Печатается по изданию 1959 г.

Оформление. ВИСМА. 1992.

СКАЗКИ СТАРОЙ БАБУШКИ

Бир вырмыш, бир йокмуш… Было — не было…

Эввель заман ичиндэ, калбур казан ичиндэ… В прежние времена, в решете ли, на дне казана, когда верблюд бирючом был, когда мышь брадобреем была, когда мне пятнадцать лет было, когда я — тынгыр-мынгыр! — колыбель отца качал… в те стародавние времена было, говорят, чудес немало.

Чего только не творилось на белом свете и в старой Турции.

То царевич-шахзаде мчится на край света, к горе Каф, чтобы найти свою возлюбленную, украденную великаном-дэвом в день свадьбы. Ему приходится опускаться в глубокий колодец, отсекать одним ударом семь голов у дракона, лететь на волшебной птице Симуранке, чтобы попасть в заколдованный замок, где томится его невеста…

То царевна — дочь падишаха отправляется на поиски пропавшего возлюбленного. Надев железные чарыки и взяв железный посох, она бредет через земли и царства и, найдя своего Мискембера, поет: «Мой железный посох сломался, мои железные чарыки порвались, наконец Мискембер нашелся. Проснись, Мискембер, проснись! Проснись, мой нежный друг, проснись!..»

Вот три сестры сидят за прялкой. Они мечтают о замужестве, и младшая обещает родить царю-падишаху детей — мальчика и девочку с чудесными приметами. А когда желания ее исполняются, завистливые сестры подкладывают вместо родившихся детей щенят, а мальчика и девочку велят отнести в лес…

Вот сын рыбака поймал волшебную рыбку, которая обратилась в красавицу девушку и помогает молодцу выстроить и замок и хрустальный мост и накормить всех людей…

А в деревне или городке живет бедняк — плешивый или безбородый, которого все дураком считают. Но плешаку служат волшебные силы: араб, у которого «одна губа на небе, другая на земле», или араб по имени Ох. И стоит бедняку вздохнуть — «сох!» — как тут же появляется бескорыстный слуга и выполняет любое приказание. Плешивый или безбородый трудолюбив и прост, но хитер и любых недругов проведет, найдет волшебный клад и достигнет заветной цели…

А по базарам ходит ловкий вор, который знает хитрую науку превращения — «аллем-каллем»…

Каких только историй, старинных преданий, волшебных сказок и озорных рассказов не хранится в памяти турецкого народа. Так, зимними вечерами, усевшись поуютней вокруг тандыра — восточной печки, вделанной в землю, женщины и дети внимательно слушают столетнюю Фатьму, которая рассказывает сказку о бедной падчерице, о трех сестрах, о пери Дильрукеш… Слушают волшебные «коджакары масаллары»^[1] — сказки старой бабушки.

В конце XIX века по городам и деревням Турции — тогдашней Османской империи — разъезжал венгерский востоковед-тюрколог доктор Игнац Кунош (1862–1945). Он собирал и записывал турецкий фольклор — песни, сказки, народные предания, анекдоты, веселые городские новеллы-фабльо, которые в 1887–1889 годах были опубликованы им в двух томах^[2]. Позже Кунош выпустил еще одну книгу сказок^[3], собранных на острове Адакале среди турецких поселенцев на Дунае.

Доктор Кунош записывал сказки не прямо от рассказчика, а через посредников, которые собирали их среди женщин Стамбула, Измира, Анкары, Бурсы, Айдына. Дело в том, что в те времена посторонний мужчина, да еще иностранец, не мог встретиться с турецкой женщиной, вынужденной в силу религиозных предрассудков жить в хареме. А именно в харемах, в тесном семейном кругу, среди нянек и мамок можно было услышать подлинно народные произведения — «сказки старой бабушки» — так окрестили их в народе, так называли их и Кунош и другие востоковеды-фольклористы. Вот и приходилось Куношу прибегать к услугам разных лиц. Большую часть сказок он записал в Стамбуле под диктовку некоего Хюсни эфенди, в распоряжении которого была «целая армия старух».

Но в городах империи, особенно в Стамбуле, Кунош, колме масаллар, слышал и другие сказки. На рынках и базарах — чаршы и пазар, в кофейнях и харчевнях собирали толпу слушателей меддахи — профессионалы, рассказчики. Эти народные сказители, талантливые импровизаторы, почти всегда неграмотные, бродили по стране, развлекали и поучали простой народ — ремесленников и торговцев, крестьян и купцов, пеструю толпу восточного базара. Меддахи составляли по сути дела особый цех, имели учеников, платили подати государству за право рассказывать народу свои сказки.

В очерке «Из настоящего и прошлого «меддахов» в Турции», опубликованном в 1912 году^[4], академик В.А.Гордлевский рассказывает о встрече с меддахом Ашки-эфенди — любимцем стамбульского простонародья, описывает его выступление в маленькой кофейне. Сказитель не только импровизировал сюжет сказки, но и изображал перед слушателями в лицах своих героев. Каждый сеанс меддаха, длившийся порой два-три часа, превращался в театральное представление и был в те времена едва ли не единственным развлечением для городской толпы.

Репертуар меддахов сильно отличался от «сказок старой бабушки» — по композиции, стилю, языку. Это был народный литературный лубок, появившийся в результате подражаний книжной арабской и персидской литературе и в то же время испытывавший огромное влияние полнокровной устно-поэтической традиции народа. Сказки меддахов можно было услышать на всем мусульманском Востоке.

В Османской империи между правящими классами и миллионами султанских подданных — крестьян существовала непроходимая пропасть. Разобщение, установившееся так отчетливо в средневековье, было не только в условиях жизни, но и в языке, в литературе. Культура знатных пашей, эфенди и беев носила на себе следы арабского, персидского, а позже французского влияний и не имела ничего общего с культурой народа. «Образованные» классы презирали и «мужицкий» фольклор, и «неотесанного тюрка» — анатолийского крестьянина. Народ не понимал своих господ в полном смысле слова, потому что они говорили на «другом» турецком языке, очень далеком от народного и представлявшем своеобразную арабско-персидско-турецкую смесь. Мусульманское духовенство яростно преследовало старую народную сказку за то, что в ней сохранилось влияние языческой, доисламской культуры и не прославлялись дела и поучения пророка Мухаммеда.

С деятельностью меддахов правящие круги еще как-то мирились, иногда даже поощряли, приглашая их к султанскому двору, однако, тем сказителям, которые позволяли себе издеваться над господами, выступать запрещали. В XIX веке было напечатано несколько сборников лубочной литературы^[6], но о публикации «сказок старой бабушки» в Османской империи не могло быть и речи.

Видные турецкие писатели XIX века Мехмед Тевфик, Шинаси, Ахмед Митхад, Мехмед Хильми, не разделявшие пренебрежительного отношения к фольклору, собирали и обрабатывали сказки, песни, анекдоты. Мехмед Тевфик (1843–1898), знаток старого быта, опубликовал несколько произведений, где использовал собранные им народные сказки (полуэт-нографические очерки «Год в Стамбуле»). Но это не были исследования ученых-фольклористов, турецких писателей в первую очередь интересовал язык народа.

Если в 30—70-х годах XIX века, в период так называемых танзиматских реформ, только начала складываться новая литература буржуазного характера, то младотурецкая революция 1908 года создала благоприятную почву для развития национальной литературы. Новые исторические условия — дальнейшее развитие капиталистических отношений в стране, разложение феодального общества, распад многонациональной султанской империи и становление турецкой нации — способствовали преобразованию турецкой национальной литературы; это преобразование в первую очередь было тесно связано с проблемой создания нового литературного языка.

Целое поколение турецких писателей XX века приложило немало усилий, чтобы осуществить революцию в турецком литературном языке, приблизить его к народному и сделать общетурецким. Исключительная роль в этом принадлежит классику турецкой литературы Омеру Сейфеддину (1884–1920), который многие свои рассказы создал по мотивам народных сказок и легенд («Три наставления», «Выкуп», «Дурак» и др.)¹. Омер Сейфеддин писал простым народным языком, очищенным от арабских и персидских слов, столетиями засорявших турецкую литературу и язык.

Двадцать лет назад советский читатель впервые познакомился с книгой «Турецкие народные сказки»^[7], давно уже ставшей библиографической редкостью.

Настоящий сборник включает тридцать шесть сказок, наиболее характерных для турецкого фольклора, отобранных и пересмотренных переводчиком специально для массового издания. Основу сборника составляют подлинно народные произведения — «сказки старой бабушки».

Сказка — древнейшая форма словесного творчества всегда была самым популярным, самым демократическим видом искусства и по сей день доставляет человеку огромное эстетическое наслаждение.

Поистине бездонная сказочная сокровищница народов Востока стала доступна нашему читателю, и каждый год мы открываем все новые и новые страницы сборников сказок самых различных стран Азии и Африки. Такие книги, как «Сказки 1001 ночи», «Сказки попугая», «Двадцать пять рассказов Веталы» и другие, давно покорили читателей богатством вымысла, красотой и оригинальностью образов, занимательностью фабулы, «буйной силой цветистой фантазии народов Востока — арабов, персов, индусов. Это словесное тканье родилось в глубокой древности; разноцветные нити его простерлись по всей земле, покрыв ее словесным ковром изумительной красоты»^[8].

Среди литературных памятников древности турецкие народные сказки в силу своего происхождения занимают, пожалуй, особое место.

Масаллар — «сказки старой бабушки» — родились в среде неграмотных крестьян. В них больше чем где-либо сохранились чистота народного мировоззрения, чаяния и идеалы простого народа, убежденность в равенстве людей, вера в победу справедливости, в неограниченные возможности для человека из народа.

Эти сказки, записанные непосредственно от народа-создателя, не подвергались вековой литературной обработке, как это было в индийских, персидских, арабских сказках, когда, собранные в так называемые «сказочные сборники», они неоднократно переписывались и обрабатывались, вбирая в себя все новые и новые религиозные, кастовые, классовые идеи той среды, где они бытовали.

Сказки, вошедшие в этот новый сборник, по преимуществу волшебные, бытовых сказок представлено мало. Однако такое разделение довольно условно. Как справедливо утверждает Н.К. Дмитриев в своей статье к сборнику 1939 года, «едва ли можно найти такую сказку, которая безоговорочно подходила бы или под рубрику волшебных, или под рубрику бытовых: речь может идти только об относительном преобладании того или иного элемента»^[9], фантастического или реалистического, поскольку в сказке всегда тесно переплетаются фантастика вымысла и реальная действительность жизни.

В турецких волшебных сказках, в отличие от бытовых, социальные мотивы не получают яркого выражения. Волшебные, фантастические силы, придавая сказке особый колорит, порой заслоняют ее социальную справедливость, мечту о лучшей доле для бедняка. Счастливый конец всегда выражает гуманистический оптимизм народа.

Герой волшебной сказки — чаще всего обездоленный: крестьянский сын, бедняк, младший брат, сирота, пасынок. Иногда его изображают «дурачком», «плешивым», «безбородым». Его презирают за то, что он ленив, простоват, плохо одет. Однако он всегда совершает героические подвиги, получает поддержку волшебных сил и «достигает своих желаний».

В турецких народных сказках наряду с волшебными силами — дэвами-великанами, драконами, джиннами и пери, злыми и добрыми духами, со всеми их волшебными атрибутами — живет настоящий, реальный мир — мир средневековой Турции. И если волшебный мир удивительно похож на сказочный мир индийских, персидских и арабских сказок, то реальный — только турецкий и никакой другой. И правда, куда бы сказка ни переносила своего героя: в далекий Чин — Китай, в жаркую Индию, в пустынный Арабистан, на фантастическую гору Каф — все равно перед нами будут города и деревни Анатолии, горные пастбища — вечнозеленые яйла и анатолийские степи, снежные вершины Тавра и ущелья Понтийских гор, поросших лесом и кустарником, солнечные берега Черного, Мраморного и Средиземного морей.

Обитатели реального мира — падишахи и везиры, беи и эфенди, кади и имамы, купцы и ремесленники, врачи и знахари, пастухи и дровосеки, рыбаки и просто крестьяне — ведь это турецкий народ, все население старой султанской империи. В реальном мире сказки действуют люди разных социальных групп, от шаха и его везира до бездомного нищего.

Турецкая сказка скептически относится к правителям — падишахам, предоставляя им заниматься в основном семейными делами, заботиться о продолжении своего рода и наводить порядки во дворце. Сказка едко высмеивает многочисленных придворных тунеядцев — шахских прихлебателей, она безжалостно осуждает жадность богатых купцов, показное благочестие имамов, корыстолюбие судей — кади, невежество хекимов и звездочетов.

Проблема бедности и богатства всегда составляла основное содержание крестьянской сказки. Мы найдем ее и в «сказках старой бабушки». Интересно проследить, как в турецком фольклоре персонажи бытовой сказки, «плешивый» и «безбородый», вытесняют героев волшебной — царевичей-шахзаде и становятся любимыми героями турецкого народа.

В турецких народных сказках читатель найдет много сюжетов, знакомых ему не только по сказкам Востока, но и по нашим: русским, украинским, азербайджанским. Несмотря на такую близость, эти сказки не теряют своего национального своеобразия. В турецкой сказке, очень верно подметил Н.К. Дмитриев, на первом плане стоит, несомненно, сюжет, фабула, само сказочное действие, а не пестрые декорации к нему, рассчитанные на внешний эффект. Это и выделяет их среди сказок других народов Востока. И опять-таки в силу того, что турецкие народные сказки не подвергались длительной литературной обработке, они отличаются удивительной простотой и динамичностью действия, отсутствием цветистых и длинных описаний, выразительной краткостью сказочных событий. Постоянные замечания рассказчика: «Эс-пэс, не растягивай словес!», «Сказку нашу укоротим, а не то в беду влетим!» — все время подгоняют, торопят действие. Но вместе с тем турецкой сказке свойственны поэтические описания женской красоты, обязательная гипербола, порой очень примитивная и грубая, при изображении волшебных сил, меткие пословицы и поговорки.

Сказки настоящего сборника невелики по своему объему и очень просты по композиции. В турецких сказках редко можно встретить вставные эпизоды, как это имеет место в индийском и арабском фольклоре. Но в композиции турецкой сказки есть элементы, украшения, которые редко можно найти в сказках других народов, — это характерные шуточные тэкэрлемэ — присказки, часто не связанные с содержанием сказки. Такой присказкой начата эта статья, и ее можно закончить вот такой концовкой из сказки «Девушка и Мискембер»:

«С неба упало три яблока:

Одно — тому,

кто сказку сказывал,

Другое — тому,

кто сказку записал,

А третье — тому,

кто перевел».

М. МАЛЫШЕВ

Волшебные сказки

СКАЗКА О СЫНЕ ПАДИШАХА

Эстек-пестек, верблюду кестек. Кто слушает, тот мне ага^[10], кто не слушает — ослиная нога! Рассказам дается имя, кто слушает, тот доволен ими. Послушаем-ка эту Гюль-ханыму: ну-ка, что она скажет?

Было — не было, а когда-то жил один падишах^[11], и у него было три сына.

А в саду у падишаха росла яблоня. Эта яблоня приносила каждый год три яблока, но ни одного не удалось падишаху попробовать.

И вот однажды он говорит своим сыновьям:

— Мои дорогие, никак не могу я отведать этих яблок. Вы стали уже дюжими молодцами, а до сих пор не узнали, кто их срывает.

— Батюшка шах! Пойду-ка я нынче ночью, постерегу яблоню и уж как бы там ни было, а сорву и принесу яблоки, — говорит старший сын падишаха.

— Очень хорошо, — отвечает шах и дает ему на это разрешение.

Шахзаде^[12] берет стрелы и лук, направляется в сад и там прячется в сторонке. И вот, едва наступает полночь, как сразу налетает ветер — ураган такой, что свету не видно! Молодец, как только это увидел, подбирает свои туфли, прибегает к отцу и рассказывает, что приключилось.

Все это слышит средний сын; на другой день он тоже просит отпустить его, тоже берет лук и стрелы, идет в сад и весь день там караулит. С наступлением ночи снова налетает ветер — прямо буря. Молодец убегает и возвращается к отцу.

На следующий день уходит в сад сторожить младший сын. В полночь налетает ветер — ураган сильнее прежнего. Хотя молодцу и страшно, он остается в саду.

Вдруг появляется двуглавый дракон. Он хочет сорвать яблоко, но шахзаде выпускает стрелу и поражает одну голову дракона. Дракон сейчас же поворачивает назад.

Тогда молодец срывает яблоко, приносит своему отцу и рассказывает все, что случилось, а старшим братьям предлагает:

— Пойдемте по следам дракона, отрубим ему и другую голову!

Все трое тотчас снимаются с места и идут вслед за драконом.

Идут они, идут, подходят к колодцу. Старший брат говорит:

— Обвяжите меня, я спущусь в колодец.

Братья делают из кушаков веревку, обвязывают старшего брата вокруг пояса и начинают спускать. Не успел он опуститься до половины колодца, как принялся кричать: «Ой-ой, горю!» — и братья вытаскивают его обратно.

Затем спускают среднего брата. Тот тоже с половины пути начинает вопить: «Ой-ой, горю!» — и его тоже поднимают наверх.

Приходит черед младшего брата.

— Теперь вы обвяжите меня, но только, когда я буду кричать: «Горю!» — вы не обращайте на это внимания.

Братья начинают спускать его вниз. Хоть он и кричит: «Горю!» — они его не слушают. И вот шахзаде достигает дна колодца, отвязывает веревку, смотрит: перед ним дверь. Он открывает ее, видит: лежит дракон. Молодец тотчас же вынимает меч и одним ударом отсекает дракону вторую голову.

Лишь только дракон издох, молодец стал обходить все кругом. Тут он замечает еще одну дверь, открывает ее, глядь! — сидят три девицы, одна другой краше.

Как увидали девушки шахзаде, закричали:

— Помилуй, молодец, как ты сюда попал? Ведь здесь дракон; если он тебя увидит, сразу проглотит, как один кусок!

А молодец им в ответ:

— Вы меня пугаете драконом, а я-то с ним уже расправился.

Когда он это сказал, девушек охватила большая радость.

Молодец смотрит на них и видит: перед одной девушкой золотая прялка, сама собой прядет; у другой — золотые пяльцы, сами собой вышивают; у третьей — золотая наседка с золотыми цыплятами, они клюют жемчуг на золотом подносе.

— Девушки, не хотите ли вы, чтобы я вас поднял на лицо земли? — спрашивает он.

— Ах, конечно, конечно! — восклицают они.

Тогда сын падишаха берет прялку, пяльцы, наседку с цыплятами, кладет все в сумку, а девушек подводит к колодцу. Он обвязывает старшую девушку веревкой и кричит:

— Старший брат, тяни: это твоя доля!

Потом обвязывает среднюю и кричит второму брату:

— А это — тебе!

Когда пришла очередь младшей, девушка советует ему:

— Шахзаде, сперва выходи ты; если я поднимусь раньше, братья тебе позавидуют и оставят в колодце. А мне тебя жаль.

— Нет, выходи раньше ты, — отказывается молодец.

— Хорошо, — соглашается она, — но только знай, что для тебя наступают тяжелые времена. Братья не поднимут тебя наверх: они перережут веревку, и ты упадешь вниз. А внизу два барана: один белый, другой черный. Если ты упадешь на белого, то, может быть, сумеешь выбраться на лицо земли, если же на черного, то погрузишься с ним в глубину земли на семь слоев. Вот возьми три волоска с моей головы, они тебе пригодятся.

Шахзаде обвязывает девушку веревкой и кричит братьям:

— Тяните — это моя!

Братья вытащили девушку, смотрят на нее, а она-то красивее своих сестер.

— Эге, эту он приберег для себя! Вот оставим его в колодце — тогда узнает! — говорят они и бросают ему веревку.

Молодец обвязал себя, и братья стали его тащить. Но не успел он достигнуть и половины колодца, как братья перерезали веревку, и шахзаде покатился кувырком — тынгыр-мынгыр! — упал прямо на черного барана, а тот ушел в землю на семь слоев.

Немного погодя молодец приходит в себя, оглядывается по сторонам, видит дом; идет прямо туда и стучит в дверь. Выходит к нему какая-то старая женщина, и он просит ее:

— Матушка, прими меня к себе гостем на сегодняшнюю ночь.

— Откуда ты, дитя мое? — спрашивает старуха. — Ведь здесь не проходят ни пери, ни джинн^[13], ни человечий сын.

— Смилуйся, матушка, — умоляет ее молодец, — я буду тебе сыном, — и обнимает старуху.

Женщина не может устоять перед его мольбами и пускает его к себе в дом.

С вечера шахзаде крепко заснул, а в полночь его стала мучить жажда, он проснулся и спросил у старухи попить, но в доме воды не оказалось.

— Неужели у вас нет ни капли воды?

— Сынок, — стала рассказывать ему старуха, — в нашей стране ее никогда не бывает. Источник захватил дракон, и мы воду у него выкупаем: каждый год отдаем ему за нее девушку, и, пока дракон пожирает бедняжку, мы набираем воду, сколько у кого хватает сил, и растягиваем на целый год. Сейчас наши запасы как раз кончились. Завтра — новый год, этой ночью обряжают дочь падишаха, а утром отдадут дракону.

Шахзаде ничего не говорит, а рано утром отправляется в горы, где находится дракон, и прячется в укромном месте.

С восходом солнца приводят дочь падишаха и оставляют у самой норы дракона, а внизу люди, набрав всякой посуды, ждут, когда пойдет вода.

И вот из норы вылезает семиглавый дракон; только он собрался схватить девушку, как молодец вытаскивает меч и одним ударом отсекает дракону все семь голов. Увидела это девушка, опустила руку в кровь дракона и поставила знак на спине шахзаде.

Внизу люди стали поспешно брать воду, набирают, набирают, глядь! — а вода все течет и течет. Они бегут наверх, смотрят: дракон издох, а девушка целехонька! Люди сейчас же ведут ее к падишаху. Как увидел падишах свою дочь живой и здоровой, сильно обрадовался.

— Дочь моя, кто тебя спас? — спрашивает он, а девушка в ответ:

— Отец, вели завтра глашатаям кричать, чтобы все мужчины пришли ко дворцу, я тогда того человека распознаю.

Падишах так и сделал. Собрались и старые и молодые — все пришли. А девушка приказывает:

— На кого я укажу, того берите и ведите сюда.

И вот все мужчины по одному проходят перед дворцом. Как только показался шахзаде, девушка сразу узнает его и подает знак, люди сейчас же хватают молодца и приводят во дворец.

Падишах спрашивает его:

— Сын мой, это ты спас мою дочь?

— Нет, не я! — отказывается шахзаде, а девушка настаивает:

— Нет, ты, — я положила на тебя знак.

И правда, на спине у него находят знак.

— Сынок, я обручу с тобой мою дочь, ты согласен?

— Нет, падишах! Я пришел с чужой стороны и хочу снова попасть к себе на родину.

— Ну, раз так, проси у меня чего хочешь.

— Чего же мне хотеть? Выведи меня на лицо земли! — просит шахзаде.

— Я бы рад, дитя мое, но у меня для этого не хватит сил; может быть, у тебя есть какое-нибудь другое желание, скажи, я исполню.

— Другого желания у меня нет, — отвечает молодец и уходит.

Бродит он, бродит, долго ли, коротко ли, в один из дней подходит к какому-то дереву и ложится под ним. А на том дереве птица Симуранка^[14] свила гнездо и вывела птенцов. Лежит под деревом шахзаде, и вдруг, глядь! — появляется дракон и хочет схватить птенцов. Молодец тут же вытаскивает меч и одним ударом рассекает дракона пополам; потом он снова ложится и погружается в сон.

Вскоре затем прилетает Симуранка. Увидала она молодца и бросается на него, хочет заклевать.

— Ах, злодей! Так это ты каждый год пожираешь моих птенчиков!

А птенцы останавливают ее:

— Что ты? Не делай ему никакого вреда, ведь это он нас спас от дракона.

Тут Симуранка увидала труп дракона; тогда она подлетела к спящему молодцу и распростерла над ним свои крылья, чтобы защитить от солнца.

Немного погодя молодец просыпается, глядь! — он лежит в тени. «Что такое, откуда эта тень!» — раздумывает он, а в это время птица говорит человечьим голосом:

— Сын человека, ты спас моих птенцов — проси у меня чего хочешь.

— Я хочу, чтобы ты вынесла меня на лицо земли, — говорит шахзаде.

— Очень хорошо, — отвечает птица, — но только ты должен припасти сорок баранов и сорок бурдюков воды. Баранов ты повесишь мне с одной стороны, бурдюки — с другой, а сам сядешь на спину, так мы и полетим. Когда я скажу: «Гак!» — ты давай мне барана, скажу: «Гык!» — бурдюк с водой. Так я тебя и вынесу на свет.

— Прекрасно, — говорит шахзаде и возвращается к падишаху.

— О падишах, я прошу у тебя сорок баранов и сорок бурдюков с водой.

Падишах велит приготовить все, что просит молодец, и отправляет к нему на повозках. А молодец доставляет баранов и бурдюки к Симуранке, нагружает на птицу и садится на нее сам.

Собрались они, и птица полетела. И вот, когда она скажет: «Гак!» — он ей дает барана, скажет: «Гык!» — бурдюк воды. Так они летят, летят — до лица земли осталось уже совсем немного. Птица говорит: «Гак!» — молодец подает последнего барана, но тот каким-то образом выпадает у него из рук. Что делать? Он скорее отрезает кусок своего бедра и сует в рот птице. А птица-то сразу понимает, что это человечье мясо, не ест его, прячет под язык.

Немного времени спустя она выбирается на лицо земли и тихо опускается. Сын падишаха медленно сходит на землю и садится.

— А ну-ка, пройдись! — говорит птица, а шахзаде отвечает:

— Ты лети своей дорогой, а я посижу тут немного, у меня сильная слабость.

Однако птица заставляет его встать. Он поднимается, но не может держаться на ногах. Тогда птица вынимает из-под языка кусок его бедра, прикладывает на свое место, потом плюет, и нога сразу становится здоровее, чем прежде.

— Прощай, сынок, в добрый час! — говорит Симуранка и улетает.

А наш молодец вышел на дорогу и бредет себе потихоньку. Идет он, идет и приходит в свой город, покупает в лавке мясника требуху, напяливает пузырь на голову и принимает облик плешака. Затем он направляется к старшине ювелиров.

— Смилуйся, уста^[15], возьми меня к себе в ученики, — просит он.

Ювелир глядит: плешак.

— Ступай себе, плешивый парень, зачем ты мне? — прогоняет он его.

— Я буду всякую работу исполнять, — умоляет шахзаде, — дай мне только кусок хлеба.

— Ну уж ладно, — соглашается мастер.

Пусть он остается у ювелира, а здесь, в этой стороне, братья шахзаде, вытащив девушек из колодца, приводят их во дворец.

Отец спрашивает сыновей:

— Где остался ваш брат?

А они отвечают ему:

— Он пропал в пути, мы не знаем, куда он девался.

Рассердился падишах, ну а что поделаешь?

Проходит несколько дней. Сыновья говорят своему отцу:

— Выдай этих девушек за нас.

И падишах посылает весть девушкам, но те отказываются:

— Пока не вернется младший шахзаде, мы не пойдем замуж. Будем ждать его семь лет. Если он придет — прекрасно, не придет — поступай как знаешь.

— Очень хорошо, — соглашается падишах и прекращает разговор.

И вот — в сказках дни быстро идут! — проходит семь лет. Падишах посылает весть старшей девушке. А та говорит:

— Пусть падишах закажет мне золотую прялку, да такую, чтобы она сама пряла, — тогда я пойду замуж.

Падишах велит позвать к себе старшину ювелиров и приказывает:

— Сделай золотую прялку, чтобы она сама пряла, коли через сорок дней не будет готова — сниму с тебя голову!

Пошел домой ювелир, сел и задумался, а потом стал плакать. Подходит к нему плешак.

— Хозяин, что ты плачешь?

А тот в ответ:

— Поди вон, плешивый! Горю моему не пособишь, к чему меня спрашивать?

— Ну, прошу тебя, скажи, может, я и помогу как-нибудь, — умоляет лысый.

— Такое-то и такое-то дело, — говорит мастер, — прялку как-нибудь могу сработать, а вот как сделать, чтобы она сама пряла?

— Эх, эх, и из-за этого ты плачешь? Да что ж тут такого? Я не больше чем за сорок дней сделаю в лучшем виде все, что от тебя требуют, — успокаивает его лысый.

— Иди, — рассердился мастер, — проваливай с моих глаз, не насмехайся надо мной, с меня и так горя хватит!

— Клянусь аллахом, уста, сделаю, не сокрушайся! — уверяет его лысый.

Веселее стало на сердце у ювелира.

— Помилуй, сынок, да как ты можешь это сделать? И что тебе для этого надо?

— Купи мне мешок орехов да бочку бузы и принеси сюда. Сорок дней не подходи к мастерской, а на сорок первый приходи и забирай вещи.

Мастер тотчас же поднимается, покупает на рынке орехи и бузу, приносит ему, а сам идет домой.

Несколько дней спустя он подходит к мастерской. Глядит: ставни закрыты. Смотрит в щелку, видит: лысый поставил перед собой мешок с орехами, рядом бузу, а сам с молотком в руке то поет песни, приговаривая: «Тырыллан-так-так, тырыллан-так-так!» — то грызет орехи и запивает их бузой.

Как увидел это хозяин, вышел из себя. «Ах, он еще и не начинал!» — и кричит:

— Лысый, ты что делаешь?

А тот в ответ:

— Эй, ты, полегче! Как раз, когда я хотел взяться за работу, ты пришел и испортил мне все дело! Ступай, не беспокойся!

«Ладно, посмотрю я, что за глупость сотворит этот лысый», — думает мастер и уходит домой.

А лысый только и знает, что ест орехи в свое удовольствие.

Не будем затягивать! Наступает сорок первый день.

Наутро плешак чисто-начисто убирает мастерскую, открывает ставни, выносит прялку и ставит перед собой на стол, а сам берет в руки чашку кофе и с важностью рассаживается.

Приходит мастер, глядь! — прялка готова.

— Сделал, сынок?

— А как же! Вот она, неси во дворец, — возьми за нее золота столько, сколько она весит.

Довольный хозяин берет прялку и отправляется во дворец, а там ее несут в харем^[16].

Лишь только девушки увидели прялку, сразу повеселели:

— Ах, сестрицы! Шахзаде, который вывел нас из колодца, вышел на поверхность земли.

Падишах дает старшине ювелиров золота, сколько он спросил, тот возвращается в мастерскую и на радостях говорит лысому:

— Иди-ка, я тебе тоже дам немного денег.

А лысый в ответ:

— Мне денег не надо, хозяин, возьми их себе.

И вот девушку обручают со старшим сыном падишаха. После празднеств в сорок дней, сорок ночей^[17] они остаются наедине.

Несколько времени спустя хотят среднюю сестру выдать замуж, а та говорит:

— Если вы сделаете мне золотые пяльцы, чтобы сами вышивали и нитку распускали, тогда я согласна.

Падишах снова велит позвать старшину ювелиров и говорит ему:

— Если в сорок дней не будут готовы такие пяльцы, чтобы сами вышивали и сами нитку распускали, — сниму с плеч голову.

Ювелир возвращается домой, садится и погружается в думы. Лысый подходит к нему и спрашивает, в чем дело. Мастер рассказывает ему, что и как, а тот утешает его:

— Не кручинься, я это легко сделаю. Только мне надо два мешка орехов и две бочки бузы.

— А не много ли будет? — жадничает мастер. — Ну, да ладно, ты начинай, я сейчас принесу, — говорит он, идет и покупает все то, что лысый потребовал.

Тот опять закрывает ставни и проводит время в мастерской, распевая песни да щелкая орехи.

Короче говоря, как только наступает сорок первый день, он открывает мастерскую, кладет пяльцы на верстак, а сам отходит в угол и садится.

Приходит мастер.

— Ну как, лысый, сделал? — спрашивает он, а лысый ему в ответ:

— Сделал, конечно; вот, разве ты не видишь?

Мастер радостно берет пяльцы и несет во дворец. А девушки, как увидели их, говорят:

— Не иначе, как шахзаде вышел на свет.

И вот падишах снова дает ювелиру много денег, потом выдает девушку за второго брата.

Теперь приходит очередь младшей девушки. Падишах велит спросить ее, за кого она пойдет. А та говорит:

— О падишах! Сперва вели сделать золотую наседку с золотыми цыплятами, чтобы они жемчуг на золотом блюде клевали, а потом вели глашатаю кликнуть клич: «Пусть все мужчины пройдут под стенами дворца!» Кто мне понравится, за того я и пойду.

Падишах опять велит позвать ювелира и поручает ему сделать наседку с цыплятами, а тот идет к лысому.

— Я сделаю, — заявляет плешак и закрывается в мастерской.

На сорок первый день он выносит наседку; мастер приходит, видит: все готово.

— Хозяин, забирай и неси, но только смотри ни денег, ни чего другого не бери: что получил, того и хватит, — наказывает он ему.

— Очень хорошо! — отвечает мастер, идет во дворец и отдает наседку.

Младшая девушка, увидев ее, от всей души радуется.

И в тот же день глашатай начинает кричать:

— Завтрашний день пусть всяк, и молод и стар, пройдет перед дворцом!

Все слышат эти слова и начинают собираться на площади. Ювелир тем временем идет к лысому и рассказывает обо всем, что было во дворце, а тот в ответ:

— Мне там делать нечего! Не ровен час еще кто-нибудь пройдется насчет моей головы! Незачем мне ходить по таким местам.

Как бы то ни было, ювелир отправляется ко дворцу, а лысый закрывает мастерскую и уходит в поле. Там под кустом он достает волоски, данные девушкой, и зажигает один из них: сразу появляется араб и спрашивает:

— Зачем ты меня звал?

— Доставь мне поскорее, — приказывает шахзаде, — белого коня и белые одежды!

И араб тотчас же доставляет.

Тогда молодец наряжается, садится на коня и едет на площадь. А там все собрались и проходят перед дворцом.

И вот, когда шахзаде, пустив коня во весь опор, мчался мимо дворца, девушка сразу узнала его и тут же бросила в него золотым мячом. Все закричали, но наш молодец скорее едет прочь оттуда, переодевается, снова надевает на голову пузырь и идет в мастерскую.

Вскоре затем приходит и его хозяин.

— Эх, лысый, если бы ты пошел со мной, то увидел бы, как перед дворцом проезжал какой-то красавец весь в белом и на белом коне, — девушка бросила в него золотым мячом.

А лысый отвечает:

— Вот еще новости! Вдруг она попала бы в меня мячом да, чего доброго, разбила мне голову в кровь. Хорошо сделал, что не пошел!

И вот на другой день опять собирается народ.

Лысый идет в укромное место и зажигает второй волосок. Как только появился араб, он велит:

— Доставь мне красного коня и красные одежды.

И вот лысый, одевшись в красное, вскакивает на коня и мчится на площадь. Когда он проезжает мимо дворца, девушка опять бросает в него золотым мячом. Но лысый тотчас уезжает, переодевается, затем возвращается в мастерскую и садится.

Приходит ювелир.

— Эх, лысый! Жаль, что ты ничего не видел.

Как бы то ни было, и в третий раз собирается народ.

Как только лысый зажег третий волосок, опять явился араб.

— Доставь мне зеленого коня и зеленые одежды, — приказывает лысый.

Молодец снова садится на коня и единым духом проносится под стенами дворца. Девушка опять попадает в него золотым мячом.

На этот раз все кричат: «Довольно!» — хватают молодца за руки, за ноги и приводят во дворец. Шах узнает своего сына и велит обручить его с девушкой. После празднества в сорок дней, сорок ночей они становятся мужем и женой.

Наутро следующего дня шахзаде рассказывает своему отцу падишаху, все как было. Падишах призывает братьев и спрашивает, какое наложить на них наказание за все это, а они обращаются к своему младшему брату и умоляют, упрашивают простить им их вину.

— То, что вы мне сделали, я вам не сделаю! — говорит он и прощает им их проступки.

А отец отказывается от престола и сажает на свое место младшего сына.

До самой смерти проводят они свою жизнь в спокойствии.

Они достигли своих желаний, достигнуть бы и нам!

ДВА БРАТА

Было — не было, а в прежние времена, в решете ли, на дне казана, когда верблюд по одной акче^[18] был, а вол в цене козы был, когда лев сторожем был, а я в утробе моей матери был… жили два брата.

И случилось когда-то, родители у братьев умерли, и они поделили между собой все, что после них осталось.

Известно, — один из братьев был младшим, другой — старшим; и вот младший-то был немного с придурью. На деньги, доставшиеся им от отца и матери, старший брат открыл лавку, а младший только и делал, что ел, пил да гулял.

В один из дней у младшего брата все деньги кончились, он приходит к старшему брату и говорит:

— Дай мне немного денег.

Тот дает ему пять — десять курушей^[19]. Когда и эти деньги вышли, младший снова пришел к брату просить денег и так повадился ходить чуть не каждый день. Это начинает надоедать старшему, и, чтобы отделаться от брата, он решает уехать из города: закрывает лавку и, захватив с собой нужные вещи, идет к пристани. Там он садится на корабль.

Тем временем у младшего брата опять кончаются деньги. Он идет к старшему, глядь! — а лавка закрыта. Спрашивает того, другого соседа: ему сообщают, что брат уехал в Египет.

Тогда он идет к пристани, узнает, какой корабль отправляется в Египет, и со словами: «Уж я ли его не разыщу», поднимается на корабль и садится в сторонке. А старший брат, сев на корабль, тоже спрятался, подумав: «Еще, чего доброго, придет мой брат и меня увидит».

Корабль, подняв паруса, отправляется в путь. «Корабль отчалил», — думает старший брат и выходит из своего убежища. Увидел его младший брат и тут же выскочил к нему навстречу.

— A-а! Старшой! — приветствует он его.

«Опять я не сумел от него отделаться, — рассердился брат. — Ну, да что теперь поделаешь!»

Так едут они до самого Египта. Сойдя с корабля, братья бродят там довольно долго вместе, а потом старший, опять желая отделаться от младшего, говорит:

— Постой, братец! Я отыщу пару лошадей, и мы сейчас сядем и поедем. — С этими словами он убегает от брата.

А младший ждет-пождет — никого нет! Видя, что брат не возвращается, он пускается в путь один. «Ага, видно, братец убежал от меня», — догадывается он. Мало ли идет, долго ли идет, горами ли, долами идет, ровным ли местом, — шесть месяцев без перерыва идет — подходит однажды к горе и видит: сидят три человека и спорят.

— Что вы здесь делаете? — спрашивает он их, а они отвечают:

— Нас трое братьев. Отец наш умер и оставил после себя шапку, плетку да коврик. Если кто наденет шапку — станет невидимым, а если кто сядет на коврик и хлестнет его плеткой — поедет, куда пожелает. Вот мы тут и спорим, что кому взять.

— Принесите-ка мне кусок дерева, я сделаю стрелу и выпущу ее; кто стрелу принесет, тому все и отдам.

Братья приносят кусок дерева; молодец рубит, режет, строгает, делает стрелу, затем со всей силой, что была в руке, пускает, и трое братьев кидаются за нею. ...