CyberDawn Прекрасный Старый Мир

1. Мутный экзамен

Откинувшись на спинку кресла, я устало закрыл глаза. Ещё один образчик моего творчества (или усталости) завершён и вскоре займёт своё место на сайте одного из заказчиков. Чёрт знает, нужно ли кому-то то, что я делаю, но деньги за это платят, что по нынешним временам вполне терпимо.

А вообще, за не столь долгую жизнь оная жизнь меня как-то изрядно покидала. От программиста по образованию — к рекламному дизайну. Время, когда небольшие студии программного обеспечения производили высококлассный продукт, прошли. Команды талантливых единомышленников у меня не нашлось. А рынок отечественных программных продуктов в стране оказался занят компаниями, плотно сидящими на бюджетном подсосе. Что, в свою очередь, породило очаровательную систему: рабочие места получали знакомые, родственники и прочие, зачастую, с купленным дипломом. И на свою фантастическую зарплату, нанимали «не попавших в струю» или не там родившихся профессионалов-неудачников, оставляя себе не менее девяти десятых от неё. Очень уж быстро подобные компании начали перенимать традиции финансирующих их организаций.

Рекламный дизайн приносил вполне сносный доход, когда нежданно-негаданно появился новый штамм гриппа, вызвавший «карантин по всему миру». Ну, мне, непрофильному специалисту, в его начале было ясно, что это грипп, а вот меры в мире принимались, как при чуме. Ну, есть как есть, вот только конторка, в которой я работал, обслуживала средние розничные предприятия, которые свою деятельность прекратили. А шеф, через месяц после введения комендантского часа, раздал всем сотрудникам зарплату за полгода и исчез. Телефон «вне зоны», сетевые координаты изменились, а в его квартире, как мы выяснили после «пароксизма карантинных мероприятий», поселились другие люди.

Денег, выданных им, при учёте безвылазного торчания дома, хватило до периода, когда какая-то, худо-бедно, работа появилась. И одна из моих знакомых предложила подработку в виде написания статей для сайтов, копирайтером. Что забавно, вполне получилось, так что доходы мои вполне позволяли жить и не задумываться о куске хлеба. Что, прямо скажем, по нынешним временам уже неплохо.

Однако после полутора лет работы в подобном амплуа начала накатывать глухая усталость. Работая на прошлого шефа, я знал, что будет отпуск, оплачиваемый и раз в год, работа сверх определённого объёма будет оплачена. А сейчас десятки заказчиков превратили «свободный график на дому» если не в каторгу, то в крайне утомительный марафон.

А усталость закономерным образом перетекла в мысли философического толка, на тему «а нужно ли то, что я пишу, хоть кому-то?» С другой стороны, отзывы под стаями несколько радовали: посетителям сайта «заходили» мои статьи, а вот статьи от других копирайтеров — нет.

Ладно, хватит предаваться рефлексии, поднакоплю денег и отдохну. Где-нибудь. Когда-нибудь. С кем-нибудь. Не без сарказма отметил я. И Энас смеяться будет из-за среднего балла на экзаменах, посетила депрессивная мысль. Говорил же старший братец не выделываться и идти к нему в помощники. А Эфихос, мелкий балбес, нацелившийся на городскую гвардию, заест подколками. Да и батюшка неодобрительно смотрел на продолжение учёбы в гимназиуме …

Стоп! Какого чёрта я думаю какую-то дичь?! — мысль пронзила голову, я вскинулся и после заполошенного оглядывания впал в ступор.

Дело в том, что я пребывал явно не в своей комнате! Хотя ощущения от кресла были абсолютно идентичными, мимоходом отметил я. Так, стоп. Хватит безумствовать, для начала, кто я?

Я — Олег Командрин, программист, рекламист, копирайтер… и я Ормонд Терн, сын Володимира Терна, почтенного купца полиса Вильно. Это…какой-то бред, вновь закрыл я глаза и начал размеренно дышать.

Так, будем логичны. У меня два(!) комплекта воспоминаний. Жизни двух разных людей разного возраста. Орм (как сокращали «среднее имя») ещё не закончил обучение, находился в процессе экзаменационной сессии, высшие курсы гимназиума и… огорчался средним результатам.

И конфликтов нет, хотя, безусловно, чувствуется некоторая заторможенность, обращение к завышенному количеству ассоциативных цепочек. Так, а почему нет шока? А тут, очевидно, виновато полноватая туша Орма. Не тугодум, но основательный парень, без ярких страстей. Скучный бесталанный сухарь, всплыла в памяти характеристика от сердечного интереса Орма, выданная в ответ на признание.

А вот тут и кроется причина «средних результатов». Парень впал в депрессию, сдавал экзамены на «отлюбись», забить совсем не давал упрямый характер.

Так, и всё же, кто я? Олег или Ормонд? По логике, я последний, с придуманной памятью, хотя… Не бывает такого: воспоминания слишком подробны, более того, Олег явно «доминирует» своими оценками и ассоциациями в оценке. Реинкарнация? Память прошлой жизни, всплывшая на основании депрессии и дежавю от кресла? А я, то есть Олег, получается, написал и помер? Просто так, по щелчку?

Ну, всяко может быть. Впрочем, мне, чёрт возьми, надо разбираться и что-то делать, а не решать вопросы «как Олег тут оказался». Это подождёт. Итак, у меня на письменном столе, лежит рукописная экзаменационная работа по истории: «становление Союза Полисов Гардарики». Работа, единственный «не средний» результат, правда, последнего экзаменационного испытания. Которое мне надлежит посетить через… взгляд автоматически переместиться на тяжёлые и вычурные часы на полке, четыре часа с минутами.

Итак, надо обдумать и систематизировать всё, что мне доступно. Анализ и правильная расстановка приоритетов. Этого явно не хватало Орму. Детали по семье по боку — отмел я упаднические мысли. С этим потом. Сейчас экзамен. Этап, в котором решается вопрос дальнейшей судьбы. Так что со всем остальным разберёмся позднее.

Так, согласно свежей памяти только что написанного, работа охватывает период с падения Римской Империи. Тут это была чёткая дата, принятая за отсчёт летоисчесления, разделение Рима на две части, появление восточного и западного Императора. Четырёхсотый год нашей эры, если реалиями Олега. И далее до шестисотого года местной нашей эры, тысячный год соответственно.

А любопытный момент, тогда как западная часть Рима не столько пала, сколько была деструктурирована варварами и набегами, то восточная «откатилась к корням». Города-Полисы, союзы, торговля, ну и войны, не без этого.

В это время в европейской части России, которой тут так и не случилось, образовалась Гардарика, страна городов. Очень близкая к системе полисов, экономически, социально и психологически. Учитывая напрочь разные климатические и природные условия, ещё в мире Олега вопрос их возникновения и схожести довольно любопытен. Что любопытно, существует и ныне, охватывая всякие «незалежные», Литву, Пруссию. Всё это «союз полисов Гардарики», хотя, как внутренних конфликтов хватает, так и внешних врагов вроде бы не наблюдается.

В целом, выходила довольно любопытная система картины Мира, в смысле политики и политической географии, да и, фактически, во всех отраслях жизни. Вот только к экзамену это отношение имеет косвенное, а мне надо постараться на нём «блеснуть», раз уж остальные испытания фактически «слиты».

Тут вставал вопрос жизни и становления, но обдумать этот вопрос я не успел: в дверь постучали, а после Авдотья, домоуправительница семейства Терн, уведомила о приближающемся завтраке.

А напомнила она потому, что принятие пищи всей семьёй было правилом дома, вот только " заучившийся " Орм последние дни частенько на оное опаздывал. И ещё одеться завтраку надо, промелькнула несколько раздражённая мысль, сменившаяся изумлённой, на тему переоблачения к приёму пищи в собственном доме. Впрочем, тело действовало на автомате, а удивляться той части меня, что Олег, предстояло долго.

Вдобавок, к горлу начала подступать тошнота. Вот бесы, привычно выругался я, той частью меня, что Орм. Попытка покопаться в этимологии была прервана волевым усилием. А вот состояние неприятное, причиной которого явно текущее состояние. Истерики у меня толком не было, но Орм явно устал и был не в лучшем состоянии, плюс шоковое то ли пробуждение памяти, то ли ещё что… В общем, реакция на стресс, не самая приятная, констатировал я, автоматически бросившись к небольшой дверце из комнаты, явно не выходу.

Туалет типа санузел, мимоходом отметил я, падя на колени пред белым другом и сотрясаемый судорогами. Кушал я давно, так что потуги организма избавиться от причины дискомфорта (с его точки зрения) были бесплодны, но он их упорно не прекращал. А вот санузел, оцененный краем глаза, был более чем достойный — здоровенный унитаз, объект моего текущего пристального внимания, немалая ванная, раковина. Правда, ряд моментов был явно архаичен, отметил я, безуспешно призывая Ихтиандра.

Например, бачок над унитазом был сверху, имея цепочку смыва, да и смесителей не имелось, как и, вследствие, душа: раковина и ванна имели по два крана. Очевидно, для хладной и горячей воды, что тут же подтвердила память Орма.

Наконец, меня вырвало желчью, организм посчитал задачу выполненной и гордо прекратил потуги. А я взирал на свою физиономию в зеркале, умывая её ледяной водой. Помимо того, что она была багровая, а глаза лопнувшими капиллярами мимикрировали под её цвет, я-Олег смог, наконец, оценить свою морду лица. Что логично, жуткая ряха в воспоминаниях Орма «о себе», была скорее карикатурой. Полноват, но не «жиробас», светло-русые волосы, довольно большие, светло-серые глаза, да и в целом, приятное и правильное лицо. Жирок только сбросить, отметил я.

Впрочем, «приём пищи», толкнулась мысль, так что я подошёл к платяному шкафу, привычно надевая «домашний пинджак». Последних, как по воспоминаниям, так и по результатам разглядывания, была тьма, точнее дюжина комплектов: разные цвета, фасоны, комплектации, от домашней и «неформальной» двойки, зачастую ограниченной брюками и жилетом, до классической деловой «тройки». Причём гардероб был «уместен и нормален», дресс-код различных ситуаций был регламентирован до мелочей. Забавно, хмыкнул я, вспоминая «занятия телесные» в гимназиуме, где учились разнополые ученики. И на оных занятиях лёгкие накидки были скорее исключением, нежели правилом: занятия проводились обнажёнными, как и омовение после оных. Хм, отсутствие табуированности на обнажёнку, а признание Орма было после детальной оценки ТТХ интереса, оценил я ситуацию не без иронии. Впрочем, «море волнуется» телес самого Орма и его явно не олимпийские достижения также были в памяти.

Что искренне порадовало, так это отсутствие всяких ошейников в местной моде: шейный платок был в ряде случаев уместен, но никак не обязателен, что не скажешь о шляпе: головной убор в общественных местах был атрибутом необходимым, его отсутствие было приемлемо лишь дома, в гостях у очень близких людей, ну и при занятиях гимнастикой и в бассейнах и термах, или банях, тут память Орма давала сбой, явное двучтение смешения эллинической и славянской культур.

А далее, надев этакий халат-пиджак в клетку, я пристально окинул взглядом обиталище Орма. Вообще, довольно современный интерьер, я бы сказал с «элементами под старину». Элементы заключались в том, что мебеля были монументальными, явно сделанными на десятилетия, если не века. Никаких побелок или обоев: узорчатый паркет как на полу, так и на стенах и потолке. Тяжелые, узорные и металлические осветительные приборы, как прикроватный торшер, так и настольная лампа. Всё на лампах накаливания, с толстым стержнем накаливания, обратил я внимание на момент, упускаемый Ормом. Да и «разгоралось» освещение не мгновенно, что с такими стержнями закономерно.

Ладно, всё это интересно, но надо «проследовать на завтрак», а то батюшка, Володимир Всеволодович, устроит головомойку, причём хорошо, если словесную. Спускаясь по широкой и такой же «монолитной», как и всё встреченное мной в доме, лестнице, я фоново обдумывал «домашнее насилие» и Орма в роли его жертвы.

И, в целом, выходила картина, в которой, доколе парень находился «на иждивении», над ним была «власть иждевителя». Не полная, как до дюжины лет, но на жалобы «меня батько бьёт», местная полиция долго и с наслаждением бы ржала. Если, безусловно, не было бы травм и увечий, тут вопрос уже иной.

Хм, тоже тема для осмысления, заключил я, заходя в столовую. Во главе стола восседал монолитный, широченный и высоченный (впрочем, высотой отличались все Терны, отметил я) мужчина, с шикарными бакенбардами и усами. Под пятьдесят лет, со строгим (а никак не жутким, по воспоминаниям Орма) лицом. Отец семейства, ну и старший и младший брат прилагались.

— Доброго утра, отец, Энас, Эфихос, — кивнул я.

— И тебе поздраву, сын, — через несколько секунд кивнул Володимир. — Присядь, перекуси. Однако, вид у тебя изрядно нездоровый, — прищурившись отметил он последствия моего «общения с белым другом». — Заболел или готовился?

— Готовился, — ответил я, присаживаясь за стол.

— Дело доброе, однако, — наставительно воздел палец отец, — ты явно злоупотребил, что может привести к последствиям худшим, нежели отсутствие подготовки. Почему столь злоупотребил усердием? — прищурился он уставившись на меня.

— Хех, — фыркнул в тарелку Эфихос. — Он, отец, испытания, по слухам, провалил. Врут, мыслю, но сдавал негодно, — поправился мелкий говнюк, братцем именуемый.

— Правда? — начал багроветь челом Володимир.

— Не вполне, — подавив внутреннюю дрожь, ровно ответил я. — Но результаты по испытаниям я показал ниже, нежели был способен, это факт, — признал я, слегка опустив голову.

— Причина? — тяжело уронил отец, на что мелкий засранец опять влез вперёд меня.

— Так его, отец, Василика Федос отшила. Да ещё и глумилась, похваляясь, что не для такого росла, — дополнил братец. — Стервь конечно… ой! — последнее было связано с тем, что отец, не меняясь в лице, отвесил трепачу чувствительный подзатыльник.

— Перед экзаменами? — обратился Володимир ко мне, пристально вглядываясь в глаза.

— Перед ними, — не отрицал я. — Справился, но не сразу. Провалов нет, но итоги выйдут средними.

— Хм, — откинулся отец на спинку стула. — Негодно и не во время, но что не всё провалил — достойно. А Федосам припомню, — оскалился он хищно. — Нет так нет, но ославить парня на весь гимназиум — дело злое. Что делать мыслишь? — уставился он на меня требовательно.

— Просить, — судорожно выхватывал я из памяти обрывки знаний. — Просить, месяца у вас, отец, на размышление и подготовку. Без результатов экзаменов сказать не могу точно, да и с ними варианты есть.

— И в подмогу в делах брату так и не желаешь пойти? — опросил глава семейства.

— Не моё, отец. Не торговый я человек, себя ломать буду, да и для дела во вред пойдёт, — озвучил я мысли Орма, которые тот боялся озвучивать.

— Даже так, — изволил поднять бровь Володимир. — Вырос ты, как я посмотрю. Ну, месяца тебе не хватит, полгода думай, готовься, — широким жестом проявил он щедрость. — И о деле семейном подумай. Буреполк делу и мне подмога, да и себя не обижает, — упомянул он нашего дядьку, второго человека в семейном деле.

— У Буреполка Всеволодовича старшая дочь в дело пригоднее меня будет, — напомнил я. — И по сердцу ей караваны. А мне гражданство потребно, отец.

— Гражданство — дело тяжкое, — покачал тот головой. — Впрочем, Эфихос, вон, его точно получит.

— Он в милицию пойдёт, по сердцу и разуму, — ответил я. — Меня же наука привлекает, да без гражданства не выйдет ничего. Нет в Вильно меценатов для юнца, — хмыкнул я.

— Ежели ложе не согревать, — изволил слегка улыбнуться отец, — так и ни в одном Полисе мецената не найдешь. Добро, понял я тебя, одоб…

В этот момент над тарелью с супом, остывающей передо мной, зависла солонка. В воздухе, без ниточек каких-то там. Причем я в её зависании принимал участие, явно инстинктивно. Впрочем, поток ассоциаций, связанных с этим, ввёл меня в ступор.

А вот проказливое выражение лица младшего братца сменилось на удивлённое, сменившееся, после тяжкой оплеухи, на обиженное.

— Встал. Еды на сегодня лишён, покинь трапезную, — уронил Володимир, на что братец печально встал и вышел. — Удержал, — утвердительно заявил отец, с некоторым удивлением взирая на меня, как и промолчавший всю беседу братец старший. — Одарённого удержал. Молодец, Ормонд, видно, не зря над книгами глаза ломал и брюхо отращивал, — по-доброму ухмыльнулся он. — Коли с гражданством не надумаешь — ждёт тебя свой караван и партнёрство младшее, — постановил он под кивки Энаса.

— Да, силён, братец, — по-доброму ухмыльнулся старший. — Паровик точно потянешь, а может и гросс-паровик…

— Не погань язык готской придумкой! — строго уставился на старшего отец. — Ярый паровик по-нашему, или яровик. Мы же его и придумали, — наставительно заявил он.

А мене явно плохело. Дело в том, что массив всплывшей памяти об «одаренных» и «владетелях» или «операторах» эфира(!), полностью осознавалось Ормом, более того, было для него надеждой и мечтой. А вот Олег от этих воспоминаний дурел, искал причины, почему «всё сказки», и в целом, противился «реальности, данной в ощущениях», вызывая эмоциональную бурю.

— Что с тобой, Орм? — взволновался Володимир, узрев переливы лица (подозреваю, от белого до салатового). — Ужо я Эфихостошку уважу, вредителя, — насупился он.

— Это… не он… переволновался, — выдал я, борясь с взбунтовавшимся организмом. — Уборная…

— Беги, — понятливо кивнул Володимир.

Я и побежал, впрочем, хотя головокружение не прошло, нового «белого друга» я не завёл. Организм, похоже, начинал привыкать к «эмоциональным бурям», впрочем, причина последней продолжала меня «штормить». А именно, одарённые, одним из которых был младший братец.

Итак, помимо значимых отличий в истории, геополитике и прочих подобных нюансов, миры Олега и Ормонда отличались наличием «эфира». И объем противоречивых воспоминаний зашкаливал, норовя вообще лишить сознания, чего я избежал лишь усиленно не «думая о белой обезьяне», сиречь противоречиях. А факты заключались в том, что тут есть маги. Или псионики, или колдуны, бес знает, как их интерпретировать. В калейдоскопе мыслей промелькнул с детства понятный филологический момент, Олегу не известный. Небеса и бесы, вполне себе слова-антагонисты, лексически понятные.

Впрочем, к делу. Одарённые, десятая часть населения Земли, не наследуемое качество, чистая удача (или нет). Есть разброс по расам, но не критичный. Архимагов нет, операторы эфира оказывали воздействие локальное, в виде различных кинезов. Причём, что любопытно, с началом НТП (хотя он и не «начинался», не будучи «закончен» с античным миром) одарённые оказались в него плотно вовлечены. Например, яровик, о котором говорили родные, есть средство передвижения, работающее «на одарённом». Притом, что есть ДВС, в основном, дизельного толка, но паровые турбины широко распространены: надёжнее, дешевле и мощнее. Впрочем, тут крылось тьма подводных камней: одаренный был эквивалентен примерно десятку тысяч киловатт, всплыли воспоминания гимназического курса. Но КПД прямого «оперирования» было удручающе низким — пяток, максимум пятнадцать процентов у одарённых, оперирующих не один десяток лет.

Деления на «сорта», типа магов огня и прочей неудобоваримой дичи, не было. Но была привязка на дисциплину сознания и знания. Если телекинез был вседоступен, то всяческие хитрые воздействия (вплоть до клеточных в медицине!) требовали очень многого.

И были востребованы, да и очень популярны: память о «магах» ещё была вполне жива. Впрочем, маги, операторы бес знает чего, использовали колдунские палки и жезлы, голосили заклинания, оказывая на реальность воздействие, аналогичное «книжной магии» Мира Олега. Но… выродились, потому как маги, в отличие от одарённых, были чётко завязаны на наследственность, а гены «колдунства» явно были рецессивными.

В памяти всплыли описания с фотографиями «последней магической семьи» с Африканского континента. Они были найдены около сотни лет назад, перебили не менее пары тысяч человек и, в итоге, уничтожены сами. Семейка из тринадцати… непонятно кого. Это была замкнутая популяция, с закономерным итогом, людьми инбридинговые мутанты с недостачей (или переизбытком) конечностей уже явно не были. Зато маги, чтоб их, передёрнулся я, вспоминая инфернальную семейку, точнее, их внешность.

Но одарённые появлялись стабильно, а вот в начале этого (одиннадцатого, от падения Рима), века было установлено, что сознанием с эфиром взаимодействуют не только «одарённые», а вообще все люди. Просто в разной степени. И " неодаренный», путём долгих тренировок, медитаций и прочих подобных моментов, таковым может стать. Правда, куча подводных камней: начинать надо с раннего детства, искренне, самостоятельно и без принуждения этого желать, пыжиться и напрягаться…

Чтобы стать годам к тридцати одарённым, отставая от них в контроле «дара», потратив на это массу усилий. Вполне возможно, но овчинка, в рамках сформировавшегося социума, не стоила выделки. Возможно, будь централизованные государства, с их фальшивым патриотизмом и надуманными «скрепами», то производство одарённых поставили бы «на поток». Нашли бы метод и способ.

Но, к счастью, последних не было, так что к " одарению " стремилось не так много людей, соответственно, и были их единицы на тысячи. Но были, а мой результат — эффективное противостояние " урождённому " одарённому Эфихосу — выходил просто выдающимся.

Впрочем, это не рояль в кустах, не имба и не прочее. Я на данный момент «отстаю» от урожденных одарённых, добившись за десятилетие надрыва Ормонда того, что одарённый имеет в те же шесть лет. Но, с другой стороны, с вылезающей улыбкой, мечта осуществлена. И толстое пузо, отсутствие друзей, признание «странным», " фантазёром " и прочее — вознаграждены. Ладно, ещё одна тема для осмысления, заключил я.

А вот Ормонд — буквально титан духа, Олег бы так не смог. И «взбрыки организма», как и довольно ровная реакция на «двойной» набор воспоминаний, объяснимы: жесточайший самоконтроль с детства, слегка отпущенный перед экзаменами.

Я (наверное будет правильно идентифицировать себя так), махнул рукой на «бесполезное занятие». Десять лет привели к тому, что помимо доступного девяноста девяти процентам людей явления «искры» (способа разжечь огонь, довольно мозгоёмкого, впрочем, для неодарённого) Ормонд мог поднимать в воздух и манипулировать десятком грамм вещества.

Подобный итог привёл к травме номер раз. Усилия были признаны бесперспективными (оплачивать потуги по " овладеванию эфиром» отец бы точно не стал). Соответственно, заперты в дальний угол памяти.

Далее, признание в любви, довольно едко и неприятно высмеянное. А парень, то есть я, впервые за десяток лет «обнажил нутро», мда. Впрочем, как отметил отец, это не претензия, холодно ценил я. А вот сплетни, распускаемые девицей — это да, причина если не для вражды, то для охлаждения отношений с её семейкой. Недовоспитали, ненадёжные и бестолковые люди.

И, наконец, неважные экзамены у тратившего всё своё время, кроме " одарёнизации», на учёбу. Да уж, досталось парню, который я, оценил я. А мне ещё утрясать массу противоречий, которые регулярно всплывают в сознании. От космологии до бытовых оценок, часть которых память Олега видит дикой, а от части которых Ормонда тошнит.

Вернувшись в столовую, я обнаружил отца и брата, оживленно переговаривающихся, кивнул и принялся потреблять уже остывший и (моими усилиями) в меру посоленный суп, оказавшийся скорее гуляшом (что, впрочем, также суп, напомнил себе я). Беседа при моём появлении замерла, оба старших родича довольно благожелательно уставились на меня.

А вот я, потребляя калории, просеивал воспоминания о семье. И выходила картина довольно обидная для меня, сказочная просто: У старинушки три сына. Старший умный был детина, средний был ни так, ни сяк, третий вовсе был дурак. В роли «ни так, ни сяк» мне и приходилось пребывать. Даже имя, данное мне матушкой, светлая ей память, потрясающе красивой гречанкой (согласно многочисленным фото, сам-то я её не помнил), а отцом. Средний потомок по- дански, мда.

С другой стороны, сказать, что мне плохо жилось, значит соврать. Но вот в эмоциях Ормонда была застарелая обида, не последний повод для «постижения эфира». Старший брат до дюжины лет был единственным ребёнком, а вот мы с Эфихосом имели два года разницы. Родами его матушка и почила, а скорбь отца вылилась в " тетешканье с памятью любимой», в роли которой выступил младший братец. Несколько более избалованный, нежели то допустимо, да он ещё и одарённый.

Некритично, учитывая его ориентацию в ряды милиции. Которая тут, в отличие от мира Олега, имела исконное значение: вооруженные люди. А никак не «ополчение» или вообще: «полиция», название которой однокоренное с «Полисом». Но «некритичность» понимаю я и сейчас, а вот я в детстве… Обидно до слёз, чем Орм зачастую грешил.

— Может, всё же начнёшь водить караван, Орм? — наконец, выдал старший брат. — Станешь полноценным партнёром, пусть и младшим. Да и учиться тебе не надо, — завлекательно озвучил братец.

Вообще-то, довольно любопытное предложение, всплывали воспоминания из памяти Орма. Дело в том, что «полисная децентрализация» сделала полисы этакими «неприятными соседями» друг другу. Тут вопрос был в том, что от серьёзной угрозы Полисы-соседи, соконфедераты, Полисы вообще, отбивались вместе, потому как «свои».

Но вот небезызвестный принцип «соседняя деревня должна гореть», заложенный, подозреваю, в саму природу человека, цвёл и пах тысячелетие.

Мировых войн не было, но приграничные конфликты нередки. Да и пощипать «торгаша от зареченских», надев личину мифических бандитов (может, и реальных, но, как по мне, реальных не было), могли как пейзане полиса, так и вооруженные силы. Последние через пару часов сочувственно выслушивали жертву разбоя, кивали, обещали «найти и покарать» и шли делить добро.

И вот, «яровик» — это этакий мощный полувоенный ведомый одарённым транспорт. С оружием, ведущий караван, зачастую, не одного купца. На пейзан таковой караван покашливал из лёгкого вооружения, с летальными последствиями для последних. А вояки не лезли — пехота не справится, а подтянуть технику — это уже реальная война с Полисом, да и отбиться может яровод, были и такие прецеденты, хотя, скорее, легенды.

Этакая весёлая и привольная жизнь, а уж в младших партнёрах и денежная… Но тут ряд моментов, главный из которых — у меня ни ранее, ни сейчас не лежала душа к «романтике большой дороги с пострелушками». Как-то Олег её перерос, а Ормонд и не испытывал тяги. А вот второй момент я, по здравому размышлению, решил озвучить:

— Ты удостоил меня своего внимания, Энас? — изумлённо поднял я брови. — Я с трудом припоминаю, последний раз подобное благое событие освещало мою жизнь месяц… или два назад? — не без яда осведомился я.

— Хватит, — веско бросил Володимир. — Тебе и вправду стоило более обращать внимание на братьев, — остро взглянул он на старшего. — А тебе следить за речами, — нахмурился он на меня, впрочем, через несколько секунд выдал с ухмылкой: — Всё же наша кровь сказалась, колючий Терн, — совсем по-доброму улыбнулся он.

— Да-а-а, — протянул братец. — А я даже боялся, что в колыбели подменили. Но Орм, сам пойми, дела… — с улыбкой развёл он руками.

— Да, несомненно мешающие тебе пожелать здравия, — не преминул огрызнуться я. — Впрочем, обиды не держу, но в свете прошлого твоё нынешнее предложение звучит не очень приглядно.

— Ладно, Орм, не держи на брата зла. И обдумывать будешь — не забудь о караване, — подвёл итог (и закончил) беседу отец.

На что я, дохлюпав супом, кивнул, уходя. Вообще — далеко не худшая семья, да и предложение небезынтересное, вот только ставящее крест на мечтах Орма, а с точки зрения Олега я ситуацию пока толком и не оценил. Давя волевым усилием, к слову, попытки это сделать.

Рано, нет времени, а впадать в ступор и ожидаемо нарываться на внутренний конфликт — непродуктивно. Так что остаток времени до выхода я провёл в знакомстве с работой для предстоящего экзамена.

За час до него, одетый в «парадную» тройку, лёгкое пальто, шляпу и даже с зонтом-тростью, я покинул комнату, направляясь к шкафчику в прихожей. Тут был довольно неприятный мне-Олегу и вполне нормально воспринимаемый мной-Ормондом момент. А именно: вопрос денег. Володимир не бедствовал, да и на детях не экономил, обширный гардероб Ормонда тому в свидетелях. Но вот с наличными он был по-купечески умерен, выделяя их крайне немного и «на день». Не более и не менее, довольно скромно при этом.

Впрочем, на этот раз я узрел на шкафчике в моём уголке десять гривен, бумажную купюру чертовски высокого достоинства: например, парадный костюм стоил дешевле.

— Не ошиблись ли вы, отец? — не поленился я дойти до гостиной, помахивая купюрой.

— Нет, Орм, — с некоторым ехидством, впрочем, тут же пропавшим. — Ты вырос, тебе не помешает, да и… Впрочем, неважно, — нахмурился он. — Ступай, у тебя дела, да и я не без дел.

Хм, а вот тут задачка, думал я, рассекая приусадебный садик. Попытка «купить»? Вряд ли, да и покупают явно большим. Скорее… да, точно. Попытка извиниться. Неуклюжая, но и не тот характер у Володимира, чтоб извиняться. Ну, пришли обе составляющие меня к консенсусу: если отец решил откупиться от своей совести деньгами, выдаваемыми мне — я не против. Его совести спокойнее, а мне деньги не помешают.

Впрочем, прощать его мне не хочется. Если это было бы, например, вчера, то да… а так — ему «напомнили», что у него есть «ни так, ни сяк». Опять же, не самый плохой человек. Да и претензий к нему нет, но обида Орма не пропала, а Олег, по здравому размышлению, находил её оправданной.

Не в смысле вражды, родные люди и прочее, но сердечности в отношениях не проглядывается точно, как и стремления ее обрести.

Тем временем, я приближался к остановке омнибуса. Последнее слово не кануло в Лету, а использовалась в Полисах, согласно значению (многим, каждому). А вообще, количество языков, известных Ормонду, причём на разговорном уровне, Олега задело. Латынь, эллинский, данский (очевидно, норвежский), франкский и, наконец, родной. Скорее славянский с заимствованиями, нежели «русский».

Впрочем, неплохо известный мне-Олегу английский был Орму не знаком, так что хоть тут польза какая.

Наконец, подкатил дизельный омнибус, довольно комично напоминавший внешне ПАЗик, правда, более округлый и с, безусловно, более комфортабельными сидениями. Пропустив дам, традиционно «коснувшись полы шляпы», я вошел в транспортное средство. И, признаться, с трудом наскрёб мелочью потребную сумму: щедрость Володимира обернулась некоторой проблемой, так что мог я остаться без транспорта. А до гимназиума было километров пятнадцать, пешком не успеть. Но необходимая сумма наскребалась, погонщик омнибуса кивнул на брошенную в приёмную тарель сумму и слова «До гимназиума».

А в дороге я обозревал, как изобилующий садами жилой сектор сменяется деловой и политической (опять же, в прямом смысле слова) застройкой. Белый камень, колонны, разбавленные резными каменными же узорами. А уж статуи с мифологическими финистами, выполненными в стиле античной скульптуры, искренне порадовали.

А ещё я думал, пока не о наиболее тревожащем, а наиболее важном. А именно — об экзамене и дальнейшей судьбе. И выходила такая картина: по окончании старшей ступени гимназиума у меня было путей много, а желанный один: Академия Полиса, Научный, Исследовательский и Учебный центр Полиса.

И тут крылась масса подводных камней. Во-первых, слушателем (а, в перспективе, сотрудником) Академии мог стать лишь гражданин Полиса. А вот не гражданин должен был выплатить за право «слушать» деньги столь огромные, что у Орма перехватывало сердце: раза в три подороже очень недешёвого особняка Тернов.

А из этого следовало довольно любопытное социально-гражданское устройство Полиса. Итак, был гражданин. Лицо, обладающее всеми политическими правами, правом избирать и быть избранным, с рядом преференций… И ответственностью большей, нежели подданный, например. Кроме того, гражданин был ОБЯЗАН принимать участие в политической жизни, ОБЯЗАН защищать Полис, кровью, словом и деньгами.

В общем, положение для «граждански активного» человека, а не политического крикуна мира Олега. И было граждан не более пятнадцати процентов от численности населения Полиса. Наиболее быстрый способ подданному получить гражданство — служба в милиции, в одном из подразделений или управ " вооружённых людей».

Далее, можно было отслужить десяток лет в «Управе», одной из политических служб Полиса. Притом, со второго года, как узнавал Орм, можно становиться слушателем, сдав, безусловно, экзамен. В итоге был даже возможен перевод с места службы управы в служащие Академии, не слишком редкий вариант.

Но отсутствие дара и средние экзамены если не ставили на мечте парня крест, то крайне её затрудняли. А вот у меня, в текущих реалиях, выходила возможность устроиться. Одарённый, пусть и необученный — уже немалая ценность, да и реальным объёмом знаний блеснуть можно, хмыкнул я.

Тем временем омнибус подкатил к площади гимназиума, многоэтажного и многокорпусного учебного заведения, где проходили обучение все отроки и отроковицы полумиллионного Вильно.

Впрочем, время уже поджимало, так что любоваться более римской, нежели эллинской или славянской архитектурой, я не стал, а, постукивая зонтом-тростью, направился к месту проведения экзаменационных испытаний.

В палате ожидания наличествовали четыре человека, хотя, учитывая чёткие сроки и расписание, могло и не быть никого. Однако, то ли расписание поплыло (что крайне вряд ли), то ли соученики просто коротали время (и успокаивали нервы) поближе к " пыточному месту».

Вот только если девица, уткнувшая нос в монументальный, килограмм на десять, талмуд, таковой и была, поскольку Люцина, самая «заученная» девчонка потока, скорее всего, пребывала в гимназиуме с утра, то вот Славобор Тёмный, главный «альфач» класса, со своими двумя подпевалами, здесь явно «развлекались».

Вообще, странно, что при очень развитой педагогике подобные типы сохранялись. Но они были, наставники о них знали, при этом окорот эти альфачи получали лишь при явных преступлениях, хотя тут и на полную катушку.

Но Орм вниманием сего субъекта был обделён — и без того тихий заучка, почти тень. Правда, сегодня, судя по противной ухмылке, он решил меня заметить.

— Ормонд, какая встреча, — проговорил Славобор. — Наслышан, что ты в поисках любви. Можешь уединиться со мной в уборной, — с паскудной ухмылкой закончил он.

А я призадумался, нахмурившись. Вопрос «кто и с кем» в полисе не был табуирован религией, не был и " милитаризирован " травматическим наследием римского охлоса. То есть, если бы не оскорбительный тон и выражения, подобное предложение было бы не оскорбительным, просто неуместным и невежливым.

Кроме того, упоминание «провального признания»… В общем, альфач решил меня «опустить», не в смысле жуликов мира Олега, а в смысле социально-психологически. Опускаться мне, прямо скажем, не хотелось. Также надо учесть, что мы в гимназиуме, и поддержка двух «подпевал», да и лучшие кондиции альфачу не помогут: физическая расправа в стенах гимназиума отольётся ему крайне неприятно, а уж «отмахаться скамьёй " я буду иметь полное право: защита чести и достоинства. Так что, только слова, а тут, внутренне ухмыльнулся я, ещё посмотрим, кто кого.

Так что пристально, с оттопыренной губой, я осмотрел развалившегося альфача, брезгливо поморщился и выдал:

— Не стоит, Славобор. Ты настолько не в моём вкусе, да и признаться честно, отвратителен, на мой взгляд, что мужская сила во мне явно не пробудится. Ты останешься неудовлетворённым, — продолжил я доброжелательно- разъясняющим тоном, — а я просто потрачу время. Так что поищи партнёра в квартале удовольствий, добрый мой тебе совет: там найдутся любители и не на такое, — вновь смерил взглядом я уже кипящего паренька. — Кстати, здравствуй, Славобор, — искренне и широко улыбнулся я.

— Ты… да… больно дерзкий стал! — наконец, прорвало альфача, на что я ответил радостной улыбкой. — Ладно, колобок, — принял он вид «угрожающий». — После испытаний поговорим, — посулил он.

— Так вас же трое, Славобор, можешь не затрудняться, пересчитывая, — ответствовал я. — Так что побеседовать вам никто не препятствует. Что сейчас, что после. Друг с другом, — уточнил я, на что из-за книги Люцины послышался смешок.

Альфач опять побледнел-покраснел, одарил мою персону «многообещающим» взором, который повторили подпевалы. У него вышло не важно, а уж у подпевал совсем плохо, заключил я.

Ладно, разберёмся, главное — экзамен, а с комитетом по встрече, буде таковой и случится, разберусь, как получится. Вообще, я мог и просто промолчать, но зная этого типа, он бы «блистал остроумием» до вызова на испытания. А меня и так несколько «штормит», так что выслушиванию его я предпочту получить по голове. Может, устаканится, не без иронии отметил я.

Через несколько минут, в мой срок, дверь аудитории распахнулась, выпустив несостоявшуюся любовь Орма, Василику. Последняя смерила меня презрительным взглядом, на что я искренне и широко улыбнулся. Девчонку аж передёрнуло, и она, стуча каблучками, удалилась. «Улыбайтесь, это всех раздражает», широко улыбнулся я уже себе, впрочем, не раздражаясь.

Педель же, ожидаемо, озвучил:

— На экзаменационные испытания вызывается Ормонд Терн!

На что я поднялся и, прихватив папку с работой, зашел в аудиторию. Комиссия состояла из нашего наставника истории, а также трёх неизвестных мне, но явно политизированных типов: результат обучения традиционно оценивали не сотрудники гимназиума. Политики из различных управ, или, возможно, служащие Академии.

Ну а я, подойдя к кафедре, представился, поклонился и выложил работу. И отошёл, ожидая, пока комиссия с ней ознакомится. Ожидание растянулось минут на сорок, в течении которых я скорее «старался не думать», нежели обдумывать. Всё же, свалиться сейчас в обморок либо оросить комиссию недавним завтраком пусть и бесовски оригинально, но никак не будет способствовать моим целям и желаниям, констатировал я.

— Дельно, — наконец, изрёк один из экзаменаторов. — Видна работа мысли, а не переписывание чужих книг.

— Есть спорные моменты, — поморщился один из экзаменаторов. — Впрочем, соглашусь, это скорее наличие своих мыслей, нежели незнание потребного, — на что третий просто покивал.

Наставник же мне просто улыбнулся: он выступал как представитель гимназиума и «защитник» экзаменуемого (и своих навыков) в случае, если комиссия будет излишне сурова. После чего ко мне последовали вопросы, как по теме работы, так и по теме истории в целом. Память Орма не подводила, до вопроса, несколько выбившего меня из колеи.

— Сие пребывает за рамками учебной программы, господин экзаменующий! — автоматически ответил я.

— Нагле-е-ец, — с ухмылкой ответил дядька, с совершенно греческим, лишенным переносицы, носом. — И всё же, господин экзаменуемый, вы не ответили на вопрос. Не знаете?

— Смутно, — ответил я. — Насколько я читал, в не самой заслуживающей доверия литературе, на островах меж Азией и Австралией Великого Океана, этнос эклектичен. Составляет смесков из мигрирующих азиатов и австралийцев, по крайней мере, в запрашиваемый вами период, — ответил я.

— Наглец, но знающий, — поставил мне диагноз тип. — А то всё «голозадые чёрные папуасии, пожирающие друг дружку, иной пищи не приемлющее» — явно процитировал он кого-то, с иронией смотря на наставника.

— Всё же, Добродум Аполлонович, юноша прав, это выходит за пределами учебного курса гимназиума, — ответствовал наставник.

— А в остальном, Ормонд Володимирович, как вы науками овладели? — поинтересовался злонравный Добродум, причём остальные экзаменаторы на сей произвол промолчали.

— По экзамену или по факту? — осведомился я, вызвав хмык.

— Извольте по факту, уж ваши экзаменационные листы я сам посмотрю, — озвучил тип.

— В рамках программы, в науках, исключая гимнастику, — на что последовали улыбки, — овладел в полной мере, зачастую и сверх потребного. В экзаменах, стоит признать, не проявил должного усердия.

— Причина? — коротко бросил тип.

— Дела сердечные, — внутренне заведясь, ответил с широкой улыбкой я.

— Неудачные, очевидно, — покивал злокозненный Добродум, вызвав желание послать его матом. — Скажите, Оромонд Всеволодович, а в языках иностранный вы преуспели?

— В рамках программы — безусловно, — отрезал я, но тип продолжал на меня взирать. — Бритский учил сам, уж не знаю, насколько верно вышло.

— И по каким же книгам, вы, молодой человек, изволили учить язык островов? — спросил меня на довольно сильно искажённом английском тип.

— Развлекательная литература, названий не назову, учил для себя, — ответил я по-английски, вызвав у собеседника мученическую гримасу.

— Точно, из заокеанских Полисов, только там ТАК издеваются над языком, — констатировал он. — Впрочем, акцент ваш жуток, но явно не славянский, да и понять, что вам толкуют, вы сможете, — уставился тип на меня, на что я неопределённо пожал плечами. — Вы одарённый? — осведомился он.

— Нет, — отрезал наставник, но развить тему не успел, выпучив очи и отвалив челюсть.

Дело в том, что я аккуратно приподнял эфиром папку, поместив её в свои руки.

— У тебя вышло, Ормонд, — с искренней улыбкой отметил справившийся с удивлением наставник. — Я, признаться, думал, ты зря губишь молодость, но ты молодец! — констатировал он, а в памяти всплыло несколько бесед в доброжелательном стиле, на тему бессмысленности гонки за журавлём в небе.

— Поясните, господа, — с интересом уставился на нас Добродум.

— Обучившийся одарённый, а не врождённый. Тренировался с детства, — пояснил я.

— И успешно, — констатировал тип. — Похвальное упорство, частично извиняющее ваш вздорный нрав.

— Прошу простить, Добродум Аполлонович, но я оного при вас не проявлял, — огрызнулся я.

— Вот и я про то же, — загадочно ответствовал он, после чего положил на стол визитку. — После окончания испытаний жду вас, Ормонд Володимирович, с оным дипломом в урочное время, — откомментировал он свои деяния.

— Господа экзаменаторы? — осведомился я, прихватив, не смотря на неё, визитку.

Всё же, срок отведённый на испытание, проходил, а тут экзамен, а не трибуна для злокозненных Добродумов. Комиссия собралась, посовещалась и огласила вердикт, что продемонстрировал я успехи в учении изрядные. Что в девятипозиционной шкале оценок было наивысшей. После чего, я покинул аудиторию, а в неё с кислым видом входил Славобор.

«Вот и поговорили» — сообщил я закрытым дверям, вызвав звуки как со стороны Люцины, так и подпевал, правда, противоположной эмоциональной окраски. После чего я покинул аудиторию ожидания. А несколько минут спустя — и гимназиум. Разменял в ближайшей лавке крупную купюру, прикупив сладостей (для головы полезно), я от стоянки наёмных самокатов (как именовались авто), направился домой.

Необходимое сделано, а мне предстоит меня самого пугающая работа — осознать, понять и принять, что со мной случилось, во что я превратился и как со всем этим дальше жить.

2. Удачная комплектация

Добравшись до дома, я этакой отжравшейся мышкой проскользнул в комнату. Говорить ни с кем не хотелось, а количество «блуждающих воспоминаний», провоцирующих конфликт и, как следствие, неприятности, от вполне ощутимого физического дискомфорта, до крыши, прощально помахивающей мне скатами от горизонта, зашкаливало.

Единственное, что — способ Олега справиться со стрессом в виде этакой весёлой злости с изрядной толикой сарказма Ормонд принял без возражений, с удовольствием. Да и фамилии более чем соответствует, хмыкнул я, скинул барахло, развалился на койке в позе расслабления и медитации (пузом в потолок) и начал употреблять закупленный шоколад, параллельно погружаясь в воспоминания и утрясая противоречия.

Для начала, я влез в наиболее критически противоречивый раздел. Который был, на минуточку, десяток лет смыслом существования Орма, а теперь будет основой нашего будущего. А именно — местное колдунство.

И погружение в информацию открывало такую картину: колдунство это, на минуточку, пусть и не полностью, но вполне научно обоснованно. Например, существование эфира мог отрицать лишь психически больной фанатик, потому как проводов передачи электроэнергии в Полисе… не было. Эфирный «план», либо изнанка, либо навь, как её только не обзывали, хранила выработанную центральными генераторами энергию и получалась домовыми приёмниками. Что любопытно, она, эта энергия, могла храниться в эфире, как в аккумуляторе.

Сам процесс в подробностях не охватывал ни курс гимназиума, ни имеющиеся в доме книги, но на практике подобное «свойство эфира» охватывало границы Полиса, что было довольно сложно, потому как просто закачать разницу потенциалов (как бы ни бредово это не звучало) в эфир было проще, чем локализовать его потребление.

Впрочем, чисто техническое взаимодействие с эфиром на этом заканчивалось, насколько мне было известно. А вот далее шла техномагия, как она есть. Потому как владеющий или одарённый оперировал не пространством, а именно энергией (странное определение, но выходило так), способной, по воле оператора, принимать различные формы. Кинетика всех типов и видов, тепло, холод, кинетические импульсы.

Сам оператор эфира при этом обладал удручающе низким КПД, не только в плане воздействия. То есть, например, нагрев воды сформированной плазмой. Потери у самого воздействия немалые: свечение, тепловое излучение везде, а не куда нужно, и прочее подобное. Но КПД формирования самого плазменного сгустка выходило именно в те 5-15 %, о которых писали книги. То есть, КПД воздействия на объект, в данном случае воды, опускалось до считанных процентов в итоге.

При этом, те же паровые турбины яровика, либо разгонные катушки эфирострела не требовали от оператора выдавать какой-то определённый тип воздействия. Их машинерия работала с эфиром, подвластным оператору, напрямую, конвертируя его в воздействие с КПД до семидесяти процентов. Собственно, отсюда и росло определение одарённого в десяток тысяч киловатт-час — это то воздействие, которое мог осуществить на экспериментальных стендах одарённый, исправно выдающий эфир «широким каналом».

Правда, были нюансы, байки (а возможно, и нет) о некоей эмоциональной приправке, например. Но, например, что управляемость питаемого оператором агрегата у него выходила в разы лучше, нежели у этого агрегата, управляемого другим человеком (при подпитке одарённым, естественно).

А если рассмотреть одарённых с исторической точки зрения, то они в своих проявлениях были близки к рыцарям раннего средневековья: теоретически устранимые, но справиться с несколькими десятками противников могли без проблем.

И в последние века они стали одновременно и аккумуляторами, и управителями наиболее эффективно действующей техники, хотя не все и не всегда. Местная авиация, например, искренне поражала: помимо винтовой и аэростатной, привычной Олегу, были этакие левиафаны, многомоторные чудища полукилометрового размера. Несколько штук на всю планету, но были, и, соответственно, каждый винт обслуживался посменно парой одарённых.

Хотя, последнее было скорее исключением. Так потребительски использовать одарённых дураков было мало, да и сами они так использоваться желали редко, что тоже фактор немаловажный. То есть, в этом случае работал тот же принцип, что и с «государственным массовым одарением «: при отсутствии централизованного аппарата угнетения и пропаганды, в рамках Полисов, одарённые были такими же гражданами (или подданными), как и прочие. Так что загнать их, как топливные элементы, на технику не выходило. Разве что купить хорошими деньгами, как операторов двигателей левиафана, или как рабов, на технические работы в Полисе.

И вот тут всплывал очередной коробящий Олега момент, а именно — рабы. Они были, были распространены и являлись одной из форм «гражданского состояния жителя Полиса». С рядом интересных особенностей, не без интереса отметил я. Для начала, рабом мог быть лишь совершеннолетний, психически здоровый человек (впрочем, как и любым другим типом человека, больные на голову были либо «иждивенцами», либо находились в состоянии излечения, людьми не признавались и, соответственно, прав и обязанностей не имели).

Итак, раб — это человек, жизнь и здоровье которого оберегается законами, гарантируется ими же и обеспечивается рабовладельцем. При этом, оный же рабовладелец вправе определять, как и что рабу делать и как жить. Вся ответственность за деяния раба, целиком и полностью, на рабовладельце: убил раб — накажут рабовладельца, например.

Не во всём и не везде так, но в целом, выходила картина, что с раба снимали (либо отнимали, если по суду), большую часть прав, взамен лишая большей части ответственности и обязанностей, наиглавнейшая из которых, обеспечение собственной жизнедеятельности, была задачей любого другого типа гражданского состояния. Кстати, самоубийство раба вменялось в вину рабовладельцу, следовало расследование и, ежели вина последнего в этом деянии была установлена, то он наказывался как за убийство человека.

Что, к слову, стабильно поддерживало по Полисам количество рабов в десяток процентов от населения, припоминал я учебники. И довольно забавным образом сформировало в общественном сознании презрение к нищим и всяческой с оными связанной «благотворительности»: бесталанен, ленив, непредприимчив — иди в рабы, хозяин найдёт тебе дело и обеспечит твою жизнь.

С преступниками же выходило, что они, в основном, становились «городскими рабами». Принимать ответственность за " порабощённого " не своей волей подданные и граждане разумно опасались.

И да, весёлый квартал Полиса в большинстве своём обслуживался именно рабами, как и ряд коммунальных и производственных нужд. Социум в этом не видел ничего дурного, Орм также, а вот Олег пребывал в сомнениях, хотя в данном разрезе чёткое деление на права и обязанности, с соответствующей ответственностью, выходил разумнее, нежели в мире Олега.

Например, дети и иждивенцы были в определённой степенью собственностью родителя либо обеспечителя. Это факт, однако, их деяния, в рамках данной же концепции, выходили его ответственностью. Например, десятилетний шкет (или группа их, непринципиально) из садизма или глупости убьёт человека. И их родители пойдут в суд как убийцы, потому как недовоспитали именно они, и вина, соответственно, их.

Что, в свою очередь, порождало систему «частичного отказа» и «полного отказа» от ответственности за отпрысков. Первое было эквивалентно детским садам и яслям, где наставники, обычно восемь дней из декады, занимались образованием и воспитанием чад. Безусловно, за деньги, но ответственность в таком случае разделялась между родителем и наставниками. Ну а полное — отказ как от прав родителей, так и от их обязанностей, которые принимали на себя политические службы Полиса. В полной, нужно отметить, мере: пострадавший от деяний «воспитанника Полиса» получал от Полиса же компенсацию в полной мере и с лихвой. Не говоря о карах проштрафившихся наставников, но это уже «внутриполитическое» дело.

И, наконец, вспоминая о «гражданских состояниях», нужно упомянуть мигрантов. Они были, не сказать что много (потому как знали, что мёдом не намазано), но были. Никто их не порабощал, к слову сказать, но гражданами они быть не могли. А будучи подданными, облагались повышенным налогом. Хотя был путь в милицию, в специальные «иностранные легионы», или управу. И вот, ежели мигрант на службе сделал для Полиса нечто столь полезное, что, согласно решению комиссии, эквивалентно «труду поколений предков на благо Полиса», вот тогда он становился подданным классическим. Гражданином же он быть всё равно не мог: это было прерогативой в Полисе рождённых. А вот с детьми мигрантов выходила такая закавыка: либо отдача в воспитанники Полиса, либо обязательное (вплоть до принудительного) обучение в " чадовом доме», те же восемь из десяти дней, за деньги родителя, естественно.

Вся эта система компенсировалась бесплатной (для граждан и подданных) медициной высокого уровня, бесплатным же образованием в гимназиуме (первые пять ступеней), солидным послаблением в политических выплатах — тот же омнибус и плата за электричество гражданину и подданному стоили гроши. Мигранты и «гости Полиса», как понятно, платили за всё полновесно, не могли заниматься рядом видов профессиональной деятельности и прочие подобные моменты.

Любопытна ситуация с преступлениями, отметил я. То есть, например, за кражу мигрант или гость отделывались штрафом (безусловно, кроме компенсации пострадавшему) в адрес Полиса. Подданный уже мог, в зависимости от ряда деталей, получить штраф куда больший, да и попасть во «временное рабство», сиречь «общественные работы».

А вот гражданин, а тем более занятый в политической управе, мог и в рабах оказаться, хотя это крайний случай. И всё это за одно и то же деяние!

В общем-то, очень правильное осуществление изречения «большая власть порождает большую ответственность», не мог не отметить я.

Впрочем, это информация «гимназического» уровня; скорее всего, есть масса подводных камней и нюансов, которыми Орм не интересовался: законы не только не скрывали за служебными инструкциями, но и буквально вбивали в гимназистов. Правда, скорее всего, не в полном объёме, так что тут посмотрим. Но пока то, что я вспомнил, мне скорее нравится, нежели нет, хотя большую часть «политиков» Мира Олега подобная система ввела бы в неконтролируемую ярость: одних за «жуткую рабовладельческую диктатуру», других за «чрезмерный либерализм». С первым даже и не поспоришь: на «они же ребёнки» местные только посмеются, что да, то да.

И, наконец, вопросы мифически-исторические, именно так, и никак иначе. Маги, боги и прочая небывальщина, отражённая в реальности как исторически, так и конкретными проявлениями и следами. Для начала — боги. Они были, и это факт, не подвергаемый сомнению. Правда к религии они… не имели отношения. Некие невнятные сущности, занимающиеся самым натуральным бартером с людьми, правда не столько за деньги (хотя до мастерских изделий сии сущности были охочи), сколько за исполнение ритуалов и принесение жертв. За это они давали вполне реальные, хотя, зачастую, мистические блага «на пощупать». И участие их, например, в войне с Троей зафиксировано, били они морду друг другу вполне реально. То, что есть их «ипостаси», мол, тот же Зевс, Юпитер и Тор — один тип, не установлено точно, но косвенно — нет. Потому как, например, Перун и Тор друг друга за бороды таскали, хотя славяне и даны (собирательное название обитателей севера Европы) довольно благожелательны друг к другу.

И вот, за пару сотен лет до падения Рима, эти самые боги, которые были, перестали быть. Вообще — не отзывались на молитвы и жертвы, не появлялись в местах своего постоянного обитания (вполне себе Олимп, например, для эллинских божеств). Ряд ушлых товарищей (подозрительно носатых), пытались продвинуть своего Яхве, якобы этот тип, регулярно огребающий от Вавилонского, Ка- Темтского, да чуть ли не родо-племенного пантеона кочевников, мол, он единственный настоящий.

Жертвы жертвы пропаганды поприносили, результата, закономерно не получили. Так что ушлых товарищей употребили на пользу социуму на гладиаторских аренах. И стали учиться жить без богов, благо, они с точки зрения человечества были лишь ещё одним механизмом Вселенной, а никак ни «непознаваемым трансцендентным началом».

Вообще, современная наука предполагала массу интерпретаций, кто такие эти боги и почему исчезли, однако исследования эфира и его познание находилось не на том уровне, чтобы эти гипотезы стали хотя бы теориями. Тогда же начался «закат магов», и тогда же, вот сюрприз, стали появляться «одарённые».

Гипотез, опять же, море, но все они писаны вилами на воде: лишь объясняют произошедшее с точки зрения теоретика, не имея никаких достоверных подтверждений.

Далее начинаются пертурбации и переформатирование общественно-социальных институтов в Европе. Попытки сформировать аристократию как класс проваливаются с треском. Одарённый мог родиться в семье беднейшего крестьянина, вырасти до подростка, ничем не отличаясь от сверстников, а в дюжину лет превратить в кровоточащий фарш изнасиловавшего и убившего его мать «лорда» и лордячью семейку, как пример.

В общем, к сохранению и развитию «политического строя» подталкивало всё, а формирование всяких механизмов закабаления и угнетения, столь любезных сердцу власть предержащих мира Олега, столкнулось с непреодолимой стеной.

Да и в целом, попытка расслоения социума оборачивалась лишь неприятностями. Вот народится десяток одарённых в трущобах — так они головная боль не трущоб, а всего социума. Да и создать «правящую верхушку» из одарённых выходило максимум на одно поколение. А попытки этой верхушки трахать всё, что движется, в промышленных масштабах, для рождения одарённых, встречало объяснимые и столь массовые бунты, что справиться с ними никакая одарённость не помогала.

Единственное «наследное дело» было у ремесленников и купцов, да и то довольно условно. А децентрализация не дала купцам превратиться в буржуазию, да и власти Полисов пытающимся взять «монополию» давали по шапке, как законами, так и кулаками.

А на текущий момент шли процессы объединения, оценивал я программу гимназиума. В первую очередь в сфере науки, потому как масса проектов и теорий были неподъёмны в осуществлении для одного Полиса, да даже для Полисов-соседей. Не без недостатков, понятно, что каждый тянул одеяло на себя, но тут был хороший задел: странствующие учёные и философы, столетиями связывающие Полисы в одну научно-культурную среду.

В общем, если подумать, то за сотню лет Земля станет единым пространством, без стран. Благо, вопрос ресурсов, сверхбогатства отдельных групп, не стоит. И весьма приглядный может выйти «глобализм», не ради «расширения рынков», а ради людей.

Так, тут ситуация понятная, скорее приглядная, нежели наоборот. Куча нюансов и деталей, просто неизвестных мне в силу малолетства и отсутствия интереса, прояснится по мере жизни. И, соответственно, встаёт вопрос именно жизни: что мне, такому, как я сейчас есть, делать?

Вариант прогрессорства, кстати, вполне осуществим, в рамках мне известного, причём в сфере «основной профессии» Олега. Местные реалии были на уровне тридцатых годов двадцатого века, с рядом естественных отклонений, но примерно так.

То есть, вычислители (о которых Орм толком и не знал ни беса, кроме того, что они есть) были лютыми контейнерами с вялой производительностью. Собственно, о полупроводниках в гимназиуме, в отличие от ламповых схем, никто не упоминал.

Соответственно, я хоть и не производитель микросхем, но принципы и особенности работы полупроводниковой техники знаю, благо, тема поднималась по учёбе, да и была интересна. Опять же, понятно, что на коленке не соберу, но знаю «в какую сторону воевать». Последняя фраза подняла волну веселья именно от памятно-оценочной системы Орма, на что я ухмыльнулся уже пастью и стал гонять этот вариант в уме.

Ну, в принципе, можно. Правда, вопрос физической осуществимости — вроде бы физические константы одинаковые, но ключевое слово «вроде». Миллиардером и " всенагибатором " меня это не сделает, выплаты за изобретения шли десяток лет (вроде бы), но полезно и достойно.

Но это опять путь в Академию. Лаборатории, доступ к библиотекам, помощники, в конце концов. Да и куча идей из моего прошлого мира, не осуществленные тут, есть. Правда это не «шпильки и булавки», а глобальные научные проекты, хоть и имеющие практический выхлоп. Шпильки и булавки местные сами напридумывали, производителям «одноразового шлака» мира Олега у них бы поучиться. Уж местные ДВС на растительном сырье были реально на зависть, не загаживая Полисы. Хотя вот с электромоторами очевидный затык, очень странный при учёте «эфирного аккумулятора».

Эх, хорошо, что я не гуманитарием был, довольно похрустел я конфетиной. А то бы сейчас лапами разводил и клювом щелкал, мол «работает, вроде бы, вот ентакая такая коробочка». Ну а вообще посмотрим, понятно, что нужно в Академию сначала попасть, а это, как и было по планам Ормонда, политическая управа, иначе не выйдет.

С этими мыслями я извлёк из кармана висящего пиджака визитку: всё же первое приглашение, хотя злонравность и злокозненность Добродума очевидна. Но и ко мне чиновники управ толпами не выстраиваются, да и после оформления документов выстраиваться, скорее всего, не будут.

Управа Посольских Дел Полиса Вильно

Товарищ Головы Управы Посольских Дел, Добродум Аполлонович Леший

фони: 213–516

И фамилиё у этого Лешего подходящая, фыркнул я. А вот нумер внизу визитки всколыхнул ещё пласт информации. Радиоизлучение было известно, вот только как «свойство материи». Связь же осуществлялась «эфирно», как и голосовой фони́, собственно как голос и переводимый. Правда до мобильной связи прогресс вроде бы не дошёл, вполне напоминающие телефон аппарат располагался в кабинете отца. Братья пользовали с отцовского дозволения, ну а мне фони́ть было некому.

Ладно, вообще, товарищ — должность немалая, заместитель главы, как-никак. Интересно, что довольно немалый политик забыл на гимназическом экзамене, задумался я, впрочем, махнул рукой — братец Энас как-то хвастал, что на экзаменационном испытании по гимнастике у них пребывал аж Легат Милиции Вильно, главнокомандующий, можно сказать.

Но не нравится мне этот Добродум, хотя тут вопрос симпатий и антипатий не стоит: ежели по выпуску диплома моя скромная персона политиков не заинтересует, буду ему не симпатизировать под его началом. В то, что он меня снабдил визиткой за ради встречи за чашечкой кофия, я как-то сомневаюсь.

Тут понятно, ждем пару дней, как гимназиум выпустит дипломы, торжественное всучение оных перед строем соучеников и поиск места, где я сгожусь. Далее, тренировки одарённого, причём по детским книжкам. Надо будет у Эфихоса попросить. Братец, хоть и изрядная зараза, не гад. Хм, прикинул я объёмы ещё не сожранного, мзда даже есть.

Так что, воздвигнув свои телеса, решил я визит братцу навести. Обдумывать всякую дичь из разряда: «как я сюды попал?», «уж не попаданец ли я?» и прочую подобную философическую дурь бессмысленно. Ни знаний не хватает, ни желания тратить время, по крайней мере, до их получения.

По дороге к комнате родственника я думал о «своём угле». Всё же, положение «иждивенца» при Володимире олежистую часть меня изрядно напрягало. Ну а отсутствие сердечности и наличие претензий у Ормонда к родным привело к консенсусу: свой угол нужен.

Вот только это деньги, немалые, а до обращения к отцу с просьбой о деньгах под соусом «не любы вы мне» я как-то ещё не дорос. К счастью.

Впрочем, если устроюсь в управу, вопрос решится — сотрудникам обычно предоставляли жильё в инсуле (многоквартирном доме), расположенной поблизости от места службы.

Тем временем, до комнаты Эфихоса я добрался, на стук послышалось недовольное бурчание, кое я принял за любезное приглашение, так что в обиталище и зашёл. Братец валялся на кровати, почитывал какую-то, судя по яркой обложке, беллетристику. На мой визит ответил смурным взглядом, шмыгом носа и речью:

— Я просто пошутил, Орм, — буркнул братец. — Как испытания-то прошли? — вполне по-родственному поинтересовался он.

— Хорошо испытания, а за завтрак я на тебя зла не держу, — ответствовал я. — И без того есть за что держать, — прорвалась «тернистая» натура. — Впрочем, пусть его. На, — протянул я Эфихосу кулёк со сладостями.

— Настоящие, вроде, — после пристального обнюхивания и осторожного откусывания выдал вердикт братец. — Или ты в них слабительное запрятал? — подозрительно воззрился он на меня.

— Мышьяк, — с ровной рожей выдал я, но выпученные очи братца были столь комичны, что не выдержал и фыркнул. — Обычные сладости, от Олафа, рядом с гимназиумом. Слишком много взял, а ты ныне в голодающих, снисхождения и призрения заслуживающих, — с постной рожей заключил я.

— Благодарствую, — всё ещё подозрительно взирая на меня и угощение, выдал Эфихос.

— Не стоит. Вот ещё что. Эфихос, у тебя книги по обучению одарённого сохранились? Детские, которые с шести лет изучал, — озвучил я причину своего визита.

— Остались, а тебе зачем… А! Понятно, — дошло до него. — Забирай, мне не нужно, — проявил щедрость братец.

— Голову твою, что ли? — уточнил я, на что таки расслабившийся братец фыркнул, поднялся с кровати и стащил с комода коробку, довольно пыльную, нужно отметить.

— Вот, целые и не помаранные, только страницу порвал одну. Так отец розог всыпал, — припомнил он, видимо, самое яркое, что связывало его с данной литературой.

— Благодарю, — принял я коробку и, уже уходя, откомментировал увиденное. — Ты, Эфихос, прибрался бы, что ли.

— Ступай, разберусь, — буркнул он, уткнувшись в «Путешествия и приключения варяга Йэблана».

И дорогу до своей комнаты я пребывал в тяжких раздумьях: сей талмуд у братца порнографического толка или имечко главного героя — следствие его богатого внутреннего мира?

Так и не решив этот жизненно важный вопрос, я безответственно на него забил, погрузившись в детские книги-наставления.

Зачитался, да и использовал по мере прочтения, и выходила такая картина, подтверждённая субъективными ощущениями:

Есть некий, связанный с сознанием (прямо или косвенно — неизвестно) инструмент оперирования эфиром. Скорее всего, орган, потому как «обратная связь» давала ощущения, сходные с работой как конечности, так и напряжённого обдумывания. То есть, сознание в подробностях и деталях обдумывало «что», следовало напряжение, и происходила эфирная манифестация в виде телекинеза (к остальному я пока не лез).

Сам орган сей не уставал, что было как описано, так и подтверждено, а вот ум уставал, факт, хотя по первости я явно излишне усердствовал.

Далее, выходило, что ряд однотипных воздействий сей эфирный орган дублирует без участия мозга. Что как описывалось, так и было подтверждено телекинезом десятка фантиков одновременно. А по сути, например, терапефт, как именовали биокинетиков-лекарей, мог оказывать комплексное воздействие на организм, взяв как образец одну клетку и продумав (а этим ограничив) «область воздействия».

Что, к слову, объясняла массу «ограничений» одарённых. Они были сверхами, но с человеческим разумом. Процессорные мощности мозга «не тянули» запредельные чудеса, которые были напрямую привязаны к материальному Миру. Хм, расплылся я в хищной ухмылке. Кибернетика… или биокибернетика?

Хотя стоп. Это не тот раздел как науки, так и прикладной деятельности, где можно «по-щучьему велению». То, что я, в основном, нахватался из фантастики, никак не сделает «счастья всем и даром». Но направление перспективное, не затронутое местными, очевидно, в силу невозможности миниатюризации вычислителей на лампах.

Тем временем, организм решил, что с него хватит надругательств (сволочь ленивая!), начав побаливать головой и угрожая усугубить акцию протеста. Ну, может и вправду имеет смысл отдохнуть, устрашился я, решив подремать.

Сказать, что я сделал это зря, нельзя. Но последствия мне не понравились, по крайней мере текущие. Во-первых, мне снилась редчайшая по пакостности дичь, кошмары запредельной гадостн ости, череда просмотренных фильмов ужасов и прочей непотребщины. Единственный светлый момент был в том, что, очевидно из-за шока, память Ормонда явила образ матери. Хотя вид, в момент явно перед смертью, бледной женщины с улыбкой, но на окровавленных простынях, также не добавлял сновидениям позитива.

И, наконец, пробуждение было под стать: женский, почти ультразвуковой визг. Раскрыв левый глаз (правый не открывался) я понял, что источником визга была Авдотья. И чего это она, недоуменно подумал я, пытаясь подняться.

И это получилось. С противным хлюпом: в углублении подушки было не менее пары сотен граммов крови, уже частично свернувшейся, этакого «кровавого желе». Отчистив залепленной ею же правый глаз, я полюбовался на ложе и не мог не признать некоторую обоснованность визга — кровищи как на бойне.

Тем временем, на всё продолжающийся (хоть и с перерывами на вдохи) визги подбежали родные. Визжать не визжали, но взирали на картину, представшую им, с беспокойством и даже испугом.

— Как-то так, — вклинился я «во вдох» Авдотьи. — Авдотья, перестаньте, молю, а то и вправду меня убьёте, — бесовски удачно пошутил я.

Удачно, потому как домоправительница рот закрыла двумя ладонями и визжать перестала. Впрочем, отец тут же заполнил тишину, к счастью, не визгом.

— Болит? Мутит? Где? Как видишь и слышишь? — отрывисто спросил он.

— Не болит, не мутит, вижу и слышу хорошо, — немного проверив и помотав головой и конечностями, ответил я. — Бес знает, что это такое, — констатировал я, сам с некоторым опасением смотря на ложе.

— Разберёмся, — заключил собранный Володимир, бросив на Эфихоса, добравшегося до моей комнаты с задержкой, подозрительный взгляд. — Помогите Ормонду подняться и ведите в каретную, — бросил он братьям, почти бегом срываясь в коридор.

А братья подбежали, развели суету, впрочем, мной отвергнутую: чувствовал я себя сносно, ничего не болело и не мутило. Если бы не разливы крови, я бы скорее посмеялся над суетой.

— Орм, это не я! — почти шёпотом зачастил Эфихос.

— Знаю, что не ты, попробую и отца убедить, — ответил я.

— Ты точно в порядке? — уточнил Энас, а после кивка продолжил. — Хорошо, но будем рядом. И к медику съездить надо, — заключил он.

— Ладно, только вот что, — сказал я, прихватив не загвазданную простынь. — Отец на мобиле же меня повезёт, а я ведь всё замараю. Умыться и переодеться мне же никто не даст? — вопросительно уставился я на старшего брата.

— Не даст, тут ты прав, — слегка улыбнулся он.

А по дороге к каретной думал. В то, что это не Эфихос, я верю, он избалованный, но в целом нормальный парень, родных, в принципе, любящий. И вообще, подозреваю, сей кроворазлив был носовым, а связан скорее всего со стрессом. Хотя рвать на себе рубаху и убеждать в этом родных не буду. Бес знает, мало ли и прочее, так что к лекарю съездить не помешает.

В каретной, за рулём мобиля уже сидел Володимир, нервно барабанящий по рулевому колесу. От известных Олегу авто этот образец местной технологии отличался разве что местом водителя — в центре, слегка вынесенное вперёд и вверх относительно боковых мест переднего ряда. Второй же ряд, на которой меня поместили, был натуральным диваном, четырёхместным.

А в остальном — лимузин годов шестидесятых, в целом — зализанный, но с хищной, угловатой «мордой». Четыре колеса, как и положено.

Володимир хмыкнул на кинутый на задний диван простынь, и осведомился:

— Как себя чувствуешь?

— Вроде как неплохо, — ответствовал я. — Может, я сам до лекаря доберусь?

— Сиди уже, добиральщик, — беззлобно фыркнул отец, выруливая из каретной.

А через четверть часа мобиль зарулил в обширный двор трехэтажного обширного особняка, лечильни или больницы. Централизованных лечебных заведений Полис, в силу обширности и свободы застройки не имел, за исключения палат Академии, так что вот такие особняки, обслуживающие районы, и были центрами медицины, поликлиники и больницы в одном флаконе.

Пристально вглядывающийся в меня Володимир убедился, что скоропостижно падать оземь я не намереваюсь, и направился в приёмный покой, где обменявшись вполголоса несколькими фразами со служителем, протянул ему немалую купюру.

Что меня, признаться, удивило: мздоимство было как бы сказать… тягчайшим преступлением, не менее страшным, согласно законам Полиса, нежели убийство. Однако, взирающий на мою изумлённую физиономию отец пояснил:

— К терапефту отправимся, Орм. Ты и одарённым стал, да и экзамен, да и бес знает, что с тобой, — нахмурился он.

— Это не Эфихос … — начал было я, но был перебит.

— Вот терапефт и скажет, — сухо отрезал отец.

Тут крылось некоторое привилегированное положение одаренных: в лечильнях Полиса они были " вольнонаёмными " высокооплачиваемыми специалистами. То есть, ежели бы отец не заплатил, то меня осмотрел бы обычный медик, взял бы, при нужде, анализы. И только тогда, если бы диагноз требовал, направил бы меня к терапефту. И тогда бы Полис оплатил бы специалиста.

А вот для «торопыг» вроде тех, каковыми мы были сейчас, была возможность «попасть к самому главному», но за денежку немалую.

Хм, не позавидуешь Володимиру, с сочувствием глянул я на отца. Само подозрение в том, что один его отпрыск покусился на жизнь другого, чертовски неприятно. Впрочем, тут я ему ничем не помогу, кроме явки к терапефту, к которому и направляюсь.

Наконец, мы проникли в кабинет терапефта, которым оказался дядька лет сорока, сухощавый, с острым взглядом и холодными лапами. Последнее я ощутил своей тушей, которую он, предварительно разоблачив при моей скромной помощи, пальпировал. Отец тем временем описывал картину, представшую их взору, а на «литрах крови» фыркнул уже я.

— Находите это забавным, молодой человек? — полюбопытствовал лечила.

— Не совсем, но во мне литра три… — начал я.

— В вас почти шесть, — поставил терапефт диагноз. — И могу сказать, что потерю литра вы переживёте без особых потерь, что, собственно, и сделали. Так что слова вашего батюшки преувеличение лишь в малой степени. Как же вы себя, любезный, довели до такого состояния? — вопросил он, взирая мне в глаза и нежно придерживая за складку на животе.

— Эм-м-м… — несколько смутился я. — Углубился в науку, не уделял должного внимания гимнастике.

— Зря, — веско сказал терапефт. — Истинное совершенство человека — в гармонии тела и духа, — веско процитировал он.

— Здоровый дух в здоровом теле — редкая удача, — продолжил я марафон цитат, фамильно «выпустив колючки».

— Ну так будьте удачливы, молодой человек, — добродушно ухмыльнулся терапефт.

— Что с ним, господин терапефт? — прервал наш диспут Володимир.

— С юношей всё в порядке, уважаемый. Сегодня же экзаменационные испытания гимназиума, — разговорился терапефт. — Знали бы вы, сколько молодых людей и девиц прибывают в лечильни сегодня, — аж закатил он глаза.

— То есть, потоки крови — это экзамен?! — набычился Володимир.

— Хм, нет, я не полно ответил. У юноши излишний вес. И отсутствие должных мышц, — безжалостно констатировал терапефт. — Переживания от экзаменационного испытания, да и скушали вы ещё что-то чрезмерно? — уставился он на меня.

— Сладости, — признал я. — Для работы мозга.

— Похвально, что сие знаете, печально что забываете: мозг обрамляет тело, — констатировал лекарь. — У юноши был скачок кровяного давления из-за переживаний и негодящей пищи в чрезмерном количестве. А поелику организм, невзирая на небрежение, здоров, то на сей скачок он отреагировал безопаснейшим для жизни образом, — заключил терапефт.

— Спустил давление? — с успокоенной улыбкой спросил отец.

— Именно так, — кивнул лекарь. — Но, не знаю причины вашего небрежения гимнастикой, юноша, но вы это прекращайте. Пока вы юны, всё не так страшно, но если вы продолжите небрежение — до тридцати вы не доживете. Ваше сердце, — похлопал он по моей сиське честного первого размера, — просто не выдержит тех объемов работы, что вы на него взваливаете.

— Ясно, так и собирался, — пробормотал я под нос.

— И всё же, поведайте, как вы, отец, допустили? — уставился лечила на Володимира с укором, даже, видимо, смутив его.

— Занимался он, почтенный терапефт. Самозабвенно, я отговаривал, но пороть за усердие? — развел отец руками.

— Когда в ущерб себе — можно и пороть! — отрезал тот. — А что за штудии привлекли молодого человека на… — закатил он глаза, — не менее пяти лет?! — уставился он на меня чуть ли не с ужасом.

— Становление владетелем, — нейтрально ответил я.

— И как?! Овладели, юноша?! Да вы чуть… — гневно начал терапефт и был заткнут канцелярщиной с его стола, устроившей в воздухе хоровод. — Вы?! — кивок. — Поздравляю, молодой человек, выражаю восхищение вашей силой воли. Вы же, судя по вашему состоянию, посвящали всё свое время тренировкам? — ешё кивок. — Впрочем, — собрался он. — Вопрос о небрежении здоровьем телесным это не снимает. Вам надо приводить себя в должное человеку состояние! — изрёк он. — Но ни в коем разе не самостоятельно или в гимнастическом зале, — продолжил он. — Погубите себя, у вас даже наблюдается атрофия мышц. Знаете, любезный, — задумался он, — будете ежедневно по утрам заниматься в палате гимнастической терапии при лечильне. Под надзором медиков, да и я присмотрю. В таком разе я могу вам гарантировать скорейшее приведение вас в норму и сведение негативных последствий вашей жизни до сего момента к нулю.

— Сколько… — закопошился Володимир, но был заткнут вскинутой головой и истинно императорским взглядом.

— Житель Полиса, сие лечебные процедуры, важные для его жизни и здоровья, какие деньги, уважаемый? — процедил он сквозь оттопыренную губу.

— Скажите, уважаемый терапефт, — решил я «сбавить пафос», помочь отцу, да и колючки показать, не без этого.

— Да, молодой человек? — перевел он взгляд на меня.

— А моя складка вам НАСТОЛЬКО сильно приглянулась? Нет, ну если так уж сильно желаете, я не против хирургического усечения … — с мордой смиренной озвучил я.

— Это… — отдёрнул от моего пуза клешню лекарь, убрал руки за спину и впал в некоторый ступор.

Прерванный тихоньким хихиканьем Володимира, к которому, покорчив морду оскорблённой невинности, присоединился и сам терапефт. Посмотрел я на ржущих и соизволил сам хихикнуть пару раз.

После чего беседа перешла к несколько менее пафосному и формальному общению. Представился терапефт Олегом Бальдеровичем, подтвердил диагноз и лечение. Категорически воспретил самостоятельные занятия, только под присмотром и в лечильне. Даже предложил «проживание в её стенах», на что я отрицательно помотал головой: может и глупо, но память Олега категорически протестовала против «госпитализации», пока всё не совсем плохо.

— Тогда доставляйте болящего, — ответил он.

— Да я сам… — начал было я.

— Нет, запрещаю, — отрезал терапефт. — Вы же с серебряной слободы? — уточнил он, на что отец кивнул. — Категорически не можнó, — заключил он.

— Кхм, — задумался отец, явно не только не вдохновленный, но и физически не могущий меня, например, забирать из-за дела. — А диплицикл, Олег Бальдерович, Оромеду не противопоказан?

— Скорее пойдёт на благо, проблем с аппаратом равновесия он не имеет. Если так, то вполне приемлемо, — заключил медик.

После же я, наконец, облачился, а покинув кабинет, вопросительно и с прищуром уставился на Володимира.

— Ишь, зыркаешь, — ухмыльнулся тот. — Не хуже мытаря на границе. Всё едино подарок тебе к окончанию гимназиума положен, так что выйдет чуть поранее и не без пользы.

— Стоит ли? Да и дороговат подарок-то, — сомневался я. — Ежели до лечильни, так и я омнибусом доберусь.

— А ты мои деньги не считай, — оскалился Володимир. — Сам в дело семейное не желаешь, так что не твоя забота, — злорадно отрезал он. — Как должно всё, да и не обеднеем, — всё же улыбнулся он.

— Вот пойду в мытную управу, — под нос проворчал я. — Вот ужо всё посчитаю, — вызвав искренний смех родителя.

— Ну если уж туда, тогда посчитаешь, претензиев иметь не буду, — заключил он.

И от больницы сей кутила и мот купеческого сословия заехал в центр Полиса, где взял, да и купил мне оговоренный диплицикл, именуемый в мире Олега мотоциклом. Правда, непременно с коляской, настоял он. Приказчик косил на недосмытые в лечильне подтёки крови, но неуместного любопытства не проявлял.

А к завтрему агрегат должны доставить к нашему дому. Я же был несколько ошарашен и не знал, как себя вести. Дело в том, что индивидуальный транспорт в Полисе был бесовски дорог. Правда, выгодно отличась качеством от «одноразового» Мира Олега, то есть, тот же металл транспорта был инновационно, просто фантастически технологичен. Нержавейка, в смысле, мда.

Ну да не суть, дело в том, что подарок был дорог, да и приятен, причём обеим составляющим меня. Правда, опыта вождения «железного коня» не было, хотя в рамках показанного продавцом особо и не надо было. По крайней мере, с коляской и если не гонять, да и визитку «наставника вождения» я под одобрительный взгляд Володимира прихватил.

— Скажи, отец, — решился я в машине на вопрос, уж очень меня «раскачало происходящее». — Я помню мать, после родов. Наверное, перед смертью. Почему она рожала дома?

— Помнишь, — тяжело вздохнул Володимир. — И я помню. Её воля была, не хотела ни в лечильню, ни медиков до себя допускать. Ругались даже, — признал он. — И ведь с вами двумя всё как по маслу, никаких бед и хлопот, я и с Эфихосом и не беспокоился почти, — разоткровенничался он. — А оно вон, сам знаешь, как вышло, — тяжело вздохнул он.

— Прости что напомнил, — повинился я. — Но и узнать должен был, — на что последовал молчаливый кивок.

Да уж, бывает и такое. Хотя, с чего такое неприятие медиков, непонятно. Но, возможно, религия, припомнил я маленькие кумирни олимпийского пантеона. Верующие в Полисах были, но это было дело интимное, никого, кроме родных, не касаемое. Да и немного их, потому как боги не отвечали.

Уже смеркалось, когда мы добрались до дома. К чести домашних, ужин, на который меня столь «удачно» позвала Авдотья, стоял нетронутым, а братья и домоупровительница ожидали в гостиной. Успокоил Володимир присутствующих, что вот прямо сейчас и тут я помирать не собираюсь, с несколько излишними, как по мне, деталями.

Впрочем, воплей «жирный-жирный, аки аэростат пассажирный!» не последовало даже от Эфихоса, так что я решил проявить милосердие и попросил за него у отца. Тот похмурился, но со скрытой ухмылкой, и наказанного амнистировал.

Так что ужинали мы всей семьёй, а я несколько переоценивал отношения. Потому как пусть в быту люди они и не вершина приятственности, но родные и, как показала ситуация форс-мажора, искренне любящие и беспокоящиеся, как на мой взгляд.

И засыпал (с некоторым опасением) в настроении философическом и мечтательном. С рефреном: «что день грядущий мне готовит».

3. Ветреный интерес

Проснулся я не от визга, а сам, на рассвете, как и рассчитывал, учитывая дневной сон. Башка несколько побаливала и вообще, не сказать, чтобы я чувствовал себя способным перевернуть Мир.

Впрочем, внимательный разбор себя показал, что хоть я толком и не помню, но подсознание сжало зубы и начало утрясать бардак двух комплектов воспоминаний. Довольно любопытно вышло, если в бытовой оценке ожидаемо, доминировал Олег: банально, больший опыт жизни, большая, хотя, зачастую, не применимая, эрудированность, то в ряде основополагающих жизненных императивов вёл Ормонд: сила воли всё-таки потрясающая, констатировала оценочная система Олега, отступая.

Ну а последствия этого «утрясания» (подозреваю, не последнего), отразились и на самочувствии. Впрочем, душ, причём ледяной, с этим помог справиться, так что я, внутренне потирая лапки, оделся и направился осматривать своё средство передвижения. Доставить его должны были в глубокой ночи, а сейчас уже за пять.

Выдвинувшись из комнаты я в гостиной наткнулся на Энаса, рассматривающего в иконакинесе (олежья часть выпала в каплю, от осознания, что первое слово — лишь обозначение изображения, не более и не менее) театральную постановку.

Вообще, сей кинос был электронно-лучевой трубкой с динамиком, довольно технологичный, на уровне телевизоров годов, наверное, восьмидесятых. Правда, в силу массы причин, телевидения в Мире Полисов не зародилось. Соответственно, кинос был лишь видеопроигрывателем, носители для которого поставляли как театры, так и спортивные состязания. Впрочем, были и научные, да и развлекательные диски (носителем были светочитаемые диски, правда, несколько больше си-ди Мира Олега), подозреваю, была и порнография, хотя сам не сталкивался.

— Доброго дня тебе, Орм, — кивнул братец, пристально меня разглядывая.

Я чуть было не буркнул «утра», вовремя остановившись: Энас желал мне добра в предстоящем дне, что более чем уместно делать утром.

— И тебе доброго дня, Энас, — вопросительно уставился я на братца.

Тот хмыкнул, внимательно меня осмотрел, закатил очи и, через четверть минуты выдал деловым тоном:

— Переодеться тебе надо, Орм, — выдал Энас. — Ты же гонять не собираешься? — на что я осторожно помотал головой. — Вот, соответственно, жилет смени и рубаху оставь, да и брюки поплотнее. Куртку кожаную тебе свою отдам, — пояснил он. — Ранее гонял, да и Любава (бывшая любовница Энаса) погонять любила. А ныне мне не до того. Так что тебе отойдёт.

— Хм, два вопроса, — подумав выдал я, а после кивка, продолжил. — А на кой бес мне эта куртка, ежели гонять не буду? И, соответственно, братец, ты, как я мыслю, не учёл маленькой детали, — с этими словами я похлопал по задорно заколыхавшемуся пузу.

— Куртка сия нужна и необходима. Потому как, даже по теплой погоде и не гоняя, грудь, шею, да и спину застудишь, — веско ответствовал братец. — С ногами, если не гонять, не так страшно, но многие мои ровесники, что на диплицикле гоняли без должной одёжи, ныне хворями маются и лечильни не всегда помогают, уж не до конца точно. А насчет твоей «маленькой», — не без ехидства уставился он на пузо, — детали, так куртка ездока по размерам шнурами подгоняется, дабы плотно сидеть. В руках и плечах пойдёт, а «деталь» на распущенных шнурах уместится. Выдохнешь, на край, — ржанул он.

Мысленно посулив братцу его ответно уколоть, не признать его правоту я не мог, так что отправился переодеваться. После же переоблачения, одобрительно хмыкнувший Энас извлёк натуральную кожаную бронь. Впрочем, приглядевшись и примерившись, я углядел, что это кожаная кираса, грубой кожи, с продавленным мускульным рельефом и молнией под левой рукой. Мягкая кожа и " кирасные " элементы чередовались, а сама красно-коричневая сбруя надевалась через голову.

Распущенные завязи и вправду позволили мне вместится в одёжу, а после застёгивания братец ещё и натянул шнуровку. А стильно, оглядел я кубики пресса и мощные грудные пластины рельефа кирасы.

— Вот, красавец, хоть сейчас девиц на гулянку зазывай, — довольно хлопнул по кирасе Энас.

— Угу, и после снятия одёжи, лечь на них вместо одеяла. Кондиции позволяют, всех покрою, даже подоткнуть есть что, — не без яда ответствовал я. — А вообще, благодарствую, Энас, подарок и вправду…

— Пустое, — отмахнулся братец, но видно было, что доволен. — А теперь пойдём твоего буцефала осваивать, — а на мой вопросительный взгляд пояснил. — Ну не отпускать же тебя, первый раз на диплицикл севшего, одного.

— А бес знает, мне приказчик рассказывал, вроде просто всё, — несколько растерянно ответил я. — Да и хитрых правил на дороге нет: главному тракту уступи, людей на переходах давить не моги, да и диплицикл они погнуть могут, — припоминал я урезанные ПДД мира Полиса.

— Да, и равновесие из-за них, если давить, потерять можно, — серьёзно покивал братец. — Но однако ж, Орм, проедемся вместе. У тебя диплицикл на эфире, что проще, но всё же.

— Хм, а я и не знал, что эфирный, — удивился я, впрочем, тут я более прислушивался к тому, где мне давить жалких человеков можнó, а где этого делать, при свидетелях, не стоит.

Проследовали в каретную, где и пребывал диплицикл, вполне соответствующий припоминаемому Олегом колясочному «Уралу», правда коляска была явно побольше и комфортнее, да и рулевая вилка отличалась большим удобством. Но главное отличие заключалось в отсутствии бензобака, позволяющее откинутся на заднюю опору ступенчатого сидения.

— Надевай, — протянул мне братец кольцо, без украшений, но довольно массивное, белого металла. — Подай эфир, вроде бы должно быть просто, — продолжил он, на что я хмыкнул, последовав указанию и двигатель диплицикла тихо загудел.

— А как? — понятно спросил я.

— Гляди, тормоз, скорость, — тал тыкать братец в рукояти. — Опытный владеющий отключает их, регулируя скорость подачей эфира, даже тормозит, включая задний ход, как Любава показывала.

— Ну мне до этого далеко, да и не факт, что нужно, — констатировал я, порадовавшись отсутствию жуткого рёва, да и эфирно-колечная «противоугонка» была практически стопроцентно надёжна.

— Присаживайся, — расположился в коляске братец. — Ну и потихоньку двигай, я дорогу укажу, надо будет заехать в одну лавку, — произнес он.

И стал я «потихоньку двигать». Вообще, интуитивно понятно, удобно, вот только несколько смущал ветер, даже на тридцати верстах (мере длинны, вроде бы примерно соответствующей километру, меридиан, по крайней мере, был 18872 версты) хамски бивший в морду лица и вызывающий слезотечение.

Впрочем, как выяснилось, лавка к которой осуществлял навигацию Энас, содержала как раз очки и шлемы, причём последние не глухие, а нечто вроде шлемофона танкиста, правда, опять же, из кожи и не блокирующий уши. Отпихнув меня, когда я попытался рассчитаться, братец завершил мою экипировку шарфом, хлопнул по плечу и побрел по своим делам.

Ну а я направился к лечильне, благо сроки уже подходили. Добрался нормально, сдал груду снаряжения в гардероб и был направлен служителем приёмного покоя должном направлении. По дороге чуть не выполнил удивительный по красоте жест: двойную челодлань. Первая была связана с тем, что у меня не было «сменной одежды». А вторая, была вызвана всплывшей информацией, о том, что гимнастические штудии проводятся в обнажённом виде, в этом случае, скорее неприличны лишние шмотки.

Наконец, добравшись до «палат гимнастической терапии», я был направлен в раздевалку, после чего зашел в немалых размеров зал, снабженный длинным и узким бассейном, множеством гимнастических снарядов, лишь часть которых была мне известна.

Заведовала сей обителью здорового тела дама, весьма и весьма приглядная, гардероб которой составляла лишь лёгкая накидка, а возраст был около тридцати на вид. Я чуть не «воспрял» определёнными деталями организма, но вовремя одумался. На мой однозначный взгляд дама ответила фырком, осматривая мои кондиции с интересом более медицинским, нежели каким иным, то также поспособствовало «охлаждению».

— Ветрена Прекрасовна Тихина, медик- пропонтис сих палат, — первая представилась она. — А вы?

— Ормонд Володимирович Терн, — отрекомендовался я.

На что дама кивнула, расположившись за столом, листая некие листки, временами кидая на меня взгляды меня несколько пугающие, очень уж жалостливыми они были.

Бормотание под нос так же душевного спокойствия не доставляло, благо, в тишине палаты вполне слышимое «атрофия, гиподинамия» и прочие страшные слова.

— Итак, Оромонд Володимирович, нагружать я вас сильно поостерегусь, — констатировала дама, вставая из-за стола. — Затруднения с плаванием испытываете? — уточнила она.

— Не думаю, что с подобным, — колыхнулся я всем, — поплавком, с этим возникнут проблемы, — изрядно пошутил я, впрочем, Ветрена продолжала на меня взирать вопросом. — Не испытываю, — вздохнул я.

— Отрадно, в таком разе проплывите вперед и назад по сей полосе раз пять, для начала, — указала она на бассейн, метров двадцати в длину.

На что я молча кивнул, плюхнулся, поплыл… и просто слов, кроме мата не находил, уже метров через сорок! Это был какой-то кромешный пиздец: мне банально не хватало воздуха, ноги наливались тяжестью, я, бес подери, реально мог бы потонуть на открытой воде!

Впрочем, сжав зубы, я проплыл ещё столько же, после чего, уже с черными точками перед глазами, с сипом выбросил свою тушу на край бассейна, аки кит, с хрипом втягивая воздух.

— Всё? — безжалостно поинтересовалась Ветрена, двигающаяся вдоль бассейна, рядом со мной.

— Судорога, — просипел я. — Минут пять отдохну, и продолжу.

— Посмотрим, — присела она рядом со мной и, на удивление сильными пальцами, стала разминать мои ноги.

Признаться, крайне пикантная ситуация со стороны, но мне было совсем не до того: очень хотелось дышать, а сведённые судорогой мышцы отзывались почти огненной болью на жесткое разминание. Впрочем, это надругательство вскоре прекратилось, Ветрена отстранилась, а на моё плечо пала знакомо-холодная по вчерашнему дню длань, от которой по телу прошла волна «нормального самочувствия», скажем так.

— Приветствую, Ормонд Володимирович, — послышался со спины голос терапефта. — Ветрена Прекрасовна, что скажите о юноше? — продолжил он.

— Воля есть, — ответила дама, глянув на меня.

— Ну, что воля есть, — хмыкнул Олег Бальдерович, — я знал ещё вчера. Каков ваш прогноз?

— Для приведения юноши в потребное состояние, я возьму не менее года, — ошарашила на меня. — Я бы вообще сказала, что он не один год лежал с переломом спинного хребта, если бы не ваше, Олег Бальдерович, заключение, — заявила Ветрена.

— Нет, спинной хребет не повреждён. Что ж, Ормонд Володимирович, попробуем вам помочь. Год, в ваши годы, уж простите за каламбур, чрезмерный срок, да и, признаться, ваш подвиг вызвал у меня сочувствие, — озвучил терапефт. — Пожалуйте в бассейн, — не стал объяснять детали он, но указание я безропотно выполнил.

Потратил одарённый на меня около получаса, которые я исправно плавал, лишь с чуть ускоренным дыханием и легкой болью- нытьём. Правда, уже не только конечностей, но и, по-моему, всех мышц организма. Как объяснил терапефт, он не устраняет «должные для роста мышц» повреждения, но скорее стимулирует этот процесс. А также помогает «лёгким и сердцу» в их труде.

В общем, насколько я понял, выводит КПД тренировки на пик, при минимуме ненужного. Хотя из бассейна я вылез, боля всем собой, чего Бальдерович явно лечить не намеревался.

— Прибывайте в лечильню в семь пополуночи, ежедневно, — заявил он. — Получаса вам хватит. Вечером рекомендую терму и массаж, впрочем, последнее и сейчас не помешает, — на что Ветрена ответила понимающим кивком, сделав мне приглашающий жест.

После чего дама подвергла мой невинный организм бессердечному надругательству, называемому лечебным массажем. Признаться, больно было бесовски, и я бы взвыл, ежели бы не субъект надругательства. Впрочем, от слёз из глаз меня это не избавило, так что поднимался я с массажного стола, хлюпая носом.

Надо бы к ней подкатить и впердолить, по окончании лечения мстительно думал я. Ну, по крайней мере попробовать оное сделать, в качестве психологической релаксации, самцового доминирования, да и вообще, хороша она, невзирая на не самые романтические обстоятельства. Ну а откажет — так не беда, чай не Василика, ославливать на всю лечильню не будет.

Придя к подобным выводам и построив коварные планы, я облачился в гардеробной, да и добрался до дома. Невзирая на всякие гимнастики, дел у меня было тьма, да и результаты испытаний будут готовы уже завтра, это ещё хорошо, что Бальдерович своим благорасположением урезал моё больничное пребывание до часа в день.

А вообще, примерно прикинул объём и ювелирность воздействия терапефта на мой организм, и мне слегка поплохело. Ну, положим, работает он сознанием не с организмом, а с клеткой, масштабируя воздействие эфирным органом. Так этих клеток выходит не менее пяти типов! Пусть не одновременно, но в разных состояниях… В общем, не просто голова, а гений какой-то, констатировал я. Причём, он не один ведь такой, терапефты пусть не самые распространенные одарённые, но есть в каждой лечильне, да и вне их встречаются.

Учиться, учиться и ещё раз учиться, логично заключил я, погружаясь в учебники. Вечером, уведомив Авдотью, что ужинать не изволю, медицинские процедуры, направился в терму и попарился. Да и массажу подвергся, причём, невзирая на то, что осуществлял его мускулистый дядька, от массажа я получил неизмеримо больше удовольствия, нежели от «лечения» Ветрены.

Точно надо впердолить, окончательно заключил я, а то так можно и мужеложцем стать. Впрочем, ормовая часть меня недоумённо пожала плечами, мол мужчина и мужчина, какая в жопу разница? Но тяги к своему полу парень не испытывал, так что на невинные отклонения олеговой части пожал плечами.

Кстати, довольно забавно выглядела оценка окружающих: та же Ветрена воспринималась и как симпатичная молодая девица, и как суровая матрона-лекарь.

С такими мыслями я добрался до дома, был пойман отцом с братьями и допрошен. Сии бессердечные люди изволили неприлично ржать на описание моих неисчислимых горестей и мытарств, хлопать меня по плечу и сулить всякое благополучие и благолепие в будущем. Внимательно всё запомнив, я отправился почивать, самоотверженно отказавшись от ужина.

Выспался нормально, а в лечильню направился уже с гардеробом для торжеств в гимназиуме, для чего использовал коляску. Стоически претерпев надругательства, раскланялся и направился в гимназиум.

Нужно отметить, что ажиотажа по поводу вручения дипломов не наблюдалось: высшую ступень заканчивало не так много гимназистов, да и присутствие на вручении обилия родственников (да хоть кого-то, кроме самого бывшего гимназиста) было не слишком распространено.

Впрочем, уже переодетый и формальный я отметил присутствие Василики и её семейки, кидавших на меня недобрые взгляды. Последнее было вполне оправданно: семейство Федос было на отшибе, явно «отторгнутое» державшийся единой группой массой старших родственников дипломантов. Ну а что вы хотели, думал я, широко улыбаясь зыркающим: как бы и кто бы ко мне не относился, но сам факт " бесповодного злословия и сплетен об интимном» делало как девицу, так и её семейство «дурными» в общественном представлении.

Там временем, все полсотни дипломантов собрались, выступил товарищ головы гимназиума, выдав речь в стиле «как здорово, что вы начинаете новую, взрослую жизнь и, наконец-то, сваливаете отсель». После чего стали вызывать дипломантов поимённо, всучая папку с дипломом. Сами результаты не озвучивались, дело это было самих дипломантов и тех, кого они изволят посвятить. Каких-то торжественных мероприятий сам гимназиум не проводил, хотя некое копошение было, но Орм ещё до начала испытаний буркнул, что ему то не интересно, так что ко мне эти праздники касательства не имели.

А вот запросы управ — интересовали напрямую, так что после получения своей папки я проследовал в приёмную, где оные располагались на стенде, с номерами фони и адресами. По дороге с некоторой печалью ознакомился с результатами, всё «удовлетворительно», «дурно» в гимнастических дисциплинах, ну и единственная высшая отметка по истории.

Впрочем, всё, как и должно было быть, перестал я печалиться, приступив к знакомству с запросами Управ на молодых специалистов. И как-то меня картина не вдохновляла: милиция и сыскной приказ отпали сразу, по причине «дурной гимнастики». А вот остальные управы желали (в общем-то, закономерно), положительных, а не нейтральных оценок знаний, по профильным направлениям как минимум.

И выходит, что светит мне место не стажёра с должностью, а младшего служки, как у окончившего «средний курс» гимназиума. А это, невзирая на реальный уровень, годы на «пробиться» в роли подай-принеси, да и квалификация, в смысле знаний, теряться будут.

Третий раз разглядывая стенд (ну мало ли, эфир есть, может, нарисуется колдунским образом запрос на такого замечательного и всем нужного меня) я оказался в компании Люцины, нашей «лучшей ученицы». Сосредоточенно выписав несколько номеров, девица покосилась на меня, на что я приподнял шляпу.

— Ормонд, — слегка поклонилась она, задумалась на несколько секунд, нахмурилась и выдала: — Славобор и его подручные, тотчас по получению диплома, направились к выходу из гимназиума. Ждут тебя, — заключила она.

— Благодарю, Люцина, — искренне поблагодарил я, на что девица просто кивнула, покидая приемную.

Хех, мстительный альфач, вот уж на кого мне наплевать. Вообще, я так и не понял, почему наставники терпели подобного в группе гимназистов? Разве что «закалка», но такой, как по мне, спорный вариант. А сам он, например, куда? С его альфовскими замашками? Его же будут бить, возможно ногами, фактически везде.

Хотя, прикинул я, если в милицию, да бить будут не вообще, а умело и куда надо, то может, и найдёт свое место в Полисе, себе не без пользы и другим во благо.

Напоследок всё же записал фони запрашивающего отдела из управы сыскных дел — окромя гимнастики, требования были в «достойном» знании истории и одарённости. Может, и «прокатит», вздохнул я, направляясь в гардероб и облачаясь.

А выезжая на диплицикле, я и вправду обнаружил троицу, поджидающую мою персону. Полюбовавшись ошарашенными физиономиями «указателей места», я не отказал себе в маленькой слабости. А именно, огласил округу признаками радости и презрения к " указывателям», под звуки своего хохота удаляясь от гимназиума.

Впрочем, ситуация нерадостная, но посмотрим, заключил я, двигая к дому. Володимир пожевал губами, ознакомившись с дипломом, но истерик и кар устраивать не стал. Мало того, что уведомлен был заранее, так и явно не терял надежды усадить меня на семейный яровик.

Может, не самый худший вариант, со вздохом констатировал я, засыпая после банного моциона. Ежели управа мне не светит, то водить караван выходит разумнее, чем выслуживаться из младших служек. Время то же, вот только, водя караван, я смогу заработать на обучение без гражданства, невзирая на его запредельную дороговизну.

А учитывая время " выслуживания " так ещё и в прибытке в деньгах окажусь, уже серьёзно прикидывал я. Четыре-пять лет, при удаче и трудолюбии, возможно и вариант. Но, сначала в сыскную управу, потом, если не выйдет, в посольскую, невольно поморщился я, припомнив Леших всяческих, а вот ежели с этими вариантами не выйдет, тогда и к Володимиру обращусь. Благо, его щедростью, время у меня ещё есть, но и злоупотреблять оной не стоит.

Так прошло пять дней — лечильня, занятия одарённого, термы. Что приятно, Бальдерович явно не обманул: пусть жиры мои обильные и не исчезали, но мышечный каркас нарабатывался. Кроме того, взирая на терапефта щенячьими глазками, я заикнулся о связках и сухожилиях. Последний благодушно хмыкнул, а вот выражение физиономии Ветрены меня чуть не заставило с визгом и писком покинуть гимнастическую палату, с неподобающей поспешностью притом.

В общем-то, занятия увеличились на двадцать минут, но рыдал в три ручья я последние три сеанса стабильно: с ангельским выражением лица Ветрена завязывала мою тушку экзотическими узлами, а Бальдерович тем временем не давал душе дезертировать от сих издевательств. Хотя очень хотелось. Потому что больно было совершенно невыносимо, а опасения всяческих нехороших девиациях половых, стали натурально пугать близостью. Например, нежно поглаживающий меня добрый массажист из терм точно один раз снился.

С этим надо что-то делать, мужественно решил я, но делать мог только одно: собрался, прихватил парадный пинджак, да и направился в управу сыскных дел. Здание сие находилось в акрополе, как, впрочем, и большинство политических служб. Первый раз за всё время я ехал «в потоке» транспортных средств, что, впрочем, оказалось вполне мне по силам.

И даже место на стоянке управы моему диплициклу нашлось, так что к входу я направлялся с некоторой надеждой, посчитав всё, что мог посчитать, за благое предзнаменование. Само здание мне напомнило парижский пантеон — разве что, округлый купол башни четырёхэтажного здания не венчал шпиль. Ну и мрамор белоснежный, не без этого.

Проникнув в огромную приёмную я даже на некоторое время растерялся — обилие деловито снующих людей, многие из которых были в форменной одежде, несколько сбивало с толка. Впрочем, собравшись и выпятив пузо, направился я к стойке одного из встречающих секретарей. Последний без проволочек и вопросов выслушав мою нужду, направил меня в нужное крыло, людских дел ведомство.

Пробравшись в нужное место, не без эстетического наслаждения полюбовавшись интерьером управы, на диво удачно сочетающим некую, свойственную более античным храмам, возвышенность и аскетизм, я добрался до нужного мне ведомство. Где, поинтересовавшись у первого попавшегося сотрудника о " приёме на службу», был направлен в кабинет некоего «С.Н. Калёна, просоп ведомства людских дел, Управы сыскных дел».

Вообще, в терминологии Олега, сии «людские дела» были скорее «гражданскими». А ведомства делились на купеческих дел (вопросы финансов в основном связанные с купцами, но, как понятно, не только), убойных (тяжкие преступления), соответственно людские дела, преступления и расследования не тяжкие, и куча подведомств, по направлениям различных аспектов жизни Полиса.

Просоп же был чиновником, работающим с персоналом, как рекрутёр, так и фильтр, отсеивающий негодных. После него же соискатели или посылались к профильным начальникам, на собеседование уже предметное, либо куда подальше им самим.

— Диплом, — важно выдал парень ненамного старше меня.

Хотя, учитывая медицину и терапефтов, да и должность — юный возраст отнюдь не факт. Может, и за тридцать, молодится просто, мысленно хмыкнул я.

— Нет, Ормонд Володимирович, с прискорбием вынужден вам констатировать, что ваши таланты в нашем ведомстве должного применения не найдут, — изрядно изящно послал меня подальше сей тип.

— Благодарю, — ровно ответствовал я, забирая протянутый диплом.

Была надежда, что будет беседа, где я блесну своей нужностью и уникальностью, но вопить «а дайте я спою и спляшу» было глупо. Скорее попросят выйти вон с применением физического увещевания, хмыкнул я, бредя к выходу управы.

А значит, задумался я, уже расположившись на диплицикле, остался лишь Добродум Леший, после разбора с которым мне останется или работать с ним, или водить караваны.

Впрочем, решил я, надо бы про управу посольских дел разузнать поболее, потому как кроме «ведают посольствами», ни гимназическая программа не сообщала, ни Орм точно не знал. А экстраполяция тут давала результат пятьдесят на пятьдесят: либо так, либо не так.

И вот тут было два варианта: Общественная Библиотека Полиса или книжная лавка. Прикинув с минуту, остановился я на последнем варианте.

И дело тут было вот в чём: закрытостью и секретностью жизнь Полиса не грешила, была даже более открытой, нежели Олег находил уместным. Однако в отсутствие как раз тех самых технологий, в продвижении которых я вознамерился подвизаться, источниками информации были библиотеки и книги. Вроде бы всё нормально, только Вильно был городом немалым, к печатному слову обитатели питали немалую страсть, тягу, а подчас и нужду. Что привело к тому, что несколько визитов Орма в общественную Библиотеку по вопросам учёбы, закончились ничем. Запись на несколько седмиц вперед, на все читальные места.

Гражданам в этом плане было проще, они имели свою «квоту», но я, как понятно, гражданином не был, соответственно, ряд вопросов решился через отца, помог с литературой, а ряд был отставлен «на потом».

Соответственно, домой я вернулся, снабжённый талмудом: «Управы Полиса Вильно, структура и предназначение оных». И вместо занятий одарённого занялся штудией свежеприобретённой литературы, в нужной части. Что обогатило меня, спустя час, такими знаниями:

Управа посольских дел явно набирала «вес» в последнее время, потому как на ней были все виды и типы взаимоотношений с прочими Полисами. От посольств и совместных проектов, вроде дорог, дамб и прочего подобного, до «урегулирования оружных недоразумений» и, на минуточку, научного сотрудничества. Впрочем, последнее было более прерогативой Академии, но и посольские в данном вопросе слово имели, правда, талмуд не разъяснял, насколько веское.

И вот, товарищ главы сей, одной из ведущих, Управы, дал мне визитку и жаждет зреть. И сволочь он злокозненная, притом. Ну, делать всё одно нечего, вздохнул я, бредя в отцовский кабинет. Володимир, по счастью, оказался на месте, да и на просьбу «надо фони́ть» ответил положительно.

А на звонок мне ответила явная секретарша, довольно холодным тоном, полюбопытствовала, что мне угодно. Представившись, я оповестил, что угоден мне Леший, на что отец, присутствующий при беседе на правах хозяина помещения и владельца аппарата, ехидно ухмыльнулся. Секретарша же ответствовав в стиле «ждите ответа» через пару минут соединила меня с Лешим.

— Здравия вам, Добродум Аполлонович, — не вполне искренне пожелал я.

— И вам здравия, — несколько замялся абонент, — Ормонд Володимирович, — нашёлся он. — Соизволили фони́ть? — риторически поинтересовался он. — А что так поздно?

— А вы, Добродум Аполлонович, не соблаговолили мне обозначить сроки, — сколь мог ехидно ответствовал я, прикидывая, что караван — не так уж и плохо.

— Ну и леший с ним, — довольно изящно, учитывая фамилию, выразился Леший. — Сегодня уже не выйдет. Жду вас завтра, в семь утра, будьте в управе.

— В семь не могу, — внутренне возликовал я. — Процедуры медицинского характера.

— Вот же морока с вами, — посетовал собеседник, порадовав моё доброе сердце. — Давайте… вот же леший, надолго у вас эти процедуры? Сможете быть к обеду? — довольно раздражённо выдал он.

— Смогу и к девяти пополуночи, — проявил небывалую щедрость я.

— Излишне. Будьте к обеду, вас встретит на проходной Управы человечек. До завтра, — отрезал Леший, разорвал связь.

Вот же леший, мысленно ругнулся я, вешая трубку. И наткнулся на требовательный взгляд отца. Всё же, мысленно вздохнул я, протягивая визитку, я на иждивении и живу его милостью.

— Товарищ главы управы? — аж присвистнул Володимир. — Высоко летать стал, Ормонд Володимирович, — не без ехидства констатировал он, возвращая визитку. — А что потребно ему? Я-то, признаться, на твое «Лешего мне потребно!» — с ухмылкой процитировал он, — помыслил, что шуткуешь.

— А бес его знает, отец, — честно ответил я. — На испытаниях экзаменационных был, честно скажу, не по сердцу мне пришелся. Одно слово — леший злонравный, — на что последовал смешок. — Однако ж, звал, притом, не думаю, что кофием с ним угоститься и последние спектакли обсудить.

— Дело тут такое… Что не по сердцу пришелся — сие худо, вот только и шанс тут кроется, очевидно, немалый, — начал изрекать банальности Володимир. — Так что, совет мой тебе отеческий: неприязнь смири и шансом не кидайся, — заключил он, а на мой недоумевающий взгляд с усмешкой пояснил. — Всё ж, сын ты мне, не желаешь в семейное дело идти — неволить не буду, хоть и жду. А дурного желать крови родной я точно не буду, — припечатал он. — Так что ежели не совсем цербер сей Леший, — хмыкнул он, — то совет я тебе дал.

— Благодарствую, — несколько смущённо ответил я, покидая отцов кабинет.

Так, рассуждал я, завтра я двигаю к этому Добродуму (не стоит привыкать к «лешему», брякну ещё по привычке). Вообще, довольно странная с ним картина вырисовывается. Я, как бы это помягче сказать, не образец смирения и вряд ли мечта начальствующих чиновников, в плане меня в сотрудники заиметь. Да и самому Добродуму я не сказать, чтобы хамил, но зело тернисто отвечал, скажем так. Ну, положим, в курсе он моей одаренности, притом что это у меня по срокам и впрямь выходит выдающимся — но отнюдь не уникальным. Была легендарная девчонка из-за Уральских гор, коия " одарилась " аж в десять лет. Правда, как я вследствие изучил, до дюжины лет не дожила, лишив себя жизни. Впрочем, бывали и иные примеры, без столь печальных итогов, так что не «уникален» я, отнюдь.

Далее, работа по истории. Ну, прямо скажем, не дурна, но и не шедевр. Перепечатывать и выдержки в учебники «Мыслей презанимательных Просвещённого Ормонда Володимировича» вставлять чиновники Академии, гимназиума и Полиса в целом не будут. Дикари-с, хмыкнул я.

Но нужда у дядьки во мне есть, не сказать что критичная (хотя бес знает, но очень вряд ли), но насущная. И вот он ещё вчера бывшего гимназиста, значит, ожидает на завтрашний обед.

Хм, а не связанно ли это с памятью Олега, начали копошиться параноидальные мысли об «конторе по отлову впопуданцев», мирно притаившейся под личиной безобиднейшей Управы Посольских Дел, отлавливающей соответствующих личностей, да творящих над ними изуверства немыслимые, на благо Полису, конечно.

Бред какой-то, поставил я вердикт мыслям своим, после минутного обдумывания. Всяко бывает, но тут вероятности столь мизерные, что даже прикидывать, как себя вести, неохота. Хотя, не помешает, но в общих чертах: в разрезе, когда выйти из комнаты в окно, а когда погодить.

Но если не " впопуданство «… Ой, нетушки, не дамся! Панически промелькнула явно «олеговская» мысль на шуточное определение чумы параллельных Миров. Чему вторила и ормовская: «точно не лешему этому, даже за службу достойную».

Но тоже, прямо скажем, маловероятно, несколько успокоился я. Чуба у лешего я не зрел, соответственно, столь противоестественная страсть к куску сала, коим я ныне являюсь, невозможна. Ну или пошлю его подальше, тоже вариант.

А вообще, выходит, что и нет у меня явных достоинств, кроме " тернистости», немалой одарённости, и не идиот я, хочется верить. Как-то маловато выходит для интереса столь весомого политика, как ни крути.

А значит, ничего я не надумаю, да ежели надумаю что, будет это вилами по воде писано, окончательно решил я. Еду завтра да смотреть буду по обстоятельствам. ...