ЧЕРНЫЙ ТУМАН. Во власти монстра

Пролог

…Вместе с необыкновенным даром, способностью видеть за гранью этого мира, мать передала ей и проклятие. Страшное проклятие, пришедшее через поколения и источник которого затерялся в далеком прошлом. Это сломало ее мать, лишив рассудка и превратив в чудовище. Сможет ли с этим жить она, дочь шлюхи и убийцы-психопатки, во власти страшных видений, которые открывали ей будущее, позволяли видеть мертвых… тех, кто уже пал жертвой ее проклятия и тех, кого это только ожидало? Невидимой тенью за ней следует беспощадная смерть, не прикасаясь к ней и забирая тех, кто рядом…

Не сойти с ума, не сломаться, воспротивиться и попытаться спасти тех, на кого легла тень ее проклятия, бороться с самой смертью, используя способность видеть и чувствовать приближающуюся беду… и сделать все, чтобы этому помешать.

А может, эти смерти просто случайность, видения — не дар, а страшная болезнь, обрекшая ее мать провести остаток жизни в психиатрической клинике, болезнь, перешедшая по наследству? Может, ей суждено повторить судьбу матери, превратиться в такого же кровожадного монстра и также сгинуть за решетками среди сумасшедших?…

«С самого детства я наблюдала за тем, как умирают те, кто имел неосторожность войти в мою жизнь, те, кого я любила и те, кто оказывался рядом случайно. Мой жизненный путь представляется мне лезвием, я иду вперед и срезаю все остальные дорожки, осмелившиеся перехлестнуться с моей. Я притягиваю плохое. Меня окружают страшные люди. Моя мать маньячка, я вышла замуж, и муж таким оказался. Вокруг меня одни убийцы. И сама я убийца. Я живу в аду. Или я уже спятила, как моя мама…».

Запись из дневника Кэрол Мэтчисон.

Глава 1

Слабый ветерок играл с пышными ветками большой сирени, лаская листья и нежные цветочки, которые умиротворенно шумели над золотоволосой головкой девочки, поглаживая ее кудрявые пряди. Малышка улыбалась и весело напевала, крепко держа в руках тяжелую лейку, заботливо поливая высокий куст, который по размерам был уже как небольшое деревце. Ей казалось, что сирень подпевает ей, нашептывая листьями, и своим детским воображением девочка воспринимала растение, как что-то живое, что слышит ее и видит, отвечает ей такой же любовью, с какой она заботилась о нем, гладит ее по волосам, путая их веточками. Конечно, эта сирень все понимала, ведь она спасла ее жизнь, и девочка ни на миг не забывала об этом, ухаживая за своей спасительницей.

Над ней и высоким кустом возвышался большой дом, а ветки сирени почти доставали до окна комнаты на втором этаже, в которой жила малышка. За лужайкой с аккуратно подстриженной травой находилась просторная заасфальтированная стоянка и две бензоколонки. Всего метрах в тридцати от дома с большой вывеской «Мотель» проходила оживленная широкая трасса, по которой в любое время суток шумели тяжелые фуры дальнобойщиков, многие из них заезжали к ним пополнить бак и пообедать или купить еды с собой, некоторые оставляли машины на стоянке и снимали комнату в мотеле, чтобы отдохнуть.

Из окна раздался низкий, с хрипотцой, голос, раздраженно окликнувший девочку и приказавший замолчать. Прервав свою песенку, ребенок поднял затравленный взгляд на окно, на перекошенное злобой лицо девушки и пробормотал извинения. Мама была очень красивой, даже когда ругалась, привлекательность ее молодого лица не портили гримасы злобы и гнева в такие моменты. И имя у нее нежное и красивое — Элен. Мама похожа на принцессу, обладая нежной, женственной, мягкой красотой, которая обволакивала подобно теплому легкому облаку, завораживала, заставляла таять и трепетать любое сердце. Чистое, прекрасного цвета лицо, обрамляли сияющие золотом роскошные локоны длинных густых волос, в огромных глазах плескалась чуть тронутая голубизной прозрачная вода. Точнее, это был лед, сверкающий, обжигающе холодный, потому что в какой-то момент этот прозрачный бездонный омут вдруг заледенел раз и навсегда, покрывшись непробиваемой твердой коркой и превратившись в льдину, навсегда утратившую тепло. Никогда в глазах этой красавицы не появлялось ничего, что можно было бы принять за нежность и тепло, даже когда она смотрела на своего ребенка, который ничего так не боялся на свете, как ее пронзительного ледяного взгляда, невыносимого, злобного, пробирающего до костей и наполняющего детское сердце непреодолимым страхом. Не нужно было кричать и ругаться, чтобы присмирить девочку, достаточно было одного взгляда, чтобы та сжалась и заползла куда-нибудь, как перепуганный щенок. Девочка знала, что похожая на сказочную принцессу мать — на самом деле злобная страшная ведьма, чудовище, как в сказке превратившееся в красавицу. И только удивлялась про себя, как такая красавица может быть настолько злой. В ее жизни не было ничего, что пугало бы ее так, как мать, а в жизни той не было ничего, что бы она так ненавидела, как свою дочь.

Убедившись, что девочка замолчала, мать скрылась.

Малышка вздохнула и посмотрела на старушку, неподалеку стригущую живую изгородь. И замерла от удивления, увидев вокруг той что-то темное, шевелящееся, похожее на дым или черный туман. Оно плыло вокруг старушки, медленно обволакивая, становясь все гуще и непроницаемей, а та продолжала спокойно работать ножницами, ничего не замечая.

Уронив лейку, девочка вскочила и закричала, окликнув старушку. Та обернулась и улыбнулась. Застыв на месте от ужаса, девочка наблюдала расширившимися глазами, как почернело небо, как тьма поглотила дом и стоявшие на стоянке огромные трейлеры. Исчезли звуки проезжающих по трассе машин и голоса остановившихся у мотеля водителей, словно на мир набросили огромное черное покрывало, погребя под ним все то, что еще несколько минут назад освещало жаркое летнее солнце. Листья сирени свернулись, ветки вдруг зашевелились и покорежились, деревце сжалось и затрепетало как под пламенем невидимого огня, потом осыпалось, превратившись в пепел, а на земле остался лишь маленький пенечек…

— Мадлен! — закричала девочка, не найдя взглядом старушку, и бросилась туда, где видела ее в последний раз и где сейчас не было ничего, кроме странной непроницаемой тьмы, медленно шевелившейся, как что-то живое.

Она бежала вперед и с отчаянием кричала, зовя Мадлен, плача от страха. Но вокруг была одна лишь бесконечная тьма, куда бы она ни бежала. И девочка металась с воплями отчаяния, пытаясь найти выход из этого странного ужасного места, куда она попала, найти хоть немного света. Ей казалось, что мимо нее мелькали какие-то тени, она слышала чей-то тихий шепот, иногда до нее доносился чей-нибудь незнакомый голос или стон. А потом ей стало казаться, что за ней кто-то гонится. Кто-то очень страшный. И она побежала, побежала со всех сил. Она не видела ничего и никого, кроме двух светящихся точек, которые ее преследовали. Девочка решила, что это чьи-то глаза, какого-нибудь страшного зверя или чудовища, которое гонится за ней, чтобы растерзать и сожрать.

Она теряла силы, спотыкалась, падала, сбивая в кровь колени и локти о что-то твердое, царапая руки и лицо, захлебываясь в слезах и истерических воплях от охватившего ее неуправляемого слепого ужаса. Она уже не думала о Мадлен, смертельно напуганная тем, что с ней происходит.

И вдруг она упала и больше не смогла подняться. Она лежала на спине и не могла пошевелиться, с ужасом ожидая приближения того, что ее преследовало. Прямо перед лицом вспыхнули две яркие точки, два ужасных глаза без зрачков, застыли на мгновенье и исчезли. А над собой малышка увидела прекрасное лицо матери.

— Мама… — попыталась произнести истерзанная измученная девочка, но та вдруг подняла над ней подушку и прижала к маленькому личику. Малышка продолжала лежать и не могла пошевелиться, пытаясь закричать. И не могла.

Подушка давила на лицо, душила, отнимая последние мгновенья жизни. Теряя сознание и уже не понимая, что с ней происходит, девочка в смертельной агонии попыталась выдавить из себя крик. И вдруг с удивлением услышала собственный голос, который раздавался где-то далеко, а потом внезапно пронзил ей уши своим пронзительным визгом. На лицо больше ничего не давило, подушка исчезла, а в темноте мелькнуло испуганное женское лицо. В то же мгновенье девочка ощутила сильный удар по лицу.

Ее голос оборвался.

— Мама…

— Какого дьявола ты разоралась, ненормальная? — зашипела на нее мать. — Всех перепугала! И без того постояльцев мало, еще ты вопишь по ночам, будто тебя здесь на части разрывают! Если у нас перестанут снимать комнаты, мы сдохнем с голоду, тебе ясно?

— Прости, мам… — всхлипнула девочка. — Мне было так страшно… Так страшно!

Малышка сжалась, с опаской поглядывая на мать, которая не раз уже ее ругала за крики по ночам. И не в первый раз девочка выхватывала за это оплеухи. Она понимала, что будоражит своими воплями весь мотель, поднимая на ноги и пугая постояльцев, которыми были, в основном, дальнобойщики, остановившиеся здесь, чтобы передохнуть от дальней тяжелой дороги. Мать злилась, малышка страдала, но ничего не могла с собой поделать. Кошмары преследовали ее постоянно, и они казались такими реальными, что она спасалась в них только воплями, которыми будила сама себя. Но, пробудившись, она оказывалась перед разъяренной матерью, а это было самым страшным ее кошмаром, реальным кошмаром. Малышка не знала, что для нее страшнее — мучавшие ее сны или настоящая жизнь, где она испытывала постоянное желание заползти куда-нибудь, спрятаться, чтобы никто ее не видел. Мечтала стать маленьким муравьем, чтобы иметь возможность в любой момент спрятаться в какую-нибудь щелку от взгляда своей матери. А в такие моменты, как сейчас, когда мать была в ярости, ей вообще хотелось исчезнуть и никогда больше не появляться.

Но на этот раз Элен не стала ее наказывать, а долго и пристально разглядывала красивыми прозрачными глазами, словно пыталась проникнуть в мысли девочки, разгадать их и понять, что с ней происходит.

— Опять бегала в темноте и видела глаза чудовища? — поинтересовалась она как можно серьезнее, пытаясь подавить насмешливые нотки в голосе.

— Да! Я видела! — задыхалась девочка. — Я видела, как исчезла Мадлен! Это как с тем дальнобойщиком, которого раздавило кабиной, помнишь? Как с Лорой, которую сбила машина! Они так же исчезли в темноте, а потом умерли, помнишь? Что-то опять случится, ма! Я боюсь!

— Хватит, Кэрол! — резко оборвала ее мать, поднявшись. — Мне надоели твои выдумки и истерические вопли по ночам! Если это повториться, я упеку тебя в психушку.

Девочка молниеносно легла, подтянув одеяло под нос и испуганно смотря на нее большими глазками.

У двери Элен обернулась.

— Тебе ясно?

Кэрол кивнула, не отрывая от нее широко распахнутых глаз.

Некоторое время она не шевелилась, прислушиваясь к удаляющимся шагам матери. Лишь когда они затихли, девочка робко высунула из-под одеяла подбородок.

«Психушку» она ни разу не видела, но слышала о ней не впервой. Это наверняка что-то очень страшное. Девочка восприняла всерьез слова матери, та не любила шутить и никогда не говорила просто так. Кэрол боялась ее, потому что знала — она может упечь ее в психушку, и куда угодно. Знала, что мама не любит ее, что она ей в тягость. Кэрол была ублюдком, который путается под ногами и отравляет ей жизнь. Элен всегда говорила об этом, демонстрируя свою неприязнь к ребенку, необъяснимую, не понятную, но настолько сильную, что она даже отказалась дать дочери свою фамилию. Сама девочка еще была слишком мала, чтобы задумываться над тем, почему мама так к ней относится. Так было всегда, и Кэрол воспринимала это как должное, принимая маму такой, какая она есть, и даже не догадываясь пока о том, что мамы бывают и другими.

Элен шел всего двадцать первый год. Дочь она родила в пятнадцать лет и только недавно смогла забрать малышку из детского дома, где та пребывала с момента рождения. Она привезла дочь в большой двухэтажный дом, придорожный мотель, владелицей и управляющей которого была. Воспитанница детского дома, Элен в свои годы успела заработать на то, чтобы приобрести мотель в хорошем месте, у оживленной трассы, набрать людей и открыть собственный бизнес. Чтобы этого добиться, она воспользовалась своей красотой, единственной милостью, дарованной ей Богом — она была дорогой проституткой. Кроме прекрасной внешности у нее не было ничего, ни дома, ни семьи, ни близких людей. Она была одна во всем мире, с разбитым сердцем и обозленной душой. К дочери она не испытывала никаких материнских чувств. Девочка была мишенью для ее досады и разочарования. Сердце молодой женщины терзали два противоположных чувства к одному человеку — любовь и ненависть. Любовь заставляла ее страдать, отравляя ее жизнь смертельным ядом, разъедая коррозией сердце, ненависть Элен выплеснула на дочь. У Кэрол не было папы, она не знала кто он. Элен дала ей его фамилию и часто называла отродьем Мэтчисона. Она никогда не рассказывала дочери о нем, а если вспоминала его, то только ругательствами, с бесконечной злостью и скрытой болью, которую девочка еще пока не могла разглядеть.

Был момент, когда Элен вдруг резко и внезапно изменилась, превратившись в веселую и безумно счастливую девушку. Но это длилось не долго. Кэрол была слишком маленькой, чтобы запомнить этот момент, а тем более понять. Не помнила, как в их жизни вдруг появился тот, кого так любила мама, как он сажал малышку себе на колени и играл с ней, говорил, что он ее папа, как счастливо улыбалась мама, пожирая его обезумившим от счастья и любви взглядом. Все это стерлось из ее памяти, и Кэрол росла, даже не зная, что в ее жизни появлялся папа. Появился и опять исчез, словно его и не было. И все стало по-прежнему. Только Элен после этого изменилась, окончательно обозлившись, превратившись в ту фурию, которую теперь так боялась девочка. А всему виной был тот человек, тот мужчина. Вернее, еще совсем молодой парень, ровесник Элен, тот самый Мэтчисон, из-за которого женщина так ненавидела свою дочь. По крайней мере, так думали все, кто жил в мотеле вместе с ними, и позже так стала считать и сама Кэрол, потому что больше не могла найти других причин неприязни матери, думая, что та просто перенесла на нее свою ненависть к нему, этому Мэтчисону, ее отцу. Кроме того, что он очень обидел мать, Кэрол о нем больше ничего не знала. Одно напоминание о нем приводило Элен в бешенство, она била посуду, яростно материлась и бросалась с кулаками на того, кто осмелился произнести его имя, а потом отчаянно рыдала в своей комнате. Поэтому эта тема была запрещенной в доме, и даже маленькая Кэрол знала, что нельзя произносить слово «папа». Все, на что осмеливалась малышка, это потихоньку, шепотом, чтобы никто не услышал, выспрашивать о папе у старой Мадлен, которая работала у них кухаркой, а также была единственным человеком, который проявлял к ней любовь и заботу. Но Мадлен ничего не знала об этом, и всегда старалась сменить тему и переключить внимание малышки на что-то другое.

— У тебя нет папы, моя ласточка, так бывает, — говорила Мадлен.

— Он умер? — спрашивала Кэрол.

— Я не знаю.

Так и заканчивались все их беседы о папе. И в сознании девочки укрепилась мысль, что папы у нее нет и никогда не будет. Мадлен не пыталась этому препятствовать, не желая, чтобы в сердце ребенка жили пустые надежды, которые, разбиваясь, ранили бы это беззащитное наивное сердечко, которому, судя по всему, и так хорошо достанется от жестокой ненавистной матери. Мадлен жалела девочку, прикипев к ней всей душой, баловала, заботилась, тогда как Элен всегда смотрела сквозь нее, замечая лишь тогда, когда испытывала потребность выплеснуть злость. Кэрол избегала мать, не искала с ней общения, понимая, что та ее не любит, и хвостиком везде следовала за Мадлен. Иногда спрашивала, почему мама ее не любит. Старушка увлажнившимися глазами смотрела на ребенка, пыталась убедить, что мама любит, просто у нее много дел и некогда уделить внимание, что она просто строга с ней, когда бьет и ругает. А девочка смотрела на нее грустным взглядом, и Мадлен замолкала, понимая, что сердце ребенка нельзя обмануть. Потом девочка перестала задавать такие вопросы о маме и о папе, словно смирившись или приняв как должное отсутствие одного родителя и нелюбовь другого. Она казалась вполне счастливым ребенком, купаясь в любви старушки, которая холила ее и лелеяла, пытаясь компенсировать своей любовью отсутствие материнского тепла. Не смотря на полное пренебрежение матери, Кэрол, благодаря Мадлен, была ухоженной, хорошо одетой и всегда сытой. Мадлен покупала ей игрушки, самой любимой из которых у Кэрол был большой пушистый кот, черный, с белой грудкой и белыми лапками, которого девочка назвала в честь своей любимой конфеты — Лимки.

В мотеле жили еще четыре женщины, которых Элен держала для того, чтобы, по желанию останавливающихся у них водителей, делать их отдых еще приятней. Мотель пользовался дурной славой, в нем никогда не останавливались семейные пары, не показывались здесь и женщины, зато мужчины слетались сюда, как пчелы на мед. Мотель никогда не пустовал. Дальнобойщики специально заезжали сюда, снимали комнаты, прерывая свой путь. Те, чей маршрут постоянно проходил здесь, были завсегдатаями мотеля, никогда не проезжая мимо. Местные жители воспринимали этот дом не как мотель, а как публичный дом, притон с профессиональными шлюхами, славившимися красотой и мастерством на всю округу, о котором с отвращением говорили женщины и с улыбками шептались между собой мужчины. Некоторые наиболее активные местные жители пытались закрыть мотель, но попытки осталась безуспешными. Мужчины, а так же «крыша» из местных бандитов, всегда предупреждали Элен об облаве, и к приходу всяких комиссий в мотеле не к чему было придраться. Однажды их посетил тайный агент, разоблачив в запрещенных услугах, предоставляемых клиентам, но и здесь Элен выкрутилась, очаровав того своей красотой, в результате чего получила официальное разрешение на предоставление интимных услуг, а агент стал ее личным и постоянным клиентом.

Работали, в основном, ее девочки, а сама Элен удостаивала вниманием лишь избранных и тех, у кого на ее любовь хватало денег, потому что за свои услуги она брала в пять раз больше, чем стоили ее девочки. Ее красота заставляла мужчин вожделеть ее так, что те готовы были выложить требуемую сумму, так что хозяйка мотеля без работы тоже не сидела, пока потели ее девочки. Те, кто попадал в ее постель, в основном всегда возвращались, платили в пять раз больше, отказываясь от ее девочек и требуя только ее, что говорило о высоком профессионализме молодой красавицы, до которого другим опытным жрицам любви было далеко. Как вульгарно выражались ее подружки, Элен «мертвой хваткой брала за яйца каждого, кто попадал к ней в постель». Самая красивая и востребованная после Элен была самая молоденькая из ее девочек, семнадцатилетняя Роза Дэй, высокая брюнетка с прекрасными карими глазами. Она появилась здесь совсем недавно, тихая, застенчивая, но уже начала меняться, перенимая манеры и поведение вульгарных и грубых обитательниц мотеля. Кэрол не любила их, боялась и избегала. Они подсмеивались над ней, издевались, обижали, обзывали, могли ударить. Ее мог ударить любой, Элен было все равно. Самая добродушная из этой четверки была Пегги Силвиа, маленькая, пухленькая женщина с гривой огненно-рыжих волос, большим, всегда улыбающимся ртом и громким жеребьиным хохотом. Веселая, шумная, озорная, она могла подшутить над малышкой, но никогда не поднимала на нее руку, а когда на девочку набрасывалась мать, иногда пыталась вывести «из-под огня». Но, в основном, когда Элен злилась, все старались ретироваться. Элен ее девочки боялись. Она могла ударить, даже побить, легкая на руку, злая и жестокая. Розу она однажды отходила шнуром так, что пришлось накладывать швы, а провинность той заключалось в том, что она не захотела обслужить клиента, настолько безобразного и отвратительного, что девушку тошнило от одного взгляда на него. Остальные никогда не вмешивались, помалкивали и беспрекословно подчинялись. Меган Аркетт была самой старшей, высокой, худощавой, с красивым бледным лицом и холодным безразличным взглядом. По мнению Кэрол, после Элен эта фурия была самой злой и как никто любила обижать ее. Жестокая, высокомерная, Аркетт не выносила детей. Девочка ее тихо ненавидела. Рут Ланкастер соблюдала нейтралитет во всем, чтобы не происходило вокруг, плыла по течению. Если кто-то начинал подтрунивать над Кэрол, она присоединялась, если Мадлен или Пегги начинали ее жалеть, то тоже проявляла фальшивое сочувствие. Она всегда поддакивала всем и во всем, и подружки привыкли считать, что своего мнения у нее попросту не бывает. Что это было — безволие, бесхарактерность, или просто лицемерие и хитрость, никто из них понять не мог, каждая воспринимая ее по-своему, но все неизменно немного ее презирали за явное подхалимство.

Вот в такой своеобразной семье, если можно так сказать, росла Кэрол. Пять женщин, старуха и она. И день, и ночь снующие по дому мужчины, которых девочка начала тихо ненавидеть уже с малых лет. Они казались ей грубыми, противными. Всегда цепляли девочку какими-то странными шутками, которые малышка еще не совсем понимала, смеялись над ней, как над диковинкой, нелепостью, оказавшейся здесь, в месте, где ребенку места не было. Ее пытались поймать, ущипнуть, а однажды один из мужчин сунул руку ей под юбку. Пегги отвела ее к Мадлен и велела не отходить от старушки, пока этот мужчина не уедет.

Поглядывая на ничего не понимающую малышку, Мадлен что-то ворчала себе под нос и тревожно вздыхала.

— Как можно… нелюди… ребенок же совсем… — бормотала она сквозь зубы.

Мадлен учила ее прятаться от клиентов, по возможности не попадаться на глаза. Девочка делала так, как она велела, не задумываясь, почему должна так поступать. Но все же украдкой пыталась взглянуть на каждого, кто появлялся в мотеле, в наивной детской надежде, что один из них может оказаться ее папой.

Она жила с Мадлен в одной комнате, пока мать не выделила ей отдельную и заставила перейти туда, не смотря на нежелание девочки. Мучимая частыми кошмарами, Кэрол боялась оставаться одна, но именно поэтому Элен и вынуждала ее это делать, более того, зная, как боится темноты дочь, заставляла ее выключать на ночь свет. А также запрещала Мадлен прибегать на ее вопли по ночам.

Кэрол знала, что после кошмаров случалось что-нибудь плохое.

И сейчас, лежа под одеялом в темной комнате, девочка сжималась от страха, гадая, что может произойти на этот раз. В последний раз, когда она просыпалась от собственных воплей, она вывалилась из окна своей комнаты и упала на большую густую сирень, которая поддержала легкое тельце своими ветками. Кэрол отделалась переломом ребра и вывихом руки. После этого случая она с Мадлен лично ухаживала за сиренью — спасительницей. Старушка говорила, что это дерево уберегло ее жизнь, на что малышка пылко замечала, что это дерево сломало ей ребро и вывихнуло руку.

— Если бы его здесь не было, то все твои ребра разлетелись бы по лужайке, глупая невежда! — злилась Мадлен.

Девочка все понимала и была глубоко благодарна прекрасной сирени, но не упускала случая посмотреть, как смешно сердится старушка. Мадлен даже смастерила ей талисман. Купила маленький детский медальончик на цепочке в виде игрушечных часиков, циферблат вытащила, а за стекло на его место положила цветочек сирени. Повесив его на тонкую шейку Кэрол, она повелела:

— Никогда не снимай это. Цветок твоей спасительницы убережет тебя от смерти.

Кэрол нравился этот талисман, но она носила его скорее как украшение, а не средство от сякого рода опасностей. Потом она просто привыкла чувствовать его на шее, и без него появлялось ощущение, будто чего-то не хватает, словно части ее самой.

И все же этот сон…

Кэрол посильнее натянула на себя одеяло, устремив взгляд в окно.

По стеклу яростно тарабанили струи дождя, было слышно, как шумит под окном с какой-то тревогой сирень-спасительница. Глаза девочки испуганно раскрылись, когда она расслышала какие-то слабые стоны. Они не были похожи на те, что она часто слышала по ночам из сдаваемых комнат…

Эти звуки были какими-то жуткими, тоскливыми, словно стонал ребенок.

Прошло много времени, прежде чем Кэрол поняла, что это ветер. Но ее страх все равно не уменьшился. Этот сон… Неужели она опять вывалится из окна? Подумав о сирени, девочка немного приободрилась. Засыпая, она решила, что завтра и близко не будет подходить к окнам.

Рано утром, когда все еще спали, а комната была наполнена предрассветными сумерками, Кэрол оделась, затянула кудрявые волосы в хвостики, старательно умылась и тщательно вычистила зубы, как учила ее Мадлен. Обычно в это время старушка была уже на ногах. Она всегда вставала раньше всех, чтобы успеть приготовить завтрак для обитательниц мотеля и постояльцев. Кэрол просыпалась, чтобы ей помочь. Вот уже год, как Элен определила ее Мадлен в помощницы. Руки старухи утратили былую подвижность и ловкость, быстро уставали и болели от тяжелых нагрузок, и если поначалу сердце ее замирало от ужаса, когда она видела нож в маленьких руках малышки, то теперь не могла уже обойтись без ее помощи. За год Кэрол так наловчилась работать ножом, что чистка и резка овощей и фруктов полностью перешла в ее обязанности. Даже опытная Мадлен, всю жизнь проработавшая на кухне, не могла теперь угнаться за ее проворными быстрыми ручками, которые когда-то с превеликими предосторожностями обучала обращаться с ножом. Девочка маленьким вихрем носилась по кухне, подавала, подносила, мыла, убирала. Они вместе ездили за покупками, Мадлен учила ее выбирать продукты. Девочка с интересом и радостью перенимала ее мастерство, оказавшись способной ученицей. А Мадлен говорила ей, что она научит ее превосходно готовить, чтобы, подрастя, она смогла уехать отсюда и устроиться на работу в ресторан или к каким-нибудь состоятельным людям поваром. Мадлен всегда твердила, что она должна уехать, что нельзя оставаться здесь. В последнее время старушка даже поговаривала о том, чтобы уехать самой и забрать ее с собой.

— Ты поедешь со мной? — спрашивала она у малышки, которая кивала в ответ.

И однажды произошел скандал, после которого стало ясно, что Элен не отпустит от себя дочь. Кэрол слышала лишь обрывки разговора между Мадлен и матерью.

— Она тебе все равно не нужна! — кричала Мадлен. — Что ждет ее в этом месте? Она смазливая девчонка, еще несколько лет, и какой-нибудь грязный шоферюга затащит ее в темный уголок и надругается! А может, и несколько лет ждать не придется, объявится какой-нибудь извращенец, как тот, что уже лез ей под юбочку… боже, подумать даже страшно! На это ты обрекаешь свою дочь? Отдай ее мне, я буду заботиться о ней, отдам ее в школу!

— Нет, — спокойно говорила в ответ Элен. — Она останется здесь.

— Зачем? Неужели ты хочешь, чтобы она стала одной из твоих шлюх? Чтобы жила той жизнью, что живешь ты?

— А почему нет? — усмехнулась зло молодая женщина. — Чем она лучше меня? Почему должна жить иначе?

— Ты хочешь, чтобы она была шлюхой? — поразилась Мадлен.

Элен промолчала. Старушка затряслась от ярости.

— Я не позволю тебе!

— Я ее мать, и мне решать, как ей жить. Если ты будешь вмешиваться, я не буду ждать, когда она подрастет, и продам ее сейчас.

— Ты чудовище! За что ты так ненавидишь ее, она же твоя дочь! За что хочешь погубить?

Кэрол не слышала, что ответила на это Элен. Но с тех пор она знала и помнила о том, что мама ненавидит ее, что хочет «погубить». И когда Мадлен предложила ей сбежать вместе с ней, согласилась без колебаний. Они даже уже составили план и решили, куда уедут, чтобы Элен не смогла их найти.

— Я ей не позволю, моя малышка, — обещала Мадлен, крепко обнимая девочку. — Я спасу тебя от того кошмара, на который она тебя обрекла…

Мадлен скопила уже достаточно денег для того, чтобы уехать, и теперь только ждала подходящего момента, чтобы незаметно улизнуть из дома. Но их планам не дано было осуществиться. И не Элен им помешала, которая даже не догадывалась о том, что задумала старуха.

В то роковое утро, не найдя Мадлен на кухне, Кэрол поднялась в ее комнату. Старушке все тяжелее было подниматься по утрам, она стала частенько спать дальше, не слыша будильник, и Кэрол уже не раз приходила будить ее.

Шторы были закрыты, и потому в комнате было совсем темно.

Подкравшись к кровати, девочка заглянула в лицо старушки.

— Мадлен! Пироги горят!

Обычно это срабатывало получше всякого будильника. Мадлен вскакивала и, хватаясь за голову, неслась на кухню, после чего со скалкой гонялась за ликующей хулиганкой.

Но сейчас она почему-то продолжала спать. Кэрол повторила погромче. Подергав ее за руку, недоумевающая девочка бросилась в комнату матери, нарушив тишину мотеля громкими воплями:

— Мама, мама! Мадлен не просыпается!

Немного позже, когда пришел доктор, Кэрол незаметно прокралась за ним в комнату Мадлен. Не решившись пройти дальше порога, девочка наблюдала за доктором, который был ей уже знаком. Приятный мужчина лет пятидесяти пяти, уже абсолютно седой, из-за чего казался старше своего возраста, ласковый, с добрыми, всегда смеющимися глазами. Он лечил Кэрол, когда она упала из окна, завоевав ее симпатию и доверие. И сейчас, наблюдая, как он осматривает Мадлен, она успокоилась, твердо убежденная в том, что раз пришел доктор Пресвелд, то со старушкой все будет в порядке.

Кэрол не поняла, когда он спокойно объявил о том, что у Мадлен паралич. И испугалась, вжавшись в косяк, заметив, как исказилось лицо матери, которая окинула старушку злым взглядом, после чего приветливо улыбнулась доктору.

— Думаю, лучше всего нанять сиделку — с миссис Гриссон рядом нужно быть постоянно, — сказал он, собираясь уходить. Заметив тихо отступившую от двери девочку, он наклонился к ней и улыбнулся.

— О, здравствуй, маленький летчик! Ну что, ты больше не пытаешься взлететь с окна? А?

Кэрол уперлась в него взглядом, поджав губы.

— Что такое паралич? — требовательно спросила она, но голос ее дрожал.

Доктор в замешательстве переглянулся с матерью девочки, которая сдержано улыбнулась и взяла дочь за плечи.

— Солнышко, поднимись лучше в свою комнату, — с фальшивой нежностью проворковала женщина и хотела выставить ее за дверь, но девочка резко вырвалась, не отрывая взгляда от доктора. На пухлых щечках заблестели слезы.

— Кэрол! — повысила голос мать, но доктор оборвал ее спокойным жестом руки.

— Не надо, — тихо сказал он ей и, присев, вытер с личика ребенка слезы. — Не плачь, милая.

— Мадлен умерла? — всхлипнула Кэрол.

— Нет, но она не сможет теперь вставать, — пытался объяснить доктор, осторожно подбирая слова. Девочка его перебила:

— И только?

— Ну, в общем, да…

— Так пусть лежит, в этом нет ничего плохого, — глаза девочки заблестели от радости.

— Да, конечно, — растерянно пробормотал Пресвелд, поднимаясь, и потрепал малышку за щечку. — Мне пора, летчик… Завтра я приду взглянуть на Мадлен, а пока присматривай за ней.

Кэрол кивнула и побежала за ним, чтобы проводить. Когда она вернулась в комнату Мадлен, там были уже Аркетт, Ланкастер, Силвиа и Дэй, горячо обсуждая произошедшее. Девочка, прижимая к груди Лимки, как можно незаметнее проскользнула в комнату и забилась в угол, устроившись на скамеечке. Элен была вне себя.

— Наймите сиделку! — бушевала мать. — Чем я буду ей платить, этим, что ли? — она вульгарно коснулась места пониже живота. — Мне нужно икать новую повариху, а не возиться с этой развалившейся старухой!

— Но что же нам с ней делать? — обреченно вздохнула Роза. — Не выбросим же мы ее на помойку!

— Может быть, ты будешь смывать с ее задницы дерьмо и кормить через соску? — набросилась на нее Элен. ...