросили сверху. – Хлопни ладонью, если да. Ахмет заскрипел зубами, зарычал. Дернулся. Бесполезно. – Упрямый, – сказали сверху голосом Убера. Ахмет зарычал. Дышать стало трудно. Похоже, ему перекрыли фильтр противогаза. – Все? – опять Убер. – А-аа! – Что? Не слышу. – Вы его задушите! – голос Герды. «Дура, – подумал Ахмет. – Какая дура». Но дышать действительно стало нечем. Голова налилась тяжестью, паника подступила к горлу… Его перевернули на спину, перед глазами мелькнул свет. Чьи-то руки завозились с фильтром, Ахмет уже задыхался. Вдруг пошел воздух. Он вздохнул глубоко и закашлялся. Начал дышать нормально. Рука, которую безжалостно вывернули, ныла. – Вставай, оболтус, – велел Убер. – И давай без фокусов. Я цирк не люблю, сразу предупреждаю. Ахмет поднялся на ноги. Еще одно унижение. «Ничего, я все запомню. Все». Вперед. Порядок был восстановлен. Маленький отряд снова двинулся вперед. Следующий поворот неожиданно вывел компанию на большую поляну. Над головами плыло серое небо. – Оп-па, – сказал Убер. – Вот это музей премии Дарвина. Долина черепов. Герда почувствовала, как по затылку пробежал озноб. Поляна была увешена черепами всех размеров и форм. Некоторые гигантские, пара типично человеческих. Под ногами лежал ржавый фильтр от противогаза. Комар наклонился и поднял что-то, показал Уберу. Заржавленная до дыр ствольная коробка АК-74. Похоже, сад не гнушался и жрал все – от гигантских мутантов до вооруженных до зубов диггеров. Комар выбросил коробку и вытер перчатки об химзу. – Что это? – спросила Герда. Ахмет затих. Он очистил, как мог, стекла противогаза – остались черные разводы, и огляделся. Компания разбрелась по поляне. Кошмарное, чудовищное место. Некоторые черепа имели странную форму, словно их размягчили, и они наполовину потекли, в точности как расплавленный свинец. – Откуда это здесь? – спросила Герда тихо. – И кто это сделал? Убер покачал головой. – Думаю, это сад, – сказала Герда. – Он съел их всех. Видите, что с черепами? Я когда-то читала: яд кобры размягчает кости, чтобы легче было проглотить жертву. Работает как желудочный сок. Здесь, наверное, то же самое. – Хмм, – Убер помедлил, шагнул к Герде. – Очень похоже на правду. – Здесь пепел, – сказал Комар. – Здесь везде пепел, по всему саду. Почему? – Молния, – сказал Таджик. Все обернулись. Таджик показал наверх. Обугленный, расщепленный ударом молнии ствол гигантского дерева. – Молния. Огонь прошел поверху и уничтожил все, – Герда замолчала, пораженная. – Получается, огонь убил этого сверххищника? – Надеюсь, – сказал Убер. И тут треснуло где-то рядом. Все подскочили от неожиданности. Одна из мертвых лиан, лежащих на земле, дернулась. И вдруг со страшным скрипом свернулась в кольцо, словно щупальце осьминога. Несколько мгновений все, онемев, смотрели на это. Время замерло. – Твою мать, – сказал Комар тихо. «Еда, еда… наконец-то», услышал он полушепот, полуплач. «Голод, голод». Лиана вдруг распрямилась, зашевелилась. С нее осыпались обгорелые чешуйки. Комар едва успел пригнуться – ветка со свистом пронеслась над его головой. – Берегись! – заорал Убер. – Полундра! Зашевелилась следующая ветка. Лес вокруг скрипел и стонал, просыпаясь. Давно не евший, умирающий хищник пытался насладиться последним ужином в своей жизни. – Сюда! – закричал Комар. – Там просвет! – За ним! – это уже Убер. Рослый скинхед ловко увернулся от медленной, дергающейся ветви, и перепрыгнул следующую. Герда повернулась и побежала вслед за Комаром. За ними бежал Ахмет, позабывший про свою гордость. – Бегом! – Убер пропустил всех вперед и побежал следом. Грязные брызги летели во все стороны. Лес шевелился, с треском ломались ветки, сверху сыпался пепел и комья снега. Снежно-пепельный душ. Компания бежала. Треск за спиной нарастал. Казалось, весь лес проснулся. Одна из веток зацепила Комара за капюшон хизмы. Он дернулся, ткань с треском порвалась… – Блин! – заорал Комар и прибавил ходу. Ветки хлестали, как живые. Компаньоны прикрывались руками. Последним рывком они выбежали на набережную. Еще никогда открытое пространство не казалось Комару таким желанным. Ветер, несущий снежинки и отчаяние, рвал химзу, закручивал вокруг людей белые спирали. Серая гладь Невы морщилась под порывами ветра. Компаньоны бежали, пока сад за спиной не превратился в черное пятно. Треск все не затихал, сад ходил ходуном, словно пытался двинуться вслед путникам. Они выбежали на набережную. Остановились. Хриплое дыхание. Стук сердец. Скинхед оглядел своих. – Все живы? Комар, что там? – Чисто, – откликнулся тот. – Все, – Убер устало оперся на гранитную тумбу. – Оторвались, похоже. Чтобы я еще раз пошел через эту древесную хрень! Герда измученно кивнула. «Это как грибница, только корни наверху, а не под землей», – подумала Герда. И, слава богу, что эта штука была на последнем издыхании. Иначе поймала бы людей, переварила – и пополнила бы свою коллекцию черепов. Как делала годами с забредавшими сюда мутантами и сталкерами. Поляна с черепами стояла у Герды перед глазами. Мертвый лес, пожирающий всех. Жуть какая. – До чего город довели, ироды! – пожаловался Убер. Герда даже не смогла засмеяться, только вздохнула. Они пошли по Дворцовой в сторону Английской набережной и Благовещенского моста. Гранит под ногами казался поистине подарком судьбы. Твердая земля, открытое пространство. Снег и метель. Красота. Занесенная снегом Сенатская площадь. Медный всадник посреди белой поляны. Герда усилием воли подняла голову. Громада Исаакия – огромная, зловещая, излучающая гранитный холод, высилась за черной стеной Александровского сада. – Привал, – сказал Убер. – Так. Остаемся пока на набережной. – А веганцы? – спросила Герда. Она вдруг с ужасом поняла, что о веганцах они почти забыли. А «зеленые» где-то рядом. Если, конечно, лес их не съел. – Комар? – Чисто, – сказал владимирец. Он все еще слышал голоса. «Еда, еда». «Голод, голод». Трещал лес. – Отдых десять минут. Потом пойдем.Адмиралтейская набережная, Спуск с вазами, две минуты спустя Передышка. Благославен тот, в чьей руке власть. Пот заливал глаза, спина стала мокрая. Ахмет присел, чувствуя, как дрожат ноги. Усталость. Ненависть. Злость. Ярость. Зачем их понесло в чертов лес?! Ахмета передернуло. Одни придурки вокруг. Даже эта красивая дура смотрит на него с презрением. «Почему я должен убегать из-за них от банды «зеленых»?! Если бы не эти придурки со своим Эрмитажем, я бы с ними даже не встретился. Я был бы уже на станции». Он помотал головой, застонал сквозь зубы. «Ненавижу. Как я вас всех ненавижу. Идиоты». Но как выбраться? Сначала он думал отстать во мраке Александровского сада… Плохая идея, это точно. Ахмета передернуло. У него нет оружия, вот в чем проблема. Без оружия на поверхности делать нечего. И вдруг он увидел. Прогулочный катер. Выглядит как маленькая баржа. Ржавая. Как еще только на воде держится… Что-то шевельнулось у него в затылке. Какая-то мысль… Он помедлил, стараясь не сбить настрой, не дать мысли истаять без следа. Что-то связанное со львом. И прыжком в неизвестность. «Львы прыгают, когда захотят». Откуда это? И вдруг Ахмета озарило. Конечно! Пока компания негромко переговаривалась, переводя дух и собираясь с силами, Ахмет поднялся. Сделал шаг, другой… – Ты куда? – повернулся Убер. – Отлить, – сказал Ахмет. – Что, нельзя? Он подошел к гранитному постаменту, сделал вид, что расстегивает химзу. Черная каменная ваза, растрескавшаяся от времени и непогоды, нависала над его головой. А там, ближе к Эрмитажу, каменные львы уставились над серой гладью Невы на тот берег. На Васильевский остров. Ахмет оглянулся и увидел выцветшие фасады зданий на противоположном берегу. Вот бы сейчас оказаться там, подальше от этой компании неудачников! Но нужно искать другие пути. Думай, Ахмет, думай. Ты умнее их всех. Одно можно сказать точно: если он заявится с этой компашкой на Адмиралтейскую, он мертвец. «Вот он, пропавший царь Восстания, берите». Пока все думают, что Ахмет Второй мертв, – он в относительной безопасности. Чертова Илюза с ее Близнецами. «Может, она меня просто запугивала? – подумал он в очередной раз. – И никаких Близнецов нет?» Баржа все ближе. Кажется, она пройдет рядом с берегом. Ахмет попытался рассмотреть, что там, на суденышке. Ряды сидений, ободранные, переломанные. Какой-то хлам на палубе. Ржавый якорь. Спасательный круг с выцветшей надписью… Еще ближе. Ахмет медленно поднялся, стараясь не привлекать к себе внимания. Посмотрел на серую гладь Невы – реку морщило ветром, мелкие волны несли баржу. Ахмет сглотнул. Если мысленно продолжить путь баржи, то он пройдет в каких-то нескольких метрах от набережной. От него, Ахмета. «Я сам выбираю свою судьбу». Бывший царь аккуратно вскарабкался на парапет. Ощупал руками в перчатках холодный, шершавый камень. Подтянулся, закинул ногу. Встал. Теперь он был уже выше остальной компании. Он стоял на каменном барьере и смотрел на них сверху – как каменный лев. Таджик неожиданно поднял голову и увидел его… Ахмет замер. Таджик помедлил и отвернулся. Ему все равно, понял Ахмет. Какое облегчение. Какое, на фиг, блаженство – быть никому не нужным. «Я – царь», напомнил он себе. «Ты отказался от своего царства. Тебя больше нет», – голос Илюзы. Сучка, сучка, сучка. Баржа была уже близко. Если они пробудут здесь еще несколько минут, план вполне может сработать. Лишь бы… Убер крикнул: – Ахмет! – чертов скинхед быстро соображает. – Стой, идиот! Ахмет приготовился. Мысленно измерил расстояние до баржи. Еще немного, еще пару метров. Течение несло суденышко мимо парапета. Ахмет пошел по гранитному барьеру, балансируя руками. Не хватало еще поскользнуться и упасть. – Ахмет, не делай этого! – закричали сзади. «Теперь я опять Ахмет», – подумал он и тут же отогнал эту мысль, как мешающую, ненужную. Баржу снесло еще метра на три к набережной и развернуло под углом, носом к левому берегу. Ахмет видел серый водоворот рядом с бортом баржи. На палубе валялись спасательный круг с полустертой надписью «Арго» и обломки деревянных перил. Мотки каната, пластиковая детская игрушка. Баржа сидела в воде с легким креном, словно подтопленная. Вообще удивительно, что спустя двадцать лет она еще держится на плаву… А если она утонет? – Ахмет заставил себя не думать об этом. Вот, еще чуть-чуть. Ахмет прищурился. Давай, еще… – Ахмет! – снова закричали за спиной. Уже гораздо ближе. Баржа вздрогнула, словно услышала этот крик. И вдруг начала удаляться от берега. Черт! Сейчас. Ахмет выпрямился резко, как пружина. И – взлетел… «Интересно, она не развалится?» Мысль была запоздалой, под ногами бывшего царя пролетала серая гладь Невы. Следующая мысль ударила панической нотой – что, если я уже не долетел? В следующее мгновение его ноги ударились в палубу баржи. Бух! Прогнившее дерево не выдержало, провалилось под ботинками – и смягчило этим удар. Приземление. Отлично! Ахмет застрял по колено, поцарапал лодыжку, но – уцелел. – Вот долбоеб, – донеслось до Ахмета. Это, само собой, Убер. Не оставит без доброго слова. Бывший царь с усилием уперся ладонями, чувствуя как расходятся под ним доски, и выдернул одну ногу, затем другую. Выполз на палубу и улегся. Сердце билось так, что отдавалось по всему маленькому кораблику. Но это было биение счастья. Победы. Хрен вам. Он подтянул ноги и сел. Затем поднялся. Баржу несло течением. Ахмет вздохнул. Собственное дыхание в противогазе было оглушительным, как разрывы гранат. Но это уже ерунда. Бывший царь расправил плечи, став словно выше ростом. Благославен тот, в чьей руке власть… А у кого в руке власть, если ты сам себе хозяин?! Он был свободен. Совершенно свободен. Без всяких Уберов. – Счастливого плавания, балбес! – далекий крик. – Привет эстонцам! Баржа под ним плавно покачивалась. Ахмет выпрямился. Повернулся к уходящему вдаль берегу и каменной вазе, у которой темнели несколько фигурок в химзе. – Чтоб вы сдохли! – крикнул он. Впрочем, он не был уверен, что они услышат. Баржа удалялась. Радость взбудораживала, словно в кровь влили банку колы. Пшшш. Лошадиный заряд углекислоты ударил в голову, опьянил. Да. Да! «У меня получилось!» – Ахмет рассмеялся. «Львы прыгают, когда хотят». Он помахал рукой Герде, Таджику, Комару и даже чертовому кретину Уберу. Пожалуй, в этот момент он больше не испытывал к ним ненависти. А только бесконечную, снисходительную жалость… – Пока! – закричал он. – Я… И в следующий миг палуба под ним провалилась, и бывший царь полетел вниз… Темная вода. Плеск! Удар. Стекло противогаза залило. Боль в левом боку. И темнота. В следующее мгновение хищная тень рванулась к Ахмету. Чудовищные когти вонзились в ногу… Ахмет закричал.
Глава 35 Убер и смерть
Адмиралтейская набережная, Спуск с вазами, день X + 6, около трех ночи – Пожалуй, я его даже зауважал, – сказал скинхед. Герда посмотрела на него с удивлением. Скинхед пожал плечами, хмыкнул: – Ну, совсем немного. На ноготок пальца. Герда вспомнила изуродованные, без ногтей, пальцы Убера и передернулась. Прогулочный катер, похожий на маленькую баржу, медленно, в полной тишине уплывал вниз по течению. Мимо Васильевского острова. Туда, в Залив. А может, и дальше – мимо Кронштадта, в Балтику. Человек с баржи помахал им рукой. Убер засмеялся. Комар пожал плечами. Невозмутимый Таджик смотрел куда-то в сторону, словно это вообще его не касалось. Похоже, ему единственному было наплевать на царский побег. Герда вздохнула. Ахмет, царь «бордюрщиков». Это был не лучший попутчик и далеко не самый приятный человек. Но то, что он выбрал, оказалось… болезненным. Обидным для них, людей добрых и честных. Герда передернула плечами. Какое отчаяние нужно испытывать, чтобы выбрать альтернативу их компании – ржавую тонущую баржу, уносимую течением неведомо куда? Что это говорит о них, о всей компании? О самой Герде? И все-таки Ахмета было немного жаль. Было в нем что-то… притягательное. «Все бы тебе помойных котов подбирать», вспомнились слова шерифа. Где он сейчас, Василий Михайлович? Успел ли покинуть станцию? Баржа уплывала. – Ну, все, нечего рассиживаться, – сказал Убер. – Нам еще топать и топать… Дикий крик разорвал пелену тишины над мертвым городом. Убер мгновенно оказался на постаменте, забалансировал руками. Чертыхнулся. Рядом шумно засопел Комар. Он был напряжен, как струна. Кричали с баржи. Убер выругался. Сжал кулаки, выпрямился в полный рост. Скинхед считал Ахмета жалким уродом, говнюком и ничтожеством, но – кинулся бы ему на помощь, не раздумывая. – Чертов идиот, – сказал Таджик. Как всегда, неожиданно. В этом Герда была с ним согласна. Правда, кого Таджик имел в виду под идиотом – Убера или Ахмета – она и сама не поняла. Крик оборвался. Течение медленно влекло баржу вниз, к Заливу. Тишина. Долгое эхо, словно крик несчастного все еще бродит где-то здесь. – Вот и все, – сказал Комар. Скинхед повернулся. Посмотрел на владимирца и кивнул. – Уходим, – велел Убер. – Причем быстро. Он так громко помирал, так что сейчас сюда целая толпа могильщиков сбежится. – Зачем? – не поняла Герда. – Хорошенько пожрать на поминках.* * *
На противоположной стороне Невы, двое в бинокли наблюдали за прыжком человека на катер, а затем – как ржавое суденышко несет течение. Дальше – они услышали крик… Когда чудовищный крик затих, маленький убийца и большой убийца переглянулись. – Ты думаешь о том же, что и я? – спросил маленький. Большой пожал плечами. Заворчал одобрительно. – Пожалуй, нам нужно сообщить нанимателю о печальном исходе миссии. Большой взрыкнул. Провел рукой себе по горлу. – Да, – сказал маленький. – Голова. Но как мы ее достанем? Большой пожал плечами. – Верно, – вздохнул маленький убийца. Качнул противогазом, словно головой игрушечного слоника. – Ты прав. Это действительно наши проблемы. Идем за лодкой? Или возвращаемся в метро? Большой зевнул. Шум зевка был настолько мощный, что маленький убийца поморщился. – То есть, опять я решаю? – возмутился он. Большой засмеялся и отвернулся. – Как удобно, – съязвил маленький убийца, глядя в спину напарника. – Переложил на меня ответственность и спишь спокойно. Хорошо, я решу, что делать дальше. Но потом не упрекай меня, договорились? Ты меня слышишь? Слышишь?! Хорошо, вот мое решение. Мы идем за долбаной лодкой. Большой пожал плечами. Забросил на плечо снайперскую винтовку Драгунова и поднялся. Через минуту два силуэта – маленький и большой – двигались по набережной опустевшей Васильевской Стрелки. Ветер трепал их химзу и раздувал плащ большого убийцы. Потом пошел снег. Снова.* * *
Уходили с набережной. В Александровский сад больше лезть не рискнули, решили его обойти – по дуге. Адмиралтейство высилось за черной стеной проклятого леса – призрак былого величия Петербурга. «Интересно, что там, внутри?» – подумал Комар. Потом: «Да ну, на фиг, неинтересно». И следом: «То есть, интересно, конечно. Но только не сейчас, позже». Медный всадник смотрел на путешественников суровыми, зелеными от окисла глазами. Гром-камень был весь белый, на плечах Петра Великого собрались сугробы. Снег падал и падал. Стекла противогазов то и дело залепляло до полной потери видимости. Все вокруг стало белым-белым. Сияние снега делало ночь прозрачной. Они вышли на Сенатскую площадь. Снег падал, а красота вокруг – красота засыпанного снегом мертвого Петербурга – действовала как парализующий газ. Смотрели и молчали. – Похоже, мы в твоей сказке, девица-красавица, – сказал Убер. – В моей что? – спокойно спросила Герда. Крупные снежинки оседали на серой резине ее противогаза, залепляли окуляры. Она протерла стекла перчаткой. Лучше не стало. – Сказка, – сказал Убер. – «Снежная королева». Ищи своего Кая, девочка, ищи. – Кто такой Кай? – Ледяной засранец с осколком зеркала в жо… сердце, – поправился Убер в последний момент. – Которому не мешало бы оттаять. – Что-то мне подсказывает, – пробормотал Таджик себе под нос, но Комар услышал. – Что она уже нашла. – Смотрите! Темная громада Исаакиевского собора мрачно темнела на фоне питерского неба. Снег продолжал падать, Комар дернул плечом. «Иди в Исаакий», – сказал мужской голос. И Леди послушалась… Красиво. И зловеще. Купол, кажется, поврежден. А потом снег прекратился так же внезапно, как начался. К этому времени они прошли собор и оказались на стыке Малой Морской и Почтамтской. Зловещий, громадный, засыпанный снегом собор давил на мозг, словно грозовая туча. От него хотелось оказаться как можно дальше. Тихо. Только снег едва слышно хрустит под ногами. Напротив собора – Исаакиевский сквер. Памятник Николаю Первому – вставший на дыбы конь, царь неуверенно вытянул руку… Рядом, у сквера, припаркованы несколько туристических автобусов – ржавых, с выбитыми стеклами. Один, стоящий в стороне, выглядел так, словно сгорел во время Катастрофы. Обугленный остов. Комар мог поклясться, что видит внутри автобуса обгорелые, черные останки пассажиров. До плеча Комара дотронулась чья-то рука. Владимирец вздрогнул, дернулся… Это оказался Таджик. Он молча показал рукой направление. Потом пальцами изобразил… пятеро, плюс три… восемь человек. И кто-то еще… Таджик скрючил пальцы, словно что-то хватает… Комар вгляделся. Малая Морская, белый фон, примерно метров триста отсюда – люди. Твою мать. – Убер, – окликнул скинхеда Комар. – Смотри! – Вижу, – Убер достал бинокль. Вереница вооруженных людей. Один был без противогаза. Человек без химзащиты махнул куда-то рукой. Что-то прокричал остальным. Кажется, он взял след. – Почему он без противогаза? – спросил Убер шепотом. – А? Не понимаю. – Пленный? – Не, не похоже. – Смотрите, а это что? – Где? Там, хотел сказать Комар, но слова замерли у него на губах. Смутная тень, поначалу казавшаяся обманом зрения, зашевелилась и превратилась в плоскую тварь, похожую на докатастрофного варана. Только куда больше размером и с шестью лапами. Вот о чем хотел сказать Таджик. «Сейчас нас сожрут». Тварь пробежала по стене дома, словно по земле, и замерла рядом с человеком без противогаза. Он… Комар не поверил глазам. Человек похлопал тварь по холке. «Твою налево, что тут происходит?!» – Отползаем, – сказал Убер. Жестами показал: назад, назад. Вон к тому зданию. Компаньоны собрались у дома с синим номером «Исаакиевская площадь, 9». Настроение у всех было не лучше похоронного – в основном из-за усталости и холода. Да, они близко, почти у метро. По Большой Морской – самый короткий путь до «Адмиралтейской». Но с этими на хвосте? Получается, веганцы и не отставали. – Я думал, мы оторвались, – скинхед помедлил. – Они услышали крик. Ахмет, чтоб его, – Комар в сердцах махнул рукой. Убер кивнул. – Скорее всего. Но как они нас опередили? – Они обошли сад и услышали крики Ахмета, – Комар вставил патрон в дробовик, передернул помпу. Щелк! – Они знают, куда мы идем, и собираются нас перехватить. – Черт, я бы так и сделал, брат. Похоже, у них толковый командир. – Не очень, если мы увидели их первыми, – сказал Комар. Убер почесал затылок. – Может, нам просто повезло. – Или они этого хотели, – добавила Герда. Убер застыл. Комар тоже. Потом они оба, как по команде, уставились на Герду – словно видели ее впервые. – Что? – занервничала Герда. – Что я такого сказала?* * *
Бывшее Германское посольство, затем Дворец юстиции Петербурга. Красновато-серый дом с фальшивыми колоннами. Этот дом успел серьезно пострадать за двадцать лет, минувших после Катастрофы. Несколько этажей выгорело, черные следы копоти расползлись от окон, словно растекшаяся тушь у заплаканной модницы. По фронтону змеилась, рассекая на своем пути колонны, огромная трещина – Убер присвистнул. Выпавшие камни валялись повсюду. Трещина поднималась по стене и упиралась в пробоину на третьем этаже. Похоже, дом на пределе прочности. Что в него попало? Ракета? Наблюдательная позиция. Комар огляделся – и с трудом оторвал взгляд от Исаакиевского собора. Красиво. «Я бы, наверное, пошел в диггеры, – подумал он. – Ну, если выживу». – Веганцы-поганцы, – сказал Убер. Приложил бинокль к стеклам противогаза, подкрутил резкость. – Привет, друзья, мы снова вляпались. Восемь человек и не отстают. Но было-то их двенадцать! Стоп. А где ихняя тварь? Не вижу. – Убер, – позвал Комар, замерев и почти не шевеля губами. Шея словно одеревенела. – Что? – скинхед раздраженно дернул плечом. – Комар, не до тебя. – Убер!! – громким шепотом. Скинхед застыл. Опустил бинокль и медленно повернулся. Поднял голову. Тварь, похожая на шестиногого варана, замерла на отвесной стене, глядя на компанию. Из пасти вырвался тонкий раздвоенный язык, тут же исчез. Словно язычок пламени. Серая, морщинистая броня твари почти сливалась с выцветшей стеной здания. – Твою, – медленно сказал Убер. Потянулся к автомату. Желтые немигающие глаза твари следили за каждым его движением. Невозмутимо. Словно в любой момент могли прервать жалкое существование человека. – Уходите, – сказал Убер, не оборачиваясь. – Мееедленно. – А ты? – А я следом. Идите! Ну!! Он убрал руку от «калаша» и спокойно выпрямился. Тварь медлила. Неподвижные глаза смотрели на человека – с ледяным интересом хищника. Вертикальные зрачки. Тварь моргнула – и Убер сглотнул. В левом глазу твари зрачков стало два. – Че-то у тебя с глазами, чувак, – начал скинхед. Мягко переступил на полусогнутых ногах. Сейчас что-то будет… Точно! Гадина выгнулась и плюнула. Убер мгновенно пригнулся, скользящим шагом шагнул вперед, выпрямился. Стена в том месте, где он только что стоял, шипела и пузырилась. И стекала вниз – буквально. Какая-то кислота, черт. – Хочешь об этом поговорить? – вкрадчиво спросил Убер. Он поднял автомат. Гадина повернула плоскую серую голову. Броня на вытянутой, как у крокодила, морде была рассечена неровными полосами. Раздвоенный язык показался из пасти. Убер аккуратно прижал приклад «калаша» к плечу. Прицелился. – Жрать людей – нехорошо. Запомни, сука, – он вдавил спусковой крючок. Очередь разорвала воздух. Грохот. Тварь мгновенно переместилась в сторону, так, что пули не задели ее. Почти. Поразительное чутье. – Один – один, – Убер помедлил, держа тварь на прицеле. Серая туша мягко упиралась шестью лапами в землю, кровь – зеленая, густая, текла у твари из единственной раны. Но тварь равнодушно смотрела на скинхеда. Никакая пуля, похоже, не способна была остановить ее окончательно. Только чуть замедлить. – Вот сука, половозрелый венерианский варан, – пробормотал Убер, отступая к парадной. – Прямо как у Беляева. Еще плеваться будешь? Словно это было командой, тварь рванулась вперед, точно скоростной поезд. Убер едва успел выставить автомат. Скинхеда сбило с ног, откинуло назад. Тварь замотала мордой. Щелкнуло, «калаш» застрял в пасти, не давая челюстям твари сомкнуться. – Отдай! – завопил скинхед, не отпуская автомат. Уперся гадине в морду подошвами ботинок, напружинил ноги, не давая до себя добраться. – Совсем охренела, дура?! Кто ж так паркуется?! Тварь сжимала челюсти, мотала головой. Убер озирался, но оружия под рукой не было. Черт. Черт. До ножа не дотянуться, автомат тогда останется в пасти. Черт! Он напрягся, рывком выпрямил ноги – автомат остался в пасти чудовища, скинхеда откинуло назад. Убер мгновенно перекатился через голову, вскочил на ноги. Тварь выла, пережевывая автомат. Убер рванул в парадную – но не успел. Тварь пробежала, сбила его с ног, на скорости – огромная серая торпеда. Блин! Твою мать. Убер врезался плечом в стену, откатился подальше, отталкиваясь ногами, отполз в сторону. Под рукой – короткая ржавая труба, присыпанная снегом. Он разгреб пальцами снег и взялся за трубу. Секунду полежал, приходя в себя. Кровь текла непонятно откуда. «Меня что, ранили?» Боль в ноге, в голове и в ребрах. Везде. Убер подтянул под себя ноги, зашипел от боли. Холод в спине отрезвлял, говорил: «соберись, солдат». Тварь все ближе. «Надеюсь, они успели уйти», – подумал он мимоходом. Тварь оскалила зубы. Из ее жаркого нутра в морозный воздух вырвался огромный столб пара. «Атомный реактор у тебя там, что ли?» Динозавры же должны быть холоднокровными? Тварь зарычала. Убер с трудом поднялся на ноги – окровавленный, страшный. Сжал в руке обрезок трубы. По металлу стекала и капала вниз кровь скинхеда, протаивая в снегу аккуратные дырочки. Убер выпрямился, шагнул настречу чудовищу. – Будь со мной нежным, – сказал он. – Прошу, будь нежным, сука. Тварь моргнула. Мгновение – мышцы ее напряглись, сейчас тварь взовьется в воздух, чтобы обрушиться на скинхеда сверху, вонзить ядовитые зубы… Выстрел. Тварь дернулась, сбилась с ритма. Еще выстрел. Очередь. Пули взметнули снег рядом с тварью, полоснули по морде. Было непонятно, попадают пули в нее или нет. Тварь продолжала стоять, не шевелясь – словно не замечала ранений. Глаза смотрели на скинхеда неподвижно и внимательно. Выстрел. Заряд картечи разодрал морду твари. Она утробно зарычала – повернулась и побежала прочь. По отвесной стене. Комар видел, как серый хвост твари исчезает в окне дома напротив… Исчез. Тварь отступила. Видимо, сочла такой расклад нечестным. Еще бы, целых два стрелка против одной несчастной шестиногой непробиваемой зверюшки! Нет, три. Еще пистолет. Убер повернул голову. Стрелял Комар, стоя в окне. Из дробовика. Рядом с ним – Таджик, целится из автомата. Они поднялись всего на один этаж?! – Убер, ты еще долго? – крикнул Комар. – Нашел время развлекаться! Герда целилась из пистолета – из двери парадной. – Я, кажется, просил вас подняться повыше? – Убер шагнул к Герде. Девушка покачала головой. – Ради кого я тут задницу рву?! Ради этой твари, что ли? – Да-да, еще скажи, что у вас с ней ничего не было, – парировала Герда. Убер поперхнулся. – Убер! – крикнул Комар. – Давай быстрее! Скинхед повернулся. Теперь он видел – веганцы все ближе. Не скроешься. Тварь и выстрелы выдали местонахождение компаньонов. Далекий выстрел. Веганцы стреляли, потом снова бежали вперед. Пуля взвизгнула у самого уха Убера. Надо пригнуться. Хер вам, подумал Убер и помахал далеким веганцам рукой.* * *
– Наверх. На крышу, – сказал Убер. Тварь сжевала его автомат, так что теперь оружия у них на одну единицу меньше. Очень плохо. Просто очень. Убер подтащил себя к парадной. Ноги едва слушались, подкашивались колени. Сердце стучало неровно. Здоровье стало ни к черту. «Зарядку, что ли, начать по утрам делать? – Он хмыкнул. – Завтра начну». – У тебя кровь, – сказала Герда. Опустила пистолет. Тот самый, что он вручил ей перед Большим цирком, для защиты от Ахмета. – Дай мне тебя перевязать. Скинхед устало мотнул головой. «Кажется, меня сейчас вырвет». – Потом. Вперед! Они побежали по лестницам. Выше, выше. Повезло, что в Питере «небесная линия» – здания не выше пяти этажей. Попробуем перейти по крышам на соседний дом. А там и уйти. Лестница. Наматываем круги. Наматываем. Все выше, выше. Чертовы противогазы. Чертово сердце. Герда остановилась отдышаться, под ребрами закололо. Сейчас меня стошнит, отстраненно подумала она. Кррак! Таджик с ходу вынес плечом дверь на чердак. Они выбежали следом, поднялись по ржавой лестнице на крышу. Где-то далеко начинало светать. Туман расползался по городу, заполнял Петербург до отказа. Казалось, дом дрейфует в белом океане, словно брошенный, оставленный экипажем на произвол судьбы, лайнер. И – рядом – полуразрушенный зловещий темный Исаакий. Контур собора был подсвечен начинающимся рассветом. – Быстрее! Крыша. Кирпичные трубы. Ржавые антенны. Железные листы кровли. Облупившаяся краска, ржавчина. – Здесь, – сказал Убер. Остановился, кивнул Таджику. Тот перезарядил автомат, встал за трубой, приготовился. – Мы встретим их здесь. Стрелять по моей команде. – Но… – Комар огляделся. – Мы же можем уйти… – Они нас догонят – и очень скоро. У них есть серая тварь и время, у нас нет. Так что – ждем здесь и стреляем по моему сигналу. Понял? – Да, но… Они уже слышали, как веганцы поднимаются по лестнице. Старый дом, бесшумно тут сложно передвигаться. Что-нибудь обязательно скрипнет или хрустнет. Или сломается. – Комар, – сказал Убер торжественно. – Помнишь, что я тебе говорил насчет «испортить пищеварение динозавру»? Сейчас самое время. И еще. Я знаю, ты боишься, что снова останешься один. Что будешь винить себя в том, что выжил там, где другие погибли. Так вот – в этот раз не дождешься. Мы выживем. Я – точно, а тебе как повезет. – Договорились. Убер хлопнул его по плечу. – Что до меня, – скинхед помедлил. Хмыкнул. – Я боюсь только клоунов. Комар подавил смешок. – А я – только крыс. – Герда? – Убер повернулся к девушке. – А я – только вас, идиоты! Что вы опять задумали?! Они заняли позиции, взяли оружие на изготовку. Ожидание. Герда держала в руках пистолет – в ее руках он ходил ходуном. Убер знаками показал, чтобы она отошла подальше. Девушка нехотя подчинилась. – Ждите команды, – сказал скинхед. – Сначала будет граната, вот увидите. Убер прошел и встал за будкой, Герда протянула ему пистолет. Скинхед кивнул, приготовился стрелять. Из проема, из двери, ведущей вниз вдруг вылетела граната. Металлически стукнулась о настил крыши и – покатилась. Убер зажмурился, закрыл руками уши. БУМ! Удар по ушам, вспышка проявила мир даже сквозь закрытые веки. Убер открыл глаза, вскинул пистолет, прицелился. В дымном облаке возникли смутные фигуры людей. – Огонь! – крикнул скинхед. И начал стрелять, целясь в темные силуэты. Кто-то вскрикнул. Грохот автомата. Убер аккуратно отстрелял два патрона, остановился. Патронов мало, а веганцев много. Замелькали вспышки. Свист пуль. Веганцы после короткой заминки открыли ответный огонь. – Уходим! Назад! Отступаем! – заорал Убер. Но сам, вместо того чтобы отходить, побежал к двери на чердак. Вперед! Вперед! У двери лежали два веганца. Убитые или раненые, Убер не знал. Кровь вытекала на крышу, сливалась в лужи. Веганцы не шевелились. В проеме двери что-то мелькнуло. Сейчас! Веганец выскочил на свет, навстречу Уберу. Зажмурился. Убер на бегу выстрелил ему в грудь, еще раз. Веганец упал, словно подкошенный. Автомат отлетел в сторону. Скинхед перескочил через него, побежал дальше. Веганец скорчился, словно младенец в утробе матери. Из двери показалась чья-то нога в армейском ботинке. Следующий. Веганец оказался на крыше, присел на колено, вскинул оружие. У него был не обычный «ублюдок», а «Винторез», бесшумный, для спецподразделений. Где они их только берут, эти чудо-машинки? Убер качнул головой, нажал на спуск. Пуля выбила щепки над головой веганца. Щелк. Патроны кончились. Блин. Веганец увидел его, начал поворачиваться. Скинхед побежал. С разгона, не сбавляя скорости, пригнулся и врезался плечом в веганца – тот был в бронежилете поверх химзы. Вот тебе, сука, и американский футбол. Веганец отлетел назад, впечатался спиной в будку. Рухнул на колени. Убер с размаху пнул его ботинком в лицо. Треснуло стекло противогаза. Веганец упал, попытался отползти. Убер прыгнул и приземлился на него двумя ногами. Хруст. «Черт, живой». Бронежилет. – Ты знаешь, с кем связался?! – заорал Убер, привычно накручивая себя. – Ты, бля, со скинами связался!! Веганец пополз, потянулся рукой в перчатке к ножу на бедре. Убер начал пинать его ногами, разозлился, адреналин хлестал в кровь, словно огненная струя. – Со скинами, понял?! Удар, удар, удар. Веганец, истекая кровью, полз по крыше. Живучий, сука. Убер разбежался и снова прыгнул ему на спину. Кррак. Кончено. Только вот сил почти не осталось. Убер нагнулся, снял с пояса веганца «лимонку». Обычная осколочная. Выстрел. Пуля прошла над головой Убера. Он повернулся, оскалившись. Стреляли из проема. Убер побежал. Успеваю, подумал он. Успе… Убер прижал рычаг, выдернул зубами кольцо из гранаты… Швырнул в дверной проем. Граната с грохотом покатилась по ступенькам вниз. Убер успел увидеть чьи-то выпученные глаза в забрале противогаза… Бросился на землю. БУХ! Крыша под ним дрогнула. Сдвинулась, ее чуть повело. Весь дом подвис в невесомости, словно боксер от мощнейшего хука. Убер мимолетом подумал о трещине через всю стену, тут же выбросил эту мысль из головы. «Что мне тут, жить, что ли? Я тут воюю». Из двери вырвался столб пыли и дыма, погрузил все в туман. Звон в ушах. Крики раненых. Экскурсовод уменьшил веганский отряд на двоих или даже троих бойцов. Осталось восемь. Или десять? Теперь, наверное, меньше. Ну, будем надеяться. Минус двое здесь, на крыше. Один, которого застрелил в упор Убер. Один, которого он отпинал. И сколько-то там, где взорвалась граната… И тварь. Комар и Таджик появились внезапно, в облаке пыли. Пробежали мимо скинхеда, не заметив его. Вспышки. Звуки выстрелов. Стоны раненых. – Еще не все? – Убер встал на ноги, покачнулся. Усталость такая, что глаза закрываются под тяжестью мысли. – Вот вас развелось. Плюнуть приличному человеку некуда.* * *
Пыль осела. Он увидел человека, стоящего напротив. Высокий, очень крепкий, в серо-голубом потрепанном камуфляже. Как он поднялся на крышу? В обход? Тогда где были Таджик и Комар? Что они делали, если проворонили обходной путь?! Мертвы? И где Герда, наконец?! На человеке был современный противогаз с прозрачным забралом. И тут Убер его узнал. Ленинградец! Тот морпех, который с Лордом… Ленинградец был без оружия. Даже нож висел в ножнах. Убер развернулся на месте. Постоял мгновение, склонив голову на левое плечо. Выпрямился и шагнул навстречу веганцу. Ленинградец шагнул навстречу. Два рослых крутых человека. Мужчины. Сильные. Они оглядели друг друга оценивающе. – Ты знаешь, с кем связался? – спокойно спросил Убер. – А, чахоточный? – А ты? – с интересом спросил Ленинградец. – Ты… В следующий момент скинхед ударил его головой в лицо. Короткий жесткий звук. Кррак! Ленинградец отшатнулся, отступил назад, с трудом удержал равновесие. Опустился на колено. Глаза на мгновение стали бессмысленными. Из носа хлынула кровь. Залила подбородок. – Ну, добрый вечер, что ли, – сказал Убер. Один из его окуляров тоже пошел трещинами. – Мерзкий, промозглый, радиоактивный. Все, как я люблю. Ленинградец молчал. Нокдаун? – Ты знаешь, с кем связался? – скинхед пошел по кругу. – Ты со скинами связался, сука! Ленинградец поднял взгляд. Из разбитого лба текла кровь. Но боли он словно не замечал. – Вставай, – велел Убер. – Не люблю бить лежачих. Ленинградец протянул руку, зацепил под подбородком и стянул маску. Глубоко вдохнул. Прикрыв глаза, с наслаждением выдохнул. Пар дыхания. – Готов? – спросил Убер. Ленинградец отбросил маску в сторону. Лицо морпеха было спокойным, из разбитого носа текла кровь, он вытер ее ладонью. – Конечно, – он выпрямился. – Потанцуем? Убер не успел ответить. Ленинградец бросился в атаку. Комбинация. Кулак, колено, локоть. Раз, два, три. Быстрый, сильный, мощный боец. И, в отличие от Убера, не замученный каторгой и алкоголем… Один из ударов пробил защиту. Скинхед отлетел, рухнул на колени. Его повело. Пауза. – Готов? – спросил Ленинградец. Убер поднял голову, сфокусировал взгляд на противнике. С трудом, чудовищным усилием, встал на ноги, выпрямился. Его шатало. Он закашлялся, в последний момент задрал маску надо ртом… Его вырвало кровью. Кровавые сгустки на белом, чистом снегу. Убер вытер рот перчаткой, ухмыльнулся. Снова натянул маску. Скинхед выпрямился. Повел плечами. Попрыгал на месте, потряс руками, разминаясь. Встал в стойку. – Еще бы. – Только постарайся меня убить, – сказал Ленинградец. – По-настоящему постарайся. Это важно. – Можешь не беспокоиться. Поехали. – Понеслись.* * *
…Скинхед упал. Ленинградец сделал шаг, навис над лежащим Убером. Поднял ногу. Убер увидел ребристый протектор подошвы, наполовину стертый. – Щеглов! – крикнула Герда. Ленинградец замер. Медленно повернул голову. Герда шла к нему, подняв руки над головой. – Не надо! Ты ведь Щеглов, правильно? Ты мне сумку помог поднять. На Владимирке. Помнишь? Ленинградец выпрямился, опустил ногу. По лицу было трудно понять, о чем он думает. Герда вспомнила. Вспышка. Вспышка. Вспышка. Искаженное лицо морпеха, когда он стреляет в своих товарищей и друзей… Сейчас его лицо было совершенно спокойным. Даже ледяным. «Убей своих друзей». Кажется, я сделала большую глупость, подумала Герда. Растопить заледеневшее сердце – не под силу никакой Герде, даже если она врач, и прекрасно знает, что это за кусок мяса такой – человеческое сердце. – Споем, товарищ боевой, о славе Ленинграда, – негромко запел Убер, пытаясь подняться. – Давай, вспоминай песню. Слова о доблести его… не первый век звучат… Давай же! Ленинградец помедлил. Потом ударил его локтем. Голова Убера мотнулась, врезалась в крышу. Треснул второй окуляр. – Черт, – сказал Убер. – Что ты бьешь, как девчонка. – Убер, нет! – закричала Герда. Скинхед засмеялся. – Что смешного? – Ленинградец поднял бровь. – Зря стараешься. Бесстрашного человека можно уничтожить, но нельзя победить. Или, как сказал один умный парень, деревья умирают стоя… И пиздят всех ветвями до последнего!* * *
Бууух. Здание вздрогнуло и словно осело под собственной тяжестью. Герда видела, как морпех Щеглов бьет скинхеда раз за разом. Точно замешивает тесто. А тот встает и встает, как неваляшка. Убер в последний раз упал лицом на поверхность крыши. На жесть. И замер. Ленинградец его убил? Герда не знала. – Убер! – закричала девушка. Вытащила нож и бросилась вперед. Ленинградец мгновенно оказался рядом, перехватил ее руку, вывернул. Быстрый, тренированный. Морпех потерял противогаз, автомат и много крови, но не утратил ни силы, ни ловкости. Ни бешеного, нечеловеческого упорства. В руке Ленинградца сверкнул нож Герды. Сверкающее лезвие оказалось в опасной близости от горла девушки. – Ты же человек, я знаю! – закричала Герда. – Знаю! Стой! Ленинградец оскалился. Герде стало не по себе. В глазах морпеха, страдающих, измученных, в глазах, словно взятых с одной из старинных икон, плавилось страдание. Слезы текли по окровавленному лицу Ленинградца, словно оно было пластиковым, бесчувственным, как у куклы. – Я не могу, – глухо сказал он. – Я должен. Не могу. Я должен. В нем происходила какая-то чудовищная внутренняя борьба. Лицо перекосилось. Ноздри раздувались, по лицу пробегали мучительные гримасы. – Бе… – выдавил он. Жила во лбу вздулась. – Что?! – Бе-ги, – он из последних сил оттолкнул девушку. В следующий момент за его спиной возник Убер – с огромной ржавой телевизионной антенной в руках. Словно это крест первых христиан. Ленинградец начал поворачиваться… Миг. Убер ударил. Хэ-эк! Антенна глубоко вошла в спину морпеха. Герда словно наяву слышала жутковатый хруст, с которым толстая ржавая труба проходила сквозь мышцы, тонкий жировой слой, внутренности… и вышла из живота Ленинградца. Морпех упал на колени. Изо рта хлынула кровь. Несмотря на это, он улыбался. – Спасибо, – сказал Щеглов. Ленинградец. Лицо его вдруг расслабилось. Ленинградец обмяк. Рухнул, словно сложившийся от взрыва небоскреб. Убер встал над бывшим морпехом.* * *
– Что это за звук? – Комар не понял. Патроны кончились, он повесил бесполезный дробовик на плечо. Долгий заунывный стон здания. Комару на мгновение показалось, что дом под ними слегка дрогнул, сдвинулся с места… Ерунда. Не может такого быть… Он видел, как Убер возвышается над упавшим морпехом. – Вот и все, – сказал Убер. И помахал рукой Комару. Еще мгновение скинхед возвышался над павшим морпехом. В следующее мгновение крыша под ним обрушилась. Треск. Грохот, от которого у Герды заложило уши. Взвился огромный столб пыли и… Герда подалась вперед… Скинхеда больше не было. – Убер!! – закричала Герда. Бросилась к краю, заглянула вниз. От высоты закружилась голова. Части пролетов здания не было, этажи с пятого по первый обрушились в гигантский черный котлован. Прутья арматуры с насаженными на них кусками серого бетона медленно качались над бездной. Убер и тело Ленинградца исчезли. – Убер! – крикнула она туда, в провал. Ответа не было.* * *
– Убер! Как же так… Убер! Неожиданно сильная рука оттащила ее от края. Девушку встряхнули, дернули назад. Таджик закричал ей в лицо: – Бегом, дура! – Но… там Убер… – Он мертв, – сказал Таджик просто. Он прижал девушку к брезентовой груди. – Плакать будем потом. А сейчас – быстрее! Вперед! Веганцы еще здесь. Комар, помоги! Комар!! – Д-да. Вместе они потащили девушку за собой. Герда пришла в себя и начала вырываться. Потом обмякла. – Быстрее! Они были уже рядом с лестницей. И тут… Веганец выскочил им навстречу из люка, выпрямился. Видимо, он пробежал этажом ниже и поднялся на крышу в другом крыле здания. Компания остановилась. Веганец насмешливо развел руками – деваться вам некуда. Мимо меня не пройти. И это было правдой. В руке у «зеленого» был огромный тяжелый «Грач». Дуло пистолета смотрело на Комара. Комар отпустил руку Герды, пошел вперед. Прямо на оружие. – Комар! – она попыталась вырваться, догнать его, остановить. Таджик покачал головой. Комар шел впереди, они ковыляли за ним. Герда закричала: – Федя! Комар! Подожди! – Стоять! – приказал веганец. Щелкнул курок. – Как насчет волшебного слова? – спросил Комар. – Чего? Комар подбросил в воздух разряженный, бесполезный дробовик… Взгляд веганца на мгновение дернулся вслед… Щелк! В следующее мгновение Комар перехватил оружие за ствол и со всего размаху впечатал в веганца – как веслом. Тот даже не успел понять, что происходит. БУМ. Треск. Цевье треснуло, полетели щепки. Веганца снесло. Он полетел на землю, тяжело приземлился, перевернулся на спину. «Грач» откатился в сторону. Окуляры маски треснули. Комар подошел и взмахнул дробовиком еще раз. Увидел, как расширились глаза веганца в разбитых окулярах. Хруст. Брызги крови заляпали стекла противогаза. Веганец застонал. Еще жив? Комар отбросил в сторону сломанный дробовик, подобрал пистолет веганца. Оттянул ствольную коробку. Щелк! Так и есть, веганец успел нажать на спуск, но патрон перекосило. Комар вытащил патрон пальцами, отбросил в сторону. Передернул затвор. – Кретин, умри, пожалуйста. Вежливость – прежде всего. Веганец попытался отползти, застонал. – Ты знаешь, с кем связался? – спросил его Комар. Поднял пистолет и приставил ко лбу веганца. – Чего? – лицо «зеленого» было в крови. Взгляд ошалелый. – Ты со скинами связался, – сказал Комар. – Слышишь?! – Какие на фиг ски… Он не договорил. Комар нажал на спуск. Б-бах! Эхо разлетелось над мертвыми зданиями. Выплеск крови. Комар выпрямился, посмотрел на Герду. Забрызганный кровью, чужой и своей, страшный. Он вытер окуляры локтем, красное размазалось по стеклам. – Надо идти, – сказал он. Герда помедлила и кивнула.Глава 36 Военные сталкеры
Угол Большой Морской и Гороховой, день X + 6, раннее утро Компания, потерявшая сразу двоих за короткое время, тащилась из последних сил. Герда механически передвигала ноги. Комар сипло дышал. Еще далеко не рассвело, а глаза уже слезились и болели. Слишком много света. Даже Таджик начал выказывать признаки усталости. – Стоять! Руки!! – раздался голос. Комар вздрогнул. Их окружили. С разных сторон наставили на них автоматы и карабины. У Комара перехватило дыхание. Вырвались, ага. Все-таки их догнали! «Чертовы «зеленые». Ну уж нет, живым я не дамся». Он вскинул автомат, подобранный у веганца… Таджик ладонью поймал ствол, пригнул к земле. – Не дергайся, парень, – сказал негромко. – Смотри внимательно. Комар пригляделся. Люди в белом камуфляже поверх ОЗК окружили компанию. Каждый в добротном противогазе, с хорошим оружием. На рукавах вышитые звезды и символ Большого Метро – голубая буква «М». Диггеры, но не обычные. Военные. «Свои», – подумал Комар с облегчением. Кто из них главный, определить по одежде казалось невозможным. Сталкер с нашивкой заорал: – Оружие на землю, уроды! Руки держать, чтобы я видел!! А то стреляю! Слышишь! Стреляю! Ты тоже! – повернулся он к девушке. Герда неохотно подняла руки над головой. – Кто такие? – спросил замотанный в тряпки человек. Кажется, он был в этой команде главным. – Веганцы? – не то спросил, не то вынес приговор главный. Комар не выдержал, шагнул вперед: – Да какие мы веганцы! – Я их насквозь вижу, – прервал сталкер, словно обсыпанный мукой. – Конечно, веганцы. Шпионы. Ублюдки. Нелюди. В тоне его сквозила ледяная, пугающая, потусторонняя ненависть. Комар поежился. – Я вас рвать зубами буду, пока живой. Ну, что молчите, сволочи?! – Отставить, – велел командир сталкеров. – Я вас!.. – Заткнись, Поэт! Обыскать их. Компаньонов обыскали. Быстро и профессионально, словно делали это тысячу раз. – Кто вы? – спросил командир. – Мы с Владимирской. Бежали от веганцев. Один из наших погиб. Другой… – Комар помедлил. «Убер, Убер». – Тоже погиб. Старший кивнул. Кажется, он им не особо поверил. – Бегут и бегут, – опять вклинился в разговор прежний сталкер, резкий. – А станцию свою что ж не защищали? Зассали все, да?! – Пошел ты, – сказал Комар. – Тебя там не было, герой. – Командир, есть разговор, – вдруг заговорил Таджик. Мягким, но каким-то очень повелительным голосом. – Можем отойти? Герда вздрогнула. Таджик всегда заговаривал неожиданно. И каждый раз ее это пугало. – Но… – она сама не знала, что хочет сказать. – Командир? – повторил Таджик. Командир диггеров молча разглядывал его сквозь пластиковое стекло противогаза. – Врезать ему? – оживился резкий сталкер, названный Поэтом. – Я с душой. Таджик посмотрел на командира сталкеров. И вдруг сделал странный жест руками, словно протирал окуляр противогаза. Командир на мгновение замер. Потом сделал вид, что ничего не было. Но что-то явно случилось. Нечто, что заставило командира передумать. – Отставить! Ну, пошли. Поговорим, – насмешливо произнес он. – Чего ж не поговорить. Сталкеры переглянулись. От Герды не укрылось, что это звучало странно даже для них. Командир с Таджиком отошли подальше. Их довольно долго не было. А когда они вернулись, то все изменилось. Командир шел впереди, Таджик медленно ступал позади, словно внезапно и сильно устал. Для двужильного азиата это было странно. Герда не помнила, чтобы Таджик когда-нибудь пожаловался или как-то по-другому показал, что устал. – Уберите оружие, – велел командир сталкеров. – Это свои. – Совсем свои? Командир пристально посмотрел на диггера, вздохнул. – Поэт, заебал уже. Тебе подробно отчитаться или сам догадаешься? Диггер заворчал, но послушно отступил назад. Автоматы опустились. Герда вздохнула спокойнее. Что бы там не сказал Таджик командиру, это помогло. – Я Феофанов, – представился командир. – Скажете в метро, вас Грек прислал. – Хорошо, – сказал Комар. – Я дам вам сопровождающего, – сказал командир. – Вартуман! – Я! – вскинулся маленький диггер. – Сюда.* * *
– Он вас проводит, – командир почесал затылок. – Верните им оружие, – приказал своим. – Патроны у вас есть? – Мало, – ответил Комар через паузу. Он старался привыкнуть к очередному повороту судьбы. – Хватит, наверное. Хотя… Командир протянул ему горсть «пятерки». – Больше дать все равно не могу. Вартуман, ты где там копаешься? – Я?! Почему я? – сталкер не мог стоять на месте. Все время приплясывал и дергался, словно в лихорадке. Командир вздохнул. – Потому что я так сказал. Все понятно? Еще вопросы есть? Выведешь их к Академке. В целости и сохранности, понял меня? Сталкеры переглянулись. Однако. Герда была слишком измучена и опустошена, чтобы задавать вопросы. Комар же нахмурился. Что-то здесь было не так. «Слишком просто». Это словно произнес голос Убера. Как наяву. Комар поморщился. Убер, Убер. «Ты знал его всего дня три. А печалишься, словно вы знакомы с рождения». «Не о том думаешь». Верно. Комар снова постарался ухватить мысль, что мелькнула, когда он задумался о «слишком просто». Бритва Оккама? «Я не верю в простоту», снова прозвучало как сказанное Убером. Как Таджику удалось договориться с командиром сталкеров? Дать взятку? В военное время?! – Все, пойдемте, – уныло произнес Вартуман. Прежде чем тронуться, Комар решился. – Командир, я… Я должен рассказать. Это важно. Я с Владимирской… Видите Исаакий?.. Комар рассказал историю о том, что с ним случилось в тоннеле, когда Леди уничтожила блокпост Владимирской, как он оказался в Логове и услышал про Исаакиевский собор. – Понимаете? Если она там, в соборе… если там их много… Их нужно уничтожить. Обязательно. Иначе они… Командир! Я бы мог… Пожалуйста, возьмите меня с собой. Командир покачал головой. – Не думаю. Прости, парень. У меня другое задание. – Вы ищите веганцев? Там – точно веганская тварь. – А если ты ошибаешься? – спросил командир спокойно. – Что тогда? Мы просто потеряем время? – Возьмите меня с собой, я докажу. Если я ошибаюсь, отвечу по всей строгости. Пауза. Командир помедлил. Поверил, нет? Комар замер. – Я подумаю, – пообещал Феофанов. Сталкеры собрались вместе. Командир провел короткое совещание. Комар расслышал «Надо проверить». Феофанов мрачно кивнул. Надо. Если парень не ошибается, то… Командир вернулся. – Мы уходим, – сказал он. – Вартуман доведет вас до наших. Все, удачи. – Но… – Комар растерялся. – А как же… – В следующий раз, парень. Извини. Иди в метро. Расскажешь все разведке, понял? А у нас своя задача. Бывай. Сталкеры двинулись боевым порядком и скоро исчезли за поворотом. Компания осталась на месте. Еще никогда Комар не чувствовал себя таким одиноким. Убер погиб, сталкеры ушли. В Исаакий никто не пойдет. (поиглаем?) Когда они остались одни, диггер-одиночка вздохнул и огляделся. – Пойдемте, – махнул рукой Вартуман. – Надо успеть до утра. Рассвет – зверская штука. Я отвечаю.* * *
Для входа в Адмиралтейскую нужно было пройти через старый питерский квартал. Главный вход – среди серых зданий. Герда вопросительно посмотрела на сталкера. Вартуман покачал головой. – Там мы не пойдем. Войдем через вентшахту. Там наша лазейка. Они продолжили путь. Комар чувствовал, как ноги подкашиваются на каждом шагу. Усталость накопилась, нервы. Казалось, что с Достоевской они вышли двести лет назад. «Эх, Убер, Убер». – Привал, – объявил диггер. Достал флягу и протянул Герде. – Это чай. Хлебните, нам еще долго идти. Диггер помолчал, потом кивнул в сторону Невы. – Вон там, на Дворцовой набережной, всех и соберут. – Кого? – не поняла Герда. – Тех, кто поверит. – Во что? – Корабль. Туда придет корабль. И заберет всех. Герда с Комаром переглянулись. Таджик, как обычно, никак не проявил эмоций. А может, просто дремал и не слушал безумного сталкера. – Не веришь? Смотри. Он достал из сумки упакованный в пленку снимок, протянул Герде. Нет, это скорее не фотография, а рисунок. Очень хороший. Парусник с белоснежными парусами в лазурном море. И голубое небо над ним. – Красиво, – сказала Герда. Комар фыркнул, отвернулся. – Последний День Спасения, – торжественно объявил Вартуман. – Нужно собраться здесь, наверху, на Дворцовой набережной. И ждать. И придет корабль. И заберет всех в лучшее место. И все будет хорошо. Нужно только верить. И все сложится. – И когда он будет? Этот корабль? Сталкер-одиночка помолчал. Затем ответил: – Скоро. Первого декабря. Герда помолчала. «Неужели это правда?» – И что теперь? – Я хочу дожить. И пойти. Герда замялась. – Тебе разве не кажется, что это просто… ну… развод? Обман? Сталкер-одиночка задумался. Словно эта мысль до сих пор не приходила ему в голову. Потом медленно покачал головой: – Может быть. Но я все равно, наверное, пойду. Дороже всего нам обходится надежда. Но если жить без надежды, то это вообще не жизнь. «Надежда» – подумала Герда. Кому нужна эта надежда? Убер погиб. – Я бы… тоже пошла. Кто знает? Может, это правда. Вартуман помедлил. – Никто не знает, это верно.Глава 37 В последний момент
Кирпичный переулок, 6, день X + 6, утро – Дошли, – вздохнул Вартуман. – На месте. Неофициальный вход в метро представлял собой ржавую колонну вентиляционной шахты. Квадратного сечения колонна была обложена со всех сторон мешками с песком, замаскирована строительным мусором, кусками бетона с торчащими прутьями арматуры – изогнувшимися, словно щупальца железного кальмара. На самом верху колонны кто-то написал красной краской «Свободу попугаям!». Герда призналась себе, что прошла бы мимо, не будь с ними Вартумана. Да любой бы прошел. Наверное, на это было и рассчитано. Девушка повела плечами. Зябко. Что-то ей здесь определенно не нравилось. Тихое место, но жутковатое. – Все в порядке, – сказал Вартуман. – Мы выбрались. Сталкер положил автомат на парапет. Шагнул к колонне, поднатужился и отодвинул в сторону деревянную панель с остатками голубой краски. Открылся проход в груде мусора. Герда подошла ближе. Там, в глубине, была еще одна дверь. Размалеванная бордовой краской, грязная, словно ее сто лет не открывали. Чшшш. Кррр. Герда с диггером замерли. – Ты слышала? – Вартуман повернул голову. Герда кивнула. Ощущение – словно по сердцу поскребли ногтем. – Да. Вартуман потянулся за автоматом… Серая тварь, похожая на варана, перекусила диггера пополам. Герда закричала. Автомат отлетел в сторону, зарылся в снег. Почти разорванный напополам диггер зашевелился. Жуткое зрелище. Из распоротого живота вывалились на землю внутренности, от них поднимался пар. Клубами. Вартуман заскреб ногтями по земле, уткнулся лицом в снег. Компаньоны с ужасом смотрели, как умирающий сталкер пытается встать. Герда не могла пошевелиться. Тварь стояла рядом с Вартуманом и словно чего-то ждала. Вот он дернулся в последний раз и – затих. Прощай, диггер-одиночка. Светлая память. Твой корабль придет без тебя. Герда подняла тяжелый «Грач», что дал ей Комар, прицелилась. Щелк. Выстрела не было. Предохранитель! Она нащупала, отжала. Тварь смотрела на нее немигающими страшными глазами. Герда нажала на спуск. Ба-бах! Пуля прошла мимо твари, выбила куски кирпича из стены позади нее. Ба-бах, ба-бах. Мимо. Герда нажимала на спуск. Щелк. Щелк. Патроны кончились. Девушка выронила пистолет. Что теперь?! – Нет! – крикнул Комар, закрывая ее от твари. – Не надо. Беги. Герда увидела автомат Вартумана. Он лежал совсем близко, в двух шагах от нее. Герда пошла на тварь. Плевать я на тебя хотела. Убер бы меня понял, Убер бы… Взять автомат и… Герда подняла автомат, взяла двумя руками. Тяжелый. Сзади что-то кричал Комар. Тварь не шевелилась. Вартуман мертв, подумала Герда. «Он не пойдет на Дворцовую набережную, чтобы встретить свой корабль последней надежды». Почему-то именно этого было нестерпимо жаль. Даже больше не самого человека, а того, что его мечта рухнула. Герда прицелилась. Комар оказался рядом, вскинул оружие. В следующий момент где-то позади твари замелькал огонек. Тра-та-та. Очередь прошила обоих. Герда откинулась на земле. «Я ранена» – подумала она безразлично. Видимо, это шок. Она чувствовала, как кровь толчками выплескивается из бедра, заливает землю вокруг, пропитывает снег. Снег окрашивался очень красиво, Герда несколько мгновений смотрела, как замысловато красное расходится по белому, выбирая пути. Завораживающе. А потом пришла боль. Герда выгнулась и закричала. Таджик встал на колено и отстреливался. Действовал он четко и экономно, как настоящий профессионал. Точными выстрелами загнал одного из веганцев за угол, второй высунулся – и Таджик снял его мгновенно. Ба-бах! Веганец упал на снег, раскинув руки. Кровь. – Комар, ты как? – крикнул Таджик, меняя «рожок». Ствол автомата дымился. – Нормально, – глухо отозвался тот. – Ранен? – Чуть-чуть задели. – Посмотри, как там она. – Я… меня… – Герда пыталась что-то сказать, сама не понимая, что. Голова кружилась. Комар подошел, присел рядом. В его окулярах не было видно ничего – только капли крови на стекле. – У меня все хорошо, – сказала Герда. – Тихо! Молчи, – сказал он. Зажимая рану одной рукой, другой вытащил ремень, лихорадочно, срываясь, перетянул ей ногу выше колена. Перчатки ОЗК мешали. Комар чертыхнулся, попытался сорвать их – бесполезно. Скотч держит на совесть. Шуршание полиэтилена. Если надрезать ножом… Комар достал нож. – Не смей, – сказала Герда негромко. Но так, что Комар остановился. Он помедлил и убрал нож. Снова начал вдевать ремень. Затянул вокруг бедра девушки, чтобы остановить кровь. – Медленно, – сказала Герда. – Так, так. Спокойней. Спокойней. Теперь сильнее. Ох! Комар затянул, что было сил. Герда охнула. Из прозрачного забрала на Комара смотрело мертвенно-бледное лицо. Глаза огромные, зрачки сужены. Но кровь, похоже, остановилась. Герда закричала. Боль была огромной, как… Больше Петербурга. Больше мира. Ох. Укол, похожий на укус клопа, Герда почти не заметила. Что это за боль? Смех один, а не боль. А вот настоящая, огромная… Еще один укол. Боль начала утихать. «Нет, не так». Боль осталась прежней, но словно отдалилась. Огромная боль, больше мира, но где-то там, поодаль от Герды. Она вздохнула с благодарностью. Комар отбросил шприц-тюбик с обезболивающим. Все, больше ничего нет. – Где еще? – оглянулся. – Таджик! Что там? – Патроны кончились, – сказал Таджик негромко. – Все. Тишина. Комар достал нож. Таджик встал, положил автомат. – Я сейчас, – сказал он Комару. И побежал. Комар, сквозь туман, видел, как Таджик ловко лавирует между развалин. Таджик исчез в проломе стены. Тишина. Затем из-за угла дома вышел человек без химзы. Он был в серо-зеленом пуховике. Лицо молодое и открытое. Просто человек вышел прогуляться, наплевав на рентгены и радиоактивную пыль… Погонщик был без противогаза. Комар отсюда видел, как колышутся у него на шее зеленые волокна, словно водоросли в потоке воды. Было в этом что-то почти непристойное. Погонщик поднес к губам маленькую глиняную свистульку и дунул. Переливчатая, совсем простая мелодия негромко прозвучала в узком ущелье стен. Из-за угла вышла серая тварь. Тварь взревела. Словно ее хлестнули раскаленным металлическим прутом… Варан рванулся к Герде. Комар встал на пути. И отлетел в сторону, сбитый бронированной тушей… Теперь между беспомощной Гердой и чудовищным созданием было пустое пространство, прямой путь. Герда повернулась и поползла, подтягивая себя руками. Слезы текли из глаз. Слезы не жалости к себе, а ярости и боли. Раз, еще раз… «Она вцепится мне в спину, – отрешенно подумала Герда. – Нет». Девушка повернулась. Тварь была уже совсем близко, метрах в четырех. Огромная, шестипалая, похожая на варана, изуродованного бензопилой, – только крупнее. Пустые глаза. Двойной зрачок. Тварь прыгнула… «Вот и все». Герда заставила себя не закрывать глаза. Тварь летела – Герда видела ее белесое брюхо. В следующее мгновение что-то рухнуло на гадину сверху. БУМ! Что-то белое и тяжелое. Грохот. Разлетелись осколки. Брызги зеленой жидкости. Кровь? Нечто белое откатилось в сторону, недалеко от Герды. Герда поморгала. Это был унитаз. Грязный от пыли, с отбитым боком – но почти целый унитаз. Именно он упал на тварь – и, видимо, убил ее. Герда засмеялась. Боже, неужели… Ничего не могла с собой поделать. Как бы это было в духе Убера! Убить унитазом. Жаль, что Убера больше нет. Какой-то странный день выдался. Теперь вот унитазы с небес падают. Без всякой причины. Тварь умирала. Парень с зеленым мхом на шее – погонщик – посмотрел на нее, затем вскинул оружие. В глазах у него стояли слезы. В следующую секунду пистолет вылетел у него из рук и исчез где-то в развалинах. Бум! Человек в черном пальто встал перед ним, выпрямился. Взмахнул битой. Раз, два… Жесткий звук ударов. – Главное в работе битой – скорость и энтузиазм, – произнес знакомый голос. Удар! Погонщик мгновение простоял, запрокинув голову. В следующее мгновение у него хлынула кровь – из носа, изо рта. Потом медленно начал падать назад – ровно, как стоял. – И вот такая вот херня целый день, – пробормотал человек в черном пальто. Опустил биту, выдохнул. Все было кончено. Тварь взревела. Долгий протяжный предсмертный рев застыл в воздухе инеем, рассыпался над тысячами мертвых домов. Над Петербургом. Она ревела, умирая. Зашевелилась, постаралась доползти до погонщика. Лапы дернулись, раз, другой. Герда видела, как трепещет зеленый мох на шее адаптанта. Все слабее и слабее. «Мне жаль, – подумала она. – Не знаю, почему, но мне жаль…» Тварь ползла, волоча за собой кишки. Снег. Грязь. Пыль и гарь. Кровь адаптанта и серой твари. Тварь доползла до погонщика и вздохнула. Взвилась пыль, взлохматились волосы адаптанта. Глаза погонщика смотрели в небо, в них плыли серые облака. Тварь положила изуродованную морду на руку погонщика. И застыла, прикрыв глаза. Погонщик уже не дышал. Тварь лежала, умирая, рядом с хозяином. Или другом? Словно верный пес. Глаза медленно погасли и – застыли. – Да чтоб тебя, – сказал Комар. С трудом сел и прислонился спиной к мешку с песком. – Это же надо. Розовый свет проникал в ущелье улиц. Заполнял собой всё, все укромные места…* * *
– Вот и все, – сказал человек. Таджик кивнул. Поднялся, закинул автомат на плечо. Герда подняла взгляд. Высокий человек в черном шерстяном пальто, надетом прямо поверх химзы. С широким загнутым ножом в руках. Незнакомый противогаз, зато что-то до боли знакомое в фигуре… Это Убер. Герда не поверила глазам. «Неужели я так сильно ударилась?» – Тебя только оставь на пару минут, – сказал человек, – сразу начнешь встречаться с музыкантами. – Убер! – Герда попыталась ударить его, потом обнять. Потом снова ударить. Застонала от боли, откинулась назад. – Дурак! – Что с ней? – скинхед мгновенно оказался рядом, опустился на колени. Комар мотнул головой. Отодвинулся, чтобы дать ему место. – Она ранена. – Вот ты, блин… Капитан Очевидность! – отозвался Убер в сердцах. – Вижу, что ранена. Какая рана? Серьезная? Герда! Герда, слышишь?! Перед глазами все плыло. – Ты же врач, отвечай! – Ерунда, – сказала Герда через силу. – Ца… рапина. Ты где был? – В смысле: где был? Я ж говорил: подождите меня, подождите. Но за вами разве угонишься? – Ты… не говорил. – Могли бы и догадаться, – с обидой сказал Убер. И тут же хмыкнул. – А ничего я упал, верно? Прямо Шерлок Холмс над Рейхенбахским водопадом. На слове «Холмс» Герда потеряла сознание. Убер мгновенно склонился к ней, поднял девушку на руки. – Нам надо в метро, – сказал Таджик. Его баритон звучал чуть глуховато, но уверенно. – Иначе… Убер кивнул. – Комар, идти можешь? – Да, – он помедлил. – Наверное, да. – Рад тебя видеть, – Таджик оказался рядом. Он тоже был ранен, кровь текла из разреза на плече. Химза разодрана до пояса. Видимо, тварь добралась и до него. Или добрался кто-то другой. Убер с Таджиком перенесли Герду ко входу в метро. Будь они здесь без Вартумана, ни за что бы не догадались, что это дверь. Отличная маскировка. Таджик заколотил прикладом «калаша» в дверь. Это напоминало условный стук. «Та-та, та-та-та». «Та-та, та-та-та». Приклад гулко бухал в железо. Какой-то знакомый ритм, подумал Комар. – Ты охренел, мужик? – раздался вдруг голос. Он явно шел из-за двери. – Какой еще «Спартак-чемпион»?! Я щас стрельну! Убер засмеялся. Таджик хмыкнул. – Я знал, что на «Зенит» вы не среагируете. Открывайте, нас прислал Феофанов. – Пароль скажи, – потребовали там. – «Привет, Вислоухий. Ты мне должен три семерки и пятеру». Вот что просил передать Грек. Ты, случайно, не Вислоухий? За дверью воцарилась задумчивая тишина. Таджик сказал: – Быстрее решай, друг, у нас тут раненые. – Ладно, – сказали за дверью. – Только я должен не три семерки, а две. Все Грек врет. Входите! Дверь жутко заскрипела – и отворилась. В морозный воздух вырвался клуб нагретого воздуха, окутал компаньонов. Потянуло теплом и сыростью, спертым родным воздухом метро. Убер вытер кривой нож, убрал в ножны. – А это откуда? – спросил Комар. Убер хмыкнул. Распахнул пальто, показывая ярко-алую шелковую подкладку. – Нравится? Прикупил пальтишко на распродаже. Почти не фонит. Комар вздохнул. В этом весь Убер. – Я про нож, – сказал он. – А! Кукри, знаменитый нож гуркхов. Ограбил тут одну сувенирную лавку…Глава 38 Берег спасения
Прогулочный катер «Арго», Нева в районе Васильевской Стрелки, день X + 6, чуть раньше Огромные кривые зубы вонзились в его бедро – и Ахмет закричал. – Чего орешь? – спросил негромкий хриплый голос. Ахмет вздрогнул и дернулся. – Уймись, идиот! Голос был вполне человеческий. Ахмет сел. Он ощупал себя. Мокрый, но… Вроде бы ничего особо не болит. Кроме голеней, ободранных при приземлении. Ахмет выдохнул. Оказывается, он живой. «Жив! Жив! Жив!» Огромные зубы, вонзившиеся в его ногу – оказались всего-навсего пальцами в защитной перчатке. Баржа продолжала плыть. Ахмет чувствовал плавное качание баржи по мелкой невской волне. Вот опять корабль повело носом и начало разворачивать – видимо, течение шло вдоль моста или выступа набережной… Темнота стала не такой уж плотной. – Кто тут? – он попытался встать. – Не дергайся. Я здесь. Глухой голос, искаженный маской. Ахмет вгляделся. Рядом был кто-то в старом промышленном противогазе и в уродливой защитной одежде. Слой лохмотьев покрыт слоем грязной полиэтиленовой пленки. Гнильщик? Да нет, все-таки не похоже. И судя по движениям – это женщина. – Кто ты? – спросил Ахмет. Хозяйка баржи хмыкнула, покачала головой. Противогаз с прозрачным забралом, но в темноте толком не разглядеть лица. – Человек. – Что тут делаешь? – То же, что и ты. Плыву. – И… и куда плывешь? – К морю. Ахмет помолчал. Получается, теперь он тоже плывет к морю. Благословен Тот, в Чьей руке власть… Аллах решает, что случится с человеком. Но решения человек все равно принимает сам. «Интересно, любит ли Аллах пошутить?» Иногда кажется, что он просто стебется над людьми. – А зачем к морю? – Там красиво. Сумасшедшая, подумал бывший царь. Впрочем, разве можно было ожидать иного? Убегая от своих пленителей, он рассчитывал дождаться удобного случая и перебраться с баржи на мост или на причал. В худшем случае – на дамбу. Говорят, часть ее еще цела. Призрачная надежда. Но лучше, чем шататься с этими идиотами. Чем находиться рядом с бритоголовым уродом, который в любой момент может тебя убить… И знает тебя в лицо, что хуже всего. Надо было его прикончить. Но как? Убер-сука-фюрер опасный тип.* * *
В следующее мгновение баржа с гулом врезалась во что-то твердое. Удар сотряс ржавый корпус, вода в трюме плеснула. Залила Ахмета и – хозяйку суденышка. Ахмет выругался. – Черт, попали. Грязные капли стекали по стеклу, оставляя разводы. Металлический скрежет. Унылый, мучительный. Словно корпус баржи обдирался о набережную или что там есть? Опять удар. – Кажется, мы застряли. Пошли посмотрим. Ахмет увидел, как женщина поднимается по лестнице. Ловко и аккуратно переступает по целым ступенькам. Он поднялся и захромал за ней. Колено ныло. Кажется, при падении он все-таки ушиб ногу. Наверх, на палубу. К свету. Ахмет, пригнувшись, осторожно высунул голову из люка. Свет безжалостно выбелил палубу. Ярко. Больно. Глаза опять заслезились. Он проморгался, протер забрало перчатками и огляделся. Баржа стояла, уткнувшись в полузатонувшее огромное судно. Нос врезался в ржавый металл. – Кажется, дальше мы не поплывем, – сказала хозяйка баржи. Повернулась к Ахмету: – Чего делать будем? Увидев ее полубезумную улыбку в поцарапанном забрале противогаза, Ахмет попятился. – Давай сначала секс, потом поедим, – сказала хозяйка. У Ахмета по затылку пробежал озноб. Вот страшилище! – Иди ты к черту! – Да шучу я, шучу. Можно и без еды, только секс. – Что?! – Шучу.* * *
«Итак, что у меня есть». Ахмет провел инвентаризацию. Оружия нет. Старый «калаш», нож – все осталось у придурочной компании. В наличии один противогаз, один запасной фильтр (пора поменять), крошечный кусочек зеленого веганского сухпайка, четверть бутылки воды. Еще что? Ахмет с удивлением понял, что совсем забыл про это. Прощальный подарок Мустафы. Ахмет внимательно рассматривал металлическую пластинку, что дал ему старый слуга. Серая карточка без надписей, со слегка закругленными краями. Номер, выбитый на одной стороне. Шестизначный. «000002». И рядом какой-то знак, что-то вроде стилизованной «С». Визитка? Сувенир? Что это вообще такое? «Ну, и зачем это мне? – подумал Ахмет раздраженно. Что там себе навыдумывал старый дурак Мустафа?! Память об отце, ага. Об Ахмете Первом, ужасном и властном. Что о нем может сказать потертая металлическая карточка? Совершенно бесполезная вещь. – Ой, я знаю, что это! – раздался за плечом знакомый голос. Ахмет дернулся, чуть не выронил пластинку в темную, вонючую воду. Вот подкралась! Спрятал пластинку в ладонь, повернулся. Ему беззубо улыбалась хозяйка баржи. – Знаешь? Что ты, блин, знаешь?! – Ахмет разозлился. И так все плохо, а тут еще эта карга. – Иди отсюда! Хозяйка баржи попятилась. Села поодаль, нахохлилась. – А я знаю, знаю. Грубиян. Не хочешь слушать, а я знаю… – О, чтоб тебя! Замолчишь ты или нет?! – бывший царь вскочил. – Ладно, что это? – Ключ. Ахмет поморгал. Прищурился. – Ключ от чего? Болтаешь только… – Ключ от Эдема.Вблизи Исаакиевского собора, позже – Ты что, серьезно? Командир? Александр Феофанов по прозвищу Грек молча смотрел вперед. Темная громада, заснеженная крыша. Гигантские колонны. Здесь уже давно никто не бывал. Зачем? Что сталкерам искать в храме? Запас свечей? Вышитые наволочки? Иконы? – Командир? – продолжал Поэт. – Да он сумасшедший! Какие еще твари Вегана! Это байка же, глупая, для самых маленьких диггеров. – Помолчи, – сказал Грек. Он снова внимательно оглядел собор. Никаких признаков, что там кто-то обитает, нет. Следов нет, помета вокруг нет. Впрочем, после того, как снегом усыпало пол-Питера, город вообще выглядит чистеньким и почти новым. Но что-то ведь там есть? Если парнишка прав, то внутри – самое опасное, что может быть. Ударная тварь, мутант, который подчиняется имперцам. Такое вообще трудно представить! Какие шансы тогда у человечества, загнанного в тоннели метро? Да никаких. Если вся поверхность окажется в руках Вегана, Большое Метро просто вымрет от голода – припасы достать будет невозможно. «Тварь по имени Леди». Звучало глупо, но… Грек помедлил. Глупо, но убедительно. Маленькая девочка – скорее всего, глюк, и не такое может привидеться. Шок, стресс, контузия. Но сам факт… Парень выжил на Владимирской во время наступления Вегана. Как слышал Феофанов, там все было не очень правильно. Не просто разгром, а – чудовищный разгром. Как веганцам удалось так легко захватить укрепленную пограничную станцию? Никто не знает. Громада Исаакия притягивала к себе взгляд. И – пугала до чертиков. Феофанов усилием воли стряхнул с себя наваждение. Может, там просто пустой заброшенный собор? А он себя накручивает… – Надо проверить, – сказал Грек задумчиво. – Командир, ты чего? – диггер оторопел. – Я сказал, мы проверим, – Феофанов повернулся к своим. – Идем внутрь. Это приказ! Поэт, только пикни. Я предупредил. – Я что, я ничего, – сталкер пожал плечами. Феофанов посмотрел на него в упор, кивнул. – Вот и молчи. Все готовы? Двинулись. Быстро, быстро, быстро! «Красные сталкеры» цепочкой, разбившись на тройки, перебежками направились к собору. Пересекли заснеженную площадь… За ними оставалась в снегу цепочка следов. Внутри собора шевельнулась тварь по имени Леди. Сюда шла… опасность. И – добыча. – Поиглаем? – детский голос. Эхо разнеслось по огромному собору и затихло среди колонн. Поиглаем. Конечно, поиглаем.
Интерлюдия-2 Встречи и объятия
Станция Садовая, одиннадцать дней спустя – Цветок прерий! – возопил Убер. – Гурия! Мечта поэта! – Нам нужно идти, – сказал жених. Лицо его было искажено, щека подергивалась. Но лезть на здоровенного бритоголового наглеца он не решился. Зря, подумал Комар. Убер уважает храбрость. Девушка, оглядываясь и глуповато улыбаясь, пошла прочь. Жених дергал ее за руку и почти тащил за собой. – Иногда я так устаю от своей мужской привлекательности! – пожаловался Убер, улегся на вещмешок, закинув руки за голову. Герда посмотрела на скинхеда с ненавистью, встала и пошла по платформе, не оглядываясь. Комар дернулся было встать за ней, догнать, но… подумал и сел обратно. Герда шагала, чуть прихрамывая, спина была прямая как струна. Обиделась. – Чего это она? – удивился Убер. Комар посмотрел на него искоса. – Убер, ты дурак или притворяешься? – Притворяюсь, – ответил Убер мгновенно. – Чтобы не выделяться на фоне остальной нашей компании. Хотя по сравнению с ним… – скинхед приподнял голову и кивнул в сторону сидящего с записной книжкой Таджика. Лицо азиатского интеллигента было задумчивым. Видимо, тот опять решал какое-то уравнение, решил Комар. – По сравнению с ним, я никто. Вот он дурак, так дурак, на полную катушку. Даже завидно немного. Таджик даже не шевельнулся. Словно не слышал. – Убер! – А что Убер? – скинхед оскалил зубы. Комар вздохнул. Особый скинхедский шарм Убера одновременно пугал и завораживал женщин. На мужчин же действовал по-разному, но по большей части – раздражающе. И Комар понимал, почему. Иногда ему самому хотелось огреть Убера чем-нибудь потяжелее. – Я ей ничего не обещал. С их возвращения в Большое Метро прошло одиннадцать дней. Ранение Герды оказалось несложным (повезло, сказал хирург) – сквозное, без повреждений кости и кувырканий пули. Четыре дня девушку держали в госпитале, затем отпустили – с условием ходить на перевязки. Впрочем, она сама была врачом. Комар отделался не так легко. Его рана оказалась сильнейшим ушибом – пуля выбила кусок кирпича, которым Комару и досталось. Опухоль с осложнениями. Герда уже свободно ходила, Комар все еще не мог толком разогнуть левую руку. Компания отдыхала, набиралась сил. Несколько раз их допрашивали какие-то военные, все время разные. Потом их поставили на довольствие, как беженцев (а Комара и Убера как военнообязанных). Комар много раз рассказывал о Леди и Исаакии, но, кажется, всем было не до того. Узел Садовая-Сенная был полон беженцев и солдат, бурлил жизнью и фонтанировал событиями. Но пока основным на станции оставалась дикая неразбериха и всеобщий хаос. И слухи. Слухи. Постоянные слухи. Война рядом. Веганцы чудовища, нелюди. Но СМЕРШ, что тайно лютует в Большом Метро, еще хуже… Люди пропадают без суда и следствия. Потом оказывается, что это были тайные шпионы Вегана. – Я отойду на минутку. Убер расслабленной походкой, насвистывая, прошелся по платформе. Встречные косились на него. Скинхед выбрил голову и теперь ходил, задрав нос и сияя шрамами на затылке. Прирожденный провокатор, пробурчал как-то Таджик. Комар помедлил. Что-то было не так. Он кивнул Таджику – посторожи вещи – и бросился вдогонку. Спрыгнул на рельсы, пошел в тоннель, в темноту. Исчез там. Тупичок. Тут его походка сломалась. Словно Убера подменили. Из здоровенного засранца скинхеда вдруг вынули стальной стержень. Он медленно прошел несколько шагов и согнулся, держась рукой за стену. Бледное лицо в каплях холодного пота, словно у наркомана. Под глазами темные круги. Больно. Он упал на колени, вздохнул, мучительно закашлялся… И тут его вырвало. Кровью. Опять кровью. «Черт». «Эх, Герда. Золотая моя». – Убер! – Комар подбежал, хотел помочь ему встать. Убер оттолкнул его – почти с ненавистью. Комар поморщился от боли в плече. – Ты… чего? – Нет, – хрипло сказал Убер. – Я сам. Прости, брат. – Что с тобой? – Подарок от серого приятеля. Немного отравленного питерского тумана… И от восторга запотели противогазы у ребят… Только вот у меня противогаза не было. Комар вздрогнул. – Лучевая?! Скинхед усмехнулся. На треснувших губах кровь. Глаза измученные. – Ничего, брат… прорвемся. Только Герде ничего не говори. – Но… Убер растянул губы в жутковатой улыбке. – А то она меня спасать кинется. И убьет на это всю свою жизнь. Я знаю такой тип женщин. – Герда – не такая. – Как раз такая. Одна-единственная.* * *
Герда раздала тарелки. На Убера она демонстративно не смотрела. Скинхед смущенно чесал затылок и пытался не смотреть на Герду. Таджик традиционно молчал. Вернулся Комар, ему протянули его долю. Он сразу же запихал в себя половину пайки и, жуя, начал рассказывать новости. Все странно. Война продолжается. Десант на Электросилу удалось отбить, но с большими потерями. Дыбенко отрезано от метро, говорят, сейчас веганцы атакуют наркошей, чтобы возобновить поставки грибов. Мол, без грибов у них войска отказываются идти в атаку. Циркачи на Электросиле вырезали десантников Вегана как сосунков, теперь из них делают особый спецназ, чтобы отправить имперцам в тыл. С Площади Ленина эвакуировали военных врачей, а саму станцию затопили… Еще слухи. Обухово в тылу Вегана в пламени восстания. Рабы дерутся насмерть. Рабов уже разбили. Рабов там нет, одни подземные монстры. Веганцы вывели новых тварей и собираются запустить их в метро, чтобы уничтожать людей. Веганцы использовали отравляющие газы против моряков. Нет, это моряки со Чкаловской пустили фосген против веганцев и теперь готовят атомную бомбу, чтобы уничтожить императора раз и навсегда… На поверхности идет война диггерских команд – с переменным успехом. Говорят, на днях без вести пропала команда «красных сталкеров». Что известно точно. Под землей Веган пока удается сдержать. Позиции удерживаются крепко, все время приходят подкрепления. Это правда. – Все метро ненавидит Веган. Все хотят сражаться с ними, – говорил Комар. Убер подцепил ложкой кусок тушенки и закинул в рот. Он почти не слушал товарища, погруженный в свои мысли. Выхватывал только отдельные слова. – …боевые пидарасы, – закончил фразу Комар. – Представляете? Убер выпрямился, едва не выронив изо рта кусок мяса. Закашлялся. На глазах выступили слезы. – Чего-о?! – Кастраты с Пионерской прислали отряд добровольцев для борьбы с Веганом. Сводный боевой хор имени Ахиллеса Мирмидонского. – Ты стебешься сейчас? – с надеждой спросил Убер. – Н-нет. Убер замолчал. – Не думал, что когда-нибудь доживу до такого. Настоящие боевые пидарасы! Это ж надо. На это точно стоит взглянуть. Пошли, Комар, – он отставил в сторону тарелку. – Куда? – К пидарасам, само собой, – Убер поднялся. – Помни, ты прикрываешь мою задницу, а я твою… Герда с Таджиком захихикали. Лицо Комара вытянулось. – Черт! – скинхед почесал лоб. – Как-то слишком многозначительно прозвучало. Но мы с тобой, настоящие гетеросексуальные мужики, выше каких-то пидаристических намеков. Поэтому помни: я всегда у тебя за спиной. Невозмутимый обычно Таджик уже лежал от смеха. Герда сдавленно всхлипнула, словно ее придушили. Комар завопил: – Убер!! – Чего? – Заткнись, я тебя прошу! Вместе с Комаром они прошли на Сенную. Тут людей стало как в старые времена до Катастрофы, плюнуть некуда. Убер плечом своротил с дороги пару военных. После обмена взглядами стороны разошлись. Скинхед почесал затылок. – Ну, где там твои кастраты? Показывай. Комар мотнул головой: – Вон их командир стоит. Марио зовут. Там стоял высокий, костистый человек с удивительно гладким лицом. На нем была длинная серая шинель. Он что-то объяснял солдатам, отдавал приказы, слушал доклады. Скинхед прищурился, хмыкнул. – Дай угадаю… Марио Ланца? – Ага. А ты откуда знаешь? Убер передернулся. – Да как-то спели дуэтом. Пока он остальной хор не позвал. И тут я понял, что «ля» верхней октавы мне не взять… уебут! – Полундра, – согласился Комар. Убер посмотрел на него искоса. – Юный падаван, ты сейчас издеваешься над мастером Йодой? – Кто такой Йода? – Мудрый маленький зеленый джедай… – Мутант? – Ай, забудь! – Убер в сердцах махнул рукой. – Дикое поколение. Пошли, поболтаем.* * *
– Гнев, о, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына! – заговорил Убер речитативом. Получалось красиво. Звучный высокий голос, сильный, с легкой хрипотцой. – Что сих кастратов привел он на гибель веганцам! Марио резко повернулся. Увидел скинхеда, но вместо того, чтобы убежать с воплями и ругательствами (как думал Комар), спокойно улыбнулся, протянул руку. Они пожали запястья. Комар заморгал. Неожиданно. Ладонь кастрата оказалась огромная, мужская, рукопожатие крепкое. – Вот все бы тебе поржать, – сказал Марио. – Ты когда-нибудь бываешь серьезным? – Такое ощущение, что все мечтают задать мне этот вопрос. Кастрат покачал головой. – Ну, если ты опять будешь кричать «Отпустите меня, злые пидоры»… Убер хмыкнул. – Я был в состоянии аффекта. В следующий раз добавлю «пожалуйста». Марио улыбнулся. Комар вертел головой, не понимая, что происходит. Они что, с Убером старые знакомые? – Мы старые враги, – пояснил Марио, заметив смущение Комара. – Это ничего, это нормально. Выпить хотите? – Спрашиваешь! …Они сидели вокруг карбидки, на которой стоял закопченный чайник. Сонный Комар слушал вполуха. Виски приятно разлилось теплом по всему телу. Говорил Марио: – Тогда мы решили, что не можем больше оставаться в стороне. Собрали добровольцев. И вот мы здесь. – Надо было назвать отряд именем Гектора Троянского, – сказал Убер. Марио покачал головой. – Он проиграл. – Это да, это верно. Но Гектор мне лично гораздо симпатичнее Ахиллеса. Марио кивнул, отпил из фляжки. Поморщился. Протянул фляжку Уберу – до Комара донесся резкий спиртовой дух. – Мне тоже, – честно сказал Марио. – Никогда не понимал, какого черта великий воитель Ахиллес издевался над телом достойно сражавшегося воина. Убер усмехнулся. – Да все просто. Потому что не чувствовал себя победителем, вот почему. Только представь. Простой смертный сражался против неуязвимого героя, полубога… и почти победил. Только благодаря уловкам и помощи богов Ахиллес выиграл. Да, блин, он даже догнать Гектора не мог! Тоже мне, полубог. – Верно. Марио кивнул. Комар никак не мог привыкнуть к его голосу. Приятный, красивый, но какой-то специфический, на слух не понять, кто говорит – женщина или мужчина. – У Ахилла в «Илиаде» есть прозвище, которое все объясняет, – сказал Марио. – Какое? – Быстроногий. Убер захохотал. Так, что на них стали оглядываться. – Ты что-нибудь слышал об Иване? – спросил Убер негромко. Комар тихонько посапывал, прислонившись к мешку с песком. Марио помедлил. – Кое-что. На Василеостровской появился свет. И он горит постоянно. – Думаешь, Иван… – Это точно он. Убер помолчал. – Ван упертый, – сказал наконец. «Придет мой друг, Иван, и всех вас поубивает». – Да, он такой. Поэтому в тоннелях до сих пор пишут «Иван жив». – Думаешь, это правда? Марио вздохнул. Его странный голос вибрировал, то опускаясь до баса, то взлетая до высот контртенора. – Хотелось бы верить. До тех пор, пока мы не убедились в обратном, Иван всегда будет для нас живым.* * *
Увидев, в каком они состоянии, Герда не поверила глазам: – Вы что, опять напились?! Убер пошатнулся. – Алкоголь связывает радионуклиды и выводит из организма. Я так лечусь. Вот тебе, женщина, и ответ. Герда неверяще уставилась в лицо скинхеда. – И теперь я должна угадать, что убьет тебя первым: радиация или алкоголизм?! – Я бы поставил на женщин, – сказал Таджик негромко. Комар невольно засмеялся. А потом икнул так, что сам себя напугал.* * *
Ночь. Спящая станция. Тусклый приглушенный свет ламп. Потрескивание катодов. Сопение сотен спящих людей, храп. Они вернулись заполночь. Комар провалился в сон, едва коснувшись головой мешка… Убер растолкал Комара, прижал палец к губам. «Тихо», – показал одной артикуляцией. Затем поднялся на ноги. Отряхнул штаны, закинул вещмешок на плечо. – Ладно, брат, не скучай. Я скоро вернусь. Герде скажи… хмм, – скинхед почесал затылок. – Лучше ничего ей не говори. Вообще. Комар потряс головой, охнул. Чертово похмелье. «Чтобы я еще раз…» – Ээ… а куда ты? – В гости. К старому приятелю. Он уже заждался, бедняга. Ночей, небось, не спит… Последнее прозвучало немного зловеще. – И что ты собираешься с ним сделать? – спросил Комар. – Одеялко подоткну. Чтобы спал спокойно. – Вечным сном? Убер усмехнулся. Кивнул Комару: – Моя школа.* * *
Темный ночной Петербург. Банановый человечек проходит мимо Ростральных колонн. Идет по мосту, затем сворачивает направо. Похоже, он направляется в сторону Петропавловской крепости. Темная громада цитадели тонет в белом мареве снежного тумана. Дует ветер. Падает редкий, сухой, жесткий как колючая проволока, снег. Ветер подхватывает его, закручивает в спирали, бросает в переулки и подворотни. Набережные засыпаны белым крошевом. На мордах львов лежат сугробики. Где-то далеко звучат выстрелы. Эхо разносит их по пустынным улицам… Мертвый город готовится к зиме.III Убер и лётчик
1. Спагетти-вестерн
Станция Нарвская, 25 ноября 2033 года, между 4 и 5 часами утра Макс, прозванный Лётчиком, дернулся и открыл глаза. Полежал несколько секунд, глядя в темноту потолка. Откинул одеяло, поморщился. Он проснулся весь мокрый, в поту – резкий запах страха, охватившего его во сне, лез в нос. Майка прилипла к спине. Мочевой пузырь превратился в булыжник – твердый и болезненно большой. Надо срочно отлить. «Что мне снилось?» – подумал Макс. Что-то страшное. Оно надвигалось из темноты, издавая звуки… В горле пересохло, как в пустыне. Да, именно! Звуки, словно ржавая кирка скребет по сланцевой жиле. Кррр, кррр. Кррр. Лётчик передернулся. Слишком знакомый звук. Он потер запястья, с которых до сих не сошли следы от кандалов. «Как поживают твои тридцать сребреников?» – вспомнился насмешливый хрипловатый голос. Лётчик вздрогнул. Нет, это всего лишь воспоминание. Того, кто произнес эти слова, давно уже нет. «Его нет в живых». Так сказал Директор. – Костян! – позвал он. – Костян! Уснул ты там, что ли?! Тишина. Где-то далеко капает вода. Лампа на столе не горит, в полумраке палатки видно, как падает свет по контуру закрытой двери. Макс огляделся и чуть не поседел – что это?! Справа, почти у двери, черное пятно, тень складывалась в характерный силуэт сидящего человека. И, кажется… Нет, сердце стучало так, словно собиралось вырваться из груди. Кажется, что у человека – бритая голова. Да нет там никого. – Костян!! – он повысил голос. – Спишь, лентяй! – Привет, брат. Лётчик вздрогнул. Насмешливый хрипловатый голос. Знакомый до дрожи: – Вот так проснешься однажды и некому водички подать. Лётчика словно окатило ледяной волной. – Убер?! – Не, – в темноте хмыкнули, зашевелились. – Это твоя нечистая совесть и пары алкоголя. Конечно, блин, Убер. Что за идиотский вопрос? Макс вскинул голову. Сердце бешено стучало. Тень, что он принял за Убера, поднялась на ноги, сделала шаг вперед, на свет… и это действительно был он. Убер. Макс моргнул. Живой. И даже выглядящий примерно так, как тогда, на Звездной. Скинхед улыбнулся. В руке – его, Макса, пистолет. – Убер, я… – Макс остановил себя. Не хватало еще оправдываться. Оправдания всегда выглядят жалко, даже если ты имеешь на них право. Он выпрямил спину. Взял себя в руки. «Я – Лётчик». Особенно если на оправдания у тебя права нет. Убер ждал. Безжалостное, насмешливое, неотвратимое возмездие с бритой башкой. – Как мы это сделаем? – голос почти не дрогнул. Убер хмыкнул. Глаза его блеснули в полумраке: – Молча. Убер бросил Максу ржавые кандалы. Лётчик машинально поймал, взвесил в руке. Тяжелые, ржавые, исцарапанные. Настоящие каторжные кандалы, как на Звездной. Что ж… Макс кивком поблагодарил Убера. Значит, вот как повернулось. Это будет схватка по каторжным правилам – без жалости и сомнений. И никаких оправданий. Противники скованы одними кандалами за одну руку, в другой руке зажат нож или кайло. В зубах – кляпы, чтобы не привлекать внимания охраны криками боли. Такая схватка идет до смерти одного из противников. Лётчик покрутил головой, разминая шею. Потянулся за кайлом. «Посмотрим, так ли хорош этот скинхед». – Подожди, – остановил его Убер. – А поговорить? – Пошел ты. – Лётчик замер. Буркнул: – Мне бы отлить для начала. – Для конца. Скинхед усмехнулся, потом мотнул головой в сторону стола. Там, среди недоеденных остатков ужина, рядом с бутылкой коньяка, стояла стеклянная бутылка с водой. Костян, заботливый, притащил боссу на утро – залить сушняк. – Мне что, прямо в бутылку?! – Ни в чем себе не отказывай. Лётчик встал и охая, дотащился до стола. Ноги как квадратные столбы, еле шевелятся. Непослушными со сна пальцами отвинтил пробку с бутылки, выглотал воду. Прохлада пролилась внутрь, словно дар богов. Исчезла без остатка. Лётчик сразу почувствовал себя лучше. Это всего лишь обезвоживание. «Сейчас я приду в себя и – еще посмотрим, кто кого». Он пристроил бутылку – и зажурчал. Кажется, целое озеро во мне, черт побери. Закончил и поставил ее на пол. Повернулся. Убер разглядывал его с интересом: – Руки помыл? – Чего? – тупо спросил Лётчик. – Вдруг ты меня зарежешь грязными руками. Я брезгую. Пауза. «Он что, серьезно?» Да нет, конечно. Издевается в очередной раз. Лётчик выругался. Чертов хохмач. – Воды больше нет, – сказал он. – А ты коньяком. Нам царям, что… Ладони стали сухие и чистые, с запахом дыма, нотками шоколада и ванили. – Хороший был коньяк, – сказал Макс. – Курвуазье. – А ты знаешь толк в извращениях, – кивнул Убер одобрительно. – Начнем или болтать будем? – Вечно ты торопишься. Кстати, я тебе подарок принес, – Убер усмехнулся. Бросил Максу в руки. Тот вздрогнул, но поймал. – Подарок? – Открой. Он развернул сверток. Маленькая белая книга, на обложке – мальчик с желтыми волосами. Рядом – крошечная планета. Лётчик поднял брови. И что это значит? «Маленький принц», прочитал он. Автор – Антуан де Сент-Экзюпери. Лётчик поднял голову: – Ты издеваешься?! – А ты почитай. Может, человеком станешь. Кем он себя возомнил? Богом?! Кровь бросилась в лицо. Лётчик разозлился, отшвырнул книгу в сторону. – Хватит болтать! Они разошлись на расстояние цепи, натянули ее. Перехватили цепь ладонью. Убер сунул пистолет за пояс сзади, взял кирку. Покрутил головой. Хрустнули позвонки. Макс наконец не выдержал. – Давай уже. Поехали! …Ржавое лезвие кирки вспороло его, словно рыбину. Макс рухнул на колени. На мгновение ему показалось, что кто-то приложил его со всей дури веслом – так, что свело мышцы спины и ног. Если бы не кандалы на руке, притянутые к запястью Убера, Макс рухнул бы на бетон. Кирка выпала из ладони. Звяк. Головокружение. Холодный пот. Все вокруг – как в тумане. Макс выплюнул кляп, откинул голову и заорал. АААаааАААААаа! Вопль эхом разнесся под сводами станции, полетел по тоннелям, перегонам, тамбурам… Все было кончено. Кровь вытекала из раны на животе. Больно. Больно. Больно! Паника. Макс орал. Казалось, что голова его, словно шарик с гелием, подлетела наверх на тонкой ниточке и зависла под потолком. Лётчик упал на колени, на бок. Перевернулся на спину. Все стало мокрым и красным. Макс руками зажал живот, чтобы не дать внутренностям вывалиться. И перестал кричать. Над ним встал скинхед. Почесал окровавленной рукой лоб, остались красные пятна. – Похоже, отбегался ты, брат, – сказал Убер. – Рана смертельная. – Не… – он задохнулся. – Ненавижу тебя! – Прости, брат. А книгу все-таки почитай. Это хорошая книжка. Она из многих взрослых сделала людей. Шум. Сюда двигались «летуны». Помощь, подумал Макс. Запоздалая, никому на хрен не нужная помощь. «Что толку, если я уже умираю?!» – Б-беги, – сказал Макс. От боли челюсти едва разжимались. – Я т-тебя… все равно н-найду. Убер наклонил голову, разглядывая раненого. – Какой ты интересный предатель, – Убер усмехнулся. Голубые глаза смотрели в упор. – Будет жаль, если это последняя наша встреча. Но я надеюсь, что последняя. – Н-не прощаюсь, – выдавил Макс. Откинулся. Застонал сквозь зубы. «Блядь, как больно-то! Как…» Грохот. Голоса людей. Щелчки оружия. – Н-не… н-не дождешься, сука, – выдавил Макс. Убер с одобрением посмотрел на истекающего кровью Лётчика. На запястье скинхеда висели кандалы. Убер вставил ключ в скважину, повернул. Щелк. Кандалы глухо звякнули о бетон. Скинхед потер запястье, прочерченное старым шрамом. – Вот поэтому я тебя и уважаю. Хоть ты и изрядная сволочь, но упрямая до чертиков. – Бывай, – сказал Убер. И исчез. Огромное тело двигалось так быстро, что Макс не успел понять, куда тот делся. В следующее мгновение в палатку ворвались охранники. Впереди – помятый, но живой Костян. Не убил его скинхед, оказывается. Поздно. – Босс! Босс! – закричал Костян. – Что случилось? – Ур-роды, – сказал Лётчик. – Скоты.2. Зеленый доктор
Станция Нарвская, 25 ноября 2033 года, около 10 часов утра К утру у него начался жар. Макса трясло так, что зубы клацали. Никак не согреться, голова словно в липком холодном тумане. И при этом пот катился градом, словно Макс находился в бане. Кажется, ему вкололи четыре или пять шприц-тюбиков с обезболивающим. Но даже в жарком наркотическом угаре инстинкты не до конца его оставили. Клацая зубами, выгибаясь, проваливаясь в белую муть, он все равно замечал: людей вокруг все меньше. Свита исчезает. Даже доктор куда-то незаметно испарился, оставив только санитара – хмурого и равнодушного. Пока не остался один Костян. Это был естественный процесс. Лётчик ничему не удивлялся. Так и должно быть. Удивительно, что Костян еще здесь… «Акела промахнулся», как говорилось в старой книге. Макс краем глаза видел смутный белый прямоугольник книги – подарка Убера – на столе. Там, на обложке, мальчик с пшеничными волосами и в длинном шарфе. Мальчик, что однажды вырастет и станет Лётчиком. Конечно, он когда-то ее читал. Давно, в детстве. До Катастрофы. Эта книга многих взрослых сделала людьми. Мы в ответе за тех, кого приручили. Будь ты проклят, Убер. Лучше бы ты меня добил. Макс откинулся на подушки. В глотке пересохло. Теперь от жара горело лицо. – Костян! Костя! – голос уже не слушался. Хрип какой-то, а не голос. Телохранитель оказался рядом. Наклонился ближе. – Босс? – Приведи его. Долгий миг телохранитель не мог понять, кого Лётчик имеет в виду. Когда понял, простодушное лицо Костяна исказилось. Страх, ужас. И даже – отвращение. – Но… шеф, он же… совсем… – Веди! «Псих». Он хотел сказать «совсем псих». Макс откинулся на подушку и продолжил умирать – иногда теряя сознание, иногда приходя в себя снова. «Сколько мне еще осталось? И когда тот, кто пожелает занять мое место, начнет действовать?» Макс отстранился. Неужели это и есть мое спасение?! Костяна не было, казалось, целую вечность. Вечность, наполненную болью и жаром. Бесконечные пропасти боли и мучений. Ад. – Он здесь, шеф. Неопрятный, в халате – но не медицинском, скорее похожем на халат мясника или продавца в супермаркете. Халат был забрызган кровью и грязью. Зеленые пятна. Ростом человек был почти с Костяна, худой, с гибкими длинными руками. Седые волосы торчали во все стороны. Обезумевший Эйнштейн. Этого человека на станции называли Зеленым доктором. Доктор наклонился над Максом – на мгновение тот почувствовал странную смесь ароматов, в чем-то даже приятную, но все заглушал мокрый запах плесени и земли. Древесный запах. Доктор отвел руки Макса в стороны, внимательно оглядел рану. Ножницами разрезал на Максе повязку, наложенную медиком станции. Отбросил в сторону. Вонь заставила его поморщиться. Доктор раздвинул пальцами края раны, прицокнул языком. Глаза его были белесые, страшные. Зрачки словно наколоты булавкой. – Пожалуй, стоит попробовать, – сказал Зеленый доктор. – У вас сильный организм. Может, еще не поздно. – И я буду жить?! Зеленый человек равнодушно пожал плечами: – Возможно. Шансы один к двадцати пяти. Макс дернулся: – Один шанс выжить?! Зеленый доктор кивнул: – Ну, сейчас у вас точно ни одного шанса нет. «Давай, Макс. На какое чудо ты надеялся? Давай, Лётчик». Где ты, бог-идиот? Мне нужна подсказка. Макс почти чувствовал присутствие где-то там, в глубине метро, в склизкой вонючей пещере, этого сверхсущества. Бог-идиот ворочался во сне, глаза его под закрытыми веками бегали, словно он видел сон. А может все это вокруг, все мы, все, что на поверхности, все эти твари, ужасы и убийства – может, все это всего-навсего просто кошмарный сон бога-идиота?! И если так и есть, то что, он, Лётчик, глава Нарвской, выпотрошенный как рыбина ржавой киркой, теряет? Если его жизни и так нет?! Лётчик решился. Хорошо, хорошо. Зеленый доктор кивнул, достал из своей огромной сумки маленькую стеклянную баночку… «Из-под детского питания, что ли?» Макс зажмурился, снова открыл глаза. Баночка была совсем близко – в длинных пальцах доктора с обгрызенными грязными ногтями. А в баночке… Макса едва не вывернуло от омерзения. Маленький черный червяк. Тот извивается на стекле, раскрывает крошечную пасть с мелкими зубами-иглами. Их много. Очень много. Зеленый доктор повернул крышечку, двумя пальцами выудил червяка из банки. Поднял повыше, на уровень глаз Макса. Червячок извивался – и шипел. Действительно шипел, как тонкий выброс пара. – Откройте рот. И скажите «а-а-а», – велел доктор. Издевка. Макс усилием разомкнул челюсти, открыл рот. И зажмурился что было сил. Ааааааа! Жуткий, нечеловеческий вопль Лётчика разлетелся по станции, по тоннелям, по переходам. ААААА! Даже Убер, выжидающий в одном из служебных ходов, услышал. Скинхед залег здесь, чтобы переждать погоню. Убер поморщился. Что-то этот крик ему напоминает… Что-то, о чем вспоминать у него нет никакого, черт побери, желания.Интерлюдия-3 Возвращение Убера
Узел Садовая-Сенная-Спасская, двумя днями позже – Я смотрю, меня тут особо не ждали. Но ничего, мы люди не гордые… – Убер! – Комар вскочил. – Убер! – Здорово, брат. Как вы тут без меня? Герда с подозрением оглядела скинхеда. – Ты что, опять в драку влез? – Почему сразу – влез? – обиделся Убер. – Я ее устроил! Выглядел скинхед неважно. Рубаха порвана, джинсы грязные, ноги босые (куда ботинки дел, спрашивается?), синяк в пол-лица, глаз заплыл так, что смотреть страшно. – Оно и видно, – подвела итог Герда. – Снимай рубаху, я зашью. Что с тобой сделаешь. Убер сидел у лампы, грел руки о кружку с кипятком. – Ты зачем голову побрил, дитя природы? – спросил он у Комара. Тот смущенно погладил себя по лысине: – Да я в армию записался. – Ясно с тобой. А где Таджик? – Бродит где-то. Что ты, его не знаешь? Часом позже они все еще сидели и болтали. На станции уже погасили свет, отбой, завтра кому на работу, кому на войну, а они все не унимались. Герда ушла на перевязку, вернулась, почистила зубы и теперь посапывала, подложив ладошку под щеку, словно маленькая девочка. Убер иногда взглядом цеплял завиток на ее щеке, изгиб губ, отворачивался. – Так ты Тарана знаешь?! – поразился Комар. – Вот это круто! Убер зевнул с рычанием. – Ну да. А что тебя удивляет? Я ему как-то жизнь спас. – Ого! – Потом он меня вытащил из конкретной жопы. Так что мы вроде квиты. Хотя тут забавней – он мне жизнью обязан, зато я ему – свободой. По мне, так я еще конкретно должен остался. Свобода, брат Комар, штука гораздо более серьезная и важная, чем жизнь. Комар помолчал, обдумывая. Лоб его наморщился, как у младенца. – А где он сейчас? – спросил наконец. – Таран-то? Таран уехал. Говорят, махнул за горизонт. Искать свет для всего человечества. Он вообще человек серьезный, по мелочам не разменивается. – А мы? – А мы так и сидим в жо… то есть, во мраке. Слушай, любопытное дитя, давай уже спать, а?* * *
Ночью Комар растолкал скинхеда. На станции гремели голоса, тревога и радость звучали в них. Кто-то затянул хмельную песню. – Убер, слышишь? – Иди на фиг… Чего тебе? Комар не мог усидеть на месте. Новости были потрясающие. – Веганцы предложили Великое Перемирие. На две недели, представляешь?! Убер поморщился. Глаза красные, воспаленные от недосыпа. – Заебались воевать, что ли? – он мучительно зевнул. Комар пожал плечами: – Наверное. – И что тебя… беспокоит? – На них не похоже, – ответил Комар честно. – Ну, найди какую-нибудь подлость, вот и будет похоже, – пробурчал скинхед, перевернулся на другой бок и мгновенно заснул.* * *
– Товарищ Ким, – кивнул главный безопасник. – Здесь все ваши люди? – Да. – Вы поняли задачу? – Да, товарищ Ким. Не беспокойтесь. Все сделаем, как надо. «Товарищ Ким» помедлил. – Будьте осторожнее, – сказал он наконец. – Мне этот человек нужен живым и невредимым. И помните, он очень опасен. Очень.* * *
Утро, станция, завтрак на граните. Компания, хоть и не в полном составе, перекусывала, чем бог послал. На станции царило воодушевление. Великое Перемирие, как его назвали, вступило в действие. Целых две недели без войны – это кого хочешь обрадует. – Ты где сейчас? – поинтересовался скинхед. Ложкой осторожно выскреб кашу со дна котелка, закинул в рот. – Завербовался в добровольческий отряд. Диггерский. Тут много наших с Владимирки, будем вместе воевать. Скоро на фронт. Говорят, опять Веган жмет так, что из камня слеза выступает. И на поверхности тоже. – Да ты, брат, поэт, – присвистнул Убер. – Какой поэт, – вздохнул Комар. Повел больным плечом, осторожно размял мышцы. Вспомнил: – Слушай, Убер, а давай к нам, а? Вместе «зеленых» бить будем. – Да с удовольствием. – Правда, сейчас перемирие, – вспомнил Комар. – Но потом ведь опять будет война… Я думаю, ты прав. Это какая-то подлость. Скинхед повертел головой. – А где Герда? – спросил Убер небрежно. Комар усмехнулся. – Что, видно меня как на ладони? – спокойно спросил Убер. – Да, даже с лучшими из нас такое бывает… Так где она? – В госпиталь ушла. Она там теперь постоянно бывает. Раненых тьма, рук не хватает. Вот и устроилась. Сначала ее перевяжут, потом она кого-то. Убер кивнул. – Да, это она молодец. – Ты хотел ее увидеть? Прищур ярко-голубых глаз. – Уж не издеваешься ли ты надо мной, брат Комар? А вообще, конечно, имеешь право. В Исаакий не пойдешь? Комар покачал головой. Потом как-то растерянно пожал плечами: – Я хотел. Подал рапорт. Потом еще один. Добрался до какого-то майора, рассказал про Исаакий. Он только отмахнулся. Не до того, говорит. Война, мол. А я о чем? Эту штуку надо уничтожить, верно? Ведь я прав?! – Надо уничтожить, – Убер огляделся, слегка рассеянный. – А ты Грека не пробовал найти? Ну, про которого ты мне рассказывал. Красные сталкеры, то, се. – Пробовал. Говорят, группа пропала без вести. – Да. Незадача. Может, они туда пошли и… – Они не собирались туда идти. Грек мне прямо сказал. У нас, мол, другая задача. Так что… – Ясно.* * *
На платформе – оживление. Словно хаотичное движение человеческих частиц приобрело, наконец, некую сверхзадачу, направление и импульс к действию. И внешний хаос человеческого потока лишь маскирует эту сверхзадачу. Группа людей, объединенных общей целью. Таких всегда можно выделить в толпе, как бы они ни маскировались. Убер подвигал челюстью. Почесал затылок. Огляделся. Точно. Вон тот типчик в комбинезоне «мазута», и тот охранник, что покупает шаверму у лоточника. И вон те двое… Хаос организуется, сказал он себе. – Тебе ничего странным не кажется? – спросил он у Комара. – Что-то сегодня мы с тобой прямо в центре внимания, а? Комар настороженно огляделся, затем пожал плечами. Значит, он ничего не заметил. «Может, это у меня паранойя развивается?» Убер достал вещмешок, побросал в него вещи. Нужно уходить, даже если это всего лишь глюки. – Вас зовут Убер? – раздался голос. Убер поднял взгляд. Посмотрел направо, налево. Отпустил мешок, выпрямился во весь рост. Хмыкнул. Все-таки надо верить своей паранойе. Их с Комаром окружили. – Убер, вы арестованы, – сказал главный. У него были нашивки службы безопасности Садовой-Сенной. – Этого с какого перепоя? – спокойно заговорил Убер. Комар медленно поднялся, огляделся. Размял больное плечо ладонью, затем встал спиной к спине с Убером, приготовился к драке. «Прощай, спокойная жизнь». – Комар, – позвал Убер. – Что? – откликнулся владимирец, не оглядываясь. – Помнишь приметы? Комар не сразу сообразил, что скинхед говорит про книгу, найденную ими в Большом цирке на Фонтанке. Потом вдруг понял. «…останется в цирке навсегда». Убер криво улыбнулся. – Примета-то не врала. Уже сколько времени прошло, а цирк все не заканчивается. Люди подступали с разных сторон. Двое в форме охраны Сенной-Садовой, один – с виду типичный «мазут» в промасленном комбинезоне, еще двое – крепкие ребята в гражданском. В толпе таких не особо заметишь. – Убер, тебе лучше сдаться, – знакомый дикторский баритон. Очень интеллигентный и сдержанный. Комар не выдержал, оглянулся. – Таджик?! Человек сделал шаг вперед. И вышел из тени. Да, это был Таджик – только в другой одежде. Полувоенная рубашка, штаны. Он словно стал выше ростом. – Сукин ты сын, – сказал Убер негромко. Выпрямился, расправил руки. – Ну, кто первый? Вы знаете, с кем связались?! Вы со скинами связались! Сейчас я покажу вам рок-оперу «Иисус Христос Суперзвезда». Только всепрощать буду с ноги! – Вы знаете, с кем связались?! – спросил Комар. Таджик улыбнулся. – Мы из армии, добровольцы! А вы кто такие? Пацаны, на помощь! Наших бьют! Гул голосов. Симпатии толпы качнулись в пользу Убера с Комаром. Действительно, какие-то непонятные люди пытаются надавить на нормальных ребят, пришедших драться с Веганом. Толпа неожиданно сомкнулась вокруг пришлых, зазвучали призывы: – По шеям им, по шеям! Гадам! Гул нарастал. Сейчас будут бить. Окружившие Убера с Комаром люди выглядели уже не так уверенно. Таджик поднял над головой удостоверение. Люди отшатнулись, притихли. Наступила мертвая тишина. Убер даже услышал, как где-то вдалеке ухают выстрелы и рокочет генератор. На значке было написано коротко «СМЕРШ». Смерть шпионам. Секретная спецслужба Большого Метро. – Да ебануться, – только и сказал Комар. – Вот оно что, – сказал Убер. – Какая ты все-таки разносторонняя личность, Таджик. Ты ведь на самом деле не таджик, верно? Таджик улыбнулся. – Я кореец, вообще-то. Моя семья приехала из Узбекистана. Таджик покачал головой. – Убер, ничего личного. – Поцелуй меня в… – скинхед замолчал. Почесал лоб, словно забыл что-то важное. – Что? – невинно спросил Таджик. – Память подводит? – Как вы задолбали, – устало сказал Убер. – Как вы меня заебали со своим «ничего личного»! Иди вон, стиральную машину предай. Тогда точно будет ничего личного. Знаешь, пока ты был Таджиком, ты мне нравился гораздо больше. – Пойдем с нами, – сказал Таджик. – Убер, поверь… – Один вопрос: почему? Лицо Таджика сделалось серьезным. – Лётчик, – только и сказал он. – О чем ты с ним говорил? – Ах, вот оно что. Мне интересней, Таджик, что ты делал на Владимирской, а? Или как теперь тебя называть? – Это мы тоже обсудим, – смершевец помедлил. – Если захочешь. Убер сделал шаг вперед. Потом вдруг пошатнулся, упал на колено. Закашлялся. Надрывно, до крови. Толпа подалась в стороны. «Больной, больной», прошелестело по платформе. Капли крови на ладони. Убер усилием воли поднялся, вытер тыльной стороной руки окровавленный рот. Оскалил зубы. Они тоже были в крови. Розовые. Убер улыбнулся Комару. – Ну, поехали, что ли? – сказал он буднично.* * *
Хунта медленно и аккуратно отступил в тень, плотнее надвинул шапку на глаза. Быть узнанным ему совершенно не хотелось. Надзиратель с интересом наблюдал, как двое бьются против шестерых, потом – как бьется один, рослый и бритый. Затем – как этот один падает. И его начинают пинать… Плотный смершевец еле остановил расправу. Молодого паренька отнесли в лазарет – по приказу главного из СМЕРШа. А бритоголового… Скинхеда забрали с собой. Что ж, подумал Хунта. Он вынул руку из кармана, где сжимал рукоять короткой заточки. Один удар в печень Уберу и… Но Хунта не стал торопиться. И правильно сделал. За его уродливым лбом обитал мощный и математически точный мозг. «Мне не придется его убивать. Уже хорошо». За него, Хунту, это сделают другие. «Так я и сообщу Директору». «Хотя… на месте Директора я бы опасался, что однажды бритоголовый узник придет и за мной, как пришел за Лётчиком». Хунта слегка улыбнулся. Это хорошо. Это правильно. Вот он, страх Директора. Это можно использовать. Всегда полезно знать, чего именно боятся важные люди.* * *
Под потолком камеры горела тусклая электрическая лампочка. Убер перевернулся на нарах, зевнул. Зато хоть здесь выспался вволю. Почесал пальцами одной грязной ноги подошву другой. Перевернулся на правый бок, поморщился. Болело все тело. Словно его пинали вшестером… Стоп. Ведь вшестером и пинали! Комар, подумал Убер. Что с ним? Черт, не помню. А Герда?! – Свежа на удивление, – негромко запел он. – От туфелек до бус… Внизу кто-то громко вздохнул. Однако. Он тут, оказывается, не один. Убер свесился с койки, посмотрел на соседа. Паренек лет шестнадцати. Где-то он его видел, нет? – Эй, парень, ты кто? Парень открыл глаза, заморгал. Увидел Убера и замялся. Сказал: – Я? Я – клоун. – Что-о?! Убер, потрясенный, хватанул ртом воздух. Похоже, единственный раз в жизни, у него, великого болтуна и насмешника, не оказалось слов. – Твою же бога в душу мать, – пробормотал он. Потом уточнил: – А какой ты клоун – белый или рыжий? Парень растерялся. – Я… я, вообще-то, брюнет. Скинхед захохотал. Поморщился, потрогал ребра. Парень обиженно выпрямился. – Что смешного-то?! – Слушай, клоун-брюнет, – Убер помедлил, почесал затылок. – А как ты относишься к побегам?Вместо эпилога
Однажды в метро спустился Бог,
Чтобы дать нам последний шанс,
Он ходил везде и искал людей,
Но найти никого не мог.
Львы, орлы и куропатки, тигры и медведи,
И парочка оленей обитали в тоннелях.
Люди.
Одни вели себя как волки, другие превратились в овец.
Но трудно было найти человека, чтобы остался человеком.
Поэтому Бог устал и махнул рукой,
Разбирайтесь сами, сказал, я пиздую на хуй.
Поиски праведника всегда приводят к какому-то идиотизму.
Я устал. Пойду на небо. Там напьюсь.
Пошел и напился.
* * *
Здравствуйте, друзья! Меня зовут Шимун Врочек. Спустя семь лет, я возвращаюсь к питерскому метро и Вселенной 2033. Будет забавно, если вы открыли эту страницу, чтобы посмотреть, чем книга закончится, а попали на авторское послесловие… Сюрприз, сюрприз! Не волнуйтесь, спойлеров не будет. Ну, кроме одного, самого маленького… Он еще впереди. Первый «Питер» вышел в далеком уже 2010 году. Что произошло за эти долгие семь лет? Я поработал в редакции «Этногенез» генератором идей вместе с моим покойным другом, писателем Игорем Прониным. Светлая память, Майор. Ты был человек-свеча. Ты всегда горел для других. Я написал два романа «Рим» – исторических и трагических. Выпустил сборник рассказов «Танго железного сердца». У меня родилась вторая дочь. Вышел из печати стимпанк с китами – «Кетополис», роман-мозаика, где я был координатором проекта и одним из авторов. «Питер» получил серебро в Лучшей Книге Вселенной и золото конференции фантастики «Роскон» за лучший роман в межавторском проекте. Через два года «Питеру» достался приз «Большой меч Северных земель» за лучший русскоязычный роман, переведенный на немецкий язык. К настоящему моменту «Питер» переведен на пять языков – включая корейский. В Корее он вышел в двух томах под названием «Подземная песня». По-моему, прекрасное название, очень точно отражающее суть романа. И все это время я получал ваши письма и вопросы, дорогие читатели. Вы писали отзывы, делились впечатлениями о романе, критиковали или хвалили – и задавали вопросы. О «Питере», судьбе Ивана и о продолжении. Что дальше? Что там дальше? – спрашивали вы. Это два самых популярных вопроса о Питере. «Иван жив?» и «Продолжение будет?». Ах, да. Еще третий, не менее популярный. «Как ваше настоящее имя?» Начну с последнего. Мое настоящее имя Дмитрий Станиславович Овчинников. Я родился на Урале, в городе Кунгур, вырос в Сибири, живу в Москве, а пишу – о Петербурге. Шимун Врочек – творческий псевдоним, я взял это имя в честь героя одного старого польского фильма. Забыл, как фильм называется. Но тот, польский Врочек – точно был крутым парнем. Намного круче меня. Теперь второй вопрос: Иван жив? Отвечаю: это секрет. Впрочем… Возможно, на страницах «Питера-2» вы встречали человека, похожего на Ивана. И даже два раза. Вот это и есть обещанный маленький спойлер. Прошу у вас прощения за него. И самый главный вопрос: «Будет ли продолжение Питера?» Ответ на него перед вами. Надеюсь, книга вам понравилась. Я писал ее почти три года. Возвращение Убера выдалось непростым, но он все-таки вернулся, чертов безбашенный скинхед. Даже не представляю, как я жил столько времени без его сомнительных шуточек. Теперь благодарности. Огромное спасибо моим друзьям, бета-тестерам «Питера-2». Перечислю их здесь: Карина Буянова, Элона Демидова, Дмитрий Манасыпов, Юрий Уленгов, Анна Калинкина, Ульяна Гринь, Ольга Воробей, Марианна Язева, Игорь Авильченко, Илья Суханов, Ольга Швецова, Ирина Баранова, Константин Бенев, Андрей Дьяков, Татьяна Соколова, Андрей Гребенщиков, Александр Токунов. Друзья, вы лучшие! Спасибо картографу серии Леониду Добкачу – за полезные советы по географии и точность! Спасибо художникам Павлу Бондаренко и Александру Смолякову – вы помогли мне увидеть постъядерный Петербург и моих героев. Отдельное спасибо Аркадию Руху за помощь в работе над романом! Спасибо Дмитрию Глуховскому за возможность вернуться в мир метро. Спасибо Вячеславу Бакулину, редактору «Вселенной», за мотивацию, советы и дружеские пинки во время работы над «Питером-2». Слава, ты монстр! Спасибо Даниле Сергееву и Тому Уэйтсу за прекрасные стихи. И спасибо вам, мои читатели, за веру в меня и терпение. Убер вернулся. Так тому и быть.
Сергей Недоруб Метро 2035: Красный вариант
© Глуховский Д. А., 2018 © Недоруб С., 2018 © ООО «Издательство АСТ», 2018Часть первая. Происшествие
Глава 1. Лукьяновская
В вечном свете станционных фонарей рельс красиво блестел, подобно сплошному меридиану, соединявшему два конца Вселенной. Сидящий на шпалах шестилетний Егорка знал ее границы, как никто другой. Уже в возрасте трех лет он усвоил картину мира, который начинался северными воротами Лукьяновской станции, а заканчивался южными. Однако временами случалось невероятное: ворота открывались, и из пустоты словно выглядывала непроницаемая тьма. Егорка побаивался открытых ворот, но детское любопытство одерживало верх, поэтому он вместе со своими товарищами всегда прибегал посмотреть, что произойдет на этот раз. Прежде всего, он удивлялся тому, что рельс не заканчивался у ворот – он уходил дальше, во тьму. Второй раз он изумился, узнав, что там находился и второй рельс, идущий рядом с первым, но в пределах станции он обычно был завален всякими коробками, железками, тросами и прочим драгоценным добром, столь притягательным для исследования. Хмурые мужики гоняли Егорку прочь, так что каждый раз после закрытия ворот он начисто забывал про второй рельс. Зачем помнить то, что не сверкает? Иногда Егорка видел, как перед воротами собирались челноки. Этим странным словом называли взрослых людей с тяжелыми рюкзаками, которые группами по шесть-восемь человек уходили во тьму. Егорка никак не мог понять, куда они идут. Ему рассказывали, что если долго идти во тьме, то рано или поздно выйдешь к другой станции. Конечно, Егорка в это не верил. Мир начинался и заканчивался воротами. Но бывали дни, когда из тьмы слышался загадочный грохот, как если бы все жители принялись дружно стучать молотками по рельсу. Вместе с пылью и холодом приходил чужой запах, и на Лукьяновскую выкатывалась дрезина – почти то же самое, что и некоторые Егоркины игрушки, только гораздо, гораздо больше. С дрезины слезали неизвестные челноки, а иногда и другие дети, которых Егорка раньше не видел. Он никак не мог понять, откуда они появились. Кто знает, может, в самом деле существовали другие миры… Если Егорка и не знал, зачем все эти люди покидали тьму, то почему они привозили сюда детей, он понимал отлично. Ведь только на Лукьяновской была своя школа для детей из темноты, «единственная на все метро», как он когда-то услышал и запомнил. Что такое «метро», ему так и не растолковали. Наверное, метро – это станция и тьма, вместе взятые. Замечтавшись, Егорка не сразу услышал, как ворота снова начали издавать знакомый звук. Тут же, прижав ухо к рельсу, он начал слушать ритмичные вибрации. Опять дрезина. Учитель Ион порою уходил во тьму, чтобы поискать в ней новых детей и привезти на Лукьяновскую, где они обучались в школе. Затем их увозили обратно. Сам Егорка пока что в школе не обучался, но никто не прогонял его, если ему хотелось посидеть рядом и послушать. Он твердо решил, что, когда вырастет, тоже будет учиться хорошо, чтобы его не увезли во тьму. Мир и без того был слишком большим.* * *
– Приветствую, – громыхнул заросший механик, фиксируя дрезину «башмаком». – Что-то вы рано. – Здравствуй, Дмитрий, – сказал Ион, спрыгивая с дрезины на родную станцию. – Детей сегодня мало, четыре парня и девочка. Остальные в столицу умотали. – Прогуливают, значит? – Механик начал помогать челнокам сгружать набитые тюки, в то время как Ион следил за детьми, с любопытством оглядывающими станцию. – Помнится, я в свое время тоже от школы отлынивал. Все бы отдал, чтобы вернуть те времена. – Те времена? Стоп, да ты же должен был в школу еще до Катастрофы ходить. Дмитрий не ответил, и учитель понял, что задел больное место. Немного на Лукьяновской оставалось людей, помнящих мир до войны. Здесь в основном проживала молодежь. – Дети, не отставать, – скомандовал Ион. – По станции не бегать! Позже я вам все покажу. Дети неохотно послушались. Учитель лишь покачал головой. Как можно запретить ребенку глазеть с открытым ртом на новый мир, в котором он ни разу не был? Это противоречит человеческой природе. Для маленьких обитателей Креста попасть на соседнюю станцию – все равно что оказаться на другой планете. Тем более что вряд ли теперь кто-либо из малышей поймет, что такое «другая планета». После Катастрофы слишком многое утратило смысл, зато еще большее – обрело. О собственном возрасте Ион мог лишь приблизительно догадываться, как и многие другие его ровесники, которых Катастрофа застала в детстве. Для него, страстного любителя точных знаний, этот вопрос долго отзывался болезненными ощущениями в душе. Старики, глядя на учителя, отмечали его молодость, относительно цветущий вид, в меру широкие плечи и неизменный добродушный взгляд. Мало кто мог вспомнить Иона разозленным, если только спор не касался будущего школы. Полноценному гражданину Креста в возрасте «чуть за двадцать» незаметно подкатило к тридцати, но учитель не замечал в себе особых изменений. Куда больше биологического возраста значил социальный статус гражданина, и в этом плане Ион мог оглядывать свой школьный шатер с гордостью. Показателем же прожитых лет у мужчин мог служить разве что цвет бороды, однако Ион предпочитал регулярно бриться, так что внешностью мало чем уступал парням с фотографий в довоенных журналах. Как раз в одном из таких журналов он и нашел свое прозвище. «Ион». Физический термин, столь неуместный для глянца, одно только объяснение которого пестрело кучей новых, незнакомых выражений. При первом взгляде на витиеватый текст будущий учитель решил, что это короткое, запоминающееся слово в точности отражает суть его самого – вечного искателя знаний былого мира, искателя, лишенного наставников, которые могли бы скомпоновать и передать эти знания ему. Он точно так же не мог объяснить свою тягу к заботе о грядущем поколении, ведь собственных детей он не имел. Просто собирал все книги, которые мог найти, купить или обменять, и никогда не скупился на вознаграждение за хорошую историю из уст очередного челнока или просто любого нового человека на Лукьяновской. Ион считал, что недостаточно дать ребенку книгу, чтобы тот разобрался в материале, – нет, для учителя делом чести было прочесть книгу самостоятельно и уже потом разъяснить все так, как понял сам. Именно эта его привычка в свое время заставила смотрителя Датаполиса обратить на учителя внимание. Не хотел лидер метрополитена упускать из вида непонятных молодых людей, толкующих Истину другим, еще более молодым, в своей собственной трактовке. Иона вызвали в столицу, где он впервые встретился со смотрителем, и тогда Кипарис (в каком же году он успел назваться именем дерева?) наговорил достаточно, чтобы вызвать у Иона желание осадить смотрителя прямо в его кабинете. Мысль о своей школе пришла именно в тот момент. Хотя до ее создания было еще далеко. – Смотрите, как я умею! – раздался задорный детский голос, и учитель встряхнулся. Первым делом нужно было увести детей подальше от дрезины – вместе с ними на Лукьяновскую прибыли трое торговцев, помимо всего прочего притащившие с собой сахар. Диковинка даже для взрослых, а уж дети за сахар могут, наверное, и вовсе сбежать на поверхность, хотя и не все верят в ее существование. Ион и сам очень любил этот странный желтоватый песок, особенно растворенный в воде. Но найти напиток богов можно было лишь в Датаполисе, по определенным дням и за десяток патронов. Это портило впечатление от напитка, словно он оказывался пропитанным порохом, машинным маслом и, что хуже всего, экономикой столицы. В Датаполисе разлетались все виды валюты, встречавшейся на просторах Креста, однако Ион нормально воспринимал только жетоны. Недаром до Катастрофы именно жетонами расплачивались при входе в метро – элитарнейший, по всей видимости, вид транспорта, открытый избранным. Все, покупаемое за патроны, считалось чем-то нечистым, и граждане столицы в большинстве своем предпочитали быть выше подобных товаров и услуг. Однако приобрести сахар иначе, чем за патроны, было невозможно, потому что его каким-то образом добывали только сталкеры Метрограда, не признающие других денег, кроме огнестрельных. Иона передернуло при мысли об этих ужасных людях. Сталкеры Метрограда… Кем надо быть, чтобы жить фактически наверху, в подземном торговом комплексе, и к тому же раз за разом добровольно вылезать наружу, во внешний мир? И все же порой они притаскивали самые разные штуки, очень полезные в Кресте, а иногда и просто приятные. Если бы не плата патронами, с ними можно было бы вести дела. Хорошо хоть, что челноки работают посредниками в торговле… – Учитель, когда мы поедем домой? – спросил Тимка, самый младший из всей пятерки. Ион понял, что замечтался. Когда перед глазами стоял сахар, он с трудом мог удержаться, чтобы не думать о нем. И в этот раз тоже не получилось. Смущенно улыбнувшись, учитель собрался было приободрить Тимку, но тут же понял, что малыш вовсе не хочет домой – напротив, он мечтает остаться на Лукьяновской подольше. В такие моменты Ион особенно гордился родной станцией. Конечно, с великолепием Датаполиса ее не сравнить, но все же в тройку самых красивых, по его мнению, она входила. К тому же сам Тимка родом с Почтовой Площади, станции достаточно бедной, перебивающейся производством одежды да своим статусом таможенной зоны между фешенебельным кварталом Контрактовой и консервативной состоятельной Площадью Независимости. А бедному особенно тяжко, когда он зажат между богатыми, которые к тому же друг с другом соперничают. Лавируя между тесными деревянными постройками, Ион провел детей к просторному шатру, сплошь расписанному рекламными надписями. Это и была школа – драгоценный участок свободной территории, который учитель выбивал правдами и неправдами больше года. Ион спорил с начальником станции, с администрацией Датаполиса и даже с самим Кипарисом, отстаивая необходимость пространства для обучения. Не так просто было на маленькой Лукьяновской выбить даже квадратный метр, тем более на такие эфемерные, по меркам Кипариса, надобности, как образование. Зачем нужно учебное заведение, если каждый ребенок Креста и без того проживает с родителями, хоть настоящими, хоть приемными? После долгих споров смотритель предложил Иону учредить школу в стенах Датаполиса, и молодой учитель тут же понял, куда дует ветер. Не хотел Кипарис распылять творческую интеллигенцию и потенциальную надежду поколения, позволяя ей так просто произрастать в отдалении от столицы. А если у нее со временем появятся собственные политические убеждения… Когда закончились аргументы, Ион прибегнул к последнему средству – к сбору голосов взрослых. И этот шаг выстрелил в его пользу. Тут-то и оказалось, что привязанность к собственным детям сильно ограничивала рабочие способности населения. Добрая половина семей Датаполиса и ближайших станций была бы рада пристроить своих чад хоть на несколько дней в месяц, чтобы эмоционально восстановиться, да вот только кто в метро доверит своего ребенка незнакомцу? Воспрянув духом, Ион объяснил это Кипарису на пальцах, с трудом преодолев соблазн использовать средний, и, в конечном счете, добился своего. Школе был дан зеленый свет. – Заходим, – бодро сказал учитель, отодвинув полотнище, занавешивавшее вход в шатер. Дети с радостными возгласами скрылись внутри. Шелест бумажных самолетиков, спешно разбираемых со стола, заставил Иона улыбнуться. Хоть какая-то отдушина от мира взрослых проблем… Зайдя в шатер, он уселся на широкую скамью. Отшлифованная за годы использования древесина была испещрена насечками и дырками. Ион принес эту доску с северного блокпоста, где она служила подставкой для мишеней для отработки метания ножей. Почти все в этом шатре Ион построил из отходов, собирая детали с миру по нитке. И уже долгое время шатер служил ему рабочим местом, а иногда и домом. По праву постоянной прописки на Лукьяновской Иону полагался свой матрац в одном из мужских бараков для холостяков, однако там учитель все чаще чувствовал себя чужим. Его работу по воспитанию детских умов на станции уважали, но то было скорее нечто вроде уважения к рисовальщику картин – то есть вроде занят мужик непыльным делом, что-то духовное производит, а все же гайки не крутит, в дозор до сотого метра в туннель не ходит и вообще дурью мается. С тем же успехом Ион мог вырезать свистульки из свинячьих копыт. Так что он раздобыл второй спальник и хранил его в шатре, куда кроме него никто даже не заглядывал. Здесь же находился бак с водой – на детей ее не жалели, и учителю обычно доставался дополнительный литр в день для собственных нужд. Временами вместе с учителем уроки вела Татьяна – медсестра с отличными педагогическими способностями. Такая девушка где угодно была бы желанной гражданкой. Поначалу она предпочла заниматься обучением детей, за что Ион был готов упасть ей в ноги. И все же ее энтузиазма надолго не хватило – Таня устроилась стоматологом в элитарном уголке Датаполиса, поселившись в собственном отсеке внутри четвертого пилона Площади Льва Толстого, инкрустированного алюминием. Ион долго не мог простить ей подобного предательства, но затем вспомнил, что у детей тоже бывают зубы. Так что, может, она и правильно поступила. – Разбираем учебники, – Ион положил на стол шесть экземпляров «Флоры». Дети принялись разглядывать картинки, а учитель продолжал сидеть в невеселых размышлениях. Сам он никогда не заработает на собственный пилон в Датаполисе. Для этого нужны либо очень большие деньги, либо отличные профессиональные способности, позволяющие оправдать свое проживание в административном центре Креста. С другой стороны, Ион не особо и хотел покидать станцию. Ну, что он забыл в столице, в самом деле? Получить место в администрации смотрителя он не сумеет ни в этой жизни, ни в следующей, если таковая будет. А работать напрямую на Кипариса ему не позволит гордость. Куда лучше сидеть в шатре и читать с детьми брошюру о растениях, рассуждать о насекомых метрополитена, обсуждать увиденные в туннелях странности и вести прочие беседы на сторонние темы. В мире метро, устоявшемся после Катастрофы, и детям, и взрослым, помимо безопасности и куска еды, нужно одно – иметь возможность поговорить с кем-то, кто их понимает. Можно сказать, что он еще хорошо устроился. Вот детям повезло меньше. Взять хотя бы того же Тимку. Его семья занималась чисткой уборных и хлевов для свиней на большой ферме. Дело важное, но не настолько почетное, чтобы мэрия Почтовой Площади каждую неделю оплачивала их сыну поездку до Лукьяновской и обратно, включая двухдневное проживание. А ведь место на дрезине стоит денег. Прокатиться через четыре станции, включая Датаполис, в который и без того бесплатно въехать не каждый сможет, – влетает в копеечку. На своих двоих взрослые проходили через столицу задаром, но ведь ребенка по туннелям пешком не пошлешь. Пусть даже в пределах центра каждый угол был исследован – за такое грубое нарушение всех этических и социальных норм Кипарис сам с себя повязку снимет. Поэтому восьмилетний Тимка мог посещать школу разве что раз или два в месяц, и то если по пути тайком подрабатывал чисткой сапог. Машинально листая «Флору», Ион оглядывал других детей. Следующими по старшинству были Женя и Рома, проживающие на Кловской. Станция изначально ничем особенным не выделялась, кроме близости к центру, так что рассматривалась как потенциальный ресурс для расширения столицы на восток. Однако было принято решение уделить внимание Золотым Воротам, находившимся в противоположном направлении. Затем вмешался Метроград, которому толпа гражданских под ногами тоже не прибавила бы спокойствия… В результате столицу так и не расширили. Может, оно и к лучшему. Слева от Ромы сидела десятилетняя Земфира, происходившая из богатой семьи. Отец – в прошлом машинист метровагона, мать – оператор эскалатора, и оба родителя по совместительству заведовали частью бункера Площади Независимости на случай войны. Неудивительно, что после Катастрофы они оказались одними из первых. Школа на Лукьяновской стала не единственным развлечением их дочери. Влияние и деньги позволили родителям девочки катать ее от Петровки до Славутича, включая регулярные путешествия через метромост. Круиз еще тот. Хотя если в герметичной дрезине вместе со «скифскими» купцами – то вполне себе приключение. Наконец, последним ребенком был одиннадцатилетний Ваня с Минской. Хотя, учитывая жизненный опыт и относительно трудоспособный возраст, на ребенка он походил мало. Его родители погибли при завале туннеля, ведущего на Героев Днепра. В возрасте девяти лет Ваня выживал, как мог, кочевал от станции к станции, пока в результате чудом не пробрался в Датаполис, где был пойман на воровстве. Причем крал он не жареную крысу с мангала у блокпоста, а жетоны из личных запасов Березы, министра по продовольственным вопросам. Когда сорокалетняя Береза – суровая, но по-своему добрая женщина – обнаружила в своем личном пилоне Ваньку, роющегося в железном сейфе, то долго думала, что с ним делать. В результате его отослали ухаживать за грибными плантациями в сырые подземелья Золотых Ворот, но в качестве пряника позволили иногда посещать школу Иона. При этом учитель был склонен думать, что ему самому есть чему поучиться у неунывающего Ваньки. – Так, друзья, давайте вспомним домашнее задание, – предложил Ион, отложив учебник в сторону. – Что нам нужно было сделать? Кто ответит? Рома? – Рассказать, кто кем хочет стать, когда вырастет, – ответил Рома. – Отлично! Кто первый? – Можно я? – Женя поднял руку. – Конечно, можно. – Я хочу стать архитектором. – Вот как? – притворно удивился Ион. – Расскажи, что делает архитектор. – Он делает станции красивыми. – Ты хочешь сказать, он строит станции? – Нет. Он делает их красивыми. – Понятно, – улыбнулся Ион. – То есть ты не хочешь стать строителем? – Нет, я хочу быть архитектором. – И какие станции ты хочешь украсить? – Свою. Кловскую. Чтобы она стала красивой, как Датаполис. – Ясно. – Учитель обратился к Роме: – А ты кем хочешь стать? Женя будет украшать станции, но кто-то должен их строить. Ты будешь строителем? – Я буду управлять дрезиной, – гордо ответил Рома. – Мне в этот раз дали покачать, пока ехали в туннеле. – Ух ты! Сам качал рычаг? – Ну, – мальчик замялся. – Мне помогали. – Хорошо, – Ион чуть усмехнулся. – Земфира, ты кем хочешь быть? Девочка посмотрела на него, улыбнулась, демонстрируя великолепные зубы. Чем же она питается? Явно не тухлой свининой. Серьги в ушах блеснули в умеренном свете электрической лампы – во время занятий стандартные «керосинки» запрещались. – Я стану смотрителем Датаполиса, – сказала она немного заученно. – Меня будут звать Ива. Я поселюсь в комнатах на самой вершине столицы и начну восстанавливать транспортные пути обеих линий. – Довольно специфичные амбиции для десятилетней девочки, – заметил учитель. Земфира улыбнулась снова. Если она поняла не все слова, то не подала виду. Похоже, ее будущее действительно предопределено. – Не сомневаюсь, что ты станешь смотрителем, – сказал Ион. – Но я спрашивал не об этом. Я спрашивал, кем ты сама хочешь стать. Девочка немного подумала. – Смотрителем, – ответила она. – Я же сказала. – Домашнее задание было не таким, – пояснил учитель. – Тебе нужно было подумать не над тем, кем ты будешь, а над тем, кем ты хочешь быть. Может, смотритель – это не то, чего тебе хочется? Теперь Земфира была озадачена. Она определенно не задумывалась о таких вещах. После секундного триумфа Ион мысленно пристыдил себя – не хватало еще начать интеллектуально самоутверждаться за счет детей. – Я всегда знала, что стану смотрителем, – сказала девочка. – Так говорили мама, папа и Кипарис… – Хорошо, – согласился Ион. – Пусть так. А ты знаешь, что общего у имен Кипарис и Ива? Девочка помотала головой. – Вспомни, каких жителей Датаполиса ты знаешь, – добавил учитель. – Вспомни тех, кто живет в первых пилонах. Там есть Береза, Граб, Тополь. Ты знаешь, что означают эти слова? – Можно я скажу? – Женя снова поднял руку. – Да, – обратился к нему Ион. – Это названия деревьев. Из учебника. Я наперед почитал! – Совершенно верно, – Ион положил руку на обложку «Флоры». – После Катастрофы были найдены вот эти книжки. В них описаны основные растения всего мира. Растения – это такие формы жизни, которые пропали и теперь уже не существуют. Вернее, они есть, но в метро вы их не найдете. – Да, я вспомнила, – белые зубы Земфиры наводили на учителя непонятную тоску. – Я видела два дерева. – Где видела? Здесь, в метро? – Одно растет в Датаполисе, и еще одно – в нашем доме, на Площади Независимости. Ион пожал плечами. Он не считал чужих денег, не старался прикидывать, насколько богата та или иная семья Креста. В этом шатре все экономические границы стирались, покуда его основная аудитория пребывала в возрасте, который позволял ее отдельным представителям общаться между собой на равных. Но иногда услышанное сбивало его с толку. Что он должен думать, внезапно узнав, что одна из доверенных ему детей каждый день видит перед собой настоящее, живое дерево, но при этом не способна узнать его в книге? Чему он может научить такого ребенка? Тимка начал листать книгу, громко шурша страницами. – Почему здесь нет грибов? – спросил он. – Мамка говорит, что они тоже растения. – Ну, не совсем, – поправил его Ион. – На самом деле грибы – это не растения. – Почему? Они ведь растут? – Грибы – это грибы. Они так и называются. Есть царство растений, есть царство грибов… – Но мамка говорила, что грибы – растения. – Может быть, – сдался Ион. Видимо, не стоит втолковывать ребенку то, что и до Катастрофы даже не каждый взрослый знал. Но зато он мог рассказать про эти книги кое-что более захватывающее… – Здесь вы видите учебники «Флора». У всех дома есть такая книга? – Да, – хором сказали дети. – После Катастрофы люди начали собирать все ценное, что могло найтись в метро, – начал учитель. – И была найдена куча учебников «Флора». Они никому не были нужны, ничего не стоили, и их было так много, что вскоре на всех станциях метро оказалось по несколько таких книг. Сначала ими просто разжигали костры. Когда читать стало нечего, люди опомнились и начали эти книги беречь. «Флора» стала книгой, которая объединила население Креста. Деревья стали тем, о чем могли поговорить двое любых жителей метро, даже незнакомых друг с другом. Эта книга была настолько популярной, что самые важные люди, к примеру начальники станций, начали брать себе имена из этой книги. Заслужить имя дерева стало очень почетно. А теперь самое интересное. Скажите, у кого в книге была вырвана страница? – У меня, – снова послышался хор голосов. Дети переглянулись в недоумении, затем каждый взял свою книгу и принялся листать до нужного места. – Вот так, – покивал Ион. – Во всех этих учебниках не хватает одного и того же листа. Страниц шестьдесят семь – шестьдесят восемь. – Почему? – спросил Рома. – Этого никто не знает. Ни почему эти книги оказались в метро, ни почему в каждой не хватает одних и тех же страниц. Кто-то вырвал этот лист из каждой книги – а ведь их было много! – Где найти книгу со всеми страницами? – спросил Тимка в нетерпении. Ион почувствовал, как исследовательский азарт передается и ему, но в ответ сумел лишь пожать плечами. – Если кто-то найдет полную книгу, то он станет очень богат, – ответил учитель. – Ни у кого нет полной. Поверьте мне. Когда кто-нибудь найдет «Флору» со страницами шестьдесят семь – шестьдесят восемь, об этом узнает все метро. Но пока, к сожалению, это остается тайной. Имеем лишь тот факт, что кто-то притащил в метро сотни одинаковых книжек о деревьях, вырвав вручную из каждой один и тот же листок. – Зачем? – Говорю же, никто не знает. Тимка с досадой посмотрел на срез страницы, словно мог взглядом заставить появиться отсутствующий листок. – А я хочу быть купцом, – неожиданно подал голос Ваня. – Отлично, – одобрил Ион. – Почему купцом? – Они богатые, – мечтательно ответил Ваня. – Особенно купцы из «Скифа». У них всегда есть много патронов, жетонов, они катаются на личных дрезинах, с охранниками. А еще без них власть смотрителя ничего не стоит. Парень задорно перекинулся взглядом с Земфирой, и девочка опустила глаза, немного покраснев. Ион внутренне порадовался за Ваньку. Наверное, стоит оставить взаимоотношения следующего поколения на усмотрение его же представителей. – А ты, Тимка, кем хочешь стать? – спросил он. Тимка, который до этого что-то рисовал карандашом в учебнике, не бросил своего занятия. – Я хочу стать сталкером, – ответил он. Женя посмотрел на него в восхищении, Земфира невольно отодвинулась в сторону. Ион осторожно положил руку на свой экземпляр «Флоры». – Сталкером, – повторил он. – И почему? – Сталкеры помогают нам выживать, – ответил Тимка, продолжая рисовать. – Они бывают там, наверху. У них есть костюмы, оружие, и они… – Что – они? – Они свободны. Ваня добродушно хлопнул Тимку по плечу, глядя на Иона в ожидании поддержки. Учитель тяжело вздохнул. – Тимка, – начал он. – Быть сталкером очень непросто. – Потому я и хочу им быть. – Те, кто ходит наверх, лишены нормальной жизни, Тимка. У них ничего нет. С ними никто не здоровается, их никто не уважает. У них не бывает семьи. Ты же хочешь, чтобы у тебя была семья, когда вырастешь? – Я хочу быть сталкером, – упорно повторял мальчик. – Только не как Метроград. Как «Птицы». Они лучше. – Как угодно, – смирился Ион. – Хотеть кем-то стать и стать им – не одно и то же. Громкий вой донесся до них. Тимка бросил рисование, дети дружно выбежали наружу. Ион не стал их останавливать – вышел следом, нахмурился. Он хорошо знал, что означает этот звук гудка на южном блокпосту. Приход дрезины. Ничего особенного, если подумать. Но только не в тот день, когда дрезина уже приезжала. Транспорт из Датаполиса приходит раз в сутки в одно и то же время – аксиома, на которой основан был распорядок и скромный быт на Лукьяновской. Никто не присылает вторую дрезину всего через полчаса после первой без видимых на то причин. У блокпоста Ион оказался одновременно с парой десятков человек. – Что происходит? – то и дело слышались расспросы. Ион предпочел стоять на месте, чтобы не терять детей из виду. Когда вой прекратился, послышался быстрый стук. Кто-то спрыгнул на рельсы и забрал оттуда малыша Егорку. Спустя несколько мгновений на станцию въехала моторизованная укрепленная тележка закрытого типа. Сбоку, за фонарем, был установлен знакомый штандарт. Вздох изумления прокатился по толпе. Личный транспорт Кипариса – это вам не шутки. Открылись створки дверей кабины, слегка лязгнув смотровыми бронепластинами. Наружу вылезли двое мужчин в разгрузочных жилетах и с автоматами. Толпа сделала шаг назад. Ион остался стоять на месте, держа Тимку и Земфиру за руки. Что там случилось, в столице? Неужели война? Из дрезины выбрался третий. Учитель узнал его. Секретарь смотрителя, по имени Арсений. Имени дерева он себе так и не заработал – ходили слухи, что за чрезмерную эмоциональность, проявляемую при принятии решений. И сейчас вид секретаря полностью оправдывал его репутацию. Арсений был смертельно бледен. Его взгляд испуганно бегал по встречающим. – Ион! – крикнул он. – Мне срочно нужен учитель Ион!Глава 2. Враг изнутри
Силуэт на вершине наклоненного шпиля ничем не привлекал внимания. Хищный, заостренный клюв подчеркивал профиль головы, казалось, намертво сросшейся с телом застывшего крылатого чудища. Но это было лишь иллюзией – существо могло двигаться столь же свободно, сколь и замирать на месте. В этом мире другие не выживали. Огромный выпуклый глаз распахнулся, хищник устремил взор на покрытые рыжей растительностью строения. Для кого-то это было развалинами мертвого города. Для почти невидимого в темноте птеродактиля все вокруг являлось естественной средой обитания. Он не помнил другой картины с самого рождения, никогда не вдыхал иного воздуха. И не мог представить, что всего несколько поколений назад – для его биологического вида, разумеется, – этот мир был ярким и солнечным. А того, что птеродактилей в то время не существовало, ему не могла подсказать даже генетическая память, поскольку ее попросту не было. Зато собственная память сидящего на крыше создания работала на полную катушку, накапливая бесценные сведения о навыках выживания. Придет время, и далекие потомки гордо расправят крылья, воспарят в небесах над кривым рельефом, безбоязненно выхватывая с поверхности топчущиеся белковые массы, дерзнувшие выползти из укрытий наружу. Но пока что птеродактиль не загадывал так далеко. У него были собственные задачи, и он собирался освободить пребывающий в зародыше новый мир от остатков ядерной скорлупы. Город казался пустым и безжизненным. Заблуждение, для многих ставшее трагическим. Киев дышал и развивался. Кажущееся затишье скрывало непрерывную борьбу за выживание, в которой участвовало множество сторон. Одни пытались отвоевать себе место под Солнцем, другие – место во тьме. Были и те, кто укрылся под землей. И они иногда выходили на поверхность обожженной планеты. Птеродактиль знал это и терпеливо ждал. С высоты шпиля ему были видны многие точки выхода наверх, которыми пользовались подземляне. Ему еще ни разу не удавалось захватить эту странную добычу, сопротивлявшуюся ему при помощи непонятного оружия, не издававшую запаха, покрытую неровным панцирем. Как-то птеродактилю удалось сбить кусок панциря с верхней части одного из существ. Оно тут же пристроило недостающую часть обратно, а его соплеменники отогнали нападавшего странными колющими стержнями, которые к тому же плевались чем-то очень горячим. Раны были не смертельными, но болезненными и заживали долго. Эти существа не были легкой добычей, но и угрозы не представляли. Они лишь сновали в норах и время от времени затаскивали вниз разные нелепые предметы. Птеродактиль смутно чувствовал, что подземляне не вписываются в картину мира. Они были слишком медлительны, никогда не ходили по одному. Природа еще не успела распределить постъядерную живую материю по принципу «убей или будь убитым», так что добыча могла на поверку оказаться еще большей встречной угрозой, чем хищник, дерзнувший попробовать ее на вкус. Поэтому сидящий наверху птеродактиль не воспринимал подземлян как добычу. И даже если бы они были таковой, то все равно не стоили бы многочасового ожидания. Просто птеродактиль совсем недавно обрел то, что следовало оберегать любой ценой, и поэтому впервые в жизни нервничал. Он был обязан узнать о подземной угрозе чуть больше. Иначе создания могли добраться до него со своим странным оружием. А что подземляне умели карабкаться наверх и спускаться обратно, птеродактиль уяснил уже давно. Солнце вышло из-за горизонта, тщетно пытаясь пробиться сквозь сплошную завесу сизых туч. Порою лучам удавалось разорвать облака, чтобы ненадолго осветить унылые контуры развалин, заставить бурые лианы съежиться и уползти в руины. Но не сегодня. В этот день оранжевой звезде было суждено оставаться бледным пятном в небесной бездне, побежденной мутной грозовой пеленой. Казалось, Земля пытается укрыться от осуждающего глаза матери, подобно одаренному ребенку, не оправдавшему надежд. Тучи обещали дождь. Это значило, что если подземляне не выйдут сейчас, то ждать их придется долго. Птеродактиль терпеливо выжидал. Новорожденному миру явно не хватало летописца. Его история не закончилась, как предполагали жители подземного слоя, – она проходила очередной, важнейший этап формирования новой жизни, перед которым меркли все более ранние события, пришедшиеся на эпоху расцвета некогда господствующей в этих краях расы. Расы, остатки которой укрылись в каменных кишечниках, испугавшись последствий собственных игр. Они так и не дали себе времени на то, чтобы вырасти. Крылатый хищник никогда бы не опустился до такого. Если бы он знал, по каким причинам вымерло почти все население планеты, то очень бы удивился. В любом случае он был намерен исправить упущение и отправить выживших подземлян к своим погибшим собратьям. Момент настал. Птеродактиль дождался. Вдали, чуть правее массивного строения, произошло движение. Хищник сменил позицию, покрепче уцепившись когтями за холодный, проржавевший металл шпиля. Перепончатые крылья слегка затрепетали. На поверхность, на расстоянии нескольких неторопливых взмахов крыльев, вышли двуногие существа. Сегодня они были чуть другого цвета, чем обычно, и двигались более неуклюже. Первое насторожило птеродактиля, второе взбодрило. Он больше не собирался медлить. Раскрыв клюв и издав тихий клекот, птеродактиль оторвался от шпиля, взлетая к струям ледяного ветра.* * *
Когда-то пятерка сталкеров, возглавляемая Кондором, знавала лучшие времена. Кондор вспоминал об этом каждый раз, когда выходил на поверхность полумертвого города. И все чаще он задавался вопросом, что считать лучшими временами. Позади они или впереди? Раньше сталкеров было больше, но о городе они знали гораздо меньше, чем сейчас. Каждый раз, выходя наверх, группа добытчиков – вернее, одна из групп – имела чуть больше веры в завтрашний день, больше уверенности в себе, больше оборудования. И при всем этом – значительно меньше знаний о том, что там, в тумане – новая жизнь или новая смерть. Сейчас Кондор понимал: вера в себя, энтузиазм, оптимизм – все это должно было скомпенсировать сталкерам недостаток опыта, необходимого для выживания. Когда ты прешь с автоматом наперевес сквозь радиоактивную зону, то вести тебя может только уверенность, что найдется способ пройти участок до конца, не подавившись собственными легкими – ни сейчас, ни на следующий день. Никто из сталкеров Креста в то время не падал духом, не получал серьезных ранений, но это продолжалось примерно до тех пор, пока подземных ресурсов для вылазок наверх было больше, чем людей, желающих ими воспользоваться. Как только начался дефицит, ситуация сильно изменилась. Словно повинуясь неким скрытым законам природы, число сталкеров начало сокращаться. Преимущественно от болезней и несчастных случаев, не все из которых происходили наверху. Вопреки ожиданиям, первыми закончились не фильтры для противогазов, не патроны и не лекарства. Первыми закончились башмаки. Рельеф зараженного Киева представлял собой удивительную в своей хаотичности мешанину из обломков асфальта, вязкой почвы, трескающейся глины, невидимых луж, осколков металла и стекла, выбеленных костей и черепов, щебенки, камней, арматуры и прочего. Никакая обувь долго в таких условиях не держалась. Собственно, обувь и стала причиной смерти первого из сталкеров. Кондор пытался вспомнить его позывной, но не сумел. В то время у многих не было никакого позывного. Зато Кондор помнил, что парню было двадцать три года и обут он был в настоящий фирменный «адидас», не в какую-нибудь китайскую подделку. Вспомнив это, Кондор напряг лоб: а сам фирмовый «адидас», случаем, не в Китае делали? Словом, боты у парня были первый сорт: с прочной подошвой, крепкими шнурками, считавшиеся, наверное, до войны обязательным атрибутом любого урбанизированного молодого человека. Магазины, где продавались такие штуки, стерлись в ядерную пыль еще до рождения молодого сталкера, так что добыл он их уже в метро. И в тот злополучный день он наступил на проржавевшую раму, оставшуюся от немецкого внедорожника. Пропорол себе ногу, тут же испуганно отскочил в сторону, запрыгал на здоровой ноге, сжимая подошву голыми руками. Кондор еще помнил струйку крови между его пальцами. Поскользнувшись, парень упал и наткнулся виском на другой конец той же рамы. Наглухо. Кондор не был первым, кто бросился к нему. Погибшему было уже не помочь. Возможно, следовало сделать вид или убедить свою совесть, что парня еще не поздно отнести в Шлюз, где, быть может, его удастся вылечить. Но Кондор не сделал ничего: лишь повернулся спиной к месту происшествия и вел наблюдение, мгновенно поняв, что если сталкеров пасли какие-нибудь гипотетические мародеры, то нападут они именно сейчас, пока внимание группы приковано к безвольно лежащему телу. Этот день был первым, когда Кондор почувствовал, что людям в метро не хватает чего-то очень важного. Он долго не мог сформулировать, чего именно, хотя эта мысль ночами не давала ему спать. Спустя несколько недель, когда число сталкеров сократилось на добрую треть, он понял, чего им не хватало: собственного, нажитого самостоятельно опыта, который привел бы их к простой истине, что прошлое надо оставить позади и рассчитывать только на себя. Жить так, будто твое поколение – первое в новой истории. И не только ему, Кондору, но и всем обитателям Креста, а также тем, кто мог выжить снаружи. Дело в том, что люди, которые не первый год жили в метро, по-прежнему в своих мечтах и стремлениях руководствовались опытом предшественников, живших до Катастрофы. Они видели свое будущее исключительно как одну из версий прошлого. Вся их жизнь была направлена на то, чтобы вернуть что-то, утраченное ранее. Считалось, что для понимания опасностей и возможностей будущего надо заглянуть в старые добрые времена и искать аналогии там. В самом же будущем как таковом никто вдохновения не искал. Все верили, что завтрашнее утро будет некой копией прошедшего. Воспринимать саму идею чего-то нового люди разучились. Вероятно, раньше они боялись это делать, а потом забыли. Кондор считал, что в этом и состояла ошибка всех выживших: они не очень-то представляли, что им с этой новой жизнью делать, воспринимали ее как эпилог к чему-то заглохшему и видели своей миссией это заглохшее запустить вновь, вдохнуть топливо в отказавший двигатель. Сталкеры делали ту же ошибку. Выбираясь наверх, они начинали воспринимать город именно как город, угрюмую тень чего-то былого. Им нужно научиться видеть окружающий мир свежим взглядом новорожденного, для которого былого мира не существовало в принципе. Кое-как сформулировав эту мысль в своей голове, Кондор понял, что ему как раз первому и надо научиться познавать мир с нуля. С тех пор он перестал выходить в зараженный Киев и начал выбираться в другой – в котором послевоенные реалии были нормой. После этого он чудесным образом стал видеть отклик своей теории в умах товарищей. Первым из них был Ворон. Тогда его, как и Кондора, звали по-другому. Но в то время первые позывные сами по себе мало что значили. С ними едва ли не случайно определялись перед очередной вылазкой. Из ныне выживших сталкеров Ворон оказался единственным, кто тоже был тогда с Кондором во время смерти парня в «адидасах». Он никак не комментировал тот случай. Ворон был молчаливым, незаметным, отлично работал руками и старался не высказывать мнения ни по какому поводу, оставаясь малопонятным даже для своих товарищей. Со временем он немного расслабился, но приступы замкнутости никуда не пропали. Главное, что он оставался надежным и доводил до конца любое порученное ему дело. Кондор никогда не спрашивал Ворона о его возрасте, но предполагал, что на момент Катастрофы тому было уже по меньшей мере лет двенадцать. Возраст, когда начинают формироваться некие первичные идеи и мечты. Какими бы они ни были, Ворон нашел им реализацию в метро, став сталкером. А стать сталкерами могли далеко не все. Для этого недостаточно было просто скучать по былым временам или терзаться клаустрофобией. Среди первых сталкеров Креста встречались самые разные ребята: с психологией первооткрывателей новых земель или же с мышлением обычного дворника, который считал своим долгом хотя бы символически прибраться наверху. Кондор так и не мог понять, к какой из культур принадлежал Ворон, но был уверен, что, если бы не Катастрофа, тот закончил бы свои дни в тюрьме. Чувствовалось в нем что-то бунтарское, какой-то доведенный до абсурда скептицизм. Воробей казался противоположностью Ворона. Он явно был моложе, активнее, уделял большое внимание своей физической форме. Будучи самым низкорослым, парень мало спал, мало ел, не имел практически никаких вредных привычек и свою кличку оправдывал полностью. Хотя так же, как и остальные сталкеры, никакого постоянного позывного он изначально не имел, но ассоциация с мелкой птицей напрашивалась сама собой. Кондор долго не мог понять, как шустрому парню удалось подружиться с Вороном. У них обоих обнаружилась одна и та же черта характера: в любой компании они предпочитали молчать, пусть и по разным причинам. Если по многим вопросам Ворону было нечего сказать, то Воробей всегда имел на все свое мнение, но стеснялся его высказывать. Еще большей противоположностью им обоим был Аист. Редкий болтун, неизменный рассадник оптимизма. Вопреки всем дутым весельчакам, пытающимся улыбкой скрывать депрессию, Аист банально не был подвержен никакой хандре. Каким-то непостижимым образом он обладал способностью справляться с кучей проблем, попросту озвучив их. Если Аист описывал задачу своими словами, со своей неповторимой интонацией, то подбирал такие выражения, что проблема казалась пустяком, не стоящим внимания. Хотя Аист, как и все остальные, родился до Катастрофы, он совершенно ее не помнил, равно как и жизнь до нее. И все же в его подсознании явно оставались какие-то воспоминания, потому что Аист сильно отличался от людей, родившихся в метро. Например, одной из странных привычек Аиста было постоянное ношение на поясе разряженного револьвера с ярко-желтой рукояткой. Когда Кондор не утерпел и спросил, зачем он это делает, Аист ответил, что если ему понадобится в кого-то стрелять, то он сперва одной рукой вытащит пистолет, другой – патроны, вставит патроны в револьвер, приготовит к бою и уже потом прикинет, не изменилось ли за это время что-нибудь. Если в процессе этих приготовлений желание стрелять пропадет, то он снова разрядит оружие. Однако если стрелять все же понадобится, то он сделает это без рассуждений. После чего все равно разрядит оружие и больше никогда не будет вспоминать об этом случае. Кондор не стал спрашивать, какую же цель Аист мог встретить в метро. Собирался ли он стрелять по консервным банкам или же имел мишень посерьезнее? В один прекрасный момент он умудрился лишиться своего револьвера, как выразился, на рынке Датаполиса. Отнесся к этому философски, со смущением пожал плечами, да так и не обзавелся новым. В следующем месяце он получил какие-то новости из столицы и впал в страшную депрессию. Казалось, Аисту сильно повезло в тот период остаться без оружия под рукой, поскольку ближайшей целью он увидел бы себя. Затем, словно что-то переломив внутри, Аист вырос в настоящего сталкера за одну ночь размышлений и пространных бесед с товарищами и с тех пор ни разу не дал повода в себе усомниться. Еще в нем все чаще стали просматриваться лидерские качества, хотя Кондор был уверен, что, случись с ним что-нибудь, Аист окажется наименее подходящим кандидатом, который мог бы его заменить. Последним в их компании был Феникс. В отличие от всех остальных, этот сталкер носил свой позывной давно. Еще с тех времен, когда их команда никак не ассоциировалась с пернатыми. На лице сталкера расходился большой ожог, захватывавший щеку, половину уха, и опускавшийся на шею. Это случилось во время одной из вылазок на поверхность, при попытке протащить в метро газовый баллон. Никого из текущей команды Кондора в составе той группы не было. Феникс ушел с совершенно другими людьми, которые как один полегли во время взрыва, оставившего Фениксу отметку на всю жизнь. Собственно, вся их экспедиция совершила кучу косяков, один из которых оказался фатальным. Самым неприятным стало то, что газ в метро был и не нужен особо. Команда шла всего лишь за баллоном, который планировалось подзарядить внизу сжатым воздухом, чтобы позже приспособить его в кустарную систему автоматических помп для откачки подземных вод. То есть никто не собирался переть вниз баллон с газом. Команда Феникса решила стравить газ прямо наверху, и, видимо, случилась искра. Вряд ли кто-то осознанно лупил гаечным ключом по баллону или стрелял рядом с ним. Кондор никогда не спрашивал, кто был виноват во взрыве. Феникс казался достаточно здравомыслящим, чтобы не курить поблизости. И все же в той вылазке он был главным и нес всю ответственность. А потому он винил себя. С тех пор Феникс никогда не пытался брать на себя руководство чем бы то ни было и очень любил одиночные марш-броски, которые иногда случались во время экспедиций. Все пятеро оставались вольными сталкерами, даже находясь фактически на службе Креста. Они были свободны. В старом мире их бы считали нелепыми насекомыми, временами выползающими на поверхность яблока, чтобы найти другой проход внутрь его же. В новом мире метро они были «Птицами». И продолжали ими оставаться, даже когда в Датаполисе, а затем и во всем Кресте, сталкеры опустились на социальное дно, а их репутация рухнула вниз, в бесконечную пустоту. Подобно настоящим птицам, они продолжали рисковать жизнью каждый день, собирая все, что могли найти, от еды до материала для обустройства гнезда. И при этом все чаще задумывались, где же их истинный дом: в гнезде или в небесах?* * *
Гермозатвор с тихим рокотом закрылся. Стержни плотно встали в пазы и выдвинулись, разделив мир на две части. Кондор поправил шлем, по новой затянул ремень на левом рукаве. Сколько ни подгоняй снарягу в Шлюзе, все равно окончательная калибровка осуществляется наверху. А если комбез приходится надевать впервые в жизни, то тем более нужно смотреть во все глаза и примечать каждую мелочь. Конкретно к данному костюму у Кондора была претензия. Вмонтированный фонарь, встроенный точно поверх грудной клетки – бесполезная и слишком тяжелая штука. Еще низкие бронебойные качества самого костюма, но кому они нужны наверху? Как критически Кондор ни осматривал комбинезон до выхода, других изъянов в нем не обнаружил. Коснувшись рукой шлема, сталкер привел в действие радиосвязь. – Феникс, – произнес он. – Есть, – прозвучал ясный голос. Даже треска нет. Просто шикарно. Все же умеют в столице радиотехнику делать… – Ворон. – Да, слышу, – ответил коренастый сталкер, оглядывая автомат. – Воробей. – Да. – Аист. – Здесь Аист. – Баобаб. – Есть, и я протестую, – раздался в ухе сталкера возмущенный голос. – Почему мое имя называют последним? Это случайность или скрытое выражение пренебрежения? Кондор подавил желание врезать прикладом по широкому пузу. Мол, вот тебе и открыто выраженное пренебрежение – ясное и без полунамеков. На секунду он даже задумался: а что было бы, если бы он, в самом деле, ударил представителя администрации? Хрен бы там смотритель сумел выдумать меру пресечения, не бьющую по графикам работы сталкеров. Прижмешь одного – четверо просто не выйдут на промысел в следующий раз. И прощай, канал поставок в обход Метрограда. Повернувшись, Кондор строго посмотрел на Баобаба. Сквозь шлем выражение его глаз вряд ли было заметно, но богатое воображение толстяка нарисует картину лучше, чем маслом на холсте. Тот испуганно попятился и точно упал бы, если бы Ворон его не попридержал. Достаточно. Толстяк сам себе выдумает, чего захочет. Лишь бы не мешал больше. Очень скоро он поймет, что метро и его законы с собой на поверхность не взять. Все это понимают, рано или поздно. Лучше, конечно, рано. Подъем по разбитым ступеням застывшего эскалатора прошел без приключений. Хорошее начало. – Добро пожаловать наверх, – сказал Кондор, осматривая пейзаж. Никаких изменений. Пожухлых растений сталкер уже не замечал. Самое плохое в новой оснастке: не чувствуешь своей спиной остальных товарищей. Вроде бы и нет причинно-следственной связи, а все равно. Ощущение чужой, непривычной защитной материи не покидает ни на секунду. Сбивается микроклимат, меняются шаг, темп движения, появляется некоторый рассинхрон в действиях. И все же Кондора беспокоило другое. Смотритель чересчур расточительно выдал снаряжение для такого простого дела. Выбраться через Шлюз у планетария, дойти до Дворца «Украина», вернуться обратно. Только и всего. Хотя Кондор каждый день мечтал о новом снаряжении и радиосвязи, не говоря уже о роскошном оборудовании Креста, он понимал, что для каждой мелочи есть своя область применения, особенно в условиях жесточайшего дефицита в метро. И банальная вылазка наверх, когда можно было дойти до соседней станции Шлюза по годами изученному фарватеру, где знаком каждый камень, никак не попадала под категорию опасных. Относительно других, конечно. Любой из команды Кондора мог проделать этот полуторакилометровый путь в обычной «химзе», даже не сменив фильтра. И при этом не попасться на глаза разведчикам Метрограда. Выход во внешний мир в защите, превышающей требуемый уровень, конечно, не причиняет такого вреда здоровью, и в целом более безопасен, но всегда есть нюансы. Каковы побуждения человека, рискнувшего выбраться из уютных туннелей наверх? Сколько костюмов у него осталось в резерве, чтобы он не боялся пропороть герметичный комбинезон куском металлического хлама? Как далеко он намерен зайти, в каких условиях и чего хочет от этой жизни? Любой гражданин Датаполиса от таких вопросов посмотрел бы на Кондора как на сумасшедшего, чувствуя при этом явное облегчение: надо же, юродивые и в самом деле оказались не в себе. Вот только для Кондора куда важнее было мнение товарищей, чем изнеженных граждан города. Он мог послать к черту даже всех жителей Креста. Однако с Кипарисом спорить – вредно для комфорта. Так что Кондору и его команде, которую с легкой руки смотрителя уже давно стали называть «Птицами», выдали пять новеньких комбезов. Всего на один раз. Причина невиданной щедрости смотрителя Датаполиса была проста. Проверка. Учет и аудит. Собственные сталкеры даже в большей степени, чем мифические красные, оставались дырой в бюджете Датаполиса и персональной мозолью смотрителя. Вечные изгои, живущие под самым боком столицы киевского метро, всего в одном перегоне от сердца Креста, единственные поставщики ценных благ старого, довоенного мира. Их боялись, ненавидели, от них шарахались, как от чумы. С ними очень редко здоровались – собственно, их и видели не часто. В Датаполис сталкеры путешествовали только по крайней надобности, хотя столица и провозглашалась открытой всем гражданам метро. Гораздо чаще к сталкерам присылали гонцов. Работа последних была несложной: прибыть на правительственной дрезине, проверить принесенное с поверхности добро, замерить уровень радиации, насвистывая при этом что-то незатейливое, погрузить на дрезину и укатить обратно. Уже позже Кипарис все проверит лично и распорядится выдать работникам ножа и фонаря соразмерную зарплату: патроны, еду, воду, лекарства, разные приятные и полезные мелочи. Хотя чаще были неприятные и бесполезные. Даже смешно, что большая часть всего этого добра сверху как раз и притаскивалась – пусть даже бойцами чуждого Метрограда, а не командой Кондора. И даже на таких условиях работать гонцами соглашались не все. Общение со сталкером для гражданина Датаполиса было чем-то вроде чистки свиньи. Отправиться к сталкерам в их логово означало – поставить на себя долгоиграющее клеймо зараженного, и никакие счетчики не смогли бы убедить перепуганного гражданина, что ему не придется теперь мочиться фосфором. Ну и, разумеется, к женщинам сталкеров не подпускали. К чему плодить мутантов? Однажды в город притопали барыги с самой Лукьяновской, чисто подработать гонцами между базой сталкеров и Датаполисом. И подрабатывали. Какое-то время. Пока Кипарис не сообразил, что это влетает в патрончик и дешевле будет назначать поход в Шлюз как административную меру наказания. Сам Метроград, конечно, тоже давил на администрацию Датаполиса. Чудом стало уже то, что с ним вообще считались. Кучка бандитов, переквалифицировавшихся в сталкеры, недолго коптила промозглые, продуваемые помещения подземного торгового центра, так и не ставшего полноценным убежищем. Идея с парным патрулированием киевских улиц провалилась подчистую, две трети смельчаков скукожились от радиации, непонятных хворей и внутренних разборок, и тогда последняя треть догадалась забаррикадироваться на территории. Под руководством генерала Ольшанского Метроград кое-как выжил. После смерти генерала вся их система полетела кувырком, новые заправилы оказались вынуждены сотрудничать с располагавшимся прямо под ними Датаполисом, у которого чудесным образом продолжали функционировать системы водной и воздушной фильтрации. Так и установилась нехитрая экономика: «метроградовцы» тащат с поверхности грязные ресурсы и обменивают их на относительно чистые. Система оказалась до того элементарной, что скоро во всем Кресте практически не осталось людей, желавших самостоятельно вылезать наверх. Если кто и соглашался променять станции с перегонами на бескрайние просторы зараженной поверхности, его всегда ждали в Метрограде как желанного добровольца. С одной оговоркой: путь назад был ему заказан. Не то чтобы Метроград не выпускал своих – скорее, гражданство Креста при таком выборе автоматически аннулировалось. Таким образом и создалась репутация сталкеров как отбросов общества – несмотря на то, что это же общество продолжало существовать и даже кое-как развиваться именно трудами сталкеров. И все же Кипарис подстраховался, не стал окончательно резать собственную систему вылазок наружу. Так что команда Кондора сохранилась, пусть и оказалась вытеснена на пустынную, полузатопленную Олимпийскую… А затем и статьи расходов на сталкерство стали урезать. Кондор отказывался понимать эту дикость. В мире метро, в зависимой от внешних вылазок среде, где автономность была лишь удачной иллюзией, идея о вводе каких-то сокращений казалась началом конца. И все же это было так. Не будь Датаполис столь зависим от поставок сверху, Кондор бы решил, что сталкеров решено тихо заморить. Вожак сплоченной группы хватался за неизменный принцип: не расценивать как зло то, что может быть объяснено глупостью. В конце концов, ядерную войну, которая стерла почти все живое с лица планеты, можно было объяснить только таким способом. Так что сокращение. И проверка. Администрация Креста единогласно утвердила идею ревизии. До банального грабежа гнезда «Птиц», конечно, не опустились. Кипарис умел работать тонко. Сталкерам объявили внеплановую вылазку и дали в надзиратели своего человека. Невыразимо жирного советника по имени Баобаб. Отрядили, не спросив, и даже нашли для него еще один костюм с замкнутой системой дыхания, в котором могла поместиться эта редкостная туша. Баобаб должен был своими глазами посмотреть, как работают Кондор и его парни, действительно ли среднестатистический рейд требует с сотню-другую дорогих патронов, и вообще – стоит ли овчинка выделки. С этим Кондор отчасти смирился. Но, как назло, сама суть операции подразумевала введение новых условий, не лучшим образом влияющих на ее исход. Лишняя вип-персона, не являющаяся боевой единицей, и незнакомое снаряжение. Поскольку сталкерам требовалось не просто пройтись от одной станции к другой, попутно захватив что-нибудь любопытное, а еще и защищать Баобаба, то конкретно на эту ходку Кипарис снаряжения не пожалел. Отсыпал с барского плеча и костюмов, и шлемов, напичканных электроникой, и оружия. Правда, от оружия Кондор отказался наотрез. Поставил жесткое условие – он пойдет только со своим, проверенным стволом. И его команда – тоже. Новенькие, промасленные «калаши» из запасов Креста могли прельстить Кондора только в дебрях относительно дружественного туннеля и не далее чем в паре перегонов от столицы, но никак не на поверхности, где гламурные железяки запросто могли подавиться кустарными патронами, изготавливаемыми на Печерской. Так что, Кипарис, идем со своими. Либо дай больше времени на пристрелку. Времени Кипарис не дал, поэтому пришлось ему соглашаться на условия сталкеров. Сам Баобаб поперся в тугом и жарком скафандре, взяв с собой «калашников» с кучей патронов. Его, собственно, и баллотировали в контролеры лишь потому, что толстяк худо-бедно умел стрелять. Хоть и страшно не любил это дело. Кроме того, стрелять он собрался деньгами. Надо сказать, от представителя администрации Кондор ничего другого и не ожидал. Довоенные патроны, пролежавшие нетронутыми много лет, в мире метро котировались как всеобщий экономический эквивалент. Попросту говоря, они стали местной валютой, сменив на этом посту старинные бумажные аналоги. Реформу ввел предшественник Кипариса, когда выяснилось, что для создания единой экономики лучше всего воспользоваться теми аналогами разменной монеты, которые на момент начала этой реформы складированы у тебя самого. Сказано – сделано. По метро быстро распространилось определенное количество блестящих патронов разного калибра, собственно, как и оружия. Стреляли ими редко. Для этой благородной по местным меркам цели преимущественно использовались самодельные патроны – недаром Печерская при случае солидно отваливала сталкерам левака за притащенную снаружи марганцовку и коробки со спичками. В прежние годы тамошние самоделкины не гнушались заказать и кардан от старой машины, на основе которого могли состряпать безоткатное орудие для охраны блокпоста. Работало. Охраняла пушка станцию от всякой нечисти, временами прущей из туннелей на свет. Ровно до тех пор, пока не взорвалась прямо на месте, разметав стрелков в клочья. И все же обитатели Печерской, стиснув зубы, лишь повздыхали по этому поводу. Потому как без этой системы охранники бы померли гораздо раньше. Или не выдержали бы стены туннеля. Было это еще до объединения обеих веток в Крест. Темные были времена, анархичные… – Куда идем? – спросил Баобаб. Кондор прикинул маршрут. Нужно что-то безопасное, но не очень. Тупизна ситуации заключалась в том, что им крайне нужна была какая-нибудь небольшая переделка, чтобы толстяк понял, что тут еще порою шастают всякие твари. Понял так, чтобы его отчет Кипарису о тяжелых сталкерских буднях блистал красноречием Цицерона. Писанина толстяка настолько же превышала установленный лимит расхода бумаги, насколько талия превосходила физические нормы человека его возраста. Именно размеры Баобаба раздражали Кондора даже больше, чем заносчивость. В метро не толстели. В метро добреть было негде. Не нужно жрать крыс – уже счастье. На каких харчах сидела администрация – знали только те, кто имел к ней отношение. Короче, нужно топать от точки А к точке Б по оптимальному маршруту. Найти пару светляков или хортов, пристрелить. Не найдут – черт с ними, Аист пальнет в зияющий провал окна и скажет, что видел какое-то движение. – Идем на юг по Васильковской, – ответил Кондор. – Вдоль дороги, не высовываясь на середину. Держитесь домов. Баобаб замолчал. Он усиленно щелкал дозиметром, крутясь по ходу движения во все стороны. Кондора это бесполезное занятие совсем не веселило. В страхе человека перед внезапно ставшей враждебной природой не было ничего смешного. Сталкер тоже часто ощущал предательское, давящее желание просканировать аппаратурой каждый сантиметр земли в надежде найти свободную от радиации зону. Все же он был не молод и в свои сорок шесть хорошо помнил время до Катастрофы. И тоже поначалу пытался нащупать его дозиметром, найти волшебную дверь в загубленный мир. Осторожно ступая по испещренному трещинами асфальту, Кондор вел команду на юг. Отсюда ему был виден купол планетария с огромной дырой. Кондора всегда интересовало, что могло проломить купол. Сам он туда не забирался, но Ворону удалось. По его словам, ничего там не было. То есть абсолютно ничего, даже остатков мебели и оборудования, не говоря уже об обломившихся фрагментах купола. Лишь четыре внешние стенки. А из центра смотрит черный провал воронки, уходящей глубоко вниз, куда не достигает свет фонаря. Сталкерский «мегаторч» – бывший фонарь мирового класса, чей луч стал новой мерой длины, за его пределы соваться решительно не рекомендуется. Очевидно, что-то проломило крышу сверху, да еще с такой силой, что застряло на порядочной глубине. И затем из дыры стала наведываться какая-то дрянь. Иначе откуда эта непонятная слизь на стенах? Это вопрос номер один. А вопрос номер два: кто же истошно вопил в стенах планетария в прошлом году? Явно ведь не человек. Впрочем, людей Кондор как раз встретить и не опасался. С Метроградом давно установлен прочный пакт о ненападении, а других людей быть тут не могло. Планетарий остался позади. Перекресток. Кондор внутренне напрягся, заглядывая за угол. Иногда тут приходилось постреливать. Со стороны Протасова Яра случались наплывы уродливых четвероногих, похожих на собак. Иначе как наплывом такую ораву и не назвать. Волна хортов неслась от реки на запад, чтобы позже вернуться обратно. Случалось это аккурат во время дождя. Зрелище не для слабонервных. Кондор догадывался, в чем причины такой миграции. При прочих нормальных условиях ливень затопляет коллекторы за пару минут. Наверняка хорты там и жили. Проверять сталкеры и не думали, конечно. Они старались не соваться в сторону Яра без причины, разве что случалось прошвырнуться по вокзалу – неисчерпаемому источнику материальных благ. Хотя Кипарис за шкуры хортов, бывало, платил премиальные. Из них в свое время повадились шить костюмы для граждан Датаполиса. Кондор мог только догадываться, сколько с продажи таких шкур наваривали «скифские» челноки, промышлявшие торговлей в северных районах. В родной обители «скифов», на южной ветке Креста, моднявые шмотки столицы спросом не пользовались. Что было неудивительно, учитывая нищету местных бродяг и полное отсутствие практической ценности предметов роскоши. Это вам не батарейки и не топливо для дизеля. Дождь еще не начался – можно было пока не опасаться. Сталкеры перестроились, пройдя участок кругом. Баобаб перестал возиться с дозиметром. Кондор отметил про себя, что толстяка пейзаж не особо и трогает. Впрочем, смотреть на внешний мир тому уже приходилось, пусть и не вылезая из подземного. На Лукьяновской, где расположена школа для детей, была оборудована смотровая площадка – одну из сохранившихся вентиляционных шахт, ведущих к самой поверхности, переделали в обзорную башню, навесив сверху толстенное выпуклое стекло. Было это еще во времена первых сталкеров и при их прямом содействии. Когда их профессия еще считалась почетной. – Кондор, шпиль, – послышалось в ухе. Командир мигом остановился, устремив взор на возвышающиеся башни костела Святого Николая. Одна из башен накренилась, но не упала, так и оставшись сверлить шпилем небо. Сейчас на нем виднелось что-то темное, чего раньше не было. В следующий момент распахнулись огромные крылья, и летающий ящер взмыл к тучам. – Птер, – сказал Аист. Приехали. – В укрытие, – коротко скомандовал Кондор. Без паники, подумал он. Ничего не случилось. Отойти в сторону, забраться в пустующие витрины бывшего продуктового, стараясь не хрустеть стеклом. А хищник покружит немного и исчезнет. – Что это? – испуганно спросил Баобаб. – Летающая птица? Так вот она какая?! – Да, – огрызнулся Воробей. – Чаще на свежий воздух выбираться надо. Толстяк возмущенно покачал головой, стараясь что-то рассмотреть наверху. – Убейте ее, – сказал он. Сталкеры посмотрели на него как на сумасброда. – Что? – Кондор подумал, что качество связи его все-таки подвело. – Убейте птицу, – повторил Баобаб. – У вас же автоматы. Я хочу посмотреть. – А еще у меня зубочистка есть, – добавил Аист. – Не желаете, чтобы я птичке клювик отполировал? – Аист, не надо, – поморщился Кондор. – Баобаб, птеродактиля так просто не победить. Даже в шесть стволов. И думать нечего, это слишком опасная тварь. Толстяк вздохнул с сожалением. Даже сквозь резиновый шлем Кондор услышал клекот, издаваемый ящером. Мелкие рыжие травинки склонились к земле от внезапного порыва ветра. Птер опустился перед витриной на удивление изящно, ничего не задев. Баобаб икнул и попытался спрятаться за металлическим шкафом. – Замри, – сказал Ворон. – Если мы не станем шевелиться… Кондор впервые наблюдал птеродактиля в подобной близи с того дня, когда тот во время неудачной атаки сорвал шлем с Воробья. Командир сталкеров старался в любых обстоятельствах видеть возможности, так что не упустил шанса рассмотреть хищника повнимательнее, пополняя свою базу данных о внешнем мире. Не так уж много зная о доисторических ящерах, он все же понимал, что летун явно превосходил их мощью, хотя и уступал в плане природного совершенства. Это действительно был хищник, вооруженный к тому же огромными когтями, которыми мог поднимать добычу и уносить ее на порядочное расстояние. Когда ящер, чуть повернув голову, раскрыл клюв, сталкер заметил, что он густо усеян несколькими рядами маленьких острых зубов. Нескольких из них не хватало. Птер находился так близко, что Кондор сосчитал и клыки. Их было восемь. Крепкие перепончатые крылья, вне всякого сомнения, способные поднимать птицу вместе с грузом, у основания были украшены кроющими крыльями. Явный признак смешанной эволюции. Потомкам птера еще только предстояло развиться в стойкий биологический вид и занять свою нишу. Если, конечно, другие виды не будут против. Кондор мог заложить свой лучший нож, что будут. Птеродактиль продолжал смотреть. Учитывая размеры его глаз на вытянутой морде, невозможно было понять, куда конкретно он смотрит и осознает ли вообще, что видит. Он наклонил голову, как будто прислушиваясь, демонстрируя при этом иссиня-черный гребень, сужающийся к толстой шее и продолжающийся до самого хвоста, который, ко всему прочему, был украшен сизой чешуей. Для сходства с драконом птеродактилю не хватало только соответствующей пасти и более грозных пропорций. Заурчав, птеродактиль расправил крылья и поднялся в воздух. Кондор обнаружил, что взлетать с земли ящеру было тяжеловато. Недаром он обычно старался приземляться туда, откуда можно спикировать вниз. Полезное наблюдение, подумал сталкер. Нужно отметить. – Ну что, Баобаб? – проворчал Ворон, кладя ствол автомата на плечо. – Все еще хочешь попробовать пострелять в птичку? Толстяк замотал головой. В его скафандре это было почти незаметно. Все разом перевели дух. Кондор ощутил, что у него участилось сердцебиение, и приказал себе успокоиться. Впрочем, было от чего нервничать. – Ждем минуту и выходим, – сказал он. – Двигаем дальше, ничего не случилось. – Вы это видели? – возбужденно заговорил Аист, пытаясь найти ящера в небе. – Он смотрел на нас! Такого раньше не было. – Умнеют, твари, – изрек Ворон, глядя на часы с компасом. – Завтра, может, начнут пирамиды строить. А мы все в муравейниках копошимся. – Он… большой, – испуганно произнес Баобаб. – И что, тут все такие, как он?! – С чего ты решил, что это самый крупный? Представитель администрации затрясся. Кондор решил больше не нагнетать напряжение. – Строиться цепочкой, идем западным маршрутом, – скомандовал он, шагнув к Аисту. В следующий миг резкий толчок сотряс витрину. Люди попадали наземь, металлический шкаф упал на Ворона. Раздался громкий гул, затем – скрежет, потолок над головой обрушился, и в комнату свалился валун весом не менее двух центнеров. – Какого хрена?! – заорал Феникс. Кондор подскочил к шкафу и принялся его толкать. Воробей уперся плечом, и вдвоем они высвободили товарища. – Ты как, цел? – спросил Воробей. Ворон покачал головой, что можно было с равным успехом понять как «да» и «нет». По стеклу его противогаза мелкой паутинкой проходила россыпь трещин. – Дышу нормально, – послышался в ухе Кондора его голос. – Но не вижу почти ни хрена. – Осторожно! – крикнул Феникс, начав пальбу прямо в небо. Кондор инстинктивно припал к полу, готовясь отскочить в случае чего. Рев птеродактиля, пронесшегося вдоль Большой Васильковской мимо витрины, перекрывал шум его крыльев, но не мог заглушить грохот нового камня, пущенного ящером в людей. Пущенного прицельно, заметил Кондор. По касательной. Птица их выманивала. Каменная глыба сокрушила обветшалую стену. – Бежим! – крикнул Кондор, выскакивая на улицу. – К Шлюзу! Команду не потребовалось повторять дважды. Ясно было, что летающий ящер способен запросто разрушить весь дом. Так что следовало бежать, и немедленно, причем в сторону, противоположную направлению полета птички. В большинстве своем стандартные переходы сталкеров представляли собой чередование черепашьего и спринтерского продвижения. Как и положено особям, которые не являются охотниками, но и добычей становиться тоже не желают. Так что бег во внешнем мире для сталкеров чем-то особенным не был. А вот о Баобабе этого сказать было нельзя. И без того грузного телосложения, затянутый в сплошную резину человек поспевать за сталкерами никак не мог. Хотя глуп он, как заметил Кондор, точно не был и не тратил попусту дыхания на жалобы или вопли, не говоря уже о расспросах. Заморочен – да, к тому же редкий сноб. Но не дурак. Выходящий последним Ворон споткнулся, качая головой. То ли трещины на стекле в самом деле мешали ему смотреть, то ли легкая контузия приключилась. А до Шлюза метров четыреста. Совсем хреново. Кондор стиснул зубы: сколько раз он уже просил у Кипариса средств, чтобы оборудовать внешнюю полевую базу. Хоть рулон прорезиненной материи, чтобы оснастить строительный кунг, на худой конец. Любое место, где можно обработать рану или поменять шлем, не вдыхая ни грамма радиоактивной пыли. Опасности – фигня, обычному сталкерюге остро не хватает самых простых вещей: возможности снять противогаз, вытереть лицо, передохнуть минутку, не опасаясь нападения со спины. Подходящих для этой цели стальных оболочек хватало, как и простейших генераторов, но такое количество герметика, кроме как в Датаполисе, достать было негде. Однако смотритель очень не любил чужую автономию. Никому не нужен второй Метроград. Птеродактиль возвращался. На этот раз без камня. – Вперед! – заорал Воробей. – Аист, мочи его! Аист присел на одно колено, прижал «Винторез» к плечу. Он лучше всех умел пользоваться винтовкой и знал это. Хотя никогда этим не гордился. В прицеле мелькнула длинная голова. Нажав на спуск, Аист тут же выстрелил второй раз и откатился в сторону. Ящер с воплем захлопал крыльями, словно закрываясь от пуль. Он учел прошлый опыт и был готов терпеть боль какое-то время. Рванувшись вперед, птеродактиль налетел на сталкеров. На этот раз его встретили в пять стволов. Перекресток Большой Васильковской мигом затянуло дымом, ящер почти сделал сальто в воздухе. Раскрыв клюв чуть ли не во всю ширину, продукт смешанной эволюции издал дикий визг. Затем острые когти впились в Баобаба, и птер улетел с вопящей добычей к башне костела Святого Николая. Кондор остался стоять, сжимая дымящийся автомат, даже забыв механически сменить опустевший магазин. Впервые в жизни. – Твою мать, – только и выговорил Воробей.Глава 3. Точка зрения
Сильнее сжав руку Земфиры, Ион шагнул вперед. – Я здесь, – сказал он. – Что случилось? Арсений не сразу понял, кто именно ему ответил, что взбудоражило Иона еще сильнее. Уж секретарь определенно должен помнить учителя в лицо – в словесных баталиях за шатер на Лукьяновской они провели не один час. – Вы?! – вскричал секретарь с дрожащим подбородком. – Скорее, поехали! Нельзя терять ни минуты, времени мало! Тимка осторожно взглянул на учителя. Не ему одному поведение Арсения казалось необычным. – Успокойтесь, пожалуйста, – мягко попросил Ион, чувствуя, как его голосу внимает половина станции. – Расскажите, что случилось в столице. Всем интересно знать. – Приплыли, – неожиданно проговорил один из охранников, сплюнув на пол. Механик Дмитрий, до этого внимательно следивший за происходящим со своей скамьи, поднялся с неодобрительным видом. – Слышь, ты мне тут не мусори, – пригрозил он. – А то пол буду мыть твоей кровью. – Что ты сказал? – спросил охранник, чуть подняв автомат. – Дмитрий, не надо, – покачал головой Ион. – Не при детях. С угрюмым видом помолчав, механик отвернулся. Было понятно, что при малейшем оскорблении он даст понять зажравшемуся столичному мусору, что другие станции в метрополитене все же существуют. Толпа тихо загудела. – Вы хотите, чтобы я поехал с вами? – уточнил Ион. – Да! – ответил секретарь, переминаясь с ноги на ногу. – Пожалуйста. Это очень важно! – Я не могу просто оставить здесь детей. Вы же сами знаете… – Все в порядке! – послышался тонкий голос. Земфира заулыбалась. Из кабины вылезла Татьяна. К изумлению Иона, на ней красовался ее белый халат. Неужто ее выдернули прямо с рабочего места? – Тань, что там случилось? – спросил Ион. – Сама не знаю, – ответила девушка. – Езжай. Я посижу с детьми. – А что, если… – Просто садись в дрезину, – сказала Таня почти шепотом. – Там у них все мрачно. – Пожалуйста, скорее, – умолял Арсений. – Дело очень важное. Я по дороге все объясню. Ион обернулся. Таня уже уводила детей к шатру. Лишь Тимка озадаченно озирался. – До свидания, учитель, – сказал он. Машинально кивнув, Ион сделал шаг к секретарю. – Это надолго? – спросил он. – Давайте, я вещи свои соберу, если что. – Не нужно, – сказал Арсений. – Возьмите только паспорт. Ион коснулся нагрудного кармана. – Он у меня всегда с собой, – ответил он. – Вот и чудесно! Поехали! Меньше чем через минуту дрезина тронулась с места. Ион осознал, что впервые в жизни едет в личном транспорте смотрителя. Он периодически видел этот символ роскоши с подростковых лет, мечтал прокатиться в нем, воображал себя то в кресле управления, то на пулеметной башне. Сейчас ему не хотелось воображать ровным счетом ничего. Запах старой пыли, будто собранной с каждого перегона по щепотке, отбивал любую фантазию. Учитель едва не наткнулся плечом на один из сварочных швов – об удобстве внутри правительственной дрезины задумывались еще меньше, чем на самых обычных технических колясках. Вероятно, безопасность тоже была лишь кажущейся. Пусть снаружи сидят двое пулеметчиков и еще огнеметный расчет, который обычно помогал заводить мотор – это мало поможет пассажирам, абсолютно беззащитным в случае, если они останутся без наружной охраны. Насколько Ион мог судить, внутри не было никаких рычагов, чтобы привести дрезину в движение без помощи оператора спереди. Не было даже замка, чтобы закрыться изнутри. Зато был установлен самодельный кожаный диван и два узких кресла разного размера, так что собеседники не имели возможности комфортно расположиться лицом к лицу или хотя бы вытянуть ноги, не упираясь в сапоги соседа. Вдобавок вся конструкция дико скрипела и шумела, а ведь дрезина шла даже не на электричестве. Стоит охране запустить мотор, как от туннельного эха бронепластины задребезжат похоронный марш. Все это Ион заметил за пару мгновений, испустив еле слышный вздох разочарования. Воображаемая карета, достойная элиты, так и осталась в воспоминаниях. В действительности здесь оказалось темно, холодно и неожиданно душно. Учитель ощутил злость. – Я слушаю, – проговорил он. – Что у вас за проблема? Кто меня вызвал и зачем? В отличие от Иона, секретарь, похоже, чувствовал себя в дрезине более чем комфортно. Откинувшись на спинку кожаного дивана, он чуть расслабился. – Прежде всего, скажите кое-что, Ион, – попросил он. – Я помню, сколько сил вы потратили на то, чтобы в метро появилась школа. Тогда это решение казалось мне лишенным смысла, но сейчас и я, и Кипарис полагаем, что это хорошая идея. – Благодарю, – сухо сказал Ион. – О чем вы рассказываете детям на своих занятиях? – Это имеет отношение к тому, зачем мы едем в столицу? – Да, имеет. – Я не могу ответить так просто, – Ион даже рассмеялся. – Мы с ними… просто болтаем обо всем подряд. Я же просто их развлекаю. Умел бы играть на гармошке – играл бы. Читаю им, что могу, рассказываю, что знаю… – И что, никакой глобальной задачи? – Почему же, – не стал отрицать учитель. – Моя задача – поведать им о позитивных деталях довоенного мира, чтобы им было во что верить. – А вы считаете, что разбираетесь в довоенном мире? – Не меньше, чем любой другой житель Креста. – В самом деле? – Арсений покачал головой. – Сколько вам лет, учитель? – Это так важно? – осторожно спросил Ион. – Вы же наверняка не помните мир до Катастрофы. А если и помните, то совсем не так, как следует. Любой человек старше вас хотя бы лет на десять способен гораздо больше рассказать о прошлом. – Но не любому человеку доверят детей. – Ах, да, – секретарь отвернулся, глядя на медленно проплывающие за смотровым окном своды туннеля. – Именно так, – спокойно подтвердил Ион. – Послушайте, я не строю иллюзий по поводу своей исключительности. Да, я родился примерно во время Катастрофы и почти не помню мир снаружи. Почти все из того, что я рассказываю, мне самому пришлось изучать по книгам и свидетельствам очевидцев. Однако я, по крайней мере, это делал – старался воссоздать картину прошлого мира. Говорите, я не видел его самолично? Совершенно верно. Только через поколение это не будет ровным счетом ничего значить. К тому времени попросту не останется людей, помнящих мир до Катастрофы, в то время как знания нужно будет передавать. А те, кто помнит его сейчас, не спешат делиться своим мнением – не в последнюю очередь из-за проводимой Кипарисом политики. – Я бы поспорил, – признался Арсений. – Не забывайте, что я работаю в штабе смотрителя. – Вы мне напоминаете об этом регулярно с тех пор, как я начал слать запросы о школе. Но давайте начистоту. Школа нужна, и это факт. Когда-то я отстоял эту идею в одиночку. Теперь на моей стороне не меньше сотни человек, которые рады возможности пристроить ребенка в надежное место в любой момент. Я назвал себя Ионом, в честь давно забытого термина из школьного учебника. Меня называют «учитель» те, кто не помнит или не знает моего нового имени. Многие забыли истинный смысл этого слова, считая, что учитель – это тот, кто похож на меня. У меня нет никакого образования, нет педагогических навыков. Но у меня есть репутация надежного человека, которому можно доверить сына или дочь. Знаете, что я понял? Доверие в метро ценится выше всех денег. Понимайте как хотите, но школа в пределах Креста – обязательное условие для нашего с вами будущего. Будущего всего метрополитена… – Кстати, о надежности. На вас вроде положила глаз одна из девушек столицы. Так? – Ну, и что? – учитель заметно помрачнел. – Сколько ей лет? – Не сомневаюсь, что вы это знаете. – Вы правы, знаю. Даше восемнадцать, хотя вы были вместе и раньше. Почему она не переехала к вам, на Лукьяновскую? – Давайте не будем, – жестко сказал Ион. – Это наше личное дело. Я не намерен давать объяснения. Усмехнувшись, секретарь наклонился к нему поближе. – Для человека, который усердно изучал довоенный мир, вы мало знаете современный, – сказал он почти шепотом. – На территории Креста брак можно узаконить уже в шестнадцать. – Когда я захочу обнародовать суть наших с Дашей отношений, вы станете первым, к кому я схожу на поклон, – заверил Ион. – Будьте уверены. – Буду, – пообещал секретарь, снова напуская на себя равнодушный вид. Он хотел что-то добавить, но сдержался и вместо этого с раздражением забарабанил пальцами по обивке кресла. – Скажите, – вымолвил он. – Вы рассказывали детям о Метрограде? – Только то, что все и так знают. – О «Птицах»? – Про команду Кондора как раз неизвестно ничего. – Ясно. А о «Красном варианте»? Ион медленно потер щеку. – Нет, – ответил он. – Я все же не совсем сволочь, раз уж вы меня таковой считаете. – И даже намеков не делали? – Намеки, как и другие, более красноречивые детали, дети видят каждый день на любой станции. Истерию по поводу «Красного варианта» разжигают на каждом углу. Вылезайте порою из своей будки с печатной машинкой, пройдитесь хотя бы по уголкам Датаполиса – много интересного услышите. – Вы ходите по уголкам куда чаще, – заметил Арсений. – И слух у вас, несомненно, лучше. Пожалуйста, расскажите о «Красном варианте» мне. – Что? – Прошу вас. Мне бы хотелось освежить в памяти народные стереотипы. Говорю без иронии. Я и в самом деле мало что знаю об этом. Дрезина плыла по рельсам слишком медленно. Тяжело вздохнув, Ион попытался вызвать в памяти все осколки нужных знаний, которые целыми годами кропотливо собирал в единую схему. – Как вам известно, наше метро насчитывает две ветки, – начал он. – Я беру в расчет сохранившиеся и населенные. Куреневско-Красноармейская и Сырецко-Печерская. Соответственно, на картах они нарисованы синим и зеленым цветами. – Правильно. – Всего же веток было пять. Однако к началу войны две из них еще не были введены в строй. Может, их и не начинали строить, я не знаю. Так что по назначению практически использовались всего три. Те две, которые я описал, плюс еще одна, самая большая. Святошинско-Броварская, тянущаяся через весь Киев почти по прямой и делящая его на две части. Линия красного цвета. – Забавно слышать, как вы говорите о ней в настоящем времени. – На случай ядерной войны существовал план, позволявший превратить весь метрополитен в единое убежище, – Ион не стал обращать внимание на подколки секретаря. – Согласно плану, все три линии должны были сохранить между собой связь, общие системы водоснабжения, возможность перемещения – словом, все для автономной жизни. При этом Красная линия целиком зависела от двух других – ведь именно у нас находились склады и припасы. – Продолжайте. – После Катастрофы, когда все немного поулеглось, оставшиеся в метро люди начали налаживать жизнь. И тут обнаружилась странная вещь. К Красной линии оказалось невозможно подступиться изнутри. По какому-то дикому стечению обстоятельств были завалены все переходы, все туннели и лестницы, все возможные шахты. При этом Синяя и Зеленая ветки более-менее уцелели, и с одной на другую можно было свободно перемещаться. Собственно, так и возникло новое государство – Крест. Точка пересечения обеих веток стала центром торговли, названным Датаполисом. Вот, в общем, и все, что я рассказывал детям. – Кстати, откуда взялось это название? – поинтересовался Арсений. – Вроде бы оно не совсем по-русски звучит. Да и в украинском я такого слова не помню. – Как это? – не поверил учитель. – Вы что, в самом деле не знаете? – Нет. Признаться, ни разу не интересовался, а теперь вдруг загорелся вашим энтузиазмом. – Да блин! – Ион не утерпел, полез в задний карман штанов и вытащил потертую карту метро. – Видите? – Что я тут должен увидеть? – Как называются станции на пересечении? – Дворец Спорта. – А смежная с ней станция Синей ветки? – Площадь Льва Толстого. – А теперь возьмите первые буквы всех слов в обоих названиях. – Дэ, эс, пэ, эль, тэ, – перечислил секретарь, и его лицо чуть прояснилось – А, ну да. – Перемешайте буквы, затем попытайтесь составить из них слово, добавив гласные звуки по своему усмотрению, – предложил Ион. – Слово «Датаполис» само полезет к вам в голову. Рано или поздно. Я даже исследование проводил. Жители метро сами придумали название столице нашего государства, вот оно и прижилось. Теперь уже мало кто помнит, с чего все начиналось. Но я и не подумал бы, что секретарь смотрителя не знает собственной истории. – У меня много других забот, – пробормотал Арсений. – По большей части коммунальных. – Дело ваше. Так вот, Красная ветка оказалась потеряна. Не было никакой возможности искать там выживших – именно ввиду отсутствия доступа туда с нашей стороны. А ведь если в Киеве вообще могли оставаться живые люди за пределами Креста, то только на «красных» станциях. – Логично. – Когда только начинали развивать Крест, пошли разговоры о спасательной операции. Дескать, надо всеми правдами и неправдами пробиться на Святошинско-Броварскую линию. Еще через какое-то время людям в Кресте стало остро не хватать личного пространства. Каждый думал о родственниках и близких, которые теоретически могли выжить, кто-то хотел переселиться туда, где есть хотя бы одно свежее лицо. Даже явные бандиты имели желание пробиться в соседнюю комнату, чтобы было где жить и грабить. Идея висела в воздухе. Для кого-то она была сорняком, мешавшим налаживанию быта, для других – цветком надежды… – Можно без излишеств, пожалуйста? – попросил Арсений. Ион улыбнулся. – Наконец, имел место типичный информационный голод, – сказал он. – Словом, меньше чем через год после создания Креста в метро только и было разговоров, что про потенциальное выживание «красных». – Вполне предсказуемо. – Еще бы. Можно сказать, именно стремление проникнуть на заваленную линию послужило основным толчком к возникновению сталкерства. Ведь припасов и технологий оказалось столько, что жителям Креста в принципе не было никакой нужды выходить на поверхность в ближайшие годы. Никто ж не знал, что мы тут застряли надолго… Первые вылазки – окончившиеся, разумеется, плачевно для смельчаков – были нацелены именно на то, чтобы попасть на Святошинско-Броварскую ветку с поверхности. Сталкерам для этих целей подходила любая станция. Секретарь взял карту Иона и принялся ее рассматривать. – И тут эффект таинственности спровоцировал истерию, – продолжал Ион. – Станции оказались заблокированы и сверху, на всем протяжении Красной линии. На местах всех известных спусков обнаружились груды камней, проседания, затопления, радиоактивное заражение, и почти везде – все эти прелести, вместе взятые. Даже если удавалось прорваться через трудные участки, дальнейший путь всегда преграждали обвалы. Причем устроенные изнутри. Такое просто не могло оказаться случайностью. – И каково объяснение? – Никакого. – Это уже звучит совсем странно. – И все же ответов никто не нашел. Это факты, известные не только мне. И я уверен, что истины никто не знает. В метро невозможно никакую тайну сохранять достаточно долго. Здесь на вес золота даже такая чепуха, как пропавшие страницы из «Флоры». – Вы полагаете, это чепуха? – Я полагаю, это просто чья-то глупая шутка. Но в метро полно безумцев, верящих, что на шестьдесят восьмой странице «Флоры» спрятаны тайные знания, которые могут многое объяснить или вернуть. Чертежи вечного двигателя, рецепт долголетия, координаты какого-нибудь генератора эдемских кущ. Так уж устроен человек – ему нужно во что-то верить. – Вернемся к «Красному варианту». – Я почти закончил. Когда слухи по поводу замурованной ветки метро превратились в легенды, сложилась настоящая устойчивая теория заговора, согласно которой все странности и упущения в Кресте вызваны происками выживших со Святошинско-Броварской ветки. Этот заговор и назван «Красным вариантом». Достаточно удобный способ объяснить абсолютно все, что может происходить в метро или за его пределами. – Благодарю, – сказал секретарь. – Вы убедили меня в том, что о «Красном варианте» действительно никто ничего толком не знал до сегодняшнего дня. – Что вы имеете в виду? – спросил Ион с тревогой. – Как это – до сегодняшнего? – Это и есть причина, по которой мы с вами едем в столицу, – ответил Арсений. – Час назад «Птицы» нашли на поверхности человека. – Какого еще человека?! – Мы не знаем, – сказал секретарь, чуть помедлив с ответом. – Надеюсь, он окажется просто неизвестным сталкером откуда-то с диких южных станций. Однако у нас есть подозрения, что он… не отсюда. – Вы хотите сказать, что нашли человека с Красной ветки? Произнеся эти слова, Ион понял, до чего странно они звучат. Он вжался в сиденье дрезины, несущей его к ответу. Если «Красный вариант» получит подтверждение, изменится весь уклад жизни в метро… Секретарь поерзал в кресле. – Говорю же, мы не знаем, – ответил он. – Но у нас есть подозрения, что именно вы поможете нам это выяснить. – Я? – Ион подавил желание протереть глаза. – Вы что, нашли ребенка? – Нет, – вздохнул Арсений. – Просто один из жителей Датаполиса сумел опознать неизвестного. И этот житель… да, я полагаю, его вполне можно назвать ребенком.Глава 4. Враг снаружи
Крик толстяка продолжал отражаться в ушах сталкеров. Радио действительно работало отлично. Хлопая крыльями и издавая при этом доселе не слыханный свист, птеродактиль долетел до крыши костела, где сбросил Баобаба в одну из дыр в крыше, возле сигнатурки. Сам при этом сел на стрельчатый шпиль одной из двух больших башен, сложил крылья и замер. На фоне готических линий храма он смотрелся фееричным, но вполне уместным элементом архитектуры. Кондор, наконец, взял себя в руки. – Вперед, – сказал он. – Баобаб еще жив. – Мы что, пойдем туда? – задал вопрос Воробей. Это не было возражением. Сталкер просто уточнял детали. – Пойдем, – ответил Кондор, внимательно следя за ящером. – Как только этот пеликан перестанет на нас смотреть. Сталкеры присели за углом, следя за птеродактилем через многочисленные щели в стене. Крик Баобаба перешел в слабый стон. Ящер посидел немного и скрылся в верхних помещениях храма. Кондор не представлял, что он там мог делать. При размерах хищника ему должно было быть там очень тесно, несмотря на сложенные крылья. – Баобаб, ты меня слышишь? – отчетливо произнес Кондор. Баобаб не отвечал. Однако ныл вполне ясно, чтобы можно было понять, что ласты он пока не склеил. Рванувшись было к храму, Кондор почувствовал на плече хватку и тут же остановился. – Погоди, – предостерег Феникс. – Подумай. – О чем? – Ящер не убил его, даже не раздавил. Зачем ему Баобаб нужен живым? Кондор тут же понял, что ему пытаются растолковать. – Хочет, чтобы мы пришли на помощь и сами попали в логово? – произнес он. – Нереально. – Командир, подумай. – Уже подумал. Своих не бросаем. – А кто предлагал бросить? – поднял брови Феникс. – Я лишь говорю, чтобы ты был осторожен. Перехватив дробовик, Феникс в несколько секунд преодолел расстояние до ворот костела. – И вообще, Баобаб не свой, – сказал Воробей, мчавшийся рядом с остальными. – Все свои тут. Так что мы овертайм играем. Толстяк, слышишь? Киданул ты нас! Лежи смирно и не шевелись. Мы идем! Ворота костела со времен Катастрофы пришли в такое ужасающее состояние, что Кондор не смог понять, были ли они декоративными или нет. Во всяком случае, в их центре виднелись и самые обычные двери. Теперь они были покорежены, на правой заметны были следы сильного удара изнутри. Открыть их было невозможно. – Мы тут раньше не были, – буркнул Ворон. – Заглянем на огонек? – Постучи, – предложил Феникс. – Может, откроют. Кондор посмотрел наверх. Все было тихо. – Воробей, закладывай, – велел он, отступая назад. Все попрятались по различным нишам, выбитым в стенах. Воробей перекинул автомат на спину, плавным движением открыл карман на поясе, вынул небольшой пенал – оранжевый многоцелевой футляр. Аккуратно приклеил его к двери несколькими кусками изоленты. Двуперекисью ацетона сталкеров снабжала уже не Печерская – взрывчатку мутили научники в лабораториях Контрактовой Площади. Детонаторы у них тоже имелись, самого простейшего типа. Лампочки с батарейкой. Но Воробей воспользовался еще более простым способом. Отбежал на противоположную сторону улицы, снова достал автомат, прицелился в пенал. – Салют, – произнес он и потянул спусковой крючок. Взрывом выбило дверь. То ли сказались процессы разрушения, то ли лаборанты чего-то нахимичили с составом – уже было не понять. Звуки взрыва и выстрела слились в один оркестровый хит, толчок сотряс здание, и сверху послышался рев ящера. – Заходим! – крикнул Кондор, запрыгивая внутрь первым. На оценку внутреннего пространства костела у сталкеров ушла пара секунд. Все, на что нужно было кинуть взгляд в первую очередь, разделялось на живых существ и опасные для здоровья участки. Существ сталкеры не видели, зато опасных участков имелось в изобилии. Пол потрескался до такой степени, что было непонятно, почему ряды почерневших скамеек еще не канули в пучины подземных вод, которые просачивались в туннели Шлюза с завидной регулярностью. Некоторые сиденья чудом уцелели, демонстрируя красный бархат. Должно быть, в прежние времена тут было очень красиво. Высокие колонны это только подтверждали. В арочном стиле было выдержано практически все – оконные проемы, декор стен, формы потолка. Такого ювелирного качества работы Кондор не видел ни на одной станции метро. На этом вся красота заканчивалась. Одна из колонн обрушилась у самой базы, перекрывая путь в центр. От величия остальных не осталось и следа. Здесь же валялись две массивные люстры. Третья, поддерживаемая неизвестно какими силами, продолжала висеть, покрытая густым мхом. Все вокруг было затянуто серостью, столь ненавистной Кондору. В полумраке почти ничего не было видно, и сталкеры мигом привели в действие фонари. «Мегаторчки» осветили пузырившиеся под действием света зеленоватые клейкие массы на стенах. – Что за дрянь? – медленно проговорил Ворон. Было и еще кое-что. Кости. Много костей. Феникс приложил пальцы к шлему, в районе губ. Затем осенил себя крестом и что-то тихо пробормотал. Кондор еле заметно кивнул. – Феникс, давай брифинг по местности, – сказал он. – Только конструктивно. – Храм в свое время использовался как склад и архив, – произнес Феникс, стараясь не наступать на останки. – Затем был переделан в дом камерной музыки. Видишь, там, впереди? Кондор посветил. За побитым алтарем виднелось массивное сооружение из вертикальных труб. – Что это? – спросил он. – Орган. Здесь проходили концерты, по всей стране гремели. Когда костел снова вернул себе функции храма, он стал исполнять обе задачи – принимал жаждущих слова Божьего и по совместительству служил концертной площадкой. Кондор не прерывал рассказа. Сталкеры двигались вперед по левому нефу, к проему в стене. Когда-то здесь были лестницы, ведущие на верхний этаж. Сейчас не сохранилось ни одной. Взбираться приходилось по обломкам. – Православные пытались убрать орган, – продолжал Феникс, подсаживая Аиста. – Гневались, что храм – это не место для выступлений. Но даже у них не поднялась рука размонтировать систему. Орган стоит здесь, как влитой, к тому же тут волшебная акустика. Да и потом, обустраивали костел все же на деньги музыкальные, а не храмовые. А переносить орган в другое место тоже стоит денег. Его чешские мастера строили прямо тут, под особенности и внешний стиль храма. Черт побери, прости, Господи, но в Киеве всего два органа – здесь и в Национальной филармонии. Быть может, удалось бы собрать воедино их уцелевшие части и разместить в метро. Кондор, как думаешь, монахи на Почтовой согласились бы? – Вот у них и поинтересуешься, – ответил Кондор, бесшумно ступая на второй этаж. – И я просил конструктивно. Так, теперь не шуметь. Тихое ворчание. Птер сидел здесь, согнувшись в три погибели и почти полностью заблокировав проход к сигнатурке. Казалось, он попросту дрых, но Кондор никогда бы в это не поверил. Зато верил в усиленную регенерацию летуна. Наверняка хищник попросту приходил в себя после полученных ран. Стоны Баобаба тем временем перешли в невнятный хрип. Плохо. – Аист, поищи другой проход к башне, – произнес Кондор, держа под прицелом сложенное, дрожащее перепончатое крыло. – Феникс, помоги ему с маршрутом. Ящер дернулся, его суставы заметно расслабились. Кондор был уверен, что именно птеродактиль расширил проход в трансепте под свои нужды. Очевидно, ему приходилось лазать по всем закоулкам храма. Сталкер в очередной раз порадовался тому, что на нем был противогаз. Несомненно, вонь здесь стояла невообразимая. Птичка наверняка устраивала склад съестного впрок. Аист выбрался на крышу, протиснувшись в небольшую щель. Кондор выждал, пока тот начнет подниматься наверх. Скоро раздался шум падающих камней. Птер сразу пришел в движение. Попытался развернуться и, казалось, застрял. – Аист! – крикнул Кондор. – Здесь есть спуск в башню, но это в один конец! – заговорил сталкер. – Оттуда я не смогу… А, черт! – Аист, – повторил командир, и ящер тут же повернулся к нему. Кондор упал ничком, уклоняясь от удара клюва, нацеленного в него, подобно пике. На мгновение он успел заметить безумные сферы глаз, пылающих ненавистью к людям. Почему-то от этого они казались более осмысленными. Воробей открыл огонь над головой командира. Не найти было в метро человека, которому не приходилось бы стрелять в замкнутом пространстве. Не считая граждан Датаполиса, конечно. Так что опыт подсказывал каждому, кто хоть раз побывал в бою, что промаха нужно избегать любой ценой, дабы не было рикошета. Все пули Воробья легли точно в мясистое тело монстра. Ворон оттащил Кондора назад. Птеродактиль высвободил правое крыло, взмахнув им прямо перед лицом Воробья и чуть было не выбил автомат из его рук. Затем развернулся полностью. – Кондор, ты… ты не поверишь, что тут за хрень лежит! – орал Аист прямо в ухо. Кондор поморщился, поднимаясь на ноги. Сейчас, дружище, погоди минутку. Вот поднимемся на крышу и сами посмотрим. Только сперва покончим с дятлом. Или он с нами. Все равно, если не выберемся отсюда, нам всем хана. Шипя и извергая желтоватую слизь из пасти, ящер теснил сталкеров к противоположному краю коридора. Стоявший у самой дыры в крыше Феникс вытянул Ворона наружу, и оба исчезли. Воробей с Кондором нырнули в нагромождение обломков, послуживших им лестницей, и вернулись на первый этаж. Вернулись – красиво сказано. Кондор грохнулся на спину с высоты трех метров. Чудесно. Спасли рюкзак, шлем и опыт падения. Воробей в полете успел схватиться за край уцелевшей люстры и приземлился на обе ноги. Следом из прохода показалась когтистая лапа, которая пару раз хватанула воздух и снова исчезла. Пригибаясь от внезапно налетевшего порыва ветра, Феникс смотрел на движение в дыре. На стекло противогаза упала первая капля. Проклятый дождь все же начался раньше, чем они предполагали. Совсем паршиво. Феникс плавным движением поднял тяжелый дробовик с барабанной подачей патронов. Снова прошептал беззвучную молитву. Подождал, пока из дыры появится голова. Выпалил из дробовика прямо в раскрытую пасть птеродактиля, заставив того отпрянуть назад. Быстро дослал патрон, снова нажал на спуск. Перебросил ствол в левую руку, добавил пару зарядов в боковые отверстия. Так, на всякий. Затем повернулся к крыше костела и засеменил вверх по черепице, стараясь не поскользнуться. Аист продолжал что-то кричать, показывая на сигнатурку. Феникс мог видеть только ногу в резиновой защитке. Баобаб. Ворон уже стоял наверху и только закончил перезарядку, как крыша оказалась пробита мощным ударом изнутри. Потеряв равновесие, сталкер покатился к краю. Схватился за проржавевший ливнесток, сорвался, повалился на миниатюрный балкон. – Да твою ж налево, – проскрежетал стоящий внизу Кондор, встряхивая поврежденную руку и снова заскакивая наверх. Воробей перебросил ему второй пенал, на этот раз с прикрученной гранатой. – Парни, не высовываться! Снаружи у вас шансов нет! Заклюет на хер! Феникс с изумлением заметил, что ящер ударил головой. Шевелящийся гребень первым показался из новой дыры, птеродактиль попытался пролезть полностью. Аист тут же перестал орать, согнулся у башенки, нацелился из винтовки. Поздно. Второй удар чуть не выбросил его за пределы костела. Сталкер схватился за сигнатурку и только поэтому не упал, однако винтовку все же потерял. Феникс вжался в черепицу, глядя, как ящер рвется наружу. – А хрен тебе, – неожиданно спокойно произнес Аист, поднимая автомат Баобаба. – Денег на тебя жалко. Выстрел, второй. Кондор выбрался на тесный этаж, сжимая пенал перчаткой. Птер был прямо перед ним, точнее, его задняя часть. Огромные когти судорожно скребли по бетону, выталкивая ящера наружу. Кондор выхватил нож, просунул его в отверстие пенала, заботливо проделанное Воробьем неделю назад, и с яростным выдохом вбил сталь прямо в спину хищника, точно между бешено бьющихся крыльев. Затем выдернул чеку. – Монетами стреляю! – кричал Аист, пробивая шкуру птеродактиля одним выстрелом за другим. – Свали в дупло, ящерица! То ли количество ранений, наконец, доконало ящерицу, то ли довоенные пули в самом деле настолько превосходили кустарные, что разница оказалась весьма ощутимой. Как бы то ни было, монстр снова скрылся внутри этажа, создав торчащему сзади заряду великолепное замкнутое пространство. Кондор отпрянул от надвинувшейся на него туши, сиганул в органный зал. Перемахнул через лежащую колонну и укрылся за нею. Вполне продуктивные четыре с половиной секунды. Взрыв сотряс весь костел. Кондору показалось, что орган одновременно просвистел всеми трубами сразу, но это могло быть лишь следствием эха. Остатки разноцветных витражей, сохранившиеся с довоенных времен, лопнули миллионами осколков. Куски перекрытий попадали, образовав белое облако. Воздух моментально наполнился цементной пылью. Вниз свалилась оторванная лапа, за ней последовала остальная часть. Птеродактиль издал протяжный рев и грохнулся, быстро теряя густую бордовую кровь. Он все еще был жив и продолжал дико извиваться, стуча головой о разбитый паркетный пол. Из-за алтаря высунулся Воробей с автоматом. Но стрелять больше не понадобилось. Одна из оставшихся колонн лениво покачнулась, переломилась точно посередине, и ее верхняя часть приземлилась на истекающего кровью ящера. Кондору приходилось слышать самые разные удары – глухие, звонкие, хлопающие и даже один от ядерной волны, который он до этого считал самым отвратительным. Звук от соприкосновения тяжеленной колонны и птеродактиля казался не иначе как мокрым. Просто мокрый хлюпающий звук. Сталкер искренне надеялся никогда больше ничего подобного не услышать. Наступила полная тишина, не считая давящего звона в ушах. Кондор прикрыл глаза, открыл снова. Медленно набрал полные легкие воздуха, задержал, выдохнул. Стало легче. – Все живы? – спросил он. Эфир наполнился короткими словами подтверждения. – Аист, что ты там увидел? – спросил Кондор, выходя с Воробьем из храма. Сидящий на балкончике Ворон махнул им приветственно и снова сел, держась за голову. Его контузии взрыв явно на пользу не пошел. – Баобаб тут, – ответил Аист, глядя на то же, что и Феникс, с окаменевшим лицом. – Живой. Спустить надо, мы вдвоем не справимся. Но это еще не все. Я кину веревку, поднимитесь, сами посмотрите. Кондор с нетерпением дождался брошенного троса, конец которого они вдвоем с Воробьем привязали к железобетонному столбу. Затем поднялся наверх как можно быстрее. – Что там у вас? – спросил он, подбираясь к коньку крыши. – Ну, чего вы молчите, как… Сталкер осекся, глядя на сигнатурку. Баобаб лежал на спине почти вниз головой, не помещаясь целиком посреди бережно уложенных бревен, камней и мха, натасканных ящером. Он был помят и дергал пальцами, одна нога торчала наружу. На его скафандре не было разрывов, так что можно было рассчитывать на то, что толстяку неимоверно подфартило. Вокруг Баобаба лежали три гигантских, в крапинку, белых яйца. – Да чтоб тебя… – Кондор облокотился на плечо Феникса, но тут же встряхнулся. – Потомство высиживал, – Аист вяло махнул рукой. – Птенчиков охранял. И вообще, может, это не он, а она. Кондор молчал. – Берем Баобаба, – велел он, хватаясь за ремешки скафандра. – Разом! Толстяка спустили минут через пять. Кондор сел на крышу спиной к гнезду, оглядывая город и восстанавливая дыхание. Да уж. Что ни день, то новость века. – Что теперь? – спросил Феникс. – Покончи с этим, – ответил Кондор, готовясь к спуску. Феникс приготовил дробовик, но выстрелить не успел. Громкий треск скорлупы заставил Кондора подскочить на месте. Словно почуяв опасность, птенец высвободился из скорлупок почти молниеносно. Он был сравнительно мал – около полуметра в высоту. То есть, подобно давно исчезнувшим крокодилам, оказался раза в три крупнее родного яйца. Перьев на его перепончатых крылышках было куда больше, чем у родителя, а когти казались значительно длиннее, если судить по совокупным пропорциям. Две черные горошины глаз располагались по бокам от вытянутой головы, украшенной синеватым гребнем. – Стреляй! – крикнул Кондор, нажимая на спуск. Черт, забыл про предохранитель. Промах был исправлен за два движения. Феникс стоял неподвижно. Детеныш раскрыл крылья и издал громкий визг на повышенных тонах. Затем схватил лапами оба оставшихся яйца, захлопал крыльями и оторвался от гнезда. Кондор словно прикипел к черепице, глядя, как новорожденный птеродактиль уверенно летит на восток, к реке, унося остатки своей семьи прочь от хищников. От людей. Кондор опустил ствол. – Фен, ты почему не выстрелил? – тихо спросил он. Сталкеры продолжали стоять на крыше костела Святого Николая посреди мутировавшего города, подобно двум зеленым листикам, выжившим в жестокой засухе, уничтожившей необъятные дубравы. Капли дождя продолжали падать, стекая по шлемам. – Не могу я в детей, командир, – произнес Феникс, глядя на спускающийся над рекой промозглый туман. – Ты уж извини. Не могу…* * *
Дворец «Украина». Дождь шел уже вполне уверенно. Над Броварами сверкали молнии, принося угрюмый, ворчащий звук грома. По-видимому, ливень обещал зарядить на сутки. Наверняка вечером снова придется садиться за насосы да по-быстрому латать дыры, а то перегон затопит до уровня рельс. И стоять тогда дрезинам Датаполиса в конюшне. С недельной изоляцией Шлюза и всеми вытекающими. Баобаб прихрамывал на одну ногу, опираясь на плечи Воробья и Феникса. Молчал. Кондор был этому очень рад. Шок пройдет, а делать выводы из случившегося толстяку еще рано. Хотя надо будет пожертвовать администратору сто грамм, так и быть. После такого дела не жалко. – Нам не страшен «Серый волк». – просвистел Аист, пальнув разок из винтореза. Показавшийся из-за угла одинокий хорт коротко взвыл, махнул хвостом и упал навзничь, перебирая лапами. – Скорее! – подгонял товарищей Кондор. Дворец остался слева. Еще несколько метров, и спуск в подземку. Душа постепенно начинала петь. В возвращении с ходки было что-то чудесное. Единственное время, когда Кондор по-настоящему любил метро. Тут сталкеры и замерли на месте, как вкопанные. – Стоять всем! – крикнул шедший первым Аист, подняв винтовку. – Да чтоб меня светляк сожрал, – медленно проговорил Ворон, показывая пальцами обеих рук вперед. – Баобаб, ты это видишь? Баобаб увидел. Почувствовал, как ноги у него подкашиваются, и свалился – сталкеры перестали его поддерживать. Но он не произнес ни слова жалобы, хотя последние пару минут молчал исключительно из чувства гордости. Его внимание было приковано к тому же объекту, что и у остальных. На каменных ступенях, ведущих в метро, лежало тело человека в костюме химической защиты. Даже отсюда было видно, что костюм сильно изношен. Баобаб оглянулся и на всякий случай пересчитал своих соседей. Затем еще раз. Пятеро сталкеров. Все на месте. – Что за на фиг? – спросил Аист. Кондор молча подошел к телу. Очень осторожно. – Костюм не из наших, – сказал он. – И не из «метроградских»… Баобаб! Посмотри сюда. Да посмотри же, мать твою! Баобаб грохнулся на землю, чувствуя, как медленно теряет сознание от ужаса. – Кто… Кто это? – сдавленно спросил он. – Вот ты мне и скажи, – ответил Кондор, переворачивая человека на спину, в то время как четверо товарищей встали вокруг него, держа оружие наготове. – Это не наши костюмы. У вас такие есть? Баобаб в таких вещах разбирался, и на зрение тоже не жаловался. Голова затряслась на жирной шее. – Это не наш, – пролепетал он. – Как… Откуда? Новые сталкеры? – Командир, глянь на лицо, – попросил Ворон. – Не могу разобрать, – ответил Кондор, пытаясь протереть стекло шлема незнакомца. – Заляпано… кровью. Снаружи. И не человеческой. Сам, наверное, полз сюда и пытался попасть внутрь. Сталкеры начали озираться. Баобаб неистово захотел в гнездо к птеродактилю. Красные. Красные. Мир рухнул. А за ним и Баобаб, окончательно упавший в обморок. – Так, берите – и в Шлюз, – распорядился Кондор, быстро спускаясь под землю. – Вам теперь два тела тащить. Внизу разберемся. – Охрененный день сегодня, – пробурчал Воробей. В туннеле раздавался звонкий звук шагов. – Кондор, я тебе отвечаю. День сегодня – мама не горюй. Кондор набрал код на панели «гермы». Оказавшись внутри с остальными, мигом стащил шлем, затем противогаз и вдохнул полной грудью знакомый металлический запах туннелей, чувствуя всплеск адреналина. – Согласен, – ответил он, глядя на лицо найденного человека, с которого также сняли шлем. – День действительно будет культовый. Иначе и быть не может. Сталкеры не ошиблись. Человек снаружи действительно не был одним из них. Они готовы были прозакладывать последний фонарь, что ни они сами, ни кто-либо другой в метро его видеть не мог. Незнакомец пришел извне.Глава 5. Столица
Датаполис мог гордиться всем, что только было ценным в метро. Скучающий охранник на южной заставе Площади Льва Толстого это понимал, перебирая в уме все отличительные черты столицы. Роскошь, освещение, населенность, порядок, уровень жизни, уровень безопасности. Особенно он гордился последним пунктом – гордился потому, что как раз безопасность станции не в последнюю очередь обеспечивал лично он. Охранник южного блокпоста Федор Дементьев. Насколько он знал, на других станциях в патруле либо в сторожке успели отработать все граждане Креста без исключения. Эту систему Федор считал дикостью, пережитком старых времен, когда было принято поручать ответственные задания некомпетентным людям просто для того, чтобы заставить кого-то попахать на стороне, почувствовать на своей шкуре, каково тянуть чужую лямку. То есть против самой идеи Федор ничего не имел, но не мог принять того, что ее применяют к такому важному делу, как охрана. Нельзя ставить на защиту случайных людей. Вот почему Дементьев не просто так отрабатывал часы. Защита южного блокпоста Датаполиса была его основной и единственной работой последние шесть лет. На своих квадратных метрах Федор знал каждый миллиметр камня и стали, пыли и песка, знал угол развертывания прожекторов и пулеметов, вес укреплений и звук деревянных досок настила поперечного моста, возвышающегося над рельсами. Дважды в день он ходил с фонарем до пятидесятого метра, внимательно осматривал стены и возвращался обратно на свою неизменную лавку, к костру и паре штопаных одеял. Федор считал себя самым состоятельным жителем Датаполиса – у него в подчинении имелась площадь размером с небольшой бассейн. Южный блокпост. Разумеется, в одиночку Дементьеву патрулировать не приходилось – обычно в его распоряжении было до четырех помощников, которые сменяли друг друга на протяжении суток. Сам Федор предпочитал жить в непосредственной близости от блокпоста, в пределах прямой видимости. Была бы его воля – он бы попросту перестроил точку, чтобы поселиться здесь и лишь изредка открывать проход. Ведь в той части туннеля не было ничего. Только Шлюз. Обитель сталкеров Кондора. Много нервов было истрепано в спорах с гражданами столицы на тему того, почему целая четверть Креста фактически отдана на откуп сталкерам. Олимпийская, Дворец «Украина» и Лыбедская – целых три станции, объединенные общим названием «Шлюз», оставались закрытыми для простых смертных. Не было митинга, на котором бы не поднималась эта тема. Со своей лавки Федор слышал каждое слово недовольства. Смотритель лишь смущенно улыбался и уклонялся от прямого ответа. Но Федор и так знал почему. Прежде всего, станций было не три, а две – Лыбедская давно обрушилась под сотнями тонн воды во время особенно сильного наводнения. Если бы не Кондор, успевший со своей командой оперативно подорвать стены, смыло бы всю столицу к чертям собачьим. Однако политика Кипариса не предусматривала объяснений перед избирателями. «Птицы» просто в очередной раз спасли метрополитен, и, как всегда, никто об этом не узнал. Шлюз фактически представлял собой резервацию, в которую не было прохода. Кипарис был обязан своей властью в том числе и тому, что имел под рукой подходящую страшилку про жадных, алчных сталкеров, захвативших две станции под личные нужды. Заодно закрылся от юго-западной ветки, превратив ее в переходное звено между столицей и поверхностью, и перевесил ответственность за их сохранность на плечи пятерых парней. Мудрое решение доброго тирана. К «Птицам» Федор испытывал смешанные чувства. Они вызывали у него уважение, но все же чутье охранника подсказывало, что все эти шесть лет он охранял Датаполис именно от сталкеров – либо от тех опасностей, с которыми они справиться не сумеют. Если в туннель проникала какая-нибудь тварь, то она могла поползти в обе стороны – к столице или же в Шлюз. Судя по редким выстрелам, доносящимся откуда-то далеко с юга, отбиваться чаще приходилось именно сталкерам. Это был знак, что Федору тоже следует приготовиться – посадить подручного за огнемет, а самому напрячь все внимание и ждать незваных гостей. В такие моменты Федор чувствовал, что отдает долг сталкерам за оперативное предупреждение. И все же он побаивался, что рано или поздно наступит момент, когда ему придется оборонять станцию от самих сталкеров. Более того, он смутно подозревал, что именно поэтому Кипарис уделял серьезное внимание сохранности блокпоста в текущем виде. Ведь, если подумать, на кой черт он здесь нужен, этот блокпост? Приволочь сюда гермозатвор, установить за сутки – Федор и в одиночку приварил бы часа за три. Так, чтобы открывать дверь только по большим праздникам. Ни крыса не прошмыгнет, ни кто-то покрупней. Знакомый звук со стороны туннеля прервал размышления охранника. Федор мигом абстрагировался от шума станции, прислушался. Так и есть, тихий рокот. Он чувствовал, что звук знакомый, но не сразу сумел распознать его из-за необычно высокого темпа. Кто-то едет на дрезине. В принципе, ничего необычного, если учесть, что два часа назад Баобаб отправился со сталкерами наверх, так что как раз должен был вернуться. Однако столичная повозка, судя по звуку, катилась гораздо быстрее, чем обычно. Глянув на колокол, висящий на цепи, Федор поколебался. Звонить или не звонить? На грохот вся станция сбежится. Решив, что пока не нужно, охранник сел за пулемет, мысленно выругавшись, что как раз сейчас никого из его помощников рядом нет. Пятно света показалось достаточно быстро. Дементьев включил махом все прожекторы – на такой случай у него имелся отдельный переключатель. Заодно и у Кипариса в кабинете напряжение скакнет. Такой побочный эффект стал следствием неисправности, но Федор исправлять не стал, так как счел его дополнительной сигнализацией. Ни к чему начальству расслабляться, когда бодрствует южный пост. Через несколько мгновений дрезина остановилась у платформы, и Федор тут же нацелил ствол пулемета. Он узнал Кондора, но его смутили сразу две вещи. Во-первых, Кондор никогда не заезжал на саму станцию без приглашения – всегда останавливался за десяток метров до конца туннеля. Во-вторых, народу на дрезине было слишком много. – В чем дело? – крикнул Дементьев. Воробей соскочил с дрезины на платформу, помогая выбраться Баобабу. Советник Кипариса выглядел очень бледно. – Федор, расслабься, все у нас нормально, – спокойно сказал Кондор. – Нас не преследуют. Будь другом, позови Кипариса. Дементьев опустил ствол, настороженно следя за Баобабом. – Ладно, – пробурчал он. – А почему вы… Слова застряли в глотке охранника, когда он с изумлением понял, что людей на дрезине действительно слишком много. – А это кто? – спросил он, глядя на неизвестного ему человека. На грубых досках лежал матрац, на котором покоилось бесчувственное тело парня лет тридцати. Аист и Феникс перетащили его вместе с матрацем к мешкам с песком. – У нас чужой, – сказал Кондор и глянул охраннику в глаза. – Кипариса сюда, и живо. Федор бросил взгляд на колокол. – Не нужно, – предупредил Кондор. – Паника начнется. Федя, не советую. Такое обилие новой информации для охранника было перебором. Снова схватившись за пулемет, он нацелился на сталкеров. – Назад! – рявкнул он. – Всем отойти на пять шагов! К его удивлению, сталкеры послушались – все пятеро отступили к туннелю. Словно они просчитали такой вариант развития событий. Однако Баобаб уставился на Дементьева с оторопью. – Ты что, охренел?! – прогундосил толстяк, держась за дрезину, чтобы не упасть. – Ты меня не узнал? Федор поколебался, направил дуло выше, к потолку. – Ни с места, или я буду стрелять, – пригрозил он. – Это вас тоже касается, советник. Придет смотритель и разберется. – С чем разберется? – послышался голос. От неожиданности Федор чуть было не дернул скобу. К тому времени он уже не целился в живых людей, но все равно такой поступок погубил бы его репутацию навсегда. Смотритель стоял, нахмурившись, оглядывая всех прибывших. Это был немолодой, но бодрый мужчина, чей возраст выдавали лишь глубокие морщины и легкая проседь на висках. Его рост превышал метр девяносто, и, судя по стройной осанке, здоровье его еще не подводило. На правом рукаве красовалась толстая белая повязка – знак высшей власти. Обладатель имени дерева. – У меня в кабинете отключился свет, – спокойно пояснил Кипарис. – Я понял, что Федор включил прожекторы. Что тут происходит? Баобаб тяжело и громко дышал. – У нас красный! – доложил он. – Мы нашли красного наверху! – Нет, – поспешно вставил Кондор. – Мы нашли чужого человека, но мы не знаем, красный ли это. Смотритель, он без сознания. Его нужно срочно привести в чувство, чтобы он мог ответить на вопросы. Но прежде всего – спрятать. Смотритель никак не прокомментировал это предложение. Он подошел к парню, склонился над ним. Баобаб чуть вздрогнул. Федор все еще оставался у пулемета, следя за странной картиной. К приходу красных он не был готов, и только сейчас ему удалось осознать это в полной мере, отчего дико захотелось напиться. – Чего ты молчишь?! – не выдержал Баобаб. – Нам надо в лазарет! Я побывал в гнезде у мутанта! – Помолчи, – велел Кипарис, и советник испуганно послушался. Смотритель пристально осматривал лицо парня, чуть касаясь его пальцами. Он занимался этим не меньше минуты. Прежде чем снова выпрямился. – Так, – произнес он и потеребил бороду. – Дело плохо. – Нам оставить его тут? – спросил Кондор. – Баобаб предоставит отчет сам. Между ним и Кипарисом начался безмолвный обмен красноречивыми взглядами. Сталкер мог понять, о чем думает смотритель. Появление красных, как любого нового человека с поверхности, – ситуация, конечно, из ряда вон выходящая, но все же она определенно прогнозировалась ранее. Сталкер мог прозакладывать последний патрон и ремень от штанов в придачу, что Кипарис не раз и не два моделировал в уме такой кризис. Сейчас все понимали: нужно во что бы то ни стало избежать огласки. Одной только детали, одного мельчайшего слуха будет достаточно, чтобы началась массовая паника. – Федор, – проговорил смотритель. – Да? – Ступай в лазарет. Скажи доктору, чтобы готовился к нашему приходу. Пусть оттуда уберут всех пациентов и персонал. Должен остаться только сам доктор. – Слушаюсь! – Погоди, не так быстро, – Кипарис помедлил. – Затем возвращайся сюда и неси вахту, пока я лично не приведу тебе замену. Сам, никого больше не зови. – Будет сделано, смотритель. – Ни с кем не говори, держи язык за зубами. Ты меня понял? – Я понял. – Кондор, твоя команда нужна мне здесь, – распорядился Кипарис. – Оставьте крупное оружие и броню. Взять можете только пистолеты, если есть. Ведите себя как гражданские. Все двигаемся к лазарету разными путями. Выбирайте наименее освещенные. Раненого тащите так, будто он пьян. – А почему не спрятать его в Шлюзе? – взвизгнул Баобаб. Смотритель посмотрел на него с еле уловимым презрением. Аист, чуть усмехнувшись, наклонился к Ворону и прошептал: – Держи врага близко. – Ага, – кивнул Ворон. – Только это он про нас. – Ладно, – сказал Кондор, стаскивая с себя портупею. – Феникс, надень ему на голову тряпку какую-нибудь. Бандану сделай или еще что-то. Спустя две минуты смотритель шел по станции в одиночестве. Перенаселенность Датаполиса оказалась как нельзя кстати – в столице почти не оставалось достаточно свободного пятачка, за исключением специально отведенных мест для собраний, где можно было бы привлечь внимание нестандартным поведением или еще чем-нибудь. Площадь Льва Толстого застраивалась до того плотно, что давно превратилась в настоящий лабиринт из фанерных перекрытий, бесконечных бараков, стоек и отсеков. Смежная станция – Дворец Спорта – была в этом отношении ее копией, с той разницей, что там застройка производилась в два, а то и в три этажа. В таких местах сложно было вести какую-либо общественную жизнь, так что в условно дневное время – разумеется, согласно станционным часам – все жители столицы собирались в переходах между обеими частями Датаполиса, в торговых рядах. Но лазарет, к счастью, находился здесь, так что раненого гостя можно было провести в полумраке светильников незаметно. Кипарис сумел замаскироваться достаточно просто – накинул фуфайку Дементьева, которая сделала его подтянутую фигуру более грузной и заодно закрыла повязку на рукаве. Смотритель чувствовал себя несколько глупо из-за того, что вынужден был прятаться от своего же электората, однако азарт не мог перекрыть тревоги. Чуть позади него Кондор и Воробей тащили раненого, будто пьяного. Более молодой Аист достал из кармана бейсболку, нахлобучил ее на голову, лихо завернув козырьком назад, и тут же приобрел вид беспечного паренька, после чего скрылся в темноте бараков. Феникс и Ворон просто растворились, будто их и не было. Кондор понятия не имел, как именно они проберутся к лазарету, но знал, что они это способны сделать так, как не сумел бы и он сам. Лазарет находился в противоположном углу станции. Это был уже не барак, а самый настоящий дом с отдельной печкой, вытяжка которой уходила по трубам далеко вверх, и даже с крыльцом. Досок и камней на него не пожалели. Кондор смотрел на лазарет со смешанным чувством зависти и гордости. Почти все стройматериалы приволокла с поверхности его команда. Но лечиться здесь никому из сталкеров не приходилось. – Пошла отсюда! – крикнул Баобаб сидящей на крыльце замызганной девушке. Кондор даже оторопел от такой наглости советника. Толстяк обернулся к нему и тут же струхнул. – Нищенка местная, – сказал он, не сумев скрыть дрожащего подбородка. – Она все равно не понимает меня – у нее мозги набекрень. – Тогда незачем ей грубить, – раздраженно сказал Воробей. – Можно просто увести. В дверном проеме показалась молодая женщина в белом халате. – Прекратите, – вымолвила она. – Не то вас услышат. Кипарис вышел вслед за ней. – Татьяна, не переживай, – посоветовал он. – Баобаб, замолчи! Тащите раненого сюда. Сталкеры смотрели на Татьяну с восхищением. – Таня, здравствуйте, – ухмыльнулся Аист. – Вы великолепны в костюме врача. – Я же стоматолог. Вас что-то удивляет? – И еще школьный учитель. – Да, и потому не позволю обижать Эльзу, – Татьяна бережно взяла девушку за плечо и попыталась отвести в сторону. – Пойдем, дорогая. Я отведу тебя поесть. Девушка застонала, но не сопротивлялась. За коркой грязи нельзя было разглядеть черт ее лица. Ее лохмотья больше напоминали тряпку для чистки воздушного фильтра. Лишь глаза, при всей пустоте взгляда смотревшие по-детски доверчиво, не вызывали отторжения и даже были по-своему красивы. Кондор поволок раненого в дом, но тот неожиданно дернулся. Баобаб отскочил в сторону, Ворон выхватил револьвер из кармана. Кипарис схватился за перила крыльца так, что пальцы побелели при свете лампы. Веки раненого затрепетали. Открыв глаза, он попытался что-то рассмотреть перед собой. Эльза нечленораздельно заговорила. Вывернувшись из-под руки Татьяны, девушка в лохмотьях подскочила к чужому и повисла на нем. Такого груза Кондор удержать уже не мог, и сталкеры разом навалились с двух сторон, не давая ему упасть. – Давид, – произнесла девушка, глядя аутичным взглядом на чужого. – Да-вид… – Эльза, – прохрипел раненый. – Что… Он снова потерял сознание. Не утерпев, Кипарис перемахнул через перила и отволок девушку в сторону. Оказавшись в его руках, Эльза встрепенулась и завизжала. – Кто ты такая?! – прошипел смотритель. – Говори, быстро! – Отпустите ее, – умоляла Татьяна. – Она же не понимает! – Он узнал ее! – Вот у него и спросите! А причинять вред бедной девочке не позволю! В ярости Кипарис отпустил Эльзу, и та зарыдала, свернувшись в клубок прямо на холодном полу. Смотритель перевел дух, вытер лоб рукавом фуфайки. – Послушай, – наклонился он к девушке. – Мне нужно знать, кто этот человек. Скажешь – и получишь много вкусной еды. Хочешь кушать? Эльза зарыдала сильнее. Смотритель с проклятиями выпрямился. – Надо ее разговорить, – промолвил он. – Нам нужен Ион с Лукьяновской.Глава 6. Давид
К тому времени, как дрезина со штандартом смотрителя достигла станции, Ион все еще не мог понять, в чем ему предстоит участвовать. Мыслями он все еще был на Лукьяновской, на своем месте в шатре, при этом почему-то объясняя детям запретную тему о «Красном варианте». Небольшая лекция, только что прочитанная им секретарю, являлась для самого учителя частью то ли реальной истории, то ли мифологии, и он не мог допустить в самой бурной фантазии, что ему придется говорить о Красной линии метро как о чем-то реальном, пугающем, неизведанном. Всю жизнь красные были для него детской страшилкой, которую он воспринял как очередной вызов. Для Иона перспектива встретиться с красными, стать свидетелем их экспансии в сторону Креста, была скорее угрозой его внутреннему миру, нежели родной станции. Пока что эта сказка о выживших обеспечивала ему необходимую зону комфорта за счет надежды, что за пределами метро осталась жизнь. Да еще и совсем рядом. Мечты о светлом будущем, а там – чем черт не шутит, – может, красные действительно скинут Кипариса, хотя Ион, как мог, противился любым силовым методам. Он стал цепляться за возможность собирать вокруг себя малолетних слушателей, обмениваться с ними энтузиазмом. Именно «Красный вариант» фактически сделал его жизнь, дал смысл искать, держаться, не сдаваться. Но теперь весь привычный образ жизни следовало оставить на Лукьяновской. Ион приближался к Датаполису – столице, столь часто его раздражающей из-за того, что посещать ее учителю требовалось только для решения разных проблем. Чаще всего – с негативным результатом. И ни разу – для торговли или просто для души. По сути, каждый визит в Датаполис был для Иона равносилен изнурительной командировке. Он покидал свой дом и двигался черт знает куда, чтобы изображать из себя просителя. И тем сильнее выводило из себя учителя то, что любая победа ему давалась через бой. По возвращении домой Ион все чаще подозревал, что его желание общаться с детьми вызвано вовсе не мечтами о светлом будущем, а банальной неспособностью находить общий язык с людьми взрослыми. Станция Дворец Спорта встретила Иона стандартной суетой, атаковав его органы чувств всем, чем можно. Если бы не стук колес дрезины, то в первую очередь Ион услышал бы дикую какофонию звуков. Ввиду особой акустики все столичные звуки каким-то образом накладывались друг на друга, смешивались, отражались от пилонов, чтобы залететь в туннель невнятным шумом. Затем появлялись запахи противного топлива, уборной, пороха, гари, дыма. Если же путник, вышедший из дальних уголков Креста, мог выдержать подобный прием, то его окончательно добивали условия освещенности. Света на станциях центра было не то чтобы больше – он распределялся очень неравномерно. Относительно светло было в переходах. Самыми темными местами стали, разумеется, жилые бараки. Обитающая в пилонах элита имела в своем распоряжении гораздо больше киловатт-часов. Но все равно умела их экономить – как и подобает любому богачу. И самыми освещенными участками Датаполиса были блокпосты, за исключением, пожалуй, выхода в Шлюз. Там уже производственными мощностями заведовал лично Дементьев, предпочитавший не расходовать электричество понапрасну. Однако Ион прибыл совсем с другой стороны, северной. От проникших в створки дверей дрезины лучей света учитель закрылся руками, наплевав на то, что со стороны этот жест выглядит жалким. Свои защитные очки он забыл – они так и остались лежать в шатре. Просить же новые ему не позволила гордость. – Приехали, – сказал Арсений, выбираясь на платформу и не скрывая облегчения. Конечно, здесь же его дом. Уж секретарь точно считал яркий свет чем-то само собой разумеющимся. Интересно, видит ли он что-нибудь в жилых точках? На станции их, разумеется, уже встречали – целых шесть хмурых охранников с автоматами и в бронежилетах. Этого хватило, чтобы Ион не на шутку испугался. Автоматы – еще куда ни шло, но бронежилет? Нательная броня говорила о том, что ожидаемая опасность определенно носит человеческий характер. Против когтей бронежилет не спасет. Эти меры приняты против врага двуногого и разумного. У противоположного туннеля копошилось еще с десяток человек, спешно наваливая мешки с песком на специально созданный шаткий мостик над ним. Видимо, для того, чтобы можно было, выдернув подпорки, завалить путь в юго-восточную ветку. Это учителю совсем не понравилось. Зеваки пока еще не столпились поблизости. Вероятно, их пока что и не будет. Ион знал, что Кипарис любил проводить учения на случай появления нежданных гостей, и для граждан столицы такие приготовления были не в диковинку. Только в случайность организации таких учений именно сегодня Ион не верил. – Арсений, – обратился он к секретарю. – На станции уже введено какое-нибудь чрезвычайное положение? – Пока нет, – ответил секретарь. – Пока? То есть вы чего-то ждете? – Кипарис не принимает поспешных решений. Он все взвесит и тогда определится. Ион еле поспевал за Арсением в лабиринте построек. – Такими темпами вы поднимете панику раньше времени, – предупредил учитель. – В метро секреты долго не живут. Забыли? – Не забыл, – ответил секретарь. – Именно поэтому у нас еще меньше времени. Нас ждут в лазарете. Переход между обеими частями Датаполиса Ион не любил больше всего. Сидящие на ступеньках нищие в один голос принялись клянчить у него «жетончик». Ион раньше удивлялся, откуда, собственно, взялись нищие в Датаполисе – месте, позиционировавшемся как оплот гражданских прав. Они никак не вписывались в стерильную административную систему. Ввиду перенаселения с недавнего времени любой, кто хотел поселиться в столице, мог это сделать только одним путем – разработать план оптимизации жилищных условий всех остальных. К тому же воплощение этого плана должно было стать базовой работой его автора, основной оплачиваемой занятостью. Если ты умел строить, то ты был обязан внедрить, к примеру, использование нестандартного строительного материала, вплоть до жеваного картона, или придумать оригинальный способ скрепления досок без металлических деталей. Причем твои достижения должны были работать не на будущие поколения, а на настоящее – здесь и сейчас. Самый лучший водопроводчик южных станций, возжелав поселиться в Датаполисе, должен был бы не просто наладить водоснабжение по всей столице – ему бы следовало постоянно ломать голову над тем, как перестроить всю систему, чтобы более богатые жители получали воду лучшего качества. С другой стороны, успех этого дела мог сделать богатым и самого водопроводчика. А там, глядишь, и один из пилонов освободят. Иначе говоря, поселиться в столице имел возможность любой творческий человек, занятый в чем-нибудь общественно полезном и не боящийся практического каждодневного труда. Однако человеческая природа в итоге взяла свое. Заоблачные требования прописки лишь разрушили возможность любых усовершенствований, заставив кандидатов усиленно искать альтернативные пути угодить верхам. В один прекрасный момент все планы по «расширению потенциала столицы» свелись к одному – вытеснить соседа. Ведь творческим вкладом может считаться не только создание чего-то нового или хотя бы конкурентоспособного, но и критика того, кто уже придумал все нужное раньше. Так что относительно светлые идеи были каждым восприняты в меру своей испорченности. Вскоре после реформ столица Креста превратилась в немыслимый клубок труб, проводов, каналов, мостиков и прочих узлов – и вся эта мешанина требовала каждодневного обслуживания. Кто-то в своей погоне за прогрессом не учел, что любой творческий подход требует пространства для экспериментов, а в такой замкнутой системе, как Датаполис, не осталось квадратного метра, в котором можно было бы спокойно отдохнуть. Когда выяснилось, что граждане начали мешать друг другу, резко повысилась агрессивность. Кипарис распорядился освободить от любых объектов переход между станциями, сделав его нейтральной территорией. Так появилась своеобразная ничья земля – зона равенства. Немыслимая попытка разрядить напряжение неожиданно увенчалась успехом, поскольку жители столицы, несмотря на различия, единодушно дрожали и трепетали над самой идеей незыблемости социальной системы и прочного общества, сохранность которого была превыше личных удобств. В результате обе станции оказались перенаселены настолько, что желающих переехать в столицу стало гораздо меньше. Город перестал развиваться, Кипарис пообещал новые реформы. Но вместе с тем никто из урвавших зубами место в Датаполисе уже не желал его покидать. В пределах города хотя бы был шанс на лучшую жизнь. За выходом в любой из туннелей – никакого шанса. Продираясь сквозь толпу, Ион чуть ли не проклинал себя за то, что волей случая воспользовался дрезиной смотрителя. Надо было бежать сзади, наверное. Теперь в глазах половины жителей столицы учитель являлся некой вип-персоной, с которой можно было стрясти денег на еду. Тем более что едой тут пахло весьма недурной. Знакомого аромата жареного мяса Ион уже не ощущал. За год жизни под землей люди не утратили чувства прекрасного – или, во всяком случае, того, что животные инстинкты воспринимали как прекрасное. Помимо грибов, свинины и всяких паршивых, неизвестно из чего сделанных колбас, есть было особо нечего. Поэтому в ход пошли приправы, соусы, красители и прочие вкусовые добавки, призванные разнообразить опостылевший вкус некачественной еды. Когда Ион составлял личный рейтинг полезных нововведений в метро, то наравне с ручной очисткой воздушных фильтров он поставил соусы. Смотритель безоговорочно отдал бы один из пилонов тому, кто придумал способ производить любые соусы ресурсами метро. Однако изобретатель-кулинар так и остался неизвестным, сгинув в туннелях по дороге на Контрактовую. – Арсений, – не утерпел Ион. – Откуда здесь нищие? Зачем они вам здесь? – Как это – зачем? – удивился секретарь. – Они у вас работают? – Конечно. Они попрошайничают. Это тоже работа. Все, что приносит доход, можно назвать работой. К тому же они платят налог. Взамен мы их не прогоняем. В чем тут проблемы? Ион хотел на это возразить, но ничего не придумал. Между станциями Креста транзитный проход осуществлялся бесплатно – это был один из постулатов, позволявших Кресту оставаться единым государством. Никого не могли просто так выдворить со станции или запретить ему вход, если тот соблюдал местные законы. Несмотря на наличие местных органов власти на каждой станции, налоги и поборы на проход были строго запрещены. Зато право на работу следовало заслужить или хотя бы оплатить из своего кармана. Обычно все именно так и поступали – платили, чтобы иметь возможность снова заработать и снова потратить здесь же, на месте. Какой еще мог быть смысл тащиться в страну огней, соусов и сверкающих дрезин, если не принести оттуда что-нибудь? Очевидно, нищие нашли способ легализоваться и обойти некоторые ограничения. Зайти на станцию – пожалуйста. Выйти – никаких проблем. А вот найти на ее территории занятие – уже сложнее. Будь добр заплатить. Схема простейшая, как пустая гильза, но работает. Пришлые считали разумным не обижать местных. В принципе, эта социальная игра была далеко не единственной, на которой базировался шаткий порядок метро. Сам Ион никогда не подавал нищим из принципа. Но все же, с грустью понял учитель, в глазах смотрителя именно он, просящий себе шатер для школы, как раз и выглядел таким же нищим. Грязные оборванцы на ступеньках являлись достаточно значимым звеном местной экономической системы. Он же, чужак с Лукьяновской, не приносил ничего, кроме проблем. – Книги, покупаем книги на растопку! – орал смуглый заросший мужик с жилистыми руками. – Игральные карты, довоенные плакаты! Есть «Флора» с шестьдесят восьмой страницей! Возле мужика мигом образовалось двое дежурных. У одного на рукаве красовалась тонкая коричневая повязка – признак принадлежности к младшему офицерскому составу. По меркам элиты Площади Льва Толстого – почти ничто, молодой человек с коричневой «однополоской» не имел права даже заходить к Баобабу без приглашения. И все же у него была власть – к примеру, право на задержание и арест имущества сроком на час, пока не появятся новые данные. Не прошло и минуты, как продавца топливных материалов уже вели прочь, в то время как дополнительно вызванная пара дежурных, уже без повязок, сворачивала арестованную торговую точку. – Ну, ты смотри, какой проходимец, – покачал головой Арсений. – Фальшивой «Флорой» торговать надумал. Полного собрания нет ни у кого, однако люди все еще готовы покупать эти книги, даже не глядя, есть ли там нужная страница. На Площади Независимости за полный том все еще предлагают новенькую дрезину с позолоченным корпусом и полным багажником патронов. Неудивительно, что мошенники штампуют подделки. Лично я видел не менее десятка, и некоторые сделаны мастерски. – Что теперь будет с торговцем? – спросил Ион. – Да ничего особенного. Сортир почистит пару дней. Хотя, если он ранее попадался, то это может растянуться на месяц. Громкий хохот со стороны изолятора возвестил о том, что грязной работы продавец не боялся. Ион подозревал, что рано или поздно ему точно удастся продать фальшивую книгу. – Вот мы и на месте, – сказал Арсений. У входа в лазарет стоял один из сталкеров. В прошлом Иону приходилось видеть всех «Птиц», наблюдая из толпы. Тогда он запомнил черты каждого из них, так что сейчас мог без труда опознать, кто есть кто. – Мир вам, люди добрые, – поприветствовал Аист. – Милости просим. Ион наклонил голову и вошел внутрь. Он никак не ожидал увидеть здесь столько народу. Хотя, вероятно, именно так и должен был выглядеть штаб заговорщиков. Но столь странного собрания вовлеченных в тайну он себе и представить не мог. Пятеро сталкеров, смотритель, секретарь и сидящий в центре под яркой лампой неизвестный молодой мужчина плотного телосложения, привязанный к стулу. Однако больше всего Иона поразила сидящая за хирургическим столом девушка, закутанная в одеяло. Ее мокрые каштановые волосы были аккуратно расчесаны, от нее сильно несло хозяйственным мылом. Перед ней стояла тарелка супа из стандартного ежедневного продовольственного пайка Датаполиса. Девушка поглощала суп большой ложкой с завидным аппетитом. На Иона она не обратила внимания. – Кто это? – спросил учитель, поразившись, что именно такой вопрос пришел ему в голову в первую очередь. Почему-то девушка удивила его больше всего. – Это Эльза, – ответил Арсений. – Местная беспризорница. Она ненормальная. – Эльза? – переспросил Ион, догадываясь, зачем его вызвали. Когда Арсений по дороге в столицу сказал, с кем ему придется разговаривать, учитель даже не подумал об Эльзе. Он иногда встречал эту девушку во время визитов в столицу. Хотя она выглядела, как остальные нищие, но никогда не клянчила жетоны, пусть даже и не отказывалась, если ей их давали. Ее можно было видеть на самых тяжелых физических работах, с которыми могла справиться молодая женщина ее сложения. И даже в свободное время она вечно что-то делала. Чаще всего Эльза занималась такой чепухой, как полировка шпал. Она делала многое из того, что никто делать вовсе не просил. Но, по крайней мере, ей не мешали. – Вы что, ее искупали? – спросил Ион, пытаясь представить эту картину. – Не мы, – ответил Воробей. – Татьяна искупала. Еще пыталась разговорить. Перед тем, как ехать к тебе. – Так, – Ион перевел взгляд на пленного. – Это и есть ваш красный? – Никто и не говорил, что он красный, – осторожно поправил Феникс. – Хотя… – Тише, все! – приказал Кипарис. – Он как раз приходит в себя. Давайте послушаем. Воробей задорно пихнул Иона локтем. – Слушай, – сказал он. – Это интересно. Пленник чуть запрокинул голову. Вполне осмысленно посмотрел вверх. Сталкеры встали вокруг него. – Ты меня понимаешь? – спросил Кипарис. Пленник закашлялся. – Да, – ответил он. – Это хорошо. Знаешь, где ты находишься? – В метро, – ответил пленник. Стук ложки Эльзы нарушал таинственность сцены, однако Ион такой расклад только приветствовал. Никаких конфликтов, вполне себе домашняя беседа. – Кто вы? – спросил пленник. – Зачем я здесь? – Я – Кипарис, начальник этой станции. Как твое имя? – Меня зовут… – раненый умолк на несколько секунд. – Я… я не знаю. – Ты решил разыграть дурака? – спросил смотритель. – У него была травма головы, – предупредил Кондор. – Он вполне может ничего не помнить. – Да? – нахмурился смотритель. – Ну, допустим. Что ты делал снаружи? – Снаружи? – На поверхности. Что ты делал на поверхности? – Я не знаю. Голова болит. Я хочу лечь. – Ты хоть что-то помнишь? – спросил Воробей. – Просто скажи, что ты помнишь. Поделись любым воспоминанием. Пленник попытался встать и дернулся. – Почему я привязан? – спросил он. – Кто вы все? Что вы хотите? – С меня хватит, – сказал Кипарис. Он повернулся к Эльзе и рывком поднял ее из-за стола. Девушка вскрикнула, продолжая сжимать ложку в руке. – А это кто? – спросил смотритель. – Говоришь, память потерял? Ее ты знаешь? – Эльза, – произнес пленник. – Откуда ты ее знаешь? – спросил Кондор. – Парень, тебе лучше признаться. Иначе станет совсем плохо. – Я не помню, – пробормотал пленник. Было видно, что каждое движение причиняло ему боль. – Я никого из вас не знаю. Не помню своего имени. Я только знаю, что ее зовут Эльза. Но кто она – не знаю. Девушка посмотрела на него и заулыбалась. – Давид, – произнесла она и облизала ложку. – Давид, Давид, Давид. – Что это значит? – спросил смотритель. – Это что, имя? – Больше похоже на позывной, – заметил Воробей. – Более чем, – согласился Феникс. – Если этот парень был наверху, то он наверняка не один. Должно быть, Давид – его имя. Ну, или почти. – Зачем ему позывной, если при нем не было рации? – засомневался Ворон. – Тебе имя «Давид» о чем-нибудь говорит? – спросил Кипарис пленника. – Ты слышал про Метроград? Ты один из людей Шестакова? Тот покачал головой, скрыв гримасу боли. – Я не знаю, – твердил он. – Я стараюсь вспомнить, честно. Но не могу. Послушайте меня. Я не знаю, кто вы, но никому не наврежу. Отпустите меня, и я что-нибудь вспомню. – Свобода, парень, тебе не светит, – возразил Кондор. – Пока мы не будем знать, кто ты и с какой станции. – Что значит – станции? – спросил пленник. – Кто вы такие? Что я сделал? Где вы меня нашли? – Хорош дурку гнать, а? – поморщился Воробей. – Мы тебя нашли наверху, в защитном костюме, без сознания. Ты можешь это как-то объяснить? – В каком еще костюме? – не понял Давид. – Вы о чем говорите? – Прекратите, – вмешался Ион. – Угрозами здесь не поможешь. Кипарис, можно вас на пару слов? Наедине. – Конечно, – согласился смотритель и решительно вышел из лазарета. По всей видимости, ему и самому осточертело находиться здесь. Оказавшись на крыльце, учитель собрался с мыслями. – Вы меня выдернули с Лукьяновской не для того, чтобы выложить все секреты, – начал он. – Понимаю, что я услышу здесь не больше того, что вы мне позволите. Но все же – зачем вы меня позвали? – Ты видел Эльзу? – спросил Кипарис. – С ней нужно поговорить. Девушка явно знает этого человека. Но у нее разум маленького ребенка. Мне нужно, чтобы кто-то, умеющий обращаться с детьми, пообщался с ней. – И ради этого вы вызвали меня? – не поверил Ион. – У вас была Таня. Все, что могу я, может и она. Таня уже была здесь, она знает Эльзу намного лучше, чем я. Она хороший врач. Кроме того, она женщина. Так чем я лучше? – Тут не все так просто, – вымолвил Кипарис. – Учитель, на самом деле Татьяна может далеко не все из того, что можете вы. Поверьте, если бы мы могли обойтись услугами нашего местного доктора, то про вас бы вспомнили в последнюю очередь. Но дело в том, что это не вы должны поговорить с Эльзой. Ваша задача – доставить ее к тому, кто может это сделать. – Объясните, – потребовал Ион. Смотритель кинул беспокойный взгляд в сторону двери. – Мы только что присутствовали при допросе, так? – заметил он. – Ну, и что с того? Давид, или как его там, ничего не сказал. – В этом вся и суть. То, что я вам сейчас скажу, возможно, покажется вам диким, но… Это был не первый его допрос. – Что? – Мы допрашиваем этого парня с тех пор, как отправили за вами дрезину. И каждый раз все идет по одному и тому же сценарию. Он просыпается от света лампы, не узнает никого вокруг себя и одинаково отвечает на одни и те же вопросы. Его ответы всегда идентичны по интонации, настроению, эмоциям. Тот допрос, на котором вы присутствовали, был по счету шестым. – Подождите, – попросил Ион. – А то у меня тоже крыша поедет. Вы хотите сказать, что этот парень не помнит ничего из того, что говорил пять минут назад? – Да, примерно это я и хочу сказать, – подтвердил смотритель. – Я не знаю, кто перед нами – красный, местный или вообще инопланетянин. Но перед нами человек, чья память перезагружается каждый раз, когда он оказывается в темноте. – В темноте? – Но мы же не зря перед ним лампу поставили. Стоит нам ее выключить, как он падает в обморок. Включаем – он просыпается и ни черта не помнит. Ион медленно облокотился о перила крыльца. – А Эльза? – спросил он. – Эльза, чтобы вы знали, живет в Датаполисе уже четыре года. Она попала к нам уже умалишенной. И эти двое психов, там, внутри, откуда-то друг друга знают. К разуму Давида мы пробиться не можем. Но с Эльзой у нас есть шанс. Мафусаил. Знахарь с Бориспольской станции. – Тот самый знахарь по проблемам с головой? – произнес Ион в ошеломлении. – Именно. Лучший, если не единственный, специалист по психиатрии в Кресте. Вы знали, что он получил квалификацию еще до Катастрофы? Ион потерял дар речи. Смотритель в волнении вытер лоб. – Ион… – проговорил он, и его взгляд неожиданно подобрел. – Учитель. Я позвал вас для того, чтобы просить о помощи. Поручить крайне ответственное задание. Я хочу, чтобы вы провели Эльзу к Мафусаилу, чтобы узнать, откуда ей известен Давид.Глава 7. Подготовка
Поначалу Ион не осознал, чего от него хочет смотритель. Затем, глядя в напряженное лицо Кипариса, понял, что это не шутка. – Мне идти с этой дамой на другой конец метро? – переспросил он. – Тащить ее с собой? – Да, – подтвердил смотритель. – Вы справитесь. Подавив пробудившееся чувство гражданской ответственности, Ион подумал о возможной награде. Мысль о замене брезента на школьном шатре на мгновение вытеснила все остальные. – Хорошо, – ответил Ион. – Если вы считаете, что так нужно… – Вот и славно, – выдохнул смотритель. – Я уже испугался, что вы спросите: «Почему я?»… – Почему я? Глава столицы застыл с полуулыбкой. Ион даже задумался – не было ли это выражение лица стандартным во времена молодости Кипариса, тогда еще только карабкавшегося на правящую должность. Воцарилась короткая пауза, нарушаемая лишь постукиванием ложки, которой Эльза добирала остатки похлебки. – Вы же специалист по общению с детьми, – ответил смотритель. – Вы столько раз давили на меня с этими словами, пробивали школу. Помните, чем приходилось аргументировать? Что якобы только вам во всем метро и дано этим заниматься. Вот, берите Эльзу и ведите ее на Бориспольскую. – Она не ребенок. Она взрослый человек с нарушенной психикой. – Вы отказываетесь? Ион окончательно растерялся. – Нет, не отказываюсь, – сказал он. – Только… мне ее пешком вести? Своими силами? – Дрезины на юг у нас сейчас нет, а на Кловской можете попробовать что-нибудь найти. И своими силами вам, конечно, справляться не придется – поможем, чем получится. Дайте мне ваш паспорт. Ничего не понимая, Ион подал Кипарису сложенный кусок картона. Смотритель вытащил из кармана коробочку с печатью и поставил штамп на первую страницу. – Знак доверенного лица, – пояснил смотритель. – Теперь вы – член администрации Датаполиса. Добро пожаловать. Ион не нашел ответных слов. Убирая паспорт, он почувствовал, будто свежий документ сковал его по рукам и ногам. Неужели его короткий поход настолько важен для Кипариса? – Арсений сообщит вам детали, – сказал смотритель. – Девушку скоро выведут. Удачи. И возвращайтесь поскорее. Он скрылся в лазарете. Ион остался стоять на крыльце, чувствуя себя вытащенным на сцену зрителем из толпы. Затем поспешно вытащил карту метро и начал в нее вглядываться. На первый взгляд все казалось несложным. Подумаешь – пройти по относительно цивилизованным местам в пределах собственного государства. Что он, по туннелям не ходил или с людьми не общался? На душе стало немного легче. Ожила мечта о путешествиях, увлекающая фантазию вдаль. Он должен справиться с любыми сложностями – ведь ему приходилось спорить с самим смотрителем столицы. Неужели он не сможет найти общий язык с представителями властей? Или забудет, в какую сторону показывает стрелка компаса? Затем на него навалилась вся тяжесть предстоящего. Необходимость срочного путешествия через десяток станций, в места, о которых ему толком ничего не известно, да еще в условиях стресса и надвигающегося кризиса избавила учителя от остатков азарта. Про юг Ион почти ничего не знал. С детства он не бывал дальше Печерской. Северные районы Креста более-менее были ему знакомы, но южные имели дурную славу. Ион никогда не думал, откуда взялась эта репутация, просто принял как данность, что на юге ему делать нечего. До Славутича он и вовсе не добирался никогда – по ту сторону метромоста Крест уже не имел никакого влияния. И уж точно учитель не разделял энтузиазма Кипариса, столь страстно желавшего выяснить, откуда пришел Давид. Какая разница откуда? Для Иона уже не имело никакого значения, активна ли Красная линия или нет. После стольких лет изоляции она была от него так же далека, как ледники книжной Арктики. Если, конечно, они все еще существовали. Ион не хотел выяснять никакую правду. То была правда чужая, из другого общества. Верна ли теория «Красного варианта» или нет – это не сулило ничего хорошего привычному укладу жизни. Рядом с ним оказался Кондор, казавшийся не менее озадаченным, чем сам учитель. В его присутствии учителю не стало лучше. Напротив, сразу одолело чувство собственной бесполезности, слабости, отсутствия опыта. Мир метро ему не принадлежал, а родной школьный шатер оказался слишком далеко, чтобы сохранять ощущение дома. Командир «Птиц» кивнул учителю. – Ты в порядке? – спросил он. Ион пожал плечами. – А что есть порядок? – спросил он. – Хороший вопрос, – одобрил сталкер. – Ты знаешь, я постоянно нахожу на него разные ответы. И ни один мне пока не понравился. – Почему я так нервничаю? – Потому, что цель неблагодарная. Ты идешь не для того, чтобы решить проблему, а чтобы избавиться от нее. Думаешь, этот парень здесь кому-то нужен? Или девчонка? – Почему тогда отправляют только меня? – спросил Ион. – У меня нет никакого опыта в таких делах. Я же не сталкер и не могу свободно ходить где угодно. У меня другие взгляды на жизнь. Вот вы могли бы выполнить это поручение. – Это вряд ли, – усомнился Кондор. – Суть твоей задачи не в том, чтобы куда-то добраться, а в том, чтобы сопровождать другого человека. У нас, сталкеров, это получается плохо. К тому же в туннелях мы не проводники. И скажу так: стукнутая на голову баба – совсем не то, к чему привыкли мы. Сталкерам не приходится что-то изобретать на ходу. Чтобы провести Эльзу на юг, нужен человек с более гибкой психикой, чем наша. У тебя хорошая репутация, ты справишься. – А из ваших ребят никто со мной не пойдет? – Извини, нет. Нас не любят. Мы очень плохо знаем те края. А в тех, которые знаем, у нас еще остались враги. Кондор ободряюще хлопнул учителя по плечу. – Но это не значит, что мы отправим тебя безоружного. Кипарис тебе должен выдать снарягу. Как закончишь, подходи к нашей дрезине. Мы с парнями добавим, если что надо. – Хорошо, – кивнул Ион машинально. Кондор встал и тут же исчез, скользнув в пространство между бараками. Ион с удивлением обнаружил, что пятеро сталкеров успели так же бесследно раствориться. Учитель испытал чувство не совсем белой зависти. Сам он никогда не обладал искусством затеряться в толпе. – Учитель, подойдите сюда, пожалуйста, – подозвал его Арсений. Ион и не заметил, как появился секретарь. Учитель отвлекся от мыслей и подошел к нему. Секретарь постукивал по перилам крыльца, смотря на часы. – Эльзу скоро приготовят, – уведомил он. Слова прозвучали неприятно, словно имели кулинарный подтекст. – Вот вам немного денег. Сходите на рынок, купите, что нужно. В ладонь Иона лег мешочек, слабо звякнувший при касании. Он испускал слабый запах оружейного масла. – Патроны? – недоверчиво спросил Ион. – Мне этим стрелять или торговать? – Как хотите, – ответил Арсений неуверенно. – Дело ваше. Вам виднее, как лучше подготовиться. Глядя в его глаза, Ион понимал, что, как это ни смешно, но секретарь говорит правду. В военных делах даже школьный учитель с Лукьяновской понимал больше, чем любой из сотрудников администрации. И это при том, что Ион понятия не имел, чего ожидать в южных районах. В администрации работали скорее балаболы, нежели солдаты. Да и воинов в Датаполисе было еще поискать. Все с нужным складом мышления стерегли блокпосты. Никаких военных конвоев у Кипариса тоже не имелось. Никаких обученных людей, которых можно было бы выделить для опасного путешествия. К срочным путешествиям в дальние углы метро Датаполис готов не был. С этими тревожными мыслями учитель двинулся к рынку. Сейчас он как никогда чувствовал всю иллюзорность и хрупкость столицы, держащейся не столько на законах, сколько на желании людей сохранить хоть какое-то подобие порядка. Толпа была плотной – непонятно, куда могли сновать все эти люди. Казалось, поток просто перемещается с одной станции на другую и обратно. Продираясь сквозь людскую массу, Ион изо всех сил старался не потеряться в ней психологически, по возможности сохранить трезвую голову. Когда-то он желал раствориться в столице, позволить ей перемолоть себя, снарядить нужным образом мышления, подарить ему деловую хватку, которая позволила бы ему найти способ закрепиться в этом центре цивилизации. Сегодня же столица его нервировала до глубины души. Проходя вдоль однообразных торговых рядов, украшенных вывесками и прогнившими балками, Ион остановился у оружейного лотка. Рядом, словно случайно, стоял охранник с нарукавной нашивкой, выдающей его принадлежность к «синей» части Датаполиса, как будто считавшейся чуть более элитарной, чем его «зеленая» часть. Глядя на нашивку, Ион начал еще больше сомневаться в целостности Креста. О каком содружестве станций может идти речь, если между собой негласно конфликтуют даже обе половины столицы? – Парень, что надо? – хрипло, но учтиво спросил сидящий по-турецки продавец. – Ножи, растяжки, самострелы… – Что из автоматического есть? – Автоматы не продаем, – неожиданно ответил охранник. – Приказ такой. Ион покосился на него. С чего бы вдруг человеку из службы безопасности иметь свой интерес в торговле? От этого вопроса учителю самому стало смешно. В самом деле, а почему бы ему и не иметь свой интерес? Ион стал разглядывать товар. Арбалет с полустертой тетивой, охотничий нож в кожаном чехле, даже древние сюрикены… очень древние, словно пролежавшие в земле несколько столетий и затем заботливо вычищенные… – Сколько монет за пайки? – спросил Ион. Охранник мигом потерял к нему интерес. Продавец пожал плечами и ответил: – Десять патронов. Семерка. Картечь и снайперские не берем. Ион коснулся зеленого пластика, в который были завернуты пищевые наборы, добытые из неизвестно каких складов. В прошлом году ему удалось попробовать один из таких. Свежестью разогретая каша, конечно, не пахла, но чувство насыщения дала. Если бы не безумная дороговизна – ел бы ее до скончания времен. – Четыре штуки, – сказал Ион, отсчитывая сорок патронов из выданного секретарем мешочка, который тут же заметно убавил в весе. Жалко, конечно, но что легко пришло, то пусть легко и уйдет. Продавец осмотрел все патроны, разве что на зуб не попробовал. Удивленно хмыкнув, вытащил из-под прилавка четыре покрытых пылью пайка. – По-хорошему надо бы с тебя и футляры стрясти, – сказал он. – Столько патронов да без рожка давать – маргинально! Охранник прыснул. Ион молча сгреб пайки, только сейчас сообразив, что их некуда класть. Но спрашивать пакет не стал – повернулся и пошел прочь, стараясь не растерять купленный товар. Стоит уронить на пол, и пайки тут же станут народным достоянием, то есть ничьим, а значит, будут незамедлительно подобраны ближайшим встречным. Не пойдет же он в таком случае жаловаться смотрителю. Можно было бы еще купить свежей воды, но находиться на рынке дольше, чем нужно, у него не было желания. Лучше на дрезине Кипариса наберет – и бесплатно, и качество выше. Ион все же задержался у лавки мясника, чтобы приобрести штук десять котлет по пять жетонов за штуку. Немного подумав, дал еще патрон за две связки сушеных грибов. А затем еще два – за пачку кускового сахара для Эльзы. Учителя смутила мысль, что ему, возможно, придется попросту укрощать девушку методами, которыми на Печерской пытались приманивать ручного веспертила, но на войне все средства хороши. Вернувшись обратно к лазарету, Ион увидел, что крыльцо пустует. Поколебавшись, он не стал заходить внутрь – вместо этого прошел к посту, у которого сталкеры о чем-то болтали между собой. На дрезине его уже ждал Аист – улыбавшийся, словно предвкушавший сюрприз. Он уже успел обменяться с охранниками куревом, что со стороны казалось невыгодным и нелепым. Менять драгоценные сигареты с поверхности на туннельные самокрутки? Однако сам социальный ритуал, укреплявший братские отношения между сталкерами и охраной Датаполиса, мог обернуться достаточной выгодой, чтобы перекрыть финансовые потери в пару патронов. – Что купил? – поинтересовался Аист. – Только еды, – признался учитель, складывая покупки на пожелтевший ящик с песком. – Правильно сделал, мы тут тебе сами все приготовили, – сталкер спрыгнул на платформу, откидывая с задней части дрезины кусок брезента. – Вот. Ион уставился на тускло блестевший «калашников», лежавший рядом с кажущейся новой униформой каких-то спецслужб старых времен. – Кипарис нам стволы выдавал недавно, только у нас свои есть, – пояснил Аист. – Так что этот автомат можешь взять себе. Комбез из наших запасов. Бери, не бойся. Надевай прямо поверх своего шмотья. – Это все мне? – спросил Ион, не веря такому богатству. – Да. Дело-то серьезное, раз тут все на ушах стоят. Хотя лично я, честно сказать, без понятия, с чего такой нервяк. Стрелять умеешь? – Умею, – ответил Ион, поспешно скидывая куртку и одеваясь в костюм. Новая ткань цвета хаки давала необыкновенное чувство защищенности. – На Лукьяновской все мужики в охранке иногда служат. И туннели как-то патрулировал. – Молодец, – Аист бросил Иону рюкзак, пропахший нафталином. – Бери, тоже пригодится. Лямки сразу под себя настрой, чтобы позже времени не терять. Дозиметр там же лежит, смотри, не разбей. Учитель сгреб в рюкзак пайки. Остаток патронов он рассовал по карманам костюма. Аист протянул ему блестящий цилиндр. – Фонарь мечты, – сказал он довольно. – Эпический «мегаторчок» от «Птиц» Кондора! Не смейся, с такой рекламой мы их когда-то по цене этого «калаша» продавали. Уходили на ура. Ион включил фонарь, поводил лучом по потолку. Свет был такой, что отбрасывал блик даже на потолочную лампу. – А вот самое интересное, – Аист подал непонятный агрегат, напоминавший смесь секатора с часами. – Зарядник для фонаря. Не потеряй, нежная штука. – Зачем? – спросил учитель. – Батарейки ведь есть. – Батарейки ненадежны. Никогда не знаешь, куда тебя забросит. Лучше каждые полчаса зарядником подкручивать. И еще тут момент есть – в туннелях монотонность повышенная бывает. А так ручки подергал, и сразу сна как не бывало. Ион не стал спорить – взял зарядник, присоединил к фонарю, понажимал. Стрелка сразу поднялась с середины до максимума. – Быстрая штука, да? – похвастался сталкер. – Повесь снаружи где-нибудь. Сзади на пояс можно. А вот, идут… Учитель оглянулся. К нему приближались Арсений с Эльзой. Девушку было не узнать – ее каким-то образом удалось убедить надеть на себя такую же военную форму, что была и на Ионе. И где только Кипарис нашел женский вариант? Эльза казалась вполне нормальной – во всяком случае, пока молчала. Вымытые Татьяной волосы были собраны в хвостик, заботливо просунутый в заднюю часть военной кепки. Рукава куртки оказались несколько длинноваты, так что их пришлось немного закатать и подвязать шнурком. Чистое лицо Эльзы теперь можно было рассмотреть в деталях. Оно оказалось детским, даже невинным, и на его черты явно не влияло душевное состояние девушки. Эльза была из тех, кто с самого детства почти не меняется внешне. На носу виднелся едва заметный шрам, левое ухо носило следы недавнего ожога. Ободранные ногти напоминали, что даже в Датаполисе имелись проблемы с защитными рукавицами. Не исключено, что никто в столице попросту не озаботился таким вопросом, как заказ простейшего снаряжения для грязных работ. Пусть противогазов в бункерах имелось в избытке, но что мешало заказать Метрограду или «Птицам» ящик обычных рукавиц? Вблизи русые волосы девушки даже под кепкой казались спутанными. В былые времена они могли блистать великолепием. Не исключено, что когда-то их у Эльзы принудительно обрезали, чтобы продать за бутылку заплесневелого самогона богатой даме с Контрактовой. – Арсений, – обратился Ион к секретарю. – Что Эльза обычно делает? У лазарета сидит? – Нет, сейчас просто был момент отдыха, – ответил секретарь, неловко поправляя Эльзе кепку. – Она помогает Тане с уборкой, но вообще часто обитает на всяких стройках. – Каких еще стройках? – Разных. Таскает камни в туннелях. Чистит склады от фреона и прочего. Имеет дело с материалами, которых опасаются другие, – асбест, известь, минвата. Разнорабочая, так сказать. Ну, и иногда просто сидит тут. – То есть она из ваших рабочих бригад? – не поверил Ион. – Живет с монтажниками и глушит с ними настойки из грибов? Арсений усмехнулся. – Нет, – ответил он. – Ее нигде не принимают за свою. Просто она никогда не жалуется. – И что, ни один монтажник с ней ни разу… – А вы ревнуете уже? – Нет, я просто… – Это же столица, – объяснил секретарь. – Здесь за такие вещи сразу прогонят на юг и уже не пустят назад. И тот, кто первый настучит, еще и поощрение получит. Сожительство надо оформлять официально, платить налог. Верите или нет, но никто пока Эльзой не заинтересовался настолько сильно. Ион покачал головой, теряясь в догадках. Бессмысленный взгляд Эльзы побуждал учителя задаваться вопросом: а много ли смысла в нем самом? Чем, черт побери, она занималась прежде? Всегда ли была с нарушениями или имела нормальное, по меркам Креста, детство? Были ли у нее живые родственники? Если и так, то что могло нанести такой страшный удар по ее психике и обречь на одиночество? Попасть в столицу путем, доступным определенным женщинам, Эльза не могла. Откровенно опустившаяся, проституирующая пьянь в метро просто не выживала. Для легализованных «ночных бабочек» была выделена квартира на Почтовой Площади, и пока никто не ушел оттуда по своей воле. Молодые женщины приезжали в Датаполис жить и работать, а не скакать по «спонсорам» в постоянном страхе депортации. Учитель мысленно приписал Эльзе полноценное восприятие окружающего мира, и получилось, что такая девушка практически не имела бы серьезных изъянов. Почему ни один мужчина не взял ее под свое крыло? Молодая, физически здоровая, даже симпатичная, не боится никакой работы. И единственная особенность – она постоянно молчит. Для многих, кого Ион знал, это было бы только в плюс. Разглядывая Эльзу, Ион понял, что не может отвлечься от мыслей о ее прошлом. Будто бы, обретя человеческие черты, а вместе с ними и личность, девушка превратилась в ходячую социальную аномалию двадцати пяти лет на вид, возникшую ниоткуда в самом центре столицы. – Готовы? – спросил секретарь. – Все пучком, – ответил сталкер. Ион лишь неопределенно развел руками. – Тогда идем, – вздохнул Арсений. – Я провожу вас до выхода. Аист хлопнул Иона по плечу, и тот кивнул в ответ. Все возможные слова в голове учителя были больше похожи на прощание, так что он решил оставить их при себе. Надев рюкзак, он повесил автомат за спину и молча выдвинулся. Путь на Кловскую и следующие за ней юго-восточные станции шел от Дворца Спорта – другой части Датаполиса. Ион держал Эльзу за руку, то и дело встречая ее равнодушный взгляд. Толпы девушка не боялась – ей это место, похоже, было хорошо знакомо. – Готова к прогулке? – спросил Ион, сам не зная, чего ожидает. Девушка смотрела по сторонам, будто не слышала. Учитель хотел найти в ее глазах любой признак симуляции, но ничего не обнаружил. С досадой он признал, что понятия не имеет, как именно эти признаки должны выглядеть. – Я не знаю, понимаешь ли ты меня, – сказал он ей почти на ухо. – Но нам вместе гулять целый день. В опасных туннелях. Если ты можешь что-то рассказать про того парня, лучше сделай это сейчас. Эльза посмотрела сквозь него. – Можешь просто дать намек, – продолжил учитель. – Намекнуть лично мне. Я выслушаю тебя и, если что, не выдам. Обещаю. В своих словах Ион был искренен, однако результата они не возымели. Взгляд Эльзы был совершенно отстраненным. Больше учитель не произнес ни слова до самого юго-восточного блокпоста. – Дрезину дать не можем, – извинился Арсений. – Может, на Кловской вам ее предоставят. Не забудьте про печать в паспорте – она дает право прохода по всем станциям. Удачи! – Что будет с Давидом, пока мы не вернемся? – спросил Ион. – Без понятия, – ответил секретарь. – Мы будем ждать вас, сколько сможем. – А сколько вы сможете? Арсений задумчиво заморгал. – Ждите, пока мы не вернемся, – сказал Ион. – Вы верите в меня, так ведь? Вот и я буду верить в вас. Включив «мегаторч», учитель повел Эльзу вперед, по туннелю, оставляя столицу позади.Часть вторая. Путешествие
Глава 1. Выход
Ворота закрылись, блокируя последние лучи станционного света. С ними пропали звуки и запахи. Поразительно, как быстро способен отрезать от цивилизации слой бесстрастного металла. Страх перед неизвестностью привычно охватил Иона и столь же привычно ушел. После многочисленных выходов с Лукьяновской он уже привык к этому чувству. С другой стороны, все его экспедиции длились не более пары перегонов и представляли собой поход в надежной компании, в составе группы сопровождения. Теперь же учитель столкнулся с тем, к чему готов не был. Эльза, напротив, была спокойна, лишь начала тереть глаза, привыкая к слабому освещению. Глядя на нее, Ион начал успокаиваться и сам. Твердо сказав себе, что перед ним ребенок, учитель настроился на задачу. Стало немного легче. Хотя ему еще не приходилось вести по туннелям ребенка. Пожалуй, половина из посетителей его шатра сами смогли бы провести его по метро, а не наоборот. – Ты в порядке? – спросил Ион, чувствуя себя немного глупо. Девушка молчала. Наверняка защитная реакция на многочисленные насмешки, имевшие место в столице. Или же она не разговаривала вовсе. У них с Татьяной наверняка имелась какая-то система общения. Надо было выяснить какая. – Ты же не видишь мое лицо, – догадался Ион, отведя фонарь чуть в сторону. – Так лучше? Эльза смотрела на него безо всякого интереса. – На всякий случай: мое предложение еще в силе, – сказал учитель. – Если ты знаешь то, что хотят знать они, можешь сказать мне. Я твой друг. Молчание в ответ. – Давай включим твой фонарик, хорошо? – Ион дотянулся до небольшого светильника, встроенного в костюм девушки, и нажал на кнопку. Пространство перед Эльзой скудно осветилось – голубоватая подсветка была вшита в костюм столичными умельцами и расценивалась как бессмысленная, но все же отчасти полезная вещь, принесшая их авторам прописку в Датаполисе. Еще один фонарик, совсем миниатюрный, торчал на пластиковом креплении кепки, над левым ухом. – Что это у тебя? – спросил учитель, глядя, как Эльза сжимает в кулачке непонятный предмет. – Что-то острое? А ну, дай сюда. Отойдя в сторону, Эльза повернулась и начала рассматривать стену. – Ты что делаешь? – Ион подошел поближе. – Ого… ты где это взяла? Эльза рисовала на стене карандашом. Ее движения были хаотичны, но иногда в них просматривался некий порядок, который от учителя ускользал. Графит тихо скрипел по стене, повинуясь направлявшей его тонкой ручонке, выглядывавшей из-под рукава цвета неуместной военной маскировки. Ион смотрел на этот процесс с интересом. – У тебя есть карандаш, – заметил он. – Почему ты не рисовала раньше? В лазарете тоже есть стена. И белая. Там удобнее это делать. Девушка молча сопела, выводя карандашом каракули, практически невидимые на замызганном, покрытом сажей бетоне. Учитель молча стоял рядом, рассматривая рисунок, сначала глазами и мозгом, затем сердцем и душой. Он чувствовал, что, глядя на стену, сможет понять если не смысл изображения, то хотя бы личность и сущность девушки – такой… недооцененной. Ион ощутил внезапный стыд, будто именно он был здесь не от мира сего, раз не сумел раскрыть секрет этих штрихов. – Красивый рисунок, красивый, – похвалил Ион. – Пойдем уже. Издав пару восклицаний, Эльза отошла в сторону, где было чуть больше места. Карандаш угодил в одно из отверстий на стене – вероятно, старый след от пули – и с тихим щелчком сломался. – Ну вот, – вздохнул учитель. – Не будем больше рисовать. Давай сюда карандаш. Все равно ничего не видно. Позже мы найдем тебе более подходящее место. Хорошо? Он вытащил карандаш из отверстия и удивился тому, как сильно тот был сточен. Почти под ноль. Своими пальцами он даже не сумел бы его ухватить как следует. Эльза застыла перед стеной, словно лишение рабочего инструмента сбило ей программу. Она смотрела на получившуюся мазню, будто была ни при чем. – Пошли, художница, – сказал Ион, пряча огрызок карандаша в карман, чтобы позже выбросить. – Может, потом найду замену твоему инструменту. Кусок угля или еще чего-нибудь. Ухватив девушку за запястье, он повел ее по туннелю. Перегон на Кловскую был единственным, по которому Иону приходилось путешествовать пешком и в одиночку. Фактически это была территория Креста. Не исключено, что рано или поздно туннель окажется заселенным. Столице ведь придется расширяться. Вниз идти некуда, наверху Метроград. Территория, которую просто так тамошние добытчики не отдадут. Сталкеры Метрограда трепетно относились к тесным защищенным пространствам верхнего уровня. Именно у них оставалось чувство того, что в далекие довоенные времена называлось словом «родина». В метро Ион нередко слышал это слово. Все чаще его произносили с насмешкой и все реже – с покрасневшими глазами. И все же назвать «метроградовцев» сентиментальными было бы неправильно. Жители комплекса в свое время прошли те же фазы, что и граждане Креста, – от хаоса к беспределу, сквозь череду случайностей – к тирании, через пару революций – к переменам, через период проб и ошибок – к устойчивому порядку. Порядок кончился со смертью генерала Ольшанского, и затем Метроград словно затих. Ион мог только догадываться, сколько человек там сейчас живет. Кто-то определенно есть, ведь у них с Датаполисом все еще работает свой канал обмена товарами… В туннеле Ион ожидал встретить челноков, но ни одного не оказалось. Даже необычно для «скифских» купцов. Эти-то без страха расхаживали по туннелям чуть ли не каждый день, ничего особо не боясь. Порою даже без охраны – с тех пор, как в ближайших туннелях перестреляли всю нечисть и замуровали малейшие щели. Потом еще и лампочки повесили через каждые двадцать метров, и ходьба по туннелям превратилась в прогулку. В это время ребята с Кловской пытались даже устроить кросс – соревнование по бегу туда и назад. Просто для поддержания формы. Идея заглохла в зародыше, слишком бессмысленной показалась трата энергии. Администрация Кловской вынесла строгое замечание и посадила в неурочные часы на динамо-машины, педали крутить. Чего попусту спускать пар, если на нем может работать священная электроэнергия? По мере того как Ион шел вперед, он более-менее вспоминал, как ориентироваться в туннеле. На всякий случай он проверил автомат, но видимых изъянов не нашел, повесил его на грудь дулом вниз, как было принято при прохождении на станцию. Приготовил паспорт. Посмотрел на свежую печать, как на непонятное фиолетовое пятно, и потом уже вспомнил, что ему поставили новую отметку. Ну, хоть удастся проверить, насколько в этих краях распространилась власть бумаги. – Что это был за рисунок? – спросил Ион. – Очень красивый. Не расскажешь? Эльза смотрела вперед, в темный туннель. На ее лице появилась легкая улыбка. Ион и не ждал внятного ответа. Но чувствовал, что должен был разговаривать с этой девушкой. Хотя бы для себя самого – просто чтобы привыкнуть к ней как можно скорее. Если бы только он смог понять ее до того, как они придут на Бориспольскую… да, это бы сильно облегчило задачу. Пока что ничего не оставалось делать, кроме как идти на Кловскую и дальше действовать по обстоятельствам. Сосредоточившись на переходе до ближайшей станции, Ион поводил фонарем по стенам. Вспомнил о заряднике, вытащил его, внимательно осмотрел. Подобное устройство он уже встречал на рынке и думал даже приобрести, но стоимость в пять патронов отбила у него все желание. Приложив клемму к задней части фонаря, Ион несколько раз пощелкал зарядником. Стрелка на нем быстро дошла до крайнего правого деления. Цифры казались полустертыми, и в чем конкретно зарядник измерял уровень энергии, учитель так и не разобрал. – Вроде работает, – сказал он, глядя на резко посветлевший луч фонаря. – Здорово, правда? На фоне яркого пятна фонарь на кепке Эльзы терялся. И все равно Ион решил его не выключать. Мало ли куда девушке вздумается посветить. Стены становились все чернее, и учитель надеялся, что Эльзе не придет в голову вспомнить про рисунки. Где же ей рисовать доводилось? И когда она только успела сточить карандаш? Свет с Кловской становился все ярче. Но то был такой приятный, почти нежный свет, намного мягче, чем в Датаполисе – по мнению Иона, чрезмерно освещенном. Даже подозрительно мягкий. Учитель помнил этот прием – приманить белым неоном, позволить подойти ближе и затем жахнуть прожектором в лицо. Купцы из южных мест знали подобный трюк и сами не раз применяли его. Если гость испуганно отпрыгнет, зажмурится, схватится за оружие – значит, перед ними неотесанный бродяга с сытых северных станций, которого не грех и пощипать на предмет дани за проход. Ну, а если стреляный воробей из южных краев, то постоит на месте. Такой лишь возвращается домой, препятствовать ему нет нужды. Простейший способ определить манеру поведения с гостем путем щелчка выключателя. Так случилось и сейчас. На Кловской традиционно не сделали предупреждения – просто направили прожектор в сторону пришедших. Учитель подавил желание заслониться рукой. – Спокойно, свои, – отчетливо произнес он. Луч прожектора плавно потух. Но не до конца. С платформы спрыгнул совсем молодой парень в каске и бронежилете. Судя по их качеству, в бою этому снаряжению бывать почти не приходилось. Ну, еще бы. С кем воевать по эту сторону, когда оба туннеля упираются в Датаполис? Если уж грянет нечто такое, с чем не справится столица, – никакая защита не поможет Кловской продержаться и часа. Наличие охраны станции было скорее показухой, еще одним способом отбить некоторые статьи финансирования. Хотя строгий вид тут время от времени делали на совесть, как и положено соседям. – Документы, – потребовал парень. Процедура свелась к формальностям, поскольку с этой стороны туннеля невозможно было явиться откуда-то, кроме как из Датаполиса, бюрократия которого не оставляла шансов оказаться там постороннему человеку. Охранник больше пытался показать верность уставу. Вряд ли его интересовало, кто там приперся. И все же Ион поднес раскрытый паспорт к его глазам. – Администрация Датаполиса, – сказал он. Охранник с интересом переглянулся с кем-то из своих товарищей, сидевших в деревянной будке у выхода. – А это кто? – спросил он, глядя на Эльзу. – Она со мной, – ответил Ион. Охранник кивнул столь понимающе, словно ему не впервой было видеть представителей власти в сопровождении непонятных лиц женского пола. Хотя, скорее всего, и в самом деле не впервой. Ион вообразил, как Арсений долго и нудно пишет заявку на выделение правительственной дрезины и отправляется с молодыми покорительницами столицы на юг. – Куда держите путь? – спросил парень. – Да так, проверки всякие, – сказал Ион. За спиной охранника появились другие люди. Обитатели станции с любопытством смотрели, кто там пришел. Ион понял, что сейчас будет, и внутренне улыбнулся. – Ладно, идите, – сказал охранник. – Автомат только на предохранителе держите, хорошо? – Без проблем, – сказал Ион, убирая паспорт во внешний карман. – Он даже не заряжен. Все нормально на станции? – Да, спокойно. – Чего купцов не было так долго? – Без понятия, – пожал плечами парень. – Уже пару дней их тут не было. Говорят, неспокойно там у них. – А что про красных слышно? – Какие там красные? – отмахнулся охранник. – Не до ерунды сейчас. Свои дела решать надо. Ион решил свернуть разговор, пока парень не начал распинаться о тяготах своей жизни. На Кловской нытье традиционно любили, потому как никогда не было недостатка в ушах. Махнув на прощание, учитель повел Эльзу вперед. По деревянным ступенькам они взошли на станцию – прямо навстречу толпе, только и ожидавшей, пока гости попадут под официальную юрисдикцию Кловской. К ним подскочило человек двадцать – преимущественно исхудавшие женщины, хотя были и юркие мужички, и энергичные подростки. Все, несмотря на несколько истощенный вид, достаточно резвые, не растерявшие сил. – Жилье! – прохрипел чей-то голос. – Жилье на выбор! – Патрон в сутки! – Шесть квадратов! – Пошел ты со своими квадратами! Два квадрата за паек! Вода бесплатно! Двадцать пять ватт лампа! – Сорок ватт! Матрац надувной, пружинный, гамак! – Книги! Вентилятор! Отдельные каюты! Крики напугали Эльзу. Девушка озиралась по сторонам, не понимая, к чему весь этот шум. Подавив улыбку, Ион обнял ее за талию, ведя чуть впереди себя. Если бы Эльза убежала в этом месте, искать ее пришлось бы долго. Еще больше времени ушло бы на то, чтобы попытаться объяснить, чего хотят все эти люди. Кловская жила сдачей жилья. Больше ничего не могла предложить станция, находившаяся всего в одном перегоне от столицы и не производившая ничего полезного. Единственным назначением станции было дублирование энергетических ресурсов Датаполиса на случай возможного коллапса, чего, разумеется, на деле никто не ожидал. Даже в куда более тяжкие годы Кловской ни разу не пришлось брать на себя роль аккумулятора. Станция так и оставалась генератором, работавшим вхолостую. Датаполис запрещал продавать электричество на юг, да и все равно бы со «Скифом» они конкуренции не выдержали. Обе ветки на север также перекрывались Датаполисом, так что Кловская оказалась напрямую завязана на столицу и, соответственно, на столичных жителей, относительно богатых. Кто еще мог ходить через Кловскую, как не граждане Датаполиса, с одной стороны, и состоятельные купцы из «скифских» караванов – с другой? Со временем оказалось, что всем им надо было где-то останавливаться на ночь. В Датаполисе было проблематично перекантоваться, если тебя не связывали надежные, как скала, и прочные, как рельс, контракты с людьми Кипариса. Нелегальная сдача жилья каралась лишением половины собственности при первом нарушении, после второго следовало изгнание с конфискацией, и искушать судьбу решались немногие. Так что огромное количество торгашей, мигрантов, вояк и прочих авантюристов не имели возможности остановиться нигде, кроме как на Кловской. Спрос породил предложение, и жители Кловской стали сдавать и без того тесное пространство станции в аренду. В основном – посуточно. Бизнес оказался до того прибыльным, что быстро перекрыл энергетический потенциал станции, превратив Кловскую в курорт, ничего особо ценного не производящий. Впрочем, когда поставили кинопроектор, атмосфера еще больше потеплела. Руководство станции не стало перекрывать золотую жилу, предпочитая обходиться достаточно щадящими налогами. Со временем прописка на Кловской сама по себе стала лакомым кусочком, обещавшим практически бесплатный бизнес. Вскоре станция оказалась перенаселена не менее, чем Датаполис, однако реже сдавать жилье не стали. Напротив, взвинтили цены на те скудные квадратные метры территории, на которых можно было улечься, вытянув ноги. Поначалу они стоили дороже, потом рисковые люди начали понемногу демпинговать. Станция пережила период ожесточенных войн за землю и политику жесткой руки, быстро сменившейся на невидимую, когда Кипарис прислал своих ребят, обратившись за помощью аж к Метрограду. На станции быстро навели порядок, и с тех пор установилось шаткое перемирие. – Нет, жилья не надо, – громко говорил Ион, толкая девушку к южному посту. – Повторяю, не надо жилья. Всем спасибо, все свободны. Ион прошел через густой поток людей, миновал относительно пустовавшие бараки, и, сам того не замечая, быстро добрался до противоположного конца станции. Здесь его встретил другой охранник, похожий на первого, только лет на двадцать старше. Разумеется, с южной стороны, внешней по отношению к столице, в охрану ставили людей бывалых, готовых к возможной опасности из темноты. Здесь не было места дурацким шуткам с прожекторами, зато имелись всегда заряженные пулеметы, запасы еды и питья и несколько линий связи с самыми разными узлами станции. – Администрация Датаполиса, – сказал Ион, показав паспорт. – Транзит. Идем на юг. – Знаю, – сказал охранник. – Уже сообщили. За его спиной Ион заметил телефонный аппарат с трубкой, выглядящей так, словно ее периодически швыряли об стену. Не иначе как с северного поста сообщили о важном госте. – Вас приказано задержать, – сообщил охранник, держа автомат дулом вниз. – Стойте тут. Разберемся. – Не понял, – нахмурился Ион. – Не арестовать. Только задержать. С вами хотят поговорить. – Со мной? – Ион показал на Эльзу, только сейчас заметив, до чего глупо смотрится подсветка ее костюма. – Или с ней? – Я не знаю. – Кто поговорить? Как поговорить? О чем? Аппарат на стене зазвонил. – Минутку, – сказал охранник, снимая трубку и поднося ее к уху. Никакой агрессии в его глазах не было. – Лещенко здесь. Да, слышу. Хорошо. Погодите. Прижав трубку к плечу, он сказал: – Из столицы кто-то идет за вами. Просят подождать. Ион потер лоб. Вытащил паспорт. Показал охраннику так, чтобы четко была видна печать. – Уточните, – попросил он. – У этих людей есть такие бумаги? Тот вгляделся в печать. – Ща, секунду. Охранник что-то спросил в трубку, услышал ответ. – Нет, – сказал он. – У них обычные паспорта. Визы в порядке. – Не из администрации? – Вроде нет. – Значит, я выше их по полномочиям, – сказал Ион. – Знаете, что? Задержите лучше их, а не меня. – Это как? – Не арестовать. Просто задержать. Охранник поколебался. Все же в этом месте администрацию столицы предпочитали слушаться. Да и слишком ценным было теплое место охранника, невзирая на все опасности. – Будет сделано, – сказал он. – Проходите. Задержим, сколько сможем. – Благодарю, – сказал Ион, спрыгивая на рельсы. – Счастливо. Оказавшись снова вблизи туннеля, Ион включил фонарь, запоздало вспомнив, что так и не спросил насчет дрезины. Однако непонятные преследователи смутили его до такой степени, что он предпочел покинуть туннель как можно скорее.Глава 2. Распил
Спиной Ион чувствовал подозрительные взгляды охранника. Он шел не оборачиваясь, стараясь не перейти на бег. Ровно переступал через шпалы, покуда свет станции не пропал. Только тогда он позволил себе ускорить шаг. Эльза, похоже, к нему уже привыкла – старалась ловить его ритм, двигаться с той же скоростью. – Интересно, кто это был? – произнес Ион негромко, чтобы эхо не раздавалось в туннелях. – Кто бы там ни шел – надеюсь, он остался на станции. Ион положил руку на приклад автомата и почувствовал легкое раздражение. Ему не нравилось, что в его задаче становилось все больше неизвестных. Если кто-то из Датаполиса хотел его остановить, то он мог просто догнать их на станции или же объяснить по телефону, в чем дело. Если это Кипарис распорядился, то почему он не вручил людям соответствующие документы, которые бы перекрывали полномочия учителя? Да и кому вообще надо останавливать их с Эльзой? Зачем отправлять гонца, чтобы через пять минут слать другого? Правда, последнее не лишено было смысла. Ион знал о таком древнем способе отправки шпионов. Когда одно племя хотело что-то разузнать, то слало разведчика, затем следующего, затем еще и еще, и так до тех пор, пока кто-либо не вернется обратно живым. Возможно, в метро начали применять ту же практику. Заодно и с перенаселением поборются. Ион прогнал от себя эти мысли. К Кипарису имелось множество претензий, однако в маразм смотритель еще не впал. Через какое-то время Ион решил, что сделал ошибку, скоропалительно покинув станцию. Страх неизвестности оказался слишком большим. Учитель остановился, посветил фонарем назад. Кто, черт возьми, за ним идет и чего хочет? Нависающие с обеих сторон стены туннеля вскоре отбили всю жажду познания. Кто бы там ни шел следом, Ион не хотел говорить с ними в туннеле. Только при свидетелях. На ближайшей станции они с Эльзой остановятся, подождут тех, кто за ними идет, и спокойно поговорят. – Идем, – коротко сказал Ион. – Хотя стой. Погоди минутку… Он выключил подсветку костюма Эльзы, уже начавшую его порядком раздражать. – Это модель для монтажных работ, да? – произнес учитель. – Я видел костюмы с такими лампами. Их используют при чистке затопленных мест, чтобы тебя было видно, если ты утонешь или что-то еще случится. Все не мог понять, где в столице его достали. А он, наверное, всегда был твой? Эльза не ответила, но Ион и не ожидал комментариев. Не зная почему, он ощутил чувство вины. Вскоре девушка несколько раз споткнулась. Посветив вниз, учитель увидел, что части шпал не хватало. – Иди-ка ты сбоку, – сказал он, перешагивая через левый рельс. – Вот так. Только на стену не напорись. Костюм жалко. Вскоре Ион услышал стук. Он резко остановился, напряг слух. Эхо донесло звук – кто-то стучал молотком. Спокойно, размеренно. К акустике туннеля учитель успел кое-как привыкнуть и уже знал, что до источника стука – порядка двухсот метров. На всякий случай еще раз подзарядив фонарь, он уверенно пошел вперед, памятуя, что если слышит он, то слышно и его самого. Источник звука на первый взгляд выглядел вполне мирно. На рельсах стояла дрезина – маленькая, самопальная, из тех, которыми пользуются техники Креста для спешных выездов. Сваренная из кучи мусора, она бы больше походила на гигантское корыто для купания свиней, если бы не асимметрично привинченные колеса и моторчик непонятного происхождения. Справа от дрезины стоял замызганный, в копоти и саже, дядька в оранжевой каске с фонарем. Он был в робе, на поясе – старая строительная рукавица, из которой выглядывали несколько гаечных ключей внушительного размера. Еще двое рабочих долбили кувалдами рельсы. Завидев Иона, все трое остановили работы и выпрямились. – День добрый, – сказал Ион. – Привет, – буркнул бригадир. – Что вы тут делаете? Бригадир с сомнением посмотрел на его автомат. Не желая усиливать напряженность, Ион показал паспорт. Печать Кипариса блеснула в свете фонаря, укрепленного на каске бригадира. – А, Датаполис, – проговорил бригадир с облегчением. – Ну, идите. Скажите там, что мы скоро закончим. – Так что вы тут делаете? – повторил Ион. – Плановая разборка шпал. Рельсы стоять будут, не переживайте. Свыше нормы не снимем. Проверим, чтобы все работало. Ион не стал задавать других вопросов, хотя так и не понял, что за чертовщина тут творится. Освоенные туннели метро, помеченные как безопасные, обычно считались объектом неприкосновенным. И в списке неприкосновенных элементов шпалы входили в первую пятерку. Но все же троица строителей никак не походила на воров. Прикинув, Ион понял, что перевалил за половину перегона, так что сейчас он находился на территории Печерской. Значит, этот участок шпал являлся собственностью данной станции. По каким причинам руководство Печерской решило урезать количество шпал в туннеле – полная загадка. Судя по горке каменных брусков на дрезине и уверенному виду мужиков, работы продолжались не первый день. Наверняка и в столице про это знали. С другой стороны, если шпал взяли не настолько много, чтобы по рельсам стало опасно ездить, то предъявлять особо нечего. Начнешь разбираться – и сам же потонешь в бюрократии. Шпалы – ценный строительный материал. Чего бы и не снять их, если у станции внезапно закончились камни? Затем Иону в голову пришла очередная идея. – Мужики, а реально у вас дрезину зарезервировать? – поинтересовался он. – На блокпосте Печерской отдам, руководству все объясню. – Нет, друг, извини. Дрезину не дадим. Уж не знаю, о чем вы там перетираете на верхах, но нам, простым работягам, место терять неохота. Ион не стал терять время на споры. Бюрократия бюрократией, а с простыми людьми ссориться нельзя. – Ну, не пропадайте, – сказал он. – Смотрите только, чтобы рельсы не провисли. – Мы на стыках не трогаем, – проговорил один из монтажников. – У нас указания четкие. Аккуратно мы… Ион кивнул ему и зашагал дальше, обнаружив, что все это время держал автомат наготове, сам того не замечая. Он занервничал, ускорил шаг, надеясь, что ему не прилетит в затылок заточенный напильник. От жителей Лукьяновской учитель успел узнать, до чего хорошо летают такие штуки при должной сноровке. Дальше шпал не хватало еще больше. Идти по центру туннеля было уже невозможно. Ион перескочил к левой стене, пошел позади Эльзы, так и не разобравшись – то ли он закрывает ее от возможной атаки сзади, то ли она его – от нападения спереди. Через пару минут сзади раздались голоса. Ион остановился, уткнул фонарь себе в живот, чтобы спрятать свет. Вслушался, всмотрелся во все глаза. Со строителями снова кто-то разговаривал. Ион напряг слух, попытался разобрать слова. Лишь сплошной бубнеж. – Они за нами идут, – шепнул Ион. – Догоняют. Посмотрев вперед, он попытался прикинуть, сколько осталось идти до Печерской. Там бы он без проблем поговорил со своими преследователями, как планировал. Здесь же, в темных туннелях, ему не хотелось этого делать. Наверное, было бы практичнее вернуться и пообщаться с гостями в присутствии монтажников, но неизвестно, на чью сторону они встанут в случае конфликта… Затем новый звук заставил Иона содрогнуться. Знакомый такой звук, дребезжащий. Работа слабенького мотора. – Они взяли дрезину, – сказал Ион. – Догоняют нас. Как же им транспорт отдали, если даже нам отказали? Схватив Эльзу за руку, Ион припустил по туннелю вперед. Бежать было неудобно, Эльзу пришлось тащить за собой. С одной стороны – неровные шпалы, с другой – острые конструкции бетонной стенки. Места для прохода было очень немного. Из-за однообразия пейзажей учителю на глаза попался лежащий на земле предмет. Ион хотел перепрыгнуть его, приняв за кусок арматуры, однако отверстие на его конце заставило учителя остановиться. Ключ для отвинчивания шпал. Видимо, брошенный или забытый строителями с прошлых визитов. – Ну-ка, стоп, – сказал Ион, наклоняясь за ключом. – Есть идея. Они же оставляют стыки, правильно? Ион наклонился и принялся отвинчивать шпалу. Гайки поддавались легко – не иначе, как их уже снимали. Наверное, дорогу тут периодически разбирали. Отвинтив гайку, Ион принялся за следующую. Звук дрезины становился все громче. Вонзив другой, заостренный, конец ключа в стык между рельсами, учитель навалился всем телом. За несколько рывков ему удалось раскачать рельс, сместив его сантиметра на три. Оставив ключ в таком положении, Ион убедился, что его не будет видно. – Бежим, – сказал он, толкая Эльзу. – Уже немного осталось. Учитель двигался, стараясь держать дыхание. Он не заметил, сколько прошло времени, прежде чем сзади раздался громкий треск. Моторчик еще поработал вхолостую и затем затих. – Сошли с рельс, – радостно пробормотал учитель, сам не зная, чему конкретно радуется. – Знаешь, я не буду ждать их на Печерской. Они и так могли бы догнать меня, если бы захотели. Когда я говорил со строителями, например. Или на Кловской. Могли, но не стали, понимаешь? Они не хотели встречаться с нами при свидетелях. Хотели перехватить в туннеле одних. Вытащив из кармана рожок, Ион сунул его в автомат и приготовил оружие к бою. На Кловской его оружие в самом деле не было готово, но сейчас он не хотел повторять ошибку. Надолго дрезина преследователей не задержит – они смогут поставить ее на рельсы снова, хотя им придется разгрузить свое корыто от шпал. Это не так просто, а учитель не хотел больше терять впустую время.* * *
Печерская оказалась копией Кловской, только в обедненном варианте. И все же здесь в целом было спокойно. Охрана без проблем пропустила их по паспорту, не спросив ничего про Эльзу. Только сейчас Ион подумал – а есть ли у девушки собственные документы? Не факт, что на дальних станциях печать Кипариса сохранит функцию «плюс один». Сможет ли он проводить по своему паспорту других лиц? В этот раз никто не подбегал к ним с воплями о сдаче жилья. Станция была занята делом, хотя Ион не мог понять каким. Большое количество шпал было сложено в штабеля. Их было слишком много – видимо, соседний туннель также был разобран. Здесь никто не пытался скрывать разборку путей. Ион лавировал меж прогнивших фанерных построек, попутно вслушиваясь в обрывки речей вокруг. – С кем воевать собрались? – сокрушался женский голос. – Как столицу рубанет, что будем делать? – Кловская свет выключит, что тогда? Или цены снова поднимет? Чем расплачиваться будем – червями твоими? Так они в цене попадали уже. – Спину потянул, – сокрушался кто-то из-за соседней двери. – Шпалы эти тягать… сил нет уже. Ваньке одна на ногу упала. Стопу раздробило. Уроды наверху сидят, хоть бы одна собака спустилась. Жиреют, твари, а простым людям помирать… Ион услышал достаточно. Добравшись до поста, он свернул в левый туннель и вскоре оказался перед воротами. Сперва он даже не понял, почему перед ним оказалась темно-красная заслонка, потом вспомнил, что это стандартная практика. Он привык к столичным открытым туннелям. Теперь же ему будут попадаться гермозатворы. При предъявлении документа Иона незамедлительно выпустили, предупредив, что обратно можно вернуться только по кодовому сигналу – четыре удара и одна царапина. Поблагодарив, учитель с Эльзой покинул станцию. – Они не просто так шпалы собирают, – сказал Ион Эльзе, оглядываясь. – Готовятся к чему-то. Может, собираются держать блокаду. Что-то тут нехорошее происходит. Надеюсь, это не связано с тобой, девочка? Эльза не ответила, и боевого духа это учителю ничуть не прибавило.Глава 3. Печка
Перегон до станции Дружбы Народов Ион прошел, практически не заметив. Он следил, чтобы девушка не сильно отставала, в то время как его тревожили разные мысли. Что за люди идут за ним? Друзья так не поступают. А врагов он представить не мог. Если даже его и пасли с лазарета, то кого и почему так могла взбудоражить Эльза? Хотели бы с ними встретиться – давно бы встретились. Учитель привык решать любую задачу силой ума, но в этот раз ему не удавалось справиться со страхом. Он просто шел вперед, светил фонарем и, чтобы совладать с беспокойством, то и дело его подзаряжал, дергая зарядник чуть ли не каждую минуту. Может, ему и дали этот агрегат для самоуспокоения? Нечто похожее он видел у бойцов – синдром, заставляющий перезаряжать оружие после одного выпущенного патрона. Вспомнив, что рожков к автомату у него не так уж много, Ион прямо в туннеле скинул рюкзак и перераспределил снаряжение по-другому, рассовав рожки в карманы. Застегнул липучки, убедился, что все прилажено достаточно удобно. Наверняка знающим людям любое расхлябанное снаряжение бросается в глаза, служит верным показателем, что перед тобой стоит дилетант, привыкший решать дела штампом в паспорте и носящий камуфлированный костюм и автомат наперевес скорее ради красоты. Учитель помрачнел. Наверное, так и растворяются в столичном социуме – потерпев неудачу в попытках завоевать уважение действительно матерых волков. Дорога прошла спокойно, если не считать нервозности учителя. Ион даже не заметил, как они пришли к станции, пока не обнаружил дверь – точную копию ворот с Печерской. Вспомнив условный сигнал, учитель четыре раза постучал и один раз провел краем фонаря по двери. Замигала оранжевая лампочка, и дверь начала открываться. Ион шагнул назад, придерживая Эльзу за плечо. На них тут же нацелилось дуло. – Кто такие?! – рявкнул толстый бородач, одетый в нелепую фуфайку с меховым воротником. – Что надо? – Здорово вы тут столичных гостей встречаете, – сказал Ион, показав паспорт. – Будут проблемы? – Если только ты кого-нибудь на хвосте притащил. Быстрее давай, тепло уходит. – А что у вас случилось? – спросил Ион, глядя по сторонам. Его нос уловил слабый запах дыма. – Пожар, что ли? – Поплюй. Реорганизация небольшая. – Революция, что ли? – Какая еще революция? – чуть не перекрестился бородач. – Чего ты мне голову морочишь? Хочешь идти – иди или проваливай. Ион не стал спорить. Вошел на станцию, стараясь не растерять внимания. Об этой станции он знал мало. Дружба Народов – ничем не примечательное место, где, разумеется, никакой дружбой и не пахло. Станция жила по возможности автономно, собирая подати с купцов, чем доставляла немало головняка Кипарису. Согласно заключенным торговым соглашениям, «скифские» купцы должны были проходить через станции за определенную пошлину, но платить им приходилось не более чем один раз за весь маршрут, куда бы они ни шли, хоть на Золотые Ворота, хоть еще севернее. Причем купец имел право самостоятельно выбирать станцию, на которой он эту пошлину заплатит. Там он получал соответствующую бумагу и дальше мог путешествовать свободно. Также бумага являлась страховкой, по которой купец мог получить возмещение в случае ограбления или потери товара по иным причинам. Замысел состоял в том, что если купцы сами будут выбирать станцию, где заплатят пошлину, то, разумеется, это будет Датаполис. И, разумеется, купцы послали смотрителя вместе с его планами и бумагами, потому что бизнес бизнесом, но дружить надо в первую очередь с ближайшими соседями. А ближе всего к Выдубичам располагалась Дружба – формально точно такая же точка Креста, что и другие. Так что купцы предпочитали башлять за проход именно местным и позже проходили с нужной бумагой через Датаполис, не оставляя в нем ни патрона. После потери нескольких грузов и предъявления заявлений о возмещении в штаб Кипариса смотритель был вынужден компенсировать затраты из столичной казны. Получилось, что деньги оседали на Дружбе, а возмещать их приходилось Датаполису, что не способствовало их теплым отношениям. Идея пришлась «скифам» по вкусу, потому как для минимизации рисков на определенном участке торговых путей им давали дополнительную охрану, сопровождавшую их от Датаполиса до Золотых Ворот, по территории повышенной опасности, где случались прорывы всякого зверья, потревоженного сталкерами Метрограда. При всем этом Дружба дополнительно жила бартером, принимала дань за проход водой, фильтрами, тканью и всяким бакалейным добром. Но сейчас, похоже, на станции наступили черные дни. Встречавшиеся Иону люди вовсе не выглядели сытыми. Большинство казались изможденными, словно станция находилась на грани голода. Грибы у них портятся, что ли? Дружба обычно кишела иммигрантами, которые не могли заработать на дальнейший проход. Здесь же останавливались и все те, кому нужно было идти на юг, – Выдубичи просто так не принимали к себе посторонних с севера, не желая рисковать монополией на перевозки пассажиров через метромост. Так что для прохода через станцию в южном направлении нужно было получать разрешение от мэра, и вся эта свистопляска казалась Иону лишенной всякого смысла. Будь ты хоть заместитель Кипариса, тебе все равно нужно было получить одобрение мэра Дружбы Народов. Разница была лишь в трудностях получения заветного пропуска. Мэрия представляла собой будку, ни много ни мало, в три этажа – узеньких, низеньких, сколоченных из крепкой древесины, украшенной резьбой и позолотой. Полная безвкусица, что отметил даже неискушенный в этих делах Ион. На всех этажах горел свет, у входа сидел охранник, вырезавший ножом шахматные фигуры. Судя по стоявшим рядом готовым изделиям, стражник ловил от своего занятия большой кайф и был близок к завершению набора. Ион ткнул ему паспорт. – Мне к мэру, – сказал он. Охранник молча отложил фигурку. Сунул нож за пояс, протер руки непонятной тряпкой, отдающей мазутом. Но касаться паспорта не стал – посмотрел так, прищурился, глянул Иону в глаза, кивнул и пошел наверх. Вошел в дверь и о чем-то долго бубнил. Эльза глазела по сторонам, ни на чем конкретно не останавливая взгляда. В Кресте почти все станции были похожи. – Он вас примет, – сообщил охранник, выходя наружу. – Спасибо, – поблагодарил Ион и повел Эльзу по ступенькам. Девушка несколько раз споткнулась. Стучать Ион не стал – сразу вошел внутрь. Первым делом он почувствовал запах сургуча, перебивший вонь пепла. За деревянным столом, вполоборота к двери, сидел толстяк с лоснящейся мордой и маленькими ушами – тип людей, раздражавший Иона дальше некуда. Рядом поблескивала буржуйка с закрытой дверцей. В плане пожарной безопасности мэрия представляла собой эталон дебилизма. – Милости просим, – кивнул толстяк. – Чайку? – Нет, спасибо. А хотя… конфеты у вас есть? – Нет, – сказал толстяк с искренним сожалением. – Мы бы и сами были не прочь конфетки найти. Хе-хе… – Нужен проход на юг. Для меня и леди. Организуете? – Легко. Вижу, вы человек деловой, договоримся. Для сотрудников администрации – все что угодно. Толстяк взял печать, вытащил небольшой квадратный кусок оранжевой бумаги, поставил щедрый штамп и что-то дополнительно написал от руки. Ион взял бумажку, прочитал. – Тут написано только про меня, – сказал он. Ему внезапно стало интересно, что же в данный момент горело в буржуйке. Ион был готов биться об заклад, что за время, пока он поднимался по лестнице, толстяк успел спалить пачку пропусков – сохранив, разумеется, полученную за них взятку. – Я же сказал, что мне надо на нас двоих. – Простите, не могу, – развел руками мэр. – Женщина может остаться тут, подождать вас. – Это не обсуждается. – Понимаю, я на вашей стороне, – улыбка толстяка становилась все мерзопакостнее с каждым треском пламени в буржуйке. – Но, увы, правила устанавливаю не я. «Скиф» требует шерстить всех подряд. А женщин они не пропускают к себе. – Так они против женщин? – Ну, скажем так, Выдубичи сейчас никого не берут. Для вас я исключение сделал, но с девушкой ничего поделать не могу. Выпустить-то вас мы можем, но на Выдубичи вы не попадете. Мне очень жаль. Повернувшись, Ион вывел Эльзу наружу. – Постой тут, ладно? – шепнул он. – Я быстро. И прикрыл за собой дверь, оставшись внутри. – Сколько? – спросил он. Глаза толстяка забегали. – Два рожка. – Это несерьезно. – Тогда ничем не могу помочь. – Вы обязаны мне оказывать содействие. – Вам – обязан. Но не вашей спутнице. Если у нее появится паспорт с печатью, я буду помогать и ей. Мне очень жаль. Ион перевел взгляд на буржуйку. Смотрел на нее долго, сцепив руки на груди. Толстяк дышал все громче, начав невольно похрюкивать. «Интересно, как его зовут? – подумал Ион. – Хорошее имя для свинки было бы». – Знаешь, что это очень хорошая печка? – спросил он. – Можно топить только углем или мелко порубленной древесиной. И у нее есть особенность. В ней очень плохо горит бумага. – Не понимаю, – встревожился мэр. – Спорим, что если я сейчас открою дверцу, я найду пару интересных оранжевых клочков бумаги? И даже прочту, что на них написано? – Не понимаю… – Предлагаю пари, – учитель шагнул к мэру, и тот чуть не подскочил. – Если я открою дверцу и найду там бумажку – я забираю ее с собой. Если бумажки там не будет – я возвращаюсь на север. Или же – вы даете пропуск на девушку и я не открываю дверцу. Тяжело вздохнув, толстяк взял еще один листок и влепил штамп на предъявителя. – Благодарю покорно, – сказал Ион. – Кстати, насчет печки. Мне кажется, я все перепутал. Не могу найти причин, по которым в стандартной буржуйке не могла бы гореть бумага. Видимо, я не выспался или съел что-то не то. Приложив руку ко лбу, Ион козырнул, улыбнулся и вышел, оставив толстяка с изумлением глазеть на печку. Разглядывая снаружи новенькие визы, Ион подавил желание рассмеяться. – Занимающие высокие посты люди всегда туго соображают, – сказал он Эльзе. – К тебе это не относится. Я верю, что ты соображаешь очень даже быстро. Просто ты забыла, как это делать.Глава 4. Эвакуация
К моменту прихода на Выдубичи Ион успел более-менее морально подготовиться. Туннель его не пугал – это место было достаточно освоено со времени первых путешествий караванов «скифов». Авторитет компании стоял не на пустом месте. Перегон с Дружбы Народов на Выдубичи был чуть ли не единственным в метро, где никогда не происходило бандитских столкновений. Купцы умели защищать свои земли, как и положено всяким бизнесменам, вынужденным работать в условиях замкнутого пространства. Поэтому во время путешествия Ион чувствовал себя относительно спокойно и уже не хватался за зарядник фонаря при каждом удобном случае. Эльза шла спокойно, не проявляя признаков усталости. Девушка оказалась весьма выносливой – впрочем, на тяжелых работах Датаполиса другие не выживали. Слабый луч ее фонаря гулял туда-сюда, отбрасывая на стены громадную тень учителя, напоминавшую фигуру монстра. Были времена, когда этого было достаточно, чтобы люди в туннелях открывали огонь – прямо так, по неизвестной тени. С тех пор жить стало не особо проще, однако человек адаптируется ко всему. К тому же место оказалось оживленным. По дороге им встретились два пеших каравана и пара одиночек. Караваны состояли из молчаливой охраны и разговорчивых челноков. Ион знал, что зачастую это была единственная разница между первыми и вторыми. Для ведения торговли требовался патент, в то время как для охраны – только устная договоренность. Что касается одиночек, то первый был хмурый старик с семиструнной гитарой за спиной. Он посмотрел на Эльзу с таким подозрением, словно девушка намеревалась расписать ему деку инструмента прямо на ходу. Второй странник был молодым, долговязым, с распущенными волосами, и беспрерывно курил. На боку у него болтался барабан, из глубокого кармана на бедре торчала пара палочек. Ион кивнул ему, не заводя разговора, – он и так понимал, что встретить за пять минут двух разных людей с музыкальными инструментами – не совпадение. Бродячий оркестр считался караваном, музыка – коммерческой услугой, так что группа облагалась соответствующими податями уже на входе. Поэтому участники группы поодиночке проходили блокпосты, а иногда – как сейчас – и сами туннели, на случай встречи с патрулями, которым можно было заплатить налог меньше, чем на самой станции. Гермоворота при входе на Выдубичи были открыты наполовину. Перед ними, поперек рельсов, на боку лежала дрезина. Сперва Ион решил, что кто-то просто въехал в ворота на полном ходу, не рассчитав тормозного пути, но потом понял, что дрезину положили нарочно, чтобы заблокировать возможный въезд. Простая и эффективная мера, позволяющая перекрыть проезд любому транспорту, но не мешающая свободному проходу – что и было расценено Ионом как право на вход. Он лишь рассчитывал, что их с Эльзой не примут за торговый караван. Придерживая автомат на боку, он нырнул в проем, ведя Эльзу как можно ближе к себе. Что бы там ни случилось, парень с девушкой вызывают меньше подозрений, чем один мужик. Ему показалось, что охранников на посту было подозрительно мало. Затем он вспомнил, что униформа на Выдубичах не поощрялась. Люди в обычных обносках, некогда бывших куртками и свитерами, и были охраной станции. Местные граждане в целом имели куда больше свободы, которая сама по себе тут считалась роскошью. Охрана входа была не повинностью, а, скорее, привилегией, и недостатка в добровольцах не наблюдалось. – Кто такие? – подскочил к ним дядька в клетчатой рубахе навыпуск. При нем не было оружия, но, судя по крепким жилистым рукам и здоровым кулачищам, можно было не сомневаться, что один на один он скрутит любого. – Чего надо? – Я из Датаполиса, – ответил Ион, пытаясь в очередной раз за день вручить паспорт. Дядька остановил его жестом. – Верю, верю, – сказал он. – Вид у вас не особо боевой. Гражданские. Чего забыли? Ион поразился такой беспечности, контрастирующей с обычно жесткими манерами «скифов». Они что, теперь кого попало пускают? После этого он заметил еще странности. Человек пять поблизости вообще не обращали на него внимания – глазели на южную часть станции. Дальний конец туннеля отлично просматривался отсюда. Несмотря на то, что на всех станциях Креста о свободном пространстве приходилось только мечтать, Выдубичи стали чуть ли не единственным местом, на котором оба туннеля были полностью свободны от любых построек, укреплений и прочего. Въехав в любой из них, можно было, не сбавляя скорости, проехать через станцию и дунуть дальше. Единственное, что могло остановить, – гермоворота. В Датаполисе такая схема была бы невозможна. Там-то любой въезд заканчивался метра через три, стоило колесам соприкоснуться со священной собственностью – холодным металлом столицы. Дальнейшего пути, по сути, и не существовало. Чтобы проехать заветные сто два метра, нужно было пройти с десяток проверок. В столице привычка блокировать пути мешками с песком и автоматчиками считалась скорее правилом, чем исключением. Сейчас Ион наблюдал полную противоположность. Путь был свободен, хотя в дальнем конце виднелось столпотворение. Не менее полусотни человек сгруппировались у южного выхода. Оттуда доносились негодующие крики. – Что случилось? – спросил Ион. – Восстание, что ли? – В хреновое время вы пришли, ребятки, – сказал дядька. – Тут своя движуха. Вам в нее вникать незачем. – А где мэр? – Убит. Ион не нашел, что ответить. – Если вы торговать, то сейчас не тот день. Идите назад. – Мы не торговать. Нам надо на юг. – Вот с этим будут проблемы. Но меня они не касаются. Можете попробовать. Только это, парень… ствол далеко не убирай. Вдруг понадобится. Тут учитель и решил, что зря растратил резерв своего удивления на все предыдущее. На какой еще станции местные стражи попросят его побегать в свое удовольствие с заряженным автоматом? Что это – осознанная провокация или простая беспечность? Как бы то ни было, действовать он решил прямо противоположным образом: ни во что не вмешиваться и вести себя как можно незаметнее. Ион молча пошел вперед. В этот раз Эльзу не пришлось тащить за собой – девушка сама вцепилась в руку учителя, туго натягивая рукав, больно врезавшийся в запястье. Объяснение поведению охранника нашлось быстро. Станция, похоже, была полностью настроена на эвакуацию. Нечто подобное уже происходило в Кресте несколько раз. Было четыре случая пожара, два наводнения, одна ложная тревога и один раз – откровенная диверсия с драгоценными баллонами пропана, притащенными снаружи сталкерами Метрограда. Для таких случаев на всех станциях существовал четкий регламент – незамедлительно открыть все выходы и как можно организованнее покинуть станцию с минимумом вещей. Приказать было, конечно, легче, чем исполнить. Со временем каждый гражданин каждой станции четко запомнил, к какому именно выходу следует бежать – к тому, который был ближе всего к его квадрату жительства. При этом в силу вступали особые протоколы, касающиеся мародерства, чтобы, в случае чего, по возвращении обратно не пострадал драгоценный скарб. Не то чтобы Кипарис сильно переживал по поводу сохранности чужого шмотья, однако осиротевшие владельцы запросто могли устроить такой переполох, что никакая эвакуация не спасла бы. С другой стороны, то, что Ион сейчас наблюдал на Выдубичах, нисколько не походило на эвакуацию. Хотя бы потому, что никто, абсолютно никто, не двигал на север. Более того, дядька в рубахе явно удивился тому, что кто-то, напротив, решил прийти с северной стороны к ним. Сама станция блистала великолепием. Выдубичи считались чуть ли не самым облагороженным местом в Кресте, уступая лишь Контрактовой. И никаких тебе трехэтажных сараев с позолотой. Купцы «Скифа» приравнивали к роскоши самые простые и всем понятные вещи – вроде, например, чистоты. Выдубичи были очень чистой станцией. Здесь постоянно стоял запах свежей краски. Пол под ногами учителя едва не скрипел. Местные следили за качеством носимой обуви, личной гигиеной, а водяные фильтры менялись сразу же по отработке двойной нагрузки, считая от штатной. К тому же гражданам, прописанным на Выдубичах, не приходилось платить за воду – ее всегда было в избытке. Дороговато стоила лишь еда, но зато она была выше качеством, чем у соседей. Купцы не пытались наращивать ни бытовую мощь, ни экономическую. Они торговали иным – уровнем жизни. Местные жители были более здоровыми, и – неясно почему – более румяными и резвыми. И к тому же дольше жили. Заслужить прописку на Выдубичах можно было лишь после десяти лет работы в караване, и от желающих не было отбоя. Сам «Скиф» первоначально представлял собой именно кучку молодых предприимчивых людей, которые когда-то решили, что близость к метромосту – идеальная позиция для размещения рынка с сетью курьеров. В большинстве своем купцы делились на две части. Одни служили ходоками через метромост в южные районы, другие – челноками в Датаполис и на северные ветки. Когда-то у «скифов» даже имелись собственные сталкеры, но все полегли в войнах с Метроградом. После этого купцы поняли свое место и придерживались его как можно достойнее, не пытаясь расширять влияние. То, что Ион увидел, не вписывалось в привычную картину жизни станции. Жители агрессивно пытались прорваться на юг. Ион помнил, что метромост можно было пересечь только на дрезине. Хотя бы потому, что солидный отрезок пути надо было преодолеть по поверхности. Нечего было и думать о том, чтобы пройти его пешком и без подготовки. Набравшись духу, Ион прорвался сквозь толпу. Эльза не отставала. У южного поста стояло не менее десятка охранников рядом с двумя тяжело нагруженными дрезинами. Ни одна не была закрытой. Видимо, все герметичные уже отправились на юг. Во что бы то ни стало нужно договориться о переходе. Упрашивать не было смысла, угрожать – тоже. Местные явно уже успели опробовать оба метода. Поэтому Ион выделил начальника, спокойно подошел и сунул паспорт под нос. – Помогу с отправкой на юг, – сказал он уверенно. – Ион, Датаполис, администрация Кипариса. Вдобавок поработаю охранником и на качке. Начальник думал недолго. Взглянул на паспорт, затем Иону в глаза, потом на Эльзу. Коротко кивнул и показал на дрезину. Ион забрался, делая вид, что он свой. Никто не заорал, мол, почему ему можно, а нам – нет. Напротив, толпа немного рассеялась, будто местные только и ждали подкрепления с севера. – Отчаливаем, – скомандовал охранник и стукнул дважды по металлическому поручню.Глава 5. Метромост
Обе дрезины плавно покачивались на рельсах, двигаясь все дальше в темную утробу туннелей, борясь с наступающей темнотой светом прожекторов. Ритм качки был до того ровным, что дрезины шли, словно находились на жесткой сцепке, хотя между ними было около метра пустого пространства. Ион еще ни разу не видел столь слаженной работы, и такая организация труда была ему в новинку. Охранники то и дело спокойно перешагивали с одной дрезины на другую, коротко переговариваясь, наклоняясь к уху напарника, обсуждая что-то, известное им одним. Эльза сидела, закутавшись в какую-то шаль, так что торчала лишь ее голова с потухшим, ненужным уже фонарем на кепке. Похоже, девушка была вполне спокойна, ее даже немного клонило в сон. Сам Ион никакой сонливости не чувствовал – сидел, упираясь сапогами в толстые доски, сквозь щели в которых просматривалась убегающая вереница шпал. Качать ему пока что не приходилось – охранники справлялись своими силами. Автомат лежал под правой рукой. Ремень болтался сверху, постукивая о колено. Боковые прожектора дрезины тускло светили по сторонам, и лишь один располагался над головой, ярко освещая пространство перед собой. Похоже, на электричестве купцы тоже не экономили, хотя Ион подозревал, что батарея дрезины тоже питалась от ручной тяги. Компоновка груза и пассажиров сначала казалась учителю подозрительной. Он не мог себе объяснить, почему все без исключения купцы расположились на первой дрезине, едва не выталкивая друг дружку, в то время как на второй находились только они с Эльзой и трое охранников. Он стал искать визуальные различия в форме обеих тележек и понял, что задняя дрезина предназначена для того, чтобы в случае чего толкать переднюю. Разумеется, качать для этого пришлось бы в четыре руки, а то и в шесть. Помимо них с Эльзой, купцов и охранников, здесь также находились посторонние люди. Все они тоже сидели на первой машине – угрюмые, встревоженные, кутавшиеся в пледы. То ли защитная реакция, то ли в туннеле им действительно было холодно. Вот Ион никакого холода не чувствовал – напротив, он был привычен к промозглым станционным ветрам, что гуляли по переходам в районе Лукьяновской. По меркам учителя, здесь было достаточно тепло. Обратив на это внимание, Ион задумался, что богатые станции жили в куда более теплых условиях. Неужели этого не замечали дети, которых приводили к нему? Разве им не было холодно на Лукьяновской? Вот прямо перед ним сидят взрослые граждане Выдубичей, которые переносят сквозняк туннелей хуже… – Эй, помоги-ка качать, – обратился к нему один из купцов. Ион пододвинул автомат к Эльзе, взялся за потертые рукоятки рычагов. Он надеялся, что умственное состояние девушки так и останется для купцов тайной. Незачем каждому знать, что она всего лишь покорный пассажир. Отражения от боковых ламп внезапно пропали – лучи растворились в неизвестных пустотах. Стук колес стал громче. Ион не сразу сообразил, что они выехали на широкое пространство. – Что это? – спросил он, кивнув на неизвестные колонны. – Ни разу «телку» не видел? – спросил охранник. – Кого? – Это Теличка, – спокойно вымолвил усатый мужик напротив него. – Недострой старых времен, мать его… Учитель понял, о чем идет речь. Память на этот раз его подвела. Станция Теличка, заброшенная еще в довоенные времена, и, по сути, так и не достроенная. Он не мог представить, в чем был смысл бросать подобные проекты на полпути. Чтобы сейчас, в Кресте, кто-то добровольно отказался от жилого пространства? С другой стороны, на жилое пространство Теличка походила мало. Повсюду текла вода – не иначе, как помп тут не существовало в принципе. К одному из покрытых плесенью столбов прислонился скелет в обрывках синей материи, напрочь сгнившей. Ион не стал спрашивать, кто это мог бы быть. Вряд ли кто-то из присутствующих мог это знать. Со всех сторон веяло непонятной жутью. Учитель не мог понять, что его пугало больше: тот факт, что здесь кто-то испустил дух в полном одиночестве, или безразличие «скифов» к участи бедняги. В Кресте считалось, что если ты в метро умер в одиночестве, то ты умер зря. Любые достойные дела совершались только в группе. Умереть в метро можно было по куче причин, но все они возникали в коллективе. Сталкеры, если и умирали, то среди своих товарищей. Охранники на станции стояли до последнего бойца. Челноки в туннелях загибались партиями, а эпидемии выкашивали десятки человек. Смерть в метро никогда не искала одиночную жертву. Жизни в метро были похожи, и еще более похожи были смерти. Одинокая смерть означала одинокую жизнь. Мрачные мысли напомнили Иону, что, по крайней мере, он точно не умрет совсем один. Эльза последует за ним очень быстро. Учитель сбился, стал качать активнее, дрезина ускорилась и слегка стукнула первую машину. Рамы дружно проскрипели, приветствуя друг друга. – Тише ты, – зашипел на него усатый. Купцы встрепенулись, некоторые поглядели на Иона с ненавистью. Учителю стало стыдно, будто он нарушил очень строгое правило. – А ты точно с Датаполиса? – спросил охранник. Ион оглянулся на молчащую Эльзу и решил никого из себя не изображать. – Она из Датаполиса, да, – сказал учитель. – Я с Лукьяновской. На Кипариса работаю недавно. – И что ты там делаешь? – Я преподаватель в школе. Ион ожидал в ответ на свое признание услышать глумливый хохот. Не в первый раз. Ему порой попадались люди, которым нужно было отдельно объяснять ценность школы. Но купцы выслушали его признание спокойно. – И чему вы там учите? – Выживать. И как при этом остаться человеком. – В метро пуле все равно – человек ты или нет. И мутанту все равно, как труп твой жрать. Червям тоже все равно, кого они грызут. Мы тут, знаешь, все свою школу проходим. – Да ладно, Саня, не грузи, – отмахнулся усатый. – Лучше скажи, браток, вы там «Флору» уже читаете? – Читаем. – И все страницы на месте? – Если бы у меня была «Флора» со страницами на месте, я бы купил вашу фирму. Ответный смех прозвучал вполне ожидаемо. Ион вгляделся в лица купцов с первой дрезины. Лица никогда не обманывали. Вряд ли купцы были подвержены общей истерии по поводу мифического полного учебника. Однако они наверняка его искали, как и все, что могло хорошо продаться. Все, что в метро имело ценность, для «скифов» было товаром. С конкретным приоритетом, стоимостью и уровнем риска. Интересно, что бы они сделали, окажись у Иона полная версия книги? Бандитизмом купцы вроде не промышляли, хотя, возможно, попросту не нашлось никого, кто мог бы на своем примере доказать обратное. – Отпускай, – неожиданно велел усатый, начав качать чуть плавнее. Ион даже не заметил, что они замедлились, – ему казалось, что передняя дрезина ускорила свой ход. – Что случилось? – спросил учитель. Ему никто не ответил, пока дрезина не остановилась полностью. – Да так, легкий ремонт, – ответил охранник, спрыгивая на землю и наклоняясь возле передней части. – Тормоз глянуть надо. Перегрели мы его, что ли… – Это я виноват? – спросил Ион, вспомнив столкновение. – Не, она уже покоцанная была. Ща подкрутим и дальше двинем. Автомат все еще лежал рядом с Эльзой. При желании Ион мог бы до него дотянуться. Но делать лишних движений учитель не стал и вместо этого спросил: – Что там у вас на станции случилось? – В смысле? – Почему у вас народ мигрирует? С севера опасности боитесь? Дыхание усатого стало чуть тяжелее. Охранник Саня под передним тормозом бормотал что-то себе под нос и продолжал крутить гайку, издававшую ровный скрип. – Говорят, Метроград буйствует, – ответил усатый. – Что-то там у них случилось. Это тебя надо спрашивать. – Меня как раз никто и не спросил, – произнес Ион. – Потому спрашиваю я. Может, вам что-то известно. По мне, так в центре все спокойно. – Ну, раз спокойно, то и волноваться не о чем. Сань, ты там закончил? – Ща, – сказал охранник, продолжая крутить гайку. – Завинтим и дальше двинем. Ион снял с пояса флягу, глотнул воды. Наклонился к Эльзе и дал ей попить. Автомат он все еще не трогал. – Вот так, – сказал он ласково, вытирая ей губы краем шали. – Готово, – охранник запрыгнул на дрезину. – Качайте, братва. Ион остался сидеть рядом с Эльзой. Усатый сильнее надавил на рычаги. Из состояния покоя дрезина раскачивалась долго. – Помочь не хочешь? – спросил усатый. – Я же ритм ломаю, – ответил Ион. – Наберите ход, тогда и присоединюсь. Охранник хмуро смотрел на парня, словно что-то взвешивая в уме. – Метроград, значит, – произнес Ион. – А чем вы с ними торгуете? А, ну да, секрет… Кстати, хорошо ты гайку крутил там. На тормозе. – Чего? – не понял Саня. – И как ты только успел там что-то разобрать и потом собрать? Это два разных процесса. А судя по звуку, вертел ты гайку все время в одну и ту же сторону. И вхолостую. Наступила тяжелая пауза. – Ты прав, браток, – сказал усатый. – Знаешь, мы торгуем не только товарами. Рынок услуг тоже процветает. Передний охранник внезапно бросился на Иона, выхватывая по пути нож. Учитель не стал ни вставать с места, ни тянуться к автомату. Оружие и без того сыграло отличную отвлекающую роль, позволив учителю выдернуть рычаг дрезины, зафиксировав ее в стояночном положении. Ход дрезины резко сбился, она замедлилась. Охранник потерял равновесие. Тут же рванувшись вперед, Ион сильным толчком скинул его с дрезины. Нож зазвенел, подскакивая на шпалах. Охранник заорал, когда его рука угодила под колесо. Ион врезал усатому в нос, стараясь попасть в глаза. Саня вскинул автомат, но прицелиться не успел, и пуля угодила в стену. Ион перехватил ствол автомата свободной рукой, метнулся к кольцу стартера на полу, дернул за него. Мотор загудел – вся конструкция перешла на дорогостоящий автономный режим. Дрезина снова начала набирать ход.Усатый бросил бесполезный рычаг, накинулся на Иона, схватил его за горло. Эльза закричала, съежившись еще больше. Саня уперся ногой в боковую раму дрезины, снова поднял автомат, нацелив Иону в голову… Ослепительный свет! Убивающий свет! Туннель кончился внезапно, будто реальность обрубили гигантским ножом, отсекая холодное, но живое метро. Дрезина выехала на мост. Шок от открытого пространства, похоже, охватил не только Иона. Саня жадно хапнул воздух ртом, уронил автомат, тут же схватил себя за горло и начал дрожащими руками срывать с пояса противогаз. Усатый не сразу понял, что в своих попытках убить Иона он пропустил конец туннеля. Или же мотор дрезины оказался намного резвее, чем все они ожидали. Хватка на горле Иона ослабла, и, словно по воле маятника кармы, усатый сам изо всех сил задержал дыхание. Подавив желание вдохнуть, Ион оттолкнул усатого от себя. Паникующий Саня заметил опасность слишком поздно. Ударившись виском о выступающую откуда-то сбоку железку, он слетел с дрезины, уронив на ее пол маску, которую так и не успел надеть. Учитель рванулся к ней, приложил ко рту, сделал глубокий вдох. Усатый что-то выкрикнул, и его слова утонули в свисте колес. Схватив свой автомат, Ион выстрелил ему в живот. Отдачей его самого едва не сбросило. Усатый оперся о рычаг дрезины со своей стороны, тяжело сел на доски. Ион поспешно надел маску на Эльзу, дрожащими руками поискал запасную в аварийном ящике. Как только он успел закрепить ее на лице, дрезину зашатало. Путь в этом месте прерывался. Здесь купцы «Скифа» слезали с дрезины и коллективными усилиями перетаскивали ее на другие рельсы. На месте первого пути зияла широкая пропасть. Наклонившись к Эльзе, Ион обхватил ее руками, стараясь при этом держаться за поручень. Заскрежетав по куче ржавого хлама, дрезина сорвалась с моста и через две невыносимо долгие секунды рухнула в воды Днепра.
Глава 6. Отблеск
Головокружение прошло, как только солнце стало проникать сквозь веки. Что-то непонятное давило Иону на щеки. Учитель открыл глаза. Эльза сидела перед ним, прижимая кислородную маску к его лицу. Ион всплеснул руками, чуть не ударив девушку, перехватил маску, отнял ее от лица, выдохнул. Тут же снова вернул ее на место и задышал активнее. – Что происходит? – пробубнил он, оглядываясь по сторонам в панике. В голове стучало. Спасительные облака заслонили собой солнце. Учитель вскочил на ноги, пошатнулся – сильная боль пронзила его спину. Он снова сел, стараясь не свалиться в воду, и стал безумно оглядываться. Они с Эльзой все еще находились на упавшей с моста дрезине, наполовину погруженной в воду. Вокруг то плавали, то частично высовывались из воды многочисленные пожитки купцов. Чуть подальше, метрах в пятидесяти, Ион заметил тело усатого. Течение уже несло его вниз по реке. Эльза сидела напротив учителя, размеренно дыша через маску. Огонька в ее взгляде не прибавилось. Ион собрался, вдохнул побольше воздуха и заодно проверил, чем же он дышит. От маски шел гофрированный шланг, уходящий в баллон, прикрученный к дрезине. Видимо, «скифская» система защиты на случай поездки по мосту. Как же вовремя атакующие его купцы прошляпили выезд на поверхность. Кое-как отдышавшись, Ион убрал респиратор, надеясь, что руки перестанут дрожать так сильно. Взял девушку за плечи, легко встряхнул, пристально всмотрелся в ее глаза. – Ты симулируешь? – спросил он. – Как ты разобралась, что делать с масками? Не лги мне, пожалуйста. Мы слишком далеко зашли. Теперь я должен знать. Эльза смотрела на него по-прежнему. На какой-то момент Ион впал в бешенство и захотел ее ударить. Возможно, даже сунуть ее голову в воду, чтобы выбить из нее любые клочки информации. И плевать, что вода фонила, как ничто другое вокруг. Поделом будет. Ион уже почти решился исполнить задуманное, пусть в качестве короткого блефа, как внезапно охладел. – Ты же в Датаполисе занималась уборкой всяких грязных мест, – вспомнил он. – Ты умеешь обращаться с респиратором. Это у тебя уже на автомате получается. Тебя научили. Прости меня, девочка. Поднявшись, он огляделся уже спокойнее. Городские массивы находились от него довольно далеко. Учитель попытался прикинуть их истинные размеры. Ему не приходилось ранее глядеть на что-либо, что бы находилось дальше сотни метров от него, и учитель остро ощущал недостаток опыта в таких делах. Он приказал себе воспринимать окружающий мир как еще одну станцию, только очень большую. Просто относиться ко всему, как к гигантской мирной станции, чтобы сохранить остатки рассудка. Получалось не очень. Открытые дрезины «Скифа» все же не были лишены определенных средств безопасности. В частности, к дрезине был припаян технический шкаф. Открыв его, Ион внимательно изучил содержимое. Вытащил пару защитных очков, одни надел на девушку, вторые на себя. Там еще были места под четыре кислородные маски с отходящими баллонами. Два из них пустовали, третьим пользовалась Эльза. Судя по полустертым надписям, баллона должно было хватать на сорок минут, но кто его знает, сколько на деле туда заправили воздуха… Ион решил закрепить баллон Эльзы как следует у девушки за спиной. И заодно пристроить ей маску по-человечески. Это оказалось сложнее, чем он думал. Эльза отказывалась отнимать ее от лица, мотала головой. Наконец, ему удалось сделать все правильно. Учитель мог лишь надеяться, что ей не будет слишком тяжело. – Вот так, моя хорошая, – сказал он ласково. Говорить ему приходилось в коротких промежутках между периодами дыхания. Он старался ограничиваться базовыми фразами и понимал, что, быть может, в данный момент именно вежливость и была самой базовой вещью. – Теперь мы полчаса продержимся, – сказал он. – Главное – понять, что же нам делать. Учитель беспомощно глянул в холодные радиоактивные воды. Дрезина находилась прямо под мостом. Нависавшая над ними гигантская конструкция давила на психику. Ион спешно отвел глаза. Главное – не вообразить, что мост упадет на голову, а то вдруг так и случится… В этом месте, похоже, река не отличалась особой глубиной. Дрезина плотно стояла на дне, выглядывая из воды на пару сантиметров. Вполне достаточно, чтобы ощутить себя на сухом пятачке. Неподалеку виднелся небольшой заросший островок. Настоящая большая земля была значительно дальше. – Застряли мы, – сказал Ион, крутя дозиметр во все стороны. – В воду нам нельзя. Не отмоемся потом. Но надо что-то делать. Черт. Учитель перерыл всю дрезину и не нашел ни единого куска веревки. Оно и понятно: зачем она на дрезине? Для балласта? В туннелях-то перевязывать особо нечего. Зато была аптечка. Ион на всякий случай взял себе немного лекарств. И вытащил из рюкзака усатого пару рожков с патронами. Интересно, что он скажет «скифам», если когда-нибудь вернется на Выдубичи? Вспомнив об убитом им человеке, учитель не впал в уныние, а, скорее, наоборот – немного приободрился. Он вовремя вычислил ловушку и принял меры. Пусть им помогло везение – он все равно выжил в бою с тремя нападавшими, еще и девушку не потерял. Кондор бы его похвалил. Так, сохранить бодрость духа и думать дальше. Оторвать доски и сделать плот? Веревки-то нет. К тому же толстые доски дрезины, неизвестно чем пропитанные, вполне могут пойти ко дну не хуже камней. Тупиковая ситуация. Ион дал себе еще минут пять, чтобы подумать перед тем, как придется ставить любые эксперименты по выходу из положения, вплоть до импровизации. Ладно, десять минут. Но не больше. Вытащил зарядник, покрутил еще немного. Руки уже почти не дрожали. Эльза прижалась к нему, положив голову на плечо. Ион вздрогнул от такого жеста. Не иначе как Татьяна успокаивала ее таким образом. Ион приобнял Эльзу, положил подбородок ей на голову, осматривая все вокруг и слушая ее дыхание. Семь минут. Шесть. Что-то яркое бросилось Иону в глаза. Он дернул головой. Солнце постепенно выходило из-за облаков, и очки приглушали его яркость. Еще один блик. Неужто где-то успел поймать ожог сетчатки? Затем учитель увидел источник. На маленьком островке стоял человек. В хорошем защитном костюме и шлеме с противогазом – явно лучше, чем у Иона. И он махал одной рукой. В другой он держал зеркало, пуская блики учителю в лицо. Убедившись, что ему удалось привлечь внимание, незнакомец стал раскручивать веревку с грузом на конце. Ион отошел на середину дрезины, плавно отводя девушку за собой. Веревка полетела в их сторону. Ион позволил камню на ее конце удариться о поручень, тут же бросился вперед, схватил ее и привязал к раме. – Похоже, мне придется оторвать доску, – пробубнил учитель сквозь маску. – Держись. Ему удалось отцепить кусок деревянной поверхности, который погрузился в воду, подняв тучу брызг. Кое-как переведя девушку на импровизированный плот, Ион лег на нее сверху, упираясь руками и ногами в края досок и дополнительно сместив рюкзак с автоматом для пущего равновесия. Незнакомец принялся их подтягивать. Даже с такого расстояния Ион видел, до чего ровные и уверенные движения были у него. Учитель не заметил, сколько времени они плыли, но вскоре плот уткнулся в глинистый островок. Ион поднялся, глядя на незнакомца. Вблизи он не казался таким широкоплечим. Или же непривычное открытое пространство искажало Иону всю перспективу, рушило привычные представления о пространстве и времени. Перед учителем стоял обычный человек, отличавшийся от патрульных Лукьяновской разве что шлемом да гигантским ножом, больше похожим на мачете. Из-под маски на щеке выползал старый ожог. – Привет, – сказал спаситель сквозь респиратор. – Помнишь меня? Ион напряг память. – Ты же один из сталкеров Кондора, – вспомнил учитель. – Феникс. – Точно. Черт, откуда ты тут? Как ты нас нашел? – Никаких случайностей, – ответил Феникс, и по его интонации было ясно, что сталкер ухмыляется. – Мы вас пасли. – В смысле? Как это? Где? Феникс показал на зарядник учителя. – Давно этой штукой щелкал? – спросил он. Ион окончательно растерялся. – Да, постоянно. – Ну вот. В ней маяк спрятан. Ты нам все время подавал сигнал. – Что? – То. Ты думал, мы тебя отправим без подстраховки? Иону захотелось вышвырнуть зарядник в воду. Похоже, что даже сквозь заляпанные очки Феникс понял выражение его лица. – Не нужно, – сказал сталкер. – Не выбрасывай вещи, которые хорошо работают. Пригодятся ведь. – Ты следил за нами! – Да успокойся ты! Думаешь, тебя подставляют? Я не мог знать, что ваша дрезина упадет. Что с вами случилось? Откуда вы здесь? Учитель взял себя в руки. – И давно вы ходите за мной? – спросил он. – Мы за тобой не ходим. В туннели мы не суемся. Наше место наверху. Мы знали, что по пути на Бориспольскую тебе надо пройти через мост. Опасная территория. Решили вас подстраховать. – Почему ты просто сам не повел Эльзу? – Это опасно. – Опасно? Разгуливать по поверхности вам, сталкерам, которые знают, как это делать, – опаснее, чем идти через станции с упоротыми начальниками? – Да, – спокойно ответил сталкер. – На поверхности вести с собой прицеп – всегда опаснее, чем все, что может случиться внизу. Я знаю, о чем говорю. Что бы там ни было в туннелях с вами – оно было проще, чем то, что иногда случается тут, наверху. Хотя, я вижу, вас потрепало. – На нас напали, – сказал Ион, все еще не понимая, стоит ли полностью открываться перед Фениксом. – И я не знаю почему. Что я такого сделал? Печать Кипариса показывал, и все пропускали. А тут… решили грабануть, наверное. Хотя у меня из ценного – только автомат. – «Скифы» разных людей к себе берут, – сказал Феникс. – Как, впрочем, везде в метро. Ты же не ждал от каждого встречного крепкого сталкерского братания? Вы кому-то перешли дорогу, вот и ответ. Или показались вкусной добычей. Жизнь сейчас стоит недорого. – Еще за нами кто-то шел. Двое или больше. Пытались поймать нас в туннеле, но на станциях отставали. Получается, это были ваши? Я и не знал. – Погоди, – нахмурился Феникс. – Какие «наши»? За тобой никто не мог идти. Кондор отослал меня прикрыть вас у моста, больше ничего. Если бы за вами шел кто-то из наших, я бы знал. – Ладно, – сказал Ион и огляделся. – Теперь что нам делать? Ты тут сейчас главный. – Похоже на то, – согласился Феникс. – Я вообще-то не был готов встретить вас внизу. Думал, вы через мост пройдете. Может, придется мутантов от вас отогнать. Ничего больше. Теперь не знаю, что и думать. Вы продолжаете выполнять задание? – Да, продолжаем. Нам надо на Бориспольскую. Доведешь нас хотя бы до спуска в метро? Феникс всмотрелся в метромост. – Ну, обратно на бетонку я вас не подниму. Там нигде лестницы нет. И веревку так высоко не закину. Так что, если вам надо обратно в туннель… – Нет, я не про туннель, – сказал Ион. – Доведи нас до ближайшей станции. – А ты смелый, – похвалил Феникс. – Только смелость не всегда уместна. Сколько времени ты на поверхности? Десять минут? Двадцать? И уже хочешь чесать через город до станции? – Я не хочу. Но надо. – Надо. Я просто проверял, осознаешь ли ты сам эту надобность. Смотри, дела таковы. Ближайшая станция к нам – Славутич, но мы туда не пойдем. Плохо там. Да и крюк… лучше двинем сразу на Осокорки. Ион решил не лезть за картой метро, чтобы проверить. А карты поверхности у него все равно не было. Он решил поверить сталкеру на слово. – Ну, пойдем, – сказал учитель. – Как мы доберемся до земли? – Здесь у меня лодка. – Лодка? – Простая. Деревянная. Мы с ребятами тут за годы понаделали кучу схронов. – А чего ты сразу к нам на лодке не приплыл? – Туда, куда вы попали, я мог не доплыть. Рельеф дна сменился. На мель сесть можно. Опасно, в общем. Ион шел за сталкером, придерживая Эльзу и глядя, чтобы девушка не упала. Сапоги непривычно утопали в глине и песке. Эльза шла, сжавшись дальше некуда, будто стараясь укрыться от всего. Ей на поверхности было нехорошо. Учитель не знал, осознавала ли девушка, где находится, и что для нее было бы лучше – понимать это или нет. – Ну, как тебе наверху? – спросил Феникс. – Да знаешь, не все так страшно, – учитель постарался изобразить храбрость. – Не по себе, конечно, да, но если ненадолго… даже не знаю. Уже жалею, что раньше не ходил. – А наверху ходить уметь надо. Не страшно, только если не знать, где опасность и откуда прилетит. И если держаться сталкерских троп. Они тут кровью писаны. – Вашей? – Скорее, ребят из Метрограда. Сейчас они здесь не ходят – слишком опасно даже для них. Кстати, уж не Метроград ли мог вас заказать купцам? – Возможно, – Ион подумал и решил, что это и в самом деле вероятно. – Там, внизу, один из «скифов» спрашивал, как там Метроград. Тогда я подумал, что они решили просто завалить нас из-за автомата. Или им Эльза понравилась. Мало ли, что там в цене у них… – Не слышал о таком, – сказал Феникс с сомнением. – Баб тут притеснять перестали уже в первый год, когда стало ясно, что без них никак. Понимаешь, друг, для построения полностью патриархального общества в метро попросту слишком мало людей. Нет, насчет этого – сразу забудь. Вот Метроград… ожидаемо. Эти могли. Непонятно только, что им нужно. – Они могут напасть на метро? – Этого я не знаю. Но они знают, что вы нашли того парня, как его… Давида. – Он их человек? – Вряд ли. Я знаю всех их ребят. И Давид точно не из них. – И все же кто-то не хочет, чтобы мы с Эльзой добрались до Бориспольской, – произнес Ион. – Чтобы Эльза смогла рассказать, откуда она знает парня. Они послали своих людей, чтобы достать нас в туннеле. А когда те отстали, то заплатили «скифам», чтобы организовать покушение. Хотя как тогда они могли с ними связаться… – Как, как… телефонная связь у них. – У «Скифа» с Метроградом? – поразился Ион. – Вот оно что… Учитель попытался представить всю картину целиком. – Слушай, – сказал он. – А что, если Давид – в самом деле красный? – Ты имеешь в виду, с пропавшей ветки? Этого не может быть. – Ладно. Черт… Ты бы смог довести нас до Бориспольской? Чтобы нам совсем вниз не спускаться? – Наверное, можно было бы. Шлюз там вроде есть… Но не получится. Я плохо знаю те края. И к тому же скоро начнется дождь. Только сталкер произнес эти слова, как на линзу Иона упала первая капля. Подняв глаза, учитель посмотрел на быстро плывущие облака. – И на Славутич нельзя? – На Славутиче вас могут поджидать купцы. Нам сейчас только Осокорки подходят. Ну, двинули. Ион шел за сталкером шаг в шаг, держа девушку поближе к себе и глазея по сторонам. Побитый и покосившийся указатель говорил о том, что они идут по Трускавецкой улице. Старые дома молча провожали их, испуская бетонный холод. – Феникс, а ты жил тут? – спросил Ион. – Жил в Киеве? – Было дело. – Что-нибудь помнишь? – Да я ж мелкий был. Помню то же, что и все. Праздники. Мостовую улицу. Знаешь, я не скучаю. – Как так? – По поверхности скучает тот, кто сидит внизу. У тех просто начинается ломка. А у меня ее нет. Я же наверху каждый день бываю. – Каждый день… – задумался Ион. Окружающий мир был ему известен по большей части по старым фотографиям и чужим рассказам. На их основе он годами реконструировал в своей голове старые времена. И все равно город его поражал. В первую очередь – своей правдоподобностью, в то время как образ города в душе Иона был в первую очередь воображаемым, сколько бы деталей там ни совпадало. Учитель представлял поверхность как сказку, а реальность оказалась слишком прозаичной. Тем и потрясала. – Дождь усиливается, – сказал Феникс. – Давай на Днепровскую набережную. Затем на юг. – Откуда я знаю, где тут Днепровская набережная? Дальнейшую дорогу до шлюза Ион помнил плохо. Впечатлений оказалось слишком много. Солнце казалось слишком ярким даже сквозь тучи, воздух в баллоне – заметно поредевшим, к тому же он имел неприятный привкус. От обилия информации кружилась голова. Ион перестал что-либо запоминать, покуда не уткнулся в двери шлюза. – Ты пойдешь со мной, Феникс? – Нет, – сказал сталкер. – Нас туда не пускают. Таковы правила. Но вас запустят. Я договорюсь. Тут у нас тоже условный сигнал есть.Глава 7. Банк
Когда внутренние двери шлюза открылись, Ион почти без сил упал на холодный мрамор пола. Эльза попыталась его поднять, и учитель решил, что он сейчас, должно быть, выглядит крайне нелепо. Но ему было наплевать. Снова знакомое тесное пространство, снова потолки с лампами дневного света! Радость-то какая! – Маски снять! – потребовал голос. Ион отвлекся от радостных мыслей, встал. Медленно стащил с себя очки, затем маску. Поднял голову. На него смотрели не менее пяти автоматных стволов. Учителю это даже немного польстило. – Кто такие? – спросил начальник. – Откуда? – С поверхности, – ответил Ион. – Я не шпион. – Чё, просто гулял? – Просто заблудился. Иона рывком подняли с пола. Дуло уперлось ему под подбородок, в шею. – Не шути мне здесь, клоун! – каркнул командир. – Еще раз, по пунктам! Кто такой? – Детский учитель с Лукьяновской, – теперь Ион не на шутку испугался. – Веду девушку на Бориспольскую. Ей нужен доктор, который там живет. Дело срочное. Договорились со «скифскими» купцами на Выдубичах, но наша дрезина упала с моста. Если не верите, сходите и проверьте, она все еще там. Я вам на карте укажу, если надо. На какой-то миг Иону показалось, что он ляпнул лишнего. Не исключено, что командир сейчас лично рванет проверять верность его слов и найдет там труп с пулей в брюхе. Но все обошлось. – Ладно, – командир велел остальным опустить автоматы. – Нахапались радиации, наверное? – Без понятия. – Погодь, проверим. Рома, тащи прибор. Тощий и долговязый Рома поводил вокруг Иона непонятным агрегатом, похожим на пылесос. Таких сканеров учитель раньше не видел. Ту же операцию Рома провел с Эльзой. – Вроде в норме, – сказал командир. – Считайте, что вам повезло. Ромка, проводи-ка ребят до юга. Убедись, что прошли, и закрой за ними дверь к хренам. – Благодарю, – сказал Ион. – Мы признательны. – А что, девочка не разговаривает? – Нет. Говорю же, к доктору веду. – Ладно. Командир вел себя так, как будто каждый день сюда приходили незнакомцы. Хотя кто знает – вдруг и в самом деле появляются? Ведь должна же быть причина, по которой Феникс решил сюда не ходить. Да еще и условные коды эти. Должно быть, «Птиц» с Осокорками связывали долгие и сложные отношения. Должны же они иметь возможность стаскивать вниз «ништяки» с этого участка поверхности, вроде того же сахара. – За мной, – скомандовал Рома, идя через станцию. – Если пропадете – вас будут искать как бандитов. Я предупредил. – С чего бы? Что тут случилось? Рома не ответил. Ион посмотрел по сторонам и понял, что именно его смутило. Станция Осокорки была ободрана. В буквальном смысле. Все, что когда-то служило украшением и несло хоть какую-то функциональность, было демонтировано, и хорошо, если не молотком. В ранние времена станция сама по себе была строго минималистичной, но сейчас она выглядела не лучше полумифической Телички. Плитка на стенах отсутствовала, и грязный, заплесневелый бетон прямо-таки вопил о своей неуместной наготе. С потолка, между выпирающими креплениями некогда висевших здесь ламп, тут и там свисали куски потемневшего пластика, по которому нещадно прошлись «болгаркой». Станционное электронное табло заменилось на детские стрелочные часы с изображением фиолетовых бегемотиков. Посмотрев в другую сторону, Ион увидел на месте второго табло рисованный плакат с рекламой борделя на Почтовой Площади. С плаката улыбалась азиатка в вышиванке. Только Ион собрался было спросить, что за дракон тут пронесся, как понял, что за убогостью оформления не заметил главного. На станции не было жителей. – А где все? – только и спросил он. – Все нормально, они в туннелях, – ответил Рома. – Сами увидите. Автоматом только там не размахивай. Там все безоружны. – Да я не опасный. – Зато они могут быть опасны. Стволы сейчас стоят хороших денег. А ты с Лукьяновской, значит? – Ну да. – Димку знаешь моего? – Какого Димку? – Никифорова. – Конечно, знаю, – удивился Ион. – Он ко мне ходил в прошлом году. Из глины лепил хорошо. А вы откуда знакомы? – Так это ж мой пацан, – ответил Рома. – Не может быть, – вырвалось у Иона. – Ко мне ходят только с богатых станций. Без обид. Ну, или с ближайших. Рома лишь рассмеялся. – Да не, все правильно, – сказал он. – Мать его, Светка, на Контрактовой сидит. Выскочила замуж за какого-то тамошнего бугра. И Димку забрала. А я вон остался. Всего раз был в столице. С пацаном своим пересекся. Он мне про учителя рассказывал. С Лукьяновской. Хвалил тебя сильно. Дай лапу, что ли… Придя в смятение и не находя ответных слов, Ион пожал ему руку. Что же это получается? В свою единственную встречу с отцом Димка потратил драгоценное время на рассказы об учителе – толком не известном ему человеке, который всего лишь предоставлял шатер, где Дима мог забыть о мире метро и просто полепить игрушки из глины. – Увидишь Димку – привет передавай, – сказал Рома. – Обязательно, – пообещал учитель. Он чувствовал себя неловко. Пока что по пути ему попадались всякие люди. Были те, кто желал ему успешно добраться до места назначения, и были те, кто хотел ему в этом помешать. Но впервые он встретил человека, который пожелал ему успешного возвращения домой. – Все-таки, что у вас тут происходит? – спросил Ион. – Почему тут нет людей? С Выдубичей тоже все куда-то валили. – Не знаю, что там на Выдубичах. Связи не поддерживали. Только местных мы на день-другой иногда со станции выпроваживаем. За это им заплачено. Если не веришь, поговори там с народом. Все в норме. – За что сгоняете? – спросил Ион, в то время как Рома подавал охране сигнал открыть ворота. – Видишь те ящики справа? Ион повернул голову и увидел ряд коробок, аккуратно сложенных на соседних путях. Если задние ряды не уступали в высоте передним, чего Ион на глаз прикинуть не мог, то коробок было много. Очень много. Хватило бы на немалый склад. Рядом с ними ходили четверо людей в желтых масках, с необычным, но все же встречающимся оружием – короткоствольными дробовиками. Верная защита против двуногого противника. – Вижу. Что это такое? – Это сбережения «Киммерии». – «Киммерии»? Погоди-ка. Ты про ту самую «Киммерию», что хранит активы «Скифа»? – Ну да. – Ясно, – пробормотал Ион, вспоминая экономические особенности юга. – Ясно… В мире метро было много от старого времени, но еще больше – от старых стереотипов. Череда войн за довоенные ресурсы, хранящиеся в бункерах Датаполиса и Золотых Ворот, миграция населения, природные катаклизмы вроде пожаров и затоплений – все это когда-то изрядно перетасовало ценности выживших, включая материальные. В попытках наладить худо-бедно работающую экономику и торговлю вспоминали старинные, неактуальные теории. Бледные активисты с горящими глазами сыпали странными именами вроде Смит, Кейнс и Маслоу, хотя сами их вычитали из учебников, висящих в туалетах на рваном шнурке. Вспомнили даже такие понятия, как «кризис перепроизводства», закончившийся мором свиней на Минской, и «разделение труда», поставившее Дорогожичи в полную зависимость от количества производимых на Петровке чайных пакетиков. И лишь относительно недавно в Кресте появилась структура, казалось бы, настолько необходимая, что ее отсутствие в первые годы выглядело, как чей-то очередной заговор. Имя структуре было – банк. Банк «Киммерия». Группа лиц, преимущественно старшего поколения, которым уже не с руки было бродить по станциям с мелкой розницей, но которые все еще помнили, как завлечь к себе клиента. Они назвались в честь древнего плато на дне океана, потому что не любили лишних движений, и устроили на Славутиче штаб-квартиру. А позже – и хранилище. Ион считал, что если отбросить в сторону всю шелуху вроде уровня жизни и качества обслуживания, то «Киммерия» представляла собой изящный способ сражаться с Датаполисом его же оружием – бюрократией. Случайный бродяга в столице – кандидат на изгнание, однако бродяга с бумагой, удостоверяющей наличие у него счета в банке, – уже чей-то клиент, с которым надо считаться. Особенно если он должен этому банку кучу средств – лишать его шанса закрыть долг означало поругаться с третьими лицами. Банк предоставлял услуги, мотивирующие верить в наступление лучших времен. Применительно к простому смертному это значило, что монтер с Лукьяновской может взять в долг семь патронов к ружью сейчас и вернуть девять через месяц. Знатная матрона с Контрактовой положит свои бриллианты в сейф компании, и никто их оттуда не заберет, даже монтер с ружьем и семью патронами. Койко-место бакалейщика на Кловской послужит залоговым обеспечением для ссуды в двести жетонов, на которые можно арендовать спальное место соседа, чтобы сдать его матроне с Контрактовой за двести пятьдесят в момент, когда она будет проезжать мимо, чтобы сдать бриллианты. Перечень предоставляемых услуг рос, как на дрожжах, и со временем уровень социального напряжения заметно снизился. Люди получили возможность планировать и учиться. Когда «киммерийцы» начали заниматься еще и страхованием, число челноков в туннелях резко прибавилось, а с ними – и активистов «Скифа». И сейчас Ион наблюдал новые аспекты влияния банка на соседние станции. – Так они же вроде на Славутиче были, – сказал учитель. – Откуда у вас их имущество взялось? – Ну, были, да. У нас с ними договоренность. Если у «Скифа» проблемы – «Киммерия» временно переносит свой банк к нам. А мы тут типа как хранилищем становимся. За щедрое вознаграждение. Ну, и от гражданских станцию очищаем. – Тогда ясно, – кивнул Ион. – Вместо того, чтобы обороняться от врага, вы помогаете ему в трудный час и делаетесь его другом. И заодно становитесь зоной боевых действий. Но это вас, как я понял, не смущает. – Ну, так жить как-то надо, – пожал плечами Рома. – Войны всегда ведутся на территории того, кто слабее. Ты же понимаешь все сам. – Понимаю, – Ион еще раз посмотрел на унылые следы ободранных панелей. – Действительно понимаю. – Да, – сказал Ромка с легкой грустью. Через блокпост Ион с Эльзой прошли быстро. – Удачи, – сказал учитель. – Спасибо, – ответил Рома. – Постараюсь уцелеть, если что. Ради Димки моего. Будем живы – не помрем.Глава 8. О мышах и людях
Оказавшись в туннеле, Ион решил, что настоящая станция именно здесь и начинается, а до того он находился в ее необычайно длинном предбаннике. Потому что то, что он увидел за воротами, больше походило на оживленный рынок. Контраст с пустынной станцией был до того ярким, что учитель даже глаза протер. Туннель оказался ярко освещен и битком набит людьми – даже плотнее, чем на перемычке Датаполиса. Большинство из них сидели вдоль стен, что-то ели, пили, курили, травили анекдоты. Другие сновали туда-сюда, делая это весьма расслабленно. Ион даже видел, как вокруг швырялись бумажными самолетиками и всяким мелким мусором. В десятке метров от ворот прямо на рельсах стояли мангалы, на которых жарили куски ароматной свинины. Рядом коптились ровные тушки крыс, нанизанные на деревянные палочки. Вдоль проводов на стене висели ровные рядки сушеных грибов, простиравшиеся метров на двадцать минимум. Неподалеку испускал пар самогонный аппарат. Рядом пристроились несколько ведер с водой и парочка пустых. Стены преимущественно были занавешены одеялами, вдоль которых храпели спящие люди. На Иона с Эльзой почти никто не обращал внимания. Лишь изредка жители прекращали разговор, осекаясь на полуслове и глядя на прибывшую парочку. Но то были взгляды ленивых, сытых людей. – Доброе время, красавица, – пробубнил толстяк, хрустевший каким-то сухим блином. – Она со мной, – предупредил Ион. – Не вопрос, братюнь. Все пучком, все ништяк. – А что тут у вас происходит? – Я – Джек, – толстяк протянул ему лапу. Ион коротко кивнул, не желая до нее дотрагиваться. Нисколько не смутившись, Джек убрал руку. – Вы к «хорькам» чешете? – спросил он. – На Харьковскую и затем дальше. – Там сейчас есть на что посмотреть. Вам там будут рады. – А что там случилось? Каннибалы, что ли? – Поплюй! Тихо там все, мирные люди. – Джек, а почему вы в туннеле сидите? – Такова наша работа, – ответил Джек, снова хрустя блином. – Работа? Вот так прямо и работа? – Ага. Точно грибочка не хочешь? – Точно. Что за работа-то? – Сидеть в туннеле и ждать, – ухмыльнулся Джек. – Что, у вас там, на севере, за это не платят? – Я не совсем понимаю, кому вы этим оказываете услугу. – Когда мы сидим в туннеле, то не сидим дома, – поднял Джек палец. – Простая математика. Мы освобождаем свои места и переселяемся сюда. Примерно раз в месяц. – На сутки? – Плюс-минус. Отваливают воды, жрачки, иногда патронов. Книжки всякие дают. – А «Киммерия» хранит свое барахло? – И мы сдаем им для этого землю. – И ты не против, что на твоей кровати спит посторонний? – Никто не спит на моей кровати, – возразил Джек. – Мы свои кровати с собой забираем. Все свое добро. И нам сверху еще «ништяков» отваливают. Посидим денек – и домой. Что может случиться, пока мы тут, все вместе? – Не боитесь, что вас тут газом потравят? – Вот это ты, милый человек, не угадал. Боялись поначалу, было дело. Мы ж не идиоты. Вот только двери назад тут никогда не запирают полностью. Только если военное положение объявят. А если что, мы ворота сами снесем. Рамы тут местами хиленькие. Знать надо, что и куда приложить. Вот сами при желании запереться можем. А они от нас не могут. Что плохого? Если петух в зад клюнет, так мы в туннеле отсидимся. На чужих-то харчах. А наши территории тем временем будут охранять обученные люди. Симбиоз экономики и природы. Красота! – И что, все согласны? – спросил Ион. – Ну, как видишь, все, – заулыбался толстяк. – Вижу. А несогласных вы, стало быть, в другой туннель сгоняете? Лицо Джека сразу помрачнело. – А ну, пошел отсюда, – скомандовал он. – Провокатор хренов. К нему как к человеку, а он… Учитель пошел дальше, прочь от рынка. Джек был почти прав. Это настоящий круговорот свинины в природе. Вскоре толпа начала редеть, затем признаки цивилизации кончились, уступив место привычному виду пустого туннеля. Ион включил фонарь, ободряюще потрепал Эльзу по плечу. Девушка вопросительно посмотрела на него. – Те, кто презирал тебя в столице за то, чем ты занимаешься, – полные кретины, – сказал Ион. – Ты достойна уважения за честный труд. Это главное.* * *
Ион сам не заметил, как добрались до Позняков. Станция издавала знакомый гул, но на этот раз другой, какого Ион раньше не слышал. Он подошел ближе. – Вы кто такие? – спросили на входе из темноты. – Не стреляйте! От такой встречи Ион даже опешил. – И не думаю стрелять, – сказал он. – А сами шмалять не станете? – Нам нечем. А кто вы? Выйдите на свет, пожалуйста. Ион погасил фонарь, подошел ближе. Позняки оказались станцией еще менее заметной, чем путь к ней. И это поражало вдвойне, с учетом ее необычайной высоты. Когда-то здесь жило очень много людей. Настолько много, что станция побила все рекорды по многоэтажности – на некоторых участках умудрились всунуть по шесть уровней. Именно на Позняках «Киммерия» хотела устроить свою базу, однако все же осталась делить место со «Скифом» на относительно небольшом Славутиче. Официально – из-за невозможности выселить жителей Позняков, которые запросто могли заполонить три, а то и четыре другие станции. По неофициальной версии, склады Славутича, несмотря на небольшой объем, были лучше укреплены и приспособлены для защиты меньшими силами. Однако мало кто помнил, что «Киммерия» в свое время вкладывалась в полное переоформление Позняков, чтобы увеличить этажность станции до десяти, превратив добрую ее половину в капсульный отель. Поскольку в этой части метро было совершенно не на что смотреть, отель казался глупой затеей, и лишь немногие решались заговорить вслух об аналогии с рабскими клетками. Но данная версия не выдерживала критики из-за того, что «Киммерии» в принципе не нужна была дешевая рабочая сила, поскольку банк ничего не производил. И никакая другая фракция не могла бы развернуть крупное производство в такой близости от банка и купцов – не получив, естественно, их финансовой и военной поддержки. Оказать такую поддержку они могли бы разве что безумцам, рискнувшим восстановить герметичность метромоста, но людей со сверхспособностями в метро пока замечено не было. Так что вопрос о том, кому была выгодна плотная заселенность станции, оставался открытым. Данные соображения со временем легли на стол Кипарису, и после пары экстренных и не особо скрываемых совещаний всплыла версия, что «Киммерия» со «Скифом» фактически способны управлять всем юго-востоком метро, и если они этого не делают, то проблема, очевидно, лишь в отсутствии поддержки широких народных масс. Немудрено, что Датаполису внезапно захотелось помешать Познякам вырасти в альтернативную столицу. Фантазия, благодаря которой секретари выдумали налог на высоту станции, уступала лишь упорству, с которым этот налог навязали Познякам, и можно было лишь позавидовать дипломатическим талантам Баобаба, который провернул проект без единой капли крови. Таким образом, станция оказалась неинтересной «киммерийцам», и те просто сделали вид, что ничего не было, подарив местным жителям уже почти готовую концепцию многоэтажности, а также несколько тонн неплохих стройматериалов. Однако жители Позняков поняли на себе, до чего неприятно оказаться между молотом и наковальней, и быстро эмигрировали, растворившись преимущественно в тех же Датаполисе и Славутиче, словно пытаясь урвать часть той силы, которая чуть было не перемолола их самих. Многие ушли на восток, и уже тогда на станции мало кто жил. Банкиры «Киммерии», понимая, что миграция была вызвана предвоенной паникой и потому носит временный характер, снова принялись потихоньку скупать капсульные блоки, чтобы позже продать по высокой цене, в свете чего станцию стали покидать те, кто на тот момент решил остаться – теперь уже не бросив свой дом, а выгодно его запродав. Особо везучим посчастливилось осесть на Площади Независимости. Сейчас на Позняках жил от силы один человек из пяти. Все это Ион вспомнил, глядя на зияющие провалы окон, внутри которых не горела ни одна лампа. Капсульное строение напоминало готовый к сожжению морг. Учитель представлял себе все немного не так. Он думал, что демонтаж строений будет проходить постепенно, начавшись со снятия дополнительных этажей. Оказалось, что отель демонтировали слоями в порядке убывания ценности материалов, из которого строили, не глядя на то, не рухнет ли верхняя часть. Качественной, не изъеденной древесины в нем уже не оставалось. Никаким стеклом, конечно, даже не пахло. Просто гнилой памятник гнилым идеям. Ко входу подбежала какая-то женщина в платке. Завидев Эльзу, она даже немного успокоилась. – Вы кто, ребята? – спросила она. – Куда идете? Вы с Осокорков? – Мы из столицы, – сказал Ион. – Идем по делам на юг. Что тут у вас? Почему вы решили, что я буду стрелять? – А вы не будете? Меня зовут Маша, если что. Я тут заведующая. – Заведующая чем? Постом? – Нет, станцией. – Ясно, – Ион попытался уместить в голове общий уклад жизни станций и понять, как они сочетаются между собой. Получалось, что Датаполис – не самое сумасшедшее место метро. – Маша, – обратился он к женщине. – Мы обычные, мирные люди. Идем на Бориспольскую. С этим не будет проблем? – Да никаких. А вы девушку, получается, сопровождаете? – Да. – Правильно делаете, молодой человек. Очень правильно. Ведите ее прочь от войны. От всех невзгод. – Да что у вас творится?! Чем все так взбудоражены? Война с кем-нибудь? – Ты ворота видишь? Ион обернулся. – Нет, – сказал он. – Не вижу никаких ворот. – Потому что их нет! Сняли их у нас! Пришли «киммерийцы» с оружием и сняли! Сказали, что это наш штраф. Чего только не придумают… – И как вы без ворот теперь будете? – Никак. Видели тамошних? Жрут, как свиньи. Блюют и ходят под себя! А если им со своей станции не откроют? Они же на нас накинутся! А по другому туннелю уже совсем другой отряд пойдет – с оружием! – Почему вы так думаете? – А зачем тогда «Киммерия» двери закрывает, а? Обратно-то к себе они не смогут попасть! – А мне говорили, что смогут. Мол, рама там слабая. – Это сейчас рама слабая, а потом что будет? Их там сгоняют в туннель, как скот! Каждый месяц! Мы все боимся, что их как-нибудь обратно не пустят. У них кончится еда, и они на нас пойдут! А нам некуда будет уходить! «Хорьки» нас к себе не пустят. – Почему? – спросил учитель. – Что там, на Харьковской? Нам через нее пройти придется. – Вы там ни разу не были, ребята? – Нет. – Ох, – покачала головой Маша. – Ну, молодую пару, думаю, пропустят. – Да что хоть там? – Трудно описать. Вы сами увидите. – Опасность? – Если бы, – сказала Маша, махнув охранникам на блокпосту, чтобы их пропустили. – Там глупость человеческая. Сами увидите. Ну, мира вам, ребятушки.Глава 9. Музей
От Позняков Ион шел беспокойно. От цели путешествия его отделяли всего две станции – мелочь в сравнении с тем, через что он прошел раньше. Однако все произошедшее в последние несколько часов принесло больше впечатлений и банального опыта, чем весь прошлый год. Слишком много для одного дня. Учитель уже завидовал Эльзе, которая, похоже, все пропускала мимо себя. И все же Иона она запомнила достаточно крепко, чтобы выделять его из массы, что учителю немало льстило. Как раз он был бы рад забыть многое из того, что видел сегодня. Пока он не мог позволить себе такой роскоши. Может, в будущем, когда память станет его подводить… По возвращении на Лукьяновскую он обязательно выберет день, свободный от учеников, и напьется на совесть. Что-нибудь из ассортимента ремонтников, с ароматом трех сортов грибов. Или одного, зато в трех экземплярах. Пусть ему и придется потом все утро чистить пол. А пока что надо собраться и сделать последний рывок через эти две станции. Судя по тому, что он видел, мир Креста держался на честном слове. Власть и порядок Датаполиса сюда не распространялись. Еще хуже было то, что границы его влияния оказались слишком размытыми, чтобы обнаружить их сразу. Удивительно, как вся структура еще не развалилась. Относительно теплые взаимоотношения между смежными станциями на юге основывались не столько на уважении к соседу, сколько на совместной боязни неизвестного, которое всегда приходит за войной. А пока что перемирие держалось на хрупкой, шаткой, не понятной до конца экономике. Ион понимал, что на следующей станции встретит нечто, напрямую к этой самой экономике относящееся. И даже представить не мог, до чего окажется прав. Харьковская встретила его еще до того, как он вступил на ее территорию. Перед воротами, прямо в туннеле, стоял письменный стол, подобно призраку с особо извращенным чувством юмора. Ион даже глаза протер. Действительно, самый обычный стол – с лампой, стопками грязной бумаги, кучей картонных папок, небольшими часиками. У стола – табурет на трех ножках, на нем восседал обычного вида дядька, в котором Ион вычислил начальника. Все начальники станций, не считая Маши, были похожи друг на друга, будь они смотрители, мэры или еще какие президенты. Только какого черта он торчит с внешней стороны ворот? Впрочем, сидел начальник тут не в одиночестве. Охрана тоже располагалась по эту сторону. Сказать «несла службу» учитель не решился, потому что за такое несение Федор Дементьев просто огрел бы прикладом по шее. Стражники здешней станции валялись на матрацах вдоль стены. Правда, двое разительно отличались от остальных: в какой-то дикой униформе с пуговицами, в фуражках, они стояли по стойке «смирно», держа автоматы прижатыми к бедрам дулом вверх. Практического смысла такая показуха не несла, поскольку эти переодетые полуманекены не посмотрели на Иона даже одним глазом. Ион решил, что его снова приняли за кого-то не того. – Добро пожаловать, дорогие гости, – заулыбался начальник. В его улыбке было что-то невыносимо омерзительное. – Добро пожаловать на Осокорки. – Осокорки? – переспросил Ион. – Удивлены? – продолжал лыбиться начальник. – Вход – пять патронов. – Чего? – вытаращился Ион. – Хорошо, дам скидку. Собью до одного патрона с человека за экскурсию. – Какую еще экскурсию?! Нам не нужна экскурсия! Нам надо попасть на Бориспольскую. – Без проблем. Южный выход доступен. Два патрончика за его отпирание, пожалуйста. Ион решил молча отсчитать патроны и не ломать себе голову. Начальник тут же положил патроны в маленькую деревянную коробочку с крышкой, обтянутой кожей. – Откуда будете? – поинтересовался он. – Из Датаполиса. – О, столичные гости! Таких у нас еще не было. Тем эксклюзивнее, можно сказать, будут ваши впечатления! Милости прошу! Он махнул рукой, и двое охранников в форме начали открывать ворота. Ион ожидал услышать стандартный шум – отголоски разговоров, производственный гул, топот. Вместо этого он услышал рев метропоезда, записанный на пленку. Подавив изумление, Ион вошел на станцию, привычно позволив Эльзе держать себя за руку. Начальник сопровождал их с подобострастной улыбкой швейцара. Первым делом Иону показалось, что он сошел с ума. Он оказался на гигантской, идеально чистой станции – из тех, которые мог видеть лишь на старых фотографиях и в путеводителях по метро. Чистейший белый потолок, поблескивающий мраморный пол. Прекрасные стены со сверкающей плиткой, отшлифованные до блеска рельсы. И свет. Много света. Больше, чем в Датаполисе. Если бы Ион недавно не побывал на поверхности, он бы подумал, что такого света в природе быть не может. Эльза закрыла глаза руками. Ион снова надел на нее защитные очки. Сам он предпочел обойтись без них. – Что это? – проговорил он. Начальник ехидно молчал. Ион решил тоже ничего не спрашивать. В конце концов, где бы он ни находился, но два патрона за лицезрение такой красоты – весьма невысокая цена. Практически бесплатно. На одном из путей стоял полный состав на пять вагонов, поблескивающий свежей краской. Вдоль ровных линий сияла надпись «Киев». Напротив дверей располагались скамеечки, на которых сидели люди – женщины в цветных платьях, мужчины в пиджаках, брюках строгого покроя и галстуках. Все – чистые и приглаженные. При виде Иона они принялись увлеченно вести самые разные разговоры. На станции не было ни единой постройки. Никаких бараков, шалманов, прилавков и прочего. Ровным счетом ничего. Идеальная, чистая станция довоенного времени. Обернувшись, Ион увидел табло в дальнем конце, отображающее время до прибытия следующего поезда. Семь минут. Точно такое же табло было и с другой стороны, прямо перед ним. – Поезда, конечно, мы не пускаем, – сказал начальник, заметив интерес Иона. – Когда таймер доходит до нуля, раздается звук прибывающего поезда. И часы запускаются заново. Ион глазел по сторонам, не зная, на чем остановить взгляд. Затем он застыл перед крупными, золотистыми буквами на стене: «Осокорки». – Какого хрена? – ошарашенно произнес он. – Осокорки? Ему показалось, что они с Эльзой где-то в районе Позняков свернули не в тот туннель и вернулись на предыдущую станцию. Может, Маша их не туда отправила. И они пришли на Осокорки – только какие-то другие Осокорки, не те, на которых был сложен банк «Киммерии». – Что здесь происходит? – спросил учитель. – Я хочу понять. Объясните. – Вы находитесь в музее Осокорков, – пояснил начальник. – Хотя по факту это бывшая станция Харьковская, да. – Вы переделали свою станцию под другую?! – Именно так, – подтвердил начальник. – Станция Харьковская представляла собой печальное зрелище. Нет производства, нет военной мощи… И мы решили сделать из нее музей довоенного метро, взяв за основу Осокорки. – Зачем? – Туризм. Скажите честно, разве патрон с человека – такая большая плата? – Да это практически даром, – согласился Ион. – Чисто условная плата. После официального открытия цена возрастет и составит десять патронов. Или же платить можно будет едой. У нас предусмотрены двенадцать вариантов бартера. – Так вы еще не открылись? – Мы фактически готовы. Перед столицей мы не афишировали свои изменения. Пока что мы и не имеем особой связи с Датаполисом. После официального открытия сюда валом пойдет народ. – Возможно, – кивнул Ион. – Кто эти люди, что сидят на скамейках? – Местные жители. Они отыгрывают свою часть реконструкции. В данном случае – пассажиры. Ион посмотрел на начальника. Теперь тот уже не казался учителю стандартным свинообразным с комплексом вахтера. Возможно, он тоже просто играл свою роль. – Где вы взяли материалы? – спросил Ион. – Купили у настоящих Осокорков. – Так вот почему там все стены оказались демонтированы, – догадался Ион. – Вы выдрали оттуда весь интерьер и приволокли сюда. – Не выдрали, а честно купили. И всего лишь часть интерьера. Больше половины мы создали своими силами. – А почему вы не воссоздали собственную станцию? – Слишком тяжело. Станция Харьковская довоенного времени – чересчур сложная модель для реконструкции. Воссоздать Осокорки было намного проще. Как видите, все получилось! – Ничего не могу сказать, кроме того, что вы молодцы, – признал Ион. – Хотя я и не понимаю, зачем все это было нужно. Если всего лишь бизнес, построенный на чувстве прекрасного… черт побери, почему бы и нет? – Вот именно, – кивнул начальник. – Почему бы и нет, черт возьми! Впрочем, если вам пора идти… Ион обернулся. Эльза куда-то пропала. – Эй, – забеспокоился Ион, отходя прочь. – Ты где? И тут же увидел девушку. Эльза сидела у западной стены, на рельсах, и что-то увлеченно рисовала на стене. Начальник тут же побагровел. – Нехорошо, – проворчал он. – Совсем нехорошо. А я вас принимал за порядочных людей. – Да я сам удивлен. Минутку… Ион спрыгнул с платформы, взял Эльзу за плечи. Эльза заныла и начала вырываться. В ее руке был зажат кусок угля, которым она пыталась продолжить рисунок, представлявший собой мешанину непонятных кривых линий. – Где ты взяла уголь? – спросил учитель, пытаясь вырвать у нее инструмент для рисования. – Здесь нельзя рисовать! За спиной он услышал шаги. Обернулся. Начальник стоял в сопровождении трех человек при оружии. – Вандализм в музее, – изрек он. – Рисунки на стенах… я не предупреждал, что это запрещено, так как считал, что умные люди должны кое-что понимать. – Она больна, – попытался оправдаться Ион. – Она не понимала, что делает. Прошу вас. Это недоразумение. Это больше не повторится. – Вы испортили нам стену, – настаивал начальник. – С этой плиты уголь так просто не смывается. Платите штраф, иначе будете арестованы. Ион беспомощно посмотрел на рисунок. – Какой штраф? – спросил он, глядя на скопление линий на стене. – Это дорогая стена. Здесь патронами не отделаешься. – Так сколько? – Ваш автомат. Весь, целиком. Ион думал недолго. – Годится, – сказал он. Начальник поднял брови. Похоже, он ожидал торга. – Но вы дадите мне клочок бумаги и карандаш, чтобы я мог срисовать этот рисунок, – добавил учитель. – Автомат – ваш. – Договорились, – сказал начальник. – И, разумеется, вам придется смыть этот рисунок со стены. Это будет долго, так что… – До войны люди тоже рисовали на стенах, – произнес учитель. – Считайте это частью вашей реконструкции. Приближением к реальности. Ион понятия не имел, рисовали ли люди на стенах метро раньше, но это его не сильно заботило. – Хорошо, – неуверенно сказал начальник. – Рад, что хотя бы вы оказались благоразумны. Через минуту Ион уже перерисовал каракули Эльзы, сунул кусок угля в карман и погладил Эльзу по спине, стараясь успокоить. Автомат, полученный от сталкеров, уже перешел в собственность музея. – Благодарю, – сказал начальник. – Прошу вас покинуть станцию. – Пошли, – тихо сказал Ион, толкая Эльзу перед собой. – Все в порядке. Идем. Они миновали загадочный музей Осокорков и вскоре оказались в мрачном южном туннеле. Через сотню метров Ион остановился, взял Эльзу за плечи и прислонил ее к стене. – Мне кажется, я понял, почему ты рисовала там, – сказал он. – Тебе был нужен свет, верно? Нужно было особое освещение, чтобы рисовать опять. Эльза смотрела на него широко открытыми глазами, не мигая. – Тогда, на выходе из столицы, я просил тебя порисовать. Но ты не стала. Потому что там было темно. Даже при двух фонарях было темно. На поверхности у тебя не было ни угля, ни карандаша, а солнце скрывалось за тучами. И только тут тебе хватило освещения. Ты что-то вспомнила, верно? Что означали эти рисунки, Эльза? Девушка продолжала молчать. И все равно, у Иона забрезжила надежда. – Ладно, – сказал он. – Все будет хорошо. Ты – умничка. Пойдем, всего одна станция осталась. И мы на месте.Глава 10. Сто два метра
Когда музей остался позади, Ион решил, что сделал ошибку, отдав автомат. Наверное, можно было договориться о каких-нибудь других способах выплаты штрафа. Покрасить заново поезд, начитать своим голосом станционные оповещения, поработать чертовым диспетчером с сияющей улыбкой, наконец. Но не отдавать автомат. На худой конец, пригрозить страшными санкциями со стороны столичной администрации. Но что сделано, то сделано. Если он прямо сейчас вернется обратно, то будет слишком уязвимо выглядеть. Ион согласился бы и на это, будь у него хоть малейшая надежда, что автомат ему вернут. Теперь же его попросту не пустят назад. И хорошо, если не начнут стрелять вслед. И все это из-за какого-то рисунка! Ион вытащил листок, вгляделся в него при свете фонаря. Никаких идей к нему не пришло. Наверное, это всего лишь простые каракули. Местами были знаки, похожие на чередование прямых и окружностей. Нули и единицы? – Ты можешь рисовать только при конкретном освещении, – сказал учитель. – Не больше и не меньше. В Датаполисе иногда тебе удавалось найти его. Потому ты и рисовала, верно? И дело не в том, чем рисовать. Уголь тут ни при чем. Ион перевернул листок вверх ногами. Все равно ничего не разобрать. Те же единицы и нули. Может, это наложение печатных букв? Новая мысль заставила его задрожать. – Тот парень, Давид, тогда тоже просыпался под лампой в каком-то другом состоянии, – сказал он возбужденно. – Его память перезапускалась каждый раз, когда включали и выключали свет. Его состояние напрямую зависело от освещенности. Так же, как у тебя. С вами обоими что-то случилось. Вы где-то побывали вместе, да? Вы где-то были и что-то там видели, что-то такое, что сместило вам обоим сознание. И все, что вы запомнили – это внешность и имена друг друга. Ион безнадежно смотрел в ничего не понимающие глаза девушки. – Давид, – произнес он отчетливо. – Ты помнишь Давида? Никакой реакции. – Где вы могли видеть такой же яркий свет, как в музее? – не останавливался Ион. – Даже в столице он не везде есть. Вариантов тут мало. Много света бывает только на богатых станциях, вроде Контрактовой. Может, на Воротах? Хотя есть еще вариант… «Красный». Эльза моргнула. Возможно, случайно. – «Красный вариант», – проговорил Ион. – Возможно ли, что вы побывали на «красной» станции? Может, ты как-то оказалась наверху, нашла спуск и встретила Давида? Или ты и сама оттуда? Ты с «красной» ветки? Знать бы, сколько тебе лет… Может, есть кодовое слово, чтобы вывести тебя из транса? Что вы там видели? Что-то невообразимо страшное? Ион понял, что разговаривает фактически сам с собой, и умолк. Подумал еще минуту, но ни к каким выводам не пришел. Слишком много версий. – К черту, – пробурчал он. – Пойдем. Без автомата чувствую себя не очень, но ладно уж… Теперь он шел медленнее, напряженно вглядываясь в темноту. Что скажет Кондор? Знал ли сталкер, что кое-где в метро автомат может использоваться разве что в качестве обменной валюты? Туннель давил на учителя больше, чем все предыдущие, вместе взятые. То ли самовнушение, связанное с потерей оружия, то ли действительно тут была опасность. Отсюда до столицы и в самом деле далеко. Наверняка уже много лет никто из северных районов Креста тут не был, кроме челноков «Скифа», которые ходили везде и всегда – но для этого нужен был особый тип мышления. Ну, и развитая интуиция заодно. Феникс ему говорил, что на поверхности эти места малоизвестны даже сталкерам. Команда Кондора редко захаживала сюда. Наверху, видимо, льет настоящий ливень, и сюда, вниз, может просачиваться все что угодно. Или кто угодно. Иону казалось, что они с Эльзой движутся к центру земли, навстречу раскаленному ядру. Пусть даже устройство планеты он представлял очень смутно. Хотя кто до войны знал о подобных вещах… У него сбился шаг. Ион решил, что девушка споткнулась, но она остановилась совсем, испуганно попятилась. – Не хочешь идти? – прошептал учитель. – Да, я тоже. Но надо. Там человек, который может тебе помочь. Если он вообще существует… От мысли, что никакого Мафусаила нет, учителю стало не то чтобы еще страшнее – скорее, его самочувствие упало до предельно опасной отметки, увлекая за собой самоуважение. За все время своего путешествия Ион ни разу не усомнился всерьез в существовании волшебного доктора, который восстановит Эльзу наложением рук и не потребует никакой платы. Но теперь пришло время включить голову и подумать хорошенько. С чего бы таким чародеям существовать в метро? Откуда Кипарису знать, что девушке можно помочь? Ион прогнал тоскливые мысли. Уже поздно поворачивать назад, и даже если исход его путешествия будет плохим – это лучше, чем никакого. Вернуться назад без ответов он не мог. Ни ему, ни школе на Лукьяновской это не пойдет на пользу. Туннель и впрямь попался на редкость паршивый. Плесень жутко воняла. В сумраке поблескивали кислотой растения, местами попадались настоящие паутинные заросли. Лишь рельсы, идущие вперед, говорили о том, что здесь хотя бы время от времени кто-то проезжает. Значит, это место не настолько уж необитаемо. Зато то, что они увидели потом, не особо воодушевляло. Мертвое тело в костюме охранника «скифов» было вжато в стену. Казалось, оно повисло на ржавом крюке, пронзившем голову. Каска сползла набок, не позволяя увидеть подробности, чему учитель был только рад. Неподалеку лежал второй труп. В лохмотьях угадывались зеленоватый свитер и синие штаны. Ботинок на лежащем вниз лицом трупе не было. Ион попытался разобраться, что здесь случилось, и понял лишь, что нападавший отличался огромной силой и, вероятно, ростом. Отсутствие ботинок давало слабое утешение, что, по крайней мере, то был человек. После этих коротких рассуждений Ион обнаружил, что сам вид тел его уже не смущает. Оно, в принципе, и верно – бояться надо живых, а не мертвых. – Пойдем, – шепнул Ион. Протяжный вой откуда-то спереди заставил учителя съежиться на месте. Он подавил желание упасть и вжаться в пол. Сдержаться ему удалось лишь потому, что отвращение при мысли о лежащих рядом телах оказалось сильнее. Возможно, обладатель пропавших ботинок тоже так когда-то решил упасть, и это стоило ему жизни. – Вперед, – сказал Ион, таща Эльзу за собой и поражаясь собственной реакции. Любой разумный человек на его месте драпанул бы назад и стал ломиться в ворота музея. Но учитель обнаружил, что после визита на поверхность он стал реагировать на возможные опасности совершенно иначе, чем раньше. Любая неизвестность теперь первым делом пробуждала у него любопытство. Осторожность при нем еще осталась, обосновавшись, тем не менее, на втором, а то и на третьем месте в списке приоритетов. Станция Вырлица оказалась перед ними внезапно – темная, гигантская в сравнении с туннелем. Полностью обезлюдевшая. Еще тут было очень влажно. Ион быстро прикинул в уме: людей нет – электричества нет – помпы не работают – откачивать воду некому. Наверняка наверху ливень, и вода просачивается сюда. Разумеется, тут должны случаться наводнения, и станцию не затопило лишь потому, что воде есть куда просачиваться ниже. Ион выключил фонарь, не зная, что ему дальше делать. На станции наверняка полно всякой живности. Ведь кто-то же там гудел. Но боятся ли эти существа света, или, напротив, агрессивно на него реагируют? Эльза замерла, стала тихой и незаметной. Ион перешел на плавное дыхание ртом, вслушиваясь, как мог. С потолка в самом деле падали частые капли. Еще вдалеке кто-то чавкал. И как назло, автомата нет. Хотя не в этом ли их спасение? Те люди, в туннеле, наверняка были вооружены. Не сильно им это помогло. А предположительные напарники, стащившие с трупа ботинки, как-то ушли без единого выстрела. И начальник музея, конечно, ни о чем не предупредил. Выбраться бы отсюда, рассказать Кипарису все, как есть… Учитель обнаружил, что достаточно оказалось несколько часов потаскать с собой паспорт с печатью, чтобы начать мыслить, как классический подхалим. Стиснул зубы от досады. Ладно, наверняка им удастся просто тихо пройти. Вот бы только собаки их не учуяли. Если, конечно, это были всего лишь собаки, а не хорты. Ион никогда не знал, как выглядела Вырлица. Он вызвал в памяти все, что знал про эту станцию. Выяснилось, что знал он прискорбно мало. Он не мог припомнить, говорил ли кто-нибудь на Лукьяновской, что на Вырлице никто не живет. Куда все могли пропасть? Включив фонарь на минимальную яркость и чувствуя, как бьется сердце, Ион начал движение. Если хищники их заметят, он сделает шаг первый – выключит фонарь и застынет. Если это не поможет, то сделает шаг второй – врубит свет на полную и направит хищнику в морду. И заодно глянет, что можно использовать в качестве подручного оружия. Палку, арматуру, кусок доски, хоть что-то. Единственное, в чем Ион мог быть уверен, – это в расстоянии до конца станции. Классические сто два метра, как везде в метро. Шагов двадцать они уже прошли, а потом… Эльза наступила в хлюпающую лужу, потеряла равновесие. Учитель успел подхватить ее, но избежать всплеска не удалось. С другой стороны станции послышалось рычание. Все-таки псы. Но какие именно? Четвероногие убийцы с поверхности или местные охранные, привыкшие к человеку? В их сторону кто-то потрусил. Ион не выдержал, врубил свет ярче. Луч высветил слепую морду псины. Остекленевшие глазные яблоки тускло блестели. Пес остановился, заурчал, поводил мордой по сторонам. За его спиной показалось еще несколько таких же. Учитель так и не сумел разобрать, что перед ним – туннельная нечисть или все же станционные собаки. В этот момент ему было все равно. И с теми, и с другими можно было справиться. В районе Датаполиса всю чертовщину давно истребили, дыры были успешно залатаны. Здесь, похоже, цивилизация заканчивалась музеем. Псы не реагировали на свет, зато на звук – очень даже. Ион плавно положил ладонь на мягкие губы Эльзы, стараясь сильно не нажимать. Слегка наклонил голову, прижался виском к ее затылку, изо всех сил пытаясь излучать отцовскую любовь, хотя бы в том виде, в каком он ее представлял. Девушка не произнесла ни звука. Они с учителем все еще стояли в воде. Ион глянул вниз, стараясь не сильно смещать световое пятно на полу. Куча мусора валялась и плавала вокруг них. Самые простые методы – самые действенные. Ион осторожно наклонился, поднял с платформы камень и запустил в другой конец станции. Камень стукнулся обо что-то твердое, упал с легким эхом. Собаки подскочили, бросились на звук. Ион сразу встал обеими ногами на платформу, потянул Эльзу за собой. Чтобы девушка не сильно шумела, учитель просто поднял ее и поставил рядом. Для этого ему пришлось наклоняться, и спина отозвалась короткой болью. Он повел Эльзу дальше, стараясь не издавать звуков и оставив фонарь в режиме умеренной яркости. До конца оставалось шагов тридцать. Двадцать. Совсем немного. За спиной послышалось знакомое рычание. Не оглядываясь, Ион наклонился, схватил еще два камня, кинул назад, не особо рассчитывая на успех. С его пояса что-то упало, но учитель не успел заметить, что именно он потерял. Морда пса показалась сбоку, раскрылась красная пасть. Ион швырнул булыжник прямо в нее, пес отскочил на пару шагов. Ион продолжал шагать вперед, подталкивая Эльзу прочь со станции, в туннель. Собаки не покинули станции, оставшись рычать сзади.Глава 11. Доктор
За пределами Вырлицы туннель был ничуть не лучше, чем предыдущий, но Ион этого уже особо не замечал. Просто шел, машинально переставляя ноги и не обращая внимания на утомление. Эльза тоже устала, но учитель не позволял ей сесть. Не исключено, что ей вздумается заснуть в одном только шаге от цели. Уж лучше добраться до конца, что бы ни ждало их на Бориспольской. Ион озирался все реже и реже. Он сам не заметил, как добрел до ворот, и едва не вскрикнул, уткнувшись в них. Учитель даже не сразу понял, что перед ним вход на станцию – решил, что попал в тупик и надо возвращаться назад, искать соседний туннель. Затем, убедившись, что перед ним на самом деле гермоворота, Ион прижался к ним ухом, пытаясь расслышать любые звуки с той стороны. Человеческие голоса. Быстрые, но не агрессивные. – Эй, двери откройте! – крикнул учитель, заколошматив по воротам кулаками. Звук оказался неожиданно громким, и Эльза отошла назад шагов на десять. Учитель сразу же почувствовал себя одиноким. Вероятно, девушка не отходила от него так далеко с момента первой встречи. – Сюда, – сказал Ион, держа ее за руку. – Все в порядке. Мы дошли… откройте, мать вашу! Нам нужна помощь! Ворота распахнулись быстрее, чем он ожидал. На них с Эльзой уставились три пистолета. Видимо, с короткостволом тут все было в порядке. – Берегите патроны, ребята, – живо сказал Ион, вталкивая девушку внутрь и заползая следом. – На нас их тратить не надо. В этот раз охрана никаких вопросов не задавала. Совсем молодой парень продолжал держать пистолет, опустив дуло чуть ниже. Его напарник посветил фонарем в туннель, дал знак, и третий человек закрыл ворота снова. – Вы что, с Вырлицы? – спросил парень изумленно. Учитель не ответил, лишь глядел на станцию. Он боялся обнаружить тут запустение, как на предыдущей. Но здесь жили люди. И, судя по обстановке, жили вполне приемлемо. Тут даже было уютнее, чем в фальшивом музее, и чище, чем на Лукьяновской. На путях стояла дрезина без колес, нагруженная мешками с землей. Со своего места Ион видел обычный быт жилой станции, особенно отметив любопытных детей – верный признак мирного места. По местам боевых действий дети не гуляли. Не потому ли, что каждый на станции, похоже, ходил с револьвером на бедре? К нему приближалась целая делегация. Женщина лет пятидесяти с лишним с седыми кудрями, двое людей помоложе и трое женщин лет сорока. Учитель посмотрел на Эльзу и ободряюще сжал ее запястье, надеясь, что его пальцы не покажутся девушке ледяными. – Вы кто? – спросила женщина. – Что вы здесь делаете? Вы с Вырлицы? – Нет. Дальше, – сказал Ион. – Это Бориспольская? – Ну да, Бориспольская. А что это еще может быть? После музея Ион уже ни в чем не был уверен. Он мог бы поверить, что перед ним или еще настоящая Вырлица, или уже Хутор, а то и вовсе затерянная станция Красной линии. Сейчас он мог допустить все. – Меня зовут Ион, я из Датаполиса, – сказал учитель. – Паспорт показать? – Не надо. На других станциях не найти дураков, которые бы пришли сюда. Вы не купцы. Что вы тут делаете? – Нам нужен Мафусаил, – сказал учитель, не веря собственным словам. Неужто они, наконец, добрались до того места, где уже можно искать конкретного человека? На миг ему показалось, что он наткнется на вполне закономерное «Его здесь нет» или «Мы никогда не слышали это имя, пожалуйста, идите домой и передайте Кипарису, что поставки воска срываются в этом сезоне». Но женщина спокойно вымолвила: – Знахарь? Зачем он вам нужен? Ион положил руку на плечо Эльзы. – У меня пациентка, – сказал он. – Я слышал, что ваш человек может ей помочь. Вы можете проводить нас к нему? Прошу вас. – Разве что он все еще тут. Меня зовут Ксения. – Я Ион. Это Эльза. – Ион? Что за имя такое? – Физический термин, – учитель постарался улыбнуться. – С довоенных времен. Лицо Ксении чуть просветлело. Она-то наверняка помнила эти времена, в отличие от учителя, который их знал фактически по чужим рассказам. Возможно, успела даже походить на уроки физики в школе. – Пойдемте, – сказала она. – Палатка Мафусаила на том конце станции. – Что с Вырлицей случилось? – спросил Ион. – Там только куча собак, а живых нет. Только тела в туннеле к музею. – Раз есть тела – значит, «скифы» пытались добраться, – ответила Ксения. – А на Вырлице уже давно никто не живет. Там и раньше людей было мало. В том году все, кто оставался, сюда перешли. – А что там случилось? – Затопило ее. Но там воды сами уходят со временем. А сверху просачиваются новые. Неудобная местность там, наверху. Они пробовали воду откачивать, потом провода сгнили. Потом проблемы с электричеством начались, и они к нам переселились. – У вас свое электричество? – У нас все свое, – ответила Ксения. – Мы, считайте, в самом дальнем уголке живем. Сюда даже сталкеры не заходят. У купцов цены драконовские. Вот мы постепенно сами все и наладили. Хотите, я вам экскурсию устрою? – Не нужно. Нам, в самом деле, очень нужен Мафусаил. Ион шел по полу, достаточно чистому, чтобы эта самая чистота поражала до глубины души. Или то сказался пережитый ранее стресс? Ботинки оставляли на полу мокрые следы. – Почему у вас так чисто? – спросил Ион. – У вас так много воды? – Дожди и к нам доходят. Воду мы наскоро очищаем. Иногда ее можно использовать даже для питья. Над нами почва особая, не такая, как на Вырлице. А остаток… не выливать же просто так? Можно и станцию помыть. В чистом доме и жить приятней. Дойдя до середины станции, Ион замедлил шаг. Перед ним находилась непонятная конструкция, в которой учитель узнал сильно заретушированную колонну. Наверху располагались огромные часы. Судя по стрелкам, они и сейчас работали. Колонна была украшена рисунками и надписями. Рядом находился старый стул на металлических ножках. На нем стояла небольшая лампадка с едва горевшим огоньком. – Это мемориал? – спросил учитель. – Памятник погибшим на Вырлице? – Это, считайте, наш культурный центр, – ответила Ксения с грустью. – Сейчас это мемориал в честь нашего Женьки. Хороший был парень. Да упокоит туннель его душу. – А что с ним случилось? – Он много лет охранял здесь часы, но несколько дней назад пропал. Вся станция скорбела. Что касается охраны часов, Иону не нужно было долго объяснять. Он и сам прекрасно понимал. Стабильные, точные часы практически на каждой станции являлись стратегическим объектом, зачастую требующим охраны. Вандализм здесь строго наказывался. Соответственно, охрана часов считалась хоть и непыльной работенкой, но важной. Ион представил, что на протяжении многих лет данные конкретные часы охранял один и тот же человек, и решил, что его самого бы на такую однообразную жизнь не хватило. – Вы вашего Женьку, похоже, любили, – сказал учитель. – Еще бы такого не любить, – вздохнула Ксения. – Он мухи не обидел никогда. Вызвался несколько лет назад смотреть за часами, сразу после ранения. Пропорол себе бок где-то в туннелях, но лечиться почти не стал – решил, что хоть этим будет пользу приносить. Так и не вылечился полностью… а несколько дней назад бандиты с Красного Хутора ультиматум нам объявили. Устроили диверсию, обрубили свет на всей станции. Женя пошел чинить вместе со всеми, оружия не взял. Думал, среди своих он в безопасности. – Он умер? – Пропал. Искали его, искали и не нашли. Те сволочи его убили, больше не объяснить никак. – Бандиты с Хутора, стало быть, – произнес Ион. – У вас тут тоже свои неприятности, значит. – С ними везде неприятности. Всегда и везде были. На всей планете, еще до войны. Но бороться все равно надо. Иначе зачем нам было выживать? Погодите, я проверю. Ксения остановилась у широкой палатки, заглянула внутрь, высунулась обратно. – Вась, – крикнула она. – Доктор уехал уже? – Тут он, – послышалось из-за угла. – Что случилось, кума? Мы уже ехать собирались. – Стой, – Ксения махнула учителю рукой, веля следовать за ней. Ион все же не утерпел и заглянул в палатку. – Так значит, ты существуешь, – пробормотал он. – И живешь тут. Посмотрим… И без того тесное пространство было забито всяким хламом, как иногда случалось в отсеках, которые лет по двадцать не меняли хозяина. Сложенная в углу заношенная одежда, прямоугольные корзины с пыльным барахлом, стопка грязных журналов. Прямо история жизни. Посередине, накрытый одеялами, стоял непонятный проржавевший агрегат метра полтора в длину. При желании в нем мог поместиться человек. Однако назначение устройства явно было другим, далеким от роли капсулы. Ион обернулся, зашел внутрь, посмотрел ближе. Что бы это ни было, от устройства остался лишь старый каркас, теперь могущий служить разве что кроватью. Висящие на обрывках проводов детали катушек и конденсаторов говорили о том, что это был электронный механизм. На нем сохранилась табличка с выгравированной надписью: «…нератор торсионного шу…». Дальше разобрать буквы было невозможно. В смутных раздумьях учитель вышел из палатки. В принципе, не было ничего удивительного, что старый доктор, по молодости занимавшийся болезнями психики, теперь проявляет интерес ко всякого рода технике. Ион с Эльзой подошли к дрезине, на которой восседало человек семь. Все – крепкие мужчины, многие в возрасте. Все при оружии – стареньком, изношенном, побывавшем в боях. Дрезина была направлена носом на юго-восток, в сторону Красного Хутора. Ион вгляделся в лицо каждого по очереди. Да, здесь тебе не столица. Настоящие рабочие мужики. Трудно было понять, кто из них действительно стар. У всех бороды и морщины, стирающие черты лица. – Мафусаил, – произнесла Ксения. – Спустись, пожалуйста. Ты нам нужен. – Что случилось? – пробурчал Василий. – Кума, мы ехать собираемся. У нас же вопрос серьезный. Один из мужчин медленно встал, напряженно посмотрел Иону в глаза. Потом на Эльзу. Взволнованно спрыгнул с дрезины на твердую плитку станции. Его движения были слегка замедленными, будто неуверенными. Он был точно немолод. В остальном он мало чем отличался от своих товарищей. – Вот, у нас новые люди, – сказала Ксения. – Они тебя ищут. Говорят, у них к тебе дело. – Что за дело? – прогремел с дрезины Василий. – У нас каждый человек на счету. Вам прямо сейчас перетереть надо? – Да погоди ты, – отмахнулась Ксения. Мафусаил пристально смотрел на Иона, не говоря ни слова. Учитель протянул ему руку. – Мы искали вас, – сказал он. – Я – Ион с Лукьяновской, это Эльза с Датаполиса. Мы проделали долгий путь, чтобы прийти сюда. Нам сказали, что вы можете помочь. У девушки что-то с головой. То ли с памятью, то ли с нервами. Она немного не в себе. Вы можете ее осмотреть? – Говорите, девушка не в себе? – произнес Мафусаил, нервно шевеля ладонями. – Я не знаю. Она временами что-то рисует, если достаточно светло. Никогда не говорит. Мне очень нужно ее вылечить. Прошу вас, помогите. – Да, да, – рассеянно кивнул Мафусаил. – Я бы взглянул, только у нас тут свои дела. Василий встал во весь рост, и движение было достаточно понятным, чтобы признать в нем командира отряда. – Кума, давай так, – сказал он. – Чтобы время не терять, молодой человек поедет с нами вместо доктора. Доктор останется здесь решать его вопрос с девочкой. Устроит? Ксения вопросительно посмотрела на Иона. – А что делать-то надо? – спросил учитель. – По дороге расскажу, – ответил Василий. – Услуга за услугу. Доктор помогает вам, а вы помогаете нам. Идет? – Все в порядке, – Ксения положила руку на плечо учителю. – Езжайте. Мафусаил – хороший человек. Вся станция к нему обращается. Кивнув, Ион посмотрел Эльзе в глаза. – Будь тут, хорошо? – вымолвил он. – Я скоро вернусь. Оставайся с доктором, а когда мы снова увидимся, я надеюсь, нам удастся поговорить. Хорошо? Эльза глядела на него с тревогой. Ксения ободряюще взяла ее за руку. Ион залез на дрезину и занял место Мафусаила между вооруженными мужчинами, чувствуя себя зеленым салагой. Василий дал сигнал, и дрезина принялась набирать ход. Что бы ни ждало его на Красном Хуторе, учитель был готов заплатить любую цену, если Эльзе смогут помочь.Глава 12. Решение
Василий молчал, пока станция не скрылась сзади. Затем он сразу обратился к Иону: – Почему без оружия? – Что? А, ну да. Так получилось. Учитель решил не говорить, что автомат у него был, а то его еще спросят, как он умудрился его потерять. Пусть лучше считают, что он бродит без оружия по своей воле. В какой-то степени это правда. – А стрелять умеешь хоть? – Умею. Я на Лукьяновской иногда в оборонке стоял. У нас там все этим занимаются. – В реальном бою был? Падающая с моста дрезина… Ион мотнул головой и ответил: – Приходилось. Только похвастаться особо нечем. – Как и всем нам. Егорка, выдай ему инструмент. Белобрысый мужик с краю дрезины кивнул, положил свой автомат на колени. Вытащил из-за спины укороченный «калашников» и передал Иону. Учитель смотрел на него, не беря подношение. – Что, вот так? – спросил он. – Свое оружие отдаете? – Егор у нас ответственный за такие вопросы. А случаи самые разные тут бывают. Бери, не обожжешься. – Раз так, то хоть скажите, зачем мы на Хутор едем, – Ион взял автомат. – Дальше ведь только Красный Хутор, да? Что вы с тамошними не поделили? – Ну, как тебе сказать… там конечная. Ион вызвал в памяти карту метро. Красный Хутор, собственно, не был конечной станцией. Но только по старым, довоенным проектам. Фактически на момент Катастрофы дальше него ничего построить не успели. А если и успели, то все завалило полностью. И все равно слово «конечная» ему ни о чем толком не говорило. – Фишка конечной станции, – пояснил Вася, видя недоумение учителя. – На всех станциях, понимаешь, есть как бы два выхода. В одну сторону и в другую. А на конечной – только в одну. Ну да, там есть депо и все такое, но чисто по психологии – там никто не живет, и делать там нечего. Что до Хутора, то, когда война началась, депо там взорвали сразу. Может, случайно. Может, газ какой воспламенился. Мы думаем, там система защиты сработала. Что-то там было такое, чего нельзя было людям видеть. Секреты довоенные. В общем, сейчас с Красного Хутора только одна дорога – к нам. И мы по ней едем. Василий уселся поудобнее. – Дальше слушай, – сказал он. – Когда впервые жахнуло, люди принялись от обстрела прятаться. Красный Хутор оказался забит похлеще, чем Датаполис. Потому что, говорю же, конечная станция. То бишь край городской цивилизации – дома дешевле, значит, и народу больше. Старобориспольская там, Харьковский район, Дарница рядом, куча спальных массивов. С Бортничей, опять же, ближе всего, если парком бежать. Был бы ты лет на десять постарше – застал бы это сам. Хотя оно и к лучшему, что не застал. – Вниз спустилось слишком много людей? – догадался Ион. – Да. Больше, чем станция могла вместить. А идти было некуда. Эпицентр – на севере, там своих забот хватает. Хутор принимал людей до последнего, когда уже стало ясно, что им приходится шагать по телам тех, кто спустился первым. Кто-то назовет это глупостью, другой – смелостью. Но Красный Хутор держал ворота открытыми дольше, чем все другие станции. Набились туда люди плотно, как патроны в магазине. Радиации напустили, само собой, больше обычного. А деваться некуда. В итоге у них там что-то случилось на лестнице. Наверное, кто-то пронес оружие или бомбы. А затем и лестницу взорвали. К тому времени у нас, на Бориспольской, уже поняли, что к чему, и выставили жесткую оборону от Хутора. Иначе нас бы попросту смели. – Красный Хутор оказался отрезан от остального метро? – Ну, как отрезан… Экономически – да, во многом. Они там ничего не могли производить. А голодных ртов много, и некоторые кусаются. Станция в такую разруху пришла, что в первый год только один из пятнадцати выжил. Остальных крысы сожрали. Как они там с этими крысами боролись – отдельная песня. Мы только на шестой год убрали огнеметы. – Жестоко, – покачал головой Ион. – Людей – огнеметами. – Ты понимаешь, парень, что иначе никого бы не осталось? У нас на станции вообще стариков много. А почему? Потому, что мы о каждом жителе заботились. Только это невозможно, если сразу не решить, кто останется. Ну, а молодежь вся в столицу ушла. Хотя, что это я тебе объясняю? Сам все понимаешь. – И что сейчас на Красном Хуторе? – спросил Ион. – Тюрьма, – ответил Егорка. – В Кресте какое наказание всегда было, кроме клетки или пули в затылок? Изгнание. А изгоняют куда? На периферию. Оттуда – еще дальше, и так до самого конца. А конечная – тупик. – И чем же они там живут? – Да тем же, что и все, – торговлей. У них грибные плантации в районе старого депо. Торгуют с нами в обмен на электричество. – А сейчас у вас с ними какие проблемы? Вот конкретно сейчас, сегодня. Зачем мы туда едем? – Они по беспределу решили выступить, – сказал Василий. – Два дня назад рубанули нам свет. Непонятно, как они могли это сделать. Прокрались как-то и сломали трансформатор. Наверное, взорвать хотели, но мы вовремя нашли. – И что вы сделали? – Ну, как чего? – пожал Василий плечами. – Положили двоих наглухо. Остальные отстрелялись и ушли. Хорошо хоть, сильно не попортили ничего. Удалось починить. Вот только Женька наш пропал. Ты видел там памятник ему? – Видел. Любили вы его здесь. – Парень золотой был, чего уж там, – вздохнул Василий. – Стоял и охранял часы, ничего больше не хотел. Жил тут же, с ними рядом. Он у нас, понимаешь, символом стойкости был. Скажешь, непыльная работенка? А вот и нет. Женька за порядком смотрел. За любую работу брался на станции. Лишь бы часы рядом находились. – Сколько он у вас работал так? – спросил Ион. – Три года. Или четыре? Сейчас не скажешь. Не припомню. Если кому-то на станции нужно было подсчитать время – обращались к Женьке. Редко он свой пост покидал. А за пределы станции и вовсе не выходил никогда. Кажется, два дня назад как раз впервые вышел, проклятый энергощит смотреть. – Думаете, его убили? – Боюсь, что да. Не ушел бы он просто так. – Если хуторяне его завалили – мы всю станцию вырежем, – пригрозил Егорка. – Спокойно, – сказал Василий. – Там все-таки люди. Пусть и бандиты, но сейчас мы договариваться едем. Надо решить вопрос. Все же странно, что они выкаблучиваться начали. Они же напрямую от нас зависят. Ну, поломали бы они нам электричество. Дальше что? Они сами без наших поставок загнутся. – А если не загнутся? – предположил Ион. – У них же плантации. Вы говорите, вода сверху сама льется, и, как Ксения сказала, некоторые фильтры с ней справляются, и можно ее пить. – Да нет оттуда путей наверх. Взорвано же все. – Все, что взорвано, можно расчистить. – Да ну? Пятьдесят метров наверх ковырять собрался? Будь все так просто, уже бы к красным путь пробурили. Хоть куда-нибудь. – А мне кажется, нечего нам там делать, – сказал Василий. – Больше станций – больше проблем. Чем-то Иона насторожили эти разговоры. Звучали они так, будто немало споров происходило на Бориспольской из-за судьбы Красной ветки. Неужто так далеко от центра все еще задаются этим вопросом? Дрезина тем временем замедлила ход. – Так, мужики, тише, – Василий перешел на полушепот. – Вовчик, убавь-ка свет немного. Так, чтобы никого не спугнуть, но чтобы нас видели. Все, мужики. Автоматы наготове, но не дурить. Егорка, ты на дрезине. Если что – вали назад, а мы догоним. Егорка кивнул. Дрезина плавно въехала на станцию. Ион ожидал увидеть разруху и запустение. Но станция оказалась почти копией Бориспольской, разве что обедненной. Под потолком висели тусклые лампочки. К стенам словно прилепились многочисленные балкончики, на каждом из которых мог худо-бедно поместиться человек. Когда-то подобный формат койко-мест использовали в Датаполисе, но затем отказались от этого, решив, что лучше пусть людей будет поменьше, зато обстановка побогаче. Здесь же балконы почти полностью сгнили, держась на честном слове. Это даже немного утешало Иона – на защищенные боевые точки эти места не походили. Любая пуля снизу прошьет насквозь хлипкие сооружения, а заодно и стрелка за ними. Вот что Иона поразило больше, так это два полных состава на путях. Метропоезда на станциях Креста были редкостью. А здесь – сразу два. Правда, сейчас они представляли собой жалкое зрелище. Ион никогда бы не подумал, что можно до такой степени разграбить вагоны и притом сохранить их прежний вид. Еще больше удивляли надстройки над вагонами, упиравшиеся в потолок. Наспех сколоченные из фанеры, разбитые на секции, со стоящими внутри керосинками, с которыми, похоже, обращались не особо бережно. Две ближайшие секции полностью сгорели. Оно и понятно, учитывая постоянную тягу воздуха из открытого туннеля. Но больше всего от этого места веяло унынием именно потому, что тут было мало людей. Постройки прямо-таки кричали о том, что тут должно было быть намного больше поселенцев. И сейчас Ион видел перепуганных жителей, чьи головы торчали из дыр в стенах, видимо, призванных заменить окна. Они смотрели на прибывших с Бориспольской – кто с тревогой, кто со страхом, кто с агрессией. Некоторые лица не были видны из-за развешанного на веревках поперек всей станции тряпья. Делегацию с Бориспольской встречала стайка оборванцев, иначе и не сказать. Они имели совершенно убитый вид. Ни у кого не было оружия – по крайней мере, в руках. Хотя в них могли целиться откуда угодно. Василий, похоже, все понимал и старался не делать резких движений. – Здорово, братва, – кивнул он. – Где ваш главный? – Главного вы убили, – сказал один из встречающих. – Нового не выбрали еще. – Раз ты подал голос, значит, буду говорить с тобой. Как тебя зовут? – Игорь я, – ответил оборванец. Ему явно не нравилась его новая роль. – Послушай, Игорек. Я хочу спросить, зачем вы вывели из строя наш трансформатор. – Я ничего про это не знаю, – сказал Игорь. – Оставьте нас. Мы ничего не сделали. Если наш главный что-то и знал, то он убит уже. Василий сплюнул на пол станции, выразительно покачал автоматом, продолжая держать его дулом вниз. – Лукавишь, Игорек, – сказал он. – Что, вот прямо совсем тут ответственных нет? И больше никто, кроме вашего жмура, за власть не боролся? Не верю. Игорь не ответил. – Значит, станция не имеет начальника, – проговорил Василий. – И никому она больше не нужна. Стало быть, она ничья. Так? А зачем вы тогда нам нужны? Ион больше не раздумывал. – Минутку, – сказал он, медленно отходя в сторону Игоря. – Это Красный Хутор, так ведь? – Ну? – Он считается станцией Креста? – Вроде да, – сказал Игорь. – Значит, за отсутствием начальника станции вы подчиняетесь Датаполису. Игорь посмотрел на своих товарищей, затем куда-то назад и наверх, словно ожидал услышать ответ с потолка. – Допустим, – сказал он. – Тогда власть тут представляю я, – сказал Ион, показывая печать Кипариса в паспорте – так, чтобы видели все. – Что? – вытаращился Василий. – Какого хрена?! – Я буду регулировать ваш конфликт, – ответил Ион спокойно. – Если надо, буду представлять интересы станции Красный Хутор. По крайней мере, пока я здесь. Когда будем ехать обратно, сможешь высказать мне все, что думаешь. Но сейчас будь добр объяснить, в чем проблема. – Не ожидал от тебя такого. – В чем суть претензии? – жестче повторил Ион. – Ну, ладно. Вот тебе перечень. Задержки поставок еды – раз. Воду дают недостаточно чистую – два. Электричество воруют – три. Пытались испортить наш трансформатор – четыре. Что, нужно еще? Продолжать? – Продолжай, если есть что. – Ну ладно. Женьку убили – пять. Все, я закончил. Что, хочешь за них ответить? Как тебя зовут вообще, любитель бомжей? – Меня зовут Ион. – Не слышал я о таком дереве, – осклабился Василий. – Если ты из администрации Кипариса, отчего у тебя имя не «деревянное»? Вас всех там зовут как-нибудь эдак, по-особому. Если начальник группы и рассчитывал на долгий обмен колкостями, то учитель этим заниматься не стал. – Итого пять пунктов, – сказал Ион, глядя на Игоря. – Есть что сказать? Почему задержали поставки еды? Куда вся вода ушла? Игорь долго не хотел отвечать. Сунул руки в карманы, потоптался на месте. – Думай быстрее, – поторопил Ион. – Я здесь из-за всех вас подставляюсь. Помоги же мне. – Мало у нас еды, – сказал Игорь. – Плантации могу показать, если не верите. Все грибы пособирали. В живых четыре свиньи осталось. Фильтры все изношены – не успеваем чистить. – А электричество? – Руслан с девятого блока пытался удлинитель кинуть, – признался Игорь. – Мы его на второй день вычислили. Но мы за это заплатили штраф. И вы провода забрали у нас. – Зачем вы шли к трансформатору? Игорь растерялся окончательно. – Зачем хотели щит взорвать? – прогремел Василий. – Говори, иначе… – Тише, – Ион выставил руку. – Давай без принуждения. Василий лишь громко засопел в ответ. – Метроград, – еле слышно прошептал Игорь. – Что? – Ион наклонился к нему. – Погромче. – Здесь был Метроград, – повторил Игорь. – Они заставили нас… – Метроградовцы спустились сюда? – хохотнул Василий. – И давно они к вам дырку пробурили? – Они ничего не бурили. Отсюда нет выхода наверх. – И как они к вам попали? – От вас. – Чего-о? – Они пришли из туннеля. Больше я ничего не знаю. – Никогда Бориспольская не примет к себе сталкеров Метрограда! – заорал Василий. – Никогда мы не позволим им пройти к нам в тыл по нашему же туннелю! – Кажется, я понял, – сказал Ион. – Игорь хочет сказать, что где-то в районе Бориспольской есть проход наверх. Он ведь есть, да? – Ну, и что с того?! – То, что сталкеры Метрограда через него прошли к Красному Хутору. Обложили их данью, забрали воду, собрали еду и попытались устроить диверсию в вашей генераторной. Но не получилось, потому что вы их нашли и убили. Также они заставили начальника «хуторян» помогать им. Так что он тоже попал под ваш замес. И тогда же пропал ваш Женька. Подчеркиваю: не погиб, а пропал. Ведь его тело не нашли. – Еще ни разу Метроград ничего не брал внутри метро силой, – сказал Василий с остервенением. – Никогда. Метроградовцы нужны для того, чтобы поставлять нам что-то. Все, что в метро есть ценного, есть и снаружи. А чего нет, то можно купить и заплатить тем же, что они там, наверху, нароют. Ну ладно, допустим, они как-то приперлись сюда через выход на Бориспольской. Что им делать здесь? – Спровоцировать вас напасть на Хутор, – ответил Ион. – Ты так далеко не заглядывал? Лицо Василия изобразило бурную работу мысли. – Пусть, – сказал он, наконец. – Тогда кто мог пустить их вниз? У нас нет настолько дурных людей, чтобы с ними работать. Никто не пустит к себе метроградовцев. К тому же там всегда дежурит кто-нибудь из наших. – И кто дежурил в ту ночь два дня назад? – Врач наш дежурил, вот кто. – Мафусаил? – проговорил Ион, все еще не чувствуя важности этих слов. – Ну. Учитель думал, что Василий что-то добавит, но тот счел свой ответ достаточно понятным. – Мафусаил в ту ночь отвечал за проход сверху? – проговорил Ион почти в ужасе. – Тот самый, с которым я оставил Эльзу? – Да чего ты боишься-то? Врач наш – нормальный мужик. – Отвезите меня назад, – скомандовал Ион. – И быстро. Вернусь в Датаполис – доложу о вашем сотрудничестве. У тебя вопросы? – Пока нет, – ответил Василий, глядя на Игоря с ненавистью. – А те, что есть, я пока оставлю при себе. – Никаких войн с Красным Хутором, ясно? – Благодарю, – сказал Игорь, находясь почти в восхищении. Ион кивнул ему и пошел к дрезине, чувствуя спиной взгляды ничего не понимающих жителей обеих станций. – Да, и этот автомат, – Ион показал «калашников». – Я его резервирую себе на постоянной основе. Все, едем.Глава 13. Погоня
Путь обратно показался короче. Василий уже успокоился и все переминался на сиденье – то краснел, то бледнел, не делая попыток заговорить с учителем. Наконец, он уткнулся взглядом в точку на дне дрезины и задумался. Похоже, никаким командиром он не был. Наверняка, обыкновенный работяга с Бориспольской, простой мужик, и, как все мужики, – мастер на все руки. Там трубы подкрутить, тут свинку почистить, а здесь – пригрозить автоматом безоружному напуганному мальчишке. На роль лидера боевой группы он годился не больше, чем сам Ион. Когда показались огни Бориспольской, Василий, похоже, принял решение. – Я приношу свои извинения, – сказал он Иону угрюмо. – Не подумал я о провокации Метрограда. Тот Игорек, думаю, не обманывал. – Бывает, – промолвил Ион, понятия не имея, что еще сказать в ответ. – Ну, не думал я, что кто-то с нашей стороны может пустить в туннель посторонних, не оповестив Ксюшу. Василий, казалось, проклинал сам себя. – Найдите мне Мафусаила, и я улажу вопрос, – пообещал Ион. Дрезина стукнула об обитый резиной отбойник. Ион слез первым, и не думая отдавать автомат. Впрочем, его у него никто не попросил. И как они только выжили, при таком раболепии перед столицей? Станция на вид казалась вполне автономной, чтобы вообще не считаться с Кипарисом. Хотя кто в тяжелое время добровольно заводит себе врагов? – А почему нас не встречают? – спросил Егорка. – Ксюша где? Из западного угла станции раздавался тревожный шум. Почуяв неладное, Ион бросился вперед, расталкивая жителей локтями. Пробежал через всю станцию, перепрыгивая через рулоны полиэтилена и свернутые стальные тросы, пока не оказался у небольшого ответвления от правого туннеля. Здесь столпились обеспокоенные люди. – Что случилось? – спросил учитель. – Пустите меня. На потолке лениво покачивалась лампа, тускло освещая ворота шлюза. На полу скрючились две фигуры. Один – совсем молодой парень с простреленной головой. Второй была Ксения, свернувшаяся клубочком в луже крови. – Что тут? – спросил Василий, подбегая. – Мафусаил, – ответил кто-то коротко. – Достал где-то автомат, убил их… – Где он? – спросил Ион, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Он уже знал ответ. – Там, – парень дрожащей рукой показал на ворота шлюза. – Ушел с какой-то девчонкой. – Как ушел? Без защиты?! – В шлюзе есть маски. Может, они их взяли, не знаю. Ксюша пыталась их остановить, он начал стрелять… В толпе зашумели. – Вову моего ранили! Хромать теперь будет. – Ленке моей ухо отстрелили! Кто ж ее теперь замуж возьмет? Ион повернулся к Василию. – Я иду за ним, – сказал он. – Поможете? – За Ксюшу – пошел бы, – сказал Василий, побледнев. – Куда угодно пошел бы. Но если ее нет, то я теперь главный. Мне нельзя покидать станцию. Разве что кто-то из ребят… – Ладно, не надо, – сказал Ион. – Говорите, в шлюзе есть маски? – Есть костюм защитный. Возможно, тебе маловат будет. – К черту костюм, – сказал Ион, вспомнив снаряжение Феникса. – Мне нужен закрытый шлем с баллоном. – Сделаем. Вы уж догоните мерзавца. Маску в самом деле принесли быстро. Иону она пришлась как раз. Он отказался от прорезиненного комбеза и ограничился двумя баллонами, которые взвалил на спину. Дополнительно взял три рожка к автомату и новые перчатки, жалея, что не может вызвать «Птиц» на помощь. Если бы он только не потерял зарядник на Вырлице! – Обратно не ждите, – сказал Ион. – По крайней мере, скоро. Но если я смогу найти старика, то я его приведу. – Надеюсь, – сказал Вася, уже совсем упавший духом. В шлюзе Ион еще раз наскоро проверил снаряжение, чувствуя растущую ярость. Если старый хрен что-то сделал с Эльзой… Только зачем он ее уводил? Неужто смог достучаться до ее разума? Если так – вспомнит ли девушка учителя при новой встрече? Все больше и больше случайностей, которые нарастали, как снежный ком. Ион чувствовал, что упускает что-то очень важное. Нечто такое, что способно разом объяснить этот сумасшедший день.* * *
Когда ворота открылись, у Иона перехватило дыхание. Он совсем забыл о времени. Снаружи было темно. Здесь ливень закончился, уходя севернее. Перед учителем вырос ночной темный город, пронзающий небо высотками, видимыми на миг при вспышках молнии. Воздух холодил открытые участки кожи, вызывая с трудом подавляемое желание вдохнуть его – просто чтобы впервые в жизни почувствовать его настоящий вкус. Ион включил фонарь, пытаясь понять, куда и как ему идти. Он инстинктивно двигался на запад, понимая, что Мафусаил не мог вести девушку куда-то, кроме известных зон метро. Красный Хутор отпадал, и Ион порадовался, что находится на окраине известной ему цивилизации. По крайней мере, он знает, где располагается ее остальная часть. Писк дозиметра не обещал легкого пути, но обратно идти учитель не собирался. Еще ни разу ни один ребенок не нуждался в его помощи так сильно, как Эльза сейчас. Ион никогда не был хорошим следопытом. Сейчас это и не требовалось – с тех пор как он нашел первый знак. В грязи, покрывавшей дорогу, виднелись две цепочки следов. Одни побольше, а другие поменьше. Хоть чем-то ему помог дождь. Ион пошел следом, держа автомат наготове. Меньше чем через пять минут он увидел впереди короткую вспышку света и поспешно погасил собственный фонарь. Пригнувшись, учитель пошел вперед, стараясь не шуметь. По пути он натыкался на камни и росшие между них кусты. Путь показался ему сущим мучением, но он не отрывал глаз от источника света, пока не различил четыре фигуры. Эльзу он заметил сразу. Девушка стояла неподвижно, Ион ее видел со спины, но чувствовал, что она совершенно растеряна. Мафусаил был здесь же – сгорбившийся, однако все же превосходивший девушку ростом. Старик придерживал ее, как показалось Иону, дрожащими руками. Перед ними стояли двое здоровых мужиков в сталкерском снаряжении. Вот только от экипировки Кондора их костюмы сильно отличались тем, что на них были каски и бронежилеты. Метроград. Ион подкрадывался ближе. Пальцы в перчатках то сжимались, то разжимались на стволе автомата, поглаживали предохранитель. Ион чувствовал, что ему начинают нравиться эти движения. Похоже, Мафусаил о чем-то переговаривался с метроградовцами, но со своего места учитель не мог разобрать ни единого слова. Наконец, один из бойцов грубо схватил Эльзу за плечо и сильно дернул. При рывке девушка чуть повернула голову, и Ион увидел, что на ней, к счастью, тоже закреплена защитная маска. Видимо, девушка была нужна им живой. Учитель думал, что ему сделать – то ли проследить за ними, то ли вмешаться. Когда сталкер схватил девушку за плечо, Эльза попыталась вырваться, и тогда второй стукнул ее ладонью по затылку, не скрывая издевательского отношения. Ион больше не колебался: прицелился и пустил ему пулю в ногу. Первый раз он промахнулся, почти оглохнув от выстрела. Пуля вжикнула по асфальту. Бойцы тоже не теряли времени зря: один заслонился Эльзой, второй упал на землю и прямо оттуда полоснул очередью перед собой. Ион выстрелил еще трижды, одиночными. Две пули попали лежащему в плечо, третья поразила шею. Боец тут же выронил автомат. Его голова, неестественно перекосившись, уткнулась в землю шлемом. Второй боец, заслонявшийся девушкой, водил дулом перед собой, но тут вмешался Мафусаил – схватил Эльзу за руку, потянул на себя. Боец выстрелил ему в живот в упор, открывшись при этом сам. Быстро выдохнув, Ион нажал на спуск. Пуля вошла бойцу в центр лица, разбив маску и отбросив его назад. Ион кинулся вперед, к дрожащей Эльзе и оседавшему на дорогу знахарю. Он уже знал, что никакого прикрытия у бойцов Метрограда не было. Будь у них снайпер, он бы уже вмешался. Только учитель успел удивиться, что ему в голову приходят такие тактические детали, как Эльза увидела его и протянула к нему руки. Ион обнял ее, вгляделся в глаза, насколько позволяли стекла масок. Ему сначала показалось, что он видит проблеск разума, но девушка была все в том же состоянии, в котором он ее оставил. Она не просто плакала – она рыдала. Маска заглушала почти все звуки, и от этого у учителя на душе стало еще больнее. – Все, я с тобой, – сказал он и посмотрел на доктора. Тот умирал. Не было никаких шансов дотащить его до Бориспольской. Ион сорвал с его лица больше не нужную маску и наклонился поближе. – Зачем ты ее увел? – спросил он. – Что ты узнал? Отвечай! – Это она, – прохрипел знахарь, схватив Иона за защитную накладку на колене. – Это Эльза. – Откуда ты ее знаешь? Кто такой Давид? Что с ними случилось? Что это за рисунки? Помоги мне, старик. Ну же! Знахарь взглянул на него, собрался с последними силами. – «Флора», – сказал он. – Найди полный учебник. – Что? – спросил Ион в изумлении. – «Флора», – повторил Мафусаил… Последнее слово доктор произнес на медленном выдохе. Он начал стучать зубами от предсмертного холода. – Не умирай, – взмолился Ион, взяв его за голову. – Помоги мне, пожалуйста. Мафусаил застыл. Плавно положив голову доктора на дорогу, Ион поднялся и отвернул девушку от зрелища трех тел. – Все, – сказал он. – Все кончилось. Что он с тобой сделал? Что они хотели с тобой сделать? Эльза уткнулась маской ему в грудь, продолжая стоять, как всегда. Поверх ее головы Ион беспомощно оглядывал ночной город, такой чужой и опасный, чувствуя, как у него заканчиваются силы.Глава 14. Патруль
Дождь продолжал накрапывать. Первый рефлекс был прост: уединиться. Спрятаться под землю. Под землей безопасно. Родной мир метро, некогда казавшийся большим, теперь выглядел маленьким и несуразным, но то была теснота родной постели. Учитель обернулся. Вернуться на Бориспольскую? Если бы не Эльза, он бы так и сделал. Но теперь как он объяснит отсутствие Мафусаила? Как объяснить, что старика нет в живых? Снова появятся вопросы, на которые не будет ответов. Девушка смотрела на учителя. Она явно ждала, что он покажет, куда идти дальше. Что он ее поведет. «Я убил трех человек на мосту, – подумал Ион. – И еще двух здесь. Итого пять…» Учитель дернул головой, прогоняя ужас этой статистики. Пять трупов, и он даже не знает толком никого из них, хотя у каждого в метро есть своя история. История, которая пустит корни глубоко по туннелям, доходя до Лукьяновской. Будет ли он теперь заниматься школой снова? И не рано ли задаваться подобными вопросами, ведь все равно надо как-то сначала попасть вниз… Учитель понял, что поддается панике. Так, будем решать по одной проблеме за раз. Действительно, надо попасть вниз и там уже думать. Самый простой путь – вернуться к Бориспольской и надеяться, что пустят. И все же показываться там с одной Эльзой, без Мафусаила, учитель боялся. После смерти Ксении Василий жаждет мести, а при мертвом знахаре – на кого она будет направлена теперь? Да и неизвестно, как там сам Василий – не устроил ли скоропалительную реформу или не грохнули ли его за эти несколько минут. Миссия Иона, в сущности, закончена. Он довел девушку до Мафусаила, и тот не смог либо не захотел ей помочь. «Но будь я проклят, если он не знал девушку!» Что он делал, пока был с ней наедине? Зачем отослал Иона? Что хотел у нее выпытать? Его ведь всего через несколько минут уже ждали люди Метрограда, здесь, наверху. Кстати, что за люди? Преодолев отвращение, Ион подошел к трупу, наклонился, ощупал карманы. Ничего, кроме запасных патронов. Разумеется, Метроград, как он и думал. Никто в метро не ходил в «уличной» броне, рассчитанной на что угодно, но только не на тесные туннели. Среди «Птиц» никто так не одевался. Обыск второго также ничего не дал. Оставался простой план: идти вперед. Хотя легко сказать – идти. Ион не был уверен в себе настолько, чтобы чесать аж до Датаполиса по поверхности. И, даже если он дойдет, что там увидит, кроме базы Метрограда? Столица-то глубоко под ним и в стороне и своего наземного шлюза не имеет. Идти до базы «Птиц»? По слухам, она еще дальше, и вряд ли он сумеет ее обнаружить. Никто не знал, где там спуск. И есть ли там хоть кто-нибудь из команды Кондора, и откроют ли ему двери… Снова на Осокорки? Там тоже свои проблемы. Если бы был зарядник от фонаря… ладно, черт с ним, хватит думать о прошлом! – Идем, девочка, – сказал учитель, держа Эльзу за руку. Фонарь высветил лужи. Капли воды в них становились чаще. Глядя на них, Ион вспомнил о реке. – Лодка, – сказал учитель. – Если Феникс ее не забрал, то мы переплывем как-нибудь. Решено. Сам себе удивляясь, учитель шагнул вперед, прямо в ночной Киев. Разумом он пытался держаться за близкие ему реалии. Метро где-то здесь, внизу, рядом. Нужно идти вдоль Зеленой ветки. Если найдется укрытие, выглядящее надежным, то можно попробовать переждать там ночь. Хотя к утру у них просто кончится кислород в баллонах, а смогут ли штатные противогазы справляться с внешним воздухом достаточно долго, он не был уверен. Одно было хорошо: Зеленая ветка метро в этой части города шла вдоль прямой дороги. Учитель даже название помнил: проспект Бажана. Он не знал, что было раньше – проспект или метро и что из этого построили в пару предыдущему. Многого он не знал о довоенном Киеве. Практически ничего важного, хоть и слушал с детства жадно рассказы стариков. Ион попробовал выключить фонарь, чтобы почувствовать дух местности, но настала такая темень, что он включил его снова. Используемая в метро тактика «врастания в темноту» тут не работала. Чувства не отвечали. Не хватало стен со всех сторон. Что ни делай, а чувствуешь тут себя потерянным. Луч высвечивал остовы автомобилей. Каждый из них пугал его все больше и больше. Учитель пытался сохранять спокойствие, как мог, но его уже почти не оставалось. Они миновали дряхлый грузовик с ошметками резины. Еще метров пятьдесят Ион не мог отделаться от чувства, что грузовик смотрит ему вслед. Эльза ничего не боялась – наверное, просто не понимала, где они. Или, напротив, понимала, где опасности нет. Хотел бы учитель и сам так же впасть в состояние полной отрешенности и знать, что кто-то более активный ведет тебя за руку. Хотя он подозревал, что его как раз и вели, пусть он не знал, кто именно. Что-то нехорошее творилось вокруг него, и его раздражало, что он не мог до всего докопаться своим умом. Единственное, что он знал про эту территорию, – это что сталкеры Кондора сюда не совались. Причины могли быть прозаичными – например, отсюда все давно вынесено Метроградом… На одном из домов шевелилось что-то крупное. Ион посветил туда и заметил массивную тушу, которая тут же пропала. Он сразу затаился за очередным остовом, схватил автомат, крепче прижимая его к себе. Что за монстр мог там находиться? Простой зверь или мутант? Ион ждал, пока перестанут дрожать пальцы. Как там говорил Феникс? Город полон безопасных мест, просто сталкер, в отличие от новичка, знает, где их искать. Пытались ли они как-нибудь помечать безопасные пути? Чертов Феникс! Хотя бы намекнул, чего именно опасаться. Зверя, человека, птицы, погоды, радиации, ловушек, возможных природных аномалий, противопехотных мин, растяжек. Хоть бы что-нибудь показывало безопасный путь. Хотя бы стайка крыс. Ладно, решил учитель, придется чувствовать себя сталкером. Как первые сталкеры нащупывали безопасные пути? Поправочка, тут же подумал Ион. В первые недели, когда облако войны чуть улеглось и первые смельчаки вылезли наружу, они явно были из местных жителей, которые прекрасно знали город. Он же его не знал совершенно. Учителю не улыбалось оказаться в ситуации, в которой даже смертник имел больше шансов выжить, чем он. Если уж люди, чьи кости здесь давно обгрызли псы, разбирались в городе лучше него, то что может сделать он – человек, который провел всю жизнь в тесном пространстве? Ответ был прост: проявить бΌльшую внимательность. Так что Ион продвигался метр за метром, стараясь держать ритм. Крутил головой во все стороны, стараясь фильтровать информацию, отслеживая важную. Он не покорял новые пространства – он всего лишь продирался через них. Интересно, водили ли «Птицы» кого-то наверх по ночам? Позволяли ли сталкеры идти за их спиной или же гнали вперед, чтобы ведомые приняли на себя первый удар? Учитель заметил указатель станции Осокорки и остановился в недоумении. Неужели он прошел так далеко? Неужто он, перебирая ногами, сам того не зная, прошел по проспекту весь этот путь, пусть и вымок до нитки? Хотя радоваться было рановато. Дальше – Славутич, на котором находятся пытавшиеся убить его купцы. Заказали ли его только команде на второй дрезине или же все бойцы «скифов» были в курсе? Тогда вся станция будет против него. Нет. Практичнее было бы все же идти дальше, попробовать дойти до лодки Феникса и найти, чем грести. А там, глядишь, и удастся перебраться на тот берег. Это уже будет территория, где паспорт с нелепой печатью что-то значит. Эльза стукнула учителя в спину. Обернувшись, Ион посмотрел на нее и увидел красную точку у себя на груди. Эльза тут же накрыла ее ладонью, и точка переместилась на нее. Прицел. Лазер. Снайпер! Ион обхватил девушку за шею, потянул за собой вниз. Выстрела не последовало. Вместо этого в его лицо ударил мощный луч. – Бросай автомат, – произнес кто-то. – Стоять спокойно. – Вы кто такие? – крикнул Ион, поднимая руки. Стрелок оказался вовсе не так далеко, судя по свету фонаря. Двое встречных стояли в паре десятков шагов. Лучшим выходом было сделать то, в чем Ион, как он думал, нуждался, – попросить о помощи. – Мы заблудились, – сказал он. – Нам нужно вниз, в убежище. Помогите. Один из людей подошел к нему, переключил фонарь на чуть менее яркий режим. Учитель смог разглядеть его одежду. Ничего общего с Метроградом, но и не «Птицы». – А кто вы такие? – спросил Ион. – Правобережное подразделение «Скифа», – ответил человек. – «Скифа»? – Вы зашли на территорию станции Славутич. Сдайте оружие и следуйте за нами. – Славутич… – Ион поднялся, опуская руки. – Вы выполняете внешнее патрулирование? Человек забрал у него автомат, отошел назад, оглядел их с Эльзой. Убедившись в отсутствии у них оружия, он коротко кивнул. – Идите за нами, – сказал он. – До выяснения. – Но это территория Осокорков. – У Осокорков нет наружной территории. Шагайте вперед. Учтите, мы смотрим. Ион тяжело вздохнул. Теперь он понимал, чего конкретно опасался Феникс.Глава 15. Допрос
Ион шел за охраной станции, не делая попыток заговорить с ними. Мысли о бегстве даже не приходили ему в голову. Дело было не столько в Эльзе, сколько в том, что учитель чувствовал потребность хоть в какой-то помощи, пусть даже такой странной. Ему нужно было хоть чуть-чуть свежей информации. Девушка вцепилась в учителя, сжимая ему левую руку до боли. Он был спасением для нее, а она – спасением для него. Ион чувствовал себя участником карточной игры, где он был картой, а не игроком. И в этой колоде Эльза была картой неизвестной. Может, семеркой, а может, и джокером. Себе же учитель в этой колоде отводил не больше четырех. Сам-то он Метрограду вряд ли нужен. Один охранник шел спереди, другой сзади. Все по правилам конвоирования. Со своим автоматом учитель уже мысленно попрощался. Конечно, он не получит его назад, так же, как и предыдущий. Может, оно и к лучшему. Все равно оружие ему без толку, только рюкзак оттягивает. Пусть оно ему иногда и служило как средство нападения, но учитель все же рассматривал автомат в первую очередь как средство защиты. Они дошли до входа на Славутич, и тут учитель понял, что им с Эльзой очень повезло. Передний охранник скрупулезно демонтировал по очереди три растяжки, осторожно снимая с них гранаты, каждая из которых была аккуратно упакована в неброский полиэтилен. Задний охранник при этом вел наблюдение за местностью. Если бы учитель с Эльзой не наткнулись на патруль, то их путь закончился бы гораздо раньше и неожиданнее, чем казалось. Сам вход на станцию особо не прятали, скорее, наоборот – освещали. Какой был смысл скрывать спуск на объект, который изначально был спроектирован для обслуживания миллионов людей? Вот и сейчас над входом светили три тусклые лампы, словно дразня любого желающего пролезть напролом и угодить в ловушку. Они зашли внутрь. Теперь, в замкнутом пространстве, Ион сильнее ощущал спиной дуло автомата. Тут-то промахнуться в него будет тяжеловато. К тому же здесь оказалось на удивление много народу. Человек пять стояли при оружии. Они не казались профессионалами – обычные мужики на дежурстве. Правда, чтобы расстаться с жизнью, хватит и их вклада. Дементьев с Датаполиса тоже не производил впечатления профессионала, но мог бы дать сто очков вперед любой молодежи. – Олежка, это ты? – прищурился один из мужиков. – Кого вы там привели? Он посмотрел с удивлением на Эльзу, потом на Иона. – Красные? – спросил он. Учитель обмер. Вопрос прозвучал так, словно красных они тут пачками расстреливают, когда ловят их крутящимися поблизости. Вот прямо сейчас их тут и завалят. Не успел Ион обернуться, как все присутствующие заржали, заставив девушку вздрогнуть. Как же, красные тут будут бродить. Хорошая шутка. По лицу Иона стала расползаться предательская улыбка, но учитель себя сдержал. – Веди их к Бобру, Олег, – скомандовал тот же мужик, и учитель еще больше перепугался. Какой еще бобер? Какой-нибудь свирепый кабан на местной арене, чьи клыки скоро сомкнутся на свежей плоти? Или название для изощренной садистской ловушки? Патрульные остались стоять у входа, о чем они переговаривались, Ион уже не разобрал. Учителя с девушкой повели вниз по эскалатору – разумеется, выключенному. Если лампы снаружи и могли служить какой-то цели, то тратить драгоценную энергию на бегущую лестницу было бы попросту глупо. Хотя Ион не сомневался, что эскалатор, по крайней мере, работал. Славутич считался станцией состоятельной, мог позволить себе многое. Они спустились и оказались прямо перед входом на саму станцию. Вход представлял собой массивные укрепленные ворота. Патрульный нажал на кнопку, утопленную за колонной. Над воротами загорелась красная лампочка. Не иначе как электрический звонок. Двери открылись примерно наполовину. – Заходите, – сказал патрульный, и учитель провел Эльзу внутрь. Здесь уже было вполне светло, по меркам Лукьяновской. Вот тут Ион и понял, что предыдущие двери не были последними, и попал он вовсе не на станцию, а в некий предваряющий ее холл. Перед ними виднелись еще одни ворота – широкие, каждая створка метра по три, с большими отверстиями, затянутыми толстой металлической сеткой. За ней проглядывалась уже настоящая станция Славутич с парой сотен жителей. И еще сквозь сетку пробивался по-настоящему яркий свет. Ион едва видел очертания колонн, чье великолепие не могла скрыть даже решетка. Оттуда же проникали вкуснейшие запахи самой разной еды, которые сводили с ума. Раздавались возгласы без агрессии – крики совсем маленьких детей и звуки обычной станционной бытовухи. – Ждите здесь, – приказал патрульный, продолжая стоять рядом. Ион ждал с непонятной тоской. Он думал встретить целый гарнизон убийц, готовых взяться за оружие. А Славутич оказалась всего лишь еще одной станцией, на которой жили самые обыкновенные люди. Причем люди счастливые. Открылась одна из боковых дверей. Показалась высокая фигура. Метр девяносто, не меньше. Мужики посмотрели на вышедшего с уважением. Тот был широкоплечим и притом плотно сбитым, как будто он мог быть еще крупнее, но постоянная беготня порядочно его иссушила. Не молодой и не старый. Просто матерый мужик, повидавший виды. – Эй, Бобер, – сказал патрульный. – Мы тут людей подобрали наверху. Так вот кто такой Бобер. – Свет, – коротко приказал главный. Загудел прожектор. Иону пришлось прищуриться. – Стой спокойно, – тихо попросил Бобер, и учитель решил так и поступить. – Документы у вас есть? Ион молча показал паспорт, надеясь, что хоть сейчас бумажка сработает как надо. Бобер внимательно почитал каждую строчку, покрутил паспорт, чтобы прочесть надпись на печати Кипариса. Вернул документ учителю. – Заходите по одному, – сказал он. – Девушка – первая. – Она не может разговаривать, – сказал Ион. – Тебе сказали ждать здесь, – произнес патрульный, взяв Иона за плечо. Делать было нечего. Учитель мягко, насколько мог, высвободился из хватки Эльзы. Она вопросительно просмотрела на него. Ион подтолкнул ее к двери. Когда они с Бобром оказались внутри, учитель напряг слух. Из-за двери раздавалось только настойчивое бормотание Бобра. Его слова заглушались звуками станции, и учитель почти ничего не услышал. Меньше чем через минуту дверь открылась снова. В этот раз начальник проявил нетерпение. – Ты можешь переводить? – спросил он. – Она не разговаривает, – напомнил учитель. – Но я могу ответить на все вопросы за нее. Она доверяет только мне, и все общение с ней идет через меня. – Ладно, заходи тоже, – махнул Бобер рукой. Ион зашел. Обстановка в комнате была простой: несколько стульев, стол, словно здесь охрана станции спокойно резалась в карты, когда нечем было заняться. Все достаточно скромно, даже скудно. – Кто такие, куда идете? – спросил Бобер. Ион решил, что нет нужды рассказывать все в деталях. Уж про Метроград он точно ничего не скажет. По крайней мере, пока прямо не спросят. Версий ответа было тоже немного. – Мы с Бориспольской, – сказал он. – Девушка умственно больна. Один из тамошних жителей пытался ее похитить, ранил кого-то из своих, украл маски и вышел с девушкой на поверхность. Там он пытался ее кому-то передать. Я пошел на выручку. Была схватка, и в ней житель погиб. Нападающие скрылись, и я не понял, кто это был. – Как звали погибшего? – Мафусаил. Судя по лицу Бобра, это имя ему ничего не говорило. Ион беспокойно смотрел на Эльзу и внезапно догадался, что именно не нравилось начальнику блокпоста – если, конечно, Бобер управлял охраной блокпоста, а не всей станцией. Эльза была ему не нужна, как и учитель. Просто случаи похищения людей наверняка ему были не в новинку. Очень даже может быть, что в этом вопросе Бобер был на стороне Иона. – Так ты не знаешь, кому он хотел передать девушку? – спросил Бобер. – Не знаю. – А что вы делали так далеко от Бориспольской? Это был вопрос, который мог изрядно попортить жизнь. – Если вы с Бориспольской, то как вы оказались рядом со Славутичем? – повторил начальник. – Я же сказал, что преследовал похитителя, – произнес учитель. – Я нагнал их тут, недалеко. – Это твой ответ? – У меня нет другого. Думаю, мы просто заблудились. На Проспекте я еще не был, но я гарантирую, что мы не шли к вам. Никакого отношения к Славутичу мы не имеем. Нам тут ничего не надо. Бобер продолжал о чем-то размышлять. – Куда мы могли идти? – продолжал Ион. – Ведь дальше – только река. – Так что же? – спросил Бобер. – Ты предлагаешь вернуть вас на Бориспольскую? Такой расклад Иону не нравился, но это было лучше, чем что-то другое. Да и какой у них был выбор? Охрана все равно не поведет их до самой Бориспольской, просто чтобы убедиться, что он не врет. И не факт, что их вообще проводят, – может, просто вытолкают на поверхность, или, на худой конец, в восточный туннель. Может, даже вернут автомат. В принципе, и то и другое Иона устраивало. Самое смешное, что радушный прием обернулся бы для них с Эльзой куда большими неприятностями – в случае, если бы их пустили на саму станцию. Туда как раз им было нельзя. Там, прямо за этой сеткой, находились беженцы, вместе с которыми он отправлялся через метромост. Кто-то с первой дрезины мог их узнать и рассказать слишком много. А там начались бы неизбежные вопросы на предмет выяснения, куда же пропали вторая дрезина и трое «наших». – Вернуться на Бориспольскую было бы здорово, – сказал Ион, изображая воплощение надежды. – А вы можете помочь? Бобер подумал. Приготовился огласить решение. Но Ион так никогда и не узнал, что решил начальник. Звякнул телефон на столе. Бобер снял трубку. Связь была достаточно громкой, чтобы Ион мог слышать голос невидимого собеседника. – У нас тут проблема, – сказал кто-то. – Он перестал молчать. Теперь он поет «Океан Эльзы». Ион не понял, что это значит. Какой еще океан? Какая еще Эльза? Тут он похолодел – ведь это имя сидящей рядом с ним девушки – и открыл рот от изумления. К счастью, Бобер в этот момент нервно рассматривал столешницу, прижимая трубку к уху, и ничего не заметил. – На всякий случай присмотри там за ним, – сказал он, яростно потирая нос. – Может, что-то скажет. – Разберемся. – Хотя нет. Ждите. Я сам выйду. Бобер встал в полный рост, вытащил пистолет. Ион подобрался, приготовился в случае чего выдернуть стул и огреть им начальника по голове. Он как раз прикидывал, какую часть стула ни один Бобер не разгрызет, когда понял, что начальник не обращал на него внимания – пистолет был не для них. – Сидите здесь, – велел начальник. – Я сейчас. Он вышел и запер дверь с той стороны. Учитель услышал, как задвигается засов. Он молча смотрел на Эльзу, не зная, что делать дальше. Затем из щели под дверью повалил дым. Ион вскочил, сорвал с деревянного крюка белую потрепанную куртку – очевидно, принадлежавшую Бобру. Как мог, подоткнул ею щель под дверью. Взрыв. Грохот. Короткие толчки. Эльза вскрикнула, и Ион тут же затолкал ее под стол, куда спрятался и сам. Там он и ждал, вслушиваясь изо всех сил и не отрывая взгляда от двери. Произошла короткая перестрелка, затем дверь открылась. Поверх куртки повалил дым, в котором показались чьи-то сапоги. – Господа, – прозвучал неизвестный голос. – Чем бы вы там ни занимались – пора валить домой.Глава 16. Вариант
Иона с Эльзой вытолкали наружу – бесцеремонно, но терпимо. Эльза принялась плакать. Ее плач перемежался кашлем, и Иону было ее невыносимо жалко. Но все же он чувствовал, что внезапное вмешательство непонятно кого хуже им не сделает. Он даже порадовался, что не видит выражения лица девушки, которая прикрывала лицо, явно по привычке. В Датаполисе при уборке загрязненных участков применяется куча всякой дряни. Вероятно, именно Татьяна научила девушку простейшим методам защиты, и сейчас учитель был ей за это благодарен. Дым немного разъедал глаза, но Ион уже понял, что он не был ядовитым. Скорее всего, простейшая дымовая шашка, используемая, как он надеялся, для тихого наступления. Справа от эскалатора на полу корчились два тела. Один зажимал простреленную ногу, другой – предплечье. Сражение было молниеносным. Иона повели дальше, наверх. Примерно на середине эскалатора его прижали к перилам, и Ион обнаружил, что сопровождавших его людей было всего трое. – Послушай сюда, – процедил один из них, наклоняясь поближе. – У вас двоих двадцать секунд, чтобы надеть маски. Иначе мы вас тут бросаем. Он сунул учителю в руку две маски – на этот раз без каких-либо баллонов, с простыми фильтрами. Пятнадцать секунд Ион потратил на то, чтобы надеть маску на Эльзу. Другую он просто приложил себе к лицу, надеясь, что прошел испытание. Оружия ему не дали, но это было бы уж слишком роскошно. Стоявший перед ним человек кивнул и повел их дальше вверх. Снова ночной Киев. Ион уже запутался, где безопаснее – внизу, наверху, слева, справа. – За нами, – услышал он команду и последовал за троицей. На этот раз за его спиной не было замыкающего. Возможно, что их с Эльзой оставили сзади именно на случай стрельбы в спину. Трое неизвестных шли на восток по тем же следам, по которым патруль станции заходил внутрь. Только новая компания шла намного быстрее. Было в их движениях что-то знакомое, что учитель мог наблюдать совсем недавно. Идущий впереди показал рукой в сторону домов. Туда они все и свернули. – Так, стоп, – сказал ведущий, и оставшиеся двое его людей замерли – так, что все вместе они образовывали равносторонний треугольник. Ион с Эльзой оказались в его центре. – Кто вы? – спросил учитель. – Что значит «кто»? – удивился лидер тройки. – Ты нас не узнал, что ли? Мы – сталкеры. «Птицы» Кондора. Я Аист, это Ворон и Воробей. Лидер направил луч фонаря себе на шлем, держа его чуть сбоку. Ион все равно не мог видеть его лица, но расценил жест как гарантию честности. – Теперь вспомнил? – Да, – сказал Ион, и ему стало гораздо легче. – Извините, я тогда не запомнил ваших лиц. Не до того было. А как вы нас нашли? На мне был еще один маяк? – Нет. Кстати, где твой зарядник? Потерял? – Потерял, – признался Ион. – На Вырлице. – Ясно, – Аист вздохнул, и фильтр его маски протестующе зашипел. Видимо, он был уже не новый. – Ладно, смотри. То, что мы нашли вас, – считай большой удачей. Потому что шли мы, сам понимаешь, не за вами. Мы шли за Вороном. – Так вот кого держали на Славутиче, – Ион оглянулся на Ворона. – Вроде того. Короче, объясняю коротко суть. Метроград сейчас буйствует и грозится объявить войну Датаполису. Пока еще больше машет стволами, чем стреляет. Наверху сейчас бродить – опасней обычного. Все нервные. Так что Славутич выставил патрули. Им был дан приказ – хватать всех, кого увидят. Вам повезло, что на месте не застрелили. – Я столкнулся с двумя метроградовцами возле Бориспольской, – сказал Ион. – Они хотели забрать Эльзу, и мне пришлось вступить в бой. В общем, я положил обоих. Вот. – Далеко шастают, гады, – сказал Воробей. Похоже, никто из тройки «Птиц» не обратил никакого внимания на то, что простой парень без подготовки, занимающийся старомодным преподаванием, положил двоих бойцов. Даже слова его под сомнение не поставили. – Вы там, кстати, не выяснили, кто такой Давид? – спросил учитель. – Особо не в курсах. Новостей о нем не слышали. Но есть идея, что Метроград так смутился именно из-за вашего парня. Возможно, это их важный человек. Может, засланный. Может, еще кто-то. Скажем, агент, который провалился из-за миссии наверху. Или перебежчик. Возможно, девчонка им тоже нужна. Кстати, как там ваши дела? Ты не выяснил, что она знает? – Я добрался до доктора, – сказал Ион. – Но он себя странно повел. Отвлек меня и решил сдать Эльзу Метрограду. Даже пристрелил кое-кого из жителей станции. У него явно была какая-то связь с Метроградом, он же их как-то вызвал. И они слишком быстро пришли. – Так. Что потом? – Я отбил Эльзу, но… доктор тоже полег в замесе. – Вот зараза-то, – вздохнул Аист. – Снова мы там, где были. Короче, смотри, как мы поступим. Надо двигать домой, всем вместе. В компании дойдем. Топать далеко, но надо добраться до рассвета. – А что на рассвете? Метроград наступит? – Нет. Просто с утра начнет летать птер. – Кто? – Птеродактиль. Одна из немногих тварей, которая спит ночью. Так. Идем до северного моста. Дальше… – Не надо нам до моста, – сказал Ион. – Тут рядом есть лодка Феникса. Если он, конечно, сам на ней никуда не уплыл. – Чего-чего? У Феникса есть лодка? – Ну да. Она где-то тут сейчас, на берегу. – Интересно. Пошли, покажешь, где она.* * *
Ион шел четко по следам сталкеров. Левая рука уже болела от синяков, которые оставляла Эльза, хватавшаяся за него. Учитель чувствовал, что по этой привычной боли он уже будет скучать. Когда они добрались до лодки, она была на месте, накрытая куском брезента, с парой весел внизу и одним багром, лежащим под ней. Ворон с Воробьем быстро привели деревянное суденышко в готовность. – Заходим, – буркнул Ворон сквозь маску. – Дамы – вперед. Через минуту лодка уже тихо плыла по бесшумным водам реки. – В воде есть чудовища? – спросил Ион. – Черт его знает, – пожал плечами Воробей. – Страшилкам особо не верь, они к более ранним годам относились. Мало что из нечисти выжило. Но вода все равно фонит сильно. – Смотри, я обрисую ситуацию, – снова сказал Аист. – Кипарис договорился с Кондором о взаимопомощи на случай горячей фазы войны с Метроградом. Мы – его глаза и уши наверху. Он нам дает поддержку снизу и временное перебазирование в столицу на случай, если мы потеряем наш Шлюз. А у Метрограда – альянс со «скифами». Соответственно, с «Киммерией» тоже. Это значит, что с ними Контрактовая, Золотые Ворота, «почта» и «тарас», вплоть до «петровки». Дальше север держит нейтралитет. В Датаполис они, ясное дело, не сунутся. Поэтому поддержка Метрограда внизу – это «Скиф» и «Киммерия». И те, по ходу, стали вербовать Славутич, дополнительно используя беженцев с Выдубичей – и как заложников, и как потенциальную боевую силу. – Так вот почему «скифы» устроили покушение на нас, – решил учитель. – Я думал, нас Метроград заказал, но те могли и сами сработать. Решили, что мы столичные провокаторы. Едем поднимать восстание. – На вас было покушение? Где? Учитель рассказал про эпизод на мосту. – Да, – согласился Аист. – Могло быть и такое. – А что на Славутиче было? – спросил Ион. – Я объясню, – сказал Ворон, продолжая грести. – У «Скифа» с «Киммерией» экономический союз, правильно? Значит, и военный тоже. Они по факту подогревали всю юго-восточную ветку. Так что теоретически могут захватить все к востоку от Славутича. Сопротивляться там особо некому, да и не нужно. Оружия на станциях почти нет. Жители привыкли сидеть на всем готовом. Славутич у них получается универсальной перевалочной базой. Если они вместе жахнут по Датаполису – треск пойдет такой, что все ваши деревья в столице попадают. – Именно, – поддакнул Аист. – Кипарис ввел нас в курс дела. Попросил о помощи. Со «Скифом» напрямую он воевать не хочет. Однако позиции «Киммерии» на Славутиче следовало подорвать. Есть и повод – без санкции Кипариса они вооружаться не имели права. Неспроста им давали беспошлинный проход через столицу. Вот нас и попросили исправить дело. – Если Славутич попритихнет, «скифы» сделают то же самое, – сказал Воробей. – Наши получили бы время договориться с Метроградом. А там и союзники с севера подтянутся. Ион вконец запутался в политических хитросплетениях метро. И все же он вспомнил важную деталь. – Вы решили напасть на Славутич, чтобы ударить по «Скифу» с тыла? – Ну, с большой натяжкой ты угадал, – сказал Аист. – Хотя какое там – напасть? Мы же не рембы. – Кто? – Неважно, забудь. Словом, мы решили устроить маленькую диверсию. Ворон внедрился туда днем, чтобы вывести из строя оружие. Не спрашивай как. – А потом его раскрыли? – спросил Ион. – Его и должны были раскрыть. Если бы не раскрыли, то он бы оказался на станции среди жителей, откуда простого выхода нет. Куда лучше было пребывать в карцере у эскалатора. – Мы с Аистом ждали снаружи к назначенному времени, – сказал Воробей. – Правда, мы сильно удивились, когда увидели, как вас ведут под дулами стволов. Вы должны были быть на пути на Бориспольскую. По-хорошему, вам бы там нужно было и оставаться, пока конфликт не утихнет. Но зато патрульные сняли свои растяжки, чем сэкономили нам кучу сил. – И тогда вы решили напасть? – Мы решили напасть, когда придет время, чтобы Ворон был готов. Ваше появление сыграло нам на руку – вы отвлекли их внимание. – Так вот почему Ворон пел песню, – сказал Ион. – Ты знал, что за тобой придут. Кстати, при чем тут Эльза? – В смысле? – Охрана говорила, ты пел про какой-то океан, и еще там была Эльза. – А, просто группа такая когда-то была, – сказал Ворон. – Ты, наверное, не помнишь, или вовсе их не застал. Кстати, сын их барабанщика сейчас на Контрактовой бардом подрабатывает. На каком-нибудь Оболоне пахал бы на станках. А на Контрактовой можно хоть на голове крутиться – везде заработаешь. Лодка продолжала медленно скользить по реке. Сквозь густые тучи едва просачивался лунный свет. Ион обнаружил, что он ни разу не видел настоящей луны, но при этом ничуть не удивлен. Вероятно, реакция наступит потом, когда он вернется на Лукьяновскую. Если, конечно, он туда вернется. – Тебе удалось испортить их оружие? – спросил Ион. – Нет. Стыдно признаться, но я его не нашел. Может, надо было больше времени. – Время не помогло бы. Нет на Славутиче оружия. – Как это? Откуда ты узнал? – Его свезли южнее. Уже днем ящики с оружием были на Осокорках. – Надо же, – озадаченно сказал Аист. – А мы и не знали. Нас опережают. Плохо. – Слушайте, – обратился к ним Ион. – Зачем Метрограду вообще надо в метро? Они решили расширяться вниз? У них же весь Киев в распоряжении. – Без понятия, – покачал головой Аист. – Это будет не первая их попытка. Я знаю, что когда-то они хотели занять станции Красной ветки. Но у них не получилось. – Как это – «занять»? – не понял Ион. – Туда же нет пути. Нет ни одного спуска. Если бы был – все бы сразу узнали. Такое не скроешь. Да и никто же не знает, что там с красными случилось. – Не знает? – произнес Воробей. – А вы, что ли, знаете? Сталкеры переглянулись. – А что вы там, в метро, вообще знаете о Красной ветке? – спросил Аист. – Что у вас там внизу говорят? Учитель вызвал в памяти все то, о чем когда-то решил не рассказывать детям. – Мы знакомы с теорией «Красного варианта». После войны все спуски и переходы на Красную линию оказались завалены наглухо. Там, внизу, никого и ничего нет. К тому же столько лет прошло. Может, там даже пустот не осталось. Или я чего-то не знаю? – Парень, судьба Красной линии киевского метро хорошо известна, – сказал Аист. – Так, в самых общих чертах. Тем, кто в теме. Но я не удивлен, что о ней не сообщили простым гражданам. – Это как? – не поверил Ион. – Ну, вот так вот. Ты прав в том, что все проходы туда замурованы, и пока никто на нашей памяти туда не пролез. Но ты не прав, утверждая, что никто не знает, что именно там произошло. Потому что как раз это, поверь, известно очень хорошо. И во многом проясняет действия Метрограда сейчас. Ион похолодел. Он ощутил себя маленьким винтиком в гигантской системе, к тому же единственным из винтиков, который не знает, ради чего эта система крутится и в чем конкретно его назначение. – Вы можете рассказать, что случилось с Красной веткой? – спросил он, сам не зная, хочет ли услышать ответ. – Извини, – ответил Аист. – Мы не в силах тебе сказать. Точнее, в силах, но мы просто не вправе. Задай эти вопросы Кипарису, как вернемся. – Расскажи мне. Пожалуйста. – Парень, пойми, у нас с Кипарисом союз. Раскрывать то, что он хотел бы сохранить в тайне, мы не можем. Извини. Если смотритель столицы Креста хочет скрыть правду, мы должны уважать это. Не меньше, чем уважаем твое желание все знать. – Поговори с ним сам, – сказал Воробей. – Но… – Ион потер лоб. – Если все это время судьба красных была известна, зачем ее скрывали? Я имею в виду, скрывали сам факт известности. Не обязательно было нагонять столько тумана. Придумали бы отмазку какую-нибудь. Например, что их всех взорвали. Но создавать теорию заговора… зачем? В первые годы, может, и надо было. А теперь зачем? – Думаю, были причины, – сказал Аист. – Но я могу дать тебе очень тонкий намек. Подумай, что вообще требуется, чтобы к целой ветке метро, с сотнями открытых и технических переходов, о которых большинство гражданских лиц понятия не имеет, – внезапно пропали все пути? Ведь вряд ли в городе был хотя бы один человек, который точно знал бы все проходы на линию, да еще при этом – способы перекрыть их все до единого. Ион внимательно слушал, полагая, что Аист еще что-то скажет, но сталкер умолк. Лодка плавно ударилась о берег. – Все, можно выдохнуть, – Воробей спрыгнул на песок. – Это, можно сказать, наша земля. Мы тут все равно что дома. Но держим ухо востро. Тут мы можем встретить метроградовцев. Хотя обычно они к нам сюда не суются… – Иди за нами, – велел Аист. – И подумай о том, что я сказал. Учитель обнял Эльзу за плечи и произнес: – Слушай, еще вопрос. На Бориспольской мне сказали, что я должен найти полный экземпляр «Флоры». Тогда я пойму, что случилось с Эльзой. У вас случайно нет полного учебника? Понимаю, что это штука ценная, но я верну. – Нет, – рассмеялся Аист. – Если бы был, мы бы его выменяли. На двадцать ящиков патронов, например. Знаешь, мы эту книгу искали. – Зачем? – Ну, все-таки она ценность имеет, а весит немного. – Жалко, – вздохнул учитель. – Я думал, хоть вы сможете помочь. Ион наскоро вспомнил все важные детали своего путешествия, уже составляя мысленно отчет смотрителю. Он все не мог понять, было ли оно успешным или провальным. Как бы то ни было, если они с Эльзой вернулись обратно живыми, это уже было что-то. И теперь он хотя бы знал, какие следует задавать вопросы.Часть третья. Противостояние
Глава 1. Вердикт
Лодку Феникса они оставили на песке, прикрыв снова тем же куском брезента. Ион не решался обернуться на нее, словно лодка напоминала ему о том, что он не успел или не захотел сделать на своем пути. Город пугал его все сильнее. Запоздалая реакция на стресс оказалась все же недостаточно запоздалой. Ион старался держаться, покуда хватало сил. Он шел, прижимая Эльзу к себе. Сталкеры впереди них о чем-то переговаривались, но Ион их почти не слушал. Переизбыток информации начал постепенно его ломать. Его манил мир внизу, его манил мир наверху. Он чувствовал, что не может сочетать и то и другое сразу. Нервная система с каждым шагом все громче напоминала о своем утомлении. Ион надеялся не упасть прямо тут и приказал себе держаться до конца. Он постарался взять пример с Эльзы и тоже отключиться от всего вокруг – тем более, что было кому их вести. Когда они дошли до Кловской, рассвет еще не начался, и учитель почувствовал почти облегчение. Это был бы первый в его жизни рассвет, и он не хотел встречать его вот так. Сталкеры провели их с Эльзой в туннель. Учитель толком и не помнил, был ли на Кловской работающий шлюз или же проход оказался сталкерским тайником «Птиц». Знакомые запахи метро немного успокоили. Учитель даже удивился: оказывается, туннель метро неприятно холодит. Их встретил знакомый столичный блокпост с Дементьевым. Вечный охранник в этом углу столицы смотрелся чуждо и немного диковато. Только серьезная опасность, грозящая станции, могла заставить старика Федора покинуть свой юго-западный блокпост и перенаправить внимание на юго-восток. Не исключено, что здесь он засел надолго. Начальник пункта долго вглядывался, кто это там пришел, и в итоге, убрав прожектор, облегченно вздохнул. На Иона он посмотрел, явно не узнавая. Учитель лишь смущенно улыбнулся, чувствуя, как от этой почти позабытой мимики на щеке трескается старая грязь. Неужели он так изменился? – Вернулись, – сказал Дементьев. – Да, – подтвердил учитель. – Кипарис у себя? – Сейчас доложу. Посидите где-нибудь тут, хорошо? – Я бы не хотел здесь, – сказал Ион. – Я бы лучше… Он посмотрел на Эльзу, которая оглядывала знакомую станцию с открытым ртом, и почему-то вспомнил Татьяну. – Мы подождем в лазарете, – сказал Ион. Аист хлопнул его по плечу. – Удачи, братюня, – сказал он. – Спасибо, – кивнул Ион. – Еще увидимся. Ион пошел к лазарету, замечая, как у Эльзы поднимается настроение. Ее уже не нужные защитные очки болтались на шее. Свои учитель так и оставил торчать из нагрудного кармана. Теперь яркие лампы Датаполиса уже не были страшны его глазам. Да и знакомый шум не казался настолько громким. Все настройки комфорта у него давно сбились, и учитель решил, что оно, возможно, к лучшему. – Не могу поверить, что мы дома, – сказал учитель Эльзе. – Хотел бы я помочь тебе больше. Извини, если не сумел. Эльза даже не смотрела на него, лишь продолжала оглядывать колонны. – Свет, – вспомнил учитель. – Надо будет попросить кого-нибудь выделить тебе светлую комнату. Будем сидеть и щелкать лампами, пока не поймаем нужное освещение. Может, тогда ты что-нибудь мне нарисуешь, хорошо? У лазарета никого не было. Учитель заглянул внутрь и обнаружил кучу пустых коек. И знакомый стул, за которым сидела Татьяна. На ней был все тот же белый халат. Она выглядела так же, как и вчера. Возможно, даже успела сходить к себе в пилон и выспаться. Татьяна увидела их, ее брови удивленно поползли вверх. Проклятье, неужто он в самом деле изменился? – Вы тут! – воскликнула Татьяна, подбегая к Иону с Эльзой и обнимая их. – Ну, мы же тебя не оставим, – рассмеялся Ион. – Долго рассказывать. А где Давид? – Не знаю. Я была у себя, а когда вернулась, его уже куда-то увели. – У него были изменения? – Нет, ему лучше не стало. Эльза, девочка моя, ты снова чумазая вся! Где вы лазили-то, что видели? – Ох, – Ион сел на койку, и пружины жалобно заскрипели. – Давай я сначала Кипарису отчитаюсь, хорошо? Потом загляну к тебе на чай, там и побеседуем. Эльза тем временем добрела до угла и завернулась в какие-то тряпки, лежащие на полу. Они напоминали остатки одеял, которыми жители иногда оборачивали трубы. Теперь на эти рваные шмотья ткани было неприятно смотреть. – Что она делает? – спросил Ион. – Она тут обычно спит. – Так нельзя, – заволновался учитель. – Ей нужна нормальная кровать. Ей нужен уход, ей нужно… – Вот и поговоришь об этом с Кипарисом. Он же теперь будет тебя слушать, надеюсь. – Не вижу причин, почему бы ему начать это делать. Хотя было бы хорошо. Мы с ним договаривались, что он поможет с нормальной организацией школы. Ион осмотрел пустые койки. – Знаешь что? – сказал он. – Я люблю это зрелище. – Какое зрелище? – Пустые больничные кровати. Значит, никому не нужна сейчас помощь. Все здоровы и счастливы. У вас в столице это, наверное, редкость. – У меня наоборот, – сказала Татьяна. – Люблю, когда хоть кто-то есть. Если человек лечится – это значит, что он нашел для этого время и средства. Значит, ему выпал момент затишья. Пустые койки обычно бывают перед войной или при общей тревоге. Тогда люди собираются с последними силами, и на то, чтобы следить за здоровьем, у них просто нет времени. От таких слов Иону самому захотелось лечь. Он уже планировал так и сделать, когда внутрь вошел Кипарис – столь же подтянутый, хотя и не настолько свежий, как вчера. – Вернулись, – сказал он. – Ну, как там? Есть прогресс? – Смотря что им считать, – ответил учитель, радуясь возможности пропустить обычный ритуал приветствия. – Понятно. Таня, ты нас не оставишь? – Оставлю, – сказала Таня, снимая халат. – Забери Эльзу, – попросил учитель. – Куда забирать? – спросил Кипарис. – Зачем? – Ее нельзя держать среди такого мусора. – Хорошо, пока заберу к себе, – сказала Татьяна. – Поспит у меня в пилоне. Я могу идти? – Да, Танюш, иди. На сегодня ты свободна. Когда Татьяна с сонной Эльзой вышли, в дверном проеме мелькнули вооруженные люди. Ион молча посмотрел на них. Оно и понятно, Кипарис вряд ли примчался один. А ведь совсем недавно ему не нужна была охрана для перемещения по собственной станции. Кипарис уселся в кресло Давида и отодвинул лампу подальше. В ее свете профиль смотрителя резко выделялся. Казалось, он смотрит на учителя с непонятной надеждой. – Ну, рассказывай, – сказал смотритель, перейдя на откровенно панибратский тон. Еще бы, за драгоценную печать в паспорте себе можно и не такое позволить. – Подождите, – сказал Ион. – У меня в башке все путается. Не знаю, с чего начать. – Не спеши. Попробуй рассказать коротко, что ты видел. – Коротко – могу. Мафусаила мы нашли, но лечить Эльзу он не захотел и почти сразу после встречи умер. – Что? – Убит бойцами Метрограда на поверхности города. – На поверхности? – Да. Я же сказал, надо все по полочкам расставить. Я сам не понял, что там случилось. – Так, – смотритель встряхнул головой. – Ладно, отчет подождет. Сам-то ты что скажешь? Ион задумался. Действительно, вопрос был не из легких. В его приключениях веспертил крыло сломит. Что было важнее всего? Виды ночного города? Картина открытого мира? Силуэт на крыше? Падение с моста на дрезине? Собачья морда в луче фонаря? Глаза убитых им наемников? Десятки обращенных к нему напуганных лиц на Красном Хуторе? Синяки на руке от хватки Эльзы? Все было одновременно и символом, и сутью. Что такого он должен вспомнить, если все сводится к одному и тому же – что Ион, сидя на Лукьяновской в своем шатре, учил детей познавать мир, при этом сам толком этого мира не зная? – Мне не удалось выяснить что-либо про Эльзу, – сказал он. – Я старался, как мог. Если Эльза в самом деле знает Давида, то эту тайну нам уже не открыть, пока что-то не изменится само собой. – Они могут быть красными? Учитель молча глядел на смотрителя. – Ну? – настаивал Кипарис. – Могут? Эта девчонка и парень с поверхности – могут быть с «красной» станции? – Знаете что, смотритель? – начал Ион. – Мне очень нравится ваш вопрос. Он так звучит, как будто подразумевает возможность утвердительного ответа. Предположим, я скажу, что могут. Вы бы удивились? Смотритель собрался с мыслями. – Возможно, – сказал он. – Я бы точно испугался. Хотя я не повторю этого перед людьми. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я. – Очень хорошо понимаю, – сказал Ион. – Без обид, Кипарис, но ваше положение в метро очень уязвимо. У «Скифа» своя власть, у «Киммерии» своя. Красный Хутор переживает терки с Бориспольской. Осокорков теперь целых две штуки. По туннелям бродят люди, похожие на сталкеров Метрограда, а наверху теоретически может разгуливать половина восточного метро. Особой лояльности к Кресту можете не ждать. Вам неприятно будет это слышать, но за пределами столицы у народа столько своих проблем, что им попросту до лампочки, существует ли жизнь на Красной ветке или нет. Вот сейчас я сижу здесь, общаюсь с вами, вспоминаю все, что видел, и не могу вспомнить ни одного человека, которому бы не давала спать мысль о красных. Я видел людей, которые добровольно отказались от дома в обмен на возможность набить брюхо. Видел тех, кто отказался от брюха, чтобы получить обратно свой дом или умереть в попытке. Видел мать, которая сокрушалась, что ее дочку никто не возьмет замуж, потому что ей отстрелили ухо. Видел молодых, сидящих на лавочке в довоенных шмотках, которые ждали несуществующего поезда, хотя знали, что он не приедет. Видел одинокого отца, что годами меряет квадратные метры плитки туда-сюда, мучительно размышляя, как там поживает его сын на другом конце метро, куда он не может попасть из-за огромной платы за проход. И вы знаете? Никого из них – ну просто никого – не интересовало, придет ли к ним кто-то с Красной линии. Потому что весь ваш «Красный вариант», смотритель, это не более чем массовое развлечение вашей с жиру бесящейся станции, замкнутой на себя. Вы мне говорили перед уходом, как важно определить истину. Найти ответ на вопрос, выжил ли кто-то на Красной ветке. Я не принес вам ответ, смотритель. Я принес вам освобождение от вопроса. Уверяю, никого за пределами ваших блокпостов эта тема не колышет. Оставьте в покое Давида и Эльзу. Позвольте им жить, как всем. А там посмотрим, куда дорожка выведет. Смотритель думал долго. Очень долго. – Спасибо за честность, – сказал он. – Пожалуй, ответ ты мне все-таки принес. И я его понял. Ну что же, моя задача – выполнить обещанное. Твоя школа на Лукьяновской получит полную поддержку в рамках разумного. Любое обустройство и финансирование, которое ты сочтешь нужным. – Благодарю, – сказал Ион, не чувствуя никакой эйфории от услышанного. – Я могу вернуться к себе на станцию? – Можешь. Но, если что, можешь принять небольшое личное поощрение. Социальный день. – Ого, – вырвалось у учителя. – Полные двадцать четыре часа довоенной жизни? – Той жизни, которая к ней максимально приближена. Будет о чем рассказать ученикам. – Вот это радует, – сказал Ион, теперь уже чувствуя растущий азарт. Действительно, почему бы и не отдохнуть? На Лукьяновской, конечно, его дом, но там сейчас от него с расспросами не отстанут. А учитель чувствовал острую надобность побыть одному. – Куда мне идти? – Я провожу, – сказал Кипарис. Его взгляд упал на груду одеял в углу. – Вы сдружились с этой девушкой, да? – Она не раз спасала меня, – ответил учитель. – Хотел бы я отплатить ей тем же. Они с Кипарисом вышли наружу. Смотритель что-то сказал своим людям. Те спрятали автоматы, кивнули, как один, и растворились в толпе. Ион предпочел удивиться молча. Надо же, Кипарис брал охрану на случай, если учитель захочет доставить ему проблемы. – Кстати, насчет Мафусаила, – сказал Ион, еле поспевая за Кипарисом. – Откуда вы знали, что существует такой доктор? Вы были знакомы? – Когда-то очень давно, еще до войны. Но ничего особенного, мы не работали вместе и почти не общались. – И он даже не попытался сделать карьеру в Датаполисе? – Какую карьеру? Он ведь был не совсем врачом. Скорее, теоретиком по психиатрии. Хотя припоминаю, что несколько лет назад он пытался тут закрепиться. Занимался сбором книг в метро для наполнения библиотеки Датаполиса. – Почему вы решили, что он сможет лечить умственные болезни? Чем он занимался до войны? Кипарис посмотрел на учителя и пожал плечами. – Какими-то правительственными заказами, – сказал он. – Я уже не помню толком. Гипноз и все такое. А что? – Ничего, – ответил Ион. – Такой человек, а в столице места не нашел. Кипарис отвернулся, но Ион заметил, что он печально усмехается. – Здесь нужно лечить всех и каждого, – сказал смотритель. – Только… – Знаю, вы не повторите этого на публике. – Вот именно.Глава 2. Хроники
Про Социальный день Ион слышал, как ему казалось, с самого детства, что вряд ли могло быть истиной. История этой Комнаты начиналась с проекта музея старых времен, призванного запечатлеть обычную довоенную жизнь простого гражданина. Среди тесного пространства Датаполиса планировалось обустроить несколько квадратных метров, куда не проникало бы ни пылинки снаружи. Напротив, там должна была царить атмосфера, теперь уже знакомая лишь старикам. Полная имитация квартиры среднего киевлянина с кухней, спальней, неким подобием гостиной и, разумеется, полноценной сантехникой. Собственно, с сантехники все и началось. Кипарис хотел, чтобы она оказалась полностью рабочей, что потребовало переделки труб. Потом оказалось, что, если есть место, сохранившее полноценный унитаз, то после него приятно еще и почитать настоящую книгу, посмотреть настоящий телевизор, полежать на нормальных простынях. Так идея личного клозета переросла в проект «бункера в бункере». Дело было даже не только в том, что в Комнате всегда поддерживались запасы свежей еды, самых лучших консервов и того, что можно было пронести сверху и безбоязненно употребить в пищу. Куда большее значение имела психологическая сторона, когда выяснилось, что даже простая возможность возить пылесосом по ковру давала человеку заряд энергии на долгие недели, побуждая терпеть тяжелые будни станции с надеждой на возрождение былых времен. Система работала, даже когда комнатой пользовались люди молодые, толком не помнящие или вовсе не знающие, что именно эта комната символизировала. Это место так и стали называть – Комнатой. Право в нее попасть удостоилось отдельного наименования – Премия Социального дня, дающая возможность провести в Комнате сначала станционный день, а затем и полные двадцать четыре часа стандартных суток. Премия стала высшей формой поощрения в Датаполисе и во всем Кресте. Возможность пожить сутки в максимальном по местным меркам комфорте ценилась очень высоко. Только избранные могли получить этот кусок пирога. Не существовало никаких четких правил, позволявших обрести заветную награду, и она обросла кучей слухов – разумеется, по большей части неверных. Факт тот, что посторонних пускали в Комнату только в крайних случаях. И эти случаи свелись к простым спецзаданиям в пользу администрации – например, промышленному шпионажу. Узнаешь, сколько киловатт на самом деле выработали на Кловской за месяц – добро пожаловать в теплую постель с пультом от видеомагнитофона. Ведь оказать специальные услуги столице может только тот, кто всегда помнит, благодаря кому метро все еще существует. Благодаря столице, конечно же, и режиму Кипариса. И именно за это «помнит» не могло быть высшей награды, кроме как право забыть. Пусть и на двадцать четыре часа. Несмотря на усталость, Ион не строил иллюзий относительно того, почему его ведут в комнату. Ясное дело, Кипарис просто пытается его купить. Возможно, считает его купленным с потрохами уже сейчас. И этой комнатой просто подмахивает подпись в их негласном соглашении. В сущности, его уже купили за школу, отправив в этот поход. Смотритель остановился у железной двери с шифрозамком. Набрал код на панели. Ион понял, что никогда не знал, где именно находится вход в комнату. Мир администрации был для него почти мифическим местом из вечно невидимых света и зеркал. Все оказалось прозаично – малоприметная дверь где-то у самого потолка станции с узкой деревянной лесенкой, ведущей к ней с пола. – Изнутри дверь открывается нажатием кнопки, – сказал Кипарис. – Удачного отдыха, учитель. Еще раз спасибо. – И вам, смотритель, – сказал Ион, заходя внутрь. Дверь за ним закрылась. Послышался треск замка. Первое, что почувствовал Ион, – свист в ушах от внезапной тишины. В комнату не проникали никакие звуки снаружи. От этого ему даже стало неуютно. Ион стоял в тесном пространстве, толком не зная, что ему делать дальше. Вид пушистого ковра на полу побудил его разуться. Освободившиеся от ботинок ноги тут же заныли. Ворс приятно покалывал пятки. Запах старой фанеры щекотал ноздри. Ион снял куртку, прошел вперед, заглядывая в каждый угол. Примерно половина предметов была ему хорошо знакома, оставшиеся он мог узнать по смутным воспоминаниям, картинкам и чужим рассказам. Старенький магнитофон точно не был для него реликтом былой эпохи, которыми стали, например, цифровые плееры, не пережившие и пяти лет без ухода. Кое-где выжили дисковые проигрыватели, но настоящими долгожителями были именно кассетники. Так что для Иона они оказались не прошлым, а вполне себе актуальным настоящим. Вся Комната являлась комбинацией именно подобных вещей – смесью рабочего и поломанного, причем связи этих вещей с датой их изготовления не было никакой. Например, точную копию этого магнитофона Ион уже видел на севере Лукьяновской несколько лет назад. Тогда Ион изучил каждый клочок наклейки на нем, слушая хриплый динамик, пока батарейки не сели окончательно. В то время подходящих на замену не нашлось. Стеклянные окна, разумеется, были декоративными. Сразу за ними располагались картины, имитирующие городской вид. Особого реализма в них учитель не увидел, и тут же усмехнулся собственному скептицизму. Еще вчера он бы смотрел на эти картины с открытым ртом, а сегодня критикует их за недостоверность с видом знатока, который на своем опыте прекрасно знает, каков на самом деле внешний мир. С другой стороны, картины изображали мир до Катастрофы, и, похоже, тогда он выглядел иначе. Куда больше Иона заинтересовало стекло. Если что и было редкостью в метро, так это именно обычное стекло. Из стеклянных предметов выжили разве что редкие стаканы. Ион открыл раму, подвигал ее вперед-назад, слушая скрип петель. Провел по ним пальцем, потер, понюхал. Похоже на запах смолы, но какой-то не такой. Учитель долго ходил по комнате, трогая шкаф, кровать, стены с непонятной бумагой. Зачем оклеивать стены бумагой? Ион никогда не видел ничего подобного. Он принялся обшаривать стену по сантиметру, пока у самого плинтуса не нашел надпись «обои бумажные, дуплекс». Ион почесал голову. Надо будет спросить мужиков с Лукьяновской, что такое обои и что такое дуплекс. Первое слово он пару раз слышал, но не знал, что оно значит. А ведь когда-нибудь его об этом спросят молодые. Затем Ион заглянул во все двери. В кладовке он нашел металлический хлам вроде швабр и лопат, которым он почти обрадовался – как-никак, знакомые декорации. За другой дверью находилась ванная – раковина, унитаз и душевая. От раковины Ион долго не мог оторвать глаз. Унитазом и вовсе не хотелось пользоваться по назначению – жалко было пачкать такую красоту. Вот от душа он не отказался. Горячая вода была ему не в новинку, хотя он уже и не помнил, когда в последний раз пользовался такой. К моменту, когда Ион снова выключил воду, он уже достаточно осмелел, чтобы воспользоваться бесконечными полотенцами и заодно – чистым бельем, пачка которого располагалась на полке. Он провел рукой по запотевшему зеркалу, долго смотрел на свое отражение. Вид собственной щетины был вполне знакомым, но ее цвет – нет. За последние сутки она местами побелела. – Гулять так гулять, – пробурчал Ион, беря опасную бритву с полочки. Скоро он вышел из ванной и направился к кухонному уголку, стараясь не глазеть по сторонам, предпочитая во всем разобраться самостоятельно. Много консервов, самых разных. Были и совсем экзотические вещи – какие-то соевые крупы, большая коробка с непонятным словом «чипсы», пыльные бутылки, в которых угадывался алкоголь. Хорошая штука, хотя пока и преждевременная. И рядом с бутылками – сахар! Много сахара, местами даже белого. Газовая плита вызвала у учителя большие сомнения, и он ограничился стоящей рядом спиртовкой. Не исключено, что плита тоже была декорацией. Поэтому учитель решил не ставить экспериментов и вскипятил чайник знакомым способом, приглядываясь, как постепенно ускоряет свой ход кристально чистая вода. Пока она закипала, Ион ощутил приступ хандры. Черт его знает, действительно ли эта комната напоминала довоенное время, но, скорее всего, так и было. Значит ли это, что все люди до Катастрофы жили вот так? Не ковырялись в земле в поисках крыс или жуков, не выжигали друг друга огнеметами, не пытались стрелять в первого встречного незнакомца? Оторвавшись от плиты, Ион отошел в дальний конец комнаты, включил настольную лампу, пощелкал пальцем по абажуру, сам не зная зачем. Социального дня оставалось еще двадцать три с половиной часа, а он уже чувствовал уныние. Ион сел на кровать. Да, это тебе не лазарет. Никакие пружины под ним не трещали. Под ним был настоящий матрац, по толщине – как единственная сохранившаяся на Лукьяновской подушка старых времен, только намного шире. Однажды настанет момент, когда ему придется передать эти знания. Нужно будет к каждой непонятной ему детали либо изобрести слово, либо забыть саму деталь. Вода закипела. Ион подошел к спиртовке, выключил ее, сделал себе чай. Заварной смеси он сыпанул больше, чем привык, и компенсировал это сахаром. Вернулся с кружкой к кровати, сел, оглядывая комнату с растущей тоской. Совсем некстати ему захотелось наверх, в открытый город, и учитель поспешно хлебнул горячего напитка, прогоняя эту мысль. Обжегся, поставил кружку на поцарапанную столешницу, чуть не расплескав. Вернулся обратно к кассетнику, смахнул рукой пыль. Вспомнил, какие кнопки надо нажимать и что они делают. Наскоро просмотрел кассеты, часть из которых была упакована в пластиковые полупрозрачные футлярчики, прочитал названия. Имен исполнителей не было, только жанры. Кассеты «Шансон-8» и «Шансон-9», стоящие между «тяжеляком» и «медляками», свидетельствовали о том, что по меньшей мере семь кассет были кем-то стырены. Запах пластика и магнитных лент отдавал чем-то внушительным, историческим. Может, поэтому взгляд Иона зацепился за невзрачную кассету с надписью на приклеенном кусочке лейкопластыря: «Хроники Креста, 1–36». Ион нахмурился, думая, что бы это могло значить. Сунул кассету в магнитофон и нажал кнопку «воспроизведение», но тут же поставил на паузу и начал рыться по ящикам, смутно представляя, что может там увидеть. Там он и нашел диапроектор. Глядя на легкую железную коробку с объективом впереди, Ион вспомнил, что уже видел такую вещь, но не мог понять, где именно и когда. Может, в раннем детстве. Ион вытащил проектор из ящика, наскоро осмотрел, поставил рядом с кассетником и воткнул вилку в розетку, надеясь, что та дает нужные двести двадцать вольт. Там же, в ящике, он нашел позитивные пленки, сваленные в целлофановый пакет, подобно ненужному хламу, который жалко выбросить. И все же пленки были аккуратно промаркированы при помощи привязанных к ним кусочков бумажки, так что Ион быстро нашел нужную ленту. К тому времени он уже вспомнил, откуда знал про диафильмы. Когда-то на Лукьяновской он попал на сеанс трансляции старых сказок. Помнится, в то время у него даже мелькнула мысль стащить проектор себе, но пользоваться им без свидетелей все равно было нереально, и мечту пришлось отложить до лучших времен. Ион заправил ленту в проектор, нажал кнопку, уставился на размытый квадрат, направленный на стенку. Что-то он явно упустил. А, ну да, белый экран. Подойдя к горизонтально прикрепленному на стене рулону, Ион дернул его вниз за петлю, разворачивая белое полотно. Вернулся обратно и подстроил резкость. Вот, теперь лучше. С первого кадра он понял, что попал на нужную ленту. Картинка демонстрировала лежащие в ряд трупы. Ион смотрел на них, гадая, кто все эти люди. Затем снял приемник с паузы. Кассетник зашелестел, довольно прокручивая ленту.: – Хроника Креста, год первый, – сообщил мужской голос, который мог принадлежать беззаботному человеку лет сорока. – Перед вами результаты операции по подавлению преступных группировок с восточных станций. Ион думал, что голос скажет что-то еще, но, похоже, комментатор считал объяснение исчерпывающим. Преступные банды обезврежены, что еще надо? При виде обезличенных мертвых тел память Иона не выдала никаких ассоциаций. Что еще за охота на ведьм тут случилась? Он знал, что когда-то, до официального объединения станций, вооруженные налеты соседей были скорее правилом, чем исключением. Он только не знал деталей. Потому что начнешь разбираться, и быстро окажется, что большинство участников конфликта все еще живы и, возможно, живут на твоей станции, в двух метрах от тебя, за картонной стенкой. Подобные вещи люди научились забывать для своего же блага. Но, как видно, их хотя бы не замалчивали. Асоциальные элементы устранены, почему бы не запечатлеть их? В таком случае для кого, черт побери, предназначалась эта пленка? Может, по данному вопросу проходил суд или еще какой трибунал? Ион в этом сомневался. Скорее, просто кто-то распорядился сохранить доказательства, чтобы иметь возможность позже обосновать любые ответки: дескать, сунетесь к нам, и разговор будет короткий. Видимо, принцип сработал на совесть, так как с тех пор о бандах почти не вспоминали. Следующий кадр демонстрировал более яркое событие в жизни подземки – торжественную распечатку складов. – После установления перемирия были вскрыты новые продовольственные хранилища, – сообщил тот же голос на кассете. – Еда подешевела… Действительно, Ион это помнил. Неужели уже шесть лет прошло? Он уже тогда понимал, что распечатанные склады были далеко не новыми. Они были еще старше тех, на запасах которых метро жило в первые годы. Точнее, в тот день были распечатаны склады еще времен СССР. Естественно, сохранность и качество продуктов вызывали большие сомнения, поэтому некий мудрый человек решил протестировать еду на людях. Отсюда и бесплатная раздача. Справедливости ради, таблетки от изжоги тоже раздавали пачками. Также пригодились одежда и простыни, преимущественно лен и хлопок. Как ни смешно, это тоже был эксперимент. Руководство станций просто хотело посмотреть, что люди будут делать с этим барахлом – и это, кроме всего прочего, показывало, что в состав руководства попали совсем неподходящие люди. Оказалось, что в представлении среднего горожанина лучшим применением для лишнего одеяла было разорвать его на веревки, из которых можно тут же сделать что-нибудь практичное. Тогда и вошли в моду гамаки, сети, навесы и даже декоративное вязание. Странный был период. Люди рвали все, не глядя, будто снимали стресс. Может, поэтому никому не раздали воздушных фильтров, а то и их бы приспособили под светоотражатели на палатках. Тем более не раздали дополнительного оружия, хотя «Скиф» его как-то получил. Автоматы Калашникова времен СССР работали ничуть не хуже современных. Оружие продолжало массово распространяться по станциям и после создания Креста, официально подававшегося как мирное содружество. Но этого, видимо, в хроники вносить не стали. Третий кадр показался Иону странным. Несколько человек в кабинете. Двое жали друг другу руки с циничными улыбками, еще трое подписывали какие-то бумаги, словно в чемпионате по синхронному письму. Что это за стороны? Представители банд подписывают мирное соглашение? Тогда кто это стоит тут же на коленях с пистолетом у виска? В чем выражается его роль при подписании бумаг? И что с ним случилось после этого? Сразу замочили? Ион рассмотрел людей повнимательнее, но никого не узнал. А ведь это было семь лет назад, и участники соглашения наверняка имеют влияние в метро. Ион снова нажал на кнопку на магнитофоне, понимая, что без подсказки не сумеет понять, что за чертовщину видит. – Перед вами момент создания Креста, – сказал диктор, и Ион поперхнулся чаем, хлопая себя по грудной клетке. – Представители станций подписывают соглашение о слиянии в единое государство с автономией всех сторон. – Автономия, как же, – пробурчал Ион, проматывая кадр до четвертого. Выборы президента, похоже. Или мэра. Или верховного адепта. Насколько Ион помнил, в те времена долго определялись с тем, как же называть высшее лицо в только что принятой системе. Перебрали все варианты, вплоть до царя-батюшки и ультимативного архонта. В итоге стали называть президентом, будто сразу давая понять, что подземный Киев – уже не город, а государство, дробящееся на регионы. Как же, интересно, этого президента выбирали? Голосования Ион не припомнил, хотя бюрократия уже тогда была сильно распространена. Если бы к ним на Лукьяновскую притащили урну с бюллетенями, он бы запомнил. Наверняка просто сильные люди поставили своего человека, не спросив народ. Тогда никакой это не президент. Непонятен вопрос этики. Хотя кто был против? Наверное, тот, кто на предыдущем кадре стоял на коленях с дулом у виска. Много ли счастья принесло ему сопротивление? Пятый кадр. – Выборы главы содружества выиграл смотритель Дмитрий Кожевников! – сказал диктор. Ион представил, как тот утирает слезы благоговения. Никакого смотрителя по имени Дмитрий Кожевников учитель не помнил. Это он, что ли, президент Креста семь лет назад? Если так, то его не только выбрали через пень-колоду, но и решили скрыть от народа тот факт, что теперь у них есть президент с лицом и именем. Учитель покачал головой. Может быть, в Датаполисе знали, кто теперь главный. Может, знали и на северных станциях. Но до Лукьяновской эти новости не доходили. Зато «Скиф», конечно, всегда все знал. Им нужно было как можно раньше легализоваться, чтобы торговать с новоиспеченной столицей на законных началах. Ион пытался вызвать в памяти какие-нибудь глобальные указы или реформы того времени, но не вспомнил толком ничего. Господин Кожевников, видимо, не давал монументальных распоряжений или же решил начать воровать с первой минуты. Даже если и так, всегда есть какое-нибудь подобие оппозиции, которая могла бы дискредитировать первое лицо. И все же ничего подобного в то время не происходило. Лукьяновская находится в двух перегонах от столицы, а новости не доходят. Если тогда купили всех, у кого имелось право на мнение, то это попахивало заговором посерьезнее всех «Красных вариантов». Возможно, следующий кадр все прояснит. Да, точно. Согласно новой картинке, на экране происходила передача власти. Дмитрий Кожевников ушел без скандалов, и Крест возглавил некто Антон Кожевников. Родственник? Скорее всего, брат. Ион всмотрелся и удивленно поднял брови. Надо же, сам Кипарис. Так вот как тебя зовут, гражданин Антон. Тогда ясно, почему никто не помнил твоего брата. Наверняка тот просто посидел на посту, как свадебный генерал, чтобы принять на себя все шишки первой адаптации общества и уйти, обеспечив подстраховку конкретному человеку. Если так, то где сейчас Дмитрий? В руководстве северных станций Ион такого человека не помнил. Убит? Или бежал? Направлен перебирать бумажки и регулировать размер налога на роскошь? Был президент – и сплыл, передав власть нужному человеку. Что ж, бывшие цари имеют свойство забываться. Забвение – наказание за скромность на троне. Следующий кадр демонстрировал сытых граждан, что Ион определил при первом же беглом взгляде. Толпу сытых людей он всегда отличал от толпы голодных – у них даже психология разная. Отличаются также позы, походка, взгляды. В этот раз камера просто запечатлела толпу довольных людей. Вряд ли им было заплачено за дефиле перед камерой – они в самом деле были сытыми и довольными. Фон учитель не мог определить, однако особенности столичного освещения в последние сутки он выучил, как длину стандартного рельса. Конечно, это Датаполис. Еще бы граждане не были сытыми. Зачем было делать это фото и какова его ценность для истории? Может быть, с него планировалось наклепать плакатов с рекламой столичной жизни, чтобы толкать их на юг? Смешно. Никому в столице не нужны агрессивные нахлебники, которым не найти рабочего применения. Ион долго смотрел на замерших людей. Почувствовал непонятное отвращение, дернул плечом. Хотите, чтобы соседи завидовали вашей сытости? Сделайте сытыми соседей, и получите много больше. Восьмой кадр. Праздник, посвященный годовщине образования государства. И снова толпа, в этот раз смотрящая мрачно. Повсюду море еды, но никакой атмосферы довольства. Видимо, праздник был таковым только на словах. В кадр попал киоск с бесплатным супом, возле которого образовалась давка. Любая благотворительность легко изображает благополучие при нужном ракурсе. Наверняка по случаю праздника в столицу приперлись не только гости, но и торговые челноки, даже невзирая на повышенную плату при входе. Торговля ведь в такой день будет процветать. Наверняка Датаполис озолотился. Что интересно, в тот день, похоже, никто не вспомнил о людях с первой фотографии, погибших годом раньше. На празднике оказались не нужны воспоминания о воинах, положивших свои жизни за новый порядок. Дальше шел процесс переоборудования столицы. Повсюду кипела стройка, со всех возможных направлений завезли доски и почти их не использовали, предпочитая сохранить их на тех же старых складах, а при ремонте ограничиться новой укладкой старого материала. Ион помнил, что с этого года в Кресте перестали топить деревом, дефицит которого уже тогда остро ощущался. Вопрос отопления решился поставками угля, производимыми сталкерами и «Скифом». Все пересели на «буржуйки», которые сами по себе были недешевы, а подключение их к единой сети вентиляции стоило и вовсе бешеных денег. Или, как альтернатива, отопление могло предоставляться за двенадцать месяцев сверхурочной работы. Тогда велись торговые войны. Банк «Киммерия» захотел выкупить «буржуйки» у населения, что, конечно, было смешной, нелепой и наивной затеей. Особенно скандальной была афера с продажей липовых рулеток в целях сбить народ с толку и сместить понятия об эталоне метра. Как заставить обывателя сократить свое жилое пространство на пять процентов? Убедить его в том, что он ничего не сокращает, а восстанавливает справедливость. Кроме того, если он изначально имел чуть больше положенного, то он не только добровольно потеснится, а еще и штраф заплатит за перерасход. Для этого рулетки обрабатывали холодом, и учитель мог отдать последний патрон за ответ на вопрос, как же, черт возьми, им это удалось, если в метро не найдешь просто так жидкого азота. Кадр десятый. Генерал Ольшанский в Датаполисе. Продолжая держать палец на кнопке магнитофона, Ион смотрел на изображение, которое демонстрировало важный, даже переломный момент в истории Креста. Глава Метрограда спустился вниз, в Датаполис, чтобы провести встречу с местным населением и переговорить с Кипарисом о всяком-разном. Помнится, тогда даже была организована раздача одежды, которую вместе с генералом доставили сверху. То был просто взрывной по атмосфере день, сравнения с которым никакая годовщина Креста не выдерживала. Шмотки с советских складов, конечно, были практичными, но слишком обезличенными, бесцветными, напоминая скорее рабочую униформу, которой, по сути, и являлись. А там, наверху, в торговом комплексе, было полно шикарной одежды всех расцветок. Кое-кто переживал, что Ольшанскому появляться перед подземными жителями слишком опасно – могут устроить покушение даже без повода. Но все обошлось. Занятно, что сам генерал на той встрече настаивал на свободном обороте огнестрельного оружия внизу. Может, надеялся на восстание и анархию? Кто их разберет, власть имеющих. Более интересно, что генерал затребовал у Кипариса взамен за одежду. Наверняка что-нибудь да уволок взамен. Учитель прикинул: чего в то время стало мало в метро? Как бы то ни было, но репутация Метрограда в глазах граждан выросла. У людей даже появилась вера, что метроградовцы ищут безопасные пути выхода наверх. Справедливости ради, генерал Ольшанский этим вопросом занимался наравне со всеми другими. Сейчас генерала уже нет в живых, но репутация осталась. Новый кадр показывал знаменитого террориста с Петровки. Теракты в Кресте случались крайне редко, и, разумеется, воспоминания о них представляли смутную картину последствий. Террорист с Петровки врезался в память именно тем, что был увековечен на фотографии за мгновение до взрыва. Сейчас это фото учитель и наблюдал через проектор. Мужик с искаженным лицом, обвешанный самодельными бомбами. Интересно, каким образом фотограф оказался на месте происшествия? И ведь сообразил начать снимать в этот момент. Почему он сам не пострадал? Должно быть, взрывник его просто предупредил, честно сообщив о своих намерениях. Это уже повод задуматься над печальным фактом, что у оказавшегося в нужное время в нужном месте журналиста в руках была камера, а не пистолет. Мог бы и предотвратить взрыв и гибель восьми человек. Причины и мотивы остались неизвестными, потому что убийца погиб вместе со своими жертвами. Если это была месть, то зачем забирать жизни невиновных? Свободного ношения оружия ведь никто на Петровке не отменял. Учитель полагал, что никакой обиды не было, просто человек с бомбой очень хотел попасть в историю. Каким-то чудом он не подорвал своды станции и не похоронил все ее население под килотоннами камней и песка. Двенадцатый кадр раскрывал нововведение, как видно, напрямую связанное с терактом. У смотрителя Датаполиса появилась личная охрана. От двух до шести автоматчиков, в зависимости от степени социальной напряженности вокруг. Кадр был постановочным, но все же потрясающим с художественной точки зрения. Высокий Кипарис на полголовы превосходил крепких парней, оснащенных разным снаряжением. Разгрузки, бронепластины, короткостволы, на жилетах торчат рукоятки ножей и по несколько фонарей разного дизайна. Зачем смотрителю все это было нужно? Вероятно, имиджевое решение. Как только народ свыкся с мыслью, что у смотрителя есть охрана, Кипарис стал ходить без нее. Возможно, он сам тяготился ее вечным присутствием за спиной. Или просто не хотел, чтобы его сочли за параноика. Кроме того, после взрыва на Петровке в Кресте ужесточился паспортный режим. Выражалось это в том, что на станциях, где сама идея внутренних паспортов со станционной пропиской казалась чепухой, теперь не видели в ней ничего плохого. Конечно, предотвращению новых взрывов такие меры помочь не могли, но, по крайней мере, установить чуточку больше фактов после нового происшествия стало бы легче. Хотя опять-таки – зачем? Мертвым уже все равно, а у живых своих проблем хватает. Возможно, поддержанию массового порядка поспособствовали бы специально обученные собаки. Вот с ними как раз были проблемы. Их даже специально заказывали сталкерам, только где на поверхности добудешь подходящего для обучения щенка? Все цуцики давно одичали и превратились в машины для убийства. «Скифы», держащие руку на пульсе современности, тоже не остались в стороне и придумали своим рюкзакам новый дизайн, облегчающий досмотр содержимого. На все пойдут ради сохранения нескольких минут для бизнеса. Очередной кадр: стена из валунов, сквозь которые просачиваются струйки воды. Висящие рядом рабочие робы, инструменты. Последствия взрыва? Неужто снова теракт? Ион решил послушать комментарии на кассетнике. – Станция Лыбедская, – сказал диктор. – После полного обрушения она навсегда останется такой. Совместными усилиями удалось справиться с последствиями. И все. Сухая информация, не проясняющая, кто, что, зачем и почему. Но Иону этого было достаточно. Покопавшись в памяти, он вспомнил, что Лыбедская находилась сразу за Шлюзом сталкеров. Значит, это уже гнездо «Птиц». После наводнения на Лыбедской команда Кондора едва успела завалить туннель. Или, как выразился диктор, «справиться с последствиями». То есть сталкеры, рискуя жизнью, взорвали туннель и затем конопатили щели несколько часов, если не дней. Поговаривали, взрыв чувствовался даже в столице, но учитель в это не верил – слишком большое расстояние. Об этом случае предпочитали особо не распространяться, чтобы не пугать народ попусту, так что необычно было уже то, что к завалу пустили фотографа. И тот, подобно всякому, кто мнит себя стратегом, видя бой со стороны, решился сфотографировать последствия завала, но не причины. Интересно, поучаствовал ли он в коллективной работе, или так – засвидетельствовал и ушел? Теперь казалось, будто сталкеры взорвали туннель по неосторожности или по личным мотивам. Последующее изображение убедило учителя, что сталкеров в столице любили еще меньше, чем он считал. Хорошо знакомый плакат с призывом не верить сталкерам, не надеяться на них и общаться с ними как можно реже. Ион даже зубы стиснул. Кипарис мог бы проявить свое неуважение гораздо проще: запретить им вход в столицу. Но вместо этого он решил убедить всех жителей, что сталкерам не стоит подавать руки. Это уже было унизительно. Картинка на плакате была соответствующей: фигура в защитном костюме, с капюшоном, скрывающим лицо, с руками, обезображенными радиацией, пафосно показывает вытянутым пальцем вперед и вниз – мол, твое место под землей, червяк. Кампания оказалась удачной, поскольку плакаты хорошо продавались. Как же так вышло? Не было никогда у столицы мотива ненавидеть сталкеров. Кто это все придумал? Зачем и для чего? Ион не мог понять, хотя нутром уже чувствовал ответ. Побочным эффектом антисталкерской кампании стало стремление жителей Датаполиса одеваться лучше, чтобы их самих не приняли за копателей. Ион обратился за комментариями к магнитофону, но эту картинку голос никак не комментировал. Дальше. На экране – третий год от создания Креста. Уже никаких громких празднеств, просто факты. «Киммерия» внезапно начала скупать веревки. Ион помнил этот нелепый день, хоть и не мог поверить, что это было так давно. Ему казалось, что только вчера агенты банка сновали по станциям, включая самые дальние, с вежливым предложением продать им все веревки, тросы и нитки. Зачем это им было нужно – никто так и не выяснил. Вероятно, «Киммерия» таким образом пыталась подорвать экономику севера, лишая население простейших вещей. Возможно, представители банка планировали создать биржу. Первое время им действительно тащили все, что они соглашались купить, – например, браслеты и ремешки от наручных часов. Пока не оказалось, что все больше работников, чтобы узнать время, бежали к станционным часам, что ударяло по производительности. Вроде и дурная мелочь, а последствия ощутимые. «Киммерия» тем временем выступала с новыми предложениями. Правда, теперь к ним относились со скепсисом. Например, шнурки уже никто не продавал. Настолько тупых людей в метро не было. Зато охотно расставались со всеми видами пленки и при похолодании остались без утепляющего материала. Кипарису пришлось раздать кое-что со своих драгоценных складов, после этого народ резко поумнел. Еще около года после этого народ был очень запаслив. Каждый тащил себе в берлогу все, что плохо лежало, лишь бы это не попадало под понятие воровства. Таскали даже ржавые, кривые, затупленные гвозди – мало ли, вдруг «Киммерии» понадобятся рыболовные крючки? Ион прослушал сухие комментарии диктора и переключил картинку. Изображение номер шестнадцать. Ой, какой знакомый кадр! Ион улыбнулся, отхлебнул чая. Старая добрая «Флора». Куча экземпляров учебника на фоне объявлений о покупке недостающей страницы. Не отказывая себе в удовольствии, Ион снял запись с паузы. – Новая мода охватила столицу: поиски полного экземпляра энциклопедии деревьев. Молодое поколение выучило наизусть все названия, кроме одного, которое сокрыто на оторванной странице. Волна популярности «Флоры» дошла до самых верхов. Наш смотритель, Антон Кожевников, в честь утраченного дерева взял себе прозвище Кипарис, ставшее его именем. Без сомнения, это поветрие будет подхвачено народными массами… Ион помнил первый виток истерии, который не прошел и мимо Лукьяновской. Люди уже гонялись не только за «Флорой» – популярны стали вообще все книги, которые оказались в метро. Их шерстили на предмет вложенной закладки, которой могла бы служить вырванная шестьдесят восьмая страница энциклопедии. Люди выгребали золу из своих печек в поисках случайно сожженного клочка. «Киммерия» действительно обещала за полную книгу дрезину с оружием и боеприпасами, которую разместила на Площади Независимости. К тому времени, как Ион раздобыл несколько экземпляров «Флоры» в свой шатер, ажиотаж уже спал, и многие дети знать не знали, что это за учебник. Показывая «Флору» детям, учитель чувствовал себя немного неловко, будто он приобщал их к непонятному, бессмысленному социальному начинанию. Набитая оружием дрезина? Да на хрена она нужна? Куда на ней ехать? С тем же успехом могли бы обещать мотоцикл. Новый кадр. Перенаселение Датаполиса. – Плотность населения столицы достигла критически высокой отметки. Принимаются меры к расселению. Все, больше информации по факту не было. Возможно, диктор просто кого-то процитировал и формулировка должна была дать слушателю намек, кто же именно решил «принимать меры». И еще учителю была интересна точная цифра, которую следует считать критически высокой. Когда же население становится чрезмерным? Проблема была в том, что никто точно не знал, сколько человек живет в Датаполисе. Сосчитать население соединенных станций представлялось возможным, только если вывести всех за пределы блокпоста и произвести ручной подсчет. На это Кипарис не пойдет без серьезных причин, опасаясь ассоциаций с совсем уже тоталитарными методами. Ион где-то читал, что до войны население крупных городов достаточно точно подсчитывалось при помощи данных хлебозавода. Всего-то и было нужно располагать точными цифрами объема продаж хлеба, из расчета, что один человек потребляет в сутки столько-то хлеба… сколько? Ион понятия не имел, что и сколько раньше ели жители мегаполисов. Это было другое время, когда в метро спускались, чтобы переместиться на другой конец города быстрее, чем он привязывает полотно шатра, служащее входом в школу. Сейчас точных инструментов подсчета численности популяции не было, как и адекватных способов ее регулировать. Толпа действительно стала стихийным явлением. Теперь любое решение могло повлечь за собой волну протестов. А бороться с их первопричиной Кипарис мог лишь повышением уровня жизни граждан, что, конечно же, тоже каждый день делать не будешь. Ион переключил следующий кадр. Знаменитое «изгнание шестнадцати». Хотя, какое оно знаменитое? Просто досадный факт, который попал в историю лишь в качестве прецедента. Как известно, базовым наказанием в содружестве было изгнание. С виду простое, оно входило в составную психологическую схему. После выдворения за пределы станции человек был предоставлен самому себе. Обратно на станцию его уже не пускали никогда, даже транзитом. Он мог спокойно уйти к соседям и начать жить там как достойный гражданин. Если он так и делал, то можно было говорить, что человек исправился. Наказанием за его проступок, в таком случае, становилось постоянное напоминание, что он был вынужден оставить старую жизнь буквально в двух шагах от нового дома, не имея возможности к ней вернуться хотя бы на правах гостя. Если же он снова вел себя плохо, он изгонялся уже с нового места, и, таким образом, его жизнь раз за разом теряла в территории. По сути, человеку было отказано в попадании не только назад, но и на все станции, которые располагались дальше, даже если он там не был ни разу. Его клетка оказывалась ограничена теми местами, где он себя еще не скомпрометировал. На социальную интеграцию это работало лучше любых тюрем. Чтобы донести до населения идею как можно нагляднее, Кипарис первое изгнание провел действительно по-крупному, выгнав из Датаполиса шестнадцать человек за один час. Ион всмотрелся в их лица. Изможденная женщина, угрюмый мужчина, пара подростков, несколько стариков. Все по-разному одеты. Ничего общего у депортированных не было. Они не могли быть ни семьей, ни группировкой. Значит, наказание каждый из них заработал себе в индивидуальном порядке, и если все попали под раздачу в один день, то их процессы рассматривались тоже скопом. Суровое решение, даже слишком. Сам факт коллективного рассмотрения судебных дел казался чем-то вопиющим, символом перенасыщенности, будто преступников на станции было столько, что их буквально можно было брать пачками и судить оптом. Жители столицы мигом присмирели от такого показательного акта. Слухи донеслись до соседей, и авторитет Кипариса чуть вырос. На какой-то момент люди стали более скрытными, зажатыми. Принялись делать то, чего раньше не делали: искать врага внутри своих стен. Недаром причина этого перелома удостоилась отдельного кадра в хронике. До этого момента всеми символами и аллегориями насаждался образ врага извне: радиация, мутанты, бандиты, наводнения, оползни, торговые агенты – словом, все, что сеет смерть и разрушения. Теперь же люди поняли, что враг может быть рядом и что для получения этого статуса не обязательно взрывать бомбы. Новое изображение демонстрировало очередное непонятное собрание. Ион решил послушать. – Администрация Датаполиса осуществляет должностные реформы. Смотритель Кипарис со своими советниками проводит совещание по смене структуры… Учителю все стало понятно. Смотритель замутил передел власти под соусом перспективных реформ. Прежняя вертикаль власти его не устраивала, что необычно для того, кто находится на ее вершине. Хотя как раз на структуру граждане не жаловались. Все всегда было просто: есть смотритель, есть его секретари, которые, по сути, есть заместители с разделением сфер влияния. Еще есть исполнители, и на этом, в принципе, все. Спасибо что не вечный закон военного времени и не какие-нибудь дурацкие комитеты. Формально прямая власть смотрителя распространялась не на весь Крест, а только на подшефную станцию. Не то чтобы у Кипариса не хватало амбиций, просто не было рычагов управления другими станциями. Поэтому на них принялись городить свои огороды. Кто-то назвался мэром, кто-то султаном, и каждый понимал свои обязанности в меру своей испорченности. На Золотых Воротах и вовсе решили учредить монархию, но сколько она выстоит, покажет только время. Двадцатый кадр – и четвертый год существования Креста. Кипарис переизбран на должность смотрителя на следующий срок. Учитель почесал голову. До того момента он не задумывался, на какой срок избирается смотритель и что у этого срока может быть предел. Жители своим смотрителем были довольны. Особенно в свете того, что выбирать было особо не из кого. Безо всякого культа личности Антон Кожевников, он же Кипарис, стал вечен, как потолок над головой. Ион не помнил никого, кто мог бы составить ему конкуренцию. Хотя нет, был один. Причем родом с Лукьяновской. Энергичный, активный, с подрагивающими пальцами бригадир строителей, из тех, кто вроде и молод, но рано постарел. Ион даже не помнил, как его звали. Помнил лишь, что его сосед отправился покорять столицу, намереваясь пролезть на самый верх. Через неделю вернулся обратно с выбитыми зубами, быстро собрал вещи и вернулся назад, в Датаполис, уже серьезно поубавив амбиций, с куда более конструктивными целями. С Лукьяновской он украл местную технологию – проект укладки рельсов с уменьшенным количеством шпал, а то и вовсе без них, с использованием особого крепежа. Этим он заработал себе прописку в столице. С тех пор при упоминании бригадира все плевались, а позже и имя его забыли. Дальше кадры хроники показывали, судя по словам диктора, «процветающую молодежь». Ничего особо процветающего Ион не заметил. Несколько людей обоего пола, примерно его лет, смотрят с лестницы куда-то вниз. Вряд ли кто-то из них был моложе Иона, а по меркам метро его возраст уже не считался юным. Хотя сам кадр был отлично поставлен, создавая впечатление, что эти лица принадлежат подросткам. И все равно учитель не усмотрел ничего довольного в их выражениях. Просто обычные люди, беззаботные. Можно ли беззаботность назвать счастьем? Сколько Ион себя помнил, он никогда особо не стремился к беззаботности как к некой недостижимой мечте. Напротив, он всегда искал себе занятие. Его самореализация состояла в том, чтобы занятие нравилось, и все. Иону постоянно хотелось большего, чем изобретать дурацкие нововведения, лишенные смысла, и остаток дней раздувать щеки, делая вид, что ты – значимая персона. Зачем бездельничать там, где есть пространство для движения? Пожав плечами, Ион сменил кадр. Увидев знакомую станцию, учитель встрепенулся. Если верить магнитофону, данный момент был посвящен сбору электроники на Лукьяновской. Затем шло перечисление типов спаек и конденсаторов. Учитель принялся искать знакомых. Конечно, на станциях с низким уровнем миграции все обычно знали друг друга в лицо, но все же ни с кем из этих людей на фотографии Ион близко не общался. Он не знал точно, чем они занимаются, и потому не смог понять, что именно они сейчас паяют. Что за особая электроника на Лукьяновской? Ион знать не знал, что на его станции кто-то был предрасположен к этому искусству. Хороший мастер всегда высоко ценился, и скрывать это увлечение не было никакого смысла. Хотя, возможно, учитель оказался настолько занят своей школой, что перестал замечать, как остальная жизнь проходит мимо. Но, опять-таки, если бы на Лукьяновской занимались тонкими технологиями, это бы отразилось на самой станции, а Ион не мог вспомнить, чтобы там хотя бы лампочки работали без перебоев. Двадцать третий кадр показывал искусственные теплицы на Золотых Воротах. Эти строения существовали уже много лет, но всерьез начали приносить плоды, получается, только в этом году. Когда-то учитель прочитал все доступные ему материалы касательно семян, органики и прочего, но так и не смог понять, почему в метро толком не растет ничего, кроме грибов. Он пришел к выводу, что все упиралось в солнечный свет и микроклимат. В теплицах разрабатывали какие-то уникальные технологии, пуская подогретый воздух, и со временем им удалось вырастить картошку и морковку. Ион видел их редко – картофель рос плохо, шел преимущественно на столы в богатых домах, часть его уходила на изготовление такой странной и бессмысленной ерунды, как чипсы. Денег они стоили колоссальных – один картофельный куст с корнеплодами, пущенными на это мелко порубленное лакомство, обжаренное в свином жиру, окупал расходы на всю теплицу в целом. Моркови, напротив, было много, но есть ее было невозможно, и практически вся она пошла на корм скоту. Еще, насколько Ион помнил, ботаники Золотых Ворот разрабатывали сложную систему искусственного солнца – комплекс зеркал и банки с водой, преломляющие свет, но пока особых успехов не добились. На следующем кадре Ион надеялся увидеть очередное достижение народного хозяйства, но, видать, стремление фотографа к сенсациям взяло верх. Практически картина маслом: сталкер бьет гражданина. Название пришло само, пока Ион смотрел, как некто в защитном костюме, используемом «Птицами», от души прописывает в челюсть упитанному человеку. Лица сталкера Ион не видел и не смог понять, кто именно перед ним. Из кобуры на бедре бойца торчал револьвер с ярко-желтой рукоятью. – Личный конфликт сталкера с гражданином на Площади Независимости перерос в рукоприкладство, – сказал диктор, очевидно, решив сгустить краски. – Подоспевшие врачи помогли раненому. Сталкер покинул станцию до прибытия охраны. Остальное Ион мог додумать сам. Естественно, «Птицам» Кондора удалось улизнуть раньше времени. Возможно, даже с гордо поднятой головой, не спеша, ни от кого не скрываясь. Вряд ли бы кто-нибудь из станционной охраны рискнул их остановить. Только больше проблем себе наживешь. Перейдешь дорогу команде Кондора – останешься без верного канала любых неофициальных поставок сверху. Позволишь уйти – получишь разбирательство с собственным начальством. Куда ни плюнь – везде позор. Наверняка инцидент утрясали долго и тяжко. И все же кто это был? Кому из сталкеров пришлось переть на Площадь Независимости, куда вход мог быть только через столицу, и там с кем-то ссориться? Возможно, удастся как-нибудь разговорить сталкеров на эту тему. Ион прокрутил кадр и решил, что на этот раз фотограф перестарался. Крупным планом – лицо мертвой девушки с дыркой в голове. Выходного отверстия видно не было. Рядом лежал тот же револьвер с приметной рукояткой. При виде его учитель снял магнитофон с паузы. – Конфликт на Площади Независимости имел трагические последствия, – сказал диктор, не вкладывая никаких эмоций в свои слова. – Попытка женщины убить своего мужа полученным от сталкеров револьвером провалилась. В схватке он вырвал оружие и застрелил ее. Глава сталкеров никак не прокомментировал… Ион перемотал на предыдущий кадр, затем снова вперед, пытаясь собрать картину по кусочкам. В целом ему все было ясно. Кто-то из сталкеров Кондора полюбил молодую женщину, которую встретил в Датаполисе или где-то еще. Она оказалась женой какого-то богача с Площади Независимости. Но в любовные треугольники могут играть только сытые и ленивые жители подземелья. Сталкер – натура прямолинейная. Очевидно, он решил встретиться с мужем женщины на его территории и поговорить. Что бы он ни услышал в ответ, дело закончилось дракой. Угрозы касались женщины, потому что никакой гражданин не смог бы запугать сталкера напрямую. На следующий день сталкер вручил женщине оружие, чтобы она решила один сложный вопрос. Возможно, это была ее же инициатива. Всего две картинки, но сколько информации можно из них почерпнуть! Подобно двум точкам на плоскости, эти два кадра задавали четкий отрезок, по которому можно было воссоздать события простым методом исключения. Если бы женщина предпочла своего мужа, сталкер никогда не пришел бы ее добиваться у нее же дома. Она бы не взяла его револьвер. В то, что сталкер убил супружескую пару из ревности, Ион не верил. Тогда он не оставил бы свой револьвер, да и диктор сказал прямым текстом, что убийцей был муж. Из этого следовал вывод, что женщина предпочла сталкера. По законам Площади Независимости, она не могла уйти просто так, а подло сбегать ей не хотелось. Они вместе со сталкером пытались что-то объяснить ее мужу, договориться, найти решение. Чтобы променять уютное жилище на гнездо «Птиц», любовь должна была быть сильной и настоящей. Возможно, даже с плодом под сердцем. Чтобы решиться на убийство мужа, у женщины должны были иметься более веские основания, чем просто другой мужчина на горизонте. Возможно, имели место побои или другое домашнее насилие. Сталкер беспрепятственно устранить соперника на его же станции не мог. Выманить его тоже было нельзя. Просто сбежать с девушкой тоже не получалось – гражданин бы подал заявление о похищении, которое дошло бы до секретарей, и тогда – снова куча проблем. Словом, женщине предстояло самой побороться за свое счастье. Фото ее мертвого лица показывало печальный итог этой попытки. Ион представил себе, как обозленный мужчина с ноющей челюстью выхватывает тяжелый револьвер, который в руках стройной необученной девушки дает невообразимую отдачу. Неужели обязательно было стрелять в нее? Версия о самообороне могла прокатить только среди глупого населения крупных станций. Ион же на такую дурь покупаться отказывался. Однако спрашивать «Птиц» о подробностях он, разумеется, не станет. Скорее язык себе отрежет. Двадцать шестой кадр заметно отличался от всех остальных, которые учитель пока что успел просмотреть. Прежде всего тем, что сделан он был на поверхности. Ион не сразу распознал изображение метромоста, потому что снимали его с противоположного края, со стороны Славутича, с позиции, на которой Ион так и не побывал. Похоже, снимок производили прямо с дрезины. Камера зафиксировала сломанный участок дороги с разрывом рельсов в нескольких местах. Группа людей в герметичных костюмах перетаскивала дрезину с одного пути на другой. Значит, «скифы» действительно производят эту операцию вручную. До этого учитель подозревал, что на такой случай у них рядом примостился подъемный кран или еще какой механизм с лебедкой. У Иона родились некоторые идеи, как можно оперативно перетащить дрезину с одного места на другое, используя ручную силу всего одного человека. Он даже хотел поискать листок бумаги и набросать чертеж – мало ли, вдруг в будущем понадобится прописка в Датаполисе. Никогда не знаешь, что случится завтра. Но он остановил себя. Если «скифские» купцы перетаскивали дрезину своими руками, то это было кому-нибудь нужно. Захотели бы починить дорогу – починили бы, не так уж много для этого надо усилий, учитывая, сколько бесхозных запчастей валяется кругом. Скорее всего, эта поломка была выгодна купцам. По меньшей мере, она закрепляла за «Скифом» эксклюзивное право проезда по мосту. Возможно, поломка была и не случайна. Или купцы сами мост и взорвали. Недаром ведь позвали фотографа выставить все в нужном свете. Следующее изображение – снятый крупным планом арбалет, лежащий в сухой листве. На прикладе ножом нацарапано: «Травма». Очертания букв были полустерты – этим оружием часто пользовались. Иону захотелось узнать историю этого предмета. Он опять обратился за помощью к кассете. Оказалось, что этот самострел был найден во время борьбы за власть в Метрограде, возникшей после смерти генерала Ольшанского. Учитель и не сомневался, что в Метрограде действительно происходила настоящая война за власть. Свято место пусто не бывает. Некоторые идеи генерала, пусть и светлые, просто комом в горле стояли у большого числа людей. Однако откуда этот арбалет вообще оказался у фотографа? Метроград такую вещь не отдал бы, «Птицы» – тем более. Самострел по имени Травма обладал двумя важными особенностями, делающими его коммерчески привлекательным: был практичен и символичен одновременно. Хотя мало кто умел из него стрелять, пользоваться им было проще, чем автоматом, – например, женщине. Если бы у той девушки был не револьвер с желтой рукоятью, а самострел… Учитель понял, что обдумывает тот случай вдоль и поперек, и разозлился на себя. Очередной кадр показывал станцию Сырец, на которой Ион бывал редко, но которую все же был рад увидеть. Как-никак, на одной ветке с Лукьяновской находится. В кадре все было трудноразличимо из-за дыма. Наверняка изображен тот самый случай непонятного задымления на станции, причины которого так и остались неизвестны обществу. Это был один из немногих случаев, когда Датаполис напрямую поучаствовал в помощи другой станции, несмотря на то, что Сырец был на другом конце метрополитена. Тогда же на Лукьяновской в первый и последний раз был введен аварийный протокол, предписывающий беспрепятственно пропускать в обе стороны всех, кто захочет пройти. Дрезины катились одна за другой. В одну сторону путешествовали спасатели из добровольцев, в другую – беженцы. Ион хотел сам съездить, посмотреть, что там творится, и, может быть, чем-нибудь помочь, но его не пустили. В то время в его шатре было много детей. Если бы задымление дошло сюда, он был бы ответственен за их эвакуацию. Сырец был одной сплошной плантацией. В отличие от Золотых Ворот, никаких велосипедов там не изобретали. Те же свиньи, те же грибы, только в больших количествах. Дымиться там было особо нечему. Правда, после вывода беженцев оттуда стали вывозить грузы в крытых коробках. Может, там не только еду выращивали – мало ли какие наркотики могли синтезировать в глухом углу. Со временем Сырец вернулся к работе, и от дыма остался лишь сильный запах, прущий прямо от стен. Двадцать девятый кадр. Очередная годовщина основания Креста стала днем, когда на Минской родился сотый ребенок. Кадр изображал счастливого отца, поднимающего младенца. Матери ребенка рядом не было. И как только фотограф успел оказаться там в нужный момент? Может, у него все было запланировано на год вперед? Высокая рождаемость на Минской не породила никаких сплетен или легенд – просто считалась одним из немногих фактов, не вызывающих раздражения. Хотя, конечно, вызывающим некоторую тревогу за будущее такой оравы. Даже странно, что там не построили собственную школу. Во всяком случае, на Минской не случалось болезней, катастроф или пожаров. Тридцатый кадр. Шестерка мужчин с перемазанными сажей лицами, в касках, а один – в сварочном шлеме. Сначала Ион решил, что перед ним довоенный постер какой-нибудь рок-группы, но магнитофон пояснил, что это эпизод, когда металлурги Креста хотели получить в свое распоряжение пустующую Олимпийскую. Это был единственный официально зафиксированный случай попытки жителей метро освоить территорию, отданную «Птицам». При тех обстоятельствах начинание было вполне себе благое. Группа специалистов с разных станций, занятых вопросами вторичного использования всех металлических предметов, решила просто начать выплавлять чугун, железо, сталь и все, на что хватило бы сил, топлива и технологий. Они подготовили все обоснования, документы, дали коллективную заявку Кипарису с просьбой помочь в обустройстве станции Олимпийская, где планировали наклепать печей и завезти необходимый минимум техники для начала работ. Идея Кипарису понравилась. Все-таки Олимпийская расположена вплотную к Датаполису, и иметь под рукой бесперебойный источник металла без учета мнений торговых организаций юго-востока и севера – бесценно. От такого вкусного предложения никто бы не отказался. Заодно и сталкеров получилось бы отрезать на Дворце от цивилизованных людей. Только вот Олимпийская была станцией, крайне опасной для проживания, не говоря о металлургических работах. В свое время на стадион над ней упала одна из бомб, и станция могла попросту обрушиться от громких звуков. Для фабрики с ее шумом, вибрацией и постоянной сменой температур это было самое неподходящее место. Мнение «Птиц» тоже спросили. Кондор долго пребывал в раздумьях – как поступить, что посоветовать. Проблема разрешилась до смешного нелепо: случился прорыв хортов с какой-то ветки, и металлурги сбежали обратно – по своим станциям. Кипарис не верил в такие совпадения и чуть было не выкатил «Птицам» предъяву, что те нарочно согнали мутантов. Затем кто-то из секретарей разъяснил смотрителю, что хорты не поддаются дрессировке, и вопрос пришлось закрыть. Ион зевнул. Он уже отсмотрел тридцать кадров, осталось совсем немного. Новое изображение показывало раздачу лекарств населению. Знакомый пункт выдачи таблеток. Толпа более-менее организованно протягивает руки за блистерами, флакончиками и пакетами. В тот день учителю повезло оказаться в Датаполисе, и он примкнул к желающим получить подарки, приняв участие в мероприятии и отстояв, как и все, живую очередь. Помнится, ему тогда достались две пачки активированного угля, зеленоватый гематоген и упаковка хорошего бактерицидного пластыря – едва ли не лучший улов, что можно было получить в тот день. Если, конечно, тебе не требуются специальные медикаменты. Разумеется, все товары были просрочены, но уголь и пластырь особо не портятся, а гематоген учитель сразу кому-то отдал. Все объяснялось элементарно. Кипарис распаковал новые тюки со складов, решив проверить их сохранность на желающих, о чем честно предупреждал. В общем, то же самое, что и с раздачей еды несколькими годами ранее, только на этот раз ставки были покрупнее. Тогда все обошлось, и вроде бы никто не умер. После этого Кипарис раздал еще один тюк, уже за деньги, пусть и символические, и вновь повысил свою репутацию. Учитель поражался, как можно любое действие обратить себе на пользу. Народ требует подарков – скинь ему тухлые консервы, ведь на халяву и уксус сладкий. Будут рады и пустым банкам – жестянки тоже на полу не валяются. На новой картинке стройными рядами стояли бутылки с газировкой со станции Оболонь – места, на котором толком ничего не производилось и которое в жизни Креста никак не участвовало. Вроде и есть станция, а убери ее – ничего не изменится. Поэтому, когда они внезапно выдали солидный тираж газированного напитка со сложной формулой, удивились все. «Киммерия» почуяла выгоду раньше «Скифа» и предоставила бутылки в обмен на оптовую скидку. Лимонад начали продавать направо и налево. Чтобы кто-то в метро на коленке состряпал рецепт и втайне наладил производство, казалось немыслимым. Дела у жителей станции шли на лад, пока они в один момент не прикрыли лавочку. В то время никто не мог понять, что это такое было, откуда на Оболони резко взялся лимонад и почему местные перестали его выпускать, если он приносил такие барыши. Но больше всех забеспокоились в столице. В частности, Кипарис долго не мог понять, откуда «оболонщики» раздобыли в таких масштабах сахар. Для той газировки его нужно было очень много. Имелась даже версия, что на станции сумели культивировать особые виды тростника, что возвело Оболонь в статус стратегического партнера. Ведь сахар – это не только лимонад, но еще и огромный пласт химической продукции, включая взрывчатку. История с лимонадом оказалась большой шуткой «Скифа». Они занесли «оболонщикам» сахара, чтобы навариться на перепродаже напитка, вдобавок надув «Киммерию». Еще они так прощупали столицу на прочность нервов и скорость реакции. Кто оказался в проигрыше, было ясно без слов. Когда лимонад кончился и оказалось, что на Оболони его производить своими силами не могут, за станцией закрепилась прежняя репутация полных неудачников. Ион не видел в этом ничего противоречивого. В конце концов, любой общественный эксперимент всегда заканчивается победой его же спонсоров и проигрышем всех, кто в нем участвует. Тридцать третье изображение показывало седьмую годовщину Креста – текущий год, ознаменовавшийся снижением налогов «скифским» караванам. Длинная цепочка купцов в туннеле двигалась при включенном наружном освещении. Все уверенные, нагруженные под завязку. То ли их отношения с Датаполисом потеплели, то ли Кипарис вел свою игру. Как бы то ни было, караваны шли один за другим. Что же за товары они несли? Если бытовуху, вроде батареек, то откуда такие масштабы? Возможно, Кипарис просто открыл все ворота, чтобы собрать как можно больше товаров в Датаполисе, даже если для этого следовало расстаться с запасами всех имеющихся видов валюты. Тем более что ценность жетонов метро весьма условна и подкрепляется лишь товаром и видами производства. Могла ли активная торговля быть еще одной разновидностью войны? Ион попытался вспомнить, что в то время заносили купцы на Лукьяновскую. Кажется, уголь. Необычный товар для такого далекого направления, потому что уголь как раз никто не таскал в заплечных рюкзаках. Его грузили в ящики и везли на дрезинах. Учитывая, что «скифам» до Лукьяновской надо было перебираться через сломанный метромост, задача перед купцами стояла нелегкая. С другой стороны, мало ли что они могли спрятать в куче угля или даже в отдельных камушках. Контрабанду никто не отменял. Ион прокрутил следующее изображение и уставился на фото самопального оружия. Это был автомат производства умельцев с Печерской. Они были талантливыми ребятами, по-настоящему одаренными мастерами, и все время изобретали всякие штуки, пусть и не отличавшиеся эстетичным видом, но практичные в условиях метро. Еще они славились тем, что все нужные ресурсы предпочитали брать напрямую у «Птиц», встречаясь с ними в рыночном переходе Датаполиса раз в две недели. Столичные секретари дважды предлагали «печерцам» прописку в Датаполисе в обмен на передачу некоторых технологий, но мастера своими секретами не делились и отлично чувствовали себя на родной станции. Ион не считал автомат лучшим их изобретением, но был рад, что мастера попали в хронику. Устройство на картинке больше походило на дрель, от которой, надо сказать, взяло не меньше половины деталей. Получившийся автомат быстро перегревался, стрелял плохо и в точности уступал пистолету с укороченным дулом, но его неоспоримым преимуществом была доступность деталей. Практически все, из чего он состоял, можно было заменить, имея под рукой старый будильник или крепление от экрана ноутбука. Создание такого автомата могло спровоцировать новую гонку вооружений, так что Кипарис обратился за помощью к «Киммерии», которая просто скупила столько автоматов, сколько смогла, после чего уничтожила всю партию в присутствии Баобаба. Банк считал тот случай нелепым, и в этом учитель был с ними согласен. Не слишком дальновидными капиталистами они оказались. Надо было вместе с веревками и ремешками от часов покупать дрели на Печерской. Не пришлось бы тогда платить за то, что из них было создано. Следующий кадр демонстрировал вывеску почты на Почтовой Площади, рядом с которой стояли, разумеется, почтальоны. Это было, когда вслед за Оболонью и Печерской другие станции Креста стали выбивать себе имена. Идея почтового сервиса лежала на поверхности, особенно в связи с растущей миграцией горожан, и наконец-то Почтовая Площадь стала оправдывать свое название, став чем-то большим, чем прибежище шлюх и монахов в равных пропорциях. Созданная курьерская служба вначале разносила простые письма и молнии, затем перешла на бандероли, крупные посылки, и лишь потом оказалось, что концепция снующего между станциями курьера с грузом принципиально ничем не отличается от работы «скифского» челнока. То есть они попадали под налоги, поборы и прочие прелести коммерческой жизни. В результате курьеры Почтовой стали нормально работать только на севере Синей ветки, обслуживая отрезок от Датаполиса до Героев Днепра. Властям всех станций понравилась идея независимости от столичного телеграфа, и совместными усилиями они смогли реализовать быстрый проход курьеров по маршруту. Ион прокрутил пленку до последнего кадра, гадая, что же там будет. Перед ним возник улыбающийся человек лет сорока, держащий в руках фотокамеру. В футляре на плече – запасная вспышка. Ион не понял, кто перед ним, прокручивал кассету целую минуту, но не дождался ни слова. Затем он сообразил, что этот человек и есть фотограф, который отснял всю эту хронику. Вероятно, он же и наговорил комментарии на кассету. Ну, человека можно понять. Захотел получить свою минуту славы, попросив кого-то из друзей сфотографировать его. Все равно пленка кончилась и надо делать новую. Глядя на синюю кофту и такого же оттенка штаны, Ион решил, что где-то мог видеть этого летописца. Ну да, точно. Учитель вздохнул, всмотрелся в элементы одежды, прикидывая рост фотографа. Похоже, он нашел хозяина скелета в обрывках синей формы, который обнаружил, проезжая мимо станции Теличка на «скифской» дрезине. Вот как окончилась его история, получается. Сгинул без вести на мертвой, холодной, мокрой и пустой станции, успев напоследок запечатлеть себя на главной работе всей своей жизни. Где же его камера с новой пленкой? Осталась там же, на Теличке, рядом с останками хозяина, забытая между шпал? Конечно, все могло оказаться прозаичнее, если фотографа убили из-за камеры или того, что могло оказаться на новой пленке. Ион выключил магнитофон и диапроектор, отставил остывший чай, откинулся на кровать и задумался. Ему казалось, что именно последний кадр стал самым важным из всего, что он увидел. Он будто служил фильтром, сквозь который следовало рассматривать предыдущие тридцать пять изображений. Учителя терзало растущее негодование. Он понял, что все это время подсознательно надеялся увидеть на пленке свой шатер. Неужели школа на Лукьяновской оказалась недостойной попадания в семилетнюю хронику? Или его начинание оказалось значимым только для него самого и тех родителей, которые просто обрадовались возможности спихнуть своего ребенка на пару часов незнакомцу? Неужели идея школы, единственного на весь Крест подобия общеобразовательного учреждения, проигрывала в своей важности и актуальности лимонаду и просроченному гематогену? От этих мыслей Ион почувствовал, что впадает в депрессию. Еще немного, и на него навалится весь груз прожитого дня. Он просто сломается. Нужно было срочно что-то сделать. Встряхнуться, подсуетиться, занять свой мозг чем-то интересным. Желательно без унылых фактов об еще более унылой жизни вокруг. Учитель решил со своего места снова осмотреть комнату. Он сидел долго, глядя на шкаф перед собой. Самый простой шкаф. Два метра в высоту от пола, с двумя створками. Ручки точно по центру. – Простая комната, – пробормотал Ион. Он встал с кровати, подошел к шкафу, подергал за ручки. Они не поддались. Шкаф был закрыт. Ион поискал взглядом ключ, заглянул во все ящики и ничего не нашел. Вытащил свой нож и после некоторых манипуляций поддел замок. Одна из створок отворилась, демонстрируя неровные ряды книг, пахнувших незнакомой пылью. «Откуда вы знаете Мафусаила?» «Он занимался наполнением столичной библиотеки…» – Ну, конечно, – прошептал Ион. Нож слегка оцарапал палец. Придя в себя, учитель спрятал его и с силой дернул за вторую створку, вырывая замок вместе с куском старой древесины. Несколько книжек упали на пол, и учитель пока не стал их поднимать. По их форме и размеру он уже знал, что это было не то, что ему нужно. Учитель стал перебирать книги одну за другой, пытаясь не свалиться от избытка чувств. Названий томов он почти не видел, если только они не были написаны крупными буквами. Системы управления базами данных. Краткий словарь авиационно-космических терминов. Несколько книг на непонятном языке. Дальше шло что-то приключенческое… Нужную книгу Ион нашел на предпоследней полке, засунутой между венгерским словарем и учебником по математике. Знакомый белый переплет. Знакомый шрифт. Ион даже выждал священную паузу, прежде чем коснулся книги. Облизнул губы, аккуратно вытащил книжку, чувствуя, как дрожат пальцы. Взгляд упал на хорошо знакомый заголовок. «Флора». Ион отошел с книгой к кровати, аккуратно сел, открыл книгу и быстро пролистал до нужного места. Листок со страницами шестьдесят семь – шестьдесят восемь был на месте. Полное издание «Флоры». Единственное, уцелевшее в подземке. Ион смотрел на целый листок, за которым гонялось все метро. Смотрел долго, потеряв себя в пространстве и времени. Если бы в тот момент сверху ударила вторая Катастрофа, он бы, вероятно, ничего не заметил. – Твою же мать, – пробормотал он и перешел на более крепкие слова. Медленно закрыв книгу, Ион прислонил ее ко лбу и некоторое время сидел так, почти не дыша. Его мысли выстроились в длинную, но понятную логическую цепь, где нашлось место всему, что он видел за эти безумные сутки. Затем Ион сделал то, за что дети из школьного шатра его точно бы не простили. Оставил недопитым чай, настоявшийся на чистой воде с белым сахаром, снова нацепил грязные ботинки, сунул книгу за пазуху и, нажав на кнопку рядом с дверью, покинул Комнату Социального дня, оставив непрожитыми свои двадцать три с половиной часа.Глава 3. Пилон
Пребывая в полном сумбуре, Ион вышел из комнаты навстречу шуму станции. Дверь закрылась за ним, замок щелкнул. Учитель обернулся. Красная лампочка над замком несколько раз мигнула и потухла окончательно, давая понять, что обратно так просто не зайти. С другой стороны, что он там забыл? Мир в комнате, несмотря на красоту, был фальшивым. Такой же искусственной Иону теперь казалась и вся жизнь метро. Ион спустился по лестнице на станцию, влился в толпу людей и только сейчас задумался, откуда же здесь толпа. На других станциях каждый занимался своим делом, вполне конкретным, вместо праздного шатания. Должно быть, в Датаполисе населению было просто нечем себя занять. Учитель шел и старался как следует обдумать то, что понял в Комнате. Он боялся, что клубок мыслей сейчас расползется на множество нитей, но нет – с каждым шагом он все лучше понимал схему, которая сложилась в его голове. Схему чужих действий, задуманную несколько лет назад. Вот и жилище Татьяны. Под пилонами в Датаполисе понимались не непосредственно сами столбы, подпирающие потолок, а свободное пространство между ними, преобразованное в жилое. Здесь эти ниши считались своего рода элитным жильем – в первую очередь из-за надуманного престижа, и уже потом – из-за практичности. С вентиляцией у пилонов все было не очень хорошо. Пилон Татьяны был четвертым справа. Широкая ниша, закрытая несколькими слоями досок с дверью в центре. Ион постучал. Ему никто не ответил. Приложив ухо, учитель прислушался – тишина. Ион огляделся по сторонам, убедился, что никто не смотрит за ним. Вытащил нож, сунул его в дверную щель. Дверь оказалась посложнее книжного шкафа, но он все же открыл замок. Толкнув дверь, учитель вошел внутрь и быстро закрыл ее за собой. Эльзы здесь не было. Зато была Татьяна. Она лежала на матраце в центре своих апартаментов, которые были раза в четыре меньше, чем шатер Иона на Лукьяновской. Совсем не к месту Ион подумал, что никогда не был внутри пилона. Оказывается, никакой роскошью тут и не пахнет, кроме разве что уединения, которое сейчас сработало против Татьяны. – Тань, что случилось? – спросил учитель, наклоняясь над молодой женщиной. – Ты там жива? – Да, – пискнула Таня, прижимая колени к груди. – Тебе плохо? – спросил учитель, поворачивая лицо Татьяны к себе. По Тане словно проехался метропоезд. Все лицо было в синяках и кровоподтеках. – Кто это сделал? – спросил Ион. – Неужели Эльза? – Нет… Они забрали ее. – Кто ее забрал? – Олег с Киргизом. – А это кто такие? Татьяна сделала болезненное усилие. – Таня, кто это?! – Охрана Кипариса, – прошептала она. – Кипариса? Охрана смотрителя избила тебя? Они увели Эльзу? – Да. – Когда? – Недавно… Не делай ничего, прошу тебя… мне тут еще жить. Ион кивнул, вышел и закрыл за собой дверь. В его сердце боролись боль и ярость, и он выбрал второе чувство. Его пальцы лежали на рукоятке ножа, в то время как он шел по переходу на другую половину столицы. Ион надеялся не сорваться от бешенства. Вот, значит, что скрывалось за бесстрастным лицом главы Креста. Хотя кто он такой, чтобы питать злость к смотрителю? Напасть на Кипариса посреди оживленной станции – это тебе не из автомата пульнуть, притаившись в углу, в темноте. К охране смотрителя просто так со спины не подберешься. И тут учитель увидел знакомые лица. Глубоко вздохнув, он убрал руку с ножа. – Кондор, – произнес Ион. – Феникс. – О, привет, – сказал Феникс, довольно глядя на учителя. Похоже, Ион был для него уже не просто знакомым. Теперь он для «Птиц» Кондора все равно что полноценный воспитанник, который следовал сталкерским советам и остался жив. – Вы видели Эльзу? – спросил учитель. – Никого не видели. А должны были? Мы только что от Дементьева. Что-то случилось? Ион обернулся по сторонам. Здесь ему больше негде было найти помощь. Сталкеры были его последней надеждой. Но зачем им и дальше ему помогать? – Я знаю, чего хочет Метроград, – сказал Ион. – Так, – Кондор встал, бросая просматриваемые до этого гильзы обратно на ковер, заменяющий собой прилавок. – Может, давай отойдем? – Нет времени, – сказал учитель. – Я знаю все или почти все. Знаю, что случилось с красными. И это может повториться снова. Здесь, со всеми нами. – Понял, – сказал Кондор. Он выглядел немного задумчивым. – Что ты собрался делать? – спросил Феникс. – Опередить их, – сказал Ион. – Кстати, Феникс, большое спасибо за лодку. Она в порядке, лежит на берегу… – Плевать на лодку. Это всего лишь наш актив, не первый и не последний. Лучше сосредоточься и скажи, что нужно. – Собрать ваших. – А потом? – Найти Эльзу, и быстро. – Тогда двинули, – сказал Кондор. Все трое направились дальше по переходу. – Найди парней, – негромко сказал Кондор. Феникс кивнул. Сделав пару шагов в сторону, он скрылся за ближайшей женщиной и исчез. Только что он был, и вот уже его нет. – У вас не забирали оружие? – спросил учитель. – Кто его заберет? Все наше при нас. Плюс Кипарис поделился добром. Его ребята уже в сторону Шлюза оттащили. Аист должен был справиться. – Это хорошо. Только у нас может не быть шанса забрать ваше снаряжение быстро. – Ну, и хрен с ним тогда, – сказал Кондор. – Вы, дети подземелий, очень любите рассчитывать на железки… Как ты узнал о красных? – Кое-что сопоставил. Но это не все. Я был в Комнате Социального дня и нашел там… Ион оборвал свою речь, заинтересованно глядя в сторону. – Ну? – спросил Кондор. – Секунду… Арсений! А ну, подойди! Услышав свое имя, секретарь Кипариса встрепенулся. Ион махнул ему рукой, подзывая к себе. Секретарь поколебался. Похоже, он хотел сбежать, но все же решил подойти, выдавливая улыбку. – Я ищу Эльзу, – сказал учитель. – Помнишь девушку, с которой я уходил? Где она? – Да, я помню, – осторожно сказал секретарь. – Арсений, где она? – Кипарис ее забрал, – сказал Арсений, с опаской косясь на Кондора. – К себе в кабинет. Но сейчас ее там нет, ее передали наверх. – В смысле? Как это – наверх? Куда? – Отдали Метрограду. – Чего?! Отдали Эльзу Метрограду? – Это, похоже, плохо? – предположил Кондор. – Очень, – сказал учитель. – Метроград нас опережает, и сильно. Арсений… Ион схватил за локоть секретаря, решившего было улизнуть и теперь обреченно смотревшего на учителя. – Еще один вопрос. Как попасть в Метроград отсюда? – Никак, – ответил Арсений. – И отпустите меня уже! – Так, парень, не гони, – сказал Кондор. – Я знаю, что отсюда туда не попасть. Никак, если только они сами тебе не откроют со своей стороны и не запустят подъемник. А они не сделают этого, если только Кипарис лично не попросит по своей связи. Ион покачал головой. Арсений все же вырвался и поспешно ушел, озираясь. – Поверь, – продолжал Кондор. – Нам это не нужно. Силой тоже не прорвешься. Только столицу подставишь. Забудь. База Метрограда отсюда нам недоступна. – О чем спор, братва? – послышался голос Аиста. С ним шли Феникс, Ворон и Воробей. Все «Птицы» были в сборе. – Что случилось? – спросил Ворон. – Кипарис все переиграл, – сказал Ион. – Теперь он сотрудничает с Метроградом, а не с вами. Нас отвлекли. – Вот же ж гад, – сказал Аист. – Купили нас, мужики, за железки и порох. – Именно, – подтвердил учитель. – Нам надо срочно валить. – Нам-то да, а тебе зачем? Ты же с Лукьяновской, да? Вот и иди домой. – Мне нужно попасть в Метроград, – настаивал учитель. – И немедленно. Если вы не можете меня туда провести, то помогите хоть направлением. Только не советуйте бросить эту идею, потому что я не брошу. Мне надо найти Эльзу. – Ну, в Метроград есть дорога не только отсюда, – ухмыльнулся Аист. – Есть еще Разлом. – Разлом? – Так, – сказал Кондор. – Пока нас всех тут не повязали, предлагаю покинуть это чудесное место. Отходим в сторону Шлюза. По пути заберем подарки. Ты же их заныкал как следует? – А как же, – произнес Аист. – Парень, ты с нами? Учитель пошел за сталкерами, оставив столицу позади. У него было чувство, что сюда он вернется еще очень не скоро.Глава 4. Разлом
– Неплохо, а? – похвалил Аист, щелкая прикладом автомата, словно он ходил с этим оружием целый год. – Откуда у них столько стволов? – Лучше спроси, против кого, – проворчал Ворон, застегивая бронежилет. – Тогда уж надо спросить, что Метроград взял за эти штуки, – сказал Кондор, поправляя респиратор с новыми фильтрами. Ион решил ничего не говорить. Он не чувствовал себя вправе что-либо комментировать. Проверил собственный автомат – очередной укороченный «калашников». Чуть туже затянул ремень с кучей тактического снаряжения. На первый взгляд новые шмотки сталкеров заслуживали всяческих похвал. К тому времени, как они снова выбрались наверх в районе Кловской, Ион уже был морально готов к возвращению на поверхность. И почти не удивился, что там все еще стояла ночь, хотя уже немного посветлело. Ориентироваться на местности стало попроще, пусть даже все еще мешала грязь. – Самый простой путь к Метрограду – по Мечникова, – сказал Кондор. Ион понимал, что слова главного обращены к остальным «Птицам», так как ему самому названия улиц Киева ни о чем не говорили. – Может, я поведу? – спросил Воробей. – Я же эти края знаю лучше. – Нет, ты замыкающий. Лучше я. Помню, что твоя очередь, но сейчас момент особый. Воробей кивнул, спорить не стал, заняв место позади Иона. – Вы так и не сказали, почему решили сопровождать меня, – напомнил учитель. – Показали бы направление, а я дальше уже сам как-нибудь. – Что – сам? – спросил Кондор. – Вынесешь весь Метроград? – Да я и не планировал. А что, мы вшестером можем это сделать? – Вшестером и не понадобится. Город практически пустынный. Тут шестеро бойцов при стволах – уже толпа, с которой надо договариваться. – Эх, не жил ты в старые времена, – ностальгически вздохнул Феникс, заставляя фильтр противогаза едва ли не скрипеть. – Контора ребят собирается не для того, чтобы устроить бой стенка на стенку, а чтобы этого боя не было. В этот раз Ион немного смелее оглядывал окрестности. Его внимание привлек огромный дом. Несколько этажей сверху были разрушены. Учитель не мог понять, как эта конструкция выглядела до катастрофы. – Это «Парус», – сказал Аист. – Здесь такие бабки вертелись… Странно, что по нему не жахнули. – Да ничего странного, – сказал Феникс. – Умные люди все деньги отсюда вывели перед первой бомбежкой, как и положено. – Кому положено? – Ну, умным людям. Точно знали, что бомбить начнут. Кондор поднял руку, сжал кулак, и группа замерла за ним. – За «Парусом» идем налево, – скомандовал Кондор. – Пройдем по Бассейной через забор. Вперед. – Почему по Бассейной? – шепнул Ион. – Вся Мечникова заминирована, – ответил Аист. – Так Метроград перестраховывается. – Да? А как же мы шли до этого? – Ну, – Аист замялся. – А до этого были наши мины. Ион решил, что услышал достаточно, чтобы больше не задавать вопросов. Группа перепрыгнула через небольшие, в половину человеческого роста, дорожные ограждения. – Помню, как бензин отсюда сливали, – сказал Воробей. – Тогда казалось, что его надолго хватит. Только на ходу уже ничего не осталось. Да и с дорогами напряг. Нас тогда больше было. Может, как-нибудь за шкаликом расскажу. Кондор остановился, повернулся, сделал Аисту знак. Тот кивнул, скинул с плеча дальнобойную винтовку, присел на колено и стал оглядывать крыши строений в прицел. Ион не помнил этой винтовки. Похоже, Аист взял ее из очередного схрона «Птиц». Вряд ли Кипарис расстался бы с такой вещью, если бы он ею обладал. – «Гулливер» чист, – сообщил Аист. – Можно идти. – Гулливер? – Вон тот высокий дом, – сказал Феникс Иону. – Там иногда снайперы сидели. Правда, это было давно, но проверить не мешало. – Снайперы – это ерунда, – сказал Аист. – Да и растяжки обезвредить можно. Нынче их ставить – только проволоку переводить. Вот когда их на фотоэлементах ставили… помнишь, Феникс? – Помню, конечно. Нехорошо они придумали тогда. – Ну, а я о чем… батарейки, правда, у них там сели, и заменять их не стали. – Фото… что? – не понял Ион. Аист помотал головой. – Забудь, – сказал он. Ион решил так и сделать. Куда ему до знания способов, которыми добытчики верхнего мира защищали свои владения? Тут были сотни нюансов, о которых он понятия не имел. Возможно, он бы понял, как из старых машин слить топливо – в те времена, когда оно, конечно, еще там оставалось. Но его знаний мира не хватило бы, даже чтобы распознать транспорт, пригодный для передвижения по изуродованному рельефу города на семи холмах. Что из этого металлолома, вдоль которого Кондор вел команду, является морально и физически устаревшими жестянками, а что еще можно привести в порядок? Наверняка параметры «хорошего авто» до Катастрофы были совсем другими – больше зависящими от внешнего вида, а не от проходимости… – Вот тут наша достопримечательность, – сказал Кондор. – Разлом. Красота, правда? Поперек их пути, примерно по диагонали, шла гигантская борозда, метров в двадцать шириной и в десяток глубиной. Узнать же ее протяженность не представлялось возможным – трещина словно рассекала город надвое, теряясь в наползающем утреннем тумане, словно кто-то от души перепахал Киев наискось гигантским плугом. – Прямо карьер, да? – произнес Аист. – Мы так и не поняли, что за зенитки тут работали. Во время Катастрофы прошлись здесь чем-то, от министерства через «бессарабку» и до «тараса» – парк был такой. Раньше даже думали, что станция Крещатик недоступна именно из-за удара. Тогда еще не знали, что к красным нет прохода ни на каких станциях. Ион стоял на краю рва. На его дне блестели ржавые металлические детали. – Погодите-ка, – он прокрутил в памяти некоторые данные. – Здесь же Метроград как раз и должен находиться. – Ну и что? – Прямо под этим рвом. – Именно так, – сказал Аист. – Метроград сейчас – лишь малая часть того комплекса, каким он был до войны. Уцелел маленький кусок. Туда мы сейчас и идем. Кондор шагнул в ров, остальные – за ним. – Один из входов в Метроград – внутри Разлома, – сказал он, скользя сапогами по комьям грязи. – Другие работающие входы нам неизвестны. Путь по дну рва был ничуть не легче. Ион ступал строго по следам Кондора. Интересно, как он определяет отсутствие мин в этой мокрой земле? Где гарантия, что там, справа, за насыпью, не сидит пулеметчик? Может, и впрямь за долгие годы люди привыкают к неожиданностям? Одни расслабляются, другие смиряются. Устанавливается некий негласный договор, своего рода кодекс поведения – что можно и чего нельзя. И что происходит, если кто-то нарушает правила войны? – Помнишь Ольшанского, Феникс? – неожиданно спросил Аист. – А как же? – отозвался сталкер. – Мировой был мужик, даром что лидер Метрограда. – Да он не то чтоб лидером был… Главным – да. По духу – никакой не лидер. Просто самый здравомыслящий. – Это и называется – быть лидером. Убедить всех остальных в своем глубоком здравомыслии. Чтобы верили, что у тебя здравого смысла больше, чем у них. – Что случилось с Ольшанским? – спросил Ион. – Я так понимаю, что он уже не руководитель. Но… – Грохнули его, – ответил Аист. – Недавно, во время очередного передела власти. Говорят, что тройки его разведчиков все еще бороздят страну. Но кто же нам правду скажет? – Думаю, уже нет никаких троек, – сказал Феникс. – Сам сообрази. Если они оставались – то уже сгинули давно в странствиях. Или нашли свой обетованный край и остались там жить. Зачем им сюда возвращаться? Если кто и вернется – так без Ольшанского их свои же грохнут. – Вот не думаю, – проговорил Ион и только по взглядам сталкеров понял, что произнес это вслух. – Не думаю, – повторил он чуть громче. – Тройки генерала должны были остаться. Мы же не знаем, куда он мог их послать. – То да, – сказал Воробей. – Человек – это такая скотина, что всегда найдет способ выжить. Неестественный, почти неземной свист Ион услышал первым. Он заметил, что никто из пятерки «Птиц» не встрепенулся так, как он. Учитель понятия не имел, какие звуки могут тут быть признаками опасности, а какие – лишь белый шум. Весь город был его школьным шатром, в котором ему отводилась роль ученика, и «Птицы» были его наставниками. Однако вполне могло оказаться, что Ион, подобно всем подземным жителям, имел более острый слух, чем сталкеры. Он наскоро осмотрел небо в поисках источника свиста, но не увидел ничего, кроме густых туч. Посмотрел еще раз, сквозь прицел автомата, словно этот взгляд мог чудесным образом заставить цель появиться. Потерял равновесие и упал бы, если бы Ворон его не поддержал. – Тише ты, – цыкнул Воробей. – Что там? Ион не нашел, что сказать. Сейчас ему казалось, что в небесах мелькнула гигантская тень. Возможно, это просто был блик на крыше… хотя какой, к черту, блик? От какого источника, в таком-то тумане? И откуда было учителю знать, что ветер сверху – ненормален? Ни в каком справочнике это описано не было. Внезапный порыв ветра на этот раз ощутили все. Чувство опасности навалилось на учителя настолько резко, что он побоялся даже выдохнуть, словно запас воздуха в легких был последним, которым он располагал на остаток дней. Щелкнув предохранителем, Ион переключился на стрельбу одиночными, и все же каким-то чудом не выстрелил, запоздало вспомнив, что не должен открывать огонь первым. В туннелях это еще могло иметь смысл, но тут ритм должны задавать сталкеры. Из утренних сумерек показалась летящая массивная туша. От такого зрелища у Иона помутилось в голове. Он едва не выронил автомат. Летающий монстр имел размах крыльев, вероятно, не менее пяти метров. Или же это страх раздул в голове учителя все мыслимые масштабы? Но все равно туша была так близко, что заслонила половину неба. Когти скрючились, словно мутант собрался сложить некое подобие кулаков и дружески потрепать кого-нибудь за плечо сверху. Он казался до того тяжелым, что, если бы не крылья, можно было бы подумать, что он упал с небес. Левое крыло было прострелено, натянутая перепонка, покрытая толком не нужными перьями, выглядящими как атавизмы, шелестела на ветру. Все делало образ мутанта еще более омерзительным. Морда хищника с черными мутными глазами была сплющена так, словно мутант бился башкой о стены. Вдобавок она заканчивалась асимметричным клювом. Что-либо клевать им было невозможно, разве что выгрызать массивные куски. Но кто знал, что могли переварить внутренности этого создания? Перья были не только на крыльях – они украшали монстра всеми оттенками грязи. Притом некоторые из них имели дикий оранжевый цвет. Одно было очевидно: именно благодаря простреленному крылу летун издавал такой свист. Без этой его особенности учитель ничего бы не услышал. Треск выстрела над ухом прервал тягучее ожидание смерти с небес. С негодующим клекотом монстр перевернулся в воздухе и снова взмыл. – Веспертил, – сказал Аист будничным голосом, словно для него ощипать с утра пяток-другой веспертилов было как автомат почистить. «Птицы» перестроились. Четыре автомата смотрели в небо под разными углами, и лишь Ворон начал водить дулом в обе стороны Разлома. Ион снова попытался услышать хищника, но правое ухо заложило от грохота выстрела. Сейчас он не смог бы даже определить направление, с которого стоило ожидать нового визита гостя. – Дырки от пуль видели? – спросил Аист. – На левом крыле. – Ага, – пробормотал Феникс. – С Метроградом встретился. Вот почему все их патрули пропали. Снова свист ветра. И характерное хлопанье крыльев. Монстр не просто приближался – он набирал скорость. Ион догадался, что сейчас будет. – Рассыпались! – скомандовал Кондор. Сталкеры прислонились к стенам Разлома. Ион прижался спиной к глине, чувствуя, как мелкий гравий сыпется ему за воротник. Стиснул зубы, прикоснулся затылком к сухому земляному склону, наблюдая, как монстр снова показывается из тумана. Веспертил ударил головой в землю, взметнув облако пыли. Тут же замедлился, на миг замершие в воздухе когти успели разжаться и снова сжаться, прежде чем туша монстра перекувырнулась. «Птицы» открыли огонь из всех автоматов сразу, целясь монстру в пушистый хребет. Ион присоединился к ним, понимая, что его вклад – капля в море, и хорошо, если хоть пара его пуль попадет в цель. Про веспертила Ион помнил некоторые истории, но ничего конкретного, что могло бы пригодиться теперь. Все они сводились к тому, что веспертил – необъяснимое биологическое явление, подобное птеродактилю, только находящееся на другой ветке развития. Если птеродактиль был реликтом, временно возродившимся, чтобы вскоре вымереть окончательно, то веспертил стал хищником нового поколения. Наблюдая его теперь, учитель очень надеялся, что это недоразумение природы вымрет вслед за далеким предком. И все же многие подземные биологи с ним бы поспорили. В отличие от хортов или жаберников, веспертил в сфере обитания как будто учитывал наличие других мутировавших видов, наряду с людьми, растениями и животными довоенной цивилизации. Эти твари были способны к самообучению, пусть и в формах пожирания, которые даже сталкерам казались на редкость дрянными. Никто не мог объяснить, зачем веспертилы, поймав жертву, разбирали ее на части, словно интересуясь устройством внутренних органов. Эту ценную информацию успел донести до жителей метро один из метроградовцев – перед тем как скончался от потери крови и болевого шока. Пораженный в спину мутант испустил рев, напоследок хлопнул крыльями и полетел прочь над Разломом, как над взлетной полосой. Ион надеялся, что веспертил выбрал не то направление, куда им было нужно идти. Сам он сейчас не смог бы вспомнить, где какая часть света находится. Оказалось, направление именно то. Сталкеры двинулись вперед, стараясь идти так, чтобы не перекрывать друг другу линию огня. Ион шел за ними, вслушиваясь в небо, кляня себя за то, что ничего путного больше сделать не может. Если рядом оставались живые патрули Метрограда, то они их, конечно, слышали. Хотя в такой туман никакой снайпер не сможет их подловить. Навстречу сталкерам высунулось крыло, словно прося о помощи или предлагая мир. Тут же опустившись, оно проскрежетало по земле, царапая ее сохранившимся на самом конце когтем. Веспертил прополз вперед, сверля искореженными половинками клюва воздух, не замечая сталкеров перед собой. Как там говорил Тимка? Грибы – это растения? Если бы Ион пытался классифицировать веспертила по старым книгам, он бы не смог прийти к точному выводу. Существо перед ним фактически было не из семейства пернатых. Сейчас оно напоминало насекомое, чьи гены как следует встряхнул взбесившийся демиург. Веспертил явно не умел ходить, предпочитая просто подтягивать себя когтями. Только вот в Разломе цепляться было не за что. – Добиваем, – сказал Кондор, вскидывая автомат и открывая прицельный огонь по глазам мутанта. От кучных попаданий голова монстра взметнулась, открывая бордовую жилистую шею. Феникс тут же украсил ее россыпью пуль снизу вверх. Монстр заслонился крыльями, которые сталкеры мигом превратили в решето. И все же тварь была еще жива. Веспертил сделал непонятное движение, словно пытался подпрыгнуть, впился когтями в стенку Разлома и пополз наверх, будто стремясь выбраться на городские улицы и затаиться в подъездах. Нижняя часть клюва подрагивала при каждом толчке и, наконец, отвалилась и повисла. Перья быстро пропитывались бурой кровью. Из-под нижней части медленно сочился гной, стекая по глинистой земле. Как только туша перевалила за край Разлома, сталкеры снова открыли огонь и добили мутанта окончательно. Когти сжались еще сильнее, свисая с края, оранжевые перья остались тоскливо торчать в воздухе. Кондор оглянулся на группу. – Не хотел, чтобы он сдох тут, внизу, – сказал он. – Здесь, как-никак, люди ходят. – Эй, ты в порядке? – Ворон хлопнул Иона по плечу, и тот встрепенулся. – Ага, – сказал учитель. – Надеюсь, я привыкну. – Привыкнешь. Иначе деваться некуда. Это не последний из них. – А если они парами летают? – Не летают. Два веспера при встрече драться начинают. Ион попытался представить эту картину, но почувствовал, что его сейчас вырвет. Стараясь не смотреть на торчащий зад мертвого монстра, учитель пошел вслед за сталкерами вдоль левой стороны Разлома. Что-то хрустнуло у него под ногами. Ион посмотрел вниз, запоздало подумав, что мог наступить на очередную мину. Увидев, что это был человеческий череп, учитель не почувствовал себя лучше. Веспертила он все никак не мог выбросить из головы. – Спокойно, – сказал Ворон. – Бывают в жизни огорчения, не обращай внимания. Пытаясь сохранять спокойствие, Ион посмотрел чуть дальше и увидел новые кости. – Откуда здесь столько скелетов? – спросил он. – Их могло быть больше, – ответил Аист. – Во время Катастрофы Метроград был закрыт на реконструкцию, внутри не было людей. Если бы и были – комплекс все равно не спас бы их. Ядерный бабах он не переживает, слишком мелко расположен. Зато когда выжившие бросились искать укрытие, многие хотели там спастись. Сотни и тысячи людей пытались попасть в комплекс. Всех в этом же районе и накрыло. Со временем хорты растаскали тела на мясо. А крупные кости остались. В Метрограде уже тогда поселились некоторые ребята, но кто тебе будет кости убирать? Так и лежат. Считай, памятник. – Стоп базар, – скомандовал Кондор, доходя до люка в земле. – Здесь вход. Феникс, открывай. Остальные – готовьте свет. Ион спрыгнул на твердую плитку, которой был выложен пол длинного коридора. Прямой туннель Метрограда казался ему злой насмешкой над бороздой, оставшейся над головой. И ведь это лишь малый отрезок комплекса… В метро он ничего подобного не видел – все туннели так или иначе были изогнуты. Или же он просто не обращал внимания. Учитель слишком привык к плавным изгибам перегонов. Здесь же, среди сплошных прямоугольников, он почувствовал себя неуютно. Даже если бы ему сказали, что здесь никого нет, ему не стало бы лучше. А мысль о том, что комплекс населен, лишь увеличивала его нервозность. – Двигаем вперед, – сказал Кондор шепотом. – Здесь маски можно снять. Сними противогаз, если тебе неуютно. Иону было неуютно и в противогазе, и без него. И все же он решил снять его, чтобы лучше чувствовать окружающий мир, хотя бы на уровне запахов. Воробей закрыл люк, и Кондор повел группу по коридору. В попытке совладать с нервами Ион сказал себе, что находится на гигантском рынке. Стало немного легче. В принципе, Метроград когда-то и был гигантским рынком. И все равно количество покрытого пылью барахла не умещалось в голове. – Что, изобилие, да? – спросил Феникс. – Вот-вот. Теперь понимаешь, как они жили в первые годы. Здесь ресурсов было – бери не хочу. Всю жрачку прикончили в первые недели, конечно. Потом стали прикидывать, как им тут жить. А здесь же куча всякой лабуды: одежда, тапки, бытовуха. Вот они и наладили торговлю с Крестом, пока ваши там свиней учились разводить. Кстати, ты в курсе, что первых свиней ваши отсюда и взяли? Из Метрограда. – Не знал, – ответил учитель. – А откуда в Метрограде живые свиньи? – Ну, – Феникс задумался. – Этот вопрос требует отдельной бутылки. Ион светил фонарем по сторонам, не зная даже, что выделить. Вроде много всяких довоенных вещей – сваленных в кучи, сложенных в коробки, – но он понимал, что ничего действительно важного тут находиться не может. Все ценное было давно растащено. Если что-то осталось неиспользованным за столько лет – то оно просто ничего не стоит. – Сколько тут человек сейчас? – спросил Ион. – В последний раз было тридцать или сорок, – сказал Аист. – Сейчас, наверное, и того меньше. Половина по традиции на выходе, патрулируют восток. Если кого увидим – молчи, мы сами с ним побеседуем. Громкий хлопок выстрела раздался откуда-то спереди. За ним донесся женский вопль. – Эльза, – вырвалось у учителя. – Вперед, – скомандовал Кондор, переходя на бег. Группа помчалась вперед, уже не стесняясь производить ботинками грохот. Феникс и Аист посматривали на правую сторону, Ворон и Воробей – на левую. Ион дважды успел оглянуться назад, но погони не обнаружил. У широко распахнутых дверей на полу коридора лежали два тела. Кондор привычно сжал поднятый кулак – группа выстроилась за ним. – Поиграли, и хватит, – послышался чей-то довольный, почти насмешливый голос. – Отдай ствол, поговорим. – Я сказал – стоять, – произнес смутно знакомый голос. Ион напряг память, вызвал все доступные ему ассоциации… Давид! – Еще шаг – и я стреляю! – Стреляй. Девочку ты как выведешь? Кондор оглянулся на товарищей, посмотрел Иону в глаза. Подмигнул, выпрямился в полный рост и, не опуская автомата, зашел в помещение. Перехватив «калашников», Ион бросился за ним, опередив Аиста. Внутри было очень просторно. Вероятно, когда-то помещение служило широким торговым павильоном. Сейчас оно было приспособлено под проживание большого числа людей. Куча коек вдоль стен перемежалась ящиками-верстаками. С потолка свисали на проводах лампочки, часть из которых не горела. У правой стены стоял Давид с немного отрешенным взглядом. Он держал в руках автомат, закрывая спиной Эльзу. Девушка прикрывала лицо ладонями и ничего не видела вокруг себя. Напротив них стояли четверо бойцов. Лишь у одного было оружие, направленное дулом вниз. Между конфликтующими сторонами, на полу, находилось непонятное устройство, напоминавшее генератор от гермоворот, с несколькими рядами тумблеров и выключателей. По габаритам оно не отличалось от каркаса, найденного в палатке Мафусаила на Бориспольской. Завидев гостей, четверо метроградовцев дернулись от удивления. Человек с автоматом перехватил оружие поудобнее, не решаясь нацелиться, затем все же разжал пальцы и позволил автомату упасть на пол. – Здорово, Шест, – сказал Кондор, целясь в самого низкорослого. – Встречай с цветами. Или не ждали? – «Птицы», – произнес Игорь Шестаков, глава Метрограда. – Ну, все, все, не клюйте нас. Так и подавиться можно. Хорошо сработало, молодцы. – Не льсти себе, – сказал Кондор. – Мы мимо проходили, вот и заглянули на огонек. Да ты присядь. Тут с тобой поговорить хотят. Ворон, Воробей, охраняйте вход. – Вы кто?! – воскликнул Давид. Он выглядел перенапряженным настолько, что едва не падал с ног. – Что вы хотите? Ион сделал к нему осторожный шаг. – Привет, Женя, – сказал он. – Знаешь, тебя на Бориспольской совсем заждались. Они в самом деле тебя очень любили. Когда все кончится, думаю, тебе надо будет вернуться. Если, конечно, захочешь. При звуке его голоса Эльза выглянула из-за спины Давида. Ее лицо просияло. Она бросилась к учителю, что-то лопоча. Ион заключил ее в объятия. – Все, все хорошо, родная моя, – сказал он ласково и снова посмотрел на Давида. – Парень, я серьезно, ты лучше присядь. Потому что когда та лампочка над твоей головой погаснет, ты снова потеряешь сознание. Давайте все присядем. Я расскажу, что к чему.Глава 5. Смелые выводы
– Интересной штукой оказался этот ваш «Красный вариант», – сказал Ион, положив руку на плечо Эльзы и чувствуя внимательные взгляды остальных. Даже Шест, кое-как устроившись в углу стены со связанными руками, смотрел на него, и в его взгляде было все меньше ярости и все больше любопытства. – Вот я почти не знаю, как люди жили до Катастрофы, – продолжал Ион. – Тут окружение играет большую роль. Я понимал, что не предназначены мы для жизни под землей. Когда человек заперт в клетке, он начинает что-то изобретать. Например, теории, что все кругом – враги, ответственные за его паршивую жизнь. Так появился «Красный вариант» – версия, что на Красной ветке кто-то выжил. Ведь кто подходит под образ врага больше всех? Гости с других городов? Нет. Даже поверхность так сильно не пугает, как неизвестные пустоты рядом с нами, на Красной линии метро. Уверен: если бы можно было в любой момент попасть туда и обнаружить, что там пусто, – жители Креста сильно бы расстроились. Ведь это означало бы, что больше нечем обосновывать свои потери, кроме как собственной глупостью. Последние сутки в моей жизни были самыми странными. Я задумался о некоторых вещах. Что же случилось с Красной веткой? В принципе, Кипарис именно такую и ставил мне задачу. Мол, возьми Эльзу, проведи к доктору и разберись, действительно ли Давид пришел с Красной ветки. Что интересно, Кипарис не подумал, что Давид может быть из наших. Или вообще из другого города. Нет, мне нужно было разобраться, что там с красными, а остальное неважно. Вот тогда мне в голову пришла мысль – а что же, действительно, с красными случилось? Я еще решил, что этого мне никогда не узнать. Но мне надо было сразу задать себе простой вопрос, на который мне намекнул Аист: что вообще надо сделать, чтобы целая ветка оказалась погребенной? Если бы я задумался об этом как следует, то сразу разгадал бы странности своего путешествия. И действительно – что надо? – И ты все-таки сообразил? – спросил Кондор. – Да. Надо, чтобы люди, живущие на ветке, сами решили себя похоронить. Все сразу. Чтобы синхронно, внезапно, не сговариваясь, решили замуроваться. – Ну, это особо не секрет, – сказал Феникс. – Мы примерно так все и представляли. Рад, что ты догадался. Мы только не знали, зачем они это сделали. – На это тоже можно ответить, – сказал Ион. – Кто-то заставил их захотеть сделать это. – Что значит «заставил»? – Путем психической обработки, – ответил Ион. – Кипарис знал, что Мафусаил до Катастрофы занимался этими технологиями. Потому он и отослал нас с Эльзой к старику как к мозгоправу. Меня – просто как проводника, потому что у Эльзы разум, как у замкнутого ребенка, а я вроде как нахожу с ними общий язык. У нас с ней установилось взаимопонимание – правда, девочка? Эльза по-прежнему внимала голосу учителя, не подавая признаков активности ума. Ион обнаружил, что всех присутствующих она немного смущала, и понял, что свыкся с ее состоянием окончательно. При том, что, как он надеялся, ей предстояло скоро из него выйти. – За время нашего с ней путешествия к Мафусаилу и назад я встречал много странностей, – продолжал Ион. – Но смутно чувствовал, что между ними есть что-то общее. Эльза периодически принималась что-то рисовать, когда попадала в зону нужного освещения. Ей ни разу не удалось довести рисунок до конца. Я не сумел понять, что эти каракули означали. Что-то подобное было с Давидом, который иногда, находясь под определенным светом, на миг приходил в себя. Потом я понял, что эти общие черты их поведения были, вероятно, тем же самым, что могло происходить с красными. Ведь чтобы замуровать себя, они тоже должны были попасть в особые условия. – Под лампочку, что ли? – спросил Кондор. – Нет. Скорее, был некий устный приказ, отданный всем и сразу. Можно предположить, что приказу сопутствовало некое излучение, заставлявшее их слушаться. Или акустическая волна. Я вертел это в голове вдоль и поперек, все не мог понять, как это должно было работать. Кто-то или что-то приказывает человеку, и он выполняет. Но, скажем так, чересчур усердно. Вот простой пример. С помощью своего влияния я велю вам закрыть дверь, и вы ее закрываете. Пока речь идет о конкретной двери, и если ситуация требует, чтобы ее закрыли, – все понятно. Но предположим, что объект воздействия через несколько дней окажется в другом месте, и там тоже будут двери. Он примется их закрывать. Остальным его действия будут казаться странными, хотя он просто будет отрабатывать старую программу. – Значит, эти двое получили ментальный приказ? – спросил Аист. – Девочка и этот… как тебя… Давид? Получается, они с Красной станции? – Нет, – покачал Ион пальцем. – Не значит. Это значит, что они, вероятно, нашли одну из установок Красной ветки. А чтобы это сделать, они должны были найти проход на Красную станцию. Я думаю, что они так и не попали вниз. Установка их остановила. – Кто-то с Красной ветки отдал им приказ, который в итоге заставил их поехать крышей? – Ты почти угадал. Только я не думаю, что это был «кто-то». Думаю, они сами отдали себе приказы. – Как это? – Неосознанно. Путем случайно брошенных фраз, которые могли иметь совсем другой смысл. Простые слова, уместные в разговоре между ними. Но они, сами того не зная, оказались в зоне действия установки – такой, как эта. Ион показал на стоящий на полу прибор. – То есть, им тупо не повезло? – спросил Ворон. – Похоже, что так. Я не сразу к этой мысли пришел, пока Мафусаил не посоветовал мне найти «Флору». – «Флору»? – Да, ту самую. Обычный справочник по деревьям, которые росли до Катастрофы и, может быть, сохранились сейчас где-то на земле. Тут я и задумался. История с «Флорой» и выдирание из нее страниц – точно такая же аномалия, как то, что случилось с красными, с Эльзой и Давидом. Подумайте сами. В метро есть куча экземпляров «Флоры», и в каждом не хватает одного и того же листка. Значит, кто-то его вырвал изо всех книг тиража. Зачем этим заниматься? Не затем ли, что кто-то получил приказ вырвать листок из какого-то одного, конкретного, определенного экземпляра, а потом просто спроецировал полученную команду на все другие экземпляры – в момент, когда они оказались в метро вместе и еще не распространились по станциям? Нет, я был убежден, что никто и не планировал портить все книги. Просто кто-то навсегда остался в этом состоянии и каждый раз, когда видел «Флору», вырывал из нее определенный листок. – Парень, ты совсем чердак запутал, – сказал Аист. – Я подозреваю, что ты ведешь к какому-то выводу, потрясающему в своей простоте. Допустим, ты вычислил, что у красных что-то там распыляли. Объясни, как ты догадался, что у Метрограда есть хреновина, которая ставит мозги на место? – Вот как, – Ион сунул руку за пазуху и вытащил экземпляр «Флоры» из Комнаты. – Ого, – сказал Аист. – Это то, о чем я думаю? Феникс сделал шаг вперед, не скрывая интереса. – Да, – сказал учитель. – Уцелевший экземпляр «Флоры». Похоже, единственный в мире. Я его нашел в библиотеке Датаполиса, в Комнате Социального дня. – И как ты его нашел? – Я нашел, потому что искал, удачно оказавшись в нужном месте. Кипарис сказал, что Мафусаил раньше занимался наполнением библиотеки Датаполиса. Только он мог сделать так, чтобы книга оказалась там. Он спас нужный экземпляр до того, как, повинуясь приказу, пошел вырывать страницы из всех остальных. – Так это твой старикан вырывал страницы? – Да. Потому что он попал под действие излучателя. Так же, как Эльза и Давид. – Многие слышали про Мафусаила, – сказал Воробей. – Старикан уже много лет жил на Бориспольской. Он ее толком не покидал. Он никак не мог быть из красных. – Да говорю же, никто и не был из красных, – сказал Ион. – Эльза, Давид и Мафусаил – это тройка разведчиков генерала Ольшанского. Одна из тех, которые он взращивал в Метрограде. Только очень засекреченная. Наступила короткая пауза, которую прервал вопль Шеста: – И чего ты такой умный, а?! – Помолчи, – обратился к нему Кондор, слегка нахмурившись, и снова посмотрел на учителя. – Тройки Ольшанского занимались исследованием мира на поверхности. Жители Креста ими быть не могли. – Исследованием мира, да, – согласился Ион. – Но никто не говорил, что на поверхности. У генерала была еще одна разведгруппа из трех человек, действующая в Кресте. И как раз они не были непосредственно из состава Метрограда. Они были простыми жителями Креста, между которыми, возможно, поначалу не было ничего общего. Каким-то образом их всех завербовал генерал и сформировал из них слаженный костяк. Каждый из разведчиков первоначально жил на своей станции. Я не знаю, что именно они должны были делать. Вероятно, просто следить за жизнью внизу и обо всем докладывать генералу. А потом что-то случилось. Возможно, Мафусаил вычислил координаты, где могут остаться все еще работающие излучатели. Или кто-то в метро проговорился о потайном спуске на Красную линию. Этого мы уже не узнаем. Попробую воссоздать события. Мафусаил, Давид и Эльза отправились к этому месту на поверхности, о чем-то переговариваясь, как и положено людям, доверяющим друг другу. Вероятно, Мафусаил был главным. Незаметно для себя они попали под действие излучения. А там… Случайные слова, брошенные друг другу, – и имеем, что имеем. Эльза впала в детство, каким она его помнила. У Давида начала скакать память. А Мафусаила охватила мания уничтожать определенный листок из справочника, что он и делал каждый раз, как видел эту книгу впоследствии. Со временем в метро не осталось ни единой книги, кроме этой, ради которой все и было затеяно. Очевидно, Мафусаил сообразил, что произойдет, и спас нужный экземпляр, отдав его кому-то из двух других или же случайному человеку в метро, который потом пристроил книгу в библиотеку столицы, не подозревая о ее важности и не запомнив названия. – Да что в этой книге важного такого? – спросил Феникс. – Хороший вопрос. Давайте посмотрим. Открыв «Флору», Ион пролистал до шестьдесят седьмой страницы и показал всем рисунок старого дерева на фоне зеленых ветвей. Надпись гласила: «Мафусаил». – Это не просто имя самого старого человека, который, согласно Библии, когда-либо жил на земле, – сказал Ион. – Это еще и имя собственное самого старого на планете дерева. Оно и понятно, что на пропавшем листке будет название дерева, потому что справочник им в основном и посвящен. Вот сосны, ели, пальмы, каштаны и так далее. А Мафусаил, хоть и не порода древесины, но когда-то считался самым старшим деревом на планете. Потому и удостоился отдельной страницы. – А где дерево твое находится хоть? – спросил Аист. Учитель вгляделся в справочник. – Написано «Калифорния, Национальный парк Иньо», – сказал он. – Тогда фигово, – вздохнул Аист. – По тем краям наверняка бомбили будь здоров. Думаю, нет уже твоего дерева, как и парка. – А я думаю, что наш пожилой доктор взял себе имя в честь этого дерева, – сказал учитель. – Потому что он сам считал себя стариком. В метро не так много людей его возраста. Он считал, что он в каком-то смысле патриарх. Чего только не сделаешь для своего самолюбия? Но причина, по которой листок надо было выдернуть, у нас вот здесь. Ион перевернул страницу. Шестьдесят восьмая была испещрена чертежами, выполненными наспех шариковой ручкой. – Это почерк Эльзы, – сказал Ион. – Теперь я его узнаю где угодно. Думаю, это карта. Карта места, на котором они поняли, что с ними начало что-то происходить. Когда Эльза рисовала карту, все трое все еще владели собой. А когда поняли, что творится неладное, то решили уничтожить это знание. И кто-то из них – Эльза или Давид – сказали Мафусаилу уничтожить запись. – Вот же ж ты сволота умная, – угрюмо произнес Шест, но замолчал под взглядом Кондора. Ион положил «Флору» Эльзе на колени. – Я подведу итоги и расскажу, как все представляю, – сказал он. – Когда грянула Катастрофа, выжившие бросились искать убежища в метро, потеснив при этом тех, кто уже там находился. На Красной линии были размещены устройства, поразившие излучением всех жителей и побудившие их закрыться. Возможно, это были тестовые образцы. Возможно, с их помощью хотели всего лишь заставить людей закрыть все гермоворота, чтобы позволить им выжить самим и не перегружать станцию. То есть я допускаю, что не было злого умысла побудить их убить себя. Но именно это они и сделали, потому что, закрывшись от поверхности и от нас, они так и не вышли из-под действия излучателя. Они перестарались. Выжившие с Красной ветки не просто закрыли ворота изнутри. Они нашли ресурсы завалить, взорвать все выходы наверх. Отрезали себе все пути к спасению, в том числе переходы на станции Синей и Зеленой веток, на которых располагались, я напомню, ресурсы для выживания. – Массовое помешательство? – спросил Кондор. – Да. Думаю, оно длилось несколько дней, не больше. Может, даже считаные часы. Для обреченных этого оказалось достаточно. Они замуровали себя и обрекли на смерть. Естественно, на станциях двух других веток не могли понять, что случилось с красными. Поэтому в следующие годы мы все жили в страхе, что на Красной ветке могли остаться живые люди, которые однажды пробьют снова проход к нам, а там – неизвестность, одной которой достаточно, чтобы разрушить размеренный быт столицы. Я рассказал о том, что было давно. Сейчас расскажу, что было три-четыре года назад. Лидер Метрограда, генерал Ольшанский, сформировал секретную группу разведчиков. В нее входил, прежде всего, старый врач, который в первые годы после Катастрофы занимался психологической адаптацией людей, что в Кресте было очень востребовано. Найти же применение своей основной работе – созданию психотронного оружия – он не мог. Поучаствовав по молодости в создании излучателей для Красной ветки, он после Катастрофы увидел, к чему привела его работа, и ощутил груз вины, с которым и жил последующие годы. Кроме того, он был знаком с будущим смотрителем Креста. Словом, для Метрограда это был идеальный шпион. Его прикрытию помогал тот факт, что жил он не в Датаполисе, а на Бориспольской, что довольно далеко от столицы. Попутно он занимался поставкой книг в Датаполис, так он имел повод время от времени наведываться в столицу. – Ясно. Кто второй? – Вторым участником группы был молодой парень по имени Женя, – Ион показал на Давида. – Простой человек, который в итоге тоже обосновался на Бориспольской рядом с Мафусаилом и помогал, чем мог. Думаю, что среди его талантов была способность внедряться в разные слои общества. Евгений нравился людям и умел влиять на них. В итоге он становился своим везде, куда бы ни пошел. Он был немного романтик. Мечтал о внешнем мире, о сталкерстве, о приключениях. Он взял себе позывной – Давид. А третьей была Эльза. Молодая девушка, умевшая делать любую работу, с отличным здоровьем и острым вниманием. Она поселилась в Датаполисе, нигде подолгу не мелькая. Все трое ждали своего часа. Но затем что-то случилось. Возможно, наша тройка путем долгих наблюдений или при помощи слухов набрела на координаты места, где может находиться спуск на Красную ветку. Они решили выбраться наверх и найти это место. Собрались и решили. У них имелись костюмы, защитные маски, все нужное снаряжение. Они знали, как тайком покинуть метро, как выйти на поверхность, чтобы никто не вычислил. Могли знать от генерала, где именно сейчас находятся остальные разведчики, чтобы избежать встречи с ними. Ведь другие метроградовцы ничего не знали о группе Мафусаила и могли их просто пристрелить, как подозрительных незнакомцев снизу. Мафусаил взял с собой «Флору» – экземпляр так полюбившейся ему книги, из которой он позаимствовал себе имя. Быть может, он просто любил рассматривать картинки, любуясь рисунками давно пропавших деревьев. Возможно, он ностальгировал. Любил помечтать при свете керосинки, глядя на запечатленные растения. Это было частью его личной жизни. И он взял экземпляр справочника с собой. Давид, Эльза и Мафусаил нашли спуск, воспользовались им, и, как полагаю, уткнулись в препятствие. Стену, дверь, люк – все что угодно. В попытках проникнуть дальше они привели в действие старый излучатель. Быть может, они сами завели генераторы, думая, что открывают проход. Сами того не зная, они полностью изменили свою будущую судьбу. Излучатель работал, но рядом не было никого, кто мог бы отдать жертвам устный приказ или посоветовать, например, повернуться и идти домой. Однако они хорошо знали друг друга. Они разговаривали – так, как разговаривают обычные люди, связанные общими секретами. Порой серьезно, порой шутливо. Слова, которые они адресовали друг другу, превратились в мощные психологические установки, которые поселились в их подсознании навсегда. Что случилось с Мафусаилом, догадаться нетрудно. Обнаружив спуск вниз, Эльза решила зарисовать схему. Ей не на чем было писать, так что Мафусаил, понимая важность момента, пожертвовал для этого свою книгу. Дал Эльзе «Флору» и ручку, чтобы она набросала схему на справочнике. Полагаю, у него была закладка в книге на странице со старейшим деревом. Когда они поняли, что совершили ошибку, то решили, что никто не должен узнать об их находке. И Метроград с генералом тоже не должны. Эльза крикнула Мафусаилу, чтобы он уничтожил запись, уничтожил самым простым способом – вырвал листок со страницей шестьдесят восемь, на которой она вела путевые заметки. Ее слова запали Мафусаилу в самые глубины подсознания, превратившись в приказ, но тогда ему удалось оказать сопротивление и спасти книгу. Вероятно, он был против такого шага. В группе наметился раскол, и слова стали жестче. Старик спрятал книгу, хотя команда «вырвать листок из справочника» уже поселилась в нем, чтобы позже дать всходы. Мафусаил с Давидом велели Эльзе «все забыть». Она была самой младшей и физически слабой из всех. Она была женщиной. Ей сказали что-то вроде «ты всего лишь глупая девчонка». Наспех брошенной фразы оказалось достаточно, чтобы девушка действительно отключила области рассудка, делающие ее взрослой. Давид услышал нечто вроде совета «забудь все, что тут видел». Конечно, я не могу воссоздать точные формулировки. Но думаю, что парень услышал что-то вроде «чтобы завтра ты ничего не помнил», а ведь понятие завтрашнего дня в метро – полнейшая абстракция. Солнца-то нет. Никто уже не живет по календарю. Освещение у нас искусственное, так что каждый может сам решать, день сейчас или ночь. Всей тройке разведчиков удалось вернуться обратно, после чего полученные психологические установки вступили в силу. Расставшись со своей книгой, Мафусаил принялся делать именно то, что ему и велели: схватил первый попавшийся учебник «Флоры» из своих обширных запасов и выдернул нужный листок. А потом взял следующую книгу и повторил. Потом еще и еще, пока не уничтожил вручную все определенные страницы. Этот поступок имел неожиданные последствия. Книги распространились по всему метро, а когда люди, их читавшие, обнаружили, что в них всех не хватает одного и того же листка, то на пустом месте родилась целая легенда о таинственном экземпляре «Флоры», оставшемся неповрежденным. – Так вот почему за этими книгами все гоняются, – Аист хлопнул себя ладонью по лбу. Ион кивнул ему в возбуждении и продолжил: – Поразительно, из какой ерунды может родиться лавина слухов и сплетен, которая настолько радикально изменит общество, что обычный, ничем не примечательный справочник станет элитным товаром, предметом небывалой роскоши, за которым будут охотиться всеми путями. Популярность «Флоры» выросла настолько, что среди влиятельных жителей Датаполиса стало круто взять себе название дерева из этой книги в качестве второго имени. Со временем эти люди сделали себе карьеру, и в результате смотритель Датаполиса, подхватив модное веяние, взял себе имя Кипарис. Вскоре его уже окружали Березы, Баобабы, Клены, Секвойи и им подобные. – Да уж, – почесал голову Ворон. – А я-то думал, чего все прутся по этим справочникам? Оказывается, просто потому, что это круто. А почему круто – ни у кого спросить мозгов не хватило. – Да. Вернемся к нашим разведчикам. Эльза тем временем вернулась в Датаполис. Ее рассудку был нанесен ущерб. К счастью, это было всего лишь внушение, ее мозг сам по себе не поврежден. И все же девушка сильно изменилась. До этого она не успела обрасти никакими связями или же, в силу прикрытия, не хотела этого делать. Некому было о ней позаботиться. Никто толком и не знал, что она существовала. Просто как-то внезапно в Датаполисе появилась очередная умалишенная нищенка, которая помнила, как трудиться на самых тяжелых работах. Под присмотром Тани, нашего столичного доктора, Эльза сумела кое-как закрепиться в столице, хотя продолжала механически рисовать некое подобие карты. Она рисовала глиной, грязью, углем на любой поверхности, когда было подходящее освещение. Вот с самим Женькой-Давидом это освещение сыграло злую шутку. Сейчас я еще больше уверен, что услышанная им команда звучала примерно как «вернись сюда на рассвете». Под «рассветом» парень должен был понять искусственную смену дня и ночи. Попасть в полную темноту, заснуть, потом проснуться уже при новом свете. Однако с ним произошла удивительная вещь. Дело в том, что у себя Давид охранял станционные часы. Стратегический объект, освещенный круглосуточно. После того как Давид вернулся с поверхности, притом совершенно не помня, что он вообще куда-то выходил, парень банально ни разу не оставался в темноте на протяжении последующих четырех лет. Он не помнил ни Эльзу, ни Мафусаила, ни Метроград. Не помнил, что был агентом генерала. Он снова был самим собой – тем, кем считал себя до вербовки. Простым рабочим парнем Женькой. Четыре года он стоял под часами, там же ел и спал, постоянно чувствуя на себе свет, чувствуя, что вокруг него царит один и тот же бесконечный день. Иногда он отлучался в туалет или помочь знакомым по работе. Но ни разу за все время он не отключался, пребывая при этом в темноте. Это продолжалось вплоть до позавчерашнего дня, когда команда диверсантов с соседней станции, с Красного Хутора, вывела из строя трансформатор и полностью отрубила Бориспольскую от электричества. Ополчение Бориспольской сумело отвоевать и починить трансформатор, обходясь в полной темноте фонарями. Женя был с ними. Получив незначительное ранение, или, скорее, легкую контузию, он потерял сознание. И тогда впервые за четыре года сложились оба фактора: он как бы заснул, и вокруг было темно. Биологические часы отсчитали ночь. Женька, валявшийся в одной из многочисленных ниш туннеля, пришел в себя. Возможно, он вспомнил о другой стороне своей личности – что был сталкером-авантюристом с позывным Давид. Может, он и не помнил ничего. Но он однозначно вспомнил задачу: вернуться обратно к излучателю «на следующий день». Именно это он и сделал. Снова нашел свой костюм, который без должного ухода за несколько лет попортился от плесени. Не забудем, что Давида вел не здравый смысл, а ментальный психоз четырехлетней давности, так что он выбрался наверх прямо в старом снаряжении. Наверху он, вероятно, блуждал в поисках излучателя, пока ему не стало плохо. Он так и не дошел, по дороге потерял сознание, и затем его нашли «Птицы» Кондора, сопровождавшие Баобаба. – Все верно, – кивнул Кондор, не пропустивший ни единого слова из долгого рассказа учителя. – Остальное вы все, в общем, помните, – сказал Ион. – Когда вы притащили Давида в Датаполис, естественно, его никто там не узнал. Кроме Эльзы, которая жила в лазарете, куда вы и приволокли парня. В столице – обилие разных ламп, дающих игру бликов и теней. При нужном освещении Давид немного пришел в себя и сумел даже опознать Эльзу. Кипарис же не мог понять, кто перед ним. Лишь знал, что это непонятный человек с поверхности, бродивший неподалеку от Крещатика в изношенном костюме, что создавало впечатление, будто Давид находился в нем очень долго. Кипарис закономерно предположил, что Давид – шпион Красной ветки. Чтобы докопаться до истины, смотритель решил попробовать растормошить Эльзу. Для этого нужна была помощь – вот совпадение! – Мафусаила, о связи которого с Эльзой и Давидом никто и не подозревал. Девушке был нужен сопровождающий, так что Кипарис вызвал с Лукьяновской меня в качестве проводника. Однако Кипарис должен был также удостовериться, что Давид не из Метрограда. Сделать это он мог, только запросив сам Метроград и дав описание парня. Он отправил запрос Шесту. Я ведь прав? – Допустим, – буркнул Шест с пола. – Значит, прав. Только за эти четыре года Метроград сильно изменился. Генерала Ольшанского больше нет, как и системы разведчиков. Если о тройках генерала, которые бродили по поверхности, еще имелись какие-то сведения, то про команду внизу никто не знал. Ни об Эльзе, ни о Давиде, ни о Мафусаиле сведений не осталось. Во всяком случае, Кипарису дали понять, что о Давиде не слышали. Шест усмехнулся, но ничего не сказал. – Вы же знали, что внизу работает секретная тройка генерала, да? – спросил учитель. – Но вы не знали, кто именно. Их позывные вам ни о чем не говорили, у вас не было описания их внешности. И все же вы знали об излучателях. Знали, что они существуют. Вы очень хотели получить хотя бы один из них. – Прошу прощения, – подал голос Аист. – А на хрена им излучатели? – А почему рухнула система Ольшанского? – спросил Ион в свою очередь. – В его времена люди могли рассчитывать на счастливое будущее на поверхности, на покорение открытого мира, новых земель. Некоторые из разведчиков генерала даже респираторами не пользовались – настолько поверили в свое превосходство, в свою выживаемость. Ну, и поплатились. Практически все разведчики погибли от болезней. Мало кто из них вернулся из очередного путешествия. Эти четыре года многое прояснили, на многое открыли глаза тем обитателям Метрограда, что продолжали жить в торговом комплексе. Они пришли к выводу, что в ближайшем будущем им не светит выбираться на солнышко. И единственное направление, куда они могли расширяться, – вниз. – Это как? – удивился Феникс. – Крест захватить, что ли? Конторой в тридцать человек? – Тридцать человек и излучатель, – поправил Ион. – А, вот оно что, – махнул рукой Феникс. – Тогда понятно, зачем им был нужен твой Женька. Сидящий на полу Шест злобно сопел. – Таким образом, как только Кипарис сообщил Метрограду, что они нашли неизвестного парня с поверхности, Шест сразу понял, в чем дело, – сказал Ион. – Шест выложил Кипарису все как есть – дескать, у вас там все время работали шпионы. И уже после нашего с Эльзой ухода смотритель догадался, что Давид может быть одним из них. Они с Шестом перетерли через своих посредников и договорились о выдаче Давида. И по тем же причинам им была нужна Эльза. Ведь если она узнала Давида, а он узнал ее, то они – из одной тройки. Поэтому за нами быстро отправили погоню. Двое людей Метрограда, получившие приказ догнать нас в туннеле, – вот кто шел за нами. Однако Кипарис успел поставить мне печать в паспорте, открывавшую передо мной все двери. Быть может, он заранее что-то такое подозревал, поэтому те, кто за нами гнались, таких печатей не получили. Как и положено смотрителю, Кипарис перестраховывался, стараясь вывести конфликт с территории своей станции, притом не зная, на чьей стороне ему лучше быть. Так что нам удалось оторваться. И все же Метроград устроил серьезную охоту на нас. Поднял смуту на станциях, чтобы нас задержать. Взбудоражил «Скиф» и «Киммерию». На Красном Хуторе уже хватало своих неприятностей, и наше путешествие не было легкой прогулкой туда и обратно. Если бы не ваша помощь, мы бы в жизни не добрались до Мафусаила и назад. О дальнейшем догадаться нетрудно. Получив Давида, Шест быстро расколол его на предмет того, где находится излучатель. Только этим я могу объяснить, почему здесь находится эта штука. И я точно знаю, что это именно то самое психическое оружие, потому что я видел каркас от такого же в палатке Мафусаила на Бориспольской. Я ведь прав? Шест рассмеялся. Смеялся он долго и очень паскудно. – Да ты молодец, братан, – сказал он, с трудом поднимаясь на ноги. – Почти все вычислил. Только есть два момента. – Поделишься с нами? – спросил Кондор. – Охотно. Прежде всего, ваш парень ни хрена не раскололся. Эта хреновина на полу была у нас уже давно. Но она работает только на лечение. Снимает наложенные команды. Ставит мозги на место. А программировать на новые задачи этой штукой нельзя. – То есть, это лекарство, а не вирус, – сказал учитель. – Вроде как. Мы хотели использовать ее на этом чертиле, чтобы его отпустило и он отвел бы нас к месту, где ему крышу свернуло. Только подзарядить надо было. Про лампы ты верно сказал, потому как он встрепенулся, вырвал у меня «калаш» и положил двоих наших. В жизни такой подготовки не видел. Я думал, это потому, что мы девку ему показали. А оказывается, надо было свет выключить… тьфу, блин, только ребят потеряли почем зря… – Кипарис сообщил тебе, что мы с Эльзой вернулись? – спросил Ион. – Ага. Отдал ее без вопросов. Ион вспомнил избитую Татьяну, лежащую в своем доме. У него сжались кулаки. Вот бы сейчас расплющить эту глумливую усмешку на морде Шеста… – Зря вы так, с автоматами к нам, – сказал Шест. – Мы же как лучше хотели. Если эта штука работает, то и девочка, и кедр выздоровели бы. – Вот сейчас и посмотрим, – сказал Ион, глядя на излучатель. Когда он впервые увидел его, на нем мигали две красные и две зеленые лампочки. Сейчас все четыре горели зеленым. Видимо, зарядка закончилась, пока он говорил. – Агрегат уже должен работать, мужики, – не унимался Шест. – Можете включать. Только можно я послушаю, что девочка скажет? Не, пацаны, мне реально интересно. Кондор вопросительно посмотрел на учителя. – Да, да, конечно, – сказал Ион, тряхнув головой. – Давайте его включим. Он подошел к излучателю, хмуро осмотрел его. – Что, не знаешь, как оно пашет? – усмехнулся Шест. – Давай покажу. – Покажи, – согласился Ион, готовя автомат. – Только без тупняков. Если эта штука попробует гипнотизировать – ты первый тут ляжешь. Воробей разрезал пластик на запястьях Шестакова, и лидер Метрограда довольно потянулся. – Да успокойтесь вы, – сказал он. – Если бы эта хреновина помогала править миром, я бы знаете что делал? – Что? – Правил миром. Наклонившись над механизмом, Шест повернул два переключателя и вдавил кнопку сбоку, держа ее утопленной. – Помнишь, я говорил, что ты упустил из виду два момента? – произнес он, глядя на учителя. – Да, помню. О первом ты рассказал. А второй какой? – Ну… – Шест пожал плечами, и от этого Иона охватило страшное подозрение. – Ты еще не понял? В тройках генерала никогда не служили старики. – Что? – Твой Мафусаил не был участником секретной разведгруппы, – произнес Шест и подмигнул. – Думаешь, мы про тебя ничего не знаем, учитель Ион? Ты сам никогда не думал, почему тебе четыре года назад внезапно приспичило открыть школу? Ион ошарашенно посмотрел в глаза Эльзе, чувствуя присутствие Давида за правым плечом. Тут он окончательно осознал всю правду, и перед тем, как излучатель испустил невыносимо высокий писк, понял, что в присутствии этих двоих чувствует себя слишком уж привычно.Глава 6. Номер первый
– Давид. – Скажи еще раз. – Давид. Глаза девушки почти скрывались за маской. Голос казался приглушенным. Ветер, взметавший облако пыли, почти убивал все звуки. – Запомнила, наконец, – усмехнулся Давид, крутя в руках компас. При такой низкой видимости без него было не обойтись. – У тебя же нормальное имя, – сказала девушка. – Зачем тебе позывной? – Потому что Первый-Второй-Третий звучит затасканно, – ответил Давид. – И потом, как нам тогда дедушку называть? Номер Четыре или номер Ноль? – Зовите Мафусаилом, как я и просил, – сказал человек, внезапно вышедший из пылевого заслона. Костюм на нем смотрелся нелепо и явно сковывал движения. – Убери компас. Здесь он тебя не спасет, если заблудишься. Держитесь меня. – А ты точно помнишь, куда идти? Все уже разнесло. – Городской рельеф изменить сложнее, чем лесной, – ответил Мафусаил. – Город – это комплекс кварталов. Если сохраняется хоть один – считай, ориентиры уже есть. Следуйте за мной. А где ваш друг? – Хороший вопрос, – кивнул Давид. Он поднес руку к шлему, нажал на кнопку, включая радио. – Давид вызывает Иона, – сказал он с полуулыбкой. – Ион, ты где? Он отпустил кнопку и подождал. – Номер Третий вызывает номер Первый, – сказал Давид чуть громче. Из-за спины Мафусаила выкатился непонятный предмет высотой в полметра. Давид остановил его ногой, тут же схватил Эльзу и отвернулся. Мафусаил молча смотрел на то, что выкатилось, – старую порванную покрышку со следами клыков хортов. – Неправильно реагируете, – произнес четким голосом номер Первый, выходя с той же стороны, откуда прикатилось колесо. – А если бы бомба была? Тем, что ты свою девчонку заслонил, ты бы ей ничем не помог. Ну, а ты? – он обратился к Мафусаилу. – Стоял и тупил? Так нельзя. Вас не учили хотя бы падать и закрывать голову руками? Я уже не говорю о том, чтоб накрыть своим телом бомбу. Ты же в свое время был в армии? – Виноват, – сказал Мафусаил. – Сделай поправку на мой возраст. У меня уже рефлексов никаких. И потом, я человек науки. – Науку я уважаю, – вымолвил Ион. – Жил бы в ваше время – может, посвятил бы себя науке. Но имеем, что имеем. Ну, а вы двое что скажете? Тоже сделать поправку на возраст? Эльза смотрела на Иона несколько долгих мгновений. Отвернулась, спрятала лицо в маске на груди Давида. Тот со смехом прижал ее голову к себе. – Расслабься, брат, – сказал он. – Не могло с той стороны никакой гранаты прилететь. Там же был ты. Ты бы подстраховал. Я об этом помнил. А вообще, кончай свои проверки, Эльзу напугаешь. – В Датаполисе пугливые долго не живут, – сказал Ион, едва удостоив Эльзу взглядом. – Мафусаил, нам долго еще? – Почти на месте, – ответил человек науки. – Еще минута. Если бы не ваш цирк, уже добрались бы. – Тогда тем более расслабляться нельзя. У генерала двое наших недавно полегло. Сказать как? Несли дозор с крыши «Гулливера», зазевались, и их обоих унес веспертил. За сорок секунд до смены постов. Одного, правда, уронил сразу, и он летел вниз очень громко. – Тебе-то откуда знать? – спросил Мафусаил, плавно переступая и вглядываясь в остатки разбитого асфальта на покореженной земле. – Ты же всю жизнь в метро провел. Когда те люди стали тебе «своими»? Сколько раз ты выбирался на поверхность? – Это четвертый, – сказал Ион, протирая пальцем в перчатке линзу прицела. – Четвертый? – Мафусаил покачал головой. – Молодой человек, не думаю, что ты знаешь, что такое внешний мир. Да, я сам после Катастрофы здесь второй раз, но я-то почти сорок лет провел на улицах до войны. И все равно не считаю, что могу указывать людям, как им себя вести. – Правильно, что не считаешь. Потому ты и проводник. Ион повернулся. – Эльза, – окликнул он. Давид остановился, держа девушку за руку. – Извини, – сказал Ион. – Шутка с колесом была глупой, я не хотел тебя напугать. – Да не напугал ты ее, спокойно, – сказал Давид, глядя на Эльзу. Холодный взгляд девушки говорил о ее чувствах громче всяких слов. – Нормально все, – наконец произнесла Эльза. Сунула руку в наружный карман комбинезона. Посмотрела на Давида вопросительно. – Что? – спросил парень. – Блокнот у тебя? – Нет. – Черт. Наверное, забыла. – А что ты хотела? – Нарисовать план прохода сюда. – Я могу просто сказать вам адрес, – напомнил Мафусаил. – Ты забыл, что внешний мир изменился? – спросил Ион. – Адрес нам ни о чем не скажет. Здесь ориентиры нужны. Эльза верно говорит. Тебе есть на чем писать? – У меня есть, – Мафусаил извлек из кармана немного потрепанную книгу и ручку. – При других обстоятельствах я бы вам отказал, но будем считать, что момент того стоит. Эльза выдернула книгу и ручку у него из рук, вгляделась в название. – «Флора», – произнесла она. – Это что такое? – Только на обложке не рисуй, пожалуйста, – попросил Мафусаил. Эльза раскрыла книгу на закладке и принялась быстро чертить что-то прямыми линиями. – Знаете, что я думаю? – спросил Давид. – Конечно, – кивнул Ион. – Мы же мысли твои читаем. – Тогда читай следующее: генералу надо было припахать контору ребят, которые набросали бы карту современного города. Старые карты уже бесполезны, а новых так и не создали. Надоело ориентироваться по вешкам Метрограда. А если ночь или туман, то все – в камнях заплутаешься. – Генерал никогда не станет этим заниматься, – сказал Мафусаил. – Почему? – спросил Ион. – Генерал Ольшанский, как и я, – человек в годах. Как всякому, кто помнит мир до Катастрофы, ему не хочется терять это преимущество. Он может ориентироваться в современном Киеве. И я могу. Вы не можете. Остальные жители Метрограда – тоже не могут. И большинство населения Креста. Как только молодые начинают обладать знаниями стариков – старики становятся не нужны. – Понял, – сказал Ион. – В тебе играет инстинкт самосохранения. Вопросов больше нет. Эльза неохотно подала голос: – Говорят, «Птицы» решили сделать такую карту. – Да? – Ион повернулся к ней. – Я ничего не слышал. Кто тебе сказал? – Побольше слушай. Сидишь себе на своей Лукьяновской, трубы крутишь на плантациях. Занялся бы чем-нибудь полезным. – Чем? Я работаю в пищевой промышленности станции. Есть более полезное занятие? – И в самом деле, какое? – скривилась Эльза. – Ты же у нас любитель детей. – У нас с Дашей дружеские отношения. И потом, она не ребенок. Ей четырнадцать. – Четырнадцать? – посмотрел на него Мафусаил с удивлением. – Ну да, многое в мире изменилось. В средние века, конечно, это был брачный возраст. В мое время девочки в четырнадцать могли разве что… – Что? – прервала его Эльза. – Расскажи мне, мудрый знаток средних веков и киевских улиц, что может и не может девочка в четырнадцать? Мне очень интересно узнать что-то новое. – Я не… – Мафусаил вздохнул. – Я просто хочу сказать, что это детский возраст. – Полагаю, в ваше время дольше жили, – сказал Ион. – Вы имели право на долгое детство. Думаешь, мы все дотянем до твоих лет? – Если будете сидеть в метро, точно не дотянете. Не выберетесь наверх – вымрете задолго до первых седин. Между тем, мы уже пришли. Эльза, ты пишешь? Это «Сто первый». – «Сто один», – повторила Эльза. – Поняла. Ее тонкие пальцы, сжимавшие ручку, быстро порхали над страницей «Флоры», вырисовывая подобие карты с очертаниями уцелевших фрагментов улиц. – Ты четче пиши, – советовал Давид, заглядывая через плечо. – Непонятно, что «сто один». Похоже на палочки и кружочки. – Отстань, а? – Не, я серьезно. Нули и единицы не нужны. Напиши лучше прописью. А то еще потомки примут за двоичный код. – Генерал Ольшанский должен помнить, что такое «Сто первый», – сказал Мафусаил, глядя на дом. – Это бизнес-центр был когда-то. Тогда у него этажей было побольше. Сейчас, как видите, груда развалин. Но входы должны были остаться. – Зачем нам сюда? – спросил Ион. – Это он и есть. Спуск на Красную ветку. Ни на каких картах его нет. Здесь тестировали первый генератор торсионного шума. Перед Катастрофой его демонтировали. – Точно? – Должны были. Такими штуками не разбрасываются. Война назревала, нужны были все работающие единицы. Ион обернулся, посмотрел на север. – Что-то здесь не сходится, – сказал он. – Красная ветка под нами не проходит. Она от нас на северо-запад. – Под нами проходит ее скрытое ответвление, – пояснил Мафусаил. – Сразу от вокзала шел туннель на юг, на расстояние примерно одного перегона. Заканчивался как раз под «Сто-один-тауэр». – Секретная разработка, что ли? – Да какая еще секретная? Все секретные разработки рано или поздно становятся хорошо известными обществу. Что остается неизвестным – это то, чему никто не придает значения. Факт, что под нами пролегает туннель, ведущий до Красной линии. С той стороны он заложен каменной кладкой и закамуфлирован бетоном. Оттуда не догадаешься, где именно проход. Но с нашей стороны можно легко найти и пробить стенку. – И как нам спуститься? – Вот это уже вопросы по существу, – произнес Мафусаил. Подойдя к стене, он начал слегка постукивать по ней. – Что ты делаешь? – Молодой человек, ты, должно быть, представляешь себе спуск как заваленную обломками дверь? Все намного проще, если знать, что искать. Добравшись до нужной плиты, Мафусаил пару раз стукнул по ней, кивнул сам себе, вытащил нож и начал ее выковыривать. Старый раствор поддавался плохо. – Готово, – сказал он, открывая хитро спрятанную панель, за которой оказался грязный рычаг. – Я же говорил. То, что спрятано под носом, никто искать не будет. Ион подошел ближе, посмотрел на рычаг. – Эта часть стены отходит в сторону, – сказал Мафусаил. – Там очень надежный механизм, который ее открывает. Надо только суметь его немного подзарядить. Ну-ка, попробуем. Взяв за рычаг обеими руками, Мафусаил с трудом повернул его по часовой стрелке. – Помочь? – спросил Ион. – Нет, я сам. Здесь зарядник особый. Еще чуть-чуть, и будет готово… погодите немного. Эльза внезапно схватилась за голову, вскрикнула и села на землю. Давид подхватил ее, но сам застонал от боли. – Что это?! – спросил Ион, прислоняясь к стенке, чтобы не упасть. Мафусаил не свалился лишь потому, что схватился за рычаг, но тут же отпустил его, отступая в ужасе. – Ловушка, – пробормотал он. – Так… у всех голова болит? – Раскалывается, – признался Давид. – Это ты натворил? – Черт возьми… – Мафусаил встряхнулся. – Слушайте, я ошибся. Установка где-то неподалеку и работает. Ее не убирали. Ее привязали к отпирающему механизму, а я и не знал. Заработала, когда я нажал… Надо уходить. – Где здесь проход?! – крикнул Ион, с силой прижимая маску к лицу. – Надо пометить место, крест поставить, что ли. – Молчите! Иначе все поедете крышей! Боль стала сильнее. Ион дернул липучку кармана, вытащил аптечку, щелкнул оранжевой крышкой. Вытащил готовый шприц с адреналином и быстро ввел себе в вену на шее. Инъекция была небольшой, но подействовала сразу. – Значит, уходим, – сказал он, прочно вставая на ноги. – Давид, Эльза… надо валить. – Молчите, – простонал Мафусаил. – Все, что вы скажете, может… господи, меня инфаркт хватит. Записи надо сохранить. Добравшись до Эльзы, Мафусаил схватил «Флору». Зашипев от боли и ярости, Эльза перехватила ручку, которой до этого писала, и вонзила ее в кисть Мафусаила. Тот все же не отпустил книгу. – Надо забыть это место, – сказал Давид глухо. – Что ты делаешь? – Уничтожь его, – простонала Эльза. – Вырви листок! Вырви этот листок! – Молчи, глупая девчонка! – проорал Мафусаил, хватая ртом тот воздух, что успевала подавать маска. – Молчи, дура! Ты ничего не знаешь! Молчи, идиотка малолетняя! Ты еще ребенок! Не знаешь, что творится! Эльза растянулась на земле. По ее телу пробежала легкая судорога. – Что с тобой? – испуганно спросил Давид, положив руку девушке под голову. – Что? Ион, помоги! – Ей отдан приказ, – проговорил Мафусаил в страхе. – Я не хотел. Простите меня. Не позволяйте себе забыть… Эй, ты! Давид обернулся к нему. – Вернись сюда обязательно, – сказал Мафусаил, стараясь побороть дрожь в руках. – Вернись, как только сможешь. Вернись сразу, как проснешься. Давид как-то странно посмотрел и кивнул. Ион сделал шаг к нему. Мафусаил схватил его за ногу, протягивая ему «Флору». – Спаси эту книгу, – вымолвил он. – Не позволь карте пропасть. Сунь в груз с моими книгами в столице. Пусть хотя бы там останется, пока кто-нибудь не найдет… – Я понял, – сказал Ион, пряча книгу в карман. – Я сохраню у себя. – Нет! Не у себя! Ты не вспомнишь, что мы были здесь! Мы сами можем не вспомнить свою жизнь! Не вспомним, что знакомы! – Свою команду я вспомню. – Нет! Тут как повезет, а ты не знаешь заранее! Мафусаил продолжал еще что-то бессвязно кричать. Не слушая его, Ион наклонился над Давидом и Эльзой. Попытался приподнять их сразу обоих. – Идем, – скомандовал он. – Возвращаемся домой. Операция закончена. Эльза попыталась оттолкнуть его. – Отвали от меня, урод, – вымолвила она. – Иди вон детишками занимайся, как ты любишь. Голову Иона пронзил импульс такой боли, что он отпустил друзей и упал наземь, сильно ударившись плечом. Из-за смеси боли с адреналином его сердце едва не проломило ребра своим ритмом. И все равно Ион тут же вскочил, принялся тащить Давида с Эльзой по земле, стараясь не слушать гул в голове. Через пару десятков метров силы покинули его. Ион упал, слыша лишь собственное громкое дыхание. Эльза чуть приподнялась, вцепилась Давиду в воротник, стукнулась лбом в стекло его маски. – Вспомни меня, – произнесла она. – Что бы ни случилось, когда увидишь – пожалуйста, вспомни. – Обещаю тебе, – проговорил Давид, обнимая Эльзу. – Моя Эльза. – Давид…Глава 7. Решение
– Ион! На его плечо легла твердая рука. Ион встрепенулся, посмотрел по сторонам. Перед ним стоял Кондор, глядя с беспокойством. – Пришел в себя? Надо же, и часа не прошло. Пришлось на поверхность тащить. Ты как? Ион оглянулся. Тесные коридоры Метрограда исчезли. Он стоял на тропе, над которой клубился легкий туман. Ион глазел по сторонам еще долго, прежде чем смог снова осознать себя. Уже занимался рассвет – такой неизвестный, непостижимый, но вместе с тем и ободряющий, словно напоминая, что сколько лет позади ни осталось, но новый день все равно будет. И никакие войны этого не изменят. За спиной Кондора стояли его сталкеры. Рядом с ними – Давид и Эльза, обнимающие друг друга. Ион потер предплечье, ощутив, что синяки от хватки Эльзы начали болеть. – Моя седьмая вылазка наверх… – пробормотал он. – Что? – спросил Кондор. – Что ты сказал? – Не третья, как я недавно думал. Седьмая. – Что ты помнишь? – Я помню все, – ответил Ион, уже не пытаясь совладать с потрясением, позволяя ему самостоятельно разложить области разума по полкам. – Помню все. И последние четыре года, и все предыдущие. – Значит, та машина работает, – сказал сталкер. – Теперь мы можем не бояться контроля над мозгами. – Вы собрались туда? К «Сто первому»? – Да. Но ты не волнуйся. Если хочешь, проводим тебя до метро. Понимаю, на тебя слишком многое свалилось. Ты молодец. Поспишь, обвыкнешься и поймешь, что теперь ты, как бы сказать… полный. Ион прошел мимо него к Эльзе и Давиду, остановился рядом с ними, переводя взгляд с парня на девушку и обратно, не находя слов. – Да, – кивнул Давид. – Я тоже чувствую себя очень глупо. Но, что бы мы с тобой ни испытали – все ерунда в сравнении с тем, что пережила она. Эльза схватила Иона за руку, и на этот раз от ее прикосновения учитель, секретный сталкер Метрограда, номер Первый в разведывательной тройке генерала Ольшанского, вздрогнул так, что укол адреналина четырехлетней давности вернулся стократной волной. Эльза произнесла несколько неразборчивых фраз. Она плакала, мотая головой в отчаянии. – Ей все еще тяжело говорить, – сказал Давид, и его подбородок дрогнул. – После стольких лет… – Спасибо, – проговорила Эльза, обнимая Иона. – Да, да, девочка моя, – сказал Ион, чувствуя, как дрожит его собственный голос. – Я все понимаю. Или обещаю, что постараюсь понять. Ион посмотрел на Давида поверх головы Эльзы и протянул ему руку, которую парень тут же пожал. – Долгая была прогулка, правда? – произнес Ион и улыбнулся. – Удачи, Женя. И тебе, и ей. – Спасибо за все, брат, – сказал Давид. – Я забираю Эльзу на Бориспольскую. Думаю, ее там примут. Если мое место возле часов никто не занял. Хотя ну их к чертям, эти часы. Все равно живем только сегодня. – Удачи, – сказал Ион. – Встретимся как-нибудь. Стоявший рядом Аист захлопнул «Флору», которую просматривал до этого, и спрятал учебник в карман разгрузки. – Вроде все, – сказал он. – Здесь наши дороги расходятся. – Зачем вам искать «Сто первый»? – спросил Ион. – А почему нет? Мы – сталкеры. В этом наша задача. Теперь хотя бы есть нормальная цель. Доберешься до своей Лукьяновской? Ион продолжал смотреть на рассвет. Осторожно отодвинул от себя Эльзу, ласково потрепал ее по голове сквозь защитный капюшон. – Я обещал тебе, что буду заботиться о детишках, – сказал он. – Не вижу смысла останавливаться. Мне нужно научить их, как искать что-то самостоятельно. – Так ты идешь с «Птицами»? – спросил Давид. Ион обернулся к Кондору. Командир сталкеров усмехнулся и кивнул. – Да, я иду с ними, – сказал Ион. – Здесь я буду номером Шестым, но, по крайней мере, с ними я буду лететь куда нужно. – Что изменится, если ты найдешь красных? Ты всего лишь прокопаешь другую нору. – Я не собираюсь копать норы, – ответил Ион, отступая к сталкерам. – Я ищу для детей освобождение от старых страхов. Став бесстрашными, они сами найдут себе новый дом. Давид поднял руку в знак прощания. Ион ответил тем же жестом и пошел за сталкерами, ступая по следам Кондора. Спустя минуту ему захотелось обернуться, посмотреть, исчезли ли Давид с Эльзой из виду. Но он не стал. Лишь крепче сжал автомат и зашагал увереннее.* * *
Доброго всем утра… вечера… или что там показывают ваши станционные часы? Ладно, если текущее время вам кажется неудачным – учитесь подкручивать стрелки. Полезное умение.
Роман, который вы держите в руках (или читаете на быстро разряжающемся устройстве), был задуман в далеком 2010-м году, еще до запуска серии, просто как некая абстрактная идея. Помню, за пару лет до того один приятель, заговорщически подмигнув, показал мне книгу с зелеными человечками в туннеле и крысами на переднем плане. На мой вопрос, что это, был дан ответ:
– Ты что, никогда не слышал о «Метро 2033»?! Это же лучшая книга по сталкеру!
Так я и ознакомился с первоисточником, включая ранний вариант, с концовкой «всякое бывает». Наверное, я был одним из немногих, кто не увидел в этом финале ничего необычного. Персонаж ведь вовсе не обязан выжить – он обязан состояться. Постичь некую Истину и прийти к закономерному итогу – хотя бы одному из них. Так оно и получилось.
Классическая, следующая редакция «Метро 2033», несмотря на объем и более оптимистичный финал, не смогла побудить меня создать «свое метро» в голове. Зато версия со смертью главного героя от почти естественных (по меркам местного мира) причин – смогла. Сразу возникли сомнения: мол, нет, ну не обязательно в метро походы по станциям должны завершаться так, ведь должны существовать другие пути…
К моменту, когда «Красный вариант» уже обрел название, у меня даже не было на примете города, в который эту историю можно было бы поместить. Этот вопрос понадобилось решать окончательно, когда стало ясно, что не туннелями едиными будут жить персонажи. Зато уже существовала идея «неизвестности за стеной». К чему бояться гостей из заморских стран? Этот страх уже привел к краху мира, так к чему идти на второй заход? Куда страшнее враг на соседней станции, особенно когда ты не знаешь, существует ли там кто-то или это всего лишь твоя тень.
Так роман и продвигался – балансируя между светом и тенью. Шло время, серия перевалила за десяток романов, затем следующий, еще и еще… Менялись каноны, основы, правила, реальный мир. А роман развивался, словно сам собой. Так что некоторые главы относятся к 2010-му году, другие – к 2017-му.
Да, так долго. «Красный вариант» – не самый мой большой литературный долгострой, однако определенно самый капризный. Вам знакомо чувство, когда садишься за работу с одной глобальной идеей, а книга по ходу действия предлагает другую? Мне – нет.
Во всех других одиннадцати романах, написанных мною ранее, все было продумано до мелочей еще на стадии приблизительной разметки. Тем временем «Красный вариант» годами дозревал где-то во вселенской энтропии, подобно вину в уютной бочке, взирая на мои поиски путей созидания характеров, сцен, приемов, арок в других книгах, чтобы в нужный момент внезапно выбиться фонтаном предложений о себе. И одним из них было: а может, не надо делать книгу очередным боевиком? Не хочешь, автор, написать про полутона экономических взаимоотношений?
Так и получилось. Книга задала мне линию, которой я старался держаться. Хватит этих очевидных образов, вроде хмурых бородачей с автоматами, торговли через простейший бартер и рассматривания каждого представителя противоположного пола сквозь лупу размножения. Это все сиюминутные настроения одиночек. Мне же стало интересно создать общество, в котором есть равнодействующие разных векторов, традиций, мнений и импровизации. Общество, где внезапно встреченный тобою вооруженный наемник не станет в тебя стрелять, а поможет отбиться от монстра с небес – чтобы, возможно, повесить на тебя некое долговое обязательство. Где в обмен на услугу могут пообещать воплотить твою заветную мечту, хотя после выполнения услуги мечта может потерять актуальность.
Именно этот фон книжка задала сама, уже после окончательного синопсиса. Пусть во «Вселенной Метро 2033» воздушные фильтры и насосы работают годами вместо считаных дней – это как раз нормально, ведь все мы знаем, что нет ничего более постоянного, чем временное. Но можно ли с той же позиции рассматривать человеческую психологию? Бродить в респираторе с автоматом вечно – не получится. Запирать двери на свою станцию от любого чужака – не получится. Человек так устроен, что всегда будет искать путь наверх, и один из этих путей – учиться придерживать палец на спусковой скобе и отпирать замки на стук. Потому что, быть может, к тебе идет именно тот, кто покажет лестницу в небо.
Поэтому в киевском Кресте вооруженное столкновение является скорее исключением, чем правилом. Крест – не просто племенной порядок, это уже Система, а она умеет выпивать человека тщательнее, чем толпа шаманов у костра. Так что пройти через метро при оружии и зависимом дорогом человеке и вернуться назад – вполне можно. Только проверь, завязаны ли шнурки.
Невозможно выживать вечно, как невозможно вечно лежать в колыбели.
Выживать легко. Жить трудно.
Но нужно.
Сергей Недоруб
Дмитрий Юрьевич Манасыпов Метро 2035. За ледяными облаками
© Глуховский Д.А., 2018 © Манасыпов Д.Ю., 2018 © ООО «Издательство АСТ», 2018
Шёпот страха – громче крика радости.«Песни Койота»
Пролог
Раньше: Башкортостан, бывш. объект МО, в\ч… (координаты засекречены)– Что у нас сорока на хвосте принесла? Мм-м, да ты не пустая, моя милая птичка. Птичка, переступив цепкими когтистыми лапами, повернула нижнюю, мыслящую голову, коротко каркнула. Подставила брюшко, кожистое, без оперения, с вшитым плотным кармашком-футляром. Бумага, туго свернутая в трубочку, разворачивалась с трудом. – Интересно… Пальцы, нежно державшие тонкую кальку, пережившую Войну и Беду, пахли плохо. Так, что крылатая вестница, каркнув, подпрыгнула на месте, потешно поджав парные неразвитые лапки-крючья. Дернулась, стараясь оказаться подальше от рук и пальцев. Пальцы ЕЁ человека, отправлявшего сюда, тоже пахли неприятно. Но не страшно. Сильные чистые руки с редкими пигментными пятнами на сухой льдисто-белой коже пахли многим. Смертью, болью, спиртом, кишками, кровью, табаком, сталью, дезинфекцией. Они смердели мельчайшими крохами кости, мозгового вещества, сукровицы и чужой кожи. Под выпуклыми, крепкими и острыми ногтями ничего не виднелось. Как и кожа, ногти всегда были чистыми. На это уходило много времени, но работа того требовала. Вестница опасливо отступила еще немного. Сразу после шелеста полностью развернутого донесения. – Как интересно… Котенок, иди сюда, послушай, что прислали нам из Кротовки. Ко мне, живо! Черный круглый глаз мыслящей головы косился на тень, возникшую в коридоре. Голова рабочая обладала тремя глазами и даже крохотным четвертым сзади. Но это рабочая голова – здесь, внутри, она спала. А крохотная соседка жила за них обеих. И за большое тело, выращенное здесь два года назад. Тень она знала. Эта тень частенько приходила в птичник, крала из клеток яйца и пила. Иногда вытаскивала из инкубатора птенцов и ела сырыми. Жадная и всегда голодная. Хозяин тени, покрытый серым пухом, ей во всем потакал, наедаясь до отвала при любой возможности. Вестница помнила, как мягкие ловкие пальцы со спрятанными в подушечках коготками чуть не сцапали ее. Тогда еще птенца-подростка. Тень и ее хозяин пугали. Но не так, как человек, державший бумагу. – Какие интересные события творятся в мире. Помнишь, Кротовку захватили те личности, пришедшие с Бузулука. Военные, Котенок. С танком? С танком, да. Я, как всегда, был прав, когда нашел того человека. Из этого… Ордена. Стоило ожидать, ведь войсковых соединений в Оренбуржье всегда хватало. А уж закрытых полигонов – тем более. Так, что дальше? Письмо позавчерашнее, наша птичка задержалась. Нехорошая птица… Вестница каркнула, подпрыгнув и желая улететь. Тонкая цепь, пристегнутая к кольцу на лапе, не дала. Натянулась, бросила ее на полку. Это движение пальцем, это «а-я-я-я-й» мыслящая голова помнила. После него многие сестры умирали. – Она понимает, – мурлыкнула пушистая тень, – понимает… – Конечно, понимает, глупое ты создание. Я же не просто какой-то там биолог-исследователь. Кто я, Котенок? – Вы гений, хозяин. – Пакость… – Сильные белые пальцы взялись за мягкое вытянутое ухо, скрутили. Пушистая тень жалобно мяукнула. – Ты позволяешь себе сомневаться во мне, мерзкая мохнатая гадина? – Нет, хозяин, нет… Пальцы брезгливо стряхнули волоски. – Слушай дальше, мелкая дрянь. Наш человек сообщает о походе в сторону Отрадного. В погоне за весьма интересной особой. Ты понимаешь? Ба… да ее ищут и со стороны Новой Уфы. Эти чертовы коммуняки. Хм… все становится совсем интересно. Ей интересуется этот чертов мутант по имени Мастер… Мастер, тоже мне. Урод, зазнавшееся как бы божество, чертов мутант… Живущий в мерзости и смердящий собственной гнилью… и называющий себя так пафосно… Мастер… Котенок, гладящий ноющее ухо, откровенно хотел удрать. Так же, как и вестница. Но они оба боялись человека с сильными пальцами, пахнущими смертью. Хозяина. – Девочка с талантом. Девочка, умеющая, возможно, многое. Или пустышка вроде тебя, Котенок. Не шипи, ты мне все равно дорого, маленькое гадостное чудовище. Итак, что мы имеем? Он прошел к своему столу. Большому, чистому, лишь с рабочим журналом, аквариумом с мерзкой шипастой маленькой рыбкой и подложкой для записей. Сел в удобное кресло, усмехнулся. – Птичка задержалась. На два дня. Вторая, переданная с ней же в Кротовке, не вернулась. Скорее всего, Котенок, наш человечек умер. И что мы имеем? Немало. Точку отправления и точку назначения. Отрадный и Дёма. Сколько у нас дорог? Котенок, я накажу тебя. Почему при слове «дороги» карта еще не развернута? Котенок кинулся к стене напротив, разворачивая карту. Включил две большие лампы, освещая ее. Хозяин откинулся в кресле. Блеснули стекла очков. Вестница, переставшая пытаться разорвать цепочку, каркнула. – Котенок, надень нашему питомцу удержалку. Мне надо рассуждать. Вестница, безуспешно пытаясь разбудить рабочую голову, подпрыгнула. Котенок поймал ее, выпущенные когти вцепились в грудь, вырывая перья. Плотная резина обхватила клювы, оба, стянула. Вестница мотала головой, пытаясь освободиться. Котенок, сильно сжав оба крыла у основания, крутанул их против часовой. Хрустнуло, вестница упала, постукивая головой по полке. – Ты злобная тварь… нельзя просто убить несчастное создание? – Я люблюу-у-у есть живы-ы-ыми-и-и, хозяин. – Глупость какая-то. Хорошо. Не забудь потом отстирать комбинезон и принять антигельминтный препарат. Так, посмотрим. Котенок, скажи мне, хотя… что я… скажи… На выбор – несколько путей. Если от Отрадного двинуться к Дёме, то главная цель – это Абдулино. Хотя даже попадание туда не страхует беглецов от погони. Майор Войновская, как понимаю, относится к своей задаче серьезно. И остановить ее сможет только гарнизон коммунистов. А он в Белебее. То есть у наших ребят впереди триста километров. Котенок, сидя у спрятанного в стене чугунного радиатора, заинтересованно муркнул. Он очень любил, когда перед беглецами триста километров. Тогда на них можно поохотиться. Если Хозяин разрешит. – Что? Ты заинтересовался, мое кровожадное, безмозглое чудовище? И откуда ты свалился на мою голову? Триста километров и несколько вариантов пути. Рассмотрим все по порядку. Трасса «М-пять». Не надо откидывать такой вариант, Котенок. Им всего лишь надо дойти до Красного Яра или Серноводска, и все… дальше прямо по ней. Вдоль нее много опасностей, но там не заблудишься. И есть поселения. Железная дорога. Длиннее, путанее, но надежнее. Вдоль нее можно добраться до коммунистов и их гарнизона, в отличие от трассы. По трассе же наши путники доберутся только до перекрестка между Октябрьским и Белебеем. И… Котенок, чуть не задремав, вскинулся. Пальцы барабанили по столу ритм. Рваный и злой. Шерсть мутанта встала дыбом. Хорошего ждать не стоило. – Быстро за Борменталем, – хозяин достал из ящика стола тяжелую стеклянную бутылку. – Одна нога здесь, остальные – там. Стоять! Мутант остановился. Слушать и слушаться. Не задумываясь выполнять все. Только так можно выжить здесь, в доме Хозяина. – Ласку, Проводника, Бледного, Ча, Миноса и Блэкджека. Их тоже. Котенок понесся по едва освещенному коридору. Мимо стальных дверей, хранящих секреты, пахнущих лекарствами, металлом, смертью и болью. По выщербленным временем плиткам пола, с бесчисленными следами от каталок и ногтей с когтями. Хозяин не захотел просто поднять трубку телефона или нажать на кнопку срочного вызова. Ему нравилось гонять Котенка. Но тот не спорил, себе дороже. – Так… – Хозяин отхлебнул марочного коньяка. «Арарат» заканчивался, но он знал, что его найдут и принесут. Есть что просить у него, валяясь в ногах и выполняя любое требование или приказ. Просьб не было. Он никогда не просил чего-либо у своих слуг. Не заслуживали. – Так, – говорить с самим собой давно стало привычкой, – что мы имеем еще? Донесения от санитара из Новой Уфы. О чем? О чем, о чем, о важном. Мозаика складывается прекрасная. Ближайшая доверенная Дармова, старший лейтенант Уколова, отбыла в неизвестном направлении. И перед этим санитары привезли из Чишмов сталкера Пулю. Нашего хорошего знакомого, Котенок, Пулю. А, ты ушел… и ладно. А наш человек в Ордене сообщил о том, что девушку могут встречать из Уфы. Полагаю, что это и есть Пуля и Уколова. Уже плюс. Ах, да. Еще один путь. Практически прямой. В обход обитаемых мест и дорог. На Приютово. Да, так и есть. Хорошо… Не испачкайте ковер, олухи! Вестница, слабо трепыхающаяся на полке, повернула голову к новым теням и отбрасывающим их людям. Вернее, не людям. Таким же, как она, странно изменившимся в Беду организмам, пусть и прямоходящим. Котенок перепрыгнул через хозяйский ковер, его гордость, настоящий туркестанский, узорчатый. Прижался к горячему чугуну, устроившись удобнее. Рядом со своими братьями он стоять не хотел. И терпеть их не мог. Кроме Ласки. Ее Котенок любил. Гибкая и невысокая, в темном комбинезоне, в свитере с высоким горлом. До плеч остриженные рыжие волосы с белыми прядями. Узкое тонкое лицо с черными глазами практически без радужки. «Грачи» с тройкой ножей на поясе и бедрах. Его подружка, Ласка, такая же хищная, как ее четвероногие тезки. На остальных Котенок своего внимания не тратил. Не заслуживают. И он даже развернулся к ним тем местом, где у нормальных кошачьих есть хвост. А вот к ней повернулся лицом, умудрившись скрутиться чуть ли не в баранку. – Вы звали, профессор? – Борменталь, как всегда в лабораторном костюме, позевывал. На дворе стояла ночь. – Надо полагать, дорогой ассистент, что да… Раз уж вы здесь. Все в сборе? Все. Борменталь, подготовьте птенцов. На каждого из этой группы. Вестница, никак не желающая умирать, тихо дышала на полке. Мыслящая голова, всматриваясь в высокие фигуры, еле заметно приоткрывала клюв. Самое плохое, что мир мог сделать со своими детьми после Войны, случилось. У каждого по-разному. Для гнездовья ворон, живших у Кумертау, личное горе стало общественным. Вестница за свою недолгую жизнь вдоволь наглоталась ветра и воздуха. Ее крылья рассекали серые тучи у Оренбурга, рвали сизые туманы у Волги, уносили прочь от огромных сородичей, желавших ею перекусить, повсюду, от Самары до Новой Уфы. И вестница всегда возвращалась. Беда изменила ее стаю бездумно и походя, лишь задев самым краем своего аспидно-черного плаща. Погибла большая часть ворон, а оставшиеся стали другими. Таких, как она, с двумя головами, мыслящей и рабочей, оказалась половина. Все – самки. Самцы остались сами собой. Каждое гнездо рождало по три-пять птенцов. Одного ворона и вестниц. И вестницы всегда возвращались к своим сестрам, ведомые внутренним маяком. Благословение и проклятье. Хозяин нашел их быстро. И забрал нескольких, остальные прилетели сами. Только птичник, только разведка, только полеты с письмами к агентам Хозяина, живущим в разных уголках ближайших областей. Смерть каждой чувствовали остальные. И неслись назад, стараясь добраться к семье, ведомые инстинктом и зародышами чувств. Мыслящие половины вестниц не могли по-другому. – Проводник, ты отправишься в свою вотчину, в Похвистнево. Бледный и Блэкджек – к Абдулино. Остальные должны ждать у Бавлов… без выкрутасов! Ваша цель доберется в одну из этих точек. Молодая женщина, сильная, умелая. Евгения Уколова, старший лейтенант СБ коммунистов. Наемник с каким-то странным именем. Девчонка по имени Дарья. И еще один человек, Пуля. Ты, Ласка, его знаешь? Это ведь он поймал тебя у Стерлика и продал Борменталю? Его сложно не узнать. С ним настоящий самородок. Кот-мутант по имени Саблезуб. Он и девчонка нужны мне живыми. Хотя нет, мне нужна только девочка. Если притащите мне кота и лейтенанта, то… премия. Бонус. Профилактическая процедура вне очереди. Поняли? Стоящие перед ним кивнули. Процедуру каждый получал раз в полгода. И еще одна? Любой из-за нее сделает что угодно. Хозяин усмехнулся, так и оставаясь в тени. Он гений. Он просто Бог для этих искореженных Войной тел. Век мутанта чаще всего короток. А если помочь ему стать короче, и потом давать им возможность жить за счет обновления организма, и подавать это как благословение… Это могущество. Самое настоящее могущество. – Идите. Времени в обрез. Неделя, не больше. И запомните, девочку – только живой. Да, она не просто девочка. На всякий случай, Борменталь, выдайте каждому по транквилизатору, а лучше – по три. Вырубите ее и потом занимайтесь остальными. – Почему? – прогудел Минос. Хозяин вздохнул. В здоровяке замечательно слились воедино два чудесных качества: сила и послушание. Вот только попутчиком последнего стала тупость. Зачем, почему… Но стоило ответить. Его могущество стояло на их плечах. Терять бойцов жаль. – Потому что она, как мне кажется, запросто сможет вскипятить мозг каждому из вас. Даже тем, у кого они отсутствуют. Идите. Надоели. Дверь закрылась. Котенок, идущий последним, облизнулся. Здесь уже можно жрать. Вестница слабо дернулась, когда зубы прокусили шею рабочей головы. И все.
Преследователи
– Живой… Живой? Клыч не мог пошевелиться. От поясницы и выше не чувствовал тела. А кто его искал? Голоса незнакомые. Когда зашуршало и начало тяжело валиться по бокам, понял. Разрывы снарядов чертова танка, вот чего. Завалило землей, не пошевелишься. Плохо, что сказать. Его подняли на ноги, отряхнули, дали воды. Ну, и по почкам, да пару раз – под дых. Не особо зло, скорее профилактически. Вытащили «маузер», чуть присвистнув. И даже перетянули плечо. Потом, чего уж тут, стянули руки наручниками. За спиной. Клыч кашлянул, выплевывая сухую, как ни странно, пыль. Скрипеть зубами или выть от боли Антон не собирался. Хрена вам лысого, утырки. – Вперед. – Ну да, а куда ж еще-то? – Дернешься, сломаю ногу. А вот не звезди, сломает, жди, как же. На кой же вы меня вытаскивали? Клыч шел вперед, мимо развороченных попаданиями остатков собственных тачанок, чадивших корпусов лагеря, тел своих людей. И очень хотел знать – как же так вышло, что их тут накрошено немало, но и ушло-то прилично? Себя не обманешь, личный состав Клыч помнил полностью, всех до единого. И наблюдал сейчас едва ли шестьдесят процентов. А еще крайне интересовало: какая гнида его тут бросила? Левое плечо остро дергало болью. Ну да. Ему ж вынесло кусок мяса пулей, как еще-то? Кровь вроде спеклась. Пальто жалко. Хотя дело наживное. Каблуки простучали по подпрыгивающим доскам пола. Надо же, один корпус уцелел. – Майор, вот он. Клыч отвлекся от мыслей, осматриваясь. Первый выжил. Того переговорщика, Второго, прошило очередями. Это Клыч запомнил, даже отлетая после появления новой дырки в собственном организме. – Посадите его на стул. Баба. Клыч сел, старательно рассматривая главную личность у крутых ребят. Злость внутри колыхалась, но теперь, наконец-то, персонифицировалась. Вот она, главная причина его текущего положения. Вторая главная причина – это клятый и гребаный башкир с котом. Две главные причины ненависти. Хорошо. Теперь есть ради чего жить. – Как вас зовут? Клыч успел рассмотреть повязку у нее на бедре. Оценил лицо, обмундирование, экипировку. Лицо не только с морщинками, ими сейчас никого не удивишь сразу после двадцати. На лице имелись шрамы. Осколочные, один от ножа и даже от пули в упор. Экипировка и обмундирование – клевые, не отнять, пусть ношеные и даже аккуратно залатанные в одном месте. Совсем недавно. Но потертая «цифра» не так говорила об опыте бабы, как ее разгрузка и все имеющиеся ремни. Использует она их немало, не меняет, бережет. Бзик, небось, какой-то. – Как вас зовут? Раздражать ее смысла не было. – Антон Анатольевич Клыч. А вас? Она смотрела на него, как на вещь. Клыч начал злиться. Это его прерогатива – так смотреть на допрашиваемых. – Можете обращаться ко мне – майор. Опущу госпожа или товарищ. Клыч кивнул. Польстило? Польстило. Баба красивая. Даже что зуба не хватает с одной стороны, не портит. Сивые волосы, пусть и короткие, но зато по-настоящему светлые-светлые. Глаза голубые, с синевой. Полные губы и подбородок… Клыч даже пошевелил носом от удовольствия, рассматривая ее подбородок. Волевой, крепкий, с ямочкой… весь из себя романтичный. Она кивнула на «маузер», лежащий в интересной компании с каким-то длинным твердым хлыстом. – Интересный выбор. Почему такой раритет? Клыч пожал плечами. – Он мне нравится. Майор не прокомментировала. Вообще-то Клыч подозревал, что чаще всего разговоры с пленными у нее строятся по-другому. Уж точно без обмена любезностями и заинтересованностью в предрасположенности к тому или иному оружию. Почему сейчас не так? Леший ее знает. Устала, ранена, да чего там, уважает его как противника. Хотя в это верилось с трудом. – Что вы делали здесь? Клыч скривил губы, прикусил нижнюю. Сейчас, после боя, после ранения, после земли, завалившей его, причина казалась совершенно другой, чем в самом начале. Или следствие? Факт – он сам виноват во всем. И отряд полностью гнать не стоило. И с этими драться – тоже. Ненависть к Пуле никак не могла сравниться с жадностью его бывших ребят, увидевших такую возможность поживиться. И он, дурак, сразу не смог взять все под контроль. – Шли за моим личным врагом. Башкир, звать Пуля. А уж потом появились ваши двое. Сдается мне, майор, что у них тут точка рандеву. – Башкир? – Натуральный, – Клыч откинулся на спинку стула. Неудобно, но репутация страдает, если сидеть, нагнувшись вперед. Рабски как-то, слабо. – С самой республики. С ним должна была быть девка, оттуда же. Целый старший лейтенант Евгения Уколова. Так на жетоне написали, читал сам. Майор щелкнула пальцами правой руки, обтянутой лайковой черной кожей. Дорогие перчаточки по нынешним временам. В проеме за спиной Клыча тут же скрипнуло. – Позови Седьмую. Но сперва ко мне Восьмого, прямо сейчас. Клыч дернул верхней губой, оскаливаясь. Ишь, как оно здесь все. Ни имен, ни фамилий, ни прозвищ. Четко до рвоты. – Внесем ясность, – майор взяла в руки «маузер», – чтобы разговор дальше строился только конструктивно. – Майор, – Клыч скрипнул зубами, – если так сильно хочется конструктива, положите мой пистолет… Пожалуйста. – Даже так? – майор изогнула плавную светлую бровь. – Ваша личная игрушка? – Моя, – Клыч проследил, как сталь тяжело стукнула об столешницу. – Маленькая невинная причуда. В случае конструктивного решения возникших у вас, майор, вопросов, надеюсь увидеть его у себя. Пусть и незаряженным. Майор не ответила. Смотрела на него, мерзко улыбаясь своими красивыми губами, молчала. Сзади скрипнуло – тяжело, по-медвежьи. Когда хозяин такой массы остановился за Клычом, тот не услышал. Такое умение внушало уважение. – Расстегни ему руки, – майор кивнула невидимому «медведю». – И останься с нами. Наручники щелкнули тут же. Клыч довольно начал растирать запястья. Покосился назад. Ну, что сказать? Против такой меры предосторожности, услышав, как тот двигается, не стоит и пробовать что-то придумывать. Невысокий. Кубический. Ручищи – что твои ноги. Предплечья – как два у самого Клыча. Оружия немного, явно только нужное. М-да. Охранник, что сказать еще. – Я немного ранена, – майор улыбнулась. Так ласково и нежно, что скрытые за улыбкой обещания жуткой смерти в случае неподчинения Клыч проглотил легко и свободно. – Поэтому есть потребность в Восьмом. Заходи. Зашла. Клыч посмотрел на новую личность. Высокую и сухую женщину со стертой семеркой на наплечном защитном щитке. Ладно, опыт не пропьешь, видно – баба. Маски эти… – Что нашли на берегу? – Практически ничего. Снег закрыл все следы, – Седьмая говорила глухо, посапывая недавно сломанным носом. – Собаку. На ошейнике написано «Инесса Арманд». Убита каким-то животным. – Не каким-то, – Клыч вздохнул, – а котом. Его следов не нашли? – Майор? – Седьмая посмотрела на блондинку. – Ответь. – Рядом с телом следы есть. Потом обрываются. Но не совсем у берега. Скорее, недалеко от лагеря. Клыч мотнул головой. – Моя бедная собачка… хороших тебе костей и живого гуляша в песьем раю. Послушайте… майор. Не знаю, зачем нужен вам в качестве пленного, но подозреваю, что не просто для разговора. Хочу предложить вам помощь. В обмен на помощь с вашей стороны. – Конструктивный диалог? – майор снова изогнула бровь. – Вы уверены, Клыч, что могу получить вашу помощь только так? Клыч оскалился. – Нормальную помощь – только так. А все остальное будет ерундой. Чем ты меня удивишь, военная? Болью? Поверь, не боюсь. Буду орать, буду просить прикончить, но не скажу ничего необходимого. А вот если поможешь догнать Пулю, шлепнуть его, тогда помогу. – На «ты»? Хорошо. Меня не интересует твой Пуля, – майор постучала пальцами по столу. – Но ход твоих мыслей мне нравится. В округе есть собаки? Охотничьи, что могут идти по следу? Клыч улыбнулся еще довольнее. – Как же не быть. Не особо и далеко. Добраться только надо быстрее. Время не ждет. – Пройдите вдоль берега до наступления темноты, насколько сможете, – майор посмотрела на Седьмую. – Проверьте людей, раненых – в грузовики. Остальных – на броню, если надо. Собрать все боеприпасы, исключить машины с серьезными поломками и взорвать. Выделить группу на «Выдре», с ней я сама отправлюсь с… Клычом за собаками. Назначаешься командиром первого взвода. Командиром второго назначается Шестой, так и передай. – Майор? – Клыч почесал подбородок с уже выступившей щетиной. – Что? – Мне бы моего друга. Без него неуютно. – Не слишком рано расслабился? Клыч встретился с ней взглядом. Глаза в глаза. Отступать перед ней он не собирался. Несколько раз ему попадались в руки старые книги. Нет, книжки. Ничему не научат, но развлекут. Вот там герои, прям постоянно, так и видели в чужих глазах то одно, то другое. Опасность, расположение, страх, любовь. Ну, кто что, в общем. Клыча это весьма позабавило в свое время. Он даже провел небольшой эксперимент. Вернее, серию. Все пытался рассмотреть оттенки чувств в глазах. Не получилось. Даже когда объект испытания понял, что его поджарят, в самих глазах Клыч ничего не увидел. Ну, вылупились они, выкатившись просто непотребно. Пахло еще не очень, вот и все. В женщине напротив Клыч не сомневался. Ни в ее способностях, ни в методах. Так что, будь он чуть романтичнее… или глупее, то увидел бы что-то. Монолит уверенности в себе. Холод по отношению к чужой жизни. Сталь несгибаемой верности цели. Все оттенки силы воли в ее небесно-лазурных глазах. Но романтиком он себя не считал. А уж дураком – тем более. – Не рано, – позволил себе откинуться на спинку и вести себя свободнее, – полагаю, что, во всяком случае, еще немалое количество времени буду нужен как союзник. – Причина? – а вот голос, в отличие от глаз, отражает куда больше оттенков чувств и прочего. В ее голосе, вместе с сарказмом, Клыч легко уловил недовольство, усталость и желание выпустить ему мозги. Выстрелом из его же собственного оружия. Стоило задуматься. Жизнь Клыч ценил больше всего. – Вы ищете девочку и ее спутника. Тех, что приехали на вашем квадроцикле. Так вот, майор, я же знаю, кого искать. Даже и не зная ее в лицо. – И? – Не думаю, что появление моего ненаглядного Пули было случайностью. Да еще и в кампании с женщиной из самой Уфы. И их-то я в лицо знаю. Не перепутаю. А уж где они, так там и твоя цель. Не знаю, какая из них именно, но то, что в их компании, даже не сомневаюсь. Майор подперла подбородок. Уставилась на него своими глазищами. Надо полагать, сам Клыч так же недавно посматривал на милашку Уколову, мечтая побыстрее доставить ее к себе на базу. Как кошка смотрит на мышь, зажав ту в углу и облизываясь. Обычно после таких взглядов начинается самое интересное. Раскаленное железо, иглы под ногти, молотком по суставам и прочие очаровательные непотребства. – Попытаешься бежать – убью. Попытаешься вывести на своих – убью. Попытаешься хитрить – убью. И не просто так. Наклонись ближе, хочу поделиться своими планами. – На потребу своей, думаю, черной злодейской душе? Клыч наклонился. Втянул запах этой бабы, такой красивой и такой опасной. Острый запах ее сильного тела, сладкого пота, въевшейся пороховой гари и солярки. Втянул, жадно вбирая всем носом и понимая, что он бы эту красоту прямо здесь, на столе и… – У меня с собой два хороших врача. Не просто санитарные инструкторы, а именно врачи, если разбираться. И запас медикаментов. Да таких, что тебе нос будут отрезать, посадив перед зеркалом, а ты будешь травить анекдоты и подсказывать, как лучше кожу подцепить. – Ты просто очаровательна, – Клыч улыбнулся, – прекрасна и великолепна. Продолжай. – Я – само совершенство, Антон Анатольевич, это верно. Так вот, – майор провела ему по лицу стеком, – моей фантазии хватит на то, чтобы накачать тебя этой дрянью и попросить моих умельцев снять с тебя кожу. Целиком, по самые бедра. Завязать узлом вокруг чресел и отправить погулять, так, чтобы ты радовался веселому мотылянию твоего члена. Взад-вперед, взад-вперед, такая милая алая кроха. – Так это неприлично, честное слово, – Клыч, оскорбившись, фыркнул. И с удовольствием заметил блеск его слюны на ее лице. – Впору после такого застрелиться. Вдруг мне какие-нибудь милые селянки попадутся, а я, понимаешь, не просто нагишом. Я прямо полностью обнажен. Могу предложить параллельно-веселый вариант. – И какой же? – Если уж случится тебе, майор, заняться моим уничтожением, сделай одолжение. Подвесь меня на дубу, за ребро. Вдруг обрету знания, неподвластные людям. Как отец Богов. – Да ты, смотрю, увлекался скандинавской мифологией, ну-ну, – майор вытерла лицо, – так и быть. Я собственноручно вырежу тебе орла. Вскрою спину, сломаю ребра, вытащу их наружу и развешу по ним кишки. – Восхитительная перспектива… – Клыч отодвинулся. – Мне, конечно, больше импонирует собственный вариант. Но и твой, майор, неплох. – Я рада пониманию. – Я тоже. Так за собачками отправимся? Майор кивнула. И посмотрела на Седьмую, молча ждущую приказаний. – Отправишь с ним Десятого… Нет, сама. Мне все же надо отдохнуть… И разведку, на «Выдре». Если что, они должны вернуться и привезти его с собой. Просто так убить только в случае невозможности выбраться. «Маузер» царапнул по столу, когда майор передвинула его к Клычу. – Я даже дам тебе патроны. Так интереснее.Инга легла на кровать. Матрас ей нашли, накрыли сверху брезентом, потом спальным мешком. Знобило, если не сказать больше. Медики обещали поставить на ноги за два дня. Два дня… Разговор с Клычом забрал последние силы. Держалась она только на силе воли и желании задавить этого ублюдка. Человека, своей собственной глупостью помешавшего ей выполнить задание. Она практически успела, но именно, что… практически. Снайпер, когда ее привели после боя к Инге, не смогла объяснить причину первого выстрела. Но наказали ее до странного легко. Отправили копать могилу павшим. Разбрасываться бойцами нельзя, их и так мало. А еще Войновская прекрасно помнила слова Мастера про эту дрянь, ту девку, снова удравшую от нее. Опять… проскользнула сквозь пальцы. Могла та заставить выстрелить испытанного воина, ее, Инги, бойца? Месяц назад она бы в такое не поверила. И неделю назад могла бы не поверить. Но несколько дней назад в ее голову забрался Мастер. И теперь Инга уже сомневалась в дикости такого предположения. Раз Мастер, так желавший получить Дашу Дармову, смог говорить с ней на расстоянии… То почему тогда девчонка не могла бы заставить выстрелить в самый неподходящий момент? ...
Все права на текст принадлежат автору: Шимун Врочек, Владислав Валерьевич Выставной, Виктор Павлович Точинов, Дмитрий Юрьевич Манасыпов, Ринат Таштабанов, Игорь Владимирович Вардунас, Ольга Швецова, Захар Петров, Ирина Владимировна Баранова, Константин Иорданович Бенев, Юрий Владимирович Харитонов, Сергей Иванович Недоруб, Виктор Робертович Лебедев, Юрий Мори.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.