Саммер Хэйлоу Истинный принц

Глава 1

В библиотеке тихо, и мой покой совершенен. Или был бы таковым, если бы моя добрая фея не наблюдала, как я стою на лестнице и смахиваю пыль с корешков книг – один за другим. То, когда она откроет рот и тем самым разрушит все волшебство этого зимнего дня – только вопрос времени.

С самого раннего утра хлопья снега густо кружатся над нашим домом, а лампы горят целый день. Еще год назад мы экономили бы на масле для ламп, но приятное преимущество моего замужества состоит в том, что денег у нас на данный момент более чем достаточно. Недостатки тоже есть. Один из них заключается в ошибочном убеждении моей феи-крестной в том, что я с нетерпением жду ее добрых советов относительно моей семейной жизни.

– Вместо того чтобы переставлять на полках книги, которые тебе прислал Испе́р, и вытирать с них пыль, ты бы лучше их почитала.

– Моя дорогая почтенная фея, ты забыла – мы об этом уже говорили.

– То была крайне тщетная дискуссия, если ты это имеешь в виду.

– Вообще-то это была не дискуссия, – говорю я, – а четкий приказ с моей стороны, который гласил: пожалуйста, оставь меня в покое! Я свободный человек.

– Свободный? Ну да.

– Если для тебя узы брака означают нечто вроде тюремного заточения, то я понимаю, почему ты так долго избегаешь замужества.

Моя фея игнорирует эту провокацию и тихонько фыркает себе под нос. Однако уже спустя несколько минут переходит к очередной атаке:

– Хочется только пожалеть твоего мужа. Он так старается, а ты его ни капельки не поддерживаешь.

– Я и не знала, что тебя это как-то касается.

– Не касается? Меня? – расстроенно восклицает она. – Неужели ты думаешь, что одна в этом мире?

Я тяжело вздыхаю и критически оглядываю свою фею: эта женщина едва ли больше гнома, но ее голос ошеломляет, как и вкус в одежде, а вернее, его абсолютное отсутствие, что регулярно вызывает у окружающих изумление и озадаченное покачивание головой. К тому же моя фея верит в самые нелепые призрачные видения и, насколько мне известно, у нее кроме меня нет ни одной подруги. Учитывая все эти предпосылки, было бы разумно, если бы она иногда, ну, время от времени, – как и любой другой человек, – испытывала какую-никакую неуверенность в себе. Но не тут-то было! Она всегда все знает лучше меня, и каждый раз, когда я противоречу ей, превращается в упрямого нервного монстра, который настойчиво пилит меня, пытаясь добиться своего.

– Выходя замуж, ты брала на себя обязательство, – объявляет она, наконец, тоном, который окончательно разрушает ту сонную, уютную атмосферу, которая так воодушевляла меня до этого. – Тебе нужно сделать все возможное, чтобы стать культурной и образованной дамой, дабы император однажды принял тебя. Если ты и дальше продолжишь в том же духе, император так и будет гонять своего сына по всему миру просто для того, чтобы удерживать его на расстоянии от тебя. Сколько раз Испе́р был здесь с тех пор, как вы поженились? Три раза? Четыре? У твоего мужа есть план! Он хочет, чтобы тебя принимали при дворе. Но ты предпочитаешь квасить капусту, протирать пыль с книг и вычищать сарай, как какая-то служанка. Продолжай в том же духе, и однажды он и вовсе не вернется!

Я в шаге от того, чтобы выхватить с полки огромный тяжелый фолиант и швырнуть его в мою фею. Вот бестия! Всем своим гномьим весом с размаху ударила по самому больному месту. Видя ее торжествующее выражение лица, я решительно тянусь к «Жизни Хигготи Вутцби» и угрожающе поднимаю книгу в воздух. К сожалению, этот толстый том – подарок Испе́ра, и он настоятельно рекомендовал мне его прочитать. Я так и не продвинулась дальше четвертой главы, но судя по толщине книги, Хигготи Вутцби дожил до глубокой старости.

Моя фея снова открывает рот:

– Нет! – кричу я. – Хватит! Я никому ничего не должна, тем более – императору! Я не хочу, чтобы меня принимали при дворе. Я делаю то, что хочу, понятно? Испе́р знал, во что ввязывается.

– А если он знал, тогда почему хочет изменить тебя?

– И вовсе не хочет. Просто у него проблемы с отцом.

– У всех у нас проблемы с его отцом, моя дорогая. – Моя фея говорит это полушепотом, тем нарочито-примирительным тоном, который кажется мне еще более агрессивным, чем те открытые нападки, к которым она прибегала раньше. – Потому что его отец, к сожалению, глава нашей страны и самый могущественный человек в мире. Его желание – закон. И он, видимо, желает, чтобы брак его сына закончился как можно скорее. Его стратегия ясна как день: он позаботился о том, чтобы Испе́р проводил в Амберлинге несколько дней в году, делая ставку на то, что постепенно вы отдалитесь и станете равнодушны друг к другу. Тебе восемнадцать, Испе́ру двадцать один, а в этом возрасте любовь приходит и уходит очень быстро.

«Жизнь Хигготи Вутцби» в моей руке вдруг становится почти неподъемной. Мимолетный приступ отчаяния и уныния заставляет меня вернуть книгу обратно на полку, вместо того чтобы попытаться убить мою фею. Каждый раз, когда снова вижу Испе́ра, он кажется мне чужим. Вероятно, так происходит потому, что я никогда не знала его особо хорошо. Но это не меняет того факта, что каждый раз мы вновь влюбляемся друг в друга и едва ли в состоянии расстаться. Но как долго это будет продолжаться? Год? Три года? Или на самом деле до конца наших дней?

– А поскольку твой муж гораздо умнее и дальновиднее тебя, – безжалостно продолжает моя добрая фея, – он хочет убедиться, что однажды его отец примет тебя в императорском дворце, и ты так его очаруешь, что он забудет обо всех своих оговорках и одобрит тебя как члена императорской семьи, несмотря на то, что ты не можешь похвастаться ни малейшим проявлением магического таланта. Вступая в семью могущественных магов, нужно компенсировать недостаток одаренности другими сильными сторонами. Ты, в принципе, умная девушка. А будь у тебя образование и прекрасные манеры…

– Забудь об этом! – перебиваю я. – Я не собираюсь меняться только ради того, чтобы от меня не сбежал муж!

– Во-первых, – возражает моя фея. – Тебе нужно не меняться, а чему-то учиться. Это еще никому не повредило. Во-вторых, развод грозит разорением не только тебе, но и твоим сестрам. У вас нет ничего общего, а брачный контракт, на котором настоял император, гласит, что, если ты надоешь Испе́ру, то останешься у разбитого корыта.

– Он никогда не бросит меня на произвол судьбы. Даже если разлюбит.

– Ха! – восклицает моя фея. – Ты – наивное, невежественное дитя! Развод меняет людей. Ненависть после него становится едва ли не больше, чем любовь когда-то. А ведь есть еще ущемленная гордость. Может, ты и сумеешь забрать себе несколько безделушек, которые он тебе подарил, но этого не хватит, чтобы всю жизнь кормить себя и своих сестер.

Я делаю глубокий вдох, но прежде, чем успеваю что-то ответить, она продолжает свои причитания:

– Кроме того, тебе стоит подумать и о том, что потеря благосклонности Испе́ра будет значить для Амберлинга. Для нашей провинции это станет настоящей катастрофой.

– Хватит! – кричу я. – Иди домой. Пробуй ингредиенты своего любимого варенья из виски, пока не увидишь, как в воздухе летают золотые короны, но, пожалуйста, оставь меня в покое!

– Нет, ты…

– Ты живешь не здесь, – холодно добавляю я. – Но, кажется, в последнее время ты совершенно об этом забыла. Как по мне, ты бываешь здесь слишком часто. Так что ступай!

Внезапно моя фея выглядит еще меньше, она словно съеживается и выглядит подавленной. Я ранила ее чувства – ранила намеренно, но теперь мне снова ее жалко. Ее взгляд медленно устремляется к окну, и пока моя фея смотрит, как на улице все падает и падает снег, я понимаю, что давят на нее вовсе не мои резкие слова.

– Я бы пошла, но… – произносит она и замолкает.

– Король-Призрак приближается, – заканчиваю я ее предложение. – Ну что ж. Тогда просто посиди здесь, пока не прекратится снегопад, а я найду место, где смогу дышать свободно.

С этими словами я иду к двери, но моя фея по-прежнему взволнована:

– Куда ты хочешь пойти?

– В сад, насыпать корма в кормушки.

– Но ведь там небезопасно! Там же не видно ни зги! Ты можешь отойти от дома только на расстояние длины трех рук, дальше нельзя! Король-Призрак там, я чувствую это!

Суеверия моей феи порой более утомительны, чем ее лекции о моем заранее обреченном браке.

– Где ж мне взять такие длинные руки, чтобы добраться до кормушки? – с издевкой вопрошаю я. – Нет, так не пойдет.

И прежде, чем моя фея успевает что-то ответить, я тороплюсь выйти из библиотеки. Я не верю в Короля-Призрака и в его жутких подданных, которые в метель заманивают заблудших путников в свое Царство и якобы удерживают их там навечно. Но когда выхожу из дома через дверь в салоне, ведущую в сад, и бреду сквозь тихое и абсолютно белое ничто, я чувствую необъяснимый страх. С тех пор, как год назад осенью увидела, как из реки поднимается туманная нимфа, старые истории и песни, которые моя мама рассказывала мне, когда я была еще очень мала, обрели для меня новое значение. Чрезвычайно жуткое значение.

Возможно, он действительно существует, этот призрачный мир, который моя фея так любит и которого так боится. Сегодня мало кто помнит старую веру, и точно так же, как канула в небытие она, темные короли и ведьмы тоже не являются больше частью нашего мира. Они ушли, и не осталось дверей, которые вели бы в те края, где скрывается Король-Призрак или подобное странное существо. Надеюсь.

Наконец, среди снежной вьюги я различаю очертания кривого бука. С птичьим кормом в заплечной сумке поднимаюсь по лестнице, а оттуда карабкаюсь по веткам к тому месту, где висит кормушка. Это каменный домик, который много лет назад я нашла на грязном пастбище у дороги. Отец тогда рассказал мне, что такие домики есть по всей стране. В древности они служили странникам и бездомным почтовыми ящиками, в которых те оставляли свои письма.

В детстве я каждый день забиралась на дерево и проверяла домик, надеясь, что какой-нибудь путник вложит в него письмо для меня, но все, что находила моя рука – только мох, пауки и высохшие листья. Однажды зимой отец предложил повесить дом на буке, чтобы от старого почтового ящика была польза для птиц. С тех пор он там и висит, а я наполняю его зерном, как только выпадает первый снег.

После многих лет практики я точно знаю, на какую ветку встать, как повернуться и потянуться, чтобы добраться до маленького каменного домика, висящего в воздухе. Я просовываю руку внутрь домика и начинаю высыпать зерна, когда чувствую, что кончики пальцев сталкиваются с неожиданным сопротивлением. Бумага – в кормушке лежит бумага!

Я с недоверием вытаскиваю из кормушки нечто, похожее на письмо. Сложенный втрое, выцветший, покрытый коричневатыми пятнами лист бумаги, закрытый печатью из черного воска. Сначала я какое-то время просто смотрю на него, затем кладу в карман и продолжаю насыпать корм в кормушку. После немного наблюдаю за тем, как птицы подлетают и без малейшего страха забираются в домик. Однако вскоре любопытство побуждает меня спуститься по лестнице вниз. У подножия дерева меня ждет, громко и выжидательно мяукая, наш толстый кот Гворрокко. О чем только думает это создание? Что я сейчас вытащу из кармана птицу и запихну ее в его раскрытую пасть?

Вместо вкусной птички достаю из кармана письмо, и Гворрокко приходит в ужас. Он выпучивает на бумагу глаза, и все волоски на его шерсти встают дыбом. Кот стоит совершенно неподвижно, потом начинает злобно шипеть (или это приглушенный визг?) и убегает так быстро, словно за ним гонится стая охотничьих собак Випа.

Снег все продолжает идти. Он падает с неба огромными хлопьями, и мне не видно ни нашего дома, ни тропинки, ведущей к нему. Я осматриваю странное письмо со всех сторон и, так и не сумев представить, кто мог бы мне его отправить, наконец, ломаю печать. Письмо написано черными чернилами, почерк прост и лишен всякой вычурности, размашистые буквы выведены решительной рукой. Послание чрезвычайно короткое.

«Начинается, – написано на бумаге. – Готовься, дочь нечестивой!»

Я нерешительно оглядываю белизну нашего сада. Людей, знающих, что человек, которого большую часть своей жизни я считала своим папой, не был моим биологическим отцом, очень мало. В ночь моего рождения он принес меня из постоялого двора с дурной славой, что носит дурацкое название «Хвост Аллигатора», и воспитал так, как если бы я была его родной дочерью.

Моя мать была одной из тех молодых девушек, которые зарабатывали себе на жизнь в этом кабаке. Ее звали Джана. Я ничего о ней не знаю, кроме жутких песен и историй, которые она пела и рассказывала мне всякий раз, когда навещала меня. Она умерла до того, как мне исполнилось шесть. С прошлого лета я дважды пыталась расспросить о ней хозяина «Аллигатора». Однако оба раза он реагировал грубо и почти враждебно. «Оставь это дело, дитя! – ворчал он. – Что было, то прошло, а императору об этом знать не следует».

Нет, император ни в коем случае не должен был узнать, что моя мать была проституткой. Но тот, кто написал это письмо, кажется, знает мою тайну. Он хочет напугать меня? Угрожать мне? Или он знает о моем настоящем отце то, что следует знать и мне?

– Мой отец живет здесь? – спрашивала я хозяина «Аллигатора». – Это безмозглый парень из города? Или моряк, который так и не вернулся? Кем он мог быть?

– Откуда мне знать?

– Он ей нравился?

Ничего не сказав, хозяин «Аллигатора» повернулся ко мне спиной и ушел. Просто оставил мой вопрос без ответа. Но именно то, что он отверг меня вместе с моими вопросами в такой бесцеремонной манере, заставляет задуматься, что история моего появления на свет, возможно, не так банальна, как кажется. А может, я просто на это надеюсь? Может, мне хочется, чтобы мои родители любили друг друга? Как убого. Здесь и сейчас для моего существования не имеет абсолютно никакого значения, что происходило в «Хвосте Аллигатора» до моего рождения. Все закончилось; ушло навсегда, когда я прибыла сюда, в этот дом и в этот сад, в первую ночь своей жизни.

Я откладываю нежданное письмо, стараясь не думать о Короле-Призраке и его жутких подданных, отхожу от заснеженного бука и бреду к садовым воротам, где на старом фонарном столбе висит вторая кормушка. Следы, которые я оставила десять минут назад по дороге к кривому дереву, давно исчезли под свежим снегом. Какое-то время я не вижу вообще ничего – ни дома, ни деревьев, ни тропинки, ни забора.

– Клэри?

Голос, зовущий меня, – вполне земной. Он звучит как голос Випа, но этого не может быть, потому что бывший кронпринц Амберлинга уже три месяца пребывает в имперской столице, Толовисе, обучаясь дисциплине, которая, вероятно, называется: «Как мне управлять провинцией, которая раньше была моим собственным королевством?»

Знакомое фырканье и тяжелое дыхание приближаются ко мне, и вот передо мной вырисовываются очертания охотничьих собак Випольда. Радостно лая, они бросаются ко мне, повизгивая, запрыгивают на меня и пытаются дотянуться до моего лица своими длинными языками. Можно было бы, конечно, чувствовать себя польщенной, но эти бездумно счастливые собаки исполняют ровно то же самое со всеми людьми без исключения – даже с Этци, к ее величайшей досаде.

Охваченная их жизнерадостностью, я опускаюсь на колени и приветствую животных с тем же преувеличенным энтузиазмом, с каким они приветствуют меня. Думаю, в их слюнявых ртах живет своя магия, потому что, пока я тщетно сопротивляюсь тому, чтобы меня свалили в снег, весь мрак из меня улетучивается. Я чувствую себя свободной от невидимых существ, пересекающих границы миров, чрезмерно тревожащихся фей и безумных посланий из птичьих кормушек.

– Они не могли дождаться, чтобы увидеть тебя! – кричит Вип, едва успев появиться из-за завесы снегопада. – Прямо как я. Мой первый путь – к тебе.

Месяцы, которые Випольд провел в Толовисе под пятой имперского суперинтенданта, похоже, ничуть не расстроили его. Он выглядит таким же бодрым и расслабленным, как и всегда.

– Добро пожаловать домой, Вип! Я думала, ты вернешься только весной.

– Так и будет. Я здесь всего на несколько дней – приехал навестить родителей. А еще хотел рассказать тебе кое-что, о чем узнал в Толовисе. Решил, что будет лучше поговорить с тобой лично. Никогда не знаешь, в чьи руки попадет письмо.

– Что-то серьезное?

– Ну, не на государственном уровне, – отвечает он. – Но… в личном плане – серьезно.

– Тогда давай поговорим об этом прямо здесь. Мои сестры жаждут новостей и набросятся на тебя с вопросами, как только мы войдем в дом.

Вип смотрит вверх, на потемневшее от снега небо.

– Мы можем где-нибудь укрыться?

– Пойдем со мной, – говорю я и веду его к сараю, где моя фея однажды подарила мне занавеску яблочно-зеленого цвета, которую ошибочно приняла за бальное платье.

– Раз уж ты упомянула своих сестер, – говорит Вип, пока тащится следом за мной. – Правдивы ли те слухи, что я слышал о Каникле и нашем новом поваре?

– А что ты слышал?

– Что Каникла, забыв о своем положении, бегает за ним как маленькая собачонка.

– Нет-нет, все как раз наоборот! Это он за ней бегает. Сестра без ума от творений, которые он для нее придумывает, и я могу это понять. Ты хоть раз пробовал коричные крендели, которые он назвал «Сахарными губками Никлы»? Или пряники под названием «Никла с перчиком»? Они настолько восхитительны, что я, чего доброго, скоро стану круглой, как шар.

– Ты меня удивляешь.

– Почему?

– Так нельзя, – объясняет Вип. – Невестка императорского сына не может бродить по рынку с нашим поваром и советоваться с ним в выборе зелени для супа. Тем более когда повар женат и по крайней мере лет на десять старше нее.

– Ну, как видишь, может.

Вип качает головой.

– Ты – практически глава семьи, поскольку твое положение предполагает заботу о сестрах. Твой долг: заставить Каниклу опомниться и объяснить ей, что она должна воздержаться от подобного поведения. То, что они с поваром творят, вредит твоей репутации!

– Что они сделали с тобой в Толовисе, что ты вдруг стал таким поборником морали и нравственности?

– Совершенно ничего. А вот ты в последнее время, кажется, утратила понимание того, что правильно, а что нет.

– Так было всегда. Просто ты слишком поздно это заметил.

– А что по поводу всей этой истории сказала бы твоя мать?

– Мачеха, ты имеешь в виду? Она заперла бы Каниклу в ее комнате без конфет, пока та не разрыдается и не поклянется в слезах держаться подальше от повара. Но я ничего подобного не сделаю. По мне так пусть Каникла делает, что ей нравится.

– Ты несешь ответственность за свою семью, – возражает Вип. – Тебе следует понимать, что это значит.

– Боже, ты точь-в-точь как моя фея-крестная, – говорю я, толкая дверь в сарай. – Я не для того в течение довольно долгого периода времени стирала белье Каниклы, опорожняла ее ночной горшок и стряхивала крошки пирога с ее простыней, чтобы теперь, выйдя замуж за принца, стать ее надсмотрщицей. И если ты не хочешь со мной поссориться, то не читай мне лекций, а просто расскажи новости из Толовиса!

Вип закрывает за собой дверь сарая, и мы вдруг оказываемся в темноте. Окна здесь есть, но они серые от грязи и в них почти не проникает дневной свет. Вспыхивает спичка, и в ее свете Вип осматривает помещение в поисках свечи или лампы. Напрасно.

– В Толовисе такого не бывает, – печально говорит он, когда пламя гаснет и возвращается тьма. – Даже самый простой человек может сотворить небольшое световое заклинание. Что-то, называемое магикалией, проходит через кончики пальцев людей и позволяет им использовать магию для упрощения повседневной жизни.

– Надо же, как им повезло.

– Я хочу сказать, что мы странная маленькая провинция, Клэри. Отсталая, незначительная и капризная с точки зрения Империи. Я заметил это еще в Военной Академии, но тогда я был среди дворян из влиятельных семей. Я думал, что магические достижения касаются только высшего класса, но теперь знаю, что в Империи колдовать могут все люди. Может, это умение проявляется у них в незначительной степени, но в отличие от нас, жителей Амберлинга, они могут это делать. Мы же совершенно бездарны в том, что касается магии, за некоторыми исключениями, к которым относятся наши феи-крестные.

– Еще одна причина избегать Империи.

– Но ведь теперь мы ее часть.

– Ага, отсталая и капризная, как ты мне только что объяснил.

– Этого нельзя отрицать, – задумчиво произнес Вип. – Жизнь в Толовисе восхищает меня, но…

Он замолкает, потому что мне наконец удалось найти шкаф для инструментов и выдвинуть ящик, в котором лежат несколько свечных огарков. Вытащив тот из них, что подлиннее, Вип зажигает еще одну спичку, держит ее возле фитиля, пока свеча не начнет гореть.

– Но? – спрашиваю я, вставляя огарок в тиски верстака.

– Я вообще не понимаю, как мы смогли продержаться так долго, – говорит он. – Как мы могли удерживать наши границы против Империи, обычные граждане которой магически намного одареннее нашего населения?

– Магия – это еще не все.

Мы оба не отрываем взгляд от пламени, мерцающего над тисками. То, что рассказывает Вип, не является для меня таким уж большим сюрпризом. Испе́р все время повторяет, что люди здесь, в Амберлинге, – странные, причудливые упрямцы, и самая упрямая из них – я.

– Ну, – говорит Вип, – вообще-то я не собирался читать тебе лекции о том, насколько отсталая у меня, оказывается, страна. Возможно, у нас есть другие сильные стороны, помимо общедоступной магии. Кроме того, теперь мы находимся под защитой императора, а посему не имеет значения, что мы умеем или не умеем делать. Мы станем извлекать выгоду из достижений Империи, и нам не нужно беспокоиться о будущем Амберлинга. Меня больше беспокоит кое-что другое.

– Мы переходим к серьезному личному вопросу?

Вип смущенно откашливается.

– Да, – признается он. – Он касается твоего мужа.

– Я слушаю.

– Можешь себе представить, насколько популярны в Толовисе оба императорских сына. По всей Империи, то есть практически по всему миру, ими восхищаются, обожают и почитают, ибо они не только сыновья императора, но и два необычайно талантливых волшебника.

– Да, – отвечаю я. – Несмотря на всю мою отсталость, на это у меня воображения хватает.

– Я ожидал, что меня станут расспрашивать, со мной будут говорить о том, что девушка из моей страны замужем за вторым сыном императора. Я предполагал, что они слышали о бывшем королевстве Амберлинг в связи с этим событием. Но никому в Толовисе ничего не известно ни про Амберлинг, ни про вашу свадьбу. Они смеются надо мной, когда я начинаю об этом говорить.

Я пытаюсь взять себя в руки, пытаюсь успокоиться, но тело бьет тревогу. Мое сердце бешено колотится о ребра и при этом так громко стучит, что в ушах тоже начинает шуметь.

– И что это значит? – спрашиваю я. – Что император держит свадьбу Испе́ра в секрете?

– Не только император. Испе́р и все остальные члены императорской семьи, по-видимому, тоже.

– Почему?

– И ты еще спрашиваешь?

Действительно, зачем спрашивать? Я и сама могу ответить. Они поступают так, потому что это – позор. Для императорской семьи этот брак не несет пользы. Вдобавок ко всему однажды он может закончиться, и тогда этот вопрос уладится сам собой. Никто ничего не заметит и не узнает.

Невесту Испе́ра знают только в Амберлинге – и больше нигде.

– Мне очень жаль, – говорит Вип.

Я молчу и смотрю на пламя свечи. Внезапно оно мерцает, вспыхивает сильнее и вскоре гаснет без малейшего ветерка.

Глава 2

Несмотря на то, что откровения Випа преследуют и не дают мне покоя весь оставшийся день, своей фее я об этом ничего не рассказываю. Это только подтолкнет ее к дальнейшим литаниям по поводу краха моего брака в обозримом будущем. И все же мне очень хочется показать ей письмо, которое я нашла в кормушке. Я дожидаюсь, пока Этци и Каникла не отправятся спать поздним вечером, а мы обе не останемся наедине перед камином.

Мой линдворм Львиное Сердце распластан на полу, извиваясь вокруг наших двух кресел так, чтобы полностью вписаться в размеры салона. Как и все представители его рода, он спит с открытыми глазами, а когда выдыхает, то выбрасывает в воздух крошечные облачка дыма. Он не может извергать огонь – для этого он находится в чересчур дальнем родстве с настоящими драконами, но в самые холодные дни мне нравится греть руки над его ноздрями. Очень удобно.

Моя фея, уже выпившая свой чай с добавкой «для души» (как она это называет), с завидной регулярностью натыкается на поджатый хвост Львиного Сердца – собственно, каждый раз, когда ей из-за усердного потребления чая приходится снова и снова посещать укромную комнатку за гардеробом.

И вот сейчас, когда она возвращается после очередного похода, я достаю письмо и рассматриваю его в отблеске пламени камина.

«Начинается, – по-прежнему написано там. – Готовься, дочь нечестивой!»

Я переворачиваю и кручу бумажку в руках в поисках дополнительных подсказок, но ничего не нахожу.

– Что это? – с любопытством спрашивает фея.

На самом деле, она говорит: «Что… ой… упс?», потому что недостаточно высоко поднимает ногу над хвостом моего дракончика, но я все равно ее понимаю.

– Это письмо, которое я нашла в снежном буке.

– В святыне?

– Это не святыня, а потрепанный годами почтовый ящик.

– Конечно, это святыня! – возражает она. – В них странники оставляли небольшие подношения и пожелания богам и духам. Они просили их о безопасном путешествии.

– Так или иначе, теперь это кормушка, и сегодня днем я обнаружила в ней сомнительное послание. И сейчас я хочу узнать от тебя, снабжена ли эта бумажка какой-нибудь магической чепухой или это просто пошлая записка от злонамеренных людей?

Моя фея-крестная хватает бумагу, падает на стул и, хмурясь, изучает ее содержание. А потом бросает улику в огонь.

– Эй, это…

Я делаю паузу, потому что бумага неестественно быстро превращается в мелкие светящиеся точки, принимающие форму головы животного. Она выглядит как…

– Черт рогатый! – вопит фея, но мне так совсем не кажется. Мне эта голова больше напоминает морду лисы с нимбом. Но что бы это ни было, оно на мгновение вспыхивает, смотрит на нас и тут же исчезает.

Моя фея вскакивает с кресла, с удивительным хладнокровием и ловкостью перепрыгивает через Львиное Сердце и несется на кухню. Сначала мне хочется остаться с отрешенным видом сидеть в кресле, словно меня это совсем не обеспокоило, но любопытство подрывает мое достоинство. И вот я тоже вскакиваю и бегу следом.

– Что случилось? – спрашиваю я. – Что это была за лиса? И что она означает?

Моя фея выдергивает луковицу из связки на потолке, почти одновременно с этим роется в отделении для столовых приборов в поисках тесака и кричит:

– Куриное яйцо и яблоко – скорее!

Я подчиняюсь, хотя подозреваю, что моя фея ведет себя неразумно. В будущем мне следует отказывать ей в добавке «для души» к чаю. Как известно, это не делает людей более рациональными.

Тем временем моя фея находит большой нож и принимается кромсать им лук. Не могу на это смотреть, но она и в самом деле режет только лук, а не свои пальцы, и в конечном итоге у нее остается половинка луковицы, четверть луковицы и две восьмых части луковицы. Далее наступает очередь яблока.

– У нас есть рыбий глаз? – спрашивает она.

– В холодильном погребе, – говорю я. – В рыбьей голове.

– Принеси.

– Уверена?

Свирепый взгляд феи, треск, с которым тесак падает на разделочную доску, и две подскочившие в воздух половинки яблока заставляют меня поторопиться. И хотя в этот момент я серьезно считаю, что мои действия попахивают сумасшествием, все же вытаскиваю из бочки с кусками льда замороженную селедку и спешу обратно на кухню, где моя фея складывает части лука, разрубленное яблоко и яйцо вместе со скорлупой в котелок и заливает все это кружкой пива.

– Вообще-то это должна быть медовуха, но нам так быстро ее не раздобыть, – извиняющимся тоном поясняет она. – Давай помоги мне повесить котелок над огнем. Принесла рыбий глаз?

Я подаю ей мерзлую селедку, и она снова пускает свой тесак по воздуху и отрубает ей голову. Так быстро, что я едва успеваю разглядеть, как оставшаяся часть рыбы соскальзывает со столешницы и попадает в пасть скрывающегося внизу Гворрокко. Кот выглядит потрясенным, вероятно потому, что рыба примораживает ему язык, но это не мешает толстяку сбежать из кухни с добычей. Ведь уже бывало так, что я под угрозой сурового наказания вытаскивала из его рта самые лакомые кусочки.

Но сегодня я слишком зачарована действиями моей феи-крестной, чтобы отбирать селедку у Гворрокко. Вместо этого смотрю на пар, который постепенно начинает подниматься из котелка: кипящее пиво с луком, яблоками и яйцами – не самое гурманское сочетание, скажу я вам. А когда моя фея, поплевав на рыбью голову и нашептав над ней какие-то странные изречения, опускает ее в свой бульон, мне становится окончательно ясно, что в рот этот суп я не возьму. Ни капли!

Моя фея вытирает пот со лба.

– Фух! – выдыхает она. – Все, что можно было сделать, мы сделали. Остальное не в моей власти.

Варево в котле воняет просто невыносимо. Но все, что можно было сделать, мы сделали. Ясненько. Я тоже так думаю.

– А теперь? – спрашиваю я.

– Подождем, – отвечает моя фея.

– Чего?

– Ответа, конечно.

– Не могла бы ты, если тебя, конечно, не затруднит, выразиться таким образом, – говорю я так сдержанно, как только могу, – чтобы современный, совершенно обычный человек понял, что заставляет одержимую старинными историями и призраками травницу загрязнять кухню, делая вид, что решается вопрос жизни и смерти?

– Возможно, это была ложная тревога, – признается добрая фея.

Она скептически смотрит на котел над огнем. Он не взрывается, мы не слышим голосов из загробной жизни, а из куриного яйца в дьявольском бульоне не вылупляется дракон.

– Там! – вдруг восклицает она и хватает меня за руку так крепко, что я с трудом подавляю крик. – Ты его видишь?

Она указывает не на котел, а на сумеречный свет коридора, соединяющего кухню с салоном. Там что-то движется. Но что?

Моя фея производит ужасный шум, потому что в поисках чего-то подходящего опрокидывает башню из кастрюль. Я слышу это, но не могу повернуться и посмотреть на нее, потому что существо в коридоре постепенно возникает из темноты. Хочется верить, что это Гворрокко крадется обратно на кухню, но эта штука слишком большая, слишком тонкая и слишком тенистая. Это мог бы быть силуэт лисы, если бы не был таким худым, а его уши – слишком заостренными.

Тварь тянется к котлу. Она явно борется с этой тягой, но колдовские силы в вареве моей доброй феи сильнее, чем очертания тощей лисы. Тень все больше и больше вытягивается в длину и жутким образом ползет к очагу. И вдруг его втягивает прямо в нутро кипящего бульона! Раз – и его нет! Моя фея тут же нахлобучивает на котелок огромную крышку.

– Держи! – вопит она мне. – Оно не должно убежать!

Она выбегает из кухни, оставив меня наедине с дребезжащей крышкой под руками. Котелок гудит так, словно в нем бушует буря, и мне требуются обе руки и вся моя сила, чтобы держать крышку закрытой.

В какой-то момент ярость в котле начинает угасать. Крышка перестает шевелиться, внутри становится тихо. Через несколько минут фея возвращается на кухню и ногой толкает табуретку в сторону очага.

– Я потушила огонь в камине, – объясняет она мне, забираясь на табуретку. – Теперь мы можем рискнуть. Сдвинь крышку в сторону. Но только совсем чуть-чуть, чтобы могло выйти немного пара.

Ее голова высовывается из этого приподнятого положения над краем котла, и когда я следую ее распоряжению и немного отодвигаю крышку в сторону, она принюхивается к дымку, который поднимается из котелка. Вопреки моим ожиданиям, он воняет не луком, пивом и рыбой, а источает аромат леса и грибов. Вдохнув этот запах, вижу перед своим внутренним взором картину, которая кажется мне такой реальной, будто эта сцена происходит где-то в другом месте.

Я смотрю на гостиную дома с низкими потолками: за столом сидят семь фигур – не выше детей, но со взрослыми лицами. На столе, свернувшись клубочком, лежит спящая лисица, ее шерсть слабо светится.

– Она вернулась! – восклицает карлик во главе стола. – Слишком рано.

Мех лисы внезапно перестает светиться, одновременно с этим образ в моем сознании темнеет и гаснет.

Я испытываю облегчение, потому что теперь все снова становится более или менее нормальным, за исключением феи, которая внезапно начинает хохотать как безумная.

– Фея? – озадаченно спрашиваю я, закрывая щель между котлом и крышкой. Приятный запах леса и грибов снова уступает место пронзительной рыбно-луково-пивной вони.

– Я хороша! – торжествующе кричит она. – Я о-о-очень хороша!

– В чем именно?

– Вот в этом, – поясняет она. – Это был опасный дух, который следовал за тобой по пятам, хотел повлиять на твою волю, загнать тебя в ад! Ну, или по крайней мере туда, откуда он пришел.

– В место с семью гномами?

Моя фея ошарашенно смотрит на меня.

– Откуда ты это узнала?

Я пожимаю плечами, но фея-крестная настолько вдохновлена своей способностью загонять духов обратно в ад, – и это несмотря на то, что у нее было только пиво, а не медовуха, – что мгновенно забывает о заданном вопросе.

– Мы должны разработать план битвы! – свирепо восклицает она. – Мы должны… должны… Ох, что-то мне совсем нехорошо.

Она спускается с табуретки и снова оказывается той маленькой фигуркой с поникшими плечами и слегка бегающим нервным взглядом, которая мне так знакома.

– Холодно, – шепчет она.

– Возвращайся в салон, – предлагаю ей я. – Завернись в одеяло у камина. Я принесу тебе чашку чая и капну туда кое-чего «для души», как только вылью этот отвратительный бульон в сад и открою все окна.

Она благодарно кивает.

– Да, звучит хорошо. Только… камин погас. Я ведь потушила огонь.

– Понимаю, – говорю я, хотя, в сущности, почти ничего не понимаю. Я могу связать между собой то, что огонь, в котором сгорело письмо, нужно было потушить, чтобы лисица окончательно потонула в нашем рыбном супе, но логическая связь всего этого ускользает от меня, и в конечном счете никакое объяснение в мире не меняет принципиального безумия всего происходящего.

– Клэри?

– Да, моя дорогая фея-крестная?

– Мы обязательно должны выяснить, кто эти гномы и что они замышляют. К сожалению, я понятия не имею, как нам это сделать.

– Ты думаешь, они задумали что-то плохое?

Она молчит, но испуганное выражение ее лица говорит о многом.

– Возможно, нам поможет Испе́р? Когда приедет в следующий раз.

Моя фея качает головой.

– Почему нет?

– Это дело касается духов и призраков. Нынешние волшебники ничего в этом не понимают.

– А кто тогда понимает?

– Моя бабушка знала в этом толк. Но до своей смерти она успела обучить меня малой части того, что знала. Кроме нее, был еще один сумасшедший мельник, но он тоже давно мертв.

– То есть ты – единственная, кто что-то понимает в этой области?

– Единственная, кого я знаю.

– Но где-то ведь должны быть книги или свитки, в которых старожилы нашей родины описывали старые поверья.

– Древние поверья передавались устно, – объясняет моя добрая фея. – Записывать секреты и тайны было нельзя. Они передавались в сказаниях и песнях, которым матери учили своих дочерей.

– Под этим ты подразумеваешь истории о туманных нимфах, Богах природы и подданных Короля-Призрака?

– И их тоже. Но настоящее знание намного сложнее. Оно находится в крови и должно быть разбужено, как разбудила его во мне моя бабушка. К сожалению, большая часть этой крови вымерла.

– О, ну хватит уже этих высокопарных речей о крови. Разве ты не можешь просто задать бабушке вопрос? Ты всегда убеждаешь меня, что нужно говорить с духами мертвых.

– Хм, да.

– Что да?

– Нужно, но поговорить с бабушкой мне еще не удавалось никогда.

Тот триумфальный всплеск восторга, который пять минут назад поверг мою фею-крестную в экстаз, прошел. Удрученная, без сил, она плетется прочь из кухни.

Какое-то время я нерешительно стою на одном месте и только тогда замечаю дрожь в теле. Что, черт возьми, делали эти гномы? Что они собирались сделать со мной? Словно все несчастье заключается в бульоне в котле, я в гневе тащу его в ночной сад и выливаю беду в снег. Затем проветриваю кухню, укрываю свою фею, заснувшую перед холодным камином, вторым одеялом и поднимаюсь в свою комнату в башне.

В моей башенной комнате больше нет сквозняков и сырости, как год назад. Плотники отремонтировали крышу, а небольшая печка гарантирует, что у меня изо рта при дыхании не будут появляться клубы пара. Пушистый коврик у кровати льнет к моим босым ногам, подушки и одеяла в постели – мягче некуда.

В слабом мерцании свечи распускаю свои каштановые волосы, которые стали более гладкими и сияющими, потому что я регулярно расчесываю их и даже, можно сказать, достойно укладываю. Причесывая свои локоны, я смотрю в зеркало в поисках ответов на самые насущные вопросы. Но отражение в зеркале отвечает мне только на один из них: «Ты должна срочно прекратить роман между Каниклой и ее поваром! Потому что, если и дальше продолжишь запихивать в себя столько фирменных пряников, сколько съела за последние две недели, вместо лунного лица получишь лицо в виде воздушного шара!»

Я смотрю на свое отражение. Да, теперь на моих ребрах куда больше плоти, нежели тогда, когда я познакомилась с Испе́ром. Но это хорошо. Раньше я слишком много работала и слишком мало ела. Следы, которые оставил на мне наш новый скромный достаток, заставляют меня выглядеть здоровее.

Мое лицо круглое от природы независимо от того, как много или как мало я ем, а поскольку кожа у меня очень светлая, Испе́р предпочитает называть меня Лунолицей. Он утверждает, что это неуклюжее выражение его глубочайшего восхищения, но мы оба знаем: такое сомнительное прозвище проистекает из его склонности раздражать меня, заставляя кровь приливать к моим щекам и губам.

Эмоции всякого рода делают меня красивее. Неважно, сердита я или влюблена, мои золотисто-карие глаза начинают светиться, а губы становятся темно-красными. В такие моменты я наиболее уподобляюсь девушке, которая раньше всегда навещала меня и которая, как я теперь знаю, была моей матерью. Эта внутренняя живая пульсация, иногда захватывающая меня, постоянно жила в моей матери, которая в то же время излучала глубочайшее спокойствие.

Какие бы мрачные древние истории мама мне ни рассказывала, она всегда делала это с почти невидимой улыбкой на лице. Она знала, что такое счастье, хотя в глазах большинства людей ее жизнь, должно быть, была сплошным несчастьем. Она была слишком молода для работы, которой зарабатывала на жизнь, слишком молода, чтобы стать матерью, и слишком молода для смерти и зимы, которая забрала ее до того, как мне исполнилось шесть. И все же у меня никогда не возникало ощущение, что она видит себя такой. Таинственный покой наполнял ее, который, вероятно, может понять только тот, кто нашел его. Да, я вижу ее, когда смотрю в зеркало. Но я – не она.

– Если бы ты только объяснила мне то, что я должна знать, – говорю я отражению. – Кто мой настоящий отец и о чем говорят старые истории.

Мое отражение, ясное дело, молчит.

– Знаешь, – говорю я, – мне все равно, знают люди в Толовисе о женитьбе Испе́ра или нет. Я не планирую когда-либо там появляться. Но мне не нравится, что Вип так сочувственно смотрит на меня, когда говорит об этом. Его жалость так снисходительна, словно он внезапно оказался на три ступени выше меня на лестнице жизни! Конечно, меня удивляет и то, что Испе́р отрекся от меня. Знаю, что на это у него будет причина. Какая-нибудь да будет. У него так много причин для разного рода вещей, о которых он не хочет мне рассказывать. Я вышла замуж за незнакомца. Но как ни странно, я ни чуточки не сомневаюсь, что этот незнакомец меня любит.

Я киваю своему отражению в зеркале.

– Спасибо за разговор, – говорю я. – Теперь мне гораздо лучше. Спокойной ночи, мама!

И пока я раздеваюсь, гашу свечу и забираюсь под свои мягкие одеяла, в очередной раз поражаюсь тому, что моя фея оказалась права в этом вопросе: сколько раз она внушала мне, что я должна поговорить с матерью. С духом моей мамы, что бы это ни значило. Я долго противилась, но теперь это вошло в привычку. И в такие дни, как сегодня, эта привычка указывает мне путь.

Глава 3

На дворе стоит кромешная темнота, когда мой сон прерывается громким визгом. Вскоре после этого тяжелое тело с грохотом ударяется о крышу над моей головой, и звук когтей линдворма, цепляющегося за черепицу, скрежещет в моих ушах. В тот же миг штормовой ветер освобождает оконные ставни от задвижки и с размаху швыряет их о стену.

Я вскакиваю с кровати и несусь к окну своей башенной комнаты. От страха за Львиное Сердце дрожат пальцы, и мне требуется некоторое время, чтобы открыть окно и выглянуть наружу. Снаружи снег густыми хлопьями все кружится вокруг дома, и я почти ничего не могу разглядеть в ночной темноте. Порыв штормового ветра врезается мне в лицо, я слышу шум кожистых крыльев и вижу два тяжелых тела, которые скользят в ночи рядом друг с другом.

Судя по звукам, они удаляются. Я немного успокаиваюсь, поскольку Львиное Сердце еще может летать. Линдвормы часто теряют рассудок, когда встречаются со своими незнакомыми сородичами. Тогда они бросаются в невероятно дикие схватки за территорию, как будто завтра уже не настанет. Я понятия не имею, откуда здесь среди ночи появился второй линдворм и заслужил ли он, чтобы его приняли подобным образом, но Львиное Сердце явно считает, что должен защитить дом и его владельцев от злоумышленника.

Я быстро одеваюсь и бегу вниз, на первый этаж, к единственному балкону, которым оснащен наш дом. Вооружившись лампой, выхожу в метель, топаю к балконному ограждению и прислушиваюсь. Тихое гудение возвещает о возвращении сражающихся линдвормов. Быстрее, чем я успеваю среагировать, два продолговатых тела – золотое и черное – устремляются навстречу моему фонарю, вблизи от меня разворачиваются и улетают прочь. К сожалению, у этих драконообразных существ очень длинные хвосты, а Львиное Сердце, которого преследует этот черный ублюдок, немного раскоординирован. Его хвост в последний момент делает резкий рывок и перебрасывает меня через перила балкона. Я даже не могу вскрикнуть – настолько я растеряна, когда лечу вниз.

С глухим звуком падаю в снег. К счастью, снежные наносы ослабляют удар, но сотрясение все равно настолько сильное, что на мгновение яркая серость внутри черепа ослепляет меня. На несколько секунд все тело словно немеет, затем ощущения возвращаются, и я чувствую чьи-то прикосновения к моим пальцам.

Кто-то взял меня за руку и держит.

– Надеюсь, ты цела, – льется мне прямо в ухо нежный голос. – И если это так, ты должна мне кое-что объяснить.

Этот голос я узнаю всегда и везде. Даже сейчас, в состоянии острого замешательства и оцепенения, ослабевшая часть меня изо всех сил цепляется за ощущения, которые вызывает во мне этот голос.

– Да? – бормочу я, с трудом пытаясь открыть глаза. – Что я должна тебе объяснить?

– Я со вчерашнего полудня иду по следу опасного колдуна, и он заканчивается именно здесь, в твоем саду. И только я собираюсь разобраться в этой странности, как меня чуть не убивает моя супруга, совершенно внезапно выпадающая из окна.

– С балкона, – поправляю я его. – Это был… балкон.

Наконец, веки подчиняются мне, и я разлепляю глаза. Тем не менее все, что я вижу, – это дикий танец белых точек, освещенных слабым светом, которым Испе́р разгоняет тьму этой ночи. Я крепче хватаюсь за руку, сжимающую мои пальцы.

– Испе́р?

– Да, любовь моя?

– Ты и правда здесь? Потому что преследовал колдуна?

– К сожалению, да, – говорит он, осторожно подхватывает меня на руки и тянет к себе. Мои ребра протестуют, каждый вдох отдается болью. Но едва – с его помощью – мне удается сесть, Испе́р заключает меня в свои объятия, и утешительное тепло, исходящее от его груди, окутывает меня.

– Нам нужно поговорить, Клэри, – говорит он, тем самым разрушая мой покой. – Враг, видимо, знает, где ты живешь.

Но я не успеваю ничего ответить, потому что в воздухе снова раздается знакомое жужжание. Поднимается ветер, который свистит в ушах, и вот уже два линдворма приземляются на снег – визжащие, вцепившиеся друг в друга двулапые драконы.

– Тихо! – властно кричит Испе́р, и один из линдвормов замолкает. Львиное Сердце воспитан не так хорошо. Он злоупотребляет послушанием противника для плевка, который достается не только его черному сопернику, но и мне с Испе́ром. Потом, словно напуганный своей смелой атакой, Львиное Сердце взлетает и спасается в своем укрытии на крыше дома. После этого становится удивительно тихо.

– С каких это пор у тебя есть линдворм? – спрашиваю я.

– Онклидамия принадлежит моему брату. На Перисала напали. Его ранили вчера в полдень, и тогда я позаимствовал его линдворма, чтобы начать преследование убийцы. Я летел до вечера и почти всю ночь только для того, чтобы обнаружить, что враг исчез именно здесь.

– Как дела у твоего брата?

– Он, к счастью, легко отделался. Его рана не опасна для жизни и хорошо заживает. Но сейчас ему нужно поберечь себя. В ближайшие несколько недель я должен буду его заменять.

– Понимаю, – говорю я. – Значит, тебе снова придется уйти, и ты не сможешь отпраздновать с нами Самую Длинную Ночь?

– Да, и это прискорбно. Но меня больше беспокоит угроза, исходящая от нашего врага.

В голосе Испе́ра отчетливо слышна серьезность. Поэтому я умолкаю и отрываю лицо от его утешающей груди. Он помогает мне подняться на ноги. Они все еще дрожат, но в остальном понимаю, что довольно хорошо перенесла эту аварийную посадку. Мы вместе идем к входной двери, что непросто из-за глубоких сугробов, и все время, пока мы тащимся по снегу, я держу его руку, такую же холодную и мокрую, как и моя.

Черный линдворм бодро семенит следом. Один раз я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на животное, и дракониха быстро втягивает голову назад. Должна быть, она незаметно меня обнюхивала. Этот зверь невероятно красив: в слабом свете, который благодаря Испе́ру плывет над нами, я вижу, как блестят его черные чешуйки, а глаза сверкают ледяной синевой. Будь я Львиным Сердцем, без памяти влюбилась бы в нее.

Когда мы огибаем дом, свет Испе́ра влетает внутрь фонаря, освещающего подъездную дорожку зимними вечерами, и зажигает в нем теплое золотистое пламя. И тут то нереальное чувство, что преследовало меня все это время с момента падения, прекращается. Ребрам тоже становится лучше. Дышать уже почти не больно.

Я поворачиваюсь к Испе́ру. Теперь я вижу его совершенно отчетливо. Как и всегда, когда мы вновь встречаемся после долгой разлуки, я ищу в его лице то знакомое, что заставляет меня почувствовать нашу связь. Но как и каждый раз сталкиваюсь с загадками и головоломками. Правда, в моем присутствии он больше не скрывает своих глаз за маскировочными заклинаниями, и поэтому я могу распознать их естественный мрачно-голубой цвет, но кто на меня смотрит? Хотелось бы знать.

Если я что и узнала за несколько совместных дней нашего брака, так это то, что младший сын императора хранит много секретов и, в принципе, не слишком счастлив. Его настроение улучшается, когда видит меня, и – поскольку ему не хочется портить эти, по-видимому, довольно редкие моменты счастья, – он отвечает молчанием, как только я спрашиваю у него, что вызывает беспокойство. Испе́р не хочет говорить об этом. Он хочет избежать этих забот всякий раз, когда он со мной.

Возможно, он озабочен тем, что, будучи маленьким мальчиком, был схвачен убийцами, которые хотели лишить жизни первенца императора. Они ошиблись: напали не на того мальчика, и это до сих пор меня удивляет. Конечно, Испе́р в то время был очень похож на своего брата-близнеца Перисала, но, если бы я была кровожадным преступником и знала об этой трудности, перестраховалась бы. С другой стороны – что я знаю о безумцах, которые хотят убивать невинных детей? Подобные деяния для меня навсегда останутся непостижимыми.

Испе́р едва выжил. Выздоровление длилось целых полгода, и даже если он всегда уверяет меня, что хорошо перенес это нападение и что два шрама, которые носит с тех пор на лице (вместе с несколькими другими по всему телу), его не беспокоят, у меня сложилось впечатление, что в тот день Испе́р изменился – и это сказалось на нем не самым лучшим образом.

Он склонен скрывать свои истинные мысли и привык обманывать окружающих с помощью маскировочных заклинаний. Он борется с собой и не хочет посвящать в это никого, в том числе и меня. Да что уж говорить: он даже отрицает, что вообще это делает. Но я чувствую это, когда мы сближаемся. Если он забывает защититься и на короткое время остается самим собой, а не сыном императора, я замечаю внутри него нечто вроде обиды и ощущение бессилия.

Тень этого чувства ощущается и сейчас, хотя он улыбается мне: лицо усыпано веснушками, которые на его лице совсем не выглядят милыми. Волосы он собрал в косу, чтобы никто не мог видеть его локоны, которые в противном случае очаровательно обвивались бы вокруг его прекрасного лица. У них тот же темно-золотистый цвет, что и у яблочных леденцов «Кани», которые королевский повар придумал для Каниклы. Только у меня есть привилегия время от времени перебирать эти завитки руками. От остального мира он их скрывает, вероятно потому, что с ними он выглядит чересчур миловидно. В конце концов, сыновья императора должны выглядеть устрашающими волшебниками, поэтому два шрама очень хорошо вписываются в картину. Интересно, чем Перисал компенсирует отсутствие рубцов. Я еще никогда не встречала это невредимое изображение Испе́ра.

– Вип сказал мне сегодня, что ты отрекся от меня, – говорю я ему прямо в лицо. Я хочу покончить с этой неприятной темой прежде, чем поцелую его. – Никто в Толовисе не слышал о Клэри Фарнфли. И об Амберлинге – тоже.

– Об Амберлинге наверняка слышали, но позже название было забыто, как и названия других маленьких королевств, которые мой отец аннексировал в прошлом году. Что касается Клэри Фарнфли, то с ней дело обстоит несколько иначе. Моя семья решила не предавать огласке эту часть моей жизни. Я согласился, потому что для тебя так безопаснее.

– Какая чуткая предусмотрительность.

– Мой брат мог умереть сегодня, – говорит Испе́р. – Может быть, люди, стоящие за этим, попробуют еще раз. А поскольку наш враг появился здесь и, следовательно, знает о нашей связи, то может напасть и на тебя.

– Наш враг! – повторяю я. – О, как я люблю эту таинственную угрозу, которая впервые возникла через три дня после нашей свадьбы и с тех пор не дает никакого покоя нашему могущественному императору!

Где-то над нашими головами распахиваются створки окна.

– Золушка? – резким голосом вопрошает Этци. – Чем бы ты там снаружи ни занималась, могу я попросить тебя делать это тихо, чтобы другие люди могли спать? Завтра нас навестит барон! Я не могу позволить себе выглядеть за завтраком как больная сова.

– Извини! – кричу я в ответ. – Но барон вообще не станет на тебя смотреть.

– С чего бы это?

– С того, что приехал Испе́р, – объясняю я. – Твой барон будет смотреть только на сына императора, ты же знаешь, как жаден он до голубой крови, будто вампир!

– Не говори о нем так!

– Жадный до голубой крови вампир? – повторяет Испе́р.

– Ну, так я называю нового поклонника Этци, – рассказываю я. – Он одержим коронованными особами и, уверена, с удовольствием высосал бы всю твою имперскую голубую кровь. Но поскольку барон также является экспертом в области самоконтроля, он будет лишь жадно гипнотизировать тебя взглядом и расскажет такие истории о твоих предках, каких ты никогда раньше не слышал.

– А зачем мне терпеть все это?

– Потому что ты – часть семьи, а барон в данный момент – великая любовь Этцисанды. Мне очень жаль, мой принц, но здесь, в Амберлинге, нельзя притвориться, что ты не женат.

Он усмехается.

– Надолго ты собираешься остаться? – спрашиваю я.

– Пока не изучу следы, которые привели меня сюда, – говорит он. – Я уже начинаю опасаться, что между появлением врага и нашим браком существует какая-то связь.

– Только начинаешь?

– Мой отец не придумывал врага, чтобы нас рассорить. Теперь, когда Пери ранен, стало понятно, что мы имеем дело с реальной опасностью. Все восстания и войны, которые держат меня вдалеке от тебя, исходят от людей, которые раньше жили скрытно, мирно и незаметно. Проблемы доставляют не внешние, а внутренние границы Империи. Они пронизывают все провинции. В каждом глубоком колодце, в каждом недоступном лесу, на каждом древнем перекрестке силы почти забытого времени собираются и разносят свои несчастья. Они разрушают все на своем пути, отравляют умы людей. В результате – беспорядки и восстания. И только одна провинция остается спокойной, несмотря на то, что здесь находятся самые глубокие колодцы и самые древние леса.

– Ты говоришь об Амберлинге.

Он медленно кивает.

– Точно. В Амберлинге – никаких восстаний, никаких странных происшествий, никаких публичных выступлений против императора. Здесь мирно. Подозрительно мирно. Сегодня я преследовал колдуна, который творит магию древним образом – о нем мало кому известно. Я мог только чувствовать его силу, но не видеть. Я шел за ним, сосредоточившись на волнении, которое он оставлял на своем пути. Догонял, становился все ближе и ближе к силе, был уверен, что смогу добраться до ее источника. Но как только приземлился в вашем саду, след исчез, растворился в воздухе. Сила улетучилась или воспользовалась лазейкой.

– Что еще за лазейка?

– Небольшой разрыв во времени и пространстве, который связывает нас с Царством призраков.

– Царство призраков? Я думала, только моя фея-крестная верит в этот фокус-покус.

– Мне определенно нужно с ней поговорить. Прошлое догоняет нас, и ничего хорошего из этого не выйдет.

Холодные снежинки падают на мое лицо. Сейчас середина ночи, и мне хочется, чтобы мы могли просто зайти внутрь и до самого рассвета забыть обо всех войнах и призраках. Но есть еще кое-что, о чем я должна рассказать Испе́ру.

– К слову о подозрительных происшествиях: сегодня моя фея прогнала лиса-призрака, который преследовал меня. Он прибыл сюда с письмом, которое я нашла в кормушке.

– Призрак лисы явился сюда с письмом? – спрашивает Испе́р.

– Да, мы увидели его, когда фея-крестная сожгла письмо в камине. Она тут же метнулась на кухню и приготовила странный бульон, чтобы заманить тень лисы в котел. Когда та оказалась внутри, фея потушила огонь в камине, и после этого все успокоилось.

Испе́р смотрит на меня так, будто у меня не все дома. Я открываю рот, чтобы более подробно объяснить ему последовательность событий, но он меня опережает:

– Где? – спрашивает он. – Где котел?

– На кухне. Я вычистила его.

– А то, что было внутри?

Испе́р выглядит таким встревоженным, что я, опасаясь, что совершила ошибку, робко указываю в сторону кухонной двери. Он может только догадываться, что я имею в виду, но уже пробирается по глубокому снегу, пока не оказывается в том месте, где летом растет травяной сад. Испе́р останавливается перед ямой в снегу.

– Этого я и боялся, – говорит он. Я слежу за светом, который он создает своей рукой и вижу: там, куда я вылила отвар, в земле образовался небольшой кратер, в котором собирается талая вода.

– Я сделала что-то не так?

– Нет, – говорит он и поворачивается ко мне. – Напротив, ты все сделала правильно, но это именно то, что я думаю. Я не эксперт в древней магии, но по запаху могу сказать, что здесь рассеялось мощное заклинание. Что было написано в письме? Надеюсь, вы прочитали его прежде, чем бросать в огонь?

– Совершеннейшая чепуха, – отвечаю я. – Что-то начинается и что я должна быть готова. Но тот, кто написал письмо, знал, кем была моя мать. И это действительно обеспокоило меня.

– Почему ты думаешь, что он это знал? ...