Стюарт КАМИНСКИ, Кэролайн КАРВЕР, Челси КЕЙН МЕСТЬ ^{(антология)}

МЕСТЬ ^(роман)

Частный сыщик Льюис Фонеска, потерявший в автокатастрофе жену и сломленный горем, существует и работает по инерции…

Взявшись найти исчезнувшую супругу миллионера и сбежавшую от матери девочку, он едва не погибает, но обретает то, что вновь наполняет его жизнь смыслом.

Пролог

Я катил по Триста первой магистрали в сторону Брейдентона, едва превышая минимально допустимую скорость, и на то было три причины.

Во-первых, в Сарасоте огромное множество стариков, которым во Флориде выдают права, даже если они уже ничего не видят или скрючены так, что их не видно из-за руля. Но в Солнечном штате к туристам и пожилым людям относятся с большим уважением: у них есть доллары. Многие из них ведут свои машины в состоянии полной прострации, оставляя позади себя целый хвост аварий, и при этом совершенно уверены, что не причиняют никому зла. Другая группа водителей ― улыбающиеся подвыпившие подростки. Бамперы их машин украшены наклейками с флагом Конфедерации южных штатов и надписями вроде «Мне плевать, как дела у тебя на Севере» или «Я лучше отдам тебе свою жену, чем откажусь носить оружие».

Каким-то мистическим образом водители одной из этих групп никогда не сталкиваются с представителями другой, а бьют машины, калечат и убивают только нормальных людей, которые и автомобили водят, и вообще живут под солнцем как положено.

Но я сказал, что причин было три.

Вторая ― та, что моя жена погибла в автокатастрофе в Чикаго около трех лет назад. Три года, шесть месяцев и пять дней назад. Это произошло не по ее вине. Кто-то ударил ее машину в бок, возможно случайно, так, что она врезалась в низкую бетонную стену на Лэйк-Шор-драйв, и уехал прочь. Виновника аварии не нашли. С тех пор я старался садиться за руль как можно реже, но чтобы заработать на жизнь, без машины мне не обойтись. Я вожу крайне осторожно, всегда помня о том, что за кустами прячется поворот направо, и о белом «Ниссане» с невидимым водителем, и о коричневом «Форде Футура», который мелькает в моем боковом зеркале. Еще несколько месяцев назад, сидя за рулем, я обливался потом даже под кондиционером, включенным на максимум.

Третья причина, по которой я тащился еле-еле, позволяя легковушкам, микроавтобусам и грузовикам себя обгонять, заключалась в почти полной уверенности, что я опоздал. Я сам не знал, хочу ли добраться туда, куда ехал, до того, как произойдет убийство.

В машине работало радио. Музыку я слушал редко, голоса были мне приятнее. Любые голоса ― баптистского проповедника с Юга, Дж. Гордона Лидди, Раша Лимбо или доктора Лауры, гостьи местного ток-шоу, употреблявшей выражения, которые, как мне казалось, на радио запрещены. Когда мне везло, я ловил «Нэшнл паблик рэйдио» и слушал «Принимая во внимание» или «Прохладу», но на самом деле мне было неинтересно, в слова я вслушивался мало.

Я был не один. Рядом со мной сидел, выпрямившись, Эймс Маккини, одетый в желтый дождевик. На коленях у него лежало помповое ружье «ремингтон М-10» двенадцатого калибра. Эймс говорил мало, за семидесятичетырехлетнюю жизнь он успел сказать все, что хотел. Длинными седыми волосами и загорелым лицом он напоминал состарившегося Гэри Купера.

Он умел обращаться с ружьем, хотя иметь ружье ему не полагалось. Эймс приехал в Сарасоту за три года до описываемых событий в поисках бывшего партнера по бизнесу, который, после того как их общее дело в Аризоне было продано, сбежал со всеми деньгами. Когда Эймс разыскал его, они пошли на пески за полосой деревьев на пляже Сау-Лидо и стрелялись, как в старину. Эймс победил. Судья вынес определение «оправданное убийство» и дал ему условный срок за нелегальное ношение оружия. На самом деле во Флориде есть даже закон, регулирующий дуэли, но судья предпочел не вспоминать о нем. Партнер Эймса стрелял первым и успел сделать целых четыре выстрела, прежде чем противник застрелил его. Я присутствовал на поединке и потом давал показания в пользу Эймса, который до сих пор считает, что я спас его от электрического стула.

Я свернул с автострады в Эллентоне, проехал мимо огромного торгового центра, в котором никогда не бывал, и поехал на запад, в сторону Пальметто. Проехал игорный дом, сохраняемый в том виде, что он имел, когда рабы жили в хижинах, а на вторые этажи домов вели приставные лестницы, которые втягивали наверх в случае нападения индейцев-семинолов. Потом миновал консервный завод, харчевни и ломбарды, где работают и торгуют латиноамериканцы.

К тому моменту, когда я снова повернул и двинулся на север по Тамайами-Трэйл, я был уверен, что мы опоздаем.

Начался дождь, потом ливень. Здесь, на побережье залива, лето всегда было сезоном дождей, хотя, впрочем, метеорологические истины, так же как общечеловеческие, стали меняться в этих местах задолго до моего приезда.

«Дворники» на ветровом стекле заработали. Мы ехали на только что взятой напрокат белой «Гео Метро», которую едва не сносило на обочину каждым порывом ветра.

У меня был адрес и самое общее представление о месте, куда я направлялся, но, сделав еще один поворот, я понял, что мы в Пальметто. Пальмы раскачивались под неистово бушевавшим ветром. Улицы начало заливать водой. Машины не ехали, а ползли как черепахи. Люди, все черные, прятались в дома и под навесы. Я пытался разглядеть названия улиц и наконец нашел ту, которую искал. Я свернул за угол и припарковался возле побитого зеленого «Шевроле», стоявшего в глубокой луже. За рулем сидела седая пожилая негритянка, и сразу было видно, что буйство стихии нисколько не выводит ее из привычного спокойствия. Ей, несомненно, случалось попадать в такие ситуации, да и в гораздо худшие. Случалось и мне. Она это переживет. Переживу, наверное, и я.

Я нашел дом, адрес которого носил с собой три дня. Было раннее утро, почти такое же темное, как окна дома, едва различимые за стеной дождя. На дорожке, ведущей к дому, стоял тягач без прицепа. Дом был одноэтажный, сложенный из шлакоблоков. В огромной луже, затопившей газон, валялись целлофановые пакеты, пивные бутылки и булыжники.

Я выключил доктора Лауру на середине фразы: она приказывала рыдающей девице перестать плакать и взять на себя ответственность за собственную жизнь. Казалось, она обращается ко мне.

Мы с Эймсом выбрались из машины, и, пока дошли до двери дома, я успел промокнуть почти с головы до ног. Эймс, которому в плаще было гораздо комфортнее, осторожно нес ружье, держа палец на спусковом крючке. В небе сверкнула молния, и где-то за рекой Манати прогремел гром.

Я постучал. В небе снова громыхнуло. Дождь шумел все так же однообразно. Ноги у меня начинали промокать. Я постучал еще, громче. Ответа не последовало, да я его и не ожидал. Я потрогал ручку. Поскольку дождь барабанил по двери вместе со мной, отпечатков остаться не должно. Я нарушал закон. Я должен был вызвать полицию несколько часов назад, но в тот момент я не ладил с полицией.

Дверь оказалась не заперта.

Я подался вперед, но Эймс удержал меня своей длинной жилистой рукой и вошел первым. Это был дом опасного человека, который… Впрочем, о нем я расскажу потом. А теперь я вошел вслед за Эймсом. Свет не горел, но, несмотря на темноту на улице, кое-что можно было разглядеть.

Дождь настойчиво барабанил по крыше, словно требуя впустить его внутрь, словно порываясь снести к черту этот уродливый бетонный короб.

На диване, на разношерстных мягких стульях, на складном кресле валялись вороха грязной одежды вперемешку с пустыми жестянками из-под «Доктора Пеппера», желтыми пивными бутылками и переполненными пепельницами.

Может быть, когда мы постучали в дверь, его уже не было здесь, хотя его грузовик остался на месте. Может быть, он уехал. Какой-нибудь приятель, если он у него был, заехал за ним, и они вместе пустились искать неприятностей или меня.

― Смотри, ― сказал Эймс своим скрипучим голосом, перешагивая через кучу каких-то обломков на пороге комнаты.

Я прошел за ним в кухню, где стоял запах, трудно передаваемый словами. Тарелки с остатками еды в мойке, переполненное мусорное ведро ― и тело на полу.

Я включил свет. Из мешка с мусором выполз крупный таракан и удалился по своим делам.

Кровь на полу была свежей. Эймс посмотрел на тело, оглядел кухню и покачал головой. Едва заметное движение, но я знал Эймса Маккини. Он ненавидел грязь ― и природную, и оставленную людьми.

― Пошли, ― сказал я, выключая свет.

В гостиной стоял телефон, но я не мог оставаться здесь дольше и не хотел сообщать о том, что нашел уже третье тело за четыре дня. Обыскивать квартиру я не стал. В спальни я тоже не пошел, я знал, что там увижу. Я только хотел выбраться отсюда. Может быть, вернувшись в свой офис и перестав дрожать, я вызову полицию. Может быть, позвоню и навру что-нибудь. Если так, то нужно время, чтобы придумать что именно.

Дождь усиливался.

К машине пришлось добираться только что не вплавь: вода поднялась до оси колес. Я думал о том, видел ли кто-нибудь из соседей, как мы входили в дом. И видел ли кто-нибудь, как сюда входили час или два назад. И рассказали ли бы соседи об убийстве, даже если бы оно произошло прямо у них под окнами.

Мы сели в машину и медленно поехали сквозь ливень, который, казалось, мог смыть всю эту грязь, но почему-то не смывал.

Меня зовут Лью Фонеска.

Камушки сказочной Гретель, которые привели меня к дому из шлакоблоков, начали падать четыре дня назад, когда…

Глава 1

― Как здесь жарко… ― Она осмотрела мой крошечный кабинет, стараясь не выказать ни неуверенности, ни неодобрения.

― Кондиционер не работает, ― пояснил я.

― Зачем же вы его включаете?

― Вентилятор крутится ― все-таки полегче. У вас пропала дочь?

Она кивнула.

Все, что мне пока удалось узнать от нее, ― это то, что ее дочь Адель пропала и что саму ее зовут Берил. Свою фамилию она еще не назвала. Она еще не решила, стоит ли доверить ее мне. На вид Берил было около сорока лет. Темные волосы, короткая стрижка на косой пробор, свободное платье с поясом, претендующее на деловой стиль, но уже несколько поношенное и на самом деле без всякого стиля. На коленях сумочка, а колени плотно сжаты. Выразительные голубые глаза ― наверное, когда-то она была красива. На щеке огромный синяк.

Через час меня ждали совсем в другом месте, но я не мог заставить себя поторопить эту женщину. Ей нужно было время. Ей нужно было, чтобы кто-то выслушал ее.

― У меня есть фотография, ― сказала она.

Я терпеливо ждал. Кондиционер деловито гудел, а я делал вид, что мне совсем не жарко.

― Вот.

Она протянула мне маленькую фотокарточку вроде тех, что делают в автоматических будках в супермаркетах.

Девочка была в самом деле красива. Прямые светлые волосы, белоснежные зубы. Одета в зеленый джемпер, на вид старшеклассница.

― Это Адель, ― сказала Берил и посмотрела в окно, как будто ее дочь могла вдруг появиться там.

Настала моя очередь кивнуть.

― Вас кто-то ударил?

Она потрогала синяк на щеке и ответила:

― Нет, я поскользнулась в ванной в мотеле…

― Расскажите, пожалуйста, вашу историю, мисс…

― Миссис, ― поправила она, глядя на свой кошелек. ― Муж ушел от нас, когда Адель была еще маленькой. Шофер.

― Шафер? Это его имя?

― Нет, ― сказала она вздохнув. ― Его зовут Дуайт. Водитель тягача.

― Он был водителем тягача, ― поторопил я.

― Думаю, сейчас он занимается тем же. Я только что сказала вам неправду.

― Неправду?

― Да. Что я упала в мотеле.

Она снова стала поднимать руку к щеке, но опустила ее.

― Это он сделал.

― Ваш муж?

Она кивнула и опять вздохнула, не разжимая губ.

― Вы живете в Сарасоте?

― Нет, но он, кажется, живет здесь. Я точно не знаю.

Я посмотрел на часы, будто оценивал ситуацию. До моей встречи оставалось полчаса.

― Мы с Аделью живем в Брисбейне, в Канзасе. Дуайт ушел, когда Адели было семь лет. Не могу сказать, что меня это особенно огорчило. А два месяца назад он прислал Адели письмо, ― продолжала она. ― Не знаю, что в нем было, она не показала мне, но я заметила обратный адрес. Точно не помню, но отсюда.

Я кивнул.

― Я думаю, она сбежала к нему. Я воспитывала ее одна. В Брисбейне ребенку после школы нечем заняться. Я работала днем и часто ночью в ресторане «У Джима и Эллы». В основном там едят водители-дальнобойщики. Адель проводила вечера перед телевизором или смотрела из окна на заброшенные буровые вышки. Потом подросла, и у нее появилась компания.

― Плохая компания? ― спросил я.

― Одна местная компания и была, если можно так сказать про пятерых-шестерых подростков.

― Продолжайте, пожалуйста.

― Нечего особенно рассказывать. Училась она нормально. Всегда хорошие оценки, только иногда бывали конфликты с учителями. Характером она в Дуайта.

― В отца, ― уточнил я.

― Адель девочка бойкая. Ей даже предлагали ездить на соревнования со школьной спортивной командой в качестве заводилы болельщиков, но она не захотела. ― Берил опять вздохнула. ― Играла в школьных постановках. Однажды у нее была такая длинная роль… Как они умудряются запомнить столько слов?

Я делал вид, что не замечаю, как обливаюсь потом.

― Не знаю, ― сказал я.

― Жизнь ― загадка, ― продолжала Берил.

― Согласен, ― кивнул я.

― Она ушла из дому три с небольшим месяца назад. Никакого письма. Взяла с собой немного вещей и приклеила на телевизор записку, что уехала и позвонит. Я сообщила Джошу Гамильтону, шерифу, что она сбежала. Он взял фотографию, точно такую же, и сказал, что будет искать и, может быть, распорядится расклеить карточку на молочных пакетах и бумажных мешках в супермаркетах, если она не вернется через пару недель. Я сказала ему о письме от отца.

― А потом вы…

― Работала, ждала. Она не появлялась. Джош посоветовал мне купить эту штуку, которая определяет номера телефонов, на случай, если она позвонит. Я купила, хотя они страшно дорогие, но… Адель позвонила только один раз, две недели назад. Я записала номер. Голос у нее был подавленный, испуганный. Я спросила почему, она ничего не ответила. Я просила ее вернуться, она отказалась, сказала, что у нее все будет в порядке.

Берил открыла сумочку, достала листок бумаги и протянула мне. Местный код номера был 941.

― Я перезванивала туда, ― сказала Берил, теребя серебристый замок кошелька, ― раз пятнадцать, наверное. Никто не отвечал. Потом подошел какой-то человек и сказал, что это телефон-автомат рядом с мотелем на Тамайами-Трэйл в Сарасоте, во Флориде. Я доехала на машине из Эллиса до Вичиты, сюда добралась автобусом. Адели только что исполнилось четырнадцать. У нее привлекательная внешность, и она попала в беду. За эту неделю я обегала все окрестности, но я не знаю, как искать, что спрашивать.

― Вы обращались в полицию?

― Обращалась, в первую очередь. Взяли фотографию и номер телефона-автомата, сказали, что будут искать. Симпатичный такой сержант сказал, что разошлет карточку и занесет в компьютер, но у меня возникло такое чувство, что Адель спихнули в какую-то бездонную яму вместе с тысячей других исчезнувших детей.

― Пожалуй, так оно и есть, ― сказал я.

Я положил бумажку с телефоном на стол рядом с фотографией улыбающейся девочки.

― Как вы меня нашли?

― Мотель, где я остановилась, «Бест вестерн», находится в конце этой улицы. Зашла сюда, в «Дэйри Куин», съесть сэндвич, минут двадцать назад. Я показала фотографию Адели официанту, рассказала ему историю. Он посоветовал обратиться к вам.

― Вы хотите сказать что-нибудь еще? ― спросил я.

― Да, ― ответила она, посмотрела вниз, а потом прямо мне в глаза. ― Кто вы такой?

― Меня зовут Льюис Фонеска. Раньше я работал в прокуратуре штата Иллинойс, в округе Кук. Занимался расследованиями. Однажды утром моя жена поехала на работу на машине и погибла в аварии на Лэйк-Шор-драйв. Это было зимой. Я уже перестал подниматься по служебной лестнице, да и по натуре я не карьерист. Мне было холодно там, и все напоминало о жене. Я рассказываю слишком много?

― Нет.

Я мог бы рассказать больше, но это вряд ли было нужно. Я приехал в Сарасоту чуть больше трех лет назад ― просто ехал, пока не сломалась машина, а в этих теплых краях мне показалось куда приятнее, чем в пасмурном Чикаго, где я прожил всю жизнь. Я уехал от бесперспективной работы следователя в прокуратуре штата. Теперь я кое-как зарабатывал на жизнь, разыскивая людей, задавая вопросы и никому не подчиняясь. Все чаще местные адвокаты обращались ко мне, когда нужно было доставить кому-нибудь повестку в суд или разыскать местного жителя, не явившегося на слушания. У меня имелось удостоверение служащего окружного суда с цветной фотографией ― та же физиономия, что смотрела на меня из зеркала: грустные глаза, лысеющая макушка. Невысокий тощий итальянец.

Иногда подворачивалась какая-нибудь работа с улицы, такие же случаи, как с этой Берил, которую послал Дэйв из «Дэйри Куин». Жил я там же, где работал, на втором этаже двухэтажного офисного здания за стоянкой «ДК». Каждый офис имел отдельный вход. Моя дверь, как и все остальные, нуждалась в покраске, железная решетка на балконе начинала ржаветь.

У меня был уговор с менеджером. Владелец здания жил в Сиэтле, а менеджер, получая от меня по нескольку долларов сверх довольно умеренной платы за две обшарпанные комнаты, которые он именовал «офис-отсеком», делал вид, что не знает, что я здесь и живу. Передняя комната, где я сейчас сидел с Берил, была обставлена как приемная. Ее я превратил в кабинет, а небольшую заднюю, с окном ― в жилую комнату, меблировав ее по своему вкусу. Одежды, которой я привез с собой из Чикаго, должно было хватить еще на год-два. У меня была узкая койка, старый комод с зеркалом, миниатюрный шкаф, телевизор с видеомагнитофоном, приобретенным в местном комиссионном магазине, и невысокий книжный шкаф, забитый дешевыми изданиями романов и видеокассетами. Чтобы пройти в ванную комнату, где, однако, не было никакой ванны, надо было выйти из здания и пройти мимо пяти других офисов, полагаясь на милость погоды. Душ я принимал в городе, в спортивном центре ИМКА, где занимался по утрам на тренажерах. Туда я обычно ездил на велосипеде, и сейчас он красовался в углу, за спиной моей новой клиентки.

На табличке, укрепленной на наружной двери, было только мое имя, белыми буквами на черном фоне. Какие услуги я оказываю, не пояснялось.

― Этот человек в «Дэйри Куин»… ― Берил кивнула на дверь, выходившую на асфальтовое поле, за которым виднелся фастфуд «Дэйри Куин». Он стоял на Триста первой магистрали, именуемой также Вашингтон-стрит, хотя за два года, что я прожил в этом городе, никто при мне не называл ее иначе как Триста первая. Впрочем, Баия-Виста тут называли Бая-Виста, а Оноре-авеню ― Онор-авеню.

― …он сказал, вы не бесчувственный.

Она подняла на меня глаза в третий, по моим подсчетам, раз и увидела грустного сорокадвухлетнего человека со стремительно редеющими волосами и черными глазами, в голубой рубашке с короткими рукавами и серых джинсах.

― Вы детектив, как в кино по телевизору, ― сказала она. ― Рокфорд.

― Скорее уж Гарри Оруэлл, ― предложил я. ― Я не детектив. Единственная лицензия, какая у меня есть в этом штате, это карточка с фотографией, где написано, что я служащий окружного суда. Но расследование может проводить любой гражданин. Вот этим я и занимаюсь. Выясняю факты.

― Задаете вопросы…

― Задаю вопросы.

― Сколько стоят ваши услуги?

― Пятьдесят долларов в день плюс расходы.

― Расходы?

― Телефонные звонки, бензин, прокат машины и тому подобное. Если хотите, я могу звонить вам каждый вечер и давать отчет. Отказаться от моих услуг вы можете в любой момент, предупредив накануне. Я думаю, что найду Адель дня через два-три, или скажу вам точно, что ее нет в Сарасоте.

― Хорошо, ― сказала она, снова открывая сумочку и доставая кошелек, а оттуда пять десятидолларовых бумажек. ― Мне нужна квитанция.

Я взял деньги, нашел стопку желтой гербовой бумаги и написал расписку. Она взяла ее и сказала:

― Я уже говорила, что остановилась в мотеле «Бест вестерн». Комната двести четыре.

― Я запомню. ― Я протянул ей свою визитку, на которой значились только мое имя, адрес и номер телефона. ― Вы можете звонить мне сюда днем и ночью.

Берил взяла карточку, посмотрела на нее, убрала в сумочку и защелкнула замок.

― Я человек по натуре скрытный, ― сказала она, ― и обычно не показываю своих чувств. Я не показывала их и дочери, но я люблю ее и думаю, что она это знает. Пожалуйста, найдите ее.

― Я сделаю все, что будет в моих силах, ― ответил я. ― Только еще несколько вопросов. Как ваша фамилия?

― Три. Меня зовут Берил Три. Мою дочь ― Адель Три. Когда Дуайт ушел, я вернула себе девичью фамилию и дала ее дочери. Его фамилия Хэндфорд, Дуайт Хэндфорд.

― И он знает, что вы в городе и где вы остановились?

― Я не говорила ему, где остановилась. Просто встретила его на улице, он выходил из кафе напротив мотеля. Он сначала как будто испугался, а потом страшно рассвирепел. Я спросила, где Адель. Он ударил меня, сказал, чтобы я убиралась в Канзас, а если он еще раз меня увидит, то…

Она стояла, глядя в потолок, на вентилятор. Она хотела сказать что-то еще. Я ждал.

― Он был женат до меня, Дуайт. Сказал, что развелся. У него была дочь. А Джош, шериф…

― Да-да.

― Джош однажды проверил его биографию. Я не знала, пока Адель не сбежала. А после этого Джош мне рассказал. Дуайт сидел за то, что изнасиловал свою первую дочь, когда ей было двенадцать лет… Адель красивая девочка, ― добавила она. ― Может быть, слишком красивая.

― Я найду ее, ― пообещал я.

И она ушла.

Я достал из ящика бумажный носовой платок и вытер лоб, лицо и шею. Рубашка на мне промокла от пота и липла к телу. Стоял жаркий декабрьский день, градуса восемьдесят четыре по Фаренгейту, и страшно влажный. Для зимы было жарковато, но в Сарасоте в разгар сезона бывает и гораздо жарче. Туристы и те, кто проводит в этих краях зиму, нанимали или покупали по немыслимым ценам дома или квартиры в Брейдентоне, Сарасоте и других городках, близких к побережью. А зимняя публика с настоящими деньгами отдыхала в отелях, тянувшихся вдоль набережных Лонгбоут и Сиеста. Всего во время сезона в округах Манати и Сарасота, вместе взятых, насчитывалось около двухсот тысяч человек.

В Сарасоте, к югу от аэропорта, есть полоса недорогих мотелей вдоль Тамайами-Трэйл. Эта полоса на пару миль врезается в город и заканчивается невдалеке от театра. Главные обитатели мотелей ― сутенеры и проститутки, большей частью сбежавшие из дома, как Адель, хотя зимой несведущие туристы, немцы или французы, иногда забираются туда со своими семьями, многочисленными купальными принадлежностями и фотоаппаратами. Там я и собирался начать искать телефонную будку, откуда звонила Адель. Если это не получится, я двинусь южнее Бэй-Фронт-парка и в центр города и продолжу поиски в ресторанах, магазинах и торговых центрах.

В Сарасоте несколько сотен ресторанов, старающихся угодить разнообразным вкусам пенсионеров, туристов и местных жителей. Может быть, придется потратить день или два. Если она все еще в городе, то вряд ли будет сложно ее найти, думал я, тем более что пятьдесят долларов мне очень нужны. Для этого надо будет разыскать Дуайта Хэндфорда. Из того немногого, что Берил сообщила мне о своем бывшем муже, я понял, что навряд ли обнаружу его в телефонной книге, и оказался прав. Я найду его, если это будет нужно, но начинать надо с телефона-автомата. Сколько времени мне придется искать Адель Три, выяснится во время встречи, до которой оставалось уже меньше получаса.

Три последние недели у меня не было никакой работы, кроме двух доставок судебных бумаг, по тридцать пять долларов за доставку. Оба случая оказались несложными, хотя это не всегда бывает так. Люди, принимающие из ваших рук повестку в суд, смотрят на вас как на врага, посланца грозной Системы, которая с вашим появлением становится для них опасной. Иногда мне угрожали, несколько раз даже ударили. Но чаще получатель бумаги был обескуражен. Я всегда одевался неофициально, подбирал самые вежливые слова и спрашивал, говорю ли я с тем человеком, которого ищу. Получив утвердительный ответ, я протягивал бумагу. При отрицательном ответе, если выяснялось, что я попал по нужному адресу, я отдавал бумаги тому, кто открывал. Это было законно: доставивший документ имеет право просто положить его на стол или даже на пол.

Некоторые служащие судов вообще выбрасывают повестки в мусорный бак, а потом клянутся, что доставка была произведена. Другие носят с собой пистолет, вламываются в закрытые двери и встречают направленный на них нож или ружье. Эти тешат свою гордыню, но едва ли зарабатывают.

Я не носил с собой пистолета. Если возникали затруднения, я возвращал бумаги и говорил, что не нашел нужного человека. Но такое случалось нечасто.

Деньги у меня заканчивались, и пятьдесят или сто долларов Берил Три были очень кстати; кроме того, кажется, вырисовывался шанс получить еще одну работу.

К этому времени я уже неплохо знал Сарасоту и Брейдентон. Это были небольшие городки, где молодую симпатичную девушку могли запомнить. Может быть, телефонная будка, откуда она звонила, находилась даже недалеко от моего офиса.

Я положил фотографию Адели и записку с номером телефона в бумажник, надел чистую рубашку и мою единственную спортивную куртку цвета морской волны, слишком теплую для Флориды. С серыми джинсами выглядело сносно ― город был не выпендрежный. Я сел на велосипед и поехал в «Дэйри Куин».

Был почти полдень, и мне хотелось есть. Я заказал большой черри-близзард с шоколадным муссом и большой гамбургер и поблагодарил Дэйва за клиентку.

― Даме явно нужна помощь, ― сказал он. ― Девчонка сбежала… Я тут столько их вижу…

Дэйв был примерно моего возраста, но годы, проведенные на катерах в бухте под палящим солнцем, сделали его почти чернокожим. Тело его оставалось стройным и сильным, но лицо превратилось в печеную картофелину.

― Я думаю, что найду ее, ― сказал я, наблюдая, как он готовит бургер и коктейль.

― Ох уж этот молодняк, ― сказал Дэйв, покачав головой.

Когда мой заказ был готов, я протянул Дэйву фотографию Адели. Он внимательно посмотрел на нее и задумчиво прищурился.

― Да, женщина показывала мне ее. Вряд ли я ее видел, ― сказал он, ― но кто знает? Она могла постричь волосы, поменять их цвет, накраситься, ― пришла, заказала коктейль и ушла. Я мог бы не узнать ее, даже если бы карточка стояла у меня перед глазами. Кто знает?

― Спасибо, Дэйв, ― сказал я, забирая близзард и бургер.

― Кто знает? ― повторил он опять. ― Ты понимаешь, о чем я говорю?

― Понимаю. Тебе известно что-нибудь о парне по имени Карл Себастьян?

― Известно, ― сказал Дэйв. ― Большие деньги, недвижимость, не сходит со страниц «Геральд трибюн». О нем и его супруге всегда что-нибудь найдется в колонке светской хроники. Серьезный малый.

― А ты читаешь светскую хронику?

Дэйв пожал плечами.

― Как сказать? Я много чего читаю. По утрам читаю истории на коробке с корнфлексом. Сегодня утром читал в каком-то журнале статью про ловлю трески. Оказывается, баски были большими спецами по этой части. За завтраком читал наклейку на повидло «Данди» ― знаешь, белые банки?

― Ну-ну.

― Вся история компании на маленькой наклеечке. Я прочел.

Я быстро ел и думал о том, что если буду крутить педали поживее и срежу некоторые углы, то, возможно, доберусь вовремя до многоэтажного дорогостоящего кондоминиума на тихой улочке в нескольких сотнях ярдов от бухты Сарасота.

Это мне удалось, я приехал даже на три минуты раньше. Пока я закрывал замок цепочки, поставив велосипед у дерева, меня разглядывала пожилая седоволосая женщина с белой собачонкой. Потом она снова переключила свое внимание на собаку, которая тоже внимательно на меня посмотрела, когда я проходил мимо них, а убедившись, что опасность миновала, подняла ногу и направила струйку на тонкий ствол дерева с круглыми оранжевыми плодами, похожими на апельсины.

Я вошел в роскошный голубой вестибюль с полом из полированного гранита, нажал на кнопку с именем «Карл Себастьян», и дверь с жужжанием открылась. Бесшумный лифт, отделанный темным деревом, поднял меня на семнадцатый этаж, в пентхаус.

Дверь единственной квартиры на этаже была широко открыта. Я вошел, и мужской голос произнес:

― Сюда, пожалуйста.

Богатая обивка со вкусом подобранной мебели прекрасно оттеняла яркие абстрактные картины на стенах светлой просторной гостиной. Я пересек комнату и подошел к человеку, который стоял на балконе. Он обернулся ко мне.

― Сколько мне лет, на ваш взгляд?

Я посмотрел на него. Красивый темноволосый мужчина стоял у перил балкона, выходившего на бухту. Он был крупнее меня, рост ― более шести футов, вес ― около ста девяноста фунтов. Распахнутый ворот голубой рубашки, похоже шелковой, открывал мускулистую грудь с обильной растительностью. Того же темно-каштанового цвета, что и его пышная, аккуратно подстриженная шевелюра. Все тело мужчины было покрыто ровным загаром. В руке он держал стакан напитка, выглядевшего как томатный сок.

― «Ви-восемь», ― сказал он. ― Чудо-напиток.

Он предложил налить и мне, но я предпочел воду.

Он говорил с легким, едва заметным акцентом и был похож на Рикардо Монтальбана.

― Ну, угадайте.

― Что?

― Сколько мне лет.

Отвернувшись от яхт, качавшихся в бухте, и машин, ехавших по мосту в сторону набережной Берд и дальше к набережным Лидо и Лонгбоут, он показывал мне свой профиль.

Ответ на такой вопрос мог оставить меня без предполагаемой работы, но я приехал в этот город не для того, чтобы опять говорить «есть, босс» людям, которые мне не нравились или даже нравились. Я хотел лишь зарабатывать столько денег, сколько было нужно, чтобы не помереть с голоду и покупать старые видеокассеты. Кроме того, у меня были пятьдесят долларов, полученных от Берил Три.

― Шестьдесят, ― сказал я наугад, отступив от него на пару шагов и взглянув ему прямо в глаза. Он повернул голову и улыбнулся.

― Ближе к семидесяти, ― произнес он с довольным видом. ― Господь оделил меня многими дарами. У меня прекрасные гены. Моей матери девяносто два года, и она великолепно себя чувствует. Мой отец умер два года назад в возрасте девяноста четырех лет. Мои дядюшки и тетушки… вы просто не поверите.

― Пока не увижу их, не поверю, ― сказал я.

Себастьян рассмеялся. Смех его был не очень веселым. Он посмотрел на свой опустевший стакан из-под «Ви-восемь» и поставил его на стеклянный столик.

― Лоуренс рассказал вам о моей проблеме? ― спросил он, глядя на меня немигающими серо-голубыми искренними глазами.

― Ваша жена ушла, и вы хотите найти ее. Это все, что я знаю.

Лоуренс Уэрринг был адвокатом по гражданским делам, гонялся за несчастными случаями, возбуждал иски по фактам нанесения телесных повреждений и был очень доволен своей жизнью. Заработанные деньги обеспечили ему красавицу жену, офис с кожаными креслами и дом с четырьмя спальнями на набережной Лонгбоут. Если бы я знал, какой именно дом, я мог бы разглядеть его с балкона, где мы сейчас стояли с Себастьяном.

― Мою жену зовут Мелани, ― сказал он, беря в руки папку, лежавшую рядом с пустым стаканом, и протягивая ее мне. ― Она намного моложе меня, ей тридцать шесть, но я думал, что она любит… что она любила меня. Я был слишком честолюбив и верил в это, и некоторое время это казалось правдой. И вот однажды, если быть точным ― четыре дня назад, она…

Он посмотрел по сторонам, как будто она могла возникнуть из воздуха.

― …исчезла. Я пришел домой и увидел, что ее нет. Одежды и драгоценностей тоже, ничего. Никакой записки. Это случилось… в четверг. Я надеялся, что она позвонит сама или, может быть, ее похититель, но…

― Полиция? ― спросил я, держа перед собой неоткрытую папку.

Он покачал головой.

― Я не хотел бы пока объявлять об этом, ― сказал он. ― Очень вероятно, что жена оставила меня ради… Возможно, она не желает, чтобы ее нашли.

Я открыл папку. В ней было описание пропавших украшений, список кредитных карточек и имена, адреса и телефоны двух человек. Дальше следовала аккуратно отпечатанная страничка с биографией Мелани Себастьян. Пока я пробегал ее глазами, Себастьян смотрел на меня, отхлебывая маленькими глотками из стакана, снова наполненного «ви-восемь».

Мелани Леннелл Себастьян была уроженкой Огдена, штат Юта. Окончила факультет социологии университета Флориды и переехала со своими родителями, ныне покойными, в Сарасоту. Здесь работала в католической организации, помогавшей неблагополучным семьям, пока не вышла замуж за Себастьяна несколько лет назад. На приложенной фотографии ослепительно улыбающаяся Мелани Себастьян была одета в белую блузку и красные шорты. Ее длинные темные волосы развевались по ветру. Одной рукой она нежно обнимала высокого загорелого мужа, стоящего рядом с ней на белом песке, без рубашки, в белых брюках и прямо глядящего в аппарат. Супруги запечатлелись на пляже Галф-Кост, что в нескольких милях отсюда.

― Красивая, ― сказал я, закрывая папку.

― Очень красивая, ― поправил он. ― Восхитительная, очаровательная.

― У вас есть предположения о том, что же на самом деле произошло? ― спросил я.

Он пожал плечами и перешел с балкона в гостиную. Я последовал за ним, держа папку в руке. Мы остановились перед портретом его жены, висевшим на стене над большим мягким диваном с замшевой обивкой. Несмотря на этот диван и весь дорогостоящий современный уют, дом мне не нравился. Но я мог оценить, во сколько он обошелся хозяевам, ― на это, по всей видимости, и был расчет.

― Возможно, другой мужчина, но я сомневаюсь… ― сказал он. ― По крайней мере, я надеюсь, что это не так, однако… Мы никогда по-крупному не ссорились. Я ни в чем ей не отказывал, буквально ни в чем. Я далеко не бедный человек, мистер Фонеска, и…

Он остановился и глубоко вздохнул.

― Я проверил наши совместные счета, ― продолжал он, снова беря себя в руки, ― чековый и сберегательный. Большая часть денег снята. Не осталось почти ничего. Мой адвокат проверяет остальные вложения, к которым Мелани могла иметь доступ. Я не могу поверить, что она просто забрала все деньги, какие могла, и ушла.

― Вы случайно не бывший актер, мистер Себастьян?

Выражение его лица переменилось, и сквозь ровный загар проступила заметная краска.

― Что вы, собственно, хотите сказать? ― спросил он.

― Вы говорили о другом мужчине со слезой в голосе, ― сказал я, провоцируемый мыслью, что на стульях в гостиной явно не положено сидеть, а если и положено, то не таким, как я. ― Мне подумалось, что вы хотите меня на это поймать.

― Возможно, я напрасно обратился к вам.

― Возможно, ― сказал я.

Карл Себастьян, каким он представлялся мне до этого момента, не вызывал у меня симпатии. Но может быть, под внешностью Рикардо Монтальбана скрывался другой, настоящий Себастьян? Возможно, работа уплывала, но я не смертельно нуждался в деньгах, особенно когда в мой кошелек должна была перетечь часть сбережений Берил Три.

― Какого черта вы сюда явились, Фонеска?!

Это было уже гораздо лучше. Теперь он был откровенен.

― Я хочу говорить с тем, кем был Карл Себастьян, пока его имя не печатали в газетах заглавными буквами, ― сказал я. ― Отдать вам вашу папку?

Я ждал стоя, не улыбаясь. Я вообще мало улыбаюсь. Он принимал решение.

― Идет, ― сказал он, чуть опустив плечи и убирая с лица белозубую улыбку от уха до уха. ― Я служил в армии, сам из небогатой семьи в Дейтоне. Мой отец работал фасовщиком в супермаркете, мать сидела дома, с больным сердцем и диабетом. В колледже я не учился. Пошел работать в строительную фирму. Начал с рабочего, дослужился до менеджера. Посмотрите на мои руки.

Он протянул мне раскрытые ладони. Я посмотрел.

― Такие шрамы и мозоли не сходят. Цепляясь этими руками, я карабкался через головы мужчин и нескольких женщин, чтобы занять то положение, какое я занимаю сейчас. У некоторых на спинах росли бритвы. Я больно резался, но ни разу не сорвался. Мелани умнее меня. Не семи пядей во лбу, но правда умная. И она не хотела продаваться. Я не покупал ее, чтобы показывать, как игрушку, как делают люди, которые называют себя моими друзьями. У них на спинах бритвы под тысячедолларовыми пиджаками, а на лицах их красоток жен тоска. А Мелани была настоящей.

― Опять слеза в голосе, ― заметил я.

― Вы не сдаетесь.

― А вы хотите, чтобы я сдался?

― Нет-нет. ― Он покачал головой и улыбнулся. ― Мне нужен кто-то, кто не сдается. Мне нужен… У нее есть хороший друг. Мне трудно об этом говорить.

― Хороший друг?

― Почти весь последний год Мелани посещала психиатра. Ничего серьезного, какие-то проблемы, связанные с ее детством, отношения с родителями и все такое. Психиатра зовут Джеффри Грин. Лет двадцать назад его фамилия заканчивалась на «берг». Я проверял. Его кабинет находится на втором этаже одного из антикварных магазинов на Палм-авеню. Я немолодой человек, но чувство ревности у меня еще не атрофировалось. Грин молод и красив, и я часто не мог разобраться, были ли мои подозрения домыслами старика, боящегося потерять молодую красавицу жену, или они на самом деле не беспочвенны.

Он взглянул на портрет жены.

― Я проверю, ― сказал я. ― Если вы поручаете мне дело.

― Поручаю, ― сказал он тихо и отвернулся. ― Мелани скорее необщительный человек, ― продолжал он. ― Но ради деловых связей мы состоим в нескольких организациях. «Селби гарденс», «Асоло театр энджелс», «Опера Гилд», благотворительные фонды… Мы появлялись на балах и танцевальных вечерах. Мелани подсчитала, что за последние два года наши имена печатали в разделе светской хроники «Геральд трибюн» одиннадцать раз. И несмотря на все это, у нее не было по-настоящему близких друзей, кроме, может быть, Кэролайн Уилкерсон, вдовы моего покойного партнера. Ее адрес и телефон в папке, так же как адрес и телефон Грина.

― И какую вы передо мной ставите задачу?

― Задачу? Найти мою жену, ― сказал Себастьян, отрывая взгляд от портрета и снова оборачиваясь ко мне.

― Переступила ли она рамки закона? Украла у вас деньги, которые не имеет права брать?

― Не знаю, не думаю. На счетах были наши общие деньги, драгоценности принадлежат ей.

― Значит, она свободна и может ехать куда хочет. Она имеет полное право оставить мужа, снять деньги с совместных счетов и исчезнуть. Хоть с бой-френдом, хоть одна.

― Я просто хочу, чтобы вы нашли ее, ― сказал он. ― Мне очень нужно поговорить с ней. Мне обязательно надо узнать, что случилось и могу ли я как-нибудь вернуть ее.

― Она может быть на полпути в Сингапур, ― заметил я.

― В расходах я не ограничиваю вас никакой суммой, ― ответил он. ― Я только прошу, чтобы вы поставили меня в известность, если в поисках Мелани уедете из города, и надеюсь, что вы как профессионал сможете обойтись минимальными расходами и дадите мне полный отчет о потраченных средствах, когда найдете ее.

― Если я найду ее, ― сказал я. ― Я сделаю все, что смогу, чтобы узнать, почему она ушла. Если я ее разыщу, я должен буду спросить, хочет ли она с вами говорить, и сообщу вам о ее местопребывании, только если она разрешит.

― Я понимаю, ― согласился он. ― Идите сюда.

Я прошел за ним в кабинет, где он сел к столу и взял какой-то предмет, лежавший рядом с компьютером. Кабинет был роскошный, с огромными окнами, тоже выходившими на бухту, только под другим углом. Стены «украшали» большие черно-белые фотографии в рамках: мрачный пейзаж Даст-Боула, беззубые мужчины в кепках и комбинезонах, тощие женщины, держащие за плечи тощих детей, на фоне деревянных бараков.

― Если окажется, что она уехала из этих мест, я, прежде чем последовать за ней, должен буду закончить работу, которую недавно начал, ― сказал я.

― Сколько времени это у вас займет?

В руке он держал чековую книжку в красном кожаном переплете.

― Дней пять-шесть, не больше, я думаю. Не могу сказать точно, но немного.

― Может ли денежная компенсация заставить вас отложить эту работу? ― спросил он, похлопывая себя чековой книжкой по карману.

― Нет.

― С Мелани могло случиться что угодно, ― сказал он. ― Неужели для вас это ничего не значит?

― Если хотите, я могу порекомендовать вам кого-нибудь другого, ― предложил я. ― В Сарасоте человек восемь частных детективов, имеющих лицензию. Столько же в Брейдентоне. Думаю, человека три из них стоящие.

― Вы достаточно состоятельны, чтобы быть независимым, мистер Фонеска?

― Недостаточно состоятелен, но для независимости деньги мне не нужны.

― Представляете ли вы себе, что такое потерять жену? ― спросил он дрогнувшим голосом.

― Да, ― ответил я.

― Хорошо, ― продолжал он, не интересуясь больше моей женой. ― Я дам вам шанс. Ларри сказал, что вы дельный сыщик. Он сказал также, что ваша цена приемлема. Я выпишу вам чек, и, если он вас устроит, вы получаете работу. Если нет ― отдайте назад, верните мне папку и назовите надежного, по вашему мнению, частного детектива. Мы пожмем друг другу руки и закроем дело.

Он положил чековую книжку на стол, открыл ее и достал из кармана пиджака золотую авторучку. Быстро выписал чек, оторвал и протянул мне.

Пятьсот долларов.

― Считайте, что это сумма на расходы плюс ваш гонорар ― сто двадцать долларов в день. Разумеется, перед окончательным расчетом я попрошу у вас подробную роспись расходов. Когда деньги кончатся, приходите ко мне опять, и мы решим этот вопрос.

Я кивнул, показывая, что согласен, и вложил чек в папку.

― Как долго мне ее искать? Может быть, найти ее будет просто, может быть ― очень трудно, а если она действительно умница, то, может быть, и нереально.

Он слегка коснулся моей руки и провел меня обратно в гостиную.

― Давайте посмотрим, что мы будем знать через три дня, ― сказал он. ― Но я хочу вернуть ее, если это, конечно, возможно, хочу найти ее быстро. Я слишком стар, чтобы начинать все сначала. Я люблю Мелани и не хочу оставаться один. Вы понимаете меня?

Я кивнул, сунул папку под мышку и прошел за ним к входной двери. В другом, аналогичном случае я задал бы еще несколько вопросов, узнал бы номера их общих кредитных карточек, номер и марку ее машины и другие подробности, которые облегчили бы мне работу. Но Карл Себастьян или, может быть, его друг и поверенный Лоуренс Уэрринг хорошо подготовились, и вся информация содержалась в папке.

― Я вложил свою визитку, ― сказал он, открывая мне дверь. ― Мой офисный и мобильный телефоны на лицевой стороне, домашний записан на обороте. Держите меня в курсе дела. Звоните в любое время, так часто, как будет нужно.

Он подождал, пока придет лифт.

― Я могу сообщить вам еще что-нибудь нужное? ― спросил он.

― У вашей жены есть родственники?

― Нет, об этом все сказано в бумагах. Вся ее биография, окружение. У нее никого нет, кроме меня. Я не думаю, что она могла уехать далеко. Мы путешествовали по всему миру, но она считает здешнее побережье своим домом. Может быть, я ошибаюсь. С чего вы начнете?

Лифт подошел, и дверь беззвучно открылась.

― С ее подруги миссис Уилкерсон или, быть может, с Грина, психиатра.

― Хорошо, ― сказал он, придерживая дверь, чтобы она не закрылась, пока я вхожу. ― Вряд ли Кэролайн сообщит вам что-то, чего не сказал я. Хотя, может быть, Мелани делилась с ней своими планами… Я не знаю.

Я вошел в лифт, повернулся к нему лицом и, когда дверь закрывалась, постарался улыбнуться как можно спокойнее. Карл Себастьян выглядел несколько старше, чем когда я увидел его на балконе.

Глава 2

― Расскажите мне что-нибудь важное и задайте какой-нибудь вопрос.

Энн Горовиц, доктор философии, сидевшая на стуле с прямой спинкой, наклонилась вперед и взяла чашку с горячим кофе и шоколадное печенье, которое я принес из магазина «Сарасота ньюс энд букс», что находился в квартале от ее дома.

Энн было почти восемьдесят лет. Маленькая женщина с мягкой улыбкой, она любила яркие платья, стриглась под мальчика и носила золотые серьги с красными камнями.

У нее был маленький, аккуратный кабинет. Стол в форме буквы «Т» и три удобных синих стула. Свет падал из двух окон, расположенных под потолком по одной из стен. С того места, где я сидел, было видно синее небо с белыми облаками и иногда пролетавшую чайку.

Выйдя на пенсию, Энн приехала в Сарасоту со своим мужем Мелвином, скульптором, десять лет назад. Она перестала публиковаться и практиковать как психоаналитик и посвятила себя сыну и его детям, которые жили здесь, а также своей страсти к истории. Но через пять лет ей стало скучно, и она снова вернулась к практике.

Каждый раз, когда я приходил к ней, она протягивала мне какой-нибудь журнал или книгу и рассказывала о необыкновенно интересной главе или статье о победе семинолов в войне против Соединенных Штатов или о том, как процветает городок иммигрировавших в Техас индейцев майя, хорошо усвоивших опыт и уроки своей истории.

― У меня есть деньги, чтобы заплатить вам за прошлый и сегодняшний сеанс, ― сказал я.

― Хорошо, заплатите после нашей беседы. Вот вы сказали мне что-то. Теперь вопрос.

― Вы знаете психиатра по имени Джеффри Грин?

Она кивнула головой, прожевывая внушительный кусок печенья.

― Я встречалась с ним несколько раз. Ко мне перешли некоторые из его бывших пациентов.

― Что вы можете сказать о нем?

― Это уже второй вопрос, и он будет засчитан в час вашего времени, ― сказала она, ― несмотря на взятку в виде кофе и печенья.

Я развел руками в знак того, что принимаю условие.

― Хороший специалист. Дорогой, молодой. Впрочем, для меня все молоды.

― Даже в Сарасоте?

― Здесь, конечно, не так, но мир велик. Я, знаете, очень люблю начало «Путеводителя по галактике для путешествующих автостопом» Дугласа Адамса: что-то вроде «Вселенная очень, очень большая». Меня забавляет такая недооценка.

― Грин заводит романы со своими пациентками?

Она резко поставила чашку на стол, сложила руки на коленях и посмотрела на меня очень внимательно.

― У вас есть основания полагать, что это так?

― Может быть, ― сказал я.

― Что ж, я отвечу вам загадкой: возможно, вы наполовину правы.

― Я не понимаю.

― Когда поймете, дайте мне знать. Больше я ничего не могу вам сказать. Предмет исчерпан, переходим к вам.

― А вы не будете рассказывать мне о каком-нибудь племени, живущем в диких районах Индонезии?

― Не буду. Чем вы занимаетесь для развлечения?

― Смотрю фильмы, видеокассеты.

― Еще?

― Работаю, ем, стараюсь не задумываться, смотрю сны.

― У вас ведь есть хороший сон для меня, Льюис?

― Может быть.

― Перед тем, как прийти ко мне, вы всегда видите какой-нибудь интересный сон. Расскажите мне его.

Она снова взяла свою чашку.

― Сегодня мне приснилось, что у меня в ухе червяк, ― сказал я.

― В ухе?

― Вы уверены, что мой рассказ не испортит вам аппетита?

― Я могла бы довести вас до дурноты историями своих пациентов, продолжая с аппетитом закусывать, ― сказала она, подбирая последние крошки.

― Белый червяк, в правом ухе. Еще в этом сне была моя жена. Я вдруг почувствовал что-то странное у себя в ухе. Она сказала: «К тебе в ухо заполз червяк». Я испугался, сказал ей ― вытащи немедленно. Она стала пытаться его вытащить… Я чувствую, как она аккуратно пытается взять его ногтями, она говорит, что никак не может достать. Червяк забирается все глубже. Я прошу ее быстро принести пинцет; Она бежит в ванную, возвращается с пинцетом, снова пытается достать червяка. Я чувствую прикосновение к уху холодного металла. У нее ничего не выходит. В конце концов она тихонько вскрикивает, и я понимаю, что она зацепила его. Так и есть, но червяк идет плохо, и она разрывает его. Она достает его из уха по частям, а я спрашиваю: «Он вышел? Вышел?» Она говорит, что да, я бегу в ванную, встаю под душ и смываю настоящего и воображаемых червей.

― Вы были уже раздеты? Или вам пришлось снимать одежду?

― Раздет.

― Ваша жена тоже?

― Да… или… я не уверен. Потом она оказалась в чем-то белом, тонком.

― Когда вы почувствовали червяка, вы лежали в постели?

― Ммм… Да.

― Вы помните, где и в какой момент все это происходило?

Она допила кофе, встряхнула чашку, чтобы убедиться, что не осталось ни капли, и поставила ее на стол рядом с фотографией внуков.

― Да, по крайней мере частично.

― Расскажите.

― Мы занимались любовью.

― Когда вы в последний раз занимались любовью? Я имею в виду с женщиной или с другим мужчиной, кроме самого себя?

Зазвонил телефон. Она говорила, как автоответчик. Она не могла заставить себя выключить телефон или дать ему звонить. Однажды я попросил ее включать автоответчик, когда мы разговариваем. Она объяснила, что могла бы это сделать, но тогда ей будет интересно, кто звонит, и ее внимание отвлечется. Кроме того, она волновалась за мужа, Мелвина, у которого было больное сердце. Поэтому я терпеливо ждал, радуясь возможности подумать не о ближайшем ответе, а о последующих.

― Извините, пожалуйста, я не могу сейчас разговаривать. Я могу перезвонить вам завтра утром… Я поставила вам диагноз. Я не могу изменить его… Я говорю вполне обдуманно. До свидания.

Она повесила трубку и сказала мне и себе:

― Городской отдел здравоохранения.

И снова мне:

― Итак, когда в последний раз вы занимались любовью?

― Накануне того дня, когда погибла моя жена.

― С вашей женой?

― Разумеется. Мы уже говорили об этом.

― Почему вы не сердитесь? Вы должны хотя бы немного рассердиться, ― сказала она. ― Я больше рассердилась на служащего ГОЗ, чем вы на меня за предположение, что при жизни вашей жены вы могли заниматься любовью с кем-то другим.

У кресла, на котором я сидел, была откидная спинка. Я занял полулежачее положение и сцепил пальцы в замок на животе.

― Я больше ни на кого не сержусь, ― сказал я.

― Вас ничто не раздражает?

― Не знаю. Возможно, я ищу что-то, что меня рассердило бы, и не хочу найти. Вы можете это понять?

― Прекрасно могу. Следующий вопрос. Почему вы всегда говорите «моя жена» и никогда не называете ее по имени? Вы никогда не говорили мне, как ее звали. Хотите ответить сразу или предпочтете подумать неделю?

― Мне это больно.

― Называть ее имя?

― Да.

― Иногда боль сидит внутри, притаившись. Если вы взглянете ей в лицо, она может отступить. Вы хотели бы, чтобы она отступила?

― Не уверен. Нет, я бы этого не хотел. Я хочу, чтобы она всегда оставалась там, где я могу ее найти.

― Чтобы жалеть себя?

― Да, жалость к себе дает облегчение.

― Придет время, когда вы назовете ее имя. Вы почувствуете боль, но это будет приятная боль.

― Я не хочу, чтобы боль стала приятной.

― Посмотрим.

― Ее мать была очень полной. Красивое лицо, но сама очень полная. Я…

― Да?

― Нет, ничего.

― Ваша жена была адвокатом?

― Да. Я не хочу говорить сегодня о моей жене.

Она наклонилась вперед, надула губы, подняла брови и сказала:

― Тогда мы пока отложим эту тему. Вы сейчас работаете? Раз вы планируете заплатить мне, вы, вероятно, работаете. Над чем, кроме снов?

― Сбежавшая жена. Сбежавшая девочка.

― Это один человек или разные? Убежавшая девочка ― чья-то жена?

Я откинулся еще дальше на спинку стула и посмотрел вверх, на потолок.

― Разные.

― И вам интересно найти их. Это больше, чем просто работа, чем заработок?

― Не знаю.

― Ваша жена тоже бежала, ― сказала она.

Я спокойно ответил:

― Она погибла.

― И у вас не было детей?

― Вы это знаете.

― Вы все-таки рассердились?

― Ничего похожего.

Я не смотрел на нее, но знал, что она встала.

― На сегодня достаточно. Идите ищите ваших женщин. Мы поговорим о них через неделю. Пропавшая жена, пропавшая дочь и этот сон. Я полагаю, он говорит вам, что вы должны перестать казнить себя. Вы знаете магазин итальянского мороженого на Семнадцатой улице?

Настала моя очередь выпрямиться. Спинка поднялась вслед за мной, я открыл глаза и почувствовал легкое головокружение.

― Знаю.

― Зайдите туда. Рекомендую банановое с шоколадом. Мелвин любит арбузное. Будьте добрее к себе, Льюис.

Энн Горовиц на целых шесть дюймов ниже меня, а мой рост ― на нижней границе среднего. Я вынул бумажник и протянул ей две двадцатидолларовые купюры. Впервые я увидел ее, когда доставлял ей повестку в суд для дачи показаний по делу одного из ее пациентов. Она взяла бумаги у двери, отошла в глубь квартиры, бросила их на стол и пригласила меня войти. Прежде никто из тех, кому я вручал судебные повестки, никогда не приглашал меня в дом.

Ее очень заинтересовала моя работа, она хотела знать о ней все и рассказала мне, что дело доставки повесток в суд восходит к библейским временам. Я был представителем исторической профессии, хотя сам того не ощущал. Для меня это был заработок от двадцати пяти до пятидесяти долларов за несколько часов работы.

Энн Горовиц сказала, что видит боль у меня в глазах, и спросила, не хочу ли я поговорить о ней. Я ответил, что не хочу, и она спросила:

― Как долго может человек упиваться своим страданием?

― Если повезет ― до самой смерти.

Она дала мне свою визитку и сказала, что хочет поговорить со мной, даже если я не хочу говорить с ней. Она вознамерилась узнать еще больше о моей почтенной профессии и накачать меня историческими сведениями. Она сказала также, что будет брать только по десять долларов за сеанс. После первого сеанса я дал ей двадцать долларов, и это стало постоянной платой за наши встречи. Несколько раз я задерживал оплату, но всегда возвращал долг. От одного адвоката, чья дочь наблюдалась у Энн Горовиц, я узнал, что за сеанс он выкладывает сто долларов.

Она протянула мне копию статьи о великом верховном судье Джоне Маршалле из журнала «Смитсониан».

― Джефферсон ненавидел его, ― сказала она. ― Америка была создана в гораздо большей степени Маршаллом, чем Вашингтоном или Джефферсоном. Великий человек. Прочтите, когда будет время. Расскажете мне, что вы о нем думаете.

Когда я вышел со статьей в руках, в приемной ждали мужчина и женщина. Вид у них был смущенный, и мне показалось, что я знаю их. Женщина опустила глаза, делая вид, будто читает лежащий на столике свежий номер «Пипл», мужчина улыбнулся и поправил очки.

Энн пригласила их в кабинет. Прежде чем войти вслед за ними, она шепнула мне:

― Скоро вы сможете произнести ее имя, и тогда я пойду на вас в атаку.

― Я думал, вы давно уже пошли, ― сказал я.

― Нет. Это только артподготовка.

Она прошла в кабинет вслед за клиентами и закрыла за собой дверь.

Из кабинета послышался женский голос. Я не мог разобрать слов и не хотел вслушиваться, но сразу почувствовал боль и гнев.

Я отправился искать кого-нибудь, кто мог знать, как найти Адель Три. Кое-кто приходил мне на ум. Я отвязал велосипед от знака «Стоянка запрещена». Надо ехать за машиной. Платить за нее будет Карл Себастьян.

Агентство «Экономи кар рентал» располагалось на Триста первой магистрали через шесть домов от «Дэйри Куин», в помещении бывшей бензозаправочной станции. Машины стояли перед ним и позади него. Большие агентства были далеко, в районе аэропорта. «Экономи кар» утверждало, что его цены ниже, поскольку оно располагается в квартале с невысокими ценами на жилье и удовлетворит любой запрос: вот вам развалюха с 80 тысячами на спидометре, вот вам «Ягуар», не намотавший и нескольких тысяч.

Раньше, когда мне требовалась машина для работы, я брал ее здесь. Но вообще я предпочитал велосипед.

В конторе, прислонившись к столу и сложив руки, стояли двое мужчин в помятых пиджаках и ждали, что зазвонит телефон или войду я.

― Детектив, ― сказал молодой человек с улыбкой, которая казалась искренней. Ему было не больше тридцати лет, и он стремительно приобретал округлость своего напарника.

― Служащий по доставке повесток, ― поправил я.

Это повторялось последние пять-шесть раз, что я нанимал машину. Казалось, это их забавляет.

― Чем можем вас порадовать? ― спросил старший.

Когда я пришел к ним в первый раз, они представились. Одного звали Алан, другого Фред, но убей меня, я не помнил, кто из них кто.

― Мне нужна малолитражка.

― Есть «Королла», ― сказал молодой.

― И «Гео Призм», ― добавил старший.

― Одна другой малолитражней, ― сказал первый.

Второй хихикнул.

― Надолго? ― спросил молодой.

― Сколько вы берете сейчас за неделю? ― поинтересовался я.

― Для вас? ― спросил старший. ― Для вас ― сто восемьдесят пять плюс страховка. Забираете с полным баком, возвращаете с полным баком, как всегда.

― А что вы можете предложить за сто сорок, включая страховку?

― Трехколесный велосипед, ― ответил младший, и оба захохотали. Старший покраснел и закашлялся, а младший начал хлопать его по спине и не останавливался, пока тот не пришел в себя.

― Ой, господи, ― проговорил толстяк, вытирая слезы.

― «Гео Метро», ― предложил молодой. ― Чистая, новая, этого года. Белая, маленькая, да еще и ездит. Только радио нужно включать погромче, если хотите расслышать. Отличный кондиционер, поставим еще освежитель воздуха.

― А он понадобится?

Алан и Фред пожали плечами.

― Сто тридцать, хоть нам и в убыток, ― сказал старший.

― Вы нам нравитесь, ― пояснил младший.

― Вы постоянный клиент, даете нам работу.

Теперь настала очередь молодого хохотать.

― Я возьму, ― сказал я.

― Ты выдашь ключи и бумаги, Фред? ― спросил молодой.

Наконец-то я запомню: Фред ― это старший. Он уже перестал плакать.

Я не только разобрался в их именах, но и получил машину, в которой, правда, пахло так, как будто в ней жил, а не ездил, злостный курильщик. Спидометр показывал пробег 34 тысячи миль. Может быть, я мог бы сторговаться и выкупить ее за цену трехнедельного найма, но машина была мне не нужна. Я вскрыл пакет с зеленым освежителем воздуха в форме маленькой сосенки, установил его на щиток, включил кондиционер и открыл окна.

Я проехал полквартала до стоянки за «Дэйри Куин». Стоянка была заполнена меньше чем наполовину, очень неплохо для раннего вечера. У окошка выстроилась небольшая очередь, за столиками под двумя зонтиками сидели люди, ели и смеялись. По крайней мере, смеялись трое подростков за одним из столиков. Две тощие женщины лет под пятьдесят, в не по погоде жарких свитерах, молча ели за другим столиком.

Я вдруг почувствовал, что чертовски голоден. Встал в очередь, заказал два гамбургера и колу и отдал Дэйву статью о Джоне Маршалле. Он поблагодарил и сказал, что прочтет, как только у него будет свободная минутка.

Подростки стали смеяться еще громче и бросаться друг в друга кусочками гамбургеров. Кто-то из них запулил половинкой булочки в спину одной из женщин.

― Извините, ― сказал тот, кто бросил, продолжая улыбаться.

Женщина не обернулась.

― Подожди-ка секундочку, Лью, ― сказал Дэйв, когда настала моя очередь.

Он бросил свой белый передник на стол, вышел через боковую дверь и направился к столику, где молодежь продолжала бросаться хлебом. Рослые мальчишки, похожие на молодых футболистов, не сразу заметили его.

― Поднимите то, что бросили, и извинитесь перед дамой как следует, ― сказал Дэйв. ― Потом убирайтесь и не показывайтесь мне на глаза минимум неделю. А если вернетесь, то ведите себя прилично. Вы меня поняли?

Все трое подростков поднялись на ноги. Дэйв стоял на месте. Они уже не смеялись.

― Мы не нарочно, ― сказал самый высокий.

В его лице был вызов. Другой выступил вперед и положил ему руку на грудь.

― Извините нас, ― сказал он вроде бы искренне. ― Мы праздновали. Мой приятель Джейсон сдавал кровь на СПИД и получил отрицательный ответ. Он только что из больницы, он был уверен, что…

― Это его не касается, ― сказал Джейсон.

― Пошли, Джейс, ― сказал примиритель, взглянув на третьего, который одобрительно кивнул.

― Сначала уберите то, что бросили, и извинитесь, ― повторил Дэйв.

― Не дождетесь, ― сказал Джейсон и взглянул в мою сторону, чтобы убедиться, что, если дойдет до кулаков, их будет трое против одного.

― Кто-нибудь из вас знает девушку по имени Адель Три? ― спросил я.

― Нет, ― ответил миролюбивый подросток, но его ответ звучал не вполне убедительно. Казалось, это имя ему знакомо.

― А Адель Хэндфорд?

Все трое повернулись ко мне. Они несомненно знали имя «Адель». Парни переглянулись. Тощие женщины встали из-за стола и ушли, унося с собой остатки ланча.

― Подружка Эллен, ― буркнул Джейсон, ― той чувихи, которая чуть не заразила меня СПИДом.

― Адель-неломака, ― сказал тот, что вел переговоры. ― Наверное, речь про нее.

― Где ее можно найти?

Они снова переглянулись.

― Я уберу то, что вы разбросали. Извиняться все равно уже поздно.

― Они сами уберут, Лью, ― сказал Дэйв. ― Это их дело.

Я пожал плечами.

― Тогда, если хотите, пять баксов каждому.

― Почему нет? ― согласился «посредник», проходя между Дэйвом и Джейсоном и направляясь ко мне.

Я достал бумажник и вынул три пятидолларовые. Запишем на счет Карла Себастьяна. Спрашивать их о Мелани Себастьян не имело смысла, она принадлежала к другому обществу.

― Она старшеклассница, ― сказал мальчишка. Он был светловолосый и довольно симпатичный, хотя его зубы явно нуждались во вмешательстве стоматолога.

― Адель ходит в школу в Сарасоте?

― Ходила, ― ответил он. ― Я ее не видел последние недели три-четыре, ясно?

― Пока не очень, ― сказал я, хотя это было уже что-то.

― Это все, что я знаю. А вы не знаете, мужики, что сталось с этой Аделью?

Джейсон фыркнул. Третий сказал:

― Она говорила, что уезжает с отцом. Куда ― не знаю. Она снимала клиентов на Норт-Трэй, я ее там видел. Около мотелей, сечете?

― Секу, ― ответил я.

Подросток отошел от меня, а Дэйв спокойно повторил:

― Поднимите, что набросали.

Джейсон наклонился последним.

Попрощавшись с нами хорошо известным жестом, они умчались, скрежеща тормозами. Я взял сэндвич с рыбой, гамбургер и черри-близзард. За мной никого не было. Мужчина и женщина с девочкой уехали, когда Дэйв вышел на улицу.

― Они не злобные, ― сказал он, ― просто дураки. Не люблю такую глупость.

Вручив мне сэндвичи и коктейль, Дэйв принялся за статью.

Я пересек стоянку и поднялся по лестнице в свою двухкомнатную каморку с видом на Триста первую из обоих окон.

Я включил свет, посмотрел на жужжащий кондиционер и сел за стол в своем «кабинете», чтобы поискать Дуайта Хэндфорда в телефонной книге Сарасоты и Брейдентона. Ничего не нашлось, да и вряд ли могло быть. На всякий случай поискал еще Дуайта Три ― тоже мимо.

Приканчивая свой обед и глядя, как тает мороженое в коктейле, я набрал номер «Вест вестерна» и попросил Берил Три из комнаты 204. Она сняла трубку после второго гудка.

― Да.

Было слышно, что работает телевизор, кажется, музыка из «Голливудского бульвара».

― Говорит Лью Фонеска, ― сказал я.

― Да-да!

― Я еще не нашел ее, но у меня есть нить. Похоже, вы были правы. Я думаю, она жила у отца, может быть, и сейчас у него.

― О господи…

― Она ходила здесь в школу, по крайней мере какое-то время. Я съезжу туда завтра утром. Но они могут не захотеть разговаривать со мной, так что, возможно, вам нужно будет подойти.

― Я буду на месте весь день, ― сказала она. ― Только выскочу взять что-нибудь поесть и сразу вернусь в комнату.

― Я позвоню вам завтра, ― сказал я. ― Спокойной ночи.

Я разделся, потрогал щетину на подбородке, надел шорты с надписью «ИМКА»^[1] и футболку «Университет Иллинойса» и перешел во вторую комнату с остатками сэндвичей и коктейля. Там я достал папку с материалами о Мелани Себастьян и поставил кассету с «Шарадой», которую купил два дня назад за два доллара в комиссионном на Мэйн-стрит.

Наблюдая, как Кэри Грант разыскивает Карсона Дайла, я завел дело на Адель Три. Пока оно получилось не очень объемным, только фото и несколько заметок. Мне казалось, папка должна стать толще.

Я работал. У меня было два дела. И куча вопросов.

Мой дед, отец моей матери, играл на мандолине. Он утверждал, что мандолина знает все ответы, хотя не говорил, на какие вопросы. Я любил слушать, как он играет итальянские народные песни, песни своего сочинения, даже одну мелодию Элвиса. Ему очень нравилась «Люби меня нежно». Он просто растворялся в звуках мандолины. Закрывал глаза и слушал ответы.

― Все взаимосвязано, ― говорил он, закрывая глаза и плавая неизвестно где.

Я слышал звуки мандолины. Она задавала вопросы. У меня было двое клиентов, потерявших близких людей. Карл Себастьян, который выбрал меня по случайной рекомендации, потерял жену. Так же как и я. Может быть, мне удастся найти его жену. Берил Три потеряла дочь. Моя жена не дожила до того, чтобы родить дочь. Значит, я потерял дочь или сына.

Фонеска, сказал я себе. Чертов меланхолик. Подумай о чем-нибудь, что ты любишь, о чем-нибудь, что делает тебя счастливым или хотя бы довольным. Вспомни фильмы с Уильямом Пауэллом и Кэри Грантом или Джин Артур. Подумай о свиных отбивных, которые подают на Дивижн-стрит в Чикаго. О горах со снежными вершинами. Ты же любишь горы со снежными вершинами.

Подумай о том, чтобы, как прежде, находить людей. О том, чтобы найти самого себя, ты подумаешь потом.

Глава 3

От моего дома-офиса до средней школы Сарасоты можно было дойти пешком, но я поехал на машине. Мне нужно было посетить несколько мест, повидать разных людей, кое-что сделать и кое о чем подумать.

Побрившись, умывшись и почистив зубы в ванной, расположенной на втором этаже через шесть дверей от моего офиса, я надел чистые брюки, белую рубашку с короткими рукавами и один из моих четырех галстуков. У меня был один коричневый галстук, один синий, один серый с вышитым Микки-Маусом (подарок клиента, который полагал, что обладает чувством юмора) и галстук в стиле Сальвадора Дали, с тающими часами на фоне скал. В это утро я надел простой коричневый галстук и очки. Обычно я надевал очки, только садясь за руль, но иногда еще в особых случаях, полагая, справедливо или нет, что они придают мне более профессиональный вид.

Перед выходом я позвонил в приемную Джеффри Грина, доктора медицины, элитного психиатра. Было бы интересно, подумал я, послушать разговор Грина с Энн Горовиц.

Я сказал, что у меня проблема, и голос секретарши сделался особенно сочувственным. Она спросила, кто направил меня к доктору Грину, и я ответил ― Мелани Себастьян. Я просил лишь несколько минут его времени.

― Одну секундочку, ― сказала она.

Я стоял у окна и смотрел на утренний поток машин на Триста первой. За дорогой находился бар «Хрустящий доллар». Здание было довольно ветхое, и вывеска, некогда, если верить Дэйву, ярко-алая, поблекла до мутно-розовой. На верхнем этаже соседнего двухэтажного здания помещался танцзал с окнами во всю стену. Иногда я выходил на балкон, опирался на решетку и смотрел, как танцуют вальс.

К югу от бара располагалось несколько магазинов, а за ними ― руины стадиона «Уайт Сокс».

«Сокс» переехали на стадион «Эд Смит» на Двенадцатой улице до того, как я появился в Сарасоте. Летом «Уайт Сокс Сарасота» принимали гостей на «Эд Смит», и город хвастался тем, что здесь некоторое время жил Майкл Джордан^[2]. «Сокс» уехали, и появились «Цинциннати Редз». Я еще ни разу не ходил на бейсбол.

― Мистер Фонеска? ― спросила секретарша.

― Да.

― Доктор Грин может уделить вам несколько минут сегодня в час дня. Вам это удобно?

― Да.

― Приходите, если можно, минут на десять раньше, чтобы заполнить некоторые бумаги.

― Хорошо, я приду.

Я повесил трубку. До того момента, когда речь зайдет об оплате, я решил не развеивать ее иллюзии, будто объявился новый пациент. Такие траты я позволить себе не мог. Просунув в дверь одну руку и одну ногу, я знал, как пробраться внутрь.

«ДК» был закрыт. Слишком рано. Я дошел до кафе «У Гвен», находившегося на углу. Хозяйка заведения Гвен ушла на покой несколько лет назад, и ее заменила дочь Шейла. Завсегдатаи стали называть ее Гвен-два, а потом просто Гвен. У Шейлы была дочь-подросток, которая после школы также обслуживала столики. Ее звали Алтея. Интересно, думал я, превратится ли она в Гвен-три. Может быть, это станет традицией, и маму Гвен будет сменять дочка Гвен, пока какой-нибудь гигант градостроительства вроде Карла Себастьяна не снесет их уютную кафешку и не построит на ее месте огромный офис-блок или еще один дорогой многоквартирный дом.

В зале было много народу. Тут сидели и те, кто заходил перекусить по дороге на работу, и пенсионеры, недавние и давнишние, которые привыкли завтракать здесь, чтобы быть рядом с людьми, здороваться, разговаривать.

Я становился более или менее регулярным клиентом. Я заходил сюда, когда мне надо было рано вставать. Если я вставал поздно, я завтракал у Дэйва в «ДК». «У Гвен» открывалось в пять утра, до рассвета.

У стойки оставалось свободное место между мужчиной, похожим на водителя грузовика, и тощим седым стариком.

Гвен с утренней улыбкой, в переднике и почти без косметики на круглом розовом лице поставила передо мной белую кружку с кофе.

― Омлет, две полоски бекона и ржаной тост?

Я кивнул. Она тоже кивнула и поспешила на кухню с кофейником в руке. Люди, сидевшие за пятью столиками позади нас, вели тихий утренний разговор, постепенно просыпаясь.

― Я видел вас здесь раньше, ― сказал старик справа от меня.

Я кивнул и продолжал пить кофе.

― Вы ведь с севера?

Я снова кивнул. Отхлебнул еще кофе.

― Нью-Йорк?

― Чикаго.

― А я из Стьюбенвилла, под Кливлендом. Дин Мартин тоже был из Стьюбенвилла. Я знал некоторых из его людей.

― В самом деле?

― Да. Я тут уже пятнадцать лет. Думал уехать обратно, но у меня там никого не осталось. Жена умерла шесть лет назад. Вы понимаете?

― Понимаю.

― Похоже, вам сегодня не до разговоров, ― сказал он.

Я улыбнулся. Это была не совсем улыбка, но что-то похожее.

― Извините, ― сказал я, когда Гвен, то есть Шейла, вернулась с моей тарелкой. ― Я живу здесь около трех лет. Моя жена тоже умерла.

― Сочувствую вам, ― сказал он. ― Она, наверное, была молода. Кэролайн было семьдесят два года, в наше время развитой медицины еще не старость.

― Да, ― сказал я, начиная есть.

― Меня зовут Тим, а вы…

― Лью.

― Чем вы занимаетесь, Лью?

Я пожал плечами. Чем я занимаюсь? Убиваю время. Смотрю фильмы. Беру работу, когда она приходит сама или когда нужно есть, пить и выживать.

― Работаю в суде, доставляю повестки.

― Правда?

― Конечно, правда.

Яйца были хороши, мягкие, но не сырые. Бекон хрустящий. Кофе тоже помогал, и я потихоньку начинал чувствовать себя человеком.

― Опасное дело? ― спросил Тим. Он повернулся ко мне на своем круглом табурете.

― Обычно нет.

― Я не хочу вас обижать, но думаю, я бы не справился с работой, которая бы восстанавливала против меня людей.

― Меня устраивает режим, ― сказал я.

― А я сварщик, ― сообщил Тим. ― То есть был сварщиком. Мне очень нравилась моя работа.

― Корки Флинн, ― произнес голос слева от меня.

Это был крепкий парень на несколько лет моложе меня. Продолжая жевать, он повернулся ко мне.

― Корки Флинн, ― повторил он. ― Не помнишь? Не так уж, черт возьми, давно это было.

Я посмотрел на него, не отрываясь от завтрака. Ни его имя, ни лицо как будто ничего мне не говорили.

― Ты притащил мне повестку на развод. Явился ко мне в гараж и сунул мне ее прямо при Эрле и Спенсе.

― Вряд ли это был я.

Я вел специальную папку, куда вписывал имена всех людей, кому доставлял бумаги, помечая время и место.

― Я никогда не вручал вам повестку, мистер Флинн, ― сказал я.

― Значит, не ты?

― Совершенно точно. Может быть, кто-то похожий на меня. На меня много кто похож. Это было давно?

― Сразу после Нового года.

― В этом году?

Я продолжал есть. Тим-сварщик с интересом слушал и ждал потасовки, о которой он смог бы рассказать приятелям, сидя у костра.

― В январе я доставлял только две повестки, оба раза женщинам.

Это была правда.

― Я готов поклясться… ― сказал Корки Флинн, пристально разглядывая меня.

― Тебе случалось когда-нибудь ошибаться, Корки? ― спросил я.

Он вздохнул.

― Слишком много раз. Три из них я женился. Ломлю теперь как лошадь, всем должен алименты. Раньше водил грузовики, рефрижераторы, но у меня спина… Да ладно. Извини. Я заплачу за твой завтрак.

― Согласен, ― сказал я.

Он встал и вынул из кармана джинсов две десятидолларовые бумажки, бросил их на стойку, похлопал меня по спине и еще раз сказал:

― Извини. У меня была поганая неделя.

― Ты не знаешь водителя по имени Дуайт? ― спросил я, взглянув на Корки Флинна.

― Что гоняет?

― Фургон или грузовик с прицепом, не знаю точно.

― Дуайт, Дуайт… Ну да… не знаю только, как фамилия. И знать не хочу. Дрянь мужик. Работает возле станции техобслуживания где-то возле Кэттлмена или Макинтоша. Носит на плече железяку, ищет, кому морду набить. Если когда-нибудь подкатит ко мне, я ему этой железкой шею перебью. Не советую с ним связываться.

― Надо. Не знаешь, как его найти?

― Что знал ― сказал. Увидимся.

Я помахал ему рукой.

― Я думал, он вас ударит, ― несколько разочарованно протянул Тим.

― Сожалею.

― Вы могли бы застрелить его, или дать ему в пах, или применить прием карате, ― заметил он.

― Нет, ― ответил я. ― Корки Флинн свернул бы мне шею в два счета. Он оставил столько, что хватит и на ваш завтрак. Я вас угощаю.

Тим улыбнулся. Зубы у него были вставные, но улыбка настоящая. Я коснулся его плеча и вышел на утреннее солнце. Школа находилась в двух кварталах ходьбы, на другой стороне Триста первой, за «Макдональдсом», зданием «Сарасота геральд трибюн», мотелем, закусочной, где подавали жареных цыплят, и магазином, торгующим оптикой со скидкой.

Я доехал на своей «Гео» до школьной автостоянки, поставил ее на одно из мест для посетителей и оставил окна открытыми в надежде, что это поможет моей сосне выгнать застарелый запах табака.

Дети тянулись к краснокирпичному трехэтажному зданию и более новому, одноэтажному позади главного.

Девочки были в наимоднейших нарядах, которые, на их взгляд, придавали им сексапильности, а мальчишки старались смотреться «круто». Я предпочитал более строгий стиль, но в моду снова входил бесформенный гранж. Большинство мальчиков выглядели слишком юными для средней школы. Они шагали, словно зомби, с красными от недосыпа глазами, с рюкзаками, набитыми книжками, и старались разговаривать басом. Я подумал, каково приходится учителю в таком классе, особенно на первом уроке, и решил, что я бы, пожалуй, предпочел встретиться с Корки Флинном в темном углу.

Одна из девочек, у которой ничего не было проколото, по крайней мере на лице и во рту, и казавшаяся не такой сонной, как ее товарищи, направила меня в кабинет мистера Куана, заместителя директора и ответственного за дисциплину. Кабинет располагался в одном из старых одноэтажных зданий.

Справа от двери стояли четыре стула из пластика и алюминия. За столом сидела красивая молодая чернокожая женщина и разговаривала по телефону. Позади нее теснились несколько столов и шкафов с папками, и там две женщины перебирали какие-то бумаги. Налево ― закрытые застекленные двери еще двух кабинетов. В первом полная седоволосая женщина, наклонясь над столом, тыкала желтым карандашом в сторону девочки с мрачным размалеванным лицом и голубыми волосами. Руки девочки были сложены на плоской груди. Ей не нравилось то, что она слышала, не нравилась полная дама и вообще вряд ли что-нибудь нравилось.

Во втором кабинете у стола стоял мужчина азиатского вида и неопределенного возраста. Его руки были сложены так же, как у девочки в соседней комнате. Мужчина с крепкими мускулами, очевидно мистер Куан, был одет в светло-коричневые брюки и белую рубашку с короткими рукавами, на которой выделялся внушительный синий галстук. Он беседовал с толстым мальчуганом, который глядел ему в глаза совершенно мутным взглядом. Паренек был или туп, или балдел от какого-нибудь наркотика. Я знаю такой взгляд.

Чернокожая женщина повесила трубку. Прежде чем я успел заговорить, она протянула руку с длинными, накрашенными красным лаком ногтями, прося меня минутку подождать с выражением своей мысли, жалобы или просьбы.

Она снова сняла трубку:

― Да, миссис Стэнли. Я знаю. Но мистер Куан говорит, что ему непременно нужно видеть вас сегодня… Я понимаю, но если вы не можете оторваться от работы на полчаса… Да, с Уильямом снова проблемы. Да, очень серьезные… В полдень? Хорошо.

Женщина посмотрела на меня и повесила трубку.

― Слушаю вас.

― Я хотел бы увидеть мистера Куана.

― Насчет…

― Насчет Адели Три или, может быть, по фамилии ее отца, Хэндфорд.

― А вы…

― Я друг матери Адели, ― сказал я, глядя поверх очков.

― Ну, тогда…

Телефон снова зазвонил. Она взяла трубку и показала мне на ряд стульев. Я сел возле одетого в комбинезон мальчишки, который ссутулился так, что, казалось, вот-вот заснет и упадет на пол. Мальчишка был маленький, черный и очень унылый.

― Ты тут за что? ― спросил я его.

Он посмотрел на меня.

― Вы кто?

— «Я ― никто. А ты ― ты кто? Может быть ― тоже ― никто?»^[3]

― Чего это вы говорите?

― Так, говорю, ― сказал я, разглядывая трех других школьников, сидевших в рядок с нами. Две девочки перешептывались. Третий был явно старшеклассник, мулат, с короткими волосами. Сквозь его белую футболку просвечивала татуировка. Казалось, он спит.

― Ты знаешь девочку по имени Адель Три или Хэндфорд?

― Допустим. А вы коп? На копа не похожи.

― Нет, я знакомый ее матери. Что ты знаешь про Адель?

― Ничего не знаю.

Он посмотрел на хлопочущую секретаршу.

― Совсем ничего? А пять баксов не помогут?

― Не, ― сказал он. ― Я правда не знаю. Но я вам кое-что скажу. Я знаю только одну по имени Адель. Она не такая дура, какой прикидывается. Прикидывается такой, чтобы подладиться к футболистам, баскетболистам и так дальше.

― Адель?

― Ну да.

― А откуда ты знаешь, что она не дура? ― спросил я.

Он посмотрел на женщину за столом, которая продолжала говорить по телефону. Та взяла карандаш и что-то записывала, кивая. Потом показала карандашом на мальчика, с которым я разговаривал, и сделала движение в сторону. Он выпрямился. Казалось, карандаши служили здесь регулировочными палочками.

― Она училась со мной в математическом классе, ― сказал мальчик, не сводя глаз с женщины за столом. ― Всего неделю или, может, две. Серьезная математика, спецкласс. Не знаю, как она туда попала, но, наверное, прошла тест. Вид у нее был ― не передать. Вся накрашенная, как шлюха, но соображала отлично. Что ее ни спросят, на все отвечала с ходу. И по английскому так же.

― А почему в прошедшем времени?

― Ее не видно уже с месяц.

― А ты в классе повышенной сложности?

― Что, удивляетесь?

― Удивляюсь, ― признался я.

― Потому что…

― А что у тебя за проблемы? ― спросил я.

― Никаких проблем.

― А что тут делаешь?

― Мать хотела поговорить со мной, ― объяснил он, кивнув на чернокожую секретаршу. ― Она хочет устроить для меня стажировку в Говарде.

― Говарде?

― Что непонятного? Я хочу заниматься градостроительством. Хочу вернуться сюда лет через шесть-семь, в дельном пиджаке, и приказать снести тут все под корень, начиная с Ньютауна, и все построить заново.

Дверь в кабинет мистера Куана открылась, и толстый молодой человек вышел, волоча ноги, держа в руке желтую карточку. Возможно, мистер Куан наказывал его за то, что он ударил кого-нибудь в лицо, играя в футбол.

Куан посмотрел на женщину за столом, которая все еще говорила по телефону. Она показала карандашом на двух девочек, спящего мальчика и на меня. Куан кивнул и подошел к нам.

― Здравствуй, Тай, ― сказал он мальчику, собиравшемуся перестроить мир.

― Здравствуйте, ― ответил Тай.

― А вы?..

― Льюис Фонеска. Я друг Берил, матери Адели Хэндфорд, друг семьи.

― Пройдемте ко мне, ― сказал Куан, показывая на свой кабинет и взглядывая на часы.

Мы вошли в кабинет. Он закрыл дверь и посмотрел через стекло на утреннюю суету персонала и ожидающих учеников.

― Не очень укромное место, ― сказал я.

― Как и положено, ― ответил Куан, показывая мне на стул у стола.

Это был такой же стул, как те, на которых сидели подростки в приемной. Куан опустился в чуть более мягкое кресло за своим столом. Кабинет был крошечный; стол пустой, если не считать аккуратной стопки тонких пластиковых папок, двух лотков для бумаг и стопки желтых карточек, вручающихся наказанному. Окно во двор открывало Куану чудесный вид на белую стену соседнего здания.

― Адель Хэндфорд, ― сказал я. ― Она училась у вас. Очень симпатичная. Блондинка. Умница. Часто попадает во всякие неприятности. Я слышал, что ее называют Адель-неломака. Ее ищет мать.

― А вы ее…

― Я друг семьи, ― сказал я.

― У нас почти две тысячи учащихся, мистер…

― Фонеска, Льюис Фонеска.

― Мне кажется, я вас где-то встречал, ― сказал он, изучая мое лицо.

― В кафе «У Гвен», ― сказал я. ― Я иногда завтракаю там, рано, как и вы.

Он вспомнил и удовлетворенно кивнул.

― Думаю, что я знаю эту девочку. Не могу вам много о ней сообщить, ― сказал он. ― Очень смышленая. Ее направляли ко мне два или три раза за грубость учителю, и еще ее застали с мальчиком в кладовке за гимнастическим залом. Возможно, я не имею права говорить вам так много, но я думаю, у этой девочки проблемы.

― Какого рода?

Куан закусил нижнюю губу и посмотрел в окно на белую стену. Потом принял какое-то решение и повернулся ко мне. Достал ручку из кармана брюк, взял желтую карточку, написал что-то на обороте и протянул мне. Я прочел: «Салли Поровски. Отделение по делам несовершеннолетних, Сарасота».

― У вас есть адрес Адели?

― У меня есть адрес, но он вам не поможет. Однажды я проезжал мимо по дороге домой. Это магазин принадлежностей для гольфа. Я остановился и спросил ее отца. Разумеется, там никогда о таком не слышали.

― Но она ведь живет где-то с отцом?

― Где-то жила.

― А теперь?

― Я дал вам имя человека, который может вам помочь. Я говорил с ее отцом один раз. Я попросил девочку, чтобы он позвонил мне, когда она получила первое дисциплинарное взыскание. Он говорил спокойно, вежливо. Сказал, что не может прийти, потому что работает, и что его дочь сама решает свои проблемы.

― И это все?

Куан посмотрел через стекло в приемную, наклонился вперед и негромко произнес:

― Честно говоря, в его голосе было что-то совершенно жуткое.

Отделение по делам несовершеннолетних располагалось в корпусе «С» трехэтажного комплекса в квартале краснокирпичных офисов на Фрутвилл-роуд, сразу за Таттл. В корпусе «А», согласно табличке, размещались бухгалтер, физиотерапевт, двое психологов, еще один бухгалтер и дерматолог. В корпусе «В» находились дантист, педиатр, гинеколог и кабинеты эпиляции и гипноза.

В маленьком вестибюле сидел дежурный, разбирая горы конвертов. На вид около тридцати лет, бритый, аккуратный, в очках и голубой рубашке без галстука, откровенный гей.

― Салли Поровски, ― сказал я.

― Рад познакомиться, Салли. Я Мэри Эллен, ― ответил он, улыбаясь и продолжая сортировать конверты.

Я молча посмотрел на него. Он прервал свою деятельность и посмотрел на меня.

― Это была шутка.

― Я понял.

― Вы расскажете Соренсену? ― спросил он. ― Язык мой ― враг мой.

― Я не собираюсь рассказывать Соренсену, Мэри Эллен. Мне просто нужна Салли Поровски.

― На самом деле я… Меня зовут Джон Детчен.

― А меня Лью Фонеска. Вы не могли бы…

― Ну разумеется. Наверх на лифте, второй этаж. Ее имя написано на боксе. Вам повезло: сейчас она на месте. Обычно они на колесах, вызовы на дом, в школы, в суд, вы же знаете…

― Не знаю, Джон. ― Я подошел к открытому лифту.

― Вы правда не скажете Соренсену?

― Останется между нами, девочками.

― Вы ведь не интересуетесь?

― Не интересуюсь.

― Ну и хорошо, вы все равно не в моем вкусе.

Лифт медленно поднял меня на второй этаж. В нем пахло плесенью. Когда двери открылись, я увидел перед собой табличку: «Отделение по делам несовершеннолетних». Я вошел и оказался между двумя рядами стеклянных боксов, за которыми находились двери в кабинеты с табличками. Окон не было. Вдоль блеклых розовых стен высились полутораметровые стопки картонных коробок. Внутри боксов небольшие столы с компьютерами были завалены бумагами, папками, заставлены кофейными чашками. Сотрудники сидели только в двух боксах. На одной из стеклянных стенок значилось: «Салли Поровски».

Когда я подошел, она сидела ко мне спиной, глядя на экран монитора. Время от времени она поправляла очки и разговаривала сама с собой.

― Салли Поровски? ― спросил я.

Она вздрогнула, покачнулась на стуле и обернулась ко мне:

― Боже, как вы меня напугали!

― Извините, пожалуйста.

Она была моего возраста, может быть, лет сорока, может быть, чуть моложе. Крепкого сложения, симпатичная, со светлой кожей, короткими, темными, крупно вьющимися волосами и удивительным низким голосом. На ней была черная юбка, белая блузка и пиджак. На шее нитка тяжелых ярких бус.

― Я могу вам чем-нибудь помочь?

― Думаю, да, ― сказал я. ― Меня зовут Фонеска, Лью Фонеска. Я друг Берил Три, и у меня от нее поручение. Она разыскивает свою дочь, Адель Три, но та пользуется другим именем…

― О господи, ― сказала Салли Поровски, поворачиваясь ко мне. ― Мать Адели умерла. По крайней мере, той Адели, которую я знаю.

Я покачал головой.

― Жива, вполне здорова и очень волнуется. Она остановилась в мотеле «Бест вестерн» на Сорок первой улице.

― И вы можете это доказать? ― спросила она. ― Доказать, что она мать девушки, на которую у нас открыто дело?

― Я могу привести ее сюда, с документами и слезами.

Салли минутку подумала, прикусив нижнюю губу, взглянула на экран компьютера и сказала:

― Приводите.

― У меня встреча в час дня. Я мог бы привести ее к трем.

― Давайте лучше в четыре. Мне нужно закончить отчет и затем съездить на один вызов. Как вы нашли меня?

― Через мистера Куана.

Она кивнула.

― Приведите миссис…

― Три.

― …миссис Три в шестнадцать тридцать, и мы поговорим, ― сказала она. ― Сейчас мне нужно заняться отчетом. Я задержала его почти на два месяца, так что, пожалуйста, извините.

― Еще две минуты, ― попросил я. ― То есть вы сами определите время, может быть, гораздо меньше, в зависимости от вашего ответа на один вопрос.

― Я не могу говорить об Адели, пока не убедилась…

― Не об Адели ― о вас.

― Обо мне?

Она сняла очки и внимательно посмотрела на меня.

― Вы замужем? ― спросил я.

― Что-что?

― Вы замужем?

― Мой муж умер, но я не понимаю…

― Мне сорок два года. Я живу в Сарасоте, работаю служащим суда по доставке повесток и разыскиваю пропавших людей. Моя жена погибла в автокатастрофе в Чикаго чуть больше трех лет назад. Она была адвокатом. Я занимался расследованиями и доставкой бумаг для окружной прокуратуры. У меня диплом университета Иллинойса по политологии. Когда моя жена умерла, я бросил работу, сел в машину и поехал, куда катили колеса. Мотор заглох в Сарасоте. У меня нет детей. Мы собирались завести ребенка, но… Я здоров, занимаюсь в спортзале почти каждое утро и много езжу на велосипеде. Мои родители итальянцы, но я не католик. Я сам в церковь почти не хожу, но моя мать и сестра принадлежат к епископальной церкви. Видите, я уложился в две минуты.

― Зачем вы говорите это мне, мистер Фонеска?

― Вы, наверное, думаете, что у меня не все дома, ― сказал я.

― Мое мнение будет зависеть от вашего ответа.

― Я хотел спросить, согласитесь ли вы поужинать со мной сегодня вечером, или завтра вечером, или любым вечером.

― Вы часто делаете такие предложения?

― В первый раз, ― сказал я.

― И никогда раньше?

― Клянусь вам, ― сказал я. ― Честно говоря, я не очень понимаю, почему я делаю его сейчас. Скажите «нет», и мы вернемся к делам. Я могу назвать людей, которые подтвердят под присягой, что я никогда так не поступал прежде.

Она посмотрела на меня, как мне показалось, очень долгим взглядом.

― У вас безобидный вид, но… Давайте поговорим об этом после того, как вы приведете ко мне мать Адели. Мне действительно нужно работать.

Мне хотелось слушать ее голос еще, еще смотреть на нее. Я подумал, что она, возможно, права, решив, что я сошел с ума. Может быть, на меня подействовал сеанс Энн Горовиц, и подействовал слишком сильно.

Она повернулась на стуле лицом к компьютеру, а я направился к лифту.

― Все сделали? ― спросил Джон Детчен, который все еще разбирал свои конверты.

― Пока все, ― ответил я. ― Я приду еще раз, в четыре тридцать.

Я толкнул дверь, вышел на улицу и стал думать, зачем я сделал то, что сделал. Неужели из желания понравиться Энн Горовиц? Вполне возможно. Или Салли Поровски напомнила мне мою жену? Нет. Разве совсем чуть-чуть. Мою мать? Нет. Может быть, дело в ее голосе? Отчасти. Может быть, я возвращаюсь к жизни? Едва ли. Я приеду вместе с Берил Три и буду вести себя так, как будто никогда не делал идиотских предложений. Я уйду и забуду об этом моменте безумия, а она поправит свои очки и поступит, надеюсь, так же.

Приехав в мотель «Бест вестерн», я нашел комнату Берил Три и постучал.

― Кто там?

― Лью Фонеска, ― сказал я.

Дверь открылась. Передо мной стоял мужчина с пистолетом в руке.

Глава 4

Человек с пистолетом был Эймс Маккини. Я уже рассказывал об Эймсе. Высокий, худой, длинные седые волосы, загорелый, возраст ― семьдесят четыре года. Эймс не имел права носить оружие. Он потерял это право после того, как из старинного «ремингтона» модели 1895 года убил на дуэли своего бывшего партнера.

Я познакомился с Эймсом в первую же неделю моего пребывания в Сарасоте. По телефону его грубый голос напоминал голос Сэма Элиота:

― Вы знаете место, которое называется «Крут»? На Триста первой, сразу за Фрутвиллом.

― Да, ― сказал я.

― Вы можете быть там через полчаса?

― Да.

― Я ― Маккини. Высокий, худой, ни с кем не перепутаете.

«Круг» был одним из многочисленных ресторанов Сарасоты, города, более известного своими богатыми туристами и состоятельными пенсионерами, живущими на островах, чем своей кухней. Есть несколько приличных ресторанов и тьма специализирующихся на национальных кухнях, включая и «Круг», в окне которого красовалась кричащая, красным по белому, вывеска: «Самый лучший китайский текс-мекс во Флориде». Мало кто подвергал сомнению это утверждение и меньше всего бездомные, которые проходили мимо каждый день.

Теперь «Круга» больше нет. Его владелец, Круглый Гарри, весил слишком много. Он умер, и заведение было продано. Через полгода там открылась и до сих пор работает мастерская по ремонту обуви и одежды, принадлежащая чете колумбийцев, почти не говорящих по-английски.

Рестораны в этом городе быстро появляются и быстро исчезают, как деньги. Сарасота ― богатый город, но богатым нужны горничные, супермаркеты, полицейские и пожарные, ателье и обувные магазины. В Сарасоте есть средний и низший класс, и все, даже приезжающие на зиму с такого далекого севера, как Канада, и такого далекого востока, как Германия, это знают.

Парковка около «Круга» была несложной, во всяком случае летом. Летом в Сарасоте вообще нет проблем с парковкой. Нет очередей в рестораны или кинотеатры.

В «Круге» бывало не многолюдно и не пусто. Еда вкусная и недорогая, обслуживание быстрое, и никто не торопил вас на выход. Можно было попивать пивко, подливая себе из кувшина и смотря матч с участием «Атланта Брэйвс», транслируемый по кабельному каналу. «Круг» не был тихим местом. Гарри перемещался по залу, дыша с громким присвистом; болельщики «Брэйвс» подбадривали игроков на экране; пьяницы наполняли друг другу стаканы трясущимися руками; а адвокаты, менеджеры по продажам, торговцы недвижимостью и все знающие старожилы обсуждали сделки, стараясь, чтобы их слышали за соседними столиками.

Я вычислил Маккини за десять секунд, то есть сразу как только мои глаза после яркого солнца привыкли к почти полной темноте. Пахло пивом и чем-то жареным. Столики стояли на приличном расстоянии друг от друга, так что коленям и локтям было свободно. «Круг» с его небольшим залом был похож на все второсортные бары. Седой старик сидел за столиком в углу, прислонившись к стене, ― вылитый ковбой Уайлд Билл.

Он посмотрел на меня, оторвавшись от блюда, отдаленно напоминавшего бифштекс. У него были седые короткие волосы, светлые, кажется серо-голубые, глаза, и, насколько я мог разглядеть, белки не отливали желтизной, выдающей давнишних пьяниц.

― Фонеска, ― сказал я, подойдя.

Он отодвинул стул, встал и протянул мне руку. На нем была красная фланелевая рубашка с закатанными рукавами и старые, но чистые джинсы. Я не видел его ног, но был уверен, что он в сапогах.

― Эймс Маккини, ― сказал он. Живьем его голос больше напоминал голос Джорджа К. Скотта, чем Сэма Элиота. ― Вам говорили когда-нибудь, что вы похожи на одного парня из кино?

― На Чарльза Бронсона? ― предположил я.

― Нет, на другого, ― сказал он. ― Такой худой и грустный, забыл, как его зовут. Садитесь.

Я сел.

― Возьмите себе что-нибудь, ― сказал он. ― Заказывайте, я угощаю. Готовят тут как-то чудно, но есть можно.

Я кивнул Круглому Гарри, который обливался потом, несмотря на прохладу. Он вытер руки о передник и крикнул:

― Что будете брать?

― То же, что и он, ― ответил я, показывая на Эймса Маккини.

― Вам понравится, ― крикнул Гарри и занялся своим делом.

Эймс Маккини вытер рот бумажной салфеткой и посмотрел на меня.

― Я разбираюсь в людях, ― сказал он. ― Бывает, конечно, ошибаюсь, но очень редко.

― Кто не ошибается.

― Один адвокат, которого я встретил в баре, посоветовал мне обратиться к вам, ― продолжал он, игнорируя мою реплику. ― Тут вообще выбор маленький. Маленький город. В Брейдентоне, конечно, больше выбор, но я приехал на мотороллере, поэтому решил выбирать из того, что есть здесь, и подешевле. Ваша цена самая низкая.

― Спасибо вам за доверие, ― сказал я.

― Не смейтесь надо мной, мистер Фонеска. Я парень деревенский, но не дурак. Мы можем смеяться вместе, но не друг над другом. Если вы хотите шутить, то мы можем просто пообедать, поговорить о синем море и о белом песке и разойтись.

― Извините, ― сказал я, ― я горожанин и иногда могу обидеть нечаянно.

― Извинение принимается, ― ответил Маккини, отправляя в рот очередной кусочек того загадочного кушанья, которое в дымящейся металлической миске Гарри поставил теперь и передо мной вместе со стаканом темного пива.

― Фирменное блюдо, ― пояснил Гарри. ― Мандарин-начо.

Он отошел, и я посмотрел на Маккини.

― Вы торопитесь? ― спросил он.

― Нет.

― Вы будете со мной откровенны?

― Я попытаюсь, ― сказал я, отхлебывая пиво и с подозрением рассматривая бурое месиво в миске.

― Как идут ваши дела?

Тут «Брэйвс», вероятно, отмочили что-то особенное. Гарри и другие болельщики громко охнули, кто-то крикнул: «Смотри, что творят!»

― Дела? Плохо, ― сказал я.

Маккини кивнул:

― Значит, у вас будет время заняться как следует тем, что я вам предложу.

― Это зависит от того, что именно.

― Сколько вам лет, мистер Фонеска?

― Называйте меня Лью, ― ответил я. ― Сорок один.

― Кто вы? Итальянец? Мекс?

― Итальянец.

Он кивнул и взял еще кусочек начо.

― Вы хороший человек?

Я пожал плечами.

― Наверное, нет, но я человек честный. Могу доказать: если хотите, посмотрите мой офис.

― Проходимцы тоже разоряются. Просто не умеют воровать как следует. Но вам я верю, ― сказал он, вытирая тарелку хлебом.

― Спасибо. Что вы хотите мне поручить?

Эймс хотел поручить мне поиски своего бывшего партнера по имени Амос Спрейг, чей след привел его в Сарасоту.

― Я искал его через его сестру в Юме, через зубного врача, к которому он ходил в Траки, через торговца машинами, у которого он купил «Додж-пикап» в Тексаркане, ― объяснил Эймс, ― а здесь упустил. Мне нужна помощь.

― Можно спросить, почему вы потратили год на поиски Амоса Спрейга?

Два дельца, сидевших позади меня, громко расхохотались. Один из них поперхнулся.

― Мы были партнерами, дьявол его подери. Собачья работа, но можно кое-что получать, если знаешь толк в своем деле, ― сказал Маккини. ― А в один прекрасный день Амос снял деньги с нашего совместного счета и уехал на грузовике фирмы.

― Сколько он взял?

― Миллион четыреста тысяч долларов. Оставил в банке тысячу восемьсот. Я купил мотороллер и живу на остальное.

― Вы хотите вернуть свои деньги? ― спросил я.

― Я хочу, чтобы Амос Спрейг умер, ― ответил он. ― Я не могу жить и умереть достойно, пока это дело между нами не кончено.

― Значит, я должен найти Амоса Спрейга и сказать ему, чтобы он отдал деньги, или…

― Сказать мне, где он, и я пущу ему пулю в лоб.

― Четко и ясно, ― сказал я. ― Какие…

― Деньги на расходы и часть оплаты вперед, ― перебил Маккини.

― Я не…

― У меня осталось не больше пятисот долларов, я даю вам половину и неделю времени. Если вы не отыщете его за неделю, я устроюсь на работу и накоплю денег, чтобы нанять кого-то, кто сможет его отыскать. Если вы поймаете его и заберете деньги, я отдам вам двадцать тысяч. Все просто, правда?

― Это по-честному, ― сказал я, чокаясь с ним почти пустым стаканом. ― Что вы можете рассказать мне о Спрейге?

Он сообщил мне достаточно, чтобы я мог разыскать Спрейга, у которого было новое имя, новая жена, новые зубы и репутация филантропа. Я нашел его и сделал ошибку: сказал Эймсу. Они стрелялись на побережье, как в старину. Вышло так, что я видел это и потом дал показания, что Спрейг вынул пистолет и выстрелил первым.

Эймс решил остаться в Сарасоте. Пожалуй, он был теперь моим лучшим другом.

Я вошел в комнату, и Эймс закрыл за мной дверь.

Берил Три сидела на стуле от письменного столика, стоявшего у окна. Стул она перенесла поближе к ванной, за кровать. Шторы на окне были задернуты, горела только маленькая лампочка. Берил Три сидела, сложив руки на коленях.

― Он звонил, ― сказала она.

― Эймс звонил вам?

― Нет, Дуайт. Он позвонил. Сказал, что, если я не уберусь и не перестану искать Адель, он придет и убьет меня. Он знает, что вы тоже ищете его. Велел передать вам, чтобы вы прекратили.

Она потрогала синяк на щеке.

Я подошел к кровати, сел и посмотрел ей в лицо. Она держалась прямо, голос ее дрожал, и глаза были устремлены куда-то вдаль. Было ясно, что она очень близка к серьезному срыву.

― Как он узнал, где вы? ― спросил я, наклоняясь и беря ее за руку.

Почувствовав прикосновение моих пальцев, она вернулась, или почти вернулась, на землю и посмотрела на меня, словно пытаясь понять, кто я такой.

― Помните, я говорила вам, что видела его у кафе через дорогу? Он выследил меня, видел, как я входила в эту комнату. После его звонка я сразу набрала ваш номер. Ответил мистер Маккини. Наверное, у меня был такой голос… Он спросил, что случилось, сказал, что он ваш друг. Я рассказала ему, и…

― Я чинил твой кондиционер, ― сказал Эймс, держа пистолет на бедре. Пистолет был почти такой же, как тот, из которого он застрелил своего партнера, ― прямо из старого вестерна. ― Пытался починить.

― Тебя могут арестовать за ношение оружия.

― А что мне было делать? ― спросил он.

― Тоже верно, ― согласился я.

― Я взял у Эда. У него целая коллекция, ― сказал Эймс.

Эд Фэйринг держал гриль-бар «Техас» на Второй улице, почти в центре города. В его заведение не заходили курортники, пенсионеры и богатые люди. Он подавал прекрасный горячий чили, добротные толстые гамбургеры, в которых было достаточно жира, чтобы убить бегуна на длинные дистанции, и достаточно вкуса, чтобы соблазнить вегетарианца. Эймс жил в маленькой комнатке за кухней. За комнату, стол и крошечную плату Эймс поддерживал в баре идеальную чистоту. Когда-то он был больше чем миллионером, а теперь казался вполне довольным своей работой. У него оставалась уйма времени, чтобы думать, читать Библию и иногда ездить на мотороллере по моим странным поручениям. Кроме того, Эймс стал бесценным источником информации. Люди с удовольствием болтали с высоким спокойным человеком, а посетители «Техаса» часто говорили об очень интересных вещах.

― Ты слышал когда-нибудь про Дуайта Хэндфорда? ― спросил я Эймса.

Он подумал минутку и ответил:

― Судя по описанию миссис Три, мне кажется, он заходил в «Техас» недели три-четыре назад. Он был пьян, хотел подраться с хиляком Серенасом. Тогда Эд его выставил.

Когда Эд выбрасывал кого-нибудь вон, это было серьезно. Эд Фэйринг два года играл за «Ковбоев Далласа». Повредил колено, набрал вес. Потом сбросил вес и переехал в Сарасоту, где у него жили родственники.

На те несколько тысяч, что у него оставались, Эд купил бар и обеспечивал себя, работая поваром и барменом одновременно. Он по-прежнему весил больше трехсот фунтов и никогда не терял самообладания.

― Ты, наверное, можешь кое о чем разузнать? ― спросил я.

Эймс кивнул.

― А ты можешь быстро вернуть пистолет Эду?

Эймс снова кивнул.

― Я не отступлюсь, ― сказала Берил Три.

― И я не отступлюсь. Только мы должны перевезти вас в безопасное место.

― Это было бы очень хорошо, ― согласилась она.

― Складывайте вещи.

― У меня все сложено.

― Оплатите счет.

― Я уже оплатила. Я знала, что не смогу оставаться здесь.

― Хорошо. Тогда я отвезу вас туда, где живет и работает Эймс, в гриль-бар «Техас». Там вы будете в безопасности. После этого мы немного передохнем, а потом я заберу вас и мы поедем к женщине, которая может знать, где искать вашу дочь.

Я встал и положил руку ей на плечо. Она посмотрела на меня.

― Я не уеду отсюда без Адели.

― Конечно.

― Берегитесь Дуайта.

― Обещаю.

Я посмотрел на Эймса, который понимающе кивнул, сунул пистолет в карман своих свободных выцветших джинсов, опустил сверху свою такую же свободную рубашку и подошел к окну. Он приоткрыл занавески лишь настолько, чтобы увидеть, что происходит снаружи.

― Кажется, все в порядке.

Эймс выходил первым. Я был уверен, что, если Дуайт Хэндфорд ждет нас, он встретит свой смертный час, и очень надеялся, что он не появится. Я не хотел, чтобы Эймс провел остаток жизни в тюрьме.

Я взял чемодан Берил Три. Чемодан был легкий. Она встала со стула и вышла из комнаты вслед за Эймсом, а я за ней. Эймс стоял, наблюдая за обстановкой, пока я открывал для Берил дверь «Гео» и укладывал чемодан на заднее сиденье.

― Увидимся в «Техасе», ― сказал я Эймсу. ― Ты займешься кондиционером?

― Нужны запчасти. Может быть, проще купить подержанный.

― Может быть, ― согласился я. ― Встретимся в «Техасе» через несколько минут.

Не разговаривая друг с другом, мы с Берил поехали по Триста первой, повернули налево, на Мэйн и затем направо по Лемон, на Вторую улицу. Мы добрались до «Техаса» раньше Эймса, но ненамного. Он поставил свой мотороллер рядом с моей машиной. Места было предостаточно.

― Эймс позаботится о вас, ― сказал я, протягивая ему чемодан.

― Я всю жизнь заботилась о себе сама. Вряд ли стоит это менять.

― Вы любите чили и хорошие гамбургеры? ― спросил я.

― Я столько их подавала, что умею отличить хорошие от плохих.

― Попробуйте их у Эда, и тогда мы поговорим.

Я снова сел в машину, но, прежде чем я успел закрыть дверь, Берил спросила:

― Вам нужны еще деньги?

― Нет, спасибо, ― сказал я. ― Вы дали много вперед.

― Выставите мне полный счет, когда найдете Адель.

― Не упущу ни пенни, ― сказал я.

Оставив их на тротуаре и проехав пять кварталов, я оказался у офиса Джеффри Грина за десять минут до назначенного времени. Против ресторана «Каригуло» было одно место для машины, между зеленым «Саабом» и синим «Роллс-Ройсом». На стекле «Роллса» белела бумажка с надписью «продается».

Узкий проход между антикварной лавкой «Золотое руно» и магазинчиком «Восточные ковры Робинтайна» вел в мощенный яркой плиткой маленький дворик с фонтаном в центре. Табличка на большой деревянной двери с золоченой ручкой, справа от фонтана, гласила: «Фергюс и сыновья». Интересно, подумал я, чем занимаются Фергюсы, чтобы платить аренду за свое помещение. Налево от фонтана похожая дверь имела табличку «Джеффри Грин, доктор медицины, доктор философии». Я открыл ее и оказался в выстланной коврами приемной, в два раза большей, чем обе комнаты моего офиса. Я назвал свое имя величественной секретарше, чей внушительный бюст красовался в окошечке с раздвижными стеклами, и она предложила мне сесть. Кроме меня в большой приемной с зеленым ковром была только молодая нервная женщина лет двадцати с коротко остриженными черными волосами, которая в этот день явно не позаботилась о своем туалете: ее коричневая юбка совершенно не подходила к серой блузке. Она быстро перелистывала журнал, взглядывала на часы на стене, на аквариум с разноцветными тропическими рыбками и снова возвращалась к журналу. Я дочитал до середины статью о Клинте Иствуде в «Энтертейнменте», когда дверь кабинета Грина открылась и он вышел в приемную. Он был один. Если он принимал пациента, тот мог уйти только через другую дверь.

Джеффри Грину было около сорока лет. Темный костюм, великолепная копна черных волос. Я мог бы побиться об заклад, что в свободное от практики время он занимается альпинизмом или горными лыжами.

― Я буду в вашем распоряжении через несколько минут, Дороти, ― сказал он нервничавшей женщине, которая, нахмурившись, кивнула.

― Мистер Фонеска? ― спросил он, глядя на меня. ― Проходите, пожалуйста.

Я прошел за ним в кабинет. Он раздвинул портьеры на окне, за которым открылся вид на маленький ухоженный сад, залитый солнцем и ограниченный стеной, отделанной красивой керамической плиткой.

Кабинет казался небольшим по сравнению с приемной, но очень уютным. Стол, стул, небольшой диван и два кресла ― все в приглушенных синих тонах, немного золота. Картина на стене изображала женщину, стоявшую на холме на фоне руин замка и глядевшую вниз, в долину. Лица женщины не было видно.

― Вам нравится? ― спросил Грин, садясь за свой стол и предоставляя мне выбирать между диваном и одним из стульев. Я выбрал стул.

― Картина? Да, ― сказал я.

― Ее написал один из моих пациентов, художник. Мы много говорили с ним о живописи.

― Она… ― начал было я.

― Да, готическая, таинственная.

― Я хотел сказать ― очень меланхолическая.

― Согласен. Простите, мистер Фонеска, но я должен перейти к вашим вопросам. Меня ждет пациентка.

― Я понимаю. Мелани Леннелл Себастьян…

― Я не могу рассказать вам о том, почему она посещала меня и о чем мы беседовали, ― проговорил он мягко.

― А что вы можете рассказать мне о ней?

Он откинулся на спинку стула, взял остро очинённый карандаш, снова положил его, посмотрел в окно.

― Мелани Себастьян ― выдающаяся женщина. ― Он тщательно подбирал слова. ― Она очень много пережила. Город, где она выросла…

― Огден, штат Юта, ― сказал я.

― Огден, Юта, ― повторил он. ― Ее мать была больна, рецидивные опухоли мозга, насколько я знаю. Мелани ухаживала за ней. Начиная с десяти лет она приходила домой из школы и сменяла отца, который работал вечерами. Кажется, он был плотником. Мелани посвящала все свое время уходу за матерью. Не могла играть с друзьями, только читала книги и ухаживала за матерью, прикованной к постели. Когда ей было четырнадцать лет, у ее отца случился инфаркт, и ему пришлось выйти на пенсию. Мелани стала работать официанткой в ресторане, каждый вечер после школы, до десяти часов. У нее не было молодого человека, не было близких друзей. Это она предложила родителям переехать во Флориду. Они перебрались в Гейнзвилль, когда она писала диссертацию, при этом продолжая работать. Около четырех лет назад, после того как умерли ее родители ― мать, а через неделю отец, ― она встретила Карла Себастьяна.

― А что она за человек?

― Сложный, ― сказал он, поигрывая карандашом. ― Она посвятила себя мужу и спасению детей. Очень много работала ― в католической организации, за символическую плату. Боролась с системой, с судами, с психиатрами, помогая детям. Когда Мелани Себастьян отдает кому-нибудь свою любовь, она отдает ее с такой убежденностью, состраданием и силой, какой я никогда ни у кого не встречал.

― Вы знаете это по опыту?

― Из наблюдений. Я и так уже открыл вам больше, чем должен был бы.

― Вы не сказали, почему она обратилась к вам и какие выводы вы сами сделали из истории Мелани Себастьян, которую только что мне поведали.

― И не скажу, ― произнес он, кладя карандаш на стол и глядя на меня.

― Вы знаете, где сейчас Мелани Себастьян?

― Нет.

Он проговорил это очень медленно.

― Имеете какие-нибудь соображения?

― Возможно.

― Вы отказываетесь поделиться ими со мной?

Он не ответил.

― Вы, может быть, выкинете меня за дверь, но мы оба торопимся, ― сказал я. ― Мистер Себастьян считает, что у вас был роман с его женой.

Грин вскинул голову и посмотрел на меня с интересом.

― Вы уже более чем намекнули на это. Что, если у нас действительно был роман?

― Или есть, ― поправил я. ― Это могло бы означать, что она у вас. Ее муж хочет только поговорить с ней.

― А вы ― только найти ее для него?

― Именно, ― сказал я.

― Во-первых, ― проговорил он, вставая со своего места, ― у меня нет и не было романа с Мелани, миссис Себастьян. Вообще, мистер Фонеска, у меня совершенно другой уклон, и тому масса свидетельств. Это совсем не секрет, хотя никак не вредит моей практике. У меня много клиентов-гомосексуалистов, мужчин и женщин, и женщины говорят со мной более откровенно, чем говорили бы с психиатром традиционной ориентации. Мужчин-гетеросексуалов я пользую редко.

― Вы можете это как-то доказать? ― спросил я. ― Или я должен поверить вам на слово?

― Правда заключается в том, ― он посмотрел на часы, ― что у меня нет ни времени, ни желания доказывать это, но если вы справитесь в определенных кругах, то получите необходимое подтверждение.

Стул, на котором я сидел, был очень удобный. Хотелось откинуться назад.

― Хорошо, допустим, вас женщины не привлекают.

― Допустим.

― Но ведь ничто не мешает вам быть другом Мелани Себастьян. Она ― ваш пациент. Не исключено, что она могла делиться с вами своими секретами.

― Не исключено, ― сказал он, вставая и улыбаясь. ― Но в таком случае я не имел бы права их разглашать.

― Да, дилемма, ― сказал я.

― Похоже на то.

― Я сказал Себастьяну, что когда я ее найду, то не сообщу ему, если она не пожелает быть найденной. Я лишь постараюсь сделать все, что смогу, чтобы убедить ее поговорить с мужем или объяснить мне, почему она этого не хочет.

― «Когда», ― повторил он, ― не «если». Вы не производите впечатления очень уверенного в себе человека, мистер Фонеска.

― В большинстве случаев это так, но в том, что касается поисков людей, ― здесь я в себе уверен.

― Вы должны извинить меня, ― сказал он, снова посмотрев на часы.

― Если она свяжется с вами, передайте ей, пожалуйста, мою визитку или мой номер телефона. Мне нужно только поговорить.

Он взял визитку и сочувственно улыбнулся.

― Я могу задать один личный вопрос, мистер Фонеска?

― Навряд ли я в вашем вкусе, доктор.

Он усмехнулся, довольно искренне.

― Я не об этом. Я видел много людей, страдающих от жестокой депрессии. Я умею точно определять ее по некоторым признакам, и…

― У меня есть свой психоаналитик, ― сказал я, ― и к тому же ваши цены все равно не для меня.

― Откуда вы знаете?

― От одной знакомой. Кроме того, я гетеросексуал, а вы не берете таких пациентов.

― Я сказал, что у меня их мало, но не говорил, что отказываюсь от них. Обычно я прошу пациентов выходить через эту дверь, чтобы они не сталкивались друг с другом, но поскольку Дороти уже видела вас…

― И к тому же я не пациент.

― …и вы не пациент, можете идти через приемную.

Он проводил меня до двери кабинета и открыл ее со словами:

― Простите, что больше ничем не могу помочь.

― Это для меня не ново, ― ответил я. ― Я терпелив. Чего у меня предостаточно, так это времени. Слишком много времени и слишком мало дел.

― Так говорят люди в депрессии, ― сказал он. ― Я не думаю, что буду общаться с миссис Себастьян, но, если это случится, я все ей передам. Вряд ли она свяжется с вами.

― Я буду звонить.

― Возьмите в приемной мою карточку, ― сказал он и взглянул на ожидающую девушку. ― Проходите пожалуйста, Дороти.

Дороти подождала, пока я освобожу проход, плотно сжала губы и вошла в святилище. Дверь закрылась.

Несколько секунд я стоял, созерцая фонтан во дворике.

У меня оставалось два часа до момента, когда надо было забирать Берил Три и ехать к Салли Поровски, и я отправился в адвокатскую контору «Тайсинкер, Оливер и Шварц». Я выполнял поручения по доставке повесток от всех троих партнеров и познакомился там с Харви. Харви обслуживал их компьютеры и получал приличную плату как специалист. Он занимал маленькую, хорошо оборудованную комнату в конце коридора, возле туалетов, где секретарши могли наблюдать за ним. Харви имел пристрастие к спиртному, и в обязанности секретарши входило отмечать его входы и выходы. Харви это знал, принимал и даже приветствовал. Так ему было легче воздерживаться от пьянства. Харви не хотел потерять работу. Он должен был выбирать: либо компьютер, либо бутылка.

Слабину Харви, ставшую куда менее явной с тех пор, как я познакомился с ним, терпели: Харви был компьютерный гений. Я имел договоренность с Т., О. и Ш.: я доставлял им бумаги бесплатно на условии, что могу, не злоупотребляя этим правом, приходить к Харви в любое время.

Некоторые вещи, которые делал Харви, были на грани законности. Его неписаное и даже непроговоренное соглашение с Т., О. и Ш. требовало от него, в частности, ежеминутной готовности принести присягу в том, что любая информация, добытая им из сети, получена легальным способом.

Харви мог скачивать информацию из полиции ― всякой полиции, имеющей компьютер, ― а также кредитных агентств, банков, отелей, почти любой крупной корпорации, Пентагона, ФБР и даже, наверно, просматривать списки хозяйственных покупок жен работников израильской разведки.

Харви сидел в своем кабинете без окон, пил содовую и что-то изучал на экране компьютера.

Харви больше похож на бывшую кинозвезду, чем на хакера. Окончил он, ни много ни мало, Мичиганский технологический, хотя, глядя на него, вы бы никогда об этом не догадались. Высокий, загорелый, он носит пиджачные костюмы и коротко стриженные золотые волосы.

― Харви, ― сказал я.

Он что-то пробормотал и попытался оторваться от экрана.

― Льюис Фонеска, ― проговорил он. ― Узнаю по бодрому голосу. Ты по делам или хочешь выведать спортивный прогноз на неделю? Если второе ― ставь на «Дьюк» против «Северной Каролины». Информация с экрана.

― По делам.

Я протянул Харви папку Мелани Себастьян. Он раскрыл ее и стал медленно читать документы.

― Кто это готовил?

― Ее муж.

― Хорошая работа.

― Она уехала и сняла деньги с их совместных счетов. Здесь номера счетов, список кредиток, номер телефонной карты GTE, все, что может тебе пригодиться. Муж хочет найти ее.

― Это займет около десяти минут, если не будет особенных препятствий. Ты подождешь?

Я ответил, что подожду, и сел, а Харви застучал по клавишам, заработал «мышью», потом перешел к другому компьютеру и забубнил что-то вроде «Ага, так-так, щас-щас-щас». Через пятнадцать минут он повернулся ко мне.

― За последнюю неделю она не пользовалась своими кредитками. В последние четыре дня не нанимала машин, не улетала на самолете из Сарасоты, Тампы, Форт-Майерса, Орландо, Сент-Пита, Майами ― по крайней мере под своим именем. Она приехала в Сарасоту из аэропорта Рэйли-Дарем в понедельник, рано утром. Не могу помочь, если она расплачивается наличными и называется чужим именем, но могу просмотреть все варианты ее имени или всех других, какими она может воспользоваться. Обычно люди пользуются теми именами, что приходят им на память.

― Второе имя ― Леннелл.

― Именно, вот оно. Девичья фамилия матери ― Фолмонт. Посмотрим… Масса информации, лучше не торопиться. Банковские счета очищены, других на свое имя она не открывала.

― Сколько она сняла?

Он обернулся к экрану, поводил «мышью», нажал на какую-то клавишу и заключил:

― Сорок три тысячи шестьсот пятьдесят. Снято наличными. На этом счете оставлен один доллар. С другого: двести восемьдесят две тысячи наличными, оставлено пятьдесят долларов десять центов.

― Ты прочел описание драгоценностей? ― спросил я.

― Интересное чтение.

― Не можешь сказать, не продавала ли она что-нибудь?

― Я могу прикинуться потенциальным покупателем и дать информацию в сеть, предложив больше, чем на рынке, хотя драгоценности ― штука хитрая… Трудно определить их рыночную цену. Правда, описания тут подробные. У меня есть номер ее социальной страховки. Я могу найти номера ее родственников, друзей, если ты дашь мне имена, и тогда…

― Не скажешь ли, не нанимал ли машину или не брал ли билет на самолет Джеффри Грин, психиатр?

― Ага, ― сказал Харви. ― Я встречался с Грином раза три-четыре, так сказать для поправки здоровья.

― И?..

Он пожал плечами.

― Мертвому припарки.

― Почему ты перестал к нему ходить? Припарки слишком дорогие?

― Обычно психоаналитики, которые много берут, знают толк в своем деле. Грин хороший специалист, но, по-моему, он начал ко мне подъезжать, ― сказал Харви. ― Черт его разберет. Я понимаю, о чем думают компьютеры, а с людьми мне сложнее. Он делал легкие заходы, я никак не реагировал. Возникла неловкая ситуация, можешь себе представить. Контакт невропатолога с невропатом не получился.

― Так ты можешь спросить у своего компьютера…

Харви кивнул.

― Использование кредитной карточки. Организации. Журналы, на которые он подписан. Мне, пожалуй, самому будет интересно.

Он отхлебнул содовой. Пузырьков в ней давно не было. То, что я просил его сделать, было даже не на границе дозволенного ― это было противозаконно. Но меня больше интересовала справедливость. Если я попадусь, я понесу положенное наказание. Энн Горовиц, которая брала гораздо меньше, чем Джефф Грин, поняла, что я хочу пострадать ― пострадать за правду. Маленький загорелый Ланселот в вываренных джинсах.

― Я тебе звякну, ― сказал Харви. ― Мне нужно кое-что закончить, это займет около часа, а потом я вернусь к прекрасной Мелани. Я буду копаться в ее жизни, пока ты не велишь мне остановиться.

― Спасибо, Харви, ― сказал я.

― Не за что. Это моя медитация, моя терапия. Моя работа. Ты еще что-то хотел?

― Правда, что, когда наступит двухтысячный год, все компьютеры выйдут из строя и случится мировая катастрофа?

― Ты этого хочешь или боишься? Что-то мне шепчет, старик, что ты не чужд суицидных настроений.

― Не знаю.

― Несколько небольших сбоев, и все, ― продолжал он. ― Самолеты не попадают с неба, электричество не отключится, ничего подобного. Если кто-нибудь из твоих друзей собирается запастись водой, бензином, оружием и укрыться в хижинах на горах Джорджии, не пытайся их разубедить: сеть говорит, что они все равно не послушают.

― Успокоил, ― сказал я. ― Мне пора. Харви уже снова отвернулся к экрану.

Через десять минут я подкатил к «Техас-бару».

Окна бара были выкрашены в черный цвет, на котором ярко сияли неоновые логотипы «Будвайзера». Название заведения было выведено белыми печатными буквами на одном из зачерненных окон. Внутри «Техас» освещался вделанными в потолок светильниками и матово-желтыми угловыми бра. На желтых стенах во множестве висели бычьи рога и старые ружья. За тяжелыми круглыми столами из толстого дуба сидели строительные рабочие в касках, мусорщики, копы, пожарные, люди неопределенных занятий и несколько местных бизнесменов и деловых женщин, которые знали, что лучшие в городе гамбургеры подают здесь.

Берил Три и Эймс устроились за столиком в глубине, возле стойки. Эймс смотрел на дверь, а Берил сражалась с огромным чили-бургером. Эд Фэйринг, владелец и шеф-повар, беседовал с Эймсом. Эд носит большие пушистые усы и узкие галстуки с бирюзовой заколкой. Хотя он родился и был воспитан в добропорядочном районе Сакраменто, в Калифорнии, он настолько вжился в свою роль, что даже научился говорить с техасским акцентом. Возможно, он получал бы еще большее удовольствие, выставляя на улицу буянов, если бы их ждала там публичная казнь.

― Фонеска, ― сказал он, сердечно встряхивая мою руку. ― Как всегда, довольный.

― Как всегда, ― сказал я.

― Бургер и чили? Чили или бургер? Пиво?

― Большой бургер, жирный, с сыром, помидорами, без лука, ― сказал я, садясь. ― И пива, большую кружку.

― Не на свидание ли собрался? Ни лука, ни чили. Ты всегда брал чили с луком.

― Тебе бы сыщиком работать, Большой Эд, ― сказал я. Он любил, когда его называют Большой Эд.

Хозяин отошел, и я повернулся к Берил Три.

― Все в порядке, ― сказал Эймс. ― Я позвонил Фло, и она сказала, что будет нам очень рада.

Я кивнул и обратился к Берил:

― Миссис Три…

― Берил, ― поправила она.

― Хорошо, Берил. Я очень быстро перекушу, и мы отправимся к одной женщине, врачу, которая может знать, как найти Адель. Вы просто скажете ей, кто вы, почему вы ищете свою дочь, расскажете о своем муже, расскажете все. Если она попросит документы, покажите ей. Ее зовут Салли Поровски.

― Врач? Они что, думают, что Адель сошла с ума? Это Дуайт сошел с ума! ― Она оттолкнула от себя недоеденный гамбургер.

― Вашей дочери пришлось очень много пережить, ― продолжал я. ― Я подозреваю, что полиция, или суд, или ее школа могли обратиться за консультацией: мисс Поровски работает с детьми. Не только сумасшедшие нуждаются в помощи.

Она кивнула, хотя было видно, что я не убедил ее.

― После разговора с мисс Поровски мы с Эймсом отвезем вас в дом наших друзей, где ваш муж не найдет вас, ― сказал я.

― Если Дуайт станет искать, он меня найдет. Он мерзавец, но совсем не дурак. У него нюх, как у собаки, и острые зубы. Я думаю, он действительно решил со мной покончить. Если я не уеду, а вы не прекратите поиски, он сделает все, что сможет, чтобы убрать меня, а может быть, и вас.

Эд вернулся с дымящимся бургером и кружкой пива. Пена перетекала через край, так было принято. Я поблагодарил Эда, и он устремился к следующему столику такой походкой, будто всю свою жизнь провел в седле.

― Вы хотите, чтобы мы прекратили поиски? ― спросил я.

― Ни за что на свете, ― ответила она.

Эймс спокойно сидел в своем углу, сложив руки на коленях и продолжая смотреть на дверь. Я надеялся, что у него уже нет пистолета.

Бургер был великолепен: Эд украсил его рокфором и большим помидором.

Я допил пиво и встал.

― Вперед, ― сказал я, подражая Вильяму Холдену в «Дикой банде». Это очень подходило к обстановке. Но совсем не вязалось ни с моей внешностью, ни с моей сутью.

Джон Детчен сидел за столом дежурного, читая и разговаривая по телефону одновременно. Он узнал меня, улыбнулся и внимательно осмотрел Берил Три. Вероятно, ему приходилось видеть сотни таких, как она. Эймс ждал нас в машине. Я подумал, что, может быть, имело бы смысл спросить Детчена, знает ли он Джеффри Грина или кого-нибудь, кто может его знать. Сарасота ― небольшой город, и отыскать общину геев, если таковая имелась, наверняка не составит труда. Я подумал, что, пожалуй, все же не стоит спрашивать, по крайней мере сейчас, и провел Берил к лифту.

Она щелкала замком сумочки и смотрела прямо перед собой.

Когда дверь открылась и мы вошли в отделение по делам несовершеннолетних, в боксах было больше людей, чем утром. Они что-то записывали, звонили по телефону, женщины красили глаза. Салли Поровски, казалось, не сходила со своего места. Что бы это ни было, но встреча с ней зацепила во мне что-то очень серьезное, и я решил позвонить Энн Горовиц и попробовать разобраться с чувством, которое, скорее всего, было мне не нужно.

― Мистер?..

― Фонеска, ― напомнил я ей, огорченный тем, что она забыла мое имя, а еще больше тем, что это меня огорчило.

― Конечно, Фонеска. Извините, пожалуйста.

― Ничего. Это Берил Три, мать Адели.

Голос Салли Поровски был точно таким, каким я его запомнил. Музыкальный, чуть хрипловатый. Она встала, улыбаясь, протянула Берил руку и подвела ее к свободному стулу. Я стоял, немного отступив назад.

― Извините, пожалуйста, что я должна просить вас об этом, ― начала Салли мягко, наклоняясь к Берил и понижая голос, ― но вы можете подтвердить, что вы мать Адели?

― У меня есть ее свидетельство о рождении, фотографии, документы из школы, страховка, карточка социального страхования ― все, что было дома, когда я отправлялась сюда.

Она открыла сумочку и стала вынимать документы, карточки и фотографии Адели. Салли просмотрела их и попросила у Берил разрешения сделать с некоторых ксерокопии.

― Только чтобы ко мне вернулись оригиналы, ― ответила Берил.

― Я сделаю это прямо сейчас и верну их вам. Выпьете кофе, колы, воды?

― Спасибо, нет.

― Мистер Фонеска?

― Лью, ― сказал я. ― Нет, спасибо.

― Я очень быстро.

Салли прошла по комнате и повернула налево, скрывшись за стопкой картонных папок.

― Она симпатичная, ― сказала Берил.

― Да, ― сказал я.

― Некоторым людям сразу веришь. Мне кажется, она пыталась помочь Адели.

Я согласился. Салли вернулась через пару минут с тонкой папкой, вернула оригиналы документов Берил, которая сразу убрала их, и села на свое место.

― Миссис Три, ― сказала она. ― Ваша дочь говорила, что ее имя Прескотт, Адель Прескотт.

― Прескотт?

― Ее отца зовут Дуайт Прескотт.

― Нет, его зовут Дуайт Хэндфорд.

― Он сказал ― Прескотт. Он показал водительские права, карточку социального страхования и адрес в Сарасоте, ― проговорила Салли, кладя руку на руку Берил. ― Поскольку Адель подтвердила, что он ее отец… Миссис Три, они сказали, что вас нет в живых.

― Адель сказала вам, что я умерла?

― Боюсь, что так.

― Это он заставил ее, ― выдохнула Берил. ― Он запугал ее.

― Она сама приехала в Сарасоту разыскивать его, миссис Три, ― произнесла Салли. ― Это большая смелость для шестнадцатилетней девочки.

― Она сказала вам, что ей шестнадцать?

― Да.

― Ей четырнадцать лет. Ее день рождения был четвертого числа прошлого месяца.

Салли откинулась на спинку стула, вздохнула и взглянула на меня. Я кивнул, подтверждая слова Берил.

― У вашей дочери возникли проблемы с полицией, ― сказала Салли. ― Они направили ее с отцом к нам. Обращение к нам было обязательным, по решению суда. Это означало, что суд не мог обойтись без нашей помощи.

Мужчина, разговаривавший в соседнем боксе по телефону, засмеялся.

― С какой проблемой?

― Она обратилась за медицинской помощью, ― проговорила Салли, снова беря Берил за руку. Та кивнула. Она поняла, что это означает, и, казалось, не удивилась. Она была расстроена, но не удивлена.

― Где она сейчас? ― спросила Берил.

― Мы не знаем, ― ответила Салли. ― Мы ищем ее. Ее отец не очень-то хочет нам помогать, и… мы ищем. Берил, Адель открыла мне кое-что, но я… Как вам сказать? Ее отец никогда не посягал на нее?

― Бил ли он ее?

Последовала долгая пауза.

― Я имею в виду сексуальное посягательство.

Следующая пауза была еще дольше. Я отвернулся.

― Я… ― начала Берил. ― Я не знаю. Он сидел в тюрьме за…

― …за изнасилование молодой родственницы, ― вставил я.

― Может быть, когда Адель была… ― продолжала Берил. ― Но я не могла в это поверить. Я не хотела верить. Адель никогда ничего мне не говорила. Я не могу об этом думать.

― Я понимаю вас. Вы пробудете здесь еще некоторое время?

― До тех пор, пока не найду Адель и мы с ней не сядем в самолет, поезд или автобус.

― Я могу как-нибудь связаться с вами?

Берил посмотрела на меня. Я дал Салли свой домашне-рабочий телефон.

― Миссис Три будет жить у одного из моих друзей. Я думаю, мы должны сообщить вам, что она встретила своего мужа на улице два дня назад. Он ударил ее. Потом он позвонил ей, сегодня утром, и угрожал убить, если она не перестанет разыскивать дочь.

― Кто-нибудь слышал его угрозы? ― спросила Салли.

― Я слышала, ― сказала Берил.

― Кто-нибудь еще?

― Нет, ― сказал я.

Мы обменялись взглядами и поняли друг друга: в этой ситуации закон был бессилен.

― Я позвоню мистеру Фонеске, если мы найдем Адель, ― пообещала Салли, вставая и помогая подняться Берил.

― Спасибо, ― сказала Берил.

― Подождите меня, пожалуйста, у лифта, ― попросил я Берил. ― Мне нужно кое о чем поговорить с Салли.

Берил кивнула и пошла к лифту.

― Я отвечаю вам «да», ― сказала она.

― Да?

― По поводу ужина, если вы еще помните.

― Помню, ― подтвердил я. ― Завтра в семь?

― Это немножко рано, ― сказала она. ― У меня вызов на дом в Энглвуд. Я пробуду там до пяти. Давайте лучше в половине восьмого.

― Фраки, вечерние платья не предполагаются, ― сказал я.

― Фонеска, возможно, мы с вами оба делаем ошибку.

― Возможно.

Она протянула мне карточку. Я перевернул ее. На обороте были написаны адрес и телефон.

― Значит, в полвосьмого. Вы любите детей?

― Что?

― У меня двое детей, мальчик и девочка. Тринадцати и девяти лет.

― Я люблю детей.

― Будьте готовы. Только ужин, быстрый, домашний и дружеский. Согласны?

― Согласен. ― Я посмотрел на Берил, стоявшую у лифта. ― Я не опасен.

― Если бы я думала, что вы опасны, я бы не сказала «да». Мне достаточно опасных людей на работе.

― Если уж мы коснулись этой темы, не дадите ли вы мне адрес Хэндфорда? ― спросил я.

― Нет, ― сказала она. ― Но я назвала миссис Три имя, под которым он живет в городе. Думаю, вы слышали.

― Прескотт, ― проговорил я.

Она промолчала.

― Дуайт Прескотт, ― повторил я.

― Мне надо работать, ― отмахнулась она. ― До завтрашнего вечера.

Джон Детчен помахал нам рукой, когда мы проходили мимо его поста. Он выглядел очень счастливым. Я не знал, могу ли сказать то же самое о себе.

Глава 5

Гас Зинк умер больше года назад. Своей смертью. Я понимаю разницу между убийством, умышленным или непреднамеренным, несчастным случаем и «своей» смертью ― от болезни, от старости. Но ведь любая смерть, даже от чужой руки, в конечном счете «своя».

Гас приехал в Сарасоту с женой Фло больше десяти лет назад. Он был уже на пенсии, у него были деньги, его избрали в местный совет как независимого кандидата, у него появились враги, и ему пришлось здорово крутиться.

Во время своих избирательных кампаний, непременных публичных выступлений, ланчей, обедов и прочих светских выходов Гас всегда старался найти наилучшее объяснение отсутствию своей супруги. Она или была больна, или путешествовала по Европе, или посещала своих братьев-сестер на Аляске, в Монтане, Калифорнии или Вермонте. Детей у Зинков не было.

Когда Гас уже был серьезно болен, его похитили, чтобы отстранить от голосования в городском совете по вопросу о том, где разместить отраслевую библиотеку. В деле участвовали большие деньги, достаточно большие, чтобы заставить нескольких землевладельцев и строителей драться за место будущего объекта.

Ко мне обратился единственный черный член городского совета с просьбой найти Гаса Зинка. Я нашел его. После решающего заседания совета Гас начал быстро угасать. Они с Фло уехали на север, в Вермонт, в места, где Гас вырос. Когда он умер, Фло вернулась в их дом в Сарасоте. Он стоял в бухте, но на материке, а не на одном из островов.

Фло Зинк сама открыла дверь, держа в руке хорошо знакомый мне стакан янтарно-желтой жидкости. Она посмотрела на меня, широко улыбнулась, подмигнула Эймсу, который кивнул в ответ, и перевела свое внимание на Берил Три. Из глубины доносилась грустная песня. Я узнал голос Пэтси Клайн.

Черная юбка с серебряными блестками, жилет поверх синей хлопчатобумажной рубашки и грубые башмаки придавали Фло такой вид, будто она собиралась исполнять чечетку. Это была плотная, чтобы не сказать ― бочкообразная, дама лет семидесяти, с густым макияжем на лице, с крупными серьгами и рассеянным взглядом алкоголички. Даже сквозь сильный запах духов чувствовался запах хорошего виски. Я знал по собственному опыту, что Фло умеет пить, но иногда она все же немного перебирала, и тогда добропорядочная вдова Зинк превращалась в жуткую охальницу.

― Меня зовут Фло, ― обратилась она к Берил Три. ― Входите и давайте знакомиться. Вы можете рассказать мне вашу историю, я расскажу вам свою.

Свободной рукой Фло обняла Берил за плечи и повела в дом. Мы с Эймсом вошли следом.

Фло ввела нас в гостиную с видом на бухту. Мебель в комнате была словно из вестерна с Клинтом Иствудом. Дерево, старая коричневая кожа, грубо обработанный стол красного дерева и звериные шкуры вместо ковров. Две картины на стене: ковбои, скачущие галопом, и индейцы на лошадях без седел.

Фло подошла к магнитофону с двумя колонками, стоявшему у стены, и немного приглушила Пэтси Клайн.

― Что пьем? ― поинтересовалась она. ― Я знаю, что Лью пьет пиво, которое я не держу за напиток, а Маккини в этом доме пьет неразбавленный виски, но не раньше захода солнца, поэтому пока он будет пить…

― У тебя есть «Доктор Пеппер»? ― спросил Эймс.

― У меня есть все напитки, существующие в природе, ― сказала Фло, поднимая свой стакан, и надула густо накрашенные губы. ― Итак, «Доктор Пеппер». Для вас, мисс Три?

― Берил, ― сказала та. ― Мне воды.

― Чувствуйте себя как дома, дорогая. И садитесь, пожалуйста. Я отнесу вашу сумку к вам в комнату.

Фло показала на кожаный стул с подлокотниками из оленьих рогов. Берил села.

― Что-нибудь съедите?

― Мы пообедали в «Техасе», ― сказал я.

― Эта ковбойская башка Фэйринг готовит очень приличный чили, что верно, то верно.

Она взяла маленький чемодан и вышла из гостиной под песню о том, как жесток был возлюбленный Пэтси Клайн.

Скоро Фло вернулась, неся поднос с четырьмя стаканами. Она поставила его на столик красного дерева, и лед в стаканах зазвенел.

― Мой фирменный напиток, ― объяснила Фло. ― «Доктор Пеппер», пиво, воду и прочую дрянь будете пить в своем «Техасе». У Фло Зинк вы будете угощаться фирменным питьем, глядя, как солнце плюхается жопой в воду, что непременно случится через десять минут. Если вы, мистер Маккини, желаете дожидаться этого момента, держа стакан в ладонях, потом не пеняйте, что лед растаял.

Все взяли по стакану.

― За то, чтобы выбраться из этого дерьма, ― произнесла она, поднимая свой бокал.

Я знал фирменный напиток Фло. Мы выпили. Эймс выпил спокойно, его загорелое лицо не изменилось.

Берил поперхнулась.

― Привыкнете, ― подбодрила Фло.

― Вообще-то вкусно, ― ответила Берил, осторожно отхлебывая еще раз.

― С этой девушкой мы поладим, ― сказала Фло мне и Эймсу.

Закаленный предыдущим опытом, я отпил еще. Напиток обжигал рот и отдавал расплавленной пластмассой. Фло почти осушила свой стакан.

― Мне надо идти, ― сказал я, заставляя себя сделать еще один глоток.

Берил продолжала пить. Пожалуй, она в этом нуждалась.

― Здесь она будет в безопасности, ― заверила Фло. ― Ей никто не сможет угрожать, кроме, разумеется, меня.

Оружейный арсенал Фло ― частично развешанный по стенам, частично выставленный в стеклянных шкафах в специальной комнате ― был мне знаком. Я знал, что некоторые пистолеты заряжены, не знал только, какие именно.

Я повернулся, чтобы уйти.

― Вы найдете Адель, ― сказала Берил, подкрепленная напитком Фло, который быстро действовал на нервную систему.

― Я найду ее, ― сказал я. ― Я позвоню вам утром.

― Только не слишком рано, ― велела Фло. ― Мы же упьемся как суки. Извините меня за мою манеру выражаться, Берил.

― Я работаю официанткой в баре для водителей, ― проговорила Берил. ― Вряд ли вы можете сказать что-нибудь такое, чего я не слышала бы каждый день в последние двадцать лет.

― Я попытаюсь, ― пообещала Фло, любезно улыбаясь.

Я отвез Эймса обратно в «Техас» и попросил его найти, если возможно, какие-нибудь ниточки, ведущие к Адели или Дуайту. Он кивнул, вышел из машины и направился в бар, а я вернулся в то место, которое служило мне домом.

Время было не очень позднее, стоянка «ДК» полна машин, но не забита до отказа. Я припарковался в глубине, закрыл свою «Гео» и направился к бетонной лестнице.

Я не заметил, что он стоит в тени здания, в кустах возле лестницы. Но услышал его голос, когда моя рука коснулась перил.

― Где она? ― спросил голос из темноты. Сиплый, как у актеров, игравших в старых радиоспектаклях злодеев и крутых шерифов. А может быть, просто Фло и Эд Фэйринг настроили меня на волну вестернов.

Я остановился и посмотрел туда, откуда шел голос.

Он вышел из тени. Высокого роста, в сапогах, старых потертых джинсах и белой в зеленую полоску рубашке с короткими рукавами. Длинные темные волосы завязаны в хвост. Очень хорош собой и очень опасен ― таково было мое первое впечатление. Некоторым женщинам, может быть даже очень многим, нравится такой тип. Большинству мужчин ― нет.

Руки его были пусты, но кулаки сжаты.

Кто этот человек, сомневаться не приходилось.

― Где Адель? ― спросил я.

Дуайт Хэндфорд находился не больше чем в трех ярдах от меня и медленно приближался. Я повернулся к нему лицом. При том, что я стоял на второй ступеньке лестницы, наши головы были точно на одном уровне. Даже в сумерках я мог видеть, что у него бегающие глаза серо-голубого цвета.

― Ты ведь макаронник? ― спросил он.

― А ты деревенщина, ― ответил я.

― Хорошее начало разговора.

Он подошел ближе. Между нами оставалось уже меньше ярда.

― Итальяносы понимают только кулаки.

― А крестьяне умеют ими размахивать, ― сказал я.

― Я вовсе не дурак, даго, ― сказал он. ― Я поддам тебе ровно настолько, чтобы ты понял, что я не шучу. А потом ты скажешь мне, где Берил. Я увижусь с ней и сделаю так, что она уедет из города. А ты перестанешь искать Адель и задавать вопросы.

― Откуда ты знаешь, что я ищу тебя? ― спросил я.

― Ты спрашивал очень у многих, ― ответил он, приблизив свое лицо к моему. ― Где она?

― А если я не скажу, ты меня убьешь? ― спросил я.

― Может быть.

― Так вот, я не скажу, ― проговорил я.

Он пристально посмотрел мне в глаза:

― Ты не боишься.

― Нет.

― А почему?

― Тебе не понять. Наверное, я сам не знаю. Иногда мне кажется, что я приехал сюда, чтобы сидеть в кресле, смотреть, старые кассеты, обедать в «ДК» и умирать.

― Ты законченный идиот.

― Не знаю. Я думал об этом. Вообще-то вряд ли, но, может быть, ты и прав. Думаю, что на самом деле все гораздо сложнее.

― Посмотрим, ― произнес Хэндфорд, ударяя меня правым кулаком в живот.

Я начал падать, держась за перила. То, что было у меня в желудке, чуть не выплеснулось наружу. Он метил мне под дых, но слегка промахнулся.

― Где Берил? ― спросил он опять. ― Я неглупый парень. Я только хочу, чтобы меня оставили в покое. И чтобы Адель оставили в покое. Она моя, и я оставлю ее у себя и буду заботиться о ней сам.

― Ты сильно о ней позаботился, ― проговорил я, оседая на ступеньки и отпуская перила, чтобы схватиться за живот. ― Она уже торгует собой на Трэйле.

Он стоял надо мной, уперев руки в бока, и качал головой.

― Для тебя все очень просто, ― сказал он. ― Ты же ни черта не знаешь!

Я кивнул. Говорить как-то не хотелось.

― Тогда я скажу, ― продолжал он. ― Весь смысл в том, чтобы оставаться в живых и делать то, что хочется, не попадаясь в лапы закона. Человек живет, потом подыхает, и нет над ним никакого Бога. Ты понял?

Я снова кивнул.

― А то, что козлы вроде тебя говорят, что я делаю нехорошо, ничего не меняет. Это все дерьмо собачье. Если бы Бог не хотел, чтобы я делал то, что делаю, он бы давно отправил меня к чертям.

― Приятно, когда тебя лупит блестящий философ, хоть и маньяк, ― сказал я, с трудом удерживая рвоту.

― Макаронина, ― сказал он, ― в последний раз тебя спрашиваю: где Берил? Отвечай быстро и говори правду, если не соскучился по больничной койке ― в лучшем случае. Ты читал «Конюшню Лониган»?

― Нет, ― ответил я.

― Там описано как раз то, что я собираюсь с тобой сделать. Если протянешь до утра, найди и почитай.

Собрав последние силы, я вскочил и ударил его головой в лицо. Он с мычанием покачнулся, а меня опять бросило на ступеньки. Я хотел бежать в сторону «ДК», но оказалось, что ноги меня не слушаются. Хэндфорд сделал движение в мою сторону. Чтобы предвидеть, что произойдет через секунду, богатого воображения не требовалось.

Но ничего не произошло, потому что из-за моей машины вышел какой-то человек. Дуайт Хэндфорд остановился. Человек направлялся к нам. У него была фигура борца, низкого круглого борца. Он был почти лыс и имел скучающий вид. На нем были брюки, спортивная куртка и белая рубашка без галстука.

― Гуляй отсюда, ― сказал ему Хэндфорд.

Человек в спортивной куртке подошел еще ближе.

― У нас с итальяшкой свои дела, ― сказал Хэндфорд. ― Семейные разборки, как в кино по телику. Знаешь такое слово? Се-мей-ные.

Из носа у Хэндфорда лилась ручьем кровь, но он даже не подносил руки к лицу.

― Я тоже итальянец, ― сказал подошедший. ― И я не люблю, когда нас называют нехорошими словами.

― Гуляй отсюда, ― повторил Хэндфорд сквозь зубы.

― Гулять будешь ты, ― отвечал мужчина, ― или я разнесу тебе башку.

С этими словами он вытащил пистолет.

― Да кто ж ты такой? ― спросил Хэндфорд.

― Я дядя с большой пушкой, ― ответил мужчина. ― И если ты сделаешь шаг в сторону Фонески, с яйцами можешь проститься. А еще лучше ― сделай шаг ко мне. Если не хочешь неприятностей, делай так: назад, в темноту, и к черту.

― Нет, браток, ты не выстрелишь, ― отвечал Хэндфорд, не трогаясь, однако, с места.

― Да, хлопот не оберешься, ― сказал человек, ― но ты мне сильно не нравишься. Так что убирайся-ка ты, пока нос еще цел, или тебе конец. Я все сказал и уже начинаю скучать.

Хэндфорд посмотрел на меня. Взгляд его обещал, что мы с ним еще встретимся. После этого он с тем же выражением посмотрел на человека с пистолетом.

― В следующий раз, как я тебя увижу, ― сказал он, ― у тебя может не быть пушки.

― Если не будет, тогда пожалей себя, потому что я просто сверну тебе шею. Кончай концерт и проваливай.

Хэндфорд ушел в кусты. Было слышно, как он быстро удаляется. Несколько секунд я смотрел в темноту, потом повернулся к незнакомцу ― но он также исчез.

Со стоном я взобрался вверх по ступенькам, держась за перила, дополз до своего офиса, вошел и запер за собой дверь. За окном светились огни «ДК» и фары машин на дороге. Я прислонился к двери и потрогал место под ребрами, куда меня ударил Хэндфорд. Кажется, ничего не разбито, боль относительно терпима.

Хэндфорд мог вернуться через несколько часов. Это было маловероятно ― но кто мог знать наверняка? У меня не было пистолета, но в шкафу лежала монтировка. Я положу ее рядом с собой, а под дверную ручку поставлю крепкий офисный стул. Вряд ли мой ангел-хранитель с пистолетом явится еще раз.

Я задернул шторы, включил настольную лампу и посмотрел на кондиционер в окне. Эймс что-то сделал с ним, он гудел и прекрасно выводил воздух из комнаты, но входящий воздух был таким же теплым, как ночь.

Я достал из шкафа монтировку, положил ее на стол, протянул руку к телефону и нащупал папку Карла Себастьяна. Было около девяти вечера, но мне казалось, что уже глухая полночь. Я набрал номер. Автоответчик на том конце вежливым мужским голосом предложил оставить сообщение.

― Меня зовут Лью Фонеска. Я работаю на Карла Себастьяна. Я хотел бы поговорить с Кэролайн Уилкерсон. Когда она…

― Кэролайн Уилкерсон слушает, ― сказала женщина, поднимая трубку.

У нее был приятный интеллигентный голос.

― Я хотел бы поговорить с вами о Мелани Себастьян, ― сказал я.

― Простите, вы не больны, мистер…

― Фонеска, ― повторил я. ― Если не считать депрессии и того, что один очень сильный человек только что ударил меня в живот, ― не болен.

― Может быть, пьяны? ― спросила она.

― Нет, ― ответил я. ― Извините, пожалуйста. На меня просто действует погода и полная луна.

― Вы пьяны, ― сказала она с раздражением.

― Нет. Я трезв, и я ищу Мелани Себастьян. Мистер Себастьян сказал, что имело бы смысл поговорить с вами.

Последовала долгая пауза. Я старался не охать от боли.

― Кафе «Кальди», ― сказала она, ― завтра в девять утра.

― Очень хорошо, ― сказал я, ничуть не сомневаясь, что тренировка в зале ИМКА завтра отменяется.

― И пожалуйста, мистер Фонеска, оставьте ваше чудесное чувство юмора дома.

― Я вам обещаю, миссис Уилкерсон.

И мы повесили трубки.

Я вспомнил Салли Поровски, сидящую за столом, отбрасывающую назад волосы и поправляющую очки. Я не хотел думать о Салли Поровски. У меня была ее карточка. Был ее номер телефона. Пожалуй, надо позвонить и извиниться, что не смогу увидеться с ней завтра вечером, подумал я. Я достал карточку из бумажника, посмотрел на нее, положил на стол и передумал. После этого взял папку, которую завел на Адель, и сделал несколько записей. Записать надо было многое, я старался формулировать как можно короче.

После этого я поставил старую кассету с «Принцем и нищим». Монтировка лежала рядом со мной на кровати, вместе с бутылочкой болеутоляющего «Адвил». Меня занимал вопрос, что сталось в жизни с близнецами Моч, игравшими главные роли, но занимал все же не настолько, чтобы я решил это выяснить.

Больше меня интересовал мой ангел-хранитель. Кто послал его защитить меня? Зачем? Я слышал дедушкину мандолину. Он играл одну из своих любимых мелодий.

Когда близнецы перестали улыбаться на экране, я откинулся назад и заснул. Я видел один из своих повторяющихся снов, но в новом варианте. Моя жена ехала на машине по правой полосе автострады. Была ночь, она ехала домой. Слева блестело озеро Мичиган. Я стоял на средней полосе, глядя, как она приближается. Вдруг появился красный грузовик с прицепом, несущийся на полной скорости. В нескольких футах от меня он смял машину жены, еще прибавил скорость и исчез из вида. За рулем грузовика сидел Дуайт Хэндфорд. И улыбался, как близнецы Моч.

Глава 6

Чтобы надеть джинсы и футболку, пришлось изрядно потрудиться. Работа Дуайта Хэндфорда давала о себе знать. Мне случалось быть битым раньше, в основном когда я вручал или пытался вручить повестки людям, которым казалось, что, за неимением другого объекта, гнев надо излить на меня.

Я знал, что вид оружия не останавливает разъяренного человека. Один раз я вытащил незаряженный пистолет, когда здоровенный латинос, открывший мне дверь, хотел броситься на меня. Он плюнул на пистолет, выхватил его у меня и попытался меня застрелить, а потом ударил рукояткой в лицо. После этого он с криком бросился в квартиру, явно в поисках чего-то если не огнестрельного, то острого или тяжелого. Я подобрал пистолет и со всех ног кинулся к своей машине. Больше подобных попыток я не предпринимал.

Я отодвинул стул от двери и вышел, неся с собой монтировку. Маленькая ящерица, сидевшая на перилах, повернула голову в мою сторону. Ящерицы во Флориде не редкость. Обычно по утрам я заставал сразу нескольких на ступеньках или на перилах. Эта, казалось, понимает, что сегодня все не совсем так, как обычно. Раздувая шею, она внимательно смотрела, как я продвигаюсь в сторону ванной и с каждым шагом вспоминаю вчерашний вечер.

Ванная комната открывалась только ключом, по крайней мере так мне говорили. Иногда, когда погода была действительно дурной, то есть шел сильный ливень, я находил под умывальником какого-нибудь бездомного бедолагу. Сегодня никого не было. Я положил монтировку на умывальник, помылся, побрился, почистил зубы и внимательно осмотрел себя в зеркале. Вид ниже среднего. Я вспомнил о Салли Поровски и попробовал улыбнуться. Улыбка вышла не отвратительная, но вряд ли неотразимая. Я вообще не урод. Про меня говорят, что я приятный, интересный. Жена утверждала, что во мне есть скрытое очарование, южный средиземноморский шарм.

Мои дед и бабка по отцовской линии познакомились в Виареджо, под Флоренцией. Мой дед был официантом, а бабка ― помощницей повара в ресторане. Они переехали в Штаты в 1912 году и обосновались в Чикаго, где открыли маленький ресторанчик в северо-западном квартале. Когда я родился, они были уже на пенсии. Родители моей матери приехали из Рима. Отец матери работал репортером в газете, а мать ― в булочной, рядом с его редакцией. Когда они приехали в Америку, она не пошла работать, сидела дома с детьми, а дед занялся перетяжкой мягкой мебели и писал для газеты, выходившей на итальянском языке. Он вел колонку политики и славился тяжелым нравом.

Поженившись, мои родители вышли из католической церкви и присоединились к епископальной, не знаю почему. Они никогда не объясняли мне этого, а когда я спрашивал, еще будучи ребенком и позже, уже взрослым, отвечали что-то вроде: «Есть сугубо личные вещи, даже, представь себе, у родителей».

Иногда я подумывал перейти в католицизм, в религию моих предков, но истинного призвания к этому никогда не чувствовал. Мне просто казалось, что это неплохо было бы сделать. Достаточное основание для того, чтобы пойти посмотреть баскетбол или заказать банановый коктейль, но вовсе не для смены веры.

Я засунул мыло, зубную щетку и бритву «Bic» в ящик стола и, не выпуская из рук монтировки, двинулся к машине. Сесть в нее было нелегко, а выйти, отыскав место для парковки на Мэйн-стрит, еще труднее. Брать с собой монтировку в кафе «Кальди» я не стал.

Кэролайн Уилкерсон уже ждала меня. Хотя незанятых столиков было мало, я без труда узнал ее. Она сидела в зале, не на улице. На носу у нее были небольшие очки, и она что-то записывала, раскрыв перед собой объемистую тетрадь. Рядом с тетрадью стояла чашка кофе. Фотографию этой женщины я видел на страницах «Геральд трибюн», в разделе светской хроники. Я заказал у стойки круассан с луком и сыром и большой кофе и подошел к ней. Садясь, я постарался не прикусить нижнюю губу, но боль под ребром заставила меня это сделать.

Когда я сел напротив нее, она посмотрела на меня поверх очков, сложила руки и показала, что внимательно слушает.

Вдова Уилкерсон была гораздо красивее, чем на фото в газете. Ей было лет под пятьдесят или чуть больше. Прямые короткие волосы с проседью, лицо без морщин, с полными красными губами напоминало Джоан Фонтейн^[4]. Если она и обращалась к пластическому хирургу, он проявил чудеса мастерства.

На ней была розовая шелковая блузка, жемчужное ожерелье и жемчужные серьги, легкий белый пиджак ― и никакой улыбки на лице.

― Мистер Фонеска?

― Да, ― сказал я.

Она кивнула и отхлебнула кофе.

― Она тут ни при чем, ― произнес чей-то голос.

Хорошенькая девушка с длинными светлыми волосами и серебряным кольцом в левой ноздре ехидно пропищала: «Да неужели?» ― и засмеялась. За ней захохотала другая девушка, с темной стрижкой, и парень с маленькой бородкой, в бейсболке, надетой задом наперед.

― У вас что-нибудь болит, мистер Фонеска? У вас такой вид…

― Маленький несчастный случай, ― ответил я. ― Шел не глядя и наткнулся на перила. Вы знаете, что Мелани Себастьян пропала?

― Если бы я не знала, ― сказала она, поднимая очки на темя и закрывая свою тетрадь, ― я бы сюда не пришла. Карл Себастьян звонил мне и все рассказал. Он чуть не плакал, но я ничем не могла ему помочь. Мелани не звонила мне. Я согласна с Карлом, что, если бы Мелани сделала что-нибудь подобное по своей воле, она обратилась бы ко мне. Я сказала Карлу, что нужно заявить в полицию. Возможно, с Мелани что-нибудь случилось. Может быть, ее даже…

Я отпил немного кофе и откусил кусочек круассана. Круассан был отличный. Я пожалел, что не взял еще яйцо.

― Они ссорились друг с другом? ― спросил я. ― Могла она бежать из дома из-за этого?

― Почему вы не спросите об этом Карла?

― Иногда супруги не хотят видеть то, что есть на самом деле.

― Это верно, ― согласилась она.

Трое за соседним столиком снова рассмеялись. Кэролайн Уилкерсон взглянула на них как будто с завистью и снова повернулась ко мне.

― Себастьяны ссорились друг с другом? ― повторил я свой вопрос.

― Не думаю, ― проговорила она, ― но наверняка сказать не могу. Карл не упоминал ни о какой ссоре, я не помню, чтобы когда-то видела их ругающимися, и Мелани ничего подобного мне не рассказывала. Я очень волнуюсь за нее, мистер Фонеска.

― Вы можете хоть что-нибудь предположить?

Она долго молчала. Потом закусила нижнюю губу и вздохнула.

― Джеффри Грин, ― сказала она тихо, посмотрев мне в глаза. ― Он ее доктор и… Думаю, это все, что я вправе сказать.

― Карл Себастьян считает, что у его жены мог быть роман с Джеффри Грином и что она могла уйти к нему.

Она пожала плечами.

― Я слышала разговоры, что Джеффри Грин…

― …гомосексуалист, ― подсказал я.

― Бисексуал, ― поправила она.

― Вам не приходит в голову, с кем еще она могла бы уехать или куда?

― Кажется, нет, но мне нужно подумать еще.

Я прикончил кофе и круассан, медленно встал и протянул ей свою карточку.

― Если миссис Себастьян с вами свяжется, ― сказал я, ― передайте ей, пожалуйста, что ее муж хочет только поговорить с ней. Если она не желает общаться с ним, может быть, она не откажется побеседовать со мной. Она может позвонить мне по этому номеру. Я не буду пытаться ни в чем ее убеждать.

― Я надеюсь, что вы найдете ее, ― сказала Кэролайн Уилкерсон. ― У Мелани недавно были серьезные проблемы, она впала в депрессию. Умер кто-то из ее родных, ее единственный близкий родственник. Конечно, трудно представить себе, чтобы из-за этого… Но кто знает? Честно говоря, я ума не приложу, что могло произойти. В этом она была не одинока.

― Вам ведь позволено будет сообщить мне, если вы узнаете, где Мелани и почему она…

Наверное, я отрицательно покачал головой, потому что она замолчала.

― Извините меня, ― сказала она с грустной улыбкой, показывая красивые белые зубы. ― Если бы вы работали на меня, я бы требовала того же.

Подойдя к дверям кафе, я обернулся. Кэролайн Уилкерсон снова опустила очки на нос и раскрыла тетрадь.

Вернувшись на стоянку «ДК», я поставил машину и подошел к окошку за гамбургером, жареной картошкой и моим любимым вишнево-шоколадным коктейлем. Утро только начиналось, очереди не было. За окошком стояла, улыбаясь, миниатюрная Дон в белоснежном переднике.

― Дэйва еще нет? ― спросил я, сделав заказ.

― Он на катере, ― сообщила она. ― Сказал, что сегодня ему нужно быть на воде. А я зарабатываю сверхурочные.

Дон было, наверное, лет тридцать с небольшим. Она растила двоих малышей, но выглядела совершенно как подросток. Несмотря на грустные глаза, ее лицо, всегда без косметики, было очень симпатичным. Дэйв говорил, что ей пришлось очень много пережить. Он поселил ее с мальчишками в принадлежащем ему домике за Оринджем, к северу от центра города, не беря платы. На деньги, что она зарабатывала в «ДК», и еще на сотню за уборку домов и квартир, она кое-как перебивалась.

― Ты никогда не слышала о парне по имени Дуайт Хэндфорд или Дуайт Прескотт? ― спросил я, перекрикивая коктейль-автомат.

― Я знаю пару Дуайтов, но с другими фамилиями, ― ответила она.

― Этот называет себя по-разному.

― Как он выглядит?

Я описал.

Она подошла ко второму окошку, держа в одной руке гамбургер и картошку, в другой коктейль, и сказала:

― Это мне кого-то напоминает. Надо подумать.

Я кивнул, сел за один из красных столиков под зонтиком с рекламой кока-колы и попытался задуматься, поедая свой завтрак и разглядывая машины и грузовики, мчавшиеся по Триста первой. Очевидно, одним ударом Хэндфорд сделал очень много, потому что на первый глоток холодного коктейля желудок отозвался болью. Я решил, что нужно быть аккуратнее, но все же допил свой стакан.

На другой стороне улицы мужчина с мальчиком лет двенадцати, который в это время должен был бы находиться в школе, вошли в центр китайской медицины, расположенный под танцстудией. По утрам, когда машин на Триста первой было еще мало, я иногда слышал доносившуюся из студии музыку. Я очень любил «Ла ультима ноче» в исполнении Эйди Горма и «Я оставил сердце в Сан-Франциско» в исполнении Тони Беннетта ― мелодии, которые они крутили постоянно. Сейчас в окне виднелись танцующие пары. Инструктор, стройный парень с аккуратной подстриженной бородкой, показывал какие-то латиноамериканские па. Одну руку он держал в воздухе, другую на животе. Пожилая пара внимательно следила за его движениями. Музыки не было слышно.

В торце того же здания помещался магазин автопринадлежностей, слева от него ― если смотреть с моей стороны ― находился оптовый продуктовый магазин и еще левее ― бар «Хрустящий доллар». За баром была танцплощадка, которую я мог рассматривать из своего окна. В бар я ни разу не заходил. Дэйв говорил, что раньше, до того, как уехали «Уайт Сокс», он назывался «Землянка».

― Мистер Фонеска, ― позвала Дон.

Я оглянулся.

― Мистер Фонеска, может, мне мерещится, но, по-моему, я видела человека, которого вы описали. Он заехал сюда на стоянку около часа назад. В грузовике с такой штукой, знаете, чтобы прицеплять машины. Он вылез из кабины и осмотрелся. Я запомнила его, потому что он сначала ничего не брал, только стоял и смотрел по сторонам. Утром было много народу. Потом подошел, взял кофе и…

Сейчас грузовика с прицепом на стоянке не было. Я отправил в рот последний кусок гамбургера, вскочил с максимумом проворства и стравил свой ранний ланч в мусорный бак.

― Скорее всего, я ошибаюсь, мистер Фонеска, ― сказала Дон.

Я посмотрел в глубь стоянки и на свою дверь.

― Я думаю, что нет. Спасибо, Дон.

Я прошел мимо «Гео» к лестнице, туда, где Дуайт возник вчера из кустов. Он мог отогнать грузовик в другое место и ждать меня там же. Но его не было. Возможно, Дон и ошибалась, но боль у меня в животе и тоска по монтировке подсказывали, что, скорее всего, нет. Приоткрытая дверь моего офиса были тому подтверждением.

Вероятно, Хэндфорд хорошо осмотрелся и, убедившись, что за ним никто не наблюдает, и дождавшись, когда Дон отвернулась, поднялся по лестнице и выбил дверь плечом. Это не составило ему никакого труда. Я вошел. В офисе горел свет. Дуайт устроил там настоящий разгром, хотя громить особенно было нечего. Ящики были выворочены из стола, вещи со столешницы ― бумаги, пустой стакан, визитки, о которых я давно забыл, ― сброшены на пол. Во второй комнате все оказалось на месте.

Но Дуайт приходил не для того, чтобы предостеречь меня. Будь это так, он непременно разбил бы экран телевизора монтировкой, которая валялась теперь на пороге между комнатами. Значит, он что-то искал ― и нашел. Единственное, что, по моим представлениям, могло быть нужно ему у меня, ― это мое досье на Адель. Я увидел его на полу поверх других бумаг. В нем была запись, что я отвез Берил к Фло Зинк.

Я повернул свой стул к столу, поднял с пола телефон и нажал кнопку повторного набора.

― Слушаю, ― произнес знакомый голос.

― Фло, это Лью.

― Плохие новости для тебя, Лью, ― сказала Фло. ― Она исчезла.

― Исчезла, ― повторил я.

― Ей позвонили около часа назад. Какой-то парень сказал, что это ты дал ему номер. Спросил, у меня ли Берил. Сказал, что он твой друг, адвокат, который собирается возбудить дело против ее мужа и заставить его открыть, где Адель. Я спросила, хочет ли он поговорить с Берил, а он ответил, что нет, и спросил мой адрес.

Тут до меня дошло.

― Это не был мой друг, ― сказал я.

Дуайт звонил, вероятно, с этого самого места, сидя на моем стуле.

― Я так и поняла. Иначе ты позвонил бы сам и предупредил меня. Или сам дал бы ему мой адрес.

― Что ты сказала ему?

― Что Берил уехала, переселилась куда-то в мотель. Взяла такси и уехала, не сообщив мне куда. Этот паразит повесил трубку. Я велела Берил немедленно собираться, сказала, что мы перевозим ее в более надежное место. Пока она складывала вещи, я вышла вывести машину из гаража, а когда вернулась за ней…

― …ее уже не было, ― закончил я, прикидывая, стоит ли пытаться склеить маленькую гипсовую уточку, которую я держал на столе в качестве талисмана.

― Она ушла. Я кинулась ее искать, объездила все вокруг ― ничего. Лью, мне кажется, пора звонить копам. Этот гад охотится за ней, и бедняжка совсем потеряла голову.

― Может быть, ты права.

― Прости меня, Лью. Это я просрала все дело.

― Нет, ты ни при чем, ― ответил я, складывая половинки уточки. ― Ты же поняла, что происходит. Только знаешь, Фло, может быть, тебе стоит пока уехать из дома?

― Льюис, ― проговорила она, ― я бы хотела, чтобы этот подонок явился сюда. Я дала бы большие бабки, чтобы он сюда пришел. У меня в руке большая пушка, и, если он явится, я продырявлю его на фиг вместе с дверью.

― Не самая удачная идея, ― сказал я.

― У меня есть деньги, Льюис, и самый классный адвокат в мире. Господи, только бы он приехал!

― Он водит грузовик, «Форд» с прицепным крюком, ― сказал я.

― Еще один вопрос.

― Я ответил бы «пли», но в данных обстоятельствах…

― Несмотря на твою грустную рожу, у тебя отличное чувство юмора, Лью. Вопрос другой: есть ли у него мой адрес? В телефонной книге нет моего имени.

Я посмотрел на то, во что превратились мои карточки с адресами и сказал:

― Думаю, есть.

После того как Дуайт Хэндфорд прочел досье на Адель и узнал, что я отвез Берил к Фло, ему оставалось только найти ее адрес в записной книжке на столе.

― Сколько нужно времени, чтобы доехать от тебя до меня?

― Четверть часа, чуть больше, ― ответил я.

― Он звонил больше часа назад. Чего же он ждет?

― Хороший вопрос, Фло. Может быть, тебе лучше все-таки уехать из дома.

Я знал, что она ответит.

― Берил испугалась, действительно испугалась. Он уже бил ее. Он действительно опасный ублюдок.

Это я знал и без Фло, поэтому сказал только:

― Закройся на ночь покрепче. Я буду звонить тебе.

― Ты поедешь искать Берил?

― Поеду.

Снаружи послышался звук размеренных шагов по бетонному полу. Я повесил трубку, взял монтировку и повернулся к двери. Кто-то распахнул ее. Я надеялся, что мой гость безоружен. Так оно и было.

― Эймс, ― сказал я.

Так же невозмутимо, как всегда, он произнес:

― Я пришел еще повозиться с кондиционером.

Он посмотрел на кондиционер, и я тоже взглянул на него ― в первый раз после того, как вернулся. Его стенка была вдавлена внутрь.

― У тебя что, бешенство? ― спросил Эймс, кивая на монтировку и оглядывая комнату.

― Нет, ― ответил я, ― были гости. Муж Берил Три. Он кое-что искал.

― И нашел?

― Нашел.

Эймс кивнул, как будто для него это было очевидно.

― Про кондиционер можешь теперь забыть, ― сказал он. ― Уже и вчера-то, хотя он еще дышал, шансов было немного.

― Устроим ему достойные похороны, ― согласился я, садясь за стол и прикусывая нижнюю губу.

― У тебя что-то болит?

― Это тоже его работа. Вчера вечером он убеждал меня перестать искать его дочь и убрать Берил из города, а теперь организовал весь этот бардак и облегчил кончину кондиционера.

Эймс кивнул и сказал:

― Я подумаю, что еще могу для тебя сделать.

Я снова хотел посоветовать Эймсу выкинуть это из головы, но он считал себя обязанным мне. Для того чтобы уважать самого себя, он должен был выплачивать мне свой долг.

― Я подумаю о…

Зазвонил телефон. Я был уверен, что знаю, кто звонит, ― но снова ошибся.

― Алло.

Эймс начал подбирать вещи с пола. Я не останавливал его.

― Фонеска, ― сказал компьютерный гений Харви. ― Он передал тебе? Я хочу убедиться, что ты получил мое сообщение.

― Кто?! Какое сообщение?!

― Ну, твой партнер.

Эймс поднял с пола какую-то черную штуку. Сначала я не понял, что это, но потом вспомнил. У меня хранилась табличка с именем моей жены с двери ее рабочего кабинета. Эймс прочел надпись, почистил табличку об рукав своей фланелевой рубашки, положил на стол и продолжил уборку.

― Какой еще партнер?

― Ну, я звонил тебе недавно, он снял трубку и пообещал, что все передаст, ― сказал Харви.

― Повтори, я ничего не понимаю. У меня нет никакого партнера.

― Тогда кто же… Ладно, это не мое дело.

― Что ты сказал ему?

― Что у меня есть информация о Мелани Себастьян. Ее машину нашли в аэропорту. Она была на долгосрочной стоянке и, может быть, простояла бы там не одну неделю, но Себастьян объявил ее в розыск. Обнаружили по полицейской проверке. Я нашел отчет в компьютере аэропорта.

― Значит, она улетела, ― сказал я.

― Не думаю, ― возразил Харви. ― Я смотрел списки пассажиров на Мелани Себастьян, на Мелани Леннелл и на любую Мелани, которая могла улететь со вторника до сегодняшнего утра. Никого не нашел. Да я, впрочем, и не надеялся. Затем просмотрел всех женщин с инициалами М.Л. или М.С. ― тоже ничего. А ты знаешь, что для покупки билета предъявляются документы.

― Знаю, но внимательно ли там смотрят…

― Одни да, другие нет. Дальше рассказывать?

Харви был доволен собой. Я ― нет. Но мне нужна была его помощь. Я наблюдал за действиями Эймса и слушал Харви.

― Потом я проверил всех женщин, которые платили за билет наличными, поскольку ни на одну из ее кредиток билеты не покупались. Опять ничего. Знаешь, что я сделал после этого?

Я, пожалуй, знал, но не хотел портить удовольствие Харви.

― Просмотрел такси из аэропорта по всем направлениям с пассажиром-женщиной. При том что в этом городе людей либо встречают на машинах, либо их ждут собственные, для такси в аэропорту немного работы в любой день и в любую погоду.

Мне захотелось напомнить ― «аренда машин», но я сказал только:

― И опять ничего?

― Ничего. Теперь аренда машин. Я нашел ее, странницу. Среда, вечер, женщина взяла «Неон» в сети «Баджет». Показала карточку с фото, оставила залог наличными. У тебя есть чем писать?

В кармане у меня оказалась белая шариковая ручка с зеленой надписью «Ринокорт». Не помню, где я ее взял. Теперь все помещают на ручках рекламу и раздают их. Я не покупал ручек уже лет пять. Я отыскал конверт на столе и сказал:

― Записываю.

― Номер штата Джорджия. Лицензия «шестьдесят шесть тысяч восемьсот восемьдесят четыре джей». Теперь у тебя осталось три вопроса, так?

― Так, ― согласился я, глядя, как Эймс с горсткой мелкого мусора в руке осматривает пол в поисках еще какой-нибудь скрепки.

― Нужен веник, ― сказал он.

Я закрыл трубку рукой:

― Можно попросить в «ДК».

Эймс кивнул и вышел. Харви продолжал:

― Вопрос номер один: на сколько дней она взяла машину? Ответ: на десять дней. Вопрос номер два: где она собиралась вернуть ее? Ответ: здесь же в аэропорту. Вопрос номер три: чьи документы она предъявила? Ответ: Кэролайн Уилкерсон. Ее водительские права. Ты видел фотографии Кэролайн Уилкерсон в «Геральд трибюн»?

― Видел ее саму не далее как сегодня утром.

― Я сравнивал компьютерные фотографии с идентификационных карточек той и другой, ― сказал Харви. ― Надо быть слепым, чтобы их перепутать!

― Значит… ― Я взглянул на часы.

― Значит, какой-то умелец с приличным компьютером и цветным принтером наклеил фотографию Мелани Себастьян на карточку Кэролайн Уилкерсон и снова заламинировал.

― Ты знаешь людей, которые могли бы это сделать? ― спросил я.

― Некоторых знаю, но их, конечно, гораздо больше. Этот путь нас к ней не приведет.

― Спасибо, Харви.

― Я буду продолжать, ― сказал он.

― Ты достаточно сделал.

― Это страшно занятно, а мне нужны развлечения.

― Тогда развлекайся. Позвони, если что-нибудь найдешь.

Я повесил трубку и посмотрел на табличку с именем жены. Я вспомнил, как она смотрелась на двери. Вспомнил, как жена выходила ко мне из-за этой двери, улыбаясь и отбрасывая волосы назад, как… Как у Мелани Себастьян оказались права Кэролайн Уилкерсон?

Теперь я знал очень много. Мелани Себастьян водит новый красный «Неон». Она находится где-то на расстоянии автомобильного переезда от Сарасоты или же осталась в городе. Почему?

Я потянулся за телефоном и досье на Мелани Себастьян, которое Дуайт просмотрел и бросил. Непохоже было, чтобы он что-то из него взял. Для чего это могло быть ему нужно? Он не разыскивал Мелани. Ее разыскивал я. Он искал Берил Три. Я набрал номер Кэролайн Уилкерсон. После шестого гудка включился автоответчик, на этот раз говоривший ее голосом. Текст был простой: «Оставьте, пожалуйста, сообщение». Я попросил ее перезвонить мне; на случай, если она потеряла мою визитку, повторил свой номер.

Эймс вернулся с веником и совком и принялся за работу. Я продолжал наблюдать за его действиями. Если верить его рассказу, некогда он владел тремя миллионами. Теперь он убирал со столов в баре, прибирал мою комнату и говорил, что доволен жизнью. Я ему верил.

― Эймс, мне нужно найти Берил Три.

― Разве она не у Фло?

― Она сбежала. Муж выследил ее.

Я показал на бумаги, объясняя как.

― Надо найти ее, ― сказал он, продолжая подметать. ― Она мне понравилась.

― Тогда отправляемся искать ее и ее дочь.

― Адель, ― сказал он.

― Адель, ― повторил я.

― Хорошее имя. А ты способен куда-то ехать? Вид у тебя неважнецкий.

― Дуайт подпортил.

Я встал, потирая живот.

― Скотина.

― Именно. Но мне нужно как можно быстрее прийти в себя. Вечером у меня свидание.

Эймс перестал подметать и посмотрел на меня.

― С женщиной?

― С женщиной, ― ответил я, засовывая конверт с номером машины Мелани Себастьян в карман рубашки.

― И ты уверен, что выдюжишь? ― спросил он.

― Нет, ― сказал я. ― Но постараюсь.

Я посмотрел на него, а он на меня и потом на табличку с именем моей жены.

― Постараться стоит, ― сказал он. ― Знаешь, для чего нужно стараться?

― Для чего?

― Чтобы жить.

Глава 7

Берил Три могла остановиться в любом из шести десятков мотелей Сарасоты, не говоря уж о Брейдентоне. Поиски ее в мотелях заняли бы слишком много времени. Лучшим способом найти Берил было найти Дуайта, или Адель, или их обоих.

Я позвонил Карлу Себастьяну и сказал, что у меня есть новости.

― Правда? ― загорелся он. ― Где она?

― Мне нужно приехать и поговорить с вами.

― Конечно, конечно… Но сегодня у меня деловой обед… Сейчас около четырех. Вы можете быть в баре на Марина Джек через полчаса?

― Через полчаса, ― согласился я.

Я не очень хорошо понимал, как должен одеться для встречи с Салли Поровски, но, принимая во внимание свои планы, надел чистые синие брюки, голубую рубашку и красный шелковый галстук и отправился на Марина Джек.

Уже через пять минут я припарковал машину между синим «Мерседесом» и переваривающим обед пеликаном и пошел в сторону пирса. По обе стороны пирса на волнах пролива плясали прогулочные катера. Галдели чайки. На пирсе и пустых лодках сидело несколько пеликанов, неподвижно глядя на воду. Один их сородич, кружившийся над водой, высмотрел что-то и неуклюже нырнул прямо под катер с названием «Мертвые души». Кто-то, наверное Дэйв, рассказывал мне, что пеликаны ныряют с открытыми глазами, а так как глаза у птиц не защищены, то они под старость слепнут.

На круглой площадке перед рестораном швейцары руководили парковкой прибывающих машин. Я поднялся по ступенькам, обогнав супружескую пару с девочкой-подростком. Девочка шла со скучающим видом, показывая, что ей не интересны ни ее родители, ни то, что ее ожидает. Походка ее демонстрировала родителям, что она не собирается привнести оживление в семейный обед. Я прошел мимо них, когда отец семейства проверял, ждет ли их заказанный столик. Выражение лица девочки соответствовало ее походке. Она была примерно ровесницей Адели Три. Я подумал о том, где могла сейчас находиться Адель и с кем она могла обедать.

Интересно, как реагировала бы эта пара, если бы завтра их дочь пропала из дома? Страх, тревога, невозможность до конца поверить, что ребенок исчез. И чувство вины, в любом случае чувство вины. Психоаналитики с тысячей мандолин могут петь вам, что вы ни в чем не виноваты, но вы будете знать, что виноваты. Вы всегда будете думать, что могли что-то сделать, что-то сказать иначе.

Карл Себастьян мог храбриться сколько угодно, но химера, именуемая чувством вины, цепко сидела у него на плече и смеялась, закинув голову и показывая острые зубы. Маленький чертик вины прятался в сумочке Берил Три, время от времени высовываясь и нашептывая о том, что могло быть и не было сделано. Я знал и этого черта, и эту химеру. Не очень близко, но мы были знакомы.

В зале ресторана было шумно. Справа от входа находился бар, за ним ― обеденный зал, а дальше открывался вид на бухту и набережную Лидо.

Карл Себастьян сидел за столиком бара. Он сидел один, со стаканом в руке, глядя на меня. Я сел рядом с ним.

― Что у вас есть? ― спросил он.

Я чуть не ответил: «Чувство юмора» или «Желание, чтобы со мной разговаривали цивилизованно», но сдержался.

Его белый пиджак, черная рубашка с белым галстуком и белые брюки с идеально отглаженными стрелками были безупречны. Из кармана даже выглядывал черный носовой платок.

Я посмотрел на него и улыбнулся. Или постарался улыбнуться.

― У вас что-то болит, ― сказал он. ― Вы…

― Это не связано с вашим делом.

― Извините меня. ― Себастьян поднял руку, чтобы пригладить волну своих седых волос, но передумал. ― Мне как-то… не знаю. Я не могу работать. Не могу… Вы выпьете что-нибудь? У меня «Кровавая Мэри» с лимоном. «Ви-восемь» у них сегодня почему-то нет.

― Я возьму то же самое, ― сказал я.

Карл Себастьян посмотрел поверх моего плеча, сделал еле заметное движение левой рукой, и появился официант. Себастьян заказал коктейль мне и еще один себе.

― Может быть, она все еще в городе или в окрестностях, ― сказал я.

― Это хорошо.

― Она не пользуется ни своими кредитными карточками, ни банковским счетом. Она могла, конечно, открыть новый счет под другим именем, но я не вижу в этом смысла. Мистер Себастьян, мне кажется, ваша жена не хочет, чтобы ее нашли. Во всяком случае, пока. Она не убегает, но и не хочет быть найденной. У меня есть достаточное доказательство, что она планирует на некоторое время остаться в этих краях. Я думаю, она может вернуться сама, позвонить вам или связаться с вами через подругу. Обычно в подобных случаях люди поступают так.

Он покачал головой.

Я сидел, вслушиваясь в какофонию звуков и глядя на солнечные блики на волнах.

― Я не хочу думать о том, с кем она может быть, ― сказал он, ― чем она может быть занята. Я не могу спать. Не могу работать. Найдите Мелани.

Я пожал плечами и посмотрел на стакан «Кровавой Мэри» с лимоном, который поставил передо мной официант.

― Хорошо, ― сказал я. ― Она наняла машину. Возможно, мне удастся выследить ее. Есть и другие ниточки.

― Милый доктор Грин, ― сказал он со всем сарказмом, на какой был способен.

― Вероятно, ― ответил я. ― Вы действительно думаете, что ваша супруга может быть с ним?

― Да, ― с нажимом сказал он, глядя мне в глаза.

― Он утверждает, что он гей, ― сказал я.

― Я знаю, ― ответил Себастьян. ― Он врет.

― Прикидывается гомосексуалистом? ― спросил я, отхлебывая из стакана.

― Почему бы нет? К нему попадают клиенты-гомосексуалисты. К нему приходят женщины, которые чувствуют себя свободнее с голубым, чем с…

― …женолюбом вроде вас и меня?

― Вы смеетесь надо мной, Фонеска, ― сказал он.

― Нет, извините меня.

― Мне продолжать, или вы хотите поухмыляться?

― Я не ухмыляюсь.

― Джеффри Грин приманивает женщин-клиенток, которые чувствуют себя с ним раскованно, а потом соблазняет их. Может быть, они думают, что обращают его на путь истинный.

― А может быть, он действительно гей, ― сказал я.

― А может быть, он тот, кем его хочет видеть его клиент, ― подхватил Себастьян. ― Я думаю, что он знает, где Мелани. И я хочу найти ее. Я уверен, что решу проблему, если она только согласится встретиться со мной и все обсудить.

― Я буду продолжать поиски.

Он откинулся на спинку и произнес:

― Хорошо.

Я допил свой коктейль, встал и сказал, что мне пора. Мой собеседник посмотрел на часы и тоже сказал, что должен ехать. Он положил на стол двадцать долларов, мы прошли сквозь сигарный дым и взрывы хохота, спустились по лестнице и вышли на улицу. Себастьян кивнул одному из молодых швейцаров, который тут же отправился искать машину.

― Найдите мне ее, Фонеска, ― проговорил он, кладя мне руку на плечо.

Я кивнул и направился по пирсу к стоянке. Теперь чаек было больше, а пеликаны исчезли.

Квартира Салли Поровски находилась в одном из двухэтажных комплексов, состоящих из шести или семи корпусов. Большая автостоянка, газоны, кусты и деревья, включая несколько пальм, выглядели очень ухоженными.

Дом я нашел легко. Таблички с адресами, написанными крупными золотыми буквами, легко читались в вечерних огнях. Когда я подошел к двери, из-за нее доносились голоса. Мужской голос я узнал сразу: Харрисон Форд. Я нажал кнопку звонка и подождал. Внутри послышался мальчишеский голос:

― В дверь звонят. Наверное, это Кевин Костнер к тебе, мам.

― Майк, может быть, совершишь жест доброй воли?

Еще через пару секунд дверь открылась. Передо мной стоял долговязый подросток в голубой футболке, тысячу раз стиранных джинсах и босиком. У него были длинные волосы и серьга в левом ухе. Он смотрел на меня молча.

― Меня зовут Лью Фонеска, ― сказал я, протягивая руку.

Он пожал ее и продолжал стоять, держась за дверь.

― Мне можно войти? ― спросил я.

― Конечно. ― Шагнув к дивану у стены и плюхнувшись на него, он закинул ноги на низкий кофейный столик и устремил глаза на экран телевизора, где Харрисон Форд карабкался по крыше.

Я стоял в небольшой уютной гостиной с мягким ярким диваном, креслом, кофейным столиком темного дерева и цветами в подвесных кашпо на стене. На полу лежал серый палас. Очевидно, во всех квартирах дома полы были выстелены такими паласами. Гостиная и находящаяся за ней столовая были чистыми и опрятными.

Я закрыл за собой дверь и произнес:

― «Неистовый».

― Ага, ― буркнул Майк.

― Какой твой любимый фильм с Фордом?

Он посмотрел на меня и спросил:

― А вам интересно?

― Ну да. Мне же надо как-то убить время, пока твоя мама не придет мне на помощь. Нам обоим будет проще, если мы найдем о чем поговорить. Мне больше всего нравится «Свидетель».

Майк кивнул и снова повернулся к телевизору. Форд чуть не сорвался с крыши.

― Еще мне нравится первый «Индиана Джонс», ― сказал я.

― Угу, ― буркнул Майк.

― У меня есть оба фильма на кассетах, ― сказал я.

― У нас мало места для кассет, но видик есть.

― Ты можешь брать у меня кассеты.

― Это зависит от того, будет ли у вас еще свидание с матерью.

― Скорее всего, конечно, нет, но может быть. Я живу за «ДК», на Триста первой.

― Да? ― Он посмотрел на меня. ― Я там часто бываю. Вы там обедаете?

― Каждый день, ― сказал я.

― Ну ни фига себе… О, черт, я обещал матери не говорить «ни фига себе», а то…

― А мне это по фигу, ― сказал я.

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

Из столовой поспешно вышла Салли, надевая сережку.

― Извините меня, пожалуйста, ― сказала она. ― Только что вернулась домой с вызова… Я говорила вам. Вы познакомились с Майком?

― Да.

― Вы сказали ― одеваться просто. Я так и сделала.

На ней было свободное платье с поясом, туфли без каблуков и серебряные серьги. Волосы она уложила как-то особенно пышно и подкрасилась ярче, чем накануне. Она выглядела великолепно.

― Я готова, ― сказала она.

Майк, всецело поглощенный телевизором, шевелил пальцами на ногах.

― И я готов, ― сказал я.

Это была неправда, и у меня было чувство, что неправду говорит и она.

― Еще одно, ― вспомнила Салли, обернулась и позвала: ― Сьюзан!

Открылась вторая дверь, и вошла девочка лет девяти в обрезанных джинсах, зеленой блузке и кроссовках. Очень хорошенькая, с длинными темными волнистыми волосами, очень похожая на мать.

― Сьюзан, это мистер Фонеска, ― сказала Салли.

― Фонеска, ― повторила девочка. ― А в Италии есть евреи?

― Есть, ― ответил я, ― но я не из их числа.

― Я тебе говорил, ― бросил Майк, не поворачиваясь.

― Рад был познакомиться с вами, Сьюзан, Майк, ― сказал я.

― А у вас есть кассета с «Секретными материалами»? ― спросил Майк.

― Нет, ― ответил я. Салли уже вела меня к двери.

Майк пожал плечами.

― Можно мне посидеть до десяти? ― спросила Сьюзан вкрадчивым голоском.

― До девяти. В девять в постель и выключить свет. Завтра в школу. Ты слышишь это каждый вечер, пора бы запомнить.

― Но сегодня ведь не как всегда, ― сказала девочка, взглядывая на меня.

― В девять часов. Майк?

― В девять, ― рапортовал сын. ― А когда ты придешь?

― Не поздно, ― ответила Салли.

― Вы похожи на того актера, который играет плохих, ― сказала мне Сьюзан. ― Ну, вы знаете.

― Стэнли Туччи, ― подсказал Майк, не глядя в мою сторону. ― Он еще играет в комедиях.

― Как-как? ― переспросила Сьюзан. ― Туча?

― В девять в постель, ― сказала Салли, проталкивая меня в дверь и закрывая ее.

― Ну как? ― спросила она.

― Что?

― Это был тест номер один.

― Пожалуй, они мне понравились, ― сказал я. ― А вы тоже находите, что я похож на Стэнли Туччи?

― Немножко есть, ― произнесла Салли, идя за мной к машине. ― Куда мы направляемся?

― Я знаю место, где хорошо готовят пиццу, ― предложил я. ― Потом я хочу задать вам несколько вопросов, а потом, мне кажется, мы могли бы поискать Адель Три.

― Занятная программа, ― усмехнулась Салли.

― Извините меня, ― сказал я. ― Я хотел пошутить.

― Вовсе нет, ― ответила она. ― И я в самом деле хотела бы найти Адель. А любите ли вы пиццу с анчоусами?

― С анчоусами я люблю все что угодно, ― сказал я.

― Это был тест номер два.

Ресторан «Пицца золотая корочка» был довольно уютным местом. Небольшой, многолюдный, с кабинками по обеим сторонам и столиками в середине. Там разрешалось курить, но запах табака заглушали ароматы из открытой кухни за стойкой в глубине зала. Официантки были любезны и исполнительны, а пицца не хуже, чем в Чикаго. Моя мать работала поваром итальянской кухни только потому, что была итальянкой. Но сама она предпочитала классические американские блюда: бифштекс, жареную курицу, жареную рыбу и куриный суп с клецками. Последнее пристрастие казалось необъяснимым, но суп все равно нам очень нравился.

Все это я рассказал Салли, которая была профессиональным слушателем не хуже, чем я. Казалось, что ей интересно, и вопросы она задавала уместные и в нужный момент. Только в отличие от меня Салли ― оживленная, доброжелательная ― с удовольствием рассказывала сама. Я же принадлежу к типу скорее молчаливому, сопереживающему. Я всегда как будто хочу сказать: «Я сочувствую вашей беде. Я вас внимательно слушаю. Я хотел бы еще чем-нибудь вам помочь». Но по сравнению с моим отцом я великий балагур. Отцовский вечерний разговор с матерью звучал примерно так: «Ты в порядке? Дети в порядке?» «Да», ― отвечала ему мать. Иногда за ужином мать рассказывала о смешных и грустных случаях из жизни семьи. Отец ел, кивал и молчал. Меня он гладил по голове не меньше двух раз за вечер до тех пор, пока я не начал самостоятельную жизнь и не ушел из дома. Сестру он целовал в темя дважды в день: когда приходил с работы и когда она уходила спать.

Когда мы отправлялись спать, он обычно говорил: «Хороших снов. Если увидите плохой сон, проснитесь и попробуйте еще раз». Мать утверждала, что это старая итальянская поговорка, но он всегда произносил ее по-английски. И отец и мать говорили по-итальянски, хотя родились в Америке.

Все это я тоже рассказал Салли, пока мы ели разделенную пополам большую пиццу с луком и двойной порцией анчоусов.

Салли приехала в Сарасоту двенадцать лет назад с мужем, которого звали Мартин, Мартин Хершел Поровски. Он любил, когда его называли Джеком, потому что восхищался Джоном Кеннеди. Девичья фамилия Салли была Фельдман. Они приехали в Сарасоту потому, что Джека, инженера по профессии, перевели в находящуюся здесь лабораторию для работы над военной правительственной программой. Он погиб на работе, но Салли в точности так и не узнала, что за несчастный случай стал причиной его смерти. Она получила компенсацию в размере 120 тысяч долларов и 150 тысяч по страховке. Деньги были отложены на образование детей, и Салли их не трогала. Она работала и проводила все свободное время со своей матерью в Дейтоне, в штате Огайо. С тех пор как Джек погиб, она ни с кем не встречалась.

Все это она рассказала мне за кофе с так же разделенным пополам канноли.

― Почему вы сказали «да»? ― спросил я.

― Насчет сегодняшнего вечера?

Я кивнул, как мой отец. Салли вздохнула и в поисках ответа устремила взгляд в чашку с кофе.

― Вы показались мне надежным человеком. Мне приходится встречаться с массой людей ― хороших, плохих, грустных, подавленных. Обычно я вижу людей сразу. Может быть, это интуиция. А может быть, интуиция ― это просто опыт. Вы показались мне грустным, надежным, подавленным. Безобидным.

— Некоторые люди, ― сказал я, ― находят, что я похож на Ричарда Гира^[5]. Дай им Бог здоровья и процветания.

Она улыбнулась.

― Еще говорят, что у меня сардонический юмор, ― продолжал я. ― Я демонстрирую его изо всех сил в надежде произвести на вас впечатление. Я не встречался ни с одной женщиной с тех пор, как погибла моя жена.

― Мы очень похожи друг на друга, ― проговорила она. ― Вы сказали, что собираетесь разыскать Адель. Если интуиция меня не обманывает, мы едим здесь эту пиццу и рассказываем друг другу о своей жизни не потому, что вы хотите получить от меня какую-то тайную информацию.

― Нет, ― сказал я. ― То, что я хочу спросить у вас, я мог бы спросить у вас на работе или по телефону. Ответы были бы теми же.

― Спрашивайте, ― произнесла она, отбрасывая волосы назад почти так же, как делала моя жена.

Я молчал.

― В чем же дело? ― удивилась она.

― Извините, я путешествовал в прошлое. Но уже вернулся. Что произошло с этой Аделью? И с Дуайтом?

― Ничего особенного. Она стала прогуливать уроки. А по вечерам торговала собой на Норт-Трэйл. Отца вызвали в суд. Она жила у него. Суд велел нам взять это дело. Дуайт Хэндфорд, который называет себя Прескоттом, ― живое свидетельство ошибок Бога или Дарвина. Адель очень умная, хорошая девочка. Она сказала, что не будет прогуливать уроки и выходить на Трэйл. Сказала, что хочет остаться с отцом. Он тоже заявил, что хочет, чтобы дочь жила с ним.

― Но ведь…

― Прямых улик не было, ― сказала она. ― Только подозрения и то, что Дуайт сидел в тюрьме за изнасилование ребенка. Я думаю, Адель боится его. Мне кажется, она и хочет и не хочет жить с ним. Возможно, он ее шантажирует. В общем, все непросто. Я думаю, Дуайт начал совращать Адель, когда она была еще маленькой, и продолжил, когда она приехала искать его в Сарасоте. Ей хочется радовать папочку.

― И суд постановил, что она может остаться с ним, ― сказал я.

― Да. Никто не знал, что ее мать жива. Суды отправляют детей домой во всех случаях, когда это возможно. В независимости от того, что совершили в прошлом их родители, в независимости от того, что многие дети снова подвергаются насилию.

― Но теперь есть Берил, ― сказал я.

― Теперь есть Берил, но, что бы ни постановил суд, Адель умна, самостоятельна и сможет снова убежать к отцу.

― Попробовать стоит в любом случае, ― сказал я.

― Попробовать стоит, ― согласилась она.

― Итак, ― сказала Салли после паузы, ― я дам вам адрес Дуайта, настоящий адрес, а не тот, который он назвал в школе, и мы отправимся на Норт-Трэйл, потому что, если вы найдете Адель, я буду вам нужна.

― Именно так.

― Вы знаете, как развлечь девушку на первом свидании, ― сказала она.

― Ричард Гир, ― сказал я.

― Стэнли Туччи.

― Говорят.

Граница Брейдентона и Сарасоты находится севернее аэропорта, Нового колледжа и Центра исполнительских искусств «Азоло» на Норт-Тамайами-Трэйл. Сарасота ― по-настоящему культурный город. В нем есть музей изобразительных искусств, пять театров, в одном из которых ставятся только мюзиклы, огромный концертный зал, балетная и оперная труппы.

Возле первого телефона-автомата у мотеля «Теплый бриз» через дорогу от гостиницы «Харкурт» ничто не напоминало о культуре с большой буквы. Мы проверили будку, номер был не тот. Салли зашла в мотель, чтобы задать кое-какие вопросы.

Пока я ждал снаружи, какая-то проститутка приняла меня за клиента.

― Вы не скучаете? ― спросила она.

Это была крашеная блондинка с грустными глазами, грубой кожей и плоской грудью.

― Спасибо, нет, но хочу спросить, не знаете ли вы вот эту девушку.

Я достал из бумажника фотографию Адели и протянул ее девице, которая выглядела не намного старше нашей беглянки.

― Славная малышка, ― сказала она равнодушно, возвращая мне карточку. ― А ты коп? Я думала, что знаю всех копов в городе. Новенький?

― Я не коп, ― ответил я. ― Просто ищу девочку по просьбе ее матери и хочу кое о чем ее спросить.

― А я думала, ты коп. Их тут куча была неделю назад.

― А что случилось?

― Да что я тебе, обязана, что ли? Хочешь поговорить ― десять баксов.

Я убрал фотографию Адели в бумажник и вынул купюру. Она взяла ее.

― В «Желтом солнце» кого-то замочили, там, через дорогу. Копы перетрясли всех девушек, расспрашивали, ничего не нашли.

Мимо нас пролетали машины. Одна остановилась. Из окна выглянул подросток с бесцветными волосами и крикнул:

― И это все, на что ты способен, парень? Ну и бедолага! ― И умчался.

Девушка сжала зубы, втянула воздух с силой и попыталась снова завести свою игру.

― Может, еще пять? ― спросила она.

Я покачал головой.

― Тяжелые времена, ― сказала девушка, засовывая десятку в карман платья. ― Ее зовут Сюзанна, по крайней мере тут, на Трэйле. Работала от «Лингер лонгер».

Она кивнула через плечо. На другой стороне Тамайами-Трэйл, за двумя другими мотелями, виднелась неоновая вывеска. Вспыхивающая стрелка указывала на мотель «Лингер лонгер».

― И что? ― спросил я.

― А потом перестала, ― сказала девица, пожимая плечами.

― А кто был патрон?

Она снова пожала плечами и посмотрела через шоссе в пустоту.

― Это не стоило десяти долларов, ― сказал я.

― Все, что могу предложить, ― отвечала она. ― Я же говорю, тяжелые времена.

Салли вышла из «Теплого бриза». Увидев ее, девушка отвернулась и пошла, делая вид, что никуда не спешит.

― Есть что-нибудь? ― спросил я.

― А вы узнали что-нибудь от Джин Энн?

Я посмотрел, как девушка скрывается между огнями мотелей.

― Да.

― Это не моя, ею занимается Медино Гуттьерес. Я передам ему, что она опять здесь.

― Адель называет себя Сюзанной и работает у мотеля «Лингер лонгер». Но в последнее время ее не видели.

Мы переехали к «Лингер лонгер». Напротив него также стоял телефон-автомат. Номер был тот самый, с которого Адель звонила матери.

― План действий такой, ― сказал я, глядя на Салли. ― Я войду один, вы останетесь здесь. Если она увидит вас в окно, она может убежать. Когда я найду ее, я приду за вами.

― А что вы будете делать, когда найдете ее? ― спросила она.

― Буду говорить с ней. А вы?

― Кое-что добавлю, ― сказала она. ― Я могу распорядиться, чтобы ее арестовали за работу на улице: она несовершеннолетняя. Но могу сделать так, что об этом не останется записи в ее деле. У меня есть друзья в соответствующих местах. Ей будет лучше в колонии для несовершеннолетних, чем здесь, и, может быть…

― Значит, так и поступим, ― проговорил я, открывая дверь.

― Будьте осторожны, Лью, ― сказала она, дотрагиваясь до моей руки.

Я кивнул, изобразил что-то вроде успокаивающей улыбки и вышел из машины.

Стеклянная дверь администратора мотеля сообщала, что в «Лингер лонгер» принимают карточки «Американ экспресс», «Мастер-кард», «Виза», «Дискавер» и говорят на немецком, испанском, французском и канадском языках. Кроме того, она сообщала, что администратор не принимает на хранение наличных денег. Я толкнул дверь и вошел. В комнате не было ни кресла, ни стула. В углу стояла кофеварка с пенопластовыми стаканами. За низкой стойкой сидел подросток и читал книгу. Он поднял голову и спросил:

― Что вам угодно?

― Почему не говорите по-итальянски? ― спросил я.

― Простите?

― На двери написано, что у вас говорят по-немецки, по-французски и по-испански. Почему не говорят по-итальянски?

― Не знаю. Может быть, итальянских туристов не бывает.

― А вы говорите по-немецки, по-французски и по-испански?

― Немного.

Он снял свои большие очки и встал, вежливо улыбаясь.

Я достал бумажник и фотографию Адели и протянул ему. Он снова надел очки.

― Сюзанна, ― сказал он. ― Она останавливалась здесь… пару месяцев назад. А она что-нибудь натворила?

― Ее ищет мать.

Он наклонил голову набок, еще раз взглянул на карточку и отдал ее мне.

― Вы не коп. Если вы из отдела по делам несовершеннолетних или частный детектив, мне нужны ваши документы.

― Я не из отдела и не частный детектив. Я служащий суда по доставке документов.

Я развернул бумажник и показал свою карточку с фотографией.

Мне не верилось, что запечатленная на ней физиономия умирающего с полузакрытыми глазами имеет какое-то отношение ко мне, однако у подростка за стойкой не возникло на этот счет никаких сомнений.

― Вы привезли бумаги на Сюзанну?

― Нет, ― сказал я. ― Ее ищет мать. Я друг ее матери.

Мальчик немного подумал, потер правой рукой о стойку, глубоко вздохнул и сказал:

― Я думаю, она в одном из клубов в Порт-Шарлотт. Она певица.

― У вас тут очень много певиц, называющих себя одним именем.

― Да, поразительно много! ― сказал он. ― В прошлом году, когда я только начал тут работать, здесь было множество терапевтов-массажистов с одним именем.

― Вам нравится Сюзанна, ― сказал я.

Он опять подумал и сказал:

― Пожалуй, да. Я учусь в Новом колледже. Здесь неплохо платят и можно читать, заниматься, а иногда даже попрактиковаться в испанском, немецком или французском с туристами, которые не поняли, в какого рода мотель они попали.

На этот раз я молчал действительно долго. Он смотрел в окно на проносящиеся машины.

― Не помогут ли вам пять долларов вспомнить еще что-нибудь, что навело бы меня на ее след?

― Нет, ― сказал он, глядя на меня и надвигая очки на нос. ― Она работала на Тилли. Комната номер пять, он сейчас там. Если он спросит вас, как вы его нашли, скажите, что поймали девушку по имени Элспет, высокую крашеную блондинку, короткие волосы, толстые губы, средний бюст. Элспет сбежала от Тилли три недели назад и вернулась в Сан-Антонио.

― Спасибо, ― сказал я.

― Не думаю, что я оказал вам любезность. Советую вам найти себе помощника, прежде чем встречаться с Тилли. Я бы хотел, чтобы вы разыскали Сюзанну. Она напоминала мне красивую птицу с перебитым крылом, которую мы с сестрой нашли, когда я был маленьким. Птица была ранена, но все время норовила больно клюнуть.

Я вышел обратно в темноту, озаренную неоновыми огнями, и сказал Салли, чтобы она оставалась в машине. Комната номер пять находилась в углу мотеля, имевшего форму буквы Г. На заасфальтированном дворе стояли две машины: одна из них ― синий «Фиат» ― перед комнатой номер пять.

Я постучал.

― Кто? ― спросил голос из комнаты.

― Сеймур, ― ответил я.

― Какой еще Сеймур?

― Просто Сеймур, ― сказал я. ― Одно имя. Как у певиц.

На меня посмотрели через глазок.

― Вы коп?

― Меня все это спрашивают, ― сказал я. ― Нет, не коп. Мне только надо задать вам пару вопросов, и я уеду.

― Каких вопросов?

― О Сюзанне. Ее ищет мать.

― Я тоже ее ищу, ― сказал он, открывая дверь.

― Тилли? ― спросил я.

― Заходите, ― ответил он.

Я вошел, и он закрыл дверь. Это был поджарый красивый черный, едва ли старше двадцати пяти лет, около шести футов ростом, в чистых джинсах и отглаженной белой рубашке с длинными рукавами.

Я осмотрелся. Комната, как все комнаты в мотелях, не похожая на постоянное жилье.

― Я не живу здесь, ― сказал он, угадывая мои мысли. ― Зачем вы ищете Сюзанну?

― Ее мать приехала в город. Она хочет забрать свою дочь домой.

― Мать? Домой? У нее нет матери, она умерла.

― И вы были так добры, что дали ей приют.

― Эй, она достаточно взрослая, чтобы…

― Ей четырнадцать лет, ― сказал я. ― Вы хотите поговорить со мной или с сотрудником отдела по делам несовершеннолетних, который сидит у меня в машине?

― Одну минутку.

Он чуть-чуть приоткрыл занавеску, выглянул наружу и увидел Салли в «Гео» на стоянке.

― Ее ищет мать, ― повторил я.

― И я тоже.

Я пропустил это мимо ушей.

― Хотите выпить? ― спросил он. ― Я сам не пью, но у меня есть в холодильнике, для гостей и посетителей.

― Спасибо, нет.

― Как вам угодно. ― Он подошел к маленькому коричневому холодильнику в углу комнаты, достал банку «Маунтин дью» и сел на потертый рыжий двухместный диван. Я остался стоять.

― Сюзанна сбежала от вас, ― сказал я. Он засмеялся и отхлебнул из банки.

― Они не убегают от меня. Иногда я сам прошу девушку уйти, что бывает очень редко, но они не хотят уходить. Я беру честную долю и никогда не поднимаю на них руку.

― Элспет сбежала, ― сказал я. ― Вы подняли на нее руку, Тилли.

― Это она рассказала? Да я просто выкинул ее. Она дурно себя вела, что подтверждается и тем, что она направила вас ко мне. Вы понимаете, о чем я говорю? Элспет! Кошмарное имя, но она не соглашалась взять другое.

― Сюзанна, ― напомнил я.

― Славная малышка. Только глаза немножко грустные. Слишком умная, но хороший работник и ни на что не жаловалась. Это все, что я могу сказать вам бесплатно.

― А стоит заплатить? ― спросил я.

Он поднял банку, приглашая меня чокнуться, и улыбнулся.

Я достал бумажник. Надо будет найти способ записать на счет Карла Себастьяна десятку, отданную девице на дороге, и двадцатку, которую я протянул Тилли.

Тилли покачал головой. Двадцати было недостаточно. Я добавил еще десять. Он взял, нахмурившись. Теперь покачал головой я. Тридцати вполне хватит.

― Я думаю, она отдавала свою долю какому-то парню, ― сказал он.

― Вы думаете?

― Хорошо, я знаю. Взрослому парню. Красивый, если вам нравится тип мужлана. Сюзанне нравится.

― Он приезжал сюда? ― спросил я.

― Один раз, ― сказал Тилли.

― У него есть имя?

Тилли пожал плечами.

― Дуайт, фамилию не знаю. Не расслышал, понимаете?

― Понимаю, ― сказал я.

Он закатал правый рукав. Глубокий порез начинал затягиваться.

― Дуайт? ― спросил я.

― Да.

Я поднял рубашку и показал ему синяк на животе. Он стал еще больше и окрасился в разные цвета радуги, преимущественно малиновый и желтый.

― Дуайт? ― спросил он.

― Дуайт, ― ответил я.

Тилли прислонил банку «Маунтин дью» ко лбу и закрыл глаза.

― Что же сказать про вашего старину Дуайта? Не то чтобы он ненавидел черных… Просто законченный ублюдок.

Кто-то попытался открыть дверь ключом. Вошла сильно накрашенная молодая женщина, похожая на латиноамериканку с чуть азиатскими чертами, одетая (точнее ― почти одетая) в черное короткое платье в обтяжку. Она улыбнулась мне и посмотрела на Тилли, чтобы получить подтверждение, что я клиент. Но Тилли еще не открыл глаза.

― Принеси мне чашку кофе, Франсина, ― сказал он. ― Сделай большую чашку, и себе тоже. Выпей, потом возвращайся. Мне побольше сливок, как всегда.

Улыбка исчезла с ярко-красных губ Франсины, она неслышно вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

― Черт подери. ― Тилли открыл глаза и раскинул руки на спинке дивана. ― Я скажу вам кое-что, если вы обещаете, что никому не передадите, откуда это узнали.

― Как же вы поверите мне на слово? ― спросил я.

― Я и не поверю, ― сказал он грустно. ― Я думаю, будет правильно, если вы разыщете девчонку и отправите ее домой к матери. Может быть, это отравит жизнь Дуайту и еще паре ребят, которым я хотел бы отравить жизнь. Это понятно?

― В общих чертах, ― сказал я.

― Мистер Джон Пираннес, ― сказал Тилли презрительно. ― Большой воротила на курорте Бич-Тайдс, на Лонгбоут. Организует обслуживание туристов, в основном белых стариков. Он положил глаз на Сюзанну через неделю после того, как она начала работать здесь. Явился ко мне с этим Дуайтом, знаете, как в кино. Двое крутых. Пираннес предложил мне перекупить Сюзанну, но за бесценок. Наверное, Дуайт хотел денег.

― И вы…

― Получил по рогам от Дуайта и принял предложение, ― сказал Тилли.

― Торговля людьми ― тяжелая работа, ― сказал я.

― Что вы говорите? Слушайте, я только что сообщил вам что-то очень важное, причем за бесплатно, так что не надо разыгрывать из себя мировую совесть.

Тилли был прав. Он допил банку «Маунтин дью» и поставил ее на столик перед собой. Пожалуй, ему стоило верить. Банку он не смял, а метнул ее в мусорную корзину рядом с холодильником.

― Это все? ― спросил я.

― Все, вашу мать, ― ответил он, включая пультом стоявший позади меня телевизор.

― Спасибо.

― Одолжения я вам не сделал. Забрать девочку от Джона Пираннеса ― не шутка, так что сначала соберите небольшую армию. А теперь отодвиньтесь в сторону и не застите мне экран.

― Последний вопрос, ― сказал я.

Он нажал кнопку на пульте, и смутно знакомый женский голос позади меня замолчал на середине фразы.

― Какой, на ваш взгляд, лучший итальянский ресторан в городе?

― Чего-чего?

― Лучший…

― Да я не глухой. А у вас все ли дома?

― Я итальянец.

— «Баччи», ― сказал он. ― Напротив «Барнс энд Ноубл»^[6]. Приходите в среду и заказывайте оссо-буко фирменный. А теперь топайте, пожалуйста, по своим делам, и чтобы больше я вас не видел.

Я повернулся к двери, и женский голос снова зазвучал из телевизора. Выходя, я взглянул на экран. Мэри Тайлер Мур объясняла что-то Эду Аснеру.

Когда я проходил мимо входа в мотель, Франсина сидела за дверью, курила и делала то, что ей велели, то есть пила кофе. Жестом я дал ей понять, что можно возвращаться. Парнишка за стойкой тоже посмотрел на меня, и я кивнул. Это означало, что разговор с Тилли прошел хорошо. Он был в безопасности. Адель ― нет.

Я оставил ключ в машине. Салли повернула его и теперь слушала «Принимая во внимание», где велась серьезнейшая дискуссия о возрождении интереса к банджо.

― Итак? ― спросила она.

― Мороженого?

― Джелато, классико. Вы знаете, где такое найти?

Я знал. Через десять минут передо мной стояла вазочка с апельсиново-шоколадным, а перед ней ― два шарика кокосового и два ― шоколадно-миндального.

― Вы слышали когда-нибудь о человеке по имени Джон Пираннес?

― Слышала. Даже один раз видела. Это имя всплывало на периферии нескольких моих дел и в центре одного. Никто ничего бы не знал о нем, но несколько раз писали в газете. Пираннес… ― сказала она, колеблясь в выборе между кокосовым и шоколадно-миндальным и останавливаясь на кокосовом, ― одевается в белое, зачесывает назад седые волосы, имеет хорошие коронки на зубах и разговаривает как приличный человек. Немного шепелявит. Говорят, что он держит все свои деньги в наличности. Живет здесь около пяти лет. Девушки по вызову для очень, очень высокого уровня. Знаменит публичными скандалами, обычно с какой-нибудь из своих девиц. В полиции говорят, что путешествует он всегда с новым охранником.

― Вы очень много знаете о мистере Пираннесе, ― сказал я.

Я доел свое шоколадно-апельсиновое мороженое и стал подумывать о второй порции, но решил проявить силу воли.

― Я занималась им, ― сказала она. ― Расспрашивала людей, ходила в библиотеку. Его имя все время проскальзывало в моих делах, в делах моих коллег, всегда о молодых девушках. Но полиции ни разу не удалось выжать из них, от кого они пострадали, хотя некоторые случаи были очень серьезными.

― Я знаю его, ― сказал я.

― Знаете?

― В Сарасоте не может быть двух человек с такой внешностью. По утрам он занимается на тренажерах в ИМКА. Я встречаю его там, пару раз мы даже поздоровались. Внизу в холле его всегда кто-то ждет. Пираннес страшно неразговорчив.

― Но он много читает. В основном классику.

― Вы знакомы с его библиотекарем?

― Я знаю одного служащего «Барнс энд Ноубл», ― сказала она. ― Мой бывший клиент. Я думаю, Пираннес ― не настоящее имя, а к чтению он пристрастился в том месте, где больше нечем заняться. Я думаю, он совершил какое-то серьезное преступление и сидел в тюрьме.

― Вы думаете или знаете?

― И то и другое, ― сказала она.

Она дотронулась до моей руки. Это было очень приятно.

― Мне надо ехать домой. Завтра утром у меня встреча с управляющим делами. Адель попала к Пираннесу, Лью?

― Похоже на то, ― сказал я.

― Вы узнали что-то еще?

Я выждал несколько секунд.

― Ее продал отец.

Салли опустила голову. Потом закусила нижнюю губу и посмотрела на меня. Ее глаза блестели от гнева и от стоявших в них слез.

― Мир был бы намного лучше, если бы не такие, как Дуайт, ― сказала она.

Я был согласен.

― Но они не только продают своих дочерей, развращают их и бьют своих жен. Дело еще и в том, что суд… Мне нужно домой, сейчас же.

Она взяла салфетку, достала ручку из сумочки, что-то написала и дала мне.

― Это в Пальметто, ― сказала она. ― Я думаю, он живет там. Он дал адрес в Сарасоте для того, чтобы Адель приняли в школу.

― Заботливый папаша, ― сказал я, складывая салфетку и убирая ее в карман.

Я отвез ее домой. По дороге мы почти не разговаривали.

― Вы чувствуете себя… неловко? ― спросила она, когда мы почти подъехали к ее кварталу.

― Да, ― сказал я.

― Я тоже. Мы от таких ситуаций отвыкли.

― Да мне, собственно, и отвыкать было не от чего.

― Хорошо. ― Она обернулась ко мне. ― Мы прощаемся у двери, желаем друг другу спокойной ночи и договариваемся, что увидимся снова. Идет?

― Правда? Я очень рад.

Она положила руку мне на плечо и улыбнулась.

Подойдя к двери ее квартиры, мы пожали друг другу руки. Это было достаточно долгое рукопожатие, чтобы я мог почувствовать, что она действительно расположена ко мне.

― В следующий раз ресторан предлагаю китайский или тайский, кино и никакой работы.

― В субботу? ― предложил я.

― Почему бы нет? ― улыбнулась она. ― В половине седьмого. Кино, предпочтительно комедия. Мне нужно немного развеселиться.

Она улыбалась устало, но искренне.

― Я скажу вам одну вещь, Фонеска. Вы умеете подарить девушке приятный вечер.

Когда я вернулся на стоянку «ДК», было чуть больше одиннадцати. «ДК» уже закрылся. Движение по Триста первой замирало, и я вышел из машины, ощупывая свой живот, который болел теперь чуть меньше. Я думал о том, что Дуайт Хэндфорд сделал со своей дочерью, и почти хотел, чтобы он снова появился из кустов. Я открыл багажник и достал монтировку от «Гео». Та, что лежала у меня в офисе, была больше, зато эта не такая тяжелая.

Дуайт не вышел из темноты. Я поднялся по едва освещенной лестнице, которая вела к моему дому, моему кабинету, месту, где я хотел чувствовать себя в относительной безопасности и спокойном одиночестве.

За последние несколько дней со мной что-то произошло, что-то изменилось во мне.

Я решил, что позвоню Энн Горовиц, и надеялся, что у нее найдется время на незапланированный сеанс. У меня было двадцать долларов.

Мысли мои путались. Адель, Берил, Салли, Дуайт. И еще Мелани Себастьян. Я чувствовал, что ее дело гораздо сложнее, чем казалось на первый взгляд…

Моя дверь была закрыта. Эймс Маккини починил ее. Свет не горел. Держа монтировку наготове, я повернул ручку. Дверь тут же открылась. Я вошел, готовый к новой встрече, и зажег свет. Эймс навел полный порядок.

За моим письменным столом на складном стуле сидела Берил Три. Руки плотно сжаты, голова откинута, невидящие глаза устремлены в потолок. Лицо залито кровью.

Я заглянул во вторую комнату. Никого. Я вернулся к Берил и потрогал артерию у нее на шее. Берил была мертва.

Глава 8

Очки детектива Эда Вивэза сидели на кончике его носа. Через очки он смотрел на лежащие перед ним бумаги, а поверх них ― на меня.

― Льюи, ― сказал он, покачав головой. И еще раз: ― Льюи.

Рост его не превышал шести футов, возраст ― пятидесяти двух лет, а вес ― двухсот двадцати пяти фунтов. Темные коротко стриженные волосы, доброжелательное, гладкое, розовое лицо человека с хорошей наследственностью и, вероятно, непьющего. Одет он был в черные брюки и белую рубашку без галстука; черная куртка на «молнии» висела на спинке его деревянного стула.

Вивэз сидел за своим столом в полицейском участке на Мэйн-стрит. В кабинете стояло еще три стола, все три металлические, заваленные горами папок и бумаг. Мы сидели уже около часа, по крайней мере я. Вивэз четыре раза вставал и выходил: один раз за кофе для себя и для меня и три раза после телефонных звонков, каждый раз возвращаясь с бумагами.

За весь этот час Эд Вивэз не сказал мне ничего, кроме «Льюи, Льюи», что означало, вероятно, ― «Льюис Фонеска, во что же ты влип!»

― Вы ведь не возражаете, если я буду называть вас Льюи?

― Я предпочитаю Лью или Льюис.

Вивэз поднял руки с выражением понимания и примирения.

― Я поделюсь с вами одним секретом, ― сказал он, наклоняясь вперед. ― Я мало кому это говорю, но на самом деле меня зовут Этьенн. Это французское имя. Как вы думаете, меня будет кто-нибудь уважать, если я стану называть себя «Этьенн»? Пришлось бы полжизни потратить на то, чтобы объяснять людям, как это произносится.

― Спасибо, что поделились со мной, ― сказал я.

Он улыбнулся болезненной улыбкой человека, страдающего хроническими желудочными коликами.

― Имя жертвы ― Берил Три, ― сказал он, взглянув на верхний лист лежавшей перед ним стопки документов.

― Да.

― Я сообщаю вам, а не спрашиваю. Возраст, согласно идентификационной карточке, найденной в ее сумочке, сорок два года. На мой взгляд, она выглядела намного старше.

Он оторвал глаза от документов.

― На мой тоже.

― Итак, ― продолжал он, аккуратно складывая бумаги перед собой и откидываясь назад, заложив руки за голову. ― Повторите мне, пожалуйста, то, что вы рассказали офицеру Бэйлзу. Теми же словами, другими словами, все равно.

― Хорошо, ― сказал я, продвигаясь к столу. ― Берил Три нашла меня через одного моего знакомого. Я занимаюсь доставкой судебных повесток.

― Ей нужны были ваши услуги по доставке?

Вивэз закрыл глаза. Одна его рука оставалась за головой, другой он почесывал нос.

― Нет, она заглянула в «ДК», рядом с домом, где я живу, и сказала, что ищет кого-нибудь, кто помог бы ей найти убежавшую дочь. Она сообщила человеку, работающему в «ДК», что обращалась в полицию, но безрезультатно. Слишком много людей убегают из Сарасоты и в Сарасоту. Посмотрите отчеты по исчезновению детей, начиная с понедельника.

― Это все есть в компьютере, ― сказал он, не открывая глаз. ― Мы проверяли. Пока все, что вы говорите, весьма правдоподобно. Итак, она обратилась к вам?

― Это было ей удобно. Я живу прямо за «ДК». Я пообещал поискать ее дочь.

― Она дала вам денег.

― Она дала мне денег. Немного, но деньги были мне нужны. Много я не беру.

― Здесь я вам верю. По вашему жилищу видно, что вы не шикуете.

― Я стал искать ее дочь, ― продолжал я. ― Пока я ее не разыскал, но нашел ее отца, или, если быть более точным, он нашел меня. Требовал, чтобы я прекратил поиски, угрожал Берил и мне. Его зовут…

― Да-да, Дуайт Хэндфорд. Отбывал срок. С ним уже были проблемы, у нас есть на него дело.

― Теперь он Прескотт, ― сказал я.

― Дуайт Прескотт? ― переспросил Вивэз, записывая в блокнот.

― Да. Я отвез миссис Три к одной своей знакомой. Хэндфорд выяснил, что она находится там. Берил скрылась. Я ужинал с одной дамой, вернулся домой, обнаружил тело Берил и позвонил по «девять один один».

― Звучит весьма правдоподобно, ― сказал он. ― У нее в сумочке нашли шестьдесят два доллара с мелочью. Ради этого действительно не стоило разбивать ей голову и набирать «девять один один». Логичнее было бы спрятать тело и продолжать заниматься своими делами.

― Да, ― согласился я.

Его глаза были по-прежнему закрыты, руки так же за головой.

― Но видите ли, ― продолжал он, ― убийства совершаются по множеству разных причин, и мне случалось иметь дело с самыми нелогичными поступками. Здравый смысл работает далеко не всегда. Вы понимаете, о чем я говорю?

― Понимаю, ― ответил я. ― Но все же гораздо правдоподобнее, что ее убил Дуайт Хэндфорд, а не я. Для чего мне было убивать ее?

― Кто знает? Например, она могла оскорбить ваши национальные чувства, назвать вас голубым, устроить вам сцену, а вы ― выйти из себя, вспомнить какую-нибудь давнюю сексуально-психологическую травму.

Я выдохнул, выпрямив ноющую спину.

― У вас богатое воображение.

― Да. Я мечтатель, как все мы, ― согласился он. ― Зачем вам в кабинете монтировки? Одну нашли рядом с вашей кроватью, по заключению экспертизы ― орудие убийства, другую на столе.

― Самооборона.

― От кого?

― От Хэндфорда. Посмотрите, пожалуйста.

Я поднял рубашку. Вивэз открыл глаза и посмотрел на мой синяк.

― Живописно, ― сказал он. ― Похоже на абстрактную картину. У меня жена художник. Пишет абстрактные вещи, портреты, пейзажи. Вы называете ей сюжет, и она пишет картину. Опустите рубашку.

― Это он убил ее, ― сказал я.

― На монтировке нет отпечатков. ― Он снова закрыл глаза. ― Ни ваших, ни чьих-либо еще. Есть еще какие-нибудь предположения, Льюис?

Я задумался. Мог ли Джон Пираннес узнать, что мы с Берил ищем Адель? Имело ли смысл идти на убийство ради того, чтобы удержать несовершеннолетнюю проститутку? Может быть, Адель узнала от Тилли-сутенера. Может быть, Тилли решил, что сказал мне слишком много, и приехал искать меня, боясь, что я выдам его Пираннесу. Может быть, он нашел Берил и… Может быть что угодно. Но Дуайт знал, где я живу, и он действовал. Зачем усложнять? Это был Дуайт.

― Нет, ― сказал я.

Вивэз открыл глаза, встал и потянулся.

― Ваша биография в порядке. О вас хорошо говорят в прокуратуре округа Кук. Говорят, что вы уехали в депрессии после того, как погибла ваша жена, но что вы не опасны. Я проверю версию о Хэндфорде, посмотрю, как будут развиваться события. Он умен?

― Умен, ― сказал я.

― Это плохо. Он может нанять адвоката и отказаться говорить, если мы вызовем его.

― Возможно.

― При отсутствии улик он уйдет, ― сказал Вивэз. ― Умные обычно уходят, если у них есть деньги. У Хэндфорда есть деньги?

― Он водитель грузовика, это все, что я знаю.

― Посмотрим, ― сказал Вивэз. ― Вы найдете, у кого переночевать? Мы все еще следим за вашим домом. Вряд ли что-нибудь получится, но иногда везет. Вы можете вернуться домой утром.

― Я сниму комнату в «Бест вестерне», ― сказал я.

― Хотите, чтобы вас подвезли?

― Я дойду пешком.

― Приятный вечер, только прохладно. Берил Три была хорошим человеком?

― Да, ― сказал я. ― Она была хорошим человеком.

― Мелани Себастьян, ― сказал он.

― Что вы имеете в виду?

― У вас в кабинете дело на нее. Вы не скажете почему?

― Не скажу, ― отрезал я.

― Как вам будет угодно.

― Дело Мелани Себастьян не имеет никакого отношения к убийству Берил Три.

― Оставим этот вопрос открытым, ― сказал Вивэз. ― Мы сняли копию с вашего досье на Адель Три. Папка лежала у вас на столе. В данном случае мы не спрашиваем вашего согласия.

Я не оставлял досье Адели на столе. Оно лежало под сиденьем «Гео». Но я не мог протестовать, и не стал.

― Вы свободны, Льюи. В любом случае будет расследование, может быть, суд. Мы, возможно, вызовем вас, чтобы вы рассказали об угрозах Хэндфорда, и о том, как он вас художественно разукрасил, и о том, что он знал, где находится его жена и угрожал ей. Вы единственный свидетель. Будьте осторожны.

― Я буду осторожен, Этьенн.

― Вы правильно произносите, ― сказал он, поправляя ремень. ― Последний вопрос. Вы знаете, где можно найти девочку?

Он посмотрел на бумаги на столе и снова на меня поверх очков.

― Адель, ― добавил он.

― Я еще не нашел ее. Считается, что она живет с Хэндфордом, но я слышал, что она от него сбежала.

― Слышали?

― Ну, узнал.

― Будьте осторожны, Лью.

― Я буду осторожен, детектив Вивэз.

― Зовите меня Эд, ― сказал он.

― Эд, ― повторил я.

В «Бест вестерне» были свободные места. Ночная администраторша, худощавая женщина с усталым лицом и приятным голосом, спросила, есть ли у меня багаж. Я понял, что означает этот вопрос. Без багажа в отеле иногда селятся самоубийцы. Эти люди никуда не собираются, и смена белья им не нужна. А может быть, у меня в машине сидит проститутка или чья-нибудь жена и я ищу комнату на несколько часов. Это, конечно, не касалось администрации отеля, а вот мертвые тела и окровавленные стены были им не нужны.

― Я живу в конце улицы, за «ДК». У меня был пожар, все сгорело.

― Очень сочувствую.

― Я застрахован, ― сказал я и улыбнулся самой жалобной своей улыбкой.

Мне нужно было побриться, принять ванну и подумать. Дежурная дала мне одноразовый оранжевый станок «Bic» и ключ от комнаты. Она находилась через две двери от той, где Берил Три ждала моего звонка.

Время шло к одиннадцати. Бритье, горячая ванна, мытье с шампунем того, то осталось от моих волос, ― и я был готов думать. Но вместо этого включил телевизор и стал смотреть повтор футбольного матча: «Манчестер Юнайтед» играл с неизвестной мне командой.

Я лежал в нижнем белье на постели, погасив свет, и смотрел на парней, которые бегали по полю, наталкивались друг на друга, кричали и старались забить гол. Я выключил звук и заснул, зная, что мой внутренний будильник разбудит меня завтра вовремя, я успею вернуться домой, переодеться, сесть в «Гео» и отправиться на сеанс к Энн Горовиц.

Внутренний будильник не сработал. Мне снился сон про человека, одетого как карточный джокер. Он стоял на подмостках, а вокруг него ― внимательно наблюдающая толпа. Джокер вытащил маленькую деревянную коробочку и поднял ее вверх. Он широко улыбнулся и подразнил зрителей, то почти открывая коробочку, то убирая руку. Он проделал это три или четыре раза, после чего на подмостки поднялись трое мужчин с покрытыми цветными платками головами. Джокер посмотрел на них, вскинул голову и стал пританцовывать, чтобы заставить их улыбнуться и вообще как-то расшевелить. Они никак не реагировали, и тогда джокер, поняв бесполезность своих стараний, открыл коробочку и помахал ею. Маленькие кусочки красной бумаги разлетелись во все стороны.

― Ах!.. ― выдохнула толпа.

Трое мужчин в платках одобрительно покивали. Кусочки красной бумаги опустились облаком и покрыли пол до самых наших щиколоток. Толпа была в экстазе.

И тогда на подмостки поднялась Берил Три. Такая, какой она была до того, как ей пробили голову. Джокер протянул ей коробочку, из которой продолжали сыпаться кусочки красной бумаги. Берил протиснулась через аплодирующую толпу и подошла ко мне. Толпа ревела от восторга. Берил стала что-то говорить мне, но я не мог расслышать слов. Я знал, что она говорит что-то важное. А потом мужской голос спросил: «Это все?»

Я проснулся. Занавески я не задергивал, и комната была залита светом. На экране телевизора какие-то женщины играли в гольф. Будильник на столике у кровати показывал почти девять часов.

― Поехали, ― произнес мужской голос.

Я встал и подошел к окну. Мужчина в бейсбольной кепке «Цинциннати Редз» загружал вещи в багажник. Женщина и мальчик садились в машину.

― Кажется, все. ― Мужчина закрыл багажник.

Он поднял глаза, увидел в окне меня и, не зная, как реагировать, на всякий случай улыбнулся. Я тоже улыбнулся и зачем-то стал махать рукой, пока семья выезжала со стоянки. Потом оделся, расплатился за комнату и побежал к дому.

Дверь была закрыта, но не заперта. Полицейской печати на замке также не было. Я вошел. На полу, где лежало тело Берил, и возле кровати, где была брошена монтировка, осталась кровь. Я переоделся и поспешил к машине.

Как обычно, я вышел у «Сарасота ньюс энд букс», купил кофе и шоколадного печенья, оставил машину перед книжным магазином и направился в офис Энн Горовиц.

― Извините, пожалуйста, за опоздание, ― сказал я, протягивая ей пакет. Она действительно обожала сладости.

Энн положила печенье на салфетку на столике, открыла кофе, понюхала и одобрительно кивнула головой. На ней было ярко-желтое платье с каймой из больших красных яблок и серьги под цвет каймы. Солнце заливало комнату.

― Спасибо, что согласились принять меня.

― Просто оказалось незанятое время.

― И все-таки…

― Я прощаю вас, ― сказала она. ― Говорите. Я буду пить, есть и слушать.

Я стал говорить. Она хрустела печеньем и слушала, время от времени кивая головой. Когда минут через десять я замолчал, она уже доела печенье и почти допила кофе.

― Это события, ― произнесла она. ― А каковы ваши чувства?

― Относительно чего?

― Относительно чего? ― повторила она с раздражением. ― Относительно убитой женщины. Относительно вашего свидания с Салли…

― Поровски, ― подсказал я.

― Она еврейка?

― Да.

― Это потому, что я еврейка?

― Вы спрашиваете, пригласил ли я ее на свидание из-за того, что вы еврейка? Нет, навряд ли.

Энн кивнула.

― Мысль-пожелание с моей стороны, ― прокомментировала она. ― Вы хотите, чтобы я вам сказала, почему вы пригласили ее? Этого я еще не знаю. Вы чувствуете себя виноватым из-за того, что сделали это. Вам кажется, что вы предали свою жену.

― Да, ― сказал я.

― Но ведь вам было хорошо с ней? Она нравится вам?

― Да. С ней очень легко.

― Сексуальные мысли, ощущения? Я поколебался.

― Да.

― Это хорошо, ― сказала Энн. ― Если вы не будете это печенье…

Я разломил последнюю печенину и протянул ей половину.

― В чем-то она очень похожа на мою жену. В чем-то совсем нет.

― Вы собираетесь увидеться с ней еще?

― Да.

― Как бы вы охарактеризовали свое поведение на этом свидании?

― Я сделал его совершенно безопасным для нас обоих, посвятив большую часть времени поискам Адели Три.

― Она нашла это приемлемым?

― Да. Она сказала: «Вы умеете понравиться девушке на первом свидании».

― Ирония. ― Энн подобрала последние крошки печенья.

― Да. Моя бабушка пекла похожее печенье. Не помню, как она его называла, но оно было очень вкусное.

― Она тоже была из Италии?

― Да, из Рима. Хорошо говорила по-английски, но с акцентом.

― Это замечание кажется вам необходимым? ― спросила Энн.

― Да, но я не знаю почему.

― Оставим это до другого раза. А теперь давайте вернемся к убийству и к вашему сну. Каково ваше отношение к погибшей женщине, к тому, что случилось; что, по-вашему, означает ваш сон?

― Слишком много вопросов, ― сказал я, допивая остывший кофе.

― Начинайте. Вас переполняет злость?

― Да, но мне кажется, моя злость недостаточно сильна. Она была неплохим человеком, нормальным человеком. Я должен был помочь ей больше. Ее убили в моем доме… А у меня в душе по-прежнему какой-то сумбур. Даже в такой ситуации… Моя жена…

Я остановился и замолчал.

― Может быть, вы скажете мне, что, по-вашему, означает сон? ― спросила Энн.

Я помотал головой.

― Тогда попробую я. Кто такой джокер? Вестник или шут? Он несомненно протягивает миссис Три коробку с сообщением для вас, сообщением, которое она передает вам. Коробка, наполненная кусочками красной бумаги. Что бы это могло быть?

― Кровь, ― предположил я.

― Почему бы нет? Она передает этот «подарок» вам и хочет, чтобы вы приняли его. Она хочет, чтобы вы почувствовали, нашли человека, который убил ее. Она хочет, чтобы вы нашли ее дочь. Три человека в платках ― это знакомые вам люди, которые хотят помочь, хотят, чтобы вы помогли найти убийцу, найти девочку, ребенка, Адель.

― Мой сон означает это?

Энн откинулась назад, пожала плечами и сказала:

― При отсутствии вашей интерпретации я хочу, чтобы ваш сон означал это. Я очень плотно позавтракала. Мне не надо было брать последний кусочек печенья, но…

― Если только вы не обидитесь: разве профессиональный психоаналитик может говорить мне, что он хочет, чтобы мой сон означал то-то и то-то?

Энн потрогала свою правую серьгу.

― Мне очень много лет, и я могу говорить то, что мне заблагорассудится. Я должна пробраться через видимость к сути, растормошить вас. Вы ведь пришли сюда за этим, не так ли?

― Да, ― согласился я.

― Тогда пойдите позавтракайте, а потом найдите того, кто убил Берил Три, и разыщите девочку.

― А что вы скажете мне о Мелани Себастьян?

― Кого важнее найти? ― спросила Энн.

― Адель, ― сказал я.

― Вот вы и ответили. Теперь идите, примите помощь трех человек в платках и при случае позвоните Салли Поровски.

― Так я и сделаю, ― пообещал я, вставая. ― Мне кажется, одного из этих троих в платках я знаю.

― Кто это?

― Вы.

― Хорошо. ― Она протянула руку к телефону. ― У меня будет еще одно «окно» послезавтра в девять. У вас есть еще двадцать долларов?

― Я приеду, ― сказал я, подходя к двери. Она набирала номер.

― У меня в приемной, возможно, сидит дрожащий молодой человек, ― сказала Энн. ― Скажите ему, что я приму его через несколько минут.

Молодой человек действительно ждал. Он выглядел очень испуганным, но когда я сказал ему, что Энн примет его через несколько минут, даже не посмотрел на меня.

Я вышел на солнце, чтобы позавтракать и отправиться на поиски Адели.

На Мэйн есть маленький менонитский ресторанчик. В основном в нем завтракают и обедают служащие центральных офисов, городской администрации и местные врачи и адвокаты. Еда в нем недорогая, обильная, а само место, если вас не раздражают молитвы в меню, живое и веселое.

Закончив есть, я оставил хорошие чаевые и отправился домой, размышляя о словах Энн, о моих собственных словах, о джокере с красным секретом в коробочке.

Я прошел пешком до Триста первой и три квартала до «ДК» и стоянки. За окошечком мельтешил Дэйв, обслуживая клиентов, моя «Гео» стояла там, где я ее оставил.

Я проверил машину. Досье на Адель не было. Либо его забрала полиция, либо я перенес его в офис, где его скопировала полиция, либо его забрал кто-то другой.

Занавески на моем окне были задернуты, дверь закрыта, но не заперта. Несколько секунд мои глаза привыкали к полутьме после яркого солнца. Я протянул руку к шнурку, чтобы раздвинуть портьеры, и остановился. Глаза начинали различать контуры в полумраке.

В полумраке я увидел Берил Три, сидевшую там, где я оставил ее тело. На коленях у нее была раскрыта одна из моих папок. Она смотрела на меня.

Глава 9

Руки у меня затряслись, но я все же дотянулся до шнурка.

― Нет, ― сказала она. ― Включите свет.

Это не был голос Берил Три. Тряска рук немного унялась, и я нажал на выключатель.

Сходство с Берил исчезло. Женщина была гораздо моложе и привлекательней, а ее темно-зеленое платье было гораздо более стильным, чем любой наряд, какой когда-нибудь носила Берил Три.

― Вы знаете, кто я? ― спросила она.

― Да, ― сказал я.

На моем столе лежала шляпа с большими полями и солнечные очки. Кровь была смыта. Я прошел за свой стол и посмотрел на Мелани Себастьян. Мне стали понятны минимум две причины, по которым Карл Себастьян хотел вернуть ее. Она была так же красива, как на фотографиях и на портрете в его квартире. Кроме того, у нее был удивительный голос.

Она закрыла папку на коленях и протянула ее мне.

― Вы читали в темноте? ― спросил я.

― При свете из окна можно кое-что разобрать.

― И?..

― Когда я взяла эту папку, я думала, это обо мне, ― сказала она. ― Потом я нашла дело на себя, но мне стало скучно, и я вернулась к этой, об Адели Три.

― Она вас интересует?

― Такие люди, как ее отец, в самом деле существуют… Вы думаете, он действительно… изнасиловал ее?

― Да.

― Иногда этот мир похож на ад, ― сказала она.

― И даже хуже, ― сказал я. ― На девятый круг ада. Берил Три погибла. Ее убили на том месте, где вы сейчас сидите, вероятно ее муж. А Адель отец продал дорогому сутенеру по имени Джон Пираннес. Вы не слышали о таком?

― Нет, ― сказала она. ― Вы шутите?

― Не шучу.

― Зачем вы рассказываете мне все это?

― Вы читали дело. Мне показалось, что вам интересно.

― На свете очень много таких Берил Три, таких Аделей. И много, слишком много Дуайтов Хэндфордов, ― проговорила она. ― Я их встречала… Адель сильная девочка? Может ли она…

― Она сильная девочка. Что вы здесь делаете?

― Мой муж ищет меня. Для этого он нанял вас. Вы говорили с моими знакомыми, и один из них связался со мной. Пока что я не хочу, чтобы вы нашли меня. Придет время…

― Пока что? А потом вы позволите мне вас найти?

― Когда буду готова, ― сказала она.

― Послушайте, все, что мне нужно, ― это передать вам, что ваш муж хочет с вами поговорить и попытаться выяснить, что произошло, ― сказал я.

― Мне нужно несколько дней. Всю свою жизнь я занималась тем, что заботилась о других людях. По крайней мере, мне так кажется. Я заботилась о матери и об отце, о таких детях, как Адель, о своем муже. Я не думаю, что можно спасти много людей, во всяком случае, это не в моих силах. Не знаю, понимаете ли вы меня, или я выражаюсь слишком туманно.

― Я понимаю, ― сказал я. ― Значит, пока вы не собираетесь разговаривать с вашим мужем?

― Я приму решение через несколько дней. Пока что я не готова. Мне нужно некоторое время побыть одной… Займитесь пока поисками Адели Три, а когда найдете ее, возвращайтесь к поискам меня. Если вы действительно специалист, вы найдете меня. Мне кажется, вам это удастся. Я оставила след.

― Итак, ― сказал я, ― богатая женщина играет в прятки со своим мужем и сыщиком, которого тот нанял.

― Нет, ― возразила она серьезно. ― Это не игра, и я не думаю, что вы глупы.

Она явно была откровенна. Это было видно. Я чувствовал это. У меня оставалось несколько вопросов.

― Скажите мне только…

― Нет, ― сказала она, не поднимаясь со своего места. ― Если я захочу, я могу спрятаться гораздо лучше, чем сейчас. Могу уехать из Флориды. Но если вы обещаете дать мне несколько дней, я останусь.

― И вы поверите моему обещанию?

― Да, ― сказала она. ― Поверю.

― Я обещаю вам. У вас водительские права Кэролайн Уилкерсон. Она сама дала их вам?

― Нет, я взяла их, когда она отвернулась. Что-нибудь еще?

― Пока нет. Что теперь?

― Теперь я встану и пройду в другую комнату, ― сказала она, поднимаясь. Она была высокого роста. ― Вы раздвинете занавески, постоите у окна, как будто задумались, потом возьмете досье на меня и на Адель и уйдете, заперев за собой дверь.

― Дверь сломана, ― заметил я.

Она уже перешла в другую комнату. Мне было совсем не до того, чтобы думать, какое впечатление произведет моя нора на сбежавшую из дома богачку и красавицу.

― Тогда просто уходите. Не возвращайтесь раньше чем через час.

― Вы думаете, за вами кто-то следит? ― спросил я, подходя к окну.

― Нет, мистер Фонеска, ― проговорила она. ― Кто-то следит за вами.

Взяв папки под мышку, я вышел обратно на яркое солнце и спустился по ступенькам, стараясь не оглядываться по сторонам в поисках того, кто за мной следил. Похоже было на то, что миссис Себастьян либо потеряла голову, либо находится под действием какого-то сильного лекарства или наркотика. Откуда она могла знать, что за мной следят? И зачем кому-то следить за мной? Дуайт? Он знал, где меня найти, и если он убил Берил, то вряд ли находится сейчас на расстоянии меньше трех-четырех миль от «ДК».

Я никого не увидел, не заметил никаких подозрительных машин с затемненными стеклами. Мне хотелось поговорить с Дэйвом, но было ясно, что Мелани Себастьян хочет, чтобы я отошел от своего офиса подальше.

Я сел в машину, отправился в «Уолгрин» на углу Баия-Виста и Сорок первой и оттуда позвонил Салли. На рабочем месте ее не оказалось. Я услышал ее голос на автоответчике и сказал, что скоро перезвоню. Полиция скопировала мое досье на Адель. Они могли найти Салли так же, как нашел ее я. Я думал, что будет лучше, если она узнает о смерти Берил Три от меня. Я хотел защитить Салли Поровски, хотя, в сущности, это было не мое дело.

Затем я позвонил Карлу Себастьяну.

― Карл Себастьян, ― сказал он.

― Льюис Фонеска.

― Вы нашли ее?

― Нет, но уже тепло. Может быть, еще дня два, максимум три.

― Она по-прежнему где-то недалеко?

― Да.

― Вы в этом уверены?

― Абсолютно, ― сказал я.

― Найдите ее как можно быстрее, ― сказал он. ― Найдите ее завтра, и я удвою ваш гонорар.

― Это займет не меньше двух дней.

Он вздохнул.

― Значит, два дня…

― Может быть, три.

Он повесил трубку, и я набрал еще один номер.

― Гриль-бар «Техас», ― произнес Эд Фэйринг с техасским выговором, которому он научился по фильмам.

― Это Фонеска, ― сказал я. ― Эймс на месте?

― Сейчас позову.

― Ты мог бы отпустить его на пару часов?

― Он сам себе хозяин, ― ответил Эд.

Через минуту Эймс взял трубку.

― Алло.

― Эймс, это ты сегодня утром убрался у меня в кабинете?

― Да. Посмотрел, как уехала полиция, зашел, вышел.

― У меня в кабинете или поблизости не было женщины, красивой женщины?

― Нет.

― Берил Три погибла.

Он промолчал.

― Эймс?

― Я.

― Ее убили у меня в кабинете.

― Значит, это ее кровь я смывал? Как она умерла?

― Вряд ли тебе нужно это знать.

― Я хочу знать, Льюис.

― Монтировка. Я кажется, догадываюсь, где ее дочь. Наверное, я найду ее. Ты не съездишь со мной?

― Съезжу, ― ответил он.

― Видимо, понадобится оружие.

― Разумеется. Она с человеком, который убил миссис Три?

― Я не знаю.

― Надеюсь, так, ― сказал он.

― Я заеду за тобой через десять минут.

― Я выйду на улицу.

В моем сне было три человека в платках. Одним из них была Энн Горовиц. Кажется, вторым был Эймс Маккини.

Эймс ждал меня у входа в «Техас». Поверх своего обычного костюма он надел плащ. Погода стояла теплая и солнечная, но я знал, что у его плаща очень глубокие карманы, достаточно глубокие для короткого или укороченного ружья.

Эймс сел в машину и закрыл дверь.

― Если это он убил миссис Три, я собираюсь с ним покончить, ― сказал он. ― Я подумал, что лучше сразу сказать тебе.

― Спасибо, ― ответил я, ― но если это решение бесповоротное, я не могу взять тебя с собой.

Я ехал по Фрутвиллу, к Сорок первой.

― Тогда я потерплю, ― сказал он.

На этом наш разговор окончился. Я подумал, стоит ли включать радио, и решил, что нет. С Сорок первой я свернул направо, проехал мимо высоток и через мост на набережную Берд и двинулся по Сент-Арманд-серкл. Здесь было полным-полно туристических машин. Я сделал крутой вираж, чтобы не врезаться в запряженную лошадью коляску с туристами, и поехал к набережной Лонгбоут, еще через один мост и по Галф-оф-Мехико-драйв, единственной дороге на острове длиной в одиннадцать миль.

Набережная Лонгбоут ― это деньги. Слева от нас тянулись пляжи и высотные многоквартирные дома, справа ― частные коттеджи. Зимой здесь жили богатые немцы и французы. Кинозвезды строили здесь многомиллионные виллы, а Джон Пираннес и ему подобные спокойно торговали попавшими в беду людьми, сомнительными участками земли и еще более сомнительными планами обогащения.

Я подъехал к охраняемым воротам курортного комплекса Бич-Тайдс, опустил окно и вежливо улыбнулся.

― Мистер Пираннес ждет нас, ― сказал я.

Охранник был старый, но неглупый человек. Он поглядел на Эймса, который смотрел прямо перед собой, вернулся в свою будку, набрал телефонный номер и через полминуты вышел.

― Никто не отвечает, ― сказал он. ― Извините.

― Я только…

― Извините, пожалуйста, ― повторил он так, как будто ему в самом деле было неудобно.

Я дал задний ход, развернулся и снова покатил к Галф-оф-Мехико-драйв, где сделал то, что должен был сделать сначала: подъехал к небольшому торговому центру в четверти мили от дома Пираннеса и припарковал машину. Немногие магазины были открыты, но стоянка не пустовала. Мы с Эймсом вернулись к Бич-Тайдс в надежде, что полицейский не остановит нас и не станет расспрашивать. Пройдя под деревьями, мы обнаружили проход в кустах. Охрана здесь была строга у ворот, но почти ни один из прибрежных комплексов не был окружен сплошной стеной.

Я подумал, что ночью охрана, возможно, строже, но видеокамер на деревьях не заметил. Бич-Тайдс определенно нуждался в консультанте по охране.

Мы прошли мимо круглого пруда с дремавшей возле него цаплей, мимо площадки для барбекю и вышли на пляж. Я снял рубашку и забросил ее на плечо.

― Ты ― кинозвезда на пенсии, ― сказал я, помахав троим малышам, строившим замок из песка. ― Ковбой, как Джон Уэйн.

― Если тебе все равно, ― ответил он, ― я буду Баком Джонсом.

Дети перестали копошиться и уставились на Эймса. Мимо нас пробежал босой человек в красных плавках и белой футболке с портретом Бетти Буп, оставляя следы на песке. Он посмотрел на нас; я расхохотался, будто Эймс сказал что-то очень смешное, но тот продолжал смотреть прямо перед собой. Я подумал, что поступил не самым разумным образом, взяв его с собой, а может быть и придя сюда. Но я не мог думать ни о чем, кроме четырнадцатилетней девочки, чья фотография лежала у меня в бумажнике, ее погибшей матери, ее отце, который продал ее, и Джоне Пираннесе, который ее купил.

Зайдя за здания Бич-Тайдс, мы прошли вдоль небольшого бассейна. Плескавшийся в нем одинокий старик кивнул нам как старым знакомым.

Мы заглянули в три дома, читая списки имен на внутренних дверях и избегая охранников, которые разъезжали на маленьких картах. В третьем здании мы наконец увидели надпись: «Дж. Пираннес», и я нажал кнопку.

Ответа не последовало.

Я нажал снова. На этот раз послышался женский голос:

― Алло.

― Джона Пираннеса, пожалуйста, ― попросил я.

― Он не может подойти, ― сказала девушка.

― Почему?

― Кажется, он умер, ― сказала она.

― Адель?

― Да.

― Адель, нажми, пожалуйста, кнопку и впусти меня, ― сказал я.

― Кнопку?

― На домофоне, возле двери, где-то там.

― А кто вы? Полиция?

― Сообразительная девочка, ― сказал я. ― Открой дверь.

Я услышал щелчок и замер, прижав трубку к уху и не спуская глаз с дорожки, где в любой момент мог появиться охранный патруль. Затем послышалось жужжание. Я повесил трубку, и мы вошли в вестибюль. Квартира Пираннеса находилась на шестнадцатом этаже. Через двадцать секунд мы были наверху и бежали по коридору. Эймс почти не отставал от меня, несмотря на длинный плащ, ружье и тридцать лет разницы в возрасте. Дверь квартиры Пираннеса была заперта. Я постучал один раз, потом еще.

― Кто там? ― спросила Адель.

― Ты только что разговаривала со мной по домофону. Открой дверь, Адель.

― А вы кто? ― сказала она.

― Я друг твоей матери.

― Моя мать умерла.

Голос у нее был совсем как у ребенка.

― Я знаю. Кто тебе сказал?

― Мистер Пираннес. Ему кто-то позвонил, и он сказал мне. Кому надо было убивать мою мать?

Девочка плакала.

― Я думаю, гораздо лучше будет поговорить об этом в квартире.

― Я могу отстрелить замок, ― спокойно предложил Эймс.

― Слишком много грома.

― Но ничего лучше мы не придумаем.

― Адель, ― снова попробовал я, надеясь, что соседи нас не слышат, ― Пираннес мертв?

― Кажется, да, ― ответила она.

― Мы разберемся с этим, ― сказал я.

― Мы? ― спросила она.

― Я и еще один друг твоей матери. Меня зовут Лью Фонеска. Моего друга, тоже друга твоей матери, ― Эймс Маккини. Я знаю Салли Поровски, мы с ней друзья.

Последовало долгое молчание. Не оглядываясь по сторонам, Эймс достал из-под плаща ружье и направил его на дверь.

― Я выстрелю, а ты просунешь руку и откроешь, если дверь не откроется сама, ― сказал он.

Дверь открылась прежде, чем он успел выстрелить.

Увидев направленное на нее ружье, девочка отступила назад, закрыла лицо руками и заплакала.

― Все хорошо, ― успокоил я ее. ― Эймс не собирается в тебя стрелять.

Худенькая испуганная девочка с растрепанными волосами стояла босиком посередине абсолютно белой комнаты. Мебель, стены, ковры ― все было белого цвета. Казалось, она играет в переодевание. Старомодное платье из красного гипюра, слишком тесное для нее, помада размазана, тушь ― сплошное пятно на левом глазу и подтек под правым. Эймс опустил ружье.

― Мне холодно, ― сказала она.

В комнате было тепло, но Адель дрожала. Эймс сделал шаг к ней. Она отступила, всхлипывая и пытаясь защититься руками от неминуемого, как ей казалось, нападения. Эймс снял свой плащ и набросил девочке на плечи.

― Так теплее? ― спросил он.

Она отняла руки от лица.

― Кажется, да.

― Где Пираннес? ― спросил я.

Она указала пальцем с ярким маникюром на белое кресло, повернутое к окну.

― Я развернула его, ― сказала она. ― Я не хотела смотреть. Я увидела кровь и…

Эймс отвел девочку к дивану и усадил ее. Я подошел к креслу, на которое указала Адель, и взялся за спинку. Кресло повернулось. В нем сидел хорошо одетый темноволосый мужчина с седеющими усами. Он удивленно смотрел на меня. В голове у него была дыра, белое кресло залито кровью.

Я стоял, глядя на труп, и понимал, что должен что-то сделать, позвонить в полицию, попросить детектива Эда Вивэза и рассказать ему правду. Может быть, он поверил бы мне. Но если бы я был коп, а он ― служащий по доставке судебных повесток, который обнаружил второе убийство за одни сутки, я бы не поверил.

― Это не он, ― сказал Эймс позади меня.

― Что?

― Это не Пираннес, ― повторил он. ― Я встречался с Пираннесом, когда меня судили. У нас был один и тот же адвокат.

― Адель, ― позвал я.

Она сидела на диване, закутавшись в плащ Эймса, но по-прежнему дрожа.

― Адель, ты сказала, что Пираннес умер.

― Да… Вы же сами видите.

― Все-таки посмотри на него, пожалуйста.

― Нет, я не могу.

― Это не Пираннес, ― сказал я.

― Это он! ― вскрикнула она.

― Это не он, девочка, ― вмешался Эймс.

Адель встала и подошла. Эймс поддерживал ее.

― Спилц, ― прошептала она, взглянув на тело.

― Спилц? ― переспросил я.

― Я думала, это… Я услышала выстрел и увидела кровь. Я развернула кресло, не глядя на него, и потом… и потом сидела, пока вы не позвонили. Что он здесь делает? Где мистер Пираннес?

― Как давно ты слышала выстрел?

― Не знаю.

― Где ты была?

― В спальне. ― Она показала на дверь позади себя. ― Кто-то позвонил в дверь. Мистер Пираннес велел мне оставаться в кровати и вышел. Они немного поговорили. Я хотела принять ванну или посмотреть телевизор, но боялась, что он вернется и…

― И?..

― Пираннес с кем-то ругался. Гостей было двое.

― Ты узнала чей-нибудь голос?

― Точно ― только мистера Пираннеса. Может быть, его, ― сказала она, махнув рукой в сторону покойника, но не оборачиваясь к нему. ― Он был тут вчера вечером.

― А другого человека?

Она покачала головой.

― Это был не твой отец? ― спросил я.

― Не знаю, ― ответила Адель. ― Я хотела, чтобы он пришел. Он бы не ушел, не повидав меня.

Она снова заплакала.

― Я хотела, чтобы он пришел, хотела сказать ему, что он сделал ошибку, чтобы он забрал меня. Я скажу вам честно: я надеялась, что это мой отец. Я надеялась, что он убил мистера Пираннеса, но… Можно я закурю?

Это был не лучший момент для чтения лекции о вреде табака.

― Конечно, ― сказал я.

Она подошла к столику у входной двери, подняла крышку белой деревянной коробки, достала сигарету, взяла ее в рот и стала оглядываться в поисках зажигалки или спички.

― Ну была же!..

Она пометалась между столами, вернулась в спальню, снова вышла, вздохнула, вынула сигарету изо рта и бросила ее на диван.

― Мне нехорошо, ― сказала она.

― Что он с тобой делал?

― Мистер Пираннес дарил мне кое-что, делал приятные вещи. Я думала, что знаю, чего он от меня хочет, но оказалось, что я и близко не угадала. Я надеялась, что он умер, я этого хотела. Вы понимаете меня?

― Ты знаешь, как зовут этого парня?

― Кажется, Тони, ― сказала она. ― Тони Спилц. У меня хорошая память. Я плохо себя чувствую.

― Ты можешь умыться? ― спросил я.

― Не знаю.

― Попробуй, только поторопись.

― Я не хочу оставаться одна.

― Я пойду с тобой. ― Эймс положил руку ей на плечо и отвел ее обратно в спальню, а оттуда в ванную. Я стоял, глядя на Тони Спилца, и думал о том, что могло произойти. Куда делся Пираннес? Почему он ушел? Был ли он вместе с Дуайтом Хэндфордом? Вызывал ли кто-нибудь полицию?

Спилц ответить не мог. Я попробовал поискать оружие. Я искал аккуратно, помня об отпечатках пальцев, которые могли оставить Эймс или я. Пистолета не было.

Когда через десять минут Адель снова вышла в гостиную, она стала похожа на четырнадцатилетнюю девочку. Впрочем, без косметики, с зачесанными назад волосами и в черном свитере в обтяжку, возможно принадлежавшем Джону Пираннесу, она выглядела даже младше.

― Пойдем, ― сказал я.

― Мне нужен мой плащ, малышка, ― попросил Эймс.

― Мне уже не так холодно, ― сказала она, возвращая ему плащ.

Он не надел его, а завернул в него ружье и повесил на руку. Мы вышли, и я закрыл дверь, подцепив ручку локтем. Возможно, это была излишняя предосторожность, но какой-нибудь молодой полицейский или охранник мог оказаться слишком сообразительным.

Мы не встретили никого, пока лифт не остановился на тринадцатом этаже. Вошла пожилая пара в халатах, с полотенцами, и маленький мальчик в плавках. Мальчик нес желтую надувную утку.

Пара посмотрела на нас. Женщина озабоченно оглядела Адель.

― Ты хорошо себя чувствуешь? ― спросила она.

― Да, мэм, ― ответила девочка.

Женщина посмотрела на меня и на Эймса. Адель придвинулась к Эймсу, а он обнял ее. Казалось, это успокоило женщину.

― Вы заметили, на каком этаже мы вошли? ― спросил старик с многозначительной улыбкой. ― На тринадцатом. А ведь во многих домах нет тринадцатого этажа. То есть он, конечно, есть, его называют четырнадцатым, но на самом деле он все же тринадцатый. Вы понимаете?

― Понимаю, ― сказал я.

― Мы живем на тринадцатом, ― продолжал он. ― Мы даже меньше платим, потому что мало кто соглашается жить на тринадцатом. Не понимают, что, даже если они числятся на четырнадцатом, все равно будут на тринадцатом.

― Сол! ― одернула его жена.

Мальчик размахивал уткой, представляя, что это самолет, и рычал, подражая мотору. Мы доехали до вестибюля, и двери лифта открылись. Старики с мальчиком повернули налево, а мы вышли через входную дверь.

Справа, возле будки охраны, за кустами и низкими пальмами что-то мигало. Очевидно, это была полицейская машина. Вряд ли стоило задаваться вопросом, почему она здесь, хотя было интересно, кто ее вызвал.

Мы обогнули здание и пошли по пляжу.

Старик по-прежнему плавал в бассейне один. На пляже было людно. Мы шагали очень быстро, но не бежали. Несколько человек бегали трусцой, но мы не были похожи на спортсменов. Мы прошли обратно тем же путем мимо барбекю и пруда. Цапля уже улетела.

Пробравшись через первую линию кустов, мы двинулись вдоль цветочных клумб и деревьев и через несколько минут, показавшихся очень долгими, сели в «Гео».

― Куда мы едем? ― спросила Адель с заднего сиденья, куда Эймс посадил ее рядом с собой, обняв за плечо.

― Я как раз думаю об этом, ― ответил я.

Я не мог отвезти ее к Фло. Хэндфорд знал, где живет Фло, он звонил туда в поисках Берил. Ее нельзя было отвезти в «Техас» и уж никак ― ко мне домой.

― Он должен был забрать меня, ― сказала Адель, когда я, стараясь не превышать скорости, проезжал мимо Музея океанологии. ― А еще лучше было бы, если бы он оставил меня у этого говнюка Тилли. Тилли не такой уж плохой. Не такой, как мистер Пираннес. Я никогда не встречала таких людей, как он.

Я поставил машину на стоянку на Трэйл, чуть севернее кафе «Деннис». Мне нужно было позвонить по телефону и рассмотреть голубой «Бьюик-98», который следовал за мной от стоянки на пляже.

Глава 10

Адель сидела напротив Эймса в кабинке «Денниса». Свой сверток Эймс оставил в машине. Адель заказала фирменный чизбургер, чили и клубничный коктейль. Она уже не дрожала, но взгляд был по-прежнему отсутствующий. Мы ждали заказа.

В «Деннисе» было полно народу, официантки суетились. Я заказал рыбный суп, Эймс хотел только горячего кофе.

Усадив Адель, мы с Эймсом на минутку отошли. Я сказал ему, что за нами следят. Он ответил, что заметил это.

Кабинку мы выбрали удачно: из окна была видна стоянка и «Бьюик». Двигатель не работал, но никто не выходил. Эймс кивнул мне, давая понять, что присмотрит за машиной. Стекла ее были затемнены.

Я позвонил и отправился объяснить Адели, что мы собираемся делать. Рыбный суп уже ждал меня, рядом стояла корзинка крекеров. Адель ела чили вместе с бургером, запивая коктейлем. Большого удовольствия от еды она явно не получала.

― Какую машину водит твой отец? ― спросил я, кроша крекеры в суп.

― Дуайт водит тягач, ― ответила она. ― Легковой машины у него нет.

― Дуайт? ― переспросил я.

― Я всегда называла его Дуайт, ― сказала она с полным ртом. ― Поскольку я была… до того, как он от нас ушел, когда я была маленькая, и сейчас.

Я решил оставить эту тему и спросил:

― А какая машина у Пираннеса?

Она перестала жевать и посмотрела в окно на стоянку. Она и впрямь была сообразительная девочка.

― Большая, черная, ― сказала она. ― Кажется, «Линкольн» или что-то похожее.

― А у Тилли?

Она положила свой бургер. На губе у нее был кетчуп.

― А что такое? ― спросила она.

― Меры предосторожности, ― ответил я. ― Если кто-нибудь из них собирается появиться, я хотел бы знать об этом как можно раньше.

― А вы знаете Тилли?

― Я говорил с ним вчера вечером.

Адель кивнула, опять откусила от бургера и посмотрела на Эймса, который показал на свою верхнюю губу, а потом на ее. Девочка поняла и вытерла рот салфеткой.

― У Тилли голубая японская машина с черным брезентовым верхом. С виду он как откидной, но на самом деле нет. Уже не новая, он купил ее с рук. Но выглядит хорошо, он ее часто моет. Тилли не из богатых дельцов.

― Он ладит с твоим отцом? ― спросил я, приступая к своей похлебке.

― Думаю, да, ― сказала она. ― Знаете что? Мне сейчас не очень хочется говорить и думать.

Я понимающе кивнул и сказал:

― Тогда ты можешь слушать. Я только что звонил Салли Поровски.

Адель положила руки на стол и стала похожа на загнанную в угол кошку. Было видно, что ей очень хочется вскочить и убежать, но она прекрасно понимала, что сейчас это невозможно.

― Я сообщил ей, что нашел тебя, ― сказал я. ― Она знает о твоем отце, о Пираннесе. Я не стал говорить ей о Спилце, чтобы не усложнять ей жизнь. Если ты захочешь, можешь рассказать.

― Моя мать умерла? ― спросила она, явно что-то обдумывая.

― Да, ― сказал я.

― Тогда мне не надо убегать. Я могу жить с отцом.

― Адель, ― сказал я. ― Твой отец ― гнусный растлитель малолетних. Он посягал на тебя. Он избил меня. Он продал тебя сутенеру и, возможно, убил твою мать.

― Что значит «посягал»? ― сказала она. ― Вы хотите сказать ― он поимел меня?

― Это так?

Она посмотрела на меня и на Эймса как хитрая кошка.

― Да что вы! ― Она покачала головой. ― Он очень хорошо ко мне относится.

― Он продал тебя, ― повторил я.

К нам подошла официантка и спросила:

― Что-нибудь еще?

― Пирог, ― сказал Эймс. ― С яблоками, если свежий. Если нет, ничего не надо.

Мы с Аделью смотрели друг другу в глаза. Официантка не знала, что происходит, и знать не хотела. Она вышла из кабинки.

― Я не говорила, что он это сделал, ― сказала Адель, играя в игру «кто первый моргнет».

― Мне сказал Тилли.

Она опять покачала головой.

― Вы можете себе представить, чтобы Тилли сказал это копу, или судье, или социальному работнику? Думаете, ему кто-нибудь поверит?

Я понял, что продолжать не имеет смысла. Лучше было оставить это Салли. Я вспомнил случай в Чикаго, когда черный наркоторговец, молодой человек несколькими годами старше Ад ели, получил шесть ударов ножом в живот. Я пришел к нему в реанимацию. Он умирал и знал это. Полицейский, который пришел со мной, спросил у мальчишки, кто его зарезал. Он ответил, что это сделал его лучший друг, его партнер по работе на улице, но подтвердить свое заявление под присягой отказался. «Мы с ним всегда были вместе, ― сказал он. ― Он был мне как брат. До того, как это случилось, он всегда хорошо относился ко мне».

Официантка вернулась с яблочным пирогом для Эймса.

― Достаточно свежий?

― Пойдет, ― ответил он, протягивая руку за вилкой.

― Я очень рада, ― сказала официантка и удалилась, положив наш чек на стол.

Адель снова начала есть, опустив глаза. Она либо усиленно думала, либо очень старалась не думать.

Эймс толкнул меня локтем. Я посмотрел на него, и он кивнул на окно.

Дверь «Бьюика» открылась.

Из него стал вылезать мужчина, и я узнал его. Это был мой ангел-хранитель, низкий плотный человек еще более плешивый, чем я. Тот, который спас меня от жестоких побоев, если не от чего-то похуже.

В нашу сторону он не смотрел, и мы с Эймсом успели отвернуться прежде, чем оказались в поле его зрения.

― Что это вы? ― Адель выглянула в окно.

― Ты видела когда-нибудь этого человека? ― спросил я, продолжая есть. ― Того, что закрывает синий «Бьюик»?

― Нет, ― ответила Адель. ― Подождите. Он не собирается прийти сюда за мной, или…

― Не собирается. Но лучше поостеречься.

― Параноики сраные!

― Я попросил бы тебя выбирать выражения в моем присутствии, ― сказал Эймс.

― Да кто… ― начала было Адель, но поймала взгляд Эймса, державшего на вилке кусок пирога.

Она пожала плечами и оттолкнула свою тарелку. Эймс доел пирог. Коренастый мужчина вразвалку вошел в зал и повернул к уборной, так и не взглянув в нашу сторону.

Я подумал, не стоит ли пройти за ним и спросить, что происходит, чего он хочет, кого он знает, но сразу отбросил эту мысль. Он бы мне ничего не сказал, а я был его должником. Вставать и скрываться, пока он в уборной, не имело особого смысла: он знал, где меня найти. И все-таки ради Адели стоило попробовать от него оторваться.

― Пошли, ― скомандовал я. ― Быстро!

Я бросил на стол двадцать долларов, чрезмерные чаевые.

Эймс положил вилку, Адель медленно выбралась из кабинки.

― Парень из «Бьюика»? ― спросила она.

Я не ответил. Мы подошли к двери.

― Он гонится за мной? ― Она смотрела на дверь мужской уборной.

Эймс дотронулся до ее руки и быстро повел ее к двери. Адель опять дрожала. Когда мы добрались до машины, Эймс снова сел сзади вместе с ней.

― Я вам не верю, ― сказала Адель.

― В чем?

― Что моя мать умерла. Вы просто хотели заставить меня сказать что-нибудь плохое про Дуайта.

― Нет, девочка, ― сказал Эймс. ― Твоя мама умерла.

В зеркало заднего вида я наблюдал за Аделью. Она посмотрела на Эймса и поняла, что он не лжет. Ее рот был открыт. Сначала она громко вскрикнула, потом зарыдала. Эймс обнял ее. Она уткнулась ему в грудь, сжав кулаки. Потом подняла правую руку… На секунду мне показалось, что она, как младенец, сейчас сунет большой палец в рот, но ее ладонь скользнула по щеке.

Она плакала всю дорогу, пока мы не подъехали к офису Салли.

Салли, в деловом черном костюме и белой блузке, ждала внизу, у стеклянных дверей. Ее руки были сложены на груди.

― Я не буду говорить ей, ― сказала Адель, когда я остановился напротив Салли. ― Про покойника.

― Как хочешь, ― ответил я, выходя из машины.

Адель тоже вышла, а Эймс остался на месте. Прежде чем шагнуть к Салли, Адель оглянулась на Эймса. Он кивнул ей. Между ними устанавливалась какая-то связь, какое-то взаимопонимание, может быть, девочка прониклась к Эймсу уважением.

― Адель, ― Салли подошла к ней.

― Салли, ― сказала Адель осторожно.

― Ну что, обниматься будем? ― спросила Салли, глядя на меня.

Адель подошла к Салли и обхватила ее двумя руками.

― Мне надо ехать, ― сказал я.

Салли кивнула и поймала мой взгляд.

― Я позвоню вам позже.

― Позвоните. ― Одной рукой она прижимала к себе Адель, которая снова плакала.

Пока Салли уводила девочку в здание, я вернулся к машине.

― Она убежит, ― сказал Эймс. ― Если они не посадят ее под замок, она сбежит к нему.

― Я знаю, ― буркнул я, включая зажигание.

― А что, если его устранить? ― спросил Эймс.

― Об этом я и размышляю. Он убил Берил. У него есть судимость. Возможен арест.

Мы ехали на север, в сторону Таттл.

― Я думал о каком-нибудь более быстром и надежном способе, ― произнес Эймс.

― Ты можешь думать об этом, но не более. Ты знаешь, куда мы едем?

― Да, ― ответил он.

― Раз ты сопровождаешь меня, мы сделаем по-моему.

― Если по-твоему сработает.

Я посмотрел на него. Он на меня ― нет. Казалось, он любуется деревьями, домами и страшно заинтересован почтовым ящиком в форме морской коровы. ...