Хэзер Уэббер К югу от платана

Heather Webber

South of the Buttonwood Tree

© 2019 by Heather Webber

© Кульницкая В., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

1

– Вы будете круглым дураком, если позволите ей оставить это дитя у себя. Оно должно попасть в любящую семью. – Олета Блэксток шлепнула рукой по столу, едва не столкнув с него кувшин с ледяной водой острым локтем.

Судья Квимби, принимавший посетителей у себя в кабинете, переплел пальцы под двойным подбородком, постарался придать лицу нейтральное выражение и уставился на венчавшую голову Олеты оранжевую шляпку-таблетку. Словно в насмешку над законом гравитации, она сидела набекрень, такая же нахальная и упертая, как и ее хозяйка.

Олета наклонилась к нему, уставилась пылающими праведным гневом глазами-угольками и произнесла:

– Блу Бишоп не распознала бы любовь, даже если бы та выпрыгнула прямо перед ее носом и треснула ее по голове. И мне все равно, что там написано на пуговице. Уверена, вы, судья, примите правильное решение, ведь вы этих Бишопов лучше всех знаете. Даже лучше, чем я.

Да уж, помоги ему Боже, Бишопов он знал хорошо. Как и то, что человек, в самом деле переживающий за благополучие новорожденной, ни за что не стал бы говорить про нее «оно».

Блу

В городке Баттонвуд, штат Алабама, стоял один из тех дней, когда в самом воздухе веет надвигающимися бедами. Налетевший ветер растрепал сонную листву на вековых дубах и устремленных ввысь орехах. В поисках укрытия пробежал по тропинкам, взметая подсохшую грязь и засыпая все вокруг облаками пыли. И яростно засвистел, предупреждая о грозящей опасности всех, кто готов был его услышать.

Что ж, если кто и мог распознать в его завываниях сигнал тревоги, так это я. В конце концов, я ведь носила фамилию Бишоп. А она была практически синонимом слова «беда». И папа, и Твайла, и три моих старших брата встречали беды с распростертыми объятиями, как давно потерянную родню, – и к черту последствия! И поглядите-ка, чем это для них обернулось – все пятеро теперь были мертвы и преданы земле.

Я же все двадцать девять лет своей жизни старалась избегать бед. Мне они даром были не нужны, и от ощущения, что они роятся вокруг, нервы у меня в тот день были на пределе. Я терпеть не могла конфликты, а моя младшая сестра Перси так и вовсе всем своим существом олицетворяла понятие пай-девочка. Мы обе в семействе Бишопов были белыми воронами.

– Что тебя гложет? – спросила Марло Аллеман, приподнимая подол длинной юбки, чтобы переступить через бревно. Мы с ней шагали по огибавшей город тропе к могучему платану, нашему знаменитому пуговичному дереву, что росло ровно на середине дороги. А я и не заметила, что замерла как вкопанная.

– Просто в воздухе вдруг повеяло бедой.

– Лучше не обращай внимания, – ответила она. – Как и всегда.

Всю мою жизнь надо мной нависала огромная черная тень надвигающихся бед. Надо мной смеялись. Меня дразнили. Унижали. Я сорвала с одуванчика желтую, как солнце, головку и бросила ее в ведерко к другим цветам, которые уже постигла та же участь. Когда я обтерла руки о старые джинсовые шорты, на выцветшей ткани остались желтые полосы. Того самого оттенка, в поисках которого я и отправилась в лес этим утром. Дома у меня была оборудована художественная студия, и в ней я ловко превращала оторванные головки одуванчиков в цветные чернила. А еще готовила их из других цветов, орехов, кусочков древесной коры и корней и прочих даров леса.

Однако в лес меня влекли не только поиски источников для новых оттенков чернил. Нет, я будто бы постоянно искала… что-то. Что-то невыразимое, неописуемое. Искала всю свою жизнь, следуя настойчивому зову ветра, помогавшему мне находить потерянные вещи.

Это с его помощью мне удавалось найти то, что давным-давно пропало. Я постоянно натыкалась на чьи-то часы, кошельки и даже на Мо, мужа Марло, которому с недавних пор пришла охота бродяжничать. Природу этого дара я сама до конца не понимала и контролировать его никак не могла. Однако временами он, бесспорно, бывал очень полезен. И все же эта моя уникальная способность так и не помогла мне найти то единственное, что я искала… всю свою жизнь. То, что звало меня в лес. То, что терзало мне душу и лишало покоя. Нечто давно утраченное и не имеющее названия.

Почему-то казалось, что стоит мне набрести на него – и ветер сразу же шепнет: вот оно, вот что все это время было тебе нужно. Но до сих пор этого не случилось.

И потому я продолжала поиски. Каждое утро отправлялась в лес, притворяясь, будто иду собирать растительные компоненты для чернил, потому что не могу найти в магазине красок нужных мне оттенков. Как автор и иллюстратор детских книжек, я радовалась любой возможности сбежать в свой вымышленный мир. Особой популярностью у читателей пользовалась серия книг о юной крольчихе, которая, как и я, умела находить потерянные вещи, но при этом жила куда более веселой и насыщенной жизнью. Я как раз недавно закончила очередную книжку из этой серии и сейчас работала над иллюстрациями к ней. В этой истории моя героиня, Зайчушка-Попрыгушка, осознала, что не хочет заниматься хип-хопом, как другие крольчата, и записалась в балетную студию. И когда я бралась за кисточку и начинала рисовать крольчонка в балетной пачке, все тревожные мысли мигом вылетали у меня из головы.

Некоторое время мы с Марло шагали молча, а потом я сказала:

– Мне вчера вечером звонили насчет старого дома на ферме. Сара Грейс Фултон им заинтересовалась.

Каждый раз, когда Марло делала шаг, из-под подола ее юбки выглядывал мысок открытых сандалий с накрашенными ярко-красным лаком ногтями.

– Что ж, может, из этого что-нибудь и выгорит, верно?

– Там видно будет. Я продиктовала ей код от замка. Она сегодня съездит туда и все осмотрит.

Уже больше года я пыталась продать ферму, некогда принадлежавшую моей семье, но заинтересовавшихся ею можно было пересчитать по пальцам. За те десятилетия, что мои родные там прожили, дом сильно упал в цене, и, несмотря на то что я продавала его «без посредников», мне пока не поступило ни одного, даже самого паршивенького предложения. И, в общем, я понимала потенциальных покупателей. Мне и самой не хотелось там жить. Я уехала из этого дома шесть лет назад, как только смогла позволить себе собственное жилье.

В чащобе громко хрустнула ветка, и мы с Марло одновременно обернулись на звук. В сплетении зелени мелькнула какая-то тень.

– Олень? – спросила Марло, прищурившись.

– Не знаю.

Деревья притихли, будто тоже прислушивались. Но через пару минут в лесу уже снова защебетали птицы и загудели насекомые. Что бы там ни шуршало в кустах, теперь оно исчезло. И Марло вернулась к теме нашего разговора:

– У меня хорошее предчувствие, думаю, все сложится. Этому дому только и нужно, чтобы кто-то разглядел его потенциал.

Под монотонный стрекот цикад я сорвала еще один одуванчик и усмехнулась.

– А может, ему просто нужен бульдозер?

Темная кожа Марло блестела в рассеянном утреннем свете. Улыбнувшись, она легонько шлепнула меня.

– Всегда лучше починить вещь, чем сломать ее. Кость у этого дома крепкая. Как по мне, Сара Грейс – идеальный покупатель.

Кость крепкая, а прошлое грязное. Эту ферму мой отец Кобб выиграл в карты. Точнее говоря, обжулил в карты ее предыдущего хозяина, хотя доказать этого никто так и не смог – а пытались-то многие.

– Надеюсь. Немного деньжат мне точно не помешает. – Я вскинула руку вверх. – И предвосхищая твои вопросы, нет, в агентство по усыновлению я пока не звонила.

Марло приподняла свою широкополую соломенную шляпу, пригладила угольно-серые, тронутые сединой волосы и прихлопнула зудящего у уха комара. А потом обернулась ко мне, осуждающе приподняв тонкие брови.

– Я была занята. Мне книгу сдавать через пару недель. Да еще и Перси приехала домой на летние каникулы…

Моя сестра две недели назад окончила первый курс Университета Северной Алабамы. Я являлась ее официальным опекуном вот уже два года – с тех пор как умерла Твайла (наша мать, всегда просившая нас обращаться к ней по имени). Хотя статус этот был чистейшей формальностью. Ведь с самого начала растила Перси именно я.

По законам Алабамы человек считается взрослым с девятнадцати, а это значило, что мне оставалось нести ответственность за Перси еще шесть месяцев. Однако я постоянно твердила ей, что если она захочет и дальше жить со мной, мой дом навсегда останется ее домом. Мы ведь были друг у друга одни на всем свете.

По крайней мере, пока.

Больше всего в жизни мне хотелось обзавестись собственной семьей, но для одинокой женщины с нестабильным доходом это была непростая задача. Целых три года я обращалась в государственные организации в попытках усыновить ребенка. Но в конце концов поняла, что частное агентство по усыновлению скорее поможет мне стать мамой. С тех пор я старалась накопить на вступительный взнос и экономила, ограничивая себя во всем. И вот наконец нужная сумма была собрана, а я все медлила, все тянула кота за хвост, не решаясь назначить личную консультацию.

– Мхмм, – хмыкнула Марло, поджав накрашенные темно-красной помадой губы.

Она слишком хорошо меня знала – а все потому, что я выросла практически у нее на руках. Им с Мо сейчас было крепко за семьдесят, и мы с Перси относились к ним как к бабушке с дедушкой, которых у нас никогда не было. Минуло уже восемнадцать лет с тех пор, как Твайла впервые отправила нас с Перси в детский книжный магазин Аллеманов, носивший название «Кроличья нора». И Марло с Мо, можно сказать, приняли нас в свою бездетную семью. Мне тогда было одиннадцать, а Перси только год.

Нам очень нужна была помощь.

И Аллеманы просто взяли и спасли нас.

С «Кроличьей норой» были связаны мои самые счастливые воспоминания. Окруженная яркими детскими книжками и добротой Марло и Мо, там я могла спрятаться от реальности, обрести свой безопасный рай. В магазине всегда царили тепло, любовь и счастье.

– Ладно-ладно, хорошо. – Я сморщила нос. – Я боюсь туда обращаться. Что, если никто из биологических родителей меня не выберет? Что, если они захотят женщину, у которой уйма друзей?..

Социальные работники из организаций, в которые я обращалась, настоятельно советовали мне, раз уж так вышло, что я не замужем, чаще выходить в люди, стать «одной из ниточек в плотной ткани общества». Однако от всех этих разговоров про «вместе мы – сила» мне делалось дурно. Стоило вспомнить школьные годы, когда никто не желал играть со мной на переменках и сидеть рядом за обедом, у меня тяжелело в груди. Я не ходила на школьные дискотеки, не ночевала у подружек, не веселилась в дружной компании. Даже сейчас, кроме Марло, Мо и Перси, близких людей у меня не было. Будь у меня такая возможность, я бы давным-давно отсюда уехала. Поселиться в новом месте. Начать с чистого листа. Построить счастливое будущее. А прошлое похоронить здесь, в Баттонвуде. Зарыть глубоко-глубоко.

Но выбора не было. По крайней мере, пока. Тот самый ветер, что направлял меня к пропавшим вещам, одновременно удерживал меня здесь, запирал в Баттонвуде, словно маленькую птичку в большой красивой клетке. Я должна была найти то самое безымянное нечто – а пока мне дозволялось лишь бродить по окрестностям, но ни в коем случае не покидать пределы моей нарядной тюрьмы.

– Если дашь страху власть над собой, он никогда не позволит тебе двигаться вперед, – принялась ласково увещевать меня Марло. – Не прячь свой внутренний свет, Блу Бишоп. Сияй ярко. Я даже не сомневаюсь: если ты позволишь людям узнать тебя, они полюбят тебя так же, как я. Откройся, будь собой – только так ты обретешь то, о чем мечтаешь больше всего на свете.

Не прячь свой внутренний свет. Это была одна из любимых присказок Марло. Сколько же раз за прошедшие годы я слышала эти слова в магазине, вместе со «спасибо», «приходите еще» и «туалет направо по коридору».

Я старалась сиять ярко, правда старалась, но на словах это было легко, а вот на деле – трудно. Марло не знала, каково это – носить фамилию Бишоп. Знать, что ты нарисована тем же небрежным мазком кисти, что и остальные члены твоей семьи. Понимать, что соседи неустанно следят за каждым твоим шагом. Мой внутренний свет давно померк во тьме неверных решений моих близких.

– И не вздумай говорить, что на словах это легко, а на деле трудно, – тем временем продолжала Марло. – Перси уже доказала, что это не оправдание. Никого в городе не волнует то, что ты Бишоп, все давно об этом забыли. А вот тебя саму это волнует, ты цепляешься за эту отговорку и сама себя отправляешь в изгнание, бедная моя застенчивая крошка.

Я пнула ногой камень. Мы с Марло уже миллион раз это обсуждали. А может, и больше.

– Положим, раньше тебе нарушать затворничество было незачем. Но теперь-то у тебя есть причина. Да еще какая: материнство. К тому же, – добавила Марло, – ты ведь не хочешь навлечь на себя проклятие?

Я вскинула голову и поглядела в сторону Платана. С того участка тропы, где мы проходили, была видна лишь верхушка его раскидистой кроны. Если верить местной легенде, Пуговичное дерево появилось на этом месте больше ста пятидесяти лет назад. А случилось это так. Неподалеку отсюда жила женщина по имени Дельфина. Как-то в ненастный день она стала упрашивать своих мужа и сына не ходить на охоту. Но те не послушались и все равно отправились в лес. Налетела буря, мужчины попытались укрыться от стихии под деревом, но в ствол ударила молния, и оба погибли на месте.

Убитая горем женщина стала приходить в лес и часами сидеть на месте гибели своих любимых. И однажды она обратилась в платан – или пуговичное дерево, как его у нас называли за то, что в старину из его древесины делали пуговицы. Платан, вскормленный разбитым сердцем несчастной женщины, вырос огромным. А ее решимость уберечь от беды других была так сильна, что обернулась вороной. Поговаривали, что порой она в виде едва различимого глазом сияющего создания является людям, идущим к Платану за советом, и указывает им путь. Многим из нас пуговки нашего волшебного дерева подсказали правильное решение. Но тем, кто не послушался совета Платана… пришлось дорого за это заплатить.

Не знаю, пером ли писал Платан на пуговицах свои наставления, но топором их было уж точно не вырубить. Обращаться к Пуговичному дереву за напутствием можно было лишь в том случае, если ты готов последовать его совету. Те же, кто им пренебрегали, навлекали на себя жестокое проклятие. За то, что не прислушались к мудрости дерева, они обречены были не знать счастья до конца своих дней.

Несколько месяцев назад, измученная тем, что мне никак не удавалось усыновить ребенка, я и сама ходила к Платану за советом. Хотела узнать, права ли я, что не оставляю попыток, хоть каждая из них и грозит новым разочарованием. И именно ответ Пуговичного дерева дал мне силы позвонить в частное агентство. На пуговице, которую я получила, было написано:

Любовь стоит риска. Любовь – это жизнь.

Я сглотнула комок в горле. Марло была права: я боялась, что, оставив попытки осуществить свою мечту, навлеку на себя проклятие. Но в первую очередь мной двигало страстное желание стать мамой, обрести семью, впустить в дом счастье, вырастить ребенка достойным человеком.

– Ладно, как только вернемся, сразу же позвоню в агентство.

– И снова начнешь ходить в «Аромат магнолий»? Кстати, о тебе недавно Мэри Элайза спрашивала.

«Ароматом магнолий» назывался дом престарелых и реабилитационный центр, где Марло занималась волонтерством по понедельникам. Пару раз она и меня брала с собой, но вскоре я поняла, что мне там не будет покоя – слишком уж близко к городу располагалось это заведение. Некоторые пациенты меня узнали и тут же принялись судачить о нашей семье. Больше всего их занимало ограбление банка, в результате которого сгорело несколько сотен тысяч долларов и погибли два моих брата. Обсуждать эту тему мне совершенно не хотелось.

– И что ей нужно? Снова языком почесать?

В прошлый раз, когда я приходила в «Аромат магнолий», меня буквально вынесло из палаты Мэри Элайзы потоком ее проклятий. Марло и медсестры пытались убедить меня, что она не в себе, якобы после подкосившего ее в прошлом году сердечного приступа у нее от недостатка кислорода помутилось в голове. Но я-то знала правду. Она никогда не жаловала ни меня, ни моих близких. Обзывала нас варварами и другими милыми прозвищами. Несмотря на то что замужем Мэри Элайза была за проповедником, человека, более склонного судить других, мне в жизни встречать не доводилось. Даже странно, что ее сын Шеп, наш местный полицейский, вырос славным парнем.

– Может, она хочет извиниться за свое поведение.

Я сморщила нос.

– Спасибо, конечно, но я, пожалуй, откажусь. Не хочу снова довести ее до белого каления. Не забывай, что у нее слабое сердце.

Марло скрестила руки на груди.

– Ниточки, Блу, родная моя. Ниточки.

И мне моментально представилось, как агентство отказывает мне в усыновлении ребенка из-за того, что я жалкая одиночка. Я набрала в грудь побольше воздуха. И прошипела сквозь зубы:

– Ладно, приду.

Марло подхватила меня под руку и отозвалась:

– А радости-то сколько! Пациенты купаться будут в твоей любви.

Я растянула губы в фальшивой улыбке.

– Просто не терпится поскорее попасть в «Аромат магнолий»!

Она рассмеялась, и страхи мои при звуках этого искреннего смеха слегка побледнели, а на душе стало легче.

– Тогда в четверг, в шесть. И знаешь, милая, даже если ты будешь действовать по принципу «стерпится – слюбится», меня это устроит.

– В четверг? Не сегодня? – уточнила я, совершенно не расстроенная задержкой. Мне просто стало любопытно: ведь после того как Мо поставили диагноз, Марло стала придерживаться четкого расписания. В «Магнолии» она ходила по понедельникам. И никак иначе.

– У меня сегодня вечером встреча назначена, так что пришлось попросить, чтоб мою смену перенесли.

Я взглянула на нее искоса.

– Еще одна загадочная встреча? Это уже третья за месяц.

– Вовсе не загадочная.

– Правда? И с кем же ты встречаешься?

– Кое с кем.

– Чтобы обсудить?..

– Кое-что.

– Ах вот как. Ну теперь-то все яснее ясного.

Стоило нам приблизиться к окружавшей Пуговичное дерево поляне, как налетел ветер, и меня снова захлестнуло предчувствием беды. Я замерла. И, внезапно занервничав, спросила:

– Погоди-ка. Ведь эти неприятности, которые я в воздухе ощущаю, к тебе не имеют никакого отношения, правда?

– Ко мне? – Марло невинно вытаращила глаза и прижала руки к груди таким театральным жестом, словно читала дошколятам «Там, где живут чудовища»^[1]. – Как тебе такое в голову взбрело?

Я резко остановилась и пристально взглянула на нее.

– Во-первых, из-за твоего напускного возмущения. А во-вторых, потому что побыть утром с Мо ты считаешь своей священной обязанностью. И все же сегодня ты тут, со мной.

По утрам Мо чувствовал себя лучше всего. Ночами же он совсем сбивался с пути, и деменция заводила его в дебри, ведомые ему одному.

Но ответить Марло не успела, потому что прямо над нами вдруг раздалось пронзительное карканье. Над верхушками деревьев, глянцевито поблескивая перьями, парила ворона.

– Тебе что, нужна пуговица? – спросила Марло, не сводя с птицы глаз.

– Мне нет. Ведь я недавно к Платану уже обращалась. Может, тебе? – Легенда Пуговичного дерева гласила, что задавать можно не больше одного вопроса в год. И это было понятно. Иначе народ постоянно таскался бы к Платану с любыми мелкими проблемами.

– Нет, – ответила Марло. – Все важные решения я в своей жизни уже приняла. Странно, чего это она раскаркалась? Ведь обычно ворона появляется, только чтобы проводить к дереву человека, которому нужен совет. Что ж, давай поглядим.

Марло направилась к дуплу, в котором, после того как задашь дереву вопрос, появлялась плоская гладкая пуговица с ответом. Она заглянула в расщелину, созданную самой природой внутри пятнистого ствола, ее обрамляла местами гладкая, а местами шершавая кора. По итогам осмотра Марло объявила:

– Пусто. – А затем наклонилась к зиявшей у подножия дерева большой кроличьей норе.

За всю жизнь мне ни разу не доводилось видеть, чтобы из нее выскочил кролик. Но надежды я не теряла и заглядывала в нору всякий раз, как оказывалась у дерева. Разросшиеся узловатые корни Платана так сплелись, разворотив землю, что невозможно было понять, где кончается один из них и начинается другой. Внимательно глядя под ноги, чтобы не споткнуться, я подошла к Марло.

– Давай же, расскажи, что происходит. Ты уже несколько недель ведешь себя странно. На тайные встречи бегаешь и все такое. Это касается Мо? – От одной мысли об этом сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди. – Все хуже, чем мы думали?

Марло сжала рукой мое плечо, успокаивая меня. Внушая надежду.

– Хватит панику разводить. У Мо все по-прежнему, не лучше, но и не хуже.

От ее прикосновения моя тревога мгновенно улеглась.

– Что же тогда?

Глубоко вздохнув, она взглянула на ствол Платана и призналась:

– Дело в магазине.

– В «Кроличьей норе»? А что с ним?

Название магазин получил в честь норы, возле которой мы сейчас стояли, и Марло частенько называла своих самых маленьких покупателей «мои крольчата».

– Грядут кое-какие перемены. С завтрашнего дня мне особенно понадобится твоя помощь.

Несмотря на то что дохода от книг на жизнь хватало, я по-прежнему иногда подрабатывала в магазине, приходила туда как минимум раз в неделю. Частично потому, что Марло нужна была помощь, особенно теперь, когда Мо больше не мог стоять за прилавком. Частично чтобы побыть среди детей, которых совершенно не волновало то, что я Бишоп. Но главным образом потому, что там я всегда была счастлива, терзавшие меня горести в магазине мгновенно улетучивались.

– Конечно. Ты же знаешь, что можешь на меня рассчитывать. Но о каких переменах ты говоришь?

– Мо придется всю неделю по утрам водить к врачам, так что я попрошу тебя показать там все одному новичку, – ответила Марло. – Ведь ты единственная, кроме меня, знаешь магазин как свои пять пальцев.

– Ты наняла нового сотрудника? О, Марло, я так рада. Как здорово будет, если ты сможешь теперь поменьше работать. А то ты совсем с ног сбилась с Мо, магазином и подготовкой к фестивалю…

Баттонвудский фестиваль был в городе главным событием года. Парад, карнавал, кулинарный конкурс, контактный зоопарк, киоски с едой, сувениры и мастер-классы. А в павильоне «Кроличьей норы» деткам всегда читали вслух книжки, дарили фигурки из воздушных шариков, предлагали нанести аквагрим и угощали вкусностями.

Марло взяла меня за руку, крепко сжала ее и на одном дыхании выпалила:

– Никого я не нанимала. – Расправив плечи, она уставилась на меня сияющим решительным взглядом и продолжила: – Блу, детка, я продала магазин. Сегодня вечером отдаю ключи. У «Кроличьей норы» теперь будет новый хозяин.

Ее слова закружились у меня в мозгу, сливаясь в монотонный гул. Должно быть, я что-то не так расслышала. Я поскорее тряхнула головой, чтобы эти разрозненные звуки сложились в нечто осмысленное.

Марло сжала мои пальцы.

– Блу, ты должна понять. Мне уж давно пора было на покой, и Мо я теперь нужна круглые сутки. Я постараюсь, чтобы все прошло гладко. И сама еще какое-то время поработаю, месяц уж точно. Просто неделька впереди тяжелая, фестиваль скоро. В общем, пришлось нового владельца даже не на раскаленную сковородку сразу бросить, а прямиком в пламя.

– Я… я… – На глаза навернулись слезы, и я заморгала, чтобы их отогнать. Я слышала, что сказала Марло, понимала, что это правда, но от такого неожиданного удара у меня перехватило дыхание. Я дернулась, уронила жестяное ведерко, и головки одуванчиков весело запрыгали по разветвленным корням.

– Я не хотела говорить тебе заранее, – продолжила Марло, – потому что знала, что ты устроишь переполох. Учудишь что-нибудь, попытаешься сама выкупить у меня магазин.

Я кивнула.

– Но, Блу, ведь книжный был моей заветной мечтой, а не твоей. Для тебя он стал бы обузой. И нечего трясти головой. Сама знаешь, что я права. Ты всегда хотела уехать из Баттонвуда, скажешь, нет? К тому же ты деньги копила для более важной цели – для того чтобы осуществить свою мечту, завести собственную семью, стать мамой.

– Кому? – через силу выдавила я. – Кому ты его продала?

На ее губах заиграла улыбка.

– Он учитель начальных классов. Один…

Она резко осеклась, потому что где-то поблизости от нас вдруг раздался громкий плач. Я вскинула голову, прислушиваясь. Звук был очень знакомый. И совершенно неожиданный тут, в лесу.

Марло огляделась, пробормотав:

– Это уже не похоже на карканье.

Нет, этот звук точно издавала не ворона… Это плакал ребенок.

Должно быть, мой мозг вздумал сыграть со мной шутку. Или не мозг, а сердце. В любом случае мне эти шалости совсем не нравились.

Беда праздновала победу, я же тревожно оглядывалась по сторонам. И через мгновение заметила ее. Заморгала, уверенная, что глаза меня обманывают, но тут она открыла крошечный ротик и снова заревела. И я бросилась туда, к маленькой плетеной корзинке, стоявшей на поросшей маргаритками полянке чуть южнее Платана. Упала на колени. Откинула прикрывавшую колыбель сетку и достала завернутого в розовое одеяльце младенца.

Малышке было не больше пары дней от роду. Крошечная, сморщенная, она была похожа на мудрую сердитую старушку. Только очень тепленькую и мягенькую старушку, одетую в простой белый костюмчик. Голову ее украшала завязанная бантиком розовая ленточка с изящным зубчатым краем, из-под которой топорщился светлый пушок. Вес у нее был примерно таким, как у большого пакета с мукой, – наверное, что-то около пяти фунтов. Дрожащими руками я прижала ее к груди, и она тут же успокоилась и закрыла глазки.

– Боже праведный, что же это такое делается? – охнула Марло, остановившись у меня за спиной.

Крепко держа девочку, я поднялась на ноги. В корзинке не было ни записки, ни чего-то другого, способного пролить свет на случившееся. Вглядевшись в лесную чащу, я выкрикнула:

– Эй?

Ведь нельзя же было предположить, что малышку бросили тут одну-одинешеньку. Может, это какой-то бессердечный розыгрыш? Чья-нибудь злая шутка?

Вдалеке снова хрустнула ветка, что-то мелькнуло между стволами и исчезло. Как будто кто-то поджидал нас, убедился, что мы подобрали ребенка, и тут же кинулся прочь.

– Блу, смотри-ка, – позвала Марло, опустившись на землю.

Кровь так грохотала в ушах, что я едва ее слышала.

– Должно быть, выпало из одеяла, когда ты ее подняла. – Она протянула мне раскрытую ладонь. И я увидела тоненькую платановую пуговицу размером с монетку в пятьдесят центов. На светлом дереве причудливым шрифтом было выведено:

ОТДАЙ РЕБЕНКА БЛУ БИШОП.

Я посмотрела на малышку, на ее темные ресницы, розовые щечки и крошечный острый подбородок.

Может, этот маленький розовый комочек и сулил мне беду.

Но я знала, что черта с два выпущу его из рук.

2

Сара Грейс

– Я этот дом наизнанку выверну. Заменю проводку, сантехнику. – Я взглянула на неплотно сидящую в оконном проеме раму. В щели лезли солнечные лучи, высвечивая темные пятна на оранжевой обивке старого дивана. – Сайдинг.

– Да тут все менять надо, – подытожил отец, оглядевшись по сторонам.

Дом построили в 1920 году. Каркас у него был крепкий, но зданием давно никто не занимался, и оно сильно обветшало. Провоняло застарелым табачным дымом, плесенью, но резче всего здесь чувствовался запах влажной глины. Будто бы сама земля хотела поглотить постройку и сделать вид, что ее никогда не существовало.

– Видала я и похуже.

Папа медленно усмехнулся.

– Это уж точно.

В дальнем углу, за буфетом, растерявшим все свои ящики, что-то шуршало, и мне оставалось только гадать, что за живность населяет эти стены.

– Придется попотеть, конечно, но я просто не могу его бросить. Такое чувство, словно… я нужна этому дому. Безумие какое-то, да?

Мой папа, Джадсон Ландрено, уже больше десяти лет занимал должность мэра Баттонвуда, и в наших краях не было никого дипломатичнее. Но все же я верила, что он ответит мне честно.

– Я-то так не думаю, моя маленькая заклинательница домов, – в его голубых газах сверкнула озорная искорка, – но любой другой решит, что у тебя крыша поехала.

Я рассмеялась.

– Страсть к недвижимости я унаследовала от тебя. Так же, как и безумную честность.

Взгляд отца потеплел.

– Что сказать, от судьбы не уйдешь.

До того как стать мэром, папа владел крупнейшим агентством недвижимости в округе и часто брал меня с собой посмотреть заинтересовавшие его объекты. И то, что сегодня именно я попросила его съездить со мной и помочь осмотреть здание, ощущалось немного странно. Я доверяла его опыту и была очень благодарна, что он, несмотря на занятость, смог уделить мне время.

Он прошелся по комнате и провел пальцем по трещине в стене.

– Этот дом, Сара Грейс, станет для тебя настоящим испытанием. И не только по очевидным причинам. Возможно, ты слишком много на себя взваливаешь.

Удивившись, что голос его внезапно зазвучал так озабоченно, я обернулась и обнаружила, что папа, как я это называла, «сделал строгое лицо». Свел широкие брови над переносицей, прищурил голубые глаза. Уголки его рта опустились, щеки ввалились, а подбородок выдвинулся вперед. Пальцами он взъерошил свои короткие каштановые с сединой волосы так, что они встопорщились на макушке острыми пиками, – верный признак того, что что-то грызло его изнутри.

– Ты ведь не пытаешься отговорить меня сделать предложение о покупке, верно?

Отец виртуозно умел меня переубеждать и удерживать от опрометчивых решений, но этот дом мне уж очень хотелось заполучить.

– По правде говоря, Сара Грейс, тебе этот дом нужен больше, чем ты ему. Пока будешь с ним возиться, многому научишься. И эти уроки тебе в жизни пригодятся. Но в то же время он может оказаться ящиком Пандоры, и ты еще десять раз пожалеешь, что решила его открыть. Уверена, что готова рискнуть?

– Готова, – ответила я. – Ни разу еще не встречала дом, который нельзя было бы восстановить. Этому мне хотелось бы вернуть его первоначальный облик, увидеть, как он выглядел до того, как…

До того как в семидесятые Кобб Бишоп практически выкрал его у семьи моей матери. Дедуля Кэбот до самой смерти поносил Бишопов последними словами. И моя мать унаследовала фамильную ненависть к Бишопам вместе с кружевными скатертями бабули Кэбот и столовым серебром двоюродной бабушки Мим.

Я, в отличие от мамы, не испытывала неприязни к Бишопам, однако мечтала наконец исправить несправедливость, которая произошла задолго до моего рождения. Меня всегда тянуло к этому дому, наверное, потому что однажды меня обманом его лишили. Настало время вернуть его семье Кэботов, пусть даже и ненадолго.

Моя компания, носившая название «Милый дом», занималась тем, что находила, скупала и ремонтировала местные развалюхи, а потом за весьма умеренную цену сдавала их в аренду малоимущим семьям. Гордым, работящим людям, которые не желали принимать подачки. На сегодняшний день у меня в активе было четырнадцать домов. Я очень гордилась тем, что делаю, и осознание того, скольким семьям я помогла, наполняло меня удовлетворением, которого я не получала от других областей своей жизни.

– Вот увидишь, какой это будет красавец, когда я с ним закончу, – наконец объявила я, обводя взглядом потертую мебель, пятнистые занавески и ветхие шкафы.

Отец наградил меня долгим взглядом.

– Ладно. Когда планируешь отправить предложение о покупке?

– Чем скорее, тем лучше.

Конечно, я не нуждалась в его одобрении, чтобы определить цену за дом, и все же мне важно было знать, что он меня поддерживает. Тем более что я не сомневалась: как только новости дойдут до матери, папина поддержка станет мне совершенно необходима. Идея купить этот дом ей точно не понравится. Мне твердили, чтобы я не вздумала к нему приближаться, с тех пор как я научилась разбирать человеческую речь.

В последние два года – с тех пор как умерла Твайла Бишоп – в доме никто не жил, что ясно чувствовалось по тоскливой атмосфере, окутывавшей его от треснувшего фундамента до затянутых паутиной потолочных балок. Но я была решительно настроена изменить эту атмосферу вместе с планировкой комнат. Выгнать из дома тоску и впустить в него счастье. Правда, сказать это было легко, а вот сделать – трудно. Мне всегда казалось, что старые дома впитывают в себя эмоции предыдущих владельцев. Разломанные балясины и камин, хмуро взиравший на меня из-под напоминавшей сурово сдвинутые брови покосившейся полки, определенно повидали много горестей и бед.

Вот почему мне хотелось вывернуть дом наизнанку. Починить что-то можно, только если ты точно знаешь, где поломано. Я ласково похлопала лестничные перила, мысленно пообещав, что восстановлю их, сколько бы времени и денег у меня на это ни ушло.

Вдруг со второго этажа донесся какой-то звук, и мы с папой одновременно вскинули головы. Слишком громко для мыши. Может, белка? Только бы не енот! Этих маленьких дьяволов выселить бывает просто невозможно. Однако вскоре все стихло, и папа заметил:

– Дом не слишком изменился с тех пор, как я был тут в последний раз. Постарел, конечно, много новых трещин появилось, но обои те же самые. И диван. И запах табака. Отец Мака, Кобб, дымил как паровоз. Столько воспоминаний сразу нахлынуло.

– И наверняка не все из них приятные, – догадалась я. И, прислонившись к дверному косяку, спросила: – А когда ты был тут в последний раз?

– Лет тридцать назад, около того. Вскоре после похорон Мака.

Мака Бишопа я знала только по красочным историям своего отца. Он любил рассказывать о передрягах, в которые они попадали в юности, правда, мама обычно не желала слушать эти истории. В старших классах они были лучшими друзьями, но после школы Мак ушел в армию и вскоре погиб во время какой-то потасовки в баре. Однако то была не единственная потеря, которую этому дому довелось пережить. Из семерых Бишопов сейчас в живых остались только Блу и Перси. В общем, ничего удивительного в том, что дом буквально почернел от горя, не было.

В кармане пискнул мобильный. Пришло сообщение от моей двадцатилетней кузины Кибби Гастингс, которая сейчас работала у меня на полставки ассистенткой. Она училась в колледже, в Баттонвуд приехала на летние каникулы и за какие-то две недели умудрилась навести у меня в офисе идеальный порядок.

ОСТОРОЖНО, НА ВАС НАДВИГАЕТСЯ УРАГАН ДЖИННИ. ОНА НА ВЗВОДЕ.

– Плохие новости? – взглянув на меня, догадался папа.

– Мама сюда едет.

– Сюда? – Отец вытянулся по стойке смирно.

– Похоже на то. – Я показала ему сообщение.

Он запустил пальцы в волосы, и через каких-то пару мгновений они снова стояли дыбом. Мама была единственным в мире человеком, которого папа побаивался.

– Зачем? – спросил он.

Раз мама решилась сюда приехать, значит, случилось что-то серьезное. Ферма Бишопов входила в список мест, куда она не заглядывала ни при каких обстоятельствах.

Грудную клетку прошила паника. А что, если она узнала?..

Нет. Не может быть.

Случись такое, Джинни Кэбот вспыхнула бы как спичка и в секунду сгорела дотла, оставив после себя лишь глубокое разочарование во мне, которое должно было бы стать мне вечным укором.

Я подошла к окну. Мой старенький белый «Форд-пикап», украшенный наклейкой штата Алабама, логотипом агентства «Милый дом» и адресом его веб-сайта, одиноко стоял на подъездной дорожке, но не прошло и минуты, как рядом с ним, задев выщербленный бордюрный камень, остановился мамин внедорожник «БМВ».

– Она здесь. – Я подтолкнула отца к лестнице. – Лучше спрячься. Не стоит маме знать, что ты как-то во всем этом замешан. По крайней мере, пока. Постараемся оттянуть скандал.

Нам не впервой было держать что-то в секрете от мамы. Когда я была маленькой, мы с отцом частенько скрывали, что играли в футбол, прыгали по лужам, ходили в казино и там он учил меня резаться в кости. Как-то на рыбалке я поранила палец, когда пыталась под папиным руководством почистить рыбу, и нам пришлось сочинить для мамы целую историю. Она до сих пор полагала, что я порезалась, готовя песочное печенье с клубникой.

Сначала папа вроде как хотел мне возразить, но затем закивал:

– Ладно. Меньше знает, крепче спит.

Он заспешил вверх по лестнице, я же нахмурилась. Почти всю жизнь я руководствовалась этим принципом – не только по отношению к матери, но и к отцу тоже. И это было правдой – чем меньше они знали, тем крепче спали.

Плохо спала в нашей семье только я.

За окном хлопнула дверца машины, и я поскорее вышла из дома, чтобы перехватить маму у крыльца. Я плотно прикрыла дверь, и кодовый замок защелкнулся у меня за спиной. Последнее, что мне было нужно – чтобы мама заявилась в дом с инспекцией и всем своим видом демонстрировала свое неодобрение. Она так и не смирилась с тем, какую профессию я выбрала, и теперь, по прошествии пяти лет, я уже сомневалась, что она вообще когда-нибудь с этим смирится.

Мама являла собой воплощенное совершенство. Во внешности, в поведении – во всем. И то, что я занимаюсь восстановлением ветхих домов, ее не устраивало. Ей пришлось бы по душе, если бы я стала чиновником, адвокатом, заняла какой-нибудь важный пост. В общем, выбрала для себя такое поприще, на котором не пришлось бы едва ли не каждый день пачкать руки.

Я вышла на покосившееся крыльцо и сразу же поняла – зря я опасалась, что мама захочет зайти внутрь. Она стояла возле своего внедорожника как приклеенная, словно боялась, что дом надышит на нее и заразит своей тоской. И, в целом, у меня складывалось ощущение, что эти опасения были не так уж беспочвенны.

На пассажирской двери маминого «БМВ» красовалась большая наклейка: «МЭРА БАТТОНВУДА ДЖАДСОНА ЛАНДРЕНО – В ГУБЕРНАТОРЫ!» И пока я спускалась по разбитым ступеням, уворачиваясь от тянувшихся ко мне побегов разросшегося дикого плюща, в груди толкнулась привычная паника. Первый тур выборов должен был состояться в следующем месяце. Если отец пройдет его, в ноябре он будет баллотироваться на пост губернатора.

От мысли о том, что в следующие четыре года мою личную жизнь под микроскопом будут изучать средства массовой информации, меня бросало в холодный пот. Но все мои тайны были давно похоронены, и у меня не было причин опасаться, что кто-то вытащит их на свет божий. Этим я себя и успокаивала, чтобы окончательно не лишиться рассудка.

Привалившись к машине, мама рассматривала дом. За всю жизнь мне лишь несколько раз доводилось видеть ее не при полном параде. Вот и сейчас из прически ее не выбился ни один светлый волосок, на накрашенных губах не темнело ни одной трещинки, на платье с цветочным узором не было видно ни одной морщинки. Кожаные туфли с каблучками в два с половиной дюйма блистали чистотой. Мамин рост составлял пять футов три дюйма, но в этой обуви она стояла со мной вровень.

– Ты в порядке? – спросила я, неожиданно разволновавшись. Мама, как обычно, выглядела на все сто, но от меня не укрылось, что из нее буквально дух вышибло. Казалось, она просто не в состоянии вдохнуть полной грудью.

Мама вздернула острый подбородок, будто бы только сейчас заметив, что я стою перед ней, перевела взгляд на меня, и в ее прекрасных голубых глазах заплясали солнечные искорки. В этом году ей исполнилось сорок семь, но от нее по-прежнему исходило сияние юности. Нам часто говорили, что мы с ней больше похожи на сестер, чем на маму и дочку. И это было правдой. Она вышла за папу в девятнадцать, а меня родила незадолго до своего двадцатилетия. Больше детей у них не было. Правда, с нами вот уже десять лет жила Кибби – с тех самых пор, как ее родители погибли в авиакатастрофе.

– Что? О, у меня все прекрасно, Сара Грейс. Просто прекрасно. – Для большей убедительности мама изобразила широкую улыбку. – Но мне хотелось бы знать, что ты делаешь в этом доме? Разве я не просила тебя тысячу раз держаться от него подальше? Я чуть не умерла, когда Кибби проговорилась, что ты поехала сюда. Не вздумай сказать, что ты купила ферму Бишопов.

Приготовившись к неминуемой буре, я ответила:

– Пока нет, но собираюсь.

Уголки ее губ неодобрительно дрогнули.

– Это из-за твоего дедушки? Если так, выбрось эту идею из головы. Этот дом слишком долго принадлежал Бишопам. Он запятнан. – Ее глаза гневно сверкнули, а голос зазвучал угрожающе. – Ты не должна здесь находиться. Ты же знаешь, как я отношусь к Бишопам.

Да, я знала это. Именно потому так долго не решалась подступиться к нему. Но в конце концов устала ждать.

– Я уверена, что на дом твое мнение о Бишопах распространяться не может. К тому же они уже больше двух лет тут не живут.

Мама вскинула светлую бровь.

– Не может? У Бишопов ужасная репутация. Нельзя допустить, чтобы тебя ассоциировали с этой семьей.

– Бога ради, мама! Ты ведешь себя так, будто они серийные убийцы-каннибалы.

Мимо медленно проехала полицейская машина, и у меня сбилось дыхание, однако вскоре я рассмотрела, что за рулем сидит не Шеп Уиллер, а шеф полиции. Автомобиль двинулся дальше, и я расслабилась. Шеп вернулся в город семь месяцев назад, когда заболела его мать Мэри Элайза. До сих пор мне удавалось его избегать, но я не знала, как долго продлится мое везение. Вот бы вечно! Боже, смилуйся надо мной.

Мама, не замечая моего смятения, наставила на меня палец.

– Ты еще не настолько взрослая, чтобы я не могла тебя отшлепать, юная леди! Не упоминай имя Господа всуе.

Как же отчаянно эта миниатюрная женщина умела блефовать. За всю жизнь она наказывала меня всего несколько раз и уж точно никогда и пальцем не тронула, зато, сколько я себя помнила, по десять раз в год грозилась отшлепать.

Я, мягко говоря, частенько испытывала ее терпение.

– Я не всуе, – возразила я. – Это от удивления.

– Твое упрямство однажды сведет меня в могилу.

– Это я уже слышала.

Примерно миллион раз.

Она закатила глаза.

– Ты не хуже меня знаешь, что Бишопов так и тянет к криминалу. А ты, Сара Грейс, в этом городе ролевая модель. Будь умницей. Подавай хороший пример.

Сколько раз она говорила мне это в детстве, и не сосчитать. Ты Ландрено, Сара Грейс. Ты должна быть на высоте. Все равняются на тебя. Будь умницей. Подавай хороший пример. Я слышала это каждый раз, когда забиралась на дерево. Или бегала босиком. Или ловила раков в ручье. Слышала, когда собиралась выкрасить волосы в фиолетовый. Или надеть брюки в церковь. Когда вместо команды чирлидинга записалась в сборную по бегу. Когда пошла учиться менеджменту в строительной отрасли. Когда начала готовиться к марафону – частично для того, чтобы прийти в форму но, в основном потому, что мне постоянно хотелось убежать.

Далеко-далеко.

Давить на чувство вины было маминым любимым оружием, и управлялась она с ним так же блестяще, как средневековый рыцарь со своим верным мечом.

– Не все Бишопы. Блу и Перси не преступницы.

Чего, правда, нельзя было сказать о других членах их семьи.

– Если память мне не изменяет, у Блу были неприятности с полицией, когда она устроила пожар в школе. А Перси однажды тоже вляпается, помяни мое слово. Бишопы не могут не угодить в беду. Это у них в крови, – заявила мама, и голос у нее был такой печальный, будто бы дом и правда успел заразить ее своей тоской.

В груди у меня заболело – это рвались наружу накрепко закупоренные внутри секреты.

– Все обвинения с Блу были сняты, не забыла? И больше у нее никаких, даже самых мелких, столкновений с законом не было.

Блу теперь стала известной детской писательницей и иллюстратором. А Перси училась на отлично, заработала стипендию в колледже и была такой правильной и честной, что, уверена, за всю жизнь и улицы на красный свет не перешла. Иногда я вообще забывала, что Перси носит фамилию Бишоп.

Мама покачала головой.

– Не покупай этот дом. Пожалуйста.

Налетел ветер, и дом задрожал под его порывом. Застонал карнизами, заскрипел козырьком над крыльцом, убеждая меня развернуться и идти прочь. Заверяя, что ему к такому не привыкать – люди часто от него отворачивались.

Давненько мне не приходилось отказывать маме, но я велела себе не сдаваться и быть сильной.

Перейдя на вкрадчивый шепот, она продолжила:

– Подумай об отце, Сара Грейс. Он так трудился над своей предвыборной кампанией – не хватало, чтобы сейчас вдруг всплыли какие-то наши связи с семейством Бишоп. Откажись от этого дома и купи другой.

Это было нечестно с ее стороны – втягивать отца в наши разногласия. Мама знала, что тут у меня слабое место. Зато я знала, что папа сейчас прячется на втором этаже и что он поддерживает мое решение. И это дало мне силы отразить атаку.

Я уперлась пятками в землю, твердо намеренная стоять на своем. И молча выдержала мамин взгляд, мысленно умоляя ее понять меня. Я уже стольким пожертвовала ради родителей – в особенности ради карьеры отца. Пускай они об этом и не знали. Но от этого дома я отказаться не могла. Я была нужна ему.

– Мам, ты знаешь, что я тебя люблю и сделаю для тебя почти все, но тут я не отступлю. И с твоей стороны нечестно меня об этом просить. Мне лично наплевать, пускай тут хоть сам дьявол жил. Сейчас дом пуст, а где-то есть семья, которой он нужен. И я твердо намерена поселить их тут. – Я поморщилась от того, как резко прозвучали мои слова, в голосе явственно звенела боль старых обид. Шагнув к маме, я поцеловала ее в щеку. – Спасибо, что заехала. А сейчас, если ты не против, мне нужно продолжить осмотр. – Я развернулась и направилась к входной двери.

Дом мигом расслабился и вздохнул с надеждой.

Но тут мама схватила меня за руку.

– Пожалуйста, постой минутку, Сара Грейс. Одно слово. Ты же знаешь, я хочу как лучше. Даже если мы с тобой по-разному понимаем это «лучше». Я всего лишь пытаюсь тебя защитить.

Да, я это знала. У мамы и правда было доброе сердце, и она любила меня без памяти, но при этом всегда и во всем стремилась быть идеальной. Идеальный дом, идеальный муж, идеальный ребенок. Я же была так далека от идеала, что и говорить об этом смешно. И как бы я ни старалась притворяться, со временем все сложнее становилось балансировать между тем, какой она желала меня видеть, и тем, какой я была на самом деле.

– К тому же, – добавила она, – я еще даже не успела тебе рассказать, зачем приехала. У меня интересные новости. Возможно, даже хорошие. И, как ни странно, они касаются Блу Бишоп.

– О? – теперь, когда она упомянула Блу, я стала слушать очень внимательно. – Это как?

Мама быстро пересказала мне волнующую историю о том, как Блу сегодня утром нашла неподалеку от Пуговичного дерева младенца. Все это звучало совершенно невероятно, даже не верилось, что такое возможно.

– И чей это ребенок?

Мама, просияв, отозвалась:

– Никто не знает. Полиция начала расследование.

Я не могла понять, почему маму так воодушевили эти новости. Брошенный младенец – дело серьезное. К счастью, в больнице, где девочку осматривали, постановили, что она прямо-таки пышет здоровьем. И мне казалось, что это единственный позитивный момент в этой истории, но, судя по маминому довольному лицу, она считала иначе.

– И где сейчас малышка?

– Поэтому я и приехала. Как выяснилось, у Блу уже был готов пакет документов на усыновление, поэтому судья Квимби позволил ей оформить временное опекунство. Однако в городе поговаривают, что она хочет удочерить эту девочку. Я, как только об этом услышала, сразу полетела к тебе.

– Но почему? Я-то тут при чем?

– Как ты не понимаешь, Сара Грейс? Это же временная опека. Вам с Флетчем нужно пока подготовить свои бумаги. Документы для усыновления. И чем быстрее, тем лучше.

– Что?

– Знаю, знаю; тут есть над чем подумать. Но послушай. Вы с Флетчем уже давно пытаетесь зачать ребенка. И может, эта очаровательная малышка – ответ на ваши молитвы?

Наши с Флетчером Фултоном отношения были куда сложнее, чем полагала мама. Начать хотя бы с того, что брак наш находился на последнем издыхании, что, правда, нам обоим успешно удавалось скрывать. Даже друг от друга. Не говоря уж о том, что я сказала маме, будто мы пытаемся зачать ребенка, только для того, чтобы она перестала при каждой встрече донимать меня вопросами. На самом же деле мы с Флетчем даже и не начинали двигаться в этом направлении. И все наши разговоры о детях начинались со слов «когда-нибудь», словно мы оба прекрасно понимали, что только ребенка в нашей ситуации и не хватало.

Я ошарашенно уставилась на нее.

– Мы же не можем просто взять и по щелчку пальцев удочерить эту девочку. Это длительный процесс. Многие годами ждут. А мы что же, возьмем и влезем вне очереди, мам? Будь умницей. Подавай хороший пример.

Осознав, что я обратила против нее ее же оружие, мама нахмурилась.

– К тому же, – продолжала я, – нельзя не учитывать надпись на пуговице. Ты говоришь, там было сказано отдать ребенка Блу. Неужели ты хочешь нарушить завет Платана и оказаться проклятой? Лично я нет.

Произнося эту фразу, я невольно задумалась: интересно, а можно ли навлечь на себя проклятие дважды? Правда, узнавать ответ на этот вопрос мне не хотелось. Мне и одного раза было вполне достаточно.

Мама вскинула руку, пресекая мои дальнейшие рассуждения на эту тему.

– Даже не говори мне об этом Дереве. Ты прекрасно знаешь, что я о нем думаю.

И Платан, и связанную с ним легенду мама ненавидела даже больше, чем Бишопов. А это о многом говорило.

– Считать, что пуговица может как-то повлиять на твою жизнь, – редкостная глупость. А принимать решение, опираясь на предсказание, – крайне безответственно.

Она скрестила руки на бурно вздымающейся груди, и мне показалось, что у нее сейчас пар из ушей повалит от возмущения. Не желая слушать лекцию о том, как опасно верить народным преданиям, я выпалила:

– Блу уже получила временную опеку. Никто не станет отнимать у нее ребенка без веской причины.

– У твоего папы есть связи, Сара Грейс. Скажи только слово, и ребенка заберут у Блу Бишоп и отдадут тебе. – Мама сжала руки под подбородком. – Так и вижу, какие чудные рождественские открытки у нас в этом году получатся. Со всей нашей дружной счастливой семьей.

От меня не укрылось, что особое удовольствие ей, похоже, доставляла мысль о том, что Блу ребенка не получит. Вероятно, ей казалось, что это станет справедливым возмездием. Отнять ребенка в отместку за дом.

И я задумалась, понимает ли она, сколько сейчас между ней и Коббом Бишопом общего? Оба они обманом стремились заполучить то, чего им очень хотелось. Но что бы там мама ни думала, я ни за что не стала бы использовать влияние отца, чтобы отобрать у кого-то малышку. Однако, судя по маминому виду, отказываться от этой безрассудной идеи она в ближайшее время не собиралась. Значит, выход у меня был только один: тянуть время, пока ей самой эта мысль не наскучит. Я уже не раз использовала подобную оборонительную тактику в наших с ней схватках, и до сих пор она оказывалась действенной.

– Мне нужно подумать.

Мама радостно вскрикнула.

– Только не думай слишком долго. Время не ждет. Поговори с Флетчем и дай мне знать, что вы решили.

Она крепко обняла меня, в последний раз настороженно взглянула на дом, села в машину и вскоре уехала.

Слегка обалдевшая от всего этого, я поднялась по ступенькам и услышала, как они шепнули: «Добро пожаловать домой!»

Входя, я ласково погладила дверной косяк.

– Ты пока еще не мой. А когда станешь, не забудь, что это только на время.

– Сара Грейс, – окликнул меня папа со второго этажа. – Поднимись-ка, тут есть на что посмотреть.

Именно папа научил меня, что дома многое могут рассказать тому, кто готов их выслушать. И поначалу я думала, что он, как и я, тоже слышит их голоса и ощущает эмоции. Но однажды, когда мне было одиннадцать, мы осматривали очередной объект, и я решила пересказать отцу все, что услышала от того дома. Он без умолку жаловался мне на то, что фундамент у него прогнил и от этого ему совсем худо.

Папа рассмеялся и похвалил мое богатое воображение. И с того дня, привозя меня с собой на осмотры, представлял как своего маленького заклинателя домов. Так ко мне это прозвище и прилипло, тем более что я часто могла определить в зданиях повреждения, о которых, кроме меня, никто и не догадывался.

В какой-то момент отец наконец понял, что я не шучу, утверждая, будто слышу дома. Тогда он усадил меня на стул и рассказал, что у нас на Юге вообще творится много чудес. Только часть людей не желает их замечать. Еще он посоветовал мне развивать свой дар и встал на мою сторону, когда я объявила маме, чем хочу заниматься в жизни. Те из местных, кто в магию не верил, по-прежнему считали, что мое прозвище – просто шутка, другие же не находили в этой моей особенности ничего странного.

– Пожалуйста, не говори, что там притаилось семейство енотов, – отозвалась я, поднимаясь по лестнице. А про себя отметила, что кленовые ступени, пожалуй, менять не обязательно, можно будет их просто отремонтировать.

– Хуже, – ответил он, когда я вслед за ним остановилась на пороге одной из спален.

– Что может быть хуже енотов?

– Сама посмотри.

Я сделала шаг вперед. В отличие от других комнат – пыльных, грязных, вонючих – эта была убрана. В дальнем углу стояла шаткая двухъярусная кровать, застеленная выцветшим розовым одеялом. А напротив, уткнувшись в стену, как обиженный ребенок, лежал сдутый резиновый матрас. На полу валялись мусорный пакет, банки из-под газировки и обертки от еды.

Папа поднял скомканный бумажный пакет с фирменным логотипом местной закусочной «У Китти» и заметил:

– Чек пробили на прошлой неделе. Похоже, в доме обосновался сквоттер.

3

Судье Квимби нужно было всего лишь купить упаковку электрических лампочек. Через десять минут у него начиналось заседание.

– Пускай Блу из Бишопов, но она на своего отца, братьев и даже маму совсем не похожа. Не помню, чтобы она хоть раз своим поведением навлекала на себя беды. Блу приветливая. Добрая. Кроткая. Немногие это замечают, но это потому, что они не удосуживаются как следует посмотреть. Люди часто видят лишь то, что хотят видеть.

Миссис Тиллман, недавно вышедшая на пенсию школьная учительница и супруга владельца хозяйственного магазина Айка, стиснула в пальцах кредитку судьи. Буквально взяла ее в заложницы.

Судья кивнул на карточку.

– Миссис Тиллман, мне правда пора идти.

– Вы знали, что Блу у меня училась? Да-да, я была ее учительницей в пятом классе. Помню, как-то подходит она ко мне и спрашивает, не хочу ли я купить какие-то камни, которые она нашла. – Увлеченная рассказом, миссис Тиллман взмахнула кредиткой судьи. – И вот вываливает она эти камни мне на стол. Гладкие такие и отмытые дочиста. И говорит, что ученики могли бы расписывать их на уроках рисования. Она, мол, даже уже один разрисовала для примера. И показывает мне камень, раскрашенный под ягненка. Очень симпатичный, кстати. Что сказать? Я купилась.

– У меня через семь минут начинается суд.

– Я, конечно, была уверена, что Блу оставит деньги себе, ведь Бишопы едва сводили концы с концами. Но смотрю: во время обеденного перерыва она подошла к парте Шепа Уиллера и все мои четвертаки подложила ему. Оказалось, Мэри Элайза в тот день не дала ему с собой никакой еды. Я после расспросила работниц столовой и выяснила, что это не единичный случай. Семья у Шепа была уважаемая, обеспеченная, а все же у него частенько с утра и маковой росинки во рту не было.

Миссис Тиллман наконец очнулась и использовала кредитку судьи по назначению. А затем, протянув ему чек на подпись, закончила:

– Само собой разумеется, после этого я несколько лет покупала у Блу все камни, которые она приносила в школу. А тот, раскрашенный под ягненка, до сих пор лежит у меня на каминной полке. Бесценное сокровище, вот что это такое. Бесценное сокровище.

Блу

Я вытащила из духовки противень шоколадного и кокосового печенья, и дом тут же наполнился сладким сливочным запахом. Поставив противень на гранитную столешницу, я покосилась на малышку, спящую в стоящей возле дивана колыбельке.

– Думала, я совсем не так буду себя чувствовать.

Эту колыбель я пару лет назад нашла на блошином рынке в Бирмингеме. Она стала одной из первых вещей, которые я купила, решившись начать процесс усыновления. Пришлось несколько недель счищать с нее облупившуюся краску, чтобы вернуть кленовым рейкам их первозданную красоту. Но результат того стоил.

– И каких же ощущений ты ожидала? – спросила Марло, прихлебывая холодный чай и не сводя внимательного взгляда с Мо.

Элмор Аллеман – которого все в округе ласково называли Мо – сидел рядом с Перси на обтянутом фиолетовым бархатом диване и осторожно покачивал колыбельку, сжимая изящную ручку темно-коричневыми пальцами.

– Не знаю.

Я сунула в духовку противень с новой порцией печенья и завела таймер. Выпечка всегда меня успокаивала. А сегодня мне это было просто необходимо. Как говаривала Твайла, мне срочно требовалось «утешиться печеньками».

– Нормальных. Думала, буду чувствовать себя как нормальная мама.

Ясное дело, сам факт того, что я нашла ребенка в лесу, никак нельзя было назвать нормальным. И все же…

Я всегда мечтала о том, чтобы в доме звучал детский смех, чтобы за ужином собиралась дружная семья, чтобы кругом царила атмосфера любви и счастья. За последние несколько лет я посетила дюжину встреч, прошла обследование, пережила тщательный осмотр своего дома и получила официальный документ, подтверждающий, что я могу быть опекуном и усыновителем. Но до недавних пор я к исполнению своей мечты и близко не подходила.

– Сколько раз я тебе говорила, что ничего «нормального» не бывает? – заметила Марло, подавив зевок. ...