Все права на текст принадлежат автору: Автор неизвестен -- Народные сказки.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
РУССКИЕ НАРОДНЫЕ СКАЗКИАвтор неизвестен -- Народные сказки

РУССКИЕ НАРОДНЫЕ СКАЗКИ


РУССКИЕ НАРОДНЫЕ СКАЗКИ



О СКАЗКАХ И СКАЗОЧНИКАХ


В прежнюю пору на заводах и фабриках работали от зари до зари.

Рабочие люди, жившие на окраинах больших городов, редко заглядывали в библиотеку, ещё реже бывали в театрах, на концертах; да и кино также было почти недоступно для них, не по карману.

А уж о деревне, о крестьянах и говорить нечего. Там о театрах да о концертах или о кино и слыхом не слыхали. И книга была в деревне большой редкостью. И неудивительно. Ведь большинство крестьян ещё пятьдесят лет тому назад были неграмотными.

Хорошо помню, как во времена моего детства почту привозили один раз в неделю.

Однако крестьяне и рабочие никогда не жили вне искусства. С незапамятных времён они сами создавали своё искусство: песни, чудесные пословицы и поговорки, народную драму и, наконец, сказки, воплощавшие жизнь народа, его думы, его жизненный опыт и мечты об улучшении жизни на земле. Все это и представляет народно-поэтическое творчество.

В долгие зимние вечера, при свете чадящей лучины, а в более зажиточных домах в начале двадцатого века при семилинейной жестяной керосиновой лампе, собиралась семья коротать вечер. Мужчины чинили обувь, шлеи, вязали сети, а женщины пряли бесконечную пряжу, вязали на спицах шерстяные варежки, чулки или на домашнем ткацком станке — кроснах — ткали холст, грубое домашнее сукно, а иной раз и художественное тканьё-скатерти, коврики и т. п.

Вечер, начинавшийся в северном крае чуть ли не в три часа пополудни, тянулся в жарко натопленной избе долго. Нередко на огонёк приходили и соседи.

И вот под мерный шум веретён, йод шелест снующего челнока и прихлопывание бёрда [1] лились бесконечные, как бесконечен зимний вечер, беседы. Делились новостями, рассказывали о домовых, водяных, леших или заводили песни, правдиво запечатлевшие женскую долю многих и многих поколений русских женщин, песни, из которых вставали яркие картины жизни и быта крестьян России.

А часто на смену песням, преданиям, легендам и рассказам о различных неправдоподобных случаях приходила сказка. Она привлекала общее внимание, особенно в тех случаях, когда в компании оказывались мастер-сказочник или сказочница, пленявшие слушателей обаянием исполнительного искусства.

Сказочник не просто повторяет слышанную им от кого-то сказку. Он вносит много своего. Это похоже на художественное тканьё. Основа общерусская, а узоры подсказаны временем, местом, личным жизненным опытом и дарованием сказочника. Древняя сказка постоянно обновлялась…

«В некотором царстве, в некотором государстве…» — завёл сказочник рассказ. И мир скудно освещённой избы, с заледеневшими от стужи оконцами, вдруг раздвигается… Перед слушателями возникают одна за другой картины, близкие, с одной стороны, и бесконечно далёкие одновременно.

Близкие и вполне понятные потому, что герои, будь то крестьянский сын или царевич, бывалый солдат или в силу обстоятельств гонимая несчастливица, чаще неродная дочь, падчерица, борются со злом и в конечном счёте побеждают его.

Далёкие потому, что в жизни в ту пору чаще всего было как раз наоборот: зло побеждало добро. В сказках же заключалась вековечная мечта народа именно о такой жизни, когда торжествует правда и справедливость, когда труд станет легче и придёт время изобилия.


Очень и очень многое зависело и от мастерства сказочника, от его дарования.

…Как сейчас, видится мне сказочник Поликарп, копавший у нас во дворе колодец с двумя подручными. Обычно начинал он одну из своих сказок после ужина, часов после восьми, когда все ложились спать. Свет из экономии гасили, и в темноте неторопливо велось повествование о том, как герой или героиня искали и добивались правды. Как они боролись со Змеем Горынычем, с бабой-ягой и другими чудовищами и как были побеждены и наказаны силы зла. В этом бесхитростном рассказе было столько очарования, что когда Поликарп, утомленный нелегкой работой, говаривал: «Доскажу завтра», его подручные, молодые ребята, и я тормошили и упрашивали старика. И он продолжал до тех пор, покуда и у него и у слушателей не иссякали последние силы… Тогда сказка обрывалась на полуслове, и всё погружалось в сон.

Поликарп знал великое множество сказок и умел рассказывать так, что не только дети и молодые его подручные, но и все взрослые часами слушали его, не проронив ни слова. И это очарование сказками Поликарпа сохранилось в памяти с очень раннего детства, ещё до того как я стал ходить в школу.

Уже будучи взрослым, я как-то записывал старинную волшебную сказку, в которой герой по ходу действия отправляется за тридевять земель, в тридесятое государство. Сказку рассказывал помор старый, бывалый матрос. Он так мастерски, живописно и с таким знанием дела изобразил спуск новопостроенного корабля на воду, что год спустя, когда мне пришлось быть свидетелем спуска корабля на воду, я вполне понял, как реально и точно-правдиво была изображена эта сцена сказочником. Так живая жизнь, личный жизненный опыт сказочника сливается и уживается с фантастическими образами древней сказки по воле и мастерству исполнителя.

Лет сорок назад, когда я уже стал собирателем народных сказок, приехал я как-то летней порой в поморское село Кереть, что на берегу Белого моря, и, по обыкновению, начал допытываться, нет ли тут хорошего сказочника. На это многие отвечали:

— Тебе бы с Матвеем Коргуевым повидаться. Тот наскажет с три короба! Только он теперь с рыболовецкой бригадой сидит на сёмужьей тоне.[2]

Вёрст тридцать от села.

Я воспользовался оказией и с попутным катером, который, объезжая тони, забирал у рыбаков добычу и оставлял артелям харчи, отправился в путь-дорогу.

На небольшом острове, куда я прибежал на катере, как это принято говорить у поморов, испокон веков промышляли местные рыбаки дорогую рыбу — сёмгу.

В эту летнюю путину бригадиром был опытный пожилой помор Матвей Михайлович Коргуев. Небольшая артель жила в промысловой избушке на самом берегу, чуть-чуть повыше линии прибылой воды, прилива. Верёвки-ярусы от каждого крыла поставленного невода протягивались прямо в открытое окно избушки.

Встретили меня сдержанно, недоуменно, с оттенком недоверия. Как-то не укладывалось у моих новых знакомцев в представлении, что тридцатилетний здоровила ездит собирать песни и сказки.

Перебороть отчуждённость помог случай. Туго натянутый ярус, закреплённый в окне, задрожал, звякнул привязанный к нему колокольчик, и рыбаки горохом высыпали из избушки. Я следом за ними. Они ухватились по четверо за верёвку каждого из двух крыльев и с бешеной скоростью принялись тянуть правое и левое крылья невода на берег, а бригадир в лёгкой маленькой лодчонке подгребался к центру полукружия, образованного неводом, и производил шум в воде специальным торбалищем, чтобы рыба, оказавшаяся в неводе, не ушла из него низом или верхом.

Я суетился и помогал рыбакам как умел.

И вот невод медленно приближается к берегу. В матице ходуном ходят крупные серебристые рыбы, килограммов пяти — семи. И вот матица — глухой мешок из сетей, от которого идут сети-крылья, уже на самой мели.

Рыбаки глушат сильных рыб и укладывают в бочку со льдом.

— Было в неводе гораздо больше, да много ушло через верх и низом, — сокрушённо сказал бригадир.

— Ну, и так хорошо! Это счастье наш гость привёз, — отзывается пожилой рыбак. — Как по деньгам посчитать, а товар экспортный, кроме одной, прихваченной зубом рыбины, потянет рублей на триста с гаком. Обижаться, Матвей, грех!

Невод выметали заново, предварительно осмотрев его и кое-где зачинив; натянули ярусы со звонком, укрепили в окне избушки. И, довольные уловом, рыбаки принялись готовить ужин из той самой сёмги, что прихвачена зубом и не годилась на экспорт. Заварили густой, по-поморски, чай.

Ужин из янтарной наваристой ухи и чаепитие затянулись долго, а ночь всё не шла. Было то время года, когда солнце не садилось вовсе и даже сумерек не наступало. После замечательной ухи и тающей во рту сёмги, после пяти-шести поллитровых кружек терпкого чаю на брата, рыбаки закурили и стали просить:

— Заведи-ка, Матвей Михайлович, чего-нибудь. Гость-то ведь недаром тебя разыскивал, ехал из самого Ленинграда послушать тебя!

— Так ведь он небось все сказки знает лучше меня, — смущённо проговорил Коргуев, раз по этому делу занимается.

И принялся чинить сеть.

— Давай, дядя Матвей, — сказал совсем ещё молодой парень, — не томи!

— Ну ладно, — глухим голосом отвечал сказочник, — Расскажу про Андрея-стрельца и про все его похождения. Сказка долгая. Хватит ли терпенья?

— Давай, давай! У нас ночь со днём неделёна. Рассказывай!

Помедлив какое-то время, сказочник особенно сосредоточенно стал перебирать сеть и вглядываться в неё и глуховатым своим голосом начал ту самую сказку, которая впоследствии так понравилась А. Н. Толстому. Коргуев рассказывал потом её в доме писателя в г. Пушкине, где тогда жил Толстой. Впоследствии текст записанной от Коргуева сказки «Андрей-стрелец» в соединении с другими записями, от других исполнителей, этого же произведения и лёг в основу сказки в обработке А. Н. Толстого, сказки, ныне живущей в книге под заглавием: «Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что». Пересказывая сказки для издания, писатель работал долго и с большим увлечением.

Это одна из лучших сказок, обработанных А. Н. Толстым.

А между тем там, в промысловой избёнке, за два года до встречи Коргуева с Толстым, сказочник, занимаясь починкой сети, как-то буднично вёл повествование о коварном старом царе и о лучшем из его охотников Андрее-стрелке и о его прекрасной верной жене. Слушатели, и я в их числе, отбросив карандаш и блокнот, вместе со сказочником следили то за драматическими, то за комическими сценами, зачарованные развитием сложного сюжета, и искренне волновались, переживали с героем трудности его странствований и борьбы с происками злого царя…

И вдруг опять зазвенел звонок, прикреплённый к ярусу. Рассказчика и слушателей будто ветром сдуло.

Все мгновенно оказались на берегу. Бригадир в своей лодчонке с торбалищем в руках уже угребался к центру опоясанного неводом полукружия, а мы изо всех сил подтягивали крылья невода к берету!

— Ходит, ходит, даёт о себе знать! — радостно крикнул молодой рыбак.

— Считать станем, когда матицу подтянем, — оборвал его пожилой помор.

А той порой дружными усилиями рыбаков невод, сужаясь и сужаясь, подтянулся к берегу, на отмель, и уже было видно, как метались, мощно бились в матице. крупные серебристые рыбины.

Поморы кинулись их глушить и вытаскивать на сушу.

— Одна к одной, дядя Матвей! Как на подбор! — весело крикнул молодой парень подъезжавшему бригадиру.

Добычу убрали, невод быстро осмотрели и снова выметали широким полукружием, а ярусы струной натянули и закрепили за чалки в окне избушки.

— Значит, будет что завтра, сдать приёмщику. Ополудни, надо быть, катер прибежит. Вот как мы, гостенёк, промышляем нашу сёмгу — беломорскую валюту, — обратился ко мне старый помор. — Бракованной рыбины не попало на этот раз. Придётся сбегать на карбаске трещочки поудить. Пробовал ли когда уху из свежей трещочки?

— Пробовал, — отвечаю, — и тресковую уху, и уху из ивановской сельди.

— Вот оно что! Стало, не первый раз у поморов гостишь?

— В прошлом и в позапрошлом году приезжал. Бывал в Нюхче, в Сум-посаде, в Сороке и в Кеми.

Вскоре все опять собрались в избушке, и кто-то уже успел спроворить: поставил над очагом артельный чайник.

— Теперь до прибылой воды вряд ли подойдёт, — сказал кто-то из рыбаков.

— Не скажи. Когда ей ход, она прет, ни с чем не считается. Ведь через каменья в порогах перескакивает, обдерётся вся, смотреть страшно! Себя не жалеет, — проговорил Коргуев. — А теперь станем чаи пить, да, ежели гостю не прискучило, стану о похождениях Андрея-стрельца дальше сказывать.

И снова завладел вниманием неторопливый глуховатый голос сказочника. Снова стены тесной промысловой избушки на острове в Белом море раздвинулись, и мы следовали за Андреем-стрелком, который шёл да шёл за волшебным клубочком, пересекал поля широкие, продирался через леса дремучие и преодолевал всякие препятствия, переживал всякие невзгоды, испытывал всевозможные приключения, стремясь во что бы то ни стало достигнуть своей цели — победы над силами зла. Прошло часа два. Чайник давно остыл, однако никто этого не заметил. Но вот все коварные замыслы злого старого царя оказались посрамлёнными выходцем из народа — охотником Андреем и его мудрой красавицей женой. Зло побеждено.

Восторжествовали добро и справедливость — вековечная мечта трудовых людей воплотилась в сказке…

Впоследствии я не месяц и не два, а более полугода записывал сказки Коргуева и в Поморье, и в Петрозаводске, и в Ленинграде, куда приезжал по специальному вызову сказочник. Всего записал более ста сорока произведений. Около восьмидесяти сказок, записанных от него, составивших два объёмных тома, изданы под общим заглавием: «Сказки Карельского Беломорья», а остальные записи погибли, к сожалению, во время войны.

Сказочник Матвей Михайлович Коргуев стал широко известен. Он с неизменным успехом выступал как рассказчик не только в рыболовецких артелях у себя на родине, он много раз бывал в Москве, Ленинграде, Петрозаводске и других городах, и русская народная сказка в его исполнении всегда волновала, захватывала внимание слушателей.

Сказочник был удостоен высокой правительственной награды: был награждён орденом Знак Почёта.

Коргуев был принят в члены Союза Советских писателей как хранитель и продолжатель национальных традиций подлинно народного поэтического творчества русского народа.

Русские народные сказки, как и сказки других народов, — яркое свидетельство творческой деятельности трудового народа, всегда гуманного по своим идеалам, извечно мечтающего о торжестве справедливости, о победе добра над злом, об улучшении жизни на земле.

А. НЕЧАЕВ



РУССКИЕ НАРОДНЫЕ СКАЗКИ


ИВАН, ВДОВИЙ СЫН



На море на океане, на острове Буяне есть бык печёный. В одном боку быка нож точёный, а в другом чеснок толчёный. Знай режь, в чеснок помакивай да вволю ешь. Худо ли?

То ещё не сказка, а присказка. Сказка вся впереди. Как горячих пирогов поедим да пива попьём, тут и сказку поведём.

В некотором царстве, в некотором государстве жила-была бедная молодица, пригожая вдовица с сыном.

Парня звали Иваном, а по-уличному кликали Иван, вдовий сын.

Годами Иван, вдовий сын, был совсем мал, а ростом да дородством такой уродился, что все кругом Диву давались.

И был в том царстве купец скупой-прескупой. Первую жену заморил купец голодом; на другой женился — и та недолго пожила.

Ходил купец опять вдовый, невесту приглядывал. Да никто за него замуж нейдёт, все его обегают.

Стал купец сватать вдовицу:

— Чего тебе бобылкой жить! Поди за меня замуж.

Подумала, подумала вдовица: «Худая про жениха, слава катится, а идти надо. Чего станешь делать, коли жить нечем! Пойду. Каково самой горько ни приведётся, а хоть сына подращу».

Сыграли свадьбу.

С первых дней невзлюбил купец пасынка: и встал парень не так, и пошёл не так… Каждый кусок считает, сам думает: «Покуда вырастет да в работу сгодится, сколько на него добра изведёшь! Этак совсем разорюсь, лёгкое ли дело?»

Мать убивается, работает за семерых: встаёт до свету, ложится за полночь, а мужу угодить не может.

Что ни день, то пуще купец лютует.

«Хорошо бы и вовсе, — думает, — от пасынка избавиться».

Пришло время ехать на ярмарку в иной город.

Купец и говорит;

— Возьму с собой Ивашку — пусть к делу привыкает да и за товарами доглядит. Хоть какая ни есть, а все польза будет.

А сам в уме держит: «Может, и совсем избавлюсь от него на чужой стороне».

Жалко матери сына, а перечить не смеет.

Поплакала, поплакала, снарядила Ивана в путь-дорогу. Вышла за околицу провожать. Махнул Иван шапкой на прощание и уехал.

Ехали долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, заехали в густой лес и остановились отдохнуть. Распрягли коней, пустили пастись, а купец стал товары проверять. Ходил около возов, считал, прикидывал и вдруг зашумел, заругался:

— Одного короба с пряниками не хватает! Не иначе как ты, Ивашка, съел!

— Я к тому возу и близко не подходил!

Пуще купец заругался:

— Съел пряники, да ещё отпирается, чтоб тебя шут, такого-сякого, взял!

Только успел сказать, как в ту же минуту ельник-березник зашумел, затрещал, всё кругом потемнело, и показался из лесной чащи старик, страшенный-престрашенный: голова как сенная копна, глазищи будто чашищи, в плечах косая сажень и сам вровень с лесом.

— За то, что отдал ты мне, шуту, парня, получай свой короб заедок![3]

Кинул старик короб, подхватил Ивана — и сразу заухало, зашумело, свист да трескоток по лесу пошёл.

Купец от страху под телегу пал. А как всё стихло, выглянул и видит: кони на поляну сбежались и дрожмя дрожат, гривы колом стоят и короб с пряниками лежит.

Купец помаленьку пришёл в себя, выполз из-под телеги, огляделся — нигде нету пасынка. Усмехнулся:

— Вот и ладно: сбыл с рук хлебоежу, и товар весь в целости.

Стал коней запрягать.

А Иван, вдовий сын, и оглянуться не успел, как очутился один на один со страшным стариком.

Старик говорит:

— Не бойся. Был ты Иван, вдовий сын, а теперь — мой слуга на веки веков. Станешь слушаться — буду тебя поить-кормить: пей, ешь вволю, чего душа просит, а за ослушание лютой смерти предам.

— Мне бояться нечего — всё равно хуже, чем у отчима, нигде не будет. Только вот матери жалко, совсем она изведётся без меня.

Тут старик свистнул так громко, что листья с деревьев посыпались, цветы к земле пригнулись и трава пожухла.

И вдруг, откуда ни возьмись, стал перед ним конь. Трёхсаженный хвост развевается, и сам будто гора.

Подхватил шут Ивана, вскочил в седло, и помчались они, словно вихорь.

— Стой, стой, — закричал Иван, — у меня шапка свалилась!

— Ну где станем твою шапку искать! Пока ты проговорил, мы пятьсот вёрст проехали, а теперь до того места — уже целая тысяча.

Через мхи, болота, через леса, через озёра конь перескакивал, только свист в ушах стоял.

Под вечер прискакали в шутово царство.

Видит Иван: на поляне высокие палаты, а вокруг забором обнесены из целого строевого лесу. В небо забор упирается, и ворот нигде нету.

Рванулся конь, взвился под самые облака и перескочил через тын.

Шут коня расседлал, разнуздал, насыпал пшеницы белояровой и повёл Ивана в палаты:

— Сегодня сам ужин приготовлю, а ты отдыхай. Завтра за дело примешься.

С теми словами печь затопил, семигодовалого быка целиком зажарил, выкатил сорокаведёрную бочку вина:

— Садись ужинать!

Иван кусочек-другой съел, запил ключевой водой, а старик всего быка оплёл, всё вино один выпил и спать повалился.

На другой день поднялся Иван раненько, умылся беленько, частым гребешком причесался. Все горницы прибрал, печь затопил и спрашивает:

— Чего ещё делать?

— Ступай коней, коров да овец накорми, напои, потом выбери десяток баранов пожирнее и зажарь к завтраку.

Иван за дело принялся с охотой, и так у него споро работа пошла — любо-дорого поглядеть! Скоро со всем управился, стол накрыл, зовёт старика:

— Садись завтракать!

Шут парня похваливает:

— Ну молодец! Есть у тебя сноровка и руки, видать, золотые, только сила ребячья. Да то дело поправимое.

Достал с полки кувшин:

— Выпей три глотка.

Иван выпил и чует — сила у него утроилась.

— Вот теперь тебе полегче будет с хозяйством управляться.

Поели, попили. Поднялся старик из-за стола:

— Пойдём я тебе всё обзаведение покажу.

Взял связку ключей и повёл Ивана по горницам да кладовым:

— Вот в этой клети золото, а в той, что напротив, серебро.

В третью кладовую зашли — там каменья самоцветные и жемчуг скатный. В четвёртой — дорогие меха: лисицы, куницы да чёрные соболя. После того вниз спустились. Тут вин, медов и разных напитков двенадцать подвалов бочками заставлено. Потом снова наверх поднялись. Отворил старик дверь. Иван через порог переступил да так и ахнул. По стенам развешаны богатырские доспехи и конская сбруя. Всё червонным золотом и дорогими каменьями изукрашено, как огонь горит, переливается на солнышке.

Глядит Иван на мечи, на копья, на сабли да сбрую и оторваться не может.

«Вот как бы, — думает, — мне те доспехи да верный конь!»

Повёл его шут к самому дальнему строению. Подал связку ключей:

— Вот тебе ключи ото всех дверей. Стереги добро. Ходи везде невозбранно и помни: за всё, про всё с тебя спрошу, тебе и в ответе быть.

Указал на железную дверь:

— Сюда без меня не ходи, а не послушаешь — на себя пеняй: не быть тебе живому.

Стал Иван служить, своё дело править.

Жили-пожили, старик говорит:

— Завтра уеду на три года, ты один останешься. Живи да помни мой наказ, а уж провинишься — пощады не жди.

На другое утро, ни свет ни заря, коня оседлал, через тын перемахнул — только старика и видно было.

Остался Иван один-одинёшенек. Слова вымолвить не с кем.

Прошёл ещё год и другой — скучно стало Ивану: «Хоть бы одно человеческое слово услышать, всё было бы полегче».

И тут вспомнил: «Что это шут не велел железную дверь открывать? Может быть, там человек в неволе томится? Дай-ка пойду взгляну, ничего старик не узнает».

Взял ключи, отпёр дверь. За дверью лестница — все ступени мохом поросли. Иван спустился в подземелье. Там большой-пребольшой конь стоит, ноги цепями к полу прикованы, голова кверху задрана, поводом к матице[4] притянута. И видно: до того отощал конь — одна кожа да кости.

Пожалел его Иван. Повод отвязал, пшеницы, воды принёс.

На другой день пришёл, видит — конь повеселее стал. Опять принёс пшеницы и воды. Вволю накормил, напоил коня. На третий день спустился Иван в подземелье и вдруг слышит:

— Ну, добрый молодец, пожалел ты меня, век не забуду твоего добра!

Удивился Иван, оглянулся, а конь говорит:

— Пои, корми меня ещё девять недель, из подземелья каждое утро выводи. Надо мне в тридцати росах покататься — тогда в прежнюю силу войду.

Стал Иван коня поить, кормить, каждое утро выводил на зелёную траву-мураву. Через день конь в заповедном лугу по росе катался.

Девять недель поил, кормил, холил коня. В тридцати утренних росах конь покатался и такой стал сытый да гладкий, будто налитой.

— Ну, Иванушка, теперь я чую в себе прежнюю силу. Сядь-ка на меня да держись покрепче.

А конь большой-пребольшой — с великим трудом сел Иван верхом.

В ту самую минуту всё кругом стемнело и, словно туча, шут налетел:

— Не послушался меня, вывел коня из подземелья!

Ударил Ивана плёткой.

Парень семь сажен с коня пролетел и упал без памяти.

— Вот тебе наука! Выживешь — твоё счастье, не выживешь — выкину сорокам да воронам на обед!

Потом кинулся шут за конём. Догнал, ударил плёткой наотмашь, конь на коленки пал.

Принялся шут коня бить:

— Душу из тебя вытрясу, волчья сыть!

Бил, бил, в подземелье увёл, ноги цепями связал, голову к матице притянул:

— Всё равно не вырвешься от меня, покоришься!

Много ли, мало ли прошло времени, Иван пришёл в себя, приподнялся.

— Ну, коли выжил — твоё счастье, — шут говорит. — В первой вине прощаю. Ступай, своё дело правь!

На другой день пролетел над палатами ворон, трижды прокаркал: «Крр, крр, крр!»

Шут скорым-скоро собрался в дорогу:

— Ох, видно, беда стряслась! Не зря братец Змей Горыныч ворона с вестью послал.

На прощание Ивану сказал:

— Долго в отлучке не буду. Коли провинишься другой раз — живому тебе не быть!

И уехал.

Остался Иван один и думает: «Меня-то шут не погубил, а вот жив ли конь? Будь что будет — пойду узнаю».

Спустился в подземелье, видит — конь там, обрадовался:

— Ох, коничек дорогой, не чаял тебя живого застать!

Скоро-наскоро повод отвязал. Конь гривой встряхнул, головой мотнул:

— Ну, Иванушка, не думал, не гадал я, что осмелишься ещё раз сюда прийти, а теперь вижу: годами хоть ты и мал, да зато удалью взял.

Не побоялся шута, пришёл ко мне. И теперь уже нельзя нам с тобой, здесь оставаться.

Тем временем Иван и конь выбрались из подземелья. Остановился конь на лугу и говорит.

— Возьми заступ и рой яму у меня под передними ногами.

Иван копал, копал, наклонился и смотрит в яму.

— Чего видишь?

— Вижу, золото в яме ключом кипит.

— Опускай в него руки по локоть.

Иван послушался — и стали у него руки по локоть золотые.

— Теперь зарой ту яму и копай другую — у меня под задними ногами.

Иван яму вырыл.

— Ну, чего там видишь?

— Вижу, серебро ключом кипит.

— Серебри ноги по колен.

Иван посеребрил ноги по колен.

— Зарывай яму, и пусть про это чудо шут не знает. Иван зарыл. Вдруг конь встрепенулся:

— Ох, Ваня, надо торопиться — чую, шут в обратный путь собирается! Поди скорее в ту кладовую, где богатырское снаряжение хранится, принеси третью слева сбрую.

Ушёл Иван и воротился с пустыми руками.

— Ты чего?

Иван молчит, с ноги на ногу переминается и голову опустил.

Конь догадался:

— Эх, Ванюша, забыл ведь я — ты ещё не в полной силе, а моя сбруя тяжёлая — триста пудов. Ну, не горюй, это всё поправить можно. В той кладовой направо в углу укладка[5], а в ней три хрустальных кувшина. Один с зелёным, другой с красным, третий с белым питьём. Ты из каждого кувшина выпей по три глотка и больше не пей, а то я не смогу носить тебя.

Иван побежал и скоро принёс всё снаряжение.

— Ну как? Прибавилось у тебя силы?

— Чую в себе великую силу!

Конь опять встрепенулся:

— Поторапливайся, Ваня, шут домой выезжает.

Иван скоро-наскоро коня оседлал.

— Теперь ступай в палаты, подымись в летнюю горницу, найди в сундуке мыло, гребень и полотенце. Всё это нам с тобой в пути пригодится.

Иван мыло, полотенце и гребень принёс.

— Ну как, поедем?

— Нет, Ваня, сбегай ещё в сад. Там в самом дальнем углу есть диковинная яблоня с золотыми скороспелыми яблоками. В один день та яблоня вырастает, на другой день зацветает, а на третий день яблоки поспевают. Возле яблони колодец с живой водой. Зачерпни той воды ковшик-другой — она нам понадобится. Да смотри не мешкай: шут уж половину пути проехал.

Иван побежал в сад, налил кувшин живой воды, взглянул на яблоню, а на яблоне полным-полно золотых спелых яблок.

«Вот бы этаких яблок домой увезти! Стали бы все люди сады садить, золотые яблоки растить да радоваться. В день яблони растут, на другой день цветут, а на третий день яблоки поспевают. Будь что будет, а яблок я нарву».

Три мешка золотых яблок нарвал Иван и бегом из сада бежит, а конь копытами бьёт, ушами прядёт:

— Скорее, скорее! Выпей живой воды и мне дай испить, остальное с собой возьмём.

Иван мешки с яблоками к седлу приторочил, дал коню живой воды и сам попил.

В ту пору земля затряслась, всё кругом ходуном заходило, добрый молодец едва на ногах устоял.

— Торопись! — конь говорит. — Шут близко.

Вскочил Иван в седло. Рванулся конь вперёд и перемахнул через ограду.

А шут подъехал к своему царству с другой стороны, через ограду перескочил и закричал:

— Эй, слуга, принимай коня!

Ждал-пождал — нету Ивана.

Оглянулся и видит: железные ворота настежь распахнуты.

— Ох, такие-сякие, убежали! Ну да ладно, всё равно догоню. — Спрашивает коня: — Можем ли беглецов догнать?

— Догнать-то догоним, да чую, хозяин, беду-невзгоду над твоей головой и над собой!

Рассердился шут, заругался:

— Ах ты, волчья сыть, травяной мешок, тебе ли меня бедой-невзгодой стращать!

И стал бить плетью коня по крутым бёдрам, рассекал мясо до кости:

— Не догоним беглецов — насмерть тебя забью!

Взвился конь под самые облака, перемахнул через тын.

Будто вихорь, помчался шут в погоню.

Долго ли, коротко ли Иван в дороге был, много ли, мало ли проехал, вдруг конь говорит:

— Погоня близко. Доставай скорее гребень. Станет шут наезжать да огненные стрелы метать — брось гребень позади нас.

В скором времени послышался шум, свист и конский топот. Всё ближе и ближе. Слышит Иван шут кричит:

— Никому от меня не удавалось убежать, а вам и подавно не уйти! — И стал пускать огненные стрелы: — Живьём сожгу!

Иван изловчился, кинул гребень — ив эту же минуту перед шутом стеной поднялся густой лес: ни пешему не пройти, ни конному не проехать, дикому зверю не прорыснуть, птице не пролететь.

Шут туда-сюда сунулся — нигде нету проезду, зубами заскрипел:

— Всё равно догоню, только вот топор-самосек привезу.

Привёз топор-самосек, стал деревья валить, пенья-коренья корчевать, просеку расчищать.

Вился, бился, просеку прорубил, вырвался на простор. Поскакал за Иваном:

— Часу не пройдёт, как будут в моих руках.

В ту пору конь под Иваном встрепенулся.

— Достань, Ванюша, мыло, — говорит. — Как только шут станет настигать и огненные стрелы полетят, кинь мыло позади нас.

Только успел вымолвить, как земля загудела, ветер поднялся, шум пошёл. Слышно — заругался шут:

— Увезли мой волшебный гребень, ну всё равно не уйти от меня!

И посыпались дождём огненные стрелы.

Платье на Иване в семи местах загорелось.

Кинул он мыло — и до облаков поднялась позади коня каменная гора.

Остановился шут перед горой:

— Ах, ах, и волшебное мыло увезли! Чего теперь делать? Коли кругом объезжать, много времени понадобится. Лучше каменную гору разбить, раздробить да прямо ехать.

Поворотил коня, поехал домой, привёз кирки, мотыги. Стал каменную гору бить-дробить. Каменные обломки на сто вёрст летят, и такой грохот стоит — птицы и звери замертво падают.

День до вечера камень ломал, к ночи пробился через гору и кинулся в погоню.

Тем временем Иван, коня покормил и сам отдохнул. Едут, путь продолжают. В третий раз стал их шут настигать, стал огненные стрелы метать. Иваново платье сгорело, и сам он и конь — оба обгорели.

Просит конь:

— Не мешкай, Ванюша, скорее достань полотенце и брось позади нас.

Иван полотенце кинул — и протекла за ними огненная река. Не вода в реке бежит, а огонь горит, выше лесу пламя полыхает, и такой кругом жар, что сами они насилу ноги унесли, чуть заживо не сгорели.

Шут с полного ходу налетел, не успел коня остановить — и всё на нём загорелось.

— И полотенце увезли! Ну ничего, надо только на ту сторону переправиться, теперь уж нечем им будет задержать меня.

Ударил коня плетью изо всех сил, скочил конь через реку, да не мог перескочить: пламенем ослепило, жаром обожгло. Пал конь с шутом в огненную реку, и оба они сгорели.

В ту пору Иванов конь остановился:

— Ну, Иванушка, избавились Мы от шута и весь народ избавили от него: сгорел шут со своим конём в огненной реке!

Иван коня расседлал, разнуздал, помазал ожоги живой водой. Утихла боль и раны зажили. Сам повалился отдыхать и уснул крепким, богатырским сном. Спит день, другой и третий. На четвёртое утро пробудился, встал, кругом огляделся и говорит:

— Местность знакомая — это наше царство и есть.

В ту пору конь прибежал:

— Ну, Иванушка, полно спать, прохлаждаться, пришла пора за дело приниматься. Ступай, ищи свою долю, а меня отпусти в зелёные луга. Когда понадоблюсь, выйди в чистое поле, в широкое раздолье, свистни посвистом молодецким, гаркни голосом богатырским: «Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!» — я тут и буду.

Иван коня отпустил, а сам думает: «Ну куда мне идти? Как людям на глаза показаться? Ведь вся одежа на мне обгорела».

Думал-подумал и увидал — недалеко стадо волов пасётся. Схватил одного за рога, приподнял и так ударил обземь, что в руках одна шкура осталась бычью тушу, будто горох из мешка, вытряхнул.

«Надо как-нибудь наготу прикрыть!»

Завернулся с ног до головы в воловью шкуру, взял золотые скороспелые яблоки и пошёл куда глаза глядят.

Долго ли, коротко ли шёл, пришёл к городским воротам.

У ворот народ собрался. Слушают царского гонца:

— Ищет царь таких садовников, чтобы в первый день сад насадили, на другой день вырастили и чтобы на третий день в том саду яблоки созрели. Слух пал: где-то есть такие скороспелые яблони. Кто есть охотник царя потешить?

Никто царскому гонцу ответа не даёт. Все молчат. Иван думает: «Дай попытаю счастья!»

Подошёл к гонцу:

— Когда за дело приниматься?

Все глядят — дивятся: откуда такой взялся? Стоит, словно чудище какое, в воловью шкуру завернулся, и хвост по земле волочится.

Царский гонец насмехается:

— Приходи завтра в полдень на царский двор, наймём тебя да пугалом в саду поставим — ни одна птица не пролетит, ни один зверь близко не пробежит.

— Погоди, чего раньше времени насмехаешься? Как бы после каяться не пришлось! — сказал Иван и отошёл прочь.

На другой день пришёл Иван на царский двор, а там уже много садовников собралось. Вышел царь на крыльцо и спрашивает:

— Кто из вас берётся меня утешить, наше царство прославить? Кто вырастит в три дня золотые яблоки, тому дам всё, чего он только захочет, ничего не пожалею.

Вышел один старик садовник, царю поклонился:

— Я без малого сорок годов сады ращу, а и слыхом не слыхивал этакого чуда: в три дня сад насадить, яблони вырастить и спелые яблоки собрать. Коли дашь поры-времени три года, я за дело примусь.

Другой просит сроку два года. Третий — год. Иные берутся и в полгода всё дело справить. Тут вышел вперёд Иван:

— Я в три дня сад посажу, яблони выращу и спелые золотые яблоки соберу.

И опять все на него глядят — дивятся.

И царь глядит, глаз с Ивана не сводит, сам думает: «Откуда этакой взялся?»

Потом говорит:

— Ну, смотри, берёшься за гуж — не говори, что не дюж. Принесёшь через три дня спелые яблоки из нового сада — проси чего хочешь, а обманешь — пеняй на себя: велю голову отрубить. — И своему ближнему боярину приказал: — Отведи садовнику землю под новый сад и дай ему всё, чего понадобится.

— Мне ничего не надо, — Иван говорит. — Укажите только, где сад садить.

На другой день вечером вышел Иван в чистое поле, в широкое раздолье, свистнул посвистом молодецким, гаркнул голосом богатырским:

— Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!

Конь бежит — земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет, грива по ветру развевается. Прибежал, стал как вкопанный:

— Чего, Иванушка, надо?

— Взялся я сад насадить и в три дня яблоки собрать.

— Ну, то дело нехитрое. Бери яблоки, садись на меня да спускай в ископыть по яблоку.

Ходит конь, по целой печи комья земли копытами выворачивает, а Иван в те ямы яблоки спускает.

Все яблоки посадили. Иван коня отпустил и в каждый ступок по капле живой воды прыснул. Потом прошёл по рядам — землю распушил, разрыхлил. И скоро стали пробиваться ростки. Зазеленел сад. К утру, к свету, выросли деревца в полчеловека, а к вечеру другого дня стали яблони совсем большие и зацвели. По всему царству пошёл яблоневый дух, такой сладкий — всем людям на радость!

Иван два дня и две ночи глаз не смыкал, рук не покладал, сад стерёг да поливал. В труде да заботе притомился, сел под дерево, задремал, потом на траву привалился и заснул.

А у царя было три дочери.

Зовёт младшая царевна:

— Пойдёмте, сестрицы, поглядим на новый сад. Сегодня там яблони зацвели.

Старшая да средняя перечить не стали.

Пришли в сад, а сад весь в цвету, будто кипень белый.

— Глядите, глядите, яблони цветут!

— Кто это сад насадил да столь скоро вырастил? — Хоть бы разок взглянуть на этого человека!

Искали, искали садовника — не нашли. Потом увидели: кто-то лежит под деревом, человек — не человек, зверь — не зверь.

Старшая сестра подошла поближе. Воротилась и говорит:

— Лежит какое-то страшилище, пойдёмте прочь!

А средняя сестра взглянула и говорит:

— Ой, сестрицы, и глядеть-то противно на эдакого урода! Уж не это ли чудовище сад насадило да вырастило?

— Ну вот ещё, чего выдумала! — говорит старшая царевна.

А младшая сестра, Наталья-царевна, просит:

— Не уходите далеко, и я погляжу, кто там есть! Пошла, поглядела, обошла кругом дерева. Потом приподняла воловью шкуру и видит: спит молодец такой пригожий — ни вздумать, ни взгадать, ни пером описать, только в сказке рассказать, — по локоть у молодца руки в золоте, по колен ноги в серебре. Глядит царевна, не наглядится, сердце у ней замирает. Сняла свой именной перстенёк и тихонько надела Ивану на мизинец.

Сестры аукают, кричат:

— Где ты, сестрица? Пойдём домой!

Бежит Наталья-царевна, а сёстры навстречу идут:

— Чего там долго была, чего в этом уроде нашла? Будто пугало воронье! И кто он такой?

А Наталья-царевна в ответ:

— За что человека обижаете, чего он вам худого сделал? Поглядите, какой он прекрасный сад вырастил, батюшку утешил и всё наше царство прославил.

В ту пору и царь пробудился. Подошёл к окну, видит — сад цветёт, обрадовался: «Вот хорошо, не обманул садовник! Есть чем перед гостями похвалиться. Приедут сегодня женихи — три царевича, три королевича чужеземных: да своих князей, бояр именитых на пир позову — пусть дочери суженых выбирают».

К вечеру гости съехались, а на другой день завели большой пир-столованье. Сидят гости на пиру, угощаются, пьют, едят, веселятся.

Спал Иван, спал и проснулся, увидал на мизинце перстень золотой, удивился: «Откуда колечко взялось?»

Снял с руки и увидал надпись — на перстне имя меньшой царевны обозначено.

«Хоть бы взглянуть, какая она есть!»

А на яблонях налились, созрели золотые яблоки, горят-переливаются, как янтарь на солнышке. Нарвал Иван самых спелых яблок полную корзину и принес во дворец, прямо в столовую горницу. Только через порог переступил, сразу всех гостей яблоневым духом так и обдало, будто сад в горнице.

Подал царю корзину. Все гости на яблоки глядят, глаз отвести не могут. И царь сидит сам не свой, перебирает золотые яблоки и молчит. Долго ли, коротко ли так сидели, прошла оторопь, опомнился:

— Ну спасибо, утешил меня! Этаких яблок нигде на всём свете не сыскать. И коли умел ты в три дня сад насадить да вырастить золотые яблоки, быть тебе самым главным садовником в моём царстве!

Покуда царь с Иваном говорил, все три царевны стали гостей вином обносить, стали себе женихов выбирать.

Старшая сестра выбрала царевича, средняя выбрала королевича, а меньшая царевна раз вкруг стола обошла — никого не выбрала, и другой раз обошла — никого не выбрала.

Третий раз пошла и остановилась против Ивана. Низко доброму молодцу поклонилась.

— Коли люба я тебе, будь моим суженым! ...



Все права на текст принадлежат автору: Автор неизвестен -- Народные сказки.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
РУССКИЕ НАРОДНЫЕ СКАЗКИАвтор неизвестен -- Народные сказки