Ричард А. Кнаак Diablo Трилогия Войны Греха Книга вторая: Весы Великого Змея

Richard A. Knaak

DIABLO: THE SIN WAR. BOOK TWO. SCALES OF THE SERPENT

Печатается с разрешения компании Blizzard Entertainment International.

Перевод с английского Дмитрия Старкова

Иллюстрация на переплете Глена Рэйна

Серия «Легенды Blizzard»

© 2021 by Blizzard Entertainment, Inc.

Все права защищены.

The Sin War Book Two. Scales of the Serpent, World of Warcraft, Diablo, StarCraft, Warcraft и Blizzard Entertainment являются товарными знаками и/или зарегистрированными товарными знаками компании Blizzard Entertainment в США и/или других странах.

Все прочие товарные знаки являются собственностью соответствующих владельцев.

* * *

Всем верным и весьма терпеливым поклонникам мира Санктуария

Пролог

…Второе пришествие нефалемов навечно изменило весь мир, но разительнее всего сущего изменился первый средь них, Ульдиссиан уль-Диомед. Не желавший себе ничего, кроме достойной и незатейливой жизни простого крестьянина, он был вынужден стать зачинателем массовых возмущений. Именно ему предстояло открыть людям часть правды о Санктуарии – так называли сей мир те, кто более всех прочих стремился завладеть им. Именно от него люди узнали об извечной войне меж ангелами и демонами в обличьях Собора Света и Церкви Трех.

Обнаружив в Ульдиссиане угрозу всем своим замыслам, и Собор, и Церковь пустили в ход все, чем располагали, дабы обманом превратить нефалема в послушную марионетку или же погубить. Мало того, обманутый тою, кого полагал возлюбленной, Ульдиссиан сделался опасен для себя самого, ибо, стремясь освободить род людской от ярма тех, кто считал себя законными повелителями человеческой расы, перестал замечать, что творится вокруг него.

Однако, чувствуя на утомленных плечах тяжесть судьбы всего Санктуария, Ульдиссиан не знал, что были и другие, кто бился с его врагами уже сотни лет, бился и не сдавался, сколь ни бесплодной, сколь ни безнадежной казалась борьба сия на протяжении многих веков.

Да, знать о них он не мог, и это, вполне возможно, было лишь к лучшему… ибо они, в свою очередь, не понимали, как поступить с ним – раскрыть ли навстречу объятия… или же уничтожить, согласившись в том с ангелами и демонами.

Из «Книг Калана»

том пятый, лист первый

Глава первая

Огромный город, именуемый Тораджей, горел…

Неизменно уступавшая великому Кеджану, что на востоке, и в великолепии, и в величине, Тораджа, однако ж, широко славилась неповторимыми достопримечательностями, доставлявшими немало радостей и самим горожанам, и странникам из далеких краев. Сразу же за северо-западными воротами города начинался просторный открытый рынок, где за сходную цену можно было купить либо продать любой товар из известных земель. Невдалеке от центра города находились украшенные множеством прекрасных статуй, разбитые несколько веков назад сады, где всякий желающий мог полюбоваться спиральными деревьями или легендарными фалоцветами – цветами сказочной красоты, каждый лепесток коих переливается более чем дюжиной различных ярких оттенков. Аромата этих цветов не сумел повторить еще ни один парфюмер. За садами высилась громада Арены Клитоса, под кровом которой устраивались Ниролийские Игры, привлекавшие заезжих зрителей даже из самой необъятной столицы.

Но в ту ужасную ночь все эти легендарные места, обычно битком набитые публикой, были пусты. Некое оживление наблюдалось лишь в одном-единственном месте, однако кое-какие следы его были видны за целую милю даже из чащи джунглей, окружавших стены Тораджи.

Тораджа пылала… а в самом центре пожарища высился храм Церкви Трех.

Отсветы пламени озаряли небо высоко над треугольной постройкой о трех башнях, самым большим храмом секты на свете, если не брать в счет главного храма невдалеке от Кеджана. Из окон фронтальной башни – той, что посвящена Мефису, одному из трех духов-покровителей Церкви – клубами валил черный дым. Исполинский красный круг, символ и ордена, и любви, считавшейся сферой влияния Мефиса, кренился книзу, и, отлитый из железа, угрожал тем, кто находился внизу, не меньше огня, пожиравшего опорные балки. Увы, постигшей храм участи зодчие, воздвигавшие здание, и представить себе не могли, а посему о дополнительных опорах не позаботились.

Но если башне Мефиса только грозила неминуемая беда, то с башней Диалона, что справа, самое худшее уже произошло. Баранья голова, символ целеустремленности, по-прежнему гордо висела на месте, но выше, над нею, постройка превратилась в развалины. Странно, однако окрестные улицы почти не пострадали от падающих обломков верхних этажей: большая часть каменной кладки и треснувших балок осталась грудой лежать наверху, точно башня каким-то образом обвалилась внутрь.

Возле ступеней бурлили огромные толпы народу. Толпившиеся у самого входа были облачены в лазоревые, золотые и черные одежды трех орденов. Среди них виднелись кирасы и капюшоны храмовых мироблюстителей, вооруженных мечами и пиками. Правоверные почитатели Троицы отражали штурм. Шедшие на приступ в первых рядах были одеты попросту, по-крестьянски, на манер обитателей верхних земель, что лежат далеко на северо-западе, за пределами необъятных джунглей. Бледностью кожи и облегающими нарядами те, кто увлекал за собой остальных, разительно отличались не только от служителей Церкви, по большей части смуглолицых, но и от основной массы атакующих храм, что уверенно теснили противника. Да, основные силы выступивших против Церкви Трех состояли из местных, из уроженцев самой Тораджи, о чем наглядно свидетельствовали свободные, складчатые, алые с пурпуром одежды и темные волосы, собранные в пучок на затылке.

Большая часть факелов, освещавших поле битвы, пылала над рядами штурмующих, однако в пожарах, пожиравших близлежащие городские кварталы, вероятнее всего виновны были отнюдь не они. Правду сказать, с чего начались пожары, никто толком не разглядел. Видели люди одно: поджог домов изначально был выгоден жрецам… и этого оказалось довольно, чтоб все их симпатии к Церкви Трех обернулись гневом. Гнев сей и решил дело, подвигнув Ульдиссиана к немедленному штурму храма. Прибыв в Тораджу и едва оправившись от изумления при виде такого множества людей, теснящихся в стенах одного поселения, он решил постепенно склонить горожан к мирному выдворению из города жрецов и их присных. Однако после этакого злодеяния, погубившего многие дюжины местных и даже часть его изначальных сторонников, в сердце бывшего крестьянина не осталось ни крупицы, ни крохи жалости.

«Я пришел в этот город, надеясь стать людям наставником, обратить их к истине, – с горечью думал Ульдиссиан, шагая к ступеням, – и вот к чему они нас принудили».

Толпа, даже не видя его, расступилась. Приближение Ульдиссиана чувствовал всякий, кого ни коснулась его сила – сила нефалема. Сообразив, что Ульдиссиан замышляет нечто новое, штурмующие ослабили натиск.

Постигшие храм разрушения учинил вовсе не он. То были плоды куда более примитивных стараний кое-кого из его самых рьяных сторонников, наподобие Рома. Один из вожаков партанцев, Ром также числился среди немногих самых способных Ульдиссиановых учеников. Парте выпало стать вторым после его родной деревни, Серама, поселением, узревшим чудо пробудившегося в Ульдиссиане дара. Не в пример серамцам, объявившим Диомедова сына злодеем и убийцей, партанцы восхитились его невероятными способностями и всей душой приняли его простые, но чистосердечные взгляды на жизнь.

Что бы ни утверждала молва, на пророка, идущего в священный бой, Ульдиссиан не походил ничуть. Не был он ни ангелоподобным нестареющим юношей наподобие Пророка, возглавлявшего Собор Света, секту-соперницу Церкви Трех, ни среброволосым, ко всем вокруг благосклонным старцем вроде Примаса, служители коего ныне ожидали Ульдиссианова гнева. Ульдиссиан уль-Диомед был рожден для стези землепашца. С квадратной челюстью, с грубыми чертами лица, в обрамлении короткой бороды, крепостью сложения он, благодаря жизни в нелегких трудах, превосходил многих, но более ничем примечательным на общем фоне не выделялся. Светло-желтые, песочного цвета, волосы его неопрятно топорщились на затылке: в хаосе этой ночи все старания привести себя в благопристойный вид пропали впустую. Одет Ульдиссиан был в простые коричневые штаны и рубаху, да изрядно поношенные сапоги. Оружия, кроме ножа за поясом, при нем не имелось. Сам по себе оружие куда более грозное, чем острейший на свете клинок, чем самые быстрые, самые верные стрелы, в ином вооружении Ульдиссиан не нуждался.

Даже отряд мироблюстителей, ринувшийся навстречу с верхних ступеней, был ему нипочем. Жрец Диалона, оставшийся позади, властно закричал, отдавая распоряжения. Особой ненависти к этому глупцу Ульдиссиан не питал. Он знал: жрец попросту изрекает приказы вышестоящего, затаившегося в самом сердце храмовых комнат. Тем не менее, и воинам, и жрецу в скором времени предстояло дорого заплатить за свою фанатичную верность гнусной секте.

Подпустив стражей почти на расстояние удара, Ульдиссиан без труда разметал весь отряд в разные стороны. Одних швырнуло (да с такой силой, что хрустнули кости) о колонны, венчавшие лестницу, другие же, долетев до самых бронзовых дверей, бесформенной грудой рухнули к порогу храма. Еще одни, отброшенные вбок, с грохотом попадали под ноги замершей в ожидании толпы, при виде этакой демонстрации силы вождя взорвавшейся ликующими криками.

Тут лучник, стоявший рядом со жрецом, спустил тетиву. Пожалуй, худшей идеи ему в голову прийти не могло. Ульдиссиан сдвинул брови, только этим и выразив всю жуть нахлынувших воспоминаний. В этот миг ему вспомнилось, как его друг, Ахилий, бросил вызов демону по имени Люцион, в обличье Примаса основавшему Церковь Трех, дабы, сея в сердцах человеческих порчу, обрести власть над каждым из рода людского. Особенно ярко, точно пережив все это заново, вспомнил Ульдиссиан стрелу, пущенную охотником, но волею демона обращенную против него самого и пронзившую горло Ахилия.

То же самое проделал Ульдиссиан со стрелой, направленной ныне в него. Описав дугу в воздухе, стрела без промедления помчалась вспять. Лицо лучника посерело от ужаса… однако целью оказался вовсе не он.

Прошив грудь жреца словно воздух, стрела полетела дальше, набрала скорость, достигла дверей, украшенных округлым символом Мефиса, а там, послушная воле Ульдиссиана, угодила в самый центр круга, в самое яблочко, и глубоко вонзилась в металл.

Произошло все это столь быстро, что тело жреца даже не дрогнуло. Теперь же в горле его забулькало, из раны и изо рта толчком выплеснулась кровь, черты лица обмякли… и человек в долгополых ризах, рухнув вперед, точно жуткая тряпичная кукла, кубарем покатился к подножию лестницы.

Охваченный ужасом, стрелок выронил лук, пал на колени и уставился на Ульдиссиана в ожидании неминуемой гибели.

Вокруг воцарилась гробовая тишина. Ульдиссиан твердым шагом подошел к стражнику. За спиной сломленного воина угрюмо перестраивались остальные защитники храма. Заливавшая мрамор кровь самых горячих из приверженцев Ульдиссиана свидетельствовала: мироблюстители полны решимости не допускать в храм никого из живых.

Закаменев лицом, Ульдиссиан опустил руку на плечо коленопреклоненного стража.

– Этого пощадить… для примера, – громче грома пророкотал Диомедов сын. – А остальные, – добавил он, опалив гневным взглядом прочих мироблюстителей, – пусть катятся в Преисподнюю, следом за своим Примасом.

Его слова ввергли вооруженных стражей в некоторое замешательство: о победе Ульдиссиана над Люционом им знать было неоткуда. Подобное Ульдиссиан замечал уже не впервые. Следовало полагать, вести о необъяснимом исчезновении Примаса отдаленных храмов еще не достигли. Очевидно, высшее жречество всеми силами скрывало от паствы случившуюся беду… однако Ульдиссиан позаботится о том, чтобы правда как можно скорее разлетелась по всему миру.

Впрочем, этим, из Тораджи, будет уже все равно. После сегодняшней ночи слова «Церковь Трех» для большинства горожан превратятся в проклятие… как, весьма вероятно, и его, Ульдиссианово, имя.

– Довольно вы пролили крови других людей, – продолжал он, не сводя глаз со жрецов и стражей, – теперь же сполна расплатитесь за нее собственной.

Один из мироблюстителей ахнул. Поперек его горла внезапно разверзлась рана, и из нее хлынула кровь. Мироблюститель зажал рану ладонью, но и ладонь тоже начала обильно кровоточить. Все тело воина покрылось рублеными ранами, точно под градом ударов незримых мечей, откуда тут же хлынула кровь.

Стоявшие рядом подались назад, но в следующий миг та же участь постигла еще одного, и другого, и третьего. Тела их покрылись похожими ранами, кровь заструилась даже из-под кирас, из-под шлемов, из-под капюшонов.

Наконец первый из стражей упал. Некогда чистый мрамор под ним украсился багровой лужей не меньше его головы. Следом за ним упал с ног еще один воин… а после и храмовые стражники, и жрецы начали падать замертво, точно скошенная трава. Раны их были во сто крат ужаснее тех, что сами они за многие годы нанесли и соотечественникам Ульдиссиана, и многим другим, погубленным ими в тайне от всех. Из тех, на кого пал недобрый взгляд Диомедова сына, не уцелел ни один.

Стоявшие среди защитников храма в прочих местах, жестокосердные мироблюстители разом утратили всякое самообладание. По одному, по двое, воины стали покидать строй, а жрецы, не меньше потрясенные неземным могуществом одинокого, ничем не примечательного на вид человека, даже не помышляли их останавливать.

При виде столь убедительного свидетельства полной победы толпа снова взревела, вновь устремилась вперед, захлестнула, смяла оставшихся мироблюстителей, не пощадив, как и велел Ульдиссиан, никого. Сын Диомеда шел сквозь кровавую битву, более озабоченный тем, что находилось за стенами храма. Мироблюстители и жрецы низших рангов не представляли собой ничего: истинная опасность поджидала его в самом сердце личных покоев высшего иерарха, подчинявшегося только Примасу и, таким образом, знавшего всю нечестивую правду касательно происхождения и предназначения Церкви Трех.

Теперь Ульдиссиану преградили путь три двери – баран Диалона, круг Мефиса и лист Балы вровень с лицом. В средней двери все еще подрагивала стрела, по его повелению пробившая навылет тело жреца. Этой-то дверью Ульдиссиан и решил воспользоваться, пусть даже заметил, что она заперта изнутри.

Дверь издала громкий жалобный скрип, дрогнула, вогнулась внутрь, будто вот-вот разлетится на куски, но вместо этого, наконец, сама собой распахнулась настежь, да с такой силой, что две петли выскочили из гнезд в камне, а створки косо повисли на остальных.

Позади Ульдиссиан чувствовал с полдюжины соратников, идущих за ним по пятам. Остановить их сейчас не удалось бы не только мироблюстителям, но даже ему. Все они помышляли лишь об одном – все они жаждали мщения.

Подумав об этом, Ульдиссиан забеспокоился. Причины их гнева он вполне понимал. Чуть более двух недель назад, он, его брат Мендельн, их общая подруга Серентия и партанцы вошли в Тораджу усталыми путниками, в благоговейном восторге глазевшими на все вокруг. Ульдиссиан шел сюда с намерением мирно раскрыть тайну дара всем, кто пожелает к нему приобщиться, но Церковь Трех сразу же всполошилась, как будто в самом сердце ее вдруг появился целый выводок ядовитых гадюк.

Через два дня после того, как на рынке вокруг Ульдиссиана начали толпами собираться люди, в большинстве своем просто желавшие послушать его рассказ, за ними явился отряд тораджской стражи, дабы силой прогнать из города его приверженцев, а самого бывшего крестьянина уволочь неведомо куда, под арест. Никаких объяснений их не удостоили, однако всем тут же сделалось ясно: приказы исходят непосредственно из городского храма.

До этой минуты Ульдиссиан полагал, что в Торадже все выйдет точно так же, как в Парте. Хотя, возможно, сходства меж ними было больше, чем ему показалось вначале: разве Церковь Трех не нанесла ему удар и там? По приказанию верховного жреца Мефиса, жестокосердного Малика, его друзей зверски убили, а сам Ульдиссиан едва избежал участи беспомощного пленника.

Пронзительный вопль за спиной вмиг положил раздумьям конец. Сын Диомеда вихрем развернулся назад.

Двое его сторонников распростерлись на каменных плитах пола мертвыми, а еще трое получили серьезные раны. Из шей их, из груди, из прочих мест тела торчали металлические звездочки. Убитые оказались партанцами, и новые потери среди тех, кто по собственной воле последовал за отнюдь не желавшим того Ульдиссианом в далекие джунгли, потрясли его до глубины души.

Гневно взмахнув рукой, он отправил вперед, через зал, волну воздуха – и как раз вовремя. Новый рой металлических звезд, очевидно, выпущенных каким-то потайным, спрятанным в стене механизмом, замер в полете на полпути. Послушная воле Ульдиссиана, большая часть смертоносных снарядов зазвенела об пол, не причинив никому никакого вреда, но несколько штук он вогнал назад, в гнезда, дабы предотвратить новые залпы, а покончив с этим, поспешил к раненым.

Трое смертельно раненных оказались тораджанами. С одним из них Ульдиссиан был прекрасно знаком. Именно он, Джезран Рашин, темнокожий юноша, единственный сын состоятельного купца, проживавшего неподалеку, подошел к бледнолицему чужеземцу, державшему речь на площади, первым. Причин слушать Ульдиссиана с охотой у него не было никаких, ибо жил Джезран в достатке, нужды ни в чем не испытывая. Однако он слушал, и слушал внимательно. А когда Ульдиссиан предложил поделиться собственным даром с любым тораджанином, кто ни захочет, вперед немедля шагнул не кто иной, как Джезран.

Умирающий юноша поднял взгляд на подошедшего. Белки его глаз, подобно белкам глаз всех тораджан, казались Ульдиссиану небывало, сказочно яркими. Конечно, он понимал: это всего лишь из-за смуглости кожи, но все-таки зрелище завораживало.

Джезран вымученно улыбнулся, открыл рот… и умер. Понимая, что раненого юношу не смог бы спасти даже он, Ульдиссиан выругался.

Однако с остальными дело вполне могло обстоять иначе. Вспомнив об этом, старший из сыновей Диомеда бережно опустил голову Джезрана на пол, повернулся ко второй жертве и немедля коснулся ладонью лба тораджанина.

Раненый ахнул. Острые звезды с жутким чмоканьем повыскакивали из ран… тут же и затянувшихся. Тораджанин расплылся в благодарной улыбке.

То же самое Ульдиссиан проделал и с третьей из раненых, женщиной, а после с горечью оглянулся на тело Джезрана. «Да, двое живы, но он-то мертв. Вот какова цена твоему хваленому дару…»

– Он на тебя не в обиде, – сказал Мендельн, подошедший сзади. Даже сейчас, среди боя, голос брата звучал совершенно спокойно. – И теперь понимает все сущее куда лучше любого из нас.

Не столь крепкий сложением, Мендельн всю жизнь превосходил старшего брата в учености. От Ульдиссиана он принял то же прикосновение, что и прочие новообращенные, но с Мендельном почему-то происходило нечто совершенно иное. Силы, подобной собственной, Ульдиссиан в единственном уцелевшем члене семьи не чувствовал. Вместо этого в Мендельне росла, набирала силу какая-то тень, однако счесть ее порождением некоего зла Ульдиссиан не мог.

Впрочем, порождением чего-либо доброго – тоже.

– Я понимаю одно, – прорычал Ульдиссиан, глядя в живые, черные глаза брата, – и он, и многие другие мертвы… но чьей вины в этом больше, моей или Церкви Трех, наверное, не пойму никогда.

– Я говорил не об этом…

Однако больше Мендельн не сказал ничего. Обогнув облаченного в черное брата, Ульдиссиан двинулся дальше, в глубину храма. Остальные последовали за ним, уступив Мендельну путь в точности так же, как предводителю. Вот только в случае Мендельна причиной тому являлось не только почтение к его положению, но и нежелание приближаться к болезненно-бледному юноше. Странность, инакость младшего из Диомедовых сыновей чувствовали даже не испытавшие прикосновения.

– Дар я вам показал, – напомнил Ульдиссиан шедшим сзади, между делом мысленно нащупывая опасности, таящиеся впереди. – Не забывайте же к нему прибегать. Он – ваша жизнь. Он – это вы, вы сами.

И в этот миг он почувствовал их приближение. По спине пробежал холодок. Только бы люди прислушались к его словам… не то еще многих вот-вот постигнет ужасная смерть.

С этой мыслью Ульдиссиан вновь развернулся вперед. Огромный зал, где все они находились, служил местом общего сбора приверженцев всех трех орденов перед началом проповедей. Двери, ведущие в орденские залы, стерегли огромные изваяния духов-покровителей Церкви Трех, неземных созданий в длинных, просторных одеждах, с едва различимыми чертами лиц. Слева стоял Бала, державший в руках чудесный молот и мешок, в коем хранились семена всего живого на свете. Диалон – тот, что справа – прижимал к груди Скрижали Закона.

Ну, а посреди них стоял Мефис… ну да, как же без Мефиса… не державший в руках ничего, но сложивший ладони чашей, точно готовясь бережно принять от матери новорожденного.

Новорожденного младенца… обреченного на заклание, как всякий раз воображал себе Ульдиссиан. Живо представив себе сию картину, он вскинул руку, останавливая остальных, и тут все три двери распахнулись настежь, открывая путь в зал жутким, звероподобным воинам в черной, как смоль, броне. С кровожадным рыком, высоко вскинув оружие над головой, они устремились вперед. Пусть даже намного уступая атакующим в численности, силу враги собою являли весьма и весьма устрашающую, особенно для Ульдиссиана, знавшего их лучше остальных. С первого же взгляда было ясно: под черными латами вовсе не бренная плоть – скорее, некая адская тварь, и тварь ту давным-давно заждалась могила. Почувствовав смятение в рядах соратников, Ульдиссиан понял: он должен показать им, что морлу – враг, конечно, грозный, однако отнюдь не несокрушимый.

Но прежде чем он успел нанести удар, перед глазами вспыхнул яркий, слепящий свет. Вскрикнув, Ульдиссиан покачнулся и налетел спиной на идущего следом. Опять, опять он, переживая за остальных, переоценил свои способности! Переоценил… а ведь должен был ожидать, что у жрецов найдется в запасе какая-нибудь уловка, которую они пустят в ход одновременно с этой новой атакой.

Чьи-то руки рванули Ульдиссиана в сторону в тот самый миг, как в правый бок его врезалось могучее тело латного воина. Закружившись волчком, Ульдиссиан рухнул на пол.

Пока он безуспешно пытался проморгаться, повсюду вокруг зазвучали жуткие вопли. Ужасающий хруст ломающихся костей снова вогнал его в дрожь. Услышав утробный хохот, сын Диомеда узнал демонический голос морлу, упивающегося учиненной резней.

Обнаружить в Торадже хоть одного из этих дьявольских слуг Церкви Трех Ульдиссиан вовсе не ожидал. Он полагал, будто большая часть их братии не покидает стен огромного храма невдалеке от столицы, а те, что сопровождали Малика, были посланы с ним в виде исключения, из-за особого интереса Примаса к его, Ульдиссиановой, особе. Что же получается? Если в каждом из храмов имеется по отряду морлу, ничего хорошего это не предвещает. Это значит, морлу на свете куда больше, чем он себе представлял…

В глазах начало проясняться. Ускорить сие Ульдиссиан почему-то не смог, и оттого пришел в ярость: слишком, слишком уж медленно к нему возвращалось зрение.

Первым, что он сумел разглядеть – и немедля заслонившим собою все остальное, – оказался морлу, бросившийся на него.

Двигался массивный латник с необычайным проворством. Схватив Ульдиссиана за шиворот, он поднял жертву на уровень глаз.

Разумеется, на самом деле глаза морлу представляли собой всего-навсего бездонные черные впадины, однако Ульдиссиан ни минуты не сомневался, что видят они куда лучше очей любого смертного. Во время ожесточенной борьбы в доме мастера Итона он всякого насмотрелся и теперь прекрасно понимал, сколь недобрые, сколь могучие силы движут воинами в угольно-черных шлемах.

– Ты… тот самый, – прохрипел нападавший. Голос его никак не мог бы сойти за голос живого. – Тот самый…

Собравшись с духом, Ульдиссиан сосредоточился… но тут перед его глазами снова вспыхнул ярчайший свет, и снова сын Диомеда оказался полностью ослеплен.

Морлу захохотал громче прежнего, и вдруг, странно крякнув, выпустил ничего не видящего Ульдиссиана, который упал и едва не раскроил череп об каменный пол.

Встряхнув головой, Ульдиссиан обратил все силы на то, чтоб обрести зрение. Когда в глазах вновь прояснилось, взору его предстала… Серентия, сжимающая копье, которым она пронзила морлу, точно тот не был закован в латы и не весил ни унции. Копье в ее руках мерцало серебром, черные волосы реяли в воздухе, словно живые, неизменно ясные голубые глаза полыхали огнем непоколебимой решимости, обычно белые щеки раскраснелись, на алых губах играла улыбка, исполненная мрачного удовлетворения. Ульдиссиан не сомневался: глубже и глубже вонзая копье в брюхо судорожно корчащегося латника, она вспоминает гибель Ахилия. Многие годы искавшая благосклонности Ульдиссиана, она полюбила Ахилия перед самой его смертью… и, стоило вспомнить об этом, Ульдиссиану вновь сделалось невыразимо совестно.

Принявшая дар Ульдиссиана одной из первых, Серентия уже освоилась с ним не в пример лучше большинства. Опять же, Ульдиссиан понимал, что эти способности прямо связаны с ее горем, но таким успехом с ее стороны был просто ошеломлен.

Алчущая ухмылка на вражьем лице уступила место чему-то, граничащему со страхом. Морлу отчаянно тянул к Серентии руки, но длина копья позволяла ей держать противника на расстоянии.

В эту минуту она походила на кого угодно, только не на дочь деревенского торговца. Простую полотняную блузу и юбку Серентия сменила на свободные, цветастые одежды тораджанок. В самом деле, благодаря длинным, лоснящимся волосам цвета воронова крыла, она выглядела так, будто в ее жилах течет некая толика тораджанской крови. Подол платья значительно расширялся книзу, а вместо сапог Серентия обувалась в ременные сандалии, более привычные для местных жителей.

Огромный морлу неудержимо затрясся всем телом, начал сжиматься, скукоживаться. Не прошло и секунды, как он сделался еще больше похож на заждавшийся погребения труп: теперь его кости облекала лишь бледная морщинистая кожа, однако Серентия высвобождать копье не спешила. Лицо девушки озарилось внушающим страх азартом…

На сердце стало тревожно: страшно подумать, куда могла завести ее подобная ярость.

– Серри! – окликнул ее Ульдиссиан, воспользовавшись детским, уменьшительным именем, которому перестал отдавать предпочтение лишь недавно.

Голос его пробился сквозь грохот и лязг… и сквозь пелену ее гнева. Оглянувшись на Ульдиссиана, Серентия вздрогнула и вновь перевела взгляд на морлу. По щеке ее скатилась непрошеная слеза – слеза по Ахилию.

Стоило ей потянуть древко на себя, копье с легкостью выскользнуло из тела противника. Закованный в латы злодей рухнул на пол, точно марионетка, внезапно лишившаяся нитей. Кости и части доспехов покатились по мраморным плитам во все стороны.

В устремленном на Ульдиссиана взгляде Серентии чувствовались облегчение и благодарность. Ни слова более не говоря, Ульдиссиан понимающе кивнул ей, поднялся и оглядел остальных.

Как он и опасался, засада стоила наступавшим новых потерь. Да, многие из распростертых по полу тел были телами морлу, но и тораджан с партанцами погибло немало. Среди последних Ульдиссиан углядел партанку, оказавшуюся рядом в тот день, когда он (невдалеке от той самой главной площади Парты, где впервые выступил с проповедью) исцелил сухорукого от рождения мальчика. Это заставило с горечью на сердце вспомнить и паренька, и его мать, Барту – ведь оба они погибли, когда горожане, защищая его, вышли на бой с Люционом. Мальчику не посчастливилось оказаться в числе полудюжины случайных жертв демона, а Барта – твердокаменная, непоколебимая Барта – вскоре после этого умерла от разрыва сердца.

«Сколько крови, – подумал Ульдиссиан. – Сколько пролито крови… и все – из-за меня… из-за их веры в то, что я принес им…»

Но тут в зале воцарилась тишина, и Ульдиссиан понял: бой вновь, пусть и на время, окончен. Морлу не столь уж значительно проредили ряды наступавших, нет – это звероподобные твари Люциона оказались истреблены без остатка. Конечно, жизней они погубили немало, отнюдь немало, однако морлу пало значительно больше.

Это само по себе было чудом, но, что гораздо важнее, остальные последовали примеру Ульдиссиана с Серентией! Покончить с морлу им помогло не только оружие, но и тот же дар, что пустил в ход Ульдиссиан, пусть даже примененный не столь целенаправленно. Один из вражеских воинов был рассечен надвое в поясе, причем на удивление аккуратно: сложи половинки вместе – того и гляди, оживет. Мертвое тело другого безжизненно покачивалось в вышине, свисая с протянутых вперед рук Мефиса. Многие дюжины прочих лежали там и сям, изувеченные на самый разный манер… и, поражаясь увиденному, Ульдиссиан, невзирая на собственные потери, надеялся, что эта победа воодушевит уцелевших товарищей.

Еще раз оглядев убитых, сын Диомеда сглотнул подступивший к горлу комок. Треугольные плиты пола были во многих местах запятнаны черной желчью… или что там еще заменяло морлу кровь, однако с этой мерзкой слизью смешались бесценные жизненные соки тех, кто оказался недостаточно расторопен, либо не вовремя усомнился в собственном даре. Скорбя о каждом, Ульдиссиан снова проклял судьбу за то, что при всем своем хваленом могуществе не сможет их воскресить.

Все это, в силу причин, неведомых ему самому, заставило вновь оглядеться в поисках Мендельна.

Брата Ульдиссиан обнаружил склонившимся не над убитым товарищем, но над двумя из морлу, тела коих отчего-то переплелись одно с другим. При виде этакой изобретательности сын Диомеда приподнял бровь и призадумался, гадая, кому из приверженцев удалось проделать подобную штуку.

Мендельн, отвлекшись от морлу, поднял взгляд на него. Как правило безмятежное, лицо брата сделалось заметно мрачнее обычного.

– Это еще не конец, – без всякой в том надобности объявил он, однако следующие его слова встревожили старшего из сыновей Диомеда до глубины души. – Ульдиссиан… здесь демоны.

Едва услышав это, Ульдиссиан тоже почуял демонов, причем где-то поблизости. Прежде сей ужасающий факт от него заслоняла скверна морлу… также созданий по сути своей демонических, хоть и из бренной плоти.

Однако теперь Ульдиссиан чувствовал, где их искать… а еще чуял: они поджидают его.

Иметь дело с демонами, кроме Люциона, ему уже доводилось, да только ни один из прочих столь же опасным, как сам Примас, не оказался. И все-таки эти, новые, ждали слишком уж терпеливо – нелегкое дело для всякого демона, кроме самых коварных, что наводило на определенные подозрения. Эти демоны знали, кто он таков, знали, каким он стал…

Ну что ж, иного выбора нет.

– Мендельн… Серентия… с остальных глаз не спускать! За мной никому ни шагу!

Брат согласно кивнул, но темноволосая девушка сдвинула брови.

– Ну нет, одного тебя мы не отпустим…

Но Ульдиссиан осадил ее одним-единственным взглядом.

– Второй Ахилий мне вовсе ни к чему. За мной никому ни шагу, особенно – вам двоим.

– Ульдиссиан…

Мендельн придержал ее за плечо.

– Не спорь с ним, Серентия. Так нужно.

Сказано это было в такой манере, что даже брат, приостановившись, задержал на Мендельне взгляд, однако Мендельн, как у него с недавних пор вошло в обычай, не сказал больше ничего.

Сколь ни загадочным казалось сие утверждение, Ульдиссиан уже знал: подобные замечания не стоит пропускать мимо ушей.

– За мной – никому ни шагу, – еще раз повторил он, пригвоздив взглядом к месту всех до единого. – Не то вам гнев демонов покажется детскими шалостями.

Надеясь, что словам его внемлют, но все-таки опасаясь, как бы кое-кому – особенно Серентии – не пришло в голову ослушаться, Ульдиссиан двинулся к двери, которой пользовались приверженцы Диалона. Как только он переступил порог, дверь за спиной с грохотом захлопнулась, и обе другие двери захлопнулись тоже.

Путь остальным он – по крайней мере, на время – преградил надежно. Пожалуй, преодолеть его чары даже Серентии с Мендельном окажется нелегко. Пока это в его силах, в подземелья храма – туда, где поклоняются истинным повелителям Церкви Трех – не пройдет никто, кроме него самого. И без того слишком многие уже отдали за него жизнь…

С каждым шагом демоны ощущались все ближе, но где именно они затаились, Ульдиссиан пока не понимал. Правду сказать, они были лишь одной из причин, побудившей Диомедова сына только себя подвергнуть риску.

«Может статься, это и имел в виду Мендельн», – внезапно понял Ульдиссиан. Возможно, благодаря собственному необычайному дару, брат также почувствовал не столь явное, но все же заметное присутствие некоей третьей силы, ждущей появления Ульдиссиана… силы куда могущественнее обычного высшего иерарха Церкви, и в то же время прекрасно им обоим знакомой.

Силой этой могла быть только Лилит.

Глава вторая

Отовсюду вокруг Мендельну слышался шепот, шепот множества голосов. Слушая речи жертв, он узнал всю ужасную правду об этом месте лучше кого бы то ни было.

«Как же их много, – подумалось ему. – Как много их, погубленных во имя зла… Как грубо нарушено Равновесие существованием одного этого храма…»

Что за «Равновесие» пришло ему на ум, брат Ульдиссиана не понимал, но знал: ужасные вещи, творившиеся в сокровенных покоях храма, без сомнений нарушили это Равновесие. Сей факт тревожил его куда сильнее смертей всех погибших за эту ночь, хотя в их совокупном эффекте тоже ничего хорошего быть не могло.

Вдобавок, еще и Лилит… или же Лилия – под этим именем ее знал и он сам, и Серентия, и, что горше всего, Ульдиссиан.

Тем временем Серентия, точно охваченная нетерпением кошка, расхаживала взад-вперед, не сводя глаз с дверей, столь надежно «запертых» Ульдиссианом. Остальные соратники разбежались по залу, принялись рвать в клочья величественные хоругви, хотя огонь, пожиравший другие части здания, рано или поздно уничтожил бы все внутреннее убранство и здесь. Зная, что на самом деле победа еще не за ними, Мендельн вслушивался в шепчущие голоса – даже в шепот мертвых жрецов и мироблюстителей. Голосов морлу он, конечно, не слышал: эти создания умерли давным-давно, и от них здесь осталась лишь пустота. Слушал он со всем вниманием, сосредоточившись на тех речах, что казались существеннее остальных.

«Как же мы были наивны, – едва не с тоской думал Мендельн. – Братья, крестьяне из крохотной деревушки, обреченные всю жизнь пахать землю и пасти скот…»

Ну, а до всего этого оба дошли по вине Лилит – Лилит, решившей сделать из Ульдиссиана пешку в какой-то потусторонней, иномирной борьбе демонов с ангелами за жалкий камешек, зовущийся среди них «Санктуарием».

За его, Мендельнов мир.

Спасителями рода людского Мендельн ни себя, ни брата не считал, однако Ульдиссиану выпала роль, от которой тот уже не мог отказаться. Теперь от его решений и дел действительно зависела судьба всего сущего, а Мендельн мог лишь держаться рядом да помогать брату, чем сумеет, сколь бы сомнительной ни оказалась эта поддержка.

Его раздумья были прерваны необычайной силы дурными предчувствиями. Голоса разом смолкли – все, кроме одного, к остальным явно не принадлежащего. Этот голос, куда более звучный, живой, был тем самым, что ободрял Мендельна, что указывал ему верный путь во время его загадочного преображения.

«Берегись… берегись рук Трех, – предупреждал этот голос. – Они хватают все, до чего ни дотянутся… и давят во всесокрушающих дланях…»

Услышав столь туманный совет, Мендельн наморщил лоб. Какую пользу может нести в себе подобное знание?

– Серентия! – вскричал он с оживлением, какого не проявлял уже многие дни. – И вы все! От статуй держитесь подаль…

Но кое для кого предостережение оказалось слишком уж запоздалым. Исполинские изваяния, точно живые, склонились вперед. Тяжелый молот Балы обрушился на двоих тораджан, одним махом сокрушив обоих. Какой-то злосчастный партанец отлетел прочь, сбитый с ног ребром одной из Диалоновых скрижалей.

Что же до Мефиса… Схватив одну из женщин, Мефис стиснул ее, что было сил. Увидев, что из этого вышло, даже Мендельн почувствовал подступившую к горлу тошноту.

С пронзительным скрежетом, разнесшимся гулким эхом, точно дружный стон всех погибших, под сводами огромного зала, каменные истуканы сошли вниз, к вторгшимся в храм. Еще недавно вполне уверенные в себе, сторонники Диомедова сына подались назад, в сторону выхода, но двери, ведущие наружу, тоже оказались накрепко заперты… причем вовсе не стараниями Ульдиссиана.

– Лилит, – выдохнул Мендельн, глядя, как колосс-Диалон, обратив на него немигающий взор, поднимает над головой молот. – Вполне в ее духе…

* * *

Шествуя через пустынный молитвенный зал, Ульдиссиан ни на миг не давал отдыха ни глазам, ни ушам, ни прочим органам чувств. Сочетающие в себе признаки и мужского, и женского пола, изваяния Диалона взирали на Диомедова сына с высоты. Казалось, в их видимой доброжелательности таится особая, запредельно злая насмешка.

«Что за великий демон ты, Диалон? – мрачно подумал Ульдиссиан. – Каково твое настоящее имя?»

Внешние залы были прекрасно освещены множеством факелов в нишах. Здесь же единственным, довольно скудным источником света служили несколько круглых масляных ламп под сводчатым потолком. Мало этого, с каждым шагом тьма сгущалась сильнее и сильнее, а ярдах в десяти впереди, наконец, оборачивалась непроглядным мраком.

Однако Ульдиссиан шагал и шагал вперед. Пройдя меж рядов исполинских статуй, он вошел в тот самый коридор, который должен был привести его к ней.

В точности как ей и хотелось.

Прекрасный лик юной аристократки, казалось, впервые явленный его изумленному взору целую вечность тому назад, ничуть не стерся из памяти даже после того самого ужасного откровения с последовавшим за оным предательством. Густые, длинные белокурые локоны, нередко, как и подобает девице благородных кровей, искусно собранные в узел на темени, сверкающие зеленью изумрудов глаза, изящные, безупречные губы – все это останется с Ульдиссианом навеки.

Однако кошмарные воспоминания о холодной, безжалостной искусительнице, создании сплошь в чешуе, с жесткими, острыми иглами вместо волос и хвостом, как у ящериц, на которых она оказалась настолько похожа, тоже останутся с ним навсегда.

– Лилия, – с ненавистью и в то же время с тоской пробормотал он. – Будь же ты проклята, Лилит…

Какая-то тварь, семеня лапами, проползла по носку сапога. Слегка испуганный не столько ею самой, сколько тем, что не почувствовал ее приближения, Ульдиссиан сощурился. Тварь оказалась всего-навсего пауком, хотя и довольно крупным. Стоило ли удивляться подобному существу в таком месте, а посему, в преддверии столкновения с тварями не в пример крупнее и смертоноснее, Ульдиссиан тут же позабыл о пауке.

Последняя из смрадно коптящих масляных ламп, моргнув, угасла. Вокруг воцарился мрак.

«Да это же – представление, балаган, устроенный специально для меня», – догадался Ульдиссиан. Он ведь явился сюда, охотясь за тем, что полагал злом, вот ему и создают соответствующее настроение… Похоже, для врагов все это была своего рода игра, и, осознав сие, человек разъярился сильнее прежнего. Им же плевать, плевать на все погубленные жизни – даже на жизни тех, кто служил им верой и правдой!

Тут что-то угодило ему прямо в лицо. Отмахнувшись, Ульдиссиан почувствовал какую-то мелкую тварь, ползущую по тыльной стороне ладони и, понимая, что это еще один паук, стряхнул ее на пол.

Решив, что такой поворот игры ему вовсе ни к чему, Ульдиссиан сотворил свет.

В первый раз ему удалось проделать подобное, благодаря (как выяснилось позже) помощи Лилит. Теперь этот трюк стал знаком и привычен, будто дыхание. Однако неяркий белый шар, сотворенный им на сей раз, светил куда менее ярко, чем должен был. Его мерцание едва освещало каменный пол и стены на пару ярдов вперед. Чутье Ульдиссиана достигало намного дальше, но природный инстинкт внушал желание видеть путь и глазами.

Сосредоточившись на светящемся шаре как следует, Ульдиссиан вполне мог прибавить ему яркости, но для этого волей-неволей пришлось бы отвлечься от всего прочего. Между тем, предстоявшее вовсе не походило на бой с Люционом, где все совершенное Ульдиссианом было достигнуто благодаря не столько природному дару, сколько безудержной ярости. Сегодня действовать следовало с оглядкой, со всей возможной осмотрительностью, ибо коварство Люциона не шло ни в какое сравнение с изворотливостью его сестрицы.

Коридор тянулся гораздо дальше, чем следовало – по крайней мере, если верить собственному чутью. Морок это, или же нет, в скором времени выяснится: вряд ли Лилит заставит его долго ждать…

Вдруг в шею сзади словно бы воткнули острую вилку. Пронзительно вскрикнув, Ульдиссиан взмахнул руками и стряхнул с шеи еще одну мохнатую, многоногую тварь.

Арахнид поспешил прочь из освещенного шаром круга. Потирая горящее место укуса, Ульдиссиан заметил, что мрак позади сделался гуще: свет из зала в коридор больше не проникал.

Ранка на месте укуса заныла. Раздосадованный, Ульдиссиан обругал себя за то, что позволил какому-то заурядному пауку пробраться сквозь оборону, которой не преодолели ни морлу, ни – пока что – Лилит.

Или… или вот как раз и преодолела?

Сосредоточив волю на ранке, Ульдиссиан живо избавился от всего, что ни оставил паук в его теле, а после полностью залечил укус. Этим трюком он был обязан верховному жрецу Малику, злодею, вначале извлекшему из собственной спины стрелу Ахилия и лишь затем занявшемуся оставленной ею раной.

Но не успел сын Диомеда управиться с делом, как на него хлынул целый поток многоногих созданий с острыми зубками и коготками. Выросший на ферме, он с малолетства привык к всякого рода жучкам-паучкам, однако подобных еще не видал. Эти бросились на него со злонамеренной целеустремленностью, проворно, со всех сторон, вгрызаясь, куда только могли. Их зубы прокусывали и одежду, и даже сапоги, а по спинам первых в поисках уязвимой плоти карабкались все новые и новые арахниды.

Поначалу Ульдиссиан повел себя, как простой человек, с руганью принялся отряхиваться от пауков, но те, будто в насмешку, сплошь облепили даже ладони, в мгновение ока покрыли Ульдиссиана с ног до головы.

Но тут разум возобладал. Сделав глубокий вдох и постаравшись при том не проглотить ни одной из крохотных ползучих гадин, Ульдиссиан сосредоточился на парившем в воздухе шаре.

Теперь шар, наконец-то, засиял ярче… правду сказать, в тысячу крат ярче прежнего, обдав жаром и Ульдиссиана, и его нежеланных «ручных зверушек».

Но если человека жар лишь согрел, то пауков спалил до единого.

Арахниды скорчились, съежились в невидимом пламени. От их пронзительных воплей, чем-то живо напомнивших человеческие, Ульдиссиан едва не оглох. Крохотные обгорелые тельца дюжинами, сотнями посыпались на каменный пол.

Взмокший, скорее, от натуги, чем от жара, сын Диомеда умерил пыл шара до более сносной степени. Ноздри защекотала вонь… но, скорее, не гари, а гнили. Стоило Ульдиссиану поддеть одну из груд арахнидов носком сапога, тела пауков рассыпались в прах.

Однако, снова опущенная на пол, нога не нашла под собою опоры – ушла в камень, как будто в воду.

Тут Ульдиссиан почуял одного из демонов совсем близко, но было поздно. Некто, ухватившись за погруженную в камень ногу, потянул его книзу, под пол. Под сводами коридора эхом разнесся протяжный, неторопливый, злорадный смех.

Пол впереди, у самой границы освещенного шаром круга, вспучился, вздулся, подобно жуткой, нечеловеческой голове. Отворившаяся поперек нее трещина расплылась в стороны, приняв вид безжалостной, хищной улыбки.

– Хочу-у-у, – с вожделением протянул демон и снова загоготал.

Нечто, сжимавшее Ульдиссианову ногу, поволокло его к медленно разевающейся пасти. Над пастью открылась еще пара трещин, поменьше, образовавших своего рода глаза.

– Е-е-е-е-есть, – жизнерадостно пророкотал демон. – Е-е-е-е-есть хочу-у-у…

Оправившись от изумления, Ульдиссиан стиснул зубы и всем телом склонился вперед. Вероятно, решивший, что жертва хочет покончить со всем этим как можно скорее, демон снова загоготал. Да, именно это Ульдиссиан предпринять и задумал… только не так, как бы хотелось устрашающей твари.

Удар кулака расплескал жидкий камень. Волна, поднятая вложенной в удар силой нефалема, захлестнула чудовищного противника в точности так же, как самого Ульдиссиана – волна пауков. Что выйдет из его замысла, Ульдиссиан себе даже не представлял, но твердо помнил: непоколебимость в стремлении к цели уже не раз и не два спасла ему жизнь.

Едва волна чистой силы схлынула, демон взревел от боли и ярости. Уголки его пасти зловеще опустились книзу, глаза полыхнули огнем.

– Гулаг убивать! – безо всякой на то надобности пророкотал монстр.

Стены рванулись вперед, сжимая Ульдиссиана, только сейчас осознавшего, что частью ненасытного демона сделалось все вокруг.

Стиснутый камнем, крестьянин испустил страдальческий стон. Не в силах сдвинуться с места, едва ли не чувствуя, как ломаются кости, Ульдиссиан приготовился сдаться, принять смерть, однако перед его мысленным взором снова возникло ее лицо – прекрасное и в то же время ужасающее… а в ушах вновь зазвучал ее невыносимо глумливый смех.

Напрягая все мускулы, он воспротивился сокрушительному натиску стен, поднажал, поднажал… и, наконец, победил. Стены расступились настолько, чтоб упереться в них ладонями, и вот тут Ульдиссиан толкнул их в стороны, что было сил.

Пожалуй, изданный Гулагом звук мог означать только одно – недоумение. Очевидно, освободиться из его хватки еще никому не удавалось.

Немедля воспользовавшись нежданным благоволением фортуны, сын Диомеда наклонился к полу и как можно крепче вцепился в жидкий камень. По всему судя, камню следовало попросту просочиться сквозь пальцы, однако сила нефалема снова возобладала над Гулаговой мощью. На ощупь демон оказался точно скользкая змея без костей. Как он ни корчился, как ни извивался, а высвободиться не мог.

– Гулаг все еще голоден? – с издевкой спросил Ульдиссиан.

Но адская тварь, пусть и сбитая с толку, похоже, была слишком уверена в собственных силах, либо, по глупости, не понимала, что перед нею отнюдь не простой человек. Разумеется, Ульдиссиан всей душой надеялся на последнее, но и первого сбрасывать со счетов не стоило, а значит, чем скорее он завершит бой, тем лучше.

Вложив в рывок всю свою исполинскую мощь, он потянул Гулага поближе. Демон поплыл к Ульдиссиану, и тут человек снова почувствовал, как кто-то неведомый вцепился в его лодыжки – на сей раз не в одну, в обе.

В этот же миг Гулаг вновь испустил дикий, звериный рев. Стены и камень пола поблизости всколыхнулись, стремительно хлынули к Ульдиссиану, несомненно, стремясь смять непокорную жертву. Инстинктивно задержав дыхание, Ульдиссиан устремил пристальный взгляд на Гулага… точнее сказать, на ту часть тела, что держал в руках – нечто на вид вроде выделанной кожи либо пергамента… это-то наблюдение и помогло решить, как быть дальше.

Ульдиссиан снова как можно шире развел руки в стороны, только на сей раз – покрепче вцепившись в шкуру демонической твари.

Самая суть, само естество демона с ужасающим треском лопнуло, разошлось надвое, точно вырезанное из пергамента, каким и вообразил его Ульдиссиан. На сей раз крик Гулага оказался подобен рокоту бурной реки. Стены и пол беспорядочно закачались, заходили ходуном, да так, что Ульдиссиан, вынужденный разжать пальцы, не сумел устоять на ногах.

Но больше в запасе у демона ничего не нашлось. Атака Ульдиссиана покончила с ним навсегда. Разрыв сам собой разрастался, стремительно взбегая вверх, и ни на миг не замедлил движения, достигнув бездонной пасти и глаз, полыхавших зловещим огнем.

Гулага в буквальном смысле этого слова разорвало напополам. Обе половины затряслись, точно студень, испустили страдальческий стон, и…

Взревев напоследок, демон… растаял.

Тело его утратило всякую осязаемость. Окончательно сделавшись жидким, Гулаг лужей растекся по полу. Стены и потолок приняли совершенно обычный вид – разве что покрылись тоненьким слоем слизи.

Каменный пол под ногами тоже обрел прежнюю твердость, только подошвы чуточку липли к камню. В ноздри ударила вонь гниющих отбросов.

И тут внимание Ульдиссиана привлекло кое-что новое. Минуту назад коридор впереди казался бесконечным, теперь же впереди, всего в паре шагов, виднелась, манила к себе бронзовая дверь.

С опаской ступая по клейкой слякоти, что некогда была грозным демоном, Ульдиссиан приблизился к двери. Каждый миг ждал он новой атаки, однако очередного удара не последовало. Со створки двери на него благосклонно, смиренно взирал чеканный бронзовый Диалон.

Ульдиссиан сдвинул брови. Казалось, за изображением доброго духа скрывается некий иной образ – смутный, едва различимый. Сощурившись, он пригляделся…

И, ахнув, поспешил отвести взгляд. Только что он смотрел прямо на этот леденящий кровь образ, однако теперь не мог вспомнить ни единой его черты – помнил одно: подобного ужаса ему не внушало ничто и никогда. На миг в памяти всплыли витые рога, острые, точно кинжалы, клыки…

Встряхнув головой, Ульдиссиан прогнал прочь жуткие воспоминания. Вновь приглядеться к адскому изображению он не осмелился. Пусть и почти незримое, оно каким-то неведомым образом пробуждало в глубинах души первозданные детские страхи. На миг все кошмары, терзавшие маленького Ульдиссиана ночами, ожили, вновь обрели ту же самую, прежнюю яркость.

Собравшись с духом, Ульдиссиан протянул руку в сторону двери. Касаться ее он даже не помышлял. Быть может, Лилит с ней ничего и не проделала, но без пагубных чар верховных жрецов здесь наверняка не обошлось.

Точно под натиском какого-то гневного духа, дверь распахнулась, и Ульдиссиан переступил порог.

Зал за порогом оказался огромным – может статься, даже просторнее необъятного главного зала храма. Большую часть его окутывал мрак, а единственным источником света, помимо Ульдиссианова шара, служили факелы, озарявшие мраморное возвышение, увенчанное каменным пьедесталом, длиною чуть больше человеческого роста с небольшим уклоном на правую сторону.

На пьедестале том, на том алтаре, покоилось мертвое тело – тело человека, лишенное кожи и внутренностей.

Сдерживать отвращение Ульдиссиан даже не попытался. Находка, свидетельствовавшая о человеческих жертвоприношениях, его нисколько не удивила, а вот свежесть ее потрясла до глубины души. В тот самый день, в то самое время, когда он и его соратники брали храм штурмом, еще одна живая душа была зверски погублена всего лишь затем, чтоб снискать благосклонность какого-то демона…

Тут в дальнем верхнем углу, над каменным пьедесталом, слегка встрепенулся некто, поначалу им не замеченный. Судя по всему, что удалось разглядеть, то была тварь, с виду напоминавшая мохнатого паука огромной величины… но вдобавок… вдобавок чем-то схожая и с человеком. Еще один демон?

Вспомнив паучьи полчища, Ульдиссиан заподозрил, что насланы они были именно им. Если так, эта тварь куда осторожнее и хитрее Гулага…

Стоило сделать шаг в сторону демона, навстречу из мрака дальних углов огромного зала выступили новые противники. Ну вот, а он-то как раз гадал, когда же за дело возьмется главный из местных жрецов! Судя по всему, что ему удалось узнать о «внутренней кухне» Церкви Трех, в храмах рангом пониже всеми тремя орденами управлял единственный иерарх, избранный из служителей Мефиса, Диалона, или же Балы, а делами каждого из трех культов ведали три подчиненных ему жреца. Трое (а ныне, со смертью Малика, двое) верховных жрецов, заправлявших всей сектой от имени Примаса, имелись лишь в главном храме, что близ Кеджана.

Грузно сложенный, лысый, облаченный в серое с кроваво-алым, глава храмовых жрецов едва ли не равнодушно махнул в сторону Ульдиссиана рукой. В тот же миг около дюжины послушников в одеяниях всех трех орденов воздели кверху ладони и затянули жутковатый напев.

На Ульдиссиана со всех сторон дохнуло невероятной стужей, однако простого желания согреться оказалось довольно, чтоб живо с нею покончить. Жрецы, осекшись, оборвали пение на полуслове, но главного их неудача ничуть не обескуражила. Под его презрительным взглядом двое ближайших нервно поежились и вновь принялись плести чары, а прочие их собратья немедля подхватили напев.

– Помолчите, – охваченный нетерпением, пробормотал Ульдиссиан.

Напев разом смолк. Еще пару секунд жрецы безмолвно разевали рты, и лишь после этого осознали, что все до единого лишились голоса.

Заинтересованно хмыкнув, главный жрец извлек из складок одежд небольшой лазоревый камешек. Очевидно, это послужило сигналом для нижестоящих: каждый из них сделал то же.

Подобные камни Ульдиссиан в последний раз видел в руках Малика и, благодаря ему, теперь знал: самоцветы эти служат для того, чтоб подчинять демонов. В той схватке ему исподволь помогла Лилит, немедля уничтожившая самого опасного демона, а после, во время боя с оставшимися, добавила к силе Ульдиссиана свою, которую тот без тени сомнений искренне посчитал за свою. Теперь сын Диомеда доверял своим силам куда больше прежнего, однако к чему рисковать, к чему лишний раз навлекать на себя беду, если с нею можно покончить немедля?

Бывший крестьянин стиснул пальцы в кулак.

Один из младших жрецов пронзительно вскрикнул: камень в его ладони вспыхнул огнем. Прочие, стоит отдать им должное, немедля сообразили, в чем дело, и побросали камни. Еще трое – так уж оно получилось – тоже успели обжечься, но вовсе не столь ужасно, как первый. Этот упал на колени, с рыданиями прижимая к груди обгоревшие дочерна пальцы.

Главный жрец – новая странность с его стороны – насмешливо фыркнул. Сам он, отбросивший самоцвет еще до того, как Ульдиссиан закончил сжимать кулак, нимало не пострадал.

Нахмурившись, Ульдиссиан смерил его пристальным взглядом, присмотрелся к сокрытому за обликом смертного…

И тут-то понял… понял, кто перед ним.

Главный жрец, в свою очередь, догадался, что узнан.

– Думаю, эти нам больше ни к чему, – объявил лысый, точно колено, толстяк, бросив взгляд на своих прислужников. – Можете умереть.

Остальные уставились на него в крайнем недоумении. Видя это, Ульдиссиан проникся к ним кое-каким сочувствием… но невеликим: сами они, небось, охотно лили кровь да губили живые души в угоду своим темным повелителям!

Жрецы, как один, рухнули на пол. Ни один из них даже не вскрикнул, даже духа перевести не успел. Кроме полученных прежде ожогов, на мертвых телах не было ни царапины.

Что-то заставило Ульдиссиана немедля вглядеться во мрак, где прятался демон в облике паука. Чутье подсказывало: там, в темноте, нет больше никого. Очевидно, пока он занимался жрецами, жуткий обитатель сумрака куда-то сбежал.

– Наш милый Астрога весьма послушен, – странно женственным голосом пояснил главный жрец. – Если Примас велит ему сей же миг удалиться, он повинуется без колебаний.

– А известно ли ему, что его Примас – больше не Люцион, а сестра Люциона? – осведомился Ульдиссиан, глядя прямо в глаза жреца. – Известно ли ему это, Лилит?

Собеседница лукаво сощурилась. Пожалуй, этакий взгляд мог бы показаться весьма соблазнительным… если б не грузное, взмокшее от пота мужское тело.

– Страх, милый мой, ослепляет многих… как, кстати сказать, и любовь…

– Нет между нами любви, Лилит. Нет. Есть только ложь и ненависть.

Жрец обиженно надул губы.

– О, дорогой мой Ульдиссиан, все это из-за скверного наряда? Ничего, дело вполне поправимое. Мы с тобою одни, этот глупец свое назначение выполнил…

Грузное тело жреца окуталось буйным зеленым пламенем. Ульдиссиан вскинул вверх локоть, прикрывая глаза от его ослепительного, сверхъестественно яркого света. Едва зрение приспособилось к перемене, ризы и борода жреца, вспыхнув, обратились в пепел, обильная плоть почернела, обуглилась, кожа горящими хлопьями посыпалась на пол, обнажая мускулы, жилы и кости.

Слизанное языком пламени, лицо жреца исчезло, и теперь на Ульдиссиана глумливо скалился обнажившийся череп. Глаза при том каким-то чудом уцелели, но еще миг – и они, съежившись, провалились в глазницы, а ужасающая фигура сделала шаг к человеку.

– В конце концов, мне же хочется выглядеть перед тобою как можно лучше, – проворковал объятый огнем скелет.

К этому времени пламя успело поглотить все, кроме костей, да и кости таяли в огне на глазах. Однако за рассыпающимся на угольки человеческим остовом Ульдиссиан мельком смог разглядеть и изумрудно-зеленую ткань, и кожу, белую, точно кость. Ноги скелета рухнули на пол, а на их месте начала расцветать, распускаться нарядная юбка над парой изящных девичьих ступней. Грудная клетка лопнула, распахнулась наружу, открывая взору Ульдиссиана лиф знакомого элегантного платья, облегающего весьма и весьма женственную фигуру.

Затылок и темя почерневшего черепа лопнули под напором пышных золотистых волос, водопадом рассыпавшихся по плечам. Последними в огне исчезли остатки лица злосчастного жреца: вначале отвалилась нижняя челюсть, за нею – все остальное.

Подавшись навстречу Ульдиссиану, Лилит замерла перед ним во всей своей красоте. Что бы Ульдиссиан ни говорил, что бы ни утверждал, сердце его в этот миг дрогнуло, а с губ само собой сорвалось то самое имя, под коим он знал это создание небывалой красы лучше всего.

– Лилия…

Услышав это, она улыбнулась точно в той же, столь памятной Ульдиссиану манере, как и в тот миг, когда взгляды их встретились в первый раз.

– Милый, дорогой мой Ульдиссиан! – воскликнула юная красавица, простирая к нему изящные тонкие руки. – Иди же ко мне, обними меня, да покрепче…

Прежде, чем Ульдиссиан успел сообразить, что происходит, тело его само собой качнулось вперед. Раздосадованный, сын Диомеда затейливо выругался, чем немало позабавил собеседницу.

– Какой красочный речевой оборот! Эту черту тебе, дорогой мой Ульдиссиан, следует пестовать, дорожить ею! Она добавляет своеобразия и…

Ульдиссиан сжал кулаки с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

– Довольно насмешек, Лилит! Довольно притворства! На это лицо прав у тебя не больше, чем на лица того жреца или Примаса! Явилась ко мне, так прими же собственный облик, демон!

Красавица-аристократка захихикала.

– Как пожелаешь, любовь моя!

Не в пример впечатляющему избавлению от тела жреца, превращение «Лилии» в истинную Лилит оказалось мгновенным. На миг прекрасную девицу благородных кровей окутала малиново-алая аура, а стоило вспышке угаснуть – и демонесса предстала перед Ульдиссианом в собственном, первозданном виде.

Лицом Лилит с «Лилией» были схожи настолько, что всякий без колебаний мог бы узнать в них одну и ту же особу, однако на сем их сходство и завершалось. Ростом Лилит не уступала Ульдиссиану, а ступни ей заменяла пара раздвоенных копыт. Темно-зеленое тело покрывала жуткая чешуя, золотистые волосы превратились в длинные иглы наподобие игл дикобраза. Иглы те, точно грива, тянулись вдоль спины книзу, до самого хвоста – змеиного хвоста с острыми, зазубренными шипами на кончике.

Пальцы рук… четыре, а не пять! – заканчивались кривыми когтями. Ладони дразняще вспорхнули к груди, напоминая, что пышные формы, некогда столь привлекавшие смертного, по-прежнему на своем месте. Мало этого, истинный облик лишь прибавлял им пышности, а между тем, к несчастью для Ульдиссиана, какой-либо одежды демонесса была лишена. Пусть и ненавидя Лилит всей душой, он невольно уставился на ее тело – вот каким она обладала могуществом!

Не сводящий глаз с устремившейся кверху ладони, Ульдиссиан поднял взгляд к лицу Лилит. Да, сходство с Лилией лицо демонессы все еще сохраняло, однако лишь в самых общих чертах. Ни острых, словно пила, клыков, ни лишенных зрачков огненно-красных глаз у Лилии, определено, не имелось…

– Я так соскучилась по твоим ласкам, милый, – прошептала Лилит, облизнув губы раздвоенным языком. – Знаю, знаю, ты тоже соскучился по моим…

Ульдиссиан понимал: она стремится притупить его бдительность, и, на беду его, к успеху очень, очень близка. Сам он даже не сознавал, как скажется на нем новая встреча, а вот Лилит, очевидно, знала это прекрасно.

Но тут Ульдиссиан вспомнил обо всех смертях, причиной коих послужили ее безумные амбиции, и желание разом ослабло. Для демонессы погубленные жизни – сущий пустяк. Нет ей никакого дела ни до отца Серентии, ни до мастера Итона с сыном, Седриком, ни до Барты, ни до любого из многих дюжин партанцев и тораджан, погибших за это время. Да что там – Лилит наверняка ни на йоту не сожалеет даже о пущенных на убой жрецах, включая сюда миссионеров, со зверского убийства которых и началась вся цепочка событий…

И уж тем более не сожалеет она о собственном брате, о настоящем Примасе. Яснее ясного: в его гибели она увидела только возможность подгрести под себя созданную им Церковь Трех со всеми ее силами. Однако ж, если Ульдиссиан своего добьется, этой добыче ей радоваться недолго.

– Этот храм пал, Лилит, – объявил Ульдиссиан. – Чего не разрушат пришедшие со мной, то уничтожит огонь пожаров, устроенных твоими марионетками. Та же участь постигнет и второй храм, и третий… пока на всем свете не останется только главный храм близ Кеджана. Ну, а тогда… тогда и с ним произойдет то же самое, так что Примасом тебе оставаться недолго.

– Неужто, дорогой мой Ульдиссиан?

Хвост Лилит легонько застучал по полу, разметав в стороны прах главного из жрецов, а сама демонесса подалась вперед, являя взору все свои прелести.

– Неужто? Но… вот радость: это-то мне и нужно!

Изумленный сей неожиданной вестью, Ульдиссиан не сразу почувствовал, что происходит с его челюстью. Покраснев, он поспешил закрыть невольно разинутый рот и снова собраться с мыслями. Опять, опять Лилит всего парой слов доказала, что может вертеть им, как пожелает!

– Да, – широко улыбнувшись, продолжила искусительница, судя по блеску нечеловеческих глаз, откровенно наслаждавшаяся его замешательством. – Мне хочется, чтоб ты покончил с Церковью Трех! Мне хочется, чтоб ты сровнял с землей этот храм…

– Но… но какой в этом смысл? – только и смог промямлить Ульдиссиан. – Ведь теперь Церковь Трех в твоей власти…

– О-о, смысл в этом, любовь моя, самый прямой! Самый прямой! Видишь, как я люблю тебя? Я раскрываю тебе то, о чем знать не знают даже верные слуги моего недоброй памяти братца! Да, маленький мой нефалем… ты у меня уничтожишь и Церковь… и Собор Света…

«Но если Лилит от меня что-то нужно, – в отчаянии подумал Ульдиссиан, – то рассказать об этом – вернейший способ внушить мне желание поступить в точности наоборот…»

Может статься, Лилит (что для нее в том невозможного?) прочла эту мысль, а может, просто понимала ход рассуждений Диомедова сына лучше него самого. ...