Жюль Верн Лотерейный билет № 9672

Глава I

— Который час? — спросила фру^[1] Хансен, вытряхнув золу из своей трубки после того, как последние клубы дыма растаяли под крашеными потолочными балками.

— Восемь часов, матушка, — ответила Гульда.

— Вряд ли кто из путешественников пожалует к нам нынче ночью, слишком уж скверная погода.

— Да, наверное, никто не приедет. Но даже если и приедет, — комнаты готовы, и стоит путнику позвать с улицы, я мигом услышу.

— Твой брат не вернулся?

— Нет еще.

— Разве не обещал он возвратиться сегодня?

— Нет, матушка. Жоэль провожает туриста к озеру Тинн, и вышли они из дому очень поздно, так что наверняка он придет обратно в Дааль не раньше завтрашнего дня.

— И стало быть, заночует в Меле?

— Скорее всего так, если не отправится в Бамбле повидать фермера Хельмбе…

— И его дочку.

— Да, и его дочку, а мою лучшую подругу Зигфрид, которую я люблю, как родную сестру! — с улыбкой промолвила молодая девушка.

— Ну ладно, тогда прикрой дверь, Гульда, и пошли спать.

— Вам неможется, матушка?

— Нет, но завтра я собираюсь встать пораньше. Нужно будет наведаться в Мел.

— По какой надобности?

— И ты еще спрашиваешь! Да разве не пора припасать провизию на предстоящий сезон?

— А, значит, поставщик из Христиании^[2] уже прибыл в Мел в фургоне с винами и припасами?

— Да, Гульда, нынче днем, — ответила фру Хансен. — Ленглинг, старший мастер лесопильни, повстречал его и по пути домой сообщил мне об этом. Наши консервы — ветчина и копченый лосось — на исходе, а я не хочу, чтобы меня застали врасплох. Со дня на день, особливо если погода улучшится, начнут прибывать туристы, что идут на Телемарк.^[3] Нужно, чтобы наша гостиница смогла достойно принять их и предоставить все необходимое для приятного отдыха. Знаешь ли ты, Гульда, что нынче уже пятнадцатое апреля?

— Уже пятнадцатое апреля! — прошептала девушка.

— Вот я и займусь всем этим завтра, — продолжала фру Хансен. — Сделаю за два часа покупки, поручу рассыльному доставить их сюда, а сама вернусь вместе с Жоэлем в его повозке.

— Матушка, если встретите почтальона, не забудьте спросить, нет ли у него писем для нас…

— А главное, для тебя! Да, возможно, что и есть, — ведь последнее письмо от Оле пришло месяц тому назад.

— Да, целый месяц!.. И такой долгий месяц!

— Не горюй, Гульда! Ничего удивительного в такой задержке нет. И даже если почтальон из Мела не принесет письма, разве не может оно прийти через Берген^[4] вместо Христиании?

— Да, конечно, матушка, — ответила Гульда, — но не бранитесь за то, что у меня тяжело на сердце, — ведь от нас до рыбных промыслов Ньюфаундленда^[5] так далеко! Между нами лежит целое море, а уж когда оно разбушуется!.. Мой бедный Оле год как плавает, и кто знает, когда он снова вернется в Дааль!..

— Да и застанет ли он нас здесь по возвращении! — пробормотала фру Хансен, правда, так тихо, что дочь не услышала ее.

Гульда встала, чтобы прикрыть поплотнее дверь гостиницы, выходящую на дорогу Вестфьорддааля. Но она и не подумала запереть ее на ключ. В такой гостеприимной стране как Норвегия, подобные предосторожности излишни. Любой путник может войти днем и ночью в сельский дом без стука, не заставляя хозяев отпирать ему.

Сюда не наведываются ни воры, ни бродяги, — во всей округе, вплоть до самых отдаленных хуторов, о таких даже и не слыхивали. Никогда еще покой обитателей этого края не смущали ни кражи, ни разбой.

Мать с дочерью занимали две комнаты на втором этаже, окнами на дорогу, — светлые и чистенькие, обставленные, правда, небогато, но так заботливо и уютно, как бывает лишь у самой хорошей хозяйки. Над ними, в мансарде,^[6] под нависающей, как у шале,^[7] крышей, располагалась комната Жоэля, освещенная одним-единственным окошком в затейливых, прямо-таки кружевных наличниках. Оттуда взгляд охватывал величественную горную гряду, замыкающую горизонт, а затем спускался вниз, к узкой лощине, по которой с ревом несся бурный Маан — не то река, не то горный поток. Из просторного зала первого этажа наверх вела деревянная лестница на толстенных подпорах, с навощенными до блеска ступеньками. Словом, ничего не было уютнее и приветливее этого дома, где путешественники находили удобства, весьма редкие для обычных постоялых дворов Норвегии.

Итак, Гульда и ее мать жили во втором этаже. Именно туда они и уходили пораньше с вечера, когда оставались одни. Фру Хансен уже поднялась на несколько ступенек, освещая себе путь свечою в разноцветном стеклянном подсвечнике, как вдруг ей пришлось остановиться.

В дверь постучали. С улицы донесся голос:

— Эй, фру Хансен! Фру Хансен!

— Кто это может быть так поздно? — удивилась она.

— Уж не стряслось ли что худое с Жоэлем? — вскричала Гульда.

И она живо подбежала к двери.

За нею на пороге стоял мальчик-подросток — из тех, что занимаются ремеслом skydskarl, то есть ездят сзади, на запятках наемных карет или повозок, а потом приводят лошадь обратно на почтовую станцию. Но этот паренек прибыл пешком и теперь стоял, переминаясь с ноги на ногу.

— Ну, что же привело тебя в такой поздний час? — спросила Гульда.

— Сперва разрешите пожелать вам доброго вечера! — степенно промолвил парень.

— И это все?

— Нет, не все, но разве не следует для начала показать себя вежливым?

— Да-да, ты прав! Тебя кто-нибудь послал сюда?

— Я от вашего брата Жоэля.

— От Жоэля? Это еще почему? — вмешалась фру Хансен.

И она двинулась к порогу тем несуетливым, мерным шагом, что так характерен для норвежцев. Конечно, в земле Норвегии таится немало ртути, чьи капельки столь быстры и юрки, но в крови обитателей этой страны ее или очень мало, или же нет вовсе.

И однако, слова парня взволновали мать Жоэля, ибо она поспешно спросила:

— Надеюсь, с моим сыном ничего не приключилось?

— Как сказать… Прибыло письмо из Христиании, и почтальон привез его из Драммена…^[8]

— Письмо из самого Драммена? — встревожено откликнулась фру Хансен, понизив голос.

— Этого я не знаю, — ответил паренек. — Мне велено только передать, что Жоэль до завтра домой не вернется, вот он и послал меня к вам, наказав доставить письмо.

— Стало быть, оно спешное?

— Похоже на то.

— Дай же его сюда, — сказала фру Хансен тоном, в котором сквозило живейшее беспокойство.

— Вот оно, как видите, чистое и не смятое. Но только письмо это адресовано не вам.

Казалось, фру Хансен при этих словах вздохнула с облегчением.

— А кому же? — спросила она.

— Вашей дочери.

— Мне! — воскликнула Гульда. — О, я уверена, что это письмо от Оле, раз оно прибыло через Христианию. Братец не захотел, чтобы я ждала лишний день!

Гульда взяла конверт и, поставив рядом с собою на стол свечу, принялась разглядывать надпись на нем.

— Да!.. Это от него!.. Это, конечно, от него!.. Господи, хоть бы там было написано, что «Викен» возвращается!

Тем временем фру Хансен обратилась к пареньку:

— Что же ты не входишь?

— Ну разве что на минутку! Мне нынче же вечером надобно вернуться домой: назавтра я нанялся сопровождать повозку.

— Ну ладно, тогда прошу тебя, передай Жоэлю, что завтра я приеду к нему в Мел. Пусть дождется меня.

— Завтра к вечеру?

— Нет, поутру. И пускай не уезжает из Мела, не повидавшись со мною. Мы вернемся в Дааль вместе с ним.

— Так все и передам, фру Хансен.

— Ну а теперь выпей-ка глоточек виноградной водки.

— С удовольствием!

Парень подошел к столу, и фру Хансен налила ему немного крепкого согревающего напитка, особенно полезного при ночной пронизывающей сырости. Он выпил водку, не оставив ни капли на дне маленькой чашки, после чего промолвил:

— God aften!

— God aften, мой мальчик!

Так звучит по-норвежски «доброй ночи». Присутствующие просто обменялись этими словами, даже не кивнув друг другу. И парень тотчас вышел, ничуть не озабоченный предстоящей долгой пешей дорогой. Вскоре звук его шагов смешался с шелестом деревьев, росших по берегам бурной речки.

Тем временем Гульда продолжала разглядывать письмо Оле, не торопясь вскрывать конверт. Подумать только! Этот тонюсенький бумажный пакетик пересек целый океан, целое необъятное море, куда впадают все реки западной Норвегии, чтобы попасть наконец в ее руки! Она с любопытством изучала пестрые марки на письме. Оно было отправлено пятнадцатого марта, а прибыло в Дааль только пятнадцатого апреля. Боже мой, Оле написал его месяц тому назад! Сколько же событий могло произойти за это время в морях близ Ньюфаундленда, как называют эту землю англичане! Ведь тогда весна только-только начиналась, и это было самое опасное для мореходов время — равноденствие. Недаром рыбный промысел в тех местах считается самым опасным из всех по причине жестоких шквалов, внезапно налетающих через Северную Америку с полюса. Да, тяжкое ремесло выбрал Оле, тяжкое и чреватое многими бедами! Но разве не потому он занялся им, что решил заработать побольше денег для своей невесты, с которой должен был обвенчаться по возвращении домой?! Бедный, бедный Оле! О чем писал он в этом письме? Без сомнения, о том, что любит Гульду, как и она всегда будет любить его; что они думают об одном и том же, несмотря на разделяющее их море; и что он ждет не дождется своего возвращения в Дааль!

Да, конечно, Гульда была уверена, что речь шла именно об этом. Но, может быть, он пишет еще, что возвращение не за горами, что рыбная ловля, увлекшая бергенских рыбаков так далеко от родной земли, наконец завершается? Может быть, он сообщает ей, что «Викен» уже загрузил трюмы рыбой и теперь готовится к отплытию, что не успеет кончиться апрель, как они соединятся узами брака в этом счастливом доме Вестфьорддааля? Может быть, он считает, что пора уже назначить день, когда пастор приедет в Мел и обвенчает их в скромной деревянной часовенке, чья остроконечная колокольня выглядывает из-за густых крон деревьев в нескольких сотнях шагов от гостиницы фру Хансен?

Для того, чтобы узнать ответ на эти вопросы, достаточно было всего-навсего сломать печать на конверте, вынуть письмо Оле и прочесть его сквозь слезы печали или радости, которые оно могло вызвать у Гульды. Разумеется, любая более нетерпеливая дочь Юга — девушка из Швеции, Дании или Голландии — давным-давно узнала бы то, что юная норвежка никак не решалась узнать! Но Гульда погрузилась в мечты, а мечты кончаются лишь тогда, когда их угодно прервать Господу Богу. И как часто приходится сожалеть о них перед лицом суровой и печальной действительности!

— Дочь моя, — спросила фру Хансен, — письмо, которое брат переслал тебе, оно, конечно, от Оле?

— Да, это его почерк, я узнаю!

— Уж не вздумала ли ты отложить его чтение до завтра?

Гульда в последний раз взглянула на конверт. Потом медленно, не торопясь, распечатала его, извлекла аккуратно написанное письмо и прочла нижеследующее:

«Сен-Пьер и Микелон,^[9] 17 марта 1862 года.

Дорогая Гульда!

Тебе приятно будет узнать, что сезон у нас выдался удачный и закончится через несколько дней. Да, именно так, сезон подходит к концу! Как я счастлив буду вернуться после целого года разлуки в родной Дааль и увидеть там единственную семью, какая есть у меня на этом свете, — твою семью, милая Гульда.

Моя доля в выручке оказалась немалой, она пригодится нам, когда мы станем обзаводиться своим хозяйством. Наши бергенские арматоры,^[10] господа братья Хелп, компания «Хелп и сыновья», уже уведомлены о том, что «Викен» вернется скорее всего между 15 и 20 мая. И, стало быть, ты можешь ожидать меня домой к этому времени, то есть всего через несколько недель.

Дорогая Гульда, я надеюсь по возвращении застать тебя еще более красивой, чем раньше, а также в добром здравии тебя, твою матушку и, конечно, храброго и доброго моего товарища и кузена Жоэля, твоего брата, которому вскоре предстоит стать братом и мне.

Когда прочтешь письмо, передай мой почтительнейший поклон фру Хансен; я так и вижу ее сидящей в глубоком деревянном кресле возле старенькой печки в большой вашей зале. Скажи ей, что я люблю ее вдвойне — как твою мать и как мою тетушку.

Очень прошу вас не беспокоиться и не приезжать в Берген, чтобы встретить меня. Вполне вероятно, что «Викен» прибудет в гавань раньше указанного срока. Как бы то ни было, милая Гульда, но через сутки после того, как я сойду на берег, ты увидишь меня в Даале. И не удивляйся, если я пожалую к вам даже раньше обещанного.

Нашу шхуну здорово потрепало этой зимой, самой скверной из всех, какие помнят наши моряки. К счастью, нам попался огромный косяк трески, и теперь «Викен» доставит в своих трюмах в Берген более пяти тысяч центнеров этой рыбы, которая уже вся запродана стараниями господ Хелп. А вот последняя новость, интересная для нашей семьи: поскольку лов оказался удачным, моя часть в выручке будет довольно велика, ибо теперь я имею право на полную долю.

А впрочем, если я и не привезу в дом большого состояния, то надеюсь, вернее, предчувствую, что оно ждет меня там, на берегу, по прибытии. Да! Целое богатство… не говоря уже о счастье! Что за богатство?.. Пока я держу это в секрете, дорогая Гульда, и, думаю, ты простишь, если до возвращения я не откроюсь тебе. Но это единственная моя тайна, и скоро ты все узнаешь. Когда? Как только настанет нужный момент, — до нашей свадьбы, если она отодвинется из-за какого-нибудь непредвиденного обстоятельства, или после нее, если я приеду в Дааль в назначенный срок и на следующей после этого неделе ты станешь моей женой, чего я жду не дождусь! Целую тебя, дорогая моя Гульда. Поцелуй от меня фру Хансен и моего кузена Жоэля. И еще хочу поцеловать тебя в лоб, над которым скоро засветится сияющая корона невест Телемарка, точно святой нимб.^[11] В последний раз прощаюсь с тобой, дорогая Гульда, до скорого свидания!

Твой жених Оле КАМП».

Глава II

Дааль состоит всего из нескольких домиков; одни стоят вдоль дороги, скорее похожей на тропинку, другие лепятся по склонам окрестных холмов. И все они глядят окнами на узкую лощину Вестфьорддааля, как бы отворачиваясь от северных взгорий, у подножия которых бушует неукротимый Маан. Ансамбль этих строений можно было бы назвать «gaards» — вполне типичным для этой страны селением, находись он во владении одного земледельца или фермера-арендатора. Но Дааль имеет право на звание если не городка, то, по крайней мере, поселка. Неподалеку от него высится часовенка, воздвигнутая в 1855 году; ее стены, главная из которых, алтарная, прорезана двумя узкими окнами с витражами,^[12] и ее четырехгранная колокольня — все срублено из дерева. Там и сям над бурными стремительными потоками перекинуты мостики в один пролет, также деревянные и выложенные поверх балок ромбовидными дощечками; проемы между ними заложены мшистыми камнями. Чуть поодаль стоят одна-две простенькие лесопильни, приводимые в действие силою течения; каждая снабжена парой колес, — первое позволяет маневрировать пилой, второе — передвигать балки и брусья; визг пилы и скрип колес доносятся до самого селения. С небольшого расстояния все это: часовня, лесопильни, дома и амбары — кажется окутанным легкой зеленой дымкой растительности, темной хвоей ели, чуть голубоватой листвою берез; деревья, поодиночке или группами, поднимаются снизу, от извилистых берегов Маана, до самых гребней гор Телемарка.

Вот таков Дааль — веселый, приветливый, с живописными домиками, с фасадами, раскрашенными в разные цвета, где мягкие — нежно-зеленые или розовые, — где яркие, даже режущие глаз, ядовито-желтые или кроваво-красные. Их крытые березовой корою крыши за лето обрастают зеленой порослью, которую по осени скашивают; на коньках цветут пестрые цветы. Словом, это прелестное местечко, расположенное в прелестнейшей из стран. А если быть совсем точным, Дааль находится на Телемарке, Телемарк в Норвегии, а Норвегия — это настоящая Швейцария, только с несколькими тысячами фьордов,^[13] позволяющих морским волнам шуметь у подножия гор.

Телемарк — лишь часть той гористой возвышенности, какую представляет собою обширная территория страны между Бергеном и Христианией. Этот округ, находящийся в подчинении префектуры^[14] Братсберга,^[15] может похвастаться такими же горами и ледниками, как Швейцария, однако это не Швейцария. Здесь имеются такие же грандиозные водопады, как в Северной Америке, но это и не Америка. Сельские пейзажи, с раскрашенными фасадами домов, с праздничными процессиями жителей в старинных нарядах, напоминают некоторые пейзажи Голландии, но это не Голландия. Ну а Телемарк и сравнивать не с чем, Телемарк есть Телемарк, — быть может, самый оригинальный и примечательный по своей природной красоте уголок на земле. Автор этих строк имел счастье посетить Телемарк, проехать по нему в повозке, нанятой на почтовой станции и запряженной лошадьми — когда их можно было достать. Он навсегда сохранил в душе воспоминание о поэтической прелести тех мест, столь свежее, что хотелось бы украсить им свое незатейливое повествование.

В то самое время, когда происходит действие нашей повести, а именно, в 1862 году, Норвегию еще не прорезала железная дорога, позволяющая ныне доехать от Стокгольма до Тронхейма^[16] через Христианию. Этот длиннейший железнодорожный путь связывает скандинавские страны, весьма, впрочем, мало склонные к совместному существованию. Но зато путешественники, запертые в вагонах поезда — куда более быстрого, нежели дилижансы,^[17] что правда, то правда! — лишены удовольствия любоваться нетронутой красотой старых проселочных дорог. Они больше не пересекают южную Швецию по любопытнейшему Готскому каналу, где суда и баржи поднимаются от шлюза к шлюзу вверх на целых триста футов. И наконец, поезда не делают остановок ни у водопадов, ни в Драммене, ни в Конгсберге,^[18] ни на полном чудес плоскогорье Телемарка.

А в те времена железнодорожное сообщение было только в проекте. Еще двадцать лет отделяли Норвежское королевство от той поры, когда стало возможным, имея билет в оба конца, пересечь его за сорок часов от одного побережья до другого и добраться почти до мыса Нордкап и самого Шпицбергена.

Так вот, именно Дааль был тогда — и дай Бог, чтобы остался как можно дольше! — тем центральным пунктом страны, который привлекал иностранных и местных туристов, а в числе последних более всего студентов из Христиании. Отсюда они могли отправиться в любую точку Телемарка и Хардангера, подняться вверх по ущелью Вестфьорддааля, пройти между озерами Мьоос и Тинн и полюбоваться изумительными пещерами Рьюкана. Напомним, что Дааль располагал всего одной гостиницей, но она была самой гостеприимной и уютной, о какой только можно мечтать, а также и самой вместительной, ибо предоставляла в распоряжение путешественников целых четыре комнаты. Словом, то была гостиница фру Хансен.

Попытаемся описать ее. Несколько скамей тянутся вдоль окрашенных в розовое стен, отделенных от земли внушительным гранитным фундаментом. Балки и еловые доски, из которых сбиты стены, приобрели с годами такую твердость, что о них сломался бы и стальной топор. Между едва обтесанными и уложенными горизонтально одна на другую балками забит в расшивку мох, смешанный с глиной; он образует плотные утолщения, сквозь которые не проникнуть самой свирепой зимней буре. Потолки в комнатах окрашены между стропилами в черный и красный цвета, контрастирующие с более мягким и веселым оттенком стенной обшивки. В углу просторной нижней залы стоит круглая чугунная печурка; ее длинная труба, проведенная под потолком, соединяется с толстой трубой большой кухонной печи. Здесь же висят стенные часы с большим эмалевым циферблатом и затейливыми стрелками, их мерное звонкое тиканье разносится по всему дому. В другом углу помещается старинный, округлой формы секретер с темно-коричневыми резными украшениями, а рядом с ним — массивный кованый железный таган. Сверху, на полочке, глиняный подсвечник о трех ножках, — перевернутый, он превращается в трехрожковый канделябр. Зал украшает лучшая мебель дома: стол из карельской березы на толстых ножках, сундук-укладка с фигурными запорами, где хранятся праздничные и воскресные наряды семьи; жесткое, без обивки, как церковная скамья, кресло; деревянные расписные стулья, деревенская прялка в зеленых узорах, так красиво сочетающихся с красными юбками прях. И еще множество самых различных предметов домашней утвари: горшок для масла и мутовка для его сбивания, табакерка и терка из резной кости для табака. И наконец, над дверью, ведущей в кухню, подвесной шкаф, который вмещает на широких своих полках целый набор кухонной медной и оловянной посуды, блюда и тарелки — фаянсовые, деревянные и металлические, с яркими эмалевыми узорами, далее — маленький точильный круг, наполовину скрытый лакированным футляром, старинная рюмка для яиц, такая вместительная, что могла бы служить и кубком; убранство зала дополняют несколько забавных картинок на холсте, натянутом в виде панелей, представляющих библейские сюжеты в ярком лубочном стиле Эпиналя.^[19] Что же касается комнат постояльцев, то они обставлены весьма просто, но не менее комфортабельно: немногочисленная мебель блистает чистотой, окна снаружи обрамлены вьющейся зеленью, ниспадающей с затканной дерном крыши, широкие кровати застланы прохладными белоснежными простынями из полотна, называемого «akloede», а на стенах красуются изречения из Ветхого завета, написанные желтыми буквами по красному фону.

Не следует также забывать о том, что полы как в большой зале, так и в нижних и верхних комнатах устланы веточками березы, ели и можжевельника, чья листва и хвоя наполняют весь дом животворными ароматами.

Можно ли вообразить более очаровательную posada^[20] в Италии, более привлекательную fonda^[21] в Испании? Нет, это невозможно! Вдобавок, и цены еще не успели подскочить в результате наплыва английских туристов, как это произошло в Швейцарии, — по крайней мере, в описываемое время. В Даале кошелек путешественников облегчается не на фунты стерлингов либо их золотой эквивалент,^[22] но всего лишь на кроны,^[23] одна из коих равняется пяти или чуть более франкам,^[24] на марки,^[25] равные каждая одному франку, и медные скиллинги,^[26] которые ни в коем случае не следует путать с британскими шиллингами,^[27] ибо они, в отличие от этих последних, равны всего одному су. Туристу, прибывшему на Телемарк, не придется разоряться, тратя радужные банкноты дорогого вида. Норвежская крона являет собою скромную белую бумажку, пять крон — голубую, десять — желтую, пятьдесят — зеленую и сто — красную. Не хватает еще двух, чтобы составить полную радугу!

Далее следует отметить — и в этом гостеприимном доме данным обстоятельством нельзя пренебречь, — что в гостинице фру Хансен кухня выше всяческих похвал, а это для местных постоялых дворов большая редкость. И в самом деле, район Телемарка полностью соответствует своему прозвищу — «край кислого молока». В захолустьях вроде Тинесса, Листхууса, Тиннусета и многих других не найдешь даже хлеба, а если и отыщешь, то он бывает так невкусен, что лучше уж вовсе обойтись без него. Здесь выпекают лишь овсяные лепешки, так называемые «flatbröd», сухие, черные, твердые, как картон, или же совсем незатейливые грубые ковриги из смеси толченой бересты и мха или рубленой соломы. Яйца здесь едят крайне редко, разве что курица снесла их неделю назад. Зато в изобилии имеется кислое пиво и снятое, кислое или свежее, молоко: изредка жители этого края позволяют себе чашечку кофе, такого густого, что он напоминает скорее процеженную печную сажу, нежели благородные напитки «Мокко», «Бурбон» или «Рио-Нуньец».

В противоположность вышесказанному, у фру Хансен погреб и кухня всегда ломятся от продуктов. Даже самого взыскательного туриста полностью удовлетворит ее стол: вареная, соленая или копчёная лососина, хариусы, свежий озерный лосось, незнакомый с морской водой, речная рыба с Телемарка, домашняя птица — отнюдь не жесткая и не костлявая, яйца под всевозможными соусами, вкусное ржаное и ячменное печенье, фрукты, особенно земляника, пеклеванный,^[28] но очень аппетитный хлеб и старое, выдержанное вино «Сен-Жюльен» — из тех, что прославляют на весь мир, до самых отдаленных его окраин, искусство виноделов Франции.

Словом, гостиница в Даале вполне заслуженно пользовалась прекрасной репутацией во всех странах Северной Европы.

Впрочем, в репутации этой легко убедиться, полистав толстую тетрадь с желтоватыми страницами, в которую постояльцы охотно вписывали похвалы по адресу фру Хансен. В большинстве своем то были шведы и норвежцы, съезжавшиеся сюда со всех концов Скандинавии.

Однако в тетради расписывалось и немало англичан; один из них, которому пришлось прождать лишний час, пока над вершиною горы Геуста рассеется утренний туман, написал на одной из страниц чисто британское изречение:

«Patientia omnia vincit».^[29]

Отметились в тетради и несколько французов, из коих один (не будем называть его имени!) позволил себе написать следующее:

«Мы можем только поздравить себя с приемом, оказанной нам в этой гостинице!»

Не станем упрекать автора в этой грамматической ошибке. Бог с ней! Пусть ее французская грамотность отстает от признательности данной фразы: от этого последняя звучит не менее лестно для фру Хансен и ее дочери, прекрасной Гульды из Вестфьорддааля.

Глава III

Не будучи многосведущим в этнографии,^[30] можно, однако, утверждать, опираясь на гипотезы^[31] многих ученых, что между самыми знатными семьями, принадлежащими к английской аристократии,^[32] и старинными семействами Скандинавского королевства существует отдаленное родство. Тому находится множество доказательств, если обратиться к именам предков, звучащим одинаково в обеих странах. В Норвегии нет аристократии как таковой, но даже царящая там демократия не мешает норвежцам быть аристократами по духу. Здесь все равны, но не в низости, а в благородстве. Даже в самых жалких хижинах обнаруживается генеалогическое древо,^[33] которое отнюдь не выродилось оттого, что вросло корнями в плебейскую^[34] почву. Каждое из них украшено благородным семейным гербом, восходящим к временам средневековых феодалов^[35] — и предков нынешних простых крестьян. ...