Михаил Арлазоров Дорога на космодром

«Во все времена и эпохи для людей было высшим счастьем участвовать в новых открытиях»

Ю. ГАГАРИН

Глава первая ВОСХОЖДЕНИЕ

1. Двадцать четыре кадра в секунду

Вечером того июньского дня 1971 года, когда его пригласили на «Мосфильм», у Алексея Михайловича было запланировано важное совещание. Приехав на студию, он взглянул на часы и сразу же попросил приступить к делу. В небольшом просмотровом зале погас свет.

Смотрели материал — начерно смонтированные эпизоды будущего фильма «Укрощение огня». Исаев числился научным консультантом, хотя то, что он сделал (а такое происходило с ним почти всегда), вышло далеко за рамки официально регламентированных обязанностей.

Исаев включился в работу рано. Прочитал первые, еще сырые наброски сценария, высказался коротко, но ясно: «Лабуда!» — и, отложив сценарий в сторону, счел свои отношения с кинематографом исчерпанными. Дел у него хватало и без кино.

Все решило любопытство, не единожды порождавшее многие события его жизни. Кинолюбителю Исаеву было очень интересно проникнуть в мир профессиональных кинематографистов, посмотреть ту часть их работы, которая при иных обстоятельствах была бы ему, как и другим людям, к ней непричастным, недоступна.

Сценарий для Исаева стал камнем, вызвавшим лавину. Из далекого прошлого хлынули рельефные, почти осязаемые воспоминания, полные драгоценнейших подробностей. Сценарист внимательно слушал. Под напором удивительно точной, во многом неожиданной информации первоначальный план его сценария менялся. Образ ракетного конструктора Андрея Башкирцева (под этим именем Храбровицкий намеревался вывести в будущем фильме Сергея Павловича Королева) обретал качественно иной облик. Обогащаясь чертами характера Исаева, этот образ становился все более обобщающим.

Спустя много лет, когда фильм пройдет по экранам, а литературный сценарий будет опубликован, дважды Герой Советского Союза летчик-космонавт В. А. Шаталов напишет, что людям, знакомым с космонавтикой, нетрудно угадать в собирательном образе главного героя черты характеров и факты биографий С. П. Королева и А. М. Исаева. Шаталов сделает лаконичный и ясный вывод: «Они были первыми. Это сценарий о первых».

Монтажеры еще не успели плотно пригнать друг к другу кадры будущего фильма, но большие блоки его уже в основном сложились. Исаев сидел в просмотровом зале, невольно вспоминая, как проходила его работа, что удалось сделать, помогая кинематографистам.

…На лесной поляне в пусковом станке стояла ракета, гирдовская ракета начала тридцатых годов. Ее чертежей за давностью не разыскали, а деревянный макет, сделанный для ВДНХ по фотографиям, летать, разумеется, не мог.

На вопрос режиссера «Как снять пуск?» Исаев ответил делом — он сконструировал свободно летавшую ракету, точную копию гирдовской. Конструкторы исаевского КБ сработали ее даже чересчур добротно, лишив необходимого фильму несовершенства— традиционного шлейфа огня и дыма, который хотели увидеть на экране режиссер и оператор.

Услыхав, что кинематографической ракете нужен многометровый огненный столб, Исаев огорчился. Для него, человека техники, такое требование выглядело противоестественным.

— Значит, требуется большое пламя? Попробуем дать…

Обеспечил Алексей Михайлович эффектный огненный шлейф и другому съемочному объекту — ракетному истребителю, двойнику знаменитого БИ, который Исаев со своим другом Александром Яковлевичем Березняком строил в годы войны, работая в ОКБ Виктора Федоровича Болховитинова.

Как скоротечно экранное время! В жизни история БИ растянулась на несколько лет. Объект к съемке Исаев готовил несколько недель. Снятые в павильоне «Мосфильма» испытания промелькнули на экране за секунды.

…Перехватчик стоял на снегу. Это был фюзеляж с кабиной. Отсутствовали только крылья, винт и шасси.

— Довольно комфортабельный гроб! — мрачно пошутил летчик, застегнул бушлат и полез в са-молёт.

Исаев вспомнил, как пригласил кинематографистов посмотреть, удовлетворит ли их двигатель, сконструированный для съемок этого эпизода. Гостей провели к стенду, разместили под броневым прикрытием и сказали:

— Если взорвется, не волнуйтесь. У нас это бывает!

От самолетного хвоста на экране пышным факелом рвалось пламя. Исаев смотрел и улыбался. Ему живо вспомнился разговор с директором картины после съемок этого эпизода.

— Алексей Михайлович! Вы так выручили нашу картину, вы сделали то, что никто бы и ни за какие деньги нам не сделал бы. Но у нас картина богатая и мы хотели бы возместить вашей фирме расходы.

— Ну что ж, благородное желание. А разрешите полюбопытствовать, сколько же стоит ваша картина?

И, услыхав ответ, сказал:

— Приличные деньги. Только боюсь, если вы рассчитаетесь со мной, будет трудно снимать остальное. Лучше считайте ракету нашим подарком вам и миллионам зрителей. Самое дорогое — наш труд, а работали мы во внеурочное время. Материал стоит копейки, и никакого урона государству мы не причинили.

…Самолет на экране взорвался, и перед глазами Исаева в потертом кожаном реглане возник летчик- испытатель Бахчиванджи. Ему тогда, в 1942 году, здорово досталось. А потом он погиб. Да разве один Бахчи?

«Нервы гудят,

как струны,

В сердце боль отдается…

Невёроятно трудно

Будущее

достается…»^[1]

Частицы жизни Исаева и жизни Королева, отданные кинематографическому конструктору Башкирцеву, мелькали на экране с их радостями и невзгодами, Все это настроило Исаева на философский лад: как стремительно пролетели прожитые им шестьдесят два года…

Как трудна и одновременно прекрасна была эта жизнь!

2. Семья Исаевых

«Исаев Алексей Михайлович, 1908 года рождения, уроженец г. Ленинграда, русский, происхождение из семьи служащего. Окончил в 1925 году школу-девятилетку. В 1931 году окончил Московский горный институт им. Сталина. Диплома не имею, так как в то время студенты дипломных проектов не делали и получали удостоверения об окончании. Мое удостоверение мною утеряно…»

Так начал Алексей Михайлович свою краткую автобиографию. Конспективная запись жизнеописания, составленная для отдела кадров, лежала во время работы над книгой на столе у автора, пополняясь подробностями из разных источников. Самый важный из них — семейный архив, сохраненный сестрой Верой Михайловной, женой Алевтиной Дмитриевной, сыном Петром Алексеевичем. Своим возникновением архив во многом обязан педантизму Исаева, качеству несколько неожиданному для такого темпераментного человека. Да, Исаев был педантом. Точность и аккуратность считал жизненно необходимыми серьезному делу. Отсюда и порядок в бумагах, давший возможность включить в этот рассказ неопубликованные страницы автобиографии Алексея Михайловича— его яркие, впечатляющие письма.

В своих воспоминаниях «RAEM — МОИ ПОЗЫВНЫЕ» легендарный арктический радист Эрнст Теодорович Кренкель писал: «Современный человек, охваченный стремительным темпом жизни XX века, как правило, почти ничего не знает о своих предках. В лучшем случае ему известны годы рождения отца и матери, на дедушек и бабушек эрудиции уже не хватает».

Исаевы — исключение из этого правила, справедливого для большинства из нас.

Происходили они из старообрядческой семьи, проживавшей в Вышнем Волочке. Потеряв мужа, бабка отважилась на шаг, противоречивший обычаям ее единоверцев. Полуграмотная староверка, всю жизнь говорившая «мискрокоп» вместо «микроскоп», отдала сыновей в немецкую школу «Петершуле».

Дружно помогая матери, мальчики рано стали зарабатывать уроками. Учились они хорошо и образование завершили успешно.

Павел окончил коммерческое училище.

Александр и Андрей стали агрономами.

Виталий — зоологом. Талантливый профессор Петроградского университета в начале двадцатых годов был зверски убит на Кавказе белой бандой.

Леонид прославился как крупный паразитолог, сделавший очень многое для искоренения зловещих среднеазиатских болезней.

Михаил преуспел в юриспруденции — стал профессором уголовного права, деканом юридического факультета Московского университета, членом Верховного Суда СССР, заслуженным деятелем науки.

Профессор Михаил Михайлович Исаев, отец Алексея Михайловича, был яркой личностью. Великолепно знал историю. В совершенстве владел немецким языком, переводил с английского, знал итальянский. Через полвека после окончания гимназии вторично выучил полузабытую латынь, чтобы переводить Бе- кария — крупного криминалиста итальянского средневековья. Всю жизнь отличался исключительным оптимизмом и огромной работоспособностью.

С фотографии, которую я видел, смотрит человек с классической внешностью ученого конца XIX — начала XX века. Борода, усы, добротный костюм, облегающий могучую фигуру. Все очень ладно и аккуратно. В глазах ум, профессорская строгость и неизменная исаевская доброжелательность. Очень запоминающееся лицо!

Глядя на этот портрет, с трудом представляешь себе молодого приват-доцента Петроградского университета, который в погонах подпоручика отбыл в 1916 году в действующую армию и принял командование отдельной вьючной пулеметной командой для боевых действий в горах.

Благородство облика Михаила Михайловича было под стать его нравственной силе, существенно повлиявшей на детей. Даже на фронте он неустанно думал о них, таких маленьких и беззащитных…

Одно из многочисленных фронтовых писем отца, проникнутых горечью расставания, раскрывает, как мне кажется, истоки той высочайшей нравственности, которой отмечена вся жизнь Алексея Михайловича Исаева.

«Милые детки, получил от вас по два письма. Первые, что вы мне писали, были очень грустные. Сам я знаю, что вам стало и скушно и грустно в первые дни, когда я уехал. Так мне жаль вас, жаль, что в такие детские годы вам приходится грустить. Зато я надеюсь, что вы во все годы жизни будете помнить, что жить надо по совести… как бог велит.

Запомните, что свою страну, свой народ надо любить не на словах, а на деле. И еще запомните, что трусом быть так же скверно, как вором и мошенником.

Нелегко жить на свете, но недаром говорится, что жизнь прожить — не поле перейти. Вы-то не знаете, и слава богу, что такое нужда, бедность, мне-то ее пришлось испытать в своем детстве. Но будем надеяться, что кончится война, заживем вместе, зимой будем осматривать Петроград, совершать путешествия, а летом где бы ни жили, в большие путешествия будем пускаться… Когда будем жить на даче, то по вечерам будем изучать звезды… Некоторые звезды, наиболее светлые, образуют фигуры. Их сразу не увидишь, сразу не разберешься. Очень ведь много звезд на небе. Есть созвездие: фигура Ориона, и в нем три ярких звезды — пояс Ориона. Сейчас они видны вечером на востоке. Я их называю «мои дети»'. Веруша, Алеша и Буля, а мама у меня — Полярная Звезда. Все звезды моих детей одинаковой величины, все вы мне одинаково дороги и близки…»

Что говорить, Михаил Михайлович умел и любил писать письма. И это прекрасно. Письма маленького Алеши Исаева тоже кусочки того далекого времени…

«Милый папа! Пишу тебе свой привет, что мама больна и лежит сейчас в постели и очень кашляет. Мама плачет, что ты назначен воевать с Персией. Мама проклинает эту Персию, я говорю, лучше бы папочка не ходил воевать с Турцией, а он пошел и вот сколько бед понаделал…»

Революция вернула Михаила Михайловича семье. После демобилизации вместе с группой крупных русских юристов — Трайниным, Жежеленко, Пионтковским, Гернетом — он разрабатывал первый советский уголовный кодекс.

Дело Михаил Михайлович сделал важное, нужное, государственное, но от трудностей быта той поры оно защитить семью не смогло. Спасая от голода и холода трех малышей, Исаевы решили на время покинуть Петроград. Няня уговорила их поехать в Метеру.

— Голодать не придется! — уверенно сказала она, зная возможности своих родных мест.

Метера сегодня — поселок городского типа. Тогда же — просто большое село, центр иконописи на Владимирщине. Большинство жителей Метеры — потомственные богомазы, женщины — мастерицы художественной вышивки.

Вместе с Исаевыми в Метеру перебрались их друзья: писательница Вера Евгеньевна Беклемишева, ее муж — издатель «Шиповника» Соломон Юльевич Копельман и их сын Юра.

До болезненности застенчивый (зная контактность Алексея Михайловича в зрелые годы, этому трудно поверить), слегка заикавшийся (дефект речи при волнениях усиливался) Алеша Исаев очень радовался, что Юра тоже приехал в Метеру. Юра Беклемишев (будущий писатель Юрий Крымов) — ровесник и лучший друг Алексея Исаева.

3. Школы, каких сегодня уже нет

Голодать в Метере не пришлось — няня предсказала правильно. Купили корову, завели огород. Без куска хлеба не сидели. Голод возник иной — духовный. Детей предстояло учить, а учить их было и некому, и негде.

Из сложного положения родители Алексея Михайловича вышли подобно другим интеллигентам тех лет. Раз нет школы и педагогов, значит, они ее создадут и будут учить детей сами. Решение естественное. Ведь как и Михаил Михайлович, Маргарита Борисовна была образованным человеком. Она окончила Бестужевские курсы — одно из первых высших женских учебных заведений дореволюционной России.

Для Алеши Исаева мстерская школа, среди педагогов которой оказались и его родители, — недолгое пристанище. Михаила Михайловича пригласили преподавать в Московском университете уголовное право. Алексей и Вера поехали с отцом, маленький Борис остался с матерью в Метере.

В Москве Вера и Алексей стали учениками Первой трудовой опытно-показательной школы. Руководили этой школой старые большевики Ольга и Пантелеймон Лепешинские. Помещалась она около Крымского моста. Школьники занимались главным образом трудовыми процессами и чистили мороженую картошку. Когда дрожавшая от холода Верочка плакала, Алеша мужественно ее утешал. Метера вспоминалась как рай земной.

Не лучше детей жил и Михаил Михайлович. «Он спит на диване в канцелярии, — писал Алеша матери. — Около него груды мешков, корзины и закрытый шкафчик, а позади него стоит полка с когда-то бывшими в употреблении приборами. Но теперь остался только одинокий насос. Всякий, кто приходит, считает своим долгом сесть на него, вывинтить поршень, треснуть его об пол и так далее.

На столе недавно стояла пишущая машинка, но всякий, кто приходил, садился за стол, печатал разные ругательства, вырывал листок и принимался за рядом стоявшую динамомашину. Вертел и любовался, как красиво скачут искры, если соединить проводки. И теперь машинка сломана, динамомашина тоже. Машинку убрали, и теперь никто не печатает не только ругателства, но и нужные дела. Только испорченная динамомашина. Груда мальчишек глядит, как вертится маховое колесо…»

Холодная, голодная жизнь. Вера заболела возвратным тифом, Алексей — дифтеритом.

Не раз говорилось умными людьми, что личность формируется в преодолении трудностей. Такие великолепные черты характера Исаева, как забота о близких, чувство товарищества, определились в эту трудную пору.

«К сожалению, я пришлю тебе с папой очень мало, — писал Алеша в Метеру, — потому что у нас дают к чаю конфетки очень редко, а если дают, то я не ем и оставляю, и мне удалось скопить три конфетки. Шоколада я скопил две с половиной плиточки. Мне очень жалко делить на три части, и я отдаю две плиточки тебе, а половинку съем…»

Двенадцатилетний Алеша сообщает матери о посылке, как о чем-то само собой разумеющемся, хотя отказывает себе — сладкое он очень любил.

В том же письме крупными печатными буквами приписка:

«Дорогой Боречка! Очень мне тебя жалко, что я тебе мало пришлю, зато я тебе пришлю медную гайку, и ты скажи маме, чтобы она дала тебе из моего ящика три медных ножки и все колесики, которые у меня есть. Я пришлю тебе конфет и два леденца. Твой брат Алеша».

Поправившись, Вера и Алексей в опытно-показательную школу Лепешинских не вернулись. Как и до этого, в Метере, Михаил Михайлович организовал школу-интернат. На месте подмосковной деревни Потылиха, где располагалась эта школа, сейчас стоят корпуса киностудии «Мосфильм».

— Вскоре и мы с мамой переехали в Москву, — вспоминает Борис Михайлович. — В школе на Поты- лихе мама начала преподавать историю. Делала она это вдохновенно. Уроки вела, словно выступала на сцене. Отец знакомил нас с общественными науками, Вера Евгеньевна Беклемишева — с литературой. Физику вел известный педагог Фалеев. По учебнику, написанному им совместно с Перышкиным, учились школьники перед Великой Отечественной войной.

Очень памятной личностью, — продолжает рассказ брата Вера Михайловна, — был учитель мате-матики по прозвищу Дрюля. Смешной, нескладный, плохо одетый, неприспособленный к тогдашней жизни, он как-то прилепился к нашей семье. Обычно Дрюля приходил неожиданно, вечером. Пили мы чай, разговаривали об искусстве, которое в нашем доме очень почиталось. Дрюля превосходно знал искусство, живопись. Всегда интересно рассказывал, но в общем был все-таки странный. Странно рассказывал, странно держался. Сидит, сидит. Идет беседа, пьем чай. Вдруг посмотрел на часы, поднялся и, не попрощавшись, ушел, а мы остались сидеть с разинутыми ртами…

С Дрюлей Алексей Михайлович очень подружился. Этому способствовала небольшая разница в возрасте. Учитель был старше ученика только на пять лет. Они много бродили вместе — сначала под Москвой, потом и по Кавказу.

Сегодня учителя и старшего друга Исаева Андрея Николаевича Колмогорова, академика, Героя Социалистического Труда, знает весь мир.

Алеша рос добрым, способным, прилежным, но не чуждым ничему мальчишескому».

Неподалеку от Потылихи Москву-реку пересекал железнодорожный мост. Он не имел ни пешеходной дорожки, ни проезжей части для автомашин и конных экипажей. Вместе с Юрой Беклемишевым Алеша Исаев умудрился перебраться по фермам этого моста на противоположный берег. Опаснейший номер! Легко понять тревогу родителей, тем более что на такого рода проделки друзья не скупились.

До приезда Маргариты Борисовны дети жили в интернате. Михаил Михайлович — где бог пошлет. Теперь, когда настала пора обзавестись постоянным жильем, случай привел Исаевых в двухэтажный домик на углу Большой Пироговской и улицы Льва Толстого. В нем за выездом почтового отделения освободилась площадь. Тогда именно так и говорили — не комната, не квартира, а площадь или жилплощадь. Ее-то, половину первого этажа небольшого домика, и приобрел у жилищно-кооперативного товарищества Михаил Михайлович Исаев.

Деньги за будущую квартиру вручили казначею правления ЖКТ, но о вселении не могло быть и речи. Пространство, огороженное четырьмя отенами, еще предстояло превратить в квартиру.

Старенький гробовщик и псаломщик с Новодевичьего кладбища, подрабатывавший плотничьими заказами, настелил пол. По плану, вычерченному Маргаритой Борисовной, поставил фанерные перегородки. Исаевы стали владельцами трехкомнатной квартиры, по тем временам почти роскошной.

Домик был почтенного возраста — низкий, приземистый, «враставший в вемлю». Трамвай проходил рядом, останавливаясь под самыми окнами. В этой квартире, куда все время врывался нестерпимый грохот, семья профессора Исаева прожила тридцать четыре года.

Алеша рос энергичным, смышленым мальчиком, мастером на все руки. Если надо (а неустроенность часто порождала это «надо»), все смастерит, все починит. Был Алексей одновременно рукоделом и мечтателем. В архиве Веры Михайловны сохранились его детские рисунки — автомобиль с бесконечным числом колес, какой-то таинственный летательный аппарат, которым управляет собака… Безудержная фантазия, стремление увидеть в привычном нечто но-вое, неожиданное — драгоценнейшие черты, отличавшие Алексея Михайловича всю жизнь.

Мало-мальски наладив быт, Михаил Михайлович повез детей в Крым, о старине которого, полной волшебной романтики, так много писали Александр Грин, Константин Паустовский, Максимилиан Волошин. Этот старый Крым был и Крымом юности Алексея Исаева.

Сегодня облик Крыма иной. Многое уничтожила война. Уничтожила безвозвратно, оставив как свидетельство о прошлом лишь книги да картины художников.

То удивительное, необычное, что витало в воздухе старого Крыма, нащло немедленный отклик в романтических душах Алеши Исаева и Юры Беклемишева— мальчики решили бежать на Таити. Беглецов задержали ночью перед отплытием. У них реквизировали шлюпку, запас пресной воды, компас и ружье «монте-кристо», приготовленное, чтобы отбиваться от пиратов.

Колдовское очарование Крыма Исаев ощущал всякий раз, когда, повзрослев, приезжал сюда. Изменилось лишь одно — к детскому восторгу прибавилась ироничность. Эту ироничность, присущую Алексею Михайловичу на протяжении всей его жизни, ощущаешь в первых же строках писем к матери, когда он ездил в Крым с отцом и сестрой. Исаев «вкусно» описывает древний колесный пароход, едва ли не единственный морской пароход, который через девяносто два года после рождения извлекли из морского музея и нарекли звучным именем «Дзержинский». На этой развалюхе Алексей с отцом и сестрой добрался из Ялты в Судак.

Приплыли ночью. Остановились далеко от берега и попали во власть предприимчивых лодочников, без которых не могли добраться до пристани. Посмеиваясь над этим далеким прошлым, Исаев писал, как «морской пират», едва отъехав от парохода, осветил своих пассажиров фонарем, потребовав от каждого из них дополнительно 35 копеек за перевозку. Пройдут годы, и Исаев напишет Юрию Крымову о прекрасном прошлом:

«Ты помнишь, как выл ревун в севастопольской бухте? Мы лежали на вонючих тряпках, накрывшись парусом. Утром мы вытащили из воды диковинных рыб-, одноглазых, колючих, каких-то странных, чуждых этому миру. Они раскрывали рты, вздувались и смотрели на нас стеклянными глазами.

Потом мы подплыли к базарной пристани. Цветные ялики качались у приколов, греческие портики спускались к воде, и яркое утреннее солнце обжигало разомлевших торговок в красных юбках. Все это напоминало картину из музея западной живописи об итальянском приморском городке! Ты продал нашу добычу, и бараньи хвосты, набитые требухой, казались нам пищей богов».

Не случайно жизнь в Крыму оставила столь яркие, красочные воспоминания. Она была совсем непохожа на ту, которую приходилось вести в Москве. В маленькой квартирке на Большой Пироговской даже заниматься приходилось, теснясь за одним столом с отцом. Как вспоминает Борис Михайлович Исаев, «происходило все это в обстановке довольно шумной — наша сестра Вера готовилась стать певицей и упорно репетировала».

4. Глубокое разочарование

«В двадцать пятом году окончил щколу, — вспоминал впоследствии Алексей Михайлович, — а куда идти? Родитель за меня решил. Он был заслуженный деятель науки, декан МГУ. Сказал: пойдешь в Горную академию. Пошел. В группе младший — жизни не нюхал…» ...