Мэгги Стивотер Король воронов

© Сергеева В.С., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Саре, отважно занявшей Гибельное Место.

Спать, плыть и видеть сны – навеки.

ЭЛДЖЕРНОН ЧАРЛЬЗ СУИНБЕРН. «СОН ПЛОВЦА»

Те знаменья отметили меня

Отличным от других. И все теченье

Моей дальнейшей жизни подтвердило,

Что я не из людей обыкновенных^[1].

УИЛЬЯМ ШЕКСПИР. «ГЕНРИХ IV»

Любимый, композитор ступил в огонь.

АННА СЕКСТОН. «ПОЦЕЛУЙ»

Пролог

Ричард Ганси Третий уже сбился со счета, сколько раз ему говорили, что он рожден для величия.

Так его воспитали – благородство и целеустремленность с обеих сторон родословной. Дед Ганси по матери был дипломатом, архитектором судеб; дед по отцу был архитектором, дипломатом стилей. Бабушка по матери обучала детей европейских принцесс. Бабушка по отцу на собственные деньги построила школу для девочек. Ганси были придворными и королями, а если не существовало замка, куда их могли пригласить, они возводили его сами.

Он был королем.

Однажды самого младшего в роду Ганси насмерть покусали осы. Но он обладал преимуществом во всем, и смерть не стала исключением. Чей-то голос шепнул ему в ухо: «Ты будешь жить благодаря Глендауэру. Кто-то на силовой линии сейчас умирает, хотя не должен. Поэтому ты будешь жить, хотя не должен».

Он умер – но не сумел остаться мертвым.

Он был королем.

Его мать, сама по себе особа королевской крови, вступила в борьбу на политическом поприще и, что неудивительно, изящно достигла верхних строк избирательного списка. Вперед и вверх. А что, кто-то сомневался? Ну, вообще-то… да, постоянно, всегда, поскольку Ганси не требовали услуг. Зачастую даже не просили о них. Они определенным образом поступали с людьми и молча надеялись, что те точно так же поступят с ними.

Сомнение… любой Ганси только и делал, что сомневался. Любой Ганси смело совал руку в непроглядно черную воду, не ведая своей судьбы до тех пор, пока не ощущал в раскрытой ладони рукоять меча.

Но… всего несколько месяцев назад один конкретный Ганси сунул руку в темную неизвестность будущего, рассчитывая обнаружить там обещанный меч, но вместо этого вытащил зеркало.

В некотором хитровывернутом смысле это было справедливо. Честно.

Это произошло 25 апреля, в канун дня святого Марка. За несколько лет до того Ганси прочитал книгу «Великая тайна: силовые линии мира», написанную Роджером Мэлори. В ней Мэлори тяжеловесными словами объяснял, что, если подежурить в канун дня святого Марка на силовой линии, увидишь души тех, кто умрет в течение следующего года. К тому моменту Ганси уже успел повидать самые разные чудеса, происходившие вблизи силовой линии или на ней: девушку, которая могла читать книжку в полной темноте, если стояла на линии, старуху, способную поднять полную корзину фруктов силой мысли, смуглых тройняшек, которые плакали кровавыми слезами, а в жилах у них текла соленая вода… но всё это не включало Ганси. Не требовало его участия. Не объясняло смысл его существования.

Он не знал, почему спасся.

Но хотел знать.

Поэтому Ганси целую ночь дежурил на силовой линии, ставшей для него лабиринтом – в одиночестве, на парковке у церкви Святого Искупителя. Он ничего не видел и не слышал. На следующий день Ганси сидел рядом с «Камаро», уставший до безумия, и прокручивал ночную запись.

Его собственный голос в диктофоне прошептал: «Ганси». Пауза. «Всё, что есть».

Наконец-то это случилось. Он перестал быть простым наблюдателем и сделался участником.

Даже тогда какая-то крошечная часть Ганси задумалась, что означает этот факт. Когда через час его друзья пришли на помощь «Кабану», он, вероятно, уже понял, в чем дело. Он, вероятно, знал ответ, когда ясновидящие в доме номер 300 на Фокс-Вэй вытащили для него карту. Он, вероятно, знал ответ, когда лично пересказал всю историю Роджеру Мэлори.

Ганси знал, чьи голоса шептались на силовой линии в ночь накануне дня святого Марка. Но он потратил несколько лет на то, чтобы заключить свой страх в оковы, и был еще не готов их снять.

Только когда умерла одна из ясновидящих в доме номер 300 на Фокс-Вэй, только когда смерть вновь стала реальностью, Ганси перестал отрицать правду.

Гончие псы в охотничьем клубе Агленби выли той осенью: прочь, прочь, прочь.

Он был королем.

В этом году он должен был умереть.

1

Взависимости от того, с чего вы начали эту историю, речь в ней шла про женщин из дома номер 300 на Фокс-Вэй.

Истории тянутся во все стороны. Жила-была женщина, которая хорошо умела играть со временем. Шаг вбок: жила-была дочь женщины, которая хорошо умела играть со временем. Теперь прыжок назад: жила-была дочь короля, которая хорошо умела играть со временем.

Повсюду, насколько хватает глаз, сплошные начала и концы.

За исключением одной лишь Блу Сарджент, все обитательницы дома номер 300 на Фокс-Вэй были ясновидящими. Посторонний человек мог предположить, что они сильно походили друг на друга, но в реальности они имели не больше общего, чем компания музыкантов, или врачей, или гробовщиков. «Ясновидящая» – это не столько склад характера, сколько набор умений. Система верований. Общее убеждение, что время – и история – есть не линия, а океан. Если ты не в состоянии найти именно тот момент, который ищешь, очевидно, ты заплыла недостаточно далеко. Вполне возможно, что ты просто плохой пловец. А еще вполне возможно (как неохотно признавали эти женщины), что некоторые моменты скрыты слишком далеко и лучше оставить их глубоководным созданиям. Таким, как рыба-удильщик, с огромными зубами и фонариком, свисающим с морды. Ну, или таким, как Персефона Полдма. Она, впрочем, умерла, так что, наверное, это был не самый удачный пример.

В понедельник все наличествующие обитательницы дома номер 300 на Фокс-Вэй решили наконец исследовать нависшую над Ричардом Ганси угрозу, оценить ущерб, нанесенный их собственным жизням, как они их понимали, а также выяснить, каким образом связано то и другое, и связано ли вообще. Кроме того, Джими произвела очищение чакр в обмен на отличную бутылку жгучего торфяного виски и страстно хотела распить ее вместе с компанией.

Калла вышла на пронизывающий осенний холод, чтобы перевернуть табличку рядом с ящиком для писем. Теперь она гласила «ЗАКРЫТО. СКОРО ОТКРОЕТСЯ». Джими, верившая в магию трав, принесла несколько маленьких подушечек, набитых полынью (чтобы усилить проекцию души), и приготовила розмарин, чтобы жечь его на древесном угле (для памяти и ясновидения, что, по сути, есть одно и то же в двух разных направлениях). Орла потрясла дымящимся пучком шалфея над картами таро, Мора наполнила гадальную миску из черного стекла. Гвенллиан пела ликующую и непристойную песню, зажигая стоявшие в кружок свечи и опуская шторы. Калла вернулась в гадальную, держа в руках три статуэтки.

– Здесь пахнет как в поганом итальянском ресторане, – сказала она Джими, которая, не переставая напевать, разгоняла дым и виляла массивным тазом. Калла поставила свирепую статуэтку Ойи рядом с собственным креслом, а танцующее изображение Ошуна рядом с креслом Моры. Она крепко держала в руке третью статуэтку – это была Йемайя, водная богиня йоруба, которая всегда стояла возле кресла Персефоны (либо на комоде в спальне Каллы).

– Мора, я не знаю, куда поставить Йемайю.

Мора указала на Гвенллиан, а та на Мору.

– Ты сказала, что не хочешь проделывать это в присутствии Адама, так что отдай ей.

– Ничего подобного, – заметила Калла. – Я сказала, что он ко всему этому слишком близок.

Проблема заключалась в том, что они все были к этому слишком близки. Они месяцами жили в предельной близости к этой ситуации. Настолько, что теперь трудно было сказать, не являются ли они этой ситуацией.

Орла перестала жевать резинку и спросила:

– Мы готовы?

– М-м-м-м… хотя Блу не хватает… м-м-м-м… – произнесла Джими, продолжая мычать и покачиваться.

Отсутствие Блу и впрямь было примечательным. В качестве мощного усилителя пророческих способностей она в данном случае пригодилась бы, однако все они шепотом согласились накануне вечером, что было бы жестоко обсуждать судьбу Ганси в ее присутствии больше необходимого. Женщины решили, что обойдутся Гвенллиан, пусть даже она была вдвое слабее и вдвое несговорчивее.

– Потом мы сообщим Блу результат, – сказала Мора. – Пожалуй, пойду извлеку Артемуса из кладовки.

Артемус: бывший возлюбленный Моры, биологический отец Блу, советник Глендауэра, обитатель кладовки в доме номер 300 на Фокс-Вэй. Чуть больше недели назад его достали из волшебной пещеры, и за это время он умудрился никоим образом не прирастить их эмоциональный и интеллектуальный ресурс. Калла считала Артемуса тряпкой (и не ошибалась). Мора полагала, что его неправильно понимают (и тоже не ошибалась). Джими сказала, что никогда в жизни не видела такого длинного носа (и, опять-таки, была права). Орла думала, что забаррикадироваться в кладовке – не лучший способ защититься от ясновидящей, которая тебя ненавидит (и не ошибалась). А Гвенллиан, собственно, и была ясновидящей, которая его ненавидела (и имела право).

У Моры ушло довольно много времени, чтобы убедить Артемуса выйти из кладовки; но, даже присоединившись к собравшимся за столом, он выглядел чужаком. Отчасти потому, что был мужчиной, отчасти из-за очень высокого роста. Но главное – потому что у Артемуса были темные беспокойные глаза, которые давали понять, что он повидал мир и для него это оказалось чересчур. Этот искренний страх резко контрастировал с уверенностью, которую в той или иной мере излучали ясновидящие обитательницы дома номер 300.

Мора и Калла знали Артемуса еще до рождения Блу, и обе полагали, что он сильно умалился по сравнению с собой прежним. Ну, Мора думала: «Сильно умалился», а Калла – просто «умалился», поскольку и раньше не была особенно высокого мнения об Артемусе. Впрочем, она никогда не питала пристрастия к долговязым мужчинам, которые появляются из волшебного леса.

Джими разлила виски.

Орла закрыла дверь в гадальную.

Женщины сели.

– Ну и компания, – сказала Калла в качестве вступительной реплики (и не ошиблась).

– Его ведь нельзя спасти? – спросила Орла.

Она имела в виду Ганси. Глаза у нее слегка затуманились. Не то чтобы она питала особенно теплые чувства к Ганси, но Орла была очень сентиментальна, и ее волновала мысль о юноше, которому предстояло погибнуть во цвете лет.

– М-м, – произнесла Мора.

Все женщины выпили. Артемус нет. Он бросил нервный взгляд на Гвенллиан. Та, неизменно внушительная, с башней волос, утыканных карандашами и цветами, яростно взглянула на него в ответ. Жар ее взгляда вполне мог воспламенить остатки спиртного в бокале.

Мора спросила:

– Значит, мы должны этому помешать?

Орла, самая младшая и шумная из присутствующих, разразилась оглушительным юным смехом.

– И как именно вы ему помешаете?

– Я сказала – помешаем этому, а не ему, – сердито отозвалась Мора. – Не стану притворяться, будто в моей власти помешать Ганси исследовать Вирджинию в поисках собственной могилы. Я имею в виду остальное.

Калла со стуком опустила бокал на стол.

– О, я могла бы его остановить. Но суть не в этом. Всё уже расставлено по местам.

Всё расставлено по местам: бывший киллер, который ныне спал с Морой, его помешанный на сверхъестественных артефактах бывший босс, который ныне спал в Бостоне, непонятные существа, выползавшие из пещеры позади заброшенной фермы, набирающая силу магическая линия, волшебный разумный лес, некий мальчик, умеющий выносить предметы из снов, другой мальчик, мертвый, который отказывался упокоиться, девушка, которая сверхъестественным образом усиливала девяносто процентов вышеперечисленного…

Женщины выпили еще.

– Они так и будут ездить в этот безумный лес? – спросила Орла.

Кабесуотер ее не волновал. Она уже ходила туда с компанией и достаточно близко подобралась к нему, чтобы… почувствовать. Ясновидение лучше всего удавалось ей по телефону или по почте; лица только мешали на пути к истине. Но у Кабесуотера не было лица, а силовая линия превосходила любую телефонную. Орла чувствовала, как линия о чем-то ее просила. Она не могла разобрать, что конкретно ей нужно. И не думала, что речь обязательно о чем-то плохом. Орла лишь ощущала огромность просьб и вес обещаний. Они могли изменить ее жизнь. Но Орлу всё вполне устраивало, спасибо большое, поэтому она раскланялась и ушла.

– В лесу ничего страшного, – сказал Артемус.

Все женщины посмотрели на него.

– Что значит «ничего страшного»? – спросила Мора.

– Кабесуотер любит их, – сказал Артемус, складывая свои огромные ладони на коленях и нацеливая на них свой огромный нос. Он то и дело поглядывал на Гвенллиан, словно боялся, что она на него набросится.

Гвенллиан многозначительно потушила одну из свечей бокалом; в комнате стало темнее на один крохотный огонек.

– Развернешь? – спросила Калла.

Артемус промолчал.

Мора сказала:

– Мы примем твое мнение к сведению.

Женщины выпили.

– Кто-то из присутствующих в этой комнате умрет? – спросила Джими. – Тогда, у церкви, появился кто-нибудь еще из тех, кого мы знаем?

– К нам это не относится, – ответила Мора.

Дежурство у церкви в норме предсказывало смерти тех, кто родился в Генриетте или непосредственно на «дороге мертвых» (ну, или как в случае Ганси, переродился). А все, кто сейчас сидел за столом, приехали из других мест.

– Впрочем, это относится к Блу, – заметила Орла.

Мора агрессивно перекладывала карты.

– Это еще не гарантия безопасности. Бывает судьба страшнее, чем смерть.

– Давайте тасовать, – сказала Джими.

Каждая женщина поднесла колоду Таро к сердцу, потом перетасовала ее и наугад вытащила одну карту. И выложила на стол рубашкой вниз.

Таро – глубоко личная штука, и узор на каждой колоде отражал характер женщины, которая ей владела. У Моры были сплошь темные линии и простые цвета, одновременно небрежные и похожие на детский рисунок. Колода Каллы была роскошной, перенасыщенной, карты изобиловали подробностями. На каждой карте в колоде Орлы изображалась парочка, которая целовалась или занималась любовью, вне зависимости от того, предполагало ли значение карты поцелуи или секс. Гвенллиан создала свою колоду, нацарапав темные, безумные символы на самых обычных игральных картах. Джими предпочитала колоду со Священными Кошками и Святыми Женщинами, которую нашла в антикварном магазинчике в 1992 году.

Все ясновидящие достали пять разных версий Башни. Вариант Каллы, возможно, наилучшим способом отражал значение этой карты. В башню с надписью «постоянство» ударяла молния, башня горела, и на нее нападали змеи, похожие на коралловых аспидов. Женщина в окне переживала все последствия удара молнии. Какого-то мужчину сбросили с верхнего парапета, а может быть, он прыгнул сам. В любом случае он тоже горел, и за ним летела змея.

– То есть мы все умрем, если только не примем меры, – сказала Калла.

Гвенллиан произнесла:

– Owynus dei gratia Princeps Waliae, ла-ла-ла, Princeps Waliae, ла-ла-ла…

Издав короткий стон, Артемус попытался встать. Мора успокаивающе накрыла его ладонь своей.

– Мы все умрем, – повторила она. – Рано или поздно. Давайте не паниковать.

Калла не сводила глаз с Артемуса.

– Паникует только один из нас.

Джими передала по кругу бутылку с виски.

– Надо найти какое-то решение, дорогие. Как будем его искать?

Все женщины посмотрели на темную гадальную миску. В ней не было ничего особенно примечательного – просто стеклянная миска за одиннадцать долларов, купленная в одном из тех магазинчиков, где продаются кошачий корм, мульча и бытовая техника со скидкой. Налитый в нее клюквенно-виноградный сок не имел никаких волшебных свойств. Но тем не менее в этой миске было нечто зловещее. Жидкость как будто слегка беспокоилась. Она отражала только темный потолок, но, казалось, хотела показать нечто большее. Гадальная миска содержала разные возможности, и не все они были приятными.

(Одна из возможностей: использовать отражение, чтобы отделить собственную душу от тела, и в итоге умереть.)

Хотя именно Мора принесла в комнату миску, теперь она ее отодвинула.

– Давайте сделаем расклад на всю жизнь, – предложила Орла и щелкнула жвачкой.

– Ой нет, – сказала Калла.

– Для всех нас? – спросила Мора, как будто ничего не слышала. – Наша жизнь как единое целое?

Орла помахала рукой, указав на все колоды, и ее огромные деревянные браслеты удовлетворенно застучали друг о друга.

– Мне нравится, – сказала Мора.

Калла и Джими вздохнули.

Обычно для предсказания требовалась лишь некоторая часть из семидесяти восьми карт, составлявших колоду. Три. Десять. Возможно, еще одна или две дополнительно, если нужно было что-то прояснить. Предназначенное для каждой карты место содержало вопрос: каково состояние твоего подсознания? чего ты боишься? что тебе нужно? Каждая карта, занимая определенную позицию, давала ответ.

Семьдесят восемь карт – это уйма вопросов и ответов.

Особенно если умножить на пять.

Калла и Джими опять вздохнули, но принялись тасовать. Мора сказала правду: вопросов скопилось много. И им было нужно получить много ответов.

Женщины, как одна, перестали тасовать карты, закрыли глаза и поднесли колоды к груди, сосредоточившись лишь друг на друге и на том, каким образом переплелись их жизни. Свечи мерцали. Позади статуэток богинь играли тени – длинные, короткие, снова длинные. Гвенллиан напевала под нос, и Джими вскоре последовала ее примеру.

Только Артемус, нахмурившись, сидел отдельно.

Но женщины включили его, когда принялись выкладывать карты. Сначала они изобразили мощный ствол, в процессе шепотом называя друг другу позиции и значения. Затем принялись выкладывать ветви, которые указывали на Артемуса, на Джими, на Орлу. Затем корни, которые вели к Калле, Море, Гвенллиан. Они стукались головами, и клали карты одну поверх другой, и смеялись, когда сталкивались, и ахали, увидев результат.

Постепенно появилась история. Она повествовала о людях – о тех, которых они изменили и которые изменили их. Сюжет включал все пикантные моменты: когда Мора влюбилась в Артемуса, когда Джими ударила Каллу, когда Орла втайне опустошила общий счет в банке, чтобы создать вебсайт, который пока так и не принес дохода, когда Блу убежала из дома и ее притащили обратно полицейские, когда умерла Персефона…

Ветвь, которая вела к Артемусу, была мрачной и гнилой, испещренной мечами и страхом. Заключенная в ней тьма текла обратно к стволу, соединяясь с какой-то жутью, истлевающей в корне, который принадлежал Гвенллиан. Было очевидно, что эта тьма убьет их всех, если они ничего не сделают, хотя никто не понимал, что конкретно она собой представляла. Зрение присутствующих женщин не могло проникнуть в область непосредственно над силовой линией, а тьма сосредотачивалась там.

Впрочем, разрешение проблемы лежало вне силовой линии. Оно было многогранным, неопределенным, трудным. Но основная идея была ясна.

– Им придется действовать заодно? – недоверчиво спросила Калла.

– Так говорят карты, – ответила Мора.

Джими потянулась за бутылкой виски, но та уже опустела.

– А мы не можем сами об этом позаботиться?

– Мы просто люди, – сказала Мора. – Обычные люди. А они особенные. Адам связан с силовой линией. Ронан – сновидец. Блу усиливает их всех.

– Золотой мальчик – просто человек, – заметила Орла.

– Да, и ему предстоит умереть.

Женщины вновь обозрели карты.

– Это значит, что она еще жива? – спросила Мора, постучав по одной из карт – Королеве Мечей.

– Возможно, – буркнула Калла.

– Это значит, что она скоро уйдет? – спросила Орла, постучав по другой карте. Имелась в виду другая «она».

– Возможно, – со вздохом сказала Мора.

– Это значит, что она вернется? – спросила Калла, указав на третью карту. Имелась в виду третья «она».

– Возможно! – воскликнула Гвенллиан и выскочила из-за стола.

Она принялась кружиться, воздев руки в воздух.

Никто больше не мог сидеть спокойно. Калла отодвинула кресло.

– Я хочу еще выпить.

Джими согласно прищелкнула языком.

– Если приближается конец света, я тоже хочу.

Когда остальные встали из-за стола, Мора осталась. Она смотрела на отравленную ветвь Артемуса и на самого Артемуса, который, ссутулившись, сидел над картами. Случайные мужчины из волшебных лесов больше не были в ее вкусе. Но все-таки она помнила, что любила Артемуса, а этот Артемус сильно умалился.

– Артемус, – ласково позвала Мора.

Он не поднял голову.

Мора коснулась пальцем его подбородка. Он вздрогнул. Она приподняла лицо Артемуса, чтобы заглянуть ему в глаза. Он никогда не спешил заполнять пустоту словами – и теперь тоже. Казалось, он ни за что не заговорил бы впредь, будь это в его власти.

С тех пор как они оба выбрались из пещеры, Мора не спрашивала Артемуса ни о чем, что произошло за все эти годы, минувшие с их последней встречи. Но теперь она спросила:

– Что случилось, если ты стал таким?

Он закрыл глаза.

2

– Черт, где Ронан? – спросил Ганси, повторяя слова, которые произносили тысячи людей с тех пор, как человечество обрело дар речи.

Выйдя из естественно-научного корпуса, он запрокинул голову, как будто Ронан Линч – сновидец, воин и злостный прогульщик – мог витать где-то в вышине. Но его там не было. Ганси увидел только самолет, беззвучно летевший в яркой синеве над школьным кампусом. По ту сторону железной ограды лежала Генриетта, издававшая деловой дневной шум. По эту сторону ограды ученики Агленби издавали неделовые подростковые крики.

– На технологии его тоже не было?

Адам Пэрриш – маг и загадка, школьник и логик, мужчина и мальчик – потеребил ремень честолюбиво нагруженной сумки на плече. Он не видел никаких причин полагать, что Ронан где-то тут, в кампусе. У Адама уходили все силы на то, чтобы сосредоточиться на уроках после целой недели, полной волшебных пещер и загадочных спящих – а Адам был самым мотивированным учеником Агленби. Ронан, с другой стороны, регулярно появлялся только на уроках латинского. Теперь, когда всех ребят, изучавших латынь, позорно запихнули на дополнительные занятия французским, что ему оставалось делать?

– Он был? – повторил Ганси.

– Я думал, это риторический вопрос.

Ганси злился ровно столько времени, сколько понадобилось запоздалой бабочке, подхваченной осенним ветерком, чтобы пролететь мимо.

– Он даже не пытается.

Прошла неделя с тех пор, как они отыскали и извлекли из пещеры Мору – мать Блу – и Артемуса… отца Блу? Три дня с тех пор, как они посадили Роджера Мэлори – старинного друга Ганси – на обратный самолет в Англию. Два дня с тех пор, как начался учебный год.

Ни в один из этих дней Ронан не удосужился появиться в Агленби.

Они глупо тратили время и силы? Да. Ронан Линч должен был сам отвечать за себя? Да.

За спиной у них, в естественно-научном корпусе, зазвонил колокол – через две минуты после окончания урока. Это был настоящий колокол, с настоящей веревкой, и предполагалось, что в конце урока в него, как положено, звонит настоящий ученик. Двухминутное опоздание преждевременно состарило Адама Пэрриша. Он страдал, когда люди плохо выполняли свои обязанности.

– Скажи что-нибудь, – потребовал Ганси.

– Этот колокол…

– Всё просто ужасно, – согласился Ганси.

Они сошли с дорожки и зашагали через спортивные площадки. Это был сущий дар богов – прогулка из естественно-научного корпуса до Грабер-Холла, десять роскошных минут на то, чтобы в перерыве между уроками насладиться воздухом и солнцем. Пребывание в кампусе, как правило, успокаивало Адама; предсказуемый распорядок убаюкивал его. Учись прилежно. Иди на урок. Поднимай руку. Отвечай на вопросы. Двигайся к выпускным экзаменам. Другие одноклассники жаловались на учебу. Ха! Учеба была островом, к которому Адам устремлялся в бурном море.

Очень бурном. На силовой линии кишели чудовища. Сквозь руки и глаза, которые Адам отдал Кабесуотеру, рос лес. А Ганси должен был умереть до наступления апреля. Вот что представляло собой это беспокойное море – а Глендауэр был в нем островом. Разбудить его значило получить подарок, который предназначался для того, чтобы спасти жизнь Ганси. Волшебная страна нуждалась в волшебном короле.

В минувшие выходные Адаму дважды снилось, что они уже нашли Глендауэра и теперь ищут его опять. Когда ему приснилось это в первый раз, это был кошмар. Во второй раз – облегчение.

Он осторожно спросил:

– Какой следующий этап?

– Пещера Диттли, – ответил Ганси.

Адам испугался. Обычно Ганси предпочитал безопасный подход, а пещера Диттли была чем-то совершенно противоположным. Во-первых, после того, как они извлекли оттуда дочь Глендауэра, Гвенллиан, из пещеры начали выползать странные существа. Во-вторых, у входа в нее Пайпер Гринмантл застрелила Джесса Диттли. Это место буквально вопило о прошлых и будущих смертях.

– А ты не думаешь, что, если бы Глендауэр находился дальше в пещере, Гвенллиан так и сказала бы, вместо того чтобы позволять нам рыскать по долине костей?

– Я думаю, Гвенллиан преследует свои личные цели, – ответил Ганси. – И я еще не выяснил какие.

– Просто я сомневаюсь, что стоит рисковать. Кроме того, это место преступления.

Будь здесь Ронан, он сказал бы: «Всё на свете – место преступления».

Ганси произнес:

– Значит, у тебя есть другие варианты?

Варианты? Во множественном числе? Адам был бы счастлив, если бы у него имелся хоть один. Самый многообещающий путь, пещера в Кабесуотере, рухнула во время их последней экспедиции, и на смену ей не появилось ничего нового. Ганси заметил, что это напоминает испытание на пригодность, и Адам невольно согласился. Кабесуотер устроил им проверку, они попытались ее пройти и обнаружили, что чего-то недостает. Впрочем, ощущение было правильное. Сначала они с Ронаном действовали заодно, чтобы очистить пещеру от опасных помех, а потом вся компания соединила свои таланты и ненадолго оживила скелеты древних животных, которые привели Ронана и Блу к Море. Каждую ночь с тех пор Адам воскрешал это воспоминание, прежде чем заснуть. Ронан, который видит сны, Адам, который фокусирует энергию, Блу, которая ее усиливает, Ганси, который приводит весь план в действие. Он никогда еще не чувствовал себя таким… настоящим. Вместе они составляли превосходную машину.

Но это не помогло им добраться до Глендауэра.

Адам предположил:

– Может, поговорить с Артемусом?

Ганси хмыкнул. Это звучало бы пессимистично в исполнении кого угодно – а в исполнении Ганси прозвучало пессимистично вдвойне.

– Я думаю, нам без проблем удастся поговорить с Артемусом. Но будет нелегко сделать так, чтобы он поговорил с нами.

– Ты, кажется, всегда считал, что у тебя есть дар убеждения, – сказал Адам.

– Практика еще этого не доказала.

– Ганси, чувак! – закричал кто-то через поле.

Уитман, прежний товарищ Ганси по гребной команде, приподнял три пальца в знак приветствия. Ганси не ответил, пока Адам не коснулся легонько его плеча тыльной стороной руки. Тогда он моргнул и наклеил на лицо улыбку Ричарда Кэмпбелла Ганси Третьего. Каким сокровищем была эта улыбка, которую передавали через века, от отца к сыну, с надеждой убирали в сундук, если в семье не было сына, полировали и гордо выставляли напоказ, когда кампания заканчивалась…

– А, Уит, – сказал Ганси, щедро растягивая гласные и наполняя свою речь классическим южным вирджинским акцентом. – Эй, гляди, ты оставил ключи в замке!

Уитман, рассмеявшись, застегнул ширинку. Размашистой походкой он зашагал рядом, и они с Ганси завязали какой-то беспечный разговор. Вскоре к ним присоединились двое ребят, потом еще двое. Они обменивались дружескими шутками, жизнерадостные, полные энергии, общительные. Ходячая реклама приличной жизни и хорошего образования.

Это была наука, в которой Адаму никогда не удавалось преуспеть, хотя он посвятил много месяцев ее прилежному изучению. Он анализировал поведение Ганси, препарировал реакции других ребят, заносил в каталог образцы бесед. Он видел, как простой жест разворачивался в букет мужского разговора – изящно, словно по волшебству. Он внимательно присматривался и к происходящему за сценой. Как несчастный Ганси за одну секунду становился дружелюбным. Но практика Адаму не давалась. Теплые приветствия застывали на губах. Небрежные жесты превращались в пренебрежительные. Ровный зрительный контакт становился пугающим пристальным взглядом.

Он заново брал уроки каждую четверть и думал, что как ни трудно в это поверить, но, очевидно, есть вещи, которым не в состоянии научиться даже Адам Пэрриш.

– Где Пэрриш? – спросил Ингл.

– Здесь, – ответил Ганси.

– Даже не знаю, как это я пропустил ветер с ледника, – сказал Ингл. – Как дела, старик?

На этот риторический вопрос можно было ответить легкой нарисованной улыбкой. Эти ребята собрались ради Ганси. Где Пэрриш? Так далеко, что за день не дойдешь.

Некогда подобная сцена расстроила бы Адама. Напугала. Но теперь он был уверен, что занимает место одного из двух фаворитов Ганси. Поэтому он просто сунул руки в карманы и молча пошел вместе с остальными.

Внезапно Адам почувствовал, как Ганси рядом с ним напрягся. Прочие продолжали галдеть и смеяться, но лицо Ганси сделалось задумчивым. Адам проследил его взгляд до массивных колонн, поддерживавших крышу Грабер-Холла. Там, на лестнице между ними, стоял директор Чайлд, держа в руке учебник или что-то вроде того. Он больше походил на птицу, чем на человека – ходячая реклама крема от загара и широкополых шляп.

– Так, джентльмены, – сказал он, – мне вас слышно из кабинета. Почему мы галдим, как вороны? Занятия ждут.

Они стукнулись кулаками, взъерошили друг другу волосы, похлопали по плечам. Все разошлись; остались только Ганси и Адам. Чайлд приподнял руку и слегка помахал Ганси, прежде чем вернуться в недра Грабер-Холла.

И вновь у Ганси сделался сердитый вид. Не глядя по сторонам, он зашагал дальше.

– Что это было? – спросил Адам.

Ганси, поднимаясь по лестнице, на которой только что стоял Чайлд, сделал вид, что не расслышал.

– Ганси. Что это было?

– Что?

– Рука. Чайлд.

– Просто дружелюбный жест.

К Ганси мир всегда относился дружелюбнее, чем к Адаму; но на директора Чайлда это было непохоже.

– Так и скажи, что не хочешь говорить. Но только не ври.

Ганси с преувеличенным вниманием заправил рубашку и опустил свитер. Он не смотрел на Адама.

– Я не хочу ссориться.

Нетрудно было догадаться.

– Ронан.

Ганси воровато взглянул на Адама и снова занялся свитером.

– Нет, – сказал Адам. – Не может быть. Нет. Ты этого не сделал.

Он не знал в точности, в чем обвинял Ганси. Но он знал, чего Ганси хотел для Ронана. И как Ганси добивался своего.

– Я не хочу ссориться, – повторил Ганси.

Он протянул руку к двери. Адам положил ладонь сверху.

– Оглядись. Ты видишь тут Ронана? Плевал он на учебу. Если пихать человеку еду в глотку, это еще не значит, что ему захочется есть.

– Я не хочу ссориться.

Ганси спасло какое-то гудение в кармане; у него звонил телефон. Теоретически им не разрешалось говорить по телефону во время учебного дня, но Ганси тем не менее достал мобильник и повернул экран, чтобы показать его Адаму. Адама поразили две вещи: во‐первых, звонила миссис Ганси (очевидно, так оно и было), а во‐вторых, часы на экране показывали 6:21 (и это совершенно точно было не так).

Адам слегка сменил позу – он больше не загораживал от Ганси вход в Грабер-Холл, просто положил руку на дверь. Теперь он стоял на стреме.

Ганси поднес мобильник к уху.

– Алло? А, мама. Я в школе. Нет, выходной был вчера. Нет. Конечно. Нет, просто давай быстро.

Пока Ганси говорил по телефону, Кабесуотер манил Адама, предлагая поддержать его усталое тело – и всего на минуту Адам разрешил ему сделать это. На несколько свободных вдохов его окружили листья и вода, стволы и корни, камни и мох. Силовая линия гудела в нем, слабея и угасая вместе с биением пульса, ну, или наоборот. Адам знал, что лес хотел что-то ему сказать, но пока не понимал, что именно. Нужно было погадать после школы, а может быть, выбрать время и съездить в Кабесуотер.

Ганси убрал телефон. И произнес:

– Она спрашивает, как мне идея устроить экспромтом мероприятие для ее избирательной кампании здесь, в кампусе, в выходные. Не помешает ли это праздновать День ворона, не будет ли Чайлд возражать. Я сказал… ну, ты слышал, что я сказал.

Вообще-то Адам ничего не слышал. Он слушал Кабесуотер. Более того, он прислушивался к нему до сих пор так внимательно, что, когда лес внезапно и неожиданно качнулся, Адама тоже шатнуло. Испугавшись, он схватился за дверную ручку, чтобы устоять.

Силовая линия перестала гудеть в нем.

Он едва успел задуматься, что произошло и вернется ли энергия, когда силовая линия вновь ожила и забормотала. Перед глазами у Адама пронеслись листья. Он выпустил ручку.

– Что это было? – спросил Ганси.

– Что? – слегка запыхавшись, повторил Адам, почти в точности подражая тону Ганси.

– Прекрати. Что случилось?

Случилось то, что кто-то выпустил огромное количество энергии из силовой линии. Такое большое, что даже у Кабесуотера захватило дух. Насколько Адам мог судить по своему ограниченному опыту, это могло произойти лишь по нескольким причинам.

Когда поток энергии стал постепенно набирать скорость, он сказал:

– Я почти наверняка знаю, чем сейчас занят Ронан.

3

Вто утро Ронан Линч проснулся рано, без будильника, думая: «Домой, домой, домой».

Он миновал спящего Ганси – тот стискивал в руке телефон, очки в металлической оправе лежали возле кровати – и прокрался вниз по лестнице, прижимая к груди Бензопилу, чтобы та молчала. Трава на парковке мочила росой ботинки, туман клубился вокруг колес угольно-черного «БМВ». Над Монмутской фабрикой нависало небо цвета грязной воды. Было холодно, но бензиновое сердце Ронана пылало. Он сел в машину, позволив ей стать своей второй кожей. Ночной воздух еще лежал под сиденьями и в карманах на дверцах; Ронан вздрогнул, когда привязал Бензопилу к ремню безопасности на пассажирском сиденье. Не лучший вариант, но достаточно эффективный, чтобы помешать ворону носиться по салону. Бензопила укусила его, но не так сильно, как утренний холод.

– Дай мне пиджак, гадость, – сказал Ронан птице.

Но та пробно потыкала клювом кнопку на окне, поэтому Ронан взял пиджак сам. Школьный свитер Агленби тоже лежал там, безнадежно скомканный, под коробкой-головоломкой, сонным артефактом, который переводил с нескольких языков, включая вымышленный, на английский.

Когда он снова пойдет в школу? И пойдет ли? Ронан подумал, что завтра может официально забрать документы. На неделе. На следующей неделе. Что ему мешает? Ганси. Диклан. Память об отце.

Даже в это время суток дорога до Сингерс-Фолз заняла двадцать минут, но в любом случае еще не рассвело, когда он миновал несуществующий город и наконец добрался до Амбаров. Колючие кусты, ветви, деревья сомкнулись вокруг машины, которая ехала по аллее длиной в полмили. Вырубленное среди покрытых лесом холмов, это место, куда можно было добраться лишь по извилистой дороге сквозь спутанную чащу, полнилось звуками беспорядочных окрестных дебрей. Шуршали друг о друга дубовые листья, в подлеске хрустели ветками койоты или олени, шептала сухая трава, совы перебрасывались вопросами, всё дышало и ускользало от взгляда. Было слишком холодно для светлячков, но тем не менее множество этих насекомых сверкало и гасло над полями.

Это были его места. Причудливые, существующие без всякой цели, но любимые.

Ронан Линч любил видеть во сне свет.

Было время, когда Амбары составляли для Ронана целый мир. Линчи редко выезжали, когда он был маленьким, потому что в Амбарах хватало работы. Кроме того, Ниалл Линч мало кому доверял заботиться о них в свое отсутствие.

Лучше ездить в гости к друзьям, чем звать к себе – так объясняла мать, Аврора Линч, – поскольку у папы на ферме множество хрупких вещей.

Одной из таких хрупких вещей была сама Аврора. Золотоволосая Аврора Линч, несомненная королева Амбаров, кроткая и радостная правительница этой мирной потайной страны. Она покровительствовала причудливым занятиям сыновей (хотя Диклан, старший, редко бывал причудливым) и охотно участвовала в их фантастических играх (хотя Диклан, старший, редко бывал склонен к играм). Она, конечно, любила Ниалла – все любили этого неправдоподобного человека, хвастливого поэта, короля музыки, – но, в отличие от остальных, Аврора предпочитала его тихим и молчаливым. Она любила правду, но трудно было любить одновременно правду и Ниалла Линча, когда он разговаривал.

Аврора была единственной, кого он не мог ослепить, и он любил ее за это.

Лишь много лет спустя Ронан узнал, что король придумал себе королеву. Но, если подумать, ничего удивительного тут не было. Его отец тоже любил грезить о свете.

Войдя в дом, Ронан включил несколько ламп, чтобы отогнать внешний мрак. Через несколько минут поисков он достал ведерко с алфавитными кубиками, которые высыпал перед Бензопилой, и она принялась с ними возиться. Затем Ронан включил фолк из отцовской коллекции и, пока в узких коридорах трещали и гудели скрипка и волынки, стер пыль с полок и починил сломанную дверцу шкафчика на кухне. Когда утреннее солнце наконец залило золотыми лучами укромную долину, он принялся перекрашивать старую деревянную лестницу, которая вела к прежней комнате родителей.

Ронан вдохнул. Выдохнул.

Когда он жил не дома, то забывал, как дышать.

Время здесь шло по-своему. День в Агленби представлял собой стремительную смену образов, которые ничего не значили, и разговоров, которые не запоминались. Но тот же день, проведенный в Амбарах, был полон ленивого спокойствия и всех четырех времен года сразу. Ронан читал, сидя у окна; смотрел старые фильмы в гостиной; неторопливо чинил хлопающую дверь сарая. Часы тянулись, сколько им было надо.

Постепенно воспоминания о прошлом – обо всем, что значило для Ронана это место, когда в нем обитала вся семья Линчей, – сменились воспоминаниями и надеждами на «потом». Каждая минута, когда Амбары будут принадлежать ему, всё то время, которое он проведет здесь один или с Адамом, грезя и строя планы…

Дом, дом, дом.

Пора было спать. Грезить. Ронан хотел создать особую вещь и был не настолько глуп, чтобы полагать, что он получит ее с первой попытки.

– Правила для снов, – провозгласил Джона Майло.

Ронан сидел на уроке. Майло, учитель английского, в клетчатом костюме, стоял перед светящимся экраном. Его пальцы, как метроном, щелкали в такт словам: «Правила для снов. Правила для снов».

– Кабесуотер? – спросил Ронан у класса.

Его мысли сковала ненависть. Он никогда не мог забыть запах этого места – запах резины, моющего средства, плесени и терияки из школьной столовой.

– Мистер Линч, вы готовы поделиться с нами своими мыслями?

– Конечно. Я не останусь в этом гребаном классе ни на секунду…

– Никто вас здесь не держит, мистер Линч. Агленби – это выбор. – Майло явно был разочарован. – Давайте сосредоточимся. Правила для снов. Прочтите вслух, мистер Линч.

Ронан молчал. Они его не заставят.

– Сны легко ломаются, – пропел Майло. Его слова звенели, как в рекламе кондиционера для стирки. – Трудно поддерживать необходимый баланс между сознательным и бессознательным. На четвертой странице есть схема.

Третья страница была черной. Четвертой вообще не было. Никакой схемы.

– Правила для снов. Мистер Линч, пожалуйста, выпрямьтесь, заправьте рубашку и сосредоточьтесь, как положено в Агленби. Психопомп поможет вам не растерять мысли, с которыми вы засыпали. Вы все, не забудьте проверить, здесь ли ваш товарищ по снам.

Его товарища по снам тут не было.

Зато был Адам – он сидел в самом заднем ряду. Внимательный. Погруженный в процесс. Типичное «ученик Агленби представляет американское культурное наследие». В пузыре мысли над головой у Адама виднелся учебник, полный букв и диаграмм.

Борода Майло сделалась длиннее, чем в начале урока.

– Правила для снов. На самом деле это просто высокомерие, не так ли? Мистер Линч, вы хотите поговорить о том, что Бог умер?

– Бред какой-то, – сказал Ронан.

– Если вам виднее, то можете встать и сами вести урок. А я просто пытаюсь понять, с чего вы взяли, что в конце концов не умрете, как ваш отец. Мистер Пэрриш, правила сновидца!

Адам ответил четко, как по писаному:

– Хини утверждает на странице двадцать, что сновидцев следует классифицировать как оружие. Изучая ровесников, мы видим, как это подкрепляется реальными доказательствами. Пример первый: отец Ронана умер. Пример второй: К. умер. Пример третий: Ганси умер. Пример четвертый: я тоже умер. Пример пятый: Бог умер, как вы и сказали. Я мог бы добавить в этот список Мэтью и Аврору Линч, но они, согласно исследованию Глассера в 2012 году, не являются человеческими существами. Здесь у меня диаграмма.

– Пошел ты, – сказал Ронан.

Адам испепеляюще взглянул на него. Это был уже не Адам, а Диклан.

– Сделай уроки, Ронан, хоть раз в жизни, блин. Ты разве не знаешь, кто ты такой?

Ронан проснулся злой и с пустыми руками. Он слез с кушетки и с грохотом захлопнул несколько ящиков на кухне. Молоко в холодильнике прокисло, а Мэтью съел все хот-доги, когда приезжал сюда в последний раз. Ронан яростно выскочил в рассветные сумерки на веранде и сорвал странный плод с деревца, на котором росли орехи в шоколадной глазури. Пока он порывисто бродил туда-сюда, Бензопила скакала и перепархивала следом, тыча клювом в темные пятна, которые, как она надеялась, были упавшими орехами.

Правила для снов. Во сне Майло спросил, где его товарищ. Хороший вопрос. Девочка-Сирота навещала его сны, сколько Ронан себя помнил – одинокое маленькое существо в белой шапочке, натянутой поверх коротко остриженных светлых волос. Некогда он думал, что она старше его, но, возможно, просто он сам в те времена был младше. Она помогала ему прятаться, когда Ронану снились кошмары. Теперь она чаще сама пряталась у него за спиной, но по-прежнему помогала ему не забывать о цели. Странно, что она не показалась, когда Майло упомянул ее. Весь сон был какой-то странный.

«Ты разве не знаешь, кто ты такой?»

Ронан, в общем, не знал, но думал, что научился жить с нераскрытой тайной в виде самого себя. Дурацкий сон.

– Брек, – сказала Бензопила.

Бросив ей орешек, Ронан зашагал обратно в дом в поисках вдохновения. Иногда, когда ему было трудно заснуть, он брал в руки что-нибудь реальное, и это помогало. Чтобы с успехом вынести из сна какой-то предмет, Ронан должен был понять, каков он на ощупь, как пахнет, как тянется и гнется, как на него действует (или не действует) притяжение… и всё прочее, делавшее вещь настоящей, а не эфемерной.

В спальне Мэтью взгляд Ронана привлек шелковый мешочек с магнитами. Пока он рассматривал ткань, Бензопила невозмутимо прошествовала у него между ног, издав низкое ворчание. Ронан никогда не мог понять, отчего она предпочитает ходить пешком и прыгать. Будь у него крылья, он бы только и делал, что летал.

– Его тут нет, – сказал он Бензопиле, когда та вытянула шею, пытаясь заглянуть на кровать.

Заурчав в ответ, Бензопила безуспешно принялась искать развлечений. Мэтью был шумным и веселым мальчиком, но в его комнате царили порядок и минимализм. Ронан привык считать, что это потому, что Мэтью держал весь бардак внутри своей кудрявой головы. Но теперь он заподозрил, что это потому, что ему самому не хватило воображения, чтобы создать настоящего человека. Трехлетний Ронан хотел братика, чья любовь была бы полной и безусловной. Трехлетний Ронан приснил Мэтью, полную противоположность Диклану. Был ли Мэтью человеком? Адам из сна, он же Диклан, очевидно, так не думал, но Адам из сна, он же Диклан, явно врал.

Правила сновидца.

«Сновидцев следует классифицировать как оружие».

Ронан и так уже знал, что он – оружие, но пытался возместить ущерб. Сегодняшней задачей было приснить нечто, способное сохранить жизнь Ганси в том случае, если его опять ужалят. Ронан и раньше, конечно, придумывал противоядия – инъекторы и лекарства, но проблема заключалась в том, что он бы не узнал, работают они или нет, вплоть до той минуты, когда стало бы слишком поздно, если бы они не сработали.

Итак, план получше: легкая бронированная кожа. Нечто способное защитить Ганси еще до того, как ему станет плохо.

Ронан не мог отогнать мысль о том, что время истекает.

Это должно было сработать. Это будет здорово…

Около полудня Ронан встал с постели после еще двух неудачных попыток создать надежную броню. Он надел резиновые сапоги и грязную куртку с капюшоном и вышел на улицу.

Амбары представляли собой путаницу построек, сараев, загонов для крупного скота. В один из них Ронан заглянул, чтобы наполнить кормушки и положить сверху кусок соли – это была вариация его детских обязанностей. Затем он зашагал на верхнее пастбище, минуя молчаливые туши придуманного отцовского скота, который упрямо спал в полях по обе стороны тропинки. По пути Ронан завернул в большой сарай, где хранилось всякое оборудование. Встав на цыпочки, он нащупал над дверным косяком крохотный, принесенный из сна цветок. Когда он подбросил его, цветок завис над головой у Ронана, испуская слабый желтый свет, достаточный, чтобы позволить ему пройти по темному помещению. Ронан пробирался среди пыльных сельскохозяйственных машин, сломанных и несломанных, пока не нашел свой ночной кошмар – альбиноса, свернувшегося на капоте ржавого старого автомобиля. Это была воплощенная угроза – белая, оборванная, лежавшая с закрытыми глазами. Бледные жестокие когти процарапали краску на капоте. Ночной ужас провел здесь уже несколько часов. Он открыл розоватый глаз и взглянул на Ронана.

– Тебе что-нибудь нужно, сукин ты сын? – поинтересовался тот.

Кошмар закрыл глаз.

Ронан оставил его в покое и зашагал дальше, гремя ведерками и позволяя сонному цветку следовать за ним, хотя при дневном свете он в нем не нуждался. К тому времени, когда Ронан миновал самый большой загон, он уже был не один. Трава по обе стороны тропинки двигалась. Сурки, крысы, несуществующие животные торопливо выбирались из травы и бежали сзади и спереди. На кромке леса появились олени. Пока они стояли неподвижно, их темные шкуры были невидимы.

Многие были настоящими. Обычные вирджинские белохвостые олени, которых Ронан прикармливал и приручал просто ради удовольствия. Этому способствовало присутствие вымышленного молодого самца, который жил среди них. Он был очаровательный, светлый, с длинными трепетными ресницами и рыжими, как у лисы, ушами. Он первым принял подношение Ронана – блок соли, который тот выкатил на поле, – и позволил погладить короткий жесткий мех у себя на холке и вытащить репей из мягкой шерсти за ушами. Один из диких оленей съел несколько кусочков с ладони Ронана, а остальные стояли и терпеливо ждали, когда тот насыплет корм на траву. Возможно, кормить их запрещалось. Ронан никогда не мог запомнить, кого в Вирджинии разрешалось кормить и отстреливать.

Мелкие зверьки подобрались ближе, кто-то поскреб лапой его сапог, кто-то сел рядом на траву, прочие вспугнули оленей. Ронан бросил еды и им и осмотрел на предмет ран и клещей.

Он вдыхал. И выдыхал.

Ронан задумался, как, по его мнению, должна была выглядеть защитная кожа для Ганси. Может, ей не обязательно быть невидимой? Может, сделать ее серебристой? И с огоньками.

Ронан ухмыльнулся при этой мысли, внезапно почувствовав себя глупым и ленивым. Он встал, позволяя дневным ошибкам скатиться с его плеч наземь. Когда он потянулся, молодой белый олень поднял голову и внимательно взглянул на него. Остальные заметили внимание сородича и тоже посмотрели на Ронана. Они были прекрасны, как его сны, как Кабесуотер, только сейчас Ронан не спал. Каким-то образом, незаметно для него, пропасть между бодрствованием и сном начала сокращаться. Хотя половина этого странного стада погрузилась бы в сон, если бы Ронан умер, пока он находился здесь, пока вдыхал и выдыхал, он был королем.

Он оставил свое дурное настроение в поле.

Ронан вернулся в дом и заснул.

4

Лес был Ронаном.

Он лежал ничком на земле, вытянув руки и впившись пальцами в землю, в поисках силовой линии. Он чувствовал, как горят и падают листья. Смерть и возрождение. Воздух был его кровью. Голоса, шепотом обращавшиеся к нему сверху, были его голосами, которые накладывались друг на друга. Ронан, перемотать; Ронан, снова; Ронан, снова.

– Вставай, – сказала на латыни Девочка-Сирота.

– Нет, – ответил Ронан.

– Ты в ловушке? – спросила она.

– Не хочу уходить.

– А я хочу.

Он посмотрел на нее – непонятно как, потому что он по-прежнему лежал, запутавшись в собственных корнях-пальцах и в черных ветвях, которые росли из татуировки на его обнаженной спине. Девочка-Сирота стояла, держа в руках ведерко. Глаза у нее были темные и запавшие – глаза вечно голодного или вечно чего-то жаждущего существа. Белая шапочка была низко надвинута на светлые, коротко стриженные волосы.

– Ты просто кусок сна, – объяснил Ронан. – Какая-то подсознательная хреновина из моего воображения.

Она заскулила, как щенок, получивший пинка, и Ронан немедленно разозлился на нее – или на себя. Почему он не может просто сказать, что она такое?

– Я искал тебя, – сказал он, просто потому что вспомнил об этом.

Присутствие Девочки-Сироты снова и снова напоминало ему, что он во сне.

– Керау, – произнесла она, всё еще дуясь.

Ронан рассердился, когда услышал, что она украла имя, которым называла его Бензопила.

– Придумай свое прозвище, – сказал он, но ему уже надоело проявлять твердость, даже если это была просто честность.

Девочка-Сирота села рядом, подтянув колени к груди.

Прижавшись щекой к прохладной земле, он потянулся еще глубже. Его пальцы касались личинок и червей, кротов и змей. Личинки разворачивались, когда он миновал их. Черви ползли следом. Кротовий мех касался Ронана. Змеи обвивались вокруг рук. Он и был всеми ими.

Ронан вздохнул.

На поверхности земли Девочка-Сирота покачивалась и тихонько пела жалобную песенку, тревожно поглядывая на небо.

– Periculosum, – предупредила она. – Suscitat.

Он, впрочем, не чуял никакой опасности. Только земля, и силовая линия, и ветви-вены. Дом, дом.

– Это здесь, внизу, – сказал Ронан.

Земля поглотила его слова и выпустила новые побеги.

Девочка-Сирота прислонилась спиной к ноге Ронана и задрожала.

– Quid… – начала она, а затем, запинаясь, продолжила по-английски: – Что это?

Это была кожа. Светящаяся, почти прозрачная. Ронан почти целиком ушел под поверхность и мог разглядеть, как она выглядела. Она имела форму тела – как будто росла под землей, как будто ждала, когда ее выкопают и освободят. На ощупь она напоминала спальный мешок в комнате Мэтью.

– Держу, – сказал Ронан, возя пальцами по поверхности.

«Помоги мне не выпустить ее». Он, видимо, только подумал это, но не сказал вслух.

Девочка-Сирота начала плакать.

– Осторожно, осторожно!

Она едва успела договорить, как он почувствовал…

Что-то?

Кого-то?

Кого?

Это была не холодная и сухая змеиная чешуя. Не теплое и быстрое сердцебиение кротов. Не мягкость червей, похожих на шевелящуюся землю, не гладкая малоподвижная плоть личинок.

Это было что-то темное.

Оно текло.

Не столько существо, сколько НЕ существо.

Ронан не стал ждать. Он сразу же распознал кошмар.

– Девочка, – позвал он. – Вытащи меня.

Одной рукой-корнем он схватился за волшебную кожу, спешно пытаясь запомнить это ощущение. Вес, плотность, реальность…

Девочка-Сирота копала руками землю вокруг Ронана, как собака, издавая тихие испуганные звуки. Как же она ненавидела его сны.

Тьма, которая не была тьмой, ползла к Ронану сквозь землю. Она пожирала то, к чему прикасалась. Или, точнее, сначала оно было, а потом переставало быть.

– Быстрее, – сказал Ронан, отступая вместе с кожей, которую стискивал своими корнями-пальцами.

Он мог бросить волшебную кожу и проснуться.

Но он не хотел ее бросать. Она могла помочь Ганси.

Девочка-Сирота ухватила его за ногу, или за руку, или за одну из ветвей. Она тянула, тянула, тянула, пытаясь вытащить Ронана из-под земли.

– Керау, – плакала она.

Темнота проедала себе путь наверх. Если бы ей удалось схватить Ронана за руку, он, возможно, проснулся бы без руки. Он еще мог обойтись малой кровью…

Девочка-Сирота выдернула его из земли и упала. Тьма вырвалась из дыры за спиной у Ронана. Не успев ни о чем подумать, он накрыл девочку собой.

«Нет ничего невозможного», – сказал лес, или мрак, или Ронан.

Он проснулся. Он не мог двинуться, как всегда бывало, когда Ронан выносил из сна предмет – любого размера. Он не чувствовал собственных рук («Пожалуйста, – подумал Ронан, – пожалуйста, пусть у меня еще будут руки») и ног («Пожалуйста, пожалуйста, пусть у меня еще будут ноги»). Несколько долгих минут он провел, глядя в потолок. Ронан лежал на старой клетчатой кушетке в гостиной и смотрел на те самые три трещины, которые много лет подряд складывались в букву М. Вокруг пахло орехами и самшитом. Бензопила, вспорхнув, взлетела над кушеткой и тяжело опустилась ему на левую ногу.

Значит, у него как минимум осталась одна нога.

Ронан никак не мог сформулировать, чтó делало ту тьму такой жуткой – теперь, когда он ее не видел.

Его пальцы медленно обрели подвижность. Значит, они тоже уцелели.

Волшебная кожа лежала рядом, она наполовину сползла с кушетки. Кожа была прозрачной и нематериальной на вид, в грязи, местами порвана в клочья. Все конечности у Ронана остались на месте, а вот одежда нуждалась в стирке. Еще он умирал от голода.

Мобильник загудел, и Бензопила, хлопнув крыльями, перелетела на спинку кушетки. В норме Ронан не стал бы отвечать на звонок, но воспоминание о пустоте во сне так смутило его, что он, воспользовавшись своими едва ожившими пальцами, вытащил телефон из кармана и убедился, что это не Мэтью.

Сообщение прислал Ганси. «Пэрриш хочет знать не убился ли ты во сне прямо сейчас пожалуйста сообщи».

Прежде чем Ронан успел выразить какие-либо чувства по поводу осведомленности Адама, Бензопила вдруг низко пригнула голову. Перья у нее на шее встали дыбом. Она насторожилась. Взгляд птицы был устремлен на какую-то точку в другом конце комнаты.

Приподнявшись, Ронан проследил его. Поначалу он не увидел ничего, кроме обычной тесноты в гостиной. Кофейный столик, телевизор, игровой автомат, корзина для тростей. А потом он заметил какое-то движение под столом.

И застыл.

До Ронана постепенно дошло, на что он смотрит.

– Черт, – сказал он.

5

Блу Сарджент выгнали из школы.

Всего на один день. За двадцать четыре часа, предположительно, она должна была избавиться от желания злонамеренно крушить всё вокруг, «и, честно говоря, Блу, от удивительно плохого поведения». Блу понимала, что ей должно быть стыдно, но никак не могла заставить себя стыдиться; школьные дела совершенно не казались реальными по сравнению со всем остальным. Стоя в коридоре перед кабинетом директора, она слышала, как Мора объясняет, что у них недавно умерла родственница, что совсем недавно вернулся биологический отец Блу, что всё это очень травматично. Возможно – добавила Мора, от которой пахло полынью (следовательно, она проводила какой-то ритуал с Джими, пока Блу была в школе) – возможно, ее дочь даже не сознавала, что делает.

О нет, Блу прекрасно всё сознавала.

И теперь она сидела под буком на заднем дворе дома номер 300 на Фокс-Вэй, злая и в скверном настроении. В глубине души Блу сознавала, что у нее проблемы – проблемы гораздо более серьезные, чем всё то, что случалось до сих пор. Но другая, ближайшая часть радовалась: целый день не придется притворяться, будто ее интересуют уроки! Блу бросила поеденный жуками буковый орешек, и тот ударился о забор с таким треском, словно выстрелили из пистолета.

– Есть идея.

Сначала она услышала голос, потом почувствовала холод. В следующую секунду к ней присоединился Ной Черни, как всегда в синем школьном свитере. «Присоединился», наверное, было неподходящим словом. Ной, скорее, «проявился». Еще больше подходило словосочетание «оптический обман». Или, точнее, «обман чувств». Блу редко удавалось отследить тот конкретный момент, когда возникал Ной. Не то чтобы он появлялся постепенно. Но мозг Блу как будто переписывал предшествующую минуту и внушал девушке, что Ной с самого начала сидел рядом.

Иногда было немного жутко дружить с мертвецом.

Ной дружелюбно продолжал:

– У тебя, значит, трейлер. Не как у Адама. Просто прицеп.

– Что? У меня?

– У тебя. У тебя. Как это называется, когда что-то есть у всех, а говоришь про себя одного? Какое-то грамматическое правило.

– Не знаю. Спроси у Ганси. В каком смысле – «трейлер не как у Адама»?

– Безличное «ты»? – предположил Ной, словно не слыша ее. – Ладно, проехали. Я имею в виду – ну, вообще. Вот, скажем, ты придумываешь пять суперских рецептов, как жарить курицу. Гриль-бар. Так называется, да? – Он щелкнул пальцами. – Ну, типа, курица по-мексикански. Карри с медом. Барбекю. Э… терияки. И… что-то там с чесноком. Дальше нужны напитки. Чтоб люди к ним привыкали. Пусть думают: а-а, мне до смерти хочется курочки с карри и медом, да, и чай с лимоном, черт, да, побольше, побольше, ура!

Он был очень оживлен. Блу его давно таким не видела. Этот Ной, восторженный и болтливый, несомненно, напоминал того, каким был при жизни – скейтбордист из Агленби, обладатель ярко-красного «Мустанга»… Блу вдруг поразила мысль, что, возможно, она никогда не подружилась бы с тем, прежним Ноем. Он не был плох. Просто юн… и совсем не так, как она. И думать об этом было неприятно.

– … и я бы назвал его – ты готова? – «МИР КУРИЙ!» Дошло? «Куда мы сегодня едем?» «Пожалуйста, мама, в МИР КУРИЙ!» – Ной поддел коротенький хвостик Блу, так что тот стукнул ее по затылку. – Ты будешь носить маленькую бумажную шапочку. И представлять «МИР КУРИЙ»!

Блу враз потеряла терпение. Она взорвалась.

– Слушай, Ной, хватит, потому что…

Сверху донесся каркающий смех, заставив девушку замолчать. Вниз слетели несколько сухих листьев. Блу и Ной запрокинули головы.

Гвенллиан, дочь Глендауэра, растянулась на мощных ветвях. Ее длинное тело прислонялось к стволу, а ноги обвивали гладкий сук. Как обычно, она являла собой пугающее и дивное зрелище. Темные волосы, напоминающие грозовую тучу, были полны ручек, ключей и обрывков бумаги. Гвенллиан натянула на себя как минимум три платья – и все три задрала до бедер, то ли пока лезла на дерево, то ли нарочно.

– Привет, покойник, – пропела она и достала из волосяной башни с одной стороны сигарету, а с другой зажигалку.

– Ты давно там сидишь? – спросила Блу. – Смотри не убей мое дерево.

Гвенллиан выпустила клуб дыма, пахнущий гвоздикой.

– Ты говоришь как Артемус.

– С чего бы это?

Блу старалась не выказывать досады, но тщетно.

Она и не надеялась, что Артемус заполнит зияющую дыру в ее сердце, но не ожидала, что он просто запрется в кладовке.

Выпустив весьма внушительное кольцо дыма сквозь сухую листву, Гвенллиан оттолкнулась от ствола и соскользнула на нижнюю ветку.

– Этого мелкого любителя ползать по кустам, твоего отца, не так легко понять, о, синяя лилия, лилия синяя. Но опять-таки, эту штуковину там, внизу, тоже понять непросто, не так ли?

– Какую штуковину? Ноя? Ной не ШТУКОВИНА!

– Мы видели птичку в кусте, птичку в кусте, птичку в кусте, – пропела Гвенллиан.

Она соскользнула ниже, потом еще ниже, так что ее сапоги заболтались на уровне глаз Блу.

– И тридцать ее друзей! С нами ты чувствуешь себя вполне живым, маленький покойничек, правда? Одна лилия с ее зеркальной силой, другая со своей зеркальной силой, а ты посередке вспоминаешь жизнь?

Неприятно было сознавать, что Гвенллиан, очевидно, права. Этот веселый, полный жизни Ной с вероятностью мог возникнуть только в присутствии двух волшебных батареек. А еще неприятно было видеть, что Гвенллиан полностью испортила ему настроение. Он опустил голову, так что из виду скрылось всё, кроме вихра на голове.

Блу гневно взглянула на Гвенллиан.

– Ты ужасна.

– Спасибо. – Гвенллиан размашисто спрыгнула наземь и затушила сигарету о ствол бука.

На коре осталось черное пятно, которое Блу словно ощутила всей душой.

Она хмуро уставилась на Гвенллиан. Блу была низенькой, а Гвенллиан очень высокой, но Блу очень хотелось посверлить Гвенллиан взглядом, а Гвенллиан как будто сама нарывалась, поэтому у них это как-то получилось.

– Что ты хочешь от меня услышать? Что он мертвый? Ну? И что дальше?

Гвенллиан придвинулась так близко, что их носы соприкоснулись. Ее шепот пах гвоздикой.

– Ты когда-нибудь отгадывала загадку, которой тебе не загадывали?

Калла думала, что Гвенллиан начала петь и говорить загадками из-за того, что провела шестьсот лет в гробнице. Но, глядя теперь в ее радостные яркие глаза и вспоминая, что Гвенллиан погребли живой после того, как она попыталась заколоть любимого поэта Оуэна Глендауэра, Блу подумала, что, вполне возможно, Гвенллиан была такой всегда.

– Разгадать Ноя невозможно, – ответила она, – разве что сделать так… чтобы он ушел. А он не хочет!

Гвенллиан хихикнула.

– «Хочет» и «нужно» – это разные вещи, деточка.

Она постукала сидящего Ноя по затылку мыском сапога.

– Покажи ей, что ты скрываешь, покойничек.

– Ты вовсе не обязан ее слушаться, Ной, – сказала Блу быстро и сразу поняла, что одновременно верит Гвенллиан и боится правды.

Они все знали, что существование Ноя хрупко – оно зависело от причуд силовой линии и местонахождения его физических останков. Блу и Ганси лично видели, что Ною становилось всё труднее и труднее справляться с собственной… мертвизной. То, что Блу уже знала о Ное, пугало ее. Если было что-то похуже… она сомневалась, что хотела это знать.

Ной вздохнул.

– Я это заслужил. Просто… извини, Блу.

В ней зашевелилась тревога.

– Тебе не за что извиняться.

– Да, – тихо отозвался Ной. – Не… в общем… ладно.

Гвенллиан отступила на шаг, позволяя ему встать. Он поднялся – медленно, скованно, спиной к Блу. И расправил обычно сутулые плечи, словно готовясь к бою. Блу почувствовала, что Ной перестал выкачивать из нее энергию. Ощущение было, как будто она сбросила на землю тяжелый рюкзак.

А потом он повернулся.

Каждое лето в Генриетте проходил карнавал. За торговым центром устраивали огромную ярмарку, и несколько вечеров там мигали огни, лежала примятая трава и продавали пирожное «муравейник». Блу очень старалась полюбить карнавал – она несколько раз ходила туда с одноклассниками (их она тоже старалась полюбить), – но почему-то девушке всегда казалось, что она ждет, когда же произойдет что-нибудь настоящее. Решив, что ей не хватает адреналина, Блу попробовала прокатиться на «свободном падении». Аттракцион поднял их наверх – скрип-скроп, скрип-скроп – и ничего. Он толком не работал, и в результате они не упали, а просто опустились, точно таким же образом, как поднялись. Но, пусть даже они так и не рухнули вниз, на долю секунды у Блу что-то оборвалось в животе, как будто ее действительно отпустили лететь в пустоту. И это ощущение казалось тем более странным оттого, что тело не сдвинулось ни на сантиметр.

Именно так она почувствовала себя теперь.

– О… – сказала она.

Пустые мертвые глаза, оскаленные зубы, душа, виднеющаяся между обнаженными костями. Это существо умерло много лет назад. Невозможно было не замечать, как разложилась душа Ноя, как отдалилась она от человеческого состояния, как истончилась от долгого времени, проведенного без биения сердца.

Ной Черни умер.

И ничего другого не осталось.

Это была правда.

Тело Блу судорожно дрожало. Она целовала это. Это тонкое, холодное воспоминание о человеке.

Поскольку Ной представлял собой одну лишь энергию, он читал воспоминания Блу так же легко, как слышал слова. Она почувствовала, как он проник в ее мысли и прошел насквозь.

Он прошептал:

– Я же сказал – прости.

Блу сделала глубокий вдох.

– А я сказала, что тебе не за что извиняться.

И она не покривила душой.

Ее не отталкивало, что это… оно… Ной… был странным, разложившимся, пугающим. Она знала, что это… оно… Ной… странный, разложившийся, пугающий – и всё равно его любила.

Блу обняла это существо. Ноя. Ее не смущало, что он перестал быть человеком. Она звала бы его – чем бы оно ни было – Ноем до тех пор, пока он сам хотел, чтобы его так звали. И Блу радовалась, что в ту минуту он мог прочесть ее мысли: девушка желала, чтобы он знал, что она абсолютно в этом уверена.

Ее тело стало холодным, как лед: обвив Ноя руками за шею, она позволила ему черпать из себя энергию.

– Не говори остальным, – попросил он.

Когда Блу отступила, поверх мертвенных черт вновь появилось мальчишеское лицо.

– Тебе надо уйти? – спросила Блу.

Она имела в виду «уйти навсегда», но не смогла произнести это вслух.

Он шепотом ответил:

– Пока нет.

Блу вытерла слезинку тыльной стороной ладони. Еще одну – с другой щеки – стер Ной.

На подбородке у него появилась ямочка, как бывает у человека, собирающегося заплакать, но Блу коснулась ее пальцами, и она исчезла.

Оба стремительно двигались к какому-то концу, и оба знали это.

– Хорошо, – сказала Гвенллиан. – Ненавижу лжецов и трусов.

И немедленно принялась карабкаться обратно на дерево. Блу повернулась к Ною, но он исчез. Возможно, он пропал раньше, чем Гвенллиан заговорила; как и в случае с его появлением, трудно было в точности определить момент, когда он исчезал. Мозг Блу уже переписал все секунды по соседству с исчезновением Ноя.

Отстранение от занятий казалось полузабытым сном. Что было реально? Вот это.

Кухонное окно со скрипом распахнулось, и Джими крикнула:

– Блу! Тут твои парни, и у них такой вид, как будто они ищут, где похоронить труп!

«Опять?» – подумала Блу. ...