Крис Стрингер Остались одни. Единственный вид людей на земле

© Chris Stringer, 2012

© Е. Наймарк, перевод на русский язык, 2021

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Издательство CORPUS ®

* * *

Памяти ушедших родных Тони и Дэвида,

а также ушедших коллег – Билла, Кларка и Роджера.

Введение

В 2009 году мир отметил 200-летний юбилей Дарвина и 150-летие выхода в свет его книги “Происхождение видов”. И на сегодняшний день концепция эволюции путем естественного отбора стала общепринятой. Но что мы знаем об эволюции нашего собственного вида, Homo sapiens? Сегодня на фоне неизменно растущего внимания и интереса ко всякого рода окаменелостям доисторических людей одна тема все же резко выделяется – это вопрос о происхождении человека.

На данном этапе ученые более или менее согласились, что прародиной наших ранних предков является Африка, но при этом яростные споры вокруг Африки вовсе не утихли, просто сместились акценты: все ли человеческие свойства, такие как речь, сложные технологии, искусство, мы приобрели именно в Африке? Изначально обсуждения строились на материале ископаемых находок, но потом валом пошли новые археологические и генетические данные, и все они – в том числе ДНК ископаемых неандертальцев! – имеют исключительную важность. Новые факты приходилось тоже принимать в расчет, совмещать, сопоставлять со старыми данными. Обсуждения разрастались и ширились, тонули в технических деталях, рассыпались по узкоспециальным журналам и сборникам – и сегодня читателю, даже осведомленному, но все же далекому от моей дисциплины, трудно отыскать доступный обзор.

В этой книге я постараюсь дать всеобъемлющий – и одновременно общедоступный – взгляд на происхождение нашего вида, а также свой собственный взгляд на дебаты последних трех десятилетий. В Лондонском музее естественной истории я работаю и того дольше. В детстве у меня была мечта попасть туда и изучать наше происхождение, но я не рассчитывал, что она когда-нибудь сбудется, ведь рос я в простой семье в восточной части Лондона. Однако при поддержке родителей, приемных родителей и некоторых учителей я приступил к воплощению своей мечты, когда восемнадцатилетним переключился в последний момент с медицинского образования на антропологию. Этот лотерейный билет оказался выигрышным: в 1970 году меня приняли на диссертационную программу в Бристольский университет исследовать моих любимых ископаемых людей – неандертальцев. А дальше еще лучше: в 1973 году мне предложили место в палеонтологическом отделе Лондонского музея естественной истории.

Очень увлекательно было работать в этой области – как с замечательными новыми ископаемыми находками, так и с потоком новых технологий для их датирования и исследования. Я надеюсь, что каждый читатель задумается над тем, что значит быть человеком, изменит свое представление о нашем происхождении; мои представления, пока я писал эту книгу, определенно изменились!

Я регулярно читаю лекции по эволюции человека и получаю сотни вопросов на эту тему от слушателей и журналистов. Многие вопросы повторяются, именно на них я и постараюсь здесь ответить. Вот они.

Каковы основные вопросы дебатов о нашем происхождении?

Как мы определяем человека современного типа (современного человека^[1]) и как можно в палеонтологической и археологической летописи разглядеть наше начало?

Как можно надежно датировать ископаемые остатки, включая и те, возраст которых больше диапазона радиоуглеродного метода?

О чем могут на самом деле рассказать нам генетические данные и правда ли, что все мы исключительно африканского происхождения?

Правда ли, что люди современного типа представляют собой отдельный вид, отличный от других древних людей, например неандертальцев?

Можно ли говорить о поведенческих особенностях людей современного типа и можно ли считать сложный язык и искусство нашими уникальными чертами?

Какого рода контакты были у наших предков с неандертальцами, и не стали ли мы причиной вымирания последних?

Указывают ли на гибридизацию архаичные признаки в окаменелостях и генах тех древних людей, остатки которых найдены за пределами Африки?

Что может рассказать ДНК о неандертальцах и их возможном скрещивании с людьми современного типа?

Что мы можем выяснить, имея в распоряжении полный неандертальский геном, и сумеем ли мы когда-нибудь клонировать неандертальца?

Какие силы и процессы привели к формированию современных людей – климатические, трофические (связанные с особенностями питания), социальные или даже вулканические?

Что заставило людей покинуть Африку и как наш вид распространялся по планете?

Как развивались региональные (“расовые”) черты и какое они имеют значение?

Кто такие “хоббиты” с острова Флорес и какое отношение они имеют к нам?

Остановилась ли эволюция человека или мы продолжаем эволюционировать?

Чего можно ожидать от будущих исследований нашего происхождения?

Прошло уже больше двадцати лет после публикации в журнале Nature эпохальной статьи Ребекки Канн, Марка Стоункинга и Алана Уилсона “Митохондриальная ДНК и эволюция человека” (Mitochondrial DNA and Human Evolution), которая впервые вынесла вопрос о происхождении современного человека на первые страницы ведущих газет и журналов, познакомив публику с “митохондриальной Евой”. Статья не просто привлекла общее внимание к вопросу эволюции нашего вида, но также привела к кардинальному пересмотру всех научных аргументов и изменила ракурс, с которого следует рассматривать наше происхождение. Через год после этой публикации мы с Питером Эндрюсом написали для журнала Science статью “Генетические и ископаемые свидетельства происхождения современных людей” (Genetic and Fossil Evidence for the Origin of Modern Humans), в которой предложили две различающиеся модели происхождения современного человека: гипотезу недавнего африканского происхождения (Recent African Origin) и гипотезу мультирегиональной эволюции (Multiregional Evolution). C тех пор обе эти модели доминируют в дебатах. По ходу изложения мы увидим, как видоизменялись обе гипотезы под натиском множества новых фактов, но в первых главах я все же уделю внимание и другим важным вопросам: по каким признакам определяется наш вид (то есть каков его таксономический диагноз), что сейчас главное в дебатах о происхождении современного человека и каким образом различные гипотезы определяют, чего нам следует ожидать от изучения новых ископаемых, генетических и археологических данных.

Глава 1 Главные вопросы

Прошло уже более 150 лет с тех пор, как Чарльз Дарвин и Альфред Рассел Уоллес представили свои соображения об эволюции нашего мира. А в 1859-м, через год после официального обнародования этих концепций^[2], Дарвин публикует одну из самых знаменитых книг в истории – “Происхождение видов”. Потом последовали первые находки ископаемых людей, которые с трудом поддавались идентификации – все же и палеонтология, и археология находились в те годы еще в младенчестве. Но сегодня у нас есть данные из Африки, и из Азии, и из Европы, а ископаемая летопись все ширится и пополняется… Мне посчастливилось работать в эпоху самых вдохновляющих открытий в науке о нашем происхождении. Однако дело не только в находках, пусть и исключительной важности, но в научных прорывах, резко умноживших количество информации, которую мы теперь можем из этих находок извлечь. В первой главе я собираюсь обрисовать данные, на основе которых строились гипотезы о месте нашего происхождения, а затем и сами гипотезы. Гипотезы будут разные, среди них и моя собственная. В сущности, нам предстоит обсудить два разных набора человеческих признаков, и для каждого набора предполагается свое происхождение. Один набор – общий для всех современных людей. Он включает, в частности, субтильный (грацильный) скелет, отличающий нас от более массивных предков, более высокую и округлую черепную коробку, уменьшенные надбровные дуги, выступающий подбородок. Но есть и другой набор характеристик, определяющих географические популяции наших дней, – местные, “расовые”, признаки: например, выдающиеся вперед носы европейцев или более плоские лица большинства жителей Восточной Азии. Происхождение этих черт совсем разное, и мы обсудим это в следующих главах.

В книге “Происхождение человека и половой отбор” (1871) Дарвин предположил, что эволюционной прародиной человека была Африка, потому что именно на этом континенте в настоящее время обитают наши ближайшие родичи – африканские человекообразные обезьяны. Однако прошло еще немало лет, прежде чем в Африке были обнаружены окаменелые остатки, которые доказали правоту Дарвина. А до тех пор в фокусе научных споров о происхождении человека оставалась Европа с ее неандертальцами, гейдельбергскими людьми и поддельным “пилтдаунским человеком”, а также Азия, где был обнаружен “яванский человек”. Но вот в 1921 году в пещере Брокен-Хилл на территории современной Замбии был найден древний череп, и еще один череп откопали в 1924 году в пещере Таунг в Южной Африке. С этих находок начались научные дебаты, в результате которых Африка в конце концов была поставлена на первое место в истории человеческой эволюции, пусть эти споры и растянулись на много лет. К 1970-м годам выстроилась определенная хронологическая последовательность окаменелых остатков, показавшая, что Африка не просто континент, где началась эволюционная линия человека (то есть именно там жил последний общий предок шимпанзе и людей); именно в Африке сформировался род Homo – то есть род людей. Но где появились первые люди нашего собственного вида Homo sapiens (современные люди)? В 1970-х годах это было еще совершенно непонятно и оставалось загадкой вплоть до недавнего времени.

В “Происхождении видов” Чарльз Дарвин написал всего одну фразу о происхождении человека: “Это поможет пролить свет на происхождение человека и его историю”^[3]. Ничего больше он добавить не пожелал, объяснив свою позицию двенадцатью годами позже во введении к “Происхождению человека”:

В течение многих лет я собирал заметки о начале или происхождении человека, без всякого намерения напечатать что-либо по этому вопросу, или скорее с решимостью не печатать, так как я думал, что могу только увеличить предубеждения против моих взглядов.

Однако за эти годы Дарвин приобрел внушительное число влиятельных сторонников и почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы наконец приступить к обсуждению спорной темы происхождения человека:

Единственный предмет этого сочинения состоит в том, чтобы, во-первых, рассмотреть, произошел ли человек, как и всякий другой вид, от некоторой предсуществовавшей формы; во-вторых, узнать способ его развития; и, в-третьих, оценить различия между так называемыми человеческими расами.

Дарвин, однако, прекрасно отдавал себе отчет в том, что его взгляды разделяют далеко не все (и дело, к сожалению, обстоит таким же образом и по сей день):

Часто самоуверенно утверждали, что происхождение человека никогда не может быть узнано; но невежество гораздо чаще приводит к самоуверенности, нежели знание: малознающие, а не многознающие любят так положительно утверждать, что та или иная задача никогда не будет решена наукой.

Дарвин отдавал должное и трудам других ученых, в частности немецкого биолога Эрнста Геккеля, при этом весьма примечательно, что сам Геккель дистанцировался и от Дарвина, и от Томаса Гексли (известного как “бульдог Дарвина”) в таком критически важном вопросе, как происхождение человека, – вопросе, который остается дискуссионным и по сей день. В “Происхождении человека” Дарвин писал:

Для нас, конечно, весьма естественно желать узнать, где находилось место рождения человека в тот период его развития, когда прародители наши отделились от семейства узконосых [узконосые включают человекообразных обезьян и мартышек]… Во всяком большом участке света живущие млекопитающие бывают весьма сходны с вымершими видами того же участка. Поэтому вероятно, что Африка была первоначально населена вымершими обезьянами, весьма близкими к горилле и шимпанзе; а так как эти два вида самые близкие родичи человека, то предположение, что наши древние родоначальники жили на африканском, а не на другом каком-либо материке, становится еще более вероятным.

Впрочем, затем Дарвин делает оговорку:

Но бесполезно предаваться умозрениям по этому предмету, потому что… времени было достаточно для переселений в самых широких размерах.

В 1871 году, когда Дарвин писал эти строки, трудность заключалась не только в крайней скудости палеонтологической информации (в том числе полностью отсутствовали какие бы то ни было человеческие окаменелости из Африки) – в то время не было еще и ни малейших представлений о континентальном дрейфе (концепция, согласно которой массы суши постоянно двигались в прошлом и продолжают двигаться теперь по поверхности планеты, раскалываясь и перестраиваясь по-новому). Этот процесс, как мы уже знаем сегодня, объясняет нынешнее географическое распределение многих групп растений и животных по планете (например, уникальные комплексы видов известны в Австралии и Новой Зеландии). Ученым прошлого, чтобы объяснить, каким образом родственные виды оказались на разных континентах, приходилось выдвигать гипотезы о некогда существовавших, но затем затонувших материках. Например, лемуры, сравнительно примитивные приматы, сегодня обитают лишь на острове Мадагаскаре, приблизительно в 300 км от побережья Африки. Однако древние ископаемые остатки лемуроподобных животных были найдены на индийском субконтиненте. Пытаясь объяснить эту загадку, зоолог Филип Склейтер выдвинул в 1864 году гипотезу, что некогда существовал огромный континент – Склейтер назвал его Лемурией, – занимавший бо́льшую часть территории, на которой расстилается сегодня Индийский океан.

Опираясь на гипотезу об исчезнувшем континенте, Геккель выдвигал другую версию прародины человечества:

Существует ряд обстоятельств, позволяющих думать, что первозданным домом человека был континент, теперь погруженный в пучину Индийского океана; он простирался вдоль юга Азии… на восток, а к западу достигал Мадагаскара и юго-восточных берегов Африки. Допуская, что эта страна Лемурия была изначальной родиной людей, нам существенно легче объяснить географическое распределение людей за счет миграций.

Более того, Геккель, в отличие от Дарвина и Гексли, считал гиббонов и орангутанов Юго-Восточной Азии более близкими к древнему предку человека, чем африканские горилла и шимпанзе. И пока Дарвин вслед за геологом Чарльзом Лайелем полагал, что ископаемая летопись человеческой эволюции еще не раскрыта, поскольку не изучены соответствующие регионы, в частности Африка, Геккель предпочитал теорию, что все критически важные свидетельства покоятся на дне Индийского океана.

Эжен Дюбуа и череп Pithecanthropus erectus

Во времена Дарвина уже были обнаружены окаменелые остатки неандертальцев – древних обитателей Европы. И если одни ученые прочили неандертальцев на роль “недостающего звена” и рисовали их полусогнутыми, с оттопыренными (хватательными) большими пальцами на ногах, то другие, например Гексли, представляли их безусловно человекоподобными, прямоходящими и обладающими большим мозгом. Дарвин не дожил до открытия окаменелостей настоящего примитивного человека – их обнаружил лишь в 1891 году голландский врач и антрополог Эжен Дюбуа. Вдохновленный сочинениями Геккеля, Дюбуа специально поступил на военную службу, чтобы получить возможность отправиться в Голландскую Ост-Индию (нынешнюю Индонезию) на поиски остатков древнего человека.

В свое время Геккель дал гипотетическому недостающему звену между обезьяной и человеком имя Pithecanthropus alalus (обезьяночеловек неговорящий); он твердо верил, что это существо обитало в Лемурии. Дюбуа сопутствовала удача, и при раскопках на острове Ява он обнаружил окаменелые остатки – крышку черепа, напоминающую череп обезьяны, и бедренную кость, похожую на человеческую. Дюбуа назвал ископаемое существо Pithecanthropus erectus – Pithecanthropus в честь Геккеля, а erectus – потому что, судя по кости, существо было прямоходящим, как мы. Теперь мы называем этот вид Homo erectus – этот представитель ранних Homo был широко распространен и существовал очень долго. Однако поскольку первые находки были сделаны на острове Ява в Индонезии, гипотеза Геккеля и Дюбуа, что прародина человека – Лемурия и Южная Азия, а вовсе не Африка, как будто бы подтверждалась.

Давая своей находке имя Pithecanthropus erectus, Дюбуа следовал системе, которую ввел столетием раньше Карл Линней, шведский натуралист и величайший классификатор в истории. Китайский философ Конфуций сказал, что имена – это то, как нарекает вещи “совершенномудрый”, и по счастливому совпадению именно “разумным”, “мудрым” (sapiens) Линней назвал человека. Задолго до Линнея существовало множество способов называть и классифицировать животных и растения, часто на основе случайно выбранных свойств – скажем, цвета или способа передвижения либо питания. Но Линней был убежден, что группировать живые существа следует на основании общих черт строения тела. В основе его системы лежит способ присвоения двух имен каждому уникальному сорту живых существ – то есть виду. Сначала идет название группы, к которой относится организм (то есть рода), оно пишется с заглавной буквы; затем следует собственное имя вида, которое пишется со строчной. Так мы получаем Homo (“Человека”) sapiens (“разумного”). Эта система немного похожа на имя и фамилию (у всех детей в роду одна фамилия, но разные личные имена; для нашего вида общее родовое имя Homo, а личное-видовое – sapiens).

На карте показаны места обнаружения ископаемых остатков ранних людей

В самом известном, десятом издании своей книги Systema Naturae (1758) Линней также предложил четыре географических подвида человека – europaeus, afer (“африканский”), asiaticus и americanus, – приписав им весьма сомнительные и вообще анекдотические различия в поведении, вполне в духе тогдашних представлений европейцев о превосходстве собственного подвида. Например, если “человек европейский” живет под властью закона, то общество “человека американского” построено на обычаях и традициях, “человека азиатского” – на мнениях, а “человек африканский” руководствуется исключительно собственными импульсами.

В начале XX века стало появляться все больше данных в пользу неафриканского происхождения человека, и взоры ученых вновь обратились к Европе. Остатки неандертальцев были найдены уже в Хорватии и во Франции, а вслед за тем в 1907 году близ Гейдельберга в Германии в песчаном карьере деревни Мауэр обнаружили еще более древнюю и примитивную ископаемую челюсть человеческого типа. По мере накопления материала ученые начали строить эволюционные деревья. Эти деревья по существу разбивались на две категории. В первой окаменелости выстраивались в линейную последовательность, начиная от наиболее примитивной формы (например, яванского или гейдельбергского человека) к людям современного типа. У этой последовательности никаких боковых ответвлений не предполагалось (или их было очень мало), так что получалось нечто вроде лестницы.

Во втором случае получалась не лестница, а нечто вроде куста с центральным стволом, восходящим к современному человеку, а также многочисленными боковыми ветвями, на которых располагались различные формы с примитивными признаками. Эти ветви вели к вымиранию.

Слепок нижней челюсти, найденной в 1907 году в песчаном карьере Мауэр около Гейдельберга в Германии, рядом один из двух нижних резцов из местонахождения Боксгроув

Теоретические представления Дарвина и Уоллеса о “трансмутациях” видов в сочетании с богатой ископаемой летописью плейстоцена позволяли надеяться, что древних видов людей гораздо больше (плейстоцен – это геологическая эпоха до последнего оледенения, которую во времена Дарвина датировали весьма приблизительно, но сейчас определяют в диапазоне от 12 тысяч до 2,5 млн лет назад). В 1864 году Уильям Кинг впервые описал вид людей по ископаемым остаткам: это были те самые кости, которые нашли в долине реки Неандер восемью годами раньше, и вид получил наименование Homo neanderthalensis. В течение последующих пятидесяти лет в Европе находили все новые окаменелости, которые в типологической горячке приписывали десяткам новых видов – любым пустячным различиям придавалось серьезное биологическое значение. Из-за этого окаменелости человека практически современного облика, найденные в Кро-Маньоне, Гримальди, Шанселаде, Оберкасселе, получили видовые наименования spelaeus, grimaldii, priscus и mediterraneus, а останки из пещер Спи, Ле-Мустье, Ла-Шапель-о-Сен, несмотря на их явное сходство с неандертальцами из долины Неандера, стали в свою очередь называться spyensis, transprimigenius и chapellensis. Этот процесс, который мы сегодня можем назвать крайней степенью “дробления”, продолжался до 1950-х годов, когда маятник качнулся в обратную сторону и возобладала тенденция “объединения” многочисленных ископаемых форм в небольшое число видов.

В 1912 году в гравийном карьере у Пилтдауна (Южная Англия) были обнаружены остатки еще одного вида, получившего имя Eoanthropus dawsoni (“Ранний человек Доусона” – в честь Чарльза Доусона, главного первооткрывателя), после чего стало крепнуть убеждение, что Европа, по всей видимости, была родиной еще более примитивных людей. Пилтдаунская находка представляла собой массивный, но в то же время объемистый череп вкупе с отчетливо обезьяноподобной нижней челюстью; там же были найдены окаменелые остатки животных и примитивные каменные орудия, которые позволяли предположить возраст не меньший, чем у ископаемого “яванского человека”. Африка не могла похвалиться ничем хотя бы отдаленно сравнимым с валом открытий в Европе. Это положение стало меняться в 1920-х годах, однако в силу сложившихся обстоятельств первые африканские находки все же не смогли убедить ученых, что родина человека – Африка.

Первой важной африканской окаменелостью стал череп из Брокен-Хилла (Кабве), обнаруженный в 1921 году. Находка оказалась во многих отношениях весьма загадочной. Сэр Артур Смит Вудворд из Британского музея определил ее как новый вид Homo rhodesiensis (“человек родезийский”), однако чешско-американский антрополог Алеш Грдличка окрестил эту окаменелость “кометой древней человеческой истории”, потому что установить ее возраст и родственные связи было не легче, чем для кометы. Череп был найден в Замбии (тогда это была британская колония Северная Родезия), в пещерных отложениях, вынесенных на поверхность из шахты, где добывали металлическую руду. Череп сохранился превосходно, лучше большинства известных нам человеческих окаменелостей. В нем необычно сочетаются примитивные и продвинутые черты, в лицевой части доминируют огромные надбровные дуги, угрюмо нависшие над глазницами. Но поскольку добыча руды продолжалась своим чередом, карьер Брокен-Хилл был в конце концов полностью уничтожен, так что возраст черепа, его положение в системе последовательных слоев и его значение не до конца ясны и по сей день (впрочем, в последней главе мы обсудим недавние открытия, имеющие отношение к брокенхиллской находке).

Тремя годами позже в Южной Африке в известняковом карьере близ Таунга был найден еще более примитивный череп, похожий скорее на череп молодой обезьяны. Его начал изучать Раймонд Дарт, который лишь недавно получил должность профессора анатомии в Йоханнесбурге. В 1925 году Дарт опубликовал весьма примечательные сведения о находке в журнале Nature. Он утверждал, что в данном случае мы имеем дело с сочетанием человеческих и обезьяньих признаков, причем зубы, форма черепа и, вероятно, осанка похожи на человеческие. Дарт назвал это существо Australopithecus africanus (“Южная обезьяна из Африки”) и заявил, что австралопитек – наш близкий родственник и даже, возможно, наш потенциальный предок. Научное сообщество приняло его выводы весьма скептически, особенно в Англии. Дело было отчасти в научной репутации Дарта – он был молод и относительно неопытен, – а отчасти в том, что череп принадлежал детенышу (молодые обезьяны больше “похожи на человека”, чем взрослые особи). Другие критики считали, что находки с Явы, из Гейдельберга и из Пилтдауна могут претендовать на роль предка с большим основанием, чем Australopithecus africanus. Наконец, и геологический возраст, и место находки австралопитека говорили не в пользу его “предковой” роли.

Никто (включая Дарвина и Гексли) не рассматривал Южную Африку как место, где могла бы начаться ранняя эволюция человека. Кроме того, поскольку предполагалось, что возраст черепа составляет около 500 тысяч лет, он казался слишком молодым, чтобы австралопитек мог претендовать на роль истинного предка человека. Скорее это существо принадлежало к какой-то необычной линии обезьян, развивавшейся в некоторых отношениях параллельно с человеческой. Теперь нам, конечно, известно, что австралопитеки представляют длительный и важный этап эволюции человека, который продолжался более двух миллионов лет. Соответствующие местонахождения известны от района озера Чад в Сахаре до Восточной и Южной Африки (где их гораздо больше). В 1953 году, когда стали доступны для изучения окаменелости из Пилтдауна, удалось установить, что “пилтдаунский человек” – фальшивка, не имеющая никакого отношения к нашей первобытной истории.

Другие находки той эпохи тоже не говорили в пользу Африки. В 1921 году в отложениях пещеры Чжоукоудянь близ Пекина были найдены остатки существа, чрезвычайно похожего на “яванского человека” (поначалу оно получило имя Sinanthropus pekinensis – “китайский человек из Пекина”). В результате систематических раскопок, начатых в 1927 году и продолжающихся по сей день, из пещерных отложений было извлечено множество фрагментов черепов и других костей, принадлежащих людям, жившим примерно полмиллиона лет назад. Так как эти находки были очень похожи на образцы с острова Ява (а яванская коллекция тем временем также существенно пополнилась), их объединили в один вид под общим названием Homo erectus. Этот вид играет ключевую роль в дискуссии о нашей эволюции, потому что на нем последние лет семьдесят строятся диаметрально противоположные гипотезы о нашем происхождении. Большинство антропологов признают существование в течение последнего миллиона лет как минимум двух видов людей – вымершего Homo erectus и нашего собственного, Homo sapiens, – но при этом придерживаются совершенно разных взглядов на их родственные связи.

Теорию, которая сегодня называется моделью мультирегионального происхождения человека, впервые предложил в 1930-х годах немецкий антрополог Франц Вейденрейх. Он строил свои аргументы в основном на материалах Homo erectus из Чжоукоудяня. Вейденрейх предположил, что Homo erectus стал родоначальником линий сапиенсов во всех областях своего ареала, который примерно миллион лет назад включал Африку, Китай, Индонезию и, возможно, Европу. По мере того как эректусы расселялись по Старому Свету (в Австралии и в Западном полушарии этот вид неизвестен), развивались местные вариации людей, что и составило основу нынешней “расовой” дифференциации. Определенные древние признаки сохранились в местных популяциях потомков эректусов до сегодняшнего дня. Например, Вейденрейх утверждал, что китайские Homo erectus имели такие же уплощенные лица и выдающиеся скулы, как и современные азиаты. А массивные скулы и сильно выступающая вперед лицевая часть черепа, характерные для яванских эректусов, свойственны и современным австралийским аборигенам.

Франц Вейденрейх и некоторые из окаменелостей “пекинского человека” (Homo erectus), вдохновившие ученого на создание первой версии гипотезы мультирегионального происхождения

Диаметральной противоположностью мультирегиональной модели Вейденрейха была другая гипотеза, согласно которой формирование собственно человеческих черт – высокого лба, подбородка, более длинного и тонкого скелета – заняло очень много времени. Следовательно, линия, ведущая к Homo sapiens – то есть “досапиенсная” (pre-sapiens), – должна быть очень древней; она эволюционировала параллельно с другой линией, представители которой – эректусы и неандертальцы – имели массивное телосложение и мощные надбровные дуги. Это старая идея, ее начали обсуждать еще в начале XX века с подачи таких авторитетных исследователей, как француз Марселлен Буль, англичанин Артур Кизс и другие антропологи; некоторые аспекты позже взял на вооружение Луис Лики, работавший в Кении и Танзании. В попытках подтвердить эту гипотезу на протяжении прошедшего столетия предлагались (и отвергались) самые разные окаменелости, в том числе, например, “пилтдаунский человек” или очень похожий на современного человека скелет из Галли-Хилла в графстве Кент, однако первый, как мы теперь знаем, оказался подделкой, а второй был неверно датирован.

Между крайностями мультирегиональной модели (потенциально готовой включить в число наших предков практически каждую ископаемую форму) и “досапиенсной” гипотезы (исключавшей из этого числа большинство форм) развивались и промежуточные теории. Одна из них включила в дискуссию о наших предках ранних неандертальцев. Критически важные для этой модели окаменелости были обнаружены во время раскопок, которые международная экспедиция вела в 1920–1930-е годы в нескольких пещерах горы Кармель близ Хайфы (в то время – территория Британской Палестины). В двух пещерах – они называются Схул и Табун – были найдены человеческие остатки, которые со всей очевидностью были захоронены. Более того, вместе с ними были обнаружены каменные орудия, похожие на орудия европейских неандертальцев. Однако в скелетах просматривалось сочетание неандертальских и современных черт. Как же их интерпретировать?

Луис Лики с черепом “зинджантропа”, который его жена Мэри нашла в Олдувайском ущелье в 1959 году. Это была первая важная окаменелость, для датирования которой использовался калий-аргоновый метод.

В 1930-е годы еще не существовало надежных методов датировки, поэтому Теодор Маккоун и Артур Кизс, опубликовавшие находки из израильских пещер, предположили, что они относятся примерно к одному и тому же периоду. Некоторые ученые считали, что тут мы имеем дело с гибридной формой неандертальцев и современных людей, но Маккоун и Кизс предпочитали видеть в этих людях представителей единой, пусть и разнородной древней популяции – возможно, близкой к точке, в которой разошлись пути неандертальцев и сапиенсов (впрочем, Кизс, продолжая придерживаться “досапиенсной” теории, полагал, что обитатели Кармеля все же не были нашими предками – уж слишком много в них было неандертальского).

Однако другие исследователи усмотрели в этих окаменелостях скорее “донеандертальскую”, чем “досапиенсную” линию наших предков. С их точки зрения, поздние, “классические” неандертальцы свернули с торного пути эволюции на боковую дорожку, которая в конце концов привела к вымиранию. Следуя этой логике, американский палеоантрополог Ф. Кларк Хоуэлл в 1950-х годах разработал непротиворечивый сценарий, согласно которому “неспециализированные” неандертальцы примерно 100 тысяч лет были заперты ледниками в Европе и стали эволюционировать независимо от сапиенсов. А на Ближнем Востоке, в таких местах, как Табун, эволюция привела к формированию современных людей через промежуточные формы – подобные тем, что были найдены в пещере Схул. И в завершение истории примерно 35 тысяч лет назад ближневосточные “протокроманьонцы” мигрировали в Европу, вытеснив своих неандертальских кузенов.

В этом “ранненеандертальском” сценарии происхождения современного человека за неандертальцами признавалась некоторая роль в нашей эволюции, пусть и довольно скромная. Однако в двух других моделях, основанных на мультирегиональной гипотезе Вейденрейха и разработанных уже после смерти ученого в 1948 году, неандертальцы заняли центральное место (в одной модели даже в глобальном масштабе). Американский антрополог Карлтон Кун на основе новых ископаемых находок выстроил расширенную глобальную схему эволюции пяти ветвей Homo erectus – две в Африке и по одной в Европе, Китае и Австралии. Эти пять линий эволюционировали по большей части независимо и в конце концов превратились в современные расы Homo sapiens, как их представлял Кун: “капоидную” (бушмены Южной Африки и родственные им народности), “негроидную”, “кавказоидную” (она же европеоидная), “монголоидную” и “австралоидную”.

В этом отношении взгляды Куна резко отличались от позиции его учителя Вейденрейха, полагавшего, что человеческая эволюция являла собой переплетение разных линий, между которыми шел обмен генами и идеями. А Кун по поводу разделения линий и разных скоростей эволюции в пределах каждой из них выражался вполне недвусмысленно:

Когда бы и где бы ни появился Homo, а скорее всего, это произошло на Африканском континенте, он вскоре разошелся по теплым областям Старого Света… И если Африка и была колыбелью человечества, то она дотянула своих воспитанников лишь до примитивного детского сада. Настоящей школой стали Европа и Азия.

Американский палеоантрополог Чарльз Лоринг Брейс развернул идеи Вейденрейха в сторону неандертальцев. Он предположил, что Homo erectus в каждой части населенного им мира в своем развитии проходил “неандерталоидную” стадию. По представлениям Брейса, неандертальцы и аналогичные им древние люди использовали передние зубы для обработки пищи и различных материалов, в результате чего лица у них вытягивались вперед характерным образом, формируя увеличенные резцы и овальный череп. А когда 35 тысяч лет назад, в эпоху верхнего палеолита и позднего каменного века^[4], появились более совершенные каменные орудия, требования к зубам и челюстям стали не столь актуальными, и лицо и череп преобразовались в современную форму.

Вот примерно с таким набором идей и гипотез я столкнулся, приступив к работе над своей диссертацией в 1970 году в Бристольском университете. Всеобъемлющая мультирегиональная гипотеза с ее брейсовским ранненеандертальским ответвлением и досапиенсная модель, в которой не нашлось места для эректусов и неандертальцев. Плюс не слишком внятная концепция Бернарда Кэмпбелла и Джозефа Вейнера, названная “спектральной гипотезой”. Она предполагала, что в разных популяциях древних людей были в разных пропорциях смешаны разные наборы современных признаков, и эти популяции каждая по-своему вносили вклад в эволюцию Homo sapiens. То есть по сути спектральная гипотеза оставалась мультирегиональной, но утверждала, что одни линии внесли больший вклад в наше становление, чем другие.

В 1970-е годы, по мере того как росла мощность компьютеров и они начинали оказывать влияние на биологические науки, произошло нечто вроде небольшой революции. До этого десятилетия подавляющая масса исследований человеческой эволюции основывалась на непосредственном наблюдении окаменелостей, а если где и делались измерения, то окаменелости все равно сравнивались по какому-то одному выбранному признаку или в крайнем случае на основе двух признаков. Но теперь стали доступны многовариантные расчеты, способные охватить сразу большое число измерений разных признаков у разных экземпляров, дающие более основательное сопоставление объемных форм и размеров. Именно такая задача и стояла передо мной в первые годы работы над диссертацией. Поэтому в июле 1971 года я покинул Англию и отправился в путешествие по музеям и институтам десяти стран Европы с целью собрать как можно больше данных о неандертальцах и кроманьонцах – европейских преемниках неандертальцев, которые выглядели как современные люди, – чтобы понять, была ли эта эволюционная линия постепенной и непрерывной или в какой-то момент была разорвана.

На четырехмесячную поездку я получил очень скромный грант от Совета по медицинским исследованиям, так что поехал на своей старой машине – иногда в ней же и ночевал, а иногда останавливался в кемпингах или молодежных хостелах. В Бельгии я даже провел одну ночь в приюте для бездомных. Я пережил множество приключений, в том числе несколько конфликтов с пограничниками и два ограбления, но тем не менее к концу 5000-мильного маршрута в моем распоряжении была одна из самых обширных коллекций измерений черепов неандертальцев и ранних людей современного типа. До меня такую базу данных не собирал никто.

В течение следующих двух лет я анализировал информацию, добавив к ней сравнительные данные по неевропейским окаменелостям и современным человеческим популяциям (последние мне любезно предоставил американский антрополог Уильям Хоуэллс). Все эти измерения я перенес на перфокарты и скормил компьютеру, который в то время занимал несколько комнат, но по мощности здорово уступал моему сегодняшнему мобильному телефону. Тем не менее результаты оказались весьма поучительными.

Неандертальские черепа были похожи на черепа современных европейцев не больше, чем на африканские, эскимосские или тасманийские, а черепа кроманьонцев не слишком аккуратно заполняли зазор между неандертальцами и современными европейцами. Этот результат свидетельствовал против теории о том, что неандертальцы были предками кроманьонцев.

Что же касается ископаемых черепов современных людей со всего мира, они были больше похожи на своих ныне живущих родственников, чем на каких бы то ни было архаических представителей Homo из соответствующих регионов. Иными словами, этот результат противоречил мультирегиональной и спектральной гипотезам. Однако и досапиенсная модель не получила подтверждения, потому что очень ранние европейские ископаемые остатки не удавалось разделить на группы “похожие на сапиенсов” и “похожие на неандертальцев”; в этих окаменелостях наблюдалось скорее постепенное развитие одних лишь неандертальских черт.

Автор в путешествии по Европе, 1971 г. После стирки в югославском кемпинге

И на Ближнем Востоке все было не слишком понятно, хотя там тоже вроде бы не было бесспорных “промежуточных” форм между неандертальцами и людьми современного типа. Черепа из пещеры Табун и израильской пещеры Амуд выглядели вполне неандертальскими, а кости из пещеры Схул – более или менее сапиенсными. Но в то время не было надежных датировок этих остатков, поэтому я не мог исключить, что у ближневосточных неандертальцев было достаточно времени, чтобы эволюционировать в ранних сапиенсов, примерно в духе ранненеандертальской гипотезы Кларка Хоуэлла. Однако из моих результатов неожиданно появился альтернативный предок для людей современного типа из Схула и Кро-Маньона. Ископаемый череп, найденный в 1967 году группой Ричарда Лики (сына знаменитых Луиса и Мэри Лики) в Омо-Кибише в Эфиопии, выглядел очень современно в моей картине измерений (к тем же выводам пришел и анатом Майкл Дэй, первым обследовавший череп). При этом предварительные датировки указывали на очень ранний возраст – 130 тысяч лет, то есть древнее, чем большинство известных неандертальцев.

Кроме того, имелся еще один загадочный череп из Северной Африки, найденный в 1961 году в Джебель-Ирхуде в Марокко. По форме черепной коробки он казался неандертальским, но в лицевой части был скорее сапиенсным и притом имел как современные, так и примитивные черты. Считалось, что возраст находки около 40 тысяч лет, поэтому трудно было отнести Джебель-Ирхуд к той или иной модели. Но теперь новая находка в Омо-Кибише намекала, что Африка способна рассказать свою собственную историю – как только появится больше данных.

По мере того как моя работа продолжалась в 1970-е годы и в начале 1980-х, я все больше склонялся к гипотезе Хоуэллса, которую он в 1976 году назвал моделью “Эдемского сада”, или “Ноева ковчега”. Билл вовсе не был креационистом, такие названия подразумевали, что все вариации современного человечества берут начало в некоем единственном центре происхождения. Поскольку в то время многие имевшиеся окаменелости были датированы неточно, а по многим регионам ископаемых вообще не было, ни Хоуэллс, ни я не могли указать, где же этот центр происхождения находится, хотя мы полагали, что из возможных вариантов можно вычеркнуть Европу и Ближний Восток, где обитали неандертальцы. Мы оба считали, что наличие у всех сапиенсов общих признаков – округлого свода черепа, небольших надбровных дуг, подбородка – указывает на сравнительно недавнее происхождение этих признаков, в противном случае они с течением времени должны были бы разойтись гораздо больше. И я начал мало-помалу отходить от широко распространенной тогда идеи, согласно которой столь разные окаменелости – и неандертальцев, и кроманьонцев, и необычную форму из Брокен-Хилла – следовало относить к нашему виду Homo sapiens и считать просто видовыми вариациями. Поначалу я соглашался с другими исследователями, что нужно различать “анатомически современных сапиенсов” (таких как люди из Схула и Кро-Маньона) и “архаичных сапиенсов” (неандертальцы и люди из Брокен-Хилла). Но в течение 1980-х я все больше и больше склонялся к тому, чтобы применять термин “сапиенс” лишь к формам, наиболее похожим на нас. Более того, я вместе с несколькими другими коллегами-еретиками предложил вернуть неандертальцам статус отдельного вида Homo neanderthalensis, который им в 1864 году присвоил Уильям Кинг. Мне также казалось более верным объединить череп из Брокен-Хилла, найденный в 1921 году, и более примитивные европейские формы, подобные гейдельбергской челюсти, обнаруженной в 1907-м, в один вид – Homo heidelbergensis.

Пока мои взгляды развивались в сторону концепции единого места происхождения, постепенно накапливались данные, что Африка особенно важна в этом сюжете. Находку из Омо-Кибиша дополнили другие окаменелости из Южной Африки, из пещеры Бордер-Кейв и пещер устья реки Клезис. А тем временем новые датировки показывали, что Африка – совсем не глухая провинция культурной эволюции, как казалось многим. Напротив, теперь такие археологи, как Десмонд Кларк и Питер Бемонт заявляли, что этот континент, возможно, был лидером по совершенствованию каменных орудий. К 1980-му я сам был уже глубоко убежден, что именно Африка была центром нашей эволюции, но из-за недостаточной точности датировок не мог исключить, что Восточная Азия тоже имела определенное значение. Мне понадобилось еще четыре года, чтобы разные линии доказательств окончательно сложились в целостную картину и я смог публично выступить с обоснованной концепцией “Из Африки”.

Однако в 1984 году вновь возникла некоторая сумятица: появились новые сильные доказательства мультирегиональной гипотезы Вейденрейха. Воскреснуть ей помогли Милфорд Уолпофф (США), Алан Торн (Австралия) и У Синьчжи (Китай). Они дистанцировались от взглядов Куна и вернулись к первоначальной идее Вейденрейха о важности потока генов между географическими линиями: различные формы Homo erectus и их региональных потомков демонстрируют столь полные и непрерывные ряды во времени и пространстве, что их все необходимо классифицировать как единый вид – Homo sapiens. Иными словами, эта модель не предусматривала какого-то одного места происхождения современных людей. Такие признаки, как подбородок, могли сформироваться, например, в Африке, распространиться за счет скрещиваний между представителями разных популяций по всему ареалу, а затем отбор закрепил признак, потому что у него были какие-то эволюционные преимущества. Другой признак, скажем, высокий лоб, мог появиться у людей, например, в Китае, и точно так же распространиться повсюду путем скрещиваний. Таким образом, люди современного типа могли унаследовать свои “местные” признаки от локальных предковых популяций, тогда как общие для всего человечества признаки были получены за счет широких скрещиваний между разными популяциями.

Но на подходе были и новые генетические исследования, которым предстояло оказать большое влияние на науку. В 1982 году я узнал об исследовательской работе, проведенной на базе особого типа ДНК, которая находится вне клеточных ядер, в митохондриях – крошечных тельцах, обеспечивающих клетку энергией. Вероятно, эти тельца ведут свое происхождение от свободноживущих бактерий, так или иначе попавших внутрь некоей примитивной клетки и затем прижившихся там. В ходе коэволюции между хозяином и жильцом было достигнуто взаимовыгодное согласие, и бактерии-вселенцы превратились в митохондрии, неотъемлемые клеточные органеллы, имеющиеся в каждой клетке у большинства организмов. У человека митохондрии материнской яйцеклетки клонируются, и, таким образом, яйцеклетка, став первой клеткой будущего потомка, передает свои митохондрии всем остальным его клеткам; митохондрии отцовских сперматозоидов при оплодотворении, по всей видимости, наследуются в ничтожном количестве или не передаются вовсе. Это означает, что по митохондриальной ДНК (мтДНК) можно проследить эволюцию по материнской линии (то есть от матери к дочери), так как мужская мтДНК потомкам не достается. Темпы мутаций у этого типа ДНК существенно выше, чем у обычной (ядерной) ДНК, что, как мы увидим позже, позволяет изучать эволюцию на коротких интервалах. Ранние работы на человеческих митохондриях выглядели многообещающими, они демонстрировали низкую вариабельность и сравнительно недавнее происхождение, однако картина географического распределения мтДНК не слишком ясно указывала на место происхождения. К 1986 году до меня уже не раз доходили слухи, что есть какие-то потрясающие новые данные по мтДНК и вскоре их опубликуют, и вот они, год спустя, наконец объявились. После этой публикации споры вокруг недавней человеческой эволюции уже никогда не будут прежними. Эпохальная работа появилась в журнале Nature за авторством Ребекки Канн, Марка Стоункинга и Алана Уилсона – и впервые проблема происхождения современного человека заняла место на первых полосах газет и журналов.

Милфорд Уолпофф, архитектор мультирегионализма, держит череп Homo erectus с острова Ява

Авторы работы изучили около 150 типов современной человеческой мтДНК со всего мира и установили различные ее вариации (мутации). С помощью компьютерной программы из всей этой совокупности была сконструирована крона эволюционного древа, а затем самым “экономичным” способом (то есть каждый раз выбирался вариант с наименьшим числом мутаций, в том числе и параллельных) были созданы гипотетические предки ныне живущих типов мтДНК. Аналогичным образом программа связала между собой этих предков в каждом поколении, в конце концов протянув последовательность до одного гипотетического предка всех ныне живущих типов. Распределение предковых типов мтДНК указывало, что этот единый общий прапредок жил в Африке, а число мутаций, накопившихся со времени его существования до сегодняшнего дня, давало датировку – 200 тысяч лет назад.

Так родилась знаменитая теперь “митохондриальная Ева”, или “счастливая матерь” (потому что общим митохондриальным предком могла быть, очевидно, только женщина). И в этих результатах содержалось безусловное свидетельство недавнего африканского происхождения современного человечества: оно указывало, что расселение людей из Африки произошло сравнительно недавно и что эти выходцы из Африки, несущие свою характерную мтДНК, заместили все древние человеческие популяции, населявшие к тому времени планету.

Вскоре появилась и серьезная критика этой работы. Было, в частности показано, что использованные компьютерные программы могут на основе введенных данных построить тысячи эволюционных деревьев, столь же экономичных, как и опубликованное в статье, и далеко не все они уходят корнями в Африку. Более того, некоторые критики указали на проблемы калибровки при датировании времени жизни “митохондриальной Евы”, а другие поставили под вопрос качество взятых для исследования образцов современной мтДНК (например, выяснилось, что часть якобы африканских образцов на самом деле были афроамериканскими). В результате мультирегионалистам удалось – по крайней мере, на какое-то время – отбиться от результатов, полученных при исследовании мтДНК, объявив их нерелевантными или ошибочными. И в очередной раз заявить, что единственно надежная основа реконструкции происхождения человека – это окаменелости (и их интерпретация самими мультирегионалистами).

Тем не менее эти генетические результаты отлично согласовывались с гипотезой недавнего африканского происхождения, которую такие специалисты, как Гюнтер Бройер из Гамбурга и я сам, разрабатывали именно на основе окаменелостей. Гюнтер не считал, что Homo sapiens обязательно должен быть сравнительно новым видом, он скорее склонялся к идее, что уже после выхода из Африки имела место гибридизация с другими древними людьми, например с неандертальцами. Но так или иначе, нам обоим очень импонировали новые генетические аргументы. Для меня лично они означали, что процесс, в ходе которого “пришлые” сапиенсы замещают местные виды Homo, – отчетливо наблюдаемый на европейском материале, – можно уверенно предположить и для тех регионов, где ископаемая летопись обрывочна, а данные спорны, к примеру на Дальнем Востоке или в Австралазии.

В 1987 году мы с археологом Полом Мелларсом организовали в Кембридже международную конференцию, на которой новейшие палеонтологические и археологические находки были сопоставлены с данными анализа ДНК. Специалистам, пытавшимся угнаться за головокружительными изменениями в привычном ландшафте науки об эволюции человека, пришлось нелегко, а дискуссии порой были чрезвычайно жаркими. Годом позже, во всеоружии этих дискуссий и результатов ДНК, мы с Питером Эндрюсом, моим коллегой из Музея естественной истории, написали для журнала Science обзор актуальной ситуации в нашей науке. Мы изложили две противоречащих друг другу гипотезы – мультирегиональную и недавнего африканского происхождения – и пояснили, какие следствия предполагает каждая из них, то есть каких палеонтологических, археологических и генетических открытий можно ожидать, приняв ту или другую. (Я предпочитаю использовать термин “недавнее африканское происхождение”, НАП, несмотря на популярность термина “Из Африки”. Прежде всего, как нам теперь известно, были и более ранние миграции человека из Африки и поэтому некоторые ученые используют сегодня формулы “Из Африки 1”, “Из Африки 2” и так далее, хотя мы не знаем, сколько раз случались такие выходы. Ну и, кроме того, были, безусловно, и события категории “В Африку”!)

Из нашего обзора следовало, что в целом гипотеза НАП более обоснованна, хотя мы признавали, что археологических данных, особенно по части ископаемой летописи некоторых районов, пока недостаточно для полной проверки обеих моделей. Однако меня потрясли некоторые прямо-таки ядовитые отклики на нашу статью. И кое-кто из анонимных рецензентов (которым научные журналы в обязательном порядке отсылают статьи перед публикацией), и авторы писем в журнал и комментариев, появившихся после выхода нашего обзора, обрушились на наши взгляды с издевками и грубыми насмешками, порой переходившими в личные оскорбления. С некоторыми коллегами – в том числе и с теми, кого я искренне считал друзьями, – отношения были надолго испорчены. В большинстве случаев доброжелательное общение удалось вернуть, но несколько человек так и не смогли понять и простить нас с Питером за экстремальную в их глазах позицию, поддерживающую ересь о митохондриальной Еве.

По мере того как окаменелости, и в особенности генетические данные, давали все больше аргументов в пользу гипотезы недавнего африканского происхождения современного человека, несколько исследователей, работавших вместе и по отдельности, в том числе и я, сформулировали модель НАП, которую можно назвать классической. К началу XXI столетия эта точка зрения стала доминирующей. Классическая модель, включившая в себя общепринятые взгляды на более ранние этапы человеческой эволюции, гласила, что из Африки происходят два вида человека – Homo erectus и Homo sapiens – а может быть, еще и Homo heidelbergensis между ними (хотя я лично думаю, что происхождение гейдельбергских людей до сих пор не установлено окончательно). Наша собственная линия произошла около 2 млн лет назад от более ранних африканских людей – Homo habilis, а примерно 1,7 млн лет назад Homo erectus вышел из Африки; сегодня это событие обычно называют “Из Африки 1”. Эректусы распространились по тропическим и субтропическим областям Восточной и Юго-Восточной Азии, где некоторые линии смогли прижиться и эволюционировать в другие формы, а некоторые вымерли. Около 1,5 млн лет назад африканские эректусы изобрели более совершенные каменные орудия, названные рубилами, но эти технологии так и оставались более или менее в пределах Африки, пока вдруг внезапно не появились в Европе вместе с преемником эректусов – гейдельбергским человеком. Сначала это произошло на юге современной Европы, а потом в Великобритании, примерно 500–600 тысяч лет назад.

Архитекторы модели недавнего африканского происхождения (НАП): Гюнтер Бройер (слева) и Крис Стрингер в 1980 г.

Затем, на мой взгляд, вид H. heidelbergensis эволюционно разделился: на территории Западной Евразии он положил начало ветви неандертальцев (300–400 тысяч лет назад), а в Африке – линии предков современного человека, которая возникла примерно 130 тысяч лет назад. Итак, человек современного типа появился только в Африке, причем относительно поздно – на это указывает большое сходство всех людей современного типа и с анатомической, и с генетической точки зрения. Homo sapiens эволюционировал относительно быстро на достаточно ограниченной территории – скажем, в Восточной Африке.

Какое-то количество людей современного типа около 100 тысяч лет назад просочилось на Ближний Восток (на территорию современного Израиля), а кто-то примерно 60 тысяч лет назад даже добрался до Австралии. Однако в Европе Homo sapiens появился не раньше чем 35 тысяч лет назад – но уже со сложным поведением и с продвинутыми орудийными технологиями верхнего палеолита, которые он начал осваивать еще в Африке 50 тысяч лет назад.

Такой прогресс в конце концов позволил современным людям быстро распространиться по Европе, где они за счет превосходящих технологий и более высокой приспособленности вытеснили неандертальцев. Запомним этот сценарий, потому что в дальнейшем мы постоянно будем к нему возвращаться.

Если модель НАП в основном верна, то все региональные (“расовые”) различия должны были развиться у Homo sapiens во время и после выхода из Африки, поэтому кажущаяся преемственность тех или иных региональных признаков от эректусов к людям современного типа в разных неафриканских регионах есть, вероятно, результат параллельной эволюции или совпадения, а не свидетельство передачи генов потомкам от архаичных предков, как предполагает мультирегиональная модель. И эта модель, и НАП согласны в том, что Homo erectus эволюционировал в некие новые формы в обитаемых регионах за пределами Африки, однако НАП предполагает, что неафриканские линии вымерли, не успев эволюционировать в современных людей. Другие же потомки эректусов, такие как неандертальцы, были замещены сапиенсами, пришедшими на исконные территории неандертальцев – поэтому НАП известна публике не только как модель “Из Африки”, но и как “модель замещения”.

По мере того как концепция НАП обретала все большую поддержку и авторитет, она начала сильно влиять на взгляды таких людей, как американские антропологи Фред Смит и Эрик Тринкаус, которые верили в непрерывный ряд изменчивости признаков за пределами Африки, но при этом не были классическими мультирегионалистами. Вместо этого они выдвигали гипотезу, которая называется моделью ассимиляции и представляет собой некий компромисс между НАП и, я бы сказал, классическим мультирегионализмом: Африка доминировала как источник современных признаков, однако затем эти признаки в результате гибридизации стали постепенно распространяться в других популяциях за ее пределами. Таким образом, более вероятно, что современные признаки медленно просачивались из Африки, а не были навязаны в результате вторжения африканских мигрантов, а значит, можно ожидать, что у ранних сапиенсов за пределами Африки обнаружатся “местные” признаки аборигенов, с которыми они гибридизировались. И по мере того, как разные модели эволюции пытались приспособиться к новому научному ландшафту “после мтДНК”, соответствующие генетические данные перепроверялись и пересматривались.

Мы уже упоминали серьезную критику работы 1987 года о “митохондриальной Еве”: под прицел скептиков попали и качество исходных образцов, и методы анализа, и оценка скорости эволюции, и излишняя категоричность выводов. Авторы “митохондриальной Евы” признали определенные недоработки и в течение нескольких лет в серии планомерных исследований снимали вопрос за вопросом. В результате, как мы увидим в главе 7, они лишь подтвердили свои первоначальные заключения. Но мы также увидим, что многие ученые сегодня указывают: метод мтДНК, пусть и чрезвычайно полезный, раскрывает лишь ничтожную часть генетической информации, необходимой, чтобы реконструировать всю нашу эволюцию.

В этой книге я буду в основном обсуждать помимо нашего собственного вида еще три других – Homo erectus, H. heidelbergensis и H. neanderthalensis. Как нам распознать тот или иной вид людей по ископаемым остаткам и как отличить их друг от друга и от нашего вида? Что ж, это не такой уж очевидный вопрос, и разные ученые дают на него разные ответы (например, как я уже говорил выше, мультирегионалисты считают, что в течение последнего миллиона лет на нашей планете существовал только один вид людей – Homo sapiens, поэтому термины Homo erectus и Homo heidelbergensis для них лишены практического смысла). Но я лично считаю, что и у разных видов людей прошлого, и у современного человека имеются определенные наборы скелетных признаков, и по этим наборам можно определить тот или иной вид. Из-за того, что признаки меняются во времени и в пространстве, каждый из них по отдельности трудно считать абсолютным, но их комбинации, на мой взгляд, позволяют разграничивать отдельные эволюционные линии, которые вполне позволительно назвать видами. Иными словами, вид определяется по набору скелетных признаков.

У нашего собственного вида Homo sapiens (современный человек) в этот набор входят: большой объем мозга; глобулярность черепа (изогнутый абрис и чашеообразность костей черепной коробки, увеличивающие ее высоту); сзади черепная коробка шире с макушки, чем у основания; височные кости сравнительно высокие и равновыпуклые; лицевая часть уменьшена по высоте и утоплена под черепную коробку; небольшая и разделенная надбровная дуга; зауженный костный участок между глазницами; увеличенный выступ в средней части лица и носа; костный подбородок на нижней челюсти имеется даже у младенцев; упрощение и бороздчатость зубных коронок; барабанная кость со слуховыми косточками в полости среднего уха; тонкая, короткая, почти округлая в сечении ветвь лобковой кости (это кость в передней части таза); подвздошная кость без опоры подвздошного гребня (это почти вертикальный выступ, укрепляющий подвздошную кость, он идет от вертлужной впадины до подвздошного гребня); бедренная кость в поперечном сечении овальная и растянутая спереди назад.

В отличие от сапиенсов у Homo erectus (возраст находок в Африке и Азии – более 1,5 млн лет) признаки такие: небольшой объем мозга; сравнительно вытянутая и низкая черепная коробка, узкая у макушки и широкая в основании; укороченная и треугольная височная кость; затылочная кость в задней части мозга угловатая, с мощным поперечным костным валиком (гребнем); костные гребни, укрепляющие лобную и теменную кости черепа; массивная барабанная кость; выраженный и цельный надглазничный валик (надбровная дуга); сильное посторбитальное сужение (если смотреть на череп сверху, то он смотрится, как будто его сдавили над бровями); расширенное костное пространство между глазницами; лицевая часть раздается вширь из-под черепной коробки; уплощенная и удлиненная верхняя ветвь лобковой кости; имеется опора подвздошного гребня; бедренная кость округлая в сечении и равномерной толщины.

Многие признаки Homo erectus кажутся примитивными по стандартам более поздних людей, однако в его скелете имеются вполне человеческие черты, поэтому он является важной вехой человеческой эволюции. К таким “человеческим” признакам отнесем объем черепной коробки – он больше, чем у обезьян и австралопитеков; “человеческое” лицо с выступающими носовыми костями, небольшие зубы, положение черепа на остальном скелете вполне человеческое, а также все пропорции тела приблизились к человеческим и отдалились от обезьяньих. Специалисты по эволюционной биологии Деннис Брамбл и Дэниел Либерман считают, что с эректусами открылась новая страница человеческой истории – это существо перешло к жизни на открытых пространствах, сначала в роли падальщика, а потом и охотника, способного добывать пищу на большом расстоянии от дома. Из всех приматов лишь мы сами умеем долго бегать, и, вероятно, это свойство эволюционировало в первую очередь, так как позволяло людям опередить других охотников до падали. Люди, подобные нынешним бушменам (сан), могут загонять свою добычу, преследуя ее долго и неотступно. Тут есть своя логика: парнокопытные животные бегают быстрее человека, но лишь на коротких дистанциях, а на длинных они скоро устают и полностью выдыхаются, и тогда их легко поймать. Как полагают Брамбл и Либерман, у эректусов (и более поздних людей) многие признаки формы костей и пропорций тела, ног, щиколоток, ступней, положение и баланс головы, терморегуляция за счет потоотделения могут быть отголоском ранних адаптаций человека к длительному бегу.

У гейдельбергского человека (H. heidelbergensis), остатки которого в Африке и Азии имеют возраст около 500 тысяч лет, примитивные признаки эректусов перемешаны с признаками появившихся позже неандертальцев и ископаемых людей современного типа, что в принципе вполне ожидаемо для переходного вида. У них надбровная дуга как у эректусов, но часто в ней имеются обширные синусы (пустоты); на эректусов у них похожи и затылочная кость, и широкое межглазничное пространство, и верхняя ветвь лобковой кости, и опора подвздошного гребня, и округлая в сечении бедренная кость. Но при этом объем черепной коробки бывает и небольшим, как у эректусов, и побольше, как у неандертальцев и сапиенсов, по высоте черепная коробка выше, чем у эректусов, с параллельными боками, если смотреть сзади, положение лица под черепной коробкой переходное от эректусов к более поздним людям, больше выступает вперед и срединная носовая часть лица, приобретая вид неандертальский или человеческий, височная кость как у человека и неандертальца, равно как и барабанная кость, скуловые кости в некоторых случаях расширяются по бокам, как у неандертальцев.

Неандертальцы – это уже эволюционно продвинутые представители рода Homo, потому у них сочетаются признаки гейдельбержцев и людей современного типа. При этом в их морфологии сохраняются и древние примитивные черты, и прогрессивные, указывающие на особый неандертальский путь развития. Отметим здесь удлиненную верхнюю ветвь лобковой кости и округлое сечение бедренной кости, как у эректусов и гейдельбергских людей. Но также обратим внимание на увеличенный, как у нас, объем черепной коробки, высокую и выпуклую, как у нас, височную кость, уменьшенное межглазничное расстояние, уменьшенную общую ширину лица под черепной коробкой, более тонкую барабанную кость. Во многих случаях зубы у неандертальцев с упрощенными и бороздчатыми коронками, как у людей современного типа. Помимо того, сходны у нас и подвздошные кости с едва заметной опорой подвздошного гребня или вовсе без нее.

По часовой стрелке с левого верхнего угла: черепа эректуса (Сангиран, Ява, Индонезия), гейдельбергского человека (Брокен-Хилл, Замбия), сапиенса (Индонезия) и неандертальца (Ла-Ферраси) – вид спереди

Есть и признаки, характеризующие, по-видимому, обособленную неандертальскую эволюционную линию. Некоторые из них относятся к специфической форме тела, форме грудной клетки, пропорциям конечностей, но самые четкие особенности имеет череп: надбровная дуга из двух арок с центральным синусом, также двухарочный, но некрупный затылочный валик с центральной (так называемой надынионной) ямкой, сзади свод черепа округлый (“неандертальский шиньон”), полукружные каналы в ухе весьма специфичны по форме (об этом поговорим в главе 3), лицо в средней части сильно выдается вперед, а скулы удлинены и скошены назад по сторонам. Наконец, обращают на себя внимание высокий и широкий, выступающий вперед нос, крупные и почти круглые глазницы, высокое и сравнительно узкое лицо, увеличенные передние зубы (резцы), верхние центральные – характерной загнутой внутрь (лопатообразную) формы.

Из всех перечисленных в этом сравнении признаков самая выдающаяся (в буквальном смысле) особенность – мощные надбровные дуги, которые есть у архаических видов, но отсутствуют у человека современного типа. Анатом Герман Шаафгаузен, одним из первых описавший череп неандертальца, назвал надбровные дуги его “самым замечательным свойством”. Есть немало предположений относительно их функции и причин, по которым надбровные дуги присутствуют или, наоборот, отсутствуют, но ни одно объяснение меня, по правде говоря, не убеждает. Учитывая, что у большинства видов внутри надбровных валиков имеются большие синусы (заполненные воздухом полости), вряд ли эти структуры должны были перераспределять физические нагрузки при ударах головой или при интенсивным жевании. Эксцентричный антрополог Гровер Кранц, большой оригинал, даже прикрепил себе на лоб слепок надбровной дуги Homo erectus и носил его полгода, пытаясь понять, в чем может заключаться преимущество такой структуры. И выяснил, что надбровная дуга затеняет глаза от солнца, не дает длинным волосам попадать в глаза во время пробежки, а темным вечером до смерти пугает встречных прохожих. Мне лично последнее обстоятельство кажется важным, потому что я, как и палеоантрополог Бьорн Куртен, считаю, что эта особенность лица могла играть важную сигнальную роль, подчеркивая агрессивный взгляд, в первую очередь у мужчин. Поэтому большой размер надбровных дуг мог из поколения в поколение поддерживаться половым отбором, примерно как рога у оленей. Но если так, то почему мы не унаследовали этот признак от предков? Что ж, думаю, из дальнейшего станет понятно, что люди современного типа разработали такое количество разных способов производить впечатление друг на друга – от оружия до побрякушек, – что, по-видимому, селективные преимущества надбровных дуг за последние 200 тысяч лет постепенно сошли на нет.

По часовой стрелке с левого верхнего угла: черепа эректуса (Сангиран, Ява), гейдельбержца (Брокен-Хилл, Замбия), сапиенса (Индонезия) и неандертальца (Ла-Ферраси) – вид сбоку

Но если в прошлом существовало несколько видов людей, то могли ли они скрещиваться между собой? По моему мнению, модель НАП не исключает такой возможности: люди современного типа, выдвинувшись из Африки, вполне могли скрещиваться с другими, более архаичными видами Homo. И тут снова возникает одна из основных трудностей в изучении происхождения человека: а какие виды считать другими и какие признаки этих видов важны? Некоторые исследователи, ориентируясь на морфологию ископаемых людей, считают правильным различать по крайней мере десять видов, существовавших в течение последних двух миллионов лет (Homo ergaster, erectus, georgicus, antecessor, heidelbergensis, rhodesiensis, helmei, floresiensis, neanderthalensis, sapiens).

Но есть и совсем другая позиция, мультирегиональная, и ее сторонники оставляют в нашем прошлом лишь один вид – Homo sapiens. Тут их поджидает дополнительное методологическое затруднение, а именно смешение разных концепций понятия “вид”. Например, некоторые мультирегионалисты применяют к ископаемым формам так называемую “биологическую концепцию вида”. Она им нужна, чтобы оправдать объединение в один вид H. neanderthalensis и H. sapiens тем, что эти формы людей могли вполне нормально скрещиваться, давая потомство, также способное иметь потомков. Согласно биологической концепции, разработанной на основе современных видов, вид представляет собой множество групп и сообществ растений или животных, которые свободно скрещиваются между собой, но не с другими множествами. Поэтому биологический вид – это тот, который “репродуктивно изолирован” от любых других, но не между своими собственными вариететами.

Сегодняшние Homo sapiens могут служить хорошим примером такого вида: сколь различны бы ни были люди по всему миру, но потенциально они могут вступить в брак и иметь нормальных детей, тоже способных давать потомство. При этом мы, по-видимому, репродуктивно отделены от наших ближайших эволюционных родичей – человекообразных обезьян. Говоря “по-видимому”, я имею в виду упорно ходящие слухи, будто в 1940-х и 1950-х годах США и/или СССР проводили неэтичные эксперименты, оплодотворяя самок шимпанзе человеческими сперматозоидами. Результаты экспериментов, по тем же слухам, засекречены.

Но что, если бы мы сегодня встретили неандертальца – сможет ли нынешний человек скреститься с ним? Прежде всего, тут возникает потенциальный конфликт между биологической концепцией видов (которая относится к ныне живущим видам) и абсолютно другим подходом, который я описал выше и который мы используем для различения ископаемых видов, – сравнением по наборам скелетных признаков. Если применять второй подход (морфологическую концепцию вида, основанную на признаках, сохраняющихся в ископаемой летописи), то я, как и многие другие антропологи, считаю, что по этим признакам неандертальцы явно отличаются от сапиенсов. Однако в самом сердце биологической концепции вида тоже заложен конфликт: дело в том, что многие близкие виды современных млекопитающих вполне могут скрещиваться и давать потомство, способное к продолжению рода, – волки и койоты, бизоны и домашние коровы, шимпанзе и бонобо, а также многие виды нечеловекообразных обезьян. Приходится признать, что границы видов – всего лишь придуманные человеком умозрительные конструкции, которые могут и соответствовать, и не соответствовать тому, что реально происходит в природе. Поэтому я полагаю, что если бы даже неандерталец и современный человек могли скреститься (я буду позже обсуждать этот острый вопрос более подробно), это все равно бы не значило, что мы относимся к одному и тому же виду. Все зависело бы от масштаба и последствий подобной гибридизации.

Окаменелости, остатки древних организмов, пробудили во мне интерес к далекому прошлому, еще когда я мальчишкой собирал их, – но и сегодня неизменно меня восхищают. И пусть это, строго говоря, всего лишь минерализованные безжизненные кости и зубы – в следующих главах я расскажу, как удивительные новые технологии помогают нам воскресить эти мертвые останки и представить себе оживший образ природы ушедших эпох. ...