Женщины его Превосходительства Ольга Кам

Пролог

Я сижу. Напротив меня сидит Алина, а рядом с ней – Вика.

Мы сидим правильным равнобедренным треугольником и лениво переглядываемся. Пейзаж вокруг нас прост до безобразия. Или как там у них это называется? Интерьер? Модные тенденции? Эта простота отполирована сотнями тысяч баксов. До блеска. Если взяться подсчитывать общую сумму, голова пойдет кругом. Но никому не придет в голову совершать подобные глупости. Даже в самом бредовом бреду алкогольного и кокаинового похмелья. Это как само собой разумеющееся. Здесь к этому привыкли. Диваны из крокодиловой кожи, богемский хрусталь, паркет из красного дерева, столовое серебро, льняные салфетки. Вышколенные официанты и вина лучших годов.

Я меняю положение ног, разглядываю рисунок на своих колготках. Тонкий нейлон телесного цвета, двадцать процентов плотности. Мимо проходит официант, останавливается рядом со мной и молчаливо, со стандартной улыбкой на лице, предлагает шампанского. Я беру бокал за тонкую ножку и делаю глоток. Интересно, какой это по счету бокал, и какой глоток? В голове легкое головокружение. На языке кисло-сладкий привкус. Стандартно, как улыбка официанта.

Вика прикуривает. Глубоко и со вкусом затягивается.

– Мне было бы жаль умереть среди такой роскоши. Не располагает. Унюхаться кокаином и сыграть в ящик. Обидно.

Она тут же оглядывается, словно боясь, что кто-то услышит ее слова. Так выражаться нельзя. И мы все это знаем. Не зря вместе ходили к логопедам и филологам, для того, чтобы наша речь звучала как горный ручеек в майское солнечное утро. Это не мое выражение. Но нас натаскивали на это сравнение, как гончих псов. Именно для того, чтобы с языка не срывались подобные слова.

«Сыграть в ящик»! Моветон!

Из нас троих мне проще всех. Я росла среди дерьма под названием «этикет», училась в частных школах, заканчивала университет. Мне двадцать четыре, и я точно знаю, что с ума сходят либо от денег, либо от скуки.

Вика – бывшая стриптизерша, хоть и утверждает, что совершенно не умеет танцевать. Алина – бывшая студентка, несостоявшееся светило науки. А я бывшая дочь своих родителей. Всего-то. Стоит, наверное, добавить, что богатых родителей. Мы все тут бывшие. С разным прошлым, но с одинаковым настоящим. И никто не вспоминает, что было раньше. Раньше не было ничего.

– Мы все умрем. Рано или поздно. Нет разницы, где это произойдет, – замечает Алина и лукаво мне подмигивает. Я улыбаюсь в ответ. У Алины короткая модная стрижка, в ушах гвоздики с бриллиантами, на губах прозрачный блеск. Трогательная, невинная и сексуальная. Миниатюрный, темноволосый ангел. Как обманчив внешний вид. В действительности, от ангела у нее осталась только улыбка… С которой она с удовольствием пустит пулю в лоб. Себе или первому, кто подвернется ей под руку. Аплодисменты.

– Говорят, она была актрисой. Среди них это модно.

– Мода быть безмозглой. Я это запомню, – усмехается Вика, демонстрируя идеально ровные зубы. Вика блондинка, и ей не нравится, когда цвет ее волос воспринимают, как показатель ума. Прежде чем посвятить себя стриптизу, она хотела посвятить себя математике.

– Почему мы о ней говорим? – интересуюсь. Без интереса.

– После смерти ее все обсуждают, – улыбка Алины бесподобное зрелище. – Она была алкоголичкой и наркоманкой. Муж ее держал взаперти и раз в полгода отправлял в санаторий прочистить мозги.

Алина всегда лучше всех осведомлена. Чужие драмы ей как бальзам на душу. Когда-то она не справилась со своей. Теперь мстит.

– О покойных либо хорошо, либо ничего, – без энтузиазма отзывается Вика и махом допивает шампанское. Ее взгляд беспорядочно скользит по присутствующим. Ей скучно и она думает, чем себя развлечь.

– А ее муж шизофреник, неврастеник и просто мудак, – спокойно заканчивает Алина.

Для Алины практически все мужчины либо шизофреники, либо неврастеники, либо мудаки. Но чтоб полный набор в одном лице… Видимо, этот действительно редкий экземпляр.

– Здесь таких девяносто процентов, – поддерживаю ее, но не без ехидства в голосе. Пью шампанское, прикуриваю. Дым скользит по горлу, заполняет легкие. Выдыхаю в потолок сизое облачко.

– Норма определяется большинством, – замечает Вика. – Мы все здесь немного того.

– Аминь, – Алина берет свой бокал и приподнимает его над головой. Хочет за это выпить. Она холеная и равнодушная, принимающая правду такой, какая она есть. Без истерик и лишних сантиментов.

Мы находимся на борту двухпалубной частной яхты. Наш курс лежит на Гавайи. Туда, где из шампанского за две тысячи баксов принимают ванны. Туда, где кокаина, как снега зимой в каком-нибудь захолустном городишке Сибири. В самую колыбель разврата и порока. Туда, где все продается и все покупается. Где любят и умирают.

Пассажиров всего около сотни, но у каждого свой скелет в шкафу. За каждым числится большой или очень большой грех. Здесь много оружия, секса и наркотиков. А еще денег и сумасшедших. Добро пожаловать на Гавайи, детка!

Глава 1

Мне приятно ощущать себя частью праздника. Быть его декорацией. Украшением. Я в своей тарелке, на своем месте. Я уверена, что девочки испытывают тоже самое. Иначе их бы здесь не было. Каждая сделала свой выбор и этому выбору следует.

Вспоминаю детство. Я всегда его вспоминаю, когда дело касается выбора. Не знаю почему. Непроизвольно улыбаюсь. Встаю, и меня немного ведет от выпитого шампанского. Одним отточенным жестом одергиваю юбку, расправляю складки на материале. На мне темно-синее платье из тонкого кашемира, целомудренной длины – ровно четыре пальца выше колена и аккуратным вырезом.

Как сейчас слышу слова:

«Сексуальность – это не вызов. Это обещание. Это таинство. Запрет и в то же время надежда на что-то большее. Сексуальность – это всегда недосказанность, недоговоренность, подглядывание. Никакой определенности, только намеки».

Я иду через небольшой зал. Прямая спина, чуть опущенный подбородок, взгляд из под ресниц.

Шпильки врезаются в гладкий паркет, оставляя на нем царапины. Зазубрины. От каждого моего шага. На память. За мной тянется шлейф туалетной воды Кристиан Диор. Poison.

«Этот аромат исключительно для брюнеток. Он подчеркивает их страсть и вкус. Диор станет твоим самым любимым мужчиной. От него в твоих глазах будет каждый раз разгораться желание».

Это правда.

Иду дальше, лавирую между столиков и чужих взглядов. Не признаюсь, но испытываю от этого удовольствие. Я знаю, что каждый присутствующий здесь мужчина про себя шипит мне в спину «шлюха», но никто бы не отказался трахнуть меня прямо на барной стойке. По-моему, одно не исключает другого. Я же, глядя им в глаза, улыбаюсь и безразлично думаю, что они ублюдки. У нас взаимная договоренность на комплименты. Мысленно предлагаю трахнуть на барной стойке своих титулованных жен. Примерно на этой возвышенной ноте наши взгляды расходятся.

«Я хочу, чтобы каждый. Каждый кобель здесь вас захотел».

Могу себе позволить все что угодно. Например, раздеться и станцевать на одном из столиков. И никто мне ничего не скажет, только подумают. И то осторожно. Исподтишка. Приближаюсь к пьяной компании. Усаживаюсь на подлокотник кресла, закидываю ногу на ногу. Улыбаюсь.

– Анюта, милая, как дела? – мужчина в кресле смотрит на меня и благоразумно целует тыльную сторону ладони. Я знаю, что с большим удовольствием он запустил бы мне руку под юбку. Он знает, что так делать нельзя. – Как на счет партии в Блек Джек? Ты приносишь мне удачу.

Пристраиваю свою руку у него на плече. Слегка поглаживаю материал белоснежной рубашки.

Никогда не запоминаю ни их имен, ни рода деятельности. Носком туфли как бы невзначай дотрагиваюсь до его ноги. Просто ради спортивного интереса.

– Какие ставки?

– Пять к одному, – на его губах улыбка, а в глазах ее нет. Глаза холодные, колючие. Визитная карточка данного закрытого клуба. Нервы у этих людей, как стальные канаты. Они смеются, пьют, отдыхают, а сами прикидывают, кого завтра убьют. Вместо мозгов у них калькулятор. А взгляд как прицел. У моего отца был такой же. И у брата. Я привыкла. Меня это не удивляет и не шокирует. Я же говорила, что гораздо лучше подготовлена к такой компании.

– Я стою большего, – усмехаюсь. – Поднимай цену. Даже за удачу надо платить.

«Китайская мудрость – никогда не отвечай твердым отказом. Оставляй себе место для маневра».

– Удача не разменивается по мелочам, правда, милая? – подключается другой мужчина. Он старше. Опытней. И мне он нравится больше. У него тон голоса приятней.

– Удача, как любая женщина, предпочитает, чтобы ее оценивали по достоинству.

Вижу на их лицах усмешки. Давно научилась по самой незначительной мимике лица угадывать чужие мысли. Думают, что все дело в цене. В моей цене, о которой я деликатно умалчиваю. Не могу категорично утверждать, что это не так. Всякое в жизни бывает. Но на деле, пусть не всех, но некоторых я и сама могу позволить себе купить. Это козырь в моем рукаве. Это дает мне право снисходительно улыбаться.

– А я сыграю. – Алина. Она появляется рядом и садится на подлокотник с другой стороны. Она вызывающе наивна. У нее выразительные серые глаза и нежный, звонкий голос. – Мне сегодня везет.

Дело не в везении. То есть не совсем в нем. У нее от природы прекрасная память и патологическое хладнокровие. Она внимательна к деталям и умеет рисковать. В своих навыках выдержки она может дать фору любому в этом зале. Она рассказывала, что раньше такой не была. Неудачный роман, ночь соленых слез и одна попытка самоубийства отточили ее характер до лезвия ножа. Я ей не верю. Не хочу верить, что человек способен настолько измениться.

– Виски со льдом, – бросает она, проходящему мимо официанту. – В игральный зал.

Я предпочитаю тихо покинуть компанию. Не люблю азартные игры. Ищу взглядом Вику и нахожу ее в другом конце зала. Она рядом с огромным аквариумом, наблюдает за золотыми рыбками. Рыбки откормленные и ленивые. Как маленькие каравеллы бороздят водное пространство, бесстрастно следя за всеми прозрачными глазами.

«Викуль, как вышло, что ты здесь?»

«Везение, чистое везение. А ведь сначала я хотела даже отказаться. Представляешь?»

Представляю. В душе она домашняя девочка и ее место в другом мире. Год за годом в ней все меньше остается уюта и тепла. Процесс запущен давно и стал необратимым. Едва ли в ее мечтах все еще существует дом у озера, муж и двое детей. Их тактично подвинули. Обстоятельства. На время или навсегда. Она держится на оптимизме, попутно открывая в себе все новые черты характера.

Душно. Решаю проветриться и выхожу на палубу. Воздух влажный, пропитанный соленой темнотой. Не освежает, но ласкает обнаженную кожу, как любовник. Облокачиваюсь на перила и долго смотрю на морскую пену. Приятно, спокойно. Могу стоять так час, а то и два. Я созерцатель. Всегда им была. Мать говорила, что это плохо. Она много чего говорила обо мне.

Называла бесхарактерной, бесхребетной, не способной бороться, кусаться, драться. Сейчас понимаю, что это именно те черты, которых бы она не хотела видеть во мне. Для нее я оставалась безмолвным слушателем, заводной куклой, девочкой на побегушках. Тенью, на фоне которой остальные, выглядели бы лучше. Ярче. Я родилась для контраста. И мной всегда были недовольны. Даже контраст из меня так себе.

– Ая, Вике плохо, – рядом со мной появляется Алина. Лицо встревоженное, и ей это не идет.

Добавляет лишних морщин и, соответственно, годов. Она берет меня за руку и тянет за собой.

Сохраняю спокойствие. Весь хмель моментально выветривается. Спрашиваю:

– Что случилось?

Мы заходим в зал, сбавляем шаг. Губы растягиваются в улыбках. Синхронно. По привычке.

– Мне кажется, она нанюхалась.

У нас не может быть проблем. Тем более, таких. Мы не употребляем наркотиков, нам это запрещено. Это плохо сказывается на здоровье. Кажется, Вика сама не раз об этом говорила.

– Серьезно? – Спускаемся по лестнице и сворачиваем в узкий коридор. Ковры здесь темно– бордовые, мягкие. Заглушают шаги.

– Похоже, что шучу? – она быстро смотрит на меня. Долю секунды.

– Я не про тебя спрашиваю, – я отмахиваюсь, не желая ничего объяснять.

Люкс. Пахнет свежим, наглаженным бельем, гвоздикой и сигаретами. Горит только настенное бра.

Шоколадного цвета обои впитывают его свет, увеличивая эффект интима. Панели из орехового дерева украшены резьбой восточного орнамента. Великолепно!

И особенно великолепно среди всего этого смотрится Вика. Она сидит прямо на полу в туалете, ее голова покоится на ободке белоснежного унитаза. Выглядит она неважно. Влажные волосы облепили виски и лоб, помада размазалась, туш потекла. Сажусь рядом с ней, приподнимаю голову. Отрываю туалетную бумагу, вытираю ей рот. Глаза у нее прозрачные. Ни одной полезной мысли. Как у золотых рыбок в аквариуме.

– Принеси из бара воды, – бросаю Алине, и она тут же исчезает. Я заправляю платиновый локон за ухо Вики. Прижимаю ее к себе. Шепчу что-то невразумительное. Вроде как «Потерпи, все будет хорошо». Ага, сейчас. Она издает звук очень похожий на стон.

– С газами или без? – интересуется Алина, осторожно заглядывая к нам. Но, так и не дождавшись ответа, протягивает без газа. – Что будем делать?

– Надо возвращаться, пока нас не начали искать. И что-то сделать, чтобы ее не увидели в таком виде. – Алина согласно кивает. Мы не боимся последствий. Боимся, что будет чертовски неудобно.

Никаких предложений. Я вздыхаю и пою Вику водой. Тонкая струйка льется по ее подбородку.

На шелковом платье остаются темные разводы. Ее тошнит. Еле успеваю увернуться. Это все шампанское и кокаин.

– Я вернусь в зал, попробую их отвлечь. Ты оставайся с ней. Пои водой, приведи в порядок. Не совершенный, но хотя бы терпимый, – напоминаю сама себе вождя перед решающей битвой.

Алина снова кивает. Как китайский болванчик. Я поднимаюсь, прихватываю из бара бутылку шампанского. Открываю ее на ходу и, делая прямо из горла внушительный глоток, отправляюсь на сцену.

Глава 2

В последующие дни я много думала об этом вечере. В какой-то степени, анализировала. Возможные варианты его развития. Вероятность того, что все могло сложиться совершенно иначе. Например, я могла бы отправить Алину, а сама остаться с Викой. Или мы вдвоем могли бы остаться и попробовать как-нибудь выкрутиться. В конце концов, не так ей было и плохо. Да и оставался шанс, что начнется что-нибудь из репертуара непредвиденных обстоятельств. Пожар или наводнение. Всегда надо надеяться на лучшее. Но тогда я почему-то решила свершить нечто героическое. Или безрассудное. Или абсурдное. Или хоть что-то.

Я оставляю Алину с Викой наедине, а сама выхожу в коридор. Я еще не придумала, что конкретно сделаю, но шампанское придает мне уверенность. Начинаю завидовать Вике. В некоторых случаях лучше сидеть у унитаза и блевать. Уже через несколько дней пойму, что была чертовски права.

Останавливаюсь у зеркала во всю стену, достаю из сумочки красную помаду. Красный цвет должен с чем-то ассоциироваться. Страсть? Желание? Огонь? К счастью, меня такие ассоциации не преследуют. Даже в страшных снах. Но на мужиков действует безотказно. Проверено. Он пробуждает в них самые древние инстинкты. Это атрибутика силы и власти. Недаром красный – цвет революционеров и женщин. Он располагает к действию. Остается только дать сигнал. На мне нижнее белье красного цвета. А на губах красная помада. Я во всеоружии.

Снова оправляю юбку. Смотрю на себя сзади. Чтобы никаких стрелок на колготках, прилипших соринок, ненужных складок на материале. Идеально.

Двигаюсь дальше по коридору, поднимаюсь по лестнице на вторую палубу. Впереди еще один коридор, и я на месте. До меня доносятся приглушенные звуки музыки. Фрэнк Дюваль. Узнаю его безошибочно. Шедевр светлой меланхолии.

Моя ладонь дотрагивается до стеклянных дверей. Я секунду медлю, чтобы уже в следующее мгновение оказаться в просторном зале. Здесь приятный полумрак. В каждом углу напольные бра овальной формы, из которых струится мягкий ненавязчивый свет. У стен стоят длинные диваны цвета обожженных кофейных зерен, на полу – палас цвета молочного золота.

Всего их четверо. Четверо мужчин, и они сидят друг на против друга. О чем-то беседуют. Но стоит мне появиться, как в меня впиваются их взгляды. И это не потому что я умопомрачительно выгляжу. Хотя в действительности так оно и есть. Своим появлением я прервала их разговор. Нарушила тишину. Чуть ли не подслушала исповедь.

Моя улыбка чиста и невинна. За ней скрывается бесхитростность ребенка.

– Помешала? – произношу нараспев. Голос, тихий и глубокий, скользит к ним. Осторожно. Будто ожидая приглашения быть услышанным.

Преодолеваю несколько ступенек. Приближаюсь. Иду медленно, давая возможность рассмотреть себя со всех сторон. Положительных, разумеется.

– Конечно, нет, – мужчина средних лет улыбается мне и встает со своего места. Это называется воспитание. Он единственный, кого я знаю из этой компании. Его зовут Морозов Сергей Владимирович. И я с ним. И Вика. И Алина. Пиджак от его костюма небрежно брошен рядом, черная рубашка расстегнута на несколько пуговиц.– Господа, познакомьтесь это Анна.

Мне кивают. Я киваю в ответ.

Теперь замечаю и других присутствующих. Краем глаза. Взгляд привык ни на ком не останавливаться. Не задерживаться.

– Не против, если составлю компанию? – смотрю исключительно на Сергея. Остальные меня мало волнуют. Подхожу к нему, и он целует мне руку. Легко, чуть насмешливо. Но у меня не возникает сомнений в его искренности.

– Располагайся, – он обводит помещение рукой в приглашающем жесте. Между диванами сервировочный столик. На нем стоят фрукты, бокалы, бутылки. Натюрморт из достатка, богатства, тщеславия. В какой-то степени я тоже часть картины. Атрибут роскоши.

В этом месте происходит новый поворот сюжета. До этого момента еще был шанс для благополучного окончания вечера. Например, я могла бы сесть на свободное место в конце дивана. Или рядом с Сергеем. Но у меня сегодня красный день календаря. Стандартные решения не приветствуются. Главное, чтобы в моих движениях не было ни капли неуверенности или сомнений. Любой жест должен выглядеть самым легкомысленным образом. Так, будто я каждый день занимаюсь тем, что сажусь на колени к незнакомцам.

Все это проносится в моей голове за долю секунды. Ровно столько мне требуется, чтобы развернуться и на мгновение увидеть глаза того, к кому я собираюсь трепетно прижаться всем телом. Говорят, глаза зеркало души. Если следовать этому определению, то душа у этого человека хрен знает где, но точно не в глазах. Там нет ни души, ни даже ее намека. Не проглядывается и тусклого ее отражения. Напоминаю себе, что все это не по настоящему. Понарошку. Только на каких-то десять-пятнадцать минут. Но тогда все еще было не поздно передумать, изменить траекторию движения и сесть хотя бы скромно рядом. Возможно, это помогло бы мне в дальнейшем. Но нет… Я просто перестаю об этом думать.

Не исключено, что у меня напрочь отсутствует инстинкт самосохранения, ну или находится в ремонте. Бессрочном.

Я плавно опускаюсь к нему на колени, и моя рука нежно обвивает его шею. Чувствую запах дорого парфюма. Запускаю пальцы в густые темные волосы. Кожей ощущаю его снисходительную улыбку. Игнорирую. Он не пытается меня обнять. Только небрежно придерживает одной рукой за талию.

– Принесите еще один бокал, – Сергей обращается к подошедшему официанту. Его голос спокойный. Размеренный. Для него не происходит ничего из того, на что стоит обращать внимание. Он улыбается мне. Я улыбаюсь ему. – Что будешь пить?

– Шампанское.

– Десерт?

– Клубника, – сама судорожно вспоминаю, подходит ли эта ягода к шампанскому. Вкус – он либо есть, либо его нет. Третьего не дано. Если бы господа видели, как еще четверть часа назад я пила марочное шампанское из горла, их бы передернуло. Если бы моя матушка просто сейчас меня видела, то перевернулась бы в гробу. Приятно иметь свои секреты.

– Под тобой Романов Александр, – бросает, как бы между делом Сергей, наливая себе в бокал коньяка. Щелкает зажигалкой, и оранжевый огонек на несколько секунд озаряет его лицо. – Рядом Антон, напротив Тимур.

Это важно. Внести ясность в ситуацию.

– Приятно познакомиться, – я наклоняюсь ближе к Романову, так, что мои слова ласкают его кожу. Пальцем провожу по вороту рубашки. Никакой реакции. Как будто большую часть своего времени он проводит с женщинами на коленях. Вполне допускаю, что так оно и есть.

– Удобно? – спрашивает он, не глядя на меня. И я впервые слышу его голос. Низкий. Глубокий. В интонациях, которого нет и намека на заинтересованность. В нем вообще ничего нет. Пустые слова. Его рука продолжает покоиться у меня на талии. И только.

– Вполне. А тебе?

– Не люблю, когда женщина сверху. Запомни.

Я уверенна, что это лишняя для меня информация.

– Что-нибудь еще? – наконец, приносят шампанское. Я беру бокал за тонкую ножку, делаю небольшой глоток. Оно искрится у меня на языке. Сотнями маленьких пузырьков.

– Да. Прежде чем что-то сделать, спроси у меня разрешения, – равнодушно замечает он и откидывается на спинку дивана.

Я поворачиваюсь к нему, и наши взгляды встречаются. Романов усмехается, от чего мне становится не по себе. Не часто встретишь столько безразличия в простой усмешке. У нормальных людей она выражает обычно какие-то эмоции. Ключевое слово – «нормальных».

Разговор возобновляется. Но теперь в нем участвуют только трое. Мы с Романовым молча смотрим друг на друга. Прицениваемся. До меня долетают лишь отдельные слова. Обрывки фраз. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку снова пью шампанское. Это незамысловатое действие придает мне уверенности, которую я за несколько последних минут порядком растеряла.

– Угостишь клубникой? – после паузы спрашиваю я. Он смотрит на меня, как на призрак. Нечто нереальное, неосязаемое, но все же неприятное.

– Угощайся, – кивает в сторону серебряного блюда, где правильной пирамидкой уложены идеально откалиброванные сочные ягоды. Уже не знаю, что лучше – дальше продолжать сидеть или встать и уйти. Оба варианта неудачны. Словно предугадывая мои мысли, он крепче прижимает свою руку к моей талии. Теперь грациозно подняться с его колен у меня точно не получится. И я остаюсь.

Чувствую себя еще глупее, чем раньше. Он выдерживает совершенное количество минут, чтобы я в полной мере это ощутила. Затем наклоняется к столику. Небрежно. Будто боится лишний раз до меня дотронуться. Потом, как выяснится, он просто не любит прикасаться к тому, что ему не принадлежит. Чтобы это ни было. Неважно.

Тогда я, конечно, еще об этом ничего не знала.

Он берет с блюда одну ягоду и осторожно подносит ее к моим губам. Я как зачарованная, приоткрываю рот и послушно принимаю ее с его рук. Неожиданно нежно, Романов проводит кончиком пальца по моей нижней губе. Неспешно. Со вкусом.

Снисходительно улыбается. Это его победа в моей игре. Это мое поражение в его игре.

В какое-то мгновение мне кажется, что он меня поцелует. Но вместо этого тихо произносит:

– Приятного аппетита.

Даже не смешно.

Ситуацию спасает Алина. Она появляется, широким жестом распахнув перед собой стеклянную дверь. Двигается уверенно, но величественно. Кивает мужчинам, бросает короткий взгляд на меня. Между ее бровей пролегает тонкая морщинка, но она тут же исправляет эту оплошность холодной улыбкой.

– Рада всех видеть, – она похожа на ядерную боеголовку, выпущенную в стан врага. В ней столько же совершенства и силы. – Александр, мои соболезнования.

Меня не удивляет, что она знает их всех, в то время как я не знаю никого. Хотя я ее практически не слушаю, потому как чувствую на шее горячее дыхание Романова.

– Сереж, прекрасно выглядишь, – она произносит все это на одном дыхании. Потом на секунду замолкает, подходит к музыкальному центру и ставит другой компакт-диск. Теперь играет Леонард Коэн. Алина удовлетворенно улыбается и устраивается в кресле.

– А вы слышали, что акции J&B снова в цене? На вчерашних торгах их стоимость взлетела чуть ли не в два раза.

– Это только потому, что AMB обанкротился, – фыркает ей в ответ, кажется, Тимур, и Алина закатывает глаза.

– Этого следовало ожидать. Повезло тому, кто раньше всех разобрался в ситуации, – она берет бокал Сергея и салютует присутствующим. – За вас.

Потом смотрит на меня и делает вид, что о чем-то вспомнила. Только что.

– Ах, да. Ая, милая, тебя Вика искала. Она была вроде бы у бассейна.

Пользуясь хорошим предлогом, я все-таки поднимаюсь и ухожу. Ощущаю спиной его взгляд. Он прожигает насквозь как серная кислота. Боюсь обернуться. Боюсь споткнуться. Считаю шаги. И только когда двери за мной закрываются, выдыхаю.

Глава 3

Картина меняется. Мы снова в люксе. Отдыхаем. Время, где-то около шести утра. Всего через несколько часов прибываем на остров Ланаи. Мы не успеваем ни выспаться, ни прийти в себя. Ничего особенного. Так бывает довольно часто.

Алина принимает ванну. Дверь открыта нараспашку, так что мы с Викой ее прекрасно видим. И слышим. Вокруг Алины целые горы воздушной белоснежной пены. Ее ступни покоятся на широком бортике джакузи. Под головой специальная подставка для удобного лежания. Она расслаблена, глаза прикрыты. Однако это не мешает ей без конца трепать языком.

По словам Алины, есть всего несколько типов людей. Один хуже другого. То есть, ни одного положительного. Она не верит в людей. И людям тоже не верит. Когда-то она сидела на самом краю моста и размышляла над этим вопросом. А еще над тем – прыгать ей или нет. Было холодно, сыро, а свет фонарей лишь подчеркивал ее одиночество. Она утверждает, что в этом была какая-то романтика. Пустынная дорога. Пустынный мост. Осень. Тишина. Беременность на втором месяце и пара сотен рублей в кармане. Все, что осталось в память от былой любви. Если бы за кадром играла душещипательная музыка, то она вполне могла бы сойти за героиню сопливой мелодрамы. Когда Алина это вспоминает, она смеется. Тогда, я полагаю, ей было не до смеха. Но это все в прошлом.

– Есть люди, с которым лучше не связываться, – вещает она, сдувая с ладони мыльную пену. – Если быть объективной, то здесь их большинство.

– Как и шизофреников и мудаков, – усмехаюсь я, лениво стуча по клавиатуре ноутбука. Я лежу на огромной кровати и болтаю ногами в воздухе. Экран передо мной светится голубым светом, и на нем мелькают картинки с дизайнерскими украшениями. Подыскиваю себе что-нибудь новое и оригинальное. Чтобы хоть чем-то компенсировать сегодняшний вечер. Но Алина своими разговорами портит настроение. Я никак не могу выбрать между Тиффани и Картье.

– Есть такие, от которых надо держаться подальше, – продолжает она, вытягивая одну ногу и рассматривая ее со всех сторон. По гладкой коже стекают тонкие струйки воды. Она на минуту замолкает, увлеченная зрелищем. Затем неохотно продолжает. – А есть такие, с которыми лучше в своей жизни просто не встречаться. Никогда.

Ради интереса забиваю в Google запрос «Люди, от которых надо держаться подальше». Надеюсь увидеть фоторобот или хотя бы приблизительный портрет. Заметив это, Вика сдавленно фыркает. Она сидит рядом и подпиливает ногти. Серьезно и сосредоточено. Иногда отводит руку от себя, придирчиво их разглядывает и продолжает дальше свое занятие. Она молчалива после своей выходки. Но мне кажется, что ее просто не до конца отпустило. Или она добавила еще. Иногда ее трудно остановить.

– Боже, это так неоригинально, – выдыхаю я. – Жизнь дерьмо, все люди бл*ди.

– Если видишь, что такой человек идет тебе навстречу, то переходишь на другую сторону улицы и делаешь вид, что как бы его не заметила, – говорит она и включает горячую воду. Берет душ, подставляет шею под упругие струи и блаженно выдыхает. – Как хорошо.

– Если быть оптимистом, то да. Это хорошо. Ходить зигзагами и ото всех прятаться, – вставляет Вика. Она так увлечена, что не замечает, как Алина переводит на нее холодный взгляд.

– Не говори пространно, – потягиваюсь я и зеваю. – Больше конкретики.

– Зря ты уселась на колени к этому придурку, – после паузы сообщает Алина.

Наверное, в глубине души я ожидала услышать что-то подобное. Алина слишком много знает, чтобы впустую бросаться словами. В отличие от меня, которая с трудом воспроизводит вчерашний день, Алина помнит все. Имена, фамилии. Года рождения, знаки зодиака. Марки машин, предпочтения в одежде. Небрежно брошенные фразы, неловко сказанные комплименты. Все, что попадает в зону ее слышимости, моментально откладывается в памяти.

– На нем вроде бы не было таблички «Руками не трогать», – равнодушно пожимаю плечами.

– Или «Зверей с рук не кормить», – добавляет Вика и дует на ногти. – Знаете, такие в зоопарках висят. Типа предупреждений. А о ком речь?

В комнате разливается глубокая пауза. Многозначительная. Со всеми вытекающими. Я не спешу отвечать. Алина вроде как тоже. Какое-то время слышен только плеск воды. Нахожу его самым прекрасным звуком. И готова слушать вечно. Лишь бы не услышать чего-нибудь другого. Хочу включить музыку и начать танцевать. Или петь. Или говорить на китайском. Короче, перевести разговор на другую тему.

– Романов. Александр Романов, – наконец, произносит Алина. И выключает воду.

Вбиваю в строку поиска «Александр Романов». Вижу многообещающее «Результатов: примерно 5 000 000». Прохожу по первым двум ссылкам, естественно, не нахожу ничего общего с интересующим меня объектом. Дальше – та же история. Никого похожего.

Вика на мгновение замирает. Упирается взглядом в потолок. А затем коротко выдыхает «Оу». И это все. После чего она вновь берется за пилку.

– Очень любопытно, – протягиваю я.

– Не могу сказать ничего конкретного. Мы никогда не имели с ним дел, – добавляет она. По всей видимости, он ее тоже не особо интересует. Как и меня.

Для Вики люди это цифры. Выраженные в банковских счетах, среднегодовых доходах. Дебите, кредите. И в результате, балансе.

– Потому что он относится к третьему типу людей, – уверенно заявляет Алина и выходит из ванны, завернутая в махровое полотенце. Усаживается у зеркала и ерошит короткие волосы на затылке. Раньше у нее были роскошные длинные волосы, но она решила их обрезать. Вика уговаривала ее этого не делать, я же сказала, что главное не то, что у тебя на голове, а то, что внутри. И Алина подстриглась. Для нее это стало символом избавления от прошлого. Модная стрижка.

– Это мы уже проходили, – обрываю ее я.

Не понимаю, зачем говорить о том, о чем можно не говорить. Думать над тем, над чем можно не думать.

– Господи, Ая, где ты научилась так виртуозно пропускать все мимо ушей? Такое чувство, что у тебя в игноре весь мир. Чтобы вокруг тебя не происходило, тебе нет до этого дела.

В яблочко. В десятку. В самую сердцевину моей правды жизни. Мне пофиг. Я училась этому пофигизму большую часть своего пути. От рождения и до сегодняшнего дня. Все, что меня не касается, меня не касается.

– Мне все равно, кем бы он ни был. Хоть маньяком со стажем, – говорю, – я его видела в первый и последний раз. Если это не так, и я снова с ним встречусь, то обязательно последую, Алин, твоему совету. Отвернусь, перейду на другую сторону улицы и начну молиться, чтобы он меня не узнал. И еще кое-что, – я закрываю ноутбук, смотрю сначала на Вику, потом на Алину. – Прекратите переглядываться и закатывать глаза к потолку. Это глупо.

– Ты невыносима, – объявляет Алина.

Я в курсе.

Остров Ланаи. Крошечный райский уголок для избранных. Лазурный океан. Лазурное небо. Горячий влажный бриз с привкусом ананасов и до боли яркое солнце. От бессонницы не чувствую ног. Колени гудят. Икры напряжены от высоких каблуков. Спускаемся по трапу прямо к черному лимузину. В его салоне наверняка работает кондиционер, а в ведерке со льдом приготовлено шампанское Chrystal.

Вика идет рядом с Сергеем, и ее рука покоится на его согнутом локте. На бледно-розовых губах улыбка. Платиновые волосы повязаны тонким шелковым платком нежно-зеленого цвета. Иногда она наклоняется к мужчине и что-то ему говорит. Он коротко кивает ей в ответ, смотрит на Алину. Алина неопределенно пожимает плечами и смеется. Беспечно. Непринужденно. На ней легкая хлопковая рубашка, перехваченная широким кожаным поясом и короткие шорты с темно-синими лампасами.

Я следую чуть позади и могу себе позволить лишь слабую тень улыбки. Намек. Призрак хорошего настроения. На самом деле, я страдаю от головной боли и дневного света. Опускаю на глаза солнцезащитные очки, и мир погружается в желтый оттенок сепии.

Мы всегда в одном составе и при одном мужчине. Кто-то называет нас секс-эскортом, кто-то просто шлюхами. Истины не знает никто, потому что мы прекрасно справляемся со своими ролями. Мы играем. Изображаем. Делаем вид. Мы всегда веселы. Всегда на грани. Рядом с Сергеем проделывать подобные фокусы легко. Он ценит и нашу игру, и нас. Это важно. Когда тебя ценят. Когда ты не пустое место. Когда у тебя есть предназначение. Или задача. Или цель. Или хоть что-то, что подтверждает твое существование.

К полудню добираемся до частного отеля. И у меня есть несколько часов, чтобы поспать. Вечером все начнется по новой. Вечеринки, клубы, бары, презентации. Встречи, люди, знакомства. Побережье засияет в огнях. Музыка смешается с шумом прибоя. Будет шампанское, закуски, свечи. Гламурный глянец, презрительный шепот. А пока – удушливая жара на улице и желанная прохлада номера. Хрустящие простыни. И тишина. Я закапываю в глаза Визин, надеясь избавиться от красноты. Опускаю жалюзи и ложусь в кровать.

Премьера нового мюзикла «Отверженные». Мы стоим в зале, и все пространство залито молочным светом хрустальных люстр. Лучи отражаются радужными искрами в бриллиантах. И улыбках приглашенных. Играет музыка. Сколько не стараюсь, не могу узнать исполнителя. Но я не оставляю попыток, потому как мне она кажется знакомой. Слушаю и слушаю, перебирая в уме все известные мелодии. В одной руке у меня программка, в другой незажжённая сигарета.

Настроение чуть лучше, чем было с утра. Но уже чувствую, как разливается приятное тепло от предвкушения будущего вечера. Нон-стоп событий мне по душе. Я люблю, когда дни сменяются, как кадры в кинофильме. Никогда не успеваешь соскучиться. Или подумать. Или начать жалеть себя.

Оглядываюсь по сторонам и вижу Морозова. Он делает мне знак рукой. Едва заметный жест пальцами, и кивок головы. Это все, и этого достаточно. Иногда достаточно одного его взгляда. Или холодной улыбки. Есть люди, которым не обязательно говорить. Их молчание красноречивей любых слов.

– Устала? – спрашивает он, когда я приближаюсь.

– Не выспалась. Жара и меня укачало. До сих пор не могу отойти.

– Как Вика? – он не смотрит на меня. Его взгляд устремлен вперед. Куда-то в невидимую точку над головами присутствующих. Чуть распускает галстук, убирает руки в карманы брюк. Ему сорок пять. И чисто теоретически он годится мне в отцы. Но мой отец никогда не спрашивал меня, устала ли я. Он вообще у меня ничего не спрашивал. Только бросал едкие замечания, а то и вовсе не замечал. Будто меня не существовало.

– Нормально, – отвечаю.

– Хорошо, – он кивает и, похоже, больше к этому вопросу возвращаться не собирается. Тем лучше. Трудно объяснить, почему иногда лапочка Вика ведет себя не совсем адекватно. – Не отходи сегодня от меня далеко. Будь рядом.

Я настораживаюсь. Замираю на мгновение.

– Что-то случилось? – голос не дрожит. Только наполняется неестественно глубокими нотками.

Сергей притягивает меня за талию. Успокаивающе гладит по спине. Его плотно сжатые губы изгибаются в безразличной улыбке.

– Ничего из того, о чем тебе стоит беспокоиться, – усмехается он. – После спектакля поедем в ресторан. У меня назначена встреча, и мне хотелось бы, чтобы ты там присутствовала. Только ты.

Он делает ударение на последней фразе. Будто подчеркивает, что Алины с Викой не будет. Я заинтригована. Я в предвкушении. Я не боюсь, потому что знаю, что мне нечего бояться.

Глава 4

Мы сидим на премьере мюзикла «Отверженные». На самом деле это уже давно никакая не премьера. Несколько недель назад мы смотрели его в Большом. Так себе представление. Но зрители аплодировали, и я аплодировала. А потом восхищалась непередаваемой игрой актеров. И великолепно подобранной музыкой. И светом. И гримом. И глубоким смыслом. Сегодня я готова повторить все слово в слово. Если потребуется, обсудить и высказать свое мнение. Не совсем, конечно, свое. Оно давно напечатано во всех модных журналах, но это меня не смущает. Все эти презентации, открытия новых ресторанов, казино, отелей, борделей, премьеры мюзиклов – не научные конференции, где от тебя ждут доклада на час, а всего лишь сборище людей, которым скучно. Все, что нужно знать в подобных местах, – это когда показать свою осведомленность. Причастность.

– Мне кажется, они переигрывают, – шепчет Алина, внимательно следя за действием на сцене. Я не понимаю, она это серьезно говорит или шутит. – В этот раз мне нравится только музыка.

Вика молчит и даже не смотрит на сцену. Ее взгляд устремлен в сторону, на выход из ложи. Я осторожно оборачиваюсь и не вижу там никого, кроме охраны.

– Это какие-то этнические мотивы в современной обработке. – Алина щелкает пальцами, чтобы мы ей помогли определиться. Вика ее будто не слышит. Она в другой реальности, ином измерении, чужой действительности. Между нами сотни световых лет. Списывать и дальше ее поведение на действие наркотиков и их последствие у меня не выходит.

– Африканская музыка, адаптированная под североамериканские стандарты, – наобум отвечаю я. – Это особенно будет хорошо слышно во втором акте, когда на заднем плане появляется четкий ритм барабанов.

Мне удается ввести Алину в замешательство. И не только ее. Рядом сидящая пара с интересом на меня косится. Чувствую себя в зените славы. У меня есть слушатели, набор красивых фраз и желание их произнести.

– Это новые модные тенденции. Скоро весь мир будет слушать национальные гимны индейцев Майя. – Понятия не имею есть ли у них гимны, но меня уже не остановить. – Еще пару лет, и клубы взорвутся от звучания таких инструментов, как бубен и ситара. Музыка народов мира станет свежей волной, как когда-то джаз и рок-н-ролл. Помяните мое слово, мы еще споем йодль на чьем-нибудь дне рожденье.

Закончив речь, я удовлетворенно замолкаю и откидываюсь на спинку кресла.

– Надеюсь, не на моем, – вставляет Алина.

– Как скажешь, – милостиво отмахиваюсь я.

Сергей снисходительно улыбается. Практически не слушает, о чем мы говорим. И уж совершенно точно не собирается на эту тему с нами спорить.

Я с легкостью могу поддержать любой разговор. Самый абсурдный. Нести херню, сохраняя при этом умный вид. Главное выдержать в голосе нотки уверенности. Абсолютной уверенности в своей правоте. Это почти всегда проходит. С вероятностью на девяносто процентов. Сергей знает о наших шалостях. Он их позволяет, никогда не одергивает.

«В женских невинных шутках скрывается слишком много коварства. Иногда они опаснее любого оружия».

Он смотрит на нас как на шкодливых детей. Чуть свысока. Благосклонно. А глаза смеются. И я еще ни разу не видела, чтобы он смотрел так на других. Таким теплым и мягким взглядом. Насмешливым, но как будто понимающим. Позволяющим.

Перед тем как выйти из театра, Алина одергивает меня за руку и произносит:

– Мы в "Марокко".

"Марокко" – это местный клуб. Закрытый клуб. Дорогой. Со своей историей и громкой славой, но по своей сути мало чем отличающийся от других. Только отсутствием свободных столиков, более услужливым персоналом, взвинченными ценами и открытым распространением наркотиков. За все надо платить. Даже за свою собственную смерть. Причем ждать она тебя будет там же. Прямо у входа. В лучах софитов и отблесках светомузыки. Примет в свои объятия и за свои услуги попросит всего сотню.

Мы оказываемся на широкой авеню. Густой бархатный вечер окрасил воздух в багряные тона. По-прежнему душно. Кобальтовое небо с мириадами блеклых звезд переливается загадочным мерцанием. Легкий бриз, тихий шелест прибоя. Вдыхаю полной грудью сладкие ароматы экзотических цветов и на миг закрываю глаза.

– Ты же к нам присоединишься? – Она внимательно на меня смотрит, и хоть в голосе слышится тревога, взгляд остается холодным и сияющим. Как звезды.

Прежде чем сесть в машину, успеваю ей коротко кивнуть.

– Конечно. Что за глупые вопросы?

Она стоит на обочине и не шевелится. Не торопится уходить. Ее ладони зябко сжимают обнаженные плечи, как будто ей холодно. Но на улице жарко.

Автомобиль трогается, и вот уже за стеклом скользят узоры улиц. Отражения ярких реклам переплетаются на тонком стекле с неоновыми вывесками магазинов. И с моим отражением. Я щурюсь от света фар встречных машин. Непроизвольно улыбаюсь. Не знаю чему. Просто так.

Мы проезжаем по набережной, и я смотрю на бескрайнее море. На стертую у неба линию горизонта. И на призрачные силуэты белоснежных яхт. На золотые огни города и на их блики в беспокойной воде.

Перевожу взгляд на Морозова. Он сидит рядом и, кажется, тоже наслаждается видом из окна. Но это только на первый взгляд. А на второй оказывается, что он полностью погружен в себя и не видит ничего вокруг. Его мысли заняты другим. Или другими. Воздушному, облачному, нематериальному нет места в его жизни. Все просто и определяется цифрами. Или выстрелами.

В ресторан мы приезжаем уже ближе к полуночи. На входе нас встречает метрдотель, коротко приветствует и жестом приглашает следовать за ним. Его движения отточены до совершенства. Улыбка идеальна. Не заискивающая, не широкая. Не кислая, не вымученная. Она словно откалибрована. Взвешенная грамм в грамм по общему стандарту общения с клиентами. В меру приветливая. В меру доброжелательная. Как в аптеке. Не больше, не меньше.

Я двигаюсь чуть позади Сергея. И пока мы идем, успеваю украдкой рассмотреть интерьер ресторана. Я не озираюсь по сторонам, а только бросаю короткие острые взгляды вокруг себя. Не показываю никаких эмоций, равнодушно отмечаю отделанные золотым шелком стены, полукруглые столы с длинными скатертями, бамбуковые стулья с высокими спинками, низкие диваны нежно-бежевого цвета. Деревянную ажурную террасу с видом на ребристую гладь воды.

Свечи. Музыка. Приятный полумрак. Все как положено. Полный набор. И все же здесь мило. Уютно. Роскошно, но неброско.

Тем временем мы поднимаемся по широкой зеркальной лестнице и попадаем в небольшой зал, рассчитанный на несколько посетителей. Нас уже ждут. Метрдотель указывает на столик в отдалении, а сам бесшумно исчезает. Поначалу я не предчувствую ничего плохого. Я просто перевожу взгляд туда, куда мы направляемся. Заметив нас, мужчина оборачивается. Свет падает на его лицо, и на какое-то ничтожное мгновение я замираю, потому что тут же узнаю его.

Я бы не назвала это приятной встречей. Потому что от одного его взгляда у меня цепенеет все внутри. Буквально сковывает льдом от холодной улыбки, так что становится трудно дышать. Но тут же беру себя в руки.

– Нет смысла начинать разговор без предмета его обсуждения, – бросает Сергей, подходя к столику. Романов поднимается, и они жмут друг другу руки. Без энтузиазма. Холодно и неприветливо. Сергей выдвигает для меня стул, и, собрав волю в кулак, я выдаю легкую улыбку и присаживаюсь. Коротко киваю и тут же отвожу глаза. – Вы уже знакомы, так что обойдемся без формальностей. Аня, милая, заказывай. Полагаюсь на твой выбор.

Как по мановению волшебной палочки, рядом появляется официант и кладет передо мной меню. Не торопясь, я принимаюсь его изучать. Придирчиво. Внимательно. Каждую строчку.

Морозов продолжает:

– Итак, я готов выслушать твое предложение.

Я читаю: "Печень кролика с грушей, с соусом из красного вина и бальзамического крема".

– Я хочу купить ее у тебя. Сколько ты хочешь?

Я читаю: "Ребрышки ягненка на пряной лепёшке с соусом из томатов по-сицилийски".

Не понимаю, о чем они говорят. Перелистываю страницу в гладком ламинате. На лице застыло выражение глубокой заинтересованности гастрономическими изысками. Не вижу перед собой ничего, кроме форели в соусе из белого вина, базилика, оливкового масла и трав.

Официант ждет моего заказа, но я не дошла еще даже до десертов. И меня это раздражает. Не могу сосредоточиться и выдаю первое, что приходит в голову: карпаччо из говядины, ребрышки ягненка и форель.

– И принесите воды, – заявляю я. Громко и уверено. – Перье со льдом. И лимоном.

Откидываюсь на спинку стула, достаю сигарету. Зря. Кончики пальчиков дрожат. И это заметно. Морозов подносит зажигалку, и я прикуриваю. Отворачиваюсь в сторону, выпускаю тонкую струйку дыма.

Я сама хладнокровность. Я идеал выдержки.

Сергей молчит. Обдумывает предложение.

– Я не торгую людьми, – наконец произносит он. Спокойным голосом. Безмятежным. И только я слышу, что в его интонации вклинились угрожающие нотки.

«Никогда не показывай своих эмоций. Это слабость. Это всегда брешь в твоей обороне. Пока страх внутри тебя, он безопасен, но стоит ему вырваться наружу, и он превратится в панику. Не давай другим преимущества. Будь безразличной. Что бы ни происходило».

– Миллион, – бросает Романов. Непринужденно и естественно. Как сто рублей чаевых.

Стоимость хорошего автомобиля.

Пристрелите меня.

– Даже не обсуждается.

Официант приносит воду. На мгновение разговор прекращается. Передо мной появляется хрустальный бокал с прозрачной жидкостью, перламутровыми кубиками льда и сочной долькой лимона. Даже не замечаю, как подают основные блюда. Разворачиваю салфетку и укладываю ее на коленях. Расправляю, чтобы не было складок.

– Пять. Это же всего лишь шлюха, – сколько презрения в его словах. Пренебрежения. А тем временем моя стоимость приближается к стоимости машины представительского класса.

Моя вилка замирает над куском румяного кролика. В миллиметре от тонкой хрустящей корочки. Разглядываю на тарелке изумрудные листья базилика, каждую прожилку. Все еще надеюсь, что струна, натянутая у меня в груди, чуть ослабнет, и я смогу сделать полноценный вдох.

– Женщина всегда остается женщиной. Шлюхами их делают мужчины.

Я все-таки беру в рот кусочек сочного мяса, но он застревает у меня в горле, и я чуть им не давлюсь.

– Шлюхами они делают себя сами. Все, что продается, покупается.

– Она не продается. Только если сама этого не пожелает, – твердо заканчивает он и смотрит на меня в ожидании ответа. – Аня?

Я поднимаю взгляд. Медленно. Очень медленно. И впервые за весь вечер смотрю Романову прямо в глаза. Долго и без тени смущения. Вижу свое перевернутое отражение в его расширившихся зрачках. Вижу, как сжались его челюсти и как дернулась верхняя губа в бессильной ярости. Уголок моих губ чуть приподнимается в момент его поражения. Я изображаю полуулыбку. Полуусмешку. Одним незаметным движением брови подчеркиваю свою победу. Вношу ясность в ситуацию. Тянусь за бокалом с водой и делаю небольшой глоток, при этом равнодушно пожимаю плечами. На хрустальном ободке остается след от моей помады. В душе остается последний его взгляд. Взгляд человека, который следует своим путем по своей собственной вселенной. Пустой и отрешенный взгляд, до краев наполненный немой угрозой. Игнорирую. И четко отвечаю:

– Нет.

Нет – это самое приятное слово. Что бы кто ни говорил. Решение всех споров, нелепых предложений и сделок. Я бы еще добавила: "Ни в коем случае. Ни за что. Никогда. Совершенно невозможно". И еще тысячу вариантов отказа.

Романов небрежно бросает кредитную карту на стол, в то время как Сергей молча смотрит на него. А затем, вдруг что-то вспомнив, добавляет:

– Александр, – я отмечаю, как звучит имя из его уст. Жестко и холодно. – Ты помнишь, как ее зовут?

Я ужинаю, не обращая ни на кого внимания. Ответа нет. Морозов продолжает:

– Нет, ты не помнишь, как ее зовут. Более того, ты просто ее никогда не встречал. Для тебя ее не существует. Но если я узнаю, что это не так и вам каким-то образом все-таки удалось снова увидеться, тебе придется об этом пожалеть.

Теперь я открыто усмехаюсь. Но глаз не поднимаю. Точно знаю: стоит мне посмотреть на Романова, и я увижу его полный решимости взгляд, от которого меня передернет. В любой другой ситуации я бы засомневалась в правильности своего ответа. И поведения. Но от его уверенного выражения на красивом лице зубы сводит и немеет язык. И мне плевать, что с таким, возможно, лучше не связываться. Об этом я подумаю завтра.

Глава 5

Я потом долго сижу, не двигаясь, неохотно ковыряюсь вилкой в остывшем ужине и никак не могу понять, что происходит. После ухода Романова между мной и Сергеем воцаряется молчание. Убийственное. Удушливое. Как гильотина над головой осужденного в решающий момент.

– А если бы я согласилась? – нарушаю молчание я. И чувствую, как мои слова разрезают воздух. Дробят его молекулы и взрывают тишину. Хочу прояснить ситуацию. Хочу узнать, насколько еще принадлежу сама себе.

– Зачем загадывать? – после паузы неохотно отвечает он. Это уже не имеет значения. Осталось в прошлом и потеряло свою актуальность. Важно другое. – Ты уезжаешь с островов. Сегодня ночью. На выходе тебя ждет Тимур, он отвезет в аэропорт.

– Плохо дело, да? – спрашиваю я, и так уже зная, что да, плохо. Иначе, меня бы не отправляли, куда подальше под охраной. Или с охраной. Что по сути одно и тоже. Все дело в Романове, и сколь неприятен для меня этот факт, его я тоже усилием воли признаю. От чего волна злости поднимается изнутри и обжигает нёбо.

– Пока сложно сказать, – он улыбается через силу. – Но не будем рисковать. Отдохни пару дней в Москве, а потом улетишь в Испанию. – Он берет меня за руку и несильно сжимает. Я выдергиваю ладонь. Прикуриваю. Подавляю накатившую тошноту.

– Я не виновата, – тихо шепчу я. – Я не знала.

– Прекрати себя накручивать, – устало произносит Морозов, делает глоток виски из стакана и поднимается. – Не думай ни о чем, пройдись по магазинам, развейся. А я решу данную проблему.

Мне не нравится, каким тоном он это произносит. И мне не нравится, какие действия могут последовать за его словами. Проблем у Морозова нет. А если есть, то они быстро решаются. Одним очень верным способом. Хотя я знаю их, куда больше. Тогда какого же черта, мне приходиться улетать? Бережет мою впечатлительную натуру или сомневается в своих силах?

Бывает иногда, что события проносятся в таком стремительном темпе, что не успеваешь их замечать. Как двадцать пятый кадр. Картинка меняется, и ты уже в другом месте. А в промежутке ничего. Туман. Не в этот раз.

Я отчетливо помню, как мы выходим из ресторана. Как у обочины паркуется автомобиль, и Сергей открывает передо мной дверь, приглашая сесть внутрь. Сам он не едет. Я оглядываюсь, но он уже что-то говорит шоферу. Всего несколько фраз, после чего автомобиль отъезжает.

Охрана для меня такая же безликая, как и все окружающие люди, с которыми мне приходится волей-неволей встречаться. Они слишком часто меняются, чтобы к ним привыкнуть. Чтобы запомнить их лица, а тем более имена. Но этого я помню. Несмотря на то, что он появился недавно. Значит, Тимур.

Пока мы едем до аэропорта, я внимательно разглядываю через зеркало заднего вида своего провожатого. Мне видны только его глаза, но этого достаточно, чтобы сделать определенные выводы. Взгляд у него сосредоточенный, колючий. Тимур неотрывно смотрит на дорогу, а сам словно сканирует пространство. Профессионал. Телохранителей всегда можно отличить от простых людей по этому ищущему взгляду. Уверенна, что он успевает замечать все, что происходит вокруг. От его внимания не ускользают ни встречные машины, ни машины следующие за нами. Ни одинокие прохожие на пустынных улицах, ни веселящаяся компания у входа в клуб. Всякий посторонний человек или транспорт для него, прежде всего, объект с известной степенью опасности. Доли секунд уходят на то, чтобы определить реальная она или мнимая. Он напоминает натянутую тетиву лука, готовую в любой момент сорваться для сокрушительного удара.

Раньше мне не доводилось так пристально разглядывать того, кого обычно не замечаю. Он молчит. И я молчу. Хотя на языке вертится язвительный вопрос. И даже ни один. Но у меня еще будет время его расспросить.

У здания аэропорта, он останавливает машину на стоянке и прежде, чем открыть передо мной дверь, быстро осматривается. Так стремительно, что это почти не бросается в глаза. Будто человек, оказавшийся в незнакомом месте. Не верю. Для таких, как он не бывает незнакомых мест.

Когда я оказываюсь рядом с ним, то ощущаю себя почти уверенно. Я едва дохожу ему до плеча и легко могу спрятаться за его спиной. Весь антураж доходит до меня только сейчас. Словно шум ночного аэропорта привел в действие мое мироощущение. Воистину. По телу прокатывается мелкая дрожь.

Не игрушки. Не игра. Не шутка. Но меня все еще больше беспокоит, что я до сих пор в вечернем платье и у меня нет возможности его переодеть.

Мы проходим через стеклянные двери в здание аэровокзала, когда у меня в сумочке звонит телефон. Тимур оглядывается, а я расстегиваю заевшую молнию, чтобы достать мобильный. Когда мы приближаемся к стойке регистрации, я все-таки справляюсь с замком, вынимаю аппарат и подношу к уху. У меня даже не возникает сомнений, что это Алина или Вика. Я же обещала приехать к ним в клуб. Планы летят к чертям. Вместо этого я улетаю в Москву. Не уверенна, что это достойная замена.

– Так сколько же ты стоишь? – этот голос заставляет меня замереть на месте и уставиться невидящим взглядом на работника регистрации. Красивая, ухоженная девушка. С теплой улыбкой на лице. Темно-синий пиджак в узкую полоску, голубой шейный платок в тон, белоснежная блузка. Она смотрит на меня, и на миг наши взгляды встречаются. Улыбка словно приклеивается к ее губам и в одно мгновенье блекнет.

– Не хочешь назвать свою цену? – продолжает он. Я слышу в его голосе улыбку. Я слышу в его голосе насмешку. Я слышу его стальной уверенный голос, от которого чуть не роняю телефон. – Тогда я сам ее назову. Но тебе ее придется заплатить.

Пальцы беспорядочно скользят по кнопкам, чтобы нажать «отбой». Но я все время промахиваюсь, и в динамике разносятся лишь визгливые сигналы тонального набора. Они смешиваются с его словами, но мне все же удается пропустить несколько фраз.

– Ты слышишь меня, моя девочка? Ну, давай, скажи еще раз «нет».

Меня спасает Тимур. Он быстро берет у меня из рук телефон и все же сбрасывает вызов. Подхватывает меня за плечо и подводит к стойке. Я не чувствую под собой ног. И мне кажется, что я вот-вот рухну прямо на мраморную плитку пола.

Не игра. Не игрушки. Не шутка.

– Он? – коротко уточняет Тимур. Я киваю. Правда не знаю, говорим ли мы об одном и том же человеке. Он достает мой паспорт и протягивает его девушке. Та немедленно принимается оформлять посадочный талон. Оказывается, что мы летим в Питер. Теперь мне уже все равно. Лишь бы подальше.

В зале ожидания Тимур оставляет мой сотовый в кресле. Через минут десять телефон уже будет у другого человека. Еще одного в цепи случайностей. У которого нет ничего общего со мной. А у меня с ним. Значит, цепь разорвалась.

В салоне первого класса успокаиваю себя виски. Самолет еще не успел взлететь, а я уже приканчиваю второй бокал. Тимур сидит напротив и молча за мной наблюдает.

– Выпьешь со мной?

Он качает головой и коротко объясняет:

– Притупляет внимание.

– Ну, конечно, – хмыкаю я. Довольно язвительно. И, по моему мнению, вполне заслуженно. – Как я сразу не подумала.

Последний раз я пила виски на похоронах у родителей. Или это была водка. А может быть коньяк. Неважно. Я выбирала напиток исключительно по крепости градуса. Тогда мне тоже хотелось выпасть из действительности. Отключиться. Просто перестать думать. Ненадолго, ровно настолько чтобы немного прийти в себя.

В результате я запомнила только необычайно погожий день, два черных лакированных гроба в окружении белых лилий, изумрудный газон и свежевырытую яму в нем. Такую геометрически правильную, что я залюбовалась ее ровными краями. Идеально. Как всегда. Даже их похороны прошли по высшему разряду.

Еще была длинная похоронная процессия, скорбный голос священника и тихие слова брата у меня за спиной.

– Только давай без истерик. Возьми себя в руки и прекрати этот спектакль.

У меня все равно не было слез. И слов. И сил, чтобы хоть раз ему ответить.

Я думала, что после смерти родителей что-то изменится. Больше никто не будет тыкать меня носом в ошибки, одергивать, указывать. У меня появится свобода выбора, начнется другая жизнь. Но я словно с того света слышу недовольный голос матери:

– Господи, Анна, кто так одевается? Сплошная безвкусица. Даже здесь ты не сумела отличиться.

Я думала, что после их смерти почувствую облегчение. А вместо этого не чувствую ничего.

Я трясу головой, чтобы отвлечься от этих мыслей. Оглядываюсь по сторонам, словно впервые вижу салон самолета. С большим трудом соображаю, что я уже не в прошлом, не на кладбище, а на высоте нескольких тысяч футов. В настоящем.

Достаю из сумки блокнот и ручку. Открываю чистую страницу, но прежде, чем начать писать, смотрю на Тимура, потом в блокнот, снова на него, и снова в блокнот.

– Вот скажи, – задумчиво начинаю я. – Когда Алина тебя попросила остаться с Викой, чтобы пойти меня искать, зачем нужно было тут же докладывать обо всем Сергею Владимировичу?

То ли мне своих проблем мало, то ли мне нужны чужие, чтобы отвлечься от своих. В любом случаем мне интересно, как это мнительная Алина смогла довериться простому телохранителю. И уж тем более, доверить ему Вику. Об этом факте мне стало известно чуть позже, но тем же вечером. Когда опасность, казалось бы, миновала. Когда мы снова оказались вместе. Втроем. Без посторонних. Алина вскользь упомянула Тимура. Как бы между слов. Незаметно. Не акцентируя на этом моего внимания. Но порой я бываю непредсказуемой и запоминаю самые незначительные детали. Случайно.

– С чего ты решила, что это был я? – надо отдать ему должное, контролирует он себя замечательно. Только голубые глаза будто леденеют. Взгляд становится колючим и неприязненным.

Я прикусываю кончик ручки. Отрешенно вожу по губам колпачком, а потом резко указываю на него. Точно в переносицу. С профессиональной точки зрения ему должно быть неприятно. Пусть даже это не прицел, а всего лишь шариковая ручка. Инстинкты всегда срабатывают быстрее, чем мозги.

– А больше некому, – свободной рукой тянусь к бокалу и делаю из него маленький глоток. – Иначе, откуда ему было это узнать?

Он наклоняется чуть вперед, отводит ручку от своего лица и тихо произносит:

– Знаешь, в чем ваша проблема? – внимательно смотрит на меня, приподняв одну бровь. Выдерживает паузу и добавляет с кривой улыбкой на лице: – Вы забываете носик пудрить после того, как нюхаете порошок. А еще есть вполне определенные признаки наркотического опьянения. Так что не трудно догадаться.

Некоторое время я молчу в замешательстве. Кусаю недовольно губы. Взвешиваю про себя его слова. На удельное количество лжи. Затем возвращаюсь к своим записям и как бы невзначай замечаю:

– И я должна тебе верить?

Быстро пишу в блокноте несколько строчек. Будто составляю протокол. Жду ответа, не отрывая взгляда от исписанного листа бумаги.

– По крайней мере, попробуй, – усмехается Тимур. Мне бы хотелось услышать подробности. Заверения. Оправдания. Но он не развивает эту тему дальше. И мне остается довольствоваться малым.

Я равнодушно пожимаю плечами и разворачиваю к нему блокнот. Его взгляд скользит по ровным строчкам, которые я только что написала. В основном это цифры, но встречаются и латинские названия. А также схема и крошечная таблица из двух столбцов. Я держу двумя пальцами свой блокнот и терпеливо жду, когда он, наконец, прочитает. Это всего лишь набросок. Возможно, даже шутка. Но на него она производит впечатление. Усмешка слетает с его лица. Она будто перетекает на мои губы. Как в сообщающихся сосудах. Не уверенна, что он до конца понял смысл того, что я хотела ему сказать. Но направление мысли точно уловил.

– Не хочу тебя пугать, – доверительно информирую я.– Но Вика мне как сестра.

Переворачиваю лист и убираю блокнот в сумку.

– Следи в следующий раз за ее носиком. Я на тебя рассчитываю.

– Кто ты по образованию? – спрашивает он. Моя улыбка становится шире. Как у Чеширского кота. Еще мгновение, и я точно растворюсь в воздухе. Оставив после себя лишь этот признак моего почти безудержного веселья.

– Учитель биологии, – примерно складываю руки у себя на коленях и почтительно смотрю ему в глаза. Считаю, что для первого раза мы и так много сказали друг другу.

Глава 6

От перелетов у меня болит голова. Кровь будто закипает и вибрирует в венах. Тянет в сон, и когда мы приземляемся в Мадриде, я молюсь только о том, чтобы поскорее оказаться в кровати. В блаженстве. В тишине.

Я порядком устала от навязчивого присутствия Тимура. Меня уже ни капли не волнует, что происходит на островах. Какой сегодня день недели. И все ли так плохо как показалось на первый взгляд. Тишины. Я хочу, я требую, я страстно желаю простой тишины. Чтобы окунуться в нее как в горячую ванну. Закрыть глаза и расслабиться.

Такси довозит нас до отеля. Престижного отеля с шикарными сьютами. Заходишь в такой номер и чувствуешь до чего дошел прогресс, сервис в сфере обслуживания и маразм в области завлечения клиентов. Площадь помещения тянет на приличные апартаменты, а два балкона и зимний сад лишь добавляют к общему образу пикантные штрихи.

Принимаю в ванну, долго лежу в бурлящей джакузи и размышляю над тем, для чего нужен в Испании зимний сад. За голубоватым стеклом оранжереи драцены, фикусы, кокосовые пальмы. Монстеры, диффенбахии, юкки. Разноцветные кротоны, самшиты, кипарисы. В деревянных кашпо гортензии, камелии, олеандры. По хромированным перекладинам тянутся рододендроны, тропические лианы и плющи.

По периметру потолка установлены светодиодные лампы, их свет едва проходит сквозь плотные листья растений. От чего кажется, что все пространство залито нежно-зеленым сиянием. Как в стране Эльфов. Воздух здесь влажный и упругий.

У моей матери был зимний сад. И у матери моей матери. Зеленый уголок, место для отдыха. Все по Фен-Шую. Все по последней моде. Я заворачиваюсь в махровый халат и устраиваюсь в плетеном кресле. Меня окружают лимон, чай, благородный лавр и айва.

Я приоткрываю дверь, ведущую в гостиную, и жестом подзываю Тимура. Указываю ему кивком головы на стул напротив, и когда он садится, спрашиваю:

– Так и от кого же мы бегаем?

Он молчит. Я лениво прикуриваю. Делаю глубокую затяжку и стряхиваю пепел на белоснежную салфетку.

– Когда мы были на островах, Алина пыталась мне рассказать. Тогда я не придала этому значения. Но теперь, я думаю, что надо прояснить несколько моментов.

Я беру трубку стационарного телефона и заказываю два чая с лимоном. Нащупываю нужные слова у себя в голове, перекатываю их на языке. Готовлю речь. Почти торжественную. Хотя кому она к черту нужна? Тимуру? Вряд ли. Он смотрит на меня своим пуленепробиваемым взглядом, а в глазах пляшут чертики. Ему смешно. Видимо, глядя на меня. Нервную, трясущуюся, но все же пытающуюся сохранить хорошую мину при плохой игре. Он уже даже отошел от моих шальных каракулей в разлинованном блокноте. Наверное, посчитал это бредом сумасшедшей. Прикинул своим расчетливым мозгом, что меня бояться – себя не уважать. По крайней мере, пока. Пока он обеспечивает мне спокойный сон. Но с этим можно поспорить. Сна у меня ни в одном глазу. Сама не понимаю, от чего так вдруг распсиховалась.

В дверь стучится служащая отеля, она вносит на подносе две дымящиеся чашки и ставит их на столик. С удовольствием вдыхаю ароматный запах лимона, делаю крошечный глоток напитка.

– Ты боишься его? – вдруг спрашивает он и смотрит мне прямо в глаза. Выдерживаю его взгляд. Улыбаюсь одними уголками губ. Чуть подаюсь вперед и вкрадчиво переспрашиваю:

– У меня есть для этого основания?

– Смотря, что ты считаешь основанием.

– Нож у горла или дуло у виска. Это довольно веская причина начинать бояться.

– Это веская причина начинать молиться.

– Я не верю в Бога.

– Бывают такие моменты, когда больше верить не в кого. И ты непременно вспоминаешь о том, о чем раньше даже не задумывалась.

– Сейчас такой момент?

– Пока еще нет. И надеюсь, пока ты со мной, он не наступит.

– Я тоже на это надеюсь.

На следующий день я хожу по магазинам. Тимур не отстает от меня ни на шаг, терпеливо ждет, пока я бездумно передвигаюсь из одного отдела женской одежды в другой. Терпения у него столько, что мне хватило бы на всю жизнь. Впервые выбираю для себя брюки и туфли хоть на высоком, но широком и устойчивом каблуке. В следующей секции покупаю платье. Черное, короткое, со шнуровкой по всей спине и глухой застежкой на шее. К нему приобретаю классические замшевые туфли с ремешком через щиколотку.

– Значит, учитель биологии? – спрашивает он, когда я выхожу из очередного отдела. В руках у меня пакеты с одеждой. Он берет у меня один. Усмехается.

Киваю.

– Родители хотели, чтобы я стала юристом или экономистом. Банковским служащим, офисным клерком. Для них быть учителем это так же не престижно как быть, скажем, официанткой.

Захожу в другой магазин. Женского белья. Тимур остается снаружи. Следовать за мной, значит подчеркнуть наши особые отношения. Их нет, поэтому он отворачивается и ждет, пока я выйду.

– Я провалила все возможные экзамены для поступления в любой более-менее приличный колледж, – продолжаю я, когда снова к нему присоединяюсь. – Мать уговаривала, чтобы отец заплатил за меня денег и меня приняли. А он наотрез отказался. Из принципа. Так я попала на факультет биологии. К этому у меня хоть немного лежала душа. Я думала, что это моя победа. Я впервые добилась, чего хотела.

Ерунда. Не было никаких побед. Своим поступком я лишь доказала, что несамостоятельна, что не умею принимать правильные решения. Не следую поставленным целям, не думаю о будущем. Не думаю о родителях. И вообще, не умею думать. Недальновидна, нерасчетлива. Не кондиция. Брак. Слабое звено в их материальном и прагматичном мире.

– Где теперь твои родители?

– Там, где полагается быть покойникам. На кладбище. Они разбились в аварии несколько лет назад.

На секунду замираю, воскрешая в памяти события двухгодичной давности.

Наверное, они и не подозревали, что жизнь может прерваться так внезапно. Так будто кто-то перерезал ленту ножницами. Чик, и вот уже ничего нет. Даже завтрашнего дня. Интересно, о чем они успели подумать за секунду до того, как их машина врезалась в дерево? О том, что завещание так и не было составлено? О том, что их дети разделят поровну все имущество, и что уже ничего нельзя с этим поделать? Только из-за этой нелепой случайности я не осталась до конца жизни привязанной к брату. Уж если бы у родителей была такая возможность, они бы позаботились об этом. Никто бы никогда не доверил мне в руки более сотни рублей. Нелегко быть в глазах родителей полным ничтожеством.

– И как ты оказалась среди этого?

Мы проходим через галерею торгового центра, спускаемся на первый этаж. Выходим из здания и направляемся к кафе на другой стороне улицы.

– Ты задаешь много вопросов. – Я сажусь за столик на открытой веранде. Закидываю ногу на ногу и устало улыбаюсь. Официант приносит меню, и я его внимательно изучаю. – Поужинаешь со мной? Это ведь не запрещено?

– Думаю, нет. Значит, не скажешь?

Я отмахиваюсь.

– Никаких плаксивых историй. Просто мне так захотелось. Бывает иногда, что хочется что-то изменить. То ли прическу, то ли образ жизни.

– Ты довольна?

Я не отвечаю. Мы сидим дальше в тишине и думаем, каждый о своем.

Днем я гуляю по городу, захожу в музеи, сижу в тенистых парках или открытых кафе. Вечера провожу в ресторане, где заказываю себе бокал вина и легкий ужин или остаюсь в номере, где устраиваюсь на балконе с журналом. И так до поздней ночи. Пока звезды на востоке не начинают бледнеть. Здесь мне почти не спится. Хорошо, если удается заснуть на рассвете. Несколько часов беспокойного сна, и утром такое чувство, что всю ночь я провела на ногах. Тимура прошу хотя бы сделать вид, что его нет рядом. Знаю, это невозможно. Но он старается, держится от меня подальше. Мы почти не разговариваем. Я ничего не имею против него, но так как эта поездка напоминает мне больше ссылку, я не хочу ее ничем приукрашивать. Даже непринужденными разговорами. Любыми разговорами.

У меня нет телефона, и я не помню ни одного номера наизусть. Я не могу позвонить Алине или Вике. Я пишу электронное письмо на свой же адрес, в надежде, что кто-нибудь из них додумается проверить мою почту. Что маловероятно. Практически никаких шансов.

Проходит день. Второй. Третий. Часы, проведенные здесь, похожи на растаявшее мороженное. Такие же липкие приторные и никому ненужные. Завернуть и выбросить.

К концу третьих суток, Тимур находит меня в номере и молча протягивает свой телефон. Я так же молча беру его, но отвечать не спешу. Сначала осторожно впитываю тишину в трубке, и только после того, как слышу голос Вики, облегченно вздыхаю.

– Ты как там? – спрашивает она. Я выхожу на балкон подальше от Тимура и прикрываю за собой дверь. Начинаю рассказывать о хорошей погоде, красивой природе и прочей ерунде, которая не имеет ко мне совершенно никакого отношения. Вика сдавленно фыркает.

– Новости послушать хочешь? Мы тут с Алиной кое-что выяснили про твоего мальчика, – сколько пренебрежения в ее словах. Это радует. Устраиваюсь в кресле и вытягиваю ноги. Я вся во внимании. На этот раз.

– Официально он владелец кимберлитовой трубки где-то на севере Якутии, – Вика делает паузу, прикуривает и спокойно продолжает. – По мировым меркам ничего особенного. Баловство. Доход на игрушки-погремушки. Да еще ходят слухи, что месторождение исчерпало себя, и вот-вот прииск прикроют. По моим расчетам его рентабельности хватит еще от силы на пару лет, а потом привет семье. Правда, местечко изначально считалось не пригодным для разработки, однако вопреки прогнозам приносит пользу вот уже ни один год. Каким образом – загадка. На этом официальная часть заканчивается и начинается другая. Говорят, что Романов давно и беззаветно предан абсолютно иному делу, а именно поставкой оружия на Кавказ. И, собственно, именно в этом он наиболее и преуспел. Сама понимаешь, почва там благодатная для подобного бизнеса, а желающих платить хорошие деньги за огнестрельные единицы не счесть, чем он и пользуется. Неясно только одно, зачем ему это надо. За вырученные от алмазов деньги можно спокойно жить, не подставляя свою голову под прицел. Похоже, Алина была права, утверждая, что мозги у него не на месте. В любом случае, к спокойной жизни он не стремится, а значит ждать от него можно все, что угодно.

Я сосредоточено ее слушаю. Ловлю каждое слово. Но на последней фразе замираю, затаив дыхание. Вика специально тянет с продолжением. Наслаждается произведенным эффектом. Бесконечно долго. Так, что я нетерпеливо ее подгоняю:

– И-и-и?

– Поэтому случилось непредвиденное. Одна сделка на партию оружия сорвалась, а при самом обыкновенном досмотре совершенно случайно задержали контрабандные алмазы. По сути, сущая ерунда. Хоть и неприятная. Вроде как предупреждения. Но, Ань, – она понижает голос. Теперь говорит серьезно и без тени насмешки. – Ты должна понимать, никто не будет рисковать своими делами из-за…

Она обрывает фразу, и я угрюмо за нее заканчиваю:

– Из-за бабы.

– Да. И Морозов тоже. Пока это всего лишь детские бирюльки, и хорошо, если на этом все закончится. Думаю, через несколько дней, максимум через неделю, ты сможешь вернуться. Так что расслабься и проведи время в Испании с толком. Кстати, ты уже была на корриде?

Мы недооценили ситуацию. Или переоценили. Или мы просто не способны дать трезвую оценку чему бы то ни было. Ошиблась Вика. Ошиблась я. Права была только Алина. Она всегда права. У нее великолепное чутье и превосходная интуиция.

Глава 7

Я умею себя убеждать. Умею заставлять разум работать так, как удобно мне.

Я умею забывать то, что не хочу помнить, не видеть, что не хочу видеть. Жить так, как хочу. Когда эта схема дает сбой, я теряюсь. Не люблю убеждаться, что не все в этом мире зависит только от меня. И ненавижу, когда мне наглядно это демонстрируют.

Вместо того чтобы посетить корриду по совету Вики, я отправляюсь в медицинский центр и устраиваю там свою корриду. Настоящий бой за ясность разума и трезвость рассудка. Потому что если я хотя бы еще одну ночь не посплю, то вероятней всего сойду с ума.

Медицинский центр, в который я держу путь, находится на окраине города, а запись к их врачам ведется за месяц. Они обеспечивают полную анонимность, которая мне совершенно неинтересна, однако дежурная по телефону несколько раз повторяет, что ни одна живая душа не узнает о том, что я их посещала. Мне это глубоко безразлично. Все что от них требуется это рецепт на снотворное. Не больше. Коротенький росчерк на фирменном бланке. Проще не придумаешь.

Проблемы со сном у меня начались с детства. На нервной почве. Стоит моему сердцу бешено забиться, в голове что-то щелкает и напрочь отключает функцию сна. Наверное, этому есть какое-то научное объяснение. Наверное, если бы я внимательней относилась к своему здоровью, то легла бы на обследование, после которого мне бы назначили курс лечения. Возможно, что в этом нарушении нет ничего страшного и справиться с ним проще простого. Но суть заключается в том, что я ничего не делаю из того, что «надо бы».

Тимур заводит машину на подземную стоянку и собирается пойти со мной. Я его останавливаю. Отрицательно качаю головой и прошу подождать здесь. Объясняю, что мне не нужны провожатые, что в помещении полном народу, со мной вряд ли что-нибудь случится. И о том, что вопрос деликатный. И что я просто устала от него и от его постоянного надзора.

Я убедительна и красноречива. После секундных раздумий, он остается, а я спокойно ухожу, не оглядываясь.

Поднимаюсь на лифте на шестой этаж, подхожу к стойке администрации и уточняю время своего приема. Очаровательная девушка в строгом костюме мило мне улыбается и просит подождать пару минут. На столе у нее покачивается антистрессовая игрушка перпетуум мобиле. Имитация. Вечный двигатель на невечных батарейках.

Зеркально копирую ее улыбку. Милостиво соглашаюсь и присаживаюсь на низкий диван. Интерьер здесь весь в теплых бежевых тонах. Цвета не должны вызывать раздражение. Они обязаны успокаивать и располагать на доверительную беседу. На стенах висят картины с умиротворяющими пейзажами. Восход на море, закат в горах. Золотая осень, солнечный день в лесу. Никаких резких линий, ярких оттенков. Все такое плавное, гладкое. Даже мебель без острых углов. Все одно к одному. Подогнано в соответствии со спецификой данного учреждения.

Когда я попадаю в кабинет психотерапевта… психолога… психиатра или кто мне там нужен, на меня обрушивается шквал вопросов. Не по теме. Не по делу. Ни к месту. Не вовремя. И мне абсолютно не хочется на них отвечать. Но стандартную процедуру надо выдержать до конца.

Передо мной за широким столом из красного дерева сидит мужчина. Он не вызывает доверия и не располагает к откровенной беседе. Взгляд у него въедливый как серная кислота. Того и глядишь разъест насквозь. Наверняка в уме добрый доктор уже давно прикинул, кто я. Скучающая дамочка, которой нечем себя занять или действительно его клиент.

– У вас проблемы с личной жизнью? – спрашивает он. Я смотрю за окно, откуда открывается вид на оживленную магистраль.

Сдержанно отвечаю:

– У меня проблемы со сном.

Я не замужем, не разведена и у меня нет детей. Я человек, который портит статистику по благополучию нации. Неприкаянный элемент без постоянной работы, твердых политических убеждений и ясных жизненных целей. У меня нет ничего из того, что следовало бы иметь. Зато есть крупные купюры в сумке. Разбросанные в страшном беспорядке. Скомканные и свернутые в трубочки. На некоторых еще остались следы белого порошка. У меня есть золотая кредитная карточка. Правда, размагниченная от постоянного использования не по назначению. Я «отдыхаю» в Испании в одном из самых дорогих отелей города, ко мне приставлен личный телохранитель, и меня преследует человек, готовый выложить за мою душу приличную сумму денег. Если не за душу, так за тело. Если не за тело, так еще за что-нибудь. В такой жизни есть свой шарм. Но нет хорошего снотворного, чтобы без ущерба для здоровья все это переносить.

– Если у вас нарушения сна, сначала стоит попробовать более консервативные способы устранения данной проблемы. Настойки целебных трав, ароматерапия.

Я молча смотрю на него. В моем молчании столько всего накопилось, что, кажется, оно сейчас взорвется. Пропускаю сквозь зубы холодный воздух, так что изо рта вырывается звук похожий на сдавленное шипение.

– Травки, которые мне нужны, – размеренно произношу я, тщательно следя за своими интонациями, – есть только у вас. А если не травки, то уж точно не ароматерапия.

В результате я выхожу от него без двухсот евро, но с упаковкой алпразолама. Пока спускаюсь на лифте, глотаю две таблетки. Они дерут горло шершавыми краями, оставляют на языке горький привкус. Но воды, чтобы запить их, у меня нет. Поэтому я усиленно и быстро сглатываю. Прижимаюсь спиной к стальным дверям и закрываю глаза. Уже предвкушаю, как вернусь в номер, включу кондиционер, занавешу окна и заберусь в кровать.

Лифт останавливается на нужном этаже. Двери медленно разъезжаются в стороны, и я оказываюсь в гулкой тишине подземной парковки. Уверенно иду к месту, где осталась машина. Все звуки обнажены и предельно откровенны. Эхо моих шагов долбится о бетонные стены как шарик от пинг-понга. Сочно. Вкусно. Громко.

Нет, пожалуй, сначала приму ванну. Горячую ванну с морской солью. Но прежде налью шампанского и включу тихую музыку. Я живо представляю, как погружаюсь в мягкую воздушную пену. Как вода обжигает кожу. Как миллионы крошечных пузырьков лопаются с возмущенным шипением. И этот звук смешивается с нежной музыкой, льющейся из динамиков. В номере горят только настенные бра, их свет отражается в зеркалах, наполняя воздух матовым розоватым свечением. Я буду пить шампанское. Маленькими глотками. Не торопясь. Чтобы полностью насладиться вкусом. Чтобы проникнуться неторопливым ритмом момента. Под изысканный вокал Эроса Рамазотти. Такой волнующий и проникновенный.

Сворачиваю на очередной уровень. Яркие лучи прожекторов отражаются на полированных боках автомобилей. Где-то хлопает дверь. Очень далеко и очень тихо. Только сейчас замечаю, что нахожусь здесь одна. Подозрительно оглядываюсь по сторонам и прибавляю шагу.

Мысленно я уже в своем номере, в огромной ванной джакузи. В суровой действительности я одна на безлюдной парковке. Мой мозг начинает притормаживать из-за действия таблеток. Пока совсем незаметно. Как будто мне чуть подрезали нервные окончания, и теперь я не совсем остро воспринимаю происходящее.

Еще один поворот, и в стройном ряду автомобилей, я вижу свою. Облегченно выдыхаю, провожу ладонью по волосам. Но стоит мне сделать несколько шагов навстречу к моей цели, как я понимаю, что что-то не так. Бампер к бамперу стоит другая машина, загораживая выезд. Меня это смущает. Но не сильно. Не настолько чтобы развернуться и тут же уйти. Я подхожу ближе и заглядываю в салон. Никого. У меня нет ключей. У меня нет телефона. У меня никогда ничего нет, когда это больше всего необходимо.

Обхожу вокруг автомобиля и осторожно заглядываю во вторую машину. В тонированном стекле вижу свое отражение.

– Встреча не заставила себя долго ждать, правда? – от этого голоса я вздрагиваю, но не поворачиваюсь. Не отрываясь, смотрю в черное стекло. Только теперь мой взгляд направлен не внутрь салона, а на то, что происходит за моей спиной.

Наверное, его появление должно было пройти более эффектно. Наверное, я должна была запаниковать, броситься бежать или, на худой конец, истошно заорать. Кто ж знал, что к этому моменту я успею наглотаться снотворных таблеток. Однако я еще не в том состоянии, чтобы не почувствовать, как спина покрывается холодной испариной. А ноги подкашиваются.

Одно дело встретиться с ним в зале, где полно народу. Или поговорить по телефону, когда рядом Тимур и еще тысяча посторонних людей. Быть в социуме и попасть в неприятное положение, не так противно, нежели когда ты находишься одна. На подземной парковке. Пусть и вполне оживленного медицинского центра.

– Простите? – я оборачиваюсь. – Это ваша машина?

Удивляюсь, как ровно звучит мой голос. Только предательская хрипотца выдает волнение. И страх. А еще в ней черным по белому вырисовываются нотки паники. На прозрачном фоне седативного препарата алпразолам. Широкого действия.

– Моя, – он кивает. – Присядешь?

Раздается короткий сигнал сигнализации, и с дверей автоматом снимается блокировка.

Я не шевелюсь.

– Внутрь, – поясняет он. – На заднее сиденье.

Я смотрю себе под ноги. На туфли с атласными лентами через щиколотку. Это очень хорошие туфли с кожаной подкладкой, мягкой стелькой и удобной колодкой. Когда ты идешь в них, чувствуешь себя королевой на подиуме. Они предназначены для непродолжительных прогулок соблазнительной походкой от бедра. От лимузина до дверей ресторана. От лимузина до клуба. Театра. Магазина. Каблуки у них такие тонкие, что стоит ускорить шаг и у тебя появляются все шансы сломать их. Или ноги.

– Я ничего тебе не сделаю. Мы только поговорим.

На меня это не производит никакого впечатления. Я не верю. И не собираюсь делать то, что он говорит. Это означало бы запереть саму себя в замкнутое пространство салона без каких-либо шансов разрешить ситуацию в свою пользу.

– У меня нет времени, – говорю я, растягивая слова. Речь у меня утратила эластичность. Стала вязкой и чуть заторможенной. С длительными паузами. Будто бы многозначительными.

– И желания, – добавляю я, немного подумав.

Он стоит напротив меня и внимательно следит за каждым движением, которое я имею глупость совершить. Его руки убраны в карманы брюк, галстук распущен, рубашка расстегнута на несколько пуговиц. Он расслаблен и небрежен. Словно находится в элитном клубе у барной стойки и собирается заказать очередной коктейль. И от этого становится особенно не по себе.

– Чтобы сбежать от меня, действительно сбежать, тебе надо было сменить имя и фамилию. Сделать пластическую операцию и поселиться в заброшенном доме в Сибири. Европа – это не выход. Телохранитель – это не выход.

Его взгляд скользит по моим ногам. Поднимается чуть выше, задерживается на широком ярко-красном ремне юбки. Взгляд, от которого подгибаются колени. Хлесткий и резкий взгляд. Как кнут.

Отступаю. Медленно отхожу в проход между двумя машинами. Шаг за шагом.

– Что ты от меня хочешь?

– Я сделал предложение, которое ты должна принять. Вернее, инициатива была твоя. Я лишь поддержал.

Он идет за мной. Улыбается одними уголками губ. Не торопясь обходит машину с другой стороны. Между нами блестящая крыша Фольцвагена Пассат. Две тысячи седьмого года выпуска. Цвета серебристый металлик.

У меня есть десять секунд на размышление.

– Это было ошибкой, – с трудом подбираю слова. С трудом улавливаю нить разговора. Смотрю на него как кролик на удава. И очень стараюсь сохранять самообладание. – Знаешь у скольких я сидела на коленях? Это ничего не значит.

– Со мной такого не будет.

– Я уже сказала «нет».

– У тебя было время передумать.

Я вроде как случайно задеваю боковое зеркало. Но мне не достаточно, что в данный момент брелок с обратной связью всего одного хозяина машины сейчас заливается пронзительным писком. Я перехожу к следующей. Повторяю манипуляцию. Смысл в том, чтобы сюда сбежалось, как можно больше народу. На худой конец, хотя бы еще несколько человек.

– У тебя будут неприятности, – фраза звучит вкрадчиво, по-приятельски. Как добрый совет старого друга.

– Хочешь мне их устроить?

Его голос меняется. Появляются резкие насмешливые интонации. А в глазах загорается презрительный огонек. Мне бы обратить на это внимание и сбавить обороты. Или, по крайней мере, прикусить язык. Зубами. До крови. Потому что в следующее мгновение я оказываюсь прижатой к темно-синему капоту. Субару Импреза. Год две тысячи девятый. Цвет мокрый асфальт.

Его ладони крепко держат мои запястья. Спиной ощущаю его тело. В непосредственной близости. Запах дорогой туалетной воды. Горячее дыхание. ...