Лус Габас Пальмы в снегу

Luz Gabás

PALMERAS en la NIEVE

Перевод с испанского Ю. С. Каштанова

Text copyright © 2012 Luz Gabas

© Каштанова Ю. С., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2021

Отзывы членов редакционного совета книги «Пальмы в снегу»

Эта проникновенная и душераздирающая история покорила моё сердце. Она заставит и вас понять, что искренняя и страстная любовь не угасает никогда.

Герои настолько живые и притягательные, что можно поверить в то, что это реальная история. Я полюбила всех героев, они разные и в каждом из них есть своя изюминка.

Я всем искренне советую прочитать или хотя бы посмотреть эту историю, потому что безразличными вы не останетесь.

Сабина Нестеркина

@saba_in_red

Эта история будоражит чувства. Здесь столько искр, пламени и жара, наполняющих сердца героев. Симпатии, влюбленности, страсть, боль… все это им предстоит испытать в полной мере.

Я будто чувствовала, как жаркий воздух острова обдувал страницы, наполняя их африканским солнцем. Остров заманил меня в свои сети, я утопала в сюжете, одновременно летя к развязке и не желая расставаться с историей. Неожиданные повороты добавляли остроты, хотя и без них я прикипела к героям и прочуствовала все их эмоции.

История зацепила, влюбила в себя и разбила сердечко. Я будто отправилась в путешествие на африканский остров. «Пальмы в снегу» стали моим билетом, транспортом и проводником!

Дарья Загузова

Бывают такие книги, которые разбивают сердце и душу выворачивают на изнанку. Закрывая их, ты украдкой вытираешь слёзы, а внутри себя не можешь смириться с прощанием. Это одна из лучших историй о любви, которые я читала.

Дания Насибулина

@tell_about_books

Щемящая сердце история. Автор переносит нас в колониальную Африку и своим стилем и словом даёт прочувствовать всю атмосферу на себе. Книга пропитана ароматом какао-бобов и зеленью джунглей. Это тот тип историй, который въедается в память. Нипочём её не забыть.

Светлана Агалакова

Лус Габас рассказывает семейную сагу, которая по драматизму не уступит многотомным творениям отечественных писателей. Но повествование ведется под жарким солнцем Африки и Испании, знакомя нас с теми историческими и культурными событиями, про которые никогда не рассказывают в школе на уроках истории.

Есть книги на вечер, а есть книги – на века. Мне кажется, «Пальмы в снегу» – одна из них.

Александра Хорват

@alexa_reader

Потрясающей красоты и силы семейная сага!

Роман Лус Габас обладает поистине волшебным свойством. Он способен с первых страниц перенести вас в жаркую африканскую атмосферу. И этот манящий, пленительный континент с необычайной природой поймает в сети не только героев книги, но и тебя, читатель.

Запретная любовь на фоне разворачивающихся недовольств коренного населения испанскими колонизаторами, жгучая страсть, позволяющая забыть, кто ты и откуда родом, семейные скелеты, давно похороненные в шкафу.

Я провалилась в эту книгу и это было невероятно интересное приключение.

Эльмира Дзахова

@followmybook

Эта книга просто невероятная. Автор не оставляет ни единого шанса не влюбиться в эту историю. Ты буквально проживаешь часть своей жизни вместе с героями.

Эта книга о любви. Но о любви разной. О любви между любовниками, о любви к месту, о любви к дому, где бы он ни был. А самое главное – о любви к человеку: белому или черному, родному или нет, к рабу или свободному.

Обязательно читайте и будьте уверены, что остров Фернандо По заберет ваше сердце и уже никогда не вернет его прежним.

Дарья Трофимова

@pro.books_

У нас есть возможность погрузиться в неповторимый мир испанской колонии, побывать на плантации какао и в поселениях аборигенов, узнать их обычаи и традиции. Но нас не будут держать только в прошлом, так что мы узнаем продолжение истории уже в наши дни.

Книга понравится тем кто любит погружение в неповторимую атмосферу, хитросплетение судеб людей из разных народов, борьбу за любовь и будущее, неожиданные сюжетные повороты и немного политики.

Amber

Читать эту книгу – словно пить горячий шоколад на заснеженной улице: губ касается то жар, то морозный воздух. Так вся история и будет рассказана: от слёз к улыбке, от ненависти к счастью.

Елена Якушина

@sitelle_book

Это удивительная семейная сага, побудившая меня не только сопереживать судьбам нескольких персонажей, но и открывшая глаза на некоторые проблемы прошлого, которые до сих пор влияют на наш современный мир. История, которая останется не только на бумаге, но и прочно осядет в ваших мыслях.

Марина Демьянова

@mori_tyan

Это прекрасный роман, он чувственный, он повествует о семейных ценностях, о настоящей любви, о том, как важно бывает следовать зову сердца. А какой у автора слог! Я будто не читала, а плыла по течению, настолько гармонично получилось слиться с текстом. В финале, конечно же, не получилось сдержать слёз, но это того стоило.

Екатерина Пападопулос

@ktrn.books

«Пальмы в снегу» можно отнести к семейным сагам, потому что мы познакомимся с историей одной испанской семьи, в прошлом которой спрятаны секреты.

«Семья как лес. Если ты снаружи, ты видишь только густые заросли. Но когда ты внутри, ты видишь, что у каждого дерева есть свое место».

В конце концов у каждой пальмы в этой истории есть свое место: соединить снег и зной можно грубо, а можно по любви, и пусть помогут в этом духи острова.

Оксана Юрченко

@ stopchenko_oksana

В романе есть все: дружба, любовь, рабочие отношения, политическая повестка, но самым интересным для меня было то, как родные братья совершенно по-разному "вписываются" в общество: один остается колонистом, а второй старается "понять" и "впитать" местную культуру.

Книга читается легко и подарила мне несколько увлекательных, эмоциональных дней.

Галина Галышина

@morethanstyle_msk

Книга вывернула мою душу. В ней так много всего: дружба, колонизаторство, любовь к острову и любовь запретная. Я прожила эту книгу вместе с героями и в конце не смогла сдержать слёз.

История Килиана и Бисилы попала в сердце и осталась там навсегда.

Ирина Баранова

@antirinka

Пролог

Сегодня ночью вы будете беззаветно любить друг друга, ибо вы знаете, что это последняя ваша ночь вместе. Больше вы не увидитесь. Никогда. Никогда…

Вы будете целовать и ласкать друг друга с голодным пылом, а за окном будет бушевать тропический ливень, заглушая ваши неистовые крики.

– Можно смотреть на тебя, можно касаться тебя еще пару минут?

В углу комнаты стоят два стареньких кожаных чемодана; дождевик небрежно брошен на спинку кресла. Дверцы опустевшего шкафа распахнуты настежь. На столе – пробковый шлем и фотография, на полу разбросана одежда. Кровать закрыта москитной сеткой, и двое на ней пылко любят друг друга под всполохи молний…

Это случится лишь спустя восемнадцать лет. Ты мог предвидеть опасность, но все же решил остаться. Ты мог бы вообще не уходить… Ты мог бы сбежать от проклятого дождя. Ведь он воскрешал воспоминания о самых грустных днях твоей жизни. А она… она могла бы вовсе не смотреть в твою сторону, ведь она знала, что не должна. Она могла бы избежать этой жестокой реальности.

А дождь все лил, навевая тоску и тревогу, вызывая слезы, которые вы оба пытались сдержать. Ты пережил столько ночей, полных тихого, нежного чувства. Ты испытывал запретные удовольствия. Вы могли любить друг друга, не скрываясь. Но тебе этого было мало.

Расцарапывай кожу ногтями, кусай, лижи языком! Утопай в ее аромате. Забери ее душу и подари взамен свое семя, пусть даже оно не даст ростков.

– Мне пора.

– Тебе пора.

– Ты останешься в моем сердце.

Навеки.

Два коротких, резких удара в дверь, пауза, потом еще два – условный сигнал. Хосе, как всегда, точен. Торопись – или опоздаешь на самолет. Но ты не спешишь. Вы не в силах друг от друга оторваться. Тебя тянет разрыдаться. Так закрой глаза и задержи это мгновение нереальности.

Отведенное тебе время вышло, и его не вернуть. Вы уже все обсудили. Нет смысла плакать: все идет, как идет. Возможно, в другое время, в другом месте… Но нам не дано решать, где и кем родиться. Вы просто полюбили друг друга, зная, что рано или поздно этот день наступит.

Ты встаешь с постели и начинаешь одеваться. Она продолжает сидеть, обнимая колени и положив на них подбородок. Она следит за тобой, а потом закрывает глаза, чтобы сохранить в памяти каждую черточку твоего тела, каждую прядку волос. Когда ты заканчиваешь одеваться, она встает и приближается к тебе. На ней лишь ожерелье из двух ракушек на кожаном шнурке. Она никогда его не снимает. Одна из ракушек – каури, блестящий завиток размером с миндальный орех, вторая – окаменевший домик ахатины, африканской улитки. Она снимает украшение и надевает тебе на шею.

– Это принесет удачу и процветание на твоем пути.

Ты крепко обнимаешь ее за талию и привлекаешь к себе, вдыхая аромат ее кожи.

– Моя удача умерла здесь и сейчас.

– Не отчаивайся. Где бы ты ни оказался, с тобой будет часть меня.

Ее огромные, полные грусти глаза излучают уверенность. Она хотела бы верить, что даже смерть не разлучит вас и что есть на свете место, где вы будете едины, вне времени, вне границ и без притеснений.

Ты дотрагиваешься до раковин в ожерелье. Каури гладкая на ощупь, как ее кожа, и блестит, как ее зубы, а отверстие в ней подобно вульве, куда входит и откуда исходит жизнь.

– Ахатина убережет меня от дьявола?

Она улыбается, вспоминая ваш разговор, когда все случилось впервые.

– Ты силен, как сейба, и гибок, как королевская пальма. Порывы ветра не сломят тебя. Твои корни глубоко в земле, а ветви достают до неба.

Снова слышны два резких, коротких удара в дверь, пауза и снова стук. Затем звучит голос, перекрывая шум бури:

– Прошу вас! Уже поздно! Нам надо идти.

– Минуту, Йозе. Я иду!

У вас лишь минута на прощание, но хочется выпросить еще и еще минуту. Она собирается одеться, но ты не отпускаешь ее.

– Оставайся обнаженной, как сейчас. Позволь полюбоваться на тебя.

Сейчас у нее нет даже защитного ожерелья. А что ты оставишь ей? На столе только шлем, который тебе больше не нужен, и единственная фотография, на которой вы вдвоем. Ты берешь один из чемоданов, открываешь его и достаешь ножницы. Складываешь фотографию, отделяя ее изображение, и разрезаешь, потом передаешь ей половинку, на которой ты стоишь, опираясь на грузовик.

– Вот. Помни меня таким, какой я сейчас, какой и я тебя запомню.

Ты смотришь на вторую половинку, с которой улыбается она, прежде чем положить в карман рубашки.

– Ужасно, что я не могу… – Рыдание не позволяет тебе продолжить.

– Все будет хорошо, – честно лжет она.

Она лжет, потому что знает, что будет страдать каждый раз, проходя через двор, входя в столовую или положив руку на белоснежные перила лестницы. Она будет страдать, заслышав над головой самолет. Ей будет больно, когда хлынет такой же ливень, как сейчас.

– Все будет хорошо…

Ты крепко сжимаешь ее в объятьях, понимая, что хорошо уже не будет. Спустя несколько мгновений ты возьмешь чемоданы и дождевик, страстно поцелуешь ее, потом направишься к двери, но услышишь ее голос и остановишься.

– Постой! Ты забыл шлем.

– Он мне не пригодится.

– Но он будет напоминать тебе о том, кем ты был.

– Ты сохрани его. И помни, кем я был для тебя.

Ты вернешься и подаришь ей последний поцелуй, полный непостижимой, теплой, томной нежности. Ты посмотришь ей в глаза и стиснешь зубы, чтобы сдержать рыдание. Вы прижметесь щеками друг к другу. А затем ты откроешь дверь и закроешь ее за собой с тихим стуком, который для тебя прозвучит громче пушечного залпа. Она прислонится лбом к двери и горько заплачет. А ты растворишься в ночи и в буре, которая ни на мгновение не желает затихать.

– Спасибо, Хосу. Спасибо, что сопровождал меня все эти годы.

Это первые слова, которые ты произносишь с тех пор, как покинул спальню и отправился в аэропорт. Они звучат странно, как будто и не тобой сказаны. Все вокруг кажется странным: дорога, дома, металлический терминал и прохожие. Все они нереальны.

– Не за что, – отвечает Хосе уныло, положив руку тебе на плечо.

В его окруженных морщинками глазах блестят слезы. В этих жарких краях он заменил тебе отца. Годы лишили его зубов. Когда твой отец писал про Хосе или рассказывал истории у камина долгими зимними вечерами, изредка наведываясь домой, он говорил, что ни разу не видал таких прекрасных белых зубов. Но это было в прошлой жизни… От прошлой жизни почти ничего не осталось.

Вы больше не встретитесь. Дурманящий запах зелени, жар солнца на коже, печальное пение, стук барабанов, пляски на праздниках, благородство друзей, таких как Хосе, – все это останется в прошлом. Ты больше не будешь частью этого мира. Как только ты ступишь на трап самолета, ты снова станешь йопотто, «чужеземцем».

– Дорогой мой друг Йозе… можно попросить тебя о последней услуге?

– Слушаю.

– Если не сложно, когда у тебя будет возможность, сможешь отнести цветы на могилу отца? Он остается совсем один в этих краях.

Отцу, должно быть, тяжело было думать, что его останки будут покоиться на краю земли, где никто не проведет и пары минут у его могилы.

– Пока я жив, на могиле Антона всегда будут свежие цветы.

– Спасибо, друг мой.

Спасибо, что спас от беды. Спасибо, что помог понять, насколько этот мир отличен от моего. Спасибо, что научил любить его, что научил видеть больше, чем деньги, за которыми ты сюда приехал. И спасибо, что не осудил.

– Я слаб духом, Йозе.

– Нет, ты крепок духом, друг.

Мой дух слаб, это твой дух силен.

Сердце болит, но оно бьется. Ты все сможешь пережить. Да, ты сможешь. Но ты честно сказал Йозе: «Я слаб духом».

Самолет ждет на полосе. Прощай, витема, человек с большим сердцем. Будь осторожен. Береги себя. И давай пожмем друг другу руки…

Ты позволишь облакам перенести тебя за тысячи километров, пока не достигнешь Мадрида, а дальше сядешь на поезд до Сарагосы. Затем поймаешь попутку и скоро вновь будешь на родине. Но долгие часы путешествия окажутся слишком короткими, чтобы отделить тебя от прошедших лет – лучших в твоей жизни. И понимая, что лучшие годы твоей жизни прошли в дальних краях, ты будешь хранить этот секрет в самых отдаленных уголках сердца.

Откуда тебе знать, что эта тайна увидит свет спустя три десятка лет. Что спустя годы половинки фотографии, так жестоко разделенные, судьба соединит снова. Но пока что Кларенс не родилась, как и Даниэла.

Самолет набирает высоту, и ты видишь, как остров становится все меньше и меньше. Место, которое захватило тебя однажды, скоро станет крошечной черточкой на горизонте, а потом и вовсе исчезнет. С тобой вместе летят другие люди – все хранят молчание и держат свои секреты при себе. А ты лишь прошепчешь несколько слов, которые теснят грудь:

– Йо ма вэ э этула. Прощай, мой милый остров в океане.

Глава 1 Записка

Пасолобино, 2003 год

Кларенс держала в руках клочок бумаги. Он был прикреплен к одному из множества полупрозрачных конвертов с красно-синей каймой, типичных для прошлой эпохи. Тончайшая писчая бумага весила немного, и ее дешевле было отправлять по почте. В результате романы длиною в жизнь втискивались в невозможные рамки.

Кларенс в сотый раз перечитала записку. Сперва ей просто было любопытно, но постепенно возникло чувство беспокойства. Она была написана кем-то другим и затем подброшена на письменный стол в гостиной.

«Я не вернусь на Фернандо-По. Поэтому, если вы не против, я надеюсь на друзей в Уреке. Вы можете продолжать пересылать деньги. Она в добром здравии, она очень сильная. Ей приходится быть сильной, потому что она очень скучает по отцу. Мне жаль это говорить – я знаю, что вас это огорчит, – но он умер несколько месяцев назад. Не волнуйтесь за ее детей, они тоже здоровы. Старший уже работает, младший учится. Как видите, все сильно изменилось, с тех пор как вы сами работали на какао…»

И все – ни даты, ни имени. Кому она адресована? Получатель никак не мог быть ровесником дедушки; всё – и чернила, и стиль, и бумага, и даже почерк выглядели куда современнее. Более того, по последней фразе было ясно, что записка адресована мужчине. Все это сокращало круг до ее отца Хакобо и дяди Килиана. Записка лежала рядом с пачкой писем, написанных отцом, и это тоже было странно. Зачем хранить все эти письма? Девушка решила, что отец мог сохранить записку, а потом отчего-то решил достать ее снова, не заметив, что уголок оторвался. Зачем он все это сделал? Было ли там что-то компрометирующее?

Она взглянула на записку непонимающе, положила ее на ореховую столешницу позади черного кожаного дивана в стиле честерфилд, и потерла усталые глаза. Сидела и читала пять часов, не отрываясь. Со вздохом поднялась, чтобы подбросить дров в камин. Угли занялись и затрещали в пламени. Весна в этот раз выдалась куда сырее, и она продрогла от долгого сидения. Протянула ладони к огню, растерла предплечья и облокотилась на каминную полку, над которой нависало прямоугольное деревянное зеркало, украшенное сверху резной гирляндой. В зеркале отразилось утомленное лицо с тенями под зелеными глазами, непослушные каштановые локоны выбились из пышной косы. Она отбросила прядки и принялась рассматривать точеные линии лба. Почему эти строки так ее обеспокоили? Тряхнула головой, как будто ее пробил озноб, и вернулась к столу.

Рассортировала письма по авторству и датам, начиная с 1953 года, когда Килиан писал каждый вечер. Содержание полностью соответствовало педантичной натуре дяди – письма изобиловали множеством деталей повседневной жизни, он подробно обо всем рассказывал сестре и матери. Писем от отца было куда меньше, и он частенько добавлял три-четыре строчки к «томам» своего брата. Записки ее дедушки Антона были короткие и сухие, состояли из формальных выражений, типичных в тридцатых и сороковых годах. По большей части он писал, что благодарит Бога, что здоров, и желает здоровья всем остальным. Иной раз он благодарил за щедрость соседей и родственников, которые помогали содержать дом Рабалтуэ.

Кларенс была рада, что осталась одна дома. Ее кузина Даниэла и дядя Килиан отправились в город к врачу, а родители должны вернуться не раньше завтрашнего вечера. Она не могла избавиться от легкого чувства вины за то, что читала личные строки тех, кто еще жив. Обычно такое делают, когда приводят в порядок бумаги тяжело заболевшего или умершего. Но было интересно узнать, что писали ее отец и дядя десятки лет тому назад. Письма дедушки, которого она совсем не знала, но уже выяснила несколько забавных историй, читались по-другому. Они были нацарапаны дрожащей, нетвердой рукой человека, не привыкшего много писать, и пронизаны скрытой ностальгией. Строчки пробуждали в девушке сильные чувства, и ее глаза уже не раз наполнялись слезами.

Она вспомнила, как в детстве открывала темные створки старого шкафа в гостиной и перебирала письма, пытаясь представить, каким был дом Рабалтуэ столетие назад. В шкафу хранились пожелтевшие от времени газеты, брошюры для путешественников и рабочие контракты, счета за продажу скота и аренду земли, списки остриженных овец, живых и погибших ягнят, памятные и крестильные открытки, рождественские поздравления, почти неразборчивые из-за выцветших чернил, свадебные приглашения и меню, фотографии дедушек и прадедушек, внучатых дядей и тетей, кузенов и родителей, земельные сделки семнадцатого века и договор о земельном обмене между горнолыжным курортом и наследниками усадьбы. В то время ей не приходило в голову присмотреться к личной переписке: вполне хватало рассказов Килиана и отца. Но после посещения конференции с участием африканцев некоторые странные и тревожные мысли зародились в ее сердце. Она ведь была дочерью, племянницей и внучкой колонистов.

С тех самых пор любопытство, касающееся всего, связанного с ее предками, не отпускало девушку. Несколько дней назад она ощутила внезапное и сильное стремление отправиться в деревню и открыть старый шкаф. Такое же нетерпение она испытывала, когда задерживались средства на университет. К счастью, ей удалось в рекордное время освободиться от забот, чтобы воспользоваться возможностью посетить старый дом. Теперь у нее была возможность перечитать всю переписку и наконец успокоиться. Интересно, кто-то еще открывал тот шкаф за последние несколько лет? Что, если ее мать Кармен или кузина Даниэла доискивались прошлого? Что, если отец или дядя захотели вспомнить те дни, когда писались эти строки, и снова стать юными?

Но она быстро отбросила эту мысль. Даниэле нравился старый каменный дом с его древней мебелью, но не более того. Кармен родилась и выросла в других местах и не считала дом своим. Ее единственной заботой после смерти матери Даниэлы было содержать дом в чистоте и порядке и держать амбары полными, чтобы в любой момент можно было устроить праздник. Она любила там отдыхать, но была рада иметь свой собственный дом.

Килиан и Хакобо ничем не отличались от других мужчин с гор. Они были очень скрытными и строго оберегали свою частную жизнь. Удивительно, что ни один из них не уничтожил те письма, как она поступила со своими юношескими дневниками, полагая, что уничтожение дневников сотрет из памяти все, что с ней происходило. Кларенс взвесила все варианты. Возможно, они думали, что в письмах нет ничего особенного, что могло бы их скомпрометировать. Или они просто забыли об их существовании? Какие бы ни были причины, она все выяснит, особенно о том, что не было написано. И вопросы возникли с появления клочка бумаги, который она только что прочла. Этот клочок мог всколыхнуть тихую жизнь дома в Пасолобино.

Не вставая с кресла, Кларенс дотянулась до деревянного ящичка на журнальном столике и вытащила из него лупу, чтобы получше рассмотреть листок. В правом нижнем углу виднелось что-то мелкое, похожее на цифру. Прямая, перечеркнутая поперек. Возможно, это семь. Семерка!

Она барабанила пальцами по столешнице. На номер страницы не похоже… Может, год? 47-й? 57-й? 67-й? Ни одна из этих дат не вызывала у нее ассоциаций с колониальными временами и испанцами на плантациях какао. Ничто не привлекло ее внимания, кроме строк, где аноним писал, что уже не вернется, как обычно, что кто-то посылал деньги из дома Рабалтуэ и что умер близкий человек получателя письма.

Кому отец, если это он, мог отправлять деньги? Почему он так заботился о чьем-то здоровье и, тем более, о чьей-то работе или учебе? Чью смерть он так тяжело переживал? Там написано «друзья в Уреке». Она ни разу не слышала об этом месте. И, самое главное, кто такая она?..

О жизни мужчин из дома Рабалтуэ в дальних странах рассказывалось сотни историй. Она помнила все наизусть, потому что Килиан и Хакобо при любой возможности вспоминали о своем потерянном рае. Правдивая история, которая впоследствии превратилась в сказку. Началась она десятки лет назад в маленькой деревушке в Пиренеях, продолжилась на маленьком африканском острове, а закончилась вновь в горах. До нынешнего момента Кларенс не приходило в голову, что все могло быть по-другому: все началось на африканском острове, продолжилось в деревеньке в Пиренеях, а завершилось в море. Может быть, ей забыли рассказать что-то важное?

Она отпустила свое воображение в странствие и нахмурилась, вспоминая, о ком Хакобо и Килиан говорили. Почти все принадлежали к ближайшему кругу. Неудивительно, что зачинщиком этих экзотических приключений был молодой авантюрист из деревни Пасолобино, который отправился в путь в конце девятнадцатого века, когда родились бабушка Марианна и дедушка Антон. Неведомо какие ветры занесли его на остров в Атлантическом океане, в то место, которое позже стали называть залив Биафра. Через несколько лет он скопил небольшое состояние и приобрел плодородную землю. А потом холостяки и молодые пары из Пиренеев решили отправиться на работу на плантации или же в город неподалеку. Променяли зеленые пастбища на пальмы.

Кларенс улыбалась, представляя грубоватых и замкнутых горцев – суровых, со сжатыми губами, привыкших к снегам, зеленым лугам, и серым валунам; теперь им надо было привыкать к ярким краскам тропиков, смуглым полуобнаженным телам, хлипким хижинам и нежности морского бриза. Ей непривычно было представлять Хакобо и Килиана в качестве главных героев книг или фильмов о колонистах, какими их видели европейцы. Но она знала только это. Она с ясностью рисовала ежедневный быт на плантациях, отношения с местными жителями, еду, летяг, змей, мартышек, разноцветных ящериц, мошку и москитов, воскресные вечеринки и перестук тумба и дрома. Именно так ей это и рассказывали. О том же она прочитала в первых письмах Килиана. Какая же тяжкая у них была и жизнь, и работа! Невыносимая…

Ее дети тоже здоровы… Значит, год должен быть 77-й, или 87-й, или 97-й. Кто бы объяснил, что значат эти строки… Она хотела сперва расспросить отца и Килиана, но быстро сообразила, что ей будет стыдно признаться в том, что читала их письма. Однажды любопытство заставило ее задать прямые вопросы во время семейного обеда, но когда дело касалось колониального прошлого, оба проявляли удивительную способность переводить разговор на другие, невинные темы. Надежды получить исчерпывающий ответ на прямой вопрос относительно писем не было.

Кларенс встала, зажгла сигарету и подошла к окну. Приоткрыла его, чтобы выпустить дым, и вдохнула свежий воздух. Дождь слегка увлажнил темные сланцевые крыши каменных домишек, жмущихся друг к другу. Длинный старый квартал Пасолобино выглядел ровно так же, как на старых черно-белых фотографиях начала двадцатого века, хотя большинство домов были перестроены, а улицы покрывал асфальт, а не брусчатка. Ниже деревеньки, история которой восходила к одиннадцатому веку, располагались туристические кварталы и отели горнолыжного курорта.

Она перевела взгляд на заснеженные пики, где заканчивался хвойный лес и начинались голые скалы, еще укрытые белым одеялом. В струящемся тумане вид на вершины был потрясающий. Как ее родные могли переносить такую долгую разлуку с этими горами, утренним ароматом влажной земли и безмятежной тишиной ночи? Было что-то манкое в этом пейзаже, если все ее родственники, уезжавшие на остров, рано или поздно возвращались назад.

Внезапно ей в голову пришло имя того, кого стоит спросить. Как она раньше о ней не подумала? Хулия! Никто не знал ответов лучше Хулии. Она прожила на острове всю жизнь и всегда разделяла ее любовь к историям Хакобо и Килиана. Она всегда была рада подольше поболтать с Кларенс и с самого детства относилась к ней с теплотой, потому что у нее самой были только сыновья.

Кларенс быстро потушила сигарету, бросила ее в пепельницу и, покинув гостиную, направилась в кабинет, чтобы позвонить Хулии.

Пересекая просторный вестибюль, она задержалась перед большим полотном, висящим над изумительной резной аркой работы мастеров семнадцатого века – одно из немногих уцелевших сокровищ, носивших на себе отблеск былого величия. На полотне было изображено их семейное древо. Первое имя, которое она прочла в левом нижнем углу, отмеченное 1395-м годом, было «Килиан Рабалтуэ». Трудно было представить, как ирландский святой, странствовавший по Франции, оказался в Германии и объединил свою фамилию с основателем ее рода. Скорее всего, этот самый Килиан пересек Пиренеи и так попал из Франции в Пасолобино. Ген странствий и медные жилы побудили его построить здесь дом. Из его имени вырастал толстый ствол, от которого разбегались ветви, а на листьях были начертаны имена сотен потомков.

Кларенс остановилась на поколении дедушки – первооткрывателях дальних земель, и пробежала взглядом по датам. В 1898 родился ее дедушка, Антон Рабалтуэ. В 1926-м он женился на Марианне с Мальты, родившейся в 1899-м. В 1927 году родился отец, в 1929-м – ее дядя Килиан, а в 1933-м – тетя Каталина.

Родословным в этих краях можно было доверять. Тут каждый знал, откуда произрастают корни. Ствол соединял по прямой самого первого Килиана с последними его потомками. В определенном месте девушка обнаружила свою дату рождения, фамилию, имя и дом, где появилась на свет. Многие из вошедших в их семью были родом из соседних деревень, названия которых также вписывались. В семье было принято давать одни и те же имена из поколения в поколение, воскрешая времена благородных сеньоров и сеньор. Древние имена только распаляли воображение. Мариано и Марианна, Хакобо и Джакоба, пара Килианов, Хуан и Хуана, Хосе, Хосефа, несколько Каталин, Антонио и Антония…

Изучение родословных было одной из ее страстей. Кларенс представляла, как жизнь протекала практически без изменений: люди рождались, росли, заводили детей и умирали на той же земле под тем же небом. Однако последние имена на семейном древе – Даниэла и Кларенс – прерывали связь с прошлым, нарушали его монотонность. Как будто с самого момента их рождения что-то изменилось, как будто родители отметили их особое предназначение. Уже взрослыми они с кузиной выяснили, что Килиан избрал имя Даниэла, не посоветовавшись со своей женой Пилар, чтобы та не смогла помешать ему. Это имя всегда ему нравилось. А вот для Кларенс имя выбрала мать, большая любительница любовных новелл. Она рыскала в прошлых странствиях отца, пока не натолкнулась на имя, достаточно звучное, чтобы ей понравиться, – Кларенс Рабалтуэ. Хакобо не возражал, возможно, потому что имя из африканского городка напомнило ему об идиллическом прошлом, которое они с Килианом часто вспоминали.

Стоя напротив семейного древа, Кларенс мысленно заполнила еще несколько ячеек над именем кузины и своим собственным. Какие имена будет носить следующее поколение, если оно появится? Девушка улыбнулась. При ее темпе жизни годы пройдут раньше, чем заполнится следующий ряд. Жаль, поскольку она представляла жизнь как цепочку имен и фамилий, которые формируют прочное и обширное целое. Она не понимала, как кто-то может не знать своих предков старше третьего поколения. Конечно, не всем повезло вырасти в давно обжитых семьей краях. В ее случае понятная и даже немного преувеличенная привязанность к дому, долине и горам была не просто следствием генетики. Это было нечто более глубокое и мистическое, умаляющее ее экзистенциальный страх собственной ничтожности. Возможно, именно желание стать связующим звеном между прошлым и будущим помогло Кларенс в ее лингвистических исследованиях диалекта Пасолобино. Ее недавняя защита докторской, после которой она утомилась и пресытилась научными кругами, сделала ее единственным серьезным экспертом в почти исчезнувшем наречии, а также хранителем культурного наследия. И девушка очень этим гордилась.

Тем не менее она не могла не признать, что порой жалела о том, что образование отняло значительную часть ее жизни, особенно личной. В любви ей не везло. Так или иначе, ни один из парней, с которыми она заводила отношения, не задерживался дольше, чем на год. Та же проблема была и у Даниэлы, но кузину это так не беспокоило; может быть, потому что она была на шесть лет младше или гораздо терпеливее. Кларенс снова улыбнулась. Как им повезло, что они – единственные дети, взрослевшие вместе. Что бы она делала, не будь рядом малышки, которая заменила ей всех ее кукол? Они с Даниэлой совсем не похожи, но были близки и делили тысячи приключений и авантюр. Она помнила кодекс чести, который они вдвоем создали, когда кузина стала достаточно взрослой, чтобы ходить с ней на вечеринки: если им нравился один и тот же парень, право на него имела та, что встретилась с ним раньше. К счастью, у них были разные характеры: Даниэла обладала более робкой, практичной и менее страстной натурой, – и разные вкусы: Кларенс нравились таинственные мускулистые одиночки, а ее кузине – самые обычные. Поэтому их верность друг другу никогда не подвергалась сомнению.

Кларенс отправила воображение в полет на несколько секунд, придумывая имена невидимых потомков.

Внезапно по телу пробежала дрожь, будто кто-то подул ей в затылок или пощекотал перышком. Она быстро обернулась, испугавшись, и тут же поняла, что выглядит глупо. Знала же, что нескольких дней тут никого не будет и все двери хорошо заперты, – не такая уж она легкомысленная, хотя, может, и больше, чем ей хотелось бы.

Девушка покачала головой и сосредоточилась на том, что собиралась сделать: позвонить Хулии. Она прошла через одну из дверей с панелями алмазной грани в комнату под широкой деревянной лестницей, там был ее кабинет. Самое видное место в кабинете занимал большой стол из американского дуба, на котором лежал сотовый. Хулия – женщина весьма организованная, и как раз сейчас должна вернуться домой из церкви. Она с подругой ходила к пятичасовой мессе, гуляла по городку и, прежде чем ехать домой, выпивала чашечку горячего шоколада.

Странно, но домашний Хулии не отвечал. Кларенс позвонила на сотовый и узнала, что сейчас Хулия играет в карты с другой подругой. Она была так сосредоточена на игре, что они и парой фраз не обменялись. Но договорились встретиться завтра. Кларенс была разочарована. Ей оставалось только ждать.

Один день.

Она решила сложить разбросанные бумаги. Вернула на место письма, а записку сунула в сумочку. После оживления последних часов ей вдруг стало нечем заняться. Устроилась на софе перед камином, зажгла еще одну сигарету и подумала – как много изменилось с тех пор, как Антон, Килиан и Хакобо отправились на остров, особенно со времени, когда у Кларенс появился компьютер, e-mail и телефон, чтобы моментально связываться с теми, кого любишь. Эти изобретения сделали ее поколение нетерпеливым; молодежь не выносила неопределенности, и малейшая задержка казалась медленной пыткой.

Сейчас единственное, что занимало Кларенс, сможет ли Хулия объяснить смысл нескольких строк. В ее понимании, это значило только одно: отец постоянно посылал деньги неизвестной женщине.

Все остальное в ее жизни вдруг стало вторичным.

На следующий день, ровно в полшестого, Кларенс стояла у входа в церковь, поджидая Хулию. Она всего пару минут любовалась величавой романской колокольней, когда двери распахнулись, и оттуда, вежливо здороваясь с девушкой, вышла группка прихожан, постоянно бывающих на мессе. Она тут же заметила Хулию – невысокую, со вкусом одетую, с короткой, недавно уложенной каштановой стрижкой и красивым шарфом на шее.

Женщина одарила ее сияющей улыбкой.

– Кларенс! Давно не виделись! – Она дважды звонко поцеловала девушку и, подхватив ее под руку, повела прочь от церкви, мимо каменной, увенчанной металлической оградой стены. – Прости, что вчера не уделила тебе внимания, но ты позвонила, как раз когда мне пошла карта. Что тебя сюда привело? Работа?

– У меня немного занятий в этом семестре, – ответила Кларенс, – так что есть время кое-что выяснить. А ты? В этот раз задержишься тут надолго?

Семья матери Хулии была родом из долины Пасолобино. Они все еще владели одним из многочисленных домов, разбросанных по полям вокруг поселка. Ее мать вышла замуж за человека из соседней долины. Они отправились в Африку, когда Хулия была очень маленькой. Девочка оставалась под присмотром бабушки и деда, пока родительский магазин скобяных товаров не начал приносить доход, после чего они забрали ее к себе. Там Хулия вышла замуж и родила двоих детей. Когда в конце концов они обустроились в Мадриде, Хулия с детьми полюбила ненадолго наезжать в Пасолобино; иногда с ними приезжал и ее муж. После того как два года назад он умер, пребывание Хулии в родных местах длились все дольше и дольше.

– По крайней мере, до октября. Что хорошо, когда дети взрослые, – они во мне не нуждаются. – Хулия криво усмехнулась и добавила: – И при таком раскладе они не могут постоянно оставлять на меня внуков.

Кларенс рассмеялась. Она любила Хулию. Хотя этого и не заметишь с первого взгляда, та была женщиной умной и решительной. К тому же – и это выделяло ее – она была образованна, наблюдательна и рассудительна, с открытым и легким характером, что придавало ей утонченности и изящества. Кларенс была уверена, что эти свои качества Хулия обрела благодаря дальним странствиям и жизни в столице. Однако, когда женщина бывала в Пасолобино, казалось, что она никогда никуда не уезжала. Ее простота и скромность помогли ей приобрести множество друзей. Хоть она и шутила насчет детей и внуков, Хулия никогда не отказывалась помочь, когда помощь была нужна.

– Хочешь горячего шоколада? – предложила Кларенс.

– В день, когда я не захочу, можешь начинать волноваться!

Они медленно шли по узким, мощенным брусчаткой улочкам. Затем, оставив старые кварталы позади, по широкой, с высокими фонарными столбами и четырех-пятиэтажными домами улице, отделявшей старый город от нового, направились к единственному в Пасолобино магазину, где, по мнению эксперта – Хулии, – подавали правильный шоколад. Чашку можно было перевернуть, не пролив ни капли. «Когда растешь на истинном какао, – говаривала она, – не станешь мириться с подделкой». По дороге они беседовали о повседневных делах, рассказывали друг другу о своих семьях. Кларенс всегда казалось, что голос Хулии меняется, когда девушка спрашивала ее про Килиана или Хакобо. Изменение было почти незаметно, но Хулия всегда нервно покашливала.

– Давненько я не видела твоего дядю. Как он?

– С ним все в порядке, спасибо. Сдал немного, но ничего серьезного.

– А твой отец? Не приехал?

– Он приезжает, просто не так часто. Ему больше не нравится много водить.

– И это человек, обожавший машины!

– По-моему, чем больше он стареет, тем меньше любит холод. Все время ждет, пока погода исправится.

– Ну, это со всеми так. Нужно очень любить эти места, чтобы мириться со здешним бешеным климатом.

Кларенс поняла, что у нее появилась возможность сменить тему.

– Конечно, – согласилась она. – Особенно если жил в тропиках, правда?

– Слушай, Кларенс… – Хулия остановилась перед шоколадным баром. – Если бы не особые обстоятельства… ну, то, почему мы уехали, хочу я сказать…

Они вошли в бар, Кларенс пропустила Хулию вперед, радуясь, что та попалась на крючок.

– …я должна была остаться там.

Облюбовав свободный столик у окна, сняли пиджаки и шарфы, поставили сумки и уселись.

– Это были лучшие годы моей жизни…

Хулия вздохнула, жестом велела официанту принести две чашки. Потом взглянула на девушку, и Кларенс кивнула, прежде чем заговорить.

– Знаешь, где я недавно была?

Хулия вопросительно изогнула брови.

– На конференции по испано-африканской литературе в Мурсии, – Кларенс заметила изумленное выражение лица Хулии. – Да, меня это тоже сперва удивило. Я знаю кое-что об африканской литературе на английском, французском, даже португальском, но никогда не слышала, чтобы она была на испанском.

– Я и не знала, – Хулия пожала плечами. – Честно говоря, никогда об этом не думала.

– Кажется, существует великое множество неизвестных книг, как там, так и здесь. Этих писателей забыли на многие годы.

– А почему ты туда ездила? – Хулия позволила официанту поставить перед ними чашки с шоколадом. – Это как-то связано с твоими исследованиями в университете?

Кларенс поколебалась.

– И да, и нет. Правда в том, что, когда я закончила диссертацию, то понятия не имела, чем заняться. Коллега рассказала мне о конференции, и я задумалась. Как вышло, что ничего подобного мне и в голову не приходило, хотя я всю жизнь слушала рассказы папы и дяди Килиана?

Она взяла чашку в ладони. Шоколад был таким горячим, что ей пришлось несколько раз подуть на него, прежде чем сделать глоток. Хулия спокойно смотрела, как Кларенс прикрыла глаза, чтобы лучше ощутить смесь горечи и сладости, как она ее и учила.

– И ты что-нибудь узнала? – спросила наконец. – Ты довольна?

Кларенс открыла глаза и поставила чашку на блюдце.

– Очень довольна. Были писатели-африканцы, которые жили в Испании, и другие, жившие в разных странах, и те из нас, отсюда, которые исследовали огромный новый мир. Они говорили о многом, особенно о необходимости продвигать свои книги и свою культуру. – Она умолкла на миг – проверить, не заскучала ли Хулия. – Кстати, настоящим открытием было узнать, что есть африканцы, пользующиеся нашими грамматикой и языком. Удивительно, правда? Нужно только сказать, что их сюжеты сильно отличаются от того, что я слышала дома.

Хулия нахмурилась.

– И чем же?

– Ясно, что много обсуждали колониальное и постколониальное время. Унаследованную идеологию, с которой жили писатели; восхищение, неприятие, даже ненависть к тем, кто заставил их изменить историю; проблемы с самоидентификацией; попытки загладить потерянное время; утрату корней; а также наличие множества этнических групп и языков. Ничего общего с тем, что, как мне казалось, я знаю… И я сомневаюсь, что на конференции было много детей колонистов! Лично я не открывала рта. Мне было немного стыдно… понимаешь? Даже когда лектор-американец читал нам стихи на своем родном языке, буби… – Девушка сунула руку в сумочку, вытащила ручку и взяла салфетку. – На самом деле это пишется вот так: бьоубе.

– Буби, да, – повторила Хулия. – Писатель буби… Я удивлена, признаюсь. Не думала…

– Конечно, конечно… – прервала ее Кларенс. – Мне-то не говори! В детстве у меня была собака, ее звали Буби. – Она понизила голос. – Отец ее так назвал…

– Да, и впрямь не очень удачно… хотя для Хакобо. – Она вздохнула. – Тогда были другие времена…

– Не нужно ничего объяснять, Хулия. Я рассказываю, чтобы ты поняла: для меня это было – словно вдруг взглянуть на все с другой стороны. Я поняла, что порой необходимо задавать вопросы, что недостаточно принимать как истину все, что говорят.

Девушка сунула руку в бежевую замшевую сумку, вынула бумажник, а оттуда – записку, которую нашла в шкафу.

– Я разбирала бумаги в доме и наткнулась на это среди папиных писем. – Она протянула листок, объясняя, что он был написан где-то в 1970-х или 1980-х годах. Внезапно она остановилась, увидев лицо Хулии, и встревоженно спросила:

– С тобой все в порядке?

Хулия выглядела бледной. Очень бледной. Записка дрожала в ее руке, а по щеке катилась слеза. Кларенс взяла подругу за руку.

– Что стряслось? Я сказала что-то, что тебя задело? Если да, мне очень жаль.

Почему Хулия отреагировала так?

Несколько секунд было тихо. Наконец Хулия покачала головой и подняла глаза.

– Все в порядке. Успокойся. Я просто глупая старуха. Это писал мой муж. Я расчувствовалась, когда увидела.

– Твой муж? – озадаченно повторила Кларенс. – А ты знаешь, о чем это? – Любопытство одолело ее. – Тут говорится о детях и их матери, еще о умершем отце…

– Я умею читать, Кларенс, – прервала ее Хулия, поднося к глазам платок.

– Да, прости, но это очень странно. Твой муж написал это письмо папе?

– Ну, они были знакомы, – осторожно проговорила Хулия.

– Да, но, насколько я знаю, они не переписывались, – ответила Кларенс, поднимая листок. – Они виделись, когда вы приезжали сюда на праздники. Должны были бы найтись другие письма. Но нет, только вот это.

Хулия повернула голову, избегая пронзительного взгляда Кларенс. Она смотрела на улицу, на прохожих – а мысленно перенеслась в другое время и место. На краткий миг серые дома побелели, а ближние ясени превратились в пальмы и сейбы. Ни дня не проходило, чтобы она не думала о своем любимом кусочке Африки, где прошли самые яркие дни ее жизни. Да, она была благодарна своим чудесным детям и внукам, и у нее была замечательная жизнь в Мадриде. Но в глубине души жили воспоминания о тех днях, именно с ними она просыпалась каждый день. Понять это мог только тот, кто сам оказывался в подобном положении, как Хакобо и Килиан.

Несмотря на их долгие жизни, Хулия была уверена, что спокойно они не прожили ни дня.

Что же сказать Кларенс? Рассказывали ли ей что-нибудь братья? Возможно, сейчас, в их лета, им уже не сбежать от своих далеко упрятанных угрызений совести. Что она могла сделать? Как смогла прожить всю жизнь с такой ношей?

Хулия глубоко вздохнула и повернулась к Кларенс. Насыщенного зеленого цвета глаза молодой женщины, такие же, как у Хакобо и Килиана, украшали округлое лицо, обрамленное красивыми каштановыми кудрями. Хулия знала Кларенс с малолетства и понимала, насколько настойчивой та может быть.

– А почему бы тебе не спросить отца?

Такой прямой ответ удивил Кларенс. Реакция Хулии еще больше убедила ее, что происходит нечто подозрительное. Девушка несколько раз моргнула, не зная, что ответить; потом опустила глаза и принялась рвать бумажную салфетку.

– Правду сказать, Хулия, я в затруднении. Если я покажу ему эту записку, он поймет, что я рылась в его вещах. А если у него есть тайна, не думаю, что он откроет ее мне просто вот так – после стольких лет. – Она выпрямилась и вздохнула. – Но, как бы там ни было, я не хочу на тебя давить. – Еще один вздох. – Однако будет позором, если нечто столь важное канет в небытие…

Кларенс надеялась, что Хулия сейчас решительно скажет: она напрасно тратит свое и чужое время, никакой тайны тут нет, а историю она просто выдумала. Вместо этого Хулия продолжала молчать, и лишь один вопрос бился в ее голове: «Почему сейчас?»

За окном лучи слабого апрельского полуденного солнца старались одолеть мелкий моросящий дождик.

«Почему сейчас?»

Хулия вспомнила, как ее муж сетовал, что колдуны и знахари дурно влияют на местных. «Никогда не видел ничего настолько дурацкого, – обычно повторял он. – Неужто трудно связать причину и следствие? И в жизни, и в науке набор обстоятельств приводит к тому, что что-то складывается именно так, а не иначе. Но нет, для них не существует ни причины, ни следствия. Только воля богов».

Возможно, время и прошло, да, но она не станет предавать Килиана и Хакобо. Если Господь или боги буби желают того, Кларенс узнает правду – раньше или позже. И лучше позже, чем раньше, потому что им осталось не так много времени.

– Послушай, Кларенс, – сказала Хулия наконец. – Мой муж написал это письмо в восемьдесят седьмом.

Я точно это помню, потому что это было в поездке, когда он узнал, что умер старый знакомый. – Она помолчала. – Если тебе в самом деле интересно знать, что это значит, отправляйся туда и найди человека по имени Фернандо. Он немного старше тебя. Интересен только один из сыновей. Вполне вероятно, что он по-прежнему хранит документацию Сампаки, потому что плантация еще работает – не так процветает, как раньше, но все еще существует. Вряд ли уничтожено все, но я не вполне уверена. Поищи Фернандо. Остров не больше этой долины…

– Кто такой Фернандо? – спросила Кларенс. Глаза ее загорелись, она указала на одну из строчек на листке. – И почему я должна искать его в Сампаке?

– Он родился там. Это все, что я тебе скажу, милая Кларенс, – твердо ответила Хулия. Она опустила глаза, взяла руку девушки и погладила ее. – Если хочешь знать больше – тебе надо расспросить отца. Если Хакобо узнает, что я рассказала тебе, я стану это отрицать. Тебе ясно?

Кларенс неохотно согласилась, но ее сомнения быстро сменились воодушевлением. В голове крутились, повторяясь беспрестанно, слова: «Отправляйся в Сампаку, Кларенс! В Сампаку!»

– Я хочу сказать вам кое-что очень важное.

Кларенс подождала, пока на нее поднимут взгляды. Ее веселая, разговорчивая семья сидела, как всегда, вокруг прямоугольного деревянного стола. Во главе – дядя Килиан, он председательствовал на всех обедах и ужинах, сколько она себя помнила. Хотя Хакобо был старше, Килиан принял на себя роль главы семьи, и, кажется, Хакобо с радостью принял порядок, позволивший ему оставаться связанным с домом, где он родился, без всяких дополнительных обязательств. Все относились к дому как к своему, но за его содержание, сдачу внаем пастбищ, так как у них больше не было ни коров, ни овец, за определение условий продажи земли растущему лыжному курорту, а также и за соблюдение традиций и обычаев дома отвечал Килиан.

Справа от Килиана, неутомимого трудяги, сидел Хакобо. Несмотря на то что обоим было под семьдесят, братья оставались сильными и здоровыми, Килиан посуше, Хакобо обзавелся немаленьким животом, и оба гордились тем, что сохранили прекрасные темные волосы, чуть побитые сединой.

Справа от Хакобо всегда сидела его жена Кармен, симпатичная веселая женщина с короткими светлыми крашеными волосами и почти без морщин. Мать Кларенс.

Слева от Килиана, напротив Хакобо, неизменно занимала место ответственная и здравомыслящая Даниэла, унаследовавшая от отца, Килиана, темную, с медными прядями гриву, а от матери, если верить поселковым старожилам, нежность черт, запомнившуюся многим.

И наконец, на дальнем конце стола, напротив Килиана, сидела сама Кларенс. За долгие годы она научилась понимать «дежурные» жесты дяди. По тому, как он складывал салфетку или как смотрел на что-то на столе, она безошибочно определяла его настроение.

Спустя пару минут Кларенс поняла, что ее фраза осталась незамеченной. Все давно не виделись, и обед проходил в шумном общении. Ее родители и кузина судачили про соседей и обсуждали последние происшествия в Пасолобино, а дядя целиком ушел в размышления. Она отпила глоток вина из бокала. С дядей она всегда лучше ладила, чем с отцом. Для нее Килиан был открытым и уязвимым, хотя выглядел человеком твердым и сдержанным. Да, у Хакобо было куда лучшее чувство юмора, но он был переменчив и мог совершенно неожиданно разозлиться, особенно когда ему не удавалось настоять на своем. К счастью для остальной семьи, Кармен обладала удивительной способностью усмирять его бури, она не только с легкостью управляла мужем, но и умела создать впечатление, будто его мнение никогда полностью не отвергается – как никогда полностью и не принимается.

Как отреагирует Хакобо, когда поймет, что собирается сделать его дочь? Отпив для храбрости еще вина, Кларенс повысила голос:

– У меня есть новости! И они могут вас потрясти.

Все подняли головы. Ей вдруг стало не по себе. Последние несколько недель она строила планы – собирала фото, карты и статьи из Интернета, выяснила, где находится Урека, – все это обещало стать приключением ее жизни, и теперь сердце забилось неровно.

Даниэла испытующе поглядела на нее, и так как пауза затянулась, решила помочь кузине.

– Ты кого-то встретила? Ты об этом, Кларенс? Ну и когда ты нас познакомишь?

Кармен сжала руки перед собой и заулыбалась.

– Нет, это не то, Даниэла. Это… ну… то…

– Не верю! – громыхнул Хакобо. – Моей дочке не хватает слов! Я заинтригован!

Килиан смотрел на Кларенс в упор, пытаясь ободрить ее едва заметным движением бровей: скажи всем, что так важно для тебя. Кларенс закрыла глаза, глубоко вздохнула и произнесла:

– Я отправляюсь в Биоко. В четверг. Билеты у меня уже на руках, и все бумаги тоже.

Килиан даже не моргнул. Кармен и Даниэла почти одновременно удивленно вскрикнули. Раздался звон металла: Хакобо уронил на пол вилку.

– Что ты сказала?

– Что отправляюсь в Биоко. Так сказать, на Фернандо-По…

– Я отлично знаю, где находится Биоко! – перебил он. – Чего я не понимаю – это кто тебе подал мысль ехать туда!

У Кларенс был готов ответ – чтобы подчеркнуть обоснованность и безопасность поездки, а заодно успокоить родных и саму себя.

– Вы все знаете, что я вхожу в команду лингвистов-исследователей. Сейчас я занимаюсь африкано-испанским, и мне нужно проделать кое-какую полевую работу, собрать примеры на месте. А какое место может подойти для этого лучше, чем Биоко?

– Я понятия не имела, что ты интересуешься африканоиспанским, – заметила мать.

– Ну, я же не рассказываю тебе обо всем, чем занимаюсь на работе…

– Да, но вот именно это близко касается нашей семьи, – сказала Даниэла.

– На самом деле, я занялась этим совсем недавно. Об этом очень мало публикаций. – Кларенс хотелось расспросить о Фернандо, но она удержалась. – И мне всегда было очень любопытно узнать про ваш обожаемый остров. Я всю жизнь слушала ваши рассказы, а теперь мне выпал шанс побывать там!

– Но разве там не опасно? Ты едешь одна? Не думаю, что это хорошая мысль, Кларенс, – Кармен обеспокоенно покачала головой.

– Да, я знаю, это не простая туристическая поездка, но я все спланировала. Коллега из университета знаком с тамошним преподавателем, и они помогли мне с визой. Обычно оформление занимает недели! Есть прямой рейс из Мадрида, лететь пять часов, проще некуда… И сейчас мне подумалось… может, кто-нибудь из вас захочет поехать? Папа, дядя Килиан… вы не хотите увидеть остров снова? Вы смогли бы возродить старые знакомства!

Килиан прищурился и поджал губы; Хакобо ответил за них обоих:

– С кем бы мы могли встретиться? Белых никого не осталось, а все черные, кого мы знали, должно быть, давно мертвы. И по-любому, все там разрушено. Я не поеду. Зачем? – Голос его дрогнул. – Чтобы страдать?

Он повернулся к брату, но не смотрел на него.

– Килиан, ты ведь не хотел бы туда вернуться, правда? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Килиан прочистил горло и, катая шарики из хлеба, категорично ответил:

– Когда я уезжал, то знал, что никогда не вернусь.

На нескольку секунд воцарилась тишина.

– А ты, Даниэла, что насчет тебя? Хочешь поехать со мной?

Даниэла колебалась, все еще удивленная, что кузина не поделилась с ней своим решением. Кларенс смотрела в большие карие глаза, так оживлявшие лицо девушки. Она – единственная – не унаследовала зеленых глаз по мужской линии. Самой Даниэле цвет не нравился, но люди часто восхищались, встречая ее взгляд.

– Надолго ты едешь? – спросила она.

– Примерно на три недели.

– Три недели! – воскликнула Кармен. – Но это так долго! А если с тобой что-то случится?

– Ничего со мной не случится, мам! По тому, что мне рассказали, это место достаточно безопасно для иностранцев, если не делать ничего подозрительного, конечно…

Пояснение еще больше встревожило ее мать.

– Хакобо, Килиан… вы-то знаете это место, пожалуйста, отговорите ее от этой идеи!

Дальше разговор шел, словно Кларенс в гостиной не было.

– Как будто ты не знаешь свою дочь! – вскричал Хакобо. – В конце концов она сделает то, что хочет.

– Она достаточно взрослая, чтобы понимать, что делает, тебе не кажется, Кармен? – сказал Килиан. – Мы были младше, когда уехали…

– Да, – прервала его Кармен. – Но тогда там было безопасно. А сейчас молодой белой девушке путешествовать одной…

– Из того, что я читал, – люди по-прежнему ведут там бизнес, и они приезжают и уезжают без всяких проблем, – сказал Килиан. – Да и помощь волонтеров…

– А откуда ты это знаешь? – заинтересовался Хакобо.

– Интернет, – пожал плечами Килиан. – Я старик, но люблю быть осведомленным. Даниэла меня научила. Эта штука, компьютер, куда проще, чем мне казалось. – Он улыбнулся дочери. – У меня был хороший наставник.

Даниэла улыбнулась в ответ.

– А нет коллеги, который бы поехал с тобой? – настойчиво поинтересовалась у дочери Кармен.

– По правде говоря, никто из них думать не думает о поездке в такую нецивилизованную страну. Ноу меня личный интерес, – она подчеркнула слово «личный», – который они не разделяют. Я намерена увидеть места из ваших историй!

– Ты ничего не узнаешь! – вставил Хакобо. – Только поймешь, в каком жалком состоянии страна. Нищета и еще большая нищета.

– Прямо противоречит тому, что вы нам рассказывали, так? – В тон ему произнесла Кларенс. – Этого можно было ожидать. Факты всегда отличаются от вымысла. В худшую сторону.

Килиан нахмурился. В голосе племянницы он услышал неприкрытую дерзость.

– Кларенс, – сказал он добродушно, но твердо, – не говори о том, чего не знаешь. Если ты так заинтересована в поездке – езжай и делай собственные выводы, но не суди нас.

Кларенс не знала, что сказать. Дядя словно прочел ее мысли! Желая развеять напряжение, она повернулась к кузине.

– Ну так как, не хочешь поехать со мной?

Даниэла покачала головой.

– Жаль, что ты не сказала мне раньше! Я не могу потерять просто так три недели. Но, – добавила она, – если ты влюбишься в Фернандо-По, в следующий раз я поеду с тобой. Обещаю.

Кларенс кивнула. Все ясно, Даниэле кажется, что нескольких недель хватит, чтобы очароваться так же, как их отцы. Но ее путешествие будет проходить в иных обстоятельствах и в иное время.

– Вот не уверена, хватит ли мне пары недель… Но кто знает?

Повисло молчание. И только в головах братьев гремели голоса:

«Ты знал, что этот день придет. Ты знал. Это всего лишь вопрос времени. Так решили духи. Ты ничего не можешь сделать. Ты знал».

Апрель в горах – самый жестокий месяц.

В низинах Святая Неделя приносит возрождение жизни после зимнего запустения. Мать-Земля пробуждается, являясь на поверхность из глубин ада. В горах этого не происходит. В горах она продолжает спать, по меньшей мере, еще месяц, пока не позволит пастбищам расцвести.

В апреле не растет ничего: земля гола, пейзаж безжизненный. Все окружает мягкий, бесформенный покой – совершенно отличный от затишья перед торнадо или метелью. Чтобы увидеть признаки жизни, надо смотреть вверх, на горы и небо, а не на голую землю внизу.

Облака обнимают горные склоны, и целыми днями льет дождь. Туман ползет вниз, скрывая долину неясными сумерками, и эти сумерки длятся, пока однажды без предупреждения в просвет не скользнет солнце, чтобы согреть землю и выиграть наконец битву с зимой. Победа бесспорна, но ожидание разрушительно.

Этот апрель был особенно сырым, неделя за неделей постоянно шел мелкий моросящий дождь, не улучшавший и без того мрачного настроения. Однако в ночь, когда Кларенс объявила о своей поездке, подул северный ветер, обещавший унести дождь. Сначала был шорох, едва уловимый, неслышный, но он заявлял о себе все сильнее, рос и рос, пока не обратился мощными порывами; ветер бился в ставни, прокрадывался под двери и скользил у самых ног тех, кто находился в доме.

В эту ночь Килиан и Хакобо вспоминали события, которые, хотя и не забытые, оставались долгое время приглушенными. Хватило всего лишь нескольких слов, чтобы картины юности ожили и запылали с той же яркостью, как и десятилетия назад.

Ни один из них не мог представить, что невинное любопытство Кларенс всколыхнет все самым неожиданным образом. Девушка, сама того не подозревая, стала орудием случая – извечного противника причин и следствий, – и каждое ее действие теперь могло многое расставить по местам.

В ту ночь, после того как Кларенс объявила о своей поездке, северный ветер внезапно превратился в харматтан, горячий ветер Африки.

Глава 2 Соленая вода за бортом

В море, 1953 год

– Давай, Килиан, опоздаем на автобус! – Хакобо стремился перекричать январский ветер, убирая снег, заваливший дверь, при помощи старой доски.

Закончив работу, он нахлобучил пониже шляпу, взял чемодан и, вскинув на плечо старые деревянные лыжи, потопал ногами, чтобы проделать тропинку, а заодно отогреться. Уже было открыл рот, чтобы позвать снова, но тут услышал голоса, доносившиеся из внутреннего дворика. В следующую минуту появился и сам Килиан в сопровождении матери Марианны и сестры Каталины, закутанных в черные шерстяные пальто, с толстыми вязаными платками на головах. Женщины опирались на палки, чтобы не поскользнуться: на ногах были старые кожаные башмаки на шнурках. Хакобо улыбнулся, заметив две свертка, обернутых газетой, – хлеб с хамоном, собранные в дорогу.

– Я пройдусь с тобой, Хакобо? – спросила Каталина, взяв брата под руку.

– Ладно, – согласился тот и проворчал: – Лучше бы ты осталась дома, сеньора Упрямица. Мороз – не лучшее лекарство от кашля. Ты совсем бледная, и губы посинели.

– Откуда мне знать, увижу ли я тебя вновь, – возразила девушка, старательно пряча непослушную прядку под платок. – Так что хочу как можно больше времени провести рядом с тобой.

– Ну, как скажешь.

Снега в последние дни нападало столько, что сугробы доходили до колен, и идти по улице было трудно. Хакобо обернулся, чтобы бросить прощальный взгляд на родной дом. Килиан остановился, чтобы подождать мать, пока та поправляла воротник, прикрывая горло. Он тоже пристально взглянул на дом, стараясь запомнить мельчайшие детали: камни фундамента, толстые деревянные рамы, утопленные в стены, ставни, висевшие на проржавевших петлях, тяжелую дверь с толстенными гвоздями обшивки и крест, выбитый над входом.

Марианна посмотрела на сына, и ее на мгновение обуял страх. Как он приживется в совершенно другом мире? Килиан совсем не похож на Хакобо! Да, он силен и полон энергии, но у него нет бесшабашной храбрости старшего брата. С самого детства Килиана отмечала удивительная чувствительность, но азарт заставлял его следовать по стопам Хакобо. Каково ему будет жить в тропиках? Она не хотела подрезать сыну крылья, но не могла не беспокоиться за него.

– Ты все еще можешь передумать.

Килиан покачал головой.

– Не волнуйся. Все будет хорошо.

Марианна кивнула, взяв сына под руку, и они побрели по едва заметной тропинке, протоптанной Каталиной и Хакобо. Из-за яростного ветра приходилось наклонять голову и сильно повышать голос.

– В доме совсем не осталось мужчин, – посетовала мать с горечью. – Но надеюсь, что однажды ваши усилия окупятся…

Килиан едва мог подобрать слова. Для матери и сестры наступают тяжелые времена. Двум женщинам придется самим следить за хозяйством, да и людей вокруг оставалось все меньше и меньше. За последние два-три года уехало много молодежи. Статьи в газетах – «Эль Нотисьеро», «Эль Эральдо», «Ла Нуэва Эспанья», «Эй-Би-Си», – еще больше подогревали желание сорваться с места. Читая их, можно было подумать, что достойное будущее можно найти везде, кроме как в их богом забытом уголке, который обошел прогресс. И все же… Килиан уже скучал по этому месту и боялся с ним попрощаться. Впервые в жизни он покидал дом и мать, и все радостное возбуждение предыдущих дней теперь лежало камнем на сердце.

Ему было не по себе, с какой резвостью Хакобо паковал чемоданы.

– Вообще-то наши вещи там не пригодятся, – говорил Хакобо брату. – Так что бери только самое лучшее – в чем поедешь туда и потом будешь возвращаться. Но там все дешевле, сможешь купить все, что захочешь, прямо на месте.

Стараясь ничего не забыть, Килиан несколько раз переупаковывал свое барахло: несколько рубашек, пара пиджаков и брюк, несколько смен белья и носков. Он даже составил список вещей (который положил в чемодан, чтобы ничего не забыть), включив в нее двустороннюю бритву «Пальмера» и лосьон «Варон Дэнди». Его отец и старший брат уже много раз бывали в Африке и успели привыкнуть к переездам, а он нет, хотя всегда мечтал об этом.

– Если бы это было где-то поближе!.. – сетовала Марианна, крепче сжимая руку сына.

Шесть тысяч километров и три недели – теперь они представлялись вечностью – отделяли родные горы от многообещающего будущего. Все, кто отправлялся в Африку, возвращались в дорогих костюмах, с карманами, полными денег, их семьи процветали. Но это была не единственная причина отъезда: заработков отца и брата вполне хватало. В глубине души Килиан всегда мечтал своими глазами увидеть тот мир, который уже видели его соседи по долине, даже если путешествие предстояло долгое и опасное.

– Деньги нам никогда не помешают, – сказал он матери. – Все время что-нибудь случается, и цены завышают. Да и потом… Пасолобино слишком тесен.

Марианна понимала его. Ничего не изменилось с тех пор, как они с мужем Антоном поехали в Африку в 1926-м. Жизнь в деревне сулила лишь горы навоза, снег и холод. Нищеты, конечно, не было, но ожидать большего, чем самая простецкая жизнь, не стоило. Климат в долине был суровый, все зависело от погоды: и скот, и урожай. Если урожай был скудный, это отражалось на всех. Сыновья могли бы остаться и наняться на пиритовую шахту, а может, пойти в ученики к кузнецу, плотнику или кровельщику, или зарабатывать разведением скота. Килиана работа в поле или в хлеву вполне бы устроила, но он был молод, и Марианна понимала, что ему хочется научиться большему. Она сама прошла через это: мало кто из женщин долины путешествовал так далеко, и она понимала, что впечатления юности оставляют след на всю жизнь.

Они брели по узкой улочке к нижней части деревни, в тишине, нарушаемой лишь ревом ветра. Килиан радовался, что успел попрощаться с соседями еще накануне, по крайней мере им не придется выходить на улицу в пургу. Запертые окна и двери довершали картину призрачности. Впереди, едва различимые, брели Каталина и Хакобо, на краю деревни они остановились.

Марианна смотрела на детей и шутила, чтобы скрасить горечь расставания. Статным красавцам, Хакобо и Килиану, приходилось нагибаться, чтобы поговорить с сестрой, девушкой хрупкой и болезненной. Внезапно Марианна ощутила сильную тоску по мужу. Она не виделась с Антоном уже два года, а как будто пять столетий прошло. И вот теперь они с Каталиной остаются одни. Защипало в глазах, но она сдержалась: ее с детства учили быть сильной. Истинные горцы никогда не проявляют эмоций, пусть даже в кругу семьи.

Хакобо взглянул на часы – пора прощаться. Он потрепал по щеке сестру, потом подошел к матери, расцеловал дважды, быть может, немного театрально, и громко сказал, что они вернутся сюрпризом, когда она их и ждать не будет.

– Позаботься о брате, – прошептала Марианна.

Килиан обнял сестру, потом взял за плечи, пристально разглядывая. Ее подбородок задрожал, и она расплакалась. Он снова обнял ее, а Хакобо, откашлявшись, напомнил, что они опоздают. Килиан подошел к матери, Марианна прижала его к груди и почувствовала, что ее мальчик вздрагивает от едва сдерживаемых рыданий.

– Будь внимателен, сынок, – прошептала она. – И поскорее возвращайся.

Килиан кивнул, прилаживая крепления лыж к ботинкам. Подобрал чемодан, закинул за плечо сумку с едой и поспешил за братом, который уже скрылся из виду на девятикилометровом спуске, ведущем в Сербеан, ближайший городок, откуда ходили автобусы. Своей дороги в Пасолобино, лежавшей у подножия хребта, не было, и зимой не было средства быстрее и удобнее лыж.

Проехав несколько метров, он остановился, чтобы еще раз взглянуть на темнеющие фигурки матери и сестры. Несмотря на холод, женщины не двигались с места. Только когда сыновья скрылись из виду, Марианна уронила голову и дала волю слезам. Каталина молча взяла ее за руку и повела обратно к дому.

Когда братья, раскрасневшиеся и вспотевшие, но с замерзшими руками, достигли Сербеана, ветер немного стих. Здесь они сменили лыжные ботинки на туфли и оставили снаряжение в таверенке у остановки, откуда их смогут потом забрать родственники.

Подошел автобус. Хакобо взобрался по лесенке, чтобы закрепить чемоданы на крыше, затем братья заняли места на заднем сиденье. Водитель запустил мотор и сообщил, что через пять минут они отправляются.

В это время года жители долины почти никуда не ездили, и пассажиров было немного. Отогревшийся Хакобо закрыл глаза, решив вздремнуть. Внутри было не так уж жарко, но терпимо – не то что в первую поездку с отцом, когда пришлось преодолевать весь путь верхом.

Килиан рассматривал через окно унылый пейзаж, по большей части в белом монохроме, изредка прерываемом серыми скалами, когда они проезжали через туннели. Дорогу он знал: она вела к Бармону, центру провинции, что в семидесяти километрах от Пасолобино. Дальше Бармона двадцатичетырехлетний Килиан еще ни разу не выбирался. Кое-кому из друзей детства повезло так сильно заболеть, что их возили к специалистам в региональные больницы, но сам он рос здоровым как бык. Новости из внешнего мира приносили торговцы из разных мест. У них можно было купить мебель, ткани, свечи, масло, соль, вино, инструменты и подарки для деревенских родственников. Все эти вещи говорили о том, что существует целый мир по ту сторону гор. Об этом мире говорили также картинки в учебниках по истории и географии, а красок добавляли дикторы «Парис интернасиональ» или революционного «Радио Пиренеев». Но так, чтобы увидеть его своими глазами, – об этом он мог только мечтать.

Хакобо проснулся, когда они проехали Бармон. Автобус к тому времени набился, но он, казалось, не слышал ни истошного плача младенца на руках у матери, ни кудахтанья кур в картонных коробках. Килиана всегда поражало умение брата спать в любых условиях и в любое время суток. Хакобо мог проснуться, немного поболтать, выкурить сигарету и снова заснуть. Брат считал сон хорошим способом сберегать силы, но Килиан был не против того, что им не пришлось разговаривать, – после прощания с Пасолобино он был рад погрузиться в себя.

В одно из пробуждений Хакобо обнял его за плечи и притянул к себе.

– Выше нос, братишка! Пара стаканчиков в «Амбос Мундос» живенько поднимет тебе настроение. Подходящее название для питейного заведения, да^[1]?

«Да уж, два мира», – подумал Килиан.

Несколько часов спустя они наконец прибыли в большой город. В Сарагосе снега не было, но завывал ледяной ветер, как и в горах. Несмотря на холод, на улицах было полно людей: мужчины в шерстяных пальто, придерживавшие шляпы руками, женщины, прижимавшие сумки к груди. Хакобо привел Килиана в хостел, узкое многоэтажное здание на Пласа-де-Эспанья: здесь они с Антоном обычно останавливались, когда проезжали через город. Братья оставили чемоданы в снятой комнатушке и спустились выпить.

Сперва они прогулялись по улочкам старого города – Эль-Тубо, где посетили базилику Нуэстра-сеньора-де-Пилар, чтобы попросить Богоматерь об удачном путешествии. Затем съели жареного кальмара в переполненном баре и там же прибегли к услугам чистильщика. Чувствуя себя франтами в начищенных до блеска ботинках, прогулялись по мощеным улицам в уже поредевшей толпе. Они постоянно останавливались, чтобы Килиан мог насмотреться на трамваи, автомобили и здания высотой в восемь этажей и выше.

– Мы ведем себя как два деревенских дурня! – смеялся Хакобо. – Что будет, когда до Мадрида доберемся?

Килиан задавал множество вопросов, и Хакобо был рад побыть для него гидом. Он прекрасно помнил свое состояние в первое путешествие.

– Видишь вон ту машину? – Он указал на элегантное черное авто с блестящей решеткой радиатора и круглыми фарами. – Это новый «Пежо-203 седан», их используют таксисты. А вон та – «Астер-Эф-Икс 3», отличная машина. А вот эта – «Ситроен 11 СВ седан», еще ее называют «уточка». Нравится?

Килиан рассеянно кивнул, увлеченный рассматриванием величественных зданий Испано-американского банка, «Ла Уньон» и «Феникс Эспаньол», с квадратными и круглыми окнами, колоннами у входа, вычурными фронтонами и коваными балкончиками.

Под конец прогулки они решили заглянули в кафе, подсвеченная вывеска которого гласила, что заведение – одно из самых грандиозных в Европе. Килиан прошел черед двойные двери вслед за братом и застыл. Перед ним была широченная лестница, ведущая в зал, заполненный музыкой, голосами и табачным дымом. Вдоль галереи второго этажа пробегали тонкие перила. В памяти всплыла сцена из фильма, который он видел однажды в Бармоне. Там молодой человек поднимался по такой же лестнице, перекинув через руку плащ и держа в другой сигарету. Сердце Килиана забилось чаще: обстановка казалась слишком изысканной. Как и публика. Элегантные платья с вырезом и бантами, короткие и светлые, отлично подогнанные по фигуре, не шли ни в какое сравнение с длинными юбками и мешковатыми жакетами деревенских женщин. На мужчинах белые рубашки и тонкие черные галстуки. Впрочем, и Килиан был в такой же рубашке, что не могло не подбодрить. Кто здесь скажет, что он с малолетства разгребал навоз в хлеву?

Хакобо приветственно махнул кому-то в дальнем углу, и Килиан увидел мужчину, жестом приглашающего их за столик.

– Невероятно! Вот так встреча! – воскликнул брат. – Сейчас я вас познакомлю!

Они лавировали между столиками. Народу было не продохнуть. Мужчины курили «Кемэл» и «Бизонте», пили бренди или анисовую водку, а женщины – шампанское или мартини-бьянко. На площадке перед оркестром танцевали пары. Ничего подобного ни в Пасолобино, ни в окрестностях не было. Летом они танцевали на площади, а зимой собирались у кого-нибудь в гостиной, куда приносили стулья и ставили вдоль стен, чтобы хватало места. Девушки сидели, пока парни не приглашали их, или танцевали друг с другом. Старомодные пасадобли, вальсы и танго под аккомпанемент аккордеона, гитары и скрипки конечно же не шли ни в какое сравнение со здешними зажигательными плясками.

В нескольких шагах до столика Хакобо остановился и прошептал:

– Вот что, Килиан: на людях мы не говорим на нашем диалекте. Только когда одни. Я не хочу казаться деревенщиной. Понял?

Килиан согласился, хотя понимал, что будет непросто. А Хакобо уже сердечно пожимал руку незнакомцу.

– Что ты тут делаешь? Ты же должен быть в Мадриде!

– Садитесь, расскажу. – Мужчина указал на Килиана. – А это, стало быть, твой брат?

– Килиан, это Мануэль Руис, светило медицины, которого за каким-то чертом отправили в Гвинею, – засмеялся Хакобо, и мужчина улыбнулся. – А это мой брат Килиан, который пока не знает, чем ему заняться.

Они пожали друг другу руки и опустились на полукруглый кожаный диванчик, Хакобо сел на стул с резной спинкой. Певец в коротком сером пиджачке затянул известную песню Антонио Мачина «Черный ангел», и зал разразился аплодисментами.

– В Мадриде такого нет? – пошутил Хакобо.

– Да полно, на каждом углу и вдвое больше. Но я приехал подписать бумаги. Мне предложили удачный контракт в Сампаке.

– Да это же здорово! Дамасо слишком стар для такой работы.

– Но я не такой опытный, как он.

– Но и он не со всем справлялся. Ты когда отбываешь?

– Еду в Мадрид завтра. Мне взяли билет на четверг на…

– …«Сиудад де Севилья»! – произнесли они хором и рассмеялись.

– Отлично. Мы тоже плывем на нем! – Хакобо понял, что брат выпал из их беседы и обратился к нему: – Мануэль работает в больнице Санта-Исабель. Он будет в полном нашем распоряжении все время. За это стоит выпить! – Он повертел головой в поисках официанта. – Ты уже ужинал? – обратился он к приятелю.

– Нет еще. Здесь, кстати, есть трупиалы^[2].

– А, трупиалы! – хмыкнул Хакобо.

Килиан догадался, что это слово как-то связано с меню.

Певец допел последние строчки – о художнике, который не может вспомнить черного ангела, которого недавно нарисовал на стене церкви. Его проводили овациями; пианист заиграл джазовую композицию – такую быструю, что всего несколько пар отважились выйти на танцпол.

– Обожаю буги-вуги! – Хакобо прищелкнул пальцами и повел плечами. – Жаль, потанцевать тут не с кем. – Он обвел взглядом зал и помахал стайке девушек, ответивших хихиканьем, но не подошел к ним. – Ну, ничего, скоро я смогу удовлетворить свои желания сполна.

Килиан танцевать не любил, однако заметил, что неосознанно отбивает ритм ногой.

Официант принес заказ. Лишь посмотрев в тарелку, Килиан осознал, насколько проголодался: жареный кальмар давно уже переварился. Засомневался было, смогут ли копченый лосось, канапе с икрой, охлажденные цыплята-корнишоны (те самые трупиалы) и говядина, фаршированная трюфелями, наполнить его желудок: он привык к более грубой пище. Но еда оказалась вкусная, и особенно под хорошее вино. После ужина Хакобо заказал джин, поскольку даже в «самом большом в Европе заведении» не подают его любимый виски, а Мануэль и Килиан ограничились бренди «соль и сомбра».

– Килиан, – обратился к нему Мануэль, – как ощущения в начале путешествия? Волнуешься?

Килиану врач пришелся по душе. Ему было около тридцати, среднего роста, худощавый, светловолосый и светлокожий, умные голубые глаза прятались за стеклами очков в роговой оправе. Его манера разговора подсказывала, что он человек серьезный и образованный, но после пары бокалов он стал более открытым и приветливым.

– Немного, – признался Килиан. Ему не хотелось говорить, насколько ему страшно. И как-то все быстро произошло: еще вчера ухаживал за скотом, а сегодня пьет бренди в компании дипломированного врача в роскошном заведении. – Но я рад оказаться в такой приятной компании.

– Расслабься, Килиан! – Хакобо хлопнул брата по спине. – Это твой ум тебя запугивает. Мы все через это прошли. Верно, Мануэль?

– В мою первую поездку уже в Бате я готов был повернуть назад, – подтвердил Мануэль, потягивая напиток. – Но в следующий раз я чувствовал себя так, будто всю жизнь езжу в Фернандо-По. – Он сделал паузу и добавил: – Ты привыкнешь к этому. Как и к чертовым москитам. Сам увидишь.

Спустя три часа, изрядно выпив и накурившись сигарет из красной жестянки «Кравен А», которые после крепкого домашнего табака показались Килиану слишком легкими, братья попрощались с Мануэлем и нетвердой походкой побрели в хостел. На Пласа-де-Эспанья они перешли трамвайные пути, и Хакобо побежал вниз по ступенькам в общественный туалет. Килиан дожидался его, опираясь на стальные перила. Неоновая подсветка террас на крышах помогала мощным четырехламповым фонарям разгонять мрак вокруг фонтана с бронзовой статуей на каменном пьедестале в центре. Под крестом ангел поддерживал раненого мужчину, который не в силах был дотянуться до выпавшего из его рук оружия. Памятник был посвящен погибшим за веру и родину. Килиан поднял глаза к небесам, собираясь вознести молитву, но вместо этого стал читать неоновые надписи: «Аве-крем», «Галина Бланка», «Радио Иберия», «Лонгинес – лучше наручные часы», «Диспак», «Филлипс»… Он попытался мыслить ясно, но почувствовал дурноту, и причина была не только в алкоголе. Он покинул свой дом этим утром, а как будто прошла уже вечность, и путешествие предстояло долгое. Едва справившись с собой, обратил взгляд к каменному ангелу и попросил удачи и сил.

– Ну, Килиан, – голос Хакобо прозвучал неожиданно, – как тебе первая ночь вдали от мамы? – Он оперся на плечо брата, и они продолжили путь. – Много нового узнал, да? То, что ты видел в «Амбос Мундос», и в сравнение не идет с тем, что будет дальше… Ты, кстати, не об этом думал?

– Вроде того…

Хакобо поднес руку ко лбу.

– Жду не дождусь, когда смогу выпить виски в Санта-Исабель! От виски не бывает похмелья. Сам увидишь… У тебя обезболивающего не найдется?

Килиан помотал головой, и брат похлопал его по спине.

– Скажи, что ты больше всего хочешь увидеть?

– Наверное, море, – ответил Килиан после паузы. – Никогда его раньше не видел.

Хотя это было первое морское путешествие Килиана, морской болезни у него не случилось, и это при том, что многие пассажиры бродили по палубе с зелеными лицами. Хакобо уже в третий раз был на борту «Сиудад де Севилья», но тоже чувствовал себя не лучшим образом.

Килиан не понимал, как такая махина может плыть, потому что его общение с большой водой ограничивалось ловлей форели в горных речках возле Пасолобино. Он думал о матери и сестре, об их жизни в деревне. В Сарагосе и дальше – по дороге в Мадрид его преследовал холод, но чем ближе они подъезжали к Кадису, где был порт, тем больше разогревался воздух. Когда судно отчалило под взмахи белых платочков, Килиан почувствовал приступ грусти, однако Хакобо и Мануэль вернули ему присутствие духа. Путешествие Килиану, в целом, нравилось, разве что он еще ни разу в жизни столько не бездельничал. Всегда энергичный, он уже скучал по физическому труду. Этим он отличался от брата, всегда искавшего возможность полентяйничать.

Он обернулся и посмотрел на Хакобо, развалившегося в удобном шезлонге со шляпой на лице. С того времени, как они покинули Кадис, и далее – после Тенерифе, Хакобо только и делал, что отсыпался днем и веселился ночью на вечеринках в баре «Веранда». Во время приступов морской болезни он чувствовал себя подавленным. Сам Килиан пытался извлечь из путешествия максимум пользы. Ежедневно, помимо практики корявого английского со словарем, он читал колонки в журнале «Ла Гвинея Эспаньола», чтобы узнать побольше о мире, в котором ему предстоит жить. Контракт был заключен на два года, но последние полгода, пусть и оплачиваемые, считались отпуском. Срок контракта исчислялся с момента отбытия из Кадиса, так что у него была еще пара оплачиваемых недель, которые он с удовольствием решил потратить на чтение в расслабленной обстановке.

Во всех номерах журнала – а они были прошлогодние, за 1952-й, – размещались одни и те же объявления. Первым делом – от магазина «Дамбо» на улице Сакраменто в Санта-Исабель, за ним – от «Транспортес Унидос» на Авенида Хенераль Мола, «Транспортес» предлагал ремонт и техобслуживание в одной «фактории» (так называли в колониях магазины). Усатый мужчина рекламировал «великолепный табак “Румбо”», надпись крупным шрифтом гласила: «Сигареты помогают думать». Хакобо рассказывал Килиану, что в колонии почти все курили, чтобы разогнать москитов, и табак там стоил дешево. Затем шли статьи на религиозные темы, новости из Европы и авторские колонки.

Килиан раскурил сигарету и сосредоточился: его увлекла статья о детях, крещенных в 1864–1868 годах. Занятными показались имена: Педро Мария Нгади, Хосе Мария Гонголо, Филомена Мапула, Мариано Игнасио Балонга, Антонио Мария Эбомо, Лоренцо Эбама, – первые были обычными, а вторые, похоже, африканские. ...